Безумные рубиновые очерки бесплатное чтение

«Бог не играет в ко…», -

сказал бы Альберт Эйнштейн,

если бы приехал в Уэйстбридж

1

Со всей ответственностью заявляю: выходные придумали боги. А как ещё объяснить существование дней, в которые можно не задумываться даже о том, как насытить свой организм углеводами? В субботу я мог проспать весь день без перерыва на обед. Зачем он, если не нужно гонять по городу в поисках очередной истории, способной обеспечить мне относительно безбедное существование на ближайшие пару недель? А когда за окном промозглый сентябрь, и вовсе не хочется открывать глаза. Тем более, в такую рань. В мире случился Коллапс – неопознанное явление невыясненной природы, мироздание взбунтовалось, появилась магия, а общество так и не смогло изменить свои взгляды на оптимальную продолжительность рабочего дня. И даже его начало. Что вообще за новости – просыпаться ни свет ни заря? Как будто люди не могут начать работать в то время, когда мозг способен более-менее нормально функционировать, а не думать, где прихватить парочку недостающих гормонов, которые не удалось выкинуть в кровь до леденящего душу сигнала будильника. Или входящего вызова.

– Какого?..

Чтобы понять, что происходит, мне понадобилось около минуты. Для начала требовалось просто проснуться, потом – осознать, что никакого пожара в доме нет. Тогда что же так громко и противно пищит у меня в квартире?! Я даже сперва подумал, что снова уснул в театре, где провёл весь прошлый вечер. Проклиная свою привычку листать перед сном ленту новостей и отсутствие другой – выключать эту адскую машину на ночь, я извлек из-под коленки коммуникатор и, честное слово, хотел сбросить звонок, но в такую рань меня не слушаются не только губы. Я нажал «Принять вызов». Случайно. Проклятые сенсорные дисплеи, проклятая биометрия. Проклятая техника.

– Ммм?

Это единственное, что я мог сказать, когда, наконец, нашарил в постели истошно орущий коммуникатор, и мне было решительно все равно, кто находится на том конце провода.

– Никки, ты что, спишь?

Мне показалось, или в этом прекрасном голосе прозвучало недовольство? Я убрал коммуникатор от уха, открыл (с трудом) один глаз и посмотрел на дисплей. И взвыл. Мысленно.

– Нет, детка, кто же спит в субботу в пять утра? – пробормотал я.

– Не паясничай, – фыркнула Хитер. – У меня завал, срочно нужен человек для крутой событийки. Быстро и чётко  – как ты умеешь.

На этот раз я взвыл уже по-настоящему.

– Хитер! Ты серьёзно?!

– Абсолютно! – бросила она. – Ник, я зашиваюсь, у меня нет людей, ребята уже кое-как справляются с эфирами, мне некого отправить, кроме тебя. К тому же это по твоей части.

– Детка, у тебя два отдела под боком, почему я?

– Ребята заняты, к тому же ни у кого нет связей в полиции. Хватит со мной спорить! Пиши, запоминай – мне всё равно. Езжай на Ша-авеню, Ларри говорит, там целая куча копов, в Сети пишут, что с утра выла сирена – сработал «Антимаг», а сейчас там оцепление. Мне надо, чтобы ты туда сгонял, узнал, что происходит, и снял несколько роликов. Ты слышишь?

– Мхру.

– Ник! Ты что, уснул?

– Что ты, я бодр и полон сил, – промычал я, пытаясь заставить губы двигаться так, как нужно мне. Сознание медленно уплывало обратно в сладкий мир грёз, где голос этой девушки звучит не так грозно и совсем по другому поводу.

– Тогда слушай дальше. Судя по кадрам из Сети, это где-то недалеко от Стены, ближе к западному району. Там ещё был недостроенный мост и какая-то лужа, помнишь?

– Детка, я имени своего не помню в такую рань …

– Мерри, если через полчаса ты не включишь трансляцию и не пришлёшь хоть что-нибудь с места события, будешь вспоминать свое имя, составляя резюме! И кончай называть меня деткой! – прошипела Хитер и бросила трубку, а я упал лицом в подушку.

Признаю, я, как и любой нормальный человек, люблю поспать, поэтому род занятий выбирал с учётом этой базовой потребности, отказаться от которой сложнее, чем – не верю, что это говорю – от секса. И всё-таки немного прогадал, потому что в репортеры  крестит господин Ненормированный график. Но хотите – верьте, хотите – нет, я, Ник Мерри, люблю свою работу и отношусь к тем счастливчикам, которые не испытывают содрогания от мысли о новой трудовой неделе. Я готов не просто вставать спозаранку, но даже связываться людьми и нелюдью, влипать во всякие неприятности ради ещё одного добротного репортажа, способного зацепить даже самого искушённого читателя. А кто может быть искушеннее переживших апокалипсис? Приходится стараться, хоть и подъём спозаранку для меня стоит где-то между пыткой на дыбе и лечением зубов. После пары часов относительного бодрствования с меня можно снимать статус человека разумного. Человека вообще. Но, как говорит мой босс и основатель нашего маленького информационного агентства, если бы брошенный вызов остался без ответа, человечество бы так и плавало в океане. Впрочем, иногда я об этом жалел: там-то точно не приходилось думать о стабильности финансов, справедливости в обществе, необходимости эволюции и смысле жизни. А мне приходится это делать каждый день. После того как мир чуть не скатился в тартарары, людям захотелось знать о нём ещё больше. Я тоже был в числе этих искателей, причем, на первой линии и рассказывал о своих находках с первых полос. Как знать, может, и на этот раз получится раскопать что-нибудь новенькое? Поэтому я, наскоро умывшись и забыв про завтрак, собрал волю в кулак, завёл своё старенькое авто и рванул на Ша-авеню по широким и пыльным автострадам Уэйстбриджа, самого большого, серого и коррумпированного из трёх городов континента.

Из динамиков слышатся раздражающе бодрые голоса ведущих утреннего эфира. Мне жутко хочется кофе – выпить, пожевать. Ввести внутривенно. Серое (впрочем, как и добрую половину года) небо веселится, гоняя над городом маджентовые молнии: Купол опять сражается с дикой магией, пытающейся пробиться в Уэйстбридж и укокошить ещё одну часть выжившего населения Земли. Ничего нового, Никки, просто очередное доброе утро.

2

Большой город похож на  широкую кровать, на которой приходится спать одному: за всю ночь ты так и не доберёшься до другого края, предпочитая остановиться на середине. Мой дом стоял чуть дальше от центра: сюда сложно вернуться после заката, отсюда тяжело уехать утром, поэтому автомобиль, пусть и подержанный, я купил как только обрёл более-менее стабильный заработок. За годы работы я объездил половину Уэйстбриджа, но так вышло, что в эту часть не попадал никогда. Добравшись до места, я мысленно поблагодарил всех, кто держал меня подальше от такого захолустья.

Я остановился на обочине у маленького перекрёстка. Точнее, этот участок мог бы им стать, если бы одна из дорог была завалена шлакоблоками и разрисованными граффити знаками «Опасно!». Что ж, Никки, после той истории с хищением криптовалюты ты месяц плакался, что тебе не попадается ничего интересного. Как там говорят? Бойтесь своих желаний.

Я вылез из машины с чувством, что кто-то вот-вот треснет меня битой по башке, и прошёл за ограждение. Перекрытая дорога вела к недостроенной эстакаде. Под ней – грязная лужа прикидывается озером, а на берегу, если можно так назвать свободный от грязи участок с щебнем, кишат полицейские. Единственное место, где можно спуститься по насыпи, не сломав шею, перекрыто лентой.

Я подошёл поближе к  ограждению и, мысленно ворча на Хитер, перевёл коммуникатор в режим трансляции. Удобная штука, когда надо не просто быстро получить информацию, но и так же быстро её передать в режиме онлайн. Дежурным коллегам в редакции, которые тут же, не сходя с места, напишут материал, ради которого я подскакивал в пять утра. Обожаю отдел Экспресс-новостей! Такие трудолюбивые ребята!

У края эстакады стояли двое мужчин. Зеваки – ценный информационный ресурс, грех разбрасываться. Они всегда скажут то, чего не скажет ни одно официальное лицо. Далеко не всё – правдиво, но всегда интересно. Приходится фильтровать, но в этом отчасти и есть смысл нашей профессии. Репортёры – санитары инфополя. По-хорошему надо было бы представиться, но с этой привычкой я расстался ещё в первый год работы – люди сразу начинают думать, прежде чем ответить. Я прислушался.

– Долго искать будут, – сказал мужчина с огненно-рыжей шевелюрой.

– Почему? – спросил другой, одетый в теплый цветастый жилет.

– А в этом захолустье ни свидетелей, ни камер. Шваль одна ошивается, которая и за деньги ничего не скажет, даже если будет в состоянии говорить.

Жилет фыркнул. Да, я люблю людей, но порой они, как нарочно, показывают свою самую плохую сторону. Я списывал всё на склонность вида к самоуничтожению.

– Привет, – поздоровался я. – Что там такое?

Жилет пожал плечами.

– Коллапс его знает. Слышал только, что «Антимаг» выл, как моя бывшая при разводе.

Он гоготнул. Я закатил глаза: плохие шутки давно пора приравнять к преступлению.

– Говорят, подросток какой-то того… Вроде бы, девчонка, – вмешался Рыжий. Он стоял в стороне и с неподдельным интересом наблюдал за происходящим внизу. Я бросил туда взгляд и увидел, что нечто, лежащее на земле, накрывают чёрным полиэтиленом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно.

– Кто-то баловался магией? – спросил я.

Рыжий пожал плечами.

– Да кто ж её знает. Может, баловались, а может, эффект какой сработал. Хорошо, хоть здесь, а не рядом с домами…

Несмотря на всю циничность этой фразы, я был согласен с Рыжим.

От мыслей, что магическая энергия могла запросто взбунтоваться и выплеснуться наружу, оставляя от человека в лучшем случае тело, способное только дышать, всегда становилось не по себе. Стандартная статистика: ежегодно от неподконтрольных эффектов – последствий воздействия магии на организм – в мире умирает около тридцати человек. Часть из них – бедолаги, которым не повезло оказаться рядом с носителем. Все эти телекинезы, телепатии, ясновидение, воздействие на материальную действительность и прочие магические таланты – это, конечно, интересно, вот только никогда не знаешь, в какой момент этой силе станет тесно в таком хлипеньком сосуде, как человеческий организм. Он не умеет справляться с силой, для которой не предназначен. Всё равно, что заливать кислоту в вафельный стаканчик.

Конечно, годы эволюции сделали своё дело: эффекты всё чаще становились врождёнными. Генетика после Коллапса тут же начала адаптироваться под новые условия. Но и тут гарантий, что организм выдержит, нет, поэтому для контроля за магиками изобрели невероятно работоспособную и нарушающую все законы свободы и этики систему «Антимаг». Всем, кто обладает эффектами или даже имеет к ним предрасположенность, в принудительном порядке вводили специальные чипы и всю оставшуюся жизнь контролировали воздействие эффекта на организм. А ещё чип помогал вычислить, кто балуется с магией, не имея на то разрешения. Система реагировала на всплески как паутинка. Мгновение – и паук из спецотдела уже бежит по вашу чипированную душу. Вы всё еще думаете, что быть магиком – это весело? Приезжайте в Уэйстбридж!

– То есть, – резюмировал я, – никто из вас понятия не имеет, что произошло?

Рыжий пожал плечами и закурил.

– А вы с чего так интересуетесь?

А потом он задал самый оригинальный вопрос, который я, конечно же, никогда не слышал за все годы моей репортёрской карьеры.

– Вы что, из полиции?

– Вот уж нет, – фыркнул я. Парень, я могу счесть это за оскорбление!

– Тогда чего лезете в чужие дела? – спросил Жилет.

– Работа у меня такая – делать чужие дела достоянием общественности, – ответил я, наводя камеру на копов. При таком увеличении картинка дрожала, будто камеру держал кто-то, у кого вчера была весёлая ночь, полная спиртного. И позавчера – тоже. И тем не менее я разглядел то, что мне было нужно.

Труп лежал на гальке, там, где лужа съёживается до размеров грязного, поросшего лесом камышей ручейка и упирается в Стену. Рядом крутились эксперты в белых перчатках, и штук пять копов. Но меня интересовала только одна фигура в старомодном сером плаще, замершая чуть в стороне, но совершенно точно руководящая всем, что здесь происходило.

Я улыбнулся как кот, забредший на молочную фабрику, и на глазах моих новых приятелей как можно небрежнее перелез через ограждение.

Я спустился с насыпи почти наполовину, когда услышал знакомый голос.

– Мерри, ты совсем страх потерял?

Я обернулся. Кота схватили за шкирку прямо перед прыжком в чан со сметаной – хозяева зашли с тыла.

– Лютер! – я выдал самую радостную улыбку, на которую был способен в шесть утра. – Доброе…

– Я тебя сейчас арестую, – проговорил Лютер, глядя на меня исподлобья.

Лютер был высоким угловатым мужчиной лет сорока пяти. Мы периодически пересекались по рабочим вопросам: не то чтобы были приятелями, просто не вставляли друг другу палки в колёса. В современных реалиях это уже почти родственные отношения. Интересно, что-то изменилось за то время, что мы с ним не виделись?

– За что? – невинно спросил я.

– Ты видел ленту? – он указал мне через плечо.

– Ленту? – я притворно обернулся несколько раз. – Коллапс! Не заметил. Это всё из-за недосыпа.

Лютер скривил губы. У копов это называется улыбка. Такая же симпатичная, как трещина на экране новенького коммуникатора.

– Оно видно, – фыркнул он, оглядев меня, как девица на первом свидании – придирчиво и недоверчиво.

Я поднял бровь.

– Что, так кошмарно выгляжу?

– Как будто ночевал в обезьяннике.

– Почти. В театре, – бросил я, мельком вспоминая свои попытки выспаться в зрительном зале. – Как сам?

– Потихоньку, – пожал он плечами. – Кибермошенничество, взятки, нелегальные казино и робобой, хакеры, вирт, теперь еще вот это…

– Одним словом, скука, – улыбнулся я.

– Ага. Смертная, – с нажимом ответил Лютер.

Я кивнул в сторону лужи.

– А что там?

– Ага, сейчас. Так я тебе и сказал. – Он поднял бровь. – Уходи отсюда, если не хочешь непри… Эй! Ты куда?

– Пойду найду собеседника посговорчивее, – я развёл руками, обернувшись на ходу. – Например, Хоука.

– Ник!

Лютер, казалось, ошалел от моей наглости. Что поделать – в нашем деле это ключ к успешной карьере. И яд для человечности. Именно поэтому я стараюсь не перегибать палку. Но сегодня не тот случай. Я почти побежал вниз, уже твёрдо уверенный, что Лютер махнул на меня рукой. Если бы дело было дрянь, он бы развернул меня сразу же, а не стал шутить по поводу моей внешности. А ведь я просто забыл причесаться!

Существуют разные виды дружбы. Одни люди могут не видеться годами, а при первой же встрече вести себя так, будто они только вчера пили пиво в баре. Другие делают это каждый день, а кто-то встречается исключительно по субботам раз в три месяца и говорит на строго определённые темы. Кто-то дружит с детства, кто-то – пару лет, одни могут доверить другу код от банковской ячейки, а кто-то даже имя жены держит в секрете.

У нас с Дастином Хоуком был особый случай.

– Пошёл отсюда.

– И тебе привет, – кивнул я. – Что тут у тебя?

– Идиот, который мешает мне работать. Арестовать его, что ли?

Дастин Хоук, мой лучший друг, а по совместительству – главный следователь Центрального офиса Уэйстбриджской полиции, оторвался, наконец, от своей писанины и соизволил посмотреть на меня. Я фыркнул:

– Становись в очередь.

Дастин, вообще-то, дружелюбный тип, просто он всегда странно это показывает. За годы доружбы я научился не обращать внимания на его выпады. Если Хоук ворчит, он рад вас видеть, а если не рад… Что ж, вы сразу это поймёте.

– Я серьёзно, Ник, проваливай, – угрожающе проговорил Дастин и двинулся в сторону двух экспертов, склонившихся над кровавыми пятнами. – Мне надоело объясняться перед начальством.

Я закатил глаза.

– Просто прокомментируй, и я тут же испарюсь, – пообещал я. – Какого тут произошло?

– Ты что, опять пишешь без предупреждения? – рявкнул он.

– Не то, чтобы пишу… Да, пишу.

Нет, ну невозможно врать, когда на тебя вот так смотрят!

– Я тебя когда-нибудь точно штрафану.

– Сначала прокомментируй, а потом делай со мной, что хочешь. Что слу… Ого.

 Я присвистнул.

Сухой камыш, торчащий из заболоченной лужи, камни – всё было залито кровью, будто её специально расплескали вокруг, как краску из ведра. Рядом лежало тело, накрытое чёрным полиэтиленом, судя по очертаниям – женское.

– Что случилось? – попытался я снова, не забывая поливать камерой пейзаж. Хоук тем временем отпустил своих миньонов-экспертов и, кивнув бригаде медиков, направился к машине. Я старался не отставать.

– Отдохнуть прилегла. Хочешь рядом? Она хорошенькая, прям как ты любишь, – фыркнул Хоук.

Я скривился. Следователи как врачи, черствеют с годами. Впрочем, это свойственно всем, кто работает с людьми. Рано или поздно приходится надевать броню, иначе можно сойти с ума от дерьма, которым тебя пытается напичкать общество. Правда, я пока ещё не дошёл до такой стадии и, надеюсь, никогда не дойду. Я рыцарь без доспехов, а моё единственное оружие – слово. В общем, я абсолютно беззащитен перед этой мельницей, которая зовётся реальной жизнью. Зато я умею шутить. И иногда напиваюсь.

– От твоего юмора молоко киснет, – я покачал головой.

Дастин криво усмехнулся.

– А девушкам нравится.

– Ага, особенно этой. Раса? Возраст? Род занятий?

– Мерри, я сказал, пошёл прочь!

Дастин остановился у машины.

– Ты же знаешь, что я не отстану.

Дастин вздохнул. После этого обычно взывают к богам, но мой друг верил в них примерно так же, как в любовь с первого взгляда. К девушкам у него подход был исключительно гедонистический.

– В этом и проблема, Мерри. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты и мёртвого поднимешь. Может, сам с ней поговоришь? Спросишь, кто её убил? Давай быстро, чего тебе надо?!

Я торжествовал.

– Классический набор новостника, – затараторил я, пока он не передумал. – Кто, где, когда, что, зачем, почему?

Большего я от него требовать не мог. Пока что. Дастин вздохнул, как уставший от жизни старик, выхватил у меня коммуникатор и проговорил прямо в микрофон:

– Привет, Хейзерфилд. Имей в виду, твой парень – сволочь. Предварительная информация, – с нажимом сказал он. Я радостно показал ему большой палец. – Около четырёх сорока утра в западном районе Уйэстбриджа на Ша-авеню сработала система «Антимаг». На четыреста восьмом участке Стены прибывшими сотрудниками полиции обнаружен труп. Предварительный осмотр дал следующие результаты: девушка, предположительно, эльфка-полукровка. Лет двадцать – плюс-минус.

– Чипирована? – шёпотом подсказал я.

Дастин бросил на меня взгляд, которому бы позавидовал любой киношный злодей.

– На учёте не состояла, чипов не имела.

Я мысленно хмыкнул. Значит, магической силой не обладала. Или была не в курсе. Или пряталась от чипирования. Если последнее, то я её прекрасно понимал. Не знаю, что бы я сделал, схватив какой-нибудь эффект.

– Смерть наступила от прямого воздействия магического характера. Множественные травмы, переломы, разрывы тканей. Отмечена полная…

Дастин осёкся.

– Что?

– Ничего! – рявкнул он с досадой.

Я покосился на него подозрительным взглядом.

– Полиция Уэйстбриджа ведёт следствие, обстоятельства и личность погибшей ещё предстоит установить, – Дастин выключил трансляцию и бросил мне коммуникатор. – Напишешь хоть одно лишнее слово – пристрелю. И тебя, и твоего редактора.

– Эй, брось, – я примирительно поднял руки, стараясь перебороть желание дать ему в челюсть. Я понимаю, что это всего лишь фигура речи, но когда я слышу угрозы в адрес Хитер, внутри просыпается первобытное чудовище. – Ты же знаешь, что я тебя не подставлю. Тем более, ты всё равно ничего толком не сказал.

На самом деле, я мог написать всё, что вздумается: строить предположения Закон о Слове не запрещает, а ещё нам разрешено не раскрывать источников. Получить информацию я мог разными путями, но в такое совпадение уже никто не поверит. Мы с Дастином слишком долго и заметно дружим.

– И не скажу, пока идёт следствие. Запиши уже это себе на лбу, я устал каждый раз повторять одно и то же, – процедил Дастин. – Всё, убирайся отсюда, пока я тебя не арестовал за незаконное проникновение на место преступления и помехи работе полиции.

Дастин вновь кивнул бригаде врачей, те подошли с носилками и начали грузить тело. Я отвернулся. Не то чтобы Ник Мерри боялся трупов – за время своей недолгой сознательной жизни я их повидал немало, начиная с тела моего отца – но каждая  смерть дёргала внутри ниточку, отвечающую за осознание скоротечности жизни. Трудно признаваться себе, что и тебя однажды погрузят в катафалк и превратят в пепел. В наше время о кладбищах уже давно позабыли. После Коллапса ресурсов у выживших везунчиков (хотя, это как посмотреть) осталось немного. И общество не стало разбрасываться ими ради сентиментальных родственников усопшего. Хранить память можно и не оставляя людей гнить под землёй. Но порой хотелось куда-то принести цветы и высказаться, глядя на маленький холмик. А вдруг кто-нибудь услышит?

Я отогнал от себя грустные мысли.

– И что теперь?

Вопрос, скорее, риторический. Пока мы с Дастином обменивались любезностями, я сделал пару кадров и снял несколько видеороликов. Огрызки, конечно, но большего в такое время и в таких условиях Хитер от меня требовать не станет. Я, конечно, мог бы остаться и пошататься подольше, осмотреть окрестности, быть может, даже найти людей, готовых поделиться со мной эмоциями, но, признаться, мне ужасно хотелось есть. И немного вело – от недосыпа. Я уже говорил, что тащусь от ранних подъёмов?

– Теперь ты свалишь и будешь ждать официальной информации, – рявкнул мой друг. – Так и быть, тебе пришлю первым. По дружбе. И, заметь, бесплатно.

Я фыркнул.

– Вот спасибо.

– Да наслаждайся.

Он ушёл к машине за ограждением, и, пока орда новостников, набежавших вслед за мной, не успела атаковать, дал газу. Я проводил взглядом автомобиль Дастина и посмотрел на время. Почти семь. Обычно все эти экспертизы занимают часа три-четыре, если дело срочное – а оно срочное – значит, после обеда Хоуку точно будет что мне рассказать. Я боролся с собой, прикидывая, где бы мне скоротать время – дома в постели или в ньюс-руме. От страданий меня избавило сообщение Хитер. «Ты – молодец, Хоук – придурок…».

Я усмехнулся.

«… Жду в редакции. Есть крутая тема».

Я взвыл.

Полицейские бросили на меня подозрительные взгляды. Я широко им улыбнулся, помахал рукой и быстренько ретировался, сделав крюк, чтобы не попасться снующим наверху коллегам, и двинул по трассе вслед за Дастином. По дороге меня обогнал медицинский фургон с трупом девушки. Я свернул на перекрёстке, пытаясь убедить себя, что не верю в приметы.

3

– …так что, сегодня нас ждёт ещё один приятный денёк. Солнца, конечно, не будет, но мы ведь и так привыкли к этим чудным сумеркам, правда, Гарри?

– Это точно, Мик, но немного света бы нам не помешало бы. Вспышки на Куполе – не в счёт, ха-ха! Ещё немного, и они заменят нам освещение! Надо бы поговорить о них с нашим специальным гостем. Напоминаю, друзья, что сегодня ровно в семнадцать тридцать к нам в эфире присоединится Эрик Райтмен, профессор Уэйстбриджского университета, доктор метаквантовых наук и, отмечу, один из ведущих мировых специалистов в области нелинейной оптики, световодов и кристаллов. Да, друзья, вот такие крутые у нас гости! А сейчас шесть сорок на ваших часах, за окном шестьдесят три градуса по Фарингейту, а в чартах…

Я фыркнул. Знаю я, что там в чартах. Эти попсовые порождения нейросети не имели права даже смотреть в сторону настоящей музыки! В моём плейлисте, который я составил ещё лет семь назад, были композиции получше – из эпохи, когда она действительно могла называться искусством. Эти песни не просто сошли со строчек хит-парадов, их практически стёрли со страниц музыкальной истории, но я рад, что даже апокалипсис не смог уничтожить треки «Кино», «Nickelback», «Rolling Stone» и других ребят, умеющих делать классную музыку. Настоящую. Живую. Включать их с утра я не стал только по одной причине. Установите любимую песню сигналом будильника, и через неделю вы меня поймёте. В такую рань я мог воспринимать только голос Гарри (такой же приятный, как скрип пенопласта на зубах) и сверхзвуковую скорость речи Мика. Эти два коммуникативных преступника на радио злили меня так, что уснуть я не смог бы, даже если б находился в кровати.

Ребята помогли мне не заснуть по дороге в редакцию.

Редакция. Для меня это слово было синонимом дома. Рая. Ада. Причём одновременно. От любви до ненависти, как говорится, пара бессонных ночей, сотни репортажей и десятки коллег, которых порой хотелось крепко обнять за шею, а на допросе ответить, что ни о чём не жалеешь. В »Гард Ньюс» работали три отдела – видео, где ребята-эфирщики клепали ролики, Экспресс-новости (без комментариев), и специальный, где и трудится ваш покорный слуга. Всего двадцать пять человек, включая техперсонал, менеджеров и юристов. И мне здесь нравилось. Главным образом,  потому что никто не пытался наступить на горло моей совести. А мой босс Гардо даже позволил мне совершить невероятное и, признаться, для наших времён глупое и заведомо проигрышное дело – возродить публицистический жанр и расследовательскую журналистику. И не прогадал. Оказалось, хорошие и полные истории, в которых есть что-то, кроме сухих комментариев и статистики, действительно нравятся уставшей от информационных огрызков публике. Конечно, найти сюжеты можно не только в полиции, но в журналистике тоже работают законы рынка – спрос рождает предложение. Опыт показал: больше всего люди любят читать о том, что способно пощекотать нервы и повздыхать о бренности бытия. А потом посмотреть в зеркало и порадоваться, что тебе до героев этого материала далеко и слава богу. Или богам – смотря, кто во что верит. Разорвать порочный круг практически невозможно, потому что одной из сторон придётся идти на жертвы. Общество – не тот зверь, что готов поступиться своим «хочу», как и целиком выстроенная на коммерции медиа-сфера. Поэтому я так часто контактирую с полицией: парни подкидывают мне темы, от которых шерсть на спине встаёт дыбом, а сайту – добавляются подписчики.

По дороге я успел завернуть в кафе. Здоровый образ жизни – одна из тех вещей, которые собираешься начать в понедельник. Сегодня была суббота, поэтому я без зазрения совести взял парочку хот-догов.

– О, Ник! Доброе утро! Это мне? – Ларри, наш бессменный продюсер и ловец сенсаций, откатился от стола и потянулся за моей добычей.

– Руки прочь, а за такое приветствие ты мне ещё останешься должен, – усмехнулся я. – Это для неё.

Я кивнул на Хитер, сидевшую за столом у окна, в противоположном конце ньюс-рума.

– Хот-доги или вот это? – Ларри указал на всего меня.

Я вздохнул.

– И то и другое.

– Проиграешь фаст-фуду, – хмыкнул Ларри. – Обёртка у него получше, и выглядит аппетитнее. А ты – как тот парень, который сидит на ступеньках бара каждый вечер и просит опохмелиться.

– Вы что, сговорились? Я просто не выспался.

– «Отвали»? – прочёл Ларри, бросив саркастический взгляд на моё одеяние. – Я думал, ты уже большой мальчик для футболок с дурацкими надписями.

– Должна же быть у большого мальчика маленькая слабость. К тому же очень точно описывает моё отношение к работе в пять утра, – пробурчал я.

Ларри покачал головой.

– Чем ты ночью занимался?

Я закусил губу, вздохнул, и, поведя бровями, бросил быстрый взгляд на Хитер. Убедившись, что она поглощена работой, нагнулся поближе к Ларри и вполголоса сказал.

– Я три с половиной часа…

– Да ла-адно, – с противной ухмылкой протянул этот мерзавец.

– …Смотрел, как по сцене бегают люди в дурацких костюмах и голосят так, что стёкла трескаются. Она, – я ткнул через плечо в Хитер, – называет это оперой. Я –  тратой времени.

Ларри трясся от беззвучного смеха.

– Потом я отвёз её на работу, лёг спать в четвёртом часу, а потом – сам знаешь.

– Это ж как надо любить женщину, чтобы согласиться провести с ней вечер не в постели, а в полном зрительном зале, – он посмотрел на меня взглядом, в котором поверх неприкрытого восхищения читалось слово «идиот».

– Что поделать, – я пожал плечами, стараясь не морщиться. Терпеть не могу, когда люди решают за меня, что я чувствую. – Всё в этом мире требует жертв. Почему-то, правда, всегда моих.

Мы оба посмотрели на Хитер. Она даже не обратила внимания на моё появление и с бешеной скоростью что-то печатала. Откуда в ней столько энергии? Такая нечеловеческая производительность начинала меня пугать. Или это слишком привык находиться в режиме энергосбережения?

– Ладно, – я встал. – Пойду, поздороваюсь.

Она выглядела так, будто провела ночь не на дежурстве, а в салоне красоты. Типичная Хитер Хейзерфилд – подскакивала в шесть, отрабатывала сутки, спала часика три, и снова – в строй. Мне иногда казалось, что у этой девушки есть встроенный отсек для батареек. Как-нибудь вечером поищу его получше. Она, как и я, горела работой, и я порой боялся, что этот пожар может уничтожить нас обоих.

– О, Никки, доброе утро! – бодро бросила мне Хитер, когда я появился в поле её бокового зрения. Она даже не взглянула на меня. Я поставил перед ней кулек с сухпайком.

– Было бы ещё добрее, детка, если бы ты не поднимала меня ни свет ни заря.

Она проглотила «детку», как и мой упрёк. Видимо, вместе со слюнками от запаха еды. Я даже расстроился. И направился к кофейному автомату. Хитер, наконец, перестала печатать.

– Фу, – скривилась она, шурша пакетиком. – Ник, надо завязывать с фастфудом.

– Ага. И начать бегать по утрам.

Я двинул кулаком по автомату с жижей, которую здесь называли «кофе»: он никак не хотел выдавать её сразу после оплаты.

– Спасибо, Ник, ты меня спас.

Хитер чмокнула меня в висок, когда я наклонился, чтобы поставить ей на стол стаканчик с латте.

– Пожалуйста, не стоит благодарности, сделаю всё для нашего издания. Только кто-то из Экспресс-отдела… – это слово я почти проорал на всю редакцию, – мог бы и сам скататься на место событий. Хотя бы раз!

– Иди к чёрту, Мерри, – рявкнул мне из отдела Тин. Константин, вообще-то, но для новостников скорость – вторая мать.

– Я, вообще-то, про завтрак, Никки, – отозвалась Хитер с улыбкой. Из Экспресс-отдела послышались смешки. Я бросил на семерых коллег злобный взгляд, поймал в ответ лишь ухмылки и отвернулся.

Ребята из отдела экспресс-новостей очень редко выходят из редакции, в основном обрабатывают пресс-релизы, мониторят соцсети и страницы государственных структур, чтобы информация выходила как можно оперативнее. Всё быстро, нелепо, с кучей ошибок, которые исправлялись уже после публикации. Но в наш век, когда человечество потребляет информацию быстрее, чем кислород, приходилось мириться с существованием Экспресс-отдела. Ребята делают нам просмотры быстро, а я – качественно. Но каждый раз, выпуская собственный репортаж, чувствую себя неповоротливой черепахой, медленно стартовавшей за уже прибежавшим к финишу зайцем.

– Хоть раз бы сам сел да написал парочку новостей. Спорим, тебя на весь день не хватит? – усмехнулся Тин.

– Спасибо, – я отвесил издевательский поклон. – Поставлю на кон всё своё жалование. Когда свихнусь окончательно, потому что только это заставит меня вернуться на место новостника. Не хочу врасти в кресло.

– Никки, тебе будет сложно в это поверить, но эти люди действительно работают, – сказала Хитер.

– Ты как-то странно произнесла последнее слово. Детка, на что ты намекаешь?

Я склонился над ней, опершись руками в её стол.

– Я не намекаю, я говорю прямо, – ответила она с улыбкой, продолжая смотреть в монитор. – Вчера ты до вечера валял дурака. Я отпустила в отгул двоих, Линда приболела, так что ночью пришлось остаться дежурить самой. А ребята…

Что там было с ребятами, я так и не услышал. Я стоял у Хитер за спиной, едва касаясь подбородком её светлой макушки. От её волос пахло шампунем – приятным и нежным фруктовым ароматом. Я тут же представил, как целую Хитер в шею, прямо под короткими волосами. Дыхание стало глубоким, по рукам и животу побежали мурашки. Покажите мне человека, способного контролировать свою физиологию, находясь рядом с красивой девушкой, я возьму у него пару уроков. Сейчас я даже мысли контролировать не мог.

– …поэтому не ной и делай. Ник, ты меня слышишь?

Я продолжал плавно переходить в желеобразное состояние. Она повернулась ко мне, и я, наплевав на смешки со стороны, не удержался.

– Ты совсем не выспался, да? – спросила она с сарказмом, вытирая мокрые, чуть распухшие губы где-то спустя полминуты.

Я пожал плечами.

– Ты невыносим, ты знаешь? – Хитер делала недовольный вид, но по её блестящим глазам я понимал, что она не прочь продолжить. Как и я. Но с этим мы разберёмся вечером.

– А ещё я чертовски скучаю, – сказал я негромко.  – И уже стал забывать, как ты выглядишь.

Будь мы наедине, я бы добавил «без одежды», но сейчас только бросил многозначительный взгляд.

– Может станешь чаще появляться на работе? – она посмотрела на меня с улыбкой, в которой значилось что-то вроде «ах, ты мой маленький дурачок». – К тому же мы вчера весь вечер были вдвоём.

– Ага, – я закатил глаза – рефлекс на несправедливость. – Только мы с тобой и каких-то семьсот снобов во фраках. Мечта, а не вечер. Мне даже дышать запрещали…

– Может, потому что зрителям не нравится, когда комментируют реплики актёров? – с той же милой и снисходительной улыбкой спросила Хитер.

За соседним столом захохотал Ларри.

– На такой спектакль и я бы посмотрел, – он показал мне большой палец и протянул ладонь. Я подбежал к нему и дал «пять». Боги, как хорошо, когда есть люди, которые тебя понимают!

Хитер посмотрела на меня так, что заткнулся даже Ларри. Мы оба перестали улыбаться. Всегда удивлялся её особенности транслировать мысли мимикой. Высший уровень передачи информации. Поэтому она хороший редактор.

– А если серьёзно, – я снова уселся на край её стола и нагнулся поближе, чтобы следующие мои слова не достигли чужих ушей. – Я правда хочу провести с тобой время. Только с тобой, детка. Это что, плохо?

Хитер снова стрельнула в меня взглядом, но уже без сарказма. В такие мгновения она превращалась из диктатора в обычную женщину. Не знаю, что за магия тут действовала – за эти шесть лет я так и не сумел разгадать формулу, может, поэтому мы с Хитер сходимся и расходимся чаще, чем рельсы метрополитена.

– Нет. Конечно, не плохо, – она вздохнула, и аккуратно потёрла рукой глаза. – Но ты же понимаешь, что я не могу развернуться и уйти?

– Да запросто, – я уставился в пол. – Хитер, нельзя столько работать.

Она фыркнула.

– И это говорит мне человек, которого не заставишь ночевать дома, если он откопает очередную историю, полную вселенской несправедливости.

Да, её интонациям позавидовал бы любой актёр. Я погладил Хитер по голове.

– Кто, если не я?

– Умница, – усмехнулась она. – Сам себе ответил.

– Может, тогда пора расформировать наш культ трудоголиков? Надо предложить Гардо найти тебе сменщика.

– Угадаешь с одного раза, кто им станет?

Я гоготнул.

– Ну нет. Не заставите. Найдёт кого-то другого. Молли. Тин. Августа – просто закрой глаза и ткни наугад. Вот этот парень, – я указал на Ларри, – уже давно метит на твоё место.

Ларри швырнул в меня комком бумаги. Я отбил его ладошкой и в ответ швырнул в Ларри карандаш. Хитер со вздохом закатила глаза.

– Ты ведь понимаешь, что говоришь ерунду?

– Понимаю, – я увернулся от очередного бумажного снаряда. – Как и то, что я хочу видеть тебя рядом не только в качестве редактора.

Она снова вздохнула  и слегка закусила губу. Боги, зачем?! Держи себя в руках, Никки!

– Ладно. Ты прав.

Я чуть не подавился воздухом: не каждый день Хитер Хейзерфилд признаёт чью-то правоту, кроме своей. Значило это только одно: она разделяет мои чувства.

– Сегодня вечером я вся твоя, – тихонько проговорила она. – Если, конечно, не произойдёт ничего из ряда…

Я расплылся в улыбке. Хитер спихнула меня со стола.

– Всё! Прочь! Займись делом.

– Каким? – обиженно сказал я. – Труп вы у меня отобрали, а подробности Хоук пришлёт только после обеда.

– Прекрасно, успеешь записать интервью.

– ?

– Ларри, покажи ему.

Хитер занялась завтраком, а я переместился к Ларри. Он повернул ко мне экран. Я присвистнул. Это видео опубликовали на публичной странице соцсетей. И ещё на одной. И ещё на паре сотен. А посмотреть было на что: на всё небо раскинулась сеть молний, мелких, как капилляры. Они пробегали бесшумно и очень быстро, точно на переливающейся картинке, окрашивая облака в пурпур и киноварь. Красиво и жутковато.

Я нахмурился. Озверевший Купол (или магия – кто их разберёт?) уже с полмесяца не давал мне покоя, но тогда он просто кидался редкими и короткими, точно при мигрени вспышками молний. Писать об этом – все равно что о смене времён года: гупо и бессмысленно. Такое случается постоянно, поэтому я оставил в покое погоду. Но световое шоу на небе становилось всё ярче не просто с каждым днём – с каждым часом. Ребята правы: есть над чем подумать.

– А причём здесь интервью?

– Мы отправляли запросы в метеостанцию и Службу управления магнитно-резонансными полями Купола, – ответил Ларри. – Но, угадай, что случилось?

Я покусал губу, чувствуя, как внутри поднимается что-то, что отвечало за охотничий азарт и чувство справедливости.

– Ни на один запрос никто не ответил, – сказал я, задумчиво глядя в экран. С самого начала моей репортёрской карьеры где-то в глубине души у меня теплилась надежда, что однажды свобода слова будет работать не только на бумаге. Видимо, не на моём веку.

– Больше того, они перестали отвечать даже на звонки.

Я кивнул и задумался. Обе эти структуры всегда с лёгкостью (но без удовольствия) комментировали нам происходящее в атмосфере и в электро-магнитном-и-гравитационно-чего-то-там поле Купола. Молчание – далеко не всегда знак согласия. Чаще всего, оно означает желание не произносить вслух жестокую правду. Уж я-то знаю: после стольких-то расставаний, в том числе и с Хитер.

– Так вот мы решили зайти с тыла. Тыл зовут Эриком Райтменом.

У меня в голове что-то звякнуло от упоминания этого имени: мне показалось, что я его где-то слышал.

Я тупо уставился на Ларри. Он явно ждал от меня какой-то реакции.

Ларри знал всех и вся. Он работал с агрегаторами новостей, перелопачивал всё, что мог – от мировых сводок до гневных комментариев в социальных сетях, подкидывал нам темы, которые мы в своих суетах и заботах могли упустить. В его компьютере была огромная база номеров. Если вам нужен был разносчик пиццы, обратитесь к Ларри, если хотите получить консультацию по разведению диких пчёл в квартирных условиях, обратитесь к Ларри, если нужно связаться с Генеральным… Я был уверен, что даже эти контакты у него есть, просто Ларри дал подписку о неразглашении. И душу. Как иначе можно было собрать такую базу? Я тоже знал половину города, но, видимо, Эрик Райтмен был в другой половине.

– И? – не выдержал я. – Это кто?

Ларри закатил глаза.

– Эрик Райтмен. Да брось, этого парня уже весь мир знает. Он со своими студентами выиграл какой-то крутой грант на изучение крафт-частиц. Поговоришь с ним про этот грант, а заодно спросишь, какого черта творится на небе.

Я ответил многозначительным молчанием. Ларри парировал укоризненным взглядом.

– Да брось, Ник, ты что, вообще не следишь за новостями?

– Зачем? Я их пишу, – буркнул я.

– Не позорься.

– У него это входит в привычку, – бросила из-за моей спины Молли, которая проплывала мимо с чашкой кофе.

Хитер неодобрительно хмыкнула.

– А ты ещё спрашиваешь, – я посмотрел на хихикающего Ларри, – зачем я ношу такие футболки?

В голове шли строительные работы – кто-то свёз туда железные сваи, а в глаза зачем-то сгрузил гору песка. Мой недопитый кофе медленно осваивал второе агрегатное состояние жидкости. Перелопатив практически половину Сети, я набрал кучу снимков, которые впору бы печатать на фотообоях. Правду говорили мыслители из Доколлапсовой эпохи: красота – страшная сила. Небо бесновалось и полыхало. Купол грозился развалиться на части. Как я ни старался, не смог вспомнить, доводилось ли мне видеть подобное. Информация в Сети тоже была довольно скудной. Вроде бы, такие вспышки случались около полувека назад, но причину установить не смогли.

Я сделал пару записей в старенькой записной книжечке. Этот раритет в кожаном переплёте мне достался от деда. Писать он не шибко любил (как, впрочем, и все остальные члены моей семьи – понятия не имею, в кого я такой уродился), поэтому я оприходовал её ещё мальчишкой. С тех пор таскал с собой в кармане, а писать начал, лишь когда решил всерьёз заняться репортёрской деятельностью. Техника – это хорошо, но порой прикосновение карандаша к настоящей, не полимерной, бумаге гораздо лучше расставляет по местам спутанные мысли – каша в голове перетекает в переплетение письменных букв (а почерк у меня ещё тот), обретает материальную форму, и думать становится значительно легче. Поэтому я не раз, занимаясь очередным репортажем, переносил под этот переплёт какие-то особенно умные или не очень мысли. Или вопросы. Это и вправду помогало.

Кофе начал познавать азы сотворения жизни, так что я вылил холодную жижу в цветок на столе Ларри, получил в ответ укоризненный взгляд, и посмотрел на время. Райтмен, если верить Ларри, скоро должен освободиться, поэтому я махнул рукой Хитер и отправился в одно из тех мест, куда совсем не хочется возвращаться.

4

Сначала все списывали на массовое помутнение рассудка и сочиняли отговорки, которые помогают закрывать глаза на неудобную правду без угрызений совести, чувства вины и самобичевания. Представьте: веками человечество пропагандировало научный подход, отрицающий всё сверхъестественное, включая теорию божественного происхождения человека и, разумеется, магию, и вдруг ему под нос суют неопровержимые доказательства того, что всё это время оно стучалось не в те двери. Умение признавать ошибки не стало нашей положительной чертой даже после конца света, поэтому существование новой силы игнорировали десятилетиями.

Что бы вы сказали типу, утверждающему, что научился летать, а вон та девчонка с соседней улицы только что прошла сквозь стену? Но когда внезапные энергетические всплески от таких чудо-людей стали разносить по полквартала, заодно – и их самих, отрицать новые реалии больше не получалось. Вселенная заставила человечество признать: их мир не будет прежним.

И когда первый шок и стадия отрицания миновали, люди сделали то, что обычно делают, сталкиваясь с чем-то неизвестным: попытались разобрать его на запчасти. Если всё разложено на винтики, оказывается, что эта штука не страшнее газонокосилки, и ей даже можно управлять.

Так что учёным пришлось прикусить языки, перелопатить и переписать часть физических теорий и смириться: появилось нечто – энергия, сила или что-то иное, невероятно похожее на феномен, который раньше называли магией. Она пришла вместе с Коллапсом. Или стала его причиной. Или следствием. Тому, кто скажет наверняка, дадут премию, объявят учёным века, внесут в список лучших умов человечества и разрешат всю жизнь бесплатно есть хот-доги.

До Уэйстбриджского университета я доехал минут за десять. Я тоже здесь учился. Точнее – в одном из маленьких университетов, которых тогда было в избытке, и назывались они по-разному. А потом их прикрыли, слив в одно научное чудовище, и окрестили Уэйстбриджским Национальным Научно-Техническим Квантовым Центром, созданным на базе исследовательского института. Это была одна из мировых колыбелей изучения магической природы и феномена Коллапса. Здесь изобретали всё, что поможет человечеству продержаться ещё хотя бы пару столетий. И Купол тоже – дитя местных умов.

Университет находился практически в центре города, а главная башня была одной из самых высоких его точек, так что найти этот храм науки несложно. Но если всё же потеряетесь, можно идти на звуки старческого брюзжания, студенческих воплей и запах дешёвых энергетиков. Они тут двадцать четыре на семь без перерыва на обед.

На улице полыхало. Заморосил дождь. Молнии мелкими морщинками вспыхивали на доли секунды, но так часто, что небо уже не успевало вернуться к первоначальному свинцовому оттенку. Оно было пурпурно-алым. Маджентовым. Цвет, который человеческий глаз не должен видеть вовсе. И всё же…

– День добрый! – я сунул нос в окошко к охраннику. – Я к профессору Райтмену. Мы договаривались о встрече.

Я быстро сунул ему репортёрскую карточку.

Охранник, эльф со скучающим взглядом из-под полуопущенных век медленно опустил стул на все четыре ножки и ткнул пальцами в монитор. И ещё раз. И ещё. Где-то жужжала муха. Тык. Завывал сквозняк. Тык. За окном ярко блеснула очередная магическая вспышка. Тык.

Местные никуда не торопятся. Слова «время» и «скорость» обретают для них смысл исключительно в задачах. Они могут продолжать лекцию, даже несмотря на то, что у группы началась другая пара – и попробуй возрази! Могут неспешно разбирать вещи и говорить о погоде, пока ты ждёшь возможности ответить, наконец, этот чёртов экзамен. Могут, в конце концов, просто не прийти на пары. Они не торопились даже умирать. Может, поэтому и наука не спешит развиваться? Караван идёт со скоростью самого медленного ходока. В университете этот ходок мог делать два шага в минуту просто потому, что ему было далеко за двести. Даже для эльфа это срок неподъёмный.

– Сто пятнадцатая. Третий…

– Спасибо!

Я рванул на лестницу. Мне и так предстояло общение с одним из представителей учёной расы, к чему терять время на поиск лифта?

Когда я дошёл до двери, она резко распахнулась, и меня едва не снёс поток студентов. Коллапс, я уже и забыл, каково оно – чувство свободы после последней пары, когда впереди целый день приятного безделья. Впрочем… Воспоминание сопровождалось ехидным «Ну-ну», звучавшим голосом Хитер. Я вспомнил, как сбегал с работы прямо в середине трудового дня.

Дождавшись, пока студенты разбегутся, я зашёл в аудиторию.

Мужчина у кафедры выключал проектор.

– Добрый день? – сказал я, стоя на пороге.

Райтмен обернулся. Против моей воли мой голос бросил позорное «ух ты!». Я ожидал увидеть очередного старика с бородой до пояса и десятком недостающих зубов. Вместо него… Что ж, в свои сорок (плюс-минус пару лет) он выглядел чуть похуже красавцев из рекламных роликов: одежда была подешевле и укладка попроще. В остальном Райтмен выглядел как кинозвезда. Белая рубашка с закатанными до локтей рукавами, узкие джинсы на ремне с неброской пряжкой, коричневые туфли начищены до блеска. А ещё этот парень явно не забывает о купленном абонементе в спортзал. Добавьте сюда уверенный  взгляд и правильные черты лица.

– Чем могу помочь? – спросил он, поднимая брови, как профессиональный актер.

– Я ищу профессора Эрика Райтмена, – сказал я, стараясь заткнуть рот рыдающей в голос самооценке.

– Вы его нашли, – ответил он, подходя ко мне.

– Ник Мерри, – я протянул ему руку. – Я репортёр «Гард Ньюс».

– Ах, вот как.

Он ответил на рукопожатие и оглядел меня с ног до головы. Я старался не думать о надписи на футболке. Коллапс! Хоть бы застегнул рубашку! Но надо отдать ему должное, Райтмен не изменился в лице. Либо хорошо сыграл, либо и вправду был лишён предрассудков.

– Я так понимаю, речь пойдет о Куполе? – спросил он спокойно. Голос у него был низкий, глубокий и чистый, речь – чётче, чем у ведущих радиоэфиров. Гарри с Миком бы умерли от зависти! Да уж, с таким голосом Райтмен мог бы сделать головокружительную карьеру в медиа или грести деньги на озвучке клипов или аудиокниг. Или порнофильмов. – Вам принципиально, где проводить беседу?

Я усмехнулся.

– Да хоть на центральной лестнице.

– Боюсь, в это время суток там всё занято студентами, – улыбнулся Райтмен. – Лаборатория вас устроит?

Я пожал плечами.

– Ведите.

5

Лаборатория тоже не пустовала.  Когда мы вошли, трое студентов у интерактивной доски тут же замолкли. Брови Райтмена взметнулись вверх. Так, будто его снимала камера. Этот парень что, тренирует мимику перед зеркалом?

– О, вы уже тут?

Студенты неловко переглянулись. Худющий заикающийся паренёк сжал в руках стилус и нервно забегал глазами по доске, исписанной так, что казалось, на ней не осталось ни одного свободного пикселя. Всюду красовалось такое количеством формул, что моё гуманитарное сознание нервно вздрогнуло.

– Интересно, – проговорил я.

– Да, студенты умеют сделать интересно, – улыбнулся Райтмен, разглядывая формулы поверх очков. – Неправильно, но интересно. Хотя иногда даже из ошибок получаются великолепные результаты. Случайность – запасной парашют науки, правда, Унтер?

Паренёк улыбнулся, но в отличие от Райтмена его мимика была нервной и робкой. Так улыбаются невротики. Впрочем, его сокурсники выглядели не лучше – какие-то помятые и угрюмые. Вот что с людьми делает образование! И это вы, ребята, ещё не работали.

Райтмен поставил портфель на стол в самом углу лаборатории и вернулся к доске.

– У вас не получится это решить, – усмехнулся он вдруг, – потому что вы допустили серьезную ошибку. Ищите.

– Быть не может! – взвилась девушка.

Обычно женщины – первое, что я замечаю, входя в помещение, но на эту даже не сразу обратил внимания. Не то русые, не то серые волосы собраны в жиденький растрёпанный хвостик, глазки водянистые, навыкате, а сама она была упакована в непонятного покроя балахон до колен.

– Сара, третья строка. Откуда вы взяли теорему Жданова?

А дальше… Что ж, я знаю много слов. Слова – это море, в котором я плаваю. Но то, что наперебой, крича и ругаясь, начали произносить эти ребята, превратилось для меня в белый шум, который не желал складываться в смысл. И всё-таки я ими восхищался – какой путь нужно проделать, чтобы уметь играть с этими числами, формулами и законами, о которых простой человек, такой, как я, не имеет ни малейшего понятия? Эти ребята знают об устройстве вселенной гораздо больше, чем мы. Но вот вопрос: помогает ли это, если речь заходит о чём-то, что нельзя измерить? Сколько весит справедливость? Какова сила правды? Есть ли константа человечности? Нет таких формул, иначе люди, которые бы их знали, давно бы правили миром. Или?.. Я усмехнулся. Видимо, слишком заметно. Правда, Райтмен принял это на свой счёт.

Он развёл руками и улыбнулся.

– Вот так, мистер Мерри, мы работаем каждый день. Мои студенты, юные дарования, которые, я надеюсь, – он бросил на их лукавый взгляд и подмигнул, – совершат не одно научное открытие. Сара Веллинг, Унтер Тиш и Максим Вольский.

Сара ответила пунцовым сиянием на щеках – хоть какой-то яркий оттенок на бледном лице. Унтер снова скривился. А Максим холодно кивнул. Серьёзный парень.

– Целый научный совет, – хмыкнул я.

– Это ещё не все, – улыбнулся Райтмен. – Жаль нет нашей главной звёздочки. Вот у кого надо брать интервью. Она бы рассказала вам про Купол куда больше меня.

Он усмехнулся и представил меня.

– А это – Николас Мерри, репортёр…

– Ник. Ник Мерри из «Гард Ньюс», – сказал я. Возможно, это прозвучало не слишком вежливо по отношению к Райтмену, но промолчать было выше моих сил. Меня и так слишком часто называют полным именем, не хочу, чтобы это входило у людей в привычку.  – Значит, это вы те студенты, что трудились над грантом?

– Д-д-да, – кивнул Унтер.

– Над чем работали?

Студенты переглянулись.

– Видите ли, мистер Мерри, – улыбнулся Райтмен, – мы пока не афишируем наши открытия.

Я мысленно усмехнулся, понял, что он имеет ввиду.

Изучение магии было определенного рода соревнованием, и все первооткрыватели прятались в своих альма-матер, охраняли свои разработки как драконы – золото, и ревностно относились к вопросам о науке, чтобы не дай боги, случайно не рассказать чего лишнего и лишить себя права на патент. И большой премии. Правительство было заинтересовано в изучении магии не меньше простых смертных, вот только цели были другие. В основном коммерческие.

Я кивнул.

– Понимаю. Но всё же, направление одно – попытки осознать, что такое магия?

Райтмен поморщился.

– Магия, мистер Мерри, не совсем то слово, которым стоит описывать явления, происходящие  сегодня. Они вполне изучаемы и объяснимы, просто пока, – он поднял палец вверх, – у человечества не хватает ресурсов и знаний, чтобы описать их до конца и понять механизмы их взаимодействия. И электричество, и кванты, и струны, которые для нас – обыденность сегодня, когда-то казались такой же непостижимой загадкой, магией, если угодно. Крафт-кванты следуют по тому же пути.

Он отошёл к столу, оставив студентов, которые тут же вернулись к задаче, будто меня здесь и в помине не было.

– Хорошо, не магия, – я двинулся следом в другой конец лаборатории, меж столов с какими-то странными приборами. Часть из них была мне знакома, что-то я видел впервые. Я мельком сделал пару фотографий. – Но вы работаете над расширением именно этих знаний?

– Разумеется, – ответил Райтмен, вежливым жестом предлагая мне сесть за стол, и сам опустился рядом. – Сегодня, на самом деле, для нас уникальный момент. Несмотря на свою природу и… Хм-м… Яркое появление… Крафт-кванты сотворили то, о чём мы раньше даже не могли помыслить.

Благо это я знал.

– Соединение теорий.

– Именно, – кивнул Райтмен. – Благодаря чему мы имеем огромный раздел квазифизики, позволяющей нам изучать все эти процессы с участием крафт-квантов в рамках Единой Теории Всего. Они позволили сложить эту мозаику и обеспечить возможность её дальнейшего изучения, сохранив то, что мы уже знали, на плаву.

– А есть ли какое-то практическое применение этих новых знаний? Пока что мы знаем только, как использовать те же квази- и крафт-частицы лишь в некоторых сферах. Собственно, я знаю только медицину и диагностику и регистрацию эффектов. А, ещё энергоотрасль.

– А самый яркий во всех смыслах пример – у нас над головой, – улыбнулся Райтмен. – Хотите чаю?

– Не откажусь… Купол?

– Именно.

Он щёлкнул электрическим чайником, он сразу же засопел так, будто готовился к взлёту.

– Можем ли мы говорить о том, что Купол по-прежнему остаётся вершиной изучения крафт-квантов? – спросил я.

– Конечно, – буднично ответил Райтмен. – Купол – яркий пример того, как взаимодействуют между собой фундаментальные силы природы, включая крафт-частицы. Это первый и, увы, пока последний серьёзный шаг, доказывающий, что человек способен их контролировать не только на метафизическом уровне.

Я хмыкнул. Ага, контролировать магию учёные могут примерно так же хорошо, как шестилетняя девочка – больного шизофренией ротвейлера.

– Всё, что происходит здесь и сейчас, имеет научное обоснование, просто мы пока не можем найти способа его привести.

– И работа учёных как раз в том, чтобы найти нужные слова и подкрепить формулами, – улыбнулся я. – Не факт, что верными, но, как говорится, хотя бы так.

Я бросил кубик спрессованного чая в горячую воду. Запахло какими-то травами.

– Вы во всём такой скептик? – Райтмен посмотрел на меня с беззлобной насмешкой.

– Приходится, иначе меня уволят. Считайте признаком мастерства. Или профдеформацией. Как угодно.

Райтмен усмехнулся. Я послал ему ответную улыбку. Мне определённо нравилось, что он не дёргался, не мялся, не пытался увиливать от ответов. Если Райтмен не хотел говорить, то честно это признавал. Как же, оказывается, меня легко подкупить! Если бы доброта и открытость были валютой, я был бы самым грязным взяточником.

– Так что насчёт науки? И всё-таки она движется?

– Не так быстро, как хотелось бы, но да, – ответил Райтмен. – Конечно, это уже не похоже на ту гонку, которая, скажем, разворачивалось семьдесят лет назад, и тем более ту, что происходила в начале века, когда главной целью было создание защитных механизмов от воздействия крафт-квантов. Сегодня это более спокойный темп, но каждое, даже самое маленькое, открытие уже становится большим прорывом и даёт нам понимание, что из себя представляет эта новая форма. Волны это, частицы ли или какая-то другая энергия, которая раньше не была известна и существовала только в глубинах космоса? Всё это мы изучаем, в том числе, в нашем университете.

– А грант? На что он пойдёт?

– Я бы не стал спешить, всё-таки грант мы пока не получили, – я вдруг понял, что голос Райтмена можно использовать вместо успокоительного. Интересно, часто ли студенты засыпают на его парах? – Мы только подали заявку, но уже получили первое одобрение. Впереди ещё несколько этапов, но надеемся, что наши разработки заинтересуют Международную ассоциацию новой физики. На них мы ориентируемся в первую очередь.

– Правильно, эти ребята подарили миру сверхквантовые компьютеры. А вам они что обещали?

– Если всё пойдёт хорошо, в нашем университете мы сможем открыть лабораторию мирового уровня, чтобы сделать дальнейшие шаги, подробнее изучить то, что нам удалось вывести экспериментально, – улыбнулся Райтмен.

Я усмехнулся про себя. Мне нужно было написать материал о том, о чём мне категорически отказывались рассказывать. Вызов принят, профессор.

– А если в двух словах? Что за феноменальный скачок?

Райтмен понимающе улыбнулся. Мы оба знали, какую игру ведёт каждый.

– Это не столько скачок, сколько… Если говорить метафорически, это маленькая замочная скважина, куда удалось заглянуть, чтобы мельком увидеть очередной проблеск. Я действительно пока не хочу раскрывать карты, мистер Мерри. Скажу только, что мы занимались анализом потока ка-частиц, и пришли к любопытным выводам, которые действительно могут стать основой для нового взгляда на эти кирпичики вселенной. Мы изучали взаимодействие Купола, ка-частиц и хм-м… разных материалов, определяя… хм-м… Поведение потоков. И попытку изменить его.

– Почему вы решили вести такие открытия со студентами?

– В Уэстбридже действительно очень много молодёжи, которая увлечена наукой, – Райтмен задумчиво посмотрел в чашку. – В частности, эта группа специалистов предложила совершенно новаторский подход. Ну и, конечно, как это порой бывает, научные открытия – это набор случайностей. У нас произошло примерно то же самое.

– То есть, это полностью их заслуга?

Райтмен кивнул.

– Я всего лишь курирую, направляю и подсказываю. В меру своих способностей.

– Да уж, молодёжь сейчас знает куда больше, чем мы. Иногда даже становится неловко.

Райтмен издал смешок и покачал головой. Мы прекрасно друг друга поняли.

За спиной послышалось движение. Я обернулся. Студенты, видимо, сдались. Доска была пустой, как и взгляды молодых учёных, тоскующих по упущенной тайне вселенной. Теперь они, видимо, ждали, пока профессор закончит со мной. Я не удержался и улыбнулся.

– Коллеги, – сказал вдруг Райтмен, обращаясь к студентам, – сегодня без меня. О наших достижениях хотят знать все. После разговора с мистером Мерри я поеду на радио.

Меня как по голове огрели. Вот где я слышал это имя! Гарри и Мик представили Райтмена с утра. Просто я был не в том состоянии, чтобы запоминать такие мелочи.

– Один вопрос, ребята, – улыбнулся я. – Прежде чем вы уйдёте – пару слов о работе с мистером Райтменом. Мисс, – я обратился к Саре. Та тут же пошла алыми пятнами, как при лишае. – Как бы вы охарактеризовали его как преподавателя?

– Пр… Профессор Райтмен… – Она подняла на него большие глаза. Тот улыбнулся прямо-таки по-отечески. – Лучший преподаватель на свете.

– О-он в нас в-верит! – вставил Унтер.

Максим кивнул. В общем-то, мне этого было достаточно. Ребята покинули аудиторию.

– Немногословно, но содержательно, – усмехнулся я.

– Будьте снисходительны, это их первое интервью, – с улыбкой парировал Райтмен.

– Для первого раза сойдёт. А они вас ценят.

– Я их тоже, – несколько растерянно сказал он. – У вас есть ещё вопросы?

И тут я совершил страшную ошибку: спросил его что происходит с Куполом. Почему вспышки стали сильнее? Есть ли опасность, что поля не выдержат? Что будет, если поток крафт-частиц обрушится на город? Словом, просто завалил Райтмена вопросами.

За годы работы я понял для себя важную вещь: журналист – что-то вроде переводчика, объясняющего язык науки, культуры и бюрократии обывателю, знакомому со всем этим ровно настолько, чтобы отличать одно от другого. Вот только чтобы перевести, это нужно сначала понять самому, и куда как лучше своих читателей. От Райтмена я надеялся получить ответы, более-менее соответствующие моему уровню знаний, который я считал тем самым средним арифметическим. Как и мои читатели (ну, подавляющее большинство), я не был глубоко знаком с тайнами мироздания на квантовом и метафизическом уровнях, не знал научных терминов, но при этом был далеко не глупым и никогда не считал таковой свою аудиторию. Люди прекрасно понимают, о чём им говорят, они умеют делать выводы. Но только когда информация соотносится со степенью их эрудированности.

Профессор же был о нас более высокого мнения, решив с самого начала пересказать всю новую физику. И каждая попытка уточнить, что он имеет ввиду, уводила меня всё дальше по этому лабиринту квантовых миров, а я как назло сегодня оставил дома хлебные крошки и путеводные нити. Это было похоже на сетевой сёрфинг – ты ищешь рецепт грушевого пирога, а через пару часов обнаруживаешь себя читающим про принцип работы счётчика Гейгера. Притом ты совершенно не понимаешь, для чего тебе эта информация, как ты вообще до неё добрался и где, Коллапс раздери, эта вкладка с рецептом?!

– Таким образом, если применить теорему Мака-Жданова, получается, что поле Родэ просто не работает, понимаете? То есть, мы имеем прямой направленный поток крафт-частиц, которые разбиваются об электромагнитную сеть, сопряжённую с квазигравитонами. И как раз они-то и дают этот эффект. Понимаете?

Я моргнул и с глубоким вздохом упёрся губами в кулак. Райтмен ударился в пространные объяснения о магических взаимодействиях, квазигравитонах и Куполе, заставляя мой мозг плавиться с каждым словом. За эти сорок минут Эрик вложил в мою голову такое количество информации, что, кажется, система начала давать сбой – я отказывался понимать даже слова-связки. Однако мне и правда было любопытно. Этот парень любил своё дело.

– А можно ещё раз? Только попроще. Мы все умрём?

Райтмен вдруг осёкся, посмотрел на меня с извиняющейся улыбкой.

– Нет, мистер Мерри, не умрём. Это обычное явление. Часть квазигравитонов получает случайный заряд от крафт-частиц и распространяет их на другие квазигравитоны. Лавинное увеличение числа заряженных частиц приводит к нарушению постоянного напряжения поля. В местах, где оно достигает предельных значений, случается разряд, ликвидирующий избыток заряженных квазигравитонов.

Я тупо улыбнулся, но в этот раз хоть немного понял, о чём речь. Купол сбрасывает напряжение.

– Почему это происходит так часто и так сильно?

– Атмосферное давление. Уменьшение числа квазигравитонов после одного мощного разряда. Усиление потока крафт-частиц.

Он вдруг осёкся.

– Что-то не так?

– Нет-нет, всё в порядке. Просто я, кажется, снова увлёкся и несколько неточно выразил последнюю мысль. Не пишите об этом, хорошо? А не то меня сочтут сумасшедшим, – Райтмен немного смутился. – Как вы сказали, профдеформация.

Я улыбнулся.

– Напротив. Здорово, когда человек так увлечён своей работой. Очень интересно, правда, я не знал и полови… Ничего, из того, что вы рассказали. Даже жалею, что не пошёл в эту сферу. Но вряд ли из меня бы вышел хороший учёный, с моим-то пониманием.

– Главное, что у вас есть интерес, – Райтмен улыбнулся в ответ.

– Ещё бы. Такие вещи сложно оставлять в стороне. В конце концов, знания – сила, и всё такое. Тем более что с каждым годом жить становится всё любопытнее и любопытнее.

– Мы только в начале пути, Ник, – сказал Райтмен. – Те открытия, которые окончательно поставят точки над «и» появятся  не скоро. Честно говоря, я вообще не уверен, что они придутся на наш век. И даже – на следующий.

– И это я-то скептик? – усмехнулся я.

Райтмен улыбнулся и собрал со стола чашки.

– Впрочем, может, оно и к лучшему. Если мы не можем понять, как что-то работает, может, нам этого и не нужно?

Я поднял брови.

– Поясните?

За те мгновения, что он смотрел на меня, где-то во вселенной родилась парочка галактик. Наконец, Райтмен вздохнул и, глядя куда-то сквозь мои ботинки, медленно произнёс:

– Знаете, мистер Мерри, даже после Коллапса, написавшего у человечества на лбу, что в этом мире есть нечто непостижимое, наука не сдалась. И продолжила разбирать вселенную на запчасти, категорически отрицая наличие сил сверхъестественных. Поверить в то, что что-то нельзя изучить и описать? Нет, это не по-нашему. Докопаться до сути, расковырять и вытащить сердцевину, чтобы потом использовать её на своё усмотрение. Как ребёнок, дорвавшийся до сложной и дорогой техники – вот что такое научный подход. Вот только, скажем, новенький коммуникатор, детали которого превратили в кораблик, уже вряд ли будет работать. Чтобы что-то изучить, его надо разрушить. И учёные всего мира охотно брались за это уничтожение мироздания. Не оттого ли оно объявило нам войну?

Я ответил не сразу, пытаясь осмыслить сам факт того, что это говорит тот, кто сам разбирает вселенную на части.

– Человек науки восстал против науки?

Он снова послал мне понимающую улыбку.

– Я не против науки, я против её превращения в религию. Пожалуй, даже в культ, где за ритуалами забывают, для чего их совершают. А сегодняшняя наука, увы, становится объектом такого поклонения. Старые боги умерли, новых ещё не изобрели. Во всяком случае, таких, в которых хочется верить. А  вера – это не то, что можно и нужно доказывать формулой, взламывая код вселенной.

У меня в голове опять звякнул колокольчик. Слова мне кое о чём напомнили. Забавно.

– И поэтому люди пытаются доказать, что никаких богов нет?

Райтмен пожал плечами.

– Наука без веры существовать не может и не должна, мистер Мерри. Но верить только в неё – большая ошибка.

– И как же быть? Во что тогда верить?

– Возможно, в то, что вселенная познаваема, а у человечества есть предназначение, и оно чуть выше, чем просто жить.

– Думаете, у него правда есть предназначение?

– Кто знает, – Эрик пожал плечами. – В этом и смысл науки – узнать, как всё устроено и для чего. Или хотя бы предположить, чтобы от чего-то оттолкнуться в своих поисках.

– А если искомое будет не так приятно?

Эрик пожал плечами.

– Что ж… Зато мы умрём с чувством полного удовлетворения, что нам таки удалось узнать истину. Во всяком случае, в это я хочу верить.

Мы посмотрели друг на друга. Мне стало неловко. И зачем я вообще это затеял? Уже второй раз за сутки я ощущаю нечто подобное.

– Простите, Эрик. Надеюсь, я ничем вас не обидел? Порой меня заносит.

Я встал с места и протянул ему руку.

– О, напротив, – он улыбнулся, правильно поняв сигнал о том, что ничего кроме псевдофилософских рассуждений о сути науки у меня не осталось. – Мне всегда интересно любое мнение. Говорят, истина рождается в спорах, а я считаю, она стоит в точке пересечения противоположных идей, потому что так или иначе, люди всегда говорят об одном и том же, просто с разных сторон. Как если бы мы были гранями одного кристалла. Мои студенты тоже любят рассуждать на эти темы. И, как всегда, приходят к неожиданным выводам. Не всегда верным, но всё же.

– Пожалуй, я понимаю, почему студенты так о вас отзываются, – сказал я.

– Я стараюсь их не разочаровывать.

– А меня вот вы разочаровали, – улыбнулся я.

– Вот как?

Снова эта игра бровями. Где он так научился?!

– Я думал, вы скучный и что вам за восемьдесят.

– А я думал, что все репортёры наглецы и носят шляпы, – сказал он серьёзно.

– Вы забыли про карандаш за ухом.

Райтмен улыбнулся. Тепло, скромно и интеллигентно. У этого парня есть хоть один недостаток?!

Я не успел выйти из университета, как меня атаковал звонками Ларри.

– Ник! Ты уже закончил с Райтменом?

– Только что от него, – осторожно сказал я. Интонации Ларри мне не нравились.

– Дуй в редакцию.

– Какого?.. Что случилось?

– Хитер тебе объяснит.

Ну всё, Никки, подумал я, теперь тебе точно крышка, что бы там ни случилось. Моя детка не признавала презумпцию невиновности. Знать бы ещё, в чём меня обвиняют.

6

– Какого чёрта, Мерри?!

– Что случилось?

Я оглянулся, ища пути к отступлению. Хитер надвигалась на меня разъярённой пантерой.

– Вот что, – она ткнула мне в экран. Любопытство победило инстинкт самосохранения: я подошёл к ее монитору и прочёл текст на страничке «Хайварс Пресс» по диагонали.

Ребята сообщали, что сегодня утром у недостроенного моста на Ша-авеню нашли тело девушки. «Свидетели („имена изменены по просьбе очевидцев – примеч. ред.“) утверждают, что видели яркий взрыв и слышали крики. Прибывшие на место оперативники установили, что  девушка-полуэльф скончалась от полной кристаллизации крови, „которая полностью поменяла свои свойства. На жертве было обнаружено украшение с драгоценным камнем, схожим по составу с кристаллами турмалина, и при этом состоящем из веществ, которые „сложно идентифицировать, поскольку подобные элементы отсутствуют в перечне известных современной науке веществ“. По словам ведущих следствие специалистов, продолжал указывать автор, главная причина – „магический всплеск насильственного характера, вызванный произнесением сакральных слов с целью использовать крафт-частицы для нанесения урона, способного повлечь за собой смерть жертвы, которой является двадцатилетняя девушка. Её отец отказался общаться с журналистами“.

– Ну? – спросила Хитер, когда я перестал шевелить губами.

– Ужасно, – ответил я.

– Именно, Ник!

– Кошмарно. Просто отвратительно. За такое надо гнать из редакции взашей.

– Абсолютно верно, – голос моей девочки был убийственно холоден.

– «Отсутствуют в перечне», «нанесения урона, способного повлечь», «произнесения сакральных слов»… Что за дилетантские формулировки? Это не статья, это информационный мусор. Кто вообще так пишет?!  Ну, кроме сотрудников пресс-служб, но им можно – они хотя бы не причисляют себя к репо…

Хитер ещё раз шлёпнула меня по плечу планшетом. За спиной фыркнул Ларри.

– Прости, – сказал я, глядя, как Хитер раздувает ноздри. Я, в общем-то, выглядел примерно так же. И не потому, что конкуренты выдали что-то интереснее раньше нас, а потому что мне до смерти хотелось придушить Дастина.

– За что ты извиняешься: за свою несдержанность или некомпетентность? – прошипела Хитер с колючей саркастичной улыбкой. – Почему мы узнаем все самое важное из чужих новостей, в то время как именно в нашем издании работает единственный репортёр, который был – буквально – на месте событий и – невероятно! – знаком со следователем?!

– Детка, я понятия не имею, как они все узнали, – устало проговорил я. И это было чистой правдой. Я тут же подумал, что Дастин не стал бы меня так подставлять.

– Что за шум без драки? – раздался у дверей громоподобный голос. – Я хочу зрелищ и крови.

– Привет, Гардо, – не глядя на шефа, сказал я. Чего на него смотреть? Гардо – лёрк, здоровый такой парень футов эдак в семь в длину, а по ширине может соперничать с промышленным холодильником. Ребята его расы будто были собраны из камней и мускулов, а чтобы чужак точно понял, что с ними связываться не следует, Матерь Гор (глядя на Гардо, невольно веришь, что она существует) наградила их выпирающими клыками и кожей цвета застоялой воды. Лёрки в Уэйстбридже встречаются так же часто, как честный чиновник в министерствах – в городе эти громилы просто не помещаются, а ещё они так же безобидны, как гориллы в брачный период.

Впрочем, я уже говорил, что наш Гардо был исключением из правил. Умный, слишком обаятельный добряк, каких еще поискать. Но если начнёт возмущаться, лучше надеть беруши. А для верности сбежать на пару этажей вниз. Не факт, что поможет. Угадаете, на кого он ругается чаще всех? Но Гардо я не боялся. А вот к фурии, в которую вдруг превратилась Хитер, упустившая сенсацию, я спиной поворачиваться не хотел.

– Что, профукали горяченькую новость? – улыбнулся Гардо, на ходу снимая свою огромную кожаную куртку, в которой нам с Хитер хватило бы места для страстного вечера под звёздами. – Хорошей статистики за этот день уже не видать, как и хороших гонораров, – продолжал скалиться он.

Что толку мутить воду, если она уже вылита? Мне нравился этот принцип нашего босса. Значительно экономит нервы. Гардо предпочитал решать проблемы, а не плескаться эмоциями. Мне бы такое качество, но, наверно, нужно родиться лёрком – людям оно просто не присуще, иначе в мире было бы куда меньше конфликтов.

– И кто попадёт в немилость? – Спросил я, пожимая, наконец, Гардо ру… лапу. Я каждый раз боялся, что он не рассчитает силу и сломает мне пальцы. В одной его ладони могло поместиться три моих.

– Решите между собой. Мне без разницы. У вас всё равно общий бюджет, – отмахнулся он. – Расскажите, что там за дрова?

Я кратко объяснил.

Гардо редко лез в наш творческий процесс, занимался в основном организацией, делал так, чтобы всё продолжало работать. Вёл хозяйство, платил аренду, крышевал нас, если кто-то вдруг думал лезть с угрозами. Это было, пожалуй, самое приятное. Когда я смотрел фильмы о спасителях мира, всегда думал, что легко, наверное, крушить врагов, когда в твоём распоряжении армия, мощный артефакт или изрыгающая огонь зверюга размером с дом. А ты попробуй стать защитником человечества, если в арсенале только коммуникатор, записная книжка и собственная голова, а вокруг – выжженная пустыня несправедливости и ни одна рука не предложит тебе даже стакана воды?

Гардо полностью удовлетворял мою потребность в безопасности. И я мог работать спокойно. Хотя, спокойствие в нашем деле – понятие весьма относительное. Особенно если будут целиться в лоб из снайперской винтовки. Благо, такого пока не случалось.

– Всё ясно, – он почесал макушку. – Ну, теперь нам точно нельзя отставать с этой историей. Раз уж начали, надо крутить до конца. Узнайте, что да почему, держите на контроле следствие. Возьмём, как обычно, не количеством, а качеством. Ник, подключи своё обаяние и выясни такие детали, которые никогда не сможет узнать эта недвижимость из информагенств.

Я захихикал и как будто бы невзначай оглядел Экспресс-отдел. Мой взгляд поймала Молли, сидевшая ближе всех к стеклянной двери, что отгораживала их гнездо от нашего блока. Я получил в ответ очередную порцию грома и молний из зелёных глаз. Я подмигнул ей, а мой тонкий слух уловил сочетание звуков, очень похожих на те, что есть в слове „скотина“.

– Не ёрничай, – осёк меня Гардо. – Вы уж постарайтесь. Нам, ребятки, очень нужны просмотры.

Ох, а вот это нехороший звоночек.

– А в чём дело? У нас проблемы?

Гардо пожал плечами.

– Такие же, как у всех независимых изданий. Либо мы увеличиваем аудиторию и просмотры, либо пичкаем сайт рекламой, чего я очень не хочу.

– А третий вариант есть? – с сомнением спросил я.

– И монетка может упасть на ребро, Ник, – ответил Гардо, смешно поведя бровями. – Ещё можно выбрать между оплатой счетов и вашим жалованием.

– Тоже погано.

Коллапс! Я, кажется, и правда расстроился.

Хитер стукнула кулаком по столу.

– Вот что бывает, когда идёшь на поводу у копов! Вот что, что, скажи, он бы потерял, если бы мы написали все и сразу?

– Работу?

Хитер бросила на меня разъярённый взгляд.

– Всё шутишь? Будешь смеяться, когда увидишь статистику!

Я вздохнул. Возразить было нечего. Просмотры – это то, что превращало информацию в материальный эквивалент. Энергия – в вещество. Вот такая магия. Чем больше просмотров, тем выше гонорары, чаще всего – из-за рекламы. А больше просмотров всегда там, где появляется свежая информация. Сенсация, если угодно. Сам я терпеть не могу это слово, и вообще вся эта суета меня выбивает из колеи. Я мог писать свои репортажи неделю. Даже две. И они с лихвой компенсировали все те потери, которые происходили в этой информационной гонке. Я как-то в шутку сказал Гардо, что будь у нас два Ника Мерри, можно было бы сэкономить на Экспресс-отделе. Стоит ли говорить, что ребята на меня здорово разозлились? Пришлось заглаживать вину – я заказал пиццу. Вроде бы пронесло.

Но двух меня не было. Как не было спонсоров, которые бы отваливали нам деньги. Даже контрактников, что платят нам за материалы, в отличие от тех же „Хайварс“ было в разы меньше по одной простой причине: Гардо был из тех, кто считал: мир должен прогибаться под него, поэтому начисто отказывался идти на поводу у людей, желающих, чтобы их грешки остались за кадром.

Я ничего не имею против цензуры. Как бы это странно ни звучало, я даже выступаю за её наличие. Если позволить людям говорить всё, что они хотят, будет стоять такой шум, что позавидует любой школьный коридор во время перемены. Райтмен прав: истина не рождается в спорах, наоборот, споры рвут её на части, на маленькие правдочки, которые люди так любят возводить в непререкаемый абсолют и защищать любой ценой. С этого начинались все войны.

И всё же, цензура – это то, что принимается добровольно. Одни принципиально не пишут о смерти, другие – о политике, третьи  не постят картинки с котятами. В нашем мире это зовётся политикой редакции. Так уж вышло, что политика „Гард Ньюс“ состояла в максимально возможной честности. Испокон веков это синоним слова „нищие“. Крайне невыгодно спонсировать организацию, которая в любой момент может начать рассказывать о вещах, способных подмочить репутацию. И увести из-под носа денежную кормушку. Даром что это заслуженно. „Хайварсам“ было проще – их поддерживало правительство, а они взамен не говорили многих вещей, которые бы отдельные лица не хотели поднимать в воздух. Их цензура была оплачиваемой. Это приносит больше доходы, но я бы так работать не смог. Я слишком сильно ценю свободу слова, доверие читателей и собственные принципы. За это приходится платить практически буквально. Если спонсоры платят, они заказывают музыку, а мы в „Гард Ньюс“ если и работали под заказ, то только с теми, кто не разводил людей на деньги, а предлагал что-то действительно стоящее. Таких было немного.

Но отчаяние – не наш конёк.

– Не переживай, детка, мы что-нибудь придумаем, – я подмигнул Хитер и спрыгнул со стола, на который забрался, пока рассказывал Гардо о сегодняшнем утре.

– Ты куда?

Я поймал себя на мысли, когда смотрю на её рассерженную мордашку, думаю совсем не о работе. Совсем не о ней.

– Пойду выясню у этого плащеносца, почему он запрещает мне использовать с таким трудом раздобытую информацию, а сам сливает ее налево-направо. Заодно и вытрясу из него побольше об этой девушке.

Главное, чтобы Дастин не успел от меня сбежать – покараулю его прямо у кабинета. А ещё у меня будет отличный повод не попасться под горячую руку Хитер, если она увидит очередную новость, опередившую наше издание. Хитер терпеть не может проигрывать в этой гонке сенсаций. Вот почему я выбрал деятельность поспокойнее – в моей сфере у меня нет конкурентов.

7

Здание полицейского участка напоминало гроб – длинный и четырёхэтажный. И люди тут ходили хмурые, как на похоронах. Я не имел привычки часто хмуриться, мне вообще казалось, что мышцы, которые за это отвечают, у меня атрофированы, так что я чувствовал себя в участке инородным предметом.

– Куда? – прохрипел динамик, встроенный в затемнённое стекло дежурной будки – так же вежливо, как спросите вы, если кто-то вздумает пройтись по свежевымытому полу в истекающих грязью ботинках.

– Ник Мерри, репортёр, – я помахал своей карточкой, пытаясь понять, кого скрывает эта неприступная крепость. – К Дастину Хоуку, у меня назначена встреча.

– Не слышал.

В душу закралась тень подозрения. Я подошёл к стеклу и прижался к нему чуть ли не носом и разглядел в тонированной кабинке знакомое лицо.

– Гриш, ты опять? – взвыл я. – Каждый раз одно и то же!

Гриш – ладно сбитый мужчина самого неопределённого возраста. Ему можно было дать как двадцать, так и пятьдесят, смотря с какой стороны разглядывать. Почти идеально круглое лицо заканчивалось такой же идеальной лысиной, отчего голова Гриша приобретала сходство с воздушным шариком. Но главная его особенность – это нос. Большой, такой же круглый, как его физиономия, он виделся даже через тонированное бронестекло, отбрасывал собственную тень и, не удивлюсь, если периодически спрыгивал и отправлялся гулять.

Видимо, Гриш читал мои мысли, или невыраженные шуточки о его внешности светились у меня на лбу бегущей строкой, потому что каждый раз, когда я встречал Гриша в дежурной будке, он устраивал мне настоящий квест под названием: «Попробуй пройти через турникет». Власть опьяняет, особенно сильно – тех, кто сам долго находится в подчинённых.

– Не положено, Ник, – ответил Гриш, высовываясь в форточку своей сторожевой будки. – Сам знаешь.

– Но мне, правда, очень нужно!

– Раз нужно, зайди за угол и спусти штаны. Только отвернись от дороги.

Я выругался. Гриш вздохнул.

– За решётку бы тебя за нарушение общественного порядка. Подожди, я наберу Хоука. Подтвердит – милости прошу.

Пока я выдавал новую тираду, Гриш и вправду позвонил. Понятия не имею, что и кому он сказал, и что ответили Гришу, но как только этот цербер положил трубку, вертушка запищала, индикатор отозвался весёленьким зелёным человечком, и я быстро прошмыгнул в коридоры дома правосудия.

– Сам найдёшься? – спросил Гриш. – А то мне нельзя уходить, а на вахте больше никого.

– Что, ваши ряды редеют? – усмехнулся я. – Зарплата не устраивает или повышенная концентрация лицемерия?

– Ох, по лезвию ходишь, Мерри, – насупился Гриш.

Я пожал плечами и отправился на третий этаж к своему другу. По дороге мне попалось несколько человек, у всех – одно и то же угрюмое выражение на лице. Им тут что, выдают специальные маски? Стараясь спрятать ухмылку и осечь привычку осматриваться по сторонам, я дошёл до следственного отдела и тут же почувствовал себя в безопасности.

За стеклом в приемной я увидел знакомую фигурку. Она стояла на маленькой лесенке возле стеллажа и пыталась запихнуть на полку здоровые папки. Я подкрался сзади и легко шлёпнул её по приятно выпирающим округлостям, обтянутым строгой узкой юбкой.

– Привет, Ева!

Естественно, она вскрикнула, вздрогнула от неожиданности и… споткнувшись, полетела на меня. К такому повороту событий я был готов, поэтому уже через мгновение вернул секретарше Дастина вертикальное положение.

– Мерри! Не стыдно?! – она ударила меня папкой с кипой бумаг. Учитывая, что так называемую бумагу сейчас делают из полимеров, это все равно, что получить по голове куском пластмассы. – Что творишь?!

– Восхищаюсь. Как поживаешь?

Я лучезарно улыбнулся. Ева Файнс была настоящей красоткой: рыженькая, голубоглазая, с невероятно светлой кожей, она походила на старинную фарфоровую куколку, а когда улыбалась, где-то далеко таяли ледники, и за окном начиналась весна. Всё, как я люблю. Что она делала в этих серых стенах, лично для меня было загадкой. Еве была дорога в модели. Или хотя бы – в рекламу.

Она покачала головой и ещё раз ударила меня бумагами, но уже из принципа и несильно.

– Иди ты… Лучше некуда, – улыбнулась она. Боги, это был единственный человек, который понимал меня в этом королевстве скорби! – Опять накопал что-то интересное?

– Ага, умираю от любопытства узнать, кто порешил девочку на юго-западе Уэйстбриджа.

– Ох, да. Такая шумиха с утра, – Ева покачала головой. – Хоук носится, как сумасшедший, под глазами синяки. Ему бы выспаться…

– Да и мне не помешало бы, – сказал я, стараясь справиться с щемящим чувством от потери прекрасных часов безделья в выходной.

– И вправду, – фыркнула Ева. – И побриться заодно.

Я провёл рукой по щеке – точно погладил против шерсти стриженую полчти налысо кошку. Вот что значит забыть об утренних ритуалах.

– Не переживай, ты всё равно красавчик, – подмигнула она, снова забираясь на лестницу. – Ох, расцвёл, как фиалка! Будь добр, подай папки.

Она указала на стол. Да уж, бюрократия умрёт только вместе с человечеством. Я притворно закряхтел, отрывая их от стола. Ева покачала головой и усмехнулась.

– Спасибо. Только тронь меня ещё раз, я тебе руки скрепкошиной отрежу, – пропел её ангельский голосок с лестницы. – Кофе будешь?

– Нет, спасибо. У меня срочное дело к Хоуку, надо его убить.

– Придётся подождать, – ответила Ева, спускаясь. – Он еще на допросе.

– Ого, вот это интересно. Кто жертва?

– Не знаю точно, – пожала плечиками Ева.

– Давно он там занят?

– Часа полтора назад.

Я задумался. Странно. Новость вышла примерно в это же время. Дастин бы не успел растрепать всё журналистам. Я оглядел коридор и,  вздохнув, сказал:

– Ладно, Ева,  я буду кофе. Если, конечно, нет ничего покрепче.

Я подмигнул ей.

– Американо подойдет? – усмехнулась она, качая головой.

Да, милая, я неисправим.

Мы с Евой провели прекрасные полтора часа, беседуя о всякой ерунде, которая не стоила внимания прессы. Так, пустяки – медицина, налоги, рост цен. Говорили, как два обывателя, которым не терпелось продемонстрировать, как много они знают об этом сложном мире, и как глубоко понимают, как он работает. Вот так, обмениваясь флёром поверхностных знаний, предположений и конспирологических теорий, водители, грузчики, электромонтёры и сантехники учились управлять обществом, и жутко негодовали, когда какой-то там политик проморгал такой для них очевидный ход. И почему на должность Генерального не выдвигают представителей рабочего класса? Уверен, мы бы жили, катаясь как сыр в масле – без налогов, коммунальных проблем и долгов, а по вечерам всем бы развозили по банке пива. Впрочем, с большей долей вероятности именно из-за неё люди нашли бы очередной повод угробить друг друга.

Мы добрались до международной политики, когда Ева вдруг замолкла и многозначительно посмотрела в сторону. Я повернул голову. Из дальней двери в коридор практически ворвался Дастин Хоук. В одной руке – плащ, в другой – папка. Он быстрым шагом подошёл к стойке и кинул папку на стол.

– Ева, это к делу, – начал Хоук, но тут его взгляд упал на меня. – Почему посторонние в отделении?

– И тебе привет, – усмехнулся я.

– Он сам зашёл, – уже перелистывая дело, отозвалась Ева. Уголки губ дрогнули, и я понял, кому звонил Гриш, чтобы меня пропустили. – Для прессы?

Ева потрясла папкой.

– Только первая страница. Остальное просто прицепи к делу. Никаких ответов не давать, на все звонки отвечай, что ведётся следствие. Меня нет, – ответил он приказным тоном, а потом небрежным кивком указал мне на дверь. Я не стал мешкать.

8

Кабинет Дастина походил на переговорную. Окна вечно наглухо закрыты пыльными жалюзи. Два стола выставлены буквой «Т»: тот, что у стени и покороче – рабочее место Хоука. Девственно-чистое, если не считать компьютера. Ни бумаг, ни канцелярии, ни даже кружки, просто голое дерево, моноблок с панелью клавиш. Вплотную к нему – второй стол, длинный и узкий,  разделял помещение практически пополам. Возле стола только два стула, и оба – едва ли не в самом конце. Я обошёл этот памятник интровертности и приземлился на своё обычное место – в видавшее виды кожаное кресло, в дальнем углу делившее пространство с фикусом и замшелым шкафчиком, и развалился в нём, свесив ноги с подлокотника. Отсюда я мог общаться с другом, не чувствуя себя участником допроса.

– Я-то надеялся, что не увижу тебя хотя бы до завтра, – буркнул Дастин. Он бросил пальто на куцую вешалку и закатал по локоть рукава идеально выглаженной белой рубашки.

– А я надеялся, что ты пришлёшь мне результаты экспертизы раньше, чем всем остальным, – парировал я. – Не ты ли мне говорил, что преждевременные выводы грозят наказанием и четвертованием? Из-за тебя мы профукали передовицу. Хитер меня чуть не убила.

Дастин уселся за стол и посмотрел на меня исподлобья.

– Мерри, если ты не заметил, я только что кинул Файнс материалы для прессы. О чём ты?

Я нахмурился.

– Тогда, либо «Хайварсы» умеют читать мысли на расстоянии, либо у вас завелись грызуны, мистер Хоук.

Он непонимающе насупился.

– Кто-то слил информацию ещё до того, как ты успел её получить. Как там было сказано про этот камушек? «Сложно идентифицировать, поскольку подобные элементы отсутствуют в перечне известных современной науке наименований»?

Дастин замер. Я пожал плечами.

– Этого ещё не хватало, – процедил он и, закрыв глаза, потёр виски. – Мало мне трупа, теперь придётся выяснять, кто сливает информацию. Опять.

– Что, не в первый раз?

Хоук скривился.

– Нет. Последние пару месяцев. Те дела были не мои, и не шибко громкие. Мы списали это на совпадение – мало ли откуда это могло вытечь? Но сейчас…

– А в чём проблема?

Дастин посмотрел на меня, как на человека, решившего лечить открытый перелом подорожником.

– Подарить тебе мозги, Ник? Пока не закончено следствие, делать какие-то выводы – само по себе преступление. Не говоря уже о том, что слив информации – это серьёзное нарушение.

– Кстати, о преступлениях. У вас пока нет никаких вариантов, что случилось с девушкой?

– Решил-таки заняться этим делом? – кисло спросил Дастин.

– Постараюсь быть тише воды, – я примирительно поднял руки. – Так как успехи? Что слышно? Расскажешь, что там с девочкой?

– Расскажу. Через пару годиков, когда ей стукнет двадцать один.

– Коллапс, несовершеннолетняя!

Он усмехнулся.

– А что её родители?

Хоук пожал плечами.

– Даже если я свяжу тебя с папашей, толку не будет. Пятнадцать минут назад отпустил его. С тем же успехом я мог допросить свой ботинок.

– Почему?

Хоук окинул меня таким взглядом, после которого стараешься поскорее прикрыть голову – неровен час запустит чем-нибудь потяжелее, но ответил:

– Такое ощущение, что они вообще не родственники. То есть о детстве-то её он рассказал более-менее сносно, но чем дальше, тем меньше информации. Не знает, ни чем она занималась, ни куда и с кем ходила. Сказал только, что была студенткой и, цитирую: «чересчур увлекалась наукой». Ни факультета, ни оценок, ни увлечений – ничего.

Я нахмурился.

– Пример отеческой любви и заботы. Почему ты не арестовал этого родителя года?

– За что? – развел руками Дастин. – За то, что оказался никудышным отцом? Всё твердил: «Я её плохо знал». Но за это, как правило, срок не дают. А надо бы. Он не смог сказать, где его дочь была вечером накануне убийства. Сказал только, что ушла из дома в районе шести.

Я поднял бровь.

– И тебя это не смутило?

Дастин вздохнул.

– Ник, ты удивишься, но это проблема многих родителей. Не он первый, не он последний. Я вёл дела и о пропажах, и об убийствах, и сложнее всего было докопаться до истины именно потому, что ни мамаши, ни папаши не могли толком сказать, чем заняты их дети. Работа, дом, Сеть – вот и вся история. А потом они рыдают, узнав, что их чадо по вечерам занималось не музыкой, а проституцией.

Я нахмурился. Да уж, не самая приятная реалия. Конечно, можно сказать, так было всегда – конфликты отцов и детей воспевались в искусстве ещё до Коллапса, но после конца света надеешься, что хоть что-то изменится. Сам я плохо ладил с детьми. Для меня это была неизведанная территория со своими правилами, которых я, увы или к счастью, уже не помнил, но то, о чём говорил Дастин, нет-нет да замечал. Когда речь идёт о выживании, трудно думать о каких-то психологиях. Моя мать на вопросы, где я таскаюсь по вечерам, чем увлекаюсь, и кто мои друзья, тоже бы вряд ли ответила. Она была слишком занята, пытаясь не дать мне умереть с голоду.

– В любом случае он тоже в поле зрения. Сейчас с ним работают ребята, подписывает бумаги, потом поедем на обыск. Конфискую технику. Надо же понять, какого чёрта девчонка оказалась в этом болоте…

– А если он причастен к этому делу? Что тогда?

Дастин задумчиво посмотрел на меня.

– Тогда я поступлю с ним так, как с любым убийцей, Мерри.

– Не боишься потерять его?

Дастин прищурился.

– Далеко не убежит, будь уверен.

– Поделишься контактами? – спросил я. – Не помешала бы пара комментариев.

– Ага. Может, тебе ещё и домашний адрес дать?

– Было бы неплохо.

Хоук закатил глаза.

– Столько лет, Мерри, и ты всё равно делаешь это.

– Делаю что?

– Мы о чём договаривались?

Я наигранно вздохнул и кивнул. Хоук прав: когда я стал репортёром, мы с Дастином заключили негласный договор.  Дружба не должна заставлять нас идти на сделки с совестью. Я не выдаю ему свои источники, он не разглашает мне тайны следствия. Во всяком случае, все. Одна из немногих моих привилегий в том, что я получаю официальную информацию раньше остальных (ну, до сегодняшнего дня). Случалось, что мы прикрывали друг другу спину, но это была, скорее, подстраховка, чем прямое нарушение нашего принципа «дружба – дружбой, а служба – службой». Стоит ли говорить, что балансировать между ними было так же легко, как идти по леске, натянутой между двумя небоскрёбами? Но мы справлялись.

– А что с камнем? Ну, с той побрякушкой, которая была на теле? Что значит «сложно идентифицировать»?

Дастин возвёл очи к небу.

– Купи себе, наконец, словарь. Это значит, что материал, из которого… Стой, ты опять пишешь?

Опять этот его фирменный взгляд – с укором, исподлобья.

– Всё уже написано и без меня, но держи и проверь.

Я встал, положил ему на стол коммуникатор и вернулся в исходную позицию. Дастин бросил на технику равнодушный взгляд и не шелохнулся.

– Материал, из которого сплавлен камень, создан из непонятных элементов. Геммологи не смогли его сертифицировать. А ещё он тихо фонит – с трудом засечёшь.

Я задумался. О том, что кулон – или что у неё там было? – имеет магическое происхождение, я даже не сомневался. Артефактов после Коллапса по миру разбросано – пруд пруди. За Стеной полно всяких древностей – от пластиковых крышек до целых сооружений, впитавших в себя лошадиную дозу дикой магии, подобно радиации проникающей в структуры материалов. Хранение артефактов без законного основания вроде предметного изучения в лабораториях было запрещено, но вещи, сохранившие эффект, так или иначе попадались всюду. Интересно, где девочка нашла эту штуку?

– Погоди, сплавлен?

– Угу. Искусственное происхождение. По составу напоминает турмалин, но с большим содержанием железа и ещё какой-то неизвестной примесью. Из неё же процентов на девяносто состоит кристаллизовавшаяся кровь.

Я тупо уставился на Дастина.

– И что это значит?

– Я понятия не имею, – раздражённо сказал он. – Одно знаю точно: кто-то в городе помышляет магией крови. И этого «кого-то» нет в системе обнаружения Купола. Дальше сам, или подсказать?

Возникла пауза.

– Ты думаешь, это мулдаси? – наконец спросил я, сам не веря, что это говорю.

Он шумно вздохнул.

– Рядом со Стеной найдено тело со следами, которые оставляет только магия крови – согласись, не то, чему можно научиться по книжкам. Врождённый эффект такого характера встречается в городе… Никогда. А единственные, кто ей пользуются с рождения, живут на пустоши недалеко от Уэйстбриджа и просто обожают людей, которые их туда выгнали. Добавь к этому неизвестный науке артефакт. Нет, Ник, я думаю, что это самоубийство.

Это было настолько неожиданно, что я даже не захотел язвить – мне в голову не пришло ни одной пристойной шутки.

Если бы Дастин сказал, что убил девчонку лично, я бы удивился меньше. Сама мысль о том, что цыгане-отщепенцы пробрались за Стену, казалась невероятной, но…

Воспоминания снова поскреблись где-то в районе солнечного сплетения – противно и неприятно, как кошка, которой срочно нужно выйти во двор глубокой ночью, когда ты только-только начал засыпать. Следующий вопрос я задал, понимая, что подбираюсь слишком близко к красной линии.

– Должна же быть какая-то причина? Может, их спровоцировали?

Не то чтобы мне хотелось защитить цыган, просто мой друг имел привычку делать поспешные выводы. Особенно когда чувства брали верх над разумом. Чаще всего это проявлялось в наших с ним отношениях, но никак не в работе. Он классный следователь, профессионал, читающий людей похлеще любого детектора лжи, но чем совершеннее система, тем серьёзнее сбой. Я вдруг подумал, что на этот раз его объективный взгляд может затуманить тень прошлого.

Дастин состроил презрительную гримасу и точно выплюнул слова:

– Ненависть считается за причину?

«Ещё как», – подумал я, глядя на его лицо, но промолчал, стараясь не сделать ещё крепче ледяную стену, которую Дастин планомерно начинал выстраивать между нами. Как всегда, когда мы хоть на шаг подходили к теме смерти его родителей.

– Что им девчонка-то сделала?

– Ты думаешь, я не сомневаюсь? – вздохнул Дастин, уставившись в стол. – Но если я прав? Мы снова возвращаемся к событиям двадцатилетней давности? Опять гора нераскрытых преступлений и преступники, которых невозможно поймать?

– Будешь трубить тревогу?

Дастин покусал губу.

– Пока нет. Нечем подкрепить, кроме этого кулона, магии крови и…

– Воспоминаний и закрытого дела, – ляпнул я.

– Именно. Ты ведь понимаешь, что если вы это напишете, будет суд, а я лично отверну тебе башку? – спросил Дастин, глядя на меня исподлобья.

Я сменил тему.

– Можно посмотреть на украшение?

– Сходи в ювелирку, – бросил Дастин. – Может, наконец купишь Хейзерфилд кольцо.

Я поморщился. Хоук противно усмехнулся.

– Зачем тебе этот камень?

– Сделаю пару фото.

– Ты развалился в кресле в кабинете главного следователя и требуешь, чтобы тебе показали вещдоки. Совсем обнаглел? И не смотри на меня так, ясно? Я сказал «нет».

9

– Потрясающая вещь.

Я склонился над сверкающим розоватым камнем размером с кулачок новорожденного. Трудно представить, сколько стоит такое чудо. Точнее, стоило бы, если бы его признали драгоценным. Украшение покоилось в прозрачном контейнере с этикеткой, пластик немного размывал картинку, да и освещение в этой комнатушке было далеко не студийным, но даже так можно было разглядеть, насколько искусно постарался ювелир. В центре – большая гладкая грань, почти круглая, если бы не одно «но»: от неё расходились другие, настолько крошечные, что их трудно было сосчитать. Основание камня – такой же многоугольник, только шире. Рядом в таких же коробочках лежало ещё несколько кулончиков – дешёвки, которые подростки любят скупать в оккультных лавках.

– Ну? Насмотрелся? – сварливо спросил Дастин.

– И как такая вещица попала к простой уэйстбриджской девчонке?

– Чёрт её знает. Вполне возможно, что это пустышка. Так, полумагическая игрушка, выращенная в какой-нибудь подпольной лаборатории.

– А может, эта штука стоит целое состояние, – задумчиво сказал я. – Тогда можно понять, почему девчонку решили убрать. И не факт, что цыгане. А что говорит её отец?

Дастин вздохнул.

– Сказал, что никогда не обращал внимания, что она там надевает. Мол, у неё таких побрякушек было пруд пруди. Всё, пошёл отсюда, – резко сказал Дастин, точно очнувшись. – Увидит кто, будут вопросы. А я не люблю, когда мне задают вопросы, потому что это моя работа.

Я хмыкнул.

– Я загляну завтра?

– Надо будет предупредить Файнс, чтобы не пропускала тебя даже за деньги.

– К часу управишься?

– Не знаю, всё зависит от того, как пойдёт наш разговор. Мне ещё надо составить запрос на распечатку звонков.

Осталось последнее, что я от него хотел. Я скрестил пальцы.

– Можно, мы напишем об этом сегодня? Ну, про камень и всё остальное? С официальными комментариями? Кроме домыслов о цыганах?

Дастин посмотрел на меня задумчиво, как родитель, решающий, отпустить ребёнка на вечернюю дискотеку или заставить делать уроки.

– Только не трогайте папашу, – сказал он, наконец. – Эти идиоты из «Хайварс» и так подняли лишний шум.

– Йес!

– А теперь убирайся, у меня кончился перерыв.

Мы попрощались. Правда, далеко я не ушёл: вспомнил, что оставил коммуникатор у него на столе. Мысленно прокрутив сцену, где Дастин даже не прикоснулся к нему, чтобы проверить, идёт ли запись, я улыбнулся.

– Плохая примета, – буркнул он мне напоследок.

Что ж, у меня на руках было не так много карт. Я скинул Хитер информацию, которую узнал от Дастина (то есть, практически ничего нового, зато теперь это официально наша информация, а не списанная с чужих страниц) и подумал, что делать дальше. Я определённо загорелся этой историей. Особенно меня заинтересовал папаша. Я дал себе слово, что непременно поговорю с ним. Осталось понять, как именно это сделать.

Мысль, как всегда, посетила неожиданно. Что может вдохновить сильнее, чем очаровательная мордашка? Древние об этом знали наверняка, потому и придумали всяких муз. Мою звали Ева.

– Цветочек мой…

– Отстань, я тебе ничего не скажу, – перебила она меня, не отрывая взгляд от компьютера.

Я фыркнул.

– Может, я просто хотел сделать комплимент?

– Мерри, – она окинула меня таким взглядом, каким меня окидывают девушки, считающие, что я оскорбил их приглашением на обед. – Ты никогда ничего не говоришь «просто». Чего тебе нужно?

Я склонился над стойкой – поближе к Еве.

– Всего ничего – контакты или адрес отца умершей девушки.

Ева посмотрела на меня, как на психа. Понимаю её недоумение. Я бы дал себе в челюсть.

– А ты не слишком обнаглел?

– Милая, – я, как советовал Гардо, подключил всё своё обаяние, – ты ведь меня сто лет знаешь. Никто ни за что и никогда не поймёт, что я услышал это от тебя. Можешь прошептать мне на ушко, а я сделаю вид, что нежно чмокнул тебя в щёчку.

Ева бросила на меня укоряющий взгляд.

– Прости, по-настоящему не могу. Я уже занят. Впрочем, спроси у моей девочки, как легко со мной живётся – порадуешься, что тебе не досталось такого счастья. Так что давай сделаем друг дружке одолжение – ты мне – информацию, а я пообещаю, что не буду претендовать на роль твоего парня.

Я подмигнул ей. У неё дрожали губы, и уже покраснели щёки. Как у человека, который едва сдерживает смех.

Когда она убрала руку от лица, я продолжал улыбаться.

– Мерри, ты…

– Знаю-знаю, невозможен.

На этот раз я улыбнулся без театральности. Ева вздохнула.

– Это конфиденциальная информация, Никки. Так что при всей моей к тебе любви, ничего сказать не могу. Потому что сама понятия не имею.

Я улыбнулся.

– Но если б знала?..

– Думаю, мы бы договорились, красавчик, – усмехнулась Ева.

Я подмигнул ей и уже собрался уходить, как она тихонько сказала:

– Один хмурый тип поедет на обыск на серой «Хамри». Минут через двадцать можно поймать его на крытой восточной стоянке. Дальше сам разбирайся.

Я крутанулся на месте, послал Еве воздушный поцелуй через полкоридора и ускорил шаг.

А через мгновение меня ужалила мысль, от которой стало почти физически больно. Еву ведь и вправду очень легко… провести. Может, я не единственный, кто умеет красиво улыбаться перед девушками? С другой стороны, она сто лет работает в этой богадельне и смотрит на Хоука с собачьей преданностью. Я не могу отделаться от мысли, что Ева в него влюблена (несчастное создание!). Мне она периодически делает скидку, потому что знает, что я его лучший друг. Но только ли мне? Я не раз обжигался на женской непредсказуемости. Мне бы очень не хотелось, чтобы Ева оказалась грызуном.

Когда я спустился в холл, мне показалось, здесь проходит собрание агрессивно настроенных экозащитников, которым сообщили, что остановлена программа по безопасной утилизации ядерных отходов, и теперь их будут сбрасывать в мировой океан.

Ругались двое: Гриш и незнакомый мне парень.

– Что тут у тебя, Гриш? – полюбопытствовал я. – Опять артачишься?

– Мерри, иди куда шёл!

– Мерри? – подал голос парень по ту сторону турникета. – Ник Мерри?

– Он самый, – ответил я. – Я вас знаю?

Мне показалось, что этой фразой я будто огрел его по голове, так исказилось лицо (которое и без этого бы точно не попало в рейтинг самых привлекательных лиц года). На одно мгновение, но я успел заметить. Любопытно, чем я так зацепил его самооценку.

– Вы пропустили его! – возмущённо бросил посетитель Гришу. – Так почему препятствуете работе других репортёров?

А, коллега. Немного нервный и, кажется, новичок. Я усмехнулся про себя: меня позабавило, что он пытался сослаться на закон. Да, «Закон о Слове», как его называют все, кто работает в медиасфере, действительно существует. Можете его прочитать, как выдастся свободный месяц – или два, если делать перерывы на обед и сон. Он, конечно, многое проясняет в мире средств массовой информации, но работает порой весьма выборочно. И, чаще всего, односторонне. Права тех, кто этот закон издал, защищают сильнее, чем тех, для кого он написан. Нам, журналистам, не дозволяется многое, поэтому на официальные запросы могут отвечать месяц вместо положенных трёх дней. Причём абсолютно безнаказанно. Само собой, толку от этих ответов, как от прошлогоднего прогноза погоды. Приходится вертеться, чтобы получить не ту информацию, что нам хотят дать, а ту, которую мы хотим получить. Поэтому я научился Знакомиться. Именно так, с большой буквы. Это открывает многие двери. В том числе в такие закрытые места, как полиция. Я остановился на верхней ступеньке перед турникетом – понаблюдать за представлением.

– Его ждали, а вас нет, – рявкнул Гриш. – Так что, не пущу.

Парень прищурился.

– Мне нужно поговорить со старшим следователем, – прошипел он. – Я звонил, но мне не ответили.

Я мысленно усмехнулся. И решил подлить масла в огонь.

– Он занят утренним преступлением. Позвоните часов через сто. Плюс-минус.

– Издеваетесь? – вкрадчиво спросил парень.

Нет, дружище, делаю тебе одолжение. Одно из тех, которое когда-то сделали мне. Уроки в нашем мире жестокие, но действенные. Полезно, к примеру, знать, что порой бежать на врага со знаменем и шашкой наголо не так действенно, как рыть подкоп.

– Нисколько, – я спустился по лестнице, чтобы не смотреть на парня сверху вниз. – Как вас зовут?

– Моутер. Генри Моутер.

Я просочился через закрытый турникет и протянул Моутеру руку. Он пожал её без особой охоты.

– Ник Мерри.

– Я знаю.

Сколько презрения было в этом взгляде! Боги, так смотрела на меня одна из моих давних пассий, когда я сообщил ей, что устал и покидаю наш маленький приватный чат.

– Приятно, когда тебя узнают. Что вы хотели от следователя?

Моутер натянуто улыбнулся.

– Полагаю, того же, что и вы. Я видел вас утром на Ша-авеню. Нас всех заинтересовала эта история.

– Да, я заметил. Неплохо бы ещё отмечать, кого именно она заинтересовала первым.

Моутер усмехнулся.

– А вы жуткий собственник, мистер Мерри. Боитесь, что кто-то украдёт вашу славу?

Я вернул ему усмешку.

– Знаете, Моутер, я не ассоциируюсь у людей тщеславием. Только с наглостью и хорошим чувством юмора, – я улыбнулся. – А ещё слыву человеком честным, так что поверьте: потеря популярности для меня стоит где-то между дыркой в носке и сгоревшим бифштексом. Во всяком случае, сейчас. Когда я был новичком, признаюсь, гнался за славой. Это пьянящее чувство быстро проходит. Лучше сходите в бар, получите куда больше удовольствия.

На лице Моутера дрогнули мускулы, точно он хотел скривиться, но сдержался.

– С чего вы взяли, что мне нужна слава?

– Старинная мудрость: в гранях чужой души блещут собственные пороки.

– Если их получается разглядеть, они там есть.

– Люди часто принимают желаемое за действительное, особенно когда им хочется доказать себе, что они лучше, чем есть на самом деле.

Моутер шумно вздохнул. И сдулся. Спасти ситуацию могла бы хорошая шутка в собственный адрес, но Моутер не из тех, кто видит все прелести самоиронии. В неловкой ситуации она крепче бронежилета из агрессии и обид, но до неё ещё надо добраться, не заблудившись в терниях собственных комплексов.

Этот словесный поединок я выиграл, но Моутер не сдался и взял реванш.

– Что ж, мистер Мерри, если вы уже закончили упражняться в красноречии, может, поговорим, как коллеги?

– А до этого мы говорили, как старые друзья?

Честное слово, я хотел промолчать, но это было выше моих сил. Моутер улыбнулся. Э, да так он выработает иммунитет к моим шуткам!

– Ладно, забудьте, – отмахнулся я. – Чего вы хотите? Только давайте-ка сначала выйдем. – Я краем глаза глянул на притихшего Гриша. Парень стоял у турникета и смотрел на нашу словесную перепалку с таким азартом, будто сделал ставку с высоким процентом. – Всё, Гриш, представление окончено, на этот раз можешь не платить.

Он послал меня куда подальше и вернулся в свою будку, а я пошёл к выходу под прицелом насмешливого взгляда Моутера. Он мне не нравился, но, признаться, что-то в нём меня зацепило. Я его понимал, потому что сам начинал дурачком, желающим известности, но эта привередливая мадам тщательно выбирает поклонников и приходит только к тем, кто ставит на первое место дело, а не мечты о его успешном завершении. Говорить об этом Моутеру бесполезно. До некоторых вещей лучше доходить самостоятельно. Если сможешь – получишь карты в руки. Нет – так и будешь всю жизнь гоняться за собственным хвостом.

Мы вышли из полицейского участка. От яркого белёсого уличного света заболели глаза. В лицо ударило свежестью. Это слово в Уэйстбридже имеет какой-то особенный оттенок: ещё немного, и его можно будет попробовать на вкус. Получится что-то вроде сэндвича из бетона, пыли и битума с ароматом кофе из уличных забегаловок.

После Коллапса ни о каких программах по улучшению экологии речи сначала не шло, но потом они хлынули в общество как цунами. Предприятия переоборудовали, свалки рекультивировали, во многих сферах отказались от топлива – местами его заменяла магия. Точнее, её побочный продукт. Однажды я видел, как его с аккумулирующих установок переправляют на распределительные станции. Устройство ловит частицы, остающиеся после сопряжения дикой магии с Куполом, передаёт их по специальным кабелям на участки, где затем преобразовывают в чистую энергию. Да, люди научились немного использовать крафт-частицы себе на благо, но по мне, так проблем от них по-прежнему было намного больше, чем пользы.

– Так чего вы хотели? – спросил я, едва мы оказались на улице. Моутер  посмотрел на меня деловито и как-то агрессивно.

– Предложить сотрудничество.

– Хотите вызнать, что мне сказал следователь? – я усмехнулся.

– Мы могли бы обмениваться информацией, – ответил Моутер, не моргнув и глазом. – Я умею находить её всюду.

– Вперёд, – я небрежно ткнул пальцем через плечо – в здание полиции.

Моутер скрипнул зубами. Я посмотрел на время. У меня ещё были планы, в которые не входило раскрытие конкурентам редакционных секретов. Даже если они были не очень секретными. По сути, Дастин мне ничего не сказал, но Моутеру об этом знать было необязательно. Пусть помучается.

– Хорошо. Сколько?

Я точно врос в землю, настолько резко Моутер это сказал.

– Что – сколько?

Я тупо посмотрел на него, пытаясь прогнать заново весь диалог: может, я выпал из реальности и пропустил пару-тройку фраз?

– Сколько вы хотите получить за эти маленькие секреты?

Я открыл рот и уставился на Моутера как умственно-отсталый на задачку с интегралами. Со мной бывало всякое. Мне совали взятки, мне угрожали и, чего таить, пару раз даже избивали и сильно, но в основном это были люди, которые находились по ту сторону баррикады. Коллеги плату за информацию мне ещё не предлагали. Я смотрел на него долго, и, вероятно, с каждой секундой мой взгляд тупел всё сильнее. Но Моутер понял это по-своему.

– Ну так как? Все просчитали?

Я поморгал, возведя очи к небу, и покачал головой: любимая реакция моей матери на очередной мой заскок.

– Послушайте, Моутер, – я вздохнул. – И постарайтесь запомнить, потому что это самая ценная информация, которую вы от меня получите. Возможно, самая важная за всю вашу жизнь. Если вы думаете, что закон на вашей стороне, когда вы пытаетесь добыть информацию, вы ошибаетесь. Если вы думаете, что я или кто-то другой с радостью поделится с вами ценными сведениями и даже чьими-то контактами, во всяком случае, за просто так, вы ошибаетесь. Если вы думаете, что всё и всех вокруг можно купить, вы ошибаетесь. Если вы думаете, что известность – это то, за чем стоит гнаться, вы ошибаетесь. И, наконец, если вы считаете, что ваш подход поможет вам сделать имя – во всяком случае, честное, вы ошибаетесь. Поэтому вот вам бесплатный совет: бросьте это дело и откройте бизнес. Там это всё работает безотказно.

Я не хотел его унижать, но наивность вкупе с наглостью в лице Моутера меня порядком рассердила. Отчасти потому, что я всегда работал сам и редко (практически никогда) контактировал с коллегами из других редакций. У нас были разные цели, разное понимание о том, как и что нужно писать. И, уж конечно, мне бы и в голову не пришло покупать информацию. Когда речь заходит о взятках, я просто зверею.

Моутер поджал губы. Он хотел сказать мне что-то ещё, но я его прервал.

– С неудовольствием поговорил бы с вами ещё, но мне нужно работать, – бросил я ему.

– Вижу, мы не договоримся, Николас,  – всё, этот парень убил последнюю надежду на наши с ним хорошие взаимоотновшения. – Но, надеюсь, мы ещё встретимся. Я бы хотел познакомиться с вами поближе.

– Не могу сказать, что это взаимно.

Моутер опять скорчил недовольное лицо, а я зачем-то протянул ему руку на прощание. Он сделал паузу, прежде чем пожать её.

– До встречи, мистер Мерри.

Он ушёл, оставив меня в недоумении. Не то чтобы я чувствовал себя побеждённым, просто такие люди как Моутер меня нервируют: от этих скользких типов не знаешь, чего ожидать. И что-то мне подсказывало, что Моутер – тот самый кусок мыла, на котором можно легко оступиться в ванной.

10

Машину Хоука я увидел мельком – она свернула направо на перекрёстке напротив полицейского участка. Чёртов Моутер! Выругавшись как следует, я уселся за руль. Тащиться за ним вслепую я не решился. Если бы Хоук узнал, что я за ним шпионю, со злости бы пристегнул меня наручниками в своей «Хамри» (однажды он это сделал!). Что ж, на этот раз удача попытала меня – отвечу ей тем же чуть позже. Мне пока есть чем заняться. Я с ужасом подумал об огромной записи, которую надо расшифровать и превратить в пристойное и, главное, понятное обывателю интервью. Что ж, Никки, пора подтягивать свои знания по квантовой физике!

Прокрастинация бывает осознанная – это когда ты намеренно тянешь время, оттягивая момент прикосновения к неприятному занятию, и неосознанная, когда тело против твоего желания пытается сделать всё, чтобы не страдать, как ему кажется, ерундой. Может поэтому после закусочной, закинув в себя пару сэндвичей с кофе, я свернул на центральную автостраду. И тут же застрял в пробке.

Зато я знаю, чем займусь в ближайшие полтора часа. В наше время хватаешься за любую возможность хоть на пару минут приостановить бешеный поток событий и просто выдохнуть.

Нервно постукивая пальцами по рулю, я добавил радио.

– …с магией, правда, профессор? А вообще, такое уже случалось? Я имею в виду вспышки и вот эти магнитные штормы.

Голос Гарри атаковал уши картавой дробью.

– Лет… Пятьдесят назад, – раздался вдруг  голос, что бывает у людей, которые, не подозревая, что им за семьдесят, продолжают жить жизнью двадцатилетних. Всем бы такой настрой! Я не переключил только по этой причине.

– Да, примерно в то время. Вы вряд ли помните, вы ещё не родились. И слава богу. Жуткие были штормы!

Неизвестный профессор проговорил это так мечтательно, будто хотел вернуть то прекрасное время, когда мир стоял на грани очередной катастрофы.

– А что тогда происходило? – вклинился в разговор Мик.

– Купол немного ослаб, – отозвался профессор. – Но, друзья мои, я не хочу, чтобы вы думали, что сейчас нам что-то грозит. И тогда не грозило. Случается, что количество квазигравитонов со временем уменьшается.

– Как это?

– Если совсем кратко, то представьте: квазигравитоны, составляющие основу Купола, подвергаются… Ммм… Своего рода обстрелу со стороны крафт-частиц и… Ммм… Исчезают. Так вот, когда квазигравитонов становится меньше, поле немного ослабевает, но электромагнитка никуда не девается, она продолжает удерживать поле, просто Купол слегка оседает.

– Но вероятность того, что поле ослабнет до такой степени, что больше не сможет сдерживать поток частиц, есть? – спросил Мик.

– Друзья мои, скажу вам страшную правду, которую говорю всем своим студентам: всегда везде есть вероятность того, что что-то случится. Но если бы надвигалась катастрофа, мы бы уже давно это поняли. Квазигравитонами Купол насыщается постоянно, так что, скоро, думаю, всё прекратится.

Я задумался. Это было очень похоже на то, что говорил мне Райтмен. Кстати, ведь это он должен был давать интервью Гарри и Мику. Может, дело в погибшей девочке? Если она была студенткой, в вузе наверняка переполох. Надо бы заглянуть туда. Я сделал пометку в дедовской книжке.

– Получается, если квазигравитоны вдруг начали разлетаться в таком количестве, давление маг… То есть крафт-частиц усилилось?

– Сила потока, друзья, это константа.

Я усмехнулся. Вот что бывает, когда хочешь казаться умнее, чем ты есть. Иногда игра в глупца помогает раскрутить собеседника на такие ответы, которые он ни в жизни не произнёс бы, задай ты «правильный» вопрос. То есть с его точки зрения «правильный». Я тоже часто подставлялся, но, в конце концов, понял, что изображать дурачка на публику для репортёра смерти подобно – запомнят не информацию, а то, как ты сел в лужу. Пусть даже по своей воле и ради читателя. Чужие неудачи люди просто обожают – это помогает закрывать глаза на собственные несовершенства… Стоп. Я вдруг нахмурился. Не Райтмен ли говорил, что одна из причин такой погодной аномалии – изменение силы потока? Или кто-то из них ошибся, или Райтмен со Станкевичем живут в разных мирах.

– Тогда почему происходят такие мощные вспышки? – не унимался Гарри.

– Погодные условия, мой дорогой, влияют на стабильность системы. В последнее время, например, мы могли наблюдать солнечную активность. Отмечу, что подобные казусы происходят во время магнитных бурь.

– То есть вы утверждаете, что бояться нечего?

– Абсолютно нечего. Выглядит необычно, но это всего лишь разряды. Если сравнивать с грозовыми тучами, хотя это не совсем корректно, то это… Гм… Разряды типа «облако-облако». Они практически не опасны. Ну, если, конечно, вы не будете стоять где-нибудь на вершине высотки с магнитным штырём в руках. В остальных случаях… Просто возьмите камеру и сделайте пару снимков на память, такое, как вы уже понимаете, бывает раз в пятьдесят лет.

Я вспомнил, что действительно где-то читал об электромагнитном шторме, но тогда всё закончилось парой-тройкой вспышек, происхождение которых так и не смогли установить. Может, и сейчас всё не так страшно?

– Что ж, профессор, спасибо за увлекательную беседу, за то, что нашли время, чтобы приехать к нам! – Радостно сказал Гарри, завершая эфир. – Что ж, друзья, с нами был профессор нашего любимого Уэйстбриджского университета, ведущий преподаватель факультета общей физики, преподаватель теории поля, Михал Станкевич! Мы благодарим вас и…

Гарри хотел сказать что-то ещё, но вдруг это случилось.

11

Говорят, что когда это случилось в прошлый раз, весь мир на мгновение превратился в огромный пучок света, а потом пришёл в движение. Он колыхался, смазывался и растекался, точно не в состоянии определиться, чем ему быть – волной, материей или чем-то ещё. Квантовый всплеск, пространственно-временное искажение – как только не называли это явление, возникшее настолько внезапно и резко, что люди даже не успели сделать самое важное в экстренной ситуации – включить камеры. Если бы кто-то оказался расторопнее, у него бы тоже ничего не вышло: техника, электричество, радиочастоты – всё разом помахало человечеству ручкой. Те, кто выжил после этого пароксизма вселенной, рассказывали, что это было похоже на очень яркую вспышку, а потом природа сошла с ума, будто бы поменяв местами все основные силы, включая гравитацию. Когда всё пришло в относительное спокойствие, человечество не досчиталось доброй половины населения Земли. Оно просто исчезло. Вместе с кучей других материальных объектов, частицы которых резко определились как со скоростью, так и с местонахождением, и Земля у них явно была не в приоритете.

Каково это, когда твой организм мечется между двумя состояниями: существовать и не существовать? Что в этот момент происходит с сознанием, которое пытается постичь непостижимое?

Эти вопросы я успел задать себе, в тот миг, когда перед глазами всё полыхнуло ослепительно-белым светом. Мир точно погрузился в бесконечно-светлую комнату без стен и потолков. Абсолютная белизна, слепящая и… до спазмов в животе пугающая. От неожиданности я резко крутанул руль в сторону. Завизжали тормоза. Машина ушла в занос. Сильно тряхнуло. Я больно ударился локтем об дверь, лбом – об руль. Чёртова подушка безопасности опять не сработала.

А потом всё стихло. Всё, кроме кошмарного звона в ушах.

Сердце бухало где-то в горле, за окном кричали водители, но я едва их слышал. Мне повезло, я умудрился ни в кого не врезаться и просто вылетел на обочину. Но главное – сам не разлетелся на атомы. Или на что помельче.

Я отодвинул сиденье и, откинувшись на спинку, уставился в небо сквозь лобовое стекло. Только через несколько секунд я понял, что тяжело и глубоко дышу.

Вспышка, залившая весь мир белизной, мелькнула на какую-то триллионную секунды (как и в прошлый раз, если верить воспоминаниям очевидцев), а потом так же быстро рассеялась, показав зрелище, от которого по спине побежали мурашки. Купол над всем городом покрылся сетью маджентовых молний. Они грянули одновременно, озаряя небо багрово-пурпурным светом, задержались на пару секунд, сливаясь в одну огромную паутину, а потом исчезли так же резко, как появились, оставив за собой только тонкие полосы – как следы от лыж на снегу или шрамы после глубоких порезов.

– Воу, – наконец шепнул я сам себе, и собственный голос показался мне слишком громким. За свою недолгую жизнь я повидал всякое – и вспышки, и грозы, и радуги безумных цветов. Облака, зависшие посреди улицы, когда ты отчётливо видишь человека перед собой, но чуть выше его шляпы точно разлили молоко. Кажется, что ты попал в детский рисунок, где оставили слишком много белого пространства между счастливыми человечками и синей полоской неба. Иногда летом шёл снег, а порой после вот таких магических бурь вместо дождя сыпалась белая крошка, похожая на стеклянный порошок. Купольная пыль. Она противно хрустела под ногами и плохо вымывалась из волос. Это было бы ужасно, если бы спустя сутки она не исчезала сама по себе. Но чтобы такое…

– Вы видели?

От неожиданности я дёрнулся всем телом, резко надавив на гудок, ещё раз треснулся рукой об дверь и чуть было не дал по газам. Коллапс бы его побрал, этого Гарри! Впрочем, я тут же порадовался, ведь радиоволны были на месте, за окном всё ещё горели вывески, а вокруг бешено сигналили машины. Органы чувств начали приходить в норму.

– Это было… Невероятно! – продолжил он дрожащим голосом. – Вот это безумие! Вот это да! Профессор! Что скажете?

В эфире снова раздалась тишина.

– Я с вами согласен, Гарри, – проговорил Станкевич. Его голос уже не был таким бодрым, он немного дрожал. – Это невероятно. Я так же впечатлён, как и вы.

– Что-что-что?! Боги, скажите, вы, как человек науки, что это было?! – крикнул Мик.

Снова пауза. Мне показалось, или я слышу кликанье кнопок коммуникатора?

– Полагаю, – объяснение то же… – профессор блеял как студент на зачете. – Это ещё раз демонстрирует нам, что… Потокам ма… Крафт-частиц противостоят мощные гравитационные поля… Купол борется… Ничего страшного не случилось, хоть и  выглядело… Необычно.

Необычно? Коллапс! И тут до меня дошло: Станкевич читал текст, набранный диджеями. Я шумно выдохнул, негодуя не то на профессора, который пошёл на поводу у Мика и Гарри, не то на себя – за то, что до сих пор не определился с тем, как реагировать на ложь во благо. То, что с Куполом происходит какая-то чертовщина, ясно как божий день, но если бы профессор сказал это в эфире на десятимилионную аудиторию, Гарри и Мику оторвали бы головы. Профессору – тоже.

Я вышел из машины и подобно паре сотен человек на улице, посмотрел в небо. Оно по-прежнему пылало огнём. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем мой внутренний репортёр очухался от потрясения. Я наконец вытащил коммуникатор. И тут хлынул такой ливень, точно сверху включили поливочную систему. Под ногами захрустела белая крошка – купольная пыль.

– «И Он снял шестую печать…», – пробормотал я, садясь в машину.

Да чтоб я знал, откуда я это помню!

12

С самого детства не мог усидеть на месте: меня постоянно где-то носило, а уже будучи взрослым, я, случалось, не появлялся дома сутками. Не скажу, что при этом я занимался общественно-полезными делами, но и закон не нарушал (во всяком случае, сильно), скорее, просто пробовал жизнь на вкус. В юности он, чаще всего, алкогольный. Мать не уставала повторять, что я не умру своей смертью, хотя сама вбивала мне в голову, что движение – это жизнь. Я и теперь не могу представить каково это: жить спокойно. То есть не носясь по городу в поисках тем с утра до ночи, не общаясь с людьми, не ругаясь с власть имущими. И все же к своим годам главному я научился: ценить такие вечера, как этот. Даром что за окном разверзлись хляби, молнии – грозовые и магические – летали из одного конца Уэйстбриджа в другой, крася небо в немыслимые цвета, а дождь лупил по стёклам как из кольта. В моей кухне было тепло и тихо, а зрелище развернулось куда более завораживающее.

Хитер сидела на своём любимом месте – за столом у окна, на мягком стуле, закинув ногу на ногу. Небрежно запахнутый голубой халатик чуть сполз с плеча, две светлые прядки слегка растрепанных после душа волос касались щеки. Одной рукой она держала кружку с чаем, другой листала ленту новостей: оттопырив три пальчика, проводила указательным по экрану, будто смахивала пылинки с крыла бабочки. Такими видели женщин да Винчи и Бугро. Я ничего не понимаю в живописи, но если бы мог, написал бы что-то в стиле Герхартца – легкое, светлое, родное.

– Коллапс!

– Да прекрати ты это читать, – я отхлебнул чаю, глядя, как Хитер морщит носик, и едва сдержал улыбку и желание пощекотать ей переносицу – она б меня убила.

Я поехал в редакцию сразу же после попытки мира снова коллапсировать, и застал всех ровно в таком же состоянии, в котором пребывал сам. На девчонок из Экспресс-отдела было жалко смотреть – круглые глаза и побледневшие лица. Эфирщики, напротив, радовались, оправдывая своё гордое звание сумасшедших – этим ребятам чем страшнее, тем лучше – картинка ведь шикарная. В этом плане я был солидарен скорее, с ними, чем с Экспресс-отделом, поэтому я переслал им всё, что наснимал на улице, кинул ссылку на подкаст с профессором на радио и, оставив новостные шестерёнки крутиться под началом Молли, почти силой уволок Хитер домой.

– Всё равно уже ничего не исправишь. Что толку переживать?

Хитер швырнула коммуникатор на стол. Он жалобно пискнул и выкинул вертикальную голограмму с рекламой зубной пасты.

– Да чтоб тебя!

– Детка, это просто очередная новость, – я выключил рекламу. – Не последний труп на нашем веку… Что? – Я поймал ее укоризненный взгляд. – Репортёр должен быть циником!

Хитер покачала головой, а я наконец позволил себе улыбнуться.

– И всё-таки, как они узнали? – спросила она задумчиво.

Я пожал плечами.

– А как обо всём узнаю я?

– Думаешь, там есть свои инсайдеры, настолько готовые рисковать должностью?

Хитер закуталась в халатик и прижалась спиной к стене, куда была встроена труба отопления.

– Скорее всего. Причём не бесплатные. Один из их репортёров пытался мне заплатить.

Хитер округлила глаза.

– Да брось!

Я пересказал ей разговор с Моутером. Хитер выслушала, задумчиво глядя в одну точку. Признаться, Моутер – это последнее, что мне хотелось обсуждать. Есть такие люди, на которых жаль тратить мысли, не говоря уже о словах и времени.

– В общем, скотина, – резюмировал я.

– Скотина с деньгами, – задумчиво отозвалась Хитер. – Видимо, они получают больше, чем тратят на подобные сделки.

Я усмехнулся.

– Ты бы хотела так же?

– Ник, – она вздохнула. – Деньги нужны всегда. Если я скажу, что мне всё равно, я совру. И ты прекрасно это понимаешь. Но это меня огорчает, не более. Я отдаю себе отчёт в том, где и как работаю.

Я закусил губу.

– Было бы круче, если бы Хоук разрешил нам выдвинуть эту версию с мулдаси, – отозвалась она.

Я задумался.

– Не знаю, детка, – я хлебнул чаю. – Если спросишь меня, то я считаю, что всё это притянуто за уши.

– Почему?

– Во-первых, это было так давно, что неизвестно, там ли они ещё. Во-вторых, цыгане не дураки. В прошлый раз они де-факто развязали гражданскую войну, но их самих чуть не перебили. Думаешь, они бы стали снова рисковать, пролезать за Стену и устраивать непонятные диверсии? И ведь если бы они убили кого-то важного, я бы понял, но двадцатилетняя девочка… – я покачал головой. – Глупости.

– Но у Хоука есть причины так считать?

Я поморщился и отвёл глаза. Я не был уверен, что хочу говорить об этом прямо сейчас. Есть мысли, которым лучше отбывать пожизненное где-нибудь на задворках памяти.

– Да. Личные, я бы сказал. Печальный опыт и главный аргумент – магия крови. Но мулдаси – не единственные, кто ей могут владеть. Смерть от магических всплесков – не такая уж редкость. Сколько раз эффекты срабатывали, как динамит? Сто раз? Сто тысяч раз? Может, у девчонки все же были скрытые способности – кто знает, где она могла эту ерунду подцепить? Может, напоролась на какого-нибудь магика-ублюдка. Может, нашла артефакт – у неё, кстати, было какое-то странное украшение, и никто так и не сумел понять, из чего оно сделано. Да все что угодно может быть правдоподобнее, чем цыгане. Нет повода.

Хитер посмотрела на меня задумчиво.

– Знаешь, – вдруг неуверенно сказала она, – отчасти я понимаю Хоука.

– Порой преступнику не нужен повод, Ник, – пожала плечами Хитер, вставая.

Я опешил.

– Что, прости?

– Ты опытный репортёр, ты знаешь, что не всегда всё сводится к четкому мотиву. Жизнь вообще не знает слова «сценарий».

Надо же, но на этот раз её похвала оставила меня равнодушным.

– Дастин как-то сам сказал: сегодня пятьдесят процентов преступлений совершаются из-за денег, сорок – из-за ревности, девять – из-за глупости. Остальное – из-за принципов и самозащиты, и приходится оно на подобных Нику Мерри хороших парней. Поэтому я и не верю в эту  теорию. У мулдаси сейчас нет ни единой мотивации устраивать ещё один террор. Даже у такого хобби, как убийство должна быть причина, – не унимался я. – Месть, ненависть…

– Или психопатия, – ввернула Хитер, наливая чай. – И другие психические заболевания. Например, нездоровое желание доказать свою правоту, бороться со всем миром за собственные идеалы.

– Или та… Постой, ты что, меня имела в виду?

Хитер хмыкнула.

– Не надо так шутить, – буркнул я.

– Тебе надо было идти в адвокаты, Никки.

– Я их не защищаю, Хитер, – я немного разозлился. Ну как она не поймёт? – Я говорю о том, что убийство какой-то девчонки для горстки цыган, пытающихся выжить на пустоши, просто нерационально. Раньше убийства были массовыми, показательными, и имели вполне понятную причину! А  вот это вообще похоже на какое-то недоразумение.

Хитер покусала губу. Это меня немного отвлекло.

– Ладно, – я вздохнул. – Хоук следователь, а не я, ему виднее. Закончит, там и будем решать, кого казнить, кого миловать. – А сейчас…

– Главное, чтобы у него это не заняло слишком много времени. Иначе эти стервятники могут снова увести у нас…

Я поморщился.

– Детка, мы правда так сильно хотим говорить о работе прямо сейчас?

Я подошёл к ней и обнял за талию, слегка прижав спиной к кухонной тумбе.

– Я могу говорить о работе всегда.

Она ткнула меня пальцем в нос. Терпеть этого не могу, но Хитер я этого никогда не скажу, иначе запретит мне делать то же самое с ней.

– Может, изменим традиции? Я хочу найти твоим губкам другое применение. Помнишь, что ты обещала мне утром?

Я резко подхватил её на руки и закружил по кухне. Хитер засмеялась, обхватив меня коленками, а у меня внутри точно отпустили натянутую до предела резинку. Нервное напряжение не замечаешь ровно до того момента, пока организм не решит расслабиться. С Хитер у меня это получалось мгновенно. Я усадил её на стол и, помедлил одну только секунду – взглянуть ей в глаза.

– Что, прямо здесь? – тяжело дыша, спросила Хитер, когда я добрался с поцелуями до её уха.

Не отрываясь от дела, я пожал плечами. У нас бывало всякое, но в этот вечер мне хотелось чуть большего, чем развлечение на кухне, поэтому я снова подхватил Хитер на руки и направился в спальню. Она всегда смеялась, когда я таскал её на руках. Ей было неловко, я же, напротив, испытывал отдельный вид блаженства – она была со мной, касалась только меня, улыбалась только мне. И, чёрт возьми, никуда не могла деться из моих объятий!

Ещё громче она захохотала, когда я в темноте врезался в угол на повороте из кухни.

– Никки, что ты творишь?!

Хитер покрепче обхватила меня коленками. От её улыбки хотелось дышать ещё глубже и чаще. Полумрак, задернутые шторы мерцали в такт бушующим за окном молниям. Я опустил Хитер на кровать и приступил к избавлению самого прекрасного, что могла создать природа, от нелепых человеческих штучек вроде халатиков и нижнего белья.

– Сама или помочь? – шепотом спросил я, расстёгивая рубашку.

Даже в темноте  я увидел, как она улыбнулась и закусила губку, потянулась к пуговицам. А через пару секунд опять захохотала: я запутался в руках и рукавах.

– Ты невозможен! – она тихонько посмеивалась, пока я неуклюже расправляюсь со своей одеждой.

Может, я и смутился бы, но это были цветочки по сравнению с тем, что порой происходило в этой комнате.

– В следующий раз надену что-нибудь полегче. Например, ничего, – я, наконец, добрался до кровати, снова обнял Хитер, притянул к себе и прижался губами к её шее.

Да, бывают те, кто не теряет время, но мне всегда казалось, что те несколько минут, наполненные приятным тяжёлым и прерывистым дыханием, прикосновениями и поисками ещё не покрытых поцелуями дюймов тёплого тела, приносят не меньше, а то и больше удовольствия. Как ночь перед днём рождения, как ощущение весны, когда впереди – каникулы. Приятное ожидание, лишённое первобытных инстинктов – только желание подарить друг другу то, что стоит между нежным первым чувством и звериной страстью.

Я провёл губами по её груди, взял Хитер за руку, переплетя её пальцы со своими. Я, конечно, терпеливый, но не настолько.

– Никки… Подожди… – прошептала она, тяжело дыша.

– Кого? – невнятно пробормотал я.

Она снова замолчала, продолжая тихонечко постанывать. Я же…

– Ты слышишь? – вдруг спросила она чуть громче.

Я замер на мгновение и прислушался. Только ночная тишина, наше дыхание, стук моего сердца, автомобили и апокалипсис за окном.

– Не важно, – с выдохом проговорила Хитер, снова расслабляясь по самое не хочу.

Я даже не стал осмыслять этот эпизод – мне самому в такие моменты сносит крышу, чего говорить о женщинах.

Она закрыла глаза, я почувствовал, как её – о боги, холодные! – ножки коснулись моих лодыжек, схватил ее за обе руки и…

– Стой.

– Ты что, издеваешься?

Я завис над ней, не зная, то ли злиться, то ли смеяться.

– Ты ничего не слышишь? – спросила она.

– Детка, только твой голосок. Замечу, чересчур серьёзный для момента.

Я снова поцеловал её в шею.

– Да подожди ты!

Она нервно отпихнула меня в сторону и села, прикрывшись одеялом. Я упал лицом в подушку и зарычал.

– В дверь стучат, Ник.

Я нашарил у кровати коммуникатор. Свет от экрана коммуникатора ударил по глазам.

– Хитер, два часа ночи. Кто может…

И тут я действительно услышал стук в дверь.

– Какого?.. Ты кого-то ждёшь?

– Да, конечно. Забыла тебе сказать, я пригласила в гости маму. Конечно, я никого не жду, Ник!

Я нахмурился и по-солдатски быстро натянул джинсы.

– Сиди тут, – скомандовал я Хитер.

– Никки, – сарказм из её голоса куда-то испарился. Вместо него – волнение. – Может, ну его, пусть стучат?

Я задумался. В общем-то, почему нет? Скорее всего, люди за дверью ошиблись. У нас никогда не бывает незваных гостей. Хоук не вламывается без предупреждения. А больше у нас гостей не бывает, но всегда существует это чёртово «а вдруг?».

Я направился в коридор, представляя, что я сделаю с мерзавцем, который всё громче колошматит в мою дверь.

С мгновение я тупо смотрел на двух копов, стоявших на лестничной клетке. Одного я знал, другого видел впервые. О том, что этот парень безоговорочно предан своему делу, вовсю кричало его лицо, смахивающее на рябой, покрытый шрамами кирпич, украшенный вдобавок кривым носом.

– Николас Мерри? – спросил урод.

– Он самый, – сказал я, поморщившись. – Какого чёрта вам надо?

– Вы арестованы.

13

В спальне дышала Хитер. По стеклу полз жук. За тысячи километров отсюда кто-то чихнул. Во всяком случае, мне казалось, что я это слышу, потому как все остальные звуки внезапно пропали, точно кто-то поставил мир на бесшумный режим.

– Мда.

Может, по мне и не скажешь, но я соображаю быстро. Особенно в сложных экстренных ситуациях, когда любой другой нормальный человек может растеряться. В этот момент у меня точно отключается чувство опасности, и я иду напролом с одной только мыслью: я должен. Должен сделать свою работу, помочь тем, кто рядом и не может сам выпутаться из этого дерьма. Это хорошо работает, когда времени на раздумья нет, и нужно действовать быстро и решительно – делать хоть что-нибудь.

Сейчас же, когда я смотрел на моего старого знакомого Лютера Вайховски и его очаровательного носатого напарника, у меня в мыслях случился затор: несколько вариантов развития событий не могли договориться. Я метался между желанием дать им обоим в нос или просто захлопнуть дверь и вернуться к Хитер. Наконец, я пересилил себя.

– Могу я узнать, за что?

– Ник, тебе все объяснят в участке, – как-то умоляюще сказал Лютер.

– Э, нет, друзья, так не пойдёт, – я нахмурился. – Вы вламываетесь ко мне в дом посреди ночи…

– Мы вежливо постучали, – резко оборвал меня носатый, – хотя по ордеру имели право вскрыть дверь.

– Что?

Я понял, что перестал понимать происходящее.

– Лютер, какого…

– Ник, не усложняй, пожалуйста, – взмолился он. – Я-то знаю, что ты хороший парень, убедил Милоша с тобой по-хорошему. Делай, как он скажет, пожалуйста.

– Что случилось? – Хитер вышла в коридор, накинув на плечи мою рубашку. – Ник, что происходит?

Она посмотрела на меня таким взглядом, из-за которого хочется откусить себе что-нибудь жизненно важное, чтобы не испытывать чувство вины.

Я обнял ее за плечи.

– Эти ребята приглашают меня проехать с ними в участок.

– Что?

Выражение её лица моментально изменилось, и мне захотелось забиться в угол.

– Куда ты опять вляпался? – рыкнула она сквозь зубы.

– Детка, я был паинькой. Правда, вероятно, мог проморгать новый закон о запрете нахождения на улице. Простите, парни, я был занят и немного не выспался, – бросил я копам.

– Ник, прекрати, – тревоги в её голосе хватило бы на маленькое нервное отделение. – На каком основании?

Этот вопрос она адресовала Лютеру, который стыдливо опускал глаза. За что, конечно же, получил от меня ещё один балл уважения.

– Мисс… – начал он, но Милош его оборвал.

– Николас Александр Мерри, – да когда эти люди прекратят называть меня полным именем?! – подозревается в краже вещественных доказательств. Устроит?

Снова наступила тишина. Я прервал её первым – громко фыркнул, едва сдерживая смех.

– Чего? Парни, вы, случаем, не ошиблись адресом? Может, где-то ещё живёт другой Николас Мерри, который вам нужен? Хотите, помогу в поисках?

Естественно, Милош мою шутку не оценил. Зря старался.

Хитер снова прерывисто дышала, но явно не  от удовольствия и даже не от волнения.

– Я убью Хоука, – процедила она. – Ты не обязан ехать.

– Спокойно, детка, – чинить разборки и устраивать потасовки ночью и тем более, при Хитер мне совсем не хотелось. – Я прокачусь с ними, выясню, что всё это было страшной ошибкой, и вернусь, договорились?

Я посмотрел на копов.

– Погодите, ребята, оденусь и…

– Не положено, – сказал Милош.

Я тупо уставился на него.

– Это ещё почему?

Лютер развернул ордер. Я медленно вздохнул. Такие выписывают при срочных задержаниях. По-хорошему они и правда могли вломиться ко мне в дом, и перевернуть его вверх дном, а не скрестись под дверью. Видимо, Лютер постарался. Надо будет его потом поблагодарить. Я стоял в пустом коридоре, радуясь, что додумался хотя бы натянуть джинсы.

– Ладно, та ещё картинка будет, – усмехнулся я, надевая ботинки.

И тут Хитер Хейзерфилд сделала то, что сможет не каждая женщина. Не отрывая презрительного взгляда от копов, она сняла с себя мою рубашку и накинула мне на плечи. Сделать это было несложно, потому что я тут же метнулся между ней и полицейскими. Носатый дёрнулся, но Лютер придержал его, что-то бормоча. Мне было наплевать, я смотрел на Хитер, оставшуюся халатике, который практически ничего не прикрывал. Взгляд у неё был жёсткий и решительный. В отличие от меня – от такого поступка я опешил больше, чем от ареста.

– Если что-то пойдёт не так, помни: у тебя есть право на один звонок, – негромко сказала она. Теперь Хитер смотрела на меня как мой редактор – решительно, жестко. – Я свяжусь с Гардо и Хоуком.

– Все будет в порядке, – я расправил ей кулак, на котором уже побелели костяшки, и поцеловал холодные пальцы. – Я уверен, всё это – большая ошибка, правда, ребята? Ладно, вы идите, я следом.

Они не шелохнулись. Лютер продолжал косить по сторонам.

– Эй, проявите уважение к женщине, – скривился я.

– Идём, – сказал Лютер Милошу. Тот остался неподвижен и не сводил с меня взгляда. Я поборол желание сделать его нос ещё уродливее.

– Идём, никуда он не денется, – заверил его Лютер.

– Попробует сбежать – ноги переломаю, – пообещал Милош, и оба отвернулись и направились к лестнице.

– Да он милашка, – бросил я.

Я поцеловал Хитер в лоб и двинулся следом. На втором пролёте Милош пропустил меня вперёд. Зазвенели наручники.

– Это лишнее, – промямлил Лютер. Бестолку. Я ощутил неприятный холодок на запястьях.

– Эх, ребята, знали бы вы, какое преступление совершили, – с сарказмом сказал я, забираясь в машину. На окно своей квартиры я старался не смотреть. От одной мысли, что там сейчас происходит, у меня внутри начинало извиваться что-то скользкое и мерзкое. – За такое посадить мало.

– Ник, замолчи, а? – чуть ли не взмолился Лютер. – Не усугубляй.

– Было бы что усугублять, ребята, – фыркнул я им через зарешеченное окошко в задней части полицейского фургончика. – Мой самый страшный проступок – просрочка штрафа за парковку. А, правда, однажды я ночевал в обезьяннике. Я тогда был студентом, и одна из моих бывших решила угнать мою машину после вечеринки. Прикиньте, как она кричала, когда увидела меня в зеркале заднего вида? Вряд ли она подозревала, что владелец дрыхнет на заднем сиденье после той же тусовки и того же алкоголя.

Лютер издал булькающий звук.

– Да, смешно было. Правда, встречались мы недолго. Эльфки непредсказуемые. А ещё её постоянно тянуло в неприятности.

– Прямо как одного моего знакомого, – фыркнул Лютер.

– Не-ет, ты бы её видел! Там…

– Заткнись.

Милош не рявкнул, не крикнул, но сказал это таким голосом, после которого маленькие дети бы точно сделали лужу. Но я уже давно не ребёнок.

– Надеюсь, я не обидел твою жену? – усмехнулся я. – Ничего не имею против…

– Если ты сейчас же не заткнёшься, я остановлю машину и отделаю тебя так, что ты забудешь, как говорить. У меня есть на это право.

– Ник, тихо, ладно? – почти шёпотом сказал Лютер. – Не надо.

Я замолчал, прислонился к холодной стенке фургончика и задумался. Задача у Милоша и Лютера одна, в полицейской иерархии они стоят на равных, но если Лютер извинялся даже перед реальными преступниками, то Милош явно мнил себя всемогущим. А эта оговорка, дающая полицейским право на любые действия при срочных задержаниях и тем более, при сопротивлении, и вовсе сводила нашего друга с ума.

Весь остаток пути мы проехали молча. Машина подкатила к участку в начале четвертого – во всяком случае, часы на табло выдавали именно эти цифры.

– Привет Гриш! На этот раз можешь никому не звонить, у меня сопровождение, – усмехнулся я, проходя через турникет.

Гриш только в изумлении несколько раз открыл и закрыл рот.

– Что, Мерри, допрыгался? – наконец съехидничал он, но без особого энтузиазма. Все-таки этот верзила хорошо ко мне относился.

– Сейчас узнаем, – улыбнулся я.

– Я что тебе сказал? Чтобы ты заткнулся.

Милош схватил меня за рубашку, тряхнул так, что я не удержался и рухнул на пол. Милошу этого показалось мало, и он отвесил мне пинок под ребра.

– Эй-ей! – Лютер выскочил между мной и Милошем. – Не надо, дружище!

Носатый скривился, став еще уродливее, но отошел. Гриш, который тоже хотел броситься на помощь, нахмурился. Лютер помог мне подняться.

– Всё хорошо?

– У меня-то – да, а вот у этого парня явно не все дома.

 Я прекрасно понимал, что за такие слова могу отхватить посильнее, но я был в таком бешенстве, когда перестаёшь думать о последствиях. Но Милош не отреагировал. Может, не услышал.

Лютер избавился от него на втором этаже. Я здесь никогда не бывал, если не считать лестничных пролётов. Милош свернул налево, мы же отправились в другой конец тёмно-серого тоннеля и спустились ещё на этаж ниже. На стенах местами облупилась краска, пахло старой известкой, потом и тем, чем обычно пахнет в комнате наутро после двадцати банок пива.

– Извини, – сказал Литер, бросая на меня щенячий взгляд.

Он открыл железную дверь, за которой тянулся очередной узкий коридор. В этом проходе хватило бы места только на одного человека – того, кто проверяет, не померли ли от холода арестанты в камерах.

Лютер отодвинул решётку.

– Извини, – сказал он снова, пропуская меня внутрь и снимая наручники.

Я пожал плечами.

– Что поделать, работа у нас с тобой временами паршивая.

– Ты как? Он тебе ничего не сломал?

Я глубоко вдохнул.

– Нет, ерунда, всё прошло. Гундит этот кретин сильнее, чем бьёт.

Я усмехнулся.

– Будь с ним поосторожнее, Ник. Я бы не сказал, что он отличный парень.

– Да уж, я заметил.

Лютер нахмурился.

– Мой брат может злоупотреблять положением. …

– Твой кто?! – я изо всех сил старался не рассмеяться. – Сводный, надеюсь.

Лютер посмотрел на меня с укоризной. Не то чтобы мне стало неловко, но издеваться над Лютером у меня не было никакого желания – ему и так досталось.

– Ладно, прости. Родственников не выбирают.

– Ник, я серьёзно, у него сложности. Он в последнее время очень нервный… То есть ещё хуже, чем обычно.

Я вздохнул и пожал плечами.

– Вот вам наглядный пример, как даже ничтожная власть превращает человека в тирана, – я усмехнулся.

Копы, учителя. Родители. Политики. Все действуют по одной схеме: подчиняй и властвуй. И чаще всего, эта схема скатывается к грубой силе. Мать всегда говорила, что насилие – признак отчаяния. Я вдруг подумал, что, наверно, поэтому и чувствовал себя последним скотиной, когда у неё кончались слова и начиналось что-то, что бьёт побольнее. Вот только мать желала мне добра, а подобные Милошу заливают чужой болью свою. И я пока не дошёл до того уровня просветления, когда испытываешь к ним жалость.

Мы с Лютером перекинулись понимающими взглядами.

– Лютер, какого черта происходит? – спросил я негромко.

– Не могу, Ник, – он поджал губы. – Не положено. С меня голову снимут. Я и общаться-то с тобой не должен. Я кое-как уговорил Милоша не проводить обыск.

– Как?

– Напомнил ему, что ты защитил меня. Ну, из той переделки с курсантами.

– Да брось, я же ничего не сделал, – я усмехнулся, вспомнив дурацкую историю, когда я отказался выдавать свой источник, коим по стечению обстоятельств стал Лютер. На меня тогда насели серьёзные люди, которые очень не хотели, чтобы общество узнало, почему в военной части погибло четверо кадетов. Отстали, только когда вмешался Гардо. Понятия не имею, что он сделал, но всё улеглось само собой. Это было сто лет назад. Надо же, Лютер ещё помнит.

– Меня могли уволить. Или хуже, – пробормотал он.

Я пожал плечами.

– Значит, мы в расчёте. Но, может, всё-таки скажешь…

Я посмотрел на его умоляющее выражение лица. Что ж, этот парень и так сегодня сделал для меня много и ещё больше. Сложно представить, что бы было, если бы этот носатый ворвался к нам с Хитер в спальню. Меня передёрнуло от отвращения и злости .

– Скоро приедет мистер Хоук. Думаю, он тебе всё сам объяснит.

Лютер пошёл к железной двери. Там он ещё раз обернулся и сказал:

– Прости, Ник.

Я кивнул.

Шесть шагов в длину, три с половиной – в ширину. Сколько кругов я навернул по камере – не знаю. Как и то, почему я вообще это делаю. Арестовывать меня решительно не за что, перед законом я чист. Да, за шатание по месту преступления можно получить нагоняй, но в этом случае расстаёшься с деньгами, а не со свободой. О том, что Дастин рассказал мне про девчонку и показал вещдок, знаем только мы. К тому же даже если эта информация каким-то образом просочилась в отдел… Дастин прав: все давным-давно знают, для чего Ник Мерри приходит в участок. Хотели бы – давно бы арестовали. Так за чем же дело стало? Носатый сказал про кражу и чего-то там про помехи следствию. Это даже невероятнее, чем если завтра вдруг объявят о снятии Купола. Ник Мерри никогда ни у кого ничего не крал. Сама мысль о воровстве казалась мне такой же мерзкой, как тот клубок насекомых, копошившихся в углу камеры.

Я устал стоять, но меньше всего мне хотелось прикасаться к чему-либо в этой клетушке. Выбор, куда можно кинуть своё бренное тело, был небольшой. Намертво ввинченная в стену железная пластина, видимо, играла роль кровати в этом индустриальном интерьере, тусклая лампочка, свет от которой действовал на глаза примерно так же, как если бы по хрусталику проводили ножом, жуткий унитаз, своим видом кричавший, что сожрёт любого, кто к нему приблизится. А ещё наверху было открытое зарешеченное окно с прутьями в два пальца толщиной. И, само собой, не застекленное. В камере стоял лютый холод. Наверное, в таких условиях думается лучше, и раскаяние приходит быстрее. Не хватало дыбы, а в углу неплохо бы смотрелась железная дева.

Надеюсь, скоро приедет Хоук и прольет свет на всю эту чертовщину. А если нет? От этой мысли мне стало не по себе. Вдруг кто-то знатно подставил Ника Мерри? За свою карьеру я переходил дорогу многим. В основном это были ребята, которых я лишил возможности заполнять свои счета деньгами добросовестных налогоплательщиков. Так может, это отголоски предыдущих моих побед?

Я-таки сел на железную койку, подогнув ногу так, чтобы опустить зад на кроссовок, а не на холодный металл, разместился подальше от пирушки членистоногих, и начал прокручивать в голове всё, что происходило за последние дни. Но ничего, что могло бы повлечь такие последствия, толком не вспомнил. Разве что, я сильно оскорбил своим бормотанием кого-то из тех снобов в театре. Холод в камере пробирал до костей (не хватало ещё подхватить простуду), в голове гудело, а глаза болели от освещения. Я закрыл их на одну только минутку, чтобы не видеть этого противного тусклого света.

14

Она смотрела на меня и улыбалась. Так обычно улыбаются люди, которые знают чуть больше, чем говорят, и всеми силами хотят это показать. Признаю, это действительно работает, недаром говорят, что в женщине должна быть загадка. Впрочем, любая женщина – одна большая шарада. С ней счастлив тот, кто согласен ломать голову до конца. И не надейтесь: даже к концу жизни у вас получится сложить этот ребус только наполовину (при хорошем раскладе), но в этом и прелесть.

А она тоже была прелестной. Глаза большие – жаль, в темноте не понять, какого цвета – смотрят задумчиво и пронизывающе. Да от такого взгляда у любого крышу снесёт!

«Ник. Ник Мерри».

Я улыбнулся. Мы встречались всего один раз, но этого хватило, чтобы понять: передо мной необыкновенный человек.

«Ник Мерри», – повторила она, одаривая меня взглядом, от которого мужчины готовы падать на колени.

Я снова улыбнулся. Она склонила голову набок.

«Осторожнее, Ник Мерри».

Из носа пошла кровь. Она упала на каменные плиты. Я заметался по комнате: я должен что-то сделать!

– Ник! – крикнул другой голос, сопровождая восклицание ударом.

Я обернулся, потирая плечо, и увидел Хитер. Она смотрела на меня хмуро и строго.

– Хитер, детка, нужна помощь!

– Ник, вставай! – крикнула она.

Я вздрогнул, потому что обычно Хитер Хейзерфилд не говорит голосом Дастина Хоука.

– Какого?..

Дурацкий сон. Я протёр лицо руками и окончательно проснулся. Всё то же мерзкое освещение, всё тот же собачий холод, те же тараканы на полу. И Дастин Хоук, склонившийся надо мной. Я уснул, привалившись к грязной стене. Щёки замёрзли, всё остальное – тоже. Из носа текла вода. Нога затекла.

– Доброе утро, – бросил мне мой лучший друг. – Ещё раз назовёшь меня деткой, получишь в нос. Поднимайся.

– Долго ты, – буркнул я, вытирая лицо рукавом. – Надеюсь, ожидание того стоило. Какого чёрта я тут делаю?

– Решили с приятелями подбить твои прошлые грешки, – съязвил он. – Пойдём.

Я с удовольствием выскочил из клетки.

Когда мы вышли в обычный коридор, меня обдало жаром. Так бывает, когда попадаешь в тёплое помещение с улицы, где на ветру замерзают даже мысли. Наверно, я слишком громко вздохнул. Дастин оглянулся.

– Сейчас, потерпи ещё немного, – сказал он странным серьёзным голосом. Ого, а где же его хвалёный сарказм? – Давно они тебя притащили?

– Да я сам пришёл, – невозмутимо ответил я. – Сделал, так сказать, одолжение. А который час?

– Начало пятого.

Я выругался. Опять меня подняли с петухами. Уже позволили бы выспаться!

Мы шли по коридорам, которых я раньше не видел. В таких глубинах полицейского участка я ещё не бывал. Дастин свернул к одной из дверей. Прежде чем войти, он остановил меня, окинулсвоим фирменным угрожающим взглядом и сказал:

– Шуточки свои засунь куда подальше и притворись адекватным, не то вернёшься в камеру. В лучшем случае. Это не угроза, а предостережение.

Я кивнул. Что-то мне подсказывало, что дело принимало серьёзный оборот.

Я вошёл в комнату вслед за Дастином. Внутри стояли стол с лампой, за ним по разные стороны – два стула. Ничего лишнего, ничего из того, что могло отвлечь от воспоминаний о совершенной ошибке и искреннего раскаяния. Не было даже окон. Что ж, в комнате для допроса я уже бывал, правда, только с рабочими визитами.

– Даст, я не знаю, что говорить, – предупредил я. – Я действительно не понимаю, что происходит. Ты ведь знаешь, что я ничего никогда…

– Знаю, и сейчас попробую убедить в этом того, кто дал согласие на твой арест, – сказал он. – Сядь.

Я опустился на один из стульев, и в этот момент в кабинет вошёл человек, которого мне хотелось видеть меньше всего. Это был шеф Дастина. Я не помнил, как звали эту гору мышц, увенчанную недозрелой дыней с чёрным конским хвостом и шестью серьгами в ухе, но выглядел он жутковато.

– Добрый веч… Утро? – машинально ляпнул я.

Он окинул меня странным взглядом, потом переключился на Дастина. Ветер точил скалы в крошку, реки меняли русла, истощённые леса вырастали вновь. А пауза всё длилась.

Приговор прогремел, как глас небесный.

– Это репортёр.

– Да вы профи.

– Заткнись, Ник. Я говорил про него, Игорь. Сотрудник «Гард Ньюс». Приходил ко мне вчера днём.

Дастин был какой-то бледный, мне тоже стало не по себе.

– В списках посетителей его нет, – сказал крутой парень. А я тут же подумал про Гриша и Еву. Меньше всего я хотел бы, чтобы из-за меня у них были неприятности.

Дастин кивнул.

– Моя ошибка.

– Нет, погодите…

– Мерри, закрой рот, – сказал Дастин таким голосом, что мне опять стало холодно. Он умел быть жутким, не повышая тон. – Ты сейчас не в том положении, чтобы спорить.

Он снова обратился к шефу.

– Я даю ему сводки для статей. Он обычно надолго не задерживается, поэтому…

– Это полицейский участок, а не место встреч, Хоук, – ответил его шеф примерно с такой же интонацией. Дастин кивнул.

– Ну-с, – он обошёл стол и сел напротив меня. Стул под этим самоходным гардеробом неформала жалобно попросил пощады. – Игорь Зданевич, капитан Центрального отделения полиции Уэйстбриджа.

– Вы из Сибири?

Игорь посмотрел на меня волком. Я вжал голову в плечи.

– Простите, я просто мечтаю там побывать, – попытался оправдаться я. – Ник Мерри, репортёр «ГардНьюс». Родился в Уэйстбридже. Холост.

Я хотел назвать возраст, но упёрся взглядом в лицо Игоря. Оно не выражало ничего (интересно, этот парень смог бы зарабатывать на покере?), он просто буравил меня взглядом.

– Вы понимаете, что каждое ваше слово может оказаться решающим? – спросил Игорь снова. Тихо, без угроз, но этих интонаций мороз бежал по коже.

Я кивнул.

– Тогда говорите по существу.

– Спрашивайте, – я пожал плечами. – Мне скрывать нечего.

– Вчера вы приходили в участок?

Я кивнул.

– Где вы были?

Я повторил весь свой маршрут начиная с самого утра, минуя, правда, задушевную беседу с Евой. Игорь задавал уточняющие вопросы, но и этот экзамен я выдержал.

– Потом я вышел и поехал в редакцию. Застрял в пробке, а потом у погоды случился припадок.

– Во сколько вы вернулись в редакцию?

Я попытался вспомнить и назвал приблизительное время.

– Раньше, – констатировал Дастин у меня из-за спины. Я сначала удивился, думая, что он спорит со мной, но вовремя догадался, что речь шла о каком-то событии.

– Но почти сразу после его ухода, – отозвался Игорь.

– Да что происходит? – не выдержал я. – Мне так и не сказали, в чём меня вообще обвиняют. Точнее, сказали, но это какой-то бред…

Игорь поднял бровь.

– Вам не зачитали права?

– Пинок под рёбра в счёт? Этот ваш Милош – чудесный парень.

Дастин и Игорь переглянулись.

– Это не он, – сказал Хоук. В его голосе не было никаких эмоций. Это настораживало.

Игорь побарабанил пальцами по столу и пристально посмотрел на меня. Знаю я эти штучки! Пусть смотрит. Даже если у него имеется эффект, позволяющий ему работать детектором лжи, скрывать мне действительно нечего. То, о чём я молчал даже перед самим собой, никакого отношения к делу не имело.

Мы буравили друг друга взглядом добрых полминуты. Это испытание я тоже выдержал без труда – у меня и правда не было никаких скелетов, даже – тёмных пятен. Что скрывать простому парню? Смотреть в глаза боятся только те, у кого таких клякс слишком много, а уверенности – слишком мало. Наконец он снова перевел взгляд на Хоука.

– Ты в нём так уверен?

Дастин вздохнул.

– Скажем так, если бы мне пришлось выбирать подозреваемого между Мерри и фикусом, я бы выбрал фикус. Из всех людей, которых я знаю, Ник меньше всех способен на преступление. У него для такого кишка тонка.

– Вот спасибо, – буркнул я.

Они с Игорем снова переглянулись.

– Убери его с глаз моих, – сказал, наконец, Игорь, резко вставая. Потом, точно о чём-то задумался и снова взглянул на меня.

– Приносим извинения.

– А можно мне моральную компенсацию? – улыбнулся я. – Никаких финансовых вложений – просто верну Милошу должок.

– Мерри, заткнись, – сквозь зубы процедил Дастин.

Но мне, ей-богу, показалось, что Игорь подумал об улыбке. Большего в этих стенах желать не стоило.

Я вернулся в своё уютное обшарпанное кресло. Здесь было куда приятнее, чем в пыточной Игоря. И теплее. В кабинете Дастина хотя бы было окно, пусть и неплотно закрытое пыльными жалюзи. Занимался рассвет.

Дастин захлопнул дверь и включил чайник. А потом сделал совсем невероятную вещь – кинул мне своё пальто. Признаюсь, это было нелишним – меня хорошенько трясло. Не то от допроса, не то от холода.

– Итак, после этой приятной прогулки, я требую кофе и объяснений, – сказал я, укрывшись его палаткой. Меня знобило так, будто я вылез на мороз из ледяной ванны.

– Сначала поговорим, – ответил Дастин.

– Это что, продолжение допроса?

Я старался не стучать зубами.

– Вроде того, – отозвался мой друг, засыпая в свою чашку кофе. От запаха потекли слюнки.

– Тогда зачем увёл меня оттуда и снял наручники? – фыркнул я. – Делал бы всё по форме.

– Хочешь, вернёмся. Наручники у меня с собой, – рявкнул Дастин. А потом чуть спокойнее спросил:

– Когда ты был здесь, тебе не попадались на глаза… подозрительные типы?

Я задумался. Не сказать, что я особо обращал внимание на людей. Я был занят разговором с Евой. Досадное упущение, Ник Мерри. Ты репортёр, замечать странности – твоя работа.

– Думаю, в этот раз я сплоховал, – сказал я. – Дастин, что происходит?

Он вздохнул и, прислонившись спиной (точнее, тем, что ниже) к столу, ответил:

– Ник, вещдоки пропали. Всё. Включая ту штуку, которую ты вчера фотографировал.

Мгновение мы смотрели друг на друга в тишине, которая стала такой плотной, что её, казалось, можно было потрогать руками.

– Ого, – проговорил я наконец.  – Вот это новость.

– Только попробуй…

Я отмахнулся.

– Фигура речи.

Я лихорадочно стал соображать. Это многое объясняет. Они притащили меня в участок как потенциального вора, потому что я был последним, кто крутился возле вещдоков. Во всяком случае, последним из тех, кто вообще не должен был рядом с ними находиться. Подозрительный тип, как выразился Хоук.

– И я теперь тоже в подозреваемых? – спросил я негромко. Зубы всё ещё клацали.

Дастин посмотрел на меня, приподняв одну бровь, точно прикидывая, что сказать, а после небольшой паузы ответил:

– Теперь, видимо, нет. Иначе ты бы сейчас сидел не здесь, – сказал он, подойдя к шкафчику. Через мгновение раздался приятный знакомый звон, а потом – запах с нотками имбиря и шоколада.

– «Эсперадо»? – я узнал аромат.

– Угу.

– Прекрасно. Где взял?

– Подарили.

– Берёшь взятки?

Дастин нахмурился, а я усмехнулся, понимая, что это не так. Дастин, хоть и выглядит как полный мерзавец, но сам честен до неприличия. Отчасти поэтому мы и спелись. Можно любить одинаковые книги, напитки и разных женщин, но когда ваши взгляды на мир, отношения и политику лежат в параллельных плоскостях, ни о какой дружбе не может быть и речи. Нам с Дастином в этом плане повезло почти во всём, и какой бы он ни был гад, я благодарил небо (или кто там вместо него?) за то, что судьба не раскидала нас по сторонам. Во всяком случае, надолго.

– Спасибо, что поручился за меня, – сказал я. – Хоть это и невероятно – чтобы я и стащил вещдоки, но не могу не спросить… Ты правда так сильно мне доверяешь?

Он отвёл взгляд. Всегда так делает, когда внутри него борются две ипостаси – холодный и колючий Дастин нещадно мутузит свою добрую и чувствительную половину. Бой закончился неожиданно.

– Если не тебе, то кому?

Я улыбнулся. Искренне. Не усмехнулся, не фыркнул, а просто улыбнулся, как улыбаются, чувствуя радость и приятное ощущение, что рядом с тобой есть человек, которому ты не безразличен. Но любой комплимент от Хоука – это ловушка. За столько лет дружбы мне пора было это усвоить.

– На вот, погрейся, – он протянул мне кружку с кофе, щедро плеснув в неё дорогущего коньяка, уселся за стол напротив меня и, скрестив пальцы, елейно улыбнулся. – А пока будешь оттаивать, вот тебе самое интересное. Труп тоже пропал.

Я подавился первым же глотком.

– Что? – сдавленно спросил я, пытаясь прокашляться и попутно проливая на пол своё питьё. – Ты шутишь?

– Да, Мерри, всё это один большой розыгрыш. Посмотри наверх, тебя снимают.

Это было уже слишком.

– Ерунда какая-то, – я, наконец, прокашлялся. – Это невозможно. И вы что, серьёзно подумали, что это был я?

– Я ничего не думал, Ник, я спал, – бросил Дастин. – Всё вскрылось уже вечером. Я уехал с Мальбруком на обыск, вернулся в офис, составил протокол и пошел домой. Потом со мной связался Игорь – о том, что случилось, узнали около полуночи, труп готовились передать семье. Передавать было нечего. А когда я примчал, оказалось, что и вещдоков нет. Игорь тут же составил списки, и всех, кто хотя бы рядом стоял с полицейским участком в то время, сгребли за решётку, включая, кстати, самого Мальбрука. Пока я занимался с ним, эти идиоты притащили тебя. Я не пойму только, – Дастин скрестил руки на груди и нахмурился. – Как наши вышли на тебя? Кто тебя видел, кроме Гриша и Евы?

Я пожал плечами. В общем-то, больше никто. Во всяком случае, к моей персоне никто не проявлял особого внимания. Никто, кроме…

– Моутер.

Это имя я прошипел сквозь зубы. Озарение было похоже на новую вспышку – предвестника Коллапса. И как это я забыл?..

– Что?

– Моутер! Паршивая сволочь из «Хайварс Пресс»! Пальто твоё съем, если это не он меня сдал! Я встретился с ним у терминала, когда уходил из участка.

Дастин нахмурился.

– Погоди, это не тот ненормальный, который крутился тут вчера весь вечер, требуя, чтобы его пропустили?

– Он самый. Всё хотел с тобой пообщаться, а мне предлагал заплатить за пересказ нашей с тобой беседы.

Дастин треснул кулаком по столу.

– Он терроризировал меня весь день своими звонками, в итоге я послал его к чёрту и сказал Еве, чтобы не отвечала этому паразиту. Видимо, он всё же нашёл выход.

– Или вход, – констатировал я.

– Вход-то – точно. Он тоже был на допросе.

– И сдал меня, паршивец, – бросил я, сделав, наконец, хороший глоток.

– Может быть, – задумчиво сказал Дастин. – Только зачем? Разве у вас там не всеобщая солидарность?

– Ага, а все копы едят пончики и мило улыбаются при встрече, – фыркнул я. – Он взбесил меня, и я подсказал, куда ему пойти.

Дастин покачал головой и со вздохом сказал:

– Типичный Мерри. Думать о последствиях начинает, только когда они уже остались позади. Поздравляю, ты нажил себе ещё одного врага.

Я снова фыркнул.

– Я как-то и не стремлюсь дружить с такими людьми.

– Ник, – Дастин даже смотрел на меня с сарказмом, не говоря уже о голосе, – твоим самолюбием можно Купол подпирать.

Я пожал плечами и снова приложился к кружке. Меня всё ещё потряхивало.

– И всё равно ерунда какая-то… Погоди, – я нахмурился. – У вас всё здание утыкано камерами. Неужели не видно…

– А вот тут ещё интереснее, – сказал Дастин. – Когда стали просматривать записи, оказалось, что все камеры повреждены.

– Кто-то испортил камеры?

– Или что-то. Ты видел эту чертовщину на улице?

Я кивнул.

– Ещё бы. Мельком подумал, что всё, приехали.

– Видеонаблюдение стёрто по всему городу, – казалось, Хоук перешёл все границы угрюмости и вышел на новый уровень. Лицо его не просто выражало эту эмоцию, оно ей стало. – Мы даже не успели просмотреть записи, чтобы узнать, как девчонка попала на Ша-Авеню.

Мы молча смотрели друг на друга. И думали об одном и том же.

– Ты так и не сказал Игорю о своей теории?

– Сказал, – Дастин вздохнул. – Игорь, как всегда, ничего не ответил. Такое чувство, что кроме меня вариант с мулдаси никто всерьёз не воспринимает.

– А что вещдоки? Ты уже успел рассмотреть? Там было что-то ценное? Странное? Ну, не считая этого булыжника.

Я даже пожалел, что не рассмотрел всё остальное, зациклившись на розоватом камне – или что это было?

– Кроме того камня – абсолютно ничего, – отмахнулся Дастин. – Дешёвые побрякушки – кресты, анкхи, пентаграммы, короче, какой-то разномастный оккультный мусор  из эзотерических  лавочек. Испаритель. Ключи. Кошелёк. Студенческая карточка. Помятый театральный билет. Даже его прихватили.

Вы когда-нибудь опрокидывали на себя кружку с горячим чаем? Мгновение между её падением и твоим принятием неизбежного – вот где остановились мои мысли. Когда понимаешь, что всё уже произошло, но по-прежнему надеешься, что удастся избежать катастрофы.

– Испаритель? Билет? – спросил я, удивляясь тому, как спокойно звучал мой голос.

– Угу. На позавчерашний вечерний… Что с тобой?

Я медленно встал, поставил кружку на стол и засунул руки в карман джинсов.

– Дастин. Как выглядела девочка?

– Какая разница?

Я пытался сконцентрироваться, потому что все мысли в этот момент напоминали краски, которые бездумно смешивает в одну банку двухлетний ребёнок. Я мог догадаться раньше. Мог, если бы хоть на полсекунды включил голову!

– Светлые волосы, серая толстовка…

– Да брось…

Лицо Хоука, сморщенное, как рифлёный картофельный чипс, резко разгладилось.

– …с капюшоном размера на два больше, чем надо, синие джинсы

– Не-ет, Мерри, скажи, что ты шутишь, – простонал Дастин, крутя головой как заведённая игрушка.

– …и белые гетры.

– Ник, откуда?.. – Чуть ли не взвыл он.

Я достал из кармана свой смятый театральный билет на позавчерашний спектакль и, протянув его моему другу, со вздохом начал объяснять:

– Великая вещь – искусство…

15

«Великая вещь – искусство»! Вот чего никогда не скажут те, кто, будучи абсолютно равнодушными к театру, вынужден отсиживать четырёхчасовую оперу после утомительного трудодня.  Я уже почти заснул, когда мне под рёбра прилетело локтем.

– Ник!

– М?

Я нехотя открыл глаза и сонно посмотрел на сцену. Сменились актёры, декорации, музыка, состав зрительного зала (исчезли счастливчики, которые так и не смогли осилить эту пытку прекрасным). Надо же, а мне казалось, что я просто медленно моргнул! Я повернул голову и встретился с очень недовольным взглядом.

– Прости, детка, – пробормотал я, стараясь перешептать оглушительное сопрано. – Я говорил, что это плохая идея.

– Ты мог хотя бы притвориться, что тебе интересно, – прошептала, точнее, прошипела Хитер в ответ. – В кои-то веки мы выбрались куда-то вдвоём!

– Неправда, – сонно прошептал я. – С утра мы выбирались на работу.

Снова этот взгляд. Нет, ну, а чего она хочет? События на сцене я перестал воспринимать уже после первых тридцати минут, а дальше просто испытывал на прочность свои нервы и тренировал ту часть мозга, что отвечает за терпение. Пожалуй, для меня  это был единственный плюс театра.

– Слушай, я пойду, выйду, подышу воздухом.

– Ник, ты спятил?! Сейчас?! Во время спектакля?! – прошипела она.

Да, знаю: в элитных кругах это зовётся бескультурьем и порицается обществом, но у меня так кружилась голова, что казалось, глаза сейчас закроются, и уже не по моей воле.

– У нас свободен почти целый ряд, – отозвался я вставая. – Хитер, мне правда нехорошо.

Она шумно выдохнула и поджала губы, но спорить не стала.

На улице пахло озоном и чем-то сладковатым. Приятный запах. Не то, что в зале. Я глубоко вдохнул. Хотел бы я, чтобы было темно, но в Уэйстбридже это так же реально, как снег в тропиках. Кругом реклама, подсветка практически на каждом здании и вывески, вывески, вывески… Что ж, в кои-то веки человечество могло себе позволить транжирить электроэнергию, сколько ему вздумается. Но главное световое шоу было над головой. Я машинально посмотрел наверх, когда по Куполу пронеслась очередная фиолетово-алая вспышка. Погода чудила с каждым днём всё сильнее.

– Красиво, да?

Может, при других обстоятельствах я бы подпрыгнул от неожиданности, но сейчас у меня в голове продолжал играть оркестр, причём, громко и фальшиво, поэтому я просто обернулся. Девушка стояла в стороне, небрежно прислонившись спиной к колонне. Короткие сапожки, гетры, джинсы в обтяжку, а худенькое, судя по ножкам, тело пряталось в безразмерной толстовке.

– Что?

Обычно, встречая красивых девушек, я не теряюсь – этот порог я перешагнул давным-давно. Но сейчас меня озадачило, что  здесь делает эта куколка и почему вообще решила заговорить со мной.

– Я говорю, красиво? – всё тем же спокойным голосом произнесла девочка (или девушка? Кто их разберёт!).

– Скорее, странно, – ответил я наконец. – Не помню, чтобы Купол себя когда-то так вёл.

По небу опять прокатился разряд – будто ветвистая трещина металась из одного конца города в другой, ища подходящее место.

– Вам не нравится постановка?

Я немного растерялся от такого скачка темы, но на этот раз  мысль оформилась быстрее, чем я успел выдать очередной нечленораздельный звук. Наверное, потому, что ответ был готов заранее.

– Не то, чтобы не нравится… – обидеть художника может каждый, к тому же, натуре более утончённой, нежели Ник Мерри, придутся по душе голоса, без пяти минут перешедшие в ультразвук. – Хотя, да, вы правы, не нравится.

Ничего не могу с собой поделать – ненавижу враньё. Тем более, в мелочах – они не стоят этих пятен на чистой совести. Вроде бы глянешь – ерунда, капли, но душа не рубашка, отбеливатель не спасёт. Нам и так приходится слишком часто лгать, поэтому я предпочитал делать это как можно реже. Получалось не всегда. Далеко не всегда, но тут как с благотворительностью – попытка тоже засчитана.

– Почему?

Казалось, ответ её расстроил. Я улыбнулся.

– Ну, я не совсем понимаю смысл… Смысл…

– Смысл произведения, – подсказала она, когда я снова забыл, как произносить слова.

– Смысл театра в целом. Люди ходят по сцене туда-сюда, притворяются кем-то, врут зрителю. Будто в жизни этого не хватает.

Девушка хмыкнула.

– Даже сюжет не впечатлил?

Я пожал плечами.

– Девчонка связалась с одержимым бесом фанатиком, который обрёк её на смерть. Что тут может впечатлить?

– Она любила его. А он…

– А он её хотел. Типичная женская проблема – влюбиться в дурака, а потом страдать, называя это жертвой во имя великой цели.

– Вы не романтик, – усмехнулась она, опершись ногой о колонну.

– Напротив, – вздохнул я. – Я слишком романтичен. Настолько, что подобные истории уже не кажутся чем-то впечатляющим.

– Зачем тогда пришли?

Она спросила это с каким-то детским любопытством, с таким обычно спрашивают, почему трава зелёная. Я подошёл ближе на пару шагов, чтобы лучше разглядеть личико, которому принадлежал такой голосок – серьёзный и лёгкий одновременно.

– Меня попросила моя… В общем, я пришёл не один, – ответил я. – А вы почему не в зале?

Она смутилась и опустила глаза.

– Я уже видела эту постановку. И у меня… Дела.

– Поверьте, эта колонна простоит и без вас.

Девушка хихикнула, но не глупо и пискляво, как это делают старшеклассницы, стоит к ним обратиться любому мужчине старше двадцати пяти, а как-то по-взрослому кокетливо.

– Я жду, – просто ответила она. – Так что, вы совсем не любите искусство?

– Э-э-э… Нет, нет, не так, – я смущённо улыбнулся. Боги, это она должна смущаться под моим взглядом!

Хитер понимала в искусстве всё, а я – только то, что оно существует и крайне необходимо людям, чтобы окончательно не утонуть в собственных пороках. Чем-то похоже на религию. Не зря подобные места с алыми портьерами называют храмами. И с тем и с другим у меня были крайне напряжённые отношения, поэтому я решил покинуть святую обитель, пока меня не поразило молнией. Например, одной из тех, что метали глазки Хитер.

– Я, скорее, отношусь к нему… Прохладно. Арс, конечно, лонга, и всё такое, но вечное искусство не в курсе, что жизнь коротка. Зачем тратить её на то, что успешно будет работать и без моего участия? От того, что я не посмотрю эту – оперу ведь, да? – мир не рухнет. В том числе и мой собственный. Так что я бы нашёл этому вечеру куда лучшее применение.

– Какое?

Она спросила это, наклонив голову, точно старинная тряпичная кукла. Из-под капюшона выбилась светлая прядка.

В этом вопросе – без шуток – сосредоточилась вся вселенская невинность. Я улыбнулся и сжалился над ней. Должна же в этом мире остаться хоть капля непорочности.

– Почитал бы книгу.

– Любите читать? – улыбнулась девушка. А мне стало стыдно. Последнюю книгу я прочёл года три назад и уже не помню, о чём она была.

– Ну… Немного.

– Какая ваша любимая?

Теперь я уже не думал, что она спрашивает с искренним любопытством. Эта девчонка видела меня насквозь. Я лихорадочно пытался вспомнить, что же именно я читал.

Не получилось. Я усмехнулся и опустил голову. Коллапс! Никки, не каждой женщине удаётся вызвать в тебе давно забытое чувство неловкости!

– Если честно, сейчас читать часто у меня не получается. Я много работаю с людьми и их историями. А когда ежедневно вбираешь в себя реальные страдания, на выдуманные места в голове уже не остаётся. Может, с театром то же самое?

Она кивнула улыбаясь.

– Возможно. Одна из целей искусства – научить человека чувствовать, но те, кто работают с людьми, уже сами могут давать мастер-класс. Вы не пишете?

Я чуть не поперхнулся от неожиданности.

– Немного. Я репортёр.

– О, – её глаза распахнулись, как у ребёнка, который увидел величайшее на свете чудо. На этот раз совершенно искренне. – Правда? Никогда не встречала живых журналистов. И о чём вы пишете?

– О людях в основном, – я улыбнулся, стараясь не съязвить по поводу живых журналистов. – И о всяких ужасах, которые они творят. Криминальная хроника в лирическом исполнении.

Её глаза расширились.

– Зачем?

Этот вопрос застал меня врасплох.

– То есть?

– Зачем вы такое пишете?

Я уставился на неё.

Признаться, я вообще никогда не мечтал стать журналистом. Этой профессии даже не было в примерном списке того, чем я хотел заниматься по жизни. Но ничего другого там тоже не было – лет до двадцати я совершенно не понимал, не просто того, кем я стану, но и кем я являюсь сейчас. Типичная проблема всех молодых людей, которых ставят перед выбором, слишком сложным, чтобы делать его в семнадцать. И даже в двадцать. А кто-то не разбирается с этим, когда переваливает за сотню. Если есть возможность. У меня такой возможности не было – порой судьбе надоедает людское нытьё, и она в ответ на мольбы отвешивает страдальцу хороший пинок под зад. Больно, но хотя бы направление задано. Для меня этот удар был слишком болезненным, поэтому пришлось взять себя в руки и отправиться на поиски места, где я не чувствовал бы себя бесполезным членом общества, ущемлённым в своих правах. И прежде чем стучаться в закрытые двери, я задал себе, как мне уже сейчас кажется, самый правильный вопрос, который вообще можно задать себе в жизни. Я спросил себя, а чего я, собственно хочу? Что мне нравится?

Мне нравились люди. А ещё – истории. Я искренне считал, что каждый человек – это история. Весёлая, грустная, скучная, трагичная – и всё это в одной чашке. Люди привлекали меня с их достоинствами и недостатками, и я пытался разобраться, как же у них получается жить в этом мире требовать от него совершенства, когда они сами так несовершенны? Ответы продолжают поражать до сих пор. Наверно, отчасти за это я люблю свою профессию – она помогает мне удивляться. И учиться. В отличие от новостников я не пишу о событии, я рассказываю о тех, кто их создает. Истории, которые, я надеюсь, способны схватить за душу, заставить оглянуться вокруг и сказать: «Хэй, этот мир не такой, каким я его представлял!». Я не соврал Моутеру – популярность для меня была делом вторичным. Главное – понимание, что ты не просто так занимаешь крошечную ячейку в мироздании и можешь ему помочь. Хоть чем-то.

– Чтобы было интересно, я полагаю, – я пожал плечами. – А иногда даже удаётся пролить свет на пару-тройку несправедливостей. В эти ночи я сплю особенно крепко.

Она посмотрела на меня так, будто не раздевала – разделывала взглядом.

– Сложная у вас работа, – наконец сказала она. – И странная.

Сколько сочувствия прозвучало в её голосе! Мне даже стало неловко.

– М-м-м… Есть немного, да.

Я почесал затылок. Просто потому что вдруг понял: я не знаю, куда деть руки. Такое со мной случалось… Никогда.

– Признаться, вы первая, от кого я такое слышу.

– А что обычно говорят?

Я усмехнулся.

– Обычно опускают грязные шуточки про вторую древнейшую и упрекают в том, что мы пишем неправду. Хотя я за всю свою карьеру ни разу не солгал в репортажах.

– Правда бывает скучна, – ее голос вдруг тверже и глубже. – А ещё – жестока. Люди не хотят её знать. Только думают, что хотят. – Если бы действительно хотели, не обижались бы, когда её говорят прямо в лицо. Единственное, что хотят услышать люди – подтверждение своей точки зрения, сформированной только теми идеалами, которые конкретный человек берёт за истину. Далеко не всегда верными. А когда людям об этом говорят, они злятся. И считают, что им лгут. Вы всегда будете лжецом. Зачем же переживать из-за этого?

Она улыбнулась – одними только уголками губ, и посмотрела на меня как на школьника, которого учит жизни мудрый взрослый. Снисхождение и ее чувство собственного превосходства схватило меня за горло. Я уставился на девушку, не понимая, хочу ли я продолжать этот разговор.

– Я не могу отвечать за то, что подумают другие, но главное – я сам знаю, что никому не лгу.

Она кивнула.

– Согласие с собой – это важно.

– Как вас зовут? – не выдержал я.

Она посмотрела на меня оценивающе, точно прикидывая, достоин я знать её имя или нет. Ещё немного, и эта девица заставит Ника Мерри краснеть, а это уже вообще ни в какие ворота.

– Джо, – наконец сдалась она. – А вас?

– Ник. Ник Мерри.

– Ник, – повторила Джо, точно пробуя звуки на вкус. – Ник Мерри.

Я машинально протянул ладонь для приветствия. И тут же почувствовал себя неловко, сообразив, что не очень-то вежливо обмениваться с девушкой рукопожатием. Но исправить ситуацию не получилось: Джо стояла слишком далеко. Она бросила на мою ладонь загадочный взгляд, а потом вдруг сделала то, чего я точно не ожидал: достала электронный испаритель и, прижав к губам, вдохнула.

– Э-э-э…

Мысли и язык опять не смогли договориться – задать обычный вопрос или бросить саркастичную реплику. Я поспешно убрал руку в карман.

– Вам не нравится запах? – спросила Джо.

Я усмехнулся. На самом деле, аромат от этого убийцы лёгких был очень приятным – свежий, чем-то напоминал ментол с каким-то фруктовым оттенком. Или наоборот. Так вот чем пахло, когда я вышел на улицу!

– Мне не нравится сама идея, – я, наконец, развернулся к ней целиком и попытался всмотреться в лицо. Но она будто нарочно глубже зарылась в свою толстовку. – Поверьте старику, это не самый удачный способ скоротать время и снять стресс. Курить вредно, вам в школе не говорили?

Девушка снова усмехнулась – совсем не по-девичьи – покачала головой и глубоко затянулась. Мне от этого зрелища тут же захотелось кашлять.

– Жизнь вообще не полезна, Ник, но можно прожить её интересно, – ответила она, глядя прямо перед собой.

– Например, как?

– Познав её до конца, полагаю, – она выдохнула облачко, и оно тут же мгновенно кристаллизовалось и мелкой пылью посыпалось на бетонные ступеньки. Погода совсем портилась. – Попробовать всё – от секса и наркотиков до высшего образования.

Я усмехнулся и покачал головой.

– Мне импонирует ваша философия. Ну, кроме, разве что, наркотиков.

Она улыбнулась в ответ и опять меня ошарашила, протянув испаритель.

– Нет, спасибо, я бросил.

Я мог бы добавить, что, между прочим, даже не успев начать. Странно благодарить богов за то, что в самый трудный период в моей жизни у меня просто не было денег на что-то кроме еды, и то не всегда. Пожалуй, это единственная причина, по которой я не спился и не обзавёлся кучей вредных привычек.

Джо пожала плечами и снова обхватила губками трубку. В её исполнении это выглядело не вульгарно и совсем не сексуально – примерно, как ребёнок, который сосёт карамельку. Только Джо делала это с не по-детски осознанным взглядом. Я наблюдал за ней и с каждой минутой понимал, что жесты, движения, интонации – всё это принадлежало взрослой, зрелой женщине. Её взгляд – такой бывает у людей, которые слишком много видели в своей жизни. Интересно, сколько ей лет? Жаль, что после этого вопроса женщине можно стать для неё врагом номер один, хотя я, признаться, не видел в таких вопросах ничего криминального. Напротив, некоторых дам нужно обязать носить бейджик с датой рождения – с каждым годом отличать школьниц от сорокалетних порномоделей становилось сложнее.

– И не пьёте? – лукаво спросила она.

Тут я опять замялся. Вообще-то…

– Случается, – признался я. – Временами.

– Проблемы?

– Нервная работа, – усмехнулся я.

Она кивнула. Я неловко замялся на месте.

– Не хотите вернуться в зал? Или хотя бы в фойе, тут совсем холодно, – сказал я, глядя, как она ёжится, обнимая себя свободной от испарителя рукой.

Джо покачала головой и снова улыбнулась. Коллапс! Как же мне нравилась её улыбка! Женщин с такими улыбками хочется защищать и оберегать, но при этом они не дают забыть, что в случае ошибки можно получить по лицу когтистой лапой. Хитер – тоже из них, просто чуть старше. Беда в том, что каждый прожитый год укрепляет в женщинах странное желание быть сильными. Не поэтому ли нам так хочется наградить их хотя бы дурацкими прозвищами – чтобы сделать хоть немного слабее и снова защищать от всего мира?