Сейчас вылетит птичка! бесплатное чтение

Серия «Эксклюзивная классика»

Kurt Vonnegut

LOOK AT THE BIRDIE

Перевод с английского

Печатается с разрешения Random House, a division of Penguin Random House LLC и The Wylie Agency (UK) Ltd.

© The Kurt Vonnegut, Jr., Trust, 2009

Школа перевода Баканова, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Предисловие[1]

Сидни Офит

Читая сборник неопубликованных рассказов Курта Воннегута, я вспоминал о парадоксальных аспектах его личности. За всю историю литературы редкому писателю удавалось достичь в своих работах подобного сплава человеческой комедии с трагедией людской глупости – а уж тем более честно признать существование этого сплава в себе самом.

За годы нашей дружбы я не раз видел, что Курт страдает, однако он мужественно одолевал своих демонов, когда мы играли с ним в теннис и пинг-понг, сбегали на дневные киносеансы, шатались по городу, пировали в стейк-хаусах и французских ресторанах, смотрели по телевизору футбол и дважды в качестве гостей сидели в ложе на Мэдисон-сквер-гарден, болея за ньюйоркцев.

Присущий Курту мягкий, но одновременно язвительный юмор не покидал его на семейных торжествах, встречах писателей и во время нашей веселой болтовни с Морли Сейфером и Доном Фарбером, Джорджем Плимптоном и Дэном Уэйкфилдом, Уолтером Миллером и Трумэном Капоте, Кевином Бакли и Бетти Фридан. Думаю, не будет преувеличением сказать, что я, подобно другим друзьям Курта, воспринимал проведенное с ним время как ценный подарок, каким бы пустяковым ни был наш разговор. Часто мы ловили себя на том, что подражаем его веселой снисходительности по отношению к собственным причудам – и причудам остального мира.

Помимо юмора и благожелательной поддержки, которые он так щедро дарил друзьям, Курт Воннегут открывал мне свое мастерство рассказчика; его ироничные и иногда неожиданные наблюдения за людьми подчеркивали неоднозначность оценок того, что мы наблюдаем в жизни. Прогуливаясь по городской окраине после заупокойной службы по незамужней писательнице, всю свою жизнь посвятившей литературной критике, Курт сказал мне: «Ни детей. Ни книг. Мало друзей. – В его голосе сквозили сочувствие и боль. Потом он прибавил: – Похоже, она была не дура».

На праздновании восьмидесятилетия Курта бывший редактор журнала «Нью-Йорк Таймс бук ревю» Джон Леонард размышлял об опыте общения с Куртом и чтения его книг. «Воннегут, подобно Эйбу Линкольну и Марку Твену, большой весельчак, когда не хандрит, – заметил Леонард. – Он словно проводит какой-то невероятный прием джиу-джитсу, который кладет нас на лопатки».

Цирк добра и зла, фантазии и реальности, слез и смеха предоставляет Воннегуту отличную арену для его акробатических фокусов. Первый рассказ, «Конфидо», повествует о волшебном приборе, который способен стать собеседником, советчиком и утешителем для одиноких людей. Но – и в этом состоит оборотная сторона медали – Конфидо, читая мысли, с готовностью открывает слушателям худшие из их тайных обид, что приводит к болезненному недовольству жизнью. Автор ведет речь не только об опасностях психотерапии, когда пациент может слишком много узнать о себе самом, но и о серьезных нравственных последствиях надкусывания яблока с древа познания.

Курт положительно оценивал свое краткое знакомство с психотерапией, однако в этом сборнике часто звучат опасения, связанные с психиатрической практикой. Новелла «Сейчас вылетит птичка!» начинается с того, что рассказчик сидит в баре, рассуждая о человеке, которого ненавидит. «Позвольте помочь вам подумать об этом всерьез, – говорит ему сосед-бородач. – Все, что вам нужно, это спокойный и мудрый совет консультанта по убийствам…»

Странная история заканчивается старомодным неожиданным финалом в духе О. Генри, в который читателю верится с трудом, но разве можно устоять перед обаянием рассказчика, у которого безумный персонаж сообщает нам, что параноик – это «человек, который свихнулся наиболее умным способом, берущим начало в понимании того, что есть этот мир»? Это не просто прием джиу-джитсу. Это боевое искусство.

Другие примеры остроумия Курта и его искусства играть словами – это жесткие, но всегда исполненные юмора комментарии, которыми усеяны рассказы. «Глуз», название и тема одной из новелл, объясняется читателю внимательным, а иногда насмешливым рассказчиком как «глубочайшая задница». Затем нам сообщают, что выражение полезно «для описания неурядиц, возникших не по злому умыслу, а в результате административных сбоев в какой-либо большой и сложной организации».

Одним кратким предложением описывается погода в родном городе Курта Индианаполисе, который становится местом действия рассказа «Зеркальная зала». Несмотря на то, что первые слова предложения заставляют нас ждать красивого описания природы, в конце читатель вдруг видит, чувствует и слышит пронизывающий холод. «Осенний ветер, примериваясь к суровой зиме, закручивал смерчики из сажи и бумажных обрывков, не забывая тррррррррррррррррещать пластиковыми вертушками над стоянкой подержанных авто…» Двадцать четыре «р», по моим подсчетам. Вот они, звуковые эффекты прозы Курта Воннегута!

Один из немногих рассказов с несчастливым концом, «Милые маленькие человечки», позволяет увидеть то, что впоследствии будет привлекать читателей в Воннегуте как в романисте. В истории Курта отряд крошечных симпатичных человечков ростом с насекомое – полная противоположность огромным инопланетным чудищам из других фантастических произведений – прибывает к нам на корабле, формой и размерами напоминающем нож для разрезания бумаги. С этими испуганными существами и подружился продавец линолеума Лоуэлл Свифт. Но берегитесь! Способ, которым инопланетяне разрешат семейные затруднения Свифта, ужасен и непредсказуем. Непредсказуем! Хотя… Я должен был догадаться! Особенно если учесть, что главного героя зовут Свифт, а полая ручка ножа заполнена крайне чувствительными лилипутами.

Когда я спросил Курта, что, по его мнению, главное в писательском искусстве, которое он несколько лет преподавал в творческой мастерской университета Айовы, а также в Колумбийском университете и в Гарварде, он ответил: «Развитие. Каждая сцена, каждый диалог должны развивать повествование, а затем по возможности должна следовать неожиданная концовка». Элемент неожиданности также отражает парадоксальность мышления Курта. Когда все уже сказано и написано, непредвиденная развязка переворачивает рассказ с ног на голову и придает ему смысл.

Как рассказы Курта оказались «неопубликованными»? Вполне возможно, они не появились в печати потому, что по той или иной причине не удовлетворяли Курта. По свидетельству его сына Марка, а также литературных агентов и издателей, он постоянно исправлял и переписывал свои произведения. Несмотря на кажущуюся легкость и непринужденность стиля, Курт был искусным мастером, требовательным к себе и стремившимся к совершенству в каждом рассказе, каждом предложении, каждом слове. Я вспоминаю скомканные листы бумаги в мусорных корзинах его кабинетов в Бриджгемптоне и на Восточной Сорок восьмой улице.

О том, к чему стремился Курт в своем творчестве, можно судить по одному из его правил сочинения беллетристики, которое он мне как-то привел: «Заставьте абсолютно незнакомого человека уделить вам время, но так, чтобы он или она не считали это время потраченным впустую».

Для Курта Воннегута сочинительство было своего рода духовной миссией, и в основе этих рассказов, несмотря на весь их юмор, зачастую лежит возмущение – моралью и политикой. Они также свидетельствуют о масштабе невероятного воображения Курта и о таланте, который в пятидесятых и в начале шестидесятых позволил ему кормить растущую семью, сочиняя рассказы для популярных («глянцевых») журналов.

Курт Воннегут-младший регулярно печатался в таких журналах, как «Сатердей ивнинг пост», «Кольерс», «Космополитен» и «Аргоси». Впоследствии, в предисловии к сборнику рассказов «Табакерка Багомбо», он напомнил читателям, что очень радовался этому сотрудничеству: «Я был в такой хорошей компании… Хемингуэй писал для «Эсквайра», Ф. Скотт Фицджеральд для «Сатердей ивнинг пост», Уильям Фолкнер для «Кольерс», Джон Стейнбек для «Вуманс хоум компанион»!»

Хемингуэй! Фицджеральд! Фолкнер! Стейнбек! Воннегут! Их литературное наследие пережило крах многих журналов, которые выплачивали им щедрый гонорар – пословно или построчно – и знакомили с их произведениями сотни тысяч и даже миллионы читателей.

Отобранные для данного сборника рассказы Курта напоминают о развлекательной продукции той эпохи – они легко читаются, кажутся простыми и даже упрощенческими по технике изложения, пока читатель не задумается над словами автора. Это волшебный фонарь Курта, его Конфидо, который неустанно отображает причуды и загадки человеческого поведения, но с неизменной долей юмора и снисходительности.

Открытие этих образчиков винтажного Воннегута продемонстрировало, что легкость всегда была отличительной особенностью его стиля, подтвердило долговечность его таланта, стало подарком для всех нас – друзей и читателей, которые наслаждаются блистательным «джиу-джитсу» Курта Воннегута и его искусством.

Письмо Курта Воннегута-мл. Уолтеру Миллеру, 1951[2]

А/я 37

Алплаус, Нью-Йорк

11 февраля 1951

Дорогой Миллер.

Несколько разрозненных мыслей о том, что мне хотелось бы добавить к моему последнему письму. Речь пойдет о школе: школе живописи, школе поэзии, школе музыки, школе сочинительства. После войны я пару лет учился в магистратуре антропологического факультета Чикагского университета. Под впечатлением от яркого и невротического преподавателя по фамилии Слоткин я заинтересовался самим понятием школы (сейчас объясню, что я имею в виду) и решил писать диссертацию на эту тему. Я сочинил около сорока страниц о парижской школе кубизма, но затем преподаватели посоветовали мне выбрать тему, теснее связанную с антропологией. Мне достаточно твердо заявили (Слоткин промолчал), что нет ничего увлекательнее индейской Пляски духов 1894 г. Вскоре после этого у меня закончились деньги, я поступил на работу в «Дженерал электрик», и диссертация о Пляске духов (хоть и чертовски увлекательной) так и не продвинулась дальше предварительных выписок.

Однако замечание Слоткина о важности школы мне запомнилось и кажется теперь уместным по отношению к тебе, ко мне, Ноксу, Маккуэйду и всем остальным, чья литературная судьба нам небезразлична. Слоткин говорил: ни один человек, достигший величия в искусстве, не сделал это в одиночку: он был лучшим из тех, кто думал примерно так же. Это в высшей степени справедливо для кубистов, а Слоткин приводил убедительные доказательства применимости своего тезиса к Гёте, Торо, Хемингуэю и кому угодно.

Если это и не на 100% справедливо, но все же интересно – и, возможно, полезно.

Школа, говорил Слоткин, дает человеку фантастический заряд мужества, который нужен, чтобы внести в культуру нечто новое. Она дает ему боевой дух, чувство солидарности, ресурсы многих мозгов и – возможно, самое главное – уверенную предвзятость. (Мое изложение сказанного Слоткином четыре года назад крайне субъективно – можно считать, что это мнение Воннегута, производное от Слоткина.) Что касается предвзятости: я убежден, что в искусстве ни черта не добьешься, если будешь проявлять мягкость и благоразумие, уважать все точки зрения, прощать все грехи.

Слоткин также говорил, что человек искусства волей-неволей принадлежит к какой-либо школе – хорошей или плохой. Я не знаю, к какой школе принадлежишь ты. Моя в данное время включает Литтаэура и Уилкинсона (моих агентов), а также Бергера – и больше никого. Поскольку никто другой меня не поддерживает, я пишу для них высококачественную глянцевую трескотню.

Уже пять недель я предоставлен сам себе. Переписал повесть, сочинил материал на подверстку и пару рассказов по пять тысяч слов. Вероятно, что-то удастся продать. Сегодня воскресенье, и уже начинают появляться вопросы: что я начну завтра? Кажется, я знаю ответ. А еще я знаю, что ответ неправильный. Я начну то, что удовлетворит «Литтаэур и Уилкинсон, инк.», «Бергера» и (дай-то Бог)«Мэтро-Голдвин-Майер».

Очевидная альтернатива – это, конечно, удовлетворить «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер». Для этого нужно сочинить нечто модное, в стиле такого-то или такого-то, и я мог бы это сделать. Я сказал, мог бы. Это почти равносильно присоединению к одной из множества школ, возникших десять, двадцать, тридцать лет назад. Кайф состоит, как правило, в том, чтобы сбыть правдоподобную подделку. И разумеется, если ты печатаешься в таких изданиях, как «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер», ты, черт побери, писатель, потому что все так говорят. Неважная конкуренция солидным чекам от глянцевых журналов. Не в силах устоять перед искушением, я выбираю деньги.

Итак, сказав все это, на каком свете я нахожусь? Если я не ошибаюсь, в Алплаусе, Нью-Йорк, с желанием где-нибудь найти вдохновение, уверенность, оригинальность и свежий взгляд. Как говорил Слоткин, все это коллективные продукты. Это вопрос поиска не мессии, а группы, которая его создаст, – тяжелая работа, требующая много времени.

Если подобное где-то происходит (не в Париже, утверждает Теннесси Уильямс), я бы хотел к этому присоединиться. Готов отдать правую руку в обмен на вдохновение. Бог свидетель, писать есть о чем – и теперь явно больше, чем прежде. Однако на тебя надежды нет, на меня надежды нет, ни на кого надежды нет – так мне кажется.

Если Слоткин прав, смерть института дружбы, вероятно, означает смерть новых направлений в искусстве.

Это письмо – сентенциозная чушь, полная жалости к самому себе. Но именно такие письма характерны для писателей; и поскольку я уволился из «ДЭ», то если я не писатель, я никто.

Искренне твой,

ненормальный.

Конфидо[3]

Лето тихо скончалось, и осень, учтивая душеприказчица, собиралась убрать жизнь под надежный замок – пока за ней не явится весна. Эта печальная и сентиментальная аллегория за окном вполне устраивала Эллен Бауэрс, которая рано утром в кухне своего домика готовила завтрак мужу, Генри. Был обычный вторник. Генри принимал холодный душ по другую сторону тонкой стены – и отчаянно фыркал, приплясывал и похлопывал себя по голому телу.

Эллен была жизнерадостная миниатюрная блондинка чуть за тридцать, и даже простецкий халатик ее не портил. Она любила жизнь почти всегда, но сейчас в этой любви преобладало некое чувство, напоминающее заключительные тремоло церковного органа. Сегодня утром ей открылось, что ее муж (хороший человек, что уже само по себе здорово) скоро станет богатым и знаменитым.

Ничего подобного она не ждала, ни о чем таком не помышляла; ее вполне устраивала та малость, какой она владела, да еще невинные приключения духа, например, размышления об осени, которые вообще давались даром. Генри никак нельзя было назвать удачливым дельцом – на этот счет в семье царила полная ясность.

Он тоже не требовал от жизни многого и обладал даром лудить, чинить, что-то мастерить – всевозможные материалы и механизмы в его руках оживали, как по мановению волшебной палочки. Правда, все его чудеса были мелкого масштаба, а работал он лаборантом в компании «Акусти-джем», которая занималась производством слуховых аппаратов. Хозяева ценили Генри, но высоко оплачивать его труд не собирались. Приличных доходов Эллен с Генри и не ждали и успокаивали себя тем, что получать деньги за игру в бирюльки – это вообще большая честь и даже роскошь. На том и сошлись.

Да вот только сошлись ли, размышляла Эллен, глядя на жестяную коробочку и провод с наушником, лежавшие перед ней на столе. Устройство напоминало обычный слуховой аппарат, но являло собой современное чудо, под стать Ниагарскому водопаду или сфинксу. Генри тайком соорудил его во время обеденных перерывов и вчера вечером принес домой. Незадолго до отхода ко сну Эллен посетило вдохновение, и она нарекла коробочку «Конфидо» – в этом слове уютно совмещались конфиденциальный разговор и кличка любимой собаки.

– Что человеку на самом деле нужно – почти больше еды? – с напускной скромностью спросил Генри, первый раз показывая жене свое изобретение. Несмотря на крупный рост и грубоватую внешность, обычно он бывал робок, словно обитатель леса, но тут в нем что-то изменилось, появилась какая-то искра, голос стал зычным. – Как думаешь?

– Счастье, Генри?

– Ясное дело, счастье. А где ключ к счастью?

– Вера в Господа? Ясное будущее, Генри? Здоровье, мой дорогой?

– Какое желание ты видишь в глазах любого прохожего на улице, куда ни посмотри?

– Ну, говори сам, Генри, я сдаюсь, – беспомощно вымолвила Эллен.

– Человеку нужен собеседник! Который его понимает! Вот и все. – Генри поднял со стола Конфидо и махнул им у себя над головой. – Это он и есть.

И вот сейчас, на следующее утро, Эллен отвернулась от окна и робко вставила наушник от Конфидо в ухо. Плоскую металлическую коробочку она прицепила под блузку, проводок упрятала в волосах. В ухе что-то застрекотало, зажужжало – будто рядом расположился назойливый комар.

Она застенчиво прокашлялась, хотя ничего говорить вслух не собиралась, просто, взвесив мысли, подумала:

– Какой ты приятный сюрприз, Конфидо.

– Если и есть человек, который заслуживает перемен к лучшему, так это ты, Эллен, – прошептал Конфидо ей в ухо. Голос был металлический и даже пронзительный – так звучит голос ребенка, когда тот говорит через расческу, обернутую папиросной бумагой. – Тебе столько пришлось перенести, должно и на твоем пути встретиться что-то хорошее.

– Охххх, – подумала Эллен, в мыслях занижая чрезмерно высокую оценку. – Какие уж такие испытания выпали на мою долю? На самом деле путь был и приятный, и легкий.

– Это только с виду, – возразил Конфидо. – А ведь ты во многом себе отказывала.

– Ну, в чем уж таком…

– Ладно, ладно, – согласился Конфидо. – Я тебя понимаю. Но это ведь между нами, а такие вещи надо иногда доставать наружу. Полезно для здоровья. Домишко у вас дрянной, живете в тесноте, твоя душа от этого страдает, и тебе прекрасно это известно, бедная ты моя. И потом женщина ведь переживает, что ее муж начисто лишен честолюбия – значит, он ее не слишком любит. Если бы он только знал, каких сил тебе стоит всегда быть веселой, делать вид, будто все замечательно…

– Ну, подожди, – слабо воспротивилась Эллен.

– Бедняжка, твоему кораблю давно пора зайти в уютную гавань. Лучше поздно, чем никогда.

– Да я особенно и не противилась, – мысленно продолжала упорствовать Эллен. – Генри потому и счастлив, что его не мучает честолюбие, а если счастлив муж, значит, счастливы жена и дети.

– Все равно женщине никуда не деться от мысли, что любовь мужа измеряется его честолюбием, – заявил Конфидо. – Так что ты заслужила этот горшок золота на краю радуги.

– Тут я полностью согласна, – сказала Эллен.

– Я же на твоей стороне, – тепло произнес Конфидо.

В кухню уверенной походкой вошел Генри, грубоватое лицо порозовело от контакта с шершавым полотенцем. Он хорошо выспался и предстал перед женой в новом обличье: Генри-учредитель, Генри-предприниматель, готовый поднять себя к звездам за собственные подтяжки.

– Любезные господа! – заговорил он с воодушевлением. – Ставлю вас в известность, что через две недели я покидаю компанию «Акусти-джем», чтобы заняться собственным бизнесом и вести собственные исследования. Искренне ваш… – Он заключил Эллен в объятия и принялся раскачивать ее взад-вперед, держа в большущих руках. – Ага! Ты уже пошепталась с новым дружком, верно?

Эллен вспыхнула и быстро выключила Конфидо.

– Какая жуткая штуковина, Генри. Просто бросает в дрожь. Она слышит мои мысли и отвечает на них.

– Вот я и говорю – конец одиночеству! – сказал Генри.

– Прямо какое-то волшебство.

– Вся наша вселенная – волшебство, – торжественно заметил Генри. – Эйнштейн первый тебе об этом скажет. Я всего лишь наткнулся на фокус, который лежал и ждал: когда же меня кто-нибудь подберет? Открытия почти всегда делаются случайно, на этот раз счастливчиком оказался я – Генри Бауэрс.

Эллен захлопала в ладоши.

– Генри, об этом когда-нибудь кино снимут!

– А русские заявят, что первыми изобрели они. – Генри засмеялся. – Да на здоровье. Я буду великодушен. Пожалуйста – поделю рынок с ними. Миллиард долларов от продаж в Америке меня вполне устроит.

– Угу. – Эллен, забывшись от восторга, вдруг представила, что про ее знаменитого мужа сняли фильм, а исполнитель главной роли здорово смахивает на Авраама Линкольна. Взору ее предстал простодушный, отмеченный Богом работяга, в поношенной одежде, он что-то мурлычет себе под нос и колдует над крошечным микрофоном, который позволит ему улавливать едва слышимые шумы в человеческом ухе. А на втором плане сидят коллеги, они играют в карты и посмеиваются над ним – вот, мол, нечего делать, вкалывает в свой обеденный перерыв. Потом он помещает микрофон себе в ухо, соединяет его с усилителем и громкоговорителем – и с удивлением слышит первый шепот Конфидо.

– Здесь, Генри, ты ничего не добьешься, – так сказал Конфидо в первой, не доведенной до ума версии. – В «Акусти-джем» могут пробиться только любители пудрить мозги да кататься за чужой счет. Ты каждый день делаешь дело – а зарплату повышают другим! Пора тебе поумнеть. Да ты в десять раз расторопнее любого в лаборатории! Это несправедливо.

Что Генри сделал дальше? Отсоединил микрофон от громкоговорителя и подключил его к слуховому аппарату. На наушнике закрепил микрофончик, чтобы было чем улавливать голосок, не важно, откуда доносящийся, а для усиления подключил слуховой аппарат. И вот в дрожащих руках Генри оказался Конфидо – лучший друг для всех и каждого, готовый к выходу на рынок.

– Это я без шуток, – заверил Эллен новый Генри. – Миллиард в чистом виде! Прибыль с одного Конфидо – шесть долларов. А теперь умножь на всех жителей США – мужчин, женщин и детей!

– Хотелось бы знать, откуда голос, – заметила Эллен. – А то как-то непонятно. – На миг ей стало слегка не по себе.

Генри отмахнулся от ее вопроса и сел завтракать.

– Уши как-то прицеплены к мозгам, – объяснил он с полным ртом. – Ну, это мы как-нибудь выясним. Сейчас главное, вывести Конфидо на рынок – и начать жить, а не просто существовать.

– Может, это мы? – спросила Эллен. – Голос – это мы сами?

Генри пожал плечами.

– Едва ли это голос Бога, навряд ли это «Голос Америки». Давай спросим у самого Конфидо? Я оставлю его дома, проведешь время в приятном обществе.

– Генри… разве мы с тобой просто существуем?

– Если верить Конфидо – да. – Генри поднялся и поцеловал жену.

– Скорее всего, он прав, – рассеянно пробормотала она.

– А вот теперь, клянусь Богом, мы начнем жить! – воскликнул Генри. – Мы это вполне заслужили. Конфидо так и сказал.

В состоянии легкого транса Эллен накормила детей и отправила их в школу. Она на мгновение очнулась, когда ее восьмилетний сын Пол крикнул, едва вошел в набитый битком школьный автобус:

– Эй! Мой папа сказал, что теперь мы будем богаче Креза!

Автобусная дверь, лязгнув, захлопнулась за ним и его семилетней сестрой, и Эллен вернулась в состояние неопределенности. Она покачивалась в кресле-качалке возле кухонного стола, одолеваемая противоречивыми чувствами. В голове царил сумбур, единственным смотровым оконцем в мир был Конфидо, который расположился возле банки с джемом, в окружении не вымытой после завтрака посуды.

Зазвонил телефон. Генри только что добрался до работы.

– Как дела? – спросил он бодрым тоном.

– Как обычно. Я только что посадила детей в автобус.

– Я имею в виду, как идет первый день с Конфидо?

– Я его еще не включала, Генри.

– Ну, ты уж им займись. Поучаствуй в коммерческом проекте. К ужину надеюсь получить подробный отчет.

– Генри… ты с работы уже ушел?

– Нет еще, по одной простой причине – не добрался до пишущей машинки. – Он засмеялся. – Человек в моем положении не уходит просто так. Он должен написать заявление.

– Генри, может, стоит несколько дней подождать?

– Зачем? – поразился Генри. – Моя позиция – куй железо, пока горячо.

– На всякий случай, Генри. Я тебя прошу.

– А чего бояться? Наша штуковина работает как часы. Это будет похлеще телевидения с психоанализом, вместе взятых. А у них предприятие вполне доходное. Так что не беспокойся. – В голосе зазвучало легкое раздражение. – Включи Конфидо и ни о чем не беспокойся. Он для этого и создан.

– Просто хотелось бы знать о нем побольше.

– Ну да, ну да, – сказал Генри с несвойственным ему нетерпением. – Ладно, ладно, хорошо. До вечера.

Эллен повесила трубку в расстроенных чувствах – у мужа душевный подъем, а она со своими сомнениями. Рассердившись на себя, она тут же решила активно проявить преданность Генри и его изобретению – нацепила Конфидо, сунула в ухо наушник и занялась домашними делами.

«Кто ты все-таки такой? – подумала она. – Что вообще такое Конфидо?»

– Для тебя я – способ разбогатеть, – ответил Конфидо. Как поняла Эллен, ничего другого сообщать о себе он не собирался. В течение дня она задавала этот вопрос несколько раз, и всякий раз Конфидо от ответа уклонялся, обычно переводя разговор на деньги – мол, на них можно купить счастье, что бы кто ни говорил.

– Как сказал Кин Хаббард, – проверещал Конфидо, – бедность не порок, а зря.

Эллен хихикнула, хотя слышала эту цитату раньше.

– Послушай, ты… – начала она. Все ее споры с Конфидо носили исключительно безобидный характер. Говоря о вещах, которые Эллен казались неприятными и неуместными, Конфидо умел сделать так, что она против своей воли с ним отчасти соглашалась.

– Миссис Бауэрс, Эллен, – раздался голос с улицы. Это была миссис Финк, соседка Бауэрсов, ее подъездная дорожка шла как раз мимо бауэрсовской спальни. Сейчас миссис Финк остановила свою новую машину как раз у Эллен под окном.

Эллен перегнулась через подоконник.

– Ого, – воскликнула она. – Вы чудесно выглядите. Новое платье? Прекрасно подходит к вашему цвету лица. Многим женщинам оранжевое не идет.

– Идет только тем, у кого цвет лица – колбасный, – прокомментировал Конфидо.

– И прическа новая. Мне очень нравится. Для овального лица – то, что нужно.

– Как заплесневелая купальная шапочка, – уточнил Конфидо.

– Я еду в город – подумала, может, вам что-нибудь нужно? – осведомилась миссис Финк.

– Спасибо, вы очень любезны, – сказала Эллен.

– А мы-то думали, что она хотела похвастаться перед нами своей новой тачкой, новыми шмотками и новой укладкой, – добавил Конфидо.

– Я решила, надо привести себя в порядок – Джордж пригласил меня пообедать в «Бронзовом зале», – пояснила миссис Финк.

– Правильно, должен же человек хоть иногда отвлекаться от своей секретарши – пусть даже на собственную жену, – заметил Конфидо. – Надо временами брать отпуск друг от друга – это помогает сохранить и укрепить чувство.

– Вы не одна, дорогая? – спросила миссис Финк. – Я вас от чего-то отрываю?

– Что? – с отсутствующим видом пробормотала Эллен. – Не одна? Нет, я одна.

– Мне показалось, вы к кому-то или к чему-то прислушивались.

– Правда? – удивилась Эллен. – Странно. Это вы что-то такое вообразили.

– У нее воображение как у тыквы, – вставил Конфидо.

– Ладно, я помчалась, – сказала миссис Финк, врубая мощный двигатель.

– Ничего странного, что вы пытаетесь удрать от себя, – сказал Конфидо. – Только от себя не убежишь, даже на «бьюике».

– Пока, – попрощалась Эллен. – Она очень милая, – мысленно сообщила она Конфидо. – Не знаю, зачем ты о ней столько гадостей наговорил.

– Ха-аа, – проворчал Конфидо. – Да весь смысл ее жизни: дать другим женщинам понять, что красная цена им – два цента.

– Хорошо, допустим даже, что это так, – примирительно сказала Эллен, – но у бедняжки за душой ничего другого нет, и вообще она безобидная.

– Безобидная? – переспросил Конфидо. – Она безобидная, ее мошенник муж тоже безобидный и тоже бедняжка, все вокруг безобидные. Вот ты пришла к этому великодушному выводу – а что остается себе? Какие мысли ты оставляешь для себя?

– Я больше не хочу тебя слушать, – сказала Эллен и потянулась к наушнику.

– Почему? – спросил Конфидо. – Мы же прекрасно проводим время. – Он хохотнул. – Слушай, вот уж эти старые ханжи и склочницы, вроде ее величества мадам Финк, лопнут от зависти, когда вам для разнообразия улыбнется удача. А? Увидят, что, в конце концов, победа приходит к честным и порядочным людям.

– К честным и порядочным?

– К вам с Генри, Господи Боже, – объяснил Конфидо. – Вот к кому. К кому же еще?

Рука Эллен прервала движение к наушнику. Потом снова поднялась, но уже без угрозы, а просто взять веник.

– А насчет мистера Финка и его секретарши – это грязные сплетни, – подумала она.

– Да? – поразился Конфидо. – Между прочим, дыма без огня…

– И никакой он не мошенник.

– Посмотри в эти бегающие, тусклые голубые глазки, на эти жирные губы, созданные для сигар, – говоришь, не мошенник?

– Ладно, – подумала Эллен. – Хватит. Ведь нет абсолютно никаких доказательств…

– В тихом омуте черти водятся, – сообщил Конфидо. Некоторое время он молчал. – Это я не только про Финков. Весь ваш квартал – тихий омут. Честное слово, кто-то должен обо всем этом книгу написать. Начать хотя бы с угла – Крамеры. Посмотришь на нее – тишайшее, благовоспитанное создание…

– Мама! Мама! – позвал ее сын несколько часов спустя. – Мама! Ты заболела? Мама!

– Теперь на очереди – Фицгиббонсы, – продолжал откровенничать Конфидо. – Этот бедненький, высохший коротышка-подкаблучник…

– Мама! – снова крикнул Пол.

– Ой! – воскликнула Эллен, открывая глаза. – Ты меня напугал. А почему вы не в школе? – Она сидела в кухонном кресле-качалке, слегка одурманенная.

– Так уже четвертый час, мама. А ты не знала?

– Господи, уже так поздно? День пролетел, а я и не заметила.

– Мама, а можно мне послушать? Можно, я послушаю Конфидо?

– Это не для детей, – возразила Эллен в легком замешательстве. – Так что нельзя. Конфидо – только для взрослых.

– А посмотреть на него можно?

Собрав волю в кулак, Эллен отцепила Конфидо от блузки, вынула наушник из уха и положила на стол.

– Вот, пожалуйста. Смотреть тут особенно не на что.

– Надо же, вот так просто лежит миллиард долларов, – негромко произнес Пол. – А с виду и не скажешь. Целый миллиард! – Он с большой степенью достоверности копировал вчерашнее поведение отца. – А мотоцикл мне купите?

– Всему свое время, Пол, – сказала Эллен.

– А почему ты до сих пор в халате? – поинтересовалась ее дочь.

– Как раз собиралась переодеться, – пояснила Эллен.

Она зашла в спальню – в голове все бурлило от подробностей скандала в семье соседей, о котором она что-то давно слышала, но сейчас Конфидо оживил воспоминания и украсил их живописными деталями, – и тут из кухни донеслись пронзительные вопли.

Она кинулась в кухню и застала там плачущую Сюзан, а рядом Пола – он покраснел, но вид у него был дерзкий. Из уха торчал наушник от Конфидо.

– Пол! – закричала Эллен.

– А мне плевать, – заявил Пол. – Я рад, что послушал. Теперь хоть знаю правду – знаю великую тайну.

– Он меня толкнул, – прорыдала Сюзан.

– А мне Конфидо велел, – сообщил Пол.

– Пол, – заговорила Эллен, охваченная ужасом, – о какой тайне ты говоришь? О какой тайне, милый?

– Я не твой сын, – сказал он угрюмо.

– Конечно, мой!

– Конфидо сказал, что не твой, – повторил Пол. – Он сказал, что я приемный. Что ты любишь только Сюзан, а мне достаются объедки.

– Пол, дорогой мой. Это просто неправда. Клянусь тебе. И я не представляю, что ты имеешь в виду под объедками…

– Конфидо говорит, что это как раз и есть правда, – упрямо повторил Пол.

Эллен оперлась о кухонный стол и потерла виски руками. Вдруг она подалась вперед и выхватила Конфидо из рук Пола.

– Дай сюда этого мерзавца! – велела она. Зажав Конфидо в руке, она решительно вышла на задний дворик.

– Эй! – вскричал Генри, отбивая лихую чечетку перед входной дверью. Шляпу он, в совершенно не свойственной ему манере, ловко швырнул в направлении вешалки. – Угадайте, кто пришел? Кормилец – вот кто!

В пролете кухонной двери появилась Эллен и улыбнулась ему вялой улыбкой.

– Здравствуй.

– Вот молодец, – поприветствовал жену Генри. – У меня для тебя отличные новости. Сегодня великий день! Я больше не работаю! Красота! Они готовы взять меня обратно, когда я только захочу, да вряд ли они такого счастья дождутся.

– Угу, – буркнула Эллен.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – сказал Генри. – Перед тобой человек, свободный как ветер.

– Ага, – хмыкнула Эллен.

Слева и справа от нее появились Пол и Сюзан и безрадостно уставились на отца.

– В чем дело? – спросил Генри. – Я куда пришел – в похоронное бюро?

– Мама его похоронила, папа, – хрипло объявил Пол. – Похоронила Конфидо.

– Правда похоронила, – добавила Сюзан, сама себе удивляясь. – Под гортензией.

– Генри, я не могла поступить иначе, – сказала Эллен в отчаянии, обнимая мужа обеими руками. – Либо он – либо мы.

Генри оттолкнул ее.

– Похоронила, – пробормотал он, покачивая головой. – Похоронила? Если не нравится – можно просто выключить.

Он медленно прошел через дом на задний дворик, домочадцы наблюдали за ним в оцепенении. Никого ни о чем не спрашивая, Генри направился прямо к могиле под кустами.

Он раскопал могилку, извлек на поверхность Конфидо, носовым платком стер с него грязь и сунул наушник в ухо – вскинул голову и стал слушать.

– Все нормально, все хорошо, – сказал он негромко. Потом повернулся к Эллен: – Что такое на тебя нашло?

– Что он сказал? – спросила Эллен. – Что он тебе сказал, Генри?

Он вздохнул, весь вид его говорил о жуткой усталости.

– Сказал, что если на нем не наживемся мы, потом это сделает кто-нибудь другой.

– Пусть наживаются, – согласилась Эллен.

– Но почему? – Генри с вызовом посмотрел на нее, однако его решимость быстро растворилась, и он отвел глаза в сторону.

– Если ты говорил с Конфидо, сам знаешь почему, – сказала Эллен. – Ведь знаешь?

Генри опустил глаза.

– А ведь как это можно продать! – пробормотал он. – Господи, как это можно продать!

– Генри, это прямая телефонная связь с худшим, что в нас есть, – сказала Эллен и разрыдалась. – Такую штуку нельзя давать никому, Генри, никому! Этот голосок и так звучит достаточно громко.

Над двором нависла осенняя тишина, приглушенная преющими листьями… ее нарушал только легкий шелест – это Генри что-то насвистывал сквозь зубы.

– Да, – сказал он наконец. – Знаю.

Он вынул Конфидо из уха и снова аккуратно положил в могилку. Пнул ногой землю, засыпая покойника.

– Что он сказал напоследок, папа? – спросил Пол.

Генри печально ухмыльнулся.

– «Еще увидимся, дурачина. Еще увидимся».

Глуз[4]

Словечко «синопоба», сокращение от «ситуация нормальная – полный бардак», появилось во время Второй мировой войны и продолжает использоваться довольно широко. Родственное ему «глуз», возникшее примерно в то же время, теперь почти забыто. Оно означает «глубочайшая задница» и достойно лучшей судьбы. Особенно полезно оно для описания неурядиц, возникших не по злому умыслу, а в результате административных сбоев в какой-либо большой и сложной организации.

Так, например, Мелч Рохлер угодил в глуз, работая в «Дженерал фордж-энд-фаундри компани». Он знал это слово – услышал однажды, и сразу понял, что оно облегает его, точно эластичные нейлоновые плавки. Мелч сидел в глузе в Илиумском отделении компании, которое состояло из пятисот двадцати семи пронумерованных строений. К глузу он пришел классическим путем, то есть стал жертвой временных мер, которые превратились в постоянные.

Мелч Рохлер работал в отделе по связям с общественностью, все сотрудники которого размещались в Строении 22. Но когда Мелч устраивался на службу, в Строении 22 уже не осталось свободных мест, и Мелчу временно выделили стол в кабинете рядом с машинным помещением лифта под самой крышей Строения 181.

Строение 181 не имело никакого отношения к связям с общественностью. За исключением предоставленного самому себе Мелча, здание целиком и полностью принадлежало подразделению, занимавшемуся исследованием полупроводников. У Мелча был общий кабинет – и машинистка – с кристаллографом, доктором Ломаром Хорти. Мелч просидел там восемь лет, чужой для окружающих и призрак для тех, среди кого должен был находиться. Начальство не держало на него зла. О нем просто не вспоминали.

Мелч не увольнялся по простой и вполне уважительной причине – у него на руках была тяжелобольная мать. Но за покорность глузу приходилось платить высокую цену. Мелча одолела апатия, он стал желчным и чрезвычайно замкнутым.

А потом, когда пошел девятый год работы Мелча в компании, а ему самому исполнилось двадцать девять, в дело вмешалась судьба. Она направила жир из кафетерия, расположенного в Строении 181, в шахту лифта. Жир скопился на подъемном механизме, воспламенился, и Строение 181 выгорело дотла.

Но в Строении 22, где должен был сидеть Мелч, по-прежнему не хватало места, и ему временно выделили кабинет в цоколе Строения 523, рядом с последней остановкой автобуса, курсировавшего по территории компании.

В Строении 523 располагался спортивный комплекс.

Одно достоинство у нового кабинета все-таки было: сотрудники посещали комплекс только в нерабочее время и по выходным, так что в служебные часы никто не плавал, не играл в боулинг, не танцевал и не закидывал мяч в баскетбольную корзину у Мелча над головой. Звуки веселья его не только отвлекали бы, но и дразнили, что было бы совсем невыносимо. Все эти годы у Мелча, ухаживавшего за больной матерью, не оставалось времени для развлечений.

Еще одна приятная перемена заключалась в том, что Мелч наконец-то стал начальником. В своем спортивном комплексе он был настолько изолирован от остальных, что не мог пользоваться услугами чужой машинистки. Ему теперь полагалась собственная.

Мелч сидел в своем новом кабинете, прислушиваясь к стуку капель из протекающего душа за стенкой, и ждал прихода новой барышни.

Было девять часов утра.

Мелч вздрогнул: наверху гулко хлопнула входная дверь. Наверное, в здание вошла новая машинистка, потому что больше ни у кого в мире не могло быть здесь никаких дел.

Мелчу не было нужды вести девушку через баскетбольную площадку, мимо дорожек для боулинга, потом вниз по металлической лестнице и дощатому настилу к своему кабинету. Сотрудники административно-хозяйственного отдела обозначили путь стрелками, на каждой из которых имелась надпись: «Отдел по связям с общественностью, сектор общих ответов».

Сектором общих ответов отдела по связям с общественностью на протяжении всей своей нелепой карьеры в компании был Мелч. Он отвечал на письма, адресованные просто «Дженерал фордж-энд-фаундри компани», которые логика не позволяла направить никакому конкретному подразделению. Половина таких писем были просто бессмысленными. Мелчу вменялось в обязанность вежливо отвечать даже на самые глупые и бессвязные письма, демонстрируя то, что неустанно демонстрировал отдел по связям с общественностью – у «Дженерал фордж-энд-фаундри компани» сердце большое, как целый мир.

Мелч услышал, как новая барышня осторожно спускается по лестнице. Вероятно, она не очень доверяла указателям. Ее шаги были нерешительными и временами слишком легкими, словно девушка шла на цыпочках.

Послышался скрип двери, на который тут же отозвалось какое-то жуткое, неестественное эхо, многократно отраженное эхо. Девушка свернула раньше времени и по ошибке открыла дверь в плавательный бассейн.

Отпущенная на свободу дверь с громким стуком захлопнулась.

Девушка снова пошла, теперь уже правильной дорогой. Деревянный настил скрипел и хлюпал у нее под ногами. Она постучала в дверь сектора общих ответов отдела по связям с общественностью.

Мелч открыл.

И замер, как громом пораженный. Ему улыбалась самая жизнерадостная и самая хорошенькая девушка из всех, каких он когда-либо видел. Новехонькая, свежеотчеканненая особа женского пола никак не старше восемнадцати лет.

– Мистер Рохлер? – спросила она.

– Да? – сказал Мелч.

– Я Фрэнсин Пефко. – С очаровательной скромностью она склонила свою милую головку. – Вы мой новый начальник.

От смущения Мелч почти лишился дара речи, поскольку в секторе общих ответов такой девушке было явно не место. Мелч предполагал, что ему пришлют унылую и скучную женщину, работящую, но ограниченную, которая с мрачной покорностью смирится с никчемным начальником и убогой обстановкой. Он не принял в расчет перфокарточную машину отдела кадров, для которой девушка – просто девушка.

– Входите… входите, – растерянно пробормотал Мелч.

Фрэнсин вошла в жалкий тесный кабинет, по-прежнему улыбаясь, излучая оптимизм и здоровье. Она явно только что устроилась на работу в компанию, поскольку принесла с собой все брошюры, которые в первый день выдают новичкам.

И подобно многим девушкам в свой первый рабочий день, Фрэнсин оделась – по выражению одной из брошюр – чересчур нарядно. Каблуки ее туфель были слишком тонкими и высокими. Платье легкомысленное и дерзкое, с целым созвездием сверкающей бижутерии.

– Здесь мило, – сказала она.

– Правда? – удивился Мелч.

– Это мой стол? – спросила девушка.

– Да, – подтвердил Мелч. – Ваш.

Фрэнсин пружинисто опустилась на вращающийся стул, сдернула чехол с пишущей машинки, скользнула пальцами по клавишам.

– Я готова приступить к делу, как только вы скажете, мистер Рохлер, – сообщила она.

– Да… конечно, – кивнул Мелч.

Он боялся приступать к делу, потому что не находил способа представить свою работу в выгодном свете. Стоит им начать, и это юное существо поймет всю бесконечную никчемность самого Мелча и его служебных обязанностей.

– Это первая минута первого часа первого дня моей первой в жизни работы, – объявила Фрэнсин. Глаза ее сияли.

– Правда? – спросил Мелч.

– Да, – подтвердила Фрэнсин.

Потом, сама того не подозревая, Фрэнсин Пефко произнесла несколько слов, необыкновенная поэтичность которых потрясла Мелча. Эта фраза с безжалостностью великой поэзии напомнила Мелчу, что его главные опасения относительно Фрэнсин носят не производственный, а эротический характер.

Фрэнсин сказала вот что:

– Я пришла сюда прямо из «цветника».

Она имела в виду всего лишь центр приема и распределения, созданный компанией для новых сотрудниц и немедленно получивший название «цветник».

Однако воображению Мелча предстал благоуханный сад, где хорошенькие молодые женщины вроде Фрэнсин раскрываются на клумбах, как бутоны, тянут головки к солнцу, добиваясь внимания энергичных и успешных молодых людей. Такие прекрасные существа не могли иметь ничего общего с мужчиной, который давно и безнадежно сидел в глузе.

Мелч с беспокойством посмотрел на Фрэнсин. Она, такая свежая и желанная, только что из «цветника», совсем скоро обнаружит, насколько жалкая работа у ее начальника. А еще она поймет, что ее начальника не назовешь настоящим мужчиной.

Обычно по утрам рабочая нагрузка сектора общих ответов составляла примерно пятнадцать писем. В то утро, когда к работе приступила Фрэнсин Пефко, ответа ждали всего три письма.

Одно было от мужчины из психиатрической лечебницы. Он утверждал, что вычислил квадратуру круга. За это он хотел сто тысяч долларов и свободу. Второе письмо прислал десятилетний мальчик, желавший стать пилотом первой ракеты, которая полетит на Марс. В третьем письме женщина жаловалась, что не может отучить свою таксу лаять на пылесос компании «Дженерал фордж-энд-фаундри».

К десяти часам Мелч и Фрэнсин разделались со всеми тремя письмами. Фрэнсин подшила их в папку вместе с копиями вежливых ответов Мелча. В шкафу для хранения документов больше ничего не было. Все старые папки сектора общих ответов погибли при пожаре в Строении 181.

В работе наступило временное затишье.

Фрэнсин едва ли могла заняться чисткой пишущей машинки – новенький механизм и так сверкал. Мелчу было трудно с серьезным видом рыться в бумагах, поскольку у него на столе лежал всего один документ: краткое напоминание, что начальники должны решительно бороться с перерывами на кофе.

– Пока все? – спросила Фрэнсин.

– Да, – ответил Мелч. Он вглядывался в лицо девушки – не мелькнет ли на нем насмешливое выражение. Но ничего не заметил. – Вы… так уж вышло, что сегодня мало работы, – сказал он.

– Когда приходит почтальон? – спросила Фрэнсин.

– Почтовая служба не забирается в такую даль, – сказал Мелч. – Когда я утром иду на работу, а потом возвращаюсь с обеда, то беру наши письма в почтовом отделении компании.

– А, – произнесла Фрэнсин.

Протекающие головки душа за стенкой вдруг решили шумно вдохнуть. Потом их носовые ходы, похоже, прочистились, и стук капель возобновился.

– Наверное, у вас временами бывает много работы, мистер Рохлер? – с трепетом спросила Фрэнсин; перспектива кипучей деятельности вызывала у нее приятное волнение.

– Бывает довольно много, – подтвердил Мелч.

– А когда к нам приходят люди, что мы для них делаем? – поинтересовалась Фрэнсин.

– Люди? – не понял Мелч.

– Разве у нас не отдел по связям с общественностью? – удивилась Фрэнсин.

– Да… – сказал Мелч.

– И когда же приходят люди?

Фрэнсин окинула взглядом свой в высшей степени презентабельный наряд.

– Боюсь, люди так далеко не забираются.

Мелч чувствовал себя хозяином самой долгой и самой скучной вечеринки, которую только можно представить.

– О… – протянула Фрэнсин и посмотрела на окно комнаты. Из окна, находившегося в восьми футах над полом, открывался вид на изнанку конфетной обертки, лежащей в проходе между зданиями. – А как же люди, с которыми мы работаем? – спросила девушка. – Разве они не снуют весь день туда-сюда?

– Боюсь, мы больше ни с кем не работаем, мисс Пефко, – сказал Мелч.

– О… – произнесла Фрэнсин.

Сверху послышался устрашающий хлопок паропровода. Огромная батарея отопления в крошечном кабинете принялась шипеть и плеваться.

– Почему вы не читаете брошюры, мисс Пефко? – спросил Мелч. – Может, вам стоит с ними ознакомиться?

Фрэнсин кивнула, желая угодить начальнику. Потом немного подумала и начала улыбаться. Натянутая улыбка была первым признаком того, что Фрэнсин считает новое место работы не таким уж веселым. Читая брошюры, она слегка нахмурилась.

На стене тикали часы. Каждые тридцать секунд раздавался щелчок, и минутная стрелка почти незаметно сдвигалась. До обеда оставался час и пятьдесят одна минута.

– Ха, – фыркнула Фрэнсин, комментируя что-то из прочитанного.

– Прошу прощения? – сказал Мелч.

– Здесь каждую пятницу вечером устраиваются танцы – прямо в этом здании, – объяснила Фрэнсин, отрывая взгляд от брошюры. – Вот почему наверху все так разукрашено, – прибавила она.

Девушка имела в виду, что на баскетбольной площадке были развешены японские фонарики и серпантин. По всей вероятности, следующая вечеринка планировалась в деревенском стиле, потому что в углу стоял настоящий стог сена, а на стенах в художественном беспорядке висели тыквы, сельскохозяйственные орудия и снопы из кукурузных початков.

– Я люблю танцевать, – сообщила Фрэнсин.

– Угу, – промямлил Мелч. Он никогда не танцевал.

– Вы с женой много танцуете, мистер Рохлер? – спросила Фрэнсин.

– Я не женат, – сказал Мелч.

– О! – Фрэнсин зарделась и, поджав губы, снова уткнулась в брошюру. Когда краска сошла с ее щек, она подняла голову. – Вы играете в боулинг, мистер Рохлер?

– Нет, – тихим, напряженным голосом сказал Мелч. – Я не танцую. Я не играю в боулинг. Боюсь, я почти ничем не занимаюсь, кроме ухода за матерью, которая болеет уже много лет.

Мелч закрыл глаза. Укрывшись за пурпурной тьмой опущенных век, он размышлял о жестокости жизни – о том, что жертвы не зря называются жертвами. Заботясь о больной матери, он многого лишился.

Открывать глаза не хотелось, поскольку Мелч знал: то, что он увидит на лице Фрэнсин, ему не понравится. Он не сомневался, что на ангельском личике Фрэнсин будет написана самая жалкая из всех положительных оценок – уважение. А к уважению неизбежно примешается желание оказаться как можно дальше от этого неудачливого и скучного мужчины.

Чем больше Мелч думал о том, что увидит, открыв глаза, тем меньше ему хотелось их открывать. Часы на стене вновь щелкнули, и Мелч понял: еще тридцати секунд пристального взгляда мисс Пефко ему не выдержать.

– Мисс Пефко, – произнес он, не открывая глаз. – Не думаю, что вам здесь понравится.

– Что? – сказала Фрэнсин.

– Возвращайтесь в «цветник», мисс Пефко, – сказал Мелч. – Расскажите там о ненормальном, которого вы нашли в подвале Строения 523. Потребуйте нового назначения.

Мелч открыл глаза.

Лицо Фрэнсин было бледным и напряженным. Удивленная и испуганная, она едва заметно покачала головой.

– Вы… я вам не понравилась, мистер Рохлер? – спросила девушка.

– Дело совсем не в этом. – Мелч встал. – Просто уходите отсюда – ради собственного блага.

Фрэнсин тоже встала, продолжая качать головой.

– Тут не место для такой милой, умной, работящей и очаровательной девушки, как вы, – нервно сказал Мелч. – Останетесь здесь – сгниете!

– Сгнию? – повторила Фрэнсин.

– Как я, – сказал Мелч. Путаясь в словах, он изложил историю своей жизни в глузе. Потом, красный как рак и опустошенный, повернулся спиной к Фрэнсин. – Прощайте, мисс Пефко, – сказал он. – Был чрезвычайно рад с вами познакомиться.

Фрэнсин неуверенно кивнула. Она ничего не ответила. Часто моргая, собрала вещи и вышла.

Мелч снова сел за стол и закрыл лицо руками. Он прислушивался к удаляющимся шагам мисс Пефко и ждал громкого, гулкого хлопка входной двери, который скажет, что мисс Пефко навсегда ушла из его жизни.

Он все ждал и ждал буханья двери, пока не стало ясно, что Фрэнсин умудрилась выйти беззвучно.

А потом он услышал музыку.

Это была запись популярной песенки, дешевой и глупой, но многократное эхо в пустых помещениях Строения 523, накладываясь само на себя, сделало мелодию таинственной, фантастической и волшебной.

Мелч поднялся наверх, навстречу музыке. Он обнаружил ее источник – большой проигрыватель у стены гимнастического зала. Мелч слабо улыбнулся. Значит, музыка была маленьким прощальным подарком от Фрэнсин.

Он подождал, пока закончится пластинка, потом выключил проигрыватель. Вздохнул и обвел взглядом украшения и игрушки.

Если бы Мелч поднял взгляд до уровня балкона, то увидел бы, что Фрэнсин еще не ушла. Она сидела в кресле первого ряда, облокотившись на перила из труб.

Но Мелч не смотрел наверх. Думая, что в зале больше никого нет, он уныло попытался сделать несколько танцевальных па – без всякой надежды на успех.

И тут Фрэнсин заговорила:

– Помогло?

Мелч испуганно поднял голову.

– Помогло? – повторила она.

– Помогло? – переспросил Мелч.

– Музыка подняла вам настроение? – пояснила Фрэнсин.

Мелч обнаружил, что не знает, как ответить на этот вопрос.

Фрэнсин не стала дожидаться ответа.

– Я подумала, что музыка вас немного развеселит, – сказала она. Потом покачала головой. – Конечно, я не надеялась что-то изменить. Просто… – Девушка пожала плечами. – Понимаете… а вдруг она хоть немного поможет.

– Это… спасибо за заботу, – промямлил Мелч.

– Помогло? – спросила Фрэнсин.

Мелч задумался и дал честный ответ – неопределенный.

– Да… – сообщил он. – Я… думаю, помогло. Немного.

– Можно всегда включать музыку, – сказала Фрэнсин. – Здесь тонны пластинок. И я подумала, что музыка – это еще не все.

– Да? – сказал Мелч.

– Вы можете плавать, – заявила Фрэнсин.

– Плавать? – изумился Мелч.

– Именно, – подтвердила Фрэнсин. – Будете как голливудская кинозвезда в собственном бассейне.

Мелч улыбнулся ей – первый раз за время знакомства.

– Наверное, когда-нибудь я так и сделаю, – сказал он.

Фрэнсин перегнулась через перила.

– Почему когда-нибудь? – спросила она. – Если вам так грустно, почему бы не поплавать прямо сейчас?

– В рабочее время? – удивился Мелч.

– Но ведь вам теперь все равно нечего делать, правда? – сказала Фрэнсин.

– Нечего, – согласился Мелч.

– Тогда вперед, – сказала Фрэнсин.

– У меня нет плавок, – возразил Мелч.

– И не нужно, – сказала Фрэнсин. – Плавайте голышом. Я не буду подглядывать, мистер Рохлер. Останусь здесь. Вам понравится, мистер Рохлер. – Фрэнсин теперь демонстрировала Мелчу новые качества своего характера, о которых он еще не догадывался. Силу и твердость. – А может, вам не стоит плавать, мистер Рохлер, – саркастически прибавила она. – Может, вам так нравится быть несчастным, что вы ничего не станете менять.

Мелч стоял у края плавательного бассейна, смотрел на одиннадцать футов прохладной воды. Он был голый и сам себе казался костлявым и бледным. И еще он чувствовал себя последним дураком. Только последний дурак может пойти на поводу у восемнадцатилетней девушки, подчиняясь ее логике.

Гордость заставила Мелча повернуться спиной к бассейну. Он направился в раздевалку, но логика Фрэнсин вернула его обратно. Прохладная, глубокая вода, несомненно, была воплощением удовольствия и благополучия. Если он теперь откажется нырнуть в это хлорированное блаженство, тогда он и вправду презренное существо, человек, которому нравится быть несчастным.

Мелч прыгнул.

Прохладная, глубокая вода не подвела его. Она приятно взбодрила, смыла ощущение бледности и костлявости. Когда Мелч первый раз вынырнул на поверхность, его легкие распирала мешанина из смеха и криков. Он залаял, словно собака.

Звук Мелчу понравился, и он полаял еще немного. А потом услышал ответный лай, далекий и гораздо более тонкий. Фрэнсин услышала его и залаяла ему в ответ в вентиляционное отверстие.

– Помогло? – крикнула она.

– Да! – без стеснения и колебаний ответил Мелч.

– Как вода? – спросила Фрэнсин.

– Чудесно! – крикнул Мелч. – Нужно только решиться.

Мелч вновь поднялся в гимнастический зал первого этажа, полностью одетый, ощущая бодрость и силу. И вновь его вела музыка.

Фрэнсин, сбросив туфли, танцевала на баскетбольной площадке – серьезно, с уважением к грации, которой одарил ее Бог.

Послышались фабричные гудки – одни близко, другие далеко, но все они звучали печально.

– Обеденный перерыв, – сказал Мелч, выключая проигрыватель.

– Уже? – удивилась Фрэнсин. – Так быстро.

– Что-то странное случилось со временем, – подтвердил Мелч.

– Знаете, – сказала Фрэнсин, – если вы захотите, то сможете стать чемпионом компании по боулингу.

– В жизни не играл в боулинг, – признался Мелч.

– А теперь можете играть, – сказала Фрэнсин. – Сколько угодно. Вообще-то вы можете стать универсальным спортсменом, мистер Рохлер. Вы еще молодой.

– Наверное, – произнес Мелч.

– В углу я нашла целую груду гантелей, – сообщила Фрэнсин. – Если каждый день понемногу упражняться, то со временем вы станете сильным, как бык.

Взбодрившиеся мышцы Мелча приятно напряглись, желая стать сильными, как мышцы быка.

– Наверное, – повторил Мелч.

– Мистер Рохлер, – умоляюще произнесла Фрэнсин, – мне правда нужно возвращаться в «цветник»? Можно я останусь? Когда появится работа, я буду лучшим в мире секретарем.

– Хорошо, – согласился Мелч. – Оставайтесь.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – пропела Фрэнсин. – Я думаю, это лучшее место работы во всей компании.

– Может быть, – удивленно протянул Мелч. – Я… вы не пообедаете со мной?

– Ой, сегодня не могу, мистер Рохлер, – сказала она. – Простите.

– Наверное, вас ждет молодой человек, – сказал Мелч; ему вновь стало грустно.

– Нет, – ответила Фрэнсин. – Мне нужно в магазин. Хочу купить себе купальный костюм.

– Думаю, мне он тоже не помешает.

Из здания они вышли вместе. Дверь захлопнулась за ними с оглушительным грохотом.

Оглянувшись на Строение 523, Мелч что-то тихо произнес.

– Вы что-то сказали, мистер Рохлер? – спросила Фрэнсин.

– Нет, – ответил Мелч.

На самом деле он сказал себе одно-единственное слово: «Рай».

Кричать о ней на всех перекрестках[5]

Книгу я прочел. Полагаю, в Вермонте все ее прочли, узнав, что Город ханжей – это на самом деле Крокерс-фолз.

Книжка не такая уж и неприличная, в наши дни и похуже пишут. Но из-под пера женщины такой неприличной книги еще не выходило, это точно – потому, наверное, роман и снискал такой успех.

Однажды я познакомился с автором книги – Элси Стрэнг Морган. И с ее мужем, школьным учителем. Я продавал им противоураганные окна и алюминиевые ставни – спустя два месяца после выхода романа. Тогда я еще не прочел его, а на шумиху, которую подняли в прессе, внимания не обращал.

Они жили в огромном запущенном фермерском доме в пяти милях от Крокерс-фолз, то есть в пяти милях от тех людей, которых Элси в своей книге разделала под орех. Обычно я не забираюсь так далеко на юг – клиентов у нашей фирмы там немного. В тот день я возвращался с торгового совещания в Бостоне, увидел большой дом без ставней – вот и решил заглянуть на всякий случай.

Я понятия не имел, чей это дом.

Я постучал, и ко мне вышел молодой человек в халате поверх пижамы. Выглядел он так, словно не брился неделю и примерно столько же не вылезал из пижамы и халата – вид у них был очень обжитой. Глаза молодого человека горели. Передо мной был муж. Ланс Магнум из книги, великий любовник, – правда, в жизни он больше смахивал на великого ненавистника.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Добрый день, – очень недобро ответил он.

– Я проезжал мимо и не мог не заметить, что на вашем прекрасном старом доме до сих пор нет противоураганных окон.

– Попробуйте еще раз.

– Простите? – не понял я.

– Попробуйте не заметить, что на нашем прекрасном старом доме нет противоураганных окон.

– Если вы установите такие окна, знаете, кто за них заплатит? – Это был риторический вопрос, я хотел сам на него ответить: заплатит за них местный торговец топливом, поскольку противоураганные ставни сэкономят вам уйму горючего! Но мистер Морган меня опередил:

– Конечно, знаю – моя жена, – ответил он. – В этом доме только она зарабатывает деньги. Наш добытчик!

– Хм, я не в курсе ваших семейных обстоятельств…

– Неужели? – переспросил он. – А все остальные в курсе. Вы не умеете читать?

– Умею, – ответил я.

– Тогда сбегайте в ближайший книжный, отстегните шесть долларов и прочтите о величайшем любовнике современности – обо мне! – крикнул он и хлопнул дверью.

Поначалу я пришел к выводу, что он спятил, и уже хотел уехать, когда на заднем дворе кто-то закричал. Наверное, я помешал ему убивать жену, и теперь он вернулся к своему занятию, подумал я.

Обежав дом, я увидел, что страшные звуки издает старый ржавый насос.

Впрочем, их могла издавать и женщина, потому что она заставляла кричать насос и, казалось, вот-вот закричит сама. Схватившись за рычаг обеими руками, она рыдала и давила на него всем телом. Вода лилась в переполненное ведро и хлестала на землю. Тогда я еще не знал, что передо мной Элси Стрэнг Морган. Элси Стрэнг Морган не хотелось воды. Ей хотелось тяжелой работы и шума.

Увидев меня, она замерла на месте. Откинула с лица волосы. То была Селеста, разумеется, главная героиня романа. Женщина, не знавшая любви до встречи с Лансом Магнумом, – хотя в жизни она выглядела так, словно опять забыла, что это такое.

– Вы кто? – спросила она. – Судебный пристав или продавец из «Роллс-ройса»?

– Ни то, ни другое, миссис, – ответил я.

– Тогда вы ошиблись адресом. К нам теперь заходит только две категории посетителей: одни хотят отсудить у меня миллион, другие думают, будто я мечтаю жить, как арабский шейх.

– Видите ли, я торгую высококачественным товаром, – заговорил я. – Но товар этот быстро окупается. Я уже говорил вашему мужу…

– Когда?

– Только что… он открыл мне дверь.

Она удивилась.

– Поздравляю!

– Простите?

– Вы первый человек, с которым он общался после увольнения из школы, – пояснила Элси.

– Очень жаль, что его уволили…

– Вы как будто первый раз об этом слышите.

– Видите ли, я не местный, – начал оправдываться я, – живу на севере штата.

– О его увольнении знают все – от Чикахомини до Бангкока, – сказала она и вновь зарыдала.

Теперь я твердо уверился, что спятили оба: и муж, и жена. А если у них есть дети, то и они наверняка съехали с катушек. Вряд ли здесь можно найти надежных плательщиков по кредиту за противоураганные окна. Хорошенько оглядевшись по сторонам, я усомнился, что в этом доме хватит денег на первый взнос. Во дворе я заметил несколько цыплят на три доллара, «шевроле» за пятьдесят долларов и выстиранную одежду на сушилке. Наряд Элси – синие джинсы, кеды и шерстяная рубашка – в общей сложности стоил не больше полутора долларов на благотворительной распродаже в пожарной части.

– Миссис, – сказал я, готовясь уходить, – я вам очень сочувствую и был бы рад помочь, честное слово. Вы знаете, со временем все наладится, и тогда я с удовольствием покажу вам настоящий «Роллс-ройс» на рынке противоураганных окон, наши великолепные рамы «Американ три-трак» из анодированного алюминия, с убирающимися ставнями – очень прочными и долговечными.

– Погодите! – крикнула она, когда я отвернулся.

– Слушаю, мэм.

Тут она схватила рычаг насоса и опять выжала из него душераздирающий крик.

Многие спрашивают меня, какая она в жизни: неужели и впрямь такая суровая и могучая, как на задней обложке книги? Не понимаю, из каких соображений она выбрала этот снимок – разве что ей хотелось, чтобы все считали ее дальнобойщиком. В жизни она гораздо привлекательней и женственней – ни капли не похожа на Джимми Хоффу[6].

Центр тяжести у нее низковат, что правда, то правда. Возможно, она чуть полновата, но многим мужчинам это нравится. Самое главное – это ее лицо. Милое, доброе, любящее лицо. В жизни Элси не выглядит так, словно напряженно пытается вспомнить, куда дела свою сигару.

На сей раз насос заверещал так громко, что на шум вышел ее муж. В руке у него была кварта пива.

– Оно уже полное! – крикнул он.

– Что? – не переставая качать, спросила она.

– Ведро полное!

– Плевать!

Тогда он взялся за рычаг и остановил жену.

– Ей нездоровится, – пояснил он мне.

– Да, я богата и знаменита, – кивнула Элси. – И у меня не все дома.

– Я бы на вашем месте поскорей отсюда убрался, – сказал ее муж. – Или посреди следующей книги вы окажетесь в постели с… да бог знает с кем!

– Не будет никакой следующей книги! – крикнула Элси. – И вообще ничего не будет! Я уезжаю отсюда – навсегда! – Она села в «шевроле» и врубила зажигание, но ничего не произошло. Аккумулятор разрядился.

Она тоже разрядилась: закрыла глаза и уронила голову на руль. Складывалось впечатление, что она хочет провести так вечность.

Прошло больше минуты, и ее муж заволновался. Он босиком подошел к автомобилю, и я сразу увидел, как он ее любит.

– Милая? – позвал он. – Сладкая моя?

Она не поднимала головы. Шевелились только ее губы:

– Позвони тому продавцу из «Роллс-ройса». Я хочу «Роллс-ройс». Прямо сейчас.

– Милая? – опять окликнул ее муж.

Она подняла руку.

– Хочу! – Вид у нее стал по-настоящему суровый. – Еще я хочу норковую шубу. Нет, две! Сотню платьев от Бергдорфа Гудмана! Кругосветное путешествие! И бриллиантовую диадему «Картье»! – Она вылезла из машины. Самочувствие ее, очевидно, улучшилось. – Что вы продаете? – спросила она меня.

– Противоураганные окна, – ответил я.

– Их тоже хочу! Противоураганные окна на весь дом!

– Мэм? – переспросил я.

– Вы больше ничего не продаете? На кухне лежит чек на сто шестьдесят тысяч долларов, а вы к нему даже не притронулись.

– Ну… я могу предложить вам противоураганные двери, душевые кабинки и жалюзи.

– Отлично! Беру все! – Она остановилась рядом с мужем и окинула его взглядом. – Может, твоя жизнь и кончена, – заявила она, – а моя только начинается! Может, твоей любви мне больше не видать – если ты вообще меня любил, – но зато у меня будет все, что можно купить за деньги, а это немало!

Она вошла в дом и так хлопнула дверью, что там треснуло стекло.

Ее муж подошел к ведру с водой и вылил в него кварту пива.

– Спиртное не помогает, – сказал он.

– Досадно.

– Что бы вы сделали на моем месте? – спросил он. – Как бы поступили?

– Наверное, рано или поздно совершил бы самоубийство, – ответил я. – Потому что в этом доме творится какое-то безумие. Человеческая психика долго такого не выдержит.

– Хотите сказать, мы ведем себя неразумно? – спросил он. – Что наши беды – надуманные? Да вы хоть на минутку представьте, какому испытанию подверглась наша семья!

– Как же я могу представить, если совсем вас не знаю?

Он не поверил собственным ушам.

– Не знаете? Вы не знаете, как меня зовут? – Он показал пальцем на дверь. – И ее имени тоже не знаете?

– Нет, – сознался я. – Но очень хотел бы, ведь она только что сделала мне самый большой заказ со времен гостиницы «Зеленая гора». Или она пошутила?

Теперь он смотрел на меня как на невероятно красивую диковинку, способную испариться в любую секунду.

– Я для вас – самый заурядный и обыкновенный человек? – уточнил он.

– Да. – Впрочем, это было не совсем так – после концерта, который они мне устроили.

– Заходите, заходите! – воскликнул он. – Чем вас угостить? Пивом? Кофе?

Меня устраивало что угодно. Ланс затолкал меня на кухню: я непременно должен был провести с ним этот день. Первый раз я видел человека, который так истосковался по обычной беседе. Примерно за полчаса мы обсудили все: от любви до литературы.

А потом пришла его жена: в полной боевой готовности к скандалу, самому большому скандалу в ее жизни.

– Я заказала «Роллс-ройс», – заявила она, – и новый аккумулятор для «шевроле». Когда его привезут, я уеду на «шевроле» в Нью-Йорк, а тебе останется «Роллс-ройс» – компенсация за моральный ущерб.

– Да ты с ума сошла, Элси…

– Сошла, но теперь вернулась. Хватит с меня этого безумия. Я начинаю жить!

– Что ж, бог в помощь.

– Рада, что ты нашел себе друга, – сказала Элси, поглядев на меня. – У меня, к сожалению, пока нет друзей, но в Нью-Йорке они появятся – это будут чудесные люди, которые не боятся принимать жизнь такой, какая она есть!

– Ты знаешь, кто этот человек? – спросил ее муж.

– Он хотел продать нам противоураганные окна, – ответила она, а потом обратилась ко мне: – Что ж, ты их продал, мальчик. Целый акр противоураганных окон – надеюсь, они защитят моего первого мужа от простуды. Чтобы покинуть этот жилище с чистой совестью, я должна убедиться, что оно абсолютно безопасно и пригодно для жизни человека, который не вылезает из пижамы.

– Элси, послушай… – начал Ланс. – Этот человек – одно из немногих живых существ на всем белом свете, которые еще не слышали ни про тебя, ни про меня, ни про книгу. Он еще видит в нас обычных людей, а не предмет насмешек, негодования, зависти, бесстыдных сплетен…

Элси Морган обдумала слова мужа. Чем дольше она думала, тем сильнее менялась. Из безумной женщины она превратилась в тихую волоокую домохозяйку.

– Как поживаете? – осведомилась она.

– Хорошо, спасибо, мэм.

– Вы, верно, подумали, что попали в сумасшедший дом.

– Ну что вы, мэм. – Ложь выбила меня из колеи, и я, не зная, куда деть руки, схватился за стоявшую на столе сахарницу. Под ней оказался чек на сто шестьдесят тысяч долларов. Я не шучу, ей-богу: под треснувшей пятнадцатицентовой сахарницей лежал чек, который Элси получила за права на экранизацию романа.

От удивления я сшиб чашку и вылил на чек кофе.

Знаете, сколько человек кинулось его спасать?

Один.

Я.

Я вытащил чек из лужи и обтер, а Элси Стрэнг Морган и ее муж все это время безразлично глазели на меня, ничего не предпринимая. Чек – билет в новую жизнь, полную роскоши и развлечений – значил для них не больше, чем шанс выиграть индейку на деревенской лотерее.

– Вот, – сказал я, передавая чек мужу. – Спрячьте подальше.

– Еще чего! – Он скрестил руки на груди, отказываясь брать чек.

Тогда я протянул его Элси. Она тоже не захотела его взять.

– Отдайте в свой любимый благотворительный фонд, – сказала она. – То, что мне нужно, за деньги не купишь.

– А что тебе нужно, Элси? – спросил ее муж.

– Я хочу, чтобы все стало как раньше, – ответила она, мрачнея, – и как уже никогда не будет. Я снова хочу быть глупенькой, робкой, милой домохозяйкой. Женой школьного учителя, едва сводящего концы с концами. Я хочу опять любить своих соседей, и чтобы они тоже меня любили. Хочу радоваться всяким глупым пустякам – солнцу, подешевевшему мясу, трехдолларовой прибавке к жалованью моего мужа. – Она показала пальцем на окно. – Там сейчас весна. Ручаюсь, все женщины мира ей радуются – кроме меня.

А потом она рассказала про книгу. Рассказывая, она стояла у окна и смотрела на бесполезную весну за окном.

– Мужественный и искушенный жизнью герой романа уезжает из Нью-Йорка в крошечный вермонтский городок – преподавать английский в сельской школе.

– Это я, – пояснил муж. – Она назвала меня Лансом Магнумом вместо Лоренса Моргана, чтобы никто не узнал, а потом описала вплоть до шрамика на переносице. – Он взял из холодильника еще одну бутылку пива. – Понимаете, она сочиняла втихомолку. Я до последнего думал, будто она записывает всякую ерунду – рецепты тортов или еще что, – пока нам не принесли шесть авторских экземпляров ее изданной книги. Возвращаюсь я как-то с работы, а они лежат стопочкой на кухонном столе – шесть экземпляров «Города ханжей», автор – силы небесные! – Элси Стрэнг Морган! – Он сделал большой глоток пива и грохнул бутылкой об стол. – Вокруг разбросаны конфеты, а на стопке лежит шикарная алая роза.

– Герой книги, – сказала Элси Стрэнг Морган, выглядывая в окно, – влюбляется в простую деревенскую девушку, которая безвылазно живет в своем крошечном городке – только раз, еще в школе, они с классом ездили в Вашингтон на фестиваль цветущей вишни.

– Это ты, – сказал ее муж.

– Да, это я… была я. Взяв меня в жены, муж быстро понял, что моя наивность и застенчивость невыносимы.

– В книге? – уточнил я.

– В жизни, в книге – какая разница? – сказал муж. – Знаете, кто главный злодей?

– Нет.

– Жадный банкир по имени Уолкер Уильямс, – ответил за меня он. – А знаете, кто на самом деле заправляет Сберегательным банком Крокерс-фолз?

– Понятия не имею.

– Жадный банкир по имени Уильямс Уолкер! Боже правый, моей жене впору работать в ЦРУ – придумывать новые сверхсложные шифры!

– Ну прости, прости… – пробормотала Элси, но в ее голосе слышалось не только сожаление. Ее браку пришел конец. Всему пришел конец.

– Наверно, я должен сердиться на школьный совет – они все-таки меня уволили! Но я их не виню. Все четверо описаны в книге, да так, что ошибиться невозможно! А даже не будь их в романе, как можно позволить знаменитому сердцееду, беспощадному губителю женщин, и дальше наставлять молодежь? – Он встал за спиной у жены. – Элси Стрэнг Морган, что на тебя нашло? Что тобой двигало?

И вот как она ответила:

– Ты, – тихо проговорила она. – Мною двигал ты. Подумай, какой я была до встречи с тобой. Да я бы ни слова не написала из этой книги: подобные мысли просто не водились в моей голове. Конечно, я слышала про грязные тайны Крокерс-фолз, но меня они не заботили. Ничего вопиюще дурного я в них не видела.

Она повернулась к нему лицом.

– А потом в город явился ты, великий Ланс Магнум, и вскружил мне голову. Ты увидел, что в одном я слишком стеснительна, в другом – консервативна, а в третьем лицемерна. Ради твоей любви я изменилась.

Ты велел мне не бояться жить, и я перестала бояться. Ты велел мне разглядеть истинную сущность моих друзей и соседей – они подлые, жадные, недалекие, ограниченные, – и я увидела их истинную сущность.

Ты велел мне, – сказала жена своему мужу, – не стыдиться любви, а гордиться ею – кричать о ней на всех перекрестках.

И я кричала.

А книгу я написала, чтобы ты понял, как велика моя любовь и сколь многому ты меня научил.

А потом я начала ждать. Я ждала и ждала – хоть самого мизерного намека на то, что тебе все стало ясно, – сказала Элси Стрэнг Морган, – что эта книга не только моя, но и твоя. Я была матерью. Ты был отцом. А книга, с божьей помощью, стала нашим первенцем.

После этой речи я ушел.

Мне бы хотелось услышать, что сказал Ланс Магнум о страшном ребенке, которого прижила от него простая деревенская девушка, однако он попросил меня уйти.

На улице механик менял аккумулятор «шевроле». Тут я понял, что если кто-нибудь из них прыгнет в машину и укатит прочь, то скандальная любовная интрига между Лансом и Селестой закончится здесь и сейчас.

Поэтому я сказал механику, что произошла ошибка и нам вовсе не нужен аккумулятор.

Я от души рад своему поступку: когда я вернулся через два дня, Элси Стрэнг Морган и ее муж все еще были вместе и ворковали друг с другом, точно голубки. Они подписали договор на замену окон и дверей по всему дому – душевые кабинки продать не удалось, поскольку им еще не провели канализацию. Зато «Роллс-ройс» у них уже был.

Пока я замерял окна, муж Элси Стрэнг Морган принес мне кружку пива. Он был в новом костюме и гладко выбрит.

– Смотрю, вы признали отцовство, – заметил я.

– Если б не признал, – ответил он, – то был бы самым жутким ханжой в Городе ханжей. Какой отец откажется от своего ребенка?

Недавно я слышал, что она написала вторую книгу, и мне страшно ее открывать. Говорят, главный герой торгует противоураганными окнами. Он ходит по домам и делает замеры – а книга о том, что он видит внутри.

Закрытый клуб Эда Луби[7]