Позволь ей уйти бесплатное чтение

Москва, 2015 год

– Девчонки, чего скучаем?

Над их столиком бесцеремонно навис некий субъект абсолютно гопнического вида, одетый в олимпийку, спортивные штаны и вязаную шапочку. Две симпатичные студентки привлекли его внимание, когда он возвращался из туалета, и эта личность почему-то вообразила, что будет вполне уместно немного возле них задержаться и завязать лёгкую непринуждённую беседу.

Откровенно говоря, Даша пребывала в наивной уверенности, что подобные утрированно карикатурные типажи давно уже канули в небытие и существуют лишь в туманных воспоминаниях о лихих девяностых да в сериале «Реальные пацаны». Как его вообще пропустили внутрь, неужели охрана не видела, с кем имеет дело?..

– Меня Вован зовут, – отрекомендовалось это нечто. Ну вот, прямо-таки хрестоматийное «меня зовут Вова, я знаю три матерных слова, на этом словарный запас мой исчерпан».4

Коротко переглянувшись, девушки моментально поняли друг друга, и Алёна тут же бросилась грудью на амбразуру.

– С чего вы взяли, что мы скучаем? – холодно вопросила она.

– Не скучаем, – быстро поддержала её Даша, заметно нервничая. – У нас свой… женский разговор. Приватный.

– А можно послушать? – внаглую осклабился этот невозможный тип, даже не думая смущаться. – Интересно же, о чём могут общаться между собой такие клёвые девчонки. О любви, точно ведь?

– Пожалуйста, молодой человек, – произнесла Алёна решительным, но всё-таки чуть дрогнувшим от волнения голосом, – оставьте нас в покое, ладно? Мы правда не нуждаемся в компании. Ни в вашей, ни в чьей-либо другой.

– У-у-у, как ты меня не любишь, – протянул Вован, окидывая девушку откровенным беззастенчивым взглядом. – Чё злая-то такая? Такая красивая – и такая злая… нехорошо. Мужика бы тебе нормального! – и похабно подмигнул.

– Я сейчас обращусь к охране, – снова вмешалась Даша; лицо её от возмущения пошло красными пятнами, – и скажу, что вы доставляете посетителям неудобство своим навязчивым вниманием.

– Фу-ты ну-ты, – заржал тот без тени смущения, – и эта тоже злая! Девчонки, реально вам говорю – всё от этой, как её… неудовлетворённости. Качественный регулярный секс делает людей добрее. Ладно-ладно, сидите, – замахал он руками, когда заметил, что подруги встают, явно собираясь ретироваться. – Нужны вы мне больно, я ж так, просто потрындеть. Не хотите – не надо. Говна-то… – пробормотал Вован напоследок себе под нос, с досадой отходя от их столика и направляясь к своему приятелю, который ждал его в противоположном конце зала.

– Думаешь, он вернётся? – с беспокойством спросила Алёна, глядя ему вслед. – Может, пойдём в другое место? Смотри, у него там друг… такой же «реальный пацан», – она брезгливо поморщилась. Настроение было основательно подпорчено.

Эффектная пышнотелая блондинка Алёна всегда пользовалась успехом у противоположного пола. Правда, в основном её внешность привлекала внимание определённого контингента: лиц кавказской национальности, жителей средней Азии, а также пакистанцев, турок, иранцев, арабов и африканцев. Они буквально не давали девушке прохода, восхищённо свистели ей вслед и пытались завязать знакомство на ломаном русском. Теперь в этот список добавились ещё и гопники… Трагедия заключалась в том, что самой Алёне нравились преимущественно светловолосые интеллигентные мальчики славянского типа, которые в свою очередь не жаловали её вниманием, предпочитая худенькую субтильную брюнетку Дашу.

– Да вот ещё! – фыркнула подруга. – Много чести – сбегать из-за этого урода. Он всё равно уже ушёл.

– Но он же может вернуться, на этот раз со своим «друганом».

Даша покачала головой:

– Не трусь! В случае чего и правда охрану позовём.

– Охрану, – сердито засопела Алёна. – Да эти типы охране ещё при входе на лапу сунули. По-хорошему, их в таком прикиде вообще не должны были сюда пускать!

В это время им принесли заказ – сырную тарелку к вину, а также цезарь с креветками для Даши и фиш-энд-чипс для Алёны. Даша кинула красноречивый взгляд на подругу.

– Ну ладно, – сдалась та, со вздохом косясь на еду. – Посидим ещё немного… Но если что – сразу вызываем охрану и уходим.

Ресторан «Астра» не считался особо статусным или модным, его никогда не включали в рейтинги популярных столичных едален. Это было довольно рядовое заведение, которое не могло похвастаться ни стильным интерьером, ни живой музыкой, ни изысканными блюдами высокой кухни. Однако располагалось оно в центре, при этом цены здесь были очень и очень приятными, порции – большими, а незатейливая еда – вкусной, поэтому недостатка в посетителях никогда не наблюдалось.

Подруги любили бывать в «Астре» по субботам: сбрасывали накопившийся за неделю учёбы стресс, расслабляясь за бокальчиком вина и душевными разговорами. Ночные клубы не любила ни та, ни другая – слишком тесно, шумно, бестолково и утомительно, а небольшой и совершенно не пафосный ресторанчик был идеальным местом для встреч. Летом девушки, дружившие ещё со школы, поступили в разные университеты на противоположных концах Москвы и стали реже видеться, поэтому эти славные девичьи посиделки уже стали их маленькой и милой еженедельной традицией.

Поднеся к губам бокал, Алёна вдруг страшно выпучила глаза и незамедлительно поперхнулась, узрев что-то за подругиной спиной. Даша оглянулась в испуге, пытаясь рассмотреть, что же её так шокировало – очень хотелось верить, что не возвращение чересчур общительного гопника Вована.

– Дашка… Дашка!.. – зашипела Алёна, откашлявшись; глаза её больше не выскакивали из орбит, а сияли как два солнца, озаряя всё вокруг. – Ты только взгляни, кто здесь!

Подруга снова недоумевающе заозиралась по сторонам.

– Кто, где? Какая-то звезда? Хоть подскажи… Не вижу ни одного знакомого лица.

– Да вон же, вон! – Алёна кивнула в сторону двух парней у барной стойки.

– Эти?.. – Даша почувствовала лёгкое разочарование: молодые люди были ей незнакомы. Один блондин, другой шатен с длинными вьющимися волосами. Нет, она определённо видела их впервые в жизни.

– Это же танцовщики из ГАТБ!5 Светленький – Павел Калинин, солист, а этот… как его… точно – Артём Нежданов! – вспомнила подруга. – С ума сойти, не верю глазам своим, это действительно они, а-а-а, держите меня семеро!..

Алёна училась в институте культуры, была страстной поклонницей театрального искусства, в том числе и балета, и искренне полагала, что все остальные обязаны разбираться в этом так же легко и припеваючи, как она сама.

– Извини, но мне их имена ни о чём не говорят, – усмехнулась Даша. – Впрочем, Театр балета же практически за углом… ничего удивительного, что они сюда заглянули.

– Боже, какие они красавчики, – простонала Алёна, пожирая парней глазами. – Как ты думаешь, если я попрошу автограф и совместное селфи, они меня не пошлют? Калинин вообще-то уже звезда, может и послать… Он в прошлом году стал лауреатом «Приза Лозанны».6 Так подойти к ним или нет?

– Не знаю. Неловко как-то. Они, наверное, пришли отдохнуть после спектакля, расслабиться… – неуверенно отозвалась Даша, вновь осторожно покосившись в сторону молодых людей, поскольку пялиться в открытую было неловко. Те оживлённо обсуждали что-то друг с другом, не обращая внимания на происходящее вокруг.

Алёна никак не могла уняться.

– И всё же какие хорошенькие, – с придыханием пропела она. – Просто лапочки! Калинин на ангела похож. А Нежданов… ты только взгляни на эти каштановые кудри до плеч!

И надо же было такому случиться, что в тот самый момент, когда Даша снова обернулась, поддавшись напору Алёны, блондин вдруг отвёл глаза от своего приятеля и упёрся взглядом прямо в неё, а затем весело подмигнул. Даша моментально побагровела, а блондин с улыбкой что-то негромко сказал длинноволосому, после чего на девушек уставились уже оба.

– О май год, я сейчас умру… – еле слышно выдохнула Алёна. – Они на нас смотрят! Как круто! Ы-ы-ы…

Парни уже не просто смотрели – они отлипли от барной стойки и целенаправленно двинулись в их сторону.

***

– Не возражаете, если мы присядем? – белокурый ангел улыбнулся настолько невинно и одновременно обворожительно, что ответить «нет» представлялось абсолютно невыполнимой задачей. В этой просьбе не было агрессивной навязчивости, только милая, хотя возможно и деланая, застенчивость – и оттого происходящее не воспринималось грубым вторжением в личное пространство. Никакой звёздностью здесь и не пахло, что бы там Алёна ни чирикала о том, какая Калинин знаменитость.

– Я – Павел, можно просто Паша, а моего друга зовут Артём…

– …можно просто Тёма или даже Тёмочка! – улыбнулся и длинноволосый, демонстрируя очаровательную ямочку на левой щеке.

Похоже, молодые люди уже распределили девушек между собой: Павел уселся рядом с Дашей, а длинноволосый «Тёмочка» подвинул стул поближе к Алёне. Даша видела, что подруге больше нравится Калинин, но ничего не могла с этим поделать – парни всё решили сами. Откровенно говоря, Даше были одинаково симпатичны и интересны оба, оставалось лишь уповать на то, что Алёна не обидится. Ну надо же, танцоры балета… Раньше ей никогда не приходилось видеть кого-нибудь из представителей этой профессии вживую, да ещё и так близко.

Ребята выглядели молодо – оба едва ли были старше двадцати. То, что издали воспринималось худобой и особой балетной хрупкостью, при ближайшем рассмотрении оказалось сочетанием мышц и костей и выглядело неожиданно красиво. Казалось, что в их телах нет ни капли лишнего, они были словно выточены из камня.

Раньше Даше почему-то представлялось, что все танцовщики, как и спортсмены, – люди весьма недалёкие, едва умеющие внятно связать пару слов и тем более поддержать интересную беседу. Теперь же, слушая, как парни заливаются соловьями – хорошим, грамотным литературным языком, – она корила себя за предвзятость и снобизм. Молодые люди быстро предложили перейти на «ты», и сейчас обе девушки с открытыми ртами слушали весёлые байки из жизни артистов балета.

Оказалось, что парни были официально приняты в штат театра лишь несколько месяцев назад, а до этого танцевали на всемирно известной сцене на контрактной основе, одновременно заканчивая учёбу в хореографической академии при МГАТБ.

– Вы, наверное, постоянно на диете сидите? – бесхитростно спросила Алёна.

Артём взглянул на неё с искренним обожанием:

– Нет, радость моя. Мы в принципе едим всё, энергии нужно очень много. Если выйти на сцену голодным – банально упадёшь в обморок.

– А какая у вас диета?

– Да нет никакой особой диеты, жрём всё, что не приколочено, – Артём расхохотался. – В театре вообще своя пекарня и пирожковый цех, где готовят очень вкусные пирожки с вишней, яблоком и корицей. Видели бы вы, как мы отмечаем премьеры или дни рождения в гримёрных!

– Это, я вам скажу, великолепное зрелище, – подхватил Павел. – Чипсы, солёные орешки, колбаса, сыр, конфеты и пирожные. Ах да, обязательно вино и коньяк…

– Короче, практически никаких ограничений нет, каждый следит за своим состоянием сам, а в целом репетиции и физические нагрузки всё компенсируют, – подытожил Артём.

– Нет, ну ты сделай поправку на наш пол, – со смехом заметил Павел. – С парнями же не нужно выполнять разного рода поддержки. А балеринам, конечно, приходится жёстче контролировать своё питание, – пояснил он, немного виновато взглянув на девушек, словно извиняясь за факт половой дискриминации в балете.

– Вот поэтому они все такие тощие, – с тоской констатировал Артём, и было непонятно, то ли он всерьёз грустит, то ли просто прикалывается. – Для танцев это хорошо, а в жизни я всё-таки предпочитаю немного другой тип и иные формы, – он нежно взял ладошку Алёны в свои руки. Его вообще как будто приклеили к девушке, Павел вёл себя с Дашей куда более сдержанно, чем его друг.

– И ты сейчас станешь убеждать меня, что твой тип – именно я? – кокетливо спросила Алёна, которой явно льстило это откровенное любование.

– Клянусь! – горячо подтвердил Артём. – Я вообще смогу спокойно носить тебя на руках. Сил хватит. Хочешь проверить?

К сожалению, проверить они не успели.

***

– Опаньки, кого я вижу!..

Даша и Алёна вздрогнули, моментально узнав этот развязный тон с нарочитой, показушной ленцой. Голос принадлежал их новому знакомому Вовану, который пытался навязать подругам свою милую компанию каких-то полчаса назад. Сейчас он снова материализовался возле их столика – на этот раз не один, а с приятелем. Взгляды обоих были устремлены на парней-танцовщиков: те почему-то заинтересовали их куда больше девушек.

– А чё это наши сладкие мальчики здесь забыли? – второй тип состроил дурашливо-удивлённую гримасу. – Тут вроде не театр, не бале-э-эт, – издевательски протянул он, делая вид, что его тошнит. – Колготки здесь тоже не выдают, глазки не подкрашивают… ну и вообще гомиков7 не любят.

Даша с Алёной испуганно переглянулись, понимая, что незваные гости целенаправленно нарываются на скандал, откровенно его провоцируя. А значит, мордобоя не избежать…

– Я сейчас вызову охрану, – проблеяла Алёна нерешительно, но её попросту никто не услышал.

– Наверное, ты хотел сказать не «гомиков», а «гопников»? – спокойно уточнил Артём. Ни он сам, ни его друг Павел не выглядели ни возволнованными, ни даже растерянными. Вообще складывалось впечатление, что это не первая их встреча и не первое столкновение.

– Договоришься, балерун, – предостерёг Вован.

– А ты хочешь поговорить об этом? – переспросил Павел, невинно хлопая ясными голубыми глазами – ну чисто ангел небесный.

– Нет, я о другом хочу, каз-злина, – процедил Вован сквозь зубы. – Какого ляха вы вечно лезете к нормальным девкам?

Затем он резко перевёл обвиняющий взгляд на Дашу с Алёной:

– А вам-то чё от них надо, от этих педиков балетных? – в его голосе сквозило искреннее недоумение, практически скорбь. – Вы им на хрен не сдались, они вон друг друга долбят и радуются…

Привлечённые громкой эмоциональной дискуссией, на их компанию уже стали заинтересованно поглядывать остальные посетители ресторана. Даша молилась лишь об одном: чтобы поскорее вмешалась охрана. Умом она понимала, что паниковать глупо, волноваться не о чем, ничего страшного скорее всего не произойдёт, да точно не произойдёт – кругом люди! Но всё равно присутствовать в эпицентре разборок было крайне некомфортно…

В какой момент Вован сделал резкий выпад, пытаясь то ли ударить, то ли схватить Павла, подруги не заметили. Опомнились они только тогда, когда «ангел» быстро заломил ему правую руку за спину, заставив заверещать от боли. А через секунду Артёмом был так же молниеносно и ловко обезврежен и второй тип. Ни Павел, ни Артём не причиняли им какого-либо дополнительного вреда, просто держали с выкрученными за спину руками, но при малейшей попытке вырваться или дёрнуться те оба, вероятно, испытывали сильнейший дискомфорт.

– Пусти… пусти, свола-а-ачь… – скулил Вован, а его приятель просто оглушительно сопел.

– Сейчас отпущу, – ласково пообещал Павел, пригнувшись к его уху. – Только поцелую сначала. У нас, у геев, именно так принято.

– А-а-а!.. – Вован забился в натуральных конвульсиях, видимо, приняв эту шутку всерьёз.

– Запомни, пративный, – наставительно произнёс Павел, – мы не балеруны, а танцовщики. Советую накрепко выучить это слово. Я понимаю, много букв, непосильная работа для мозга… но ты уж как-нибудь попытайся, хотя бы ради меня. Это раз. А два… Мы не танцуем в колготках. Нижняя часть мужского балетного костюма называется трико. Слышишь? Три-ко. Запомнил? Ну-ка, повтори!

– Пшёл ты… – прошипел тот, кривясь от боли.

– Не слышу, – Павел ещё сильнее вывернул ему руку.

– А-а-а!.. Трико, сука, трико!!!

– Вот и умничка, – и блондин приветливо кивнул подоспевшим наконец охранникам.

– Займитесь этими парнями, что-то они разбуянились… Девчонки вон переживают, даже кушать не могут.

***

Весь инцидент занял не более пяти минут. Через несколько мгновений уже ничего не напоминало о том, что здесь недавно происходило. Вован с другом были выведены охраной из зала под белы рученьки, по-прежнему продолжала негромко играть ненавязчивая музыка, а посетители ресторана наслаждались вкусной едой и приятными разговорами.

Павел с Артёмом снова уселись за стол как ни в чём не бывало, с удовольствием ловя на себе восхищённые взгляды подруг.

– Блин… это было круто! – выдохнула Даша наконец. – Честно скажу, не ожидала.

– Почему не ожидала? – удивился Павел. – Думала, мы настолько беззащитны, что позволим этой гопоте нам навалять?

– Мне показалось, что у вас с ними давние счёты. Вы… встречались раньше?

– Да, было дело. Правда, за исключением сегодняшнего дня, до прямых стычек не доходило. Они тусуются где-то здесь неподалёку, ну а мы часто забегаем сюда после спектаклей и репетиций, благо от театра рукой подать. Вот они нас и запомнили…

Павел не стал уточнять, что гопники запомнили их не самих по себе, а ещё и благодаря тому, что они постоянно были с новыми девушками. Но это невысказанное так и повисло в воздухе… Даша подозревала, что они с Алёнкой – не единственные, кого ребята подцепили в «Астре» и вот так же откровенно склеили.

То, что происходило между ними и молодыми людьми, не выглядело обычным романтическим знакомством. Дашу почти с самого начала осенило, что это был явный неприкрытый съём, подразумевающий только одно – нынешнюю ночь парни рассчитывают провести вместе с ними. Или даже не всю ночь – так, перепихнуться где-нибудь по-быстрому…

– На самом деле, я тоже ставила скорее на них, чем на вас, мальчики, – сконфуженно призналась тем временем Алёна. – Просто со стороны – на сцене – вы выглядите такими воздушными, худенькими, хрупкими…

Павел фыркнул:

– Помнишь анекдот про ёжика? «Я сильный, но лёгкий!» Про меня и в детстве мало кто думал, что в уличных драках я настоящий профи.

– Уличные драки?.. – переспросила Алёна в замешательстве.

– Ну да. Пацаны из окрестных дворов часто вызывали нас, детдомовских, на бой… И мы махались не на жизнь, а на смерть!

– Ты жил в детском доме? – вырвалось у Даши. Павел прикусил нижнюю губу, видимо, не планируя откровенничать об этой детали своей биографии.

– Да… уже давно, – неохотно отозвался он наконец. – В Москву восемь лет назад переехал. Почти ничего и не помню… как там было.

– Короче, мы не такие уж безобидные, какими, может быть, выглядим, – засмеялся Артём, непринуждённо и естественно меняя тему. – Есть даже расхожая шутка, что сила удара ноги балетного танцовщика равна силе удара ломом. Впрочем, это становится более очевидным, когда мы раздеты, – он многозначительно подмигнул Алёне, чем вогнал её в краску. – Хочешь потрогать мою ногу? Сама почувствуешь, что годы тренировок у станка не проходят даром…

– Потрогать? – Алёна смутилась ещё больше, но видно было, что ей в глубине души очень этого хочется. Безошибочно считав ответ по её лицу, Артём взял руку девушки и невозмутимо устроил у себя на бедре.

Судя по пунцовому лицу Алёны, потрогать ей удалось не только ногу. Впрочем, нельзя было сказать, что подруга выглядела разочарованной – скорее наоборот. Прислушавшись к голосу своего подсознания и внутренним тайным желаниям, Даша с удивлением сообразила, что её нисколько не пугает и не отталкивает этот цинизм молодых людей. Мальчики хотят секса… что ж, это совершенно нормальное и естественное желание. Бояться определённо нечего – не станут же они их насиловать прямо в ресторане. В любой момент можно просто вызвать такси и уехать домой, если… если, конечно, захочется уехать. Даша уже и сама не была в этом уверена: уместна ли в данном случае устаревшая бабушкина мораль? Во-первых, они с Алёнкой совершеннолетние, а во-вторых, парни настолько очаровательны, что…

– Кстати, о трико, – она сделала глоток вина и повернулась к Павлу, пристально и откровенно глядя ему в глаза. – Мне очень стыдно, но до сегодняшнего дня я тоже была уверена, что вы танцуете в колготках.

– Это всего лишь стереотип. Дурацкий, хоть и довольно распространённый, – усмехнулся тот, наблюдая, как Даша демонстративно облизывает губы, и, мгновенно откликаясь на её зовущий взгляд, тоже уставился на неё в упор.

По спине девушки резво проскакал табун мурашек – Павел так смотрел на неё… У него были необыкновенные глаза: миндалевидные, но не узкие, широко посаженные, напоминающие глаза рыси. «О нет, я не такой уж и ангел, как ты обо мне думаешь, милая», – казалось, говорил этот взгляд. Взгляд хищника, загипнотизировавший Дашу и заставивший её сердце биться быстрее, а слюну – пересохнуть во рту.

– Стереотип? – переспросила она едва слышно.

– Ну да. Балетные костюмы обычно так плотно облегают ноги, что являют публике все наши… рельефы, – добавил он со значением. Господи, и как можно казаться таким пошлым, не произнеся при этом ни единого неприличного слова?!

– Я вообще не понимаю, почему никто не ставит под сомнение, к примеру, мужественность бодибилдеров, – обронил Павел. – Те демонстрируют своё тело, вымазанные маслом с ног до головы и одетые в одни лишь стринги… Но при этом они – «настоящие мужики», а мы – «геи», потому что выступаем в трико.

– Я не считаю вас… тебя… геем, – выпалила Даша. Он улыбнулся так, что она чуть не задымилась.

– И правильно делаешь.

Это была крайне волнующая игра, которая будоражила кровь и вынуждала сладко замирать в предвкушении продолжения, задерживая дыхание. Видно было, что Павел явно не новичок в искусстве флирта, но Дашу почему-то совершенно не беспокоил его богатый опыт. Точнее, напротив – он приятно волновал и заставлял голову чуть-чуть кружиться, а щёки – пылать огнём.

Судя по всему, Алёна тоже «поплыла». Глядя на её разгорячённое румяное лицо, Даша понимала, что подругу можно брать готовенькой – она уже на всё согласна. Ни у кого из компании больше не оставалось сомнений, что вскоре они покинут ресторан и все вместе отправятся… кстати, куда отправятся? В отель? На квартиру?..

– Мы здесь недалеко жильё снимаем, – тут же, словно прочитав Дашины мысли, подтвердил её предположение Артём. – Не хотите заглянуть в гости?

– Это совсем рядом, – добавил Павел, – десять минут пешком. Можно прогуляться, заодно подышим свежим воздухом…

Вот так откровенно, неприкрыто, беззастенчиво они приглашали девушек «на хату», и было совершенно очевидно, что там они не станут смотреть балетные видеозаписи, а займутся совершенно другими делами. Но почему-то эта мысль не вызывала у Даши ни шока, ни отторжения. Пацаны и впрямь загипнотизировали их с Алёнкой, что ли?!

«Хорошо», – уже готово было сорваться с её губ, но…

В этот самый момент у Павла зазвонил мобильный.

Он вытащил его из кармана джинсов, взглянул на определившийся номер и выругался сквозь зубы. Даша не хотела подсматривать, это вышло совершенно случайно, как-то само получилось… но всё равно она успела выхватить взглядом имя звонившего.

«Мила».

***

– Чего тебе? – резко спросил Павел, поднеся телефон к уху.

Даша поразилась, как моментально изменились и интонации его голоса, и выражение лица. Он говорил отрывисто, грубо, зло и… неравнодушно. В этом коротком вопросе «чего тебе?» было столько эмоциональных оттенков!

– Подождите, кто это?.. – переспросил он в явном замешательстве. – Какого-какого отделения?! А где Мила? Что с ней?..

При этих словах Артём, прежде прислушивающийся к разговору друга с выражением снисходительной досады на лице, удивлённо замер и насторожился.

– Можете передать ей трубку?.. Ну пожалуйста, – Павел так стиснул свой мобильник в ладони, что казалось, корпус аппарата вот-вот треснет от этой железной хватки. – Честное слово, всего лишь на минуту.

А затем его лицо снова неузнаваемо изменилось.

– Куда ты снова впуталась?! – быстро и раздражённо спросил он; щека его нервно дёрнулась. – Господи, ну почему ты вечно ищешь на свой зад приключений, тебе что – так скучно живётся?.. Да, я приеду. Сейчас же приеду, не паникуй! Только скажи адрес отделения. Пожалуйста, я тебя умоляю… веди себя прилично, ни с кем там не спорь и не устраивай скандалов. Мил, ну я прошу тебя!!! Просто подожди меня и будь умницей. Сиди тише воды, ниже травы, иначе сделаешь себе только хуже. Не плачь, всё будет хорошо. И… и ничего не подписывай, поняла?! Не бойся, они не имеют права надолго тебя задерживать без веских оснований…

– Ну и во что же она вляпалась на этот раз? – с мрачной иронией осведомился Артём, едва его друг прекратил разговор.

– Без понятия, – торопливо отозвался Павел. – Загребли в полицию за какое-то административное нарушение. Мне нужно ехать.

Артём выразительно закатил глаза:

– Вот же овца! Весь вечер испортила…

– Да ты оставайся, – буркнул Павел, стараясь не встречаться глазами ни с ним, ни с Дашей, ни с Алёной. – Тебе-то чего страдать из-за Милкиных выкрутасов.

– Ну нет, одного я тебя туда не отпущу, – Артём покачал головой. – Я просто слишком хорошо знаю Милку, она что угодно может натворить, с неё станется…

Парни обменялись выразительными понимающими взглядами и наконец обратили своё внимание на испуганно притихших подруг.

– Девчонки, извините нас, – от игривого тона Павла не осталось и следа, он был предельно серьёзен и сосредоточен. – Нарисовалась небольшая проблема… которая требует нашего присутствия и немедленного решения.

– Очень жаль, что так получилось. Вы правда классные, – добавил Артём, галантно целуя Алёне ручку, в то время как та хлопала глазами и не верила, что ребята их бросают. Вот так просто бросают!

Парни заплатили по счёту и так стремительно испарились, что подруги не успели даже опомниться. Уже после их ухода Даша запоздало сообразила, что ни один из них (то ли в спешке, то ли намеренно) не попытался хотя бы взять у неё или у Алёны номер телефона. А это означало, что продолжения и правда не будет. Никогда…

– Дашка, что это сейчас такое было? – обретя дар речи, ошеломлённо выдавила вконец обескураженная Алёна. – Нас тупо продинамили?

– Угу, – кивнула подруга, и сама выглядевшая в данный момент мрачнее тучи. – Кинули ради спасения какой-то Милы, которую загребли в ментовку за административное правонарушение. Офигеть!!!

– Это просто подстава века, – застонала Алёна. – А ведь счастье было так возможно…

– Думаю, – подытожила Даша, – нам следует заказать ещё вина.

– Будем заливать пожар разочарования алкоголем? – подруга отважно попыталась сострить, но у неё это плохо получилось: взгляд был как у щеночка, которого бросил хозяин. – Какие же они оба клёвые! Боже, моё сердце разбито. Я была уверена, что мы им по-настоящему понравились…

– Угу, понравились, – кивнула Даша. – На одну ночь вполне так сойдёт. Не думаю, что у них были на нас далеко идущие планы, иначе они не сбежали бы от нас так легко и так резво, сверкая пятками…

– Да и фиг бы с ним, что всего на одну ночь, Даш! – Алёна уже почти плакала. – Зато представляешь, какая это была бы ночь! Я же теперь всю жизнь буду мучаться от того, что так и не попробовала это с настоящим танцовщиком балета… Слушай, они ведь упоминали, что часто здесь бывают, – произнесла вдруг она с робкой надеждой в голосе.

– И что? Предлагаешь сталкерить их субботними вечерами?

– Ну, мы же и так сюда приезжаем. Вдруг снова встретимся? Случайно…

– Ага, и подвалим такие: «Привет, мальчики! Мы с вами в прошлый раз не договорили на тему высокого балетного искусства…» Сомневаюсь, что они вспомнят даже, как нас зовут.

– Ты права, – сникла Алёна. – Короче, по-любому надо выпить.

Таганрог, 2007 год

Все они врали про своих родителей. Это был негласный закон, нерушимая детдомовская традиция, основа основ.

– Моя мама работала воздушной гимнасткой! Она разбилась, выполняя сложный трюк под куполом цирка без страховки.

– А мой отец – личный телохранитель президента. Он не может приехать за мной, потому что находится при исполнении служебных обязанностей двадцать четыре часа в сутки без выходных.

– Мой папа был пожарником. Он погиб, когда спасал семью из горящего дома…

За годы своей работы директор таганрогского детского дома номер девять Татьяна Васильевна Высоцкая выслушала миллион подобных историй. Разумеется, она знала, какая неприглядная правда стоит практически за каждой из них, но никогда не препятствовала детям в подобных выдумках.

Самая буйная фантазия была, конечно же, у Милы Елисеевой. Девчонка сочинила целый остросюжетный триллер и надрывно, с подобающим случаю драматическим выражением лица вновь и вновь рассказывала всем желающим душераздирающую историю о том, как её маму – победительницу конкурса красоты – случайно увидел арабский шейх, влюбился в неё без памяти, похитил и увёз в свой гарем, где назначил любимой женой и заставил исполнять перед ним танец живота.

– Когда-нибудь она сбежит оттуда, – убеждённо и мечтательно говорила Милка, – и вернётся в Россию, чтобы забрать меня домой.

Излагала она так складно и убедительно, что ни у кого из сверстников и мысли не возникало усомниться в правдивости этой сказки. Даже старшие ребята не поднимали её на смех и не кричали: «А-а-а, ты всё врёшь!», относясь к выдуманной легенде с почтительным уважением – как минимум за красоту слога.

А вот Пашке Калинину не приходилось специально выдумывать ничего героического: его мама погибла под колёсами автомобиля, которым управлял пьяный водитель. За секунду до того, как случилось непоправимое, женщина умудрилась инстинктивно отшвырнуть прочь маленького сына. Она спасла Пашке жизнь, одновременно оставив его сиротой. Малыш отделался переломом руки и страшной психологической травмой, поскольку собственными глазами видел гибель матери, прочувствовал весь её ужас, боль и беспомощность. Эта сцена затем на долгие годы стала его ночным кошмаром…

На мамины похороны явились только её знакомые и сослуживцы, ни одного родственника замечено не было. Где-то в далёком Владивостоке в смутных воспоминаниях Пашки существовали бабушка и тётя, но они не пожелали приехать в Таганрог, чтобы оформить опеку над крохой: бабушка была слишком стара и слаба для длительного перелёта и последующей бумажной волокиты, а у тёти, маминой сестры, имелась своя счастливая семья, куда малолетний племянник совершенно не вписывался. В свидетельстве же о рождении в графе «отец» стоял прочерк…

Пять лет назад, когда Пашку впервые привезли в детский дом, это место показалось ему настоящим адом. Его познакомили с другими ребятами, но он поначалу не видел никого вокруг, ничего не запоминал и ни на что не реагировал. Глаза его застилали слёзы, он безостановочно плакал и просился домой, не понимая, что «дома» как такового у него больше нет.

– Фу, какой-то нюня, – в итоге вынесли вердикт мальчишки из его группы. – Ноет и ноет, как девчонка…

Наконец директриса велела оставить Пашку в покое, чтобы дать ему время прийти в себя и освоиться. Остальные дети быстро забыли о нём, занимаясь привычными повседневными делами: ходили в столовую, в игровую комнату и на прогулку, играли, ссорились и даже дрались, а Пашка ничком лежал на кровати и продолжал заливаться слезами.

Ему не показали сразу, где здесь туалет, а сам спросить он постеснялся. В конце концов мальчишка описался, и вернувшиеся с прогулки пацаны подняли его на смех за мокрые шортики.

– А-а-а, смотрите, такой большой – и в штаны ссытся! – весело кричали они, покатываясь со смеху и тыча в него пальцами. – Фу, позор!

В этот момент в комнату мальчиков и заглянула Милка.

Это была бойкая лохматая девчонка с хорошеньким кукольным личиком и круглыми карими глазами, напоминающими спелую черешню.

– Чего орёте? – спросила она недовольно, сдувая со лба длинную отросшую чёлку. – Тамара Сергеевна ругается, что вы мешаете ей смотреть сериал.

Тамара Сергеевна работала в детдоме сестрой-хозяйкой и редкие минуты досуга обычно проводила за просмотром очередной душещипательной мыльной оперы.

– Милка, позырь, какой прикол! – радостно загоготал самый рослый пацан в компании, приглашая её присоединиться к всеобщему веселью. – Новенький обоссался!

Девочка внимательно взглянула на Пашку – жалкого, испуганного, дрожащего, а затем перевела взгляд с его лица на загипсованное предплечье.

– Он с бандитами дрался и руку себе сломал, – сказала она серьёзно. – Они банк ограбить хотели. А вы над ним смеётесь, придурки!

Пацаны изумлённо притихли и уставились на Пашку, в то время как сам он не спешил ни подтверждать, ни опровергать эту неожиданную версию.

– Правда, что ли, с бандитами? – с сомнением переспросил кто-то из компании. – А чего тогда такой зассыха?..

– Отстаньте от него, – Милка по-королевски повела подбородком. – Вы бы на его месте вообще три кучи навалили бы. Ему просто помыться нужно. И вообще человек только приехал, устал, а вы…

Она уверенно, никого не стесняясь, взяла Пашку за здоровую руку, заставила подняться с кровати и повела за собой.

– Попросишь у Тамары Сергеевны новые штаны для себя. И в душ тебе надо… – говорила она ему по дороге. Пашка послушно шёл за ней, никак не реагируя и не ввязываясь в диалог, но уже не рыдал безудержно, как раньше, а только изредка судорожно всхлипывал, скорее по инерции.

– Меня зовут Мила Елисеева, – сообщила она ему. – А тебя как?

Он молчал.

– Ты немой, что ли? – она бесцеремонно схватила его пальцами за подбородок и развернула лицом к себе.

– Я… не твой, – хрипло и удивлённо ответил Пашка. Это были первые слова, которые он произнёс в детском доме.

– Дурак, – Милка беззаботно рассмеялась. – Немой – значит тот, кто не умеет разговаривать. Человек, у которого нет языка.

– У меня есть, – Пашка озадаченно высунул язык, продемонстрировав его этой странной девчонке.

– Ну вот, – удовлетворённо кивнула она. – Значит, говорить ты умеешь. Так как тебя зовут?

– Паша.

– А фамилия?

– Калинин.

– Красиво, – милостиво признала она. – Но «Милана Елисеева» всё-таки звучит красивее, да же?

Пашка, в общем, не возражал.

– А сколько тебе лет? – не унималась Милка.

– Четыре. Скоро будет пять, у меня двадцать восьмого октября день рождения, – тут Пашка совершенно некстати вспомнил, что больше у него не будет весёлых празднований с подарками, воздушными шарами, походами в детское кафе, цирк или парк аттракционов вместе с мамой и дворовыми приятелями. Его нижняя губа снова оттопырилась и предательски задрожала.

– Только не реви опять, – поморщившись, сказала Милка. – А у меня день рождения тридцать первого декабря. Мне тоже будет пять. Представляешь, какой ужас?!

– Почему? – не понял Пашка. Нижняя губа как-то сама собой перестала дрожать.

– Почему?! Да потому что все встречают Новый год и никто не помнит о том, что вообще-то у меня тоже праздник!

Пашка действительно даже не подумал об этом.

– И… тебе не дарят подарки? – спросил он неуверенно.

– Дарят, но не на день рождения, а на Новый год. Как и всем остальным! В этот день все и так получают подарки! – возмущённо воскликнула она. – Это нечестно! И дед Мороз заставляет меня рассказывать стихи под ёлкой, хотя я вообще ничего не должна делать в свой день рождения!

Пашка задумался, как бы он себя чувствовал, если бы ему ради подарка на собственный день рождения пришлось учить какие-то дурацкие стихи. Да ещё и подарок вручили бы не только ему, а всем его друзьям и знакомым. Выходило как-то не очень весело, и он ощутил нечто вроде сочувствия по отношению к Милке.

– Ну вот, мы пришли, – девчонка кивнула в сторону двери, за которой обитала сестра-хозяйка. – Попроси у Тамары Сергеевны сухие штаны и трусы. Да иди, иди, нечего стесняться! А то так и будешь ходить мокрый и грязный.

Он послушно сделал шаг вперёд, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг нерешительно обернулся:

– А ты меня подождёшь?

– Сейчас мне некогда, – деловито отозвалась она. – Но ты не переживай, Паша Калинин. Я тебя найду.

***

Ночью Пашка долго ворочался на своей чистой и удобной, но всё-таки казённой постели, прислушиваясь к сопению остальных мальчишек, которые уже давным-давно мирно спали. Сам он никак не мог заснуть. Было неуютно, одиноко и немного страшно – новое место, чужие люди, страшные бесформенные тени по углам, таинственные шорохи и звуки…

Мама обычно читала ему книжки перед сном, рассказывала сказки или пела песенки, брала за руку и целовала в щёку. Как же ему её не хватало! На глаза вновь навернулись слёзы. Вот если бы здесь сейчас была хотя бы Милка… Он ждал её весь день до самого вечера, высматривал в столовой во время ужина, но в глазах рябило от пёстрой и разношёрстной ребячьей толпы, сложно было разыскать в этой куче свою новую знакомую.

Почему-то его тянуло к Милке. То ли потому, что она первой протянула ему руку помощи, не насмешничала и не дразнила, то ли потому, что с ней… было интересно и спокойно. Её голос обладал какой-то особой магией, которая усмиряла страх и позволяла чувствовать себя легче.

Наволочка быстро вымокла от слёз, и Пашка перевернул подушку на другую сторону, стараясь не слишком громко всхлипывать. В этот миг дверь тихонько скрипнула и отворилась. Узкая полоска света из коридора пересекла спальню мальчиков и тут же исчезла. По полу уверенно зашлёпали чьи-то босые ноги.

– Подвинься, – услышал он шёпот и чуть не рассмеялся от облегчения: это была Мила.

Пашка послушно подвинулся, освобождая ей место на своей кровати. Девчонка юркнула рядом, как змейка, обняла и положила голову ему на плечо, а затем быстро провела пальчиком по Пашкиной мокрой щеке.

– Ревёшь? – спросила она.

– Немножко…

– Я так и знала. Прекращай ныть и давай спи! – приказала она ему сердитым шёпотом.

– А ты останешься здесь? – робко поинтересовался он.

– Да, я побуду с тобой, пока ты не уснёшь, – пообещала она.

– Спасибо… – пробормотал Пашка, почти моментально проваливаясь в сон. Напряжение отпустило – и ему на смену явилась дикая, нечеловеческая усталость от переизбытка эмоций и впечатлений, так что отрубился бедняга за считанные секунды.

***

Утром их так и нашли – спящих в обнимку в мальчишеской спальне на одной постели. Дежурная воспитательница, проворонившая вопиющий инцидент, ахала и демонстративно хваталась за сердце, а директриса, внимательно разглядывая заспанные лица обоих «преступников», которые непонимающе жались друг к другу и тёрли кулачками ещё сонные глаза, успокоила:

– Ничего страшного. Они всего лишь дети. Наверное, Паше было страшно в первую ночь на новом месте и ты, Милочка, решила его поддержать, ведь так?

– Так, – кивнула Мила. – Он всё время плакал, а когда я пришла – сразу успокоился.

– Ну вот и славненько. Надеюсь, что впредь, Паша, ты будешь засыпать самостоятельно. А с Милой вы можете общаться и играть днём. Спать вместе всё же не надо, – поколебавшись, добавила Татьяна Васильевна. – У мальчиков и девочек должны быть разные спальни и собственная отдельная кровать у каждого.

Но ни запреты, ни убеждения, ни угрозы или даже дверные засовы не могли удержать Милу, если Пашка снова чувствовал себя одиноким и несчастным или ей самой вдруг становилось тоскливо и грустно. Она вновь и вновь проникала ночами на запретную для неё территорию, ныряла под одеяло к Пашке, привычно обнимала его – и оба быстро и легко засыпали, успокоенные и надёжно защищённые присутствием друг друга от любого зла, которое только существовало на белом свете.

Пашка обожал свой родной город.

Таганрог был похож на интеллигентного милого старичка – такой же уютный, чуточку потёртый, маленький и очень добрый. Как город может быть «добрым»? Легко: из-за обилия солнца. Для счастливого детства это был самый настоящий рай – тёплый южный климат, мелкое море, в котором так славно было плескаться, не боясь утонуть, обилие разнообразных и доступных фруктов… Вишнёвые, абрикосовые, яблоневые, сливовые и прочие деревья в изобилии росли прямо вдоль городских улиц, и плоды их вызывали интерес и восторг разве что у приезжих – с непривычки, а для местных жителей они давно стали обыденностью. Никому и в голову не приходило собирать уличные фрукты: такого добра было навалом в собственных палисадниках или на дачах. Со временем спелые плоды, дозревая, просто падали с деревьев – да так и оставались лежать, пока совсем не сгнивали.

Впрочем, детдомовская шпана не брезговала дармовщинкой: фрукты и ягоды срывались с веток ещё зелёными. Обожравшись ими до отвала, бедолаги затем дружно маялись расстройством желудка, оккупируя туалеты.

– Эх, бесстыдники!.. – ругались на ребят нянечки и воспитательницы. – И ведь как будто вас голодом морят, как будто вы абрикосов этих поганых сроду не видывали!..

Нет, конечно, никто не морил детей голодом. В детдоме вообще очень прилично и сбалансированно кормили, к тому же пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин и даже второй ужин, на который дети получали что-нибудь питательное и лёгкое – йогурт, фруктовый салат, булочку с соком или бутерброд с чаем. Но жрать хотелось постоянно, вечное ощущение сосущей пустоты в желудке не покидало ребят никогда. Это был больше «психологический», а не реальный голод: выносить еду из столовой категорически запрещалось, ребёнок не мог перекусить чем-нибудь между основными приёмами пищи по расписанию, как это делали домашние дети с круглосуточным доступом к холодильнику. Многие воспитанники детского дома, попадая в новые семьи, начинали беспрерывно и жадно есть, вызывая слёзы у своих приёмных родителей: тем казалось, что ребят реально заморили голодом.

Одна из молоденьких воспитательниц на педсовете робко заикнулась как-то – может быть, следует позволить детям держать у себя в тумбочках такие мелочи, как сухарики, печенье или орешки, чтобы они могли в любой момент, когда захотят, заморить червячка? Однако эта инициатива не получила одобрения остальных: сотрудники детского дома посчитали, что хранение продуктов в комнатах – это заведомый рассадник тараканов.

Проблему голода каждый из ребят решал по-своему. Денег на руки им не давали, да и самостоятельно выходить за территорию детского дома не позволялось никому. Однако мальчишки всё равно удирали «на волю» во время тихого часа – выпрыгивали из корпуса через окно туалета на первом этаже, а дальше, прячась за деревьями и кустами, пробирались до заветной дыры в заборе. Время от времени эту дырку, ругаясь на чём свет стоит, забивал свежими досками старенький и вечно пьяный плотник Борисыч, но не проходило и недели, чтобы их опять не выламывали.

Куда же так рвалась душа воспитанников детского дома?.. Ответ был очевиден: конечно же, на Центральный рынок!

На рынке можно было выпросить себе что-то вкусненькое или даже стырить. Это не считалось в их среде воровством, скорее уж захватывающим приключением, весёлой и опасной игрой. Милка участвовала в «грабежах» наравне с мальчишками. Поначалу пацаны не хотели её брать, но Пашка настоял, а с ним мало кто решался спорить.

Благодаря своему бешеному нраву Пашка быстро начал пользоваться всеобщим уважением и приобрёл авторитет даже среди старших ребят. Складывалось впечатление, что этот пацан вообще ничего и никого не боится, настолько безбашенно-отчаянным он был. К десяти годам мальчишка вытянулся, стал длинным и тощим, но дрался всегда не на жизнь, а на смерть: самозабвенно, неистово, поэтому с ним – таким психопатом – предпочитали и вовсе не связываться.

Внешность его поначалу производила на незнакомых людей обманчивое впечатление – этакий белокурый ангел, златовласый эльф. Никто не знал, что за этой невинной мордашкой прячется сущий дьяволёнок. Пашка был не так-то прост и далеко не так безобиден, каким мог показаться на первый взгляд. Внутри него скрывался настоящий стальной стержень, это был не просто сильный несгибаемый характер, а «хар-р-рактер!», как с выражением плохо скрываемой досады произносили учителя и воспитатели. Единственным человеком в мире, который мог обуздать его натуру, усмирить, умиротворить и успокоить, была Мила. Впрочем, она и сама была далеко не пай-девочкой – скорее уж, чертёнком в юбке, поэтому их дружеский тандем никого не удивлял: спелись, чего уж!

***

Путь на Центральный рынок пролегал через тихие уютные переулки мимо цирка-шапито, с которым у Пашки было связано множество милых сердцу воспоминаний. Раньше мама частенько приводила его сюда, и ощущение поднимающегося в душе безграничного восторга, воспоминания об изумительном вкусе сливочного мороженого в вафельных стаканчиках, которым они с мамой угощались в антракте, а также особенный цирковой запах на несколько мгновений вновь невольно возвращали Пашку в те счастливые времена.

Детдомовских ребят, конечно, тоже иногда водили в цирк, особенно на каникулах, но Пашка всякий раз притворялся больным и умудрялся отвертеться от этого обязательного культпохода. Ему не хотелось тревожить прошлое и смешивать родные воспоминания с новыми впечатлениями. Слишком уж разные жизни у него были тогда и теперь. Слишком уж изменился сам Пашка за эти пять лет… и категорически не хотел вспоминать об этом. А также не хотел, чтобы другие были в курсе уязвимых точек его души.

Пожалуй, Милка была единственной в целом мире, кто знал о Пашке абсолютно всё. Она читала его как открытую книгу, помнила его не задирой и хулиганом, а заплаканным испуганным малышом, недавно потерявшим маму, знала о том, что его до сих пор мучают ночные кошмары. Это порой порядком выводило Пашку из себя, потому что подруга пользовалась его слабостями и подкалывала, называя «трусишкой в промокших штанишках» – не со зла, просто в шутку, хотя эти шутки били буквально наотмашь и он потом долго не мог опомниться, прийти в себя, сообразить, что он из себя представляет на самом деле.

Вот и сейчас, направляясь на рынок, Пашка старался поспешно проскочить мимо цирка – бегом-бегом, не останавливаясь, чтобы не разворошить запрятанные глубоко внутри воспоминания. Мимо рекламного щита, на котором стройный мужик в разноцветном трико обнимал за шею ретивого коня, и морды у обоих – что у мужика, что у коня – были как у близнецов-братьев. Мимо клеток с котятами и щенками: «Отдам бесплатно в добрые руки». Мимо цыган, торгующих сигаретами без накрутки. Мимо, мимо…

И чего только не было на этом рынке!..

В павильонах с самого раннего утра стоял гул, как вокзале. Это был типичный южный базар – пёстрый, шумный, немножко бестолковый, обильный и щедрый. Сюда приходили семьями, как в театр или музей, получая одновременно и хлеб, и зрелища.

У прилавков с мясными деликатесами кое-кто вяло, без особого огонька, переругивался: купить-то всё равно купят, но как же без общения? Продавец с досадой отмахивался от скандального покупателя благоухающей палкой копчёной колбасы, точно бейсбольной битой.

Фруктовые ряды зазывали разными сортами абрикосов, сочными персиками, инжиром, белой, розовой и красной черешней… Рыбные – манили дарами Азовского моря: сулой, тюлькой и толстолобиком.

Между прилавками неторопливо прогуливалась туда-сюда торговка марлей Наташа – местная достопримечательность. Невыносимо противным, визгливым, преувеличенно жизнерадостным голосом она зазывала покупателей, на все лады расхваливая свой товар:

– Марлечка, марля! Натуральная хлопковая марля! Пенсионерам – скидочки! – и тут же добавляла совершенно нормальным, спокойным и злым тоном:

– Шоб вы все всрались…

Это было непередаваемо. Пашка иной раз специально задерживался возле Наташи, чтобы от души похохотать над её перевоплощениями.

В молочных рядах армяне торговали разнообразными сырами, а женщины предлагали купить домашнего молока, творога или «кислого» – варенца в стеклянной баночке или глиняном горшочке, затянутого сверху аппетитной коричневой пенкой. Знакомая старушка-продавщица, завидев Пашку, нередко подзывала его к себе и наливала варенца в стакан – просто так, бесплатно, «за красивые глаза». Он не особенно любил варенец, но отважно выпивал угощение до донышка, не желая обижать душевную старуху.

– Напрасно ты всякую шпану привечаешь, – поджав губы, нередко говорили ей товарки. – Когда-нибудь он у тебя кошелёк умыкнёт, вот увидишь.

– Ерунды-то не болтайте! – сердилась молочница. – Он же из детдома, а не из колонии. Уж поверьте, я знаю, что такое детский дом – сама в нём до совершеннолетия прожила…

– Ну, ты сравнила тоже! Сейчас и детдома другие, – не соглашались с ней собеседницы. – У нынешних детей и телевизоры в комнатах, и компьютеры с интернетом, и йогурты с шоколадками и пепси-колами, и одежда вся новёхонькая, чего их жалеть? С жиру бесятся и совести не имеют…

Ну, положим, телевизоры в детском доме имелись не в каждой комнате, а только в игровых; интернетом же ребята могли недолго пользоваться лишь во время уроков информатики в компьютерном классе, разумеется под присмотром учительницы. Но не переубедишь ведь…

В целом, детдомовских ребят действительно не жаловали на рынке. Все знали, что с ними нужно держать ухо востро: свистнут что-нибудь с прилавка и дадут стрекача – поминай как звали!

Справедливости ради, не всегда – да и не всё – они воровали. К примеру, в кругу воспитанников детского дома стоял негласный категорический запрет на кражу вещей и денег. Вкусняшку какую-нибудь стащить, пустячок на зубок – пожалуйста. Но ничего и никогда, кроме еды – они же не преступники!..

А иногда и вовсе обходились без этого – просто клянчили мелочь у прохожих. Особенно преуспевал здесь Пашка, он был прирождённым артистом: делал жалостливое лицо и ныл, что потерял деньги, выданные родителями на трамвайный билет, а ему надо срочно ехать домой, мама с папой волнуются. Его внешность пай-мальчика обычно производила должное впечатление, велись практически все. За полчаса «работы» он собирал вполне приличную сумму: к примеру, на неё можно было купить бубликов на всю их компанию. О, что это были за бублики!.. С мягкой, порой ещё тёплой душистой сердцевиной и крепенькой, приятно похрустывающей корочкой, щедро обсыпанной маком.

Милку обычно тянуло к рядам со всякой девчачьей дребеденью – бижутерией, косметикой, нарядами. Она ничего не трогала, просто глазела издали, но даже это сослужило ей впоследствии дурную службу: девчонку часто видели прогуливающейся между прилавками с побрякушками, все торговцы хорошо запомнили её лицо. Поэтому, когда у одной из продавщиц пропал серебряный браслет, подозрение сразу же пало на Милу…

Москва, 2017 год

Помпезный банкет по случаю премьеры был организован в ресторане «Русский балет», расположенном прямо напротив театра и потому прочно с ним ассоциирующимся. На самом деле, руководство МГАТБ не имело никакого отношения к данному заведению, но по сложившейся многолетней традиции все премьеры, закрытия сезонов, юбилеи заслуженных-народных и прочие торжества отмечались именно там, что было очень удобно.

Ресторан славился блюдами традиционной русской кухни в современной причудливой интерпретации: здесь подавали голубцы из савойской капусты с крольчатиной, стейки с шоколадной курагой, утку с персиками, бутерброды с белыми грибами, рикоттой и песто из петрушки, маринованную репу с квашеным ананасом, пельмени со щукой, а также оливье с лососем и паштет из печени с луковым мармеладом. На десерт можно было полакомиться тыквенно-карамельными или яблочно-гречневыми пирожными.

Помимо непосредственных виновников торжества (всех членов «золушкиной» команды – артистов, хореографа, режиссёра, художника и так далее), на банкет были приглашены представители ведущих СМИ, а также сильные мира сего: известные политики и бизнес-элита, они же спонсоры, питающие слабость к балету.

Случайно или нет, но место Павла за столом оказалось рядом с Анжелой и её отцом – Сергеем Миллером.

– Паша, ты был просто великолепен! – разрумянившаяся девушка смотрела на него сияющими глазами, и не думая скрывать своего неприкрытого, щенячьего, брызжущего через край обожания. – Ещё раз поздравляю!

Павел галантно приложился к её ручке, не рискнув демонстрировать большую фамильярность. Впрочем, вся светская тусовка давно была в курсе, что дочь сотрудника Министерства культуры Анжела Миллер по уши влюблена в солиста МГАТБ Павла Калинина. Точнее, не совсем так, не просто банально «влюблена»: Павел был её фаворитом – и значит, всемогущий папочка осыпал парня всевозможными благами, доступными при его должности. Так, во всяком случае, судачили злые языки. Миллер являлся начальником отдела театрального искусства в департаменте государственной поддержки искусства и народного творчества, и Павел Калинин стал не первым объектом обожания его красавицы-дочери.

До появления Павла в труппе Театра балета Анжела была страстно увлечена тогдашним премьером – Марселем Таировым, вечно окутанным ореолом самых противоречивых слухов. В кулуарах кое-кто шептался, что он гей, но сплетни эти не имели под собой твёрдой основы, долгие годы оставаясь всего лишь предположениями. Кто-то – напротив – уверял, что большего бабника, чем Таиров, трудно себе представить. Так или иначе, да только Анжела безуспешно «окучивала» Таирова несколько лет подряд, влюбившись в него ещё школьницей. Молодой талантливый танцовщик не спешил отвечать девчонке взаимностью… впрочем, благосклонно принимая её знаки внимания, букеты, подарки и, конечно же, покровительство папочки. Поговаривали, что почётное звание «Народный артист Российской Федерации», которое Марсель получил в двадцать пять лет, а также театральные премии вроде «Золотой маски» и «Триумфа» – тоже дело рук Миллера.

Павел, конечно же, был в курсе околобалетных сплетен, однако это не отменяло для него того объективного факта, что Марсель Таиров – гениальный танцовщик. Павел искренне восхищался его талантом и наблюдал за работой конкурента с раскрытым ртом. Он мог бы, пожалуй, даже уважать его, если бы… если бы Таиров не оказался при ближайшем знакомстве таким мерзким, совершенно невыносимым типом.

Поначалу премьер не воспринял появление нового солиста всерьёз, в первые месяцы постоянно высмеивая Павла, однако со временем слегка подрастерял свою весёлую беззаботность. Уже через год Калинину отдали партию графа Альберта в «Жизели», а сам Таиров был вынужден довольствоваться ролью лесничего Ганса. Когда же театр принялся за постановку «Золушки», Таиров со страшным свистом пролетел мимо премьеры – роль Принца досталась именно Калинину! Дело запахло жареным: Таиров отчётливо понял, что отныне не пользуется благосклонностью Анжелиного отца. Очевидно, тот не желал ему больше покровительствовать…

Официально Марсель всё ещё числился премьером МГАТБ, но журналисты всё чаще и громче заговаривали о «смене поколений» и «свежей крови» в театре, непрозрачно намекая на нового ведущего солиста, Павла Калинина.

Отношениям двух танцовщиков это явно не пошло на пользу.

– Не хотел бы я заполучить Таирова в личные враги, – заявил однажды Артём. – Мне кажется, он тебя сожрёт с потрохами, если ты в конце концов его обскачешь. Ты видел, какая злющая рожа у него делается, как только он тебя видит?

– Ну я, положим, тоже не пылаю к нему нежностью… – рассеянно отшутился Павел.

– Да это понятно! – Артём с досадой поморщился. – Здоровая конкуренция, соперничество, все дела… но он тебя натурально ненавидит.

– Спасибо тебе, друг. Вот так подбодрил! – Павел показал ему большой палец. Он и сам чувствовал себя неуютно – радость от того, что в театре он получал главные роли, смешивалась со смутным чувством тревоги. В глубине души он тоже считал Марселя Таирова человеком, который будет драться за место под солнцем, выгрызая себе путь буквально зубами.

– Да я же волнуюсь за тебя, – сердобольно вздохнул Артём. В своё время и ему досталось от ехидных насмешек премьера: когда Нежданов только-только поступил на службу в театр, Таиров безудержно острил направо и налево, намекая на бездарность парня – дескать, в труппу его взяли просто «для мебели», поскольку он высокий и фактурный, а среди балетных вечно катастрофически не хватает мужчин.

***

– Поздравляю с успешной премьерой, Паша, – сказал Миллер, приветствуя героя вечера. – Садись, поешь. Наверное, после спектакля всегда голодный как волк? Садись-садись, в ногах правды нет. Ты заслужил отдых и ужин. Выступил достойно, нам с Анжелой очень понравилось… правда, дочка?

– Правда, – продолжая сиять от близости любимого артиста, выдохнула девушка.

Павел чуть отодвинул от стола свой стул и сел, стараясь не встречаться взглядом с Миллером. Ему всегда было немного неуютно в компании этого человека, который внушал ему какое-то неясное беспокойство, хотя Павел и не мог разгадать его природу. Складывалось ощущение, что Миллер мягко стелет, да вот только спать будет очень и очень жёстко…

– Красиво стартовал, – помолчав, продолжил отец Анжелы, имея в виду то ли роль Принца в частности, то ли начинающую набирать обороты карьеру Павла вообще. – Эффектно. Тут одна птичка на хвосте принесла, что у тебя есть реальный шанс получить «заслуженного» в следующем году, если не расслабишься, почивая на лаврах, и продолжишь пахать. Ну, и… если будешь вести себя хорошо.

– Вести себя хорошо – это как, Сергей Станиславович? – спросил Павел с усмешкой. – Не пить, не курить, не сквернословить и не дёргать девочек за косички?

Миллер неопределённо хмыкнул в ответ.

– Кстати, насчёт девочек… как у вас дела с Анжелой?

– Папа! – взвизгнула его дочь, меняясь в лице и заливаясь краской. – Прекрати немедленно!

– Как у нас дела с Анжелой? – медленно переспросил Павел. – Да вроде всё нормально.

– Папа, перестань! – сердито прошипела девушка. – Паш, не слушай его, пожалуйста. Он болтает чушь!

– Ну почему «чушь», – задумчиво возразил её отец. – Мне небезразлична судьба единственной дочери… и её отношения с молодыми людьми тоже. Хотелось бы быть уверенным в том, что у вас всё… серьёзно.

«А у нас всё серьёзно?! – подумал шокированный Павел. – У нас, оказывается, отношения?!»

Нет, конечно, он не был наивным мальчиком и прекрасно знал, какие чувства втайне испытывает к нему Анжела. Она не признавалась ему в любви открыто, но не заметить её отнюдь не дружеской симпатии мог только слепой. Однако их… отношения, чёрт бы их побрал, никогда не переходили за рамки тёплого приятельского общения. Ему нравилась Анжела. Действительно нравилась. Она была весёлой, умной и приятной внешне девчонкой. Но… мать вашу – отношения?!

В этот момент заиграла какая-то романтическая песня, и Павел решительно тряхнул головой.

– Анжел, потанцуем? – спросил он, обращаясь к девушке.

При этих словах Миллер нервно и болезненно дёрнулся, а лицо его дочери посерело.

– Очень смешно, – отозвалась она без всякого выражения, крепко вцепившись пальцами в подлокотники своего инвалидного кресла. – Прямо-таки шутка дня.

Миллер открыл было рот, явно намереваясь осадить зарвавшегося наглеца с его неуместными хохмами, но Павел не дал ему ничего сказать, вновь серьёзно обратившись к Анжеле:

– Это не шутка. Я буду крепко тебя держать. Просто доверься мне.

– Держать?! – щёки девушки залил румянец; она вообще удивительно легко краснела, что, впрочем, ни капли не портило её хорошенькое личико. – Я… тяжёлая.

Он улыбнулся:

– Забыла, с кем имеешь дело? Я привык носить девушек на руках.

– Что ты задумал? – настороженно, с беспокойством спросил Миллер, но Павел состроил самую что ни на есть невинную гримасу, он это умел:

– Ничего, просто собираюсь немного потанцевать с вашей дочерью.

– Она же сказала, что не хочет, – резковато произнёс тот, но Анжела перебила его:

– Нет-нет, я согласна!

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – буркнул Миллер, буравя Павла подозрительным взглядом.

– Можешь обнять меня за шею? – наклонившись к Анжеле, тихо спросил Павел. Девушка с готовностью закивала:

– Конечно! У меня вообще сильные руки, как почти у всех колясочников, если ты не знал.

Он подхватил её легко, точно пушинку, и прямо так – словно жених с невестой на руках – двинулся к танцполу, игнорируя любопытные взгляды окружающих и крайне растерянное и оттого бестолково-беспомощное лицо Миллера.

Анжела так нежно обвивала его шею руками и с таким обожанием заглядывала Павлу в лицо, что ему даже сделалось чуточку неловко.

– Тебе правда не тяжело? – обеспокоенно спросила она.

– Да брось, наша прима и то больше весит, чем ты, – отозвался он. – А мне ведь её даже одной рукой поднимать приходится…

Остановившись посреди танцпола, Павел принялся медленно покачиваться и кружиться в такт музыке, имитируя некое подобие танца, продолжая держать Анжелу на руках.

– Знаешь, – сказал он весело, – есть в балете такая верхняя поддержка… мы называем её «покойничек».

– Как? – недоверчиво переспросила Анжела и прыснула.

– «Покойничек», – с улыбкой подтвердил Павел. – Это когда нужно удерживать партнёршу наверху, подхватив под спину и ноги, а она должна принять в воздухе горизонтальное положение. От балерины при выполнении этой поддержки требуется посильная помощь – она должна оттолкнуться от пола. Так вот, у нас в театре была одна танцовщица, которая никогда не помогала. Тупо валилась партнёру на руки, когда чувствовала их под своей спиной. Представляешь мои мучения?! Вместо толчка приходилось делать жим… Я, честно, еле-еле её вытягивал и мечтал только о том, чтобы это поскорее закончилось. К счастью, в прошлом году она ушла в декрет.

Анжела заливисто хохотала, пряча лицо на груди у Павла, с трепетом прижималась к нему, обхватив руками его шею, и, по всей видимости, находилась на вершине блаженства.

– И всё-таки… зачем ты меня сюда вытащил? – отсмеявшись, спросила она наконец. – Подальше от папиных ушей?

– А ты догадливая, – он посерьёзнел. – Да, хотелось бы прояснить кое-какой деликатный вопрос…

– Ай, брось! Не надо ничего прояснять, – воскликнула она с досадой. – Папа просто вбил себе в голову, что у нас с тобой роман.

– А ты?.. – осторожно уточнил он.

– Ну я же не дура, Паш! С чего бы мне воображать подобное? Ты никогда не давал мне никаких обещаний и не переходил границ настолько, чтобы я могла вообразить, будто ты испытываешь ко мне какие-то чувства.

– Я… хорошо к тебе отношусь, Анжела, – честно ответил Павел.

– Я знаю. Я не об этом! – сердито перебила она. – «Хорошо», «очень хорошо», «тепло»… Но ты не влюблён в меня, вот что главное. Поверь, я прекрасно отдаю себе в этом отчёт, что я тебе до лампочки в этом плане и… не виню тебя. Меня вполне устраивает то, что есть сейчас между нами. Ведь мы же друзья?

– Друзья, – подтвердил он после заминки. – Но твой отец…

– Он просто очень любит меня и хочет поскорее устроить мою личную жизнь. Выдать замуж, дождаться внуков…

– Внуков? – переспросил Павел с недоумением и тут же прикусил себе язык за бестактность.

– Моя репродуктивная система функционирует совершенно нормально, – горько усмехнулась Анжела. – Проще говоря, я вполне могу забеременеть и родить. Да, не без рисков и трудностей, но… даже абсолютно здоровые женщины во время беременности не застрахованы от всяческих непредвиденных ситуаций. У меня есть все шансы родить здорового малыша. Даже не одного.

– Я не знал этого, – смущённо пробормотал он, – извини…

Параплегия. Так назывался Анжелин диагноз, что обозначало практически полную потерю контролируемого движения и чувствительности в обеих ногах из-за повреждения спинного мозга. С детских лет серьёзно занимаясь плаванием и увлекаясь прыжками с вышки и трамплина, Анжела однажды просто неудачно нырнула в реку, ударившись головой о дно и повредив шейный отдел позвоночника.

Поначалу семья не восприняла это как приговор – и родителям, и девочке казалось, что через месяцок-другой чувствительность в ногах сама собой чудесным образом восстановится. Анжела воспринимала это скорее как забавный новый опыт, своеобразное испытание… Однако на деле всё оказалось куда серьёзнее. Отец подключил все свои связи в России и за рубежом, обзвонил лучших специалистов, но они лишь разводили руками: ни иглотерапия, ни остеопатия, ни лечебный массаж, ни комплекс физических упражнений не помогали. Нужно было учиться жить по-новому – в инвалидном кресле.

– Я ведь и сексом могу заниматься, – жёстко сказала Анжела. – Говорят, что ощущения существенно меняются по сравнению с тем, что было до травмы. Но… мне ведь и не с чем сравнивать, – добавила она с невесёлой усмешкой. – Когда со мной это случилось, мне едва исполнилось одиннадцать. Я никогда не была с мужчиной. Правда… это не значит, что мне этого не хотелось бы, – тихо докончила она.

Павел почувствовал, что невольно краснеет. Его сложно было смутить подобными разговорами, он с лёгкостью заводил связи на одну ночь или – максимум – на пару недель, искренне полагая, что уж в чём в чём, а в сексе точно разбирается, но тут… Слова этой восемнадцатилетней девочки заставили его сконфузиться, как школьника.

– Ты не переживай, я поговорю с папой, – спокойно произнесла Анжела, закрывая деликатную тему. – Надеюсь, он не станет на тебя больше давить и вообще оставит нас в покое. Ты ему действительно нравишься, он правда хочет, чтобы ты добился всех возможных успехов в своей балетной карьере. Но… мы же продолжим общаться как друзья? – робко, почти умоляюще попросила она.

– Если ты захочешь, – с сомнением отозвался Павел. – Если тебя не будет напрягать то, что я не смогу…

– Я поняла! – перебила она торопливо. – Я не стану ждать и надеяться. Но ведь я тебе не противна?

– Совсем нет, что за ерунда. Мне приятно твоё общество. Ты вообще замечательная.

– Спасибо… – Анжела помолчала немного, собираясь с духом для следующего вопроса. – А у тебя сейчас… есть кто-нибудь?

Павел на мгновение зажмурился. Дыхание перехватило, сердцебиение участилось, и он как наяву увидел тёмные пряди волос, разметавшиеся по подушке… прикрытые длиннющими ресницами глаза цвета горячего шоколада… опухшие от поцелуев губы… бархатистую смугловатую кожу… плавную линию плеч, безупречную грудь и тонкую талию… Мила.

Чёрт бы тебя побрал, Мила!..

– Нет, – стряхивая наваждение и открывая глаза, ответил он. – У меня никого нет.

Таганрог, 2007 год

Пашка не сразу понял, что именно произошло.

– Держите воровку! – запричитала продавщица, уже крепко ухватив трепыхающуюся Милку цепкими сильными пальцами за сгиб локтя. – Она у меня браслет украла! Полюбуйтесь-ка, люди добрые – ни стыда ни совести!

– Что ты врёшь, овца?! – вскинулась от этих слов девчонка, тщетно пытаясь вырваться. – Ничего я у тебя не крала…

– Ты чего это мне тыкаешь, дрянь малолетняя?!

– А чего вы меня оскорбляете?

– Да пусть отдаёт браслет и катится, связываться с такой… себе дороже, – брезгливо кривя губы, посоветовал тучный мужчина из-за соседнего прилавка, торгующий дешёвой китайской бижутерией.

– Нет у меня никакого браслета, – упрямо возразила Милка.

– Обыщите эту пигалицу – всего делов-то, – внесла предложение одна из покупательниц.

– Только попробуйте! – возмутилась «пигалица» и снова дёрнулась, но пальцы продавщицы держали крепко, стискивая руку до боли.

– Ну тогда давайте её в детский дом отведём, прямо к директору, пусть он и разбирается. Или в ментовку сразу? – выдал кто-то из толпы.

– Отпустите её, – быстро попросил Пашка, пока дело и правда не дошло до милиции. – Сколько браслет стоил? Мы заплатим. Соберём деньги – и обязательно заплатим!

– Да уж, ты заплатишь, – обидно захохотал толстяк с бижутерией. – Вам, детдомовским, только дай волю – и след простынет… вместе с браслетом.

– Да не брала я ваш поганый браслет! – завизжала Милка, пунцовая то ли от стыда, то ли от злости.

– Если он такой поганый, что ж ты вертелась возле моего товара, высматривала, вынюхивала? – не унималась продавщица.

– Что, и посмотреть нельзя? – огрызнулась Милка. – За погляд денег не берут.

– Да воровка она, точно воровка! – убеждённо сказала какая-то тётка. – Вон глядите – покраснела вся и в глаза не смотрит, стыдно ей. Обыскать – и дело с концом. Женщины, отведите её за ширму да осмотрите быстренько…

– Нет, я не пойду! – забилась Милка, словно пойманная в силок птица. – Пустите меня, уроды! Вы не имеете права обыскивать!!!

Честно говоря, Пашка и сам не был уверен, что подружка не брала этот проклятый браслет, от неё можно было ожидать абсолютно любого «сюрприза». Но видеть её мучения было совершенно невыносимо… Он подошёл вплотную к продавщице, которая держала Милу за руку, и, неожиданно кинувшись вперёд, как волчонок вцепился зубами в её запястье.

– А-а-а!.. – взвыла та, пытаясь отдёрнуть руку и невольно выпуская свою пленницу из захвата. – Ты что ж это творишь, гадёныш?!

Пашка разжал зубы и тут же крикнул Миле, не давая никому шанса опомниться:

– Бежим!

И они рванули!..

– Держите их! Ловите! – бестолково загалдели остальные, но мальчишка с девчонкой уже ввинтились в рыночную толпу, торопясь поскорее смешаться с ней, ошеломить напором и внезапностью, а дальше – мчаться, мчаться, мчаться со всех ног, петлять, нестись и запутывать следы.

Крепко сцепившись руками, чтобы не потерять друг друга в этой толкотне, они вылетели за ворота рынка и, не сговариваясь, помчались в сторону детского дома – переулками, дворами и подворотнями. Пашка то и дело оборачивался: ему мерещились крики, топот и шум погони. Кто-то, кажется, и в самом деле побежал вслед за ними, поэтому, недолго думая, Пашка подсадил Милку на крышу одного из частных гаражей, сам быстро вскарабкался за ней – и они принялись удирать уже поверху.

Пашка скакал с гаража на гараж как олень, Милка не отставала, ничуть не уступая ему в бесстрашии и безрассудстве, и всё-таки он подстраховывал её, готовый всякий раз поймать, удержать и не дать свалиться.

– Кажется, оторвались, – выдохнул он наконец, в бессилии валясь на крышу очередного гаража и пытаясь отдышаться. Милка с шумом рухнула рядом, жадно глотая ртом воздух.

Несколько минут они просто лежали, таращась в ясное голубое небо и пытаясь восстановить дыхание. Почему-то обоим было жутко весело, словно с ними произошло забавное приключение, хотя они отдавали себе отчёт в том, что без последствий это происшествие явно не обойдётся. Преследователи могут лично заявиться в детдом и потребовать аудиенции у директрисы, а уж Татьяне Васильевне не составит особого труда разузнать, кто из ребят регулярно удирает во время тихого часа на рынок и кто именно был пойман там сегодня…

– Молодой человек, – раздался вдруг громкий и требовательный голос чуть поодаль. Пашка с Милкой синхронно вздрогнули. Неужели их всё-таки спалили?.. Перекатившись на живот, мальчишка осторожно свесил голову вниз и увидел, что по импровизированной пешеходной тропинке между гаражами в их сторону движется какая-то женщина.

Идёт и смотрит прямо на него!..

У Пашки не получилось вспомнить, видел ли он это лицо в рыночной толпе во время инцидента с украденным браслетом. Кажется, нет… а впрочем, там было так много зевак, что он мог просто не заметить.

Женщина оказалась не слишком молодой, хотя с позиции Пашкиных десяти лет все взрослые старше тридцати автоматически попадали в возрастную категорию «старичьё». Однако седые волосы, уложенные в строгий старомодный пучок, свидетельствовали о том, что незнакомка всё-таки была ближе к «бабушке», чем к «тёте». Впрочем, когда та приблизилась, Пашка заметил аккуратный лёгкий макияж – чёрт их знает, этих старух, разве среди них принято краситься?.. К тому же сбивала с толку практически идеальная осанка – прямая спина, расправленные плечи, гордо вскинутый подбородок (кстати, ни разу не двойной, а очень даже изящный).

– Вы, вы, молодой человек, – кивнула она, отвечая на молчаливое недоумение, написанное на Пашкином лице. – Немедленно слезайте оттуда – да осторожнее, не убейтесь и не переломайте ноги. Мне нужно с вами поговорить.

Пашка переглянулся с Милой, словно советуясь.

– Не пытайтесь сбежать, – предостерегающе произнесла женщина, разгадав его намерения и строго нахмурившись. – Я вас всё равно всюду разыщу, так и знайте.

– Подожди меня здесь на всякий случай, – тихо сказал он Милке, но она вцепилась в его руку:

– Я с тобой!

Они медленно сползли с крыши на козырёк гаража, повисели немного, болтая ногами и ухватившись за край козырька пальцами, а затем синхронно спрыгнули на землю.

– Меня зовут Ксения Андреевна Хрусталёва, – представилась женщина с таким достоинством, словно была английской королевой. – А вас?

– Пашка, – буркнул тот, смущаясь и удивляясь этому непривычному обращению на «вы».

– Ну-у, «Пашка»… – поморщилась она и наставительно поправила:

– Павел. Фамилия-то у вас есть?

– Калинин.

– У кого вы занимаетесь, Павел Калинин?

– В смысле? – не понял он.

– Кто ваш балетмейстер?

– Мой – кто?!

– Только не прикидывайтесь, что впервые слышите это слово. Хотя… если вы обучаетесь в школе Усольцевой с её новомодными веяниями, – Ксения Андреевна брезгливо поджала губы, – то я не удивлена, что вы не владеете даже самой элементарной терминологией.

Пашка молча хлопал глазами, совершенно не врубаясь в то, что она ему говорит.

– Вы занимаетесь в школе современного балета «Модерн»? – спросила она, с видимым отвращением выговаривая это название.

– Да нигде я не занимаюсь, чего вы прицепились! – психанул Пашка. Он осмелел, поняв, что женщина ничего не знает о краже на рынке, а значит, с ней можно было не церемониться. Да и вообще она, похоже, была с большой придурью…

– Невозможно. Не может быть, чтобы нигде, – покачала головой эта упрямица. – У вас же совершенно балетная выправка.

– А вам-то откуда знать? – хмыкнул Пашка.

– Я наблюдала за вами издали и видела, как вы скакали по крышам. У вас большой прыжок, очень высокий, и замечательная растяжка… практически гранд жете ан аван!8 Выворотность, кстати, тоже налицо, – она уставилась на его колени. – И великолепный подъём стопы. Ах, самое главное чуть не забыла – идеальная для балета внешность! На сцене вы будете смотреться просто фантастически!

– Да чего вы от меня хотите-то? – вконец растерялся мальчишка. Его смущали напор незнакомки и те непонятные термины, которыми она разбрасывалась направо и налево. Как она там сказала?.. «Гранжетэ»?..

– Как чего? Чтобы вы записались ко мне в балетный кружок, конечно же.

– Балетный?.. – он обидно захохотал, на мгновение вообразив себя в танцевальном классе среди девчонок в белоснежных пачках.

– Разве я сказала что-то забавное?

– Простите… – Пашка поспешно свернул улыбку. – Так получается, что вы балерина?

– Бывшая балерина, мой юный друг. Я давным-давно вышла на пенсию и сейчас занимаюсь исключительно преподавательской деятельностью. Но… некогда я была солисткой Михайловского театра, если вам это хоть о чём-нибудь говорит.

Пашке ни о чём не говорило.

– Может быть, вы дадите мне телефон кого-нибудь из ваших родителей? Я хотела бы серьёзно поговорить с ними о вас, о ваших возможностях и перспективах.

Пашка насупился.

– Родителей нет. Я в детдоме живу.

На миг Ксения Андреевна растерялась, но быстро справилась с собой.

– Ладно, чего без толку языком молоть… Давайте-ка я тогда запишу номер своего телефона и адрес. Занятия проходят трижды в неделю во Дворце культуры котлостроителей. Придёте, сами всё посмотрите, чем чёрт не шутит – может, и заинтересуетесь, – Ксения Андреевна достала из сумки записную книжку и карандаш, вырвала страничку и, приложив её к стене гаража, быстро нацарапала там все координаты.

– Пашка, а прикинь, понравится тебе – и правда станешь балериной! – трясясь от смеха, подала голос Мила, до сей поры хранившая молчание.

– Ничего смешного здесь нет, дорогуша, – Хрусталёва осуждающе покачала головой. – Во-первых, мужчины в балете называются «танцовщиками». А во-вторых… У него дар, у меня на это глаз намётан. С его данными будет просто преступлением зарывать свой талант в землю. Я не шучу, – повернувшись к Пашке, горячо докончила она, – опыт позволяет мне смело пророчить вам не просто большое – а великое будущее, Павел Калинин!

В глубине души ему это даже польстило, хотя, конечно, идея записаться в балет по-прежнему казалась совершенно нелепой. Впрочем, издёвки Милы всё равно почему-то были неприятны.

– Ну и чего ты ржёшь как кобыла? – недовольно спросил он подругу уже после того, как пожилая балерина, с достоинством попрощавшись, удалилась. Мила даже опешила от такого наезда.

– А что, уже и поржать нельзя? Ведь это правда смешно… Ты же не собираешься в самом деле этим заниматься?!

– Не собираюсь, конечно, – буркнул он. – Что я, дебил какой?

Пашка демонстративно скомкал страничку с адресом, вырванную Хрусталёвой из записной книжки, и метким щелчком запулил её в придорожную траву.

Но внутри всё ещё болезненно саднила досада из-за обидных Милкиных насмешек, словно все те его достоинства, которыми так искренне восхищалась Ксения Андреевна, были для подруги пустым звуком, поэтому он поспешил торопливо перевести тему разговора на что-то нейтральное.

Они поспешили обратно в детдом, искренне надеясь, что случай с браслетом обойдётся без последствий. Уже перед самым забором Пашка, неосторожно потеряв бдительность, уточнил у Милы:

– А ты точно не брала этот дурацкий браслет? – на что подруга одарила его таким взглядом и так сильно разобиделась, что он потом ещё несколько дней не мог вымолить у неё прощение.

Первое время они продолжали бояться, что по их душу вот-вот явятся, но миновал один день, за ним другой, потом неделя… а никто так и не пришёл предъявлять претензии по поводу стыренного серебряного украшения. Вероятнее всего, удалось то ли найти пропажу, то ли вообще поймать настоящего вора.

А когда они оба уже совсем-совсем расслабились и практически забыли об этом происшествии, Пашку вдруг вызвали к директору прямо посреди урока.

Москва, 2017 год

Где-то через час после начала банкета Павел понял, что с него хватит. Всё, что можно было обсудить относительно премьеры – уже обсудили, точнее перетёрли по сто миллионов раз, народ наконец расслабился и принялся просто методично напиваться, перемывая кости коллегам. Артём в который раз попытался подкатить к Тоне Городецкой, их бывшей однокурснице – он ещё во время учёбы неровно к ней дышал. Тоня, как и он, танцевала в кордебалете, отличалась лёгким смешливым нравом и полным отсутствием карьерных амбиций, относилась к парню тепло, по-дружески, но всё-таки не отвечала взаимностью. Артём страдал по Городецкой уже несколько лет – то ли в шутку и немножко «на публику», то ли всерьёз, Павел и сам не мог толком разобраться в чувствах друга. В любом случае, Нежданову сейчас было явно не до него…

А больше его здесь ничего не держало. Даже Анжела. Она, конечно, мила и прелестна, но… нет уже никаких сил улыбаться ей и любезничать с её папашей. Он чертовски устал. Кажется, пора сматываться по-английски…

– Павел! – в дверях ресторана его перехватила бойкая юная особа из журнала «Dancing Russia» – на вид его ровесница, лет двадцати, не старше. Студентка-практикантка?.. Весь вечер он то и дело натыкался на её испытывающий взгляд, и его не покидало смутное ощущение, что он знает её, видел раньше – да вот только где? Оставалось только надеяться, что они не спали вместе – было бы слишком стыдно признаться девчонке в том, что ничегошеньки не помнит.

– А можно задать вам пару вопросов?

– Вы же уже задавали, – он вежливо улыбнулся, вспомнив, как атаковали его журналисты в начале вечера, едва он вошёл в ресторан.

– Так то о премьере в целом… и со всеми вместе. А хотелось бы – о вас лично, с глазу на глаз, – девушка немного смущённо вернула ему улыбку, но в глаза при этом смотрела прямо, почти дерзко. Нет, он определённо был с ней знаком раньше!

– Ну давайте, – вздохнул Павел, – только выйдем на воздух, ладно? Здесь душно.

– Сейчас, куртку из гардероба возьму, – засуетилась она.

***

У него привычно захватило дух от ночной подсветки Театра балета, вид на который открывался сразу при выходе из ресторана. Здание казалось сделанным из золота и светилось, как огромная, самая прекрасная на свете ёлочная игрушка. В этом сиянии можно было отчётливо разглядеть все скульптуры, портики и барельефы театра. Павел замер, в миллионный раз любуясь великолепным и никогда не надоедающим зрелищем. В груди стало тесно и горячо. Мысленно он поразился странному жизненному пируэту: как получилось, что простой провинциальный детдомовский пацан танцует на одной из лучших сцен не то что страны, а целого мира?..

«У тебя типичный синдром самозванца»,9 – посмеивалась над ним Милка, если он рисковал поделиться с ней своими переживаниями.

Милка… дьявол тебя побери.

– Вот и я! – из ресторана выскочила журналистка с сумочкой, в верхней одежде и, кажется, даже с заново накрашенными губами. Павел едва сдержал усмешку: малышка хочет ему понравиться. Она была, в общем-то, ничего – миниатюрная, глазастенькая, со стильной короткой стрижкой… хотя обычно Павлу нравились длинные волосы.

– Ну, задавайте свои вопросы, – милостиво разрешил он.

– Э-э-э… – она покопалась в сумке, выискивая диктофон. – А кто ваш любимый танцовщик?

– Роберто Болле.10

Они медленно двинулись вниз по улице.

– Почему именно он?

– Он был моим кумиром с детства и остаётся им до сих пор. Человек, которому, кажется, время неподвластно. Век артистов балета недолог, вы должны это знать… Мало кто задерживается в профессии после тридцати пяти, ну ладно – тридцати восьми лет. А он перешагнул уже сорокалетний рубеж и по-прежнему в строю, более того – в безупречной форме… Когда я стал лауреатом «Приза Лозанны», Болле дал мне автограф и сфотографировался со мной. Очень приятный в общении человек. Фантастический танцовщик. Потрясающий артист!

– Вы хотели бы стать таким, как он? – предположила журналистка.

– Нет, – Павел засмеялся. – Я хотел бы стать таким, как я. Чтобы люди не сравнивали меня с кем-то. Пусть лучше сравнивают кого-то со мной!

– Вы с детства знали, что будете танцевать в балете? Всегда мечтали о сцене?

– Ну нет, в детстве я мечтал о тех счастливых днях, когда постарею и выйду на пенсию!

– Почему?!

– Чтобы больше не нужно было вставать по утрам и ходить в школу. Я вообще был уверен, что в старости только и буду делать, что безостановочно крутиться на карусели в парке – что может быть прекраснее?

В голове тут же возникло незваное воспоминание – Милка с лицом бледно-зелёного оттенка, которая, пошатываясь, спускается с карусели, неуклюже падает на колени, а затем её долго тошнит прямо в траву…

Журналистка расхохоталась. Миленькая девушка, и так отчаянно хочет заинтересовать – заглядывает в глаза, с готовностью ловит каждое слово, кивает, слишком внимательно слушает и преувеличенно заливисто смеётся…

– А где же ваши цветы? – спохватилась она вдруг. – Вам, должно быть, подарили море букетов в честь премьеры.

– Оставил в гримёрной до завтра. Неудобно было тащить с собой на банкет.

– А почему вы так рано ушли из ресторана? Это не для печати, просто любопытно, – смутилась она. – Просто… все ваши коллеги ещё там.

– Не люблю затянувшихся пьянок, – честно признался Павел.

– Я тоже, – кивнула она, – поэтому и сбежала вместе с вами. Устала. Если что, послужите мне прикрытием? Подтвердите, что я брала у вас эксклюзивное интервью!

О, это уже был осторожный намёк на продолжение знакомства…

– Хорошо, я вас прикрою, – многозначительно ухмыльнулся Павел, вогнав девушку в краску.

– Мне сейчас направо, – он кивнул в сторону знакомого переулка. – Я здесь недалеко живу, поэтому хожу в театр и из театра пешком.

Она с готовностью проглотила наживку.

– А вы живёте один?

– Вообще-то снимаю квартиру с другом. Но он, полагаю, вернётся ещё не скоро. Может быть… – их глаза встретились. – Прогуляемся до моего дома, выпьем кофе?

– С удовольствием! – быстро, слишком быстро ответила она. Готова!

– Как вас зовут?

– Даша, – отозвалась она с небольшой заминкой. Врёт?.. Девушка, радостно готовая бежать в гости к едва знакомому парню, едва ли будет ни с того ни с сего строить из себя скромницу и стесняться назвать своё настоящее имя. Тогда откуда эта выразительная пауза?

– Даш, а в чём подвох? – прямо спросил он. – Вы что-то от меня скрываете?

Она нервно облизнула губы.

– На самом деле я… мы… в общем… А вы меня совсем-совсем не помните?

Ах, так вот где собака зарыта!

Павел приложил руку к сердцу.

– Даша, честно признаюсь, что определённо знаю ваше лицо. Но совершенно не представляю, где и когда мы раньше встречались…

– Ресторан «Астра», два года назад, – напомнила она. – Мы там с подружкой были, а вы с другом, с Артёмом… вы к нам подошли, а потом эти… гопники.

У него будто пелена с глаз упала.

– Ну точно же! – засмеялся он. – А я весь вечер ломал себе голову, где мог тебя раньше видеть… Ведь можно на «ты»?

– Да, разумеется! – обрадовалась она.

Слава богу, тогда у них не дошло до постели, он сейчас отчётливо вспомнил тот вечер. Милка позвонила, и им с Артёмом пришлось срочно уехать, оставив девчонок несолоно хлебавши… Иначе было бы совсем неудобно.

– Не очень хорошо тогда получилось, – виновато сказал он. – Прости. Это правда вышло случайно. Просто обстоятельства…

– Ты знаешь, а мы ведь видели вас там с Алёной ещё раз, – призналась Даша в порыве внезапной откровенности. – В «Астре».

– Почему же не подошли? – спросил он, уже понимая, уже догадываясь.

– Вы были с девушками, – пояснила она насмешливо. – Не хотелось вам мешать. Раньше мы приезжали туда каждую субботу, а потом… после того случая… перестали.

Павел шутливо стукнул себя несколько раз кулаком по лбу.

– Даш, я… правда не знаю, что сказать. Мне очень жаль и… вообще чувствую себя сейчас ужасно стрёмно.

– Да ладно, брось, – великодушно отозвалась она. – Я всё понимаю. Неужели ты думаешь, что я тогда навоображала себе любовь с первого взгляда до самой гробовой доски?.. Каждый развлекается так, как ему нравится. Мы с Алёнкой это прекрасно понимали и, поверь, были не против, когда вы к нам подкатили.

– Так ты журналистка? – спросил он неловко, чтобы увести тему разговора в другую сторону.

– Учусь ещё. В журнале внештатно подрабатываю. Вообще-то, я всегда хотела стать спортивным журналистом… а потом как-то так вышло, что заинтересовалась танцами… и балетом. Наверное, во многом благодаря той нашей встрече, – смущённо созналась она. – Честно сказать, вы… произвели на нас обеих неизгладимое впечатление.

Ну вот и всё. Сейчас он приведёт эту журналисточку в их с Тёмой съёмную двушку и осуществит то, что не получилось тогда… Не позднее чем через полчаса Даша окажется в его постели. В общем-то, неплохое завершение вечера. Ему нужно было сбросить накопившееся напряжение и лёгкое возбуждение от успешной премьеры, а также выплеснуть злость на Милку… Секс – самый лучший и верный способ успокоить нервы.

Он взял Дашу за руку, переплетя её пальцы со своими, а затем запоздало уточнил:

– Не возражаешь?

Она лишь крепче сжала его ладонь.

Так они и шли по ночной Москве, взявшись за руки, как влюблённые на первом свидании. Было в этом что-то трогательное, романтическое, полузабытое… Павел невольно почувствовал себя стариком. Как давно он ходил на свидания? На нормальные, настоящие свидания, а не вот это вот всё? Примерно… никогда.

Даша что-то щебетала без остановки, всю дорогу щебетала – видимо, стараясь скрыть волнение. Он уже всерьёз намеревался заткнуть ей рот поцелуем, но тут они наконец-то добрели до дома. Павел приоткрыл перед ней дверь подъезда, пропуская вперёд, и вошёл следом.

На лестничной площадке, прямо на не слишком-то чистом полу, привалившись спиной к двери их с Артёмом съёмной квартиры, сидела Мила.

***

Павел переводил растерянный взгляд с одной девушки на другую, не зная, как правильнее среагировать в столь странной и нелепой ситуации. Зато Милка долго не раздумывала – завидев парочку, она немедленно вскочила и кинулась к Павлу с жаркими объятиями:

– Пашечка, ура! Наконец-то ты пришёл! Я заждалась совсем. А телефон у тебя почему-то вне зоны доступа…

– Это Мила? – насмешливо спросила Даша прежде, чем он успел что-либо объяснить. Он вздохнул, подтверждая:

– Это Мила.

– Ну надо же, – засмеялась та, – польщена, что ты рассказываешь обо мне своим… подругам. А вот о вас, к сожалению, – она стрельнула в Дашу выразительным взглядом, – я от Паши никогда ничего не слышала.

– Мила, – он словно отказывался верить, что это действительно она, – какого… в смысле, что ты здесь делаешь?

– К тебе приехала, не видишь, что ли?! В гости, – Милка хохотнула, и только тут Павел заметил, что она порядком пьяна.

– Ты не вовремя, – мрачно произнёс он.

– Ой, – она снова окинула понимающим взглядом стоящую рядом журналистку, будто только сейчас осознала причину её присутствия рядом с Павлом. – Я вам не буду мешать, правда.

– Ты не вовремя! – начиная заводиться, повысил голос Павел. – Ты здесь сейчас вообще на хрен не нужна, понятно тебе?

Мила состроила жалобную мордочку и захлопала ресницами.

– Я соскучилась, – жалобно протянула она. – Специально ехала к тебе через весь город… бросила свою компанию…

– Польщён до глубины души, – отозвался он со злостью. – Напоминаю, что у меня сегодня была премьера. Так, к сведению.

– Я в курсе, – искренне тараща глаза, выпалила она. – Ну конечно, в курсе! Эта, как её… «Спящая красавица»!

– «Золушка», – ровным голосом поправила её Даша. Милка покосилась на неё и снова перевела взгляд на Павла:

– Я в комнате Артёма тихонько посижу. Вы занимайтесь спокойно тем, чем собирались… а я подожду.

– Господи, чего подождёшь?!

– Ну, пока вы не… закончите, – наглые Милкины глаза смотрели сейчас открыто, наивно и честно, словно она и правда не понимала, какую возмутительную чушь несёт. – Если вы собираетесь трах…

– Мила!!! – быстро перебил он. Она покаянно шлёпнула себя ладошкой по губам и глупо хихикнула.

– Ну прости меня, прости… Я правда не могу сейчас поехать домой. Мне очень хотелось с тобой пообщаться. Паш, ну мы же сто лет не виделись… – она снова потянулась к нему с пьяными объятиями, но он предусмотрительно отступил на полшага, не позволяя их телам соприкоснуться.

Даша негромко кашлянула, привлекая к себе его внимание. Лицо её было пунцовым как свёкла.

– Это мне, пожалуй, лучше поехать домой, – тихо сказала она.

– Нет, подожди… чёрт, да что за идиотизм! – умирая от неловкости и нелепости ситуации, с досадой выговорил он. – Я сейчас всё решу.

– Не надо, – возразила она. – Даже если вопрос будет решён, я всё равно уже… не смогу остаться.

Мог ли он её в этом винить? Милка всё испортила. Опять всё испортила!

– Извини, что так получилось, – только и выдавил он из себя.

– Да всё нормально, – отводя глаза, проговорила Даша.

– Подожди, я хотя бы вызову тебе такси, – предложил Павел. Это было самое малое, что он мог сейчас для неё сделать. Но Даша отрицательно покачала головой.

– Не надо, Паш. Я сама, спасибо. И провожать меня до машины тоже не надо, – заметив, что он собрался спуститься с ней во двор, предостерегающе произнесла она. Обижена, рассержена или расстроена… а может, всё вместе. Впрочем, на каждую из этих эмоций Даша сейчас имела право, подумал он в раскаянии, сгорая от стыда.

Павел отпер входную дверь и молча прошёл в квартиру, даже не пригласив Милку последовать за ним. Впрочем, она и не ждала его разрешения: тут же шумно ввалилась в прихожую, болтая без умолку – явно оттого, что тоже чувствовала неловкость. Ну не совсем же бессердечной и бесчувственной она была?!

– Так что у тебя с телефоном? – напомнила Мила. – Уже несколько часов не могу дозвониться.

– Сломался, – лаконично отозвался Павел, не вдаваясь в подробности того, как раскурочил аппарат об стену – по её милости, между прочим.

– Хочешь, я чай заварю? – заискивающе, практически виляя хвостом, предложила она, заглядывая ему в глаза. – Паш, ты не сердись на меня, пожалуйста. Понимаю, что испортила тебе всю малину… Но я же не знала, честно!

– Можно подумать, если бы ты знала, что я буду не один, тебя бы это остановило, – едко отозвался он.

Мила смущённо засмеялась.

– Вообще да, ты прав, не остановило бы… Ну, вот такая уж я! Настоящая, какая есть. Без прикрас и без ретуши…

– Мил, – он серьёзно посмотрел на неё, – а ты никогда не задумывалась о том, что многие люди тупо оправдывают свои свинские поступки тем, что «вот такие уж мы есть». Наглость, бестактность и хамство не равняются искренности и «настоящести», понимаешь?

– Да, похоже, тебя зацепила та малышка, – протянула Мила понимающе. – Ты действительно расстроен, Пашечка.

– Да не в этом дело! – психанул он. – Просто я дико устал от твоих закидонов, понимаешь?

Мила сникла.

– Понимаю. Но я не хочу сейчас возвращаться домой, а больше мне правда не к кому было пойти. Так уж получилось, что во всём этом сраном мегаполисе ты – мой единственный реальный друг! – с досадой воскликнула она.

– Опять с родителями поругалась? – вздохнул Павел.

– Ага. Ну, ты в курсе, какие они у меня… трудные.

На его объективный взгляд, приёмные родители Милы были сущими ангелами – особенно потому, что столько лет терпели её выкрутасы и потакали им. Просто Милка не ценила этого. Не научилась, не хотела ценить… Идиотка неблагодарная.

– Я устал после премьеры, Мил. Чай не буду, спать очень хочется, – ответил он. – Ладно уж, так и быть, оставайся, но не буди меня и постарайся слишком не шуметь. Где чистое постельное бельё и полотенца – знаешь. И… если Тёма вдруг вернётся не один… пожалуйста, не лезь и не мешай, а?! Сиди тише воды, ниже травы.

– Ну что же я – совсем дурная, что ли? – Милка всплеснула руками. – Что я – не понимаю?!

Он лишь закатил глаза:

– А какая же ещё? Дурная и есть. На всю голову!

В театре Павел уже принимал душ, но сейчас ему всё равно хотелось освежиться, чтобы смыть с себя запахи и вкусы постпремьерного банкета, а также послевкусие беседы с Миллером, которое до сих пор отдавало во рту чем-то горько-кисловатым. Он долго стоял под обжигающе ледяными струями – до тех пор, пока кожа не начала гореть. Странно, если на всех остальных холодная вода действовала бодряще, то Павла, наоборот, расслабляла и успокаивала. Затем он досуха растёрся полотенцем, почистил зубы и, буквально на автопилоте добредя до своей спальни, рухнул в постель. Какое же это блаженство – просто уснуть, вытянувшись на кровати и чувствуя, как приятно ноет от усталости каждая мышца, каждая косточка…

И всё-таки сегодня был хороший день. Хороший несмотря ни на что, подумал он, утыкаясь лицом в подушку. Вот только с Дашей неловко вышло. Впрочем, всё пустое. Всё неважно, кроме танцев. Кроме балета, некогда столь ненавистного. Которого он стыдился и долго скрывал от знакомых, чем занимается… пока не понял, что это – его единственный путь.

Уже в полудрёме, где-то на границе между явью и мороком, он увидел себя в танцклассе у станка… А затем – посреди зала, выполняющего классические тридцать два фуэте ан турнан.11 Это было последнее, что он запомнил, прежде чем окончательно провалиться в сон.

Среди ночи Павел почувствовал чужеродное тепло под боком и, даже не открывая глаз, догадался: Мила! Она знакомо прильнула к нему под одеялом, обняла одной рукой, устроив голову на его плече, и щекотно засопела прямо ему в ухо. Вот нахалка, сонно подумал Павел, у неё ведь есть в этом доме своя раскладушка, которую Милка, конечно же, поленилась разложить…

Он притянул её к себе, привычно приобнял в ответ, вдохнул запах её волос… и снова отключился – на этот раз до самого утра.

Таганрог, 2007

Пашка плёлся по коридору, лихорадочно размышляя на ходу, что успел натворить за последние дни. Окно в классе разбил? Так это ещё на прошлой неделе было, вроде дело замяли… Подрался с Семенихиным в понедельник? Да ну, тот – знатное ссыкло, вряд ли он стал бы его закладывать.

– Входи-входи, Паша, – приветливо кивнула ему Высоцкая, когда он, постучав, осторожно просунул голову в директорский кабинет.

У него немного отлегло от сердца: голос у Татьяны Васильевны был совершенно не сердитый, так что, судя по всему, распекать его никто не собирался. Впрочем, едва он вошёл в кабинет, как тут же заметил, что у директрисы посетитель. Вернее, посетительница… Пашка снова вмиг покрылся холодным потом – неужели всколыхнулась та унизительная история с браслетом?.. Однако гостья повернула голову в его сторону и Пашка моментально, хоть и с немалым удивлением, узнал в ней ту самую пожилую балерину, которая приглашала его к себе на занятия.

– Зд-драсьте, – с запинкой выговорил он.

– Ну здравствуйте, здравствуйте, Павел Калинин, – произнесла она иронично. – Что же вы – думали, я не разыщу вас?

Она сохраняла безупречную осанку даже в положении сидя. Спина была прямая как палка, подбородок горделиво вздёрнут.

Пашка промолчал, не зная, что можно ответить на её вопрос. Он вообще не задумывался о том, легко ли его разыскать, хотя, конечно, дело-то и впрямь ерундовое: наверняка во всех детских домах Таганрога не так уж много его полных тёзок, если они в принципе есть.

– Паша, почему же ты смолчал о том, что сама Ксения Андреевна Хрусталёва тобой заинтересовалась? – мягко пожурила его директриса. – Она личность у нас в городе известная, это невероятное везение и удача, что она пригласила тебя заниматься в свой кружок.

Он неопределённо пожал плечами, кося под дурачка. Ах, какая честь – его пригласили в балет. В ножки ей теперь кланяться, что ли, или ручки целовать? А может, присесть в реверансе?

– Подойди-ка, – резко перейдя на «ты», властно произнесла вдруг балерина, кивнув Пашке. Он не посмел ослушаться и сделал несколько шагов в её направлении.

– На шпагат можешь сесть? – спросила она. – Покажи.

В поперечный шпагат он уселся легко, играючи, а вот с продольным возникла заминка. Впрочем, немного попыхтев, Пашка сделал и это.

– Подними ногу кверху, – скомандовала она. Пашка тут же, стоя на одной ноге, задрал вторую выше головы.

– Прекрасная, прекрасная растяжка… – одобрительно пробормотала Ксения Андреевна. – А теперь сними рубашку. И брюки.

– Чего?! – обалдел он. Ну рубашку-то ладно, но остаться без штанов?!

– Паша, Ксения Андреевна посмотрит на твои ноги, – вмешалась директриса. – Это… это важно для балета.

– Что я – в трусах должен буду остаться?!

– Ну не без трусов же, – хмыкнула Высоцкая. – В чём проблема?

– Да не буду я! – возмущённо заявил Пашка, весь красный от негодования.

– Павел, пожалуйста, – подала голос Хрусталёва. – Я тебя очень прошу. Мне нужно окончательно оценить твои данные.

Пашка нехотя, будто бы через силу, медленно расстегнул пуговицы на рубашке и сбросил её прямо на пол, а затем спустил штаны и неловко переступил через них, оставшись перед балериной в майке, трусах и носках.

– Отлично, отлично… – без тени смущения бормотала та, осматривая его. – Какие выразительные руки… И ноги длинные. Превосходно! Ну-ка, встань в первую позицию.

– Да я понятия не имею, что такое эта ваша первая позиция! – раздражённо фыркнул Пашка.

– Это когда пятки вместе, а носочки смотрят в противоположные стороны, ровно по линеечке, – торопливо подсказала директриса, волнуясь так, точно это она сама сейчас проходила вступительное испытание в балетный кружок.

Пашка покорно сдвинул пятки и развёл носки, чуть присев.

– Колени! – прикрикнула Ксения Андреевна и довольно ощутимо шлёпнула его ладонью по ноге. – Колени не отрываются друг от друга, а ноги прямые!

– Да вы издеваетесь, что ли? – психанул он. – Это больно… и вообще нереально!

– Это реально, уверяю тебя. Через несколько занятий ты и сам это поймёшь.

– Занятий? – переспросил он.

Директриса побарабанила по столу пальцами.

– Паш, в общем, тут такое дело… Я решила, что ты должен посещать кружок Ксении Андреевны.

– Вы решили, – с нажимом повторил он. – А разве это не я решаю?

– Да что ты можешь решить, глупый? – не сдержавшись, сорвалась она. – Ты же думаешь сейчас только о развлечениях… Что, лучше шляться по улицам как какая-нибудь шпана? Шариться по рынку и воровать? Думаешь, я не знаю о ваших «забавах»?! Тебя поставят на учёт в детскую комнату милиции, а там и до колонии для несовершеннолетних недалеко!

– Да что вы меня пугаете? – возмутился Пашка.

– Не дерзи! – разнервничавшись, директриса налила себе воды из графина и залпом осушила стакан. – Я не пугаю тебя, просто констатирую очевидное. У меня же душа за всех вас болит, бестолочи!.. Твоё будущее сейчас – в твоих руках. И в руках Ксении Андреевны.

Он опустил голову. Слишком неожиданной была обрушенная на него информация, ему нужно было это как-то переварить.

– А теперь одевайся и иди в класс, – уже мягче произнесла Высоцкая. – У тебя ещё десять минут урока.

***

На первые занятия директриса приводила Пашку самолично, чуть ли не за ручку держала. Она, кажется, не была уверена в том, что Пашка не удерёт при первом же удобном случае. Впрочем, он и сам не был в этом до конца уверен…

До дворца культуры они доезжали на троллейбусе, затем чинно поднимались по широкой лестнице на второй этаж, и там уже Высоцкая сдавала его Хрусталёвой буквально из рук в руки. Те полтора часа, что длилось каждое занятие кружка, директриса терпеливо ждала Пашку в фойе, чтобы затем так же – практически под конвоем – вернуть его в детский дом.

Пашку порядком напрягал этот навязчивый контроль. Тем более, на обратном пути Татьяна Васильевна забрасывала его вопросами о том, как прошло очередное занятие, чему новому он научился. Он мычал что-то маловразумительное, отделываясь общими фразами, потому что скорее откусил бы собственный язык, чем признался, как несладко ему там приходится.

Встретили новичка настороженно. Во-первых, Пашка оказался единственным мальчиком на весь танцевальный класс. Во-вторых, он совершенно не владел балетной терминологией и чувствовал себя как баран, уставившийся на новые ворота, когда слышал все эти «батман тандю», «гранд плие» и «ронд де жамб пар тер».12 Пашке было совершенно непонятно, зачем так извращаться над родным языком, почему нельзя сказать просто – «сделай круг ногой по полу»?! В-третьих, узнав, кто он такой, многие девчонки предсказуемо сморщили носы и стали подчёркнуто сторониться детдомовскую шпану – между прочим, при молчаливой или даже явной поддержке собственных родителей.

Пашка заставил Татьяну Васильевну поклясться, что никто в детдоме не узнает о том, чем он занимается. Да пацаны сожрут его с потрохами, если пронюхают, что он записался в балетный кружок! Вот позорище… А Мила?! От неё точно не будет пощады. «Пашка-балерина» станет, пожалуй, одним из самых безобидных прозвищ, которыми она его наградит…

Милка, конечно же, страшно разобиделась на то, что у него появились от неё какие-то секреты. Однако он скорее умер бы, чем признался ей в том, куда исчезает из детского дома трижды в неделю во второй половине дня.

***

На первое занятие Пашка явился в спортивном костюме и кроссовках – именно в таком виде он ходил на уроки физкультуры. Девочки, одетые в купальники, колготки и балетные тапочки, поглядывали на него со смешками, шушукались и хихикали за спиной.

– Ну, это никуда не годится, – покачала головой Хрусталёва. – Для занятий тебе нужна форма, как и всем. Запомни, форма мальчиков – это чёрные балетные плавки либо короткие велосипедки, белая майка-борцовка, белые носки и балетки. Лучше тоже белые.

– У меня ничего этого нет, – он пожал плечами, не глядя ей в глаза и слыша, как ехидное шушуканье всё усиливается. – Если только майка…

– Хорошо, на первый раз я тебя прощаю, ты же не мог знать. Но учти, занятия классической хореографией в таком виде, как сейчас у тебя, просто недопустимы! Я напишу записку вашему директору с перечнем всего необходимого. К следующему занятию ты должен иметь полный форменный комплект. А теперь… раздевайся.

– В каком смысле? – ему показалось, что он видит повторение дурного сна.

– В прямом. На тебе ведь есть майка? Вот под этим вот… – она брезгливо кивнула в сторону спортивного костюма.

– Футболка, – хмуро ответил Пашка.

– Ну, сегодня пусть будет футболка, ничего… А штаны снимать ты разве не собираешься?

– Нет!!! – он сделал страшные глаза. – Вы как хотите, а в трусах я оставаться не согласен!

Одно дело – демонстрировать свои голые ноги перед двумя немолодыми тётками, а другое – обнажиться на глазах всех этих противных девчонок… Да он же умрёт, сгорит со стыда.

– Боже, какой стеснительный… – иронично протянула Ксения Андреевна.

Юные балерины снова зашептались и прыснули. Пашка стоял весь красный от смущения и всеми фибрами души ненавидел сейчас Хрусталёву, директрису детского дома, этих хихикающих дурищ и заодно себя самого – жалкого, ничтожного, неловкого и неуклюжего.

И всё же талант – великая вещь, которая служит своему обладателю лучшим адвокатом, Пашка понял это уже спустя несколько занятий. Заметив, как привечает Хрусталёва новенького, как выделяет его среди других, девчонки поумерили пыл в насмешках. В балете они уже более-менее разбирались и не могли не признать выдающихся Пашкиных способностей: лёгкость и грацию, большой прыжок, а также шпагат, очень скоро превратившийся в минусовой…13

Впрочем, природные данные не всегда спасали его от гнетущего ощущения собственной бестолковости. Мышцы легко и безболезненно подчинялись Пашке, если он делал что-то знакомое, привычное, будь то прыжки, приседания, наклоны или растяжка, которые шутя и с удовольствием выполнялись им на уроках физкультуры. Когда же дело доходило до танцевальных па, где Пашка был вынужден принимать совершенно неестественные и глупые, на его взгляд, позы – наступал апофеоз его позора. Он не мог сделать над собой усилие, чтобы на полном серьёзе исполнить арабеск, аттитюд, алясгон или экарте и не чувствовать себя при этом полным дебилом.14

– Калинин, конечно, совершенно дремучий, – по-взрослому вздыхали девочки, наблюдая за его попытками коряво встать в пятую позицию, одновременно вскидывая руки в четвёртой, а затем добродушно подсказывали, как правильно.

Так или иначе, а контакт потихоньку налаживался. Вскоре Пашка уже различал всех девочек внешне и по именам. У него даже появились свои симпатии и антипатии. К примеру, рыжеволосая Машенька всегда приветливо и тепло ему улыбалась и помогала ненавязчивыми советами. А вот длинноносая Любка – противная склочница – вечно ехидно комментировала каждый его промах, зло высмеивала каждую ошибку и вообще посматривала свысока, будто сама уже была примой-балериной. Впрочем, ему быстро стало понятно, что зачастую те псевдоумные изречения, которые Любка произносит с самодовольным видом, она подслушивает у своей мамаши и просто повторяет за ней как попугай, не особо вникая в смысл.

Пашка как-то увидел Любкину мать в коридоре, когда вышел из танцкласса – грузная, с тремя подбородками, ярко накрашенная женщина шумно, с большим вдохновением и явно со знанием дела обсуждала с другой мамашей отличия балетных кружков от хореографических училищ. Видимо, балет был её нереализованной мечтой. Судя по габаритам этой особы, ничего удивительного не было в том, что мечта так и не осуществилась – зато теперь, очевидно, она воображала будущей звездой балета собственную дочь.

– Нет, нет и ещё раз нет! – помотала головой толстуха. – Я вам говорю, эти кружки ничего не дают даже при гениальном педагоге… – она покосилась на Пашку и чуть-чуть сбавила тон. – Если вы хотите, чтобы ваша дочь стала профессиональной балериной, её следует отдать в танцевальное училище, колледж или академию. Лучшие, конечно, в Москве и Петербурге… Имейте в виду, что после кружка вашего ребёнка не возьмут ни в один в театр, а вот после профессионального учебного заведения – возьмут.

– Это значит, надо поступать туда сразу после окончания школы? – непонимающе спросила вторая родительница. Любкина мать снова искоса взглянула на Пашку; на лицо её набежала мимолётная тень.

– Ещё раньше – после окончания начальных классов, то есть в возрасте десяти-одиннадцати лет. Опоздали? Всё, шансов не будет, – рассеянно отозвалась она, а затем, словно её магнитом тянуло, в третий раз уставилась на Пашку странным тяжёлым взглядом. Если бы его до сих пор провожала и встречала директриса – небось эта толстуха не стала бы так пялиться, подумал Пашка с досадой. Чего ей вообще от него надо?..

Все эти балетно-училищные тонкости совершенно его не интересовали, да и неудобно было подслушивать чужой разговор, поэтому он двинулся вдоль по коридору к лестничному пролёту. После занятий кружка ему всегда страшно хотелось жрать, и сейчас Пашка размышлял, стоит ли истратить ту небольшую сумму денег, что выдала ему директриса, на сосиску в тесте или пирожок, или всё же дотерпеть до ужина в детдоме, а деньги приберечь на что-нибудь более важное.

Он уже почти свернул на лестницу, когда услышал позади громкий, хорошо поставленный голос Любкиной матери:

– Ксения Андреевна, добрый вечер! Я хотела бы с вами поговорить… по поводу детдомовского мальчика.

Он напрягся. Первым порывом было обернуться и громко спросить, какого рожна ей надо, но Пашка пересилил себя, быстро юркнул на лестницу и замер, весь обратившись в слух.

– Слушаю вас, – откликнулась Хрусталёва ровным безэмоциональным тоном.

– Понимаете, с тех пор как он начал посещать занятия, ни я, ни другие родители, ни наши дети не могут чувствовать себя спокойными и защищёнными.

– Это ещё почему?

– К примеру, у моей дочери дорогой мобильный телефон. А ещё я даю ей деньги на карманные расходы… Получается, теперь это делать опасно?..

– Я правильно понимаю – вы подозреваете моего лучшего ученика в том, что он крадёт кошельки и телефоны? На каком основании? – холодно отчеканила пожилая балерина, однако на толстуху этот тон не произвёл должного впечатления.

– Да ладно, кто не знает этих детдомовских?! На рынке вон постоянно шуруют, как цыганята… И этого блондинчика я отлично помню, между прочим. Часто доводилось его там встречать. Не так давно он вместе со своей подружкой буквально на моих глазах украл дорогое ювелирное украшение. Малолетние преступники, они этим регулярно промышляют…

Пашка не стал дослушивать эти мерзости. Опрометью, перепрыгивая сразу через пять ступенек, он помчался прочь, пулей влетел в мужской туалет, прижался спиной к стене, а затем сполз вниз, опустившись на корточки.

Его трясло от стыда и возмущения, лицо горело. Как она посмела, эта жирная свинья?! Да, вполне может быть, что она действительно встречала его на рынке и запомнила, но… он ведь тот злосчастный браслет даже в глаза не видел! И не крал денег! И ничьи мобильники не трогал. Никогда!

Пашка просидел в туалете не менее получаса. Затем, когда немного отдышался и пришёл в себя, хорошенько промыл покрасневшие глаза холодной водой, высморкался и пригладил ладонями взлохмаченные светлые волосы. Пора было возвращаться в детский дом. Ни одна живая душа не должна была догадаться о том, что он плакал.

***

С того самого дня Пашка бросил занятия в балетном кружке.

Правда, он так и не решился сказать об этом Татьяне Васильевне. Директриса пребывала в благостной уверенности, что Пашка по-прежнему прилежно посещает кружок: три раза в неделю она исправно выдавала ему деньги на дорогу и на непредвиденные расходы, а затем отпускала с миром.

– Я доверяю тебе, Паша, – сказала она ему в первый раз, когда решилась отправить его одного. – Надеюсь, ты не подведёшь.

Он прекрасно знал, что она имеет в виду, и оттого сейчас ещё больше терзался чувством стыда и угрызениями совести. Он даже не мог потратить регулярно выдаваемые ею деньги – что-то мешало, какие-то внутренние установки и принципы. Возможно, понимал, что рано или поздно правда всё равно выплывет наружу. Деньги он Высоцкой вернёт, все-все, до копеечки… Обязательно вернёт, когда решится сказать, что бросил занятия балетом. Но потерю доверия, к сожалению, можно потом никогда не восстановить…

Пашка был уверен, что Хрусталёва оперативно наябедничает директрисе о его прогулах – сразу же после первого пропуска, и подсознательно ждал, когда его вызовут в кабинет директора на разборки. Но, что удивительно, Ксения Андреевна хранила молчание и не появлялась в детдоме.

Он пропустил одно занятие… второе… третье… четвёртое… Всё было тихо. Видимо, пожилая балерина и сама махнула на него рукой, решив, что он безнадёжен. А может быть, посчитала резонными все обвинения свиноматки… Уверилась в том, что он вор. Что ж, тем лучше.

Он же всё равно не хотел заниматься этим идиотским балетом!

Москва, 2017 год

– Слушай, Паш… о, чёрт! – ввалившийся поутру в комнату друга Артём демонстративно прикрыл глаза ладонью. – Я ничего не видел!

– А ничего и не было, идиот, – невнятно пробурчал Павел, чувствуя близость горячего чужого тела и моментально вспомнив, что рядом с ним (слишком рядом, прижавшись вплотную и бесцеремонно закинув на него свою голую ногу) спит Мила. Он завозился, пытаясь отодвинуться, и перекатился на бок, чтобы не смущать девушку естественным утренним состоянием некой части своего тела. Впрочем, когда это Милку можно было чем-то смутить?!

– Не шифруйся, я уже всё засекла, – пробормотала она сонно, – и сочла за комплимент…

– Дура, – беззлобно отозвался Павел. – При чём тут ты? Это нормальная мужская реакция на внешнюю стимуляцию. Ты бы ещё сверху на меня улеглась!

– Кхм-кхм, – прокашлялся Артём, привлекая к себе внимание. – Вы закончили свою воркотню, голубки?

Павел приоткрыл один глаз и снизу вверх взглянул на друга, стоящего в дверях его комнаты.

– Да, Тём, чего хотел-то?

– Ты на утренний класс идёшь? Уже половина десятого, мне тебя ждать?

– Н-нет, – с небольшой заминкой откликнулся Павел. – Хочу отоспаться. Я же вечером снова Принца танцую… И телефон новый надо купить, а то как-то хреново без связи. К трём часам подскочу.

Сорокапятиминутные хореографические классы в театре были обязательны к посещению; единственными, кто изредка мог позволить себе роскошь прогулять, были примы, премьеры и ведущие солисты – особенно если спектакль, где они были задействованы, давался несколько вечеров подряд.

Вообще-то обычно Павел не пропускал утренние хореографические занятия, поскольку всей душой любил их, но сегодня ему хотелось спокойно поговорить с Милой. Вчера они практически не пообщались – так, перекинулись парой дежурных фраз ни о чём… А ведь что-то у неё всё-таки случилось. Ради чего-то она всё же приехала к нему и терпеливо дожидалась, сидя несколько часов на полу в подъезде.

– Ну ладно, – Артём пожал плечами, – побегу тогда. Завтрак там на плите… я на вас обоих приготовил. Надеюсь, хватит.

– Ты святой человек, Тёмочка, – протянула Мила, сладко потягиваясь.

– К сожалению, не могу сказать того же о тебе, душа моя, – подмигнул он. – Хоть бы ляжки прикрыла.

– Ох, можно подумать, ты мои голые ноги первый раз в жизни видишь! – засмеялась она.

– Не в первый, – признал Артём. – И не только ноги. Сиськами тоже приходилось любоваться. Ничего так сиськи. Зачётные!

– Чего ты врёшь?! – вяло возмутилась Милка, приподнимая голову. – Вот грудь я тебе точно никогда не показывала. Если только ты не подсматривал за мной в душе, грязный извращенец!

– И правда, Тём, когда это ты успел? – подал голос Павел.

– Ага, занервничал?.. Саечка за испуг! – заржал Артём. – Да было дело, Милка как-то полотенце забыла и промчалась из ванной в комнату в одних труселях.

– Господи, да что ты там рассмотреть-то успел за пару секунд? Точно извращенец, – подколол его Павел.

– Как что? Хорошую такую, симпатичную «двоечку». Хоть сам я предпочитаю формы попышнее, но уважаю твой вкус…

– Заткнись, – простонал Павел, снова зарываясь лицом в подушку. – Господи, и как тебе не надоело, а?

– Слушайте, мальчики, – оживилась вдруг Милка, – а правда, что балерины утягивают грудь эластичным бинтом?

– А тебя это, к примеру, почему заинтересовало? – озадачился Артём.

– Так любопытно же! Я не могу вспомнить ни одной грудастой балерины… ну, кроме Волочковой, пожалуй.

Артём сложил ладони в молитвенном жесте:

– Пожалуйста, не упоминай это имя и слово «балерина» в одном контексте! А если серьёзно… ну представь, что по сцене будут порхать виллисы с подпрыгивающими, как мячики, огромными сиськами! Душераздирающее зрелище!

– Виллисы? – Милка сморщила нос. – Кто это?

– Ой, всё, – страдальчески промычал Павел, не отрывая лица от подушки. – Тёмыч, заканчивай ликбез.

– Нет, подожди, я ещё спросить хотела, – возразила девушка.

– Мне уже страшно, впервые на моей памяти Мила искренне заинтересовалась балетом! – с комическим ужасом констатировал Артём.

– Если бы балетом… Ты ещё не знаешь, что она сейчас спросит. Давай, Мил, не разочаруй нас, – подбодрил Павел.

И она не разочаровала!

– Мальчики, а у вас во время танцев с партнёршами… встаёт?

– А-а-а-а!.. – раздался рёв из глубины подушки, а Артём, театрально закатив глаза и приложив ладонь ко лбу, сполз по дверному косяку на пол.

– Нет, ну правда… – Милку нельзя было смутить решительно ничем. – Вы же трогаете их по-всякому за разные места, обнимаете, прижимаете к себе… Неужели не хочется? А если хочется, то как вы это контролируете? У вас же такие обтягивающие колготки, всё на виду.

– Трико!!! – заорали хором Павел и Артём.

– Да какая разница, пусть будет трико. И всё-таки… что вы делаете в таких случаях? – не унималась Мила.

– Видишь ли, радость моя, – откашлявшись, первым пришёл в себя Артём, – есть такая специальная штука, которую мы надеваем под трико…

– Стринги? – понятливо спросила Мила.

– Нет, не стринги. Это бесшовный бандаж. Он защищает нас от нечаянных ударов партнёрши в пах во время выступления и заодно визуально выравнивает всё, что… хм… выступает.

– Тём, вали уже! – взвыл Павел. – На утренний класс опоздаешь! А то вы сейчас с ней тут до такого договоритесь, я чувствую…

– Ну ладно, – Артём невинно заморгал. – И правда, побегу. Счастливо оставаться, дети мои. Предохраняйтесь!

– Пошёл ты… – Павел нашарил подушку и, прицелившись, запустил её в сторону друга, но Артём уже успел выскочить за дверь.

***

Милка сидела за кухонным столом – всё ещё сонная, чуточку припухшая, лохматая – и с удовольствием уплетала яичницу с жареными сосисками. Понаблюдав, с каким аппетитом она ест, Павел переложил ей на тарелку половину своей порции: он сам почему-то совершенно не чувствовал голода.

Вчера он был зол на неё, поэтому не особо рассматривал. Сейчас же, вглядываясь в её лицо, он отмечал произошедшие с Милкой перемены. Сколько они не виделись? Месяц, два?.. Она сменила причёску и цвет волос. Похудела, скорее даже осунулась. Несмотря ни на что, он почувствовал, что отчаянно скучал по ней. Мила раздражала его до трясучки, но без неё ему всё-таки было плохо. Вот такой парадокс…

– Я замуж выхожу, Паш, – сообщила Милка, макая сосиску в совершенно невкусную, по мнению Павла, смесь из кетчупа, горчицы и майонеза.

– И кто этот бедняга? – моментально откликнулся он, потянувшись за чашками для кофе. Новость не то чтобы удивила, вполне в Милкином стиле… но как-то неприятно царапнула, хотя, казалось бы, ему-то что за дело до её личной жизни? У неё там вечно такой бардак – ногу сломать можно.

– Да так… – она неопределённо дёрнула плечом. – Один знакомый. Вроде нормальный парень. Весёлый, адекватный… кажется.

– Вроде… кажется… – передразнил Павел. – «И эта же Дунечка за это кажется замуж идёт!»15

– Чего? – Мила оторвала взгляд от тарелки и непонимающе захлопала ресницами.

– Ничего, – махнул рукой он, – говорю, уж замуж невтерпёж?

– Невтерпёж из дома свалить, – сердито пробурчала она, снова жадно накидываясь на еду (господи, и как в неё всё помещается? не в коня корм, худая как щепка…). – Достали своими нотациями. Иди учись, иди работай… а куда я пойду, в «МакДональдс»? Или курьером? А может, полы мыть в офисе?

– В «Мак» тебя точно не возьмут, там дисциплина о-го-го… А выйдешь замуж, стало быть – и можно с чистой совестью не работать?

– Ага. У Мишки родители богатые, сыночка единственного балуют и в попу ему дуют, так что будут с удовольствием обеспечивать молодую семью, – Мила дочиста обтёрла опустевшую тарелку куском хлеба и тоже отправила его в рот.

Так… судя по всему, «Мишка» был таким же праздным бездельником и прожигателем жизни, как и сама Мила. Ещё прекраснее.

– Ужас, – покачал головой Павел. – Ведёшь себя как расчётливая стерва.

– А я и есть расчётливая стерва, – хмыкнула она, потянувшись к вазочке со всякими печеньями и сухариками, засунула себе в рот целый пряник и с неугасающим аппетитом принялась жевать.

– И правда, чего это я… – усмехнулся Павел и поставил перед ней чашку с кофе. – Не жри всухомятку, подавишься.

Милка задержалась взглядом на его мускулистых плечах. Впрочем, не одну её привлекали эти рельефы – «выразительным рукам Павла Калинина» хором пели оды ещё его педагоги в академии и журналисты в СМИ. Налюбовавшись на руки, Мила чуть повернула голову и оценила стройный обнажённый торс с безупречным прессом.

– Красивый ты, Пашка, – заметила она мимоходом, как будто даже удивляясь этому. – Иногда смотрю на тебя словно другими глазами… и самой не верится, что тот, ради которого девчонки толпами выпрыгивают из трусов – это пацан из моего сопливого детства. Мой лучший друг…

– Я всё тот же, – отозвался он, пожав плечами. – А вот ты изменилась.

Вдруг её глаза лукаво вспыхнули.

– А помнишь, как мы с тобой в мой день рождения…

Павел с грохотом свалил грязную посуду в мойку, повернувшись к Миле спиной.

– Конечно, помню.

Эта чёртова ночь была лучшей в его жизни.

Таганрог, 2007 год

Обычно на каникулах всех воспитанников старались почаще выводить «на волю», чтобы они развлекались с пользой и культурно просвещались, не дурея от безделья и праздности в детдомовских стенах. Под присмотром педагогов дети гуляли по городу, купались в мелком и тёплом море (чтобы окунуться хотя бы по грудь, приходилось брести вглубь чуть ли не на километр), катались на аттракционах в парке, а в прохладное время года посещали культовые туристические места и музеи. Пашка с жадностью впитывал информацию о родном городе и при желании сам мог бы с лёгкостью водить по нему экскурсии. В Таганроге было столько удивительного и интересного!

К примеру, каменная лестница, спускающаяся к морю и выстроенная на деньги купца-мецената греческого происхождения Герасима Депальдо… В детстве она казалась Пашке бесконечной! Его любимым развлечением было считать ступени, стремительно сбегая по ним вниз. Среди девчонок пользовалась особой популярностью жалостливая легенда: якобы Депальдо построил эту лестницу для своей чахоточной дочери, чтобы облегчить ей спуск к морю. Но подтверждения этой теории в архивных документах так никто никогда и не нашёл.

Или домик Чехова – место, где родился и провёл первые годы своей жизни классик мировой литературы… Дом не пострадал даже во время войны, в период оккупации, грабежей и мародёрства: своеобразной охранной грамотой музею послужил тот факт, что Ольга Книппер-Чехова состояла в родстве с первой кинодивой Германии.

А парк Горького с любимыми аттракционами!.. В годы оккупации немцы устроили здесь лесопилку и вырубили лучшие деревья, а под одной из стен парка хоронили своих убитых солдат, устанавливая над их могилами берёзовые кресты…

Карусель «Фигурная» была обожаема всей малышнёй. Ходили слухи, что строить её помогали те самые немцы уже после окончания войны, но никого из ребят это не волновало. Лошадки, слоники, верблюды и олени – вот что было по-настоящему интересно! Именно на этой карусели мечтал бесконечно кататься Пашка после того, как выйдет на пенсию. Именно после неё Милке однажды стало плохо – и выяснилось, что у неё совершенно никудышный вестибулярный аппарат…

Проблемы с этим самым вестибулярным аппаратом и сыграли с ней в один прекрасный день жестокую шутку.

***

Милку не особо любили сверстники. Едкая, независимая, колючая, не ставящая чужое мнение ни в грош – она многим была как заноза в заднице, однако отлупить или хотя бы просто проучить её хорошенько никто не решался. Девчонки ограничивались злобным перешёптыванием за глаза, пацаны же считали, что позорно драться с «бабой». Да и Пашка Калинин, с которым Елисеева всегда ходила парой, мог в ответ за свою подружку и морду набить, а связываться с этим психом, как всем было известно, – себе дороже.

Все прекрасно знали, что Милка не катается на аттракционах. Никогда! Её начинало зверски тошнить даже после слабеньких раскачиваний туда-сюда на простой верёвочной качели. При этом сил у неё в принципе было достаточно, бегала она довольно быстро, не задыхалась и не хваталась моментально за бок, как другие девчонки во время уроков физкультуры… но любое головокружение провоцировало тошноту. Когда весь её класс дружно мчался на карусели, она смирно сидела на лавочке, поедая мороженое. В один из таких моментов, когда одноклассники толпой унеслись на «Сюрприз», к Милке и подкрался Виталик Семенихин по прозвищу Ссыкло…

Если Милку не любили в детдоме, то Семенихина попросту презирали. Ушастый, нелепый, трусоватый и подлый – идеальный объект для насмешек, и Милка часто и щедро его ими осыпала. В глубине души Виталик ненавидел девчонку лютой ненавистью и мысленно придумывал для неё самые изощрённые планы мести. Сейчас же его внезапно озарило: Елисеева осталась одна, без своего верного телохранителя Пашки, другого такого удобного случая может больше не представиться!

Семенихин бесшумно подкрался сзади к лавке, на которой сидела Милка, и, не дав девчонке опомниться, цепко обхватил её руками, чтобы не позволить вырваться.

– Дурак, – взвизгнула Милка, повернув голову и узнав одноклассника. Она не испугалась, скорее разозлилась, и тут же попыталась сбросить его руки и подняться на ноги, но он приклеился к ней со спины, точно пиявка. – Пусти сейчас же, Ссыкло поганое!

– Сначала покружу тебя немного, – отозвался он, широко ухмыляясь.

Милка вмиг похолодела.

– Нет… нет! – вскрикнула она и забилась в его руках, пытаясь высвободиться, но он, не давая Милке больше времени на то, чтобы сориентироваться и защитить себя, быстро-быстро закружился с ней вместе вокруг своей оси. Это было, в общем, не так уж и сложно даже для такого дохляка, как Семенихин – Милка весила как птичка.

– Нет!!! – завизжала девочка, уже близкая к истерике и начинающая задыхаться. Она отчаянно пыталась притормозить это бешеное вращение, упираясь в землю слабеющими ногами в пыльных сандаликах. Но всё было тщетно: ноги безвольно болтались, словно варёные макаронины.

– Пожалуйста… не надо!!!

А Семенихин всё кружил и кружил её, пользуясь тем, что все остальные на аттракционе.

Милка перестала орать. В висках у неё ломило, желудок сжался в тугой комок, неумолимо выталкивая всё своё содержимое, которое уже подкатило к горлу, чтобы вот-вот вырваться наружу… она просто зажимала себе рот обеими руками, осознавая, что умирать, наверное, куда легче, чем испытывать вот такие муки.

Выбившись из сил, Семенихин наконец разжал руки и отпустил её, практически уронил. Милка безвольным кулем свалилась на землю, царапая локти и колени до крови, но не замечая этого. Она хватала ртом воздух и шумно и часто дышала, борясь с дикими волнообразными приступами тошноты. Ей не хотелось, чтобы её опять вывернуло при всех – как тогда в пять лет после карусели, это было позорно и стрёмно, над ней в тот день вся группа смеялась…

И в этот самый миг на обидчика внезапно, будто смерч, налетел Пашка.

***

Инспектор по делам несовершеннолетних Юлия Константиновна Ловыгина считала себя профессионалом, умеющим найти подход к любому, даже самому трудному, подростку. Но весь её опыт разбивался сейчас вдребезги об упрямство мальчишки, который сидел напротив и упорно избегал её взгляда. Целый час она тщетно пыталась разговорить его, выяснить, что послужило причиной столь зверского избиения одноклассника, но так и не добилась ни одного вразумительного ответа. Пацан либо откровенно хамил, либо врал ей в лицо. Директор детского дома номер девять Татьяна Васильевна Высоцкая, которая присутствовала при беседе, то и дело шумно пила воду из графина и расстроенно сморкалась в бумажные салфетки.

– И всё-таки, Паша… – уставшая Юлия Константиновна предприняла ещё одну попытку. – До этого у тебя были конфликты с Виталием Семенихиным? Может, он сделал тебе что-то плохое…

Пашка неопределённо дёрнул плечом. Конфликты? С этим Ссыклом? Да у него кишка тонка, чтобы нарываться. Ну, получал затрещины время от времени, и не только от Пашки…

Однако вслух он по-прежнему ничего не сказал.

– Паш, ну может, он обозвал тебя как-нибудь? Плюнул? Подножку поставил? – не выдержала Высоцкая, прекрасно зная характер обоих своих воспитанников. – Ну не мог же ты вот так просто… без причины…

– Не было никакой причины, – тихо ответил Пашка. Ещё не хватало, чтобы сюда впутывали Милку. Чтобы её тоже допрашивали… Этот урод обидел её – и получил по заслугам! Точка.

– Без всякой причины ты превратил лицо своего одноклассника в кровавое месиво? – Юлия Константиновна покачала головой. – Ну уж мне-то хотя бы не ври. Хорошо ещё, без глаз пацана не оставил. А вот нос и губы ему разбил, зуб выбил… Ты понимаешь, что мог его всерьёз покалечить?! – она в утрированном ужасе округлила глаза.

Пашка облизнул сухие губы и шумно сглотнул.

– Я… не хотел его калечить, – сказал он негромко, но не успели директриса с инспекторшей обрадоваться, как он мрачно докончил:

– Я его убить хотел.

Обе женщины изменились в лице.

– Паша, ну что ты такое говоришь! – Высоцкая уже почти плакала. – Ты же такой хороший, умный, добрый мальчик… Он же, вы знаете, – повернулась она к Ловыгиной, – балетом у нас занимается. У самой Хрусталёвой! Она говорит, что он безумно талантливый, способности просто невероятные…

Пашка низко опустил голову.

– Нигде я не занимаюсь, брехня всё это, – пробормотал он.

– Да это он сейчас назло говорит! – всплеснула руками директриса. – Да что же такое происходит, господи… Я не узнаю тебя, Паша! Юлия Константиновна, вы сами Хрусталёвой позвоните и поговорите с ней, она всё подтвердит.

– Позвоню, – вздохнула Ловыгина. – Балерун, значит… ко всем прочим заслугам.

– Танцовщик, – тихо и враждебно поправил Пашка.

В этот самый миг дверь кабинета директора распахнулась.

– Стой! Да куда ты… Елисеева!.. – услышали они все испуганный возглас секретарши и увидели Милку.

– Татьяна Васильевна, я не смогла её удержать, – пытаясь поймать девчонку за руку, виновато объяснила секретарша. – Она сама вломилась. Прямо как слон в посудную лавку…

Не слушая её, Мила решительно подошла к столу, за которым сидел Пашка, точно преступник на допросе, положила руку ему на плечо и, дерзко вскинув подбородок, заявила:

– Калинин ни в чём не виноват! Он просто за меня заступался. А Семенихин – козёл, он сам первый начал…

– Не болтай! – разъярился Пашка в момент. – Тебя там вообще не было, поняла? Это наши с ним дела. Ты здесь ни при чём!

– Ещё как при чём! – возразила она упрямо. – Это всё из-за меня! Если бы не я, ты бы не стал его избивать…

– Так, погоди, Елисеева, – взмолилась директриса. – Давай теперь с чувством, с толком, с расстановкой.

– Да не слушайте вы её! – отчаянно закричал Пашка. – Врёт она всё! Я сам… всё сам!

Инспекторша незаметно перевела дух. Так… кажется, картинка начинает проясняться. Речь идёт о попытке защитить подружку.

– Как тебя зовут? – уточнила она у девочки.

– Милана Елисеева. А Семенихин вообще урод, – быстро добавила она, – его у нас все ненавидят, он вечно делает гадости исподтишка. А Пашка на самом деле мне помочь хотел, мне ужасно плохо было и тошнило потом ещё долго, а Ссыкло… ой, то есть Семенихин знал, что мне кружиться нельзя… – затараторила она, будто из пулемёта застрочила.

– Подожди ради бога, не части! – попросила Ловыгина. – Давай-ка мы пока отпустим Пашу, а сами с тобой поговорим. Ты мне всё подробненько и расскажешь…

– Я никуда отсюда не уйду, пока она тут, – категорически отрезал Пашка и, покосившись на Милку, сердито добавил:

– Дура.

– Сам дурак! – не осталась в долгу она.

Инспекторша и директриса переглянулись.

– Они у нас… попугайчики-неразлучники, – немного виновато пояснила Высоцкая. – Очень крепко и давно дружат.

Несмотря на конец октября, жара стояла практически летняя. Ловыгина промокнула салфеткой взмокший лоб.

– Ну что ж… – глубоко и устало вздохнула она, – послушаем обоих… попугайчиков. Чем раньше закончим – тем раньше я всех отпущу.

***

Пашка лежал на кровати, уставившись в потолок, и тщетно пытался заснуть. Время давно перевалило за полночь, но у него было слишком неспокойно на сердце для того, чтобы расслабиться.

И вроде бы всё закончилось для него хорошо – во всяком случае, могло быть и хуже… но на душе по-прежнему скребли кошки. Пашка с содроганием вспомнил, как инспекторша позвонила Хрусталёвой – в тот момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Он подсознательно готовился к позору и презрению, когда выяснится, что он бросил посещать балетный кружок. Однако Ксения Андреевна повела себя очень неожиданно: не только подтвердила, что Пашка исправно ходит на занятия, но и дала ему превосходнейшую характеристику. Наверное, следует съездить завтра в ДК и лично поблагодарить её. Стыдно, конечно, будет смотреть ей в глаза, но… он не собирался оставаться неблагодарной свиньёй.

Дверь, скрипнув, чуть приоткрылась и разрезала тьму полоской света. Затем снова стало темно. Пашка уловил знакомый звук лёгких торопливых шагов, а через секунду с него бесцеремоно стянули одеяло и устроились рядом на кровати.

Милка, кто ж ещё… Конечно, Милка.

Он продолжал лежать не шелохнувшись, всё ещё обижаясь и никак не реагируя на её появление.

– Спасибо тебе, Паш, – прошептала девчонка. – Я тогда там… в парке… ничего тебе сказать не успела.

У него сладко защипало в носу, но ответил он как можно более независимым и гордым тоном:

– «Спасибо» дуракам не говорят.

– Так ты меня тоже дурой обозвал! – тут же сердито зашипела она, моментально вскидываясь.

– Потому что ты и есть дура.

– Ну и ты тогда тоже дурак!

– Ну и всё…

– Ну и всё!

Некоторое время оба лежали молча, возмущённо сопя в унисон. Пашка не выдержал первым:

– И чего ты сюда припёрлась?

– Чтобы поблагодарить тебя, идиот, – огрызнулась Милка и тут же жалобно добавила без паузы:

– Паш, я так за тебя испугалась! А тут ещё эта тётка из милиции притащилась… Я подумала, что тебя в колонию заберут. Что теперь с тобой будет?

– Да ничего не будет, расслабься. Ну, поставили на учёт… фигня. А вот ты зачем влезла? «Это всё из-за меня, это всё из-за меня», – снова завёлся он, передразнивая голос подруги. – Чуть не подставилась… Это хорошо ещё, что Ссыкло молчит, за шкуру свою боится. А то как пошёл бы припоминать, сколько раз ему от тебя доставалось…

– Я за тебя испугалась, – просто повторила Мила.

– А я за тебя, можно подумать, не испугался? Когда увидел, что ты на земле валяешься… решил, что ты вообще умерла.

Милка освобождённо и легко заплакала, понимая, что прощена, обвила его шею своими тонкими руками, прижалась мокрой и прохладной от слёз щекой – к его щеке. Пашка привычно приобнял её в ответ, чувствуя, как с души падает огромный тяжёлый камень. Если они ссорились – у него потом весь день всё валилось из рук, он не мог ни есть, ни спать, ни играть, ни учиться…

– А что они там про балет болтали? – в последний раз шмыгнув носом, вдруг спросила Милка. – Я не поняла. Ты… правда балетом занимаешься? А почему мне ничего не сказал?

Поколебавшись, Пашка решил открыть ей лишь часть правды. Объяснять сейчас причины своего ухода из кружка не было ни сил, ни желания.

– Да, правда занимаюсь. А тебе не говорил, чтобы ты не ржала надо мной.

– Я не буду ржать! – тут же горячо заверила она. – И никому не скажу, ни одной живой душе, если ты не позволишь! И что, у тебя правда… способности?

– Хрусталёва говорит, что да.

– Это та самая бабка, которая нас тогда на гаражах застукала?

– Она не бабка, а пожилая женщина, – строго поправил Пашка. – И вообще мировая тётка. Верит, что из меня получится звезда, – он хмыкнул, чтобы скрыть смущение.

– Получится. Точно получится! – убеждённо сказала Милка, обводя пальцем контур его лица. – Раз уж самая настоящая живая балерина про тебя такое говорит…

– И ты не перестанешь из-за этого со мной дружить? – с опаской уточнил он.

– Я с тобой? Ни за что на свете. Слышишь? Я никогда-никогда тебя не брошу. Всегда буду твоим другом и всегда буду рядом, пока не умру! – поклялась она с жаром.

– Я тоже, – серьёзно пообещал Пашка.

Москва, 2017 год

Первым, кого встретил Павел в театре, когда наконец-то пришёл туда, оказался Марсель Таиров.

Завидев ведущего солиста, премьер выразительно покосился на свои наручные часы.

– Пятнадцать ноль-ноль! – вслух прокомментировал он увиденное. – Не рановато ли звезду словил, попрыгунчик? Твои коллеги вон с десяти утра на месте, вкалывают у станка, репетируют, готовятся к вечернему спектаклю…

– И я рад тебя видеть, Марс, – со вздохом отозвался Павел. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас выяснять отношения, но и смолчать в ответ на подобное он не смог. – Переживаешь за мою карьеру? Я растроган буквально до слёз и соплей. Ты, однако же, сильно не нервничай. Надеюсь, аппетит и сон не пропали?

– За твою – что? Карьеру? С какой радости я буду волноваться о том, чего нет? – Таиров презрительно скривил губы. – Ты – однодневка, приятель, не знаю уж, чего ты там себе навоображал.

– Навоображал? – Павел небрежно дёрнул подбородком в сторону роскошной премьерной афиши со своим портретом. – Довольно натуралистичная галлюцинация, не находишь?

– То, что ты получил Альберта и Принца – просто случайность, я ещё не до конца восстановился после травмы, вот тебе и отдали мои партии, – фыркнул Марсель. – Ты их, можно сказать, подобрал. Надолго ли? Чужие туфли обычно носить неудобно – жмут очень…

– Ну посмотрим, достанется ли тебе Спартак в следующем сезоне, – не удержался Павел. Откровенно говоря, он даже не рассчитывал на главную роль в будущем спектакле, Красс был пределом его мечтаний, но не подколоть Таирова, когда тот сам буквально напрашивался, было решительно невозможно.16

Тот изменился в лице – шуточка явно царапнула по живому.

– Посмотрим… – буркнул он. – Впрочем, если будешь качественно и регулярно ублажать дочку Миллера – может, и удержишься на плаву. Верной дорогой идёте, товарищи.17

И, не сказав больше ни слова, Таиров двинулся дальше по своим делам с видом победителя, оставив соперника стоять на месте и непроизвольно морщиться, словно он сжевал дольку лимона.

***

Павел навсегда запомнил, какое эмоциональное потрясение испытал, впервые увидев выступление Марселя. Это было сродни катарсису… или оргазму – в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. То, что творил этот безумец на сцене, нельзя было назвать просто танцем. Это был какой-то сакральный, магический, неистовый, дикий и завораживающий ритуал. Казалось, танцовщик впадает в транс, заодно вводя в транс и публику – весь зрительный зал был в его полной, единоличной власти.

Таиров метался по сцене как бешеный зверь, точнее как сам дьявол, напоминая то огонь, то воду, то ветер… Тёмные волосы липли к взмокшему лбу, глаза горели одержимостью и страстью, татуировки влажно блестели от пота. Благодаря трико телесного цвета казалось, что танцовщик полностью обнажён, и от этого завораживающего зрелища невозможно было оторвать взгляд, хотя Павел был стопроцентным натуралом и никогда прежде не ловил себя на желании любоваться голыми мужиками. Здесь был иной интерес – восхищение безупречными, совершенными, филигранно отточенными движениями человеческого тела.

Таиров был гением. Лучшим из лучших. Единственным в своём роде. Несмотря на все свои несомненные способности, Павел понимал, что по сравнению с Марселем он – жалкий сосунок. Чтобы научиться так танцевать, ему понадобятся годы и годы упорного труда… Впрочем, профессиональные трудности никогда не пугали Павла, наоборот – чем сложнее задача перед ним стояла, тем ему казалось интереснее её решить. Трудно? Тяжело? Больно? Так это же здорово!

А вот тот факт, что Таиров его ненавидит, всё-таки заставлял немного нервничать. К тому же, брошенные вскользь злые слова о том, что Павел «ублажает» дочку Миллера, неприятно задели, хоть и не имели под собой оснований. Никого он не ублажает и ублажать не собирается, а если расплата натурой – непременное условие для получения главных ролей, то… в гробу он видал такую карьеру!

Не успел он дойти до репетиционного зала, как – легка на помине! – позвонила Анжела.

– Паша, что случилось с твоим телефоном? – озабоченно спросила она. – Я со вчерашней ночи пытаюсь до тебя дозвониться… Всё хорошо?

– Да, Анжел, всё нормально, просто поменял аппарат.

Прижав трубку плечом к уху, он наклонился и принялся расшнуровывать ботинки, а затем, стащив их с ног, натянул тёплые шерстяные гетры. В сочетании с майкой-борцовкой и трико это смотрелось достаточно нелепо, даже комично, но ему было не до красоты: любой танцовщик знал, что гетры на репетициях – это едва ли не самая важная часть гардероба. Причиной была банальная физиология, суровая необходимость утеплять связки и сухожилия во время разогрева мышц. Гетры служили лучшей защитой для голеностопа и коленей, помогая лучше и быстрее разогреваться и не позволяя произойти микротравмам. Впрочем, если связки были уже потянуты – гетры выручали и тут: они снимали спазм мышц и ликвидировали часть боли, не давая положению ухудшиться.

– Ты вчера так внезапно удрал с банкета… – заметила Анжела и выразительно замолчала, видимо, предоставляя ему шанс оправдаться. Возможно, она обратила внимание на то, что он вышел из зала вместе с Дашей, подумал вдруг Павел. Впрочем… плевать. Отчитываться теперь перед ней, что ли?!

– Надоело, – пояснил он коротко. – Хотелось домой, спать.

– Выспался? – спросила она со значением. Ну точно, засекла Дашу!

– Вполне. Слушай, ты по делу или так… поболтать? Я просто разогреваюсь, мне неудобно разговаривать.

Он не лукавил и не пытался от неё специально избавиться. Разогрев для Павла был особым процессом – внутренним, настроенчески-медитативным, когда он концентрировался только на себе и на своём теле, прорабатывая все мышцы и ощущая каждый нюанс. Это был целый ритуал, который заряжал и настраивал на весь день вперёд.

– Ой, прости, пожалуйста, – заторопилась она, – я не собиралась тебя надолго отвлекать. Просто спросить хотела… У тебя же в понедельник выходной в театре?

– Ну да.

– А поехали к нам на дачу? Родители приглашают. Заодно и с мамой моей наконец-то познакомишься. Посидим по-семейному, будут шашлык и баня… Погода позволяет, осень в этом году очень тёплая, правда? – заискивающе затараторила она.

По-семейному, значит. Павел усмехнулся. Чета Миллеров, Анжела и он. Знакомство с мамой – чем не представление будущего зятя потенциальной тёще? Ну прямо-таки идиллия, душа радуется! И вот попробуй доказать после этого, что от тебя не требуют отработки натурой… Нет, это нужно было прекращать ещё в зачатке.

– Извини, Анжел, я не смогу, – твёрдо сказал он. – У меня на понедельник уже есть планы.

– Да? Очень жаль, – девушка заметно сникла и расстроилась, голосок задрожал, хоть она и старалась держаться. – Ну ладно. Созвонимся… прости, что побеспокоила.

Заканчивая разговор, он чувствовал себя последней скотиной – как будто ребёнка обидел. Но нельзя же оставаться миленьким и добреньким абсолютно для всех…

Пока он сидел в минусовом шпагате, устроив ноги на специальных валиках, у него образовалось время на то, чтобы немного повтыкать в новый телефон. Павел не особо раздумывал в салоне, схватил ту же модель, что была у него раньше, но сейчас нужно было восстановить все контакты и заново загрузить приложения.

Однако вместо того, чтобы заняться делом, он зачем-то вбил в поисковую строку запрос: «журнал Dancing Russia контакты», а потом, всё так же не отдавая себе отчёта, набрал один из указанных на сайте номеров. Через мгновение Павел осознал, что уже слышит гудки исходящего вызова и, похоже, действительно собирается разговаривать. Что за фигня?!

– Редакция, добрый день, – откликнулся приветливый девичий голосок.

– Э-э-э… кхм, – опомнившись, Павел прокашлялся и неуверенно спросил:

– Могу я поговорить с Дашей, пожалуйста?

Он действительно не понимал, что на него вдруг нашло. С какой стати вдруг – Даша?! Он и не вспоминал о ней с утра, кажется… ну, если только мимолётно… Но всё равно – какого дьявола?

Возможно, на подсознательном уровне его глодало чувство вины. Вчера они не очень хорошо расстались, и Павлу хотелось это как-то компенсировать. А ещё на всё это великолепие накладывались отношения с Анжелой, перед которой он тоже невольно чувствовал себя виноватым… Чёрт, и почему с женщинами так всё сложно?!

– С какой Дашей? – уточнил голосок в трубке.

– А у вас их много? – растерялся он ещё больше.

– А у нас их две, – игриво откликнулась девушка. – Вам Сазонову или Чиркову?

Павел чувствовал себя сейчас весьма и весьма глупо. Он ведь даже не знал Дашиной фамилии!

– Мне… ту, которая писала статью о премьере «Золушки» в Театре балета.

Из тона собеседницы моментально исчезла всякая игривость.

– А что случилось? Какие-то проблемы с этим материалом? Вы кто?

– Нет-нет, абсолютно никаких проблем, – торопливо заверил он. – Меня зовут Павел Калинин, я ведущий солист театра. Хотел обсудить с вашей журналисткой кое-какие детали вчерашнего интервью.

– Понимаете, – собеседница замялась, – Чиркова у нас внештатный сотрудник, её очень сложно застать в редакции, вообще-то она ещё учится… А она точно ничего не накосячила? – подозрительно спросила секретарша.

Ага, значит, его Даша – всё-таки Чиркова. Ну что ж, хоть какая-то определённость… Павел пересел в продольный шпагат, продолжая растяжку.

– Что вы, всё было просто прекрасно. Так как я могу с ней связаться? Может быть, вы дадите мне её личный номер?

– Вообще-то это не положено… – смутилась девушка. – А может, вы сами оставите свой номер? Чиркова вам позже перезвонит.

Ага, разбежался. Чтобы моментально попасть во все журналистские базы?!