Цитадель современной литературы бесплатное чтение

Родился в 1939 г. в Уфе. Кандидат геол. – мин. наук. Член СПР. Рассказы и повести печатались в журналах «Горизонт», «Золото России», «Ковчег», «Слово Забайкалья», «Невский альманах». Опубликованы книги: «Геологи на войне» (Москва, издательство ЦНИГРИ, 1995); «Золотая энциклопедия» (в трёхтомнике «Российское золото», Москва, АО «Преображение», 1994); «Подъём на холм» (Москва, Союз-Дизайн, 2014); «2Д2П» (Чита, издательство Г. Богданова, 2018); «Провинциальная жизнь по понятиям в Венесуэле» (Москва, Союз-Дизайн, 2020). «Семья Рязановых» (в соавторстве с П. Ю. Трубиновым и Н. П. Рязановой, Москва, Союз-Дизайн, 2024). Премия журнала «Ковчег» за лучший рассказ года (2008), премия «Имперская культура» в номинации «Художественная проза» за книгу «Подъём на холм» (2015).

Три поросёнка

По причинам, никак от меня не зависящим, всю жизнь я то и дело оказывался вовлечённым в истории, связанные с поросятами и свиньями. Начало этих событий было самое невинное и даже приятное. В зиму 1944–1945 годов в детском саду № 9 города Черемхова состоялся музыкальный спектакль «Три поросёнка» – мюзикл по нынешней терминологии. В этом мюзикле мне досталась роль самого умного из братьев – Наф-Нафа. До сих пор помню, с каким блеском, без единой фальшивой ноты, я спел в сопровождении фисгармонии арию «Дом я строю из камней», несмотря на то, что поросячья маска из папье-маше, изготовленная братом, не позволяла широко открывать рот, то есть пасть. При этом я ещё успевал класть на нарисованную братом кирпичную стенку из картона очередные «кирпичи» и приглаживать их мастерком. Заключительное трио «Нам не страшен серый волк!», которое мы, одетые в матроски, исполнили, обнявшись и приплясывая, пришлось повторить на бис. Аккомпанировала нам моя мама.

Следующий эпизод из моей свинианы оказался не таким приятным. Осенью 1946 года мы умирали от голода на курорте Дарасун. Попали мы туда в конце лета и отнюдь не по путёвке, просто отец, вернувшись из армии после войны с Японией, подрядился восстанавливать захиревшие за годы войны минеральные источники, которыми славится Забайкалье. В Дарасун мы приехали в разгар лета, когда сажать картошку было уже поздно. Отец, считавший себя специалистом по части сельхозпроизводства, равно как и во всех остальных областях знания, не без основания рассудил, что, если мы купим козу, двух кур и двух поросят, сытая жизнь зимой нам обеспечена. Несложные расчёты убедительно показывали, что при таком поголовье полезных животных каждому члену семьи из пяти человек можно раз в пять дней приготовить глазунью из двух яиц, а полезного козьего молока он волен выпивать по два стакана ежедневно, при том что в двадцати метрах от крыльца тайга, а в ней земляника, голубица и брусника, подосиновики и грузди, не говоря о шиповнике, рябине и черёмухе. В расчёт почему-то не принималось, что все эти белки́, углеводы и витамины исчезнут через полтора месяца, а картошку мы сможем посадить только следующей весной. Что касается поросят, предполагалось одного зарезать на Новый год, а другого откармливать до весны, а то и до следующей зимы, чтобы он набрал не меньше центнера в живом весе.

Названные животные замечательны своей невзыскательностью в отношении продуктов питания. Коза готова довольствоваться берёзовыми вениками, не требуя сена; для кур самый желанный деликатес – дождевые черви; стоит только чуть-чуть разрыть землю, как куры примутся вытаскивать из неё червей десятками; поросятам можно скармливать кухонные отходы. Практика показала, что в своём бизнес-плане отец не учёл форс-мажорные обстоятельства. Коза, как выяснилось, могла бы давать два литра молока в день, но не раньше, чем принесёт козлёнка. В дни, когда на первое мы ели суп из крапивы, а на второе и третье пили чай, поросята оставались обделёнными и не прибавляли в весе; куры наотрез отказывались нести яйца, может быть, потому, что отец не догадался купить в придачу к ним петуха.

Поросят и кур отец поделил поровну между мной и средним братом в том смысле, что обязал нас ухаживать за этими крылатыми и копытными. Каждому из нас досталось по курице и поросёнку, мне за склонность убегать в лес поручили ещё и пасти козу – привязывать её там, где трава погуще, и время от времени переводить на новое, невыеденное место. У старшего брата, который в тот год пошёл в седьмой класс, обязательства были серьёзнее: колоть дрова, носить воду из колодца, заготавливать в лесу жерди для огораживания будущего картофельного поля. С осени он ещё начал ежедневно бегать до начала уроков на охоту, а вечером успевал играть в лапту ради общения с одноклассницей – одной из многочисленных дочерей нашего соседа, шеф-повара военного санатория Эдуардова. Мне кажется, брат пользовался взаимностью. Во всяком случае, помню, как однажды в сумерки прибежал, запыхавшись, один из многочисленных братьев многочисленных сестёр Эдуардовых и выпалил: «Лёха, дай газологию, Ривке окна рисовать». В переводе с тарабарского это означало, что Ривке надо срисовать скелет окуня из учебника зоологии. Брат правильно расшифровал полученное сообщение, но не рискнул доверить учебник посыльному и отправился вместе с ним.

Свою курицу я не запомнил, а мой поросёнок был очень милым существом с нежным, розовым, немного слюнявым пятачком и острыми копытцами, которыми он выстукивал дробь, пробегая по доскам, постеленным в поросячьем загончике. Когда я гладил его по спине против щетинок, он прижимался к моей ноге, закатывал глаза от удовольствия и нежно-нежно похрюкивал. Это удовольствие могло быть более сильным, если бы я угостил его корочкой хлеба или картофелиной, но эти важнейшие подспорья человека очень редко доставались мне самому.

Наступил момент, когда мама поняла, что мой поросёнок не доживёт до следующего утра. Отец некстати уехал в командировку, старший брат ушёл на охоту, поросёнок уже пошатывался от упадка сил, но в нём ещё оставались какие-то крохи мяса и косточек, которыми мы не смогли бы воспользоваться после естественной смерти моего любимца, если можно назвать естественной смерть от голода. Мама послала меня к соседу по фамилии Семчук. Сосед пришёл к нам, ткнул поросёнка в бок ножом и тут же удалился, вероятно, боясь быть заподозренным в претензии на участие в поедании своей жертвы. Мама опустила поросёнка в эмалированный таз, наполненный горячей водой. Бедный поросёнок вдруг ожил, стал царапать копытцами стенки таза и повизгивать, вода в тазу покраснела от его крови. Мой средний брат упал на кровать и спрятал голову под подушку, мама стояла в растерянности. В такие минуты соображаешь быстро. Я нашёл в ящике кухонного стола большой хирургический скальпель из нержавеющей стали, подаренный отцу курортным хирургом Кириным. Этот скальпель я, зажмурив глаза, просунул туда, где у поросёнка, по моим расчётам, находилось сердце, и мой поросёнок затих навсегда. В тот же вечер мама приготовила жаркое, я не смог его есть. Но я не плакал, потому что собирался стать полярным исследователем. Забыл сказать, что коза и куры ушли к создателю раньше моего поросёнка, и это доказывает, что я ухаживал за ним не так уж плохо и он вполне мог со временем стать крепким кабанчиком, если б не чёртов голод.

После этого случая поросята и взрослые свиньи надолго оставили меня в покое. История возобновилась летом 1961 года, когда я в компании геологов и проектировщиков сидел в городке Тулун Иркутской области, неподалёку от места исполнения мюзикла «Три поросёнка». Мы ждали вертолёта в просторной съёмной избе и коротали время за картами. Это ожидание затянулось на полторы недели. В один из дней в избу вошла хозяйка, временно ютившаяся в какой-то пристройке, и попросила помочь ей поставить укол заболевшей свинье – сделать иньекцию пенициллина, если не ошибаюсь. Нас было человек восемь или десять, и когда никто не вызвался помочь, я понял, что обречён. И точно, эта женщина выбрала меня, а я не посмел отказаться. Мы отправились в сарай, и там, проинструктированный хозяйкой, я вооружился шприцем. Выяснилось, что укол нужно делать в ухо, в этот состоящий из хрящика «лопух», что казалось мне совершенно невозможным. Но хозяйка бодро оседлала несчастную свинью и руками вцепилась в левое свиное ухо, предоставив в моё распоряжение правое. Руки у меня тряслись, из разинутой свиной пасти, кроме рёва, вылетал ещё и малоприятный запах, но, в конце концов, шприц оказался пустым, и, возможно, часть пенициллина попала-таки в злосчастное ухо. Хозяйка любезно засомневалась, что я исполнил описанную процедуру впервые.

Не подумайте, что это и есть конец истории. Всего через год на руднике Дарасун я поселился в доме шахтёра-пенсионера Феоктиста Георгиевича Неронова. Вскоре его жена Анисья Савельевна заметила, что их поросёнок не растёт. Диагноз поставили быстро: у поросёнка стали расти клыки, которые своими острыми концами постоянно ранили дёсны верхней челюсти, отбивая желание жевать. Чтобы вернуть поросёнку аппетит, следовало клыки удалить. Вы уже догадались, что выполнение этой деликатной операции поручили мне. Феоктист Георгиевич выдал мне плоскогубцы, надел верхонки, зажал поросёнка в коленях и стал раздирать ему пасть. Поросёнок бился, как эпилептик, сучил ногами и мотал головой, не давая мне ухватить плоскогубцами клык. Голова моя раскалывалась от истошного, ни на что не похожего поросячьего визга, который прерывался на доли секунды, когда поросёнок ухватывал новую порцию воздуха, и возобновлялся с новой силой. Я чувствовал, что мои ушные перепонки вот-вот лопнут, и ждал, что на эти визги к нам немедленно заявится комиссия, занятая учётом свиного поголовья.

Дело в том, что именно в тот год правительство назначило за каждую негосударственную свинью налог в размере пятидесяти рублей, чувствительный не только для пенсионеров, но и для работающих любителей отбивных и свиного сала с чесноком и куском чёрного хлеба в придачу. Соответственно, описываемого поросёнка в обычное время прятали в глубине двора, в наглухо закрытом сарайчике, больше похожем на собачью будку. Презирая себя за малодушие и жестокость и потеряв надежду извлечь неподатливые клыки, я раз за разом отламывал от них по кусочку, пока они не сравнялись по высоте с нормальными зубами. Феоктист Георгиевич заверил меня, что необходимый результат достигнут, и понёс рыдающего поросёнка к месту проживания.

В это время в калитку постучали. Я решил, что это комиссия по отлавливанию свиней, не охваченных налогом, и приготовился к худшему: меня обвинят в том, что я – комсомолец и столичный житель – участвую в укрывательстве свиней от налогообложения.

К счастью, оказалось, что стучит электромонтёр. Всего за бутылку водки он предложил установить в электрический счётчик какую-то проволочку, от чего в месяц будет нагорать энергии не больше, чем на полтора рубля, надо только постоянно держать включёнными как можно больше потребителей, чтобы набрать эти несчастные сто пятьдесят копеек. Анисья Савельевна засомневалась, не обнаружит ли эту проволочку проверяющий, который иногда приходит снимать показания со счётчика. Электрик заверил, что с этого дня проверяющим назначили именно его, и сделка состоялась. А экзамен на зубного врача я не сдал – не смог клыки удалить.

В следующее лето мой друг, слесарь Семён Семёнович Гаврилов, попросил купить поросёнка, рассчитывая откормить его к Новому году. Исполняя поручение друга, я заехал в деревню Бутиху и нашёл там человека, торгующего поросятами. Тот спросил, кабанчик мне нужен или чушечка. Семён Семёнович на этот счёт ничего не говорил, поэтому я купил и того и другую. Заодно продавец научил меня, как заставить поросёнка замолчать: нужно взять его за задние ножки и приподнять. После этого опускаешь его головой в мешок, и он не пикнет, пока не выйдет на волю.

Семён Семёнович, как выяснилось, мечтал о кабанчике. Договорились, что кабанчика я ему дарю, а чушечку оставляю себе, но не буду разлучать с братом, а сдам Семёну Семёновичу на временное содержание. По общему согласию кабанчика назвали Сёмой, а чушечку Амосьевной. Через некоторое время я заехал к Семёну Семёновичу проведать поросят и обнаружил, что Амосьевна заметно поправилась. Говорят, собаки похожи на своих хозяев. Вот уж про свиней я бы этого не сказал, к ним это категорически не относится. При мне жена Семёна Семёновича принесла поросятам полведёрка какой-то бурды и вылила в деревянное корыто. Амосьевна немедленно влезла в корыто передними ногами и стала с аппетитом чавкать. Бедный Сёма попытался пристроиться к корыту с края, но Амосьевна поддела его под брюхо своей мокрой харей и подкинула так, что тот дважды перевернулся в воздухе, прежде чем шмякнуться на землю. Поднявшись на ноги, он стоял смирно, дожидаясь, когда сестра приляжет на подстилку отдохнуть.

По утверждению врачей, свинья (porcus femina) имеет много общего с человеком и из всего животного мира именно она является лучшим донором для замены человеку изношенного сердца или там печёнки. В трансплантологии я не силён, но знаю точно, что, в отличие от человека, свинья не станет есть лёжа, поэтому при выращивании крупной свиньи главное не корм, а крепкие ноги. Если тренировать свиней в беге, они смогут подолгу стоять на ногах и съедать много корма. Я поделился своими познаниями с Семёном Семёновичем, он отнёсся к ним уважительно и, когда убрали овощи и выкопали картошку, он стал выпускать Сёму и Амосьевну погулять по огороду. Амосьевна вылетала из загона как ракета, носилась по огороду кругами, то и дело поддевая рылом и подкидывая комья земли и картофельную ботву. И так до тех пор, пока её не загонят обратно.

Сёма выходил из загона неохотно, отходил не более чем на пять шагов и стоял неподвижно, поёживаясь от осеннего холода и часто взмахивая длинными белыми ресницами. Расти он не собирался, «в одну шкуру зашился», как пожаловалась мне жена Семёна Семёновича, но зато оброс длинной мягкой шерстью, которую язык не поворачивался назвать щетиной. Так он и стоял в глубокой задумчивости, и ветер играл свисающими до земли прядями поросячьих волос, пока Амосьевна неутомимо нареза́ла круги. Если бы мы с Семёном Семёновичем засекали время и количество кругов, а также измерили радиус круга, Амосьевна вполне могла бы стать первым представителем Забайкалья в книге рекордов Гиннеса как самая быстрая свинья в мире, хотя, по справедливости, Сёма был первым представителем рода aper antiquitatus (кабанчик шерстистый) и заслуживал занесения в эту энциклопедию чудесного ничуть не меньше. Между прочим, в доисторические времена в окрестностях рудника водился шерстистый носорог, кости которого, наряду с бивнями мамонтов, старатели находят в золотоносных песках до сих пор.

Конец этой части моего повествования оказался печальным. Отчаявшись расшевелить своего тёзку, Семён Семёнович однажды отвёл его в лес, застрелил из малокалиберной винтовки и закопал под приметным деревом. Тут только я сообразил, что причиной всех несчастий Семёна могли быть клыки, которые мы забыли удалить или обломать. Вернее, я забыл, а Семён Семёнович, профессор по всем делам, связанным с железом и механическими устройствами, мог и вовсе не знать об этих клыках. Тем более что, по некоторым не подтверждённым наукой сведениям, клыки вырастают не у всех кабанчиков, а только у тех, матери которых вольно гуляли вблизи маленьких деревень, затерянных в тайге, и любезничали со своими дикими сородичами.

Моё представление о сравнительной роли корма и силы ног в выращивании крупных свиней неожиданно пошатнулось. В тот год один из самых матёрых знатоков сельскохозяйственной науки и марксизма, обитающих в Москве на Старой площади, вступил в заочную полемику со мной, напечатав в газете «Правда» передовую статью под названием «Корма – это главное», заголовок которой до сих пор стоит у меня перед глазами. Сперва я решил, что речь идёт о морском флоте, и стал соображать, не главнее ли форштевень, мачты, всякие там баки, кабестаны и клотики. А разобравшись, решил, что против правды, как говорится, не попрёшь и надо озаботиться добычей кукурузы и других рекомендованных газетой кормов для Амосьевны. Кукурузы в той местности найти не удалось, но, улетая на зиму в Москву, я оставил для Амосьевны два мешка комбикорма, считая себя ответственным за её судьбу. Судьба эта распорядилась так, что Амосьевна до моего приезда не дожила. Семён Семёнович, утешая меня, заверил, что на жарёхе в адрес Амосьевны было сказано много хорошего. Ради справедливости должен признать, что все другие жарёхи у Семёна Семёновича и его родственников не обходились без моего участия, если я оказывался поблизости.

Лет через десять в тех же краях я работал начальником полевой партии. Впрочем, партия – одно название, незаслуженно присвоенное небольшому отряду. В нашем распоряжении был старый разбитый ГАЗ-69 с брезентовым верхом, на котором я с утра развозил сотрудников в кернохранилище, на канавы, в лабораторию, а после сам спускался в разведочную шахту. Через несколько часов, поднявшись на свет божий, собирал всех развезённых утром, и мы возвращались в палаточный лагерь на обед, совмещённый с ужином. Место для лагеря мы выбрали очень удачно: всего в трёх-четырёх километрах от шахты и в стороне от трассы, по которой то и дело с рёвом проносились грузовики, оставляя за собой длинный шлейф медленно оседающей пыли. Впрочем, наряду с грузовиками пролетали на мотоциклах сенокосчики: один сидит за рулём, второй позади, со снаряжённой литовкой через плечо. Однажды пролетел мотоцикл, на заднем сиденье которого вместо моторизованной смерти с косой сидела девушка, крепко обнимающая дружка-рулевого за талию, и ветер так раздувал её платье, что это было бы неприлично, если бы не было так красиво.

Палатки мы расставили в молодом берёзовом лесу, а кухню устроили под высокой старой лиственницей. От трассы нас отделяла широкая зелёная долина, исполосованная прокосами, заставленная копнами и балаганами покосчиков. По дну её вился небольшой ручей, который мы пересекали по деревянному мостику.

Однажды, переехав уже на нашу сторону долины, мы катили после работы по нами же наезженной лесной дороге, как вдруг выскочил из кустов поросёнок месяцев двух от роду. Я затормозил, чтобы его не задавить, и все, кто сидел в машине, повыскакивали из неё, как по команде, и бросились ловить поросёнка, понимая, что, оставшись в лесу на ночь, он может стать добычей диких зверей или умереть от переохлаждения. Минут пятнадцать я наблюдал за погоней. Поросёнок вылетал то с одной стороны дороги, то с другой и тут же нырял в кусты, охотники довольно бестолково носились следом или стерегли беглеца у края дороги, надеясь схватить его, когда он выскочит на открытое место. Всё-таки силы были неравные. Поросёнка, в конце концов, взяли в кольцо, спектроскопист Игорь Ланцев упал на него, сломав при этом очки. До лагеря поросёнка донесли на руках, там наскоро соорудили для него загон «из прутьев и ветвей» (как в названном выше мюзикле) с добавлением досок. После совещания постановили ждать, не объявится ли законный владелец, с тайной надеждой, что не объявится никогда. А пока что я поручил поварихе кормить поросёнка наравне с научными сотрудниками и называть Наф-Нафом.

В Забайкалье на август приходится сезон дождей. В тот год дожди начались сразу после пленения Наф-Нафа и продолжались две недели. Скоро мостик, по которому мы переезжали ручей, исчез под водой, а сам ручей превратился в реку шириной метров пятьдесят. Машину теперь приходилось бросать на трассе и вброд, по пояс в воде, преодолевать поток, образовавшийся на месте ручья, а по утрам проделывать те же манипуляции в обратном направлении. В этом было и кое-что положительное, потому что представительниц лучшей половины человечества из числа сотрудников отряда приходилось утром и вечером переносить через речку на руках.

Покосчики, побросав свои балаганы, разъехались по домам, поставленные ими копны и оставшуюся в рядах кошенину унесло водой. В лагере между палатками приходилось месить грязь, палатки протекали, все вещи отсырели, повариха и её добровольные помощники мучились по утрам с разжиганием огня в кухонной печке, работа не клеилась.

Настал день, когда я решил перевезти лагерь на новое место. Эта идея возникла внезапно, когда я увидел на другой стороне долины бортовой ЗИЛ-131, стоящий у забора одинокого домика. В этом домике жили дедушка и бабушка моего друга Юры Цыренова. Юра Цыренов – личность неординарная. Однажды из металлолома он сделал самоходную фуру, обтянул её брезентом, а на брезенте разными красками вкривь и вкось написал: «ЦИРК! ЦИРК! ЦИРК!» На таких фурах, запряжённых парой лошадей, первые американцы ехали осваивать Дикий Запад. Юрину фуру, спереди похожую на трактор, тащил мотор «лошадей» по меньшей мере в пятьдесят, и, несмотря на это, она передвигалась со скоростью пешехода, так что её всегда сопровождала орава мальчишек, поверивших, что, как только фура остановится, сзади раздвинется брезентовый занавес и начнётся цирковое представление.

Чтобы не потерять машину из виду, я пошёл к ней напрямик через долину и явился наполовину мокрый. Юра сначала сослался на занятость: он специально взял отгул, чтобы искать поросёнка, который потерялся несколько дней назад, но когда я сказал, что поросёнка мы уже нашли и наполовину откормили, Юра, не раздумывая, сел в машину – как был, в домашних тапочках. Мы благополучно переехали ручей по скрытому водой мосту, предварительно сняв ремень вентилятора, чтобы не залить свечи, с передком и демультипликатором доползли до палаток. Там нас ждало неприятное известие: поросёнок проделал дыру в ограде и убежал. Юра расстроился, я пообещал ему, что поросёнка мы найдём, вернее, поросёнок найдёт меня – так всех представителей этого вида (или рода?) неодолимо тянет ко мне.

Мы начали скручивать спальные мешки, снимать под дождём палатки и грузиться в ЗИЛ. Барахла оказалось так много, что, когда вспомнили про электростанцию, места в кузове уже не оставалось. Пришлось откинуть задний борт, подцепить его за углы цепями и взгромоздить электростанцию на борт. Всё это время Юра сидел в кабине, временами вылезая на подножку в домашних тапочках, чтобы поруководить укладкой багажа. Наконец ЗИЛ, рыча, поплыл по грязи, мокрые и перемазанные мы под дождём пошли следом. Со стороны это, вероятно, походило на похороны. Перед мостом я заскочил на задний борт, чтобы придерживать электростанцию и не брести по воде, но это не помогло. Юра, расстроенный очередным исчезновением поросёнка, промахнулся мимо моста, машина завалилась на левый бок, электростанция полетела в воду первой, я за ней. Юра вылез на правую подножку, снял тапочки, придерживаясь рукой за машину, обошёл её кругом, влез обратно в кабину и заглушил мотор. Я побежал к своему «газику», чтобы ехать на старательский полигон за бульдозером…

Только поздно вечером мы расположились на новом месте. Дождь перестал, мы расставили палатки и полночи сушили у костра спальные мешки и одежду.

Через несколько дней после переезда дожди прекратились. Мы освоились с новым местом на берегу Жарчи, на устье пади Сиротинка. Всё тут было хорошо, только ездить на работу приходилось за двадцать один километр. Каждый день мы дважды переезжали речку Жарчу по мосту, известному в народе как Соколанский. Когда вода спа́ла, пониже Соколанского моста вылез из воды галечный островок. На островке без признаков жизни лежал на боку поросёнок. Похоже, он пролежал здесь не один день, потому что брюхо у него подозрительно вздулось. В остальном этот поросёнок ничем не отличался от нашего Наф-Нафа, которого потеряла бабушка Юры Цыренова. Вероятно, убежав от нас, он пытался переплыть разлившийся ручей и добраться до дома, но не справился с течением, поплыл вниз до Жарчи, и там на быстрине силы его покинули. Устроить Наф-Нафу достойные похороны не получилось. Мы только забросали его камнями, чтобы он не был виден проезжающим.

Теперь на моей совести три поросёнка. Одного я зарезал, второго отвёз на смерть к Семёну Семёновичу, а третий утонул по моей вине. Воспоминания об этих поросятах не дают мне покоя. В последнее время я стал плохо спать. Среди ночи меня будят визги охранной сигнализации на машинах, стоящих у подъезда. Проснувшись, я не сразу соображаю, что визжат не загубленные мной поросята, и долго не могу уснуть. И так до шести утра, когда на балконе соседнего дома начинает кукарекать петух, возвращая меня к реальной жизни.

Прочитав эту историю, мой друг Саша К. сказал, что в ней чересчур много физиологических подробностей. Нет, Саша, это не физиологизмы, а повседневная жизнь рассеянных в необозримой нашей провинции людей, которых Бог создал для мучений, как птицу для полёта, но они об этом замысле не догадываются и живут себе, как умеют, да ещё и радуются чуть не каждый день.

Оксана Голубова (творческий псевдоним СанаА Бова) родилась в Ростове-на-Дону. Закончила ЮФУ по специальности «дизайнер среды», что привело её в художественную сферу.

Лауреат международных и всероссийских литературных конкурсов и премий.

Заявила о себе в качестве поэта как участник 2-го сезона шоу «Хит» в 2014 году.

Получила несколько специальностей по программе профессиональной переподготовки, среди которых фитнес-тренер, нутрициолог, семейный и практический психолог и другие. С 2008 года работает над масштабной сагой в жанре мистического фэнтези с элементами ужаса «В тени времён», включающей несколько серий.

С 2024 года основатель творческого объединения BOVA TEAM, ставшего началом личного издательского проекта, в рамках которого выходит журнал «Сердцебиение иных миров».

Мне пришлось убить смерть

POV: Амун

Лунные лилии одарят сиянием,

В память о жертвах, что мы принесли.

Увядший букет послужит напоминанием

Того, что с собою мы в смерть унесли.

Наши жизни – не что иное, как остаточное проявление некогда могущественных душ, утративших возможность ощущаться в полную силу и вынужденно заключивших контракт с непознанными космическими энергиями, движущимися со своей скоростью и по несвойственным для нас траекториям. Мы – отголоски прошлого, стремящегося переродиться в новом времени, не готовом принимать давно утратившие смысл вибрации разрушенных цивилизаций. Это больно – осознавать значимость своего настоящего, но понимать, что ты не способен утратить взаимосвязь с отравляющим душу прошлым. Это невыносимо – помнить, когда всё, чего ты желаешь, – забыть и начать с чистого листа.

Эта ночь казалась тёмной и холодной, несмотря на то, что яркое свечение двух лун ослепляло, в очередной раз раскрывая могущество Тримирия и доказывая незначительность каждого из живущих на его границах. Звёзды украшали небосвод россыпью бриллиантов, напоминая о необходимости отпустить все сомнения. Даже не знаю, сколько часов провела в оранжерее, наблюдая за расцветающими лунными лилиями, ведь мне не удавалось сконцентрироваться ни на чём вокруг. Я знала, что совсем скоро всадник Смерти явится во дворец, чтобы убить своего создателя – мою дочь.

Я не могла даже представить, что когда-то окажусь перед столь жестоким выбором, где две одинаково ценные для меня жизни будут тягаться друг с другом на чаше весов судьбы. Что же, Бонтеланас всё-таки смогли доставить неприятности, испытывая меня на прочность. Но я даже не удивлялась, ведь если ты и пытаешься навредить кому-то равному по силе, то проще целенаправленно бить по слабым местам. Чибби, пусть и не была моим созданием, пусть и не являлась частичкой моей души, но она стала дочерью, и этого никто не сможет изменить.

А что касается Артэса…

Мне невыносимо от одной мысли о том, что я должна причинить ему боль. Он не заслужил всего, что было взвалено на его плечи. Его душа всегда была достойна большего, но именно этого его постоянно и лишали, оставляя на задворках.

– Почему ты находишься тут одна? – Анна бесшумно подошла и, став рядом, протянула хрустальный бокал с серебряной каймой. В данной ситуации было сложно отказаться от выпивки, ведь нервное напряжение пульсировало в висках. – Принцессе Белой Луны не дóлжно отпускать стражей.

– Словно обычные стражники способны защитить от тех, кто вошёл в число моих врагов. – Я с удовольствием сделала глоток цитрусового нектара и ощутила, как тягучая жидкость медленно сползала, обжигая горло алкогольным составляющим. – Эта ночь будет долгой. Слишком долгой.

– Ты уверена, что сможешь его убить, Амун?

– Он не оставил мне выбора, Анна. – Хотелось сосредоточиться на чём угодно, кроме пугающих мыслей.

За окном царила умиротворённая атмосфера ночного вальса хрустальных деревьев и алмазной паутины, заботливо обволакивающей листву, наделяя её серебряным переливом, но даже красота пейзажей Белой луны не была способна меня отвлечь от ужасающей действительности.

– А ты ему?

Такой простой вопрос уничтожил последние зачатки самоконтроля, и я вдруг почувствовала, как горячие капли, сползая по лицу, вызывали дрожь. Я не хотела помнить ничего из того, что привело нас когда-то к этому моменту.

– Я допустила так много ошибок. Это всегда было моим выбором, и сожаление о последствиях – лишь мой груз. Я позволила нам прийти в эту точку невозврата.

– Не думаю, что такая точка существует. – Анна игриво запрыгнула на алмазный подоконник, переливающийся в лунном свете серебром, и наигранно ударила по холодному камню ладонями. – Вот смотри… Этот замок был отстроен из хрусталя, лунного камня, серебра и алмазов…

– И? Я в курсе, из чего состоит замок Белой луны.

– Эх! Глупая ты временами, Амун, – на личике Анны вырисовалась несвойственная ей улыбка. – Дом Белой луны был создан самой тягучей и ужасающей тьмой, в то время как Теневая луна создавалась из осколков стихийной магии и света. Противоположные энергии всегда притягиваются, создавая нечто самое прекрасное. Создав синий магический портал, Анна вытянула из него светящееся перо синего феникса. – Он не виноват, что пришёл в это рождение всадником Смерти, как и ты не повинна в своём желании защитить близких. Но что если никакого выбора не существует?

– Ты думаешь, что я смогу вернуть ему то, что из него извлекли Высшие?

– Ты – начало всего! Конечно, будет непросто, – она усмехнулась, – учитывая ваши характеры… Но кто вообще сказал, что вам могут быть интересны лёгкие пути?

– Если я не смогу, то… – Совершенно не хотелось думать о последствиях. – Пообещай, что сохранишь это в тайне.

Перо феникса обжигало, но мне всё равно, ведь впервые за много тысячелетий у меня появилась надежда исправить самую пугающую ошибку этого рождения. Если я выживу, то это станет радостным событием, а если нет, то хотя бы никто не будет скорбеть дважды.

– Ох, Амун. Мне несложно заткнуться, но мы же прекрасно знаем, что не на всех подействует моё молчание.

– Им придётся смириться.

– Твоя наивность просто поражает, принцесса Белой луны.

– Если у меня есть шанс спасти жизни всех, кто для меня важен, я не упущу этой возможности и воспользуюсь всеми доступными вариантами.

– Нельзя спасти всех.

– Но я хотя бы постараюсь.

Ветер усиливался, а в воздухе появлялись знакомые огненные молнии. Я знала его ярость и прекрасно помнила его равнодушие. Мне хорошо были знакомы все оттенки проявления ненависти Смерти, самым страшным из которых было безразличие. Пусть во всём этом и была только моя вина, я не могла видеть его таким. Этот взгляд уничтожал и проникал в сердце быстрее любой стрелы. Я уничтожила в нём зачатки человечности, пробудив первобытное желание убивать. Только я была причиной его ярости.

– Мам, – испуганная Чибби забежала в помещение, оставляя за собой белоснежный магический шлейф. – Он пришёл за мной.

– Не бойся, – маленький хрупкий комочек, она обняла меня и вжалась с такой силой, что я чувствовала, как дрожало её ещё не сформировавшееся тельце. – Я разберусь с Артэсом.

Оболочка Сомнения медленно, но уверенно обретала физическое воплощение, которое эта мелкая заслужила за века упорного самосовершенствования. Жаль, скорость её развития была чрезмерно медлительна.

– Мне позвать кого-то из принцев? – Голос Анны звучал слегка испуганно, но в этом ведь не было никакого смысла – решение уже принято, и она – его часть. – Амун?

– Нет! Иди к своим детям и не смей забывать того, о чём мы договорились. – Лаская шелковистые волосы Сомнения, я пыталась успокоить вечно плачущее дитя. – Иди же!

Анна без особого желания вычертила пять линий и растворилась в красном портале, на мгновение ослепившем и меня. Несмотря на то, что я лицезрела эту упрямицу не так-то и часто, мне вдруг стало грустно от осознания, что я её теперь не увижу… Да кого я обманывала, скорее всего, мы и вовсе не встретимся, ведь Анна не обладала бессмертием, подобным моему.

– Послушай меня, Чибби, – я пыталась отстранить малышку, но она упорно впивалась в меня, опасаясь расцепить руки. – Ты должна быть взрослой и принять тот факт, что за каждое действие взимается соответствующая плата. – Наконец мне удалось отойти и посмотреть в серые зарёванные глаза. – Успокойся.

Мне хотелось быть с ней более мягкой, но как бы я ни старалась – никак не понимала этих истерик. Все взрослели, обучаясь на своих ошибках, но Чибби постоянно искала защиты в каждом. Она настолько боялась жить, что я даже удивлена тем сроком, что потребовался для взращивания физической оболочки, так и не проявившейся в полной степени по сей день. Сагниты учатся достаточно быстро, но не Чибби. Ей нравилось оставаться ребёнком, с которым все нянчились и за благополучие которого Чимми готов был сносить головы, лишь стоило ему увидеть слёзы в этих невинных глазах…

…А плакала она постоянно.

– Слушай меня внимательно, – я вытерла слёзы с её кукольного личика и посмотрела в окно, за которым уже вовсю концентрировались энергии Артэса. – Что бы сегодня ни произошло и чем бы я ни пожертвовала, с этого момента ты позволишь отцу всецело заниматься твоим обучением и перестанешь реветь по каждому поводу.

– Мам, что ты имеешь в виду? – Чибби выглядела испуганной, но хотя бы больше не плакала. – Почему ты так говоришь?

– Потому что коротышку вновь пытаются выгородить, – поток ярости Артэса накрыл так молниеносно, что мне едва удалось выставить защиту, закрыв Сомнение. – Ты серьёзно решила пойти против приказа?

Всадник Смерти искрил ненавистью и презрением. Я уже давно не видела такой концентрации негатива в чёрной энергии. Это стало неожиданностью. Количество силы, что уходило на защитные барьеры, истощало гораздо быстрее, чем в сражениях с Высшими. Подобное со мной не случалось так давно, что я абсолютно позабыла, как справляться с таким натиском.

– Артэс, – первая же попытка обратиться к нему привела к новому удару.

Чибби закричала, а мне никак не удавалось создать портал для её перемещения, ведь удерживать барьер от новой силы всадника было намного сложнее, чем я могла представить изначально. Никакая тренировка не была способна подготовить к подобному.

– Ты не заговоришь меня, Амун! – Его взгляд был чужим и отстранённым, а значит, сёстры судьбы хорошо промыли ему мозги. – Отдай мне мелкую и иди по своим делам.

– Я никогда не отдам её тебе! – С трудом, но мне удалось выпустить молнию, отбросив всадника в алмазную стену, которая тут же покрылась трещинами, но на теле Артэса не проявилось даже капельки крови. – Перестань быть марионеткой в руках Высших, Артэс!

– Марионеткой? – дикий смех пугал.

Я не узнала его.

Я не могла поверить, что стала причиной происходящего с ним.

Забавно, но я не имела права даже злиться, ведь всаднику не известно ничего из того, что было бы способно нас соединить вновь. Мы превратились в чужаков, не понимающих происхождения того притяжения, что возникало между нами, считая всё обычным проявлением внутренних желаний.

– Конкретно сейчас мне нужна только эта орущая мелкая, не ты. – Артэс достаточно быстро оправился от моего удара. Значит, я была права – в этом сражении никому из нас не удастся выжить. – Амун, не глупи.

– Ты знаешь меня. – Это больше не было попыткой достучаться до тех частичек, что могли и вовсе уже не существовать. – Если я что-то решила, то не отступлю. Этот разговор нужен был не ему, а мне. – Чибби не умрёт. И она уж точно не умрёт от твоей руки.

Стараясь сконцентрироваться на энергиях внутри, я всеми силами искала вибрации первородной силы, необходимой для сражения, в котором совершенно не хотелось участвовать. Артэс не изменился, а лишь стал взрослее и опытнее. Внутри него полыхала первозданная магия непокорности и дерзости, а одежда, как всегда, лишь подчёркивала это. Любил же он нарядиться во что-то броское и ни капли не удобное, сковывающее движения. Но именно эта его особенность в данной ситуации была мне на руку.

– Тебе идут длинные волосы, – я понимаю, что не смогу отвлечь его от Чибби, всё, что мне оставалось, – высказаться и извиниться. – Даже очень идут, всадник.

– Амун, ты сбрендила? – Как я и думала, он не поддавался и нисколько не снижал нажима на мой барьер. – Отдай мне Мелочь! – На секунду в его глазах зародилась рубиновая искра, так хорошо знакомая в прошлом. – Я не хочу вредить тебе.

Он был искренен, и это радовало.

– Не хочу.

– Но так уж сложилось, что сегодня мы несколько не сходимся в желаниях и намереньях.

– Амун, она не стоит твоей жизни! – Он сошёл на крик, и это удивило. Странно, но я легко могла вспомнить это проявление беспокойства, свойственное лишь ему. – Ты серьёзно готова пожертвовать собой из-за глупой девчонки?

Несколько точных ударов в центр барьера пробили его, разрушив защиту.

– Мама! – Крик Чибби оглушал, но, несмотря на боль, мне удалось откинуть её в сторону и, из последних сил создав портал, забросить эту девчонку к брату. Пусть теперь он разбирается с её истериками.

– Ты же знаешь, что я легко отслежу её. – Артэс разочарованно поправил кожаную рубашку и устало посмотрел на меня, внюхиваясь в воздух, словно хищник. – Ну, и стоит ли твоя кровь этой мелкой истерички?

– Ты зол, и я понимаю причину твоей ярости. Правда, понимаю. – Его удары оказались намного сильнее. Сплёвывая кровь, я едва смогла выпрямиться, чтобы попытаться оценить ситуацию, которая была совершенно не в мою пользу. – Прости, это лишь моя вина.

– А ты-то тут при чём? – Он непонимающе усмехнулся и уже собирался было создать портал, но я выпустила серебряные лунные цепи, сковавшие его. – Так, а вот это уже не смешно, Амун.

– Я не отпущу тебя, всадник!

Я укрепляла натиск из последних сил, понимая, что не смогу долго продержаться против его обновлённых энергий. Вся эта череда битв истощила меня гораздо сильнее, чем я думала. Сёстры судьбы хорошо рассчитали время и знали, что мне не удастся остановить всадника Смерти.

– Я забираю свои слова обратно, – собрав сгусток энергии, он разорвал цепи и подлетел ко мне. – Теперь я жажду твоей, пусть и не конечной, но смерти.

Его пальцы сдавили горло и, кажется, что-то сломалось под его натиском.

В этом диком взгляде прослеживалось наслаждение, и от этого мне становилось грустно. Я тосковала по рубиновому сиянию, одаривающему меня теплом, заботой и… любовью.

– Почему ты плачешь? – хватка ослабла, и я упала на пол.

Артэс выглядел растерянным. Кажется, я могла даже почувствовать в его ауре знакомые когда-то энергии.

– Ар… – говорить было невыносимо больно, и, коснувшись дрожащими руками горла, я пыталась излечиться.

– Какого Сагна тут происходит? – Артэс выглядел ошарашенным, но я не понимала, что такого он мог почувствовать… – Что ты со мной сделала? – Сев рядом, он пытался вновь схватить меня за горло, но остановился. – Почему ты… Я?..

Его речь становилась несвязной, а тело окутали сотни металлических нитей.

– Твою ж! – я пыталась остановить их рост, но не могла. – У меня недостаточно сейчас сил. Прости…

Эти суки перестраховались и проникли в него, чтобы не допустить даже варианта его неповиновения. Он оказался в ловушке, из которой нельзя выбраться живым, и Бонтеланас знали что делали. Хорошо знали.

– Прости меня, Артэс, – я коснулась его, и между нами произошёл неконтролируемый выплеск потоков энергии. – Эта охота была на меня, а ты оказался просто орудием.

Мне не удалось проконтролировать слёзы. Я не хотела плакать, но меня одолела щемящая боль от непринятия одной простой истины – все мои близкие страдали из-за того, что я продолжала жить.

– Что происходит, Амун? – Всадника поглощали эти мерзкие нити, разрывая одежды.

– Всё будет хорошо, – приблизившись, я обняла его, позволив металлу проникнуть внутрь меня. – Осталось потерпеть совсем немного.

Артэс начал плеваться кровью, расщепляя свою энергетику и позволяя мне таким образом соединиться с его вибрациями силы. Не думала, что наша встреча превратится в настолько ужасающий аттракцион. Наверное, в прошлом рождении мы провинились перед кем-то настолько всесильным, что он решил истязать наши души до скончания веков.

– Ты не договариваешь! – Артэс упал на колени, а разжигающиеся в глазах рубиновые искры сбили меня с толку. – Я же знаю, ты что-то умалчиваешь.

– Но ты не можешь помнить…

– Я и не помню, – он сцепил руки, заключив в крепкие объятия Смерти, из которых едва ли кто-то способен вырваться. – Я знаю, Амун. Это разные вещи.

Мне становилось не по себе. Каким образом ему удавалось на уровне вибраций чувствовать мою ложь? Ведь он не имел возможности вспомнить. Это было невозможно. Мои заклятия никогда не подлежали возвратному действию, да и какое-либо воздействие тоже было недопустимо. Ещё в детстве я научилась защищать собственную магию.

Думаю, кто-то нарочно издевался над нашими душами, заставляя проходить через все эти пытки. Чёрные пряди слиплись на мокрых висках, дыхание становилось порывистым, а на шее выступали ярко-красные прожилки энергии, переплетаясь незамысловатыми узорами с венами. Сам вид Артэса причинял боль.

– Амун, – практически задыхаясь, шептал всадник и крепко сжимал пальцы, разрывая мои одежды и прокалывая кожу. – Что ты сделала?

– Ничего, – ощутив его горячее дыхание рядом с ухом, я прикусила губу и, стиснув зубы, отрезвила себя болью. – Всё, что было, не имеет никакого значения. Мне нельзя потерять контроль и сделать Артэсу ещё больнее.

– Ты врёшь, – хрип всадника Смерти ранил, вводил в ступор и уничтожал.

Больше всего в этой грёбаной Вселенной я ненавидела врать ему, но и избавить его от этой боли тоже не могла, ведь наша реальность слишком тихая для высвобождения таких громких воспоминаний. Как я могла рассказать ему всё то, что приходилось скрывать столько тысячелетий?

– Я… – хотелось всё открыть ему, но, тут же замолчав, я проглотила непроизнесённые слова.

Всё, что я могла… Всё, на что мне хватало смелости, так это зарываться в его волосы пальцами и прижиматься настолько, что энергии сливались. Сердце начинало биться так, будто вот-вот откажет функционировать, а ноги немели, заставляя поддаться слабости. Несмотря на то, что Артэсу было хуже, чем мне, он удерживал меня в своих объятиях и заботливо гладил волосы. Именно по этим моментам я так сильно тосковала, и именно к этой нежности стремилась душа все те тысячелетия, что мы были разлучены.

Тогда я вырвала своё сердце из груди, растоптав все надежды, мечты и желания. Это было началом моего персонального ада, в ещё не существующем тогда понимании этого места. Мне бы очень хотелось уничтожить все препятствия и просто исчезнуть в безвременье, чтобы навсегда забыть о судьбе, что меня поглотила.

– Ты даже не в состоянии признаться, – кажется, я чувствовала, как всадник грустно улыбался, поджимая губы. Это невыносимо, ведь он слышал все непроизнесённые фразы. Артэс не помнил, но знал. Он чувствовал всё то, что я заставила его забыть.

– Мне не в чем тебе признаваться.

– Не мне, – слегка отстранившись, Артэс застыл в миллиметре от моих губ и, перебарывая боль, едва заметно улыбнулся, – а себе. Ты лжёшь прежде всего самой себе.

Мне огромных усилий стоило находиться с ним в такой близости, не позволяя желаниям взять верх. Практически касаясь губ друг друга, мы напоминали неуверенных детей, опасающихся желаний и вспыхнувших чувств.

– Ты заблуждаешься, – выдохнув эти слова, я наполнила жаром то незначительное пространство, что разделяло нас. – Я хорошо понимаю, что делаю.

Вру. Снова.

Кажется, мне уже давно удалось срастись со всеми видами притворства, накормив Богиню Лжи в полной мере на несколько столетий вперёд. Я даже смирилась, уверовав в собственные слова. Но у меня никогда не получалось быть готовой к тебе…

С трудом, но мне удалось остановить распространение нитей Бонтеланас. Через собственное разрушение я смогла предотвратить отравляющее воздействие на его душу. Только это не могло изменить ничего, ведь у нас не было пути назад. Мы оказались в точке невозврата и прекрасно понимали, как глубоко погрязли в наигранной ненависти.

Это больно. Это невыносимо.

Когда ладони Артэса нежно соприкоснулись со щеками, я неконтролируемо вздрогнула. Его руки пахли свежей лунной травой, которая на рассвете приобретала аромат лемонграсса с нотками звёздных ягод. Запах, который я не могла спутать ни с чем, ведь эту привычку – прогуливаться на рассвете по краю Белой луны – заложила в него я. Тогда мы вместе встречали восходы Стихийной и Теневой лун, восхищаясь многоцветием, что каждый день образовывался в результате несовместимости энергий этих королевств. Где-то в глубине души, я радовалась. Приятно было осознавать, что даже со стёртой памятью о нашем совместном прошлом Артэс смог сохранить некоторые привычки.

Всадник касался кожи мягко, нежно, словно опасаясь спугнуть. Невыносимо. Я так слаба от этой недопустимой и столь желанной близости, что ненавидела себя за то, что прислонилась своим лбом к его, что позволила касаться лица, что стала такой уязвимой. Наши веки опустились, чтобы замереть в такой нелепой близости, позволив притвориться, что это могло оказаться реальностью.

Это мгновение хотелось растянуть, заключив очередной договор со Временем.

Этот миг хотелось продлить до бесконечности.

– Я не понимаю, почему и как это происходит, но мне едва удаётся сдержаться, – шептал измождённый Артэс, выдыхая слова в губы. – Я умираю, за мгновение до этого оказавшись в недопустимой близости с тобой, а затем так же быстро возрождаюсь. Это происходит снова и снова, и я не понимаю, как это вообще работает. Почему ты так воздействуешь на меня? Почему, Амун?

Наступила тишина. Нет, не между нами, а в пространстве. Время остановилось, и стал слышен каждый удар сердца, каждый вдох и выдох…

– Прямо сейчас я борюсь с собой, Амун, – выдохнув в очередной раз в губы и шумно втянув воздух носом, он словно пытался привести себя в чувство. – Меня бесит тот факт, что я не могу понять природу этого влечения и слабости перед тобой.

Пальцы всадника гладили мои щёки, и от этих едва весомых прикосновений хотелось взвыть. Только ему удавалось прикасаться к душе, едва дотрагиваясь до тела. Лишь он мог разрушить все мои защиты и барьеры, не предпринимая для этого ничего.

– Амун… – от дрожащего голоса Артэса я впадала в безумие.

Нет, ну сколько раз может разбиваться сердце?

Как много боли оно способно впитать, прежде чем яд поглотит его, окончательно уничтожив желание жить?

Я потеряла способность мыслить здраво ровно в тот момент, когда почувствовала губы Артэса на своих. Это так больно и настолько неописуемо яркостью красок, расплывающихся по венам. Это невыносимо тяжело и невообразимо сладко. Видимо, сердце способно расщепляться бесконечно, раз всё ещё позволяло случаться подобным моментам после того, как было выстроено такое множество запретов.

Артэс целовал с нескрываемой тоской. Его поцелуй был пропитан грустью. Поцелуй со вкусом крови и слёз, наполненный многовековыми терзаниями и истязаниями. Когда-нибудь всё станет проще.

Я хотела верить, что границы Вселенной расширятся и произойдёт тот самый надлом, что позволит нам быть вместе. В той новой реальности никому не придётся стесняться своих чувств и скрываться в беспамятстве. В том несуществующем измерении мы окажемся непричастными ко всем этим сагническим играм и проживём обычную жизнь. Когда-нибудь мы родимся свободными.

Когда-нибудь, но не сейчас.

В какое-то мгновение я потеряла контроль, всецело поддавшись ласкам всадника. Наверное, иногда нужно позволять себе ощутить свободу, не задумываясь о последствиях.

Сумасшедший пульс Артэса долбит по вискам и затуманивал сознание, а грудную клетку перетягивало жгутами… Или теми самыми нитями Бонтеланас? Всё это уже не имело значения. В это мгновение имела значимость лишь многократность наших смертей в объятиях друг друга. Мы погибали и возрождались. Мы находили и теряли. Мы чувствовали и забывали.

Сколько прошло времени?

Как долго мы позволяли друг другу лишиться контроля.

Не знаю.

Яркое пурпурно-рубиновое свечение волнами распространялось от нас, наполняя холодное помещение теплом и, отражаясь от стен, вновь затягивалось и сгустком возвращалось в сердца. Губы Артэса изучали каждый не скрытый одеждами участок кожи, а руки и вовсе овладели телом. Мне не удавалось отстраниться.

Я знала, что наносила нам обоим очередную рану на и без того разодранные в клочья души, но не хотела сопротивляться. А должна была! Я не имела никакого права наслаждаться его прикосновениями и поцелуями, но мне не удавалось найти в себе силы, чтобы отстраниться. Наша связь всегда едва поддавалась какому-либо объяснению, ведь, ломая стереотипы, мы раз за разом находили путь к тому свету, что излучали друг для друга. Это было и благословением, и проклятьем одновременно. Я была уверена, что изменила всё, вмешавшись и стерев память всадника Смерти, но даже такое сильное воздействие не смогло отдалить его настолько, чтобы спасти.

Вся боль Вселенной сосредоточена в их сердцах,

вибрации пульса, от которых способны уничтожить миры.

Вся нежность мироздания струится по их венам.

– Ты вынула из меня душу и заставила жить… – едва уловимый шёпот Артэса металлическим колом проникал в сердце. Медленно… Без анестезии.

Я замерла, превращаясь в одну из статуй, стоящих в лабиринте, без какой-либо возможности пошевелиться. Всмотревшись в его глаза, я заметила яркие рубиновые молнии. От привычных когда-то чистых карих глаз не осталось и следа. Я вздрогнула. Он всё ещё был тем самым… Его душа не помнила, но ощущала и знала прошлое на уровне вибраций. Мне хорошо был известен этот взгляд – словно кислотой разъедающий грудину, проникающий под кожу, сжигающий ткани и органы. Не в силах больше контролировать эмоции, я начала плакать. Заметив мой срыв, Артэс обнял одной рукой за плечи, а пальцы второй вплёл в мои волосы. Ему больно и, кажется, я чувствовала, как он жмурится, пытаясь остановить поток своих чувств.

Мне страшно даже представить, что творилось в его голове.

Я уничтожила его тогда.

Я уничтожаю его сейчас.

– Прости меня, – забавно, но склеивать всегда сложнее, чем разбивать. – Прошу, прости.

Я знала, что он не поймёт причины моих извинений. У меня не было никакого права надеяться, что из тех крохотных осколков доверия ещё возможно что-то собрать. Всё, что было между нами, давно разбито вдребезги, и лишь холодное отчаяние всё ещё равнодушно украшало наши будни.

– Не надо извинений, – отстранившись, Артэс встал и протянул мне руку, помогая подняться. – Всё это не имеет никакого смысла.

Резкая холодность голоса испугала настолько, что я вздрогнула, а Артэс создал яркую вспышку, материализовав передо мной лунный меч.

Шок. Ужас. Паника.

Он понимал, что я не смогу избежать эпилога нашей истории.

Можно ли вырвать сердце из груди повторно?

А можно ли разбить сердце вновь на триллионы осколков, если до этого его так и не смогли собрать?

Как долго можно продолжать издеваться над этим крохотным органом, призванным качать кровь в телах всех рас и видов, прежде чем оно остановится навсегда?

Какой лимит боли оно способно стерпеть, прежде чем окончательно утратит желание функционировать?

Я была уверена, что, предав Артэса в тот день, уже никогда не испытаю этого разъедающего и тошнотворного чувства самоуничижения. Тогда мне казалось, что я добровольно вскрыла грудную клетку голыми руками и зажала в пальцах бьющийся в попытках выжить орган. Тогда мне думалось, что ничего страшнее со мной уже не может случиться, ведь я предавала не только свои чувства, а брала ответственность за ложь другому, кто ни капли не виноват в моей слабости и неспособности разрешить ситуацию иначе.

Стирая его память и уничтожая наши мгновения счастья, я была уверена, что защищаю его и спасаю… Но всё оказалось напрасным. Всё грёбаные жертвы и лишения были возложены на алтари Высших, давно безучастных к нашим судьбам.

– Мы всё равно оказались в этом моменте, стоя друг напротив друга и желая убить. – Усмехнувшись, я сплёвывала кровь, пытаясь откинуть мысли в сторону, но не могла. – Мне невыносимо знать, что эти десятки тысячелетий вдали от тебя прошли впустую. Я разрушила свою жизнь в надежде сохранить твою, но всё равно оказалась с лунным мечом в руке. Всё, что я делала во благо, оказалось главной ошибкой моего существования и привело к тому, что теперь мы оба должны признать поражение.

Так много шагов оказалось пройдено впустую…

Так много несказанных слов осадком разочарования осели в памяти, что невозможно уже соединить их в единые предложения, ведь они давно превратились в надрывистую речь ненависти и боли.

Так много не случившегося счастья, которое даже не успело нам присниться…

Так много не подаренных улыбок и не адресованных друг другу взглядов…

Ничего, что могло бы произойти с той версией нас, уже не сможет озарить Тримирие, подарив даже мимолётный отблеск отголосков не случившегося счастья.

Я разрушила все эти возможности в тот день…

Только я не предполагала, что лишь отсрочила неизбежность нашего сосуществования в одной реальности.

– Прости за то, что я проклята, – казалось, на моём лице застыло равнодушие, словно кто-то в одно мгновение выкачал всё эмоции. – И что тебя втянула в это.

Замахнувшись рукой и надавив, я чувствовала, как легко поддавался кожаный слой одежды, а затем и физическая оболочка всадника Смерти, считавшаяся такой же крепкой, как и алмазные доспехи. Лунный меч легко проник в тело и, пройдя насквозь как-то слишком легко, лишил меня равновесия, позволив нагло упасть в руки беспомощного Артэса. Даже сейчас его объятия всё ещё были способны согреть. Но я не достойна быть в них заключённой.

– Амун… – хриплый голос всё ещё оставался созвучным с вибрациями моего сердца.

Его дыхание обжигало и напоминало о небольшом отдыхе на островке, где всё ещё сохранились руины нашего прошлого. Тогда нам удалось хотя бы какое-то время не думать ни о королевствах, ни об обязанностях, ни о рангах и уровнях Сагнации… Это единственный миг данного рождения, когда мы просто смогли побыть друг с другом и друг для друга.

Странно, а ведь я была уверена, что никогда больше не окажусь с ним так близко, что смогу вдыхать аромат кожи и ощущать отдалённо всплывающие в воспоминаниях шероховатости шрамов, что украшали тело всадника.

Кажется, совсем недавно я попрощалась с ним, поцеловав в дрожащие губы и ощутив привкус крови.

Кажется, это было буквально мгновение назад, когда я смеялась, лёжа в его объятиях на поляне, и выискивала в небе следы сбежавшей от нас Жемчужинки.

Всё это происходило совсем недавно…

Только с этих мгновений прошло тридцать тысяч лет.

– Я бы очень хотела сказать, что ничего не помню, что излечила этот нарыв в сердце и смогла двигаться вперёд, – тяжело вздохнув, я пыталась ногтями проникнуть в его кожу, чтобы уловить хотя бы какой-то признак жизни, – но это будет ложью. Мне удалось отпустить из своей жизни практически всех, став сторонним наблюдателем, но не тебя. Ты был со мной в каждом вдохе.

Я понимала, что тело Артэса обмякло, и чувствовала, как новый поток слёз душит изнутри, не позволяя проронить ни звука, мне хотелось уничтожить это мгновение. Он навсегда закрыл глаза, увидев полное равнодушие той, кто вот уже тридцать тысяч лет вопил от боли внутри, маскируя своё расстройство чрезмерной заботой обо всех вокруг. Я так усердно пыталась сохранить баланс и спасти близких, что перестала замечать, как в этой гонке потеряла самое ценное…

Когда Любовь пришла в этот мир, позволив нам с Кёни стать его родителями, я и представить не могла, что буду познавать все разновидности этого чувства, но ещё меньше я задумывалась, что может существовать что-то сильнее любви как проявления отношения к кому-то или чему-то.

– Прости, что я тогда не успела обо всём этом подумать, ведь собери я все кусочки этой головоломки в те дни, сейчас мы не оказались бы в окровавленных объятиях друг друга, – суетно водя ладонями по спине Артэса, я нащупала торчащий в ней меч и заново пережила весь спектр собственной безысходности.

Мне хотелось взвыть от душевной боли, но я не имела на это никакого права.

Лишь с пробуждением своего Истинного Духа в полной степени ко мне пришло осознание, что в этой Вселенной существует нечто гораздо более мощное, и это – Первородный якорь души. Это такое, казалось бы, простое понятие, что даже стыдно применять его в описании столь высокого проявления единения, но ведь именно якорь способен удержать огромные конструкции на месте или замедлить их стремительный ход. Души-якоря сияют только для своей половинки, приобретая дополнительную функцию ориентира, и служат маяком даже после саморазрушения и погружения в Пустоту. Эти души всегда чувствуют друг друга…

Новый приступ, и на этот раз дрожь выходит из-под контроля. Вокруг начинают концентрироваться сгустки магической пыли, провоцируя меня на то, что ещё вчера казалось невозможным.

– Я смогу…

Поток мыслей становился неконтролируемым.

– Мы справимся… – я отстранилась от Артэса, чтобы ещё раз посмотреть на прекрасное лицо. – У нас нет выбора.

Поправив окровавленные пряди, вывалившиеся из пучка, я аккуратно коснулась его щёк.

Его душа всегда была самой яркой, ведь он никогда не боялся жить и проявляться так, как того хотел. Самый яркий маяк из всех, что зажигался в когда-либо зарождающихся Вселенных.

Резкий рывок, и меч вновь оказался крепко зажат в руке, но теперь она не дрожит. Хватит всех этих сожалений и напрасных жертв. По крайней мере, это решение нацелено на кратковременный миг счастья для меня.

Остриё медленно прошло сквозь платье и кожу, а оказавшись внутри и как будто встретившись с сердцем, замерло… Но лишь для того, чтобы, безжалостно пронзив его, доказать, что и у него имелся свой срок.

Родился в 1954 году. Окончил Башкирский государственный университет. Член Союза российских писателей. Пишет прозу, сатиру и публицистику. Публиковался в литературном журнале «Бельские просторы», еженедельнике «Истоки», сатирическом журнале «Вилы», Общественной электронной газете Республики Башкортостан, газете «Экономика и мы» и других изданиях. Рассказы печатались во многих антологиях современной прозы, изданных в Москве, Санкт-Петербурге, Уфе и других городах РФ. Автор книг: «Книговорот», «Постиндустриальная баллада» (издательство «Десятая муза», Саратов), «Животные приближают нас к Богу» (Уфа), «Отдам сердце только королеве!» (издательство «Четыре», Санкт-Петербург) и трёх книг публицистики. Проживает в Уфе.

Жертва науки

Карьерная кривая амбициозного физиолога Душегубова стремительно двигалась вверх. Победы в школьных олимпиадах, золотая медаль по её окончании, красный диплом в университете, в двадцать пять – кандидат наук, в тридцать – доктор. Своя лаборатория в НИИ, пара сотен научных статей, признание коллег в стране и за рубежом…

Правда, у супруги корифея науки, мягкой и доброй женщины, не всё в успехах мужа вызывало одобрение. Она нередко упрекала его в том, что слишком уж жёстко осуществляет он карьеру – совершенно не щадит своих сотрудников, которые, забыв о собственных научных амбициях, вынуждены целиком работать на проекты шефа. А одних только мышей и крыс на свои эксперименты гениальный супруг извёл тысячи. Да что супруга, даже коллеги по работе иногда не выдерживали: «Ты животных совсем не жалеешь. Только тебе одному их и возят. Побойся Бога!»

На это Душегубов всегда парировал одинаково: «Наука требует жертв! Я целиком принёс себя ей в жертву, почему другие не должны? Мышей и крыс много, а таких светил, как я, по пальцам можно пересчитать. На месте каждого погибшего ради науки животного народится сотня, а личности моего масштаба появляются раз в двадцать лет».

Это его оправдание, если такое слово здесь уместно, нисколько не удовлетворяло старшего научного сотрудника Бякина, находившего в нём варварство, садизм и непомерное самовозвеличивание. Тот был полной противоположностью своему шефу – в свои сорок пять лет едва защитил кандидатскую, да и должность получил скорее не за вклад в науку, а за двадцать с лишним лет работы на одном месте. Не преуспел он и на личном фронте, так и не создав семью.

Но переубедить начальника Бякину не удалось, а его слишком откровенные замечания закончились двумя выговорами и угрозой лишения премиальных.

У Бякина была любимица – белоснежная мышка с невероятно милыми глазами-пуговками. Он дал ей имя Стелла и кормил голландским сыром. Другие сотрудники лаборатории тоже баловали её, и только для сурового босса она была одной из многих, материалом для опытов, не более. Никому другому в лаборатории и в голову бы не пришло использовать Стеллу как подопытное животное, но Душегубов однажды без малейших колебаний вскрыл ей череп и приступил к бесчеловечным опытам с мозгом.

– Моя Стелла! – закричал убитый горем Бякин и чуть ли не с кулаками набросился на своего начальника.

– Как вы так могли?! – возмущались другие сотрудники. – Неужели не нашлось другой мыши?!

– Молчать!!! – рявкнул профессор. – Наука требует жертв! Сколько можно это повторять! Развели тут сантименты, детский сад, а не лаборатория! Бякин, а ты лишаешься премии! Как закончу опыт, подпишу приказ.

Говорят, в мире действует закон (по сей день не разработанный наукой), согласно которому зло непременно будет наказано. И этим же вечером произошёл случай из ряда вон, изменивший всё в одночасье. Возвращаясь с работы домой, надежда мировой физиологии впал вдруг в какое-то странное состояние. Перестал ощущать дорогу, руль, скорость, время, видеть дорожные знаки, потерял с самого детства неизменно присущее ему чувство реальности настоящего момента, полностью утратил самоконтроль, чего с ним никогда не было. А затем провалился в какое-то безвременье и безпространствие.

Когда же очнулся, обнаружил себя лежащим в чём мать родила на некоем подобии хирургического стола в странного вида белой комнате без окон и дверей и даже без углов между стенами, полом и потолком, которые плавно переходили друг в друга. Сверху, как и положено в операционных, на него ярко светили юпитеры незнакомой конструкции.

Сознание вернулось к Душегубову, и он хотел было уже вскочить со своего странного ложа и разобраться, в чём, собственно, дело, но какая-то невидимая сила словно магнитом пригвоздила его к столу. Он не мог пошевелить даже пальцем, хотя ничем не был привязан.

Через некоторое время перед ним непонятно откуда возникло несколько человечков. Это были пришельцы, точь-в-точь такие, какими их обычно изображают: с большими лысыми головами, маленькими носами и ртами и огромными миндалевидными глазами. Их было пятеро. Окружив скованного неведомой силой пленника, они поднесли к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, в которых находились какие-то незнакомые инструменты, и приступили к операции.

Душегубова сковал смертельный ужас.

– Что вы собираетесь со мной делать?! – завизжал он фальцетом.

– Проводить научные эксперименты, – услышал он возмутительно спокойный голос. Но не ушами услышал – ответ как бы возник в его сознании.

– Вы с ума сошли! – возопил профессор ещё громче. – Я вам что, мышь лабораторная?! Я же человек! Вы что, не различаете?!

– Цель нашего эксперимента как раз и состоит в том, чтобы установить разницу между человеком и мышью, – возник в сознании издевательски безразличный голос.

Только тут Душегубов заметил, что справа от него на точно таком же столе лежит белая мышь. Да не простая мышь, а размером с человека. Волна панического страха ударила ему в голову, лишив последних остатков гордости.

– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – вопил он. – Я не поленюсь обратиться даже в Страсбургский суд!

Но на сей раз вместо ответа экспериментаторы отключили его голос, словно убрали громкость радиоприёмника. Физиолог орал благим матом, но собственного голоса не слышал. Со стороны это выглядело очень нелепо.

Нисколько не обращая внимания на протесты подопытного, пришельцы вскрыли ему брюшную полость и очень быстро извлекли печень. А через некоторое время точно так же вырезали печень мышиную и поместили её на место человеческой. Профессорский же орган пересадили грызуну.

Душегубов испытывал при этом лишь неприятные ощущения. По-видимому, хирурги иного мира использовали какие-то неизвестные земной науке обезболивающие. Однако от длительного шока нервы учёного не выдержали, и он впал в глубокий обморок.

Когда же пришёл в себя, то оказался в огромной клетке, наподобие тех, в каких держат мышей в его родной лаборатории. В углу стояла грязная миска с закисшими зёрнами пшеницы и чеплашка с затхлой водой.

Комната показалась профессору знакомой. Присмотревшись внимательнее, он заметил полное сходство со своей институтской лабораторией. Разница заключалась, пожалуй, только в гигантских размерах самой комнаты и всех предметов.

В лабораторию вошёл человек в давно не стиранном белом халате, и Душегубов узнал в нём выросшего в десятки раз собственного сотрудника Бякина. Выглядел тот неважно: небритый, взъерошенный, с взглядом, выражающим полное равнодушие ко всему миру. Развалившись в его (!), профессорском, кресле, он достал из пакета баллон с пивом и стал пить прямо из горлышка. Затем закурил, а пепел стряхивал в большую фарфоровую вазу – подарок заведующему лабораторией от Академии наук.

– Вот скотина! – выругался профессор. – Ты посмотри, что творит!

Однако его подчинённый если что и услышал, то лишь мышиный писк. Исполненный вселенской апатией, старший научный сотрудник битый час провёл, тупо разглядывая какие-то картинки на экране монитора. Затем со словами: «Ну что, поработаем?» направился к клетке, в которой сидел его начальник, открыл её и, взяв того за хвост, вытащил на волю.

– Бякин, ты чего задумал?! – заорал Душегубов. – Уволю к чертям собачьим!

– Ишь, распищалась! – возмутился тот в ответ. – Наука требует жертв!

Никаких обезболивающих, в отличие от пришельцев из другого мира, сотрудник профессора в своих экспериментах не применял. И объяснять их визжащему в истерике боссу даже не пытался. Хуже того, по ходу своих кровавых опытов он то и дело прерывался на перекуры и кофепития. А по их окончании открыл сейф, достал ёмкость со спиртом и остограмился. Но Душегубов этого уже не видел: издох от адской боли и потери крови.

Это всего лишь собаки

– Ух ты, а зверья у вас, как в зоопарке! – удивился водитель бензовоза Стас, приехавший на базу подзаправиться. – И собаки! И кошки!

– Такая теперь жизнь, – философски пояснил Павел, трудившийся здесь и заправщиком, и дворником, и так – на подхвате. – Никому дел до животных нет, выбрасывают их, они плодятся и пристраиваются, куда смогут. Покормишь их разок – они к тебе. Возьми, мол, на постоянное проживание. Понятное дело, у нас тут не приют, а что делать – жалко! Такая получается вынужденная благотворительность.

– Ну, собаки-то охраняют, наверное, капиталистическую собственность?

– Да как сказать? Абрек, тот, что на цепи, – злой, его боятся. А остальные только жратву клянчат.

– А кошки тоже охраняют? – улыбаясь, полюбопытствовал Стас.

– Они мышей ловят, – ответил Павел.

– И котище этот тоже? Коты же ленивые.

– А Рыжик не ленивый. Его сюда ещё котёнком подбросили. Вот он на мышах и вымахал.

Днём на базу заявился главный механик. Подозвал к себе весь персонал – Павла, двух перепачканных машинным маслом автослесарей Антона и Славку и водителя Серёгу.

– На днях районное начальство нагрянет, – пояснил он собравшимся. – У них рейд по всем окрестным объектам. Ваша задача: сделать генеральную уборку территории. Чтобы ни одной соринки! Покрасить ворота. Поправить вывеску. И сами чтобы как чмошники не ходили. Понятно? Вопросы есть?

– У меня вопрос, – сказал Павел. – Извините, что не в тему, но я об этом и раньше говорил.

– Ну.

– У нас две собаки и кошка беременные. Скоро котят и щенков куча будет, и чем их кормить? Я и так на свои деньги им мясные отходы покупаю. Но на такую ораву меня не хватит.

– Так, и что ты предлагаешь?

– Вы не могли бы выделить деньги на кастрацию?

– Ты в своём уме?! – недобро посмотрел на Павла главный механик. – У нас тут что, приют для кошек и собак? Или мы, по-твоему, благотворительная организация? И что они тут вообще делают? Развели бардак! Убрать всех на хрен! Вот один пёс есть на цепи, и хватит.

– Мы уже звонили в спецавтохозяйство, которое отловом бродячих животных занимается, – сказал Антон. – Они за это дело деньги просят.

– Ещё чего!

– Но животные ведь не виноваты, что их нам подбросили. Им ведь тоже жить хочется, – попытался разжалобить начальника Павел.

– А я тут при чём? В общем, так: Серёга, сегодня же забросишь всю свору в фургон и увезёшь куда-нибудь за город. Понял?

– Понял. Будет исполнено, – как солдат, отчеканил водитель.

Когда главный механик уехал, Павел стал уговаривать водителя не брать грех на душу.

– Какой ещё грех! – проворчал Серёга. – Это всего лишь собаки. За них не посадят.

Доказывать свою правоту было бесполезно. Коллега его просто не понимал. Тогда Павел попытался привлечь на свою сторону Антона.

– Да ладно, не кипишуйся! – успокоил его автослесарь. – Сегодня после работы Серёге всё равно не до этого будет. У Славки днюха, посидим в гараже. Сам-то как, присоединишься?

– Нет, мне сегодня дочку из садика нужно забрать. Жена не может.

– Ну, как знаешь.

«Это хорошо, что сегодня они день рождения справляют, – думал Павел, направляясь после работы в садик. – За вечер, может, придумаю, что с животными делать».

Он до самой ночи обзванивал всех своих знакомых, двух собак согласились забрать.

Утром по дороге на работу он наткнулся на труп кота Рыжика. Это было как удар ниже пояса. База встретила его одиноким лаем Абрека. С опозданием на час заявились автослесари, а вскоре на такси приехал Серёга.

– Ты что с животными сделал, ирод?! – набросился на водителя Павел.

– А пошёл ты! Больно я помню, башка с похмела трещит, а ему всё собаки! Иди двор мети, тебе сказано было, комиссия приедет.

– Ничего я делать не буду, пока не скажешь, куда всех дел.

– Ну и дурак, себе только хуже сделаешь, – как ни в чём не бывало парировал Серёга. – ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОБАКИ, нашёл из-за кого бучу поднимать!

– Паша, тебе не здесь работать надо, а в приюте для собак и кошек, – вклинился в спор Славка. – Там ты будешь свой человек. А тут как белая ворона.

– Или в зоопарке, – добавил Антон. – Так что подумай.

Когда армада гигантских звездолётов приблизилась к Земле, Зумм собрал главных экспертов на оперативное совещание.

– Эта та планета? – спросил он Бомма.

– Да. Копия нашего погибшего Ава. Условия очень похожи на наши, размеры и расстояние до звезды отличаются незначительно, содержание кислорода в атмосфере приемлемое. О существовании другой подобной планеты мне ничего не известно.

– Кто населяет эту планету? – обратился Зумм к Пэду.

– Примитивная и агрессивная цивилизация, – ответил эксперт. – Они направили свою мысль исключительно на развитие комфортных условий жизни. Для этого совершенствовали только технику, а сами деградировали. Посвятили жизнь обогащению и удовольствиям. Всю свою историю воевали друг с другом. Собрали все существующие пороки: алчность, зависть, гордыню, жестокость, сладострастие.

– Мы сможем с ними договориться?

– Это невозможно, – категорично заявил Пэд. – Обнаружив нашу эскадру, они уже приготовились обрушить своё самое мощное оружие. И применят его, как только мы станем досягаемыми.

– Но мы ведь сможем себя защитить? – спросил Зумм у военного эксперта Шата.

– Защититься сможем, но как мы будем с ними жить на одной планете? Это будет бесконечная конфронтация с провокациями. Они даже между собой не в состоянии жить в мире.

– Причём их пропаганда ежедневно будет называть нас врагами и агрессорами, – добавил эксперт по международным контактам Элл. – Хотя мы могли бы мирно сотрудничать – к их же пользе. Нас обвинят во всех смертных грехах, объявят исчадиями Ада. А тех из них, кто станет утверждать, что мы никакой опасности не представляем, они просто изолируют или ликвидируют. Они не выносят инакомыслия, а мы их антиподы.

– Как нам следует поступить? – спросил Зумм.

– Придётся применить выборочную аннигиляцию, – ответил Шат.

– Выборочную? Там есть другие обитатели?

– Да, – сказал биолог Тукк. – Представители большого числа видов. Точнее, то, что от них осталось. Основную массу уничтожили агрессоры.

– Вот как. А что ещё ценного есть на этой планете, кроме её самой и остатков живых существ?

– Пожалуй, что только произведения искусства, – ответил специалист по ценностям Ратт. – Среди агрессоров, или варваров, как они иногда сами себя обзывают, изредка встречаются творцы, даже гении. Они и создали шедевры.

– Если мы применим выборочную аннигиляцию, как это будет выглядеть с точки зрения галактической этики? – обеспокоился Зумм.

– У нас не должно быть проблем, – успокоил эксперт по этике Бэрр. – Варвары сами себя приговорили. Расчёты показывают, что через двадцать – двадцать пять лет по местному летоисчислению на этой планете произойдёт глобальная катастрофа, которая станет результатом её алчного грабежа. Выживут только некоторые микроорганизмы.

– То есть, уничтожив агрессоров, мы спасём планету?

– Совершенно верно! – хором подтвердили эксперты.

– ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ВАРВАРЫ, – вслух подумал Зумм и дал команду: – Произвести выборочную аннигиляцию! И передайте командирам звездолётов, что через пять минут местного времени начинаем спуск на планету.

Член РСП. Автор книг «39 лет в почтовых ящиках», «Америка моими глазами», «Об Украине с открытым сердцем», «Калейдоскоп чувств и событий в жизни Аси и её подруг», «Преподаватели и студенты класса английского как второго языка в Калифорнии», «От миллениума до пандемии», публицистических и путевых заметок, репортажей, иронической прозы и рассказов. Победитель и лауреат конкурсов МГО РСП, ИСП и издательства «Четыре». Награждена Золотым дипломом и медалью Московской литературной премии, именной статуэткой «Золотая звезда», медалями Пушкина, Чехова, Бунина, Некрасова, Есенина, Горького, «Святая Русь», звездой «Наследие» (2022), орденом I степени «Наследие литературы ХХI века» в номинации «Публицистика», знаком «Золотое перо русской литературы», литературной премией «Русское слово».

Горы и музыка

Впервые я отдыхала в Кисловодске в 2005 году, в санатории «Виктория». В свободное от процедур время играла в шахматы, гуляла в парке и поднималась на горную вершину Красное солнышко. Но была у меня мечта – покорить гору Большое седло. Я начала искать попутчиков, которые могли бы составить мне компанию, но найти желающих совершить восхождение не сумела. Тогда на покорение вершины я отправилась одна. Накрапывал мелкий дождик, но это меня не остановило. Я надела кроссовки и куртку и была достаточно надёжно защищена от непогоды. Дойдя до Красного солнышка, я направилась к верхней станции подвесной канатной дороги и, увидев шедшую навстречу мне женщину, пригласила её пойти вместе со мной на Большое седло. Сначала она отказалась, сказав, что уже идёт обратно с Малого седла, да и одета не по погоде. Действительно, на её ногах были только босоножки, а вместо куртки или плаща – кофта. Но потом, немного поколебавшись, она всё-таки согласилась составить мне компанию, и мы двинулись в путь уже вместе. По дороге мы разговорились. Мою новую знакомую звали Анна, и с тех пор я звала её не иначе как Аннушка. Два года назад она купила квартиру в Кисловодске, чтобы быть поближе к старшему сыну, жившему в этом городе. Мы дошли до цели. Сфотографировались и на Малом, и на Большом седле возле триангуляционного знака. Обе были перепачканы, особенно Аннушка, которая ко всему прочему ещё и промокла, но были счастливы. Когда после восхождения я шла в свой номер мимо шахматистов, все они с недоумением провожали меня глазами, а одна из игравших дам поинтересовалась, откуда это я явилась в таком виде. Я ответила, что с Большого седла. По-видимому, мне никто не поверил, поскольку дама вслед мне бросила реплику: «Да ладно тебе!» Видимо, она имела в виду «брось шутить».

Мы с Аннушкой стали большими друзьями, гуляли по парку, фотографировались, пили нарзан в питьевой галерее. Однако филармонию в Кисловодске я посещала одна, наслаждаясь великолепным исполнением академического симфонического оркестра Северо-Кавказской государственной филармонии им. В. И. Сафонова. Жаль, что мне не довелось слушать симфоническую музыку вместе с Аннушкой.

Через три года я снова получила путёвку в Кисловодск, на этот раз в санаторий «Нарзан». И снова моей мечтой было подняться на Большое седло с кем-либо из моих приятельниц – Аннушкой или Лерой, с которой я познакомилась несколькими годами ранее. Однако на этот раз Аннушка идти в гору категорически отказалась, сказав, что у неё болят ноги. Неожиданно для меня согласилась Лера, и мы с ней на маршрутном такси поехали в санаторий имени Серго Орджоникидзе, чтобы оттуда начать восхождение. Без особых усилий мы добрались до Малого седла, где Лера предложила мне немного отдохнуть. После непродолжительного отдыха я была готова снова отправиться в путь, но Лера с удивлением спросила: «Это куда же ты, собственно, собралась?» «Как куда, – опешила я, – на Большое седло!» «А я думала, ты шутишь, – продолжила Лера. – Нет, я дальше не пойду. Дай мне денег на такси. Я возвращаюсь назад». Я была огорчена отказом Леры продолжить путь, но сама была полна решимости идти дальше, тем более что от Малого до Большого седла по прямой всего три километра. И тогда я пошла одна. Снова, как и в прошлый раз, накрапывал дождик, но я, не обращая на него внимания, шла по тропинке сначала вдоль подножия холмов, а потом по их гребню. Вокруг не было ни души. Я была совершенно спокойна. Лишь в какой-то момент я заколебалась, не зная, какая из возвышающихся передо мной вершин – Большое седло. И тут я заметила шедших мне навстречу троих молодых людей. Увидев меня одну, уже далеко не молодую женщину, они были поражены. Это я отчётливо поняла, когда расстояние между нами сократилось и я увидела их полные изумления глаза. Я спросила ребят, какая из гор является Большим седлом. Оказалось, что она как раз позади той, с которой они только что спустились. Вскоре я достигла цели своего путешествия, снова доказав самой себе, что ещё на что-то способна, и от этого была счастлива. Чтобы убедить неверующих, что я всё-таки добралась до вершины, сделала селфи на фоне триангуляционного знака. Этим восхождением я сделала себе подарок к своему семидесятилетию.

В 2011 году я снова получила путёвку в Кисловодск, на этот раз в санаторий Георгия Димитрова. Несмотря на бытовые и организационные неурядицы в санатории, сам Кисловодск оставался для меня притягательным городом, потому что восточнее него находилось Большое седло. И, как всегда, мои помыслы были направлены на то, чтобы совершить очередное восхождение. Однако погода не благоприятствовала исполнению моих замыслов. Ноябрь в том году выдался исключительно холодный, с минусовыми температурами, часто ниже десяти градусов. Старожилы утверждали, что не могут припомнить на своём веку таких обильных снегопадов и таких холодов в ноябре. Я радовалась, что взяла с собой зимнее пальто, сапоги и варежки. Приехав в Кисловодск, я стала разыскивать своих приятельниц – Аннушку и Леру. Несколько раз звонила Аннушке, но на звонки никто не отзывался. Через сотрудницу санатория, соседку Аннушки, я узнала, что моя подруга продала свою квартиру и теперь живёт в Московской области. С Лерой мне удалось связаться сразу же, и мы несколько раз вместе с ней и её подругой слушали концерты в нашей любимой филармонии. А вот подниматься со мной на горы Лера не захотела, даже на Малое седло. До отъезда из санатория оставалось совсем немного времени, а надежды на хорошую погоду не было. В последнюю перед отъездом субботу я дошла до нижней станции подвесной канатной дороги и села на камень, устремив взгляд на горы. Моя душа рвалась туда, на Большое седло. И я, всегда недоумевавшая, почему альпинисты так стремятся в горы, рискуя жизнью и часто действительно теряя её, неожиданно для себя осознала, что для них взойти на вершину, возможно, является смыслом их жизни. Просто у них одна высота, а у меня – другая, пониже, но такая же желанная. Я с тоской слушала, как в горах «одна за одной» сходили снежные лавины. Мне казалось, что они не шумели и не грохотали, но я никак не могла подобрать нужного слова, которое точно отражало бы мои ощущения. Я повторяла рвущие душу слова песни Владимира Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной: идут лавины одна за одной…» На следующий день я решила: пойду – и будь что будет! В этот раз я даже не искала попутчиков, поскольку это было бы бесполезно. Снег валил хлопьями. Я добралась до верхней станции канатки и направилась к Малому седлу. Мои пальто и шапочка были облеплены снегом, ноги утопали в снежном океане, я передвигалась с большим трудом, видимость была практически нулевой, но я упорно продолжала идти. Людей, обгонявших меня, было очень мало, а шедших навстречу не было совсем. И вот оно, Малое седло. Здесь я увидела несколько человек, поднявшихся сюда раньше меня. Если бы кто-нибудь из них пошёл на Большое седло, я бы непременно присоединилась. Но желающих не нашлось.