Рецидивист. Век воли не видать бесплатное чтение

Глава 1

Стылый и промозглый осенний ветер задорно гонял по влажному, слегка подвернувшемуся тонким ледком асфальту, опавшую разноцветную листву. Смеркалось. То тут, то там загорались окна в квартирах домов, куда возвращались после работы, уставшие от повседневной суеты горожане.

Возле входа в метро, у переполненного мусорного контейнера, в старенькой инвалидной коляске сидел и ежился от колючего ветра невзрачного вида обрюзгший безногий мужичонка. Перед коляской безногого сиротливо расположилась коробка с небогатой мелочевкой, над которой кривыми буквами по картонке было нацарапано: «Помогите, люди добрые, не дайте умереть с голоду безногому инвалиду». Однако выбегающие из метро прохожие лишь отворачивались от неопрятного бомжа, и подавать «на пропитание» не спешили.

Подождав еще немного, безногий сочно выругался, тоскливо вздохнул и нагнулся, подхватывая с мокрого асфальта коробку с небогатым «заработком». Ссыпав мелочь в карман, инвалид отбросил коробку в сторону и покатился с проклятиями по тротуару прочь от метро. Напротив входа в старый двор-колодец безногий притормозил и свернул в темную арку. В подворотне инвалида едва не снес вместе с коляской крепкий мужик в куртке с накинутым на голову капюшоном и с рюкзаком за плечами, стремительно покидающий территорию двора. Злобно матюкнувшись, мужик пнул коляску, спихивая ее в сторону, и продолжил свой стремительный бег.

– Смотри, куда прешь, урод! – раздраженно бросил вслед удаляющемуся мужику безногий.

Но мужик не обернулся на окрик, выскакивая из арки на дорогу.

– Шоб ты сдох, козлина! – злобно прошипел инвалид, выкатываясь из подворотни.

Во дворе безногий воровато огляделся. Никого не заметив, он подъехал к спуску в подвал. У лесенки, ведущей вниз, он остановился, огляделся еще раз и освободил из коляски специальным образом спрятанные ноги. После чудесного обретения потерянных конечностей, «инвалид» сложил коляску и спустился в подвал.

Бросив инвалидное средство передвижения в угол в угол и, держась рукой за стену, бомж пошлепал вглубь темного помещения. Возле маленькой неприметной дверки, запертой на висячий замок, он остановился. Нащупав в темноте открытый замок, бомж замер: он отлично помнил, как запирал утром дверь, отправляясь «на заработки». Вынув дужку замка из проушин, псевдоинвалид распахнул дверь. За дверью открылся старинный ход со стенами из дикого камня и каменными же ступенями, ведущими вниз.

– Есть кто? – крикнул бомж в темноту.

Тишина. Бомж осторожно шагнул на лестницу и начал спускаться вниз. Ход вывел бродягу в небольшое помещение с высоким арочным потолком. Бомж остановился на последней ступеньке лестницы и нащупал небольшую нишу, в которой хранил свечи. Взяв свечу, «инвалид» достал из кармана спички и шумно принюхался – в темноте явственно несло чем-то сладковато-горелым.

– Свинью чёли смалили? – буркнул бомж, чиркая спичкой по коробку.

Картина, открывшаяся бомжу в свете разгоревшегося огонька свечи, заставила его отшатнуться в испуге: в углу его «лежбища», привязанный к крестовине из досок «стоял» труп обнаженного до пояса мужчины. На его груди красовался уродливый глубокий ожог, сквозь который проглядывала белизна грудных хрящей. Ноздри трупа были безжалостно вырваны, а на лбу и щеках «набиты» каким-то острым предметом кровавые большие буквы «В», «О» и «Р».

***

Что может быть лучше ванной комнаты ранним утром? Конечно же, свободная ванная комната! Изящная женская ручка с ухоженными, но короткими и не накрашенными ногтями открыла вентиль. Из душевой лейки вырывались струи горячей воды – и холодная ванная комната мгновенно наполнилась горячим паром. Полупрозрачная занавеска задернулась, и сквозь нее «проступил» обнаженный женский силуэт невысокой, миниатюрной девушки, спортивного телосложения. Ей нельзя было дать больше двадцати пяти – двадцати семи лет, но старший следователь «по особо тяжким» Ольга Ольшанская уже давно разменяла четвертый десяток. Ольшанская с наслаждением окунулась в неторопливый шелест теплых и тугих струй, которые приятно массировали её тело, еще упругое и налитое здоровой силой, но уже давно лишенное мужской ласки. Она закрыла глаза, полностью отдаваясь на волю этого нежного потока…

– Мам, ты скоро? – Громкий стук в дверь вырвал Ольшанскую из сладостных грез. – Я писать хочу – не могу! Мам, быстрее!

Ольшанская раздраженно выключила воду и одернула занавеску: её взору предстала маленькая убогая ванная комнатка, совмещенная с санузлом. На лицо Ольшанской набежала мимолетная «тень», но она быстро взяла себя в руки.

– Сейчас, Шурик! – ответила она сыну. – Уже выхожу! Потерпи немного!

– Ну, быстрее, мам! Не могу больше терпеть!

Ольшанская выпрыгнула из ванной, наскоро обтерлась полотенцем и накинула на плечи старенький махровый халат. Щелкнув задвижкой, она распахнула дверь и вышла. В ванную комнату, едва не сбив её с ног, проскочил двенадцатилетний подросток и резко захлопнул за собой дверь.

– И тебе доброе утро, сынок! – вздохнув, произнесла Ольшанская, проходя по коридорчику их маленькой двухкомнатной хрущевки.

Заглянув в одну из комнат, которую занимала парализованная до пояса мать Ольшанской – уставший «от жизни» инвалид, Ольга спросила:

– Мам, ты как сегодня? Хоть подремала немного?

– Умереть хочу, доча, – слабым голосом прошептала пожилая женщина, неподвижно лежащая на кровати, – только об этом Бога и прошу… Измучилася я, да и вас измучила…

Ольшанская зашла в комнату и наклонилась над Матерью, заглядывая старушке в глаза.

– Мам, ты опять за свое? – строго спросила Ольга. – Вот дождемся квоты на операцию и тебя подлечим! Обязательно подлечим! И все у нас будет хорошо! По-старому…

– Не будет уже хорошо, доча! – возразила старушка, взглянув на дочь слезящимися глазами. – Не обманывай себя!

– Мама! – строго одернула мать Ольшанская, а после поцеловала в щеку и выпрямилась. Она услышала, как из туалета, хлопнув дверью, выскочил Шурик. – Шурка! – окликнула сына Ольга. – Покормишь бабушку? Мне бежать пора…

Не дожидаясь ответа, она подошла к большому шкафу, который стоял в комнате родителей столько, сколько она себя помнила и открыла дверь. С накатившей вдруг грустью Ольга посмотрела на полицейскую форму с погонами майора и сняла с плечиков висевший рядом старенький, но еще «вполне себе» деловой костюм.

Зазвонивший вдруг в прихожей сотовый телефон оторвал её от грустных мыслей. Она вышла из комнаты матери, взяла телефон с полочки и сняла трубку:

– Коля, что случилось? Я уже почти вышла…

– Ольга Васильевна, товарищ майор, у нас труп!

***

СИЗО №…

По длинному тюремному коридору неторопливо вышагивали двое: впереди поджарый, но крепкий мужчина, лет сорока, в котором чувствовалась еще и какая-то внутренняя мощь. Был он чуть выше среднего роста, со слегка «резкими» и немного «угловатыми» чертами лица, которые, однако, не портили общего впечатления. И если бы не играющая на его тонких губах «презрительная» ухмылка, его можно было бы посчитать довольно-таки приятным человеком. Несмотря на прилипшую к его лицу ухмылку, мужчина был спокоен, словно шлепал со скатанным в рулон матрасом под мышкой не по тюремному продолу, а по мягкой ковровой дорожке собственного роскошного особняка.

Следом за мужчиной неуклюже волочился молоденький сержантик в новенькой, еще «не обмятой», ФСИНовской форме. Напротив дверей в одну из камер сержантик остановился и повелительно рявкнул:

– Зинчук, стоять! Лицом к стене!

Ну, это ему показалось, что он повелительно рявкнул, а на самом деле он лишь картаво проблеял.

Заключенный, названный сержантом Зинчуком, остановился и привычно отвернулся к стене. Сержант заглянул в «кормушку»[1], затем долго и громко гремел ключами, неумело отпирая тугой замок. Дверь камеры, наконец, открылась, протяжно заскрипев слегка проржавевшими петлями.

– В камеру! – Сержантик сместился в сторону, хлопнув заключенного по плечу. – Пшел!

Мужчина смело переступил порог. Дверь, громко лязгнув, закрылась за его спиной, отрезая от остального мира. Оказавшись внутри, Зинчук наметанным взглядом оглядел хату[2]и её жильцов: шестнадцать шконарей[3], два из них пустые. После вонючего вагонзака[4], где на одно спальное место тулили троих ЗэКа[5], а на дальняк[6]выводили раз – два в сутки, здесь был почти что рай! Перед дверью лежало свежевыстиранное вафельное полотенце. Ничуть не смущаясь, Зинчук деловито вытер о полотенце грязные гады[7].

С крайней шконки неожиданно подорвался субтильный плюгавенький мужичонка неопределенного возраста с непропорционально большой головой. Почесывая пузо через растянутую, но еще крепкую майку, он засунул в большие, не по размеру, ботинки без шнурков, свои немытые шелушащиеся копыта. Зажав обсосанный папиросный окурок редкими гнилыми зубами, мужичонка показушно погонял его из одного угла рта в другой и направился к «новичку» вихляющей расхлябанной походкой.

Длинные языки ботинок, не зафиксированные шнурками, смешно топорщились, «шлепая» при движении доходягу по голым ступням. Приближаясь к Зинчуку, он начал гнусаво напевать:

– Гоп-стоп, Зоя, кому давала стоя? Начальнику конвоя, не выходя из строя!

Не дойдя до двери камеры пары метров, большеголовый ушлепок резко и дергано (в жалкой попытке испугать вошедшего) изобразил некое подобие короткой чечетки с прихлопыванием и раскидыванием рук в стороны, после чего замер в полуприсяде и заверещал неожиданно тонким голосом:

– Ах ты, гнида казематная! Люди этим полотенцем хавальник утирают…

– Люди? – жестко перебил визжащего мужика Зинчук. – Неужто твое?

– А хоть бы и мое? – не унимался фраерок, продолжая «нагнетать».

– Тогда в цвет: ты, чувырла, на человека не похож! – Зинчук продолжил бесцеремонно и театрально вытирать о чистое полотенце грязные ноги.

– Ну, тварь… – Мужичок поперхнулся слюной от такой неслыханной дерзости. – Ща порву, сука! – завизжал он, пытаясь истерически-демонстративно разорвать майку на впалой груди.

Но крепкая майка не порвалась, а лишь еще больше растянулась. Бацилла «забился в припадке», тщетно пытаясь порвать майку, но ветхая лишь на вид майка стоически выдержала и это «припадок».

Зинчук смотрел на это представление, не дрогнув ни единым мускулом, лишь презрительно «скорчив» губы:

– Уймись, болезный. Ненароком сам порвешься, и лепила-живодёр[8] не сошьет!

– Угомонись, Бацилла! – неожиданно поддержал Зинчука сиплый голос, раздавшийся из дальнего конца камеры. – Я сам!

Зинчук усмехнулся: ну да, с такой-то раздутой башкой – Бацилла, он и есть!

– Слышь, Пряник[9], чего лыбишься – кантуй сюды! Базар есть!

После слов неведомого заступника Бацилла как-то съежился и прикусил язык. Но когда Зинчук проходил мимо, нарочито зацепил его плечом и злобно зашипел в след:

– Я тебя, суку, еще урою!

Зинчук не удостоил шестерку даже взглядом: он спокойно пересек камеру и подошел к шконарю, на котором восседал обладатель сиплого голоса.

– Я – Хряк, – представился сиплый, – смотрящий[10] на этой хате! Здесь моё слово – закон!

Хряк действительно смахивал на кабана: такой же грузный, неопрятный и вонючий. Маленькие глазки, сидевшие слишком близко друг к другу на здоровом, заросшем рыжей щетиной лице, бесцеремонно разглядывали «новичка». Неестественно вывернутые ноздри дополняли сходство с боровом, превращая широкий плоский нос смотрящего в свиное рыло. На обнаженной груди Хряка красовался большой портак[11] – крест на цепи. Крест, выполненный в виде трефовой масти, гласил однозначно – его хозяин вор. На предплечье красовался череп, нанизанный на кинжал, роза и змея, накрученная спиралью на лезвие. Над змеиной головой Зинчук рассмотрел маленькую корону, и это означало, что Хряк здесь по праву царь и бог.

Новичок неопределенно пожал плечами, а после утвердительно кивнул:

– Принято, Хряк.

– Сам можешь не обзываться: ты – Ключник, – продолжил смотрящий. – Я тебя ждал…

***

Утро в городском парке выдалось на редкость теплым и солнечным, несмотря на позднюю осень. На скамеечке в самом дальнем углу парка сидел невзрачного вида мужичок, лет тридцати пяти – сорока, с пакетиком семечек в руках, которыми сонно кормил слетевшихся, наверное, со всего парка голубей. К его скамейке неторопливо подошел солидный импозантный мужчина с седеющими висками, в дорогом строгом костюме «с искрой» и кожаным дипломатом в руках.

Усевшись рядом с кормящим голубей мужичком, седоватый джентльмен небрежно поставил дипломат рядом с его ногой. Мужичок бросил беглый взгляд на импозантного «толстосума», нервно дернул щекой и возвратился к своему занятию – кормлению голубей.

– А попроще нельзя было вырядиться? – недовольно буркнул он вполголоса, щедро швырнув голубям семок на асфальт.

Седоватый нервно огляделся по сторонам, но никакой опасности не заметил. Парк, как парк: на соседней лавочке сидела молодая симпатичная мамочка с коляской, бегали громогласные дети, шли случайные прохожие.

– Простите, – после небольшой заминки виновато произнес «разодетый» мужчина, – я, как-то, не подумал…

Мужичонка молча рассыпал остатки семечек, плавно поднялся со скамейки, подхватил с земли дипломат и молча ушел прочь. Седоватый с опаской глядел ему в спину, пока тот не исчез за поворотом парковой аллеи.

– Гребаный говнюк! – презрительно бросил «солидняк», после чего тоже поднялся с лавочки. – Имел я тебя! – Он одернул свой дорогой костюм и ушел в противоположном направлении.

***

Щелкнул входной замок и в прихожую однокомнатной «хрущевки» просочился давешний невзрачный мужичонка с дипломатом в руке. Бросив подозрительный взгляд на лестничную клетку, он плавно притворил за собой дверь, закрыл её на замок и, не разуваясь, прошел в комнату. Его взгляд невозмутимо пробежал по засаленным обоям, по допотопной металлической кровати с полосатым матрасом на панцирной сетке. Пыль и грязь, коей в изобилии хватало на облупленном дощатом полу, его тоже не смутили. Он знал, что в этой квартире уже давно никто не живет.

Бережно положив дипломат на стол, мужичонка скинул с плеч потрепанную куртку и бросил её на матрас. Подвинув к себе ногой обшарпанную, но еще крепкую табуретку, мужичонка уселся на нее и открыл дипломат. Внутри, на пачках денежных купюр крупного достоинства лежали: большой плотный конверт, несколько разобранных сотовых телефонов с вытащенными аккумуляторами и щедрый набор разноцветных сим-карт. Вынув конверт из дипломата, он достал из него цветную фотографию смуглого черноволосого мужчины, с жесткими вьющимися волосами и перебитым горбатым носом на суровом волевом лице.

Закончив рассматривать портрет, мужичонка удивленно хмыкнул и убрал фотографию обратно в конверт. После чего взял из дипломата один из телефонов, вставил в него сим-карту и подцепил аккумулятор. Включил девайс. Едва только телефон загрузился и поймал сеть – раздался сигнал вызова. Мужичонка ткнул пальцем в экран и поднес мобильник к уху.

– Лис? – коротко осведомились на том конце провода.

– На связи, – так же коротко ответил мужичонка, названный собеседником Лисом.

– Как прошла передача? – спросил его собеседник.

– Не посылай ко мне больше этого расфуфыренного павлина! – произнес Лис недовольно.

– Хорошо! – после небольшой заминки пообещала «трубка». – Теперь к делу: объект – Фарух…

– Я узнал, – перебил говорящего Лис.

– Отлично! Его содержат под усиленной охраной в СИЗО №… Твоя задача – вытащить его из заключения. Живым…

– Сколько у меня времени? – бросив беглый взгляд на часы, поинтересовался мужичонка.

– На разработку плана – ровно неделя. По прошествии мы вновь свяжемся с тобой. -

В трубке раздались короткие гудки.

Лис положил телефон на стол, вынул из него симку и отсоединил аккумулятор. Зажав пальцами сим-карту, сломал её, а после, ударом о край стола разбил и сам телефон. Собрав осколки в темный полиэтиленовый пакет, он положил его в карман потрепанной куртки.

– Значит, живым? – глухо произнес он, выкладывая на стол пистолет.

[1] Кормушка – открывающееся окошко в дверях камеры, через которое заключенным подают еду (тюремн. жаргон).

[2] Хата – камера (тюремн. жаргон).

[3] Шконка, нары, лежанка, кровать – спальное место заключенного (тюремн. жаргон).

[4] Вагонзак, «Столыпин» – вагон для перевозки заключенных (тюремн. жаргон).

[5] ЗэКа – заключенный (тюремн. жаргон).

[6] Дальняк, параша – туалет (тюремн. жаргон).

[7] Гады, коты, шины – ботинки (тюремн. жаргон).

[8] Лепила – медработник ИТУ. Живодер – врач-хирург (тюремн. жаргон).

[9] Пряник – первоходок (тюремн. жаргон).

[10] Смотрящий – воровской авторитет, тот, кто на вверенной ему территории (в данном случае камера) следит за исполнением воровского закона ( тюремн. жаргон).

[11] Портак, портачка, регалка, наколка, орден – татуировка (тюремн. жаргон).

Глава 2

В подвале безногого псевдо-инвалида было «до неприличия» светло и творилась нездоровая суета: туда-сюда сновали люди в погонах и без, резали глаз многочисленные вспышки фотоаппаратов и не прекращался постоянный раздражающий гомон. Возле привязанного к крестовине обезображенного трупа собрались сотрудники следственного отдела: фотограф-криминалист Иваныч – тучный и пузатый мужчина, за «полтос», со слегка обрюзгшей красноватой физиономией любителя «зеленого змия»; медэксперт Леонид Музыкантов – невозмутимый сорокалетний врач, с выправкой «настоящего полковника», всегда «подтянутый» и одетый сверхаккуратно, до тошноты; майор Ольга Ольшанская и её помощник – капитан Николай Самойленко, угрюмый и дородный офицер тридцати лет от роду.

В сторонке прыщавый и худосочный участковый-младлей опрашивал с пристрастием сообщившего о страшной находке бомжа, самолично «прописавшегося» в этом самом подвале.

Иваныч козликом «прыгал» с фотоаппаратом вокруг крестовины, стараясь снять труп с разных ракурсов. Его, то и дело сверкающая мощная вспышка, болезненно слепила следователей, заставляя их материться сквозь сжатые зубы. Время от времени Иваныч, как бы невзначай, толкал «под руку» и задевал фотоаппаратом медэксперта Музыкантова, склонившегося над трупом.

– Иваныч, достал! – выругался Музыкантов, оторвавшись от тщательного обследования странного ожога на груди трупа. – Ты мне когда-нибудь голову своим аппаратом пробьешь!

– Да ты не суетись «под тесаком», Лень! – довольный «произведенным эффектом», отозвался фотограф. – Я уже почти закончил…

Иваныч, закончив съемку, закрыл объектив фотоаппарата крышечкой и отошел в сторонку. Воровато оглядевшись и удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, фотограф незаметно вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжечку и свинтил с нее колпачок. Еще раз оглядевшись, он быстро поднес фляжку ко рту и сделал пару коротких глотков. После, закрыв фляжку, он спрятал её в карман и довольно выдохнул, ароматизирую затхлый подвальный воздух тонким ароматом чистого спирта.

– Что скажешь, Леонид Ильич? – Ольшанская вопросительно взглянула на медэксперта.

– Ну… Что тут сказать? – развел руками Музыкантов, «отрываясь» от изучения трупа. – Вскрытие покажет… А так, навскидку, время смерти: примерно часа два-три после полудня… Ну, может, чуть-чуть попозже – экспертиза покажет.

Пока Музыкантов говорил, Ольшанская внимательно разглядывала мертвое тело. Её взгляд, то и дело, задерживался на уродливом ожоге круглой формы, похожим на большое тавро, каким клеймят на фермах лошадей и быков. Красные рубцы из обожженного мяса «складывались» в три свастики: одна – правосторонняя, большего размера в центре, и две левосторонних, поменьше, по краям. По «ободку» ожога шли переплетения каких-то иероглифов с рядом непонятных символов и знаков.

– Как думаете, Леонид Ильич, что это? – поинтересовалась она, указав на ожог.

– А чего тут думать? – неожиданно вмешался в разговор капитан Самойленко. – У какого-то нацика или скина чердак напрочь снесло, растак! Во, какую свастику до самой кости на грудине бедолаге выжег! «Любо-дорого» посмотреть, растак!

– Ну… – засомневался Музыкантов. – Я бы не делал столь скоропалительных выводов: свастика, знаете ли, знак древний, появившийся задолго до нацистов. К тому же, обратите внимание на эти иероглифы, имеющие явно восточное происхождение.

– Китайцы? – оценив закорючки, ткнул «пальцем в небо», капитан Самойленко.

– Нет. – Качнул головой Музыкантов. – Не корейские. И на японские тоже не похожи… Что-то общее, конечно, есть… Но версию о свихнувшихся скинхедах я бы серьезно не рассматривал.

Ольшанская, протянув руку указала на буквы, пробитые каким-то острым оттиском на лбу и щеках трупа:

– А что скажете об этих ранах на лице?

– Эти раны нанесены специальными игольчатыми оттисками, – ответил медэксперт. -

Каждый «штемпель» – отдельная буква…

– Да это мы, как раз, видим, растак. – Не удержался и съязвил капитан. – «ВОР» получается. Тут и слепой заметит!

Не обращая внимания на выходку Самойленко, Музыкантов продолжил:

– Подобным образом клеймили преступников на Руси до середины 19-го века…

– Очередной народный мститель? – выдал очередную версию капитан.

– Ну, это уж вам решать, господа следователи… – произнес Музыкантов, снимая с рук одноразовые перчатки. – А результаты экспертизы будут завтра.

– Спасибо, Леонид Ильич! – от души поблагодарила эксперта Ольшанская. – Жду.

Ольшанская и Самойленко отошли от трупа, позволив забрать окоченевшее тело санитарам.

– Ольга Васильевна, – произнес Самойленко, – с «хозяином» этой берлоги пообщаться не хочешь?

– Давай, попробуем…

Самойленко сделал знак участковому, что хочет пообщаться с «инвалидом». Младлей, схватив бомжа за шкирку, подтащил его поближе к следователям.

– Давай, рассказывай, растак: за что кончил этого бедолагу?! – Взял с места в карьер Самойленко.

Я? – испуганно выдавил Бомж.

– А кто? – делано удивился Самойленко. – Я, по-твоему, его зажмурил, растак?

Бомж испуганно попятился, но уткнулся спиной в участкового.

– Не рыпайся, Козодоев! – Толкнул бомжа в спину младлей.

– Гражданин начальник, да я в жизни и мухи не обидел! – затараторил перепуганный «ивалид», понимая, что ему «шьют дело». – Да, отсидел в свое время по глупости… Но чтобы так людёв уродовать… Упаси, Господь! – Он истово перекрестился дрожащей рукой.

– Где был днем? – продолжил допрос в том же темпе капитан.

– Дык, на работе… – Бомж непонимающе развел руками.

Участковый тут же отвесил допрашиваемому тяжелую затрещину:

– Че гонишь, Козодоев? Ты ж нигде не работаешь, паразит!

– Таки на точке я целый день торчал, гражданин начальник! – оправдывающимся тоном произнес бомжара. – Кто хошь подтвердит!

– Попрошайничает он у метро, товарищ майор, – пояснил участковый. – Под безногого косит…

– Ладно, выясним. – Самойленко уже смекнул, что от бомжа он ничего не добьется. -

Но на всякий – пусть пока у нас в обезьяннике посидит, растак.

– Я вспомнил, гражданин начальник, вспомнил! – радостно закричал «инвалид».

– И чего вспомнил? – поинтересовался капитан.

– Я когда домой возвращался… – начал рассказывать Козодоев, но его перебил младлей:

– Опять свистишь – ты ж бездомный!

Бомж развел руками, как будто пытался объять необъятное:

– Ну, кому и подвал – родимый дом…

– Рассказывай, давай, твою растак! – толкнул его Самойленко

– Так вот, – продолжил Козодоев, – возвращаюсь я с работы, значит, а в арке меня какой-то мужик чуть не затоптал! Летел, как будто собаки за ним гонятся!

– Что за мужик? – уточнил участковый.

– Ненашенский, явно залетный – никогда его тут раньше не видел. – Бомж пожал плечами.

– Опознать сумеешь? – подключился Самойленко.

Бомж опять пожал плечами:

– Темно в арке было… Но, наверно, смогу.

– Хорошо, – кивнул капитан. – Но все равно собирайся: у нас в обезьяннике покомфортнее будет, чем… – Самойленко огляделся по сторонам. – …чем «дома».

– С превеликим удовольствием, гражданин начальник! – без раздумий согласился бомжара. – Нам собраться – только подпоясаться. А если еще и покормите…

– Ты совсем оборзел, Козодоев? – взмутился участковый.

– Пусть его – накормим, растак…

– Коля, – окликнула капитана Ольшанская, – ты сейчас езжай в отдел,

а я еще в Минздрав по дороге заскочу – насчет квоты на мамину операцию узнаю.

Самойленко согласно кивнул:

– Хорошо, Ольга Васильевна! Может тебя подбросить?

– Не надо, Коля, сама доберусь, – отказалась Ольшанская, направляясь к выходу из подвала.

***

Обстановка в одном из кабинетов министерства блистала роскошью. Возле массивного стола на краешке стульчика, напротив восседающего в дорогом кожаном кресле дородного, круглолицего и краснорожего чиновника, притулилась Ольга Ольшанская. «Бравый» майор полиции, каждый день рискующий жизнью, превратился в мелкого бесправного просителя с плещущейся тоскою в глазах.

– Ольга Васильевна, дорогая, я вам еще раз повторяю – квот нет! – Чиновник до неприличия членораздельно произносил слова, словно разговаривал с маленьким ребенком или невменяемым дауном. – И в этом году их не предвидится!

– Я слышу это который год… – тихо, и едва сдерживая слезы, произнесла Ольга Васильевна. – Неужели ничего нельзя поделать?

– Я бы и рад помочь, но… – Чиновник с показным участием развел руками. – Операция сложная, квот мало, очередь растягивается на годы, если не на десятилетия! Увы!

– Я вас очень прошу…

На столе чиновника зазвонил телефон, он снял трубку и зажал микрофон ладонью:

– Ольга Васильевна, мы вам обязательно сообщим, если что-нибудь изменится. Обещаю! До свидания!

Ольшанская с «потухшим взором» вышла из кабинета.

Дождавшись, когда за её спиной закроется дверь, чиновник поднес трубку к уху:

– Слушаю… А! Пал Палыч? Приветствую, дорогой! Что? Срочно нужна квота? Ну, ты же знаешь… Сколько? Двадцать процентов? Не могу: тридцать и по рукам… Ружу без ножа? Ты же в курсе нашей ситуации… Двадцать пять? Ну… ладно! Только больше на уступки я не пойду, так и знай! До связи!

Ольшанская спускалась по лестнице, когда в её сумочке зазвонил телефон.

– Слушаю… – произнесла она, «ответив» на вызов.

– Ольшанская, где ты бродишь? – донесся из трубки мощный голос полковника Дрота – непосредственного её начальника.

– А в чем дело, Константин Михайлович, я с выезда, труп…

– Да какой, к чертям, труп? – чертыхнулась «трубка». – Тут у нас, можно сказать, международный скандал назревает! Какая-то падла «обнесла» международную выставку! Ропали бесценные музейные экспонаты!

– Но… товарищ полковник… почему я должна заниматься этой ерундой? У нас убийство…

– Бросай все, и пулей ко мне! – Полковник даже и слушать её не стал. – Все, я сказал!

– Так точно, товарищ полковник… – вздохнув, произнесла она, но Дрот уже отключился.

***

Квартира Акробата. За письменным столом в собственной небольшой, но аккуратной квартирке сидел за столом, расположенным у самого окна удачливый вор-форточник Акробат. Худосочное, но жилистое тело вора, могло похвастать крепкими и тренированными сухими мышцами. На столе перед Акробатом лежал шестигранный металлический пенал с открытой крышкой. По граням пенала бежала филигранная гравировка из непонятных символов, выполненная, несомненно, великим мастером своего дела. Сам же Акробат разглядывал развернутый древний свиток с какими-то иероглифами, который в данный момент держал в руках.

А по лестничным пролетам панельной многоэтажки, где проживал вор, перепрыгивая через ступеньки, бежали в «масках и бронниках» вооруженные автоматами ОМОНовцы. Двое из которых были нагружены еще и ручным тараном. За ними, не скрывая лиц, двигались Ольшанская и Самойленко, вооруженные пистолетами.

На одной из площадок подъезда ОМОНовец, бегущий первым, остановился и предупреждающе поднял руку. Остальные бойцы тоже замерли, получив от первого недвусмысленное указание на одну из дверей – «здесь». Они разошлись в стороны, рассредоточившись по площадке и пропустив вперед бойцов с ручным тараном.

Первый омоновец, по всей видимости, командир подразделения, поднял руку со сжатыми в кулак пальцами и неторопливо начал их разгибать: один, два, три…Он взмахнул рукой – «вперед»! Таран впечатался в дверь квартиры, но она устояла, лишь слегка покосилась от удара. Однако, после второго удара, дверь не выдержала и слетела с петель.

Всем лежать! Работает ОМОН! – истошно заорал командир подразделения, первым врываясь внутрь.

После первого удара Акробат вздрогнул и резко свернул свиток «в трубочку», засунул его в пенал и защелкнул его фигурную крышечку. Оставив пенал на столе,

Акробат поднялся из-за стола и, особо не дергаясь, поднял руки…

Ворвавшиеся в комнату ОМОНовцы окружили Акробата, и в этот момент его голова взорвалась кровавыми брызгами, разнесенная на куски тяжелой пулей, выпущенной неизвестным снайпером.

***

Столы в кабинете начальника полиции, составлены, как собственно и в других подобных «заведениях» буквой «Т». «Во главе», под портретами президента и министра внутренних дел, восседал полковник Константин Михайлович Дрот – хозяин кабинета, чрезмерно тучный возрастной мужчина, с мясистым крестьянским лицом и носом картошкой. Перед ним, за столом переговоров, ютился Вениамин Тимофеевич Подорожников – заслуженный историк, профессор-востоковед, седой, нескладный, в очках с толстой оправой.

На раздавшийся стук в дверь, Дрот довольно живо отреагировал, рявкнув:

Да!

От его мощного рыка, пожилой профессор слегка поморщился, но ничего не сказал.

Дверь открылась и в кабинет зашла Ольшанская с металлическим пеналом в руках и остановилась на пороге:

– Разрешите, товарищ полковник?

– Проходи, Ольшанская, – поторопил её Дрот, – не стой столбом! Есть, чем перед профессором похвалиться?

Подорожников заметил в руках Ольшанской древний пенал и нервно приподнялся со стула:

– Неужели вам удалось? Вы нашли?

– Не совсем… – слегка «замялась» Ольга.

Подорожников со вздохом обессилено упал обратно на стул.

– Что значит «не совсем»? – потребовал объяснений Дрот. Его лицо побагровело, и он с силой «хватанул» ладонью по столу. – В центре Москвы, можно сказать, средь бела дня, «выставляют» экспозицию наших китайских товарищей, выносят кучу старого барахла…

– Бесценного, как вы изволили выразиться, барахла! – ввинтил Подорожников. – Некоторые экспонаты – национальное достояние Китая!

– Вот-вот разразится международный скандал, – поддержал профессора Дрот, – а она – «не совсем»! Мне уже шею сто раз намылили! – Дрот хлопнул себя лопатообразной ладонью по воротнику форменной рубашки. – Контроль на самом верху! Хотите, чтобы и Он… – Дрот указал на портрет президента, висящий на стене за его спиной. -

…лично к расследованию подключился? Садись, Ольшанская, докладывай!

Ольшанская присела напротив Подорожникова и положила на стол пенал, который тут же схватил профессор и начал вертеть его в руках.

– С помощью наших осведомителей удалось выйти на исполнителя – вора Пырьева, – начала доклад Ольшанская, – по кличке Акробат.

– Задержали этого, акробата? – сурово вопросил подчиненную полковник.

– …не совсем… – стушевалась Ольшанская.

Дрот побагровел еще сильнее и схватился «за сердце»:

– Ты издеваешься, Ольшанская? У тебя других слов, что ли, нету?

– Никак нет, есть, товарищ полковник! – отрапортовала Ольга.

Дрот сморщился и закрыл глаза:

– «Нет», «есть», ну вот, как тебя понять, Ольшанская? Так задержали Акробата или нет?

– Задержали.

– Допросили?

– Никак нет, товарищ полковник!

– Так почему тянете, товарищ майор? – вновь вышел из себя полковник.

– Он скончался. Скоропостижно. От девяти граммов свинца в голову…

– Мля… – Дрот, не сдержавшись, выругался, но вовремя прикусил язык, заметив осуждающий взгляд профессора. – ОМОН подстрелил?

– Никак нет! – доложила Ольшанская.

– Сам что ли? – не поверил полковник.

– Снайпер отработал, – просветила начальника Ольшанская.

– Да чего же все так через жопу-то у вас? – Дрот вновь покосился на Подорожникова, который молча крутил пенал, не обращая внимания на препирательства полицейских.

– Снайпер ему в голову попал, товарищ полковник…

– Не ерничай, Ольшанская! – одернул подчиненную Дрот.

– По всей видимости, он мог вывести нас на заказчика, – предположила Ольга.

– Допустим, – произнес Дрот.

Подорожников прекратил крутить в руках пенал и с печальным выражением лица положил его на стол:

А кроме этого пенала? Ничего не нашли…

– Да, – вспомнила Ольшанская, – был еще один древний документ… такой… трубочкой…

Подорожников вновь оживился и зерзал на стуле:

– «Свиток Драхмадутты»? Самый ценный экспонат в экспозиции! Если мы вернем его китайцам – они нам многое простят! Давайте же его скорее!

Подорожников протянул руки к Ольшанской.

– Он здесь, – произнесла она – в этой коробочке.

– Где? В пенале? – оторопел Подорожников.

Ольшанская кивнула.

– Акробат перед смертью засунул его внутрь.

Подорожников, побледнев, взял пенал подрагивающими руками:

– Но он же закрыт!

– Да, Акробат закрыл… И тут же получил пулю в голову.

Подорожников схватил свободной рукой себя за волосы, взлохмачивя и без того растрепанную шевелюру.

– Это ка-тас-тро-фа! – произнес он свистящим шепотом.

– Да в чем дело-то, профессор? – не понял полковник. – Сейчас отдадим этот пенал нашим спецам, и они его аккуратненько вскроют…

Подорожников прижал пенал со свитком к груди:

– Вы не понимаете! Даже не представляете, что это за пенал! Его невозможно вскрыть, не имею ключа!

– Да ладно… – отмахнулся полковник.

– Что ладно? Что? – вскипел Подорожников. – Этот вот самый пенал был создан искусными мастерами тысячелетия назад! При попытке вскрытия пенала без ключа – его содержимое воспламеняется специальной смесью, содержащейся внутри! Секрет смеси до сих пор не разгадан! Впрочем, так же, как и секрет замка!

– Как же тогда его открыли?

– Его нашли открытым в гробнице императора Циня. Но ключа при нем не было!

– Давайте отдадим его китайцам – пусть сами и открывают! – предложила Ольшанская.

– Э-э-э! Постойте отдавать! – не согласился Дрот. – Они там накосячат – свиток сгорит, а с них и взятки-гладки?

Дрот оттянул жесткий воротничок форменной рубашки, пытаясь поглубже вздохнуть.

– Вениамин Тимофеевич, может быть, у вас на примете есть какой-нибудь специалист по древним замкам? – спросила профессора Ольшанская. – Которому вы полностью доверяете?

Подорожников на мгновение задумался:

– Да, действительно, был один специалист… Такое творил с замками… Просто бог замков и запоров! Только я не знаю, где он сейчас. И вообще, жив ли?

– Имя, Фамилия? – «выстрелил» Дрот.

– Мы встречались в Средней Азии, я тогда участвовал в экспедиции по поиску…

– Профессор! – укоризненно произнес полковник. – Оставьте ненужные подробности!

– Ах, да, простите. Если я ничего не путаю, его фамилия Зинчук. Поликарп. В «поле» отзывался на кличку Ключник.

– Ольшанская, информацию по этому Зинчуку мне на стол! Живо! Не волнуйтесь, профессор, если жив этот ваш Ключник – обязательно разыщем!

Глава 3

На все той же парковой лавочке сидел «задумчивый» Лис и вновь кормил семечками из пакетика наглых голубей. Заметив идущего по аллее с прохиндейским выражением лица мордатого и розовощекого прапорщика Наливайко, Лис приветливо махнул ему рукой. Прапорщик подошел к скамейке и, нависнув над щуплым Лисом, грозно поинтересовался:

– Ты, что ль, меня видеть хотел?

– Я, – согласно кивнул Лис.

Наливайко грузно упал на лавочку рядом с Лисом, задев его плечом и заставив немного подвинуться:

– Ну, зачем звал?

– Мне сообщили проверенные люди, что через вас можно кое-что передать…

– Ну… Возможно… Наливайко настороженно огляделся. – Но смотря что, кому и за сколько?

Лис неторопливо достал из-под лавочки небольшой рюкзачок, ловко расстегнул молнию и показал его содержимое прапорщику:

– Это нужно передать Хоботу. И чем быстрее, тем лучше!

От увиденного Наливайко побагровел и «закашлялся»:

– Ты спятил, мужик? Понимаю: марафет там, анаша, бухло… У нас и так шмон за шмоном – ждут какое-то высокое начальство!

– Не хотите услышать ответ на третий вопрос? – не слушая жалоб прапорщика, произнес Лис.

– Какой-такой «третий»? – не понял Наливайко.

– Главный: за сколько?

– И сколько же?

Лис расстегнул внешний карман рюкзака:

– Впечатляет?

– Кхм… Охренеть! – на секунду впал в ступор прапорщик.

– Так мы договорились?

Наливайко молчал, но по его лицу было видно, что он не готов расстаться с рюкзачком.

– Передадите посылку по адресу – и можете уносить ноги! Этой суммы с лихвой хватит на безбедную старость.

– А! Черт с тобой – один раз живем! – решился Наливайко. – Давай свою посылку!

***

СИЗО №…

В небольшой камере, рассчитанной всего лишь на четырех человек «проживал» негласный хозяин тюрьмы – «вор в законе» Хобот, прожженный рецидивист с узким костистым лицом и «вислым» длинным носом (за который, собственно, и получил свою кличку). И хорошо жил – не тужил, со своими авторитетными сокамерниками – Гвоздем, Фунтом и Зямой. Имелся в камере и холодильник, забитый нажористым хавчиком, и телевизор с халявными каналами, и ковры, зарывающие облупленные стены. Даже на параше был установлен чистенький фаянсовый толчок, а не лоток-приемник, как в общих камерах. Не жизнь – малина! Разве, что протекала она за решеткой.

За столом, расположившемся между шконарей, сидели, и вяло перебрасывались в картишки Хобот и Гвоздь. У порога тусовался самый молодой из их компании – Зяма-разводила, вертлявый и «скользкий», словно глиста. Он заглядывал в коридор через небольшую щель между створкой и косяком с помощью «обезьянки» – собраной из кусочка зеркала и зубной щетки. Четвертый сокармерник – Фунт, так же, как и остальные – сиделец «со стажем», примостился на краешке стола, ковыряясь со «стрелой» – приспособлением из толстой лески и тяжелого наконечника.

Где-то в коридоре бухнула дверь и раздались шаги. Фунт быстро сунул «стрелу» за пазуху.

– Спокуха! – успокоил сокамерников Зяма. – Дубак[1]мимо прохилял.

Фунт вынул «стрелу», еще раз внимательно её осмотрел. Добравшись до параши, он пропихнул тяжелый конец стрелы в «очко». Спустил воду из бочка: стрелу понесло потоком воды по стояку. Леска натянулась, и начала стремительно разматываться на катушке. Наконец леска замерла и слегка провисла. По прошествии нескольких секунд леска опять натянулась и начала подергиваться. Фунт в ответку тоже несколько раз дернул за моток.

– Рыбка на крючке! – довольно сообщил он подельникам.

– Гвоздь, всех предупредил, чтобы никто по стояку парашу не гонял? – спросил сокамерника Хобот.

Гвоздь кивнул:

– Еще вчера по хатам разослали.

Фунт начал осторожно вытравливать леску. Наконец из очка появился «конь[2]» – замотанная в целлофан и скотч «колбаса»-посылка, измазанная в канализационной слизи. Фунт сполоснул «коня» под краном и передал «посылку» Хоботу.

Хобот надрезал целлофан заточкой и заглянул внутрь. Довольно кивнул и достал из коня мобильник, набрал номер и поднес трубку к уху.

После пары гудков из динамика донесся невозмутимый голос Лиса:

– Посылка дошла?

– Да! – коротко ответил Хобот.

Лис, стоя на противоположной стороне улицы от тюремных ворот, внимательно наблюдал за ними, продолжая говорить по телефону.

– Хорошо. Действуем по намеченному плану… – Лис отключился и убрал телефон в карман.

Из ворот вышел прапорщик Наливайко и, воровато оглядываясь, засеменил прочь от тюрьмы. Лис, немного выждав, надел на голову глубокий капюшон куртки и пошел следом за Наливайко.

***

Зинчук остановился возле кровати Хряка.

– Присаживайся, Пряник, – повелительно произнес смотрящий. – Так лучше: мандраж в коленках будет не заметно! – он сипло рассмеялся, вальяжно почесывая волосатую грудь, демонстрируя новичку тюремные татуировки.

Растянутые пружины жалобно скрипнули, когда Зинчук опустился на кровать. Теперь новичка и смотрящего разделял только стол, стоявший в проходе между лежанками. Хряк внимательно вгляделся в спокойное лицо Ключника, довольно хмыкнул:

– Молодец, Пряник – не обделался!

Смотрящий с хрустом потянулся, скинул с нар босые ноги на холодный бетонный пол и задумчиво пошевелил пальцами. Каин молчал, а Хряк продолжал разглядывать свои босые ноги. Молчание затягивалось.

– Малява[3] с воли пришла: сходняк[4] раскачал[5]тебя на «перо посадить», – наконец произнес смотрящий.

– Предъявы? – коротко осведомился Зинчук.

Хряк поднял глаза и, не мигая, посмотрел на новичка.

– Серьезные, Пряник… Серьезные!

– Какой расклад, Хряк? – потребовал объяснений Ключник.

Хряк задумчиво потер небритый подбородок, заросший рыжей щетиной.

– Ты на предвариловке Демона и Спирю начисто заделал[6]…

– Не в авторитете твои демоны, чтобы из-за них меня на ножи ставить, – возразил на предъявленные обвинения Ключник. – Так сявки, а я все-таки вор!

– Не-а, Пряник, не угадал! – довольно ухмыльнулся смотрящий. – Сходняк тебя не признал и короны воровской лишил!

– И кто же под прогоном[7]подписался? – Прищурился Зинчук.

– А какая тебе разница? Допустим, Антиквар…

Невозмутимое спокойствие Зинчука оказалось, наконец, «пробито».

– Антиквар? – пораженно воскликнул Ключник. – Так он же сдох…

– Прикинь, Пряник, не угадал! – Хряк расплылся в довольной улыбке, наваливаясь локтями на стол. – Да и какой из тебя авторитет? Ты ж баланды у Хозяина[8] ни разу не хлебал! Я бы всех «апельсинов»[9] сразу на ножи ставил и без решения сходки! Поэтому – буду тебя кончать…

– Атас, дубаки! – закричал пацан, стоявший у дверей на стреме.

Дверь скрежетнула и открылась, на пороге появился надзиратель-сержант:

– Осужденный Зинчук! На выход!

Хряк недовольно скрипнул зубами:

– Позже добазарим…

***

Ольшанская ожидала появления Зинчука в маленькой комнате для допросов. Входная дверь открылась, впуская в комнату Поликарпа в сопровождении надзирателя. Сейчас Зинчука пребывал в небольшом «раздрае» чувств, стараясь понять, как смог выжить его заклятый враг – Антиквар. Однако информация, сообщенная Хряком, что инициировал его «развенчание» как «законника» именно Антиквар, не подвергалась сомнению.

«Провел, сучий потрох! – мылено выругался Ключник. – Ну, ничего, еще посчитаемся…»

Погруженный в свои мысли Поликарп, мельком мазнул взглядом по Ольшанской, и неожиданно замер, обратившись в безмолвный соляной столб. Нет, он никогда раньше не встречался с Ольгой, но вместе с тем черты её лица, улыбка, наклон головы и жесты…

Надзиратель недовольно толкнул в спину ладонью неожиданного замершего у порога Зинчука:

– Вперед! Чего завис?

Поликарп «собрался» и сделал шаг вперед, вновь надевая маску невозмутимого спокойствия. Надзиратель сопроводил заключенного к столу, за которым сидела Ольшанская.

Поликарп «плюхнулся» на свободный стул и развязно поинтересовался, стараясь соответствовать «роли» прожженного рецидивиста:

– Это откуда к нам такую красивую тетеньку занесло?

Ольшанская сделала знак надзирателю, что хочет поговорить с заключенным наедине. Надзиратель кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

– Не паясничайте, Зинчук! – произнесла Ольшанская, изучающе разглядывая Поликарпа.

– Простите великодушно, мадам! – Рецидивист картинно наклонил стриженную «под ноль» голову. – Обидеть не хотел. Имел целью, лишь выразить свое восхищение вашей красотой!

– Это пустое, Зинчук! – отмахнулась Ольга. – У меня мало времени…

– Зато у меня его – хоть отбавляй! Хотите, вам одолжу? – продолжая паясничать, произнес Поликарп. – А если серьезно: чё надо, начальничок? – грубо и резко произнес он.

– Я – майор Ольшанская, Ольга Васильевна, старший следователь…

– Не интересно! – беспардонно перебил её Зинчук. – К делу давай!

Ольшанская выдохнула, собираясь с силами, и продолжила:

– Вы знакомы с Вениамином Тимофеевичем Подорожниковым?

Поликарп на мгновение задумался:

– Подорожников… Подорожников… А! Веня Подорожников? Чудак профессор? Да, знаком. Натворил чего?

– Нет, -мотнула головой Ольшанская. – Вы когда-то вскрывали для него сейф…

– Было такое, – не стал скрывать Зинчук. – Вскрывал для него старого «медведя» с таким хитрым запором, что прямо-таки настоящий оргазм получил! – усмехнулся он, наблюдая, как недовольно поморщилась Ольга. – Но у нас все по обоюдному согласию было!

– Никто вас ни в чем не обвиняет, – произнесла Ольшанская. – Просто… нам тоже нужно кое-что открыть…

– Нам, это кому? – уточнил Ключник.

– Подорожникову, полиции, Родине, в конце концов!

– Родине-полиции? Не интересно! – пошел в «отказ» Ключник. – Я с красноперыми не сотрудничаю. Не по масти мне[10].

– Да бросьте вы, Зинчук, из себя криминального авторитета-отрицалу[11]строить! – укоризненно произнесла Ольшанская. – Нам известно, что это ваша первая ходка, а короновали вас как «вора в законе», по всей видимости, за деньги!

– За очень большие деньги! – ввернул Зинчук.

– Ну, вот, видите: мы будем полезны друг другу! Ведь вас здесь банально убьют! – Попыталась Ольшанская предостеречь Зинчука.

– Не интересно. Купил, не купил, а сукой[12]никогда не был. А что касаемо моих личных проблем – разрулю и без вас. Аудиенция окончена? Тогда зовите охрану.

– Ну, вы хотя бы взгляните… Ольшанская вынула из сумки пенал и положила его на стол перед Каином. Глаза Каина мгновенно «загорелись». – Это нужно открыть.

– Ух, ты, какая тонкая работа! – Каин взял в руки пенал и, просто «залип». Особое внимание Ключника привлекла «замочная скважина» в виде фигурной восьмилучевой звезды. – Откуда это у вас? – с трудом оторвавшись от раритета, спросил он Ольшанскую.

– Вам же не интересно, – парировала Ольга.

– Ладно, поймали, – ворчливо произнес Зинчук, – замки и запоры – моя страсть! Ак откуда шедевр?

– Три дня назад в Москве была ограблена китайская выставка. Среди похищенных экспонатов – и этот пенал. Мы сумели выйти на исполнителя. У него удалось изъять два самых ценных экспоната – этот пенал и древний китайский свиток…

– Свиток внутри? – догадался Поликарп.

– Да, – вновь кивнула Ольшанская. – Этот пенал снабжен неким устройством уничтожения – внутри горючая смесь. Одно неверное движение – и свиток будет уничтожен! А это – международный скандал!

– Неужели у вас нет своих специалистов?

– Есть. Но профессор Подорожников настоял на вашей кандидатуре. Возьметесь?

– Возьмусь, но с условием!

– Я вас внимательно слушаю…

– Вытащите меня отсюда, – неожиданно заявил Зинчук.

– Что? – Ольшанская решила, что ей это послышалось.

– Мне нужно выйти на свободу! – повторил Ключник.

– Да вы с ума сошли, Зинчук! – воскликнула ошарашенная Ольшанская. – Как вы себе это представляете?

– Это ваши проблемы. Если нет, зовите охрану – я устал!

– Но… я… Это невозможно… – устало выдохнула Ольга.

– Открыть ваш пенал – тоже невозможно! – продолжал торговаться Зинчук. – Но я возьмусь. Дело за вами, Ольга Васильевна!

– Ваше освобождение займет много времени! А его у нас нет!

– Я подожду, – произнес Поликарп. – Но помните – вы мне обещали!

– Договорились, Зинчук! – Ольшанская, наконец, решилась.

Ключник, весело скалясь, подмигнул Ольге – типа: «на боись – все будет нормуль»:

– Я вам сообщу адресок, где хранятся мои инструменты. Без, боюсь, них пенал не открыть.

***

На столе – большой винтажный саквояж из потертой кожи. Ключник положил на него руки и почти «любовно» провел пальцами по грубой, местами шелушащейся коже.

– Я собирал их целую вечность! – Щелкнув замками, он распахнул саквояж. – Что-то делал сам, что-то с помощью великих… да-да, великих мастеров!

Из чрева саквояжа он начал доставать и выкладывать на стол разнообразные инструменты: никелированные тиски, большую лупу, сумку-скатку с инструментом. В течение короткого промежутка времени весь стол оказался завален странными приспособлениями, которые не выглядели новыми – ими давно и успешно пользовались.

Зинчук залез в один из кармашков саквояжа и вынул из него небольшой медальон, выполненный в форме сердечка. Не вынимая его из саквояжа, он открыл крышечку медальона. Внутри – старая, пожелтевшая от времени фотография. На ней изображена женщина – один в один Ольга Ольшанская в наряде начала 19 века. Даже родная мать, наверное, не отличила бы их. Каин бросил мимолетный взгляд на фотографию, а затем – на Ольгу. После чего закрыл медальон и вложил его обратно в кармашек саквояжа.

– Ольга Васильевна, – обратился он к Ольшанской, – что-то вы не слишком весело выглядите.

– Не вижу повода для веселья, – буркнула Ольга, погруженная в собственные мысли.

– Не сомневайтесь, если Ключник взялся что-либо открыть… Репутация, знаете ли, дорогого стоит!

– Скажите, Зинчук, а где вы учились? – неожиданно спросила Ольшанская.

– Эх, Ольга Васильевна, знали бы вы, у каких людей мне довелось учиться… – Ключник, прикрутив тиски к столу, принялся устанавливать рядом большую лупу на ножке. Установив лупу, он развязал тесемки большой сумки скатки и развернул её. В многочисленных кармашках скатки обнаружился большой набор пинцетов разных калибров, отмычки, крючки неизвестных назначений и прочая подобная «мелочь». -

Когда-нибудь, на досуге, я, возможно, поведаю вам о них.

Зинчук достал из саквояжа специальное приспособление – налобную лупу с подсветкой, и надел его на голову. Затем он бережно взял в руки китайский раритет и закрепил его в тисках с мягкими губками.

– Посмотрим… Ключник включил подсветку в налобной лупе и погрузился в изучение пенала. Время от времени он переворачивал его в тисках и всесторонне изучал. В ход пошла большая лупа. Рассмотрев, как следует, пенал, Зинчук вынул из скатки какие-то необычные крючечки-проволочки, которыми начал осторожно ковыряться в фигурном замке.

Ольшанская тихо сидела рядом, стараясь даже не дышать, чтобы ненароком не помешать Ключнику. Если свиток погибнет, ей этого не простят! Наконец Поликарп оторвался от пенала и выключил свет в лупе.

– Не получилось? – расстроено выдохнула Ольшанская.

– Тот, кто придумал этот замок – настоящий гений! – с белой завистью в голосе произнес Ключник.

Он достал из саквояжа стопку бумаг, чертежные инструменты и начал набрасывать на них нечто вроде механической схемы замка. Ключник крутил схему и так, и этак, он даже высунул наружу кончик языка от усердия.

– А как дела с остальным похищенным хабаром[13]? Вы так ничего кроме этого пенала и не нашли?

– Не нашли: нет ни свидетелей, ни подозреваемых!

– Как так? – удивленно приподнял брови Ключник.

– Был один фигурант, – пояснила Ольшанская, – но его убили. Снайпер. Прямо в момент задержания.

[1] Дубак, ветухай, пупкарь – тюремный надзиратель (тюремн. жаргон).

[2] Конь – груз, то есть самодельная посылка запрещённых вещей и предметов, который заключённые передают друг другу по дороге (верёвка для налаживания дороги).

[3] Малява, Малявка , мулька- письмо (записка), нелегально передаваемая заключёнными из тюрьмы на волю либо из камеры в камеру в пределах комплекса тюремных зданий, как правило, путём отправки по дороге (тюремн. жаргон).

[4] Сходка, сходняк – 1) сборише преступников; 2) собрание воров (тюремн. жаргон).

[5] Раскачать – обсудить поведение вора на сходке (тюремн. жаргон).

[6] Сделать начисто – убить (тюремн. жаргон)..

[7] Прогон – 1. ультимативное и обязательное к исполнению указание авторитетных заключённых, как правило, изложенное в маляве и прогонямое для доведения информации до адресатов по камерам с использованием дорог, кабур и прочих хитроумных зековских приспособлений; 2. также гон – речь, возможно не правдивая или бессмысленная (тюремн. жаргон).

[8] Хозяин – начальник СИЗО или зоны (тюремн. жаргон).

[9]Апельсин – человек, присвоивший себе положение авторитетного вора в уголовном мире, однако сам не прошедший лично всех типичных процедур и испытаний, характерных для биографии действительного классического кандидата в авторитетные воры (не сидел в тюрьмах и ИТК по определённым статьям Уголовного кодекса, чужд интересам и чаяниям заключённых и т. п.) (тюремн. жаргон).

[10] Тюремные касты (или «масти») – группы заключённых, занимающие различное положение в неформальной иерархии, складывающейся в местах лишения свободы. В зависимости от принадлежности к той или иной касте заключённый имеет различные права и обязанности (тюремный жаргон).

[11] Отрицалово – арестант, вставший на путь бескомпромиссной борьбы с тюремной администрацией и мусорами.

[12] Козлы, суки, красные – заключённые, открыто сотрудничающие с администрацией, занимающие какую-либо административную должность (завхоза, коменданта и т. д.) (тюремный жаргон).

[13]Хабара – доля украденного, взятка (тюремный жаргон).

Глава 4

На территории следственного изолятора царила нездоровая суета: по окруженному стенами и колючей проволокой двору бегали, как заполошные надзиратели, свободные от своих вахт гавкали собаки, срочно угонялись в гараж «воронки» и автозаки. Между ними сновал, перекрикивая галдеж сотрудников и лай собак, матеря всех «на чем свет стоит», низкорослый коренастый мужчина с громовым голосом, кривыми ногами и выдающимся пузом, на которое запросто можно было поставить пивную кружку – хозяин тюрьмы, полковник Угодин.

– А ну, в шеренгу становись! – рявкнул он громовым голосом. Его и без того красное лицо, побагровело еще больше. – Комиссия на подходе, мля!

Надзиратели кое-как выстроились в кривую шеренгу и замерли, «преданно» поедая взглядом» начальство.

– Подравнялись! – скомандовал полковник, оценив кривизну строя. – И смотрите у меня! – погрозил он подчиненным пудовым кулаком.

Откатные ворота отъехали в сторону, пропуская на охраняемую территорию представительский кортеж из нескольких дорогущих заграничных автомобилей.

– Смирно! – гавкнул полковник, бросаясь встречать высоких гостей.

Автомобили остановились и низ них вылезли члены комиссии: «суровый» ФСИНовский генерал с насупленными бровями, полпред президента «по правам человека» – крепкий мужчина в возрасте и члены международного совета «по тем же правам»: толстый, под стать хозяину тюрьмы финн, сухощавый англичанин и их переводчица – высокая длинноногая деваха. За спиной полпереда «выросло» двое рослых охранников, с топорщившимися под мышками пиджаками.

Угодин, не добежав до гостей пары метров, перешел на строевой шаг, но такая «ходьба» удалась ему «так себе» – мешал солидный мамон.

Остановившись, он «отдал честь», приложив к фуражке грубую пятерню, и протрубил во всю мощь:

– Тащ генерал, личный состав следственного изолятора – построен!

Генерал, скосив глаза, взглянул иностранцев – те от грубого голоса Угодина недовольно поморщились.

– Тихо, ты, не ори! – прошептал генерал, наклонившись к самому уху Угодина. Вишь, высоким заграничным гостям твой рев не пондраву…

– Так точно! Еп… – рявкнул, было, полковник, но опомнился и прошептал:

– Понял, тащ генерал.

– Давай, показывай свое хозяйство! – вальяжно произнес генерал, тихо, но жестко добавив на ухо Угодину, чтобы не расслышали гости:

– И смотри у меня, не облажайся!

***

Комиссия в сопровождении тюремных надзирателей, вооруженных дубинками, шла по длинному тюремному коридору: первым, суетливо оборачиваясь и улыбаясь гостям – Угодин, следом – бравый генерал, за ним скучающий полпред. Переводчица о чем-то мило щебетала с иностранцами, идущими позади. Замыкая процессию, шлепали охранники с каменными лицами.

– Ну вот, господа, – остановившись, произнес полковник, – вы все сами видите: никаких ущемлений прав и свобод человеков в нашем СИЗО нет!

– Согласен: условия содержания, конечно, далеки от европейских, – подключился к нему генерал, – но мы работаем и в этом направлении… Правда, Семен Михайлович?

– Да. – Полпред кивнул. – В следующем финансовом году нашим ведомством подготовлен законопроект: из Федерального бюджета будут выделены дополнительные средства на улучшение содержания осужденных.

Финн наклонился к переводчице и что-то шепчет ей на ухо. Переводчица кивнула.

– Семен Михайлович, мистер Олаф просит разрешения посетить еще одну камеру…

– А в чем дело? – удивился полпред. – Что-то не так?

– Мы уже и так достаточно посмотрели… – произнес генерал.

– Мистер Олаф говорит, – пояснила переводчица, – что до этого мы смотрели камеры по выбору тюремной администрации. И чтобы исключить подтасовку результатов проверки, он предлагает осмотреть камеру по его выбору.

Генерал встретился глазами с Угодиным и едва заметно кивнул – «мол, как?»

– Да «за ради бога», – расплылся в подхалимской улыбочке полковник, – пусть выбирает! Еп… У нас в СИЗО все ровно!

– Пусть выбирает, – произнес полпред. – Нам от мировой общественности скрывать нечего! – веско добавил он.

Переводчица наклонилась к Финну и негромко перевела ответ полпреда. Финн так же тихо что-то шепнул ей на ушко.

– Мистер Олаф говорит, чтобы выбрала я, – перевела дамочка.

– Мы только «за»! – согласился полпред. – Предоставим выбор прекрасной даме, господа?

– Выбирайте, красавица! – прогудел полковник.

Переводчица остановилась напротив камеры Хобота:

– Ну… А давайте, проверим вот эту.

Угодин движением подбородка указал надзирателям на двери камеры, указанной девушкой. Один из них быстро отомкнул замок, распахнул дверь и проскочил внутрь.

Остановившись перед столом, за которым сидели Хобот, Фунт, Гвоздь и Зяма, он резко скомандовал:

– Всем встать! К стене!

Хобот и Фунт поднялись и встали вдоль одной стены, Зяма и Гвоздь – вдоль другой.

Надзиратель, наклонившись к Хоботу, прошипел злым полушепотом:

– Хобот, смотри у меня!

– О чем речь, начальник? – спокойно ответил авторитетный вор. – Все будет чин-чинарем!

Камера Хобота маленькая, поэтому, чтобы не толкаться задницами вместе с зэками и высокими гостями, надзирателям пришлось выйти в коридор. Первыми в камеру зашли охранники и настороженно осмотрелись. Затем в камеру вошел финн, англичанин и переводчица. Генерал и полпред – следом. Больше маленькая камера вместить народа не смогла – Угодин остался на пороге у распахнутой двери.

– Ну, вот, господа проверяющие, видите – у нас все по-честному. Чисто, опрятно, аккуратно! – начал нахваливать себя полковник, глядишь, и премию какую дадут. – Одним словом – жить можно!

Когда гости и охранники отвлеклись на Угодина, Хобот подал глазами знак сокамерникам – «пора».

Гвоздь и Фунт вскинули руки и прострелили головы Охранникам с помощью миниатюрных пистолетиков, переданных в камеру с «конем». Хобот подскочил к опешившему полпреду, зацепил его шею в локтевой захват и поднес к его горлу нож. Зяма сорвал чеку с гранаты и поднял её над головой, намереваясь кинуть:

– Лежать, суки легавые! Я дурак – всех подорву!

Угодин первым сообразил, что дело пахнет керосином и выскочил из проема камеры. Генерал бросился на Зяму в попытке отобрать гранату. Граната вывалилась из рук Зямы и зайчиком поскакала по полу. Генерал попытался её схватить, но у него ничего не вышло, тогда он просто выпнул её в коридор, где она и взорвалась.

***

От неожиданно раздавшегося взрыва, стены в комнате для допросов «дрогнули» так, что посыпалась пыль с потолка и упало несколько небольших кусков штукатурки.

– Что это? – испуганно дернулась Ольшанская, пряча в сумочку вскрытый Ключником пенал и манускрипт.

– Похоже, что-то взорвалось… – выдал свое предположение Зинчук.

Ольга вскочила на ноги и подбежала к двери.

– Откройте! – Стукнула она кулачком по металлическому полотну.

В ответ – тишина. Ольшанская развернулась к двери спиной и пустила в ход каблуки. Вышло немного громче, но ответа все-равно не последовало.

– Меня кто-нибудь слышит?! – закричала Ольга, продолжая долбиться в дверь.

Но ей никто не удосужился ответить. Сквозь двери слышен вой сирены.

– Да что же там такое? – недоумевала Ольшанская, заслышав тревожный вой сирены, огласивший территорию следственного изолятора.

– Походу, ничего хорошего, – невозмутимо произнес Зинчук, продолжая сидеть на своем месте.

Ольшанская возвратилась к столу и достала из сумочки сотовый телефон. Набрала номер, поднесла трубку к уху… Нет ответа. Набрала следующий номер – нет ответа. После третьего набора она в недоумении положила телефон на стол.

– Не отвечают, – ошарашено произнесла Ольшанская, – ни начальник тюрьмы, ни охрана… – Ольга уселась на стул и бросила на часы – 14:15.

***

На часах 15:36.

– Это просто невыносимо! – возмутилась Ольшанская. – О нас что, все забыли?

Неожиданно телефон Ольшанской зазвонил. Она взяла трубку.

– Ольшанская? Где тебя носит? – грозно спросил Дрот. – Мы уже извелись все…

– В смысле «где»? – Ольгу прорвало. – В СИЗО…

– В СИЗО? – голос Дрота неожиданно дрогнул.

– Представьте себе, товарищ полковник! – Ольшанская уже не сдерживалась. – Это что такое здесь происходит? Пятый час сижу с Зинчуком в допросной! Я не ела, не пила, да я в туалет, в конце концов, хочу! Что они там себе позволяют…

– Ты что, не в курсе? – кашлянула трубка.

– Не в курсе чего, товарищ полковник? – До Ольги начало доходить, что Дрот ведет себя как-то «не так».

– В тюрьме бунт! – выдохнул Дрот.

– Какой еще бунт? – не поняла Ольшанская.

– Ольшанская, не тупи! – пришел черед «взрываться» полковнику. – Зэки взбунтовались, взяли заложников! Есть жертвы!

– А мне-то, что прикажете делать?

– Ольшанская, тебе нужно срочно выбираться! – «распорядился» Дрот.

– Вы смеетесь, товарищ полковник? – офигела от такого предложения Ольга. – Как вы себе это представляете?

– Затаись! – посоветовал Дрот. – И сиди тихо… А я постараюсь тебя вытащить. Не дрейфь, товарищ майор, прорвемся! – И полковник «положил трубку».

– Интересное кино! – задумчиво произнес Ключник.

– Вы все слышали, Зинчук? – Ольшанская ошарашено хлопала ресницами, не зная, что предпринять.

– Я же не глухой, Ольга Васильевна! Я только одного не догоняю: на кой этот кипишь Хоботу? Режим послабить? Не-е-е, тут, конечно, не санаторий, но вполне… Что-то здесь не срастается!

Неожиданно раздалось лязганье отпираемого замка. Дверь распахнулась и в допросную ввалились двое уголовников, похожих друг на друга, как братья близнецы – Ряха и Кирпич с резиновыми дубинками охранников в руках.

– Че тут у нас? – прогундосил Кирпич, почесав дубинкой сутулую спину. – О! Да тут у нас интим со следачкой?

– Внатуре зачетная лакшовка[1]! – поддержал Ряха приятеля. – Чур, я первый!

– Перетопчешься, Ряха! – Кирпич свернул из пальцев фигу и сунул её под нос корешу. – Такую кралю нужно иметь со всем обхождением!

Ряха, шаркая подошвами по бетону, подошел к сидящему на стуле Зинчуку, демонстративно поигрывая дубинкой. На лице Поликарпа не дрогнул ни единый мускул. Кирпич, тем временем, медленно приближался к Ольшанской.

– Э, терпила, – повелительно произнес Ряха, – канай отсель – кончились твои мытарства! Ща мы с Кирпичом с нее все показания сымем… и кружевные трусики тоже… – Он гадко ухмыльнулся и облизнул толстые губы, представив Ольгу нагишом. – Ты даже не представляешь, как давно у меня бабы не было!

– Слышь, чушки отмороженные, – неожиданно резко заявил Зинчук, – а обзываться, входя в хату к аристократу[2] вас не учили?

– Чё сказал? – Ряха для пущего понту подставил к уху ладошку, типа плохо слышит. – Это кто тут аристократ-законник? Других коронованных на кичмане, кроме Хобота нету! Сам для начала обзовись! – Ряха угрожающе навис над сидящим Зинчуком.

Поликарп неспешно расстегнул ворот спортивной мастерки, демонстрируя Ряхе подключичные звезды[3] «вора в законе»:

– Я – Ключник. Слыхал за такого?

При такой заяве даже Кирпич забыл об Ольшанской и повернулся к Зинчуку:

– Ключник? Как же, слышал-слышал! Прогон был, что ты еще тот сладкий фрукт – апельсин! Окажи-ка ему уважение, Ряха!

Ряха размахнулся дубинкой, намереваясь ударить Зинчука по голове. Ключник, соскользнув со стула, резко подсёк стопой ноги агрессивного зэка. Ряха, не удержавшись, с размаху плюхнулся на задницу. Зинчуку даже показалось, что он расслышал стук, с которым копчик ублюдка соприкоснулся с бетонным полом. Но жалеть врага, не входило в планы Ключника: обхватив его голову рукой, он резко ударил Ряху о край металлического стола. Зэк дернулся, разбрызгивая по столу алые капли, сполз на пол и отрубился.

Ольшанская, подскочив сзади к отвернувшемуся Кирпичу, резко ударила его ногой по коленному сгибу. Нога уголовника подвернулась, и он рухнул на колени. Недолго мешкая, Ольга выключила зэка мощным ударом локтя по затылку.

– Браво, Ольга Васильевна! – Зинчук с удовольствием хлопнул в ладоши. – Не ожидал от вас такой прыти!

– Не поясничайте, Зинчук! – Ольшанская поправила растрепавшиеся волосы. – И… спасибо… С двоими я бы не управилась.

– Пустое! – отмахнулся Поликарп. – Мне бы тоже не поздоровилось. А вообще, вам нужно выбираться отсюда. Вместо этих вот фуфлометов другие придут. И счет может быть совсем не в нашу пользу.

– Выбираться нужно. Но как? – озадачилась Ольшанская.

– Есть у меня одна идейка… – слегка сомневаясь, произнес Поликарп, оценивающе разглядывая фигуру Ольшанской. – Ты вроде маленькая, компактная… Должна просочиться.

– Вы о чем? – не поняла Ольга.

– Сама увидишь. – Обшмонав вырубленных зэков, Зинчук нашел связку ключей и заточку, которую запихнул в карман. После этого он забрал со стола свой саквояж и выглянул в коридор. – Давай за мной! – Махнул он рукой.

Ольшанская взяла телефон и забрала со стола сумку с пеналом.

На их счастье в коридоре никого не было: двери распахнуты, а камеры пусты. Ольшанская бежала за Зинчуком по коридору, стараясь поспеть за его стремительным шагом, а он для чего-то вслух считал свои шаги:

– Семь, восемь…

У одной из камер Ключник резко затормозил:

– Вроде бы здесь. Заходим!

Ольшанская вслед за ним вошла в казанную камеру. Едва она переступила порог, Поликарп стремительно закрыл за ней дверь. Они оказались в маленькой четырехместной камере: в углу – отгороженная невысоким бортиком параша, посередине – стол. На столе тарелки с недоеденной кашей, из которых торчали ложки. Зинчук, собрав из тарелок ложки, ловко вбил их в щели между дверью и косяком, расклинив полотно. Подергав дверь, он довольно кивнул и улыбнулся:

– Ну вот, Ольга Васильевна, пусть попробуют нас теперь отсюда выковырять! Посиди маненько, пока я соображу…

Ключник зашел за отгородку параши, и присел над узкой удлиненной ванночкой, прикрученной к бетонному полу ржавыми болтами и заменяющей в камере обычный унитаз. Ольшанская подошла поближе и молча наблюдала за действиями Зинчука.

Ключник раскрыл свой саквояж и принялся подбирать гаечный ключ, подходящий к головке болта, удерживающий чугунный толчок. С большим трудом, но ему удалось открутить болты и выдернуть ванночку из «гнезда». Встав на колени, Поликарп наклонился и заглянул в дыру

– Хоть глаз коли! – буркнул Ключник, вынимая из саквояжа фонарик. Вооружившись подсветкой, Каин вновь склонился над дырой, засунув в нее голову.

– Зажимай нос и ныряй! – вынырнув из дыры, произнес Поликарп. – Запашок там, конечно, не цымусный… Но дышать можно!

Схватив Ольшанскую за руки, он помог ей спуститься сквозь образовавшуюся дыру вниз, а после, с трудом, протиснулся в неё сам. Они оказались в небольшом квадратном помещении, со старыми стенами из дикого камня. На стенах – мерзкая слизь, на полу – жидкая грязевая кашица. На одной из стен на высоте около полутора метров виднелас в свете фонарика круглая ржавая металлическая решетка, запертая на висячий замок.

– Где мы? – Ольшанская с интересом вращала головой, слегка морщась от неприятного запаха нечистот.

– В яме для дерьма, – ответил, как есть, Ключник. Это старая кича… Ну-ка, посвети на замочек, – попросил он, передавая фонарик Ольшанской.

Пока Ольга освещала замок, Зинчук, вооружившись отмычкой, пытался его вскрыть, не продолжая отвечать на вопросы следователя:

– Центральной канализации в те времена не было. Все дерьмо сбрасывалось в такие вот ямы. А за решеткой у нас находится труба. Если яма переполнялась, то через эту трубу все сливалось в близлежащую речушку… Уже в наше время смонтировали центральную канализацию, а ямы залили бетоном. А в этой камере она осталась…

Замок щелкнул и открылся. Ключник распахнул решетку – за ней действительно обнаружилась длинная и узкая труба, ведущая куда-то в темноту.

– А, что я говорил? – довольно вскликнул Зинчук, указывая на трубу.

– Откуда вы это знаете, Зинчук? – удивленно спросила Ольшанская.

– Очень уж я старину люблю. – Ключник весело ухмыльнулся.

– Врете вы все, Зинчук! – не поверила Ольшанская.

– А какая разница, откуда? Давай, лучше, Ольга Васильевна – полезай в трубу!

Ольшанская, заглянув внутрь темной кишки, испуганно затрясла головой:

– Я туда не пролезу…

– Вот я – точно не пролезу, – произнес Кючник. – Давай, не кипишуй зазря – время дорого!

– А вдруг там нет выхода? Закрытая решетка? Я вскрывать замки не умею!

– Все будет нормально! Полезай! Как до выхода доберешься – крикни, чтобы я знал, что с тобой все в порядке. Хорошо?

Ольшанская судорожно кивнула:

– А как же вы? Вас же убъют?

– Не-а, я бессмертный! – рассмеялся Зинчук.

– Не смешно! – фыркнула Ольшанская, когда Ключник подхватил её на руки, с силой заталкивая в трубу. Миниатюрная Ольшанская с трудом втиснулась в узкое склизкое отверстие.

– Вот видишь, даже смазка присутствует! Ну, с Богом!

[1] Лакшовка – «успешная проститутка» (воровской жаргон).

[2] Аристократ – вор, пользующийся авторитетом в воровской среде(воровской жаргон).

[3] Подключичные звезды набивают так называемые отрицалы – те, кто не признает никаких тюремных порядков. А вот звезды на коленях означают, что их обладатель никогда не унизится ни перед кем: ни перед сокамерниками, ни перед тюремным начальством или другим представителем закона.

Глава 5

Ольшанская, обдирая локти и колени, ползла по узкой и вонючей трубе, разгребая руками канализационную жижу. Местами, где за годы скопились кучи разнообразного мусора, она застревала, но ей каким-то чудом удавалось проскользнуть и протиснуться в узких местах, оставляя на шершавых стенках трубы кусочки одежды. Временами Ольге совсем нечем было дышать, она задыхалась, временами впадая в настоящую панику. Но, скрипнув зубами, она удерживала себя в руках и ползла, ползла, ползла, содрогаясь от ужаса. Впереди забрезжил какой-то неясный свет, к которому она рванула из последних сил, не обращая внимания на стертую до самого мяса кожу. Она подползла к краю трубы, ухватилась за него руками и подтянула себя к выходу. Судорожно глотнув свежего воздуха, она обессилено распласталась в трубе и крикнула:

– Я доползла, Зинчук!

– Отлично! – произнес Ключник, ожидающий вестей от Ольшанской привалившись к стене и просматривая в мобильнике Ольги телефонную книгу.

Убирав телефон в карман, он вернул на место замок, запирающий решетку и выбрался из фекальной ямы. Вытащив из дверей клинья, он крадучись выглянул в коридор. Из-за поворота до него донеслись голоса. Судя по разговору, к камере приближались двое зэков. Зинчук нырнул обратно в камеру и прислушался.

Едва он исчез, из-за поворота вышли сокамерники Хобота – Зяма и Фунт.

– Как кубатуришь, Фунтяра, – произнес Зяма, – не пролетели мы с тобой, когда за Хобота вписались?

– Очко жим-жим? – подколол корефулю Фунт.

– Зажмурят, если кичу на штурм будут брать, – хмурясь, произнес Зяма.

– Не ссы, Зяма! – успокоил более молодого сокамерника уголовник. – У нас такие терпилы в залоге – не полезут, побоятся! Свалим с Хоботом. Тебе сколько еще чалиться?

– Чирик.

– А мне поболе твоего! Вот и решай: выйдешь на волю древним пердуном, или на море с баблом и телками…

Когда зэки поравнялись с камерой, в которой затихарился Ключник, тот резко распахнул тяжелую железную дверь, выбивая напрочь дух из Фунта. Зяма от неожиданности «тормознул» и Зинчук, выскочивший в коридор, выключил его мощным ударом в голову. После этого он волоком затянул два неподвижных тела в камеру и закрыл за собой дверь.

Связав по рукам и ногам неподвижные тела снятой с них же одеждой, Ключник заткнул им рты. Критически оценив результаты своего труда, Зинчук резко хлестанул Зяму по щекам. Зэк вздрогнул и пришел в себя, пока не понимая, что с ним, и где он находится.

Повторив процедуру «воскрешения» со связанным Фунтом, Зинчук вынул из кармана заточку и показал её Фунту:

– Вякнешь не по делу – кончу! Ферштейн?

Фунт кивнул, и Зинчук вытащил кляп из его рта:

– Ты на кого наехал, фраер…

Ключник расстроено покачал головой и вновь заткнул Фунту рот.

– Значит, не понял. – Невозмутимо и аккуратно, чтобы не забрызгаться кровью, Зинчук ловко перерезал горло Фунту. Фунт захрипел, забулькал и забился в судорогах, задевая трясущимися ногами Зяму, с ужасом в глазах наблюдающего за мучительной смертью подельника.

– Ты-то хоть понял, как надо себя вести, сердешный? – ласково поинтересовался Ключник, поигрывая перед лицом перепуганного до желудочных колик зэка окровавленным ножом

Зяма поспешно и судорожно кивнул и Зинчук вытащил кляп из его рта.

– Только не убивай! – взмолился заключенный.

– Т-с-с! – прошипел Ключник, прикладывая окровавленный нож к губам Зямы. – Расскажи-ка, милок, че за странные замуты нынче на киче мутятся?

***

Дрот с печальным выражением лица восседал «своем месте» в кабинете, в ожидании каких-нибудь (но лучше хороших) вестей из следственного изолятора. Издергавшись от переживаний, он выдвинул ящик стола и достал из него початую бутылку коньяка и граненый стакан. Откупорив бутыль, он уже было налил спиртного в стакан, как в дверь постучали. Дрот судорожно спрятал бутылку и смел «набор туриста» обратно в ящик стола.

– Да! – раздраженно рыкнул полковник.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Ольшанская, перемазанная в грязи, со спутанными волосами, ободранными руками и расцарапанным лицом.

Ольга… Ты? – Дрот подскочил со своего места и бросился к Ольшанской. – Живая… Как? Там ведь еще… Никто… – сбивчиво тараторил он.

Схватив Ольшанскую в охапку, полковник потащил её к столу и усадил в кресло. Выхватив из ящика стола бутылку и стакан, Дрот наполнил его больше, чем наполовину и с силой влил коньяк в Ольшанскую. Глотнув из стакана обжигающей жидкости, Ольшанская закашлялась. Но, собравшись силами, допила спиртное, залихватски занюхав рукавом. Запах канализации, которым пропиталась Ольга до самого мозга костей, мгновенно забил запах дорого коньяка.

Дрот, тем временем, снял трубку с телефонного аппарата:

Самойленко! Срочно сообщи ФСБешникам: есть информация по СИЗО! Ольга нашлась… Живая!

Дрот бросил трубку и уселся в кресло в кресло рядом с Ольшанской. Взял бутылку, начислил себе по «самый поясок» коньяка и залпом всадил его до дна.

– Черт! Я… Прости… – даже не поморщившись после выпивки, виновато пролепетал полковник.

– Понимаю… – кивнула Ольга, только-только начиная понимать, всю серьезность случившейся ситуации.

Как тебе удалось выбраться? – поинтересовался Дрот, когда Ольга немного пришла в себя.

– Зинчук – он меня вывел.

– Ключник? – Не поверил полковник. – А где он сам?

– Он остался в СИЗО. Меня через старую трубу для дерьма, можно сказать, выпихнул.

Телефон на столе Дрота истошно задребезжал, заставив Ольшанскую вздрогнуть от неожиданности. Дрот снял трубку:

–Слушаю. Кого? Ольшанскую?

Дрот протянул трубку Ольге.

– Зинчук? Вы? – удивленно произнесла она. – Ах, мой телефон у вас. Да-да, я поняла. Спасибо!

Ольшанская положила трубку на место и взглянула на полковника.

– Это кто звонил? Ключник? – спросил он Ольшанскую, хотя сам прекрасно это понял из обрывков разговора.

– Да. У него остался мой сотовый. Зинчук узнал, с какой целью взяты заложники. Хобот хочет вытащить из СИЗО некоего Фаруха…

Дрот перескочил на свое место и запустил программу с поиском уголовных дел. На мониторе высветилась страничка с делом, заведенным на уголовника Фаруха. Пока они разыскивали дело в кабинет потихоньку вошел полковник ФСБ Толстобоков. Увлеченные поисками Дрот и Ольшанская даже не заметили его появления

– Вот, есть: Фарух Гамемельдиев… – воскликнул Дрот, но сбился, оторвав глаза от экрана, поскольку заметил в кабинете незваного гостя.

Но гость ничуть не смутился и продолжил вместо Дрота, только уже по памяти:

– …глава террористической организации «Зеленое знамя». В прошлом – один из полевых командиров Басаева. В нашем ведомстве считают, что на его счетах зависла большая сумма за сорванную террористическую операцию, а также сконцентрировались серьезные средства за поставку большой партии оружия. И самое главное – он знает о «партнерах» террористов в нашем правительстве!

***

Окна в кабинете начальника тюрьмы были занавешены темными плотными «шторами» из старых одеял – страховка от снайперов. За столом, развалившись кто во что горазд, сидели самые авторитетные заключенные следственного изолятора, из которых особо выделялись обилием татуировок Хряк и Гвоздь. Во главе, на хозяйском месте, забросив ноги на стол, восседал Хобот. Рядом, по правую руку расположится горбоносый террорист Фарух. Не всем ворам нравилось такое соседство, но ничего предъявить Хоботу они не могли – статус не позволял – коронованных среди них больше не было. Вдоль стены, по-старчески шаркая ногами, слоняется Старый – беззубый и немощный заключенный – некогда бывший очень уважаемым вором, но ввиду преклонного возраста растерявший былой авторитет. На стульях вдоль стены вольготно развалился Бацилла.

Входная дверь, легко скрипнув открылась и в кабинет тюремного начальства вошел Ключник:

– Привет честной компании!

– Надо же – сам пришел! – изумленно произнес Хряк.

– Это шо за явление, Хряк? – «сквозь губу» поинтересовался Хобот.

– Знакомься, братва – Ключник! – «просветил» честную компанию Хряк.

Хобот сбросил ноги со стола и наклонился вперед:

– Ну, садись, раз пришел.

Ключник присел на стул как раз напротив Хряка, не обратив внимания на странно активизирующегося за его спиной Бациллу.

– Имеешь, что сказать людям? – с видом этакого третейского судьи спросил местный пахан.

– Да вот с приятелем не сошлись во мнениях… – указав на Хряка, мирно произнес Зинчук.

– Ну, так давай, а мы рассудим! – продолжал «издеваться» Хобот, прекрасно зная, что сила на его стороне.

Хряка и Ключника разделял лишь стол. Смотрящий резко наклонился вперед и плюнул Зинчуку в лицо. Острое лезвие бритвы, которое во время разговора Хряк прятал во рту, вонзилось Ключнику в левый глаз. Он непроизвольно вскрикнул от боли и прижал руки к лицу: вязкая густая кровь прочертила на его запястьях темные дорожки и, просочившись сквозь плотно сжатые пальцы, закапала полновесными каплями на грубую поверхность стола.

Пока Ключник корчился от боли, со стульев подскочил Бацилла и подло вогнал в его незащищенную спину заточку. Зинчук вздрогнул, а затем рухнул на стол. Его голова, гулко стукнув о столешницу, развернулась боком, открывая взору присутствующих криминальных авторитетов окровавленную глазницу.

– Лихо ты его повенчал, Хряк! – с нотками зависти в голосе, произнес Хобот. – Я и не знал, что ты такой виртуоз!

Хобот, а видел, как я сработал?! А?! – дающим «петуха» голосом от нахлынувшего возбуждения, пролепетал Бацилла, демонстрируя всем трясущиеся руки. – вот этими самыми руками гниду работал…

Заткни фонтан, Бацилла! – презрительно процедил законник. – Убери эту падаль…

– Сейчас сделаем все в лучшем виде, пахан! – Бацилла мелко закивал и потянул все еще дрожащими руками заточку, торчащую из спины Ключника. Выдернув окровавленное лезвие, он откинул неподвижное тело Зинчука на спинку стула и деловито принялся стягивать с него модную спортивную мастерку.

– Э-э-э… – удивился даже Хобот, не говоря об остальной братве. – Ты чего это делаешь, братская чувырла? Крысятничаешь?

– А чего добру пропадать? – Не постеснялся Бацилла, продолжая стягивать мастерку с мертвого тела. – Клифт[1] канолевый совсем! И кровью почти не запачкался…

– Ладно, – махнул рукой Хобот, – ему уже без надобности.

Бацилла, наконец-то, стянул мастерку, оставив труп Ключника с «голым торсом». Раздался сиплый кашель – шаркая по полу ногами, к трупу подошел Старый. Презрительно посмотрев на Хобота, он, брызжа слюной из беззубого рта, ткнул кривым пальцем с желтым обломанным ногтем в остывающее тело:

– Ну, чё? Сявки мелкокалиберные! Ужо и фраера нормально опустить не можете?

Хобот «отмахнулся» от престарелого зэка, словно от назойливой мухи:

Дед, сгинь – твой паровоз давно отстукал…

Бацилла неожиданно истерично взвизгнул, словно перепуганная мышью баба, и отпрыгнул от трупа:

– Мля! Бугор, че за фуфло!

Бацилла указывал рукой на обнаженную спину мертвого Ключника, на которой стремительно проступали неясные очертания многочисленных татуировок. Через секунду взорам изумленных зэков «открылась» искусно наколотая церковь со непомерным количеством куполов[2] и «проявились» старые уродливые шрамы от ударов плетью.

Хряк даже с места привстал и изумленно присвистнул:

– Вот это фрак с орденами[3]!

Старый, что ошивался возле тела, наклонился, пытаясь разглядеть подслеповатыми глазами татуировку церкви.

– Это ты его Пряником обзывал, Хряк? – каркнул скрипучим голосом старик.

Хряк кивнул, не понимая куда клонит этот древний маразматик.

– Не думал, что еще свидимся… – наклонившись к самому лицу мертвеца, произнес дед.

– Че ты там бубнишь, Старый? – Не расслышал последних слов старика Хобот.

– Я базарю, шо уже видел эти ордена и регалки[4]! – повысил голос Старый, елозя узловатым пальцем по голой спине Ключника. – А вот эти кумпола я колол. Примлаг… в семидесятых.

– Ты чего, Старый, крышу совсем унесло? – Брови Хобота потихоньку поползли вверх.

– Сам знаешь, Хобот, я колыцик[5] на зоне не последний, – вполне себе вменяемо произнес старик. – Свою регалку с чужой даже сослепу не попутаю, отвечаю! А вот эти буковки под лопаткой видишь?

Старый вновь ткнул пальцем в спину мертвеца, демонстрируя Хряку многочисленные татуировки и ожоги, выполненные аббревиатурами «СБ», «СК» и «Б» под правой лопаткой, тянущиеся едва ли не до самой поясницы.

– Ну? Вижу, – кивнул авторитет.

– Гну! – передразнил его старик, совсем потеряв страх. – Это – настоящие каторжанские клейма! Царские! Я их хорошо по малолетству выучил, тогда еще встречались такие сидельцы: «СК» –ссыльнокаторжный, «СБ» – ссыльнобеглый, «Б» – бродяга, Иван родства не помнящий. Вот гляди… – Старый без отвращения поднял запачканную в крови правую руку трупа и вывернул её запястьем наружу. На руке Ключника, ниже локтя, татуировки аббревиатур дублировались – те же многочисленные «СБ», «СК» и «Б». – Ну вот, все как положено! Кто из вас, – он оторвался от тела и пробежался выцветшими от старости глазами по лицам присутствующих авторитетов, – сопляков, знает, как при царе босоту клеймили?

Ни один из зэков не подал голоса, все напряженно молчали, не зная, что последует за тирадой Старого.

– То-то! – разошелся дедок. – А вот еще посмотрите… – Старый взял Зинчука за волосы и оторвал его окровавленную голову от стола.

Бацилла испуганно ахнул, а Хряк, сидевший рядом, едва сдерживает возглас изумления – у Ключника напрочь отсутствовали обе ноздри – вырезаны до самой кости. Лоб трупа украшало большой игольчатый оттиск-клеймо – большая буква «В», а на щеках – «О» и «Р».

Бацилла суетливо присел от страха:

– Братва, как это, а? Где-ноздри-то? Только же на месте все было?

А Старый, тем временем, продолжал потрясать клейменой головой Ключника с вырванными ноздрями:

– Ну, чем не корона воровская? Ты, Хряк, вечного вора – Ваньку Каина, зажмурил! – Старый аккуратно положил голову Каина обратно на стол и покровительственно хлопнул Хряка по плечу, по-старчески шамкая губами. – Да ты не кипишуй – он бессмертный. Его уже столько раз мочили – и не сосчитать.

Пока Хряк и сотоварищи удивленно хлопали глазами, Бацилла вновь заверещал тонким, давшим петуха голосом:

– А-а-а!

– Ты задрал уже… – чертыхнулся Хобот, но тут же умолк, не договорив.

Бацилла испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа: края раны от заточки стремительно затягивались. Буквально на глазах рана превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез без следа. Старый довольно фыркнул:

– Думал – дед фуфло толкает?

Мертвый Ключник вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, он неожиданно резко поднялся со стола. Бацилла ойкнул, наткнувшись спиной на шершавую стену, и, скуля, словно побитая собака, сполз по стене на пол. Зинчук облегченно вздохнул и крутанул головой. Шейные позвонки громко хрустнули.

– С-сука! Как же больно всякий раз воскресать… – глухо произнёс бывший мертвец, оглядываясь по сторонам. Его единственный глаз недобро сверкнул.

Задержавшись на улыбающейся физиономии Старого, Каин, изобразив на залитом кровью лице некое подобие улыбки, больше похожей на оскал, тепло произнес:

– Гребаный Котёл, как же ты постарел!

Старый пораженно охнул, его немощные ноги дрогнули, и он осел на стул за спиной Зинчука.

– Так ты меня не забыл, пахан?

Каин утвердительно кивнул и подмигнул Старому уцелевшим глазом:

– После ностальгию обкашляем.

Каин развернулся к Хряку: Хряк старался изо всех сил выглядеть невозмутимым. Однако его взгляд бегал, он опускал глаза, стоило только его взгляду мельком остановиться на клейменой и залитой кровью физиономии вечного вора с вырванными ноздрями. Выбитый глаз Каина зиял окровавленным сгустком, и Хряк задницей чувствовал, что за этот глаз ему придется ответить сполна.

Каин молчал, и никто из матерых уголовников не решался заговорить с ним первым. В сгустившейся тишине слышно было лишь негромкое бормотание Бациллы, не перестающего осенять себя крестным знамением:

– Господи, сохрани мя от происков злыя нечистыя…

Чтобы не смотреть в единственный глаз ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Каина. На груди был изображен раскинувший крылья, с саблями вместо перьев, орлан с железным клювом. Над головой орлана – большая корона. Орлан «сидел» на уродливом ожоге круглой формы, похожий на большое тавро, каким клеймят лошадей и быков. Красные рубцы складывались в три свастики, правосторонняя, большего размера в центре, и две левосторонних, поменьше, по краям, «по ободку» – переплетения каких-то иероглифов и ряд непонятных символов и знаков. Помимо этого, тело вечного вора изобиловало знаками высшей воровской иерархии: от подключичных звезд, до наколотых перстней на пальцах рук.

– Молодец, Хряк, не обделался! – наконец произнес воскресший мертвец.

Хряк судорожно сглотнул – началось!

– Фрак с орденами хорошо рассмотрел[6]? – спросил Каин. – Если нет, окуляры протри – у тебя их пока что два!

– Я ж не в курсах был! Скажи, Хобот? – Хряк обернулся за помощью к Хоботу.

Но Хобот молчал, видимо, раздумывая, что предпринять.

– Ну, чё, сявки, все уверовали в вечного вора? – с торжеством в голосе, произнес Старый.

Каин покровительственно потрепал Хряка по щеке:

– А плевок у тебя знатный, Хряк! Считай, что Пряника и глаз я тебе простил…

Неожиданно с места вскочил молчавший все это время Фарух:

– Заткнет, наконец, кто-нибудь этого клоуна!

Хобот тоже подскочил со своего места:

– На перо его…

Каин резко взмахнул рукой: Хобот и Фарух кулями осели на свои места – в горле каждого из них торчало по острой заточке. Каин обвел тяжелым взглядом присутствующих в кабинете зэков:

– Еще предъявы имеются?

Зловещую тишину разбавляли лишь сучащие ногами и отходящие к праотцам Хобот и Фарух. – Тогда, босота, слухай меня внимательно: заложников освободить и по камерам!

Зэков из кабинета выдуло, словно холодным ветром. Каин подошел к креслу начальника тюрьмы, спихнул него ногой труп Хобота, уселся на освободившееся место и повернулся к Старому, даже не и думавшему уходить.

– Как ваще, Каин? – поинтересовался старик.

– Не хуже, чем последние лет триста…

***

В кабинете полковника Дрота профессор Подорожников, пребывая в легком помешательстве, вне себя от счастья крепко обнимал и полковника, и Ольшанскую, и даже вечно хмурого Самойленко. А на столе перед ними лежала груда похищенного с выставки барахла.

– Я до сих пор не могу прийти в себя! – сбивчиво тараторил Подорожников. – Так не бывает! Чтобы… все… все, до последней монетки… – Травников вновь схватил полковника за руку и энергично затряс. Вы спасли не только меня, вы спасли всю Российскую науку! Наша полиция – самая лучшая полиция в мире! Ура!

– Вениамин Тимофеевич, мне, конечно, лестно… – не стал скрывать Дрот. – Но благодарить нужно вашего протеже – Ключника…

***

Ольшанская ожидала появления Каина на том же месте в комнате для допросов. Входная дверь открылась, вошел Каин в сопровождении надзирателя. Выглядел он опять абсолютно нормально, словно, ничего и не было: каторжанские клейма исчезли, ноздри отросли, татуировки стали незаметны. Надзиратель ушел и закрыл за собой дверь. Завидев Ольшанскую, Каин добродушно и радостно улыбнулся и присел напротив.

– Ну вот, Ольга Васильевна, а вы не верили. В жизни всегда найдется место маленькому чуду.

– Маленькому? – воскликнула, не поверив ушам, Ольшанская. – Да вы сделали невозможное! Как вам это удалось, Зинчук? Как вы сумели освободить заложников и уговорить бунтарей разойтись по камерам?

– Ну… Я все-таки вор! Коронованный! И мое слово на киче – закон!

– А как же Хобот?

– А Хобот ссучился – продался за лавэ террористам. Так что правда, пусть даже и арестантская, была на моей стороне. А ведь у кого правда – тот и сильней!

– Зинчук… Поликарп… – Горло Ольшанской сдавило неожиданным спазмом.

– Зовите меня Ключником, Ольга Васильевна. Я привык. И лучше на «ты».

– Тогда и вы… ты меня – Ольгой, тоже на «ты»…

– Заметано!

– Я не буду тебе обещать, Ключник… Хотя уже и пообещала… Я постараюсь вытащить тебя из тюрьмы!

– А орден «за спасение особо важных шишек»?

Ольшанская непонимающе посмотрела на Каина, а затем фыркнула и рассмеялась.

– Ах, ну да: зачем мне орден? Я согласен на медаль! А если серьезно, ты заходи почаще… Ольга Ольшанская…

Ольшанская поднялась со стула и обошла стол. Остановившись возле Каина, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

[1]Клифт – верхняя одежда (тюремн. жаргон).

[2]Каждый наколотый купол церкви – судимость.

[3]Фрак с орденами – традиционный набор татуировок арестанта, «официальный» мундир, покрытый регалиями, орденами, знаками чинов отличий (тюремн. жаргон).

[4]Портак, портачка, регалка, наколка, орден – татуировка (тюремн. жаргон).

[5]Колыцик, кольщик – человек имеющий большой опыт чтения и изготовления татуировок. Имеют большой вес в блатной иерархии (тюремн. жаргон).

[6]Воровские татуировки, нанесенные на теле коронованного вора в законе, можно рассматривать как некое сообщение, конституирующее социум. Сам вор в законе является в каком-то смысле лишь исполнителем установлений, зафиксированных воровскими наколками. Власть татуировок абсолютна, потому что за этим исполнением следит весь воровской мир. Фальшивые татуировки в этом мире невозможны, за них полагается смертная казнь. Социализация вора, его восхождение по служебной воровской лестнице происходит при безусловном выполнении абсолютно всех символических "приказов", содержащихся в тату. То есть в центре воровского мира – не президент, не отец, а свод воровских законов.

Глава 6

В бывшей «фильдеперсовой» камере Хобота нынче обитали новые сидельцы: Каин, Старый, Хряк и молодой парень-журналист, с приклеившимся к нему на киче погонялом Жорка-писатель, попавший в СИЗО «по подставе» – как любитель совать свой нос в чужие дела.

Кому-кому, а больше всего от подобной рокировки повезло Старому, который сидел за богатым столом, засыпанным развалом из дорогих деликатесов: нарезки из красной рыбы, копченые колбасы и заграничные сыры, креветки и омары, морепродукты, овощи-фрукты, пакеты с натуральными соками и прочие съедобные ништяки, которые он с удовольствием поедал. Старика даже не смущало практически полное отсутствие зубов – то, что он не мог разжевать беззубыми деснами, он попросту рассасывал, блаженно закрыв глаза.

Каин, развалившийся на нижней шконке рядом с дедом, со смехом наблюдал за его ухищрениями втолкнуть в себя столько еды, сколько он, наверное, весил сам.

– Слушай, Котел, а давай мы тебе вставные клыки закажем? – предложил он своему старому корешу. – Будешь, как молодой! Есть у меня на примете лепила-зубник.

– А давай! – махнув рукой, согласился старик. – Не думал я, что в конце жизни мне такой фарт подвалит! Хоть отожруся перед смертью! – Старый, размечтавшись, о сытой жизни, неожиданно подавился кусочком жесткой копченой колбасы и истошно закашлялся.

Каин, заржав в голос, участливо похлопал давнего приятеля ладонью по спине:

– Не части, зараза! Никто у тя хавчик не отымет! Если будет нужно – еще закажем! Если зочешь – из лучшей городской тошниловки притараканят! Так что жри осторожно, а то таким макаром, ты и до новых челюстей не дотянешь!

Хряк, тоже валяющийся на противоположной нижней шконке с закрытыми глазами, приоткрыл один глаз и бросил незаметный беглый взгляд на вечного вора. А над ним, на втором ярусе, что-то безумно быстро строчил в блокноте Жорка-писатель.

Старый откашлялся и довольно просипел:

– Барно с тобой корешиться, Каин! Козырный ты…

И Старый вновь принялся поглощать деликатесы, хотя его ппузо и раздулось, словно он находился на девятом месяце беременности. Каин изумленно покачал головой: И куда в него столько лезет? Но приставать к деду не стал – пусть жрет, сколько хочет. Вместо этого он толкнул вновь закрывшего глаза и отвернувшегося к стенке Хряка.

Хряк слегка вздрогнул, открыл глаза и настороженно посмотрел на бессмертного вора.

– Хряка, а ты чего не лопаешь? – поинтересовался Каин с подвохом. – Все щимишься по углам, как неродной! В себя, что ли, до сих пор не пришел?

Хряк молчал, стараясь не встречаться взглядом с неуязвимым паханом.

– Менжуется он, бугор, – пояснил, чавкая, Старый. – Ты-то человек са-а-а-всем не простой!

– Да обожрался я уже дармовым хавчиком, – попытался отмазаться Хряк, – с непривычки пузо крутит.

– Не свисти, босота, – вывел его на «чистую воду» старик, – маялся бы пузом – с параши б не слезал!

– Он прав? – спросил сокамерника Каин.

– У меня твоя рожа клейменая с вырванными ноздрями до сих пор перед глазами стоит! – прорвало смотрящего.

– Не мандражируй, арестант, – успокоил его Каин, – я ж прилюдно сообчил почтенному обчеству, что ты прощен. Ты ж волю сходки исполнял – все по закону, который, кстати, я выдумал… Или, как сейчас это модно трепать – разработал и внедрил.

Старый сипло засмеялся, брызжа по сторонам слюной и крошками:

– Законотворец ты, выходит, Каин!

– А то! Мой закон совдепию пережил, хотя и устарел слегка. Надо будет поправки внести…

Жорка заинтересованно отложил блокнот в сторону и свесился с кровати:

– А расскажи, как оно тогда было, Каин?

Каин прищурил один глаз:

– А ты что же, за мной записывать будешь, писатель? Был у меня один такой в Рогервике, на каторге, тоже все писал… А потом книжонками о моих тогдашних похождениях всю Рассею-матушку завалил!

– Так интересно же! Бессмертный вор! Никогда б не поверил, если бы своими глазами не видел!

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – продекламировал Зинчук.

– Шекспир? – удивленно вскинулся Жорка. Так ты и его знал?

– Нет, пацан, я не такой древний. О чем базарить будем, писатель, чтобы скуку разогнать?

– Про закон давай, воровской! – предложил журналист.

Хряк тоже поднялся с кровати и присел к столу:

– Про Закон и я бы послушал…

– Уговорили, красноречивые! – усмехнулся Каин. – Давай, Хряк, завари чифиря, да покрепче, а я расскажу. Только с чего начать? Хм… Кто такие жиганы знаете?

Жорка мотнул головой:

– Слышать – слышал, а вот, чтобы наверочку…

– А ты, Хряк? – Прищурился Каин.

– Ну, навроде, как, тоже воры, – пожал плечами Хряк. – Только такие… – он пощелкал в воздухе пальцами, – с форсом!

– Эх, вы, неучи! – вздохнул вечный вор. – И для кого я только старался? Тута четкое понятие нужно: жиганами еще на царской каторге называли проигравшихся в пух игроков, босяков, оставшихся без гроша за душой. Позже это погонялово приклеилось просто за «горячими» бродягами. Жиганы – высшая каста, и этого у них не отнять. Не каждый бродяга мог называться жиганом, это нужно было заслужить. Но… – Каин сделал многозначительную паузу. – …жиганы и уркаганы – единое целое! Уркаган мог быть жиганом, и наоборот! А вот после революции начался бардак, наши братки, из тех, кто поумнее, смылись за рубеж с отступающими беляками. В основном отвалила высшая воровская масть: марвихеры, медвежатники, фармазонщики…

– А ты? Остался? – Хряк потихоньку начал оживать, подключаясь к разговору.

– А я как-то набегался в свое время по заграницам, да и интересно было: чего у красных получится? Но свято место пусто не бывает – в преступники полез разный сброд: от мелких разорившихся лавочников, до отставных царских офицеров, не пожелавших покинуть державу. Вот в основном из офицерья, имеющего боевой опыт, прошедших первую мировую и гражданскую, возникла каста новых жиганов…

– А почему опять жиганов? – не понял Жорка.

– Грабили они по-жигански, в борзую, с фарсом… Им нечего было терять. Работали красиво и жестоко! Прижали они на воле старорежимных авторитетов, сидельцев со стажем, урок… Житья ворам на воле не стало и мне досталось, хоть я и бессмертный! Вор, он ведь по натуре – одиночка. Пришлось немного суетнуться, чтобы воров объединить в один кулак. Ведь на кичах и в те времена – вор, как был в авторитете, так и оставался! А жиган рано или поздно, а все равно за колючку попадал – вот отсюда пошло первое правило нашего закона: держишь зону – держишь волю!

***

В кабинете начальника полиции вновь находился профессор Подорожников, теперь, в отличие от предыдущего раза, приглашённый Дротом.

На негромкий стук во входную дверь Константин Михайлович отреагировал привычным «Да!»

Дверь открылась и в кабинет вошла Ольшанская:

– Вызывали, товарищ полковник?

– Проходи, Ольшанская, – буркнул Дрот, – не стой – времени в обрез!

Ольшанская подошла к столу и присела на стул напротив Подорожникова.

– Здравствуйте, Вениамин Тимофеевич! – поздоровалась она с профессором.

Подорожников слегка привстал со стула и наклонил голову:

. И вам здравствовать, красавица! Хорошеете, прямо с каждым днем!

– Вы к нам какими судьбами? – улыбнулась старичку Ольга.

– Я пригласил Вениамина Тимофеевича для консультации… – Пришел на помощь профессору полковник.

– Я как увидел эти фото… Эти надписи на трупе… – возбуждённо затараторил Подорожников. – Это просто немыслимо! Это… это историческая сенсация!

– А если подробнее, Вениамин Тимофеевич, – попросила Ольшанская, сразу уловив, о чем идет речь, – для несведущих в истории. На каком языке сделана надпись?

– Ах, да, извините! – опомнился Подорожников. – Надпись – это самое интересное, и самое странное! Она выполнена на древнем диалекте мукри…

На каком, простите, диалекте? – переспросила Ольга.

– Мукри, или мохэ – народ, заселявший в раннем средневековье север Маньчжурии.

– Китай, что ли? – спросил Дрот.

– Не только Китай, – пустился в объяснения профессор. – Это, и современное Приморье, и Корея. Мохэ – предки чжурчженей и бохайцев. Относятся к тунгусо-маньчжурской языковой группе…

– Профессор, – вежливо прервал его полковник, – достаточно для общего, так сказать, развития! Давайте к сути.

Хорошо, – послушно согласился Подорожников. – Продолжим: у тунгусо-маньчжуров есть одна очень древняя легенда…

– Это легенда имеет отношение к нашему делу? – уточнил Дрот, зная, что увлеченный профессор может очень сильно отвлечься от интересующей полицейских темы.

– Непосредственное! – воскликнул Вениамин Тимофеевич. – Так вот, легенда гласит: однажды Злой Дух задумал уничтожить жизнь на земле. Истратив всю свою силу, изготовил он два диска, подобных солнцу, и разместил их на небе. Начался глобальный катаклизм, выражаясь современным языком. Люди взмолились своему святому, защитнику-прародителю Хадо, чтобы тот избавил их от такой напасти. Хадо внял молитвам, и сбил стрелами небесные диски, которые каплями расплавленного металла упали на землю. Инцидент был исчерпан, но Злой Дух не был уничтожен. Поэтому Хадо оставил защиту от Врага – пару амулетов, изготовленных из остатков солнечных дисков, содержащих всю силу Злого Духа. И пока дети Хадо будут хранить эти амулеты в недосягаемости от него, тот не сумеет причинить им вреда.

– И как эта легенда связана с нашим убийством? – не понял полковник.

– Ах, да, – опомнился Подорожников, – изображение, выжженное на теле этого несчастного, повторяет известные описания одного из этих амулетов. Знак в знак, слово в слово! Вот, я захватил с собой…

Профессор залез в портфель, с которым пришел в участок, и достал из него копию древнего манускрипта. Он показал рисунок амулета Дроту и Ольшанской.

– Действительно похож… – согласился полковник, рассмотрев документ.

– То есть, профессор, вы считаете, что это – ритуальное убийство? – спросила Ольшанская.

– Ни в коем разе! – Отрицательно мотнул головой профессор. – Я о таком даже и подумать не могу! Об этой легенде, кроме специалистов-историков, да, может быть, пары-тройки шаманов-удэгейцев, и не помнит никто.

– Что ж, спасибо, Вениамин Тимофеевич! Конечно, к разгадке нас это не приблизило… – произнёс Константин Михайлович.

– Не благодарите! – замахал он руками. – А если вы поймаете этого…

– Не «если», а «когда», профессор! – ненавязчиво поправил старичка Дрот.

– Простите, когда поймаете этого убийцу, – поправился профессор, – мне бы очень хотелось с ним пообщаться по поводу этого клейма… Это очень важно для науки! Очень!

– Я вам обещаю, Вениамин Тимофеевич, когда поймаем, я вам предоставлю такую возможность.

– Спасибо… – поблагодарил Вениамин Тимофеевич. – Да, вот еще что… По поводу лица… Это, конечно, совсем не моя область…

– Мы вас внимательно слушаем, профессор! – произнесла Ольга. – Важна любая информация.

– Так вот, – продолжил Подорожников, – такое клеймение преступников аббревиатурами «В» – на лбу, «О» и «Р» – на щеках, применялось в Российской империи с 1754-го года по 1845-ый. Именно таким способом был заклеймен широко известный «вор-сыщик» Ванька Каин. До этого клеймили, ставя во лбу «ВО», на правой щеке «Р», а на левой «еръ» – твердый знак, а после стали клеймить на лбу букву «К», на правой щеке «А», а на левой «Т» – каторжный.

– Очень интересный экскурс в историю, – натужно улыбнулся Дрот, уставший от исторических экскурсов. – Не знаю, поможет это нам чем-нибудь или нет, но, спасибо, профессор!

***

Ольшанская стремительно ворвалась в кабинет следователей, оторвав от бумажных дел, корпевшего над ними капитана Самойленко.

Чего Михалыч вызывал? – полюбопытствовал капитан.

– Консультанта по иероглифам пригласил…

– И есть эффект? – ехидно прищурился Самойленко.

Ольшанская уселась за свой стол:

Ну… Послушала одну старую нанайскую легенду о конце света…

– Твою ж растак! Нанайскую?

– Ну, не нанайскую, а мухри… мукли… – Она никак не могла вспомнить наименование народности, названной профессором. – Короче, ожог повторяет описание какого-то там чудесного амулета из легенды вплоть до мелочей! Только нам это ничего не дает – об этой легенде практически никто не знает, кроме нескольких спецов!

– Так надо, растак, потрясти этих спецов! – воскликнул капитан.

– Обязательно потрясем, Коля! Дай задание Сидорову… Где он, кстати?

– В архив метнулся: говорит – нашел какую-то зацепочку… – сообщил Самойленко.

– Хорошо, придет, поглядим – чего он нарыл. Что у нас по тому мужику в арке? Есть что-нибудь?

– Есть! – обрадовал её капитан. – Пока ты отсутствовала, пробил улицу по пути его предполагаемого следования на наличие камер наблюдения.

– Нашел?

– Целых три! – похвалился Николай. – Запросил записи, растак! И о – чудо! На одной из них – его лицо крупным планом!

– Козодоеву показывал?

– Да. Он его опознал…

– Если только его показаниям можно верить, – задумчиво произнесла Ольга.

– Других вариантов у нас нет, растак! – развел руками Самойленко.

– Хорошо, нужно его отработать, Коля.

– Уже, Ольга Васильевна!

– Я так долго отсутствовала? – удивилась Ольшанская.

– Это, просто я такой быстрый! – выпятил грудь колесом капитан. – Я, как только запись раздобыл, с нашими «хакерами» связался – они прогнали изображение через систему опознавания лиц…

– Неужели есть результаты? – не поверила Ольга.

– Крекс-пекс-фекс, растак: наш незнакомец, не такой уж и незнакомец! – «лучился» довольный Самойленко. – Патрикеев Борис Яковлевич, 1989 года рождения. Только-только пятерик отмотал, освободился пару месяцев назад по УДО!

– И прописка есть?

– А то! – ответил Николай. – И в участок на отметку он регулярно ходит.

– Коль, ты веришь, что так бывает? – спросила Ольшанская.

– Нет, – согласился с майором Самойленко, – но проверить надо.

– Тогда поехали… – произнесла Ольшанская, поднимаясь с места.

Дверь в кабинет неожиданно резко распахнулась и в него влетел растрепанный младший лейтенант Тимофей Сидоров – высокий и худой, как пожарная каланча, «студент» с какой-то папкой бумаг в руках.

– Вот! Вот! – с ходу заорал Сидоров. – Я нашел! Нашел! Это маньяк! Серийный!

Ольшанская с Самойленко переглянулись с ехидными улыбочками на лицах и синхронно покачали головами.

– Тима! Тима! – попыталась немного утихомирить возбужденного лейтенантика Ольшанская. – Спокойно!

– Не кричи, твою растак! – добавил Самойленко. – Чего там у тебя?

Сидоров, отдуваясь, упал на стул возле стола Ольшанской и с победным видом положил перед ней папку с документами. Самойленко тоже подошел поближе.

– Я решил пробить в архивах, не случалось ли чего подобного… – начал вываливать подробности на старших по званию Сидоров. – Случай-то явно неординарный…

– И как, успех, растак? – подколол подчиненного Самойленко, посмеиваясь в кулак.

Вот! – Сидоров схватил со стола папку и начал ей потрясать перед самым носом капитана. – Это копии документов! Было еще одно точно такое же убийство! Было! Я как чуял! Маньяк это! Ольга Васильевна! Николай! – Он уже не знал, как убедить начальство поверить в его версию.

– Тима, спокойно! – Ольшанская отняла у него папку, положила перед собой и открывает. – Так, что тут у нас? У-у-у, – протянула она, проглядев первые строки, – почти двадцать лет назад.

– Ну, было же! – Сидоров решил твердо добиваться, чтобы коллеги приняли его доказательства.

– Ладно, сыщик, – произнесла Ольшанская, – отработаем на выезде первую версию, а когда вернемся, обязательно посмотрим, чего ты там накопал.

– Спасибо, Ольга Васильевна! – расцвел Сидоров, добившийся-таки своего.

Глава 7

Под заваренный чифирек разговор потек легко и непринужденно. Зэки расслабились, передавая кружку с ароматным вяжущим напитком, разгоняющим застоявшуюся кровь по венам и заставляющим сердце биться сильнее, из рук в руки.

С верхней шконки спрыгнул Жорка, и тоже присел к столу, положив пред собой блокнот:

– А скажи, пахан…

Хряк закашлялся, подавившись чифирем. Старый весело заржал, а Каин добродушно улыбнулся.

– Осваивает малец феню втихаря, – прокаркал Старый.

– Вот что я тебе скажу, Жорка, – с серьезным выражением на лице произнес вечный каторжник, – не привыкай! Нары – не лучшее место для таких, как ты. Это нам уже поздно меняться, а у тебя еще вся жизнь впереди.

– Да я понимаю… – понятливо кивнул Жорка.

– Я уже пустил по своим юристам прогон, чтобы про тебя поспрошали, да посуетились, – сообщил Каин. – Да, действительно, подставили тебя, как лошка позорного! Но не меньжуйся – скоро на волю выйдешь, пацан.

– Серьезно? – не поверил своему счастью паренек.

– Ты чё, малец, после всего случившегося, пахану не веришь? – удивился Старый.

– Я… да… спасибо[1]… Ой! От души!

– Зачастил. Хватит уже! – остановил поток благодарностей Каин. – Чего спросить-то хотел?

– А, да: а ты действительно тот самый Ванька Каин? – бухнул Жорка, и уставился во все глаза на вечного вора.

– Тот самый, – Жорка, кивнул Каин, – тот самый… Да, Хряк, – Каин неожиданно повернулся к своему сокамернику, вспомнив кое-что. – Как бы мне насчет Антиквара справочки навести? Я ведь думал, что он загнулся, падла! Ан, нет – живехонек!