Кровавые легенды. Русь бесплатное чтение

Глава первая

– Ну и глазищи!

По интонации было не разобрать – возмущение это или восхищение, поэтому Надя на всякий случай не отреагировала, а повторила:

– Мне пропуск, пожалуйста. На имя Надежды Ромашкиной.

Развернутый паспорт прижала к пыльному стеклу, где с обратной стороны болталась бумажка с надписью «Дежурное помещение». Бумажку в прямом смысле болтало сквозняком от кондиционера, потому что она была приклеена на тонкий лоскуток скотча.

В «дежурном помещении», похожем на каморку, где-то за шкафами, тумбочкой с чайником и микроволновкой, подальше от окошка с решеткой стояла невысокая сутулая женщина в форме и курила, пуская дым в приоткрытую форточку. Она-то и воскликнула «Глазищи!» хриплым голосом, едва заметила вошедшую Надю.

– Нет, ну надо же, какая красота. – Женщина утопила бычок в пепельнице, вернулась к дежурному столику, лакированному, но покрытому густой сетью царапин, будто по нему постоянно водили ногтями от досады или злости. Женщина прищурилась, разглядывая разворот Надиного паспорта, потом раскрыла домовую книгу. – Ты осторожнее у нас тут. Речной царь увидит и к себе утащит. Такую красотку хоть сейчас в подводное царство.

– Что, простите?

– Ну, сказка такая, не слышала? – хмыкнула женщина, переписывая в журнал данные Надиного паспорта. – Речной царь живет на дне Волги, иногда вылезает на берег и забирает красивых девушек к себе. У тебя глазищи такие, я бы на его месте не удержалась. Как будто дочь его, ей-богу. Я таких зеленых никогда не видала.

– А зачем крадет? – поинтересовалась Надя. Она с рождения жила в Ярославле, считай – тоже на Волге, и ни разу не слышала подобную сказку. – У него гарем там или что?

– Ага, гарем. Или еще что. Это же сказка, она нелогичная… Так, барышня, вижу, пропуск постоянный. Работать к нам?

– Да, личный помощник Ранникова Семена Алексеевича.

Женщина подняла взгляд, вопросительно изогнув тонкую левую бровь.

– Сам он справляться не может? Личные помощники нужны, что ли? Не успел приехать, уже начинает как все. В туалет без помощников не могет? – спросила она и мгновенно рассмеялась, будто это была свежая и искрометная шутка – а главное, никогда никем не рассказанная.

Смех вышел заразительный, звонкий, с хрипотцой, и Надя не удержалась, рассмеялась тоже.

Все здесь было знакомо. Администрация города Бореево выглядела точь-в-точь как администрация Ярославля и, наверное, как десятки типовых администраций по всей стране, построенных в семидесятых или еще раньше и исправно выполняющих свою функцию. Функция заключалась в том, чтобы спрятать под серым бетоном, под этими прямыми линиями и суровым советским модернизмом путаницу узких коридоров и мелких кабинетов, внутри которых трудились безликие и неизвестные большинству граждан чиновники разного звена. Администрации в разрезе – если бы их можно было разрезать и поместить под стекло, словно модные муравейники, которыми сейчас увлекалась молодежь, – никто бы никогда не отличил одну от другой, а многие бы сразу же запутались на этажах, пытаясь определить, где тут санузлы, где кабинеты, где залы заседаний и совещательные комнаты.

Надю даже не особо удивила дежурная за стеклом. В Ярославле была почти такая же, клонированная, тоже чуток сгорбленная, с наклоненной влево головой, с одним глазом шире другого, с этим вот седоватым пушком над губой, частым кашлем от курения и с желтоватыми краями ногтей, которые не выбелить никаким маникюром.

Пока смеялись, кто-то вышел в коридор, скрипнув тяжелой дубовой дверью. Прошел мимо, исчез за двойными дверьми на улицу. Потом кто-то вошел, тоже скрипнул и вдобавок пикнул пропуском. Потом Надя перестала смеяться и убрала паспорт в сумочку.

– Ох, такие глазищи – и помощница. Тебе надо королевой быть, а не прислугой бегать. – Женщина просунула в полукруглую щель под окошком пластиковый одноразовый пропуск. – Постоянный будет завтра, а сегодня с этим побегай, родная. Знаешь, куда идти?

– Да, спасибо.

Речь у женщины тоже была клонированная, как у сотен вахтеров, которых Надя когда-либо встречала.

Впрочем, в этом как раз не было ничего плохого. Если по приезде в Бореево Надя переживала – то есть еще утром, выйдя из автобуса на автовокзале и щурясь от яркого летнего солнца, крутила в голове идиотские и нервные мысли: «Зачем поперлась за ним?» и «Что это тебе даст?», а также «Ну идиотина форменная», – то сейчас волнения поутихли. Вроде как когда переезжаешь в новый город, но снимаешь квартиру, очень похожую на предыдущую, а еще люди на новой работе те же самые, кулер на прежнем месте, в туалете такой же запах, а кофе по вкусу мало отличается от прежнего. Так и здесь. В Союзе знали толк в сетевом маркетинге, однозначно. Чтобы эффект узнавания срабатывал хоть в столице, хоть в мелком гадюшнике на краю земли.

Она прошла через турникет, скрипнула дверью и оказалась на первом этаже администрации. Пустой коридор с ковром и безликими дверями кабинетов успокаивал Надю лучше валерьянки и пустырника. А еще: где-то стучали по клавиатуре, кто-то разговаривал по телефону, откуда-то доносился невнятный бубнеж на три голоса, открывались и закрывались окна, свистел сквозняк. И запах… узнаваемый запах выжженного десятками беспрерывно работающих кондиционеров воздуха. Такой бывает только в государственных учреждениях. Запах с легкими нотками пыли, бумаги и человеческого пота. Люди, вынужденные и зимой и летом ходить в строгих костюмах, потели нещадно, а потому гоняли кондей, а потому воздух высушивал и выжигал, а потому люди потели еще больше. Запах Наде не нравился, а вернее, она к нему привыкла и не всегда замечала, но вот сейчас заметила и подумала, что он тоже клонированный, как все вокруг.

Хорошо хоть Ранников Семен один на свете.

Его кабинет был почти в конце коридора, слева от окна, без номера или каких-то табличек, с несколькими отчетливыми отпечатками пальцев на коричневой двери. Надя коротко постучалась, по привычке, вошла.

Ранников подхватил ее на пороге, будто поджидал, сжал в объятиях, захлопнул дверь, протащил через кабинет – в два шага – и усадил в мягкое кожаное кресло напротив стола. Большим носом ткнулся ей в ухо, а губами бегло коснулся скулы, потом шеи, потом уже и губ, но быстро отстранился, покашливая, косясь на окно без штор, сквозь которое лился пыльный свет. Там еще была парковка, ходили люди, которые могли запросто увидеть, что происходит в кабинете.

Типичный Ранников Семен, подумала Надя. Сорок лет, ума нет. Взрослый, умный, серьезный. Два метра ростом, широкий в плечах – Надя в его объятиях всегда ощущала себя куклой, – коротко стриженный и с первого взгляда похожий на бандита из фильмов про девяностые. Но это с первого, а если задержать взгляд на его красивом вытянутом лице, поймать взгляд голубых глаз, то сразу становится понятно, что никакой Ранников не бандит, а просто богатырь от роду, в отца, а по характеру совсем другой: мягкий, податливый ребенок, застрявший во взрослом теле. Уж она-то хорошо знала. Серьезные решения он принимать точно не мог.

– Соскучился, Надьк, – сказал Ранников, нависнув над ней, запустив руки в карманы брюк. Белая рубашка вылезла наполовину из-за ремня.

– И я соскучилась, – сказала Надя и, поднявшись, привычными движениями, как ухаживают матери за детьми, вправила Ранникову рубашку обратно, пригладила складки. – Ну как ты тут, обжился?

Ранников умотал в Бореево две недели назад. Так условились, сначала он, потом Надя. Ей предстояло закончить дела в администрации Ярославля, закрыть по документам несколько задач, подать отчет о проделанной работе, все эти новомодные KPI. А Ранникову нужно было быстро исчезнуть с глаз долой. Условились – и разъехались. Почти не переписывались, разве что по работе, а еще желали друг другу доброго утра и доброй ночи и пару раз устраивали созвоны по видеосвязи.

Надя соскучилась страшно, но сейчас вот посмотрела на Ранникова и поняла, что вместе с радостью возвращаются и все остальные эмоции, которые успели притупиться за две недели. Плохо это, конечно, но ничего не поделать.

– Обжился, – сказал Ранников, поглаживая Надю по плечу. – Трешку снял тут неподалеку. Трешки вообще в дефиците, представляешь? Город мелкий, квартир мало, а с частными домами связываться не хочу. Что я там буду делать? Забор красить, двор выметать? В общем, трешка норм, все поместились. Марта воет целыми днями, что ей тут не нравится, а Ленка заперлась в одной из комнат и вылезает только на еду. Хер знает, что с ними делать.

Надя поморщилась. Вот оно, кольнуло под сердцем.

– Давай без подробностей, – попросила она.

– Извини, – буркнул Ранников. – Ну ты же понимаешь, Надьк, я не мог их оставить в Ярославле. Тупо как-то: поехал на новую работу, а жену и дочь оставил там.

– Мог бы развестись. Например, год назад или еще когда.

Она почувствовала сухость слов, сдержалась, чтобы не выпалить что-нибудь едкое, колкое. Знала ведь, что если чуть надавит, то Ранников тут же начнет извиняться, бухнется в колени, заведет эту свою шарманку, что все сложно, что развестись он в данный момент не может, с женой у него подвязки по бизнесу, а у дочки будет моральная травма. Как по шаблону, в общем, Надя знала, знала и поэтому-то и сдержалась. Закатывать сцены она забросила. Смысла в них никакого, сама дура, тащится за женатым мужиком второй год.

– Надьк… – Ранников погладил ее по голове, заглянул в глаза. – Ну не дуй губы, солнце. Ну что ты… Мы же обсуждали много раз… Я соскучился. Снилась, понимаешь. Без тебя никак.

– Все хорошо. – Она упала обратно в кресло. – Доехала без проблем, заселилась. Спасибо за квартиру. Не трешка, конечно, но милая. Можешь вечером заехать посмотреть.

В груди колотило, но голос, слава богу, не дрожал. Надя научилась неплохо контролировать вспышки то ли ревности, то ли обиды. Пара минут, и пройдет.

– Сегодня никак, – ответил Ранников. – Кипиш тут, я рассказывал. Ждем рано утром большого гостя из Москвы. Ты, между прочим, тоже участвуешь.

– В кипише?

– Ага. Через три дня фестиваль «Песня летит над Волгой», сто лет со дня чего-то там, я еще не вникал. На мне – организация со стороны администрации, местная жаба назначила. Приезжает сам Николай Евгеньевич Моренко, заслуженный артист, музыкант и все такое. Надо его встретить, выгулять, повозить тут везде, чтобы не скучал, ну и сопровождать. Вот это будет твоя задача.

Ранников виновато развел руками.

– Надьк, давай завтра расквитаемся с этим Николаем, и вечером я у тебя, хорошо? Не обижайся, ну. Я две недели скачу как вошь на сковородке. С меня начальство третью шкуру спускает с фестивалем долбаным. Типа проверка. Я же, считай, ссыльный, все на меня смотрят как на беглеца из Ярославля.

– Так не надо было сбегать. – Сухость в голосе все еще сохранялась.

– А как бы иначе? Увольняться? В моей ситуации либо увольняться, либо на дно залечь. А тут как раз вышли с предложением.

– Некоторые увольняются и потом работают на приличных работах.

– Ну это, не перебарщивай, – буркнул Ранников.

Надя смягчилась.

– Ладно, что там за Николай Моренко? Когда приезжает, как выглядит, куда везти? Давай, займусь. Кабинет у меня есть?

– Напротив моего. – Ранников оживился. – Каморка форменная, но уютная. Окно большое, солнечная сторона. Пойдем.

Перед выходом из кабинета он украдкой поцеловал Надю в шею, обнял, но уже в коридоре громогласно и по-деловому начал вещать:

– Значит, посмотри в Интернете, этот Моренко – выдающийся музыкант и композитор. Родом из Бореево, между прочим, поэтому согласился приехать и выступить этим, как его, хедлайнером. У тебя на столе вся информация по приезду. Тут девочки уже оформили бронь в гостинице, служебный автомобиль предоставлен, загляни за документами и подготовь все как положено.

Он отворил дверь напротив, пропустил Надю и вошел сам. Тут же убавил громкость голоса до минимума, снова обнял.

– Короче, Надьк, не вздумай обижаться. Я скучал, сходил с ума и все такое. Ну. Это тебе, побежал, поцеловал.

Он и правда поцеловал и сбежал. Надя осталась одна в каморке, где овальный стол занимал почти девяносто процентов пространства. На столе валялись папки-скоросшиватели, три штуки, и стояла ваза с огромным букетом красных роз.

– Ох, Ранников, – пробурчала Надя. Она любила белые розы.

Под цветами лежала коробочка «Рафаэлло». Надя распаковала, съела подряд несколько, стоя у окна и разглядывая набережную. Интересно, как эти конфетки прочно вошли в привычку, когда вроде бы уже и вкус приелся, и дефицита нет, и каждый может купить себе в любой «Пятерочке» хоть десять пачек за раз, а все равно мужики подсовывают коробочку вместе с букетом цветов, и сразу на душе праздник. Ну, может, и не праздник, но правильная со всех сторон ассоциация. Любят тебя, значит, и заботятся.

Администрация находилась впритык к Волге. То есть можно обойти здание, пересечь небольшую площадь, где в центре стоял памятник героям войн, изображающий советского и российского солдат с автоматами наперевес, дальше спуститься по лесенке – и вот уже река во всей красе. Из окна ее было видно от края до края – появлялась слева и исчезала справа, широкая, в шапках деревьев по берегам, с беглой рябью на воде. Тоже привычный вид. Надя и в Ярославле жила почти у реки.

Пока она стояла и смотрела, появился белый теплоходик. Он плыл ровно посередине, были видны праздные люди, танцующие на носу, гремела музыка, и что-то неразборчиво говорили в микрофон. Как-то Ранников устроил для нее тур по Волге на четыре дня. Его семья как раз смоталась к теще на юг. Плыли не на таком мелком, а на большом, в несколько этажей. Шведский стол, живая музыка, вежливые официанты… Пьяный Ранников каждую ночь трепетно читал наизусть стихи и обещал, что рано или поздно бросит расфуфыренную Марту вместе с ее деньгами и бизнесом, плюнет на все и останется с Надей навсегда. Конечно, не бросил. Едва тур закончился, он тут же вылетел на юг в командировку и растворился за десятком сообщений и видеооткрыток. Просил потом прощения, между прочим, и тоже дарил красные розы и «Рафаэлло»

И почему она такая дура?

Конфеты закончились будто сами собой, белый теплоходик исчез за деревьями, прогудев напоследок, и Надя очнулась от дурацких мыслей. Она здесь, поехала за Ранниковым снова, прикрываясь работой, но на самом деле все еще держась за тонкую нить надежды. Значит что? Значит, стиснуть зубы и ждать.

Она разобрала папки, запихнула в файл несколько нужных листов и вышла из кабинета. По коридорам сновали. На вахте за дежурным окошком та самая женщина разгадывала сканворды, даже не подняв взгляд. Надя выпорхнула на улицу и зашагала к набережной.

Было жарко, но у реки дул прохладный ветер, и солнце как будто пряталось за деревьями, то и дело выпрыгивая короткими солнечными зайцами. По променаду вдоль Волги гуляли девушки с колясками и пожилые люди, то есть тот самый неработающий контингент, который мог себе позволить бездельничать до обеда. Под ногами поскрипывали доски.

Где-то жужжали пилы и стучал перфоратор. Надя прошла до деревянных перил, свесилась, разглядывая. Метрах в пятистах левее от прогулочной тропы, на большом пятаке возле Волги сновали рабочие. Они уже поставили металлическую арку с баннером «Песня летит…», дальше не разобрать. Выстилали пешеходные дорожки. Собирали палатки и большую сцену, часть которой покачивалась на воде на понтонах. Воздух донес запах сварки и жженых опилок. С Надиного места стройка напоминала что-то вроде ожившего конструктора «Лего». Были у них такие наборы, с инженерами, прорабами, экскаваторами и тракторами.

Надя живо представила, как из спокойных вод Волги выходит гигантский леговский человечек. Например, водяной с синим лицом и волосами из водорослей. Раздраженный из-за постоянного шума дрелей, пил и молотков, он разносит к чертям фестиваль, громит палатки и подтирается баннером.

Это было бы зрелище!

Но Волга текла неторопливо, рабочие работали, а зеваки поглядывали на стройку в предвкушении праздника. Не каждый день такое здесь происходит.

Постояв немного, погревшись в лучах летнего солнца, Надя отыскала лавочку в тени берез и стала читать про Николая Моренко.

Известный музыкант, виртуоз, прославившийся смелыми трактовками классики. Играл в основном на фортепиано и акустической гитаре. Судя по отзывам, был дерзок, современен, на волне.

Параллельно Надя воткнула наушники, подобрала несколько композиций «из лучшего» и стала слушать.

Музыка действительно была хороша. Моренко брал не только классические произведения из глубокой древности вроде разных там Моцартов, Шубертов и Чайковских, но и не гнушался Дэвидом Боуи, «Битлз» и даже «Королем и Шутом». Сочинял что-то свое. Аранжировки цепляли каким-то интересным звучанием и переходами, словно Моренко закидывал крючки прямиком в душу и дергал за них, вытаскивая из глубин нечто неожиданное и новое.

Надя не заметила, как заслушалась динамичной, рваной композицией. Гитарные струны оплели ее, ноты прыгали от зубов до ребер и ниже, ниже, к основанию живота, вызывая странную дрожь. От барабанов завибрировало под сердцем, а с появлением клавиш задрожали кончики пальцев и затрепетали веки.

Поразительный эффект.

После того как очередная мелодия угасла, Надя распахнула глазищи и тут же выковырнула один наушник, чтобы звуки окружающего мира вернули в реальность. Впрочем, следующая композиция уже не вызвала подобных ощущений, хотя тоже была сильной. Интересно, почему Надя раньше ничего не слышала про Моренко? Хотя она тут же припомнила какие-то заголовки журналов и газет двадцатилетней давности, и, возможно, заметки в новостях, и даже репортажи. Пик популярности Моренко пришелся на рождение Нади, так что немудрено, что она застала лишь отголоски. А в современном мире крутой композитор просто оказался еще одним из сотен и тысяч музыкантов, помещающихся в любом стриминговом сервисе по подписке. Затеряться нетрудно.

В левом ухе бренчала гитара, Надя вернулась к чтению, ощущая затихающую дрожь кончиками пальцев.

Итак, Николай Моренко, шестьдесят второго года рождения. Родился в Ярославле, но вообще вся его семья жила в Бореево, просто роддом в те времена был только за две сотни километров. Детство и юность провел здесь, фамильный дом не сохранился. Учился в школе номер двенадцать, в семь лет увлекся музыкой и начал ходить в музыкальную школу, где преподавали только трубу и гитару. В общем, повезло, что Моренко выбрал гитару. Он сразу показал свой талант, несколько раз ездил на разные районные выступления и в шестнадцать лет даже завоевал первый диплом на фестивале «Мечта Ярославля». Сразу после школы уехал в Москву, где поступил в престижный музыкальный университет, и уже через год прогремел на всю страну, исполняя композиции советских эстрадных артистов. Словом, тогда и завертелось. Все восьмидесятые и начало девяностых Николай Моренко доминировал на эстраде, мотался по гастролям, выступал в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и так далее и тому подобное. С крахом Советского Союза, как это случилось со многими, надолго исчез с радаров и объявился вновь в конце девяностых уже в статусе живого классика. Много мелькал в разных передачах, давал концерты, но уже не был таким задорным и популярным, как раньше. Финал, занавес.

В этом сухом отчете на несколько страниц Наде чего-то не хватало. Как будто прочитала некролог, но без стандартной заметки в конце о месте и времени захоронения.

Она полезла в Интернет и вскоре поняла. В Моренко не было попсовости. Он не мелькал в желтой прессе, не светился со знаменитостями, не сорил деньгами, не высказывался на политические или остросоциальные темы. Все, что делал, – виртуозно играл на музыкальных инструментах. Причем за долгие годы карьеры не сочинил ничего своего и не привлекал современных композиторов. Только каверы. На «Яндекс. Музыке» его слушали не то чтобы много. Наверное, для современной молодежи Моренко был непонятен и неинтересен.

На фотографиях он всюду выглядел грустным. И в молодости, и сейчас, когда ему исполнилось шестьдесят с хвостиком. Даже когда улыбался, взгляд все равно был грустный, плечи опущены, да и вся поза такая – закрытая.

Тяжело с Моренко будет. Наверняка сразу же напьется и начнет вспоминать годы славы, горевать об упущенных возможностях, надменно покажет какие-нибудь медальки и грамоты и потом потащит Надю по улочкам, станет показывать дома, садики, школы, где он учился, жил, влюблялся и чего-то там еще делал.

У набережной особенно звонко что-то взвизгнуло, потом загромыхало, Надя отвлеклась и поспешила к деревянным перилам следом за другими зеваками.

На плоском пятачке берега, метрах в пяти от палаток готовящегося фестиваля поднималась гигантская голова. Сначала Наде показалось, что это какой-то монстр с фиолетовым распухшим лицом, с вывалившимся языком между огромных губ, пятиглазый и двуносый, весь искореженный и изъеденный, а вместо волос у него червяки. Ветер донес запах свежей краски. Солнечные блики упали на голову, и стало ясно, что это поделка из поролона или что-то вроде того. Голова водяного, похожего на персонажа из старого мультфильма «Летучий корабль». Причем потрепанная голова, в трещинках и с катышками краски, сползающей по носу и глазам. Его вроде бы покрасили заново, но плохо и дешево. Несколько человек поднимали голову на деревянные подмостки при помощи веревок.

– Наша достопримечательность, – сказала какая-то старушка, стоящая рядом с Надей. – Речной Царь, стоит у нас тут до сентября, притягивает, значит, рыб и сомов. Чтобы клев у всех был отличный. Ты, девонька, не забудь что-нибудь сладенькое ему преподнести. Он сладенькое любит.

– Кто? – не сразу сообразила Надя.

– Царь, царь, девонька. Сладостей на илистом дне маловато. Ты не зли его. А то увидит эти твои глазищи и утащит вместо меда или бананов.

Старушка зачем-то перекрестилась, причем снизу вверх, от пупка ко лбу, и пошла по променаду в сторону спуска к реке.

Глава вторая

Моренко не выглядел на шестьдесят, а где-то на полтинник с небольшим хвостиком. Скорее всего, виной (а вернее, получается, похвалой) были худоба и выбритость.

Надя поглядывала на Моренко в зеркало заднего вида, как он развалился на сиденье и смотрит в окно, почти не моргая и время от времени растирая лоб длинными пальцами. Морщин почти нет, разве что глубокая вертикальная на переносице, длинные волосы едва седые. А вот взгляд уставший и веки припухлые, это не от недосыпа, а как раз от возраста.

– Разрешите закурить? – спросил он и тут же запустил руку во внутренний карман старенькой кожаной куртки.

Это были его первые слова после невнятного приветствия на вокзале. По сути, он вообще ничего и не сказал, когда Надя его встретила. Кивнул, что-то буркнул и зашагал рядом с ней, сутулый, задумчивый и хмурый. В руке – кожаный портфель из какого-то махрового средневековья, когда Ленин был еще молодой. Образ не вязался с музыкой совершенно. В музыке был нерв – а тут рука в кармане и шарканье ботинок. Там накал инструментальной страсти – а тут желтоватые зубы и опущенная голова. Член политбюро.

– Окно только откройте.

Моренко закурил «ашку» зеленого цвета, и в салоне запахло грушей. Интересно, почему не обычную сигарету? Подходило бы под стереотип.

– Вы сами не курите? – спросил он негромко.

– Пробовала, не понравилось. Да и дорого, знаете ли…

Он кивнул, снова уставился на улицу. Надя ждала, что Моренко продолжит диалог, но он молчал до гостиницы. И, в общем-то, молчал и по приезде. На ресепшене его узнали. Две молоденькие девушки щебетали что-то, просили автографы и сфотографироваться. Моренко устало улыбался, похожий на рок-звезду из фильмов, но не вынимал руку из кармана, не ставил портфель и то ли нервничал, то ли злился, непонятно. Надя решила, что это у него реакция на городок. Что-то вроде аллергии. Вот ты гремишь на весь необъятный СССР, а вот тебя зовут в глухомань на берегу Волги. У кого угодно сыпь по телу пойдет.

– У вас все включено. Завтрак, обед и ужин, – говорила Надя, когда поднимались на лифте. – Напитки тоже. Не стесняйтесь вызывать ресепшен, если нужно. Администрация платит.

Он пускал ноздрями белый дым, разглядывал носки собственных ботинок.

– Вот мой телефон, всегда на связи. Обращайтесь по любому поводу, я с вами на все три дня, готова помочь, подсказать, решать вопросы разные.

Остановились возле номера. Моренко взял протянутую визитку, снова неразборчиво хмыкнул и скрылся за дверью вместе с настроением, запахом груши и портфелем. Было слышно, как он там ходит, поскрипывая старым паркетом.

В общем, так себе первая встреча.

Уже на улице Надя включила композицию Моренко, чтобы лишний раз убедиться: в старике нет ничего от его музыки. Хотя такое часто случается с творческими людьми. Поговаривают, что детские писатели терпеть не могут общаться с детьми и вообще злые и эгоистичные люди. Режиссеры глубоких мелодрам, от которых слезы на глазах, избивают своих жен. А какие-то там панки-музыканты на самом деле веганы, пьют миндальное молоко и не ругаются матом.

Куда катится жизнь.

В ушах стучали барабаны, переливалась фортепианная мелодия, то поднимая Надю на волнах радости, то опуская в глубины грусти. Она приземлилась на лавочку с видом на Волгу, так, чтобы летнее солнце не жарило в лицо, и прикрыла глаза. Нужно, конечно, возвращаться в администрацию, написать отчет, но именно сейчас хотелось просто немного посидеть.

Едва композиция завершилась (затихающие один за другим инструменты и финальный гитарный перебор, поставивший точку), зазвонил телефон.

– Надежда? Это Николай Моренко. Извините, что отвлекаю…

– В номере чего-то не хватает? Воды? Меню?..

– Нет, нет. Тут все хорошо, спасибо. Я подумал… тут из окна, знаете, Волга. Новая набережная, красивая, спуск. Я бы хотел прогуляться. Не хотите составить мне компанию?

– Сейчас?

– Если вас не затруднит.

– Конечно, хорошо. Я тут недалеко, спускайтесь.

Моренко даже не переоделся, так и вышел, держа руки в карманах. Щурясь, оглядел улицу и зашагал к набережной через парк. Надя шла рядом, не зная, как начать разговор и надо ли вообще начинать. Наконец Моренко произнес:

– Вы не местная, верно?

Они как раз миновали детскую площадку, мимо лавочек, где кучковались подростки, и по тропинке спустились к деревянным подмосткам. По Волге проплывал белый теплоход, гремя музыкой и караоке. Набережная была забита гуляющими. Отсюда хорошо просматривались конструкции воздвигаемой ярмарки и край головы речного царя.

– Из Ярославля, – ответила Надя. – Вчера приехала.

– Я местных сразу чувствую. У них энергетика другая… сложно объяснить. Вы вот улыбаетесь, а местные – нет.

– Мне кажется, это распространенный стереотип о жителях глубинки. Тут тоже есть радостные и улыбающиеся люди.

– Безусловно. Но никто не улыбается без повода.

– Я, может, тоже…

Моренко хмыкнул.

– Понимаете, местным нужен серьезный повод, чтобы улыбнуться. Они здесь… другие.

– Не понимаю, – честно призналась Надя.

– Бореево просто проклятая дыра, – пробормотал Моренко.

Видимо, воспоминания о городе детства были у него не самые радужные.

Они шли вдоль реки, теплоход уплыл вдаль, но звуки музыки все еще разлетались над рекой. Солнце жарило, набираясь сил. В полдень будет совсем невыносимо, но к полудню Надя надеялась сбежать в администрацию, под кондиционер.

– Вы сейчас сочиняете что-нибудь новое? – спросила она после десяти минут молчания.

Моренко шевельнул плечом.

– Сложно это, – сказал он. – Знаете, с годами все сложнее нащупывать нужную струну, правильный нерв. Я, когда начинал, думал, что до самого конца буду делать необычное, вытаскивать из воздуха неизведанное, как будто я музыкант от бога. А выяснилось, что с творчеством так не работает. Каждый раз все труднее найти связь с той инстанцией, которая дает вдохновение и подсыпает ингредиенты. Я, если честно, почти уже и бросил попытки. Да и пора заканчивать, поздно.

– Печально это. Я человек совсем не творческий. Можно даже сказать – бытовой, но мне кажется, что я понимаю.

– Ничего вы не понимаете, – ухмыльнулся Моренко. – Не обижайтесь, но между нами пропасть. Кто ни разу не испытывал вдохновение, тот не поймет, каково это.

– Ну попробуйте тогда хотя бы объяснить.

– Объяснить что? Как пишется музыка или как сочиняются книги? Я не смогу. Это надо почувствовать. Точно так же, как никто не в состоянии описать свои ощущения от просмотра прекрасного фильма, например. Или вы бывали когда-нибудь в театре?

Надя обиделась, но виду не подала. Свернула к морозильнику с мороженым и купила себе рожок, а Моренко – эскимо в шоколаде.

– В театре была много раз, – отчеканила она.

– Помните ощущение, когда вы не можете оторвать взгляд от сцены? Там вроде бы обычные люди читают написанный кем-то текст, а – магия! Ну вот сможете объяснить? То же самое с музыкой. Нет таких слов, чтобы подобрать описание. Как будто я закидываю удочку в другую реальность и вылавливаю оттуда нужную мне конструкцию нот, ритма, динамики. Да, потом я привожу это в порядок, приземляю, записываю и создаю некую мелодию. Но на начальном этапе моя рыбалка не имеет ничего общего с обычными человеческими действиями.

Моренко надкусил эскимо сразу большим кусом, принялся жевать, отчего лицо его пожелтело, а на лбу проступили капли пота.

– Вылавливать музыку стало сложно, – произнес он спустя пару минут напряженного жевания. – Поделом мне. Давайте спустимся к воде, вот здесь.

Спуска не было, но Моренко вдруг перемахнул через деревянные перила и заскользил по траве вниз, будто опьяненный летом подросток. Благо спуск был не крутой, а внизу между рекой и травой тянулась узкая глиняная колея. Надя перелезла тоже – не так ловко, как хотелось бы, и отмечая, что на нее пялятся все прохожие, – и вниз шла медленно, осторожно, балансируя на каблуках.

Моренко за это время собрал горсть влажных камешков и швырял их в воду. Замахивался, бросал, следил за полетом, все еще щурясь, отчего морщинки расползались по его лицу с невероятной насыщенностью.

Глина вся была в следах чужой обуви, босых ног, кошачьих и собачьих лап и даже велосипедных шин. Вода плескалась в полуметре от Надиных туфлей, так же лениво и неторопливо, как Моренко бросал камни, и пахло здесь водорослями, травой, свежестью, но как будто и болотом слегка тоже. У берега, где мелко, проглядывалось илистое дно.

– Тут глубина метра через три, – сказал Моренко. – Причем неожиданно. Идешь себе спокойно, воды по щиколотку, а потом бац – и ты уже в речном царстве. Сразу с головой уйти можно, а еще течение. Когда я тут мелким бегал, еще не было причала, администрации вашей, отеля. Просто поле и спуск. Так вот, меня родители пугали, что на мелководье лежат сомы и ждут, когда дети придут. Дети ведь несмышленые, бегают не глядя, лишь бы неглубоко было. И вот сомы лежат, пасть распахнув, и детвора туда проваливается, в пасть. Целиком, представляете? И сом тут же на глубину соскальзывает – и все, ни его, ни ребенка. Каждый год так дети пропадали. А мы верили.

Брошенный камешек упал в воду.

Моренко, оказывается, не такой молчаливый, как час назад. Возможно, он из тех людей, которым нужно привыкнуть к собеседникам, чтобы раскрыться. Чтобы показать себя настоящего.

– Вы тоже бегали? – спросила Надя.

– А как же. Развлечений других не было. Это ведь только в названии город, а на самом деле пятьдесят лет назад тут деревянные дома стояли, а из кирпичных – завод и первая администрация, вон там, ближе к федеральной трассе. Ни Интернета, ни супермаркетов, только дороги, перекрестки, лес кругом и Волга. Все тут бегали. И сомов боялись. И еще речного царя. Эй, вы тут как вообще?! Соскучились?

Последнее Моренко крикнул на воду, а потом, резко замахнувшись, швырнул сразу горсть камешков в речную гладь. Надя вздрогнула от неожиданности. Голос у Моренко был сильный, громкий. Наверху тоже услышали. Детишки с деревянной набережной стали смеяться, облепили горизонтальные перила, наблюдая.

– Ну, покажитесь! – кричал Моренко. – Царь, как корона? Как дочери? Жив вообще, тухлый карась? Знаю, что жив! Давай уже, вылезай при честном народе! Чего прячешься? Вот он я, перед тобой! Встретимся лицом к лицу на свежем воздухе!

Как будто сейчас что-то должно было произойти.

Например, из мелководья прыгнет гигантский сом с распахнутой пастью и проглотит музыканта целиком, с ботинками и костюмом.

Или, например, вспенится вода в центре реки, и оттуда покажется речной царь, как из сказок, с белой бородой и зелеными волосами, в короне, с трезубцем. Или это в диснеевской «Русалке» такой был?

Ничего не произошло. Никто не вылез, никто не был сожран, но Надю вдруг пробила дрожь, словно солнце на мгновение зашло за тучи и температура упала с плюс двадцати пяти до нуля.

На лице Моренко блуждала улыбка. Он больше не кричал и камни не бросал. Творческое помутнение – или что там было – миновало.

– Пойдемте отсюда, – предложила Надя, поежившись.

– Нет, нет. Давайте вон туда, направо, к понтонам.

Он зашагал по упругой грязи, оживленный и как будто очнувшийся после глубокой утренней хмурости.

– Знаете, Надя, вот на этом самом месте я лишился девственности, – говорил Моренко, показывая куда-то в редкие кусты рогоза. – На выпускном дело было. Мне одна девчонка нравилась из параллельного класса. Рыжая, тощая, загляденье. Мне кажется, все пацаны с восьмого до десятого класса от нее балдели. Но мне повезло, она жила со мной на одном лестничном пролете. Наши родители дружили, мой отец часто зазывал их на посиделки, телик посмотреть, ну или просто выпить по какому-нибудь поводу. Тут хочешь не хочешь, а ей тоже приходилось быть… осторожнее, коряга.

Надя перепрыгнула через торчащий сук, похожий на выбеленные пальцы мертвеца. Под ногами хлюпало. Во что превратились туфли – смотреть страшно. Она и не смотрела, а таращилась на Моренко, стараясь не отставать.

– Мы с девчонкой этой тусовались, то у меня в комнате, то у нее. В общем, в том возрасте много же не нужно, чтобы влюбиться. Мордашка симпатичная – и уже полдела сделано. Мы не избалованные были, без брекетов, модной одежды, причесок, туши и так далее. Словом, мне повезло. Как-то весной перед выпускным мы поцеловались прямо в парадной между двух дверей. Первый мой поцелуй, между прочим.

Моренко остановился. У его ног тропинка сузилась и частично покрылась водой и синеватым мхом с ряской. Отсюда отчетливо слышались стуки молотков, работающие дрели и перфораторы, кто-то покрикивал, гудела техника.

– Потом был выпускной. Мы еще не испортились американскими фильмами, где последний бал, красивые платья и все такое. Особенно в городе, который больше всего напоминал деревню. В общем, у нас просто было. Два класса на выпускной объединили в один, и мы арендовали столовую местного детского сада, потому что там было много места. Родители приволокли еды и шампанского, а мы добавили самогона, как взрослые. Вот этим самым самогоном отлично так накидались.

– Это был первый алкоголь в вашей жизни?

– Нет. Пил я с шестого класса. Не горжусь. И вот, значит, к рыженькой моей в какой-то момент все стали приставать. Разгоряченные самогоном. И шампанским с печеньками. Ну а я на правах соседа и ухажера взял ее под локоток, вывел на улицу из садика, и мы рванули к реке. Вот сюда прямо, на жопах съехали по траве. Май, прохладно, река полноводная, этой вот тропинки не было, и кругом заросли. Никто не облагораживал толком. И мы в этих зарослях, вот на этом изгибе, как сейчас помню…

– Пожалуй, давайте без подробностей! – вспыхнула Надя, понимая, что Моренко не планирует останавливаться.

– Потрахались. Хорошо так. От души. И не скажешь, что у нас обоих это было в первый раз. Ножки на плечи, – сказал Моренко с какой-то хищной интонацией. Взгляд его блуждал по реке, будто искал слушателей там, среди неторопливого течения. – Меня как будто на части разорвало тогда от удовольствия. Как же она стонала, как стонала… Ладно, разошелся. Простите. Место знаковое. Вообще, тут все знаковое какое-то, не отвязаться.

– Понимаю.

Ничего Надя не понимала. Интеллигентный человек, а ведет себя… То крики, то вот это.

Потрахались.

Слово-то какое вспомнил. Его уже лет пятнадцать никто не употребляет.

Симпатия к Моренко сразу улетучилась. Ну вот вроде хорошо все начиналось, а куда зашло? У гениев всегда какие-то причуды, будто по шаблону.