Вы не авторизовались

Зарегистрироваться
на нашем портале

Я собою рискну бесплатное чтение

Скачать книгу

С любовью и восхищением:
Первым послевоенным поколениям посвящаю…

Нас всех тут одинаково растили,
но только каждый свою цену заплатил…

Часть I. Отражение

Отражение

Входя и выходя, прикрывайте дверь,
И будет ясно – тут вы или нет.
Много в повседневности страхов и потерь,
А судьба для каждого – секрет.

Когда витаешь где-то в облаках,
Не принимая правил самосуда,
А жизнь бликует в розовых очках,
Не отличишь стекла от изумруда.

Не всегда поддастся ценная порода,
Но не бойтесь собственных решений:
Тогда и начинается свобода,
Когда поняли причины поражений.

Эти – в отношениях, а эти просто так,
Чтобы вроде как бы тоже было,
Что и называется душевный кавардак,
От которого становится постыло.

Не приносит ложь выздоровления,
Она может только возбудить.
В зеркале вы – только отражение,
А его нельзя уговорить.

Зюйд-вест

Подул Зюйд-вест на север Сахалина,
Но кажется, что он как будто спит.
Белыми мурашками зацвела рябина,
И то, что ныло, больше не болит.

В изумрудных проблесках хвоя,
И длится день до самого заката.
Но как бы жизнь не выжила тебя,
У неё не будет дубликата.

Отразилось солнце в зеркале залива,
Вода, как платье бальное, искрится.
Любите жизнь без всякого мотива,
Что с вами было, уже не повторится.

Клюква прошлогодняя вяжет и сластит,
И на прибрежной гальке серебрится пенка.
Откуда-то оттуда прошлое глядит,
Оно – моей судьбы переоценка.

Налетят ветра, и пойдут дожди,
В жизни настрадавшимся некого судить.
Только, юность, подожди, не уходи,
Я обещаю, что сумею полюбить.
Меня ни в чём не надо убеждать,
Здесь всё моё: радость и тоска.
Я тут учился верить и дышать,
И с Родиной помолвлен навсегда.

Изгои 50-х

На полтора щелчка замок закрыли
И, как могли, запутали следы,
Мы всё своё вчера похоронили,
У нас уже давно с ним нелады.

Мы не могли ужиться в коллективе:
Их от нашего присутствия тошнило.
А все школьные красавицы числились в активе,
Пацанву от этого мутило.

Они с отличниками только целовались
И с ними зажималися в кино,
А тут и за мизинец браться не давались,
И это было нам не всё равно.

Детей отцов, вернувшихся с войны,
Хотели научить любить вприглядку.
Мы были этому режиму не нужны,
И нас, как чёрный хлеб, жевали всухомятку.

Нам одна дорога – в ремеслуху,
Без визы коллектива нет спасенья,
Но у детей солдат хватало духу
Не просить у активистов снисхожденья.
Мы не устыдились кирзовых сапог
И не испугались телогреек.
А жизнь ещё напишет эпилог
И назовёт всех гадов и злодеек.

Лирическая пауза

Лирическая пауза подкралась в размышления,
Мнения особые в начале октября,
Но, наверное, это лишь сомнения,
Каждый месяц отвечает только за себя.

Он всё вокруг себя рифмует
И пытается за ворот проскользнуть,
А к летнему теплу сам себя ревнует,
Неизбежное пытаясь оттянуть.

Как думки суеверные листья облетают
И самоварным золотом липнут на руках.
Солнышки с тенями в перегляд играют,
Возможно, это оторопь, а может быть и страх.

Зазвонил поломанный будильник,
Уж ему-то точно всё равно.
А за окном на лавочке – грустный собутыльник,
И для него, бездомного, сегодня солнышко взошло.

Лирическая пауза настроит на покой,
Тут ты что-то обещаешь сам себе.
А вы вино разбавьте тёплою водой,
И себя любите в октябре.

Лукавство

Каждому по-своему знакомиться случается,
Но сохранился общий силуэт.
А если что-то тут не получается,
То будет не хорош любой совет.

Если ты приходишь с веточкой сирени,
Значит, попытаешься хитро приставать,
Пусть прячут побыстрее под подол колени
И перестанут медленно моргать.

А пижон всегда при зажигалке,
А с виду – дубина дубиной,
Ему нужна любовь провинциалки,
Которая готовит пельмени с осетриной.

Он был настроен очень романтично,
Пригласив её на медленный фокстрот,
Но был осмеян громко и цинично,
Когда не поместился в левый разворот.

А мне хотелось в рукопашную пойти,
И чтобы тело телом обжигалось.
Я надеялся чуть-чуть с ума сойти,
А есть такие, у кого так получилось?

Отпустите на свидание

Крохотное зёрнышко, сморщенный росток,
Он означает, что земля не умерла.
А от блеснувшей искорки затлеет фитилёк,
Это значит, вера нас спасла.

Тот, кто может верить и любить,
Точно знает, для чего живёт.
Кто страсти покаяньем призван искупить,
Тот не отречётся и падшего поймёт.

Ко дню рождения травы зацветут,
И птенцы, конечно, оперятся.
Нас никакие беды не найдут,
Хотя мы и не думаем скрываться.

Глаза у незабудок небесно-голубые,
В них улыбка летнего утра.
Будьте иногда, как в юности, смешными
И без спроса убегайте со двора.

Вы будете стоять, как изваянье,
С крошечным букетиком цветов,
У вас сегодня первое свидание
И тетрадка недописанных стихов.

Я проснулся ночью сам не свой,
Мне чудились из юности приветы.
Отпустите на свидание с собой,
Наверно, там и были все ответы.

То ли…

Внезапно вдруг похолодало,
И опустились низко облака.
Листочек у рябинки оторвало,
И мотылёк забился в складочку окна.

Оказалось, что роман – без продолжения,
Но хоть грехи сумели искупить,
Зато остались без надежды и без мнения,
И непонятно, кого следует простить.

А у меня за окнами туман
Бледно-лунный, как иносказание,
И ломота то ли от грёз, то ли от ран,
То ли настало время увядания.

Страсти уже стали прегрешеньем,
А лица превратились в очертанья.
Чувства подменяются сомненьем,
Поэтому не надо продолженья.

У оттенков серого ни теней, ни бликов,
И всё холодное, к чему ни прикоснешься.
Потому не слышно и ни хруста, и ни всхлипов,
И если тут уснешь, то не проснёшься.

Уже объятие – как похолодание,
А с вокзала колокол звонил.
Это было мне напоминание,
Чтобы время отправления не забыл.

Фиалки

На самом-самом краешке земли,
Где прячется закат от нового рассвета,
Знают, что вы сделать не смогли,
И на что не найдено ответа.

От тех уже больших побед не ждут,
Кто утром проскрипит, а вечером запнётся,
Но когда фиалки зацветут,
Всё для них по-новому начнётся.

Пчелиный хореограф и птичий дирижёр,
Они могли мгновение продлить.
И тогда до шёпота стихает разговор,
Если в жизни каждый миг боготворить.

Медленно сплывают с солнца облака,
И между двух камней фиалки расцветают.
Все в жизни понаделали чудес,
Но святы те, кто за любовь страдают.

Будут страсти увядать, головы седеть,
Но, что было суждено, надо потерять.
Те, кто были не для вас, за теми не успеть,
Но то, что уже ваше, не смогут отобрать.

Обрящете

Слышу голос без угроз и наставлений,
В нём, в каждом звуке, исповедь любви.
Там одинаково глупы и юноша, и гений,
Здесь у всех надежды бесправны и равны.

У золота всегда разные оттенки,
Потому и яблони родят не каждый год.
Мы сами для себя придумали застенки,
Чем превратили вечность просто в эпизод.

В чувствах человеческих нет естества,
Это телу надо разбежаться, чтобы прыгнуть,
Но даже одинокая душа
Пытается любви памятник воздвигнуть.

Выветрится снег, просохнут слёзы,
С откосов улыбнутся первые цветы,
И те прогнозы, нежные как грёзы,
Оставят только мутные следы.

Но кто-то обязательно будет виноват,
Ищите их по старым адресам,
Там будет видно, кто и чем богат,
Но кто обрящет, тем «Шерше ля фам».

Чудеса

В голубое озеро смотрят облака,
Нежная нимфея распускается.
В голову приходят нужные слова,
И кажется, что песня не кончается.

Над розовым пионом бабочка порхает
По траектории скрипичного ключа,
И голубка в небе замирает,
Завлекая на свиданье хохлача.

Я буду слушать музыку Шопена,
Пускай всё остальное подождёт,
И рисуется в сюжете гобелена,
Как маленькая девочка мне чаю поднесёт.

В шиповнике пичужка с птенчиком играет,
И паутинка тонкая запела, как струна,
Маленькая рыбка мошкару пугает.
Какая всему этому цена?

А музыка звучала и звучала,
Я нёс виденье на своих руках,
И Родина, как девочка, бежала,
Она была в хрустальных башмачках.
Спасение ищите в чудесах,
И те, кто зацветают, и те, кто отцвели.
Ваши души сотворились в небесах,
А вот жизнь – от Матери-Земли.

А в Париже ветрено и дождь

Земля вращается вокруг своей оси
По кривой закона притяжения.
И тут что-нибудь, попробуй, возрази,
Но, если есть закон, будут и сомненья.

На Сахалине только с крыши потекло,
А в Париже уже ходят в мини-юбках.
Жизнь – как непрерывное кино
Об изменчивости мира и проступках.

Здесь ни пауз, ни повторов не бывает,
Если даже крикнуть «подожди»,
Ведь каждый без подсказки понимает,
Почему в Париже начались дожди.

Изменчивость рождает совершенство,
И на дю-Пале платаны зацвели.
Там в мае настоящее блаженство,
Когда в Париж опять придут дожди.

На Сахалине снегу намело,
А в Париже ещё ходят в мини-юбках.
Пусть только не кончается кино,
А закон всегда нуждается в уступках.

Дождь

Свет фонарей, запутавшись в дожде,
Липнет на клетчатый зонт.
Она, промокшая, идёт почти во тьме,
Не различая вертикаль и горизонт.

А в крошечной беседке играет саксофон,
Казалось, это сердце изнывает.
Быть может, это старенький шансон,
А может блюз на что-то намекает.

Листочки по асфальту проплывают,
И два мокрых воробья на скамейке жмутся,
Но они погоду не ругают,
Хоть от голода и холода трясутся.

Она что-то говорит по телефону,
Стараясь свой айфон не уронить.
А там, в эфире, кто-то вторит саксофону,
Одну и ту же ноту пытаясь повторить.

Её сегодня обещали подвезти,
И вот никто за нею не спешит.
Ей жутко страшно, но она на полпути,
А он пусть извинится, и она простит.

Жаворонок

У неё всего-то – песни о свободе,
Да гнездо под веткой голубицы.
Это всё, что ей отписано в природе,
Но она счастливее жар-птицы.

Стайка пацанов морошку собирала,
Но эти никогда не навредят,
Ведь жизнь когда-то кровью доказала,
Что беспризорники гнездо не разорят.

Брызнула пороша по вымершим лугам,
Стали ароматы холодней.
Пусть любви к свободе не хватило нам,
Но нас зато лето сделало добрей.

Забудьте все заботы и невзгоды,
Достаньте старый медный граммофон.
Когда за окнами ветра и непогоды,
Спешите погрузиться в полусон.

И, ломая все законы диссонанса,
Польётся из затёртой грампластинки
Музыка великого романса
Русского маэстро Михаила Глинки.

Кто есть кто?

Света пришла на свидание,
А Бабетта ушла на войну.
Для них обеих это – испытание,
В чём-то изменить свою судьбу.

Они родились в один год и в один день,
Чтобы жить под знаком Девы на Земле.
Им был дарован один свет и одна тень,
Они были отражением в хрустале.

Только им по-разному жилось:
Одна была комсоргом-активисткой,
А у второй всё по-другому заплелось,
И она стала популярною артисткой.

Одна стремилась подвиг совершить
Во имя вечных и нетленных идеалов,
А другой хотелось просто жить,
Геройствуя с экранов кинозалов.

Им обеим по фигуре плащ-болонья,
Это не демисезонное пальто.
А ты вот сможешь без каких-то церемоний
Ответить без сомнения Кто есть Кто?

Лето – осень

Через поле речка убегает,
Выпорхнул испуганный фазан,
Берёзка на пригорке на осень намекает;
Тут, наверное, и писал великий Левитан.

Уже стало раньше вечереть,
И клюква покраснела на болоте,
В полях пшеницу выбрали на треть,
И кто-то ворожит на позолоте.

По всем прогнозам – скоро бабье лето,
И под окошком запоёт аккордеон.
К этому ещё есть добрая примета,
Когда играет старенький шансон.

В небе полумесяц в тучках пропадает,
Но не спешите свечи задувать.
Девочка лицо подолом обтирает,
Она любую порчу может отогнать.

Пускай нам осень холодов подпустит,
А мы согреемся в притворе и в светлице,
Но никто нас дальше не пропустит:
Звёздам – небо, а перо – жар-птице.

Лишь бы не было

Кто имеет волю к сочинительству,
Тот борзописец или графоман.
Неистребима тяга к доносительству,
Потому и неоконченный роман.

Пускай у каждого своё мировоззрение,
Но пусть будут все за одного.
У каждого своё предназначение,
Но только ещё время не пришло.

Добудьте свою веру в справедливость,
В ней будет и покой, и круговерть.
Там, где вместе сила и правдивость,
Там любой режим находит смерть.

Волнуется пшеница в чистом поле,
И всех спасает только вдохновенье.
Правда не рождается в неволе,
Воля – это вера и терпенье.

Журавлики за лето подросли,
Стали дни короче, а ночи холодней,
И нам благие вести принесли —
Что расцветает мир ради людей.

Уже давно полезно понимать,
Что мы все чего-то лишены.
И можно отказаться, и можно промолчать,
Лишь бы не было болезней и войны.

Однолюб

Альбатрос кружил над океаном,
Он весь его собрался пересечь,
И пролететь по всем меридианам,
Инстинктами пытаясь пренебречь.

Он не был ни больным, ни слабоумным,
Но, потеряв свою подругу белокрылую,
В одночасье сделался безумным:
Сети человечьи стали ей могилой.

Он парил на крыльях трёхметровых;
Ему больше некого любить.
Он знал, что смерть свою найдёт в штормах ледовых,
Но не брался как-то отомстить.

Выпутав из сети белокрылую,
Её по палубе пинали сапогами,
Топтали, словно грешницу постылую,
И перья вырывали грязными руками.

И всё за то, что оказалась несъедобной —
Не получалось из неё шурпу сварить.
Да ещё за то, что прожила свободной,
И было подозрение, что могла любить.

Подснежники

Я ведь это видел, но сам себе не верил,
Не понимая следствий и причин,
Да, наверное, никто бы не поверил,
Что из холодной стерни родится турмалин.

Это вам не розовый нектар
В вазочке замёрзшего пломбира.
А может, у весны такой вот пеньюар,
Раскрашенный рукою ювелира.

С ночи выпал маленький снежок
И блестит на сером силуэте,
Но эти ангелочки смотрят на Восток
И растворяются в малиновом рассвете.

Солнышко пригреет, загалдят скворцы,
И тоненький ледок куда-то испарится,
А первая любовь, как первые цветы,
Больше никогда не повторится.

Мне в тот момент хотелось зареветь,
Когда они обнялись на рассвете,
Пытаясь друг у друга сердце отогреть,
Зачем иначе жить на этом свете?

Пыль

Вдоль серого горбатого забора
Палитра акварельная колдует,
А может, это муза – Терпсихора —
В платьице коротеньком танцует.

Узенький проулок солнышко целует,
А она, босая, в одуванчиках стоит.
Девочка сегодня с Августом флиртует,
Потому что тот стихами говорит.

Наверно, это миг, а может это вечность,
Возможно, это сказка, а возможно – быль.
Любовь, она лишь только бесконечность,
Которая запреты превращает в пыль.

Дрожит, как лист осиновый, парнишка,
Но он уже в дороге, с которой не свернёшь.
Там будет всё: усталость и одышка,
А может, даже кровью истечёшь.

Тут тебе и Август не соперник,
Ты в него поверил и простил.
Ведь только тот предатель и изменник,
Кто трусостью любовь свою убил.

Чудо

Ко мне случайно чудо забрело,
Бледный вид, невзрачная осанка.
Оно немного посидело и ушло,
Испарилось, словно скатерть-самобранка.

За окном была зима, а мне хотелось лета,
Но, похоже, это было чудо из чудес,
Когда на подоконнике на ветке сухоцвета
Голубой цветочек из небытия воскрес.

И я вовремя с долгами рассчитался,
И комплиментов всем наговорил.
Всё, я больше не грубил и не ругался
И каждого прохожего любил.

И пробую писать стихотворение,
Где прольются слёзы, и грозы налетят,
Но рядом будет правда и спасение,
Как восполнение пробелов и утрат.

Не расцветёт весна, когда её забыли,
И чудо не придёт, коли его не ждать.
Мы, может, много в жизни нагрешили,
Но придёт прощенье, если его звать.

Я явно своё чудо фантазирую,
Оно, может и случайно, но зашло.
И я свою судьбу отбалансирую,
Чтобы чудо снова снизошло.

Старая скамейка

Старая-престарая скамейка
В парке мается уже почти полвека.
Она – как неразменная копейка
Для бегущего от жизни человека.

Тут в приюте никому не отказали,
Даже тем, кто губы искусали в кровь.
И не тем, кто страхами и местью прозревали,
И не тем, кто врали про любовь.

На ней спали и поэты, и бродяги,
Себя пытались убивать и хулили власть.
Тут были сумасшедшие, и были доходяги,
И любая логика превращалась в страсть.

Теперь нельзя свою игру переиграть,
Если уже умер или смерти ждал.
Их отсюда забирали отпевать,
Но за приют никто спасибо не сказал.

Нынешняя осень – рыжая и злая,
А фальшивит, как расстроенный рояль.
И, может, это многоточие или запятая,
Но, оказалось, приходила Вселенская печаль.

Танцплощадка

От танцплощадки в горсаду – мутный силуэт,
Она была раздавленная бременем.
На ней звучали композитор и поэт,
Но тоже были съеденные временем.

Тут танцы начинались в сентябре,
И пока что струны пальцы зажимали,
А последний мотылёк бился в фонаре;
Музыканты пели и играли.

Для отчаянных, влюблённых и счастливцев
Всегда играли что-то побойчей,
А для скромных, грустных и ревнивцев
Звучало то, что звали «Yesterday».

А мы своих подружек обнимали
И слушали, дыхание затая,
Как медленно засовы открывали
На двери «Отеля Калифорния».

На крохотном помосте запоёт гитара,
И воскреснут композитор и поэт,
Когда объявит медная фанфара,
Что весь репертуар ещё не спет.

Тонкий свитерок

Подбивает к берегу тоненький ледок,
Чайки скачут по прибрежным валунам,
Прохлада забирается под тонкий свитерок —
Уже тепла и холода примерно пополам.

Прилипшая газета бубнит, как пулемёт,
И где-то рядом каркает ворона.
Наверное, газета читателя зовёт,
А ворона матерится для фасона.

Я один на этом берегу
Возле ржавого подобия мангала.
Уже снег пообещали к четвергу,
И яхты разбежались от причала.

Мне кажется, недавно лето повенчалось,
У него в невестах – трепетная осень,
Она в багрянец с золотом одета,
И для них на небе расцветает просинь.

У меня хандра от одиночества,
Меня зовут, а я не слышу голоса.
Но, когда не веришь в наветы и пророчества,
Не забудь, что есть на свете чудеса.

Упрёк

Я уснул за письменным столом,
И то ли в лунных бликах, то ли в отраженьях,
Я опять себя увидел слабаком
В своих самых главных объясненьях.

Это моя память – цыганка-лихоманка —
Мне же мои тайны продаёт,
И у меня с ней снова перебранка,
И она меня по новой упрекнёт.

Что не сумел переступить порог,
А что было, никогда не повторится.
Мне было дано, а я не смог,
И самому с собой не примириться.

А упрёк – как беспробудный сон,
Он ни в ноту и ни в рифму не ложится,
Он и гром, и колокольный звон,
А если и умрёт, то возродится.

Но я живой, блуждающий в потёмках,
И пусть это звучит, как некролог,
Я высеку на памяти обломках:
«Ты прости меня, что я не смог».

Утро

Над Мясницкой утро зацвело,
Побудку барабанит барабанщик,
Просыпается Бульварное кольцо,
Если дважды позвонил дедушка-трамвайщик.

Уже на Чистопрудном школьники галдят,
А карасище на пруду делает кульбит.
Уже и липы потихоньку золотят,
И шмель мохнатый над гортензией кружит.

Витрины с зазеркальем взялись поиграть,
А у скамейки голуби воркуют.
Они пытаются прохожим рассказать,
Как по бабушке-кормилице тоскуют.

Ждут горячий хлеб на углу у булочной,
Тут свой дух и свой ангажемент.
Здесь каждый дом в архитектуре переулочной
Имеет свой особый постамент.

Москва красива и чиста, как небосвод,
Поклонилась утренней Звезде.
Это значит, что Благая Весть придёт
По освежающей сентябрьской росе.

Чудеса

Здесь уже давно беспросветно серо,
Солнцу не хватает силы улыбнуться.
Всё вокруг настолько отсырело,
Что воробей не может отряхнуться.

Кругом дроблёный щебень вперемежку с глиной,
Под серым небом на самом крае света,
А добрая волшебница взмахнула пелериной
И ушла по краешку рассвета.

И свет явился, розовый и нежный,
Мы на него смотрели и влюблялись.
Он, как музыка Шопена, совершенный,
И все мы снова жизни удивлялись.

Нас удивляло всё, что неподкупно,
И пусть вместо точки будет запятая,
И всё пребудет просто и доступно,
Ведь мы видели цветенье Иван-чая.

Неразделимы жизнь и волшебство,
Пусть будет вечной вера в чудеса.
Не поленитесь выглянуть в окно:
Где-то ветер ваши раздувает паруса.

Рябинник

Кусты рябины полыхали,
И они от поцелуев захмелели.
Мы многое ещё не понимали,
И что-нибудь, наверно, проглядели.

Юность не пленить и не догнать,
Она – как солнечные блики на воде.
Кто жизнью упивается, не умеет ждать
И покориться собственной судьбе.

Мы не верили, что есть предназначенье,
И сами собирались выбирать.
Для нас рукопожатие значило прощенье,
Тогда мы и за честь умели постоять.

Нас сверстницы совсем не замечали,
Но мы себя пытались проявить,
Когда «Зоську» перед окнами пинали
И друг другу оставляли покурить.

Тут всегда отваги про запас,
Но даже самый смелый испугался
И состроил тысячу гримас,
Когда случайно к девочке прижался.

Но кто-то же в рябине целовался,
Тут остаётся только помечтать.
Пусть кто-то поскользнулся, а кто-то удержался,
Но мы все Родину любили, как родную Мать.

Архангел

Я увидел во сне облака парусов
И хохотал, заплёсканный волной.
Почему-то тают тени городов,
Когда чайки кричат вразнобой.

Роза ветров не в страстях расцветает,
Она для тех, кто бредит парусами,
А для того, кто роли исполняет,
Мечты всегда останутся мечтами.

А где-то рядом по-другому рассуждают,
Здесь добро и зло замерят коромыслом,
А чувства от поступков отделяют,
Всё это величая здравым смыслом.

А я в каждом подростке себя узнаю:
У юности много похожих манер.
Я как-нибудь ей точно позвоню,
Ведь я – её извечный кавалер.

А коли меня вспомнить захотят,
Знайте, что я жил своим умом.
А порывы добрые не спят,
Когда с тобой Архангел за письменным столом.

Честь и совесть

Блеснула матово рапира,
И ранен один дуэлянт,
Но струйка крови никого не примирила,
И требует реванша секундант.

Но дали занавес под всхлипы милых дам,
Потом с героев посрывали аксельбанты,
Растолкали их по пыльным сундукам,
И зачехлили контрабасы музыканты.

У вельможных дам – любовь и сумасбродства,
Ох уж эта верность слову и отвага!
А непременным инструментом благородства
У них дуэльный пистолет, рапира или шпага.

И эти охранители голубых кровей
Платили крепостными по долгам,
Они крестились лицемерно на маковки церквей,
Всё позволялось русским господам.

Рано занавес, конечно, опускают,
Ведь пьеса-то еще идёт,
Кого-то снова в аксельбанты наряжают,
И уже скоро – новый поворот.
Не зря же музыканты струны расчехляют.

У неё

У неё мама из советских баронесс,
А папа вроде как художник-маринист,
Она в детстве танцевала полонез,
А я осваивал художественный свист.

У неё песочный образ от Кавалли,
И лицо в рекламе сладострастья.
А тут опять во сне обворовали,
В голове одни деепричастия.

У неё расписаны банкеты,
И чулки в медузах золотых,
А у меня вонючие котлеты
И бутылка водки на троих.

У неё большая перспективность
В закрытых вечеринках и эскорте,
А тут в кишках – похмельная противность
И изжога вишенкой на торте.

У неё на банковских счетах
Только иностранная валюта,
А у меня мозоли на руках
И всего-то курс пединститута.

У неё, как у радистки, позывные,
Она теперь Шалунья и Проказница.
Съели тебя годы нулевые,
Моя первая любовь и одноклассница.

Красота

Красота – как утренняя роза,
Забрызганная каплями росы,
Она словно выдох скрипки виртуоза,
И как полная ладонь живой воды.

Ей не нужны ни тормоза и ни разгон,
В ней нету ни начала, ни конца.
Она и космос, и волшебный перезвон
В малюсенькой коробочке звонца.

Она не повторяется и не отражается,
Её нельзя запаковать и унести.
Она и в памяти невнятно сохраняется,
Потому что в неё дважды не войти.

Красота и есть напоминание,
Что не бывает слёз без утешения,
И что никто себя не потеряет,
Ибо любящим даровано спасение.

Дождись, она уже к тебе идёт,
Но помни, что она приходит знаково.
И опять над нами солнышко взойдёт
И согреет всех влюбленных одинаково.

Её нельзя

Тут подруга вся в татуировках,
Но она не самка бедуина.
У неё одежда на верёвках,
А под подолом – лампа Алладина.

Она фокстрот танцует и стриптиз,
И всегда для подвига готова.
Она заходит в двери как сюрприз,
А выходит, как положено, фартово.

Тут всегда баланс и дисбаланс,
Тут же и разведка, и атака.
Бывало, от неё впадали в транс
И молились аж на знаки зодиака.

Дайте ей топор – она палач,
А если ей фату, она – невеста.
Её кумир – оборванный скрипач,
А она для всех – вершина Эвереста.

Такую не купить и не продать,
Тут не перемеришь и не взвесишь.
И не надо ни хвалить и ни ругать,
Её нельзя ни с чем уравновесить.

Ею можно вечно удивляться,
Она взялась на звёздах ворожить.
Ею можно только восхищаться,
И её нельзя не полюбить.

Базилика

У базилики Сакре-Кёр липы зацвели,
Здесь юная цветочница с Мадонной говорила.
Ей счастья полную ладошку поднесли,
Ровно столько, сколько попросила.

Радуга упала на рыжие ресницы,
С них музыку списал Мишель Легран.
На этой улице найдут перо Жар-птицы,
И на холоде распустится розовый тюльпан.

Романы начинались робким поцелуем,
Ведь то, что было, в жизни всё было не зря.
Мы обязательно с тобою потанцуем,
Лишь бы ты опять ко мне пришла.

Дотянись рукою до неба голубого,
И всё, что не случилось, повторите вновь.
Когда не надо ничего другого,
Это значит – «Вечная любовь».

О ней поют Мирей Матье и Азнавур,
А тут на клумбе распустились розы.
Как вспомните о них, зажгите абажур —
У любви всегда свои прогнозы.

В кафе на столике цветы —
Анютины глазки.
Не хочется ни слов, ни суеты,
Хочу забытых ощущений, хочу сказки.

Часть II. Колокольня

Меня учили

Тут меня растили в атеизме,
Чтобы я мог новой вере послужить,
Обещая жить при коммунизме,
Когда весь мир сумеют покорить.

Понукали веру предков шельмовать
Во славу комсомольского Устава,
А там умели принуждать и прогибать,
Им это право подарила сверхдержава.

А если до конца не отказались,
То в плену своих самообманов
Крестились и трусливо озирались,

Скачать книгу