Потапыч бесплатное чтение

1

Мы с Михой сидели в очереди в процедурный, когда увидели её.

Как мы потом узнали, девчонку звали Вика. На вид ей было лет десять или около того.

При одном только взгляде на неё прошибал холодный пот. И дело здесь было не в том, что, когда Вика только появилась, на ней была лишь ночная рубашка – вся изодранная и в крови, а на ногах стоптанные мужские боты. И не в том, что она была вся в чём‐то измазана, а волосы на голове слиплись и потеряли цвет. И не в зловещего вида плюшевом медведе, в которого девочка вцепилась обеими руками так, будто он был величайшим в мире сокровищем.

Конечно же, жуть брала от полубезумного взгляда исподлобья. Казалось, что на нас смотрит не человек, а бешеная тварь из какой‐нибудь лесной чащи. Пугала и сгорбленная осанка девочки, словно ей на плечи давило нечто невидимое.

Как нарочно, стоило девчонке показаться, и раздался треск: по всему этажу замигали лампы дневного света.

Миха чуть слышно выругался и ткнул меня локтем в бок, привлекая внимание, хотя я и без того всё прекрасно видел.

Девчонку вели, придерживая за локти, два санитара, а сзади маячил длинный полицейский. Вокруг его покрасневших глаз пролегли тёмные круги, от чего в неровном свете мигающей лампы мужик немного походил на покойника.

Миха снова выругался.

– Смотри, у мента рука в крови! – прошипел он мне на ухо.

Я опустил взгляд чуть ниже: в самом деле, рукав форменной куртки был кое‐как задран к локтю, а из-под него виднелись сикось-накось наложенные бинты. И следы засохшей крови на них.

Девчонку провели мимо нас и без очереди запихнули в процедурный кабинет. Конвой увязался следом.

Нельзя сказать, чтобы мы слишком расстроились из-за этого, – всем, кто тогда стоял на уколы, не терпелось обсудить зрелище.

– Видал? Деваха явно кого‐то завалила! – с восторгом выпалил Миха. Он не отрываясь смотрел на дверь процедурного и дышал, как после бега.

Люминесцентная лампа над нашими головами затрещала в последний раз и погасла. Коридор погрузился в полумрак. Только впереди, через четыре кабинета от нас, горел свет.

– Может, на неё собаки напали, – предположила Соня из четвёртой палаты. Соне было двенадцать, но выглядела она уже лет на четырнадцать, а при нынешнем освещении на все пятнадцать. Соня была самой красивой девочкой на этаже, и одно только это обычно придавало её словам дополнительную убедительность. Чёрт, да я сам иногда слушал её чуть не с открытым ртом, какую бы дичь она ни несла.

Но в этот раз никто не поверил.

Хотя бы потому, что история с убийством звучала куда интереснее и страшнее каких‐то там собак.

– Ес-сли бы это б-были с-собаки, то её с-сюда бы р-родители притащ-щили, а не копы, – заметил Хали-Гали. Он стоял, подпирая плечом стену, и временами семенил на тощих, как спички, ногах. Скрюченные руки Хали-Гали держал у груди.

Соня бросила на него высокомерный взгляд и сложила губки бантиком.

– Да ты видел её вообще? – чуть погодя хмыкнула Соня. – Вся покусанная и исцарапанная, типа её чуть не сожрали.

– Ага, – хмыкнул Миха и почесал белёсый затылок, – чихуахуа. Ты где таких собак маленьких видала? Её явно покусал какой‐то бешеный хомяк-убийца. Когда она завалила его хозяев!

Соня сжала губы в линию и, сощурившись, посмотрела на Миху. Тот прикинулся, что из-за темноты ничего не видит.

– Надеюсь, её не ко мне в палату положат, – буркнула девушка.

– У вас же все койки заняты, – сказал я.

– Машка сегодня на выписку. Блин, вот надо ж её было именно сегодня?

– Подожди, не кипишуй. Может, ещё обойдётся, – попытался подбодрить я, но не вышло.

Соня сложила губки и посмотрела на меня так, будто я не понимал очевидных вещей. Типа куда ж ещё класть, как не в такую козырную палату, как четвёртая?

Я подтянул живот и стоял так, пока девушка не отвернулась от меня. Тогда я смог немного выдохнуть.

– Чего ты там копаешься? – тем временем спросила Соня у Михи, который нервно водил пальцем по экрану мобильника.

– Ищу, мож, где про эту деваху написано.

– Логично, – согласилась Соня. – Где ищешь?

– ВК и ТГ.

– Ок, я тогда ещё кое-где пошарю, – кивнула девушка.

Внезапно из-за двери раздался истошный визг, потом топот и приглушённые голоса. Что‐то стеклянное упало и разбилось вдребезги. Передвинули что‐то тяжёлое. Хлопнули чем‐то деревянным.

Мы переглянулись.

– Точно говорю: девка – притыренная, – авторитетно заявил Миха и засунул телефон в карман старых треников. – Кстати, в тырнете про неё пока ничего нет.

Дверь процедурного приоткрылась, и оттуда показалась всклокоченная медсестра. Накрахмаленный колпак сбился набекрень, а на правой щеке явно обрисовывались очертания пятерни.

– Идите по палатам. Инъекции после обеда.

И закрыла дверь изнутри на ключ.

Минуту мы в изумлении дырявили взглядами деревянную ручку.

– А чего это? Иньенкции? – тихо подал голос Сэм. Вообще‐то он был Семён, но когда только появился в больнице, то потратил целую неделю на то, чтобы уговорить всех называть его Сэмом. Ему очень нравилось представлять себя героем «Сверхъестественного». За что мы иногда называли его за глаза Супернатуралом. Или просто Натуралом.

– Ну, уколы типа! – закатила глаза Соня.

– Ладно, ребят, пошли, – сказал я. Правда, остался стоять на месте.

Собственно, не сдвинулся никто – всем было интересно, что там сейчас происходит в процедурном.

Мы замолчали и прислушались. Миха прилип ухом к двери.

Соня фыркнула:

– Подслушивать нехорошо, вообще‐то!

Мой друг только отмахнулся.

Соня снова фыркнула и сложила руки на груди. Через какое‐то время она тоже прижалась ухом к замочной скважине.

– М-может, с-такан принести? – предложил Хали-Гали.

Соня и Миха вдвоём зашипели на него, чтобы закрыл рот.

На какое‐то время мы замолчали. Повисла тишина, но скоро из десятой палаты вывалился Рита. Он ржал, как лошадь Пржевальского, и подушкой отбивался от наседавшего на него Олега.

Вообще‐то Риту звали Эрнест, но это имя никак не шло широкомордому пацану с носом-картошкой и коротким ёжиком на голове. Эрнест вечно ходил в одежде фирмы «Puma». Майки, штаны, шорты, носки – всё было «Puma». А если представить, что лого написано не латиницей, а русскими буквами, прописью, то получается «Рита». Так и прозвали.

Рита размахивал во все стороны подушкой, а прямо на него дуром пёр Олег, охаживая «морковкой» из свёрнутого полотенца.

– Халитов! Краско! А ну, марш в палату, и чтоб тихо сидели мне по кроватям! – разразилась криком Сова.

Мы не знали, как зовут постовых медсестёр, а спросить имя – никому не хватило ума. Поэтому мы называли их Сова, Стрекоза и Молоденькая. Молоденькая, конечно, была самая добрая из них.

И красивая.

– Я что сказала? Ушли отсюда! Краско, ещё раз подушку в руки возьмёшь, я тебе клизму сделаю!

При упоминании про клизму пацаны перестали галдеть и послушно убрались из коридора.

Сова посмотрела на нас. Её огромные глаза на ещё более огромном пухлощёком лице превратились в две маленькие щёлочки.

– А вы чего тут трётесь? Вам же сказали, что колоться после обеда!

Переглянувшись, мы разошлись по своим палатам.

Собственно, мы ничуть не жалели, что только зря проторчали у процедурного. Во-первых, ошеломительное появление странной девчонки того стоило. А во-вторых, уколы после обеда значило, что можно сократить для себя тихий час.

Честно говоря, ничего не имею против него. Я даже в чём‐то любил сон-час за то, что однопалатники ведут себя тише обычного и можно спокойно почитать. Но хоть немного нарушить привычный распорядок – это святое, иначе можно околеть от скуки.

Когда мы вошли в палату, Миха поплотнее закрыл дверь. Слава богу, она была глухая и деревянная, а не со стеклом, как в десятой палате. Бедные парни, не повезло так не повезло.

Миха плюхнулся на кровать и заложил руки за голову.

– Вот облом, так и не узнаем, чего там ещё натворила та деваха! – сокрушался он. – Представляете, если она тоже там их всех положит?

– Кто положит? Кого положит? – высунулся из-за кроватной спинки Глюкер. Когда мы вошли, он рылся в своей тумбочке, наверное в поисках еды.

– Да подожди, – отмахнулся я и сел на свою кровать, которая как раз стояла напротив Михиной. – С фига ли она там кого‐то перебьёт? Она ж тебе не спецназ.

Мишаня хитро прищурился.

– Этого мы пока не знаем.

Я хохотнул.

– Пацаны, вы вообще о чём?

Я посмотрел на Глюкера. Наш разговор так сильно его заинтересовал, что этот парень даже не заметил, как уселся прямо на пол, обнимая полиэтиленовый пакет с изображением конкретно так откормленного Пикачу.

Сжалившись над бедолагой, я рассказал о появлении загадочной девицы.

– Во дела, – проговорил Глюкер, всё ещё сидя на грязном полу. На нём были только трусы, и при своей довольно грузной комплекции Глюкер смахивал на пупса.

Вообще‐то его звали Марк. Кличка прилепилась после того, как Марк сходил пару раз на уколы. Ему кололи что‐то такое, после чего он подолгу мог лежать, уставившись в одну точку. С лёгкой руки какого‐то остряка, который назвал его «Марик-нарик», Марка окрестили сначала Нариком, а потом как‐то перешло в Глюкера. Наверное, от слова «глюк». Такое прозвище поначалу очень бесило Глюкера, а потому и прилипло намертво.

Какое‐то время мы молча залипали в телефоны. Тишину периодически нарушали реплики вроде: «Блин, инет ваще не пашет», или «Пацаны, я вам в телегу такой рилс кинул – закачаетесь!»

И снова тишина на несколько минут.

Открылась дверь, и в палату зашёл Хали-Гали. Обычно соломенные волосы у него на голове стояли дыбом, но в этот раз парень зачем‐то прилизался водой. Окинув нас хитрым взглядом, он сказал:

– С-скучаете? Н-ну-ну.

И Хали-Гали пошёл от двери к столу, который стоял прямо напротив неё, у окна. Всё расстояние можно было запросто преодолеть за пять-шесть шагов, это заняло бы меньше минуты. Но для страдающего ДЦП [1]Хали-Гали это время увеличивалось впятеро.

Доковыляв до стола, парень с самым загадочным видом засунул руку в глубокий карман джинсов, а потом жестом заправского фокусника выудил оттуда карточную колоду.

Шмякнув её на стол, Хали-Гали уселся на соседнюю кровать и гордо закинул ногу на ногу.

Мы уставились на карты.

В больнице почему‐то запрещались карточные игры. Даже обычного «дурака» здесь воспринимали как азартную игру и наказывали за неё по-всякому. Как минимум, если заметят, – отберут карты. А максимум – выпишут к чёртовой матери с нарушением, и фиг тебя потом в другую нормальную больницу возьмут. А уж мама как расстроится… Поэтому к картам категорически нельзя было притрагиваться. Никогда и ни за что. Иначе греха не оберёшься.

Короче, мы сели играть.

2

Дверь открылась так резко, что мы соскочили со своих мест и не нашли ничего лучше, чем засунуть карты под себя. Отбой и колоду добора Миха быстренько накрыл моей книжкой.

Собственно, когда Соня вошла в палату, мы уже сидели с самым честным видом. Миха положил ногу на ногу и, покачивая тапкой, что‐то очень сосредоточенно разглядывал за моей спиной. Хали-Гали смотрел в окно. Глюкер ковырял ногтем столешницу. И только я один посмотрел на дверь.

Стояла тишина. Соня казалась разъярённой, как рой диких пчёл, однако, посмотрев на нас, она прыснула от смеха и закрыла за собой дверь.

– Ребята, вы палитесь, – сказала она. – Ну, так, самую малость.

– На фига так пугать? – напустился на неё Мишка, вытаскивая из-под себя смятые карты.

– А я что, одна должна пугаться?

Соня плюхнулась на кровать рядом с Михой и уселась полулёжа, прислонившись к стене. Потом она поёрзала, устраиваясь поудобнее, потуже натянула белую майку с Куроми и заправила её в короткие спортивные шорты.

– Что? – фыркнула она, заметив, что мы пялимся.

– Тебе не холодно в шортах? – сказал я, чтобы хоть что‐то сказать.

На самом деле в палате было довольно жарко, и, например, Глюкер сам только недавно надел свои треники.

– Па-адажди, – встрял Хали-Гали. Он, как обычно, зрел в корень. – Ш-што з-значит, ш-ш… – он на миг замолчал, собираясь с силами, а потом взял дыхание и продолжил: – Што не т-ы одна д-олжна п-пугаться?

– А то и значит, что эту стерву положили к нам в палату. Как я и говорила.

– Жуткую девку? – оживился Глюкер.

– Её самую…

Мы побросали карты и один за другим вылетели в коридор. Уже у самой двери под номером «четыре» замерли и переглянулись. Что, если только войдём, она сразу нападёт на кого‐то из нас? Или, пока Соня ходила к нам, девица приготовила какую‐нибудь ловушку?

– Да не бойтесь вы, она, скорее всего, ещё спит, – и Соня вошла первая.

Мы потянулись следом.

Зрелище, конечно, было очень странным. Девочка лежала прямо на покрывале, свернувшись клубком, и вроде спала. Её успели хорошенько отмыть и нарядить в какую‐то старую застиранную пижаму, белую в красный горошек. Из подмышки торчала грязная лапа плюшевого медведя.

А в другом углу, на дальней от двери кровати сидели, забравшись на неё с ногами, однопалатницы Сони – Кира и Софа. Обе бледные от страха и с дикими глазами. Перед собой они выставили алюминиевые чайные ложки держалом вперёд, как ножи. Кира снимала новенькую на видео – фиг её знает, для чего.

Я чуть не заржал, но побоялся разбудить новенькую и просто издал какой‐то донельзя странный и практически неприличный звук.

– Это она? Как‐то не выглядит той бешеной стервой, про которую вы рассказывали, – разочарованно сказал Глюкер.

Он успел подойти к кровати девочки и навис над ней, разглядывая, как какое‐то занятное, но не слишком страшное насекомое. Через мгновение к нему подошёл Миха.

– Димон, – позвал он меня, стоило только наклониться поближе, – да её и правда знатно покромсали.

Я приблизился на пару шагов, но подходить к девчонке так близко, как эти двое, не стал. Собственно, даже от двери при желании можно было разглядеть, как из-под пижамы выглядывают бинты. Повязки наложили на руки, ноги и даже на шею девочки с медведем. К её лицу было прилеплено несколько лейкопластырей.

Очевидно, новая соседка Сони и в самом деле попала в крупную передрягу. И возможно, ей действительно пришлось защищаться, а то и убить кого‐то.

Хотя нет, вряд ли. Тогда бы её положили куда‐нибудь в госпиталь при детской колонии, а не в обычную больницу. Это было невозможно.

Или всё‐таки возможно?

Девчонка завозилась во сне, и мы рванули от неё так, будто в нас брызнули кипятком. Я с Михой оказался перед столом у окна. Глюкер так перепугался, что вылетел вон из палаты, едва не сбив Хали-Гали, который заглядывал из коридора.

Соня тяжело вздохнула и уселась на свою кровать, обняв подушку.

– Наши мальчики самые смелые, – хмыкнула она и посмотрела на соседок. – Да опустите вы эти ложки! Выглядите как дуры.

Мы с Михой сделали оскорблённые лица, мол, изначально так и хотели: встать тут – у этого стола.

Кира и Софа опустили своё оружие. Телефон тоже.

– Я думаю, что её хорошенько накачали снотворным, – предположила Соня, разглядывая девицу. – Чтобы маленько поутихла. Говорят, эта кикимора весь процедурный разворотила.

Я переглянулся с Михой: когда мы с ним после обеда ходили на уколы, процедурный выглядел почти по-старому. О чём Мишка и немедленно сообщил.

– Странно, – нахмурилась Соня. – Неужели там так быстро прибрались? Ой, да вы, мальчишки, всегда такие невнимательные, что я себе брови полностью сбрею, вы и не заметите!

Это она зря. Любое, даже самое незначительное изменение во внешности Сони я замечал тотчас. И думаю, что был тут не один такой.

– А кто тебе это сказал? – спросил я.

– Глазкова.

– О, – Миха закатил глаза.

Я пояснил:

– Эта Глазкова тебе ещё не то наплетёт, только уши подставляй.

– Ну да, – хмыкнула Соня. – Мы же сами не слышали, как эта психушка за дверью громила процедурный.

Мы снова посмотрели на новенькую.

Девчонка, лежавшая перед нами на нерасправленной кровати, совсем не казалась той бешеной стервой, какой её считала Соня. И, видимо, другие девочки из четвёртой палаты. Скорее наоборот, её было так жалко, что становилось даже как‐то не по себе. Складывалось ощущение, что девочка эта побывала в какой‐то ужасной передряге вроде автомобильной катастрофы или чего‐то подобного. И все эти многочисленные раны и порезы на ней, вероятнее всего, из-за случившегося. А странное поведение – это от шока.

Я вспомнил озверевший взгляд девочки и поёжился.

Нет, после аварии люди выглядят иначе.

Девчонка снова дёрнулась во сне и стиснула своего медведя. Я видел, как белоснежные бинты под пёстрой пижамой пошли красными пятнами.

В этот момент девчонки истошно заорали.

– Что стряслось? – всполошился Миха, стараясь при этом не поворачиваться к новенькой спиной. Он инстинктивно схватил со стола ложку, взяв её как нож.

– Т-там, там!

Я проследил за указательным пальцем Киры и увидел, как через всю палату бессовестно и вальяжно ползёт таракан. Здоровенный такой, рыжий.

– Вот дуры! – с облегчением выдохнул Миха и сел на свободную кровать, держась за сердце.

– Тоже мне, нашли из-за чего орать, – сказал я и раздавил насекомое.

Распахнулась дверь, и в палату влетела Сова.

– Что случилось? Чего голосите?

Кира и Софа сидели на одной кровати, поджав под себя ноги, и были белее снега. Кира подняла на медсестру огромные от страха глаза.

– Таракан, – произнесла она. – Вот такенный! – и показала руками существо размером с добрую крысу.

Сова сдвинула брови к переносице и обвела взглядом палату. Остановилась, естественно, на нас с Михой.

Я снял тапку и продемонстрировал ей труп насекомого.

– Ещё один громкий звук, и вы двое отправитесь в свою палату.

Сова бросила взгляд на новенькую, но та по-прежнему спала, вцепившись в своего медведя, как в спасательный круг.

Дверь закрылась.

Мы выдохнули.

Разъярённая Соня посмотрела на однопалатниц и зашипела так, будто готова была убить обеих тотчас:

– Не дай бог вы разбудите её своим ором… Честное слово, я вас придушу!

– Если она не придушит тебя раньше! – Софа успела отойти от шока и теперь на что‐то очень сильно злилась. Но кто их, девочек, знает, на что именно?

Вообще‐то их обеих звали София. Но Соня могла перегрызть кому угодно глотку, если её, не дай бог, назовут Софой. И то же самое, только наоборот, было с Софой. Обе готовы были чуть не драться до смерти, чтобы доказать, что это имя можно ласкательно уменьшать только так и никак иначе. Мы же какое‐то время пытались найти в их словах хоть какую‐то логику, пока не решили просто забить и запомнить, что вот одна София – Соня, а вторая – Софа, и всё тут. Потому что гладиолус.

– Правильно, – проворчала Кира, забирая свою ложку у моего друга, – подеритесь ещё тут из-за неё.

– Да! Да! Давайте, подеритесь! – воскликнул Миха с горящими глазами и достал телефон с явным намерением начать съёмку. – Девчачий бой – класс!

Софа показала ему фигу. Соня покрутила у виска.

– Боже мой, её вроде отмыли, но всё равно воняет какой‐то дрянью, – Соня наморщила носик и демонстративно отошла от новенькой.

– А может, это ты обделалась? – вторая София явно нарывалась.

Соня бросила на неё разъярённый взгляд.

Я понял, что надо быстренько линять отсюда, пока и нам не досталось. Уже хотел было ткнуть Миху локтем, намекая на отступление, как тот вдруг заявил:

– Девочки, не ссорьтесь! Если драться не собираетесь.

И я понял, что мы пропали.

– Ты вообще не лезь! – напустились на него хором обе Софии. – Кто вас вообще сюда звал?

Мишка обиженно посмотрел на меня. И его можно понять: он‐то хотел как лучше – разрядить обстановку.

– Надо валить… – одними губами сообщил ему я.

– Замолчите, – вдруг резко бросила Кира.

– С фига ли? – фыркнула Софа.

– Ты мне рот будешь затыкать? – вскинулась Соня. – Вы тут не офигели обе?

Даже я слегка удивился: чего это она вдруг?

– Вы можете помолчать хоть минуту? – зарычала Кира. – Слышите?

Смолкли и прислушались.

Я ощутил, как шевелятся волосы на голове. Посмотрев на Миху, я понял, что с ним примерно то же.

– Что это? – прошептала Соня, осматривая палату.

Под полом, в стенах, даже на потолке кто‐то скрёбся. Кто‐то носился там на маленьких ножках, явно оснащённых коготками.

– Это крысы… – тихо произнесла Софа.

– Какие на фиг крысы, мы в долбанной детской больнице! Тут постоянно всякие санитарные инспекции! – кипятилась Соня.

– Много крыс, – будто не слушая, вымолвила Софа. – Целые полчища…

Все замолчали.

Мы стояли, замерев посреди палаты, как изваяния, и прислушивались изо всех сил.

Топоток маленьких ножек – или лапок? – то чуть стихал, то возобновлялся с новой силой. В какой‐то момент к нему действительно добавился едва уловимый писк. Он доносился словно откуда‐то издалека, как из другого мира. Или просто наши стены были достаточно толстыми, чтобы заглушать голоса тех, кто в них жил.

Мы нервно оглядывались по сторонам, словно боялись, что вот-вот проломится стена или потолок и оттуда хлынет целая волна серых хвостатых тварей.

Я ожидал, что девчонки снова начнут голосить, но они будто проглотили языки и только нервно и порывисто поворачивались в ту сторону, откуда вдруг доносился наиболее громкий звук.

– Надо звать постовуху, – прошептала Кира, имея в виду постовую медсестру. И, вероятно, она была права: Сове однозначно следовало знать, что в больнице завелись крысы.

Но в этот самый момент встала новенькая.

Она медленно, как сомнамбула, свесила ноги с кровати и обвела палату пустым взглядом. Чуть задержавшись на нас, он скользнул дальше: по кроватям к окну и оттуда на потолок.

Грязный медведь всё это время лежал у её левого бедра, и чёрные глаза мягкой игрушки будто тоже глядели на нас.

Мы забыли про крыс и затаив дыхание наблюдали за новенькой.

Тем временем до девицы начало доходить, где она и что происходит. Девчонка настороженно прислушалась, а потом на лице отразился такой ужас, будто она только что увидела оскал смерти.

Новенькая схватила медведя и вылетела из палаты.

Минуту мы приходили в себя, а потом бросились следом.

На наших глазах случилось то, чего никто не ожидал.

Накачанная снотворным новенькая на заплетающихся ногах неслась через весь коридор. Временами она натыкалась на стены и отскакивала от них, как мячик для настольного тенниса. Следом с криками бежала Сова. Она орала второй медсестре, чтобы та ловила беглянку.

На этаже было два поста – в начале у лестницы и с противоположной стороны. На каждом дежурило по медсестре, которых мы именовали «постовухами» в общем и плюсом давали клички каждой из них. Вот медичка с первого поста (а наш был вторым) бросилась наперерез девочке с медведем. Та, быть может, и извернулась бы, не находись в ней такое количество лекарства; даже сейчас она почти ушла от погони, почти выкрутилась и проскочила мимо второй постовухи, но та успела поймать беглянку за рукав и рванула на себя.

Новенькую дёрнуло так, что она впечаталась в медсестру всем телом. Тут подоспела Сова. Они в четыре руки принялись скручивать безумную девицу, но та вдруг вцепилась зубами в руку первой, а когда медсестра разжала хватку, то боднула Сову в живот и со всех ног припустила к лестнице.

– Ах ты зараза! – вскипела медсестра с первого поста и помчалась за новенькой с такой прытью, какой никто не мог ожидать от женщины её комплекции.

На шум и крики из палат стали выходить люди. Они с удивлением искали источник неразберихи, а когда находили, то с самыми смешными лицами застывали на месте и принимались наблюдать за происходящим. Скоро все начали ржать и снимать всё происходящее на телефон. Пара человек вели стрим.

В какой‐то момент из-за их спин и экранов нам перестало быть видно хоть что‐то, и пришлось протискиваться вперёд.

К этому времени медсёстры уже сумели уложить девчонку на бетонный пол и заворачивали руки ей за спину, как полицейские на задержании. Новенькая рычала и пыталась вывернуться.

В какой‐то момент она умудрилась зачем‐то выбросить свою игрушку вперёд. Медведь проехал на спине несколько сантиметров и застыл.

– Потапыч, помоги ей пожалуйста! – впервые услышали мы её голос. Он был тонкий и визгливый, взвинченный до таких высоких нот, что резало в ушах. – Скорее!

Медведь лежал без движения, уставившись в потолок остекленевшим взглядом, как это и положено всякой нормальной игрушке.

– Потапыч! – кричала девочка. – Что же ты? Ну!

Лампы дневного света издали пару щелчков, похожих на короткое замыкание. Две из них, которые как раз находились прямо над новенькой, замигали.

Девчонка плакала навзрыд и смотрела на игрушку с такой надеждой, будто и правда верила, что медведь сейчас встанет и пойдёт кого‐то спасать. При этом новенькая как будто потеряла всякий интерес к тому, что в это время делали с ней самой.

– Потапыч! Она уже здесь, я чувствую! Потапыч!

Сова воткнула иглу в плечо девочки, как дротик, и надавила на поршень. Новенькая дёрнулась, но взгляда с медведя так и не спустила.

Ещё какое‐то время она лежала на холодном бетонном полу, придавленная к нему двумя грузными женщинами в белых халатах, и всё умоляла своего Потапыча, чтобы он наконец начал действовать.

Но подействовало только снотворное.

1

Cумасшедшую связали и положили на кушетку первого поста. Там вообще должна была спать медсестра, но, очевидно, ни первой, ни второй отдохнуть сегодня не светило.

Да и нам, скорее всего, тоже.

Уложив новенькую, постовухи принялись разгонять всех по палатам. Отбой был объявлен на полтора часа раньше.

– Мы не пойдём спать, там крысы и тараканы, – упёрлись девочки из четвёртой палаты.

И тут у Совы лопнуло терпение.

Она орала так, что страшно стало даже тем, кто послушно убрался на свои кровати ещё десять минут назад. Таких витиеватых сравнений я даже в младшей школе не слышал, где ругательства склоняются на все лады. Но на наших девочек это не произвело ни малейшего впечатления.

Соня сложила губки бантиком, потом переплела руки на груди и заявила:

– Хоть заколите меня тут насмерть, как эту, но в гадюшник с крысами я не пойду.

Сова несколько раз глубоко вздохнула, а потом, схватив Соню за руку, силой поволокла в палату. Девушка вырывалась изо всех сил, но у медсестры хватка оказалась просто железной.

Пропихнув Соню в двери, Сова проорала:

– Ну? И где тут крысы?

И не дожидаясь ответа, вышла в коридор.

После того как медсестра скрылась, подтянулись остальные девочки. Как они потом рассказывали, в палате стояла просто звенящая тишина. Ни писка, ни топотка слышно не было. Однако взбуробленная пустая кровать не давала отвлечься.

Поэтому её пришлось застелить. Срочно.

2

Когда мы с Михой вошли в палату, Глюкер лежал под одеялом и изображал примерного больного. Однако стоило двери за нами закрыться, он подскочил на месте и напустился на нас с расспросами.

Мы пересказали ему всё, что случилось с того момента, как сам Глюкер позорно бежал, едва не прибив Хали-Гали.

– Деваха просто огонь! – заключил Миха после того, как я закончил рассказ.

– Понравилась? – ехидно спросил толстяк.

– Не, – Миха не повёлся на провокацию и просто покрутил головой. – Но коры мочит, просто обалдеть.

– Блин, – протянул Глюкер и снова забрался под одеяло, – а прикиньте: постовухи уснут, а эта деваха нас тут всех ночью передавит?

Миха посмеялся и принялся расстилать постель. Я тоже отмочил пару каких‐то шуток, но уже не помню, чего сморозил.

В общем, я тоже лёг.

Глюкер предложил поиграть в Brawl Stars, но у нас не было настроения.

Мы долго молча лежали, пока Миха не произнёс:

– Может, дверь стулом подпереть?

– Ага, а если Сова зайдёт? – тут же заспорил Глюкер. – Объясняй ей потом, чем мы тут занимались. Ну его на фиг.

Ещё какое‐то время я ворочался с боку на бок, но скоро мне это надоело. Пришлось встать.

– Эй, ты чего? – зашипел Миха.

Что он, что Глюкер тоже не могли заснуть.

– Гляну, чего там происходит. Если что – скажу, в туалет пошёл.

– Отчаянный ты парень, Димон. Уважаю! – Миха постучал себя кулаком по груди, а потом повернулся лицом к стене и натянул одеяло до ушей.

И в этот момент у меня над головой что‐то хрустнуло.

Пацаны подскочили, как по команде, и уставились на меня.

– Очень смешно, Диман! – проворчал Миха. – Иди уже на свою разведку, Штирлиц!

– Это не я…

Я стоял у двери, задрав голову, и пытался разглядеть что‐нибудь на потолке. Как назло, луч фонаря бил чуть левее, оставляя пространство над моей головой в кромешной тьме. А как раз оттуда и донёсся этот звук.

– Ладно тебе, не смешно!

– Да говорю же, не я!

Мы притаились.

Какое‐то время слышно было только, как за окном проезжает машина. А потом оно повторилось, и через секунду ещё, только дальше – щёлк. Щёлк, щёлк. Как будто обои отклеиваются от стен на сквозняке.

Но никаких обоев в палате не было.

Потолок и стены здесь выбеливались известью, и на полтора метра от пола выкрашивались белые же панели.

– Слышите? – прошептал Глюкер дрожащим голосом.

– Это штукатурка на потолке трескается, – сказал я, чтобы скорее успокоить самого себя, нежели нашего пухлого приятеля.

– Ага, – не поверил он, – две недели до этого не отщёлкивалась, а теперь вдруг отщёлкивается. Как раз в тот же день, когда появилась эта стрёмная деваха, а у девок в палате случилось нашествие крыс!

– Никакого там нашествия не случилось! – раздражённо бросил я. Ну, в самом деле, и без него тошно, для чего так нагнетать?

– Но вы же их слышали!

– Мы точно не знаем, что там было. Кира предположила, что это крысы. На самом деле мы просто слышали что‐то похожее на топот. Может, между стен произошёл какой‐нибудь обвал. Или это какое‐то физическое явление вроде того странного звука от потолка, как будто твои соседи сверху катают по квартире огромный железный шар.

– Кстати, интересно, что это за неведомая фигня? – задумчиво отозвался Миха.

– Не знаю, – фыркнул я. – Но, возможно, мы слышали что‐то из той же оперы.

– Ага, – не сдавался толстый, – только та неведомая фигня обычно не пищит.

Глюкер завозился, а потом в потолок упёрся яркий луч от мобильного фонарика.

– Вот! – победно прошипел Глюкер. – Я же сказал, что потолок нормальный! Смотри, нигде нет трещин.

Их и правда нигде не было видно. Хотя даже в свете фонарика обзор был так себе.

Я вздохнул.

– В общем, ладно. Я пошёл, а ты, Мих, смотри, чтобы Глюкер не обделался от страха и не завонял нам всю палату.

Я по привычке втянул живот и вышел под очередной щелчок сверху.

В коридоре было тихо, только слышалось, как работают лампы дневного света. Наш пост пустовал, обе медсестры сидели на первом рядом с кушеткой, на которой спала связанная бинтами новенькая. Обе постовухи тоже клевали носом, но вяло переговаривались, чтобы не заснуть. И я их понимал: кто знает, что придёт в голову этой притыренной, когда снотворное перестанет действовать?

В общем‐то, ничего интересного не происходило. Чтобы создать себе алиби, я действительно прогулялся до туалета и вернулся в палату.

Миха уже спал, а Глюкер трясся под одеялом от страха и всё прислушивался, не щёлкнет ли штукатурка ещё раз? Когда я вошёл, толстяк выдохнул с облегчением, что было очень даже хорошо слышно.

– Ну, чего там? – спросил он.

Там ничего такого не было, о чём я и сказал. Глюкер разочарованно вздохнул и отвернулся. Через какое‐то время он тоже засопел.

Я же ещё долго не мог уснуть и всё мысленно прокручивал странные события сегодняшнего дня. Странное поведение девчонки. Странные звуки из стен и с потолка.

Больше всего мне была неясна её выходка с медведем. Попытаться сбежать – это я мог понять. Укусить медсестёр – тоже. Это было логично, если ты не собираешься здесь оставаться или тебе это чем‐нибудь грозит. Например, колонией. Или психушкой. Но зачем она выбросила медведя и требовала, чтобы он шёл кому‐то помогать?

Собственно, об этом я размышлял до самого того момента, пока не заснул. Уже засыпая, я что‐то услышал. Даже сейчас не могу сказать, что именно это было. Но ощущение сложилось такое, будто внутри стены кто‐то скрёбся, как мышь. Только мыши шуршат снизу, а оно скреблось из-под потолка.

3

Меня разбудили звуки суеты, доносившиеся из коридора. Кое‐как разлепив веки, я повернул голову. Миха с Глюкером уже не спали и недоумённо переглядывались.

Я потёр глаза и сел. Судя по тому, что нас разбудила не медсестра, ещё не было и восьми утра.

– И давно это там? – спросил я.

– Фиг знает, мы сами только встали, – пожал плечами Миха.

– Да? Пошли глянем.

Я натянул треники и потащился к двери. Мишка с Глюкером даже не стали утруждать себя надеванием штанов и потянулись следом как были – в трусах.

Я дёрнул за ручку и осторожно выглянул в коридор. Странные события продолжались. Медсёстры вдвоём перетаскивали из тринадцатой палаты в четвёртую железные кровати, а следом за ними бегали девчонки с постельным бельём и какими‐то пакетами.

– Э, – я увидел Соню и помахал ей, чтоб подошла.

Заметив нас, она сделала знак рукой, дескать, подождите, сейчас вещи в палату занесу и прибегу. Так и случилось, через минуту Соня стояла перед нашей дверью.

– Что тут стряслось? Чё за кипиш? – спросил Миха.

Соня округлила глаза:

– А вы что, не знаете? Ну, вы и спать! Тут такое было… Менты приехали! Всех девок из тринадцатой к нам переселяют, а новенькая там одна будет жить, как в царских палатах. Я слышала, что ей должны провести какое‐то там обследование. Короче, пару дней её тут подержат, а потом турнут. В колонию, наверно. И теперь всё это время у палаты будет дежурить по полицейскому, чтобы эта отбитая ещё чего не выдумала!

– Офигеть, – веско обронил Миха.

– Не то слово, – согласилась Соня.

Мимо прошёл Рита. При ходьбе он держал руки расставленными в стороны, как если бы у него были плечи примерно как у Арнольда Шварценеггера. Рита считал, что так офигеть как круто выглядит. Но, ясное дело, плечи у него были совершенно обычные, как и у любого другого четырнадцатилетнего пацана. Поэтому как по мне, то выглядело это скорее смешно.

Увидев его, Соня сделала два шага от нас в сторону и принялась укладывать волосы.

– Доброе утро, Эрнест! – поприветствовала она Риту.

– Дарова, малая! Как твоё ничего? – бросил он, не оборачиваясь, и исчез в своей палате ещё до того, как девушка успела ответить.

– Всё норм! – крикнула ему вслед Соня, а потом умчалась помогать с переездом дальше.

– Дура эта Соня, – заключил Миха. – Все они дуры.

Я только вздохнул. А что тут ещё скажешь, если он прав?

Желания участвовать в переезде всё равно не было, и мы вернулись на свои кровати. Миха включил свет и улёгся на спину, положив руки под голову. Глюкер принялся шумно копошиться в своих многочисленных пакетах, оккупировавших всю тумбочку хуже иностранных захватчиков. Вообще, тумбочка у них с Мишкой должна быть общей, но Глюкера в ней было так много, что Миха вынужденно переселился в мою ещё до выписки Макса, с которым я тогда делил её.

Я открыл книгу и попытался читать.

– Расскажем девкам, что было ночью? – не отрываясь от своего занятия, спросил Глюкер.

Миха фыркнул.

– Да ну их. Пусть гуляют.

– Угу, – поддержал я его, – у них вон сколько дел, не до нас. Да и чего такого было‐то? Ну пощёлкала штукатурка, а мы в штаны наложили. Ну их на фиг, засмеют. Не будем говорить.

Глюкер хлопнул дверцей и прошлёпал босыми ногами по полосатому линолеуму. Жалобно скрипнули пружины кровати, прогибаясь под его весом.

Я читал одну и ту же страницу уже десятый раз.

Ну её, эту Соню.

– Да, – услышал я голос Глюкера, – только это не штукатурка.

Несколько минут я продолжал дырявить взглядом книгу, а потом посмотрел на толстяка. Дождавшись этого, он указал наверх.

Я посмотрел на потолок, оглядел его, потом стены. По крайней мере, ту их часть, что была доступна взгляду. Да, при нормальном свете видно было гора-аздо лучше.

Ничего.

Конечно, не сказать чтобы в палате был какой‐то намёк на серьёзный ремонт, однако штукатурка действительно выглядела ровной, без всяких вздутий и трещин.

Как‐то неожиданно похолодало. Жёлтые лампы накаливания в белых пузатых плафонах советских люстр, которые здесь стояли почти во всех палатах, моргнули.

– Тем более, – услышал я свой голос. – Сами себя накрутили из-за этой новенькой, вот и мерещится по ночам всякое.

– Ну, вообще, да, – сказал Глюкер тем тоном, который говорил, что на самом деле он так не думает.

Открылась дверь, и в проёме показалась Стрекоза. Она похвалила нас за то, что уже встали без неё, и напомнила об уколах через полчаса.

Время быстро пролетело. Кажется, я даже заснул на несколько минут, но точно уже не вспомню. Столпившись около процедурного, мы, конечно, не отрывали взглядов от тринадцатой палаты.

У её двери поставили кушетку, на которой расположился пузатый полицейский. Он по-хозяйски сидел, расставив ноги так широко, что один занимал почти всё место. А оставшееся присвоила его фуражка. Расстёгнутая форменка свисала по бокам и ещё сильнее выделяла объёмистый живот мента.

Из палаты не доносилось ни звука, и это интриговало сильнее, чем если бы оттуда раздавался треск и звон разбиваемой посуды. Что там делала новенькая? И могла ли она вообще там что‐то делать? Может, её привязали к кровати ремнями, как в какой‐нибудь психушке. Или обкололи транквилизаторами так, что девчонка превратилась в растение.

В общем‐то, чего мы только там не надумали за это время.

А после уколов сделалось уже не до новенькой. Большинство из нас разбрелось по этажам больницы: кто на разные обследования, кто на анализы, кто на лечение. Собрались вместе уже после ежедневного обхода лечащих врачей.

К вечеру ажиотаж вокруг новенькой улёгся окончательно. Из тринадцатой палаты по-прежнему ничего интересного не доносилось. И даже мент очень быстро перестал обращать на себя взгляды. Он так удачно встроился в синюю гамму окрашенных панелей и бетонного пола, что казалось, будто сидел здесь всегда.

Пересменка у полицейских была утром, ещё до подъёма. Но, по чести сказать, появление нового мента не стало каким‐то событием, и все просто забили. Причём забили настолько, что к обеду уже запросто носились мимо него, больше опасаясь постовых, нежели человека в форме и с пистолетом. А ему в общем‐то тоже было не до нас – заткнув уши эйрподсами, мужик весь день залипал на экран своего телефона и практически ни на что не реагировал.

Поэтому когда мы стояли в очереди на уколы, а процедурный как раз находился недалеко от тринадцатой палаты, то запросто ржали на весь коридор и временами ругались.

В сон-час мы резались в карты, периодически отвлекаясь, чтобы ответить кому‐нибудь из многочисленных чатов в ТГ, и тихо дербанили передачку, которую принесли Глюкеру родители. Толстый не был против. Он сам внёс пакеты со словами «Налетай, пацаны!» как раз перед тем, как пойти на уколы. Сам же он всё ещё лежал на кровати почти в коматозе и кое‐как отходил от своих галлюциногенных уколов, которые после какого‐то очередного ЭХО головного мозга ему снова прописали.

Вообще, для нас это было нормальной ситуацией. Мы жили небольшими коммунами – каждая палата представляла собой такую мини-семью, где все сладости, которые приносили родители, считались общими. Так и назывались: «общак».

Поэтому, когда после сон-часа мама принесла еду, то хавчик ожидала та же участь. Ну, хавчик – жрачка типа.

Мы втроём разобрались с двухлитровой банкой пельменей, пачкой кукурузных палочек «Никитка» и полторашкой колы. Ни покер, ни двадцать одно, ни даже дурак уже не вкатывали, а потому мы разлеглись по своим кроватям, уткнувшись в телефоны. И столкнулись с ужасной проблемой – пропал Интернет.

Первым пропажу заметил Глюкер, которому до своей кровати было ближе всех. Спросил у Михи, который к тому моменту уже тоже тихо офигевал от того, что ни одно приложение не прогружается. У меня была та же проблема. Причём деньги на балансе у всех троих были в порядке.

Блин, а!

Повалявшись несколько минут без дела, мы всей компанией отправились в игровую.

Там уже собралась большая часть нашего этажа – у них тоже куда‐то делся тырнет.

Рита сидел на почётном месте – прямо напротив экрана. По бокам от него расселись девчонки, причём Соня сидела так плотно, что вжималась своим плечиком ему в руку. Хали-Гали вертелся на ковре и всё никак не мог найти удобное положение.

Смотрели какой‐то – фиг пойми какой – проект по Первому каналу для народных талантов. Однако через полчаса переключили на REN-TV, где показывали первого «Терминатора». Кто‐то вспомнил, что в девяностые был такой переводчик с гнусавым голосом, который переводил все фильмы тех лет. Терминатора он окрестил «Киборг-убийца».

Какое‐то время мы ржали с этого, совершенно не обращая внимания на происходящее на экране.

Веселье разрушила Молоденькая. Она пригрозила, что если мы не угомонимся, то разгонит всех по палатам. Вообще‐то она была нормальная, и в её смену нам жилось в разы проще, чем с остальными медсёстрами, но в тот день Молоденькая явно нервничала. Это было не то из-за полицейских в коридоре, не то из-за самого существования бешеной больной в тринадцатой палате. А может, у неё что‐то стряслось дома – фиг знает. Главное, что тем вечером настроена медсестра была решительно, и мы сразу поняли, что она не шутит.

Это помогло примерно на полчаса, а потом мы снова стали ржать, как кони.

Даже девочки.

Но второй раз Молоденькая не успела на нас наорать – телевизор потух сам собой.

Рита витиевато выругался, а потом сказал:

– Эй, Хали-Гали, по-братски: глянь, чё с ним?

Хали-Гали кое‐как поднялся и доковылял до телевизора. Там он сначала потыкал кнопку питания, а за ней и все остальные. Эта допотопная шайтан-машина по-прежнему не подавала признаков жизни.

Телик был старый, квадратный такой ящик с ламповым кинескопом. Настолько древний, что при включении ему требовалось несколько минут, чтобы прогреться и начать что‐то показывать.

Хали-Гали наклонился за него, а через минуту разогнулся. В одной руке у него был сетевой провод, а в другой вилка. И они были отдельно друг от друга.

– В р-роз-зетке т-орчала, – удивлённо проговорил Хали-Гали. – А пр-овод ка-ак п-п-перегрыз кто.

– Ага, тараканы! – выпалил Рита и заржал от собственной шутки.

Кто‐то захихикал ещё, но нам с Михой было не до смеха. Мы переглянулись, и как раз в этот момент что‐то хрустнуло внутри стены.

– Грёбаные тараканы, – процедил сквозь зубы Рита. – Когда уже их вытравят…

– Наш котик боится тараканов? – поддела его Софа и посмотрела с вызовом.

– Дерзкая, да? Вот заползёт тебе такая тварь в ухо, посмотрим, чё тогда скажешь! Чё сами вчера орали на всю больницу, если такие смелые?

И ушёл.

Опять хрустнуло, но, кроме нас с Михой, на это никто не обратил внимания. Кажется, что даже девчонки, хотя, может, они просто не подали виду. Уж эти‐то наверняка должны были насторожиться после всего вчерашнего.

Я подошёл к Хали-Гали, чтобы посмотреть, действительно ли с проводом всё так, как он говорит. Пацан не врал. Кожура на самом деле смотрелась так, будто её кто‐то долго и упорно жевал. Причём начиная где‐то от середины. Прорезиненной вилке тоже досталось, и на ней явно просматривались следы мелких зубов, как, допустим, у хомяков.

Или крыс.

– Я ж-же г-говорил, – сказал Хали-Гали.

Я кивнул.

К нам подошёл Миха, а за ним подтянулись и все остальные. Принялись рассматривать, строить предположения, охать и ахать.

Мы же с Мишкой тем временем осмотрели заднюю крышку телевизора, и с ней как будто бы всё было хорошо. По крайней мере, насколько мы могли судить, не разбирая телик.

В общем‐то, делать в игровой уже было нечего, кроме того, что слушать всякий бред, который несли остальные ребята, поэтому мы втроём вернулись в палату.

Миха медленно осел на койку и сложил руки на животе, как бы придерживая его.

– Вы понимаете, что это значит? – проговорил он, глядя куда‐то в пустоту перед собой.

– Что нам ничего не померещилось этой ночью, – сказал я и посмотрел на Миху. Он продолжал дырявить взглядом пол и чуть покачивался взад-вперёд.

– Ой-ёй-ёй-ёй, – сказал Глюкер и полез в тумбочку за сладким – заедать стресс.

Я вдруг почувствовал, как от ужаса у меня скручивает живот.

Это не фигура речи, меня часто прихватывало во всякие волнительные моменты. Поэтому, например, перед какой‐нибудь годовой контрольной я таскал с собой в школу «Лоперамид» [2].

Схватившись за живот, я медленно и осторожно выбрался в коридор в надежде выпросить у Молоденькой чего‐нибудь, что уняло бы мой из рук вон нежный желудок, но у медсестёр явно были другие дела.

И я догадывался, с кем они могли быть связаны.

Короче, пришлось изменить маршрут.

Вернувшись из уборной, я застал в нашей палате Хали-Гали.

– Чё, опять в карты? – хрипло произнёс я. – Слушай, давай потом?

Придерживаясь за спинку кровати, я сел и подтянул ноги под себя.

– Н-нет. Я х-очу п-п… поговорить о н-овенькой. А эти, – он мотнул головой на Миху с Глюкером, – к‐какие‐то с-странные.

Я посмотрел на пацанов. Толстяк сосредоточенно уничтожал последние остатки родительской передачи, и казалось, что в этом мире его ничего больше не интересует. Миха наконец перестал созерцать пустоту и смотрел на Хали-Гали, но в Мишкином взгляде всё ещё было мало осмысленности.

Чёрт, да в этой палате Хали-Гали не нашёл бы никого нормального, сколько бы ни пытался. Всё происходящее напугало нас до чёртиков, и думаю, что никто не хотел ничего слышать об этой новенькой, с чьего появления всё началось. Я чувствовал, как живот начинает повторно скручивать об одном воспоминании о девчонке или её кошмарном медведе. Всё что угодно, но только не она.

– Давай, чего ты там про неё надумал? – услышал я свой голос.

Хали-Гали глубоко вздохнул. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и заговорить. Рассказывал долго. Отчасти так было из-за его заикания. Иногда Хали-Гали подолгу не мог одолеть одно и то же слово несколько минут и заходил на повторный круг его произношения снова и снова, пока у меня не выходило терпение, и я не заканчивал за него. Иногда напротив – пацан говорил довольно бегло, и фиг его знает, от чего это зависело.

Короче, идеи Хали-Гали в основном повторяли мои недавние размышления, однако негодяй развил их куда дальше того, до чего дошёл я.

Поначалу Хали-Гали объяснял для себя странное поведение новенькой желанием сбежать. Собственно, как и я. То есть, скорее всего, после больницы девчонке угрожала колония, а то и психушка. Однако с этим не вязались её попытки добиться от игрушечного медведя каких‐то решительных действий. Я это спокойно списал на то, что девица не в себе, а то и вообще помешанная, но Хали-Гали пошёл другим путём и решил для себя, что новенькая здорова, просто находится в стрессе или в шоке. Короче, не суть. Главное в рассуждениях Хали-Гали – это то, что она пыталась убежать вовсе не для того, чтобы спастись самой, а чтобы спасти кого‐то другого. Действительно, она тогда кричала что‐то вроде: «Она уже здесь!» и «Помоги ей, пожалуйста!» Чтобы спасти кого‐то от этой загадочной её, девчонка и пыталась сбежать. А когда поняла, что ничего не выйдет, то попыталась отправить на помощь единственного, кому, со своей точки зрения, могла доверять – собственного плюшевого медведя.

Здесь доказательства нормальности новенькой Хали-Гали дали слабину, ну, типа нельзя называть адекватной деваху, которая на полном серьёзе пытается отправить со спасительной миссией игрушку.

Хали-Гали показал пальцем на Глюкера, который уничтожал всё съестное со скоростью сельскохозяйственного комбайна, и заключил, что толстяк, например, тоже не выглядит таким уж нормальным. Потом он напомнил о том, что мы слышали в четвёртой палате перед тем, как новенькая попыталась удрать. А это он ещё не знал, что было у нас ночью.

Короче, Хали-Гали уничтожил мои последние попытки удержаться в нормальности.

В общем‐то, если принять доводы этого Шерлока, то получалось, что новенькая прошла через что‐то очень страшное и едва осталась жива. Её медведь, очевидно, сыграл в этом не последнюю роль. Теперь, когда она со своим Потапычем оказалась в больнице, некто, по её мнению, остался без защиты, которую новенькая или её плюшевый медведь могли обеспечить.

Когда я подвёл итог, Глюкер заржал самым оскорбительным образом.

– Это н-ничего. Н-нервы. Я к… к д-е-эвчонкам п-ой-ду. Н-нада им расс… ка-азать.

К этому моменту Миха более или менее пришёл в себя, и мы с ним увязались за Хали-Гали в четвёртую палату. Глюкер решил, что на сегодня с него хватит впечатлений, и решил зарыться под одеяло.

Однако через минуту он уже догнал нас, поскольку сообразил, что для этого ему пришлось бы остаться в одиночестве.

Девчонки сидели, уткнувшись в телефоны. Кто‐то играл, другие, собравшись в кучку, пытались пробиться в сеть, третьи снимали видосы впрок, чтобы выложить сразу, как только появится Интернет.

Народу собралось шесть человек, хотя обычно в палатах на нашем этаже селилось по три-четыре. Лишними здесь, конечно, были бывшие обитательницы тринадцатой, откуда им пришлось переезжать в срочном порядке.

Девчонки сидели кто у себя на кроватях, кто на столе или окне, а кто и вовсе прямо на полу. В палате царили ужасная духота и запах потных носков.

А ещё про нас, пацанов, что‐то говорят.

Не зная, как к нашей информации отнесутся переселенцы, мы с Михой вызвали Соню, Киру и Софу. Чтобы не палиться, мы вернулись к нам и поплотнее закрыли дверь.

Я и Хали-Гали по очереди объяснили наши последние умозаключения. По ходу рассказа мы воодушевились так, что последние реплики практически выкрикивали. Но наш горячечный энтузиазм естествоиспытателей, совершивших открытие, мигом разбился о простое и ёмкое Сонино:

– И чё?

– В смысле и чё? – растерялся я.

– В коромысле! – Соня капризно сложила губки с таким видом, будто всё, что она думает, само собой разумеющееся. Однако, не найдя на наших лицах чего‐то хоть отдалённо похожего на понимание, девушка закатила глаза и снизошла до объяснений: – Да вообще пофиг, кого там эта притыренная хочет спасать со своим медведем. Нам‐то что?

– А т‐то, что… – пустился в объяснения Хали-Гали, – м-может, ей какая‐то помощь н-нужна.

– И чё? – Соня снова прибегла к своему железному аргументу.

Будто ища поддержки, Хали-Гали посмотрел на остальных девчонок. Поддержки не нашёл. И тогда он обернулся к нам с Михой, ощущая в нас надёжный тыл.

Мишка за словом в карман не полез.

– Ну, тип прикольно. С ней явно связана какая‐то загадка! И не знаю, как вы, но я собираюсь её разгадать!

Соня фыркнула и затолкала в рот пластинку Orbit. Софа покрутила пальцем у виска. Кира, судя по виду, явно заинтересовалась, но, чтобы не упасть в глазах однопалатниц, тоже сказала, что ей это неинтересно.

– Да вы чё? – настаивал Миха. – Это ж как в ОСД [3]! Вдруг она психичка, как и Оди?

На этот раз Соня даже спорить не стала. Она просто надула большой пузырь из жвачки и лопнула его прямо напротив лица моего друга. То есть максимально оскорбительно.

– В-вы что? – вдруг вскипел Хали-Гали. – Как-кая загадка? Как-кая псих… ичка? В с-смысле «и чё»? Вы офигели? Ч-человеку, м-м… может, грозит смерть, а вы т-тут… т-тут… Да ну вас!

Хали-Гали внезапно махнул рукой и вылетел из палаты со всей доступной ему скоростью.

– Чего это он? – спросила Кира.

Мы с Михой переглянулись и ничего ей не ответили. А что тут скажешь, если и сам не знаешь?

– Вообще‐то он прав, – наконец сказал я. – Что, если новенькой и правда нужна помощь?

Соня сложила губки и закатила глаза. Остальные девчонки переплели руки на груди и уставились на меня с таким видом, будто я только что сморозил что‐то неприличное.

– Ну, вот чем мы ей можем помочь? – тем временем напустилась на меня Соня. – Мне двенадцать, тебе тринадцать, этому вот… – она посмотрела на Миху. – Тебе сколько?

– Четырнадцать, – обиженно выдавил Мишка. – Будет. Скоро. Через полгода.

– Этому тоже тринадцать! – округлила Соня. – Вот чем мы можем помочь этой притыренной? Это в ваших американских сериалах дети постоянно мир спасают, а тут мы нужны только затем, чтобы родители иногда вспоминали про нас, когда надо наорать по поводу учёбы, а в остальное время лучше бы нам не путаться у них под ногами!

Соня резко встала. Скрипя прорезиненной подошвой тапок, она тоже ушла вслед за Хали-Гали.

– А с этой что? – сказал Миха.

Кира покрутила пальцем у виска, встала и вышла следом. Софа развела руками и сказала:

– А наша Сонечка ничем не лучше этой новенькой. Просто у неё личико помилее, вот вы и не замечаете, что она с придурью.

И тоже ушла.

– Дуры эти девки, – заключил Миха.

Я промолчал. А что тут скажешь, если он прав?

Время близилось к ужину, поэтому мы по тихой грусти отправились в столовую, чтобы занять место.

Первое время мы обсуждали, почему девочки себя так странно ведут? Не конкретно эти, а так, девчонки вообще. Это же просто какие‐то существа с другой планеты!

Потом разговор плавно перетёк на то, была ли у кого‐то из нас девочка. Честно сказать, к этому времени я как‐то не успел ни с кем повстречаться, но Михе об этом говорить было стыдно. Тем более что он уже успел повстречаться с тремя разными. Они даже целовались. Поэтому я тоже наврал с три короба, что уже встречался с некой мифической Алиной, которая жила через два дома от меня, но пару месяцев назад была вынуждена переехать в другой город. И вот теперь мы якобы поддерживали отношения на расстоянии, переписывались, записывали друг другу кружочки и всё такое. Периодически.

Миха попросил показать её фотку, но я сослался на то, что в телефоне не храню, а Интернета нет.

Уж не знаю, поверил мне Миха или нет, но тогда я сам себе казался очень убедительным.

К шести часам вечера в столовую начал подтягиваться народ. Открылось окошечко раздачи, и оттуда одна за одной потянулись белые со сколами тарелки с ужином.

Несмотря на то что я с Михой пришли туда самыми первыми, каким‐то образом всё равно оказались в очереди. Слава богу, что хоть не в конце, а где‐то ближе к началу. К моменту, когда нам выдали перловку с постной котлетой, наше место за столом уже оказалось занято, и пришлось садиться туда, где осталось два свободных стула.

Мы выбрали пустующий стол посередине. Через минуту к нам присоединился Глюкер, а следом за ним на деревянный скрипучий стул уселся Сэм. Он принялся наворачивать ужин со скоростью голодающего, а потом вдруг замер, выплюнул всё и посмотрел на нас:

– Тут же не занято?

– Нет, – оторопело промямлил я.

– Фу! – заголосил Глюкер. – Вы это видели вообще? Меня сейчас вырвет! Этот засранец мне весь аппетит испортил!

Толстый демонстративно отодвинул от себя еду и с возмущением принялся за компот.

– Чё, правда не будешь? – подозрительно спросил Миха.

– А ты что, сможешь после такого нормально есть? – спросил Глюкер, указывая на Сэма.

Тот сидел весь красный как рак и не знал, куда деваться.

– Ваще пофиг, – ответил мой друг и пододвинул порцию толстого к себе.

За то время, что мы с Семёном ели, а Глюкер давился хлебом с компотом, Миха успел закинуть в себя обе порции и пошёл за добавкой.

Меня всегда забавлял этот стереотип. Все кругом считают, что худые едят мало, а полные только и делают, что обжираются какими‐нибудь пирогами или котлетами. Глюкер действительно имел обыкновение заедать стресс, желательно сладким, и периодически чего‐нибудь точил. Но вообще‐то обычно ел мало. А вот Миха… Он был раза в три худее Глюкера, но ел при этом больше, чем мы с толстым вдвоём.

– Пацаны, – нарушил молчание Сэм, – хотите фокусам карточным научу? Сто пятьдесят. Всего за пятихатку.

– Ой, отвали… – Глюкер скривился так, будто ему под нос сунули поношенный носок. – Ты забодал с этой фигнёй.

– Ну, типа… Вдруг ты передумал.

– Ага, ща-з! Мне ж больше пять сотен негде просадить, кроме как тебе выложить.

Сэм насупился и замолчал.

Девчонки из четвёртой палаты ели через два столика от нас. Имеются в виду её изначальные обитательницы, не переселенцы. Софа и Кира о чём‐то тихо шушукались и бросали на нас косые взгляды. Соня сидела подчёркнуто ровно, как балерина, и пила только компот. Тогда мы с пацанами решили, что это из-за того, что Соня обиделась на нас, и теперь ей, как Глюкеру, кусок не лез в горло, но в действительности выяснилось, что она просто готовилась утром пройти ФГДС, а это надо делать на голодный желудок.

Я вдруг заметил, что нашего Шерлока нигде не видать.

– А где Хали-Гали?

После этого моего вопроса пацаны принялись вертеть головами и недоумённо переговариваться.

– Эй, кто‐нибудь Хали-Гали видел? – выкрикнул я.

На меня стали оборачиваться. Несколько человек ответили, что нет, не видели. Вроде на ужин он не приходил. Но большинство просто промолчало.

А у меня закралось дурное предчувствие.

Несколько минут пацаны о чём‐то разговаривали так громко, что Молоденькая несколько раз делала им замечание. Я не вслушивался, сидел, полностью погружённый в размышления.

Мне крайне не нравилось, что Хали-Гали не появился на ужине, особенно после того, что ушёл отсюда, расстроившись непонятно из-за чего.

Наконец, решив, что просто так это оставлять нельзя, я резко встал и вышел из-за стола.

– Э, Диман, ты куда? – тут же окликнул меня Миха.

– Посмотрю, как там Хали-Гали.

В пути я столкнулся и чуть не сбил с ног санитарку, которая тащила на подносе ужин в тринадцатую палату. Котлета выпала из тарелки и осталась лежать на подносе. При этом качнулся и стакан с компотом. Несколько капель попало на мясо и хлеб.

Санитарка так свирепо посмотрела на меня, что, опасаясь немедленной и самой жестокой расправы, я чуть не бегом долетел до десятой палаты.

Хали-Гали лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку.

Я тихо подошёл и осторожно присел с краю. Называть его сейчас Хали-Гали было как‐то неловко, но настоящее имя, как назло, совершенно вылетело из головы. Поэтому я просто похлопал нашего сыщика по спине и проговорил:

– Э, ты чё, спишь там? Не?

Хали-Гали что‐то пробубнил в подушку – я не разобрал что. Но по крайней мере очевидно, что он не спал.

– Чё на ужин не пошёл? Там такая котлета была. А компот… Глюкер даже добавки хотел, но ему не дали, правда.

Хали-Гали минуту молчал, прежде чем ответить.

– Дим, д-давай п-п-п-отом.

– Ладно, – сказал я и в полном непонимании вышел из палаты.

4

Когда постовые объявили отбой, мы с пацанами сидели в палате девчонок. Но не в четвёртой, как обычно, – пусть дуются сколько влезет – а в седьмой. И это был самый классный вечер за последнее время.

В седьмой жили девчонки старше нас: шестнадцатисемнадцати лет. Одной стукнуло даже восемнадцать, но её определили в детскую больницу потому, что Катюха ещё не окончила школу. Мы травили анекдоты, обсуждали книги, и в целом девушки вели себя куда взрослее и адекватнее, чем, например, та же Соня.

Пацаны, правда, как‐то сникли, когда речь зашла о литературе, но эту тему я спокойно вывез один, поэтому им оставалось только глазеть и хлопать ушами.

Зато когда дошло до анекдотов, тут Миха показал себя во всей красе. У него в голове сидел, наверное, целый сборник от детских про Чебурашку, до ещё более детских про поручика Ржевского.

В какой‐то момент я залип на красивое лицо Кати и не сразу сообразил, что нас с пацанами настойчиво гонят к себе в палату. Мне тоже пришлось подчиниться. Встав, я на всякий случай втянул живот и направился в коридор.

Сам не зная зачем, я бросил взгляд на окно. Наверное, хотелось напоследок ещё раз посмотреть на Катю, но вместо неё мои глаза упёрлись в отражение раздражённой медсестры в окне. На небе светилась растущая, уже почти полная луна, которая оказалась как раз в районе лба Молоденькой, как у Царевны Лебеди из сказки Пушкина. Но ничего забавного я в этом не увидел. Напротив, неровное оконное стекло искажало черты лица нашей постовой медсестры, месяц во лбу делал её больше похожей на страшный призрак, а вовсе не на симпатичную медичку.

Вздрогнув, я поспешно отвёл глаза.

– Шелепов, тебе особое приглашение нужно?

– Да иду я, иду, – отозвался я и прошмыгнул мимо медсестры.

Конечно, Молоденькая выглядела как обычно, то есть просто офигенно, но после того, что я увидел в оконном отражении, смотреть на неё было страшновато.

У нас в палате было душно. Когда я вошёл, Миха пытался открыть форточку, чтобы проветрить, но старая деревянная рама не поддавалась и на каждое движение выгибалась целиком. Проще было вынести всё окно, чем открыть проклятую фрамугу.

Пока Миха пытался выломать форточку, окно запотело так, что практически превратилось в зеркало.

– Блин, да как так? – взорвался Мишка и от злости врезал кулаком по деревянной рейке, что была прибита на месте стыка двух створок.

Стёкла жалобно зазвенели.

– По голове себе постучи, – заметила Молоденькая, которая успела бесшумно нарисоваться за мной. – Всем спать. Я слежу за вашей палатой, умники.

Она сама погасила свет и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Мы любили Молоденькую, она была самой доброй и понимающей из всех постовых медсестёр, но даже она порой бывала строгой или бесяче-правильной. Вот как сейчас, например.

– Как думаете, чего она такая злая сегодня? – озвучил наши общие мысли Глюкер.

Я только пожал плечами.

– Может, у неё те самые дни… – предположил Миха.

– Или мент в коридоре малость нервирует, – обронил Глюкер.

Честно говоря, его версия мне нравилась больше.

За окном проехала машина, на несколько секунд озарив всю палату жёлтым светом.

– Офигеть, – брякнул Мишка.

– Да ладно, – я снова пожал плечами. – Можно подумать, что она раньше нас не строила. Давайте ложиться. Всё равно Молоденькая лучше всех, я бы не хотел её расстраивать.

– Нет, – выдохнул Мишка. – Пацаны, гляньте сюда.

Мы обернулись. На запотевшем окне вниз скользили маленькие капли влаги, оставляя за собой тонкие извилистые дорожки.

А ещё там было что‐то написано.

Я включил свет. Надпись гласила: «Спокойной ночи, малыши!»

– Оригинально, – усмехнулся я. – Да, Мих, тебе тоже хороших снов.

С этими словами я стянул с койки покрывало и принялся складывать его.

– Нет! Вы серьёзно не поняли? Это же не я написал!

Глюкер недоверчиво приблизился к окну и, перегнувшись через стол, провёл по стеклу ладонью, чтобы стереть надпись. Но не вышло.

Её написали между стёклами.

Нас продрал мороз.

Не веря собственным глазам, Глюкер снял футболку и в панике принялся тереть ею и без того чистое окно в надежде убрать зловещую надпись, но, естественно, ничего не добился.

Разве что, как джина, он этими потираниями призвал Молоденькую.

Медсестра резко открыла дверь. Я инстинктивно втянул голову в плечи, предчувствуя крик. Однако его не последовало, всё‐таки Молоденькая была самой доброй из постовых.

– Мальчишки, ну, я же по-хорошему прошу: ложитесь спать.

И в этот момент у неё над головой что‐то хрустнуло. Мы, как по команде, уставились наверх.

– Доброй ночи! – отрезала медсестра и снова выключила свет. Хлопнула дверью.

Какое‐то время мы тупо таращились на тёмный потолок, но потом нашли в себе смелость и один за другим посмотрели на окно. Кажется, первым был я, хотя и не берусь сказать наверняка. Некоторые моменты того времени плохо остались в памяти.

Но что Глюкер повернулся последним – это сто процентов.

Надписи не было. Окна по-прежнему «плакали», но впечатление создавалось такое, будто никакого пожелания на ночь там отродясь не было. Сверху донизу вдоль матовой поверхности бежали чёрные извилистые дорожки. Они были цельными и без каких‐либо зазоров.

– Что за?.. – Глюкер снова потянулся к окну, только на этот раз будто надеясь стереть защитный слой и добраться до надписи.

Тоже бесполезно.

Дабы убедиться, что глаза нас не подводят, мы вооружились телефонами и со всех сторон просветили окна фонариками. Результат был предсказуем – надпись исчезла.

Глюкер шумно вздохнул, и в этот самый момент внутри стены раздался топот маленьких ножек. Не сговариваясь, мы посветили туда.

Как и следовало ожидать, внешне ничего подозрительного не наблюдалось.

– Блин, пацаны, кроме шуток, – прошептал Миха, – я с этой фигнёй скоро чокнусь, давайте кому‐нибудь расскажем?

– Кому? – фыркнул я. – Постовой? Или дяденьке полиционеру?

– Без разницы. Пусть уже хоть кто‐нибудь разберётся с этим.

– Не думаю, что нам поверят, Мих. Хоть кто‐нибудь.

– Да это ваще тумач! – брякнул Глюкер. – Если выживем, фига с два меня мамка ещё раз в больничку уложит… Но Михан прав. Кому‐то надо об этом рассказать. Тут ещё грёбаный инет не пашет! – зло прошипел парень, судорожно тыкая пальцем в экран. – Кстати, не работают только мобильные данные, простая телефонная связь с помехами, но тянет.

Мы с Михой насторожились и посмотрели на толстого, ожидая продолжения. И тот продолжал:

– Короче, я позвонил пацанам на волю и, типа, коротко обрисовал ситуацию. Ну, то есть, типа, попросил их пошарить по сети, вдруг есть что‐то похожее на наш случай.

– И? – хором потребовали мы.

Глюкер развёл руками.

– Ничего. Ну, то есть, типа, толпы крыс гоняют по всей стране, забираются там на балконы, грызут всё под ряд и всё такое прочее. И чего бы там Соня ни говорила, оказывается, крысы в детских больницах появляются, и не так чтобы сильно редко. В Серпухове, говорят, даже двоих младенцев чуть не сожрали. Но, пацаны, они читали мне эти статьи, и чёт не очень на нас похоже. Ну, то есть… Хз.

– Так в чём отличие‐то? – настаивал Миха.

– Ну, типа, хз, обычно их кто‐нибудь обязательно видит, а у нас просто носятся в стенах и по потолку, и всё. И чего им надо – ваще хз. Про всякие надписи на запотевшем стекле, понятное дело, ваще никто нигде не пишет. Эту телегу ребята тоже отыскали, но уже на всяких там сайтах про призраков. Так прикинь, про крыс там ничего не было.

– А про тараканов? – вклинился я.

Глюкер как‐то взгрустнул.

– Про тараканов я забыл. А чё вы хотели? И так вон скольких людей напряг и выслушал!

– Да ладно, братишка, мы ж ничё, – Миха похлопал его по плечу и приобнял. – Ты и правда вон какой молодец. Мы вон с Диманом не додумались просто кому‐нибудь позвонить. Так что ты красава.

В стене снова кто‐то пробежал. А потом ещё. И всё в одном направлении, как будто те, кто жил там внутри, двинули на какой‐то общий сбор.

– Я не лягу в кровать, – прохрипел Глюкер.

Ему никто не ответил, но мы с Мишкой считали точно так же.

Топоток ещё несколько раз то раздавался, то стихал, когда удалялся обладатель маленьких лапок.

Устав стоять, мы тихонько выдвинули две кровати на середину палаты и забрались с ногами на них. Так мы просидели довольно долго, озираясь по сторонам и водя лучами фонарей из стороны в сторону, как три маяка.

Через какое‐то время те, что жили в стенах, принялись носиться уже в другую сторону. Ощущение было такое, что они что‐то или кого‐то ищут.

И мы даже догадывались, кого – странную, безумную девочку с игрушечным медведем из тринадцатой палаты. Если только не она сама управляла этими проклятыми тварями.

В половине одиннадцатого Глюкер начал читать «Отче наш».

В десять тридцать пять Миха не выдержал и ушёл за медсестрой. Молоденькая пришла сразу же, но, как назло, её визит совпал с одним из тех моментов, когда проклятые твари убегали куда‐то далеко, и некоторое время от них не было ни слуху ни духу.

Сестра предупредила, что, если мы не прекратим свои дурацкие приколы и не ляжем спать, ей придётся обратиться к дежурному врачу. И тогда всем придётся плохо.

Мы ответили, что это нас вполне устроит. Постовая, видимо, решила, что мы так шутим, поскольку только хмыкнула и вышла из палаты.

А через мгновение завизжали девчонки. Человек десять сразу. Мы поняли, что это из четвёртой палаты, и бросились туда.

Молоденькая, конечно, оказалась первой, и, когда ввалились мы, она с тщательно сдерживаемой яростью выслушивала, как Соня и Софа, постоянно перебивая друг друга, рассказывают о крысах в стенах. Медсестра хотела что‐то сказать, но не успела – истошно закричали в соседней палате. Потом в другой. Третьей.

Крик катился по всему этажу, захватывая всё новые территории.

Несчастная дежурная сестра бросилась в коридор. Мы чуть помедлили, но в итоге потащились за ней. Кое‐как и очень осторожно.

На этот раз с нами были ещё и девчонки. Вся четвёртая палата вышла на крик.

Творилось что‐то странное.

Все жилые палаты этажа изрыгнули своих обитателей. Люди выбегали в том, в чём, собственно, и спали.

Я видел, как практически кубарем из десятой палаты вывалился Рита. Он не орал, но был весь красный от страха, а его взгляд бешено метался из стороны в сторону. На правый кулак Рита намотал полотенце.

Следом вылетел Олег и со всех ног помчался к туалету.

Последними из десятой вышли Сэм и Хали-Гали. Наш мамин фокусник страшно побледнел, а губы его тряслись, но, несмотря на это, он оказался единственным, кто не забыл про товарища и сейчас тащил под мышкой еле передвигавшего ногами Шерлока.

Я видел, как с диким визгом вылетали растрёпанные девчонки из седьмой палаты. В своих длинных ночнушках они сами чем‐то напоминали привидений.

Постовые с криками пытались разогнать нас по палатам, ребята в большинстве своём бились в истерике и не понимали, чего от них требуют.

Среди всего этого безумия в неверном свете мерцающего ночного освещения стоял растерянный полицейский. Он зачем‐то вскинул вверх правую руку, в которой зажал пистолет, как будто собирался стрелять, но пока не выбрал в кого.

– Они слышали! – почти с радостью воскликнул Глюкер. – Эти твари в стенах… Они их тоже слышали!

Их слышали все, поскольку теперь сущностей было много – целые полчища. Их топот и писк раздавался изо всех палат, из туалета, столовой, они носились в стенах и по потолку даже в коридоре. Твари были везде.

Их сопровождал хруст, похожий на отщёлкивающуюся штукатурку.

Мимо пробегала Молоденькая. Миха успел перегородить ей дорогу и даже вцепиться в запястья.

– Ну, теперь вы нам верите? – с надеждой спросил он.

– Теперь? – рявкнула Молоденькая. Мы ещё никогда, ни до, ни после, не видели её такой растерянной и злой одновременно. – Теперь! Теперь об этом точно узнает руководство больницы, и даже представить себе не могу, чем этот флешмоб закончится для всех вас! Марш в палату, быстро!

И она принялась изо всех сил запихивать Миху, причём в четвёртую, а не шестую. Но ей, видимо, было уже всё равно, кого и куда, лишь бы расчистить коридоры и восстановить тишину.

– Что? Да вы с ума сошли! Как так? – недоумевал Мишка.

Медсестра изловчилась и швырнула его в палату так, что мой друг улетел прямо на кровать Сони. Я не успел опомниться, как отправился следом. Глюкер оказался самым умным из нас: он не стал дожидаться, когда схватят, и ввалился к нам самостоятельно.

Молоденькая бросилась распихивать больных дальше, а мы в шоке уставились друг на друга.

Постепенно до меня стало доходить.

– Вы понимаете, что это значит? – произнёс я непослушными губами.

– Что постовухи совсем чокнулись? – взвыл от досады Миха, явно надеясь, что медсёстры его услышат.

– Нет. Мент тоже не понимал, что случилось. Они не чокнулись… – Я проглотил ком и посмотрел на Миху. Последние свои слова я прошептал, поскольку не мог сказать этого вслух: – Взрослые ничего этого не видят и не слышат, поэтому не верят нам. А раз не верят, то и ничего не сделают…

– Мы одни против этих тварей, – в ужасе закончил за меня Глюкер.

И расплакался.

Минуту мы с Михой стояли, переваривая эти слова, а потом я сделал то, чего не делал больше никогда ни до, ни после, я сделал то, чем не могу гордиться и, честно говоря, даже не хочется признаваться в этом: я достал из кармана мобильник, разбудил звонком родителей – благо хотя бы мобильная сеть пока ещё работала – и проорал в трубку:

– Мама, забери меня отсюда, или я до завтра умру!

1

Оказывается, я был далеко не один, кто в ту ночь в панике позвонил родителям. Ещё до полуночи телефоны стационаров на всех этажах, во всех ординаторских и, конечно, в приёмном покое взорвались от родительских звонков.

Переполошили всех, особенно людей, кто ни ухом ни рылом не знал о нашествии тварей в стенах. Пока мы называли их так, поскольку не были уверены, что там были именно крысы, а не кто‐то ещё.

После того как переполох охватил уже все семь обитаемых этажей больницы, ожила рация в нагрудном кармане полицейского. Начальство требовало на весь коридор объяснить, что у нас творится и с чего всё началось. Полицейский в панике всё повторял, что вверенная ему подопечная на месте и под его полнейшим надзором. Короче, его спрашивали про Фому, а он знай себе твердил про Ерёму.

Эту сцену мы с пацанами наблюдали в тот момент, когда короткими перебежками пытались перебраться из палаты девчонок, куда нас с перепугу запихнула Молоденькая, в свою.

Твари в стенах перестали носиться туда-сюда часам к двум ночи. А в три часа больницу уже осаждали наши родители. Наши – то есть родители всех, кто в то время лежал в детской.

Это походило на демонстрацию или акцию протеста. Безумное количество перепуганного народа ломилось во все четыре входа в здание, а некоторые даже, требуя внимания, барабанили кулаками в окна на первом этаже.

Моих там, кстати, не было. Потому что когда мама оправилась с первым шоком, то спросила меня о том, что же случилось. Если бы меня это слегка отрезвило, глядишь бы, и сориентировался, но я был напуган так сильно, что выдал всю правду-матку, от появления в больнице странной девицы с игрушечным медведем до каких‐то созданий, возможно крыс, что толпами носились между стенами.

Из чего мама сделала вывод, что всё это вполне может подождать до утра – разберёмся завтра. Пообещав мне, что так этого не оставит, мама напомнила, что я мужчина, а посему мне следует успокоиться и без нервов попросить медсестру на время перевести меня в другую палату.

Это заявление настолько выбило меня из колеи, что я не успел даже сказать, что перекладывать некуда и это творится по всему этажу, – как мама уже отключилась.

Поэтому, когда мы из окна нашей палаты наблюдали, как родители штурмуют больницу, меня разрывали весьма противоречивые чувства. Мне до слёз было обидно, что мои родители не отнеслись к моим словам с такой же серьёзностью, с какой вот эти самые люди.

Потом приехало два наряда полиции, которые сначала через мегафон пытались воззвать к разуму беснующейся толпы, а потом принялись разгонять всех, бесцеремонно расталкивая. Троим даже хорошенько врезали дубинками – я сам это видел.

Не знаю, кто их вызвал, а слухи ходили разные. Лично я больше верю в то, что это был кто‐то из соседних домов. Представляю, что он там мог подумать, когда увидел такую толпу, пытающуюся прорваться в детскую больницу. Поэтому немудрено, что полицейские приехали в полной уверенности, что тут какие‐то преступники.

И вот тогда я был рад, что моих там не было.

В целом всё закончилось более или менее нормально. Родители перестали ломиться и отошли на приличное расстояние. Чтобы успокоить людей и продемонстрировать, что их дети целы и здоровы, во всех палатах распахнули окна и заставили нас помахать своим и сказать пару слов, типа мы живы.

К четырём утра подъехал главврач и окончательно всё разрулил. Он выслушал родителей, пообещал во всём разобраться лично и пригласил всех на свидание с ребёнком, но, разумеется, в отведённое для этого время, напирая на то, что больничный распорядок писался не с бухты-барахты и главное здесь всё же, чтобы лечение шло своим чередом.

К пяти утра разъехались последние родители, и мы, уставшие и оттого малость отупевшие, разошлись по своим кроватям. Эта суета выжала нас настолько, что всем уже было глубоко плевать, носится там в стенах кто‐то или уже успокоились.

Честно говоря, я даже не помню, когда твари угомонились, поскольку в какой‐то момент происходящее снаружи перетянуло на себя всё наше внимание.

2

Спали мы ровно три часа. В восемь утра всех разбудили согласно распорядку. Невыспав-шиеся и злобные, как черти, медсёстры ничего не хотели слушать и не дали нам и лишних десяти минут, чтобы худо-бедно прийти в себя.

С восьми до половины девятого мы умывались, одевались и всё прочее. Потом завтрак, после него процедуры. Обычно с десяти часов начинался обход лечащего врача. Их на этаже было три, и за каждым закреплялось какое‐то количество больных. С десяти примерно до половины одиннадцатого они ходили по палатам, осматривали каждый своего пациента и иногда корректировали ход лечения, как это уже несколько раз, например, случалось с Глюкером.

Но в то утро никакого обхода не было. Отменили всё, кроме завтрака и процедур. То есть никто не пошёл ни на анализы, ни на какое-другое обследование вроде ФГДС или ЭХО.

Нас всех разогнали по палатам и запретили высовываться оттуда хоть куда‐нибудь, кроме туалета. Для усиленного контроля из выходных вызвали сразу всех постовых медсестёр, что никому не прибавило дружелюбия.

Судя по голосам из коридора, полицейских тоже прибавилось.

В двенадцать часов мы отправились на обед. И уже из столовой увели первую девочку.

Мы с ней не общались, даже не помню, как её звали. Она всегда была тихой, забитой и никому не заметной. Всё время сидела на кровати, не отрывая глаз от телефона, и ни с кем не общалась.

Уже тогда, сами не понимая отчего, но мы с пацанами напряглись.

Посыпались предположения, куда её увели и зачем? Девчонка ничем не выделялась как раньше, так и нынешней ночью, наделавшей столько шума. Зачинщицей вчерашних беспорядков она не могла быть точно. Разве что врачи, возможно, надеялись, что тихони обыкновенно многое видят, слышат и знают. Но лично я сомневался, чтобы кто‐то делал серьёзную ставку на то, что мы начнём друг друга закладывать. Как‐то это было не принято в нашей среде.

Миха предположил, что она просто не вовремя попалась вчера кому‐то на глаза и девчонку запомнили.

Глюкер парировал тем, что мы все вчера попались на глаза, и каждый исключительно не вовремя. И с этим трудно было спорить. А что тут скажешь, если он прав?

На самом деле просто фамилия тихой стояла первая в списке детей на этаже. Но об этом мы узнали гораздо позже.

После обеда нас разогнали по палатам и объявили сон-час. А сразу после этого из палаты вызвали Глюкера и тоже куда‐то увели.

Мы с Мишкой сбились перед столом и провожали его с такими лицами, будто уже не надеялись увидеть. Он оборачивался и жалобно смотрел на нас.

И на этом безумие только начиналось.

Минут через пятнадцать-двадцать – не больше – после того, как увели толстого, в больницу нагрянули санинспекция, Роспотребнадзор и ещё какие‐то ребята в костюмах химзащиты.

Сначала они с крайне деловым видом перевернули весь этаж в поисках каких‐либо следов насекомых или грызунов и, разумеется, ничего не нашли. Мы знали как минимум об одном железном доказательстве присутствия здесь крыс – перекушенный провод телевизора. Но телик таинственным образом исчез из игровой и по официальной версии отправился на ремонт после повреждения кинескопа. Что кто‐то перегрыз сетевой кабель, врачи, все до одного, отрицали.

Инспекторы переговорили с нами. Разумеется, за неимением поблизости наших законных представителей, в присутствии лечащего врача. Который смотрел так, что было страшно говорить о тех, кто жил в стенах, и мы в основном ограничились рассказами о неких звуках, природа которых нам неизвестна. Про тараканов, что разгуливали в палате девчонок, вообще не сказали ни слова.

Самым жутким был момент, когда допрашивали Миху (а иначе и не назвать), в стене пронеслось несколько тварей с ужасным, пронзительным писком. Никто из взрослых и ухом не повёл.

Мы с Михой красноречиво переглянулись.

Взрослые их в упор не слышат, а значит, это точно никакие не крысы.

Когда привели Глюкера, то забрали меня.

Оказывается, после вчерашней истерии к нам в больницу нагрянул психотерапевт или психиатр – всегда путал этих товарищей – и теперь допрашивал всех нас, чтобы разобраться в происходящем. Однако ощущение складывалось такое, что его интересует всё, кроме вчерашней ночи.

Например, этот умник подробнейшим образом расспрашивал меня о детских страхах. В смысле о том, чего я боялся лет в семь-восемь. О том, какие у меня отношения с родителями, хватает ли их внимания и есть ли родные братья и сёстры. А дальше пошло про сверстников и так далее.

Короче, судя по вопросам, этот дяденька не допускал даже мысли о том, что санинспекция приехала не зря.

Какие выводы он там сделал, допросив всех нас, – фиг знает.

После психиатра был нарколог. Он взял какие‐то мазочки, проверил вены и выдал прозрачную баночку для мочи. Потом записал мои данные и выпнул вон.

Дальше меня привели на энцефалограмму. Там была очередь, и меня посадили седьмым. Все были ребята с нашего этажа – Глазкова, Маслов и Тим, но с ними я практически не общался. Поэтому почти всё время, пока не пришёл мой черёд, я ни о чём и ни с кем не говорил. Но это не значит, что ничего не узнал.

Очередь – странная штука. Пока ты в ней, время как будто начинает медленно растягиваться, как тянется пожёванная резинка STIMOROL между кроссовкой и асфальтом. Как пожёванная резинка, возведённая в абсолют. И в ней, в очереди, протекают такие же тягучие и вязкие разговоры.

Конечно, сегодня речь могла идти только об одном: о проверках и расследованиях, которые постигли больницу и в особенности наш этаж как зачинщика беспорядков.

Ребята сидели и играли кто во что на телефонах и при этом сонно переговаривались. Какая‐то девица в конце коридора громко ругалась с мамой по поводу своего поведения.

Короче, я узнал, что на самом деле первого к психиатру отвели Хали-Гали, и было это ещё до обеда. А чтобы как можно дольше сдержать слухи о приезде специалистов, нас нарочно держали в палатах, ограничив тем самым и общение. Правда, забрать у всех мобильники или побоялись, или просто не додумались, и, оказывается, только наша палата в итоге ни о чём не знала – остальные между собой как‐то разобрались.

Хали-Гали разбил свой телефон ещё на прошлой неделе и никак не мог с нами связаться, а с остальными пацанами из его палаты мы не особо‐то общались. Девчонки из четвёртой, видимо, всё ещё дулись на нас – теперь уже всей компанией, – а вот почему молчала седьмая палата? Почему Катя ничего мне не сказала? Даже не намекнула, зараза.

А я уж было решил, что семь – и в самом деле счастливое число.

Ещё, подслушивая разговоры из нашей очереди, я узнал, что новенькая с игрушечным медведем этой ночью ревела, как ненормальная. А из тринадцатой палаты раздавались такие звуки, будто кто‐то изо всех сил пытается разломать койку. Это тоже было интересно, зачем бы девчонке разносить собственную кровать? Чтобы использовать её потом как оружие?

Я уже представил себе, как новенькая выламывает металлическую ножку и разбивает ею лоб полицейского, когда тот открывает дверь, но в этот момент меня пригласили в кабинет. И когда я заходил, то краем уха услышал, что завтра безумную девицу наконец‐то выписывают и переводят куда‐то, а куда, я уже не расслышал, потому что за мной захлопнулась дверь.

3

В общем‐то, тот день показался нам всем очень длинным. К вечеру все уже потеряли счёт должностным лицам, с которыми приходилось разговаривать и по сотому кругу объяснять одно и то же, как будто они все сговорились подловить нас на несоответствии. Короче, на вранье.

Все устали настолько, что ещё до ужина никому ничего не хотелось. И когда я говорю «все», то имею в виду именно всех, кто в тот день находился в больнице, включая всякие компетентные органы. Даже собак, которых приводили кинологи для поиска всяких запрещённых вещей.

Конечно, ничего такого у нас не нашлось, потому что дураков не было.

Собственно, я про то, что часам к шести-семи вечера мы выдохлись и лежали трупами на своих кроватях, которые, к слову, так и не успели поставить на место, и теперь они торчали на середине палаты, как бревно в глазу.

Нам ничего не хотелось, и было лень даже моргать лишний раз.

– Хос-спадя, – протянул Глюкер, – неужели этот дурдом закончился?

– Походу, – буркнул Миха.

– А кто‐то говорил, что обращаться ко взрослым – плохая идея, – я не мог упустить случая, чтобы подколоть парней.

Ну, а чего молчать, если я прав?

Глюкер издал какой‐то донельзя странный звук. Мишка попытался спорить:

– А что нам было делать?

– Ну, а чего мы добились? – парировал я. – В итоге мы напросились на то, что нам вообще уже никто не поверит, даже если нас тут правда будут убивать.

– Это говорит пацан, который первый начал звонить мамочке и кричать, что его тут убивают, – поддел меня Миха, и тут он, конечно, был прав.

Я ощутил, как начинают гореть щёки.

Скрипнула дверь, и в палату протиснулся Хали-Гали. Выглядел он так себе, хотя, в общем‐то, мы все там были не первой свежести.

Он удивлённо посмотрел на расположение наших кроватей и уселся на ближайшую, то есть на мою. При этом наш Шерлок казался таким загадочным, что мы все подобрались.

– З-здорово, п… п-ацаны.

Мы тоже поздоровались с ним. К этому моменту я уже рассказал парням обо всём, что успел подслушать в очереди на энцефалограмму. Поэтому беспардонный Миха первым делом спросил:

– А чё ты нас не предупредил, что допросы начались?

– А к‐как? – развёл руками парень. – У м-меня т-трубы с прош-лой н-едели нет, а пос-с‐товухи зорко с-следили, чтобы мы п-по палатам не ш… ш-арились. Ч-что мне надо б-было делать? М… м-морз-янкой в стену с-стуча-ать?

– Не знаю, – тем не менее не сдавался Мишка, – записку под дверь подбросить, например. Или на завтраке к нам подсесть, у нас же как раз четвёртое место свободно.

– Я так и х-хотел, но С-Сэм п-первым…

– Понятно, – буркнул Миха.

На минуту повисла пауза, которую, впрочем, очень быстро нарушил Глюкер своим возмущённым возгласом:

– А ты чё пришёл‐то?

– П-па делу.

Но прежде, чем он успел заговорить, снова открылась дверь, и из-за неё показалась косматая голова Сэма.

– Пацаны, хотите фокус покажу?

– Отвали, Натурал! – тут же зарычал на него Глюкер.

– Закрой дверь, щас же! – рявкнул Миха, и Сэм испуганно исчез.

Мне стало как‐то жалко его.

– Да ладно, чё вы на него набросились‐то? Сэм пацан нормальный, чё он вам сделал?

– Да забодал со своими фокусами! – кипятился толстый.

– А я тут от него новое слово узнал, – поделился Миха, – «микромагия». Эт, типа, когда он с картами нас дурит или кубик-рубик за секунду собирает.

– Ого, ты это видел? – удивился я.

– Фокусы его?

– Да нет! Как он кубик так быстро собирает.

– Не, – мой друг помотал головой. – Кира видела, прям отвечала.

– С-собирал, – подтвердил Хали-Гали. – П-пока ему Рита его не с… с-ломал.

– Вот козёл, – нахмурился Мишка.

– Ты что‐то хотел рассказать, – напомнил Глюкер.

Наш местный Шерлок набрал в грудь побольше воздуха и заговорил. Начал именно с того, на чём закончил я перед тем, как он вошёл: после сегодняшней ночи мы потеряли возможность попросить взрослых о помощи. Запаниковав, мы выставили себя придурками и потеряли всякое доверие.

– Во-во, я так и сказал, – поддакнул ему я.

А сыщик продолжал.

Он привёл примеры того, как всё начиналось, и предположил, к чему оно всё движется. А походило на то, что если изначально тех, кто был в стенах, сидело там немного и они могли пугать нас редкими появлениями, то теперь этих тварей становится всё больше и больше. А если вспомнить, что ночью паниковали не только мы и даже не только наш этаж, то получается, что они заполонили уже всё.

Но самое главное, по мнению Хали-Гали, что скоро их станет так много, что они уже не смогут поместиться в стенах и вырвутся к нам.

Взрослые их не слышат. И тут мы с Глюкером вспомнили, как эти твари носились, пока допрашивали Миху, а никто из комиссии даже не насторожился. Поэтому велика вероятность, что, если, а вернее, когда эти бестии прорвутся к нам, врачи их не заметят.

И раз уж всё это началось с появления странной новенькой, то, если мы хотим дожить до выписки, надо с ней поговорить.

После этого заявления Глюкер покатился от хохота.

– Ш-што? – надулся Хали-Гали.

– И как мы с ней поговорим, гений? Морзянкой в стену постучим?

Хали-Гали напустил загадочный вид, который мне сразу не понравился. А когда он ответил толстому, то даже я – человек, который всегда относился к этому парню серьёзнее, чем все остальные, – подумал, что он рухнул с дуба.

– Мы в-войдём в й… её п-палату.

Минуту длилась немая сцена.

– Что, простите? – сказал Миха. Он прислонил ладонь к уху и сел поближе. – Прости, пожалуйста, мне послышалось, ты только что предлагал войти в её палату.

Хали-Гали сидел довольный произведённым эффектом.

– Д-да!

Мы переглянулись. Хали-Гали начал излагать свой план.

А заключался он ни больше ни меньше в том, чтобы подмешать полицейскому в кофе снотворного, а когда тот уснёт, проникнуть в тринадцатую палату. Ещё, конечно, надо было отвлечь постовых, но это уже дело десятое. В конце концов всегда можно было снова устроить беготню по коридорам с криками о крысах. Тем более что твари из стен что‐то давно не показывались, а значит, скоро должны были появиться.

Это объяснение затянулось надолго, но не столько от заикания нашего сыщика, сколько из-за постоянных подколок Михи и Глюкера. И их можно понять, потому как ничего безумнее я в жизни не слышал.

Наше веселье прервала Сова. Она ворвалась в палату и угрозами разогнать всех по своим местам заставила нас утихнуть. А ещё – и это было самое страшное – она забрала у нас телефоны, пообещав вернуть только при выписке. Мы попытались сопротивляться, но Сова была самой грозной из наших постовух, поэтому ничего у нас не вышло и пришлось отдать. Нам только позволили отправить родителям эсэмэску, что мобильники забирают, а все вопросы к лечащему врачу.