Поверь мне бесплатное чтение

Глава 1.

– Мира, пожалуйста, оставь меня ненадолго. Мне нужно побыть… в одиночестве. – шептала я, с трудом разлепляя сухие потрескавшиеся губы. – Я справлюсь, правда. Посижу пока здесь…

Старшая сестра Мира тревожно смотрела на меня своими теплыми шоколадными глазами, затем, погладив меня по волосам, тихо вздохнула и медленно пошла к аэролету.

Август подходил к концу, разнося уже холодеющими ветрами весть о скорой смене времени года, прощался пряными запахами трав с подножья северных гор, ласкал сладкой свежестью чистейшего соснового леса. Природа всегда успокаивала меня, восстанавливала, возвращала себе. Словно к целительному источнику, приходила я залечивать свои раны на эту тихую, защищенную от чужих взглядов, полных осуждения и жалости поляну, спрятавшуюся прямо у подножья горного хребта, на краю заповедника Северного Округа. Сюда же я вновь попросила привезти меня сестру Миру, теперь, когда уже и восстанавливать-то, если честно было нечего. Мой мир грез о любви и счастье был растоптан, раскрошен до основания, и даже не знаю, стоило ли пытаться вновь собрать себя по кусочкам. Слезы давно иссякли, глаза припухли, но долгожданное облегчение все не наступало. Я бы приняла все – и опустошение, и горечь, и обиду, только бы боль ушла. Но она не уходила. Острая, горькая, она грязным сапогом крушила все, что еще осталось у меня от самой себя – разлетающееся ошметками самоуважение и вера в людей.

– Пожалуйста, помоги. Убери боль. Я больше не хочу чувствовать. Ничего. Пожалуйста… – я не знала, кого прошу, впиваясь ногтями в грубую кору и падая на колени около ближайшего дерева. – Не могу больше… пожалуйста, не надо…

Я открыла глаза, потому что меня кто-то тряс за плечо и испуганно повторял: «Тирис! Что с тобой! Тирис, тебе плохо?»

Я что, заснула? На коленях? Около дерева?

– Мира? – я повернула осоловевшее лицо и посмотрела на испуганную сестру. Она что-то еще говорила, тянула меня за руку, а я… я была удивительно, потрясающе… пуста.

– Срочно домой, Тирис, и зачем я только тебя послушала. Срочно в медкапсулу! Тебе опять плохо! Мама с папой меня убьют. – Мира суетилась, запихивая меня в кабину и наскоро пристегивая.

– Все хорошо, Мира. Правда. Спасибо, что привезла меня подышать воздухом. – Я удивленно осматривалась, словно увидела мир в первый раз. И волнения сестры вдруг показались мне такими далекими. И все произошедшее словно было не со мной. Я улыбнулась: боли не было. Совсем. Все было спокойно. Внутри – невесомо. Я подняла глаза к небу. Какое чистое, хрустальное, вечное… неужели, под ним, таким потрясающим, мне могло быть так больно? Нет… мне, наверное, показалось… Сосновые иголочки словно светились в лучах уходящего светила. Какой дивный обман зрения. Я вдохнула прохладный, чистый воздух, омылась им изнутри, все хорошо… Как же давно мне не было так… спокойно. Наверное, природа на меня так действует. Точно. Словно произошла перезагрузка. Я улыбалась. Мой мир снова ощущался стабильным, вросшим корнями глубоко в почву. Я в жизни не была более уравновешена, чем сейчас… Там, очень глубоко внутри, что-то такое было, что воспринималось густой отвратительной кляксой, но она так далеко, глубоко запечатана, а здесь, под этим небом так чудесно, эфирно, так … ровно.

– Ты… Ты какая-то другая… – Мира внимательно смотрела на меня. – Что произошло за те пять минут, пока меня не было? Ты… улыбаешься?

За пять минут? Мне показалось, прошла целая вечность. Прекрасная, живительная, бальзамирующая мою душу, вечность.

– Теперь все будет хорошо. Я уверена. Полетели домой.

Мир некогда благополучной семьи Алири треснул пополам, разделив жизнь на до и после. Эдуард Алири нервно мерял шагами просторную, заполненную солнцем гостиную на втором уровне дорогостоящего жилого комплекса. Он с тоской подумал – ничто уже не будет как прежде. И в этой уютной гостиной, еще совсем недавно являющейся средоточием счастья их маленького мира еще долго не будут звенеть радостью и любовью голоса его любимых женщин – жены и двух дочерей. Неожиданная, потрясающая в своей жестокости и невероятности трагедия, произошедшая с его младшей дочерью, истощила казавшийся бездонным колодец счастья семьи в одночасье.

Бледное лицо жены было залито слезами уже не первый день, и смотреть на это у профессора квантовой генетики сил больше не было. В висках стучало, мысли ходили по кругу, одни и те же, уже более двух недель. «Нужно срочно в медкапсулу, на профилактику, так и до инсульта недалеко».

– Кьяра, другого выхода нет. Малышке трудно, здесь все напоминает о … об этом. Она права, пусть переводится в главный филиал, доучится два года там. Мы, разумеется, поедем с ней вместе. Я найду там работу, ты, возможно, сможешь работать дистанционно… – Эдуард устало потер переносицу, подошел к окну, устало посмотрел воспаленными глазами (он ведь тоже не железный) на уходящий розовато-алый диск и глубоко вздохнул, – все, что могли, мы сделали.

– А если не всё, Эд!? Тирис столько перенесла, я просто не знаю, как она держится. Вдруг мы должны… были… поверить ей… Капсула вылечила тело, но ее психическое состояние… Она совсем закрылась, как нам ей помочь?

– Знаю, Кьяра, знаю… Но все слышали свидетельства Судей, парень непричастен к несчастному случаю. Она сама это сделала… Ты же понимаешь, никто из специалистов не смог помочь, она не идет с ними на контакт. Мы должны поддержать ее. Хоть как-то… Она думает, что потеряла наше доверие.

– Эд, но, твоя работа? Твой проект? Все разработки… Столько лет впустую… И мне придется все начинать сначала… Но ты, конечно, прав. Мы не можем оставить ее. Нужно ехать.

Я тихо стояла за дверью и понимала, что мне не нужна больше их поддержка. Я все преодолела, они что, не видят – я справилась, я пережила, я смогла. Чего я точно не смогу – так это видеть их скорбные, сердобольные лица, постоянно напоминающие мне, что я больше не счастливая успешная Тирис, а «бедная девочка, на долю которой столько выпало, что она не в себе и чуть не оболгала такого хорошего мальчика».

Я медленно вошла в приоткрытую дверь.

– Мам. Пап. Не нужно никуда ехать. Я должна сама. Переведусь в Юго-западный филиал университета, продолжу учебу там, поживу пока у бабушки. Я справлюсь, правда. Отпустите меня. Мне так нужно. Здесь …невыносимо.

Глава 2

Два года спустя.

Мне нужна была работа. Срочно. Любая, главное – социально одобряемая, приличная и общественно значимая. И дело было совершенно не в деньгах. Требовалось доказать мою устойчивую, прочную социальную позицию и позитивную и благонадежную роль в обществе. И все это для того, чтобы доказать свою эмоциональную стабильность, а также способность адекватно существовать в нормальном обществе, так как я отказалась проходить «лечение по программе восстановления личности после сильного эмоционального потрясения». Иначе меня ждали эмоциональные взыскания в качестве принудительного лечения в «Клинике Эмоционального Восстановления». Из которой я могла выйти очень и очень нескоро, поскольку и так полтора года водила за нос специалистов по биопсихологии, пока они не выдали заключение, что психологическое лечение не дало результатов. А я не понимала, зачем мне нужно лечение, со мной все было в порядке. Я слышала, как в мой адрес звучали слова «эмоциональная холодность», «изменение личности», «эмпатическая невосприимчивость» и многие другие, малопонятные мне термины. У каждого в жизни бывают неблагоприятные события, стрессы, они на нас влияют, но мы живем дальше. Покрываемся панцирем, обрастаем доспехами, обезболиваем свои рецепторы. Включаемся как можем в режим сохранения энергии и продолжаем свой путь. Я считала, что восстановилась полностью, хоть и несколько изменилась. Может, повзрослела. Стала опытнее, вынула из кожи осколки розовых очков, залечила шрамы. Но ведь этот путь проходит каждый человек, разве нет?

Когда шестнадцать месяцев назад я перевелась из небольшого прибрежного города Северного Округа в центральный филиал моего университета в одном из самых больших городов Юго-западного Округа, чтобы доучиться и получить диплом по молекулярной биологии, меня встретили не слишком вежливо. Так как в первый же день я схлестнулась в столовом кампусе с дочкой ректора, возомнившей себя местной звездой. Но так уж случилось, что я, оглушенная совсем недавно пережитой болью, просто не реагировала на людей вокруг так, как этого от меня ждали. «Неадекватная», «замороженная», «невменяемая», «бревно» – самые мягкие прозвища, которыми меня пытались наделить, но не получилось, так как меня ничто в тот момент не задевало. А людям ведь так неинтересно, без отдачи. Моей единственной реакцией был просто холодно-отстранённый взгляд на любого идиота, пытавшегося меня задеть. За ним было тепло и безопасно. Я действительно ничего не чувствовала. А вот остальные чувствовали себя не в своей тарелке. Когда на меня в столовой вывернули поднос с едой – я просто взяла другой. Когда на общей физической подготовке мне примагнитили кроссовки к железному тренажеру, я улыбнулась и спокойно пошла в медкапсулу, залечивать ушибы. Когда на меня свалили всю самую грязную работу в оранжерее, я просто надела перчатки и выскоблила все до блеска. Какая разница, что делать? Любой труд важен. Поэтому, через некоторое время от меня отстали. И даже зауважали.

И вот опять, все сначала. Ну далась им всем моя эмоциональность! Я устала доказывать, что у меня все хорошо. Я просто пережила все самое плохое в своей жизни и пошла дальше, так как не видела смысла останавливаться и смаковать больные воспоминания. В кабинете биопсихолога я сидела уже полчаса и не могла взять в толк, что от меня требовалось. Усталая женщина, профессионально изображавшая дружелюбие и личную заинтересованность во мне, некрасиво пучила прозрачно голубые глаза и фальшиво улыбалась. Кстати, фальшь я всегда чувствовала хорошо.

– Итак, Тирис, посмотрите на голограмму. Что вы чувствуете?

На голограмме маленький розовощекий мальчуган играл с неуклюжим пузатым щенком и заливался смехом. Потрясающая в своей наигранности и приторности иллюзия счастья. Но у меня была своя формула счастья, и она называлась – искренность и покой. Ложь я ненавидела. В любом ее проявлении. И бесконечно оберегала свою душу от любых на нее посягательств. Голограмма являлась сгенерированным продуктом искусственного интеллекта, поэтому, глядя на нее, нормальному человеку, как мне казалось, нельзя было ничего почувствовать. А придумывать мне не хотелось. Что я и озвучила. Но, видимо, неубедительно.

– Но какие чувства вызывает у вас эта картина? Что вы ощущаете? – с придыханием произнесла женщина, имя которой я так и не смогла запомнить, еще больше округлила глаза, положила руку на грудь, видимо именно в этом месте нужно было что-то почувствовать, и терпеливо ждала ответа.

– Простите, как вас?

– Марчел, можете звать меня Марчел… – женщина натужно заулыбалась.

– Марчел, я чувствую, что устала. Можно мне уйти?

–Тирис, вы проваливаете тест за тестом. Уже несколько недель я совершенно не могу никак проникнуть в вашу душу, понять, что вы чувствуете, понимаете, я не могу помочь вам…

– Зачем? Проникать? Помогать? У вас нет других дел? Что я чувствую? Что вам совершенно не нравится то, что вы сидите здесь со мной, что вас раздражает ваша работа. Вы ведь тоже хотите домой, вас там кто-нибудь ждет?

Видимо, я зацепила нечто болезненное, и Марчел действительно никто дома не ждал, так как женщина вспыхнула и мгновенно стряхнула с лица искусственное дружелюбие, проявив раздражение напополам со злостью и усталостью. Так-то лучше. Честнее.

– Я буду вынуждена отправить отчет в курирующий вас филиал Клиники Эмоционального Восстановления. Возможно, вам потребуется стационарное лечение. Вы по-прежнему не хотите поговорить о том, что вас беспокоит?

– Меня ничего не беспокоит. И будь вы профессионалом своего дела, давно бы почувствовали это, – последние слова я произнесла, скопировав ее принужденно-доброжелательное выражение лица, сделав бровки домиком и приложив руку к груди.

– Сеанс окончен! – Марчел вскочила со стула и пулей вылетела из кабинета, покрывшись красными пятнами.

А что я такого сказала? Правду? И почему на нее все обижаются?

Глава 3

До окончания Института Биоинженерных Технологий мне оставалось всего лишь полгода, из них последние два месяца составляла практика, но на четыре месяца мне требовалась оптимальная социальная занятость.

Именно над этим вопросом мы и корпели уже третий вечер с моей лучшей подругой Ларой Вигнев, просматривая все объявления работодателей за последние три месяца. Новостная лента светилась в визуальном окне, но мы отклоняли вариант за вариантом, настроение портилось.

– Кто вообще такое пишет?! – Лара возмущенно размахивала бутербродом, разбрасывая крошки. – Ну кому придет в голову прийти и устраиваться «наблюдателем свиданий сына», наймите себе сразу детектива или няньку! Не завидую я потом девушке, с такой-то свекровью… Или вот, «статуя-игрушка в детскую комнату» … Хочешь поработать статуей? Платят, кстати, неплохо… Мда, няньки, сиделки, волонтеры, выгул собак… Все не то, мелковато.

Лара была права. Какой только бред не приходит в голову людям с деньгами. С настоящей работой по специальности «молекулярная биология» у меня бы не возникло никаких проблем, у меня были, так называемые «зелёные пальцы», абсолютная взаимная любовь со всем зеленым, что встречалось на моем пути, весь растительный мир немедленно откликался на мои манипуляции, получалось все, связанное с живыми растениями, безусловное большинство проектов, где были задействованы биологически активные вещества, любая зеленая флора – все это слушалось меня так, будто я была прекрасной феей зеленого мира. И в ответ, я так же нежно относилась к каждому изумрудному листочку и травинке на нашей многострадальной планете. Но до диплома нужно было еще доучиться, а значит, работу необходимо искать малоквалифицированную, к тому же, не мешающую учебе, а главное, социально одобряемую.

Солнце медленно садилось, лаская прощальными лучами окна моего небольшого уютного двухэтажного домика, на окраине города, доставшегося мне от бабушки. Между прочим, удивительной личности, которая в свои пятьдесят с небольшим, имела активную жизненную позицию, занималась йогой, путешествовала по миру с очередным ухажером, в общем, наслаждалась жизнью, изредка присылая мне весточку из разных концов света, неизменно улыбаясь своими белоснежными ровными зубами. Не своими, конечно же. В нашем веке технологий, отрастить себе новые зубы, органы или обновить кожу на лице мог позволить себе практически любой человек по обычной медицинской страховке. И, хотя, это особенно не влияло на продолжительность жизни, которая у каждого была генетически заложена своя, зато значительно влияло на ее качество. Жизненный цикл человека на Земле составлял примерно сто – сто двадцать лет, в зависимости от образа жизни, что уже значительно превышало порог продолжительности жизни даже столетней давности, но при этом жизнь была комфортной, устоявшейся, и уж точно значительно более приятной, чем до появления на Земле относительного экологического благополучия.

– А ты помнишь, что у нас завтра экскурсия в закрытую часть оранжереи универа, опять артефакт показывать будут. Ты пойдешь? – я растянулась в кресле на уютной террасе, собирая лицом последние летние лучики. Скоро осень, дождливая и ветреная, учебный год только начался, и я с нетерпением ожидала новых занятий. Учиться мне нравилось, биология была моей страстью. Практику я обожала, в руках все спорилось. Теперь только бы работу найти.

– И чего я там не видела? Не верю я в это все. Говорят, камень какой-то, размером с фасолину. Каждому курсу показывают. Можно и пропустить. Каждый год показывают. Это ты не видела, потому что перевелась поздно к нам, а в прошлом году в оранжерее, где он лежит, реставрация была.

«Камнем, размером с фасолину» Лара называла общеизвестный артефакт, якобы принесенный примерно сто лет назад на Землю людьми, вышедшими из портала. Удивительно красивые люди называли свою планету Теей. Я как-то готовила доклад по «Теянскому пришествию», в архивных документах говорилось о том, что они пришли помочь Земле возродиться, так как с демографией было совсем плохо, люди вырождались, генетически были деформированы, а главное – восстановление флоры и фауны шло настолько малозаметными темпами, что грозило не восстановиться полностью вовсе. Там еще была какая-то не слишком достоверная история о девочке, якобы Жрице этой планеты, заблудившейся в мирах, выросшей на Земле, но вернувшейся на Тею. А потом она пришла порталом к нам, с группой людей, а также саженцами и семенами их «волшебного древа». С верой в то, что это сможет помочь экологии и спасет планету. Говорят, деревца не прижились, по крайней мере, расселив 25 саженцев и столько же семян по разным Округам, через некоторое время обнаружили их пропажу. То ли малыши не прижились (вот бы меня туда!), то ли были изъяты кем-то, то ли история вообще выдуманная, но тем не менее, с тех пор осталось несколько окаменевших семян-артефактов по разным уголкам мира. Удивительным казалось то, что настоящее возрождение Земли началось именно с той временной метки. С появления людей из портала.

Сейчас мы были вполне довольной, счастливой и здоровой расой людей. И, пожалуй, это самая настоящая эра расцвета Земли, где царствовало относительное благополучие, изобилие и справедливость. Мы обладали высокими технологиями, стабильностью, знаниями. Нам больше не надо было принудительно вступать в браки, как только отменили обязательные генетические карты, и люди стали выбирать партнера по душе, детская рождаемость повысилась в разы. Природа стала возрождаться семимильными шагами, на нашем факультете мы это подробно изучали, поэтому я где-то глубоко в душе верила, что было что-то, очень сильно повлиявшее на планету.

И мне очень не терпелось посмотреть на это чудо.

К сожалению, увидеть древнее семя великого древа не получилось. Утром, по прибытии в университет, мы с Ларой застали суматоху, большое количество людей в полицейской форме, которые нас тут же пригвоздили вопросами и просьбой предъявить метки. Мы синхронно повернули тыльную сторону левой руки, блеснув серебряными голограммами, транслируемыми вшитым под кожу чипом, который являлся одновременно и удостоверением личности, и кредитной картой. Грузный усатый полицейский, быстро считав маленьким электронным устройством наши данные, скупо кивнул и процедил: «Отправляйтесь в кабинет 312 для дачи показаний, встаньте в общую очередь, затем получите на выходе разрешение покинуть здание. Сегодня занятий не будет». На вопросы о том, что здесь происходит, мужчина устало отмахнулся и скривившись, как от зубной боли, поспешил к следующим студентам, появившимся на входе.

Мы с Ларой удивленно переглянулись, и направились к хвосту огромной очереди из возбужденных студентов, выглядывавшей из главного здания.

– Нееет. Не может быть, это же затянется до вечера! – Лара протяжно застонала, сморщив лицо. – А я сегодня еще хотела родителей навестить!

– Интересно, что вообще происходит. Ты что-нибудь понимаешь? Ловят кого-то, что ли?

– Да откуда я знаю. Эй! Любезный, что тут случилось вообще? – Лара потянула за рукав какого-то парнишку, тот, не сумев вырваться, испуганно покачал головой. – Ладно, иди займи нам очередь, я все разузнаю. – Это сказано уже мне.

Лара вся была сама непосредственность и искренность. За что я и полюбила ее. Она была странная, взбалмошная, одевалась как ведьма на балу-маскараде, ее пугались, над ней смеялись, с ней не хотели общаться, или восторгались, восхищались и любили. Равнодушных не было. Но она была живая, настоящая, непостижимо внутренне свободная и искренняя, она не играла роли, не боялась быть собой и говорить, что думает. Мы познакомились, когда я впервые вошла в аудиторию и не увидела свободных мест, кроме трех, словно карантинной зоной окружающих белокурую девушку, сидящую с непроницаемо-обиженным лицом, одетую в какое-то разноцветное тряпье и обвешанную не то амулетами, не то украшениями с перьями и бусинами. Зона отчуждения, поняла я, поэтому и пустые места рядом. Я невозмутимо села на одно из них, справа.

– Я тебя заражу чем-нибудь, прокляну или сглажу. Или сглазю… Не знаешь, как правильно? – произнесла девушка обиженно.

– Не знаю… А зачем? – педантично раскладывая на столе принадлежности для учебы – планшет, ручку, бумагу.

– Что зачем? Заражу или прокляну? – уже спокойнее спросила соседка.

– Ну да, заразишь, проклянешь, сглазишь и так далее. Так зачем?

– Я имею право выглядеть так, как хочу! Понятно? И делать то, что считаю правильным, особенно, если это мне нравится! – девушка словно продолжала что-то доказывать кому-то невидимому.

– Имеешь, конечно. – Я невозмутимо продолжала обживать место.

– И это все?

– Все. – Я спокойно смотрела на нее. – Классные перья.

Девушка удивленно окинула изучающим взглядом мою простенькую одежду, собранные на затылке волосы, отсутствие украшений. Мне было все равно, что носить и как ходить. Я давно предпочитала внешнему внутреннее содержание. Главное – удобство. Джинсы, футболка, кроссовки. Мы смотрелись рядом примерно, как монохром и неон. Яркий экзотический цветок и обычная зеленая травинка. То есть как две полные противоположности. И, видимо, поэтому, совершенно не раздражали друг друга.

– Ты, новенькая? А хочешь, помогу с пропущенным материалом?

– Спасибо, очень выручишь. Меня зовут Тирис Алири.

– Лара Вигнев. После лекций можем пойти ко мне, там разберемся, что подтянуть.

Лара всегда вела себя просто, говорила, что думала, не стеснялась выражать чувства. Носила распущенными шикарные золотистые волосы, любила длинные цветастые юбки и экстра короткие тряпочки, едва прикрывающие белье, старинные украшения и вообще вся была словно сошедшая со страниц древних сказок позапрошлого века. Сама их придумывала и создавала. Поэтому никого не могла оставить равнодушным – люди либо сразу принимали ее, либо испытывали раздражение. По-другому просто не получалось.

Через пятнадцать минут стояния в очереди таких же растерянных студентов, мы продвинулись примерно на двадцать метров. Лара появилась с двумя стаканчиками горячего кофе и шоколадкой в зубах.

– Представляешь, пропал тот самый артефакт! Я вообще не понимаю, камень какой-то, ну положите другой, какая разница… И вообще, кому понадобился?

У меня внутри что-то неприятно кольнуло. Я очень хотела на него посмотреть, почему-то это казалось мне важным.

– В кабинете, куда мы стоим, – Лара мотнула головой на вьющуюся змейкой очередь, – сидит профессор Бекетов и с ним кто-то еще, ректор вроде. Опрашивают всех. Ага, так вам воришка и признался… тут Судей надо звать.

Примерно через час, подошла и наша очередь. Лара вошла первая. Я не волновалась, просто была очень расстроена. А Петра Васильевича Бекетова знала как очень приятного человека. Последние полгода на факультете права он вел некоторые дисциплины и несколько раз замещал у нас кого-то, проводя вводные занятия по юриспруденции. Его лекции мне очень нравились, они всегда были понятными и интересными. Несколько раз приходилось общаться с ним в неформальной обстановке, передавая документы, сообщая об изменении времени занятий. А однажды, он пригласил меня за свой столик в столовом кампусе, и мы некоторое время разговаривали на различные отвлеченные темы. Это был мужчина немного за шестьдесят, энциклопедически образованный, безупречно вежливый и вообще мне импонировал, как уравновешенный и адекватный человек. А вот Лара была со мной категорически несогласна. И это был тот редкий случай, когда ее мнение совпадало с мнением большинства. Про Бекетова ходило много противоречивых слухов – и о его жесткости, и о непримиримости к прогулам и промахам студентов, о трудностях и невозможности с ним договориться. Говорят, если ему что-то не нравилось, он просто отказывал без объяснений, прерывал отношения, отчислял, был непреклонен. Меня это удивляло. Он чем-то напоминал мне моего отца – строгого, честного, справедливого. Но я привыкла доверять только себе, поэтому относилась к нему также, как и он ко мне – тепло.

Лара вышла с красными пятнами, возбужденная, едва сдерживаясь.

– Обалдеть, самый настоящий допрос, представляешь? Я им что, преступник какой? Иди, сказали, чтобы следующий заходил. Я тебя здесь подожду.

Я смело переступила порог аудитории и аккуратно прикрыла за собой дверь. За центральным столом сидел Петр Бекетов, рядом ректор – профессор Фитц. Оба с очень серьезными и уставшими лицами. Лишь глаза Бекетова несколько потеплели, увидев меня. Я поздоровалась.

– Проходи, Тирис, присаживайся. – На этих словах Фитц внимательно посмотрел на Петра Васильевича. – Да, мы немного знакомы.

– Итак, всего несколько вопросов. Вы знаете, что пропал древний артефакт из оранжереи?

– Да, как раз узнала об этом, пока стояла в очереди. Очень печально, у нас сегодня должна была быть экскурсия.

– Студентка, отвечайте только на конкретные вопросы. -поморщился Фитц. Его седые редкие волосы сосульками облепляли круглую голову, которую он постоянно обтирал платочком. Ректор явно находился не в своей тарелке, словно ситуация с кражей могла повлиять на многое. С чего бы это, подумалось мне, на что может повлиять пропавший камень? «Реликвия» не несет в себе особого научного смысла, семя, если и настоящее, абсолютно инертно, ученые давно это выяснили.

– Вы не знаете, кто мог украсть его? – спокойно продолжал Бекетов.

– Не знаю, господин профессор. Даже не предполагала, что это вообще кому-то может прийти в голову.

– Спасибо, Тирис. – Бекетов внимательно смотрел на мое лицо несколько секунд, после чего его лицо совершенно расслабилось, стало по-отечески добродушным. Затем, будто вдруг приняв какое-то решение, Петр Васильевич мягко произнес, – И, Тирис, пожалуйста, зайдите ко мне завтра после последней пары.

– Конечно, Петр Васильевич, зайду, с удовольствием. После четвертой. – Улыбнулась я.       Бекетов, улыбаясь одними глазами кивнул. Фитц изумленно переводил взгляд с меня на профессора. – Звать следующего?

– Зови.

Профессор Бекетов

Профессор Петр Васильевич Бекетов был уверен, что нашел настоящий алмаз в огромной вонючей куче мусора. Он внимательно наблюдал за этой студенткой уже около года, и считал свою миссию в поисках нужного ему человека завершенной. Сначала обратив внимание на нее по воле случая, столкнувшего их в ситуации с утерянными документами, затем были встречи в разных неформальных ситуациях, потом он специально подгадывал их общение, аккуратно задавая вопросы на ничего не значащие темы, однажды даже, якобы случайно, оказался за одним столиком в столовой, завел случайный разговор на личные темы так, что девушка даже не поняла, какое огромное количество личной информации он тогда получил. Получил и был обескуражен ее настоящим ярким, чистым светом искренности. Никто в университете, кроме ректора Фитца не знал, кем он является на самом деле. Потому что таких, как он, Петр Васильевич Бекетов, уважали, но прежде всего – боялись. И боялись его практически все. Бекетов был сильнейшим потомственным Верховным Судьей, весьма известным, хоть и в очень узких кругах.

Глава 4

Выйдя из кабинета, я обнаружила все еще возмущенную розовощекую Лару, окруженную студентами, активно жестикулирующую и возбужденную. Не понимаю, что такого, всего пара вопросов. В то, что Бекетов мог задать неприличные вопросы я не верила.

– Лара! Ну что, идем? – я нетерпеливо помахала ей рукой. Лара мгновенно вынырнула из круга любопытствующих и побежала ко мне, придерживая руками с тысячей (как мне показалось) разноцветных браслетов длинные полы юбки, цвета горького шоколада. На самом деле, подруга одевалась вполне себе стильно, если считать ее стилем бохо-ведьминский стиль. Ярко-бирюзовая свободного кроя льняная блузка отлично сочеталась с коричневой юбкой, подпоясанная золотисто-бежевым широким поясом. Золотые кольца в ушах и на руках. Она всегда идеально подбирала сочетания цветов и смотреть на это разнообразие, мне, верхом экстравагантности которой, являлся черно-белый монохром было приятно и необычно. Радовало глаз. Ну что поделаешь, в наше время приветствуется любой индивидуальный стиль, за модой гонятся не все.

– Почему ты так разволновалась, они ведь спрашивали только о пропавшем семечке?

– Не только, в том-то и дело! Столько вопросов, я даже не помню, о чем, обо всем на свете, о том, где я вчера весь день была, о моем доме, даже о тебе, кажется… – тараторила Лара.

– Обо мне? – я удивленно остановилась.

– Да… Кажется… Я не помню, я так волновалась, они меня буквально сканировали. Я тебе говорила, что чувствую сканеры? Любые, медицинские и сканеры Судей тоже, тебя когда-нибудь сканировал Судья? Вот и здесь было то же самое…

– Подожди, – я поморщилась, – там был только Бекетов и Фитц, какие еще сканеры… Лара, помедленнее…

– Я тебе отвечаю! Наверное, кто-то там еще был! Я чувствовала! – Лара снова пошла пятнами, раздраженная, что я ей не верю.

– Ладно, успокойся, я тебе верю. Что-то там, значит было, просто не все же такие чувствительные, как ты… – сказала я примирительно, дотронувшись до ее руки. – Так что про меня спрашивали?

– Не помню точно, но, кажется я говорила, что ты ищешь работу. – Она виновато посмотрела на меня, ожидая реакции.

– Да? Ну и что такого? Я действительно ищу работу. Не переживай. Ладно, я пойду, а то сегодня на общественном транспорте. Давай, до завтра.

– Извини еще раз. Я могу тебя подвезти, я взяла родительский аэролет, мой в ремонте, навигатор часто сбивается.

– Нет, спасибо, я хочу пройтись, раз уж сегодня рано закончили.

Помахав на прощанье, я направилась по широкому тротуару в сторону дома. Вот уж действительно, наша планета находилась на пике своего процветания, подумала я, окидывая взглядом город, подаривший мне покой, подругу и надежды на будущее. Я хорошо знала историю, и помнила, что так было не всегда. Земля пережила множество войн и катастроф, люди стали болеть, меняться и генетически вырождаться. В результате чего, главным принципом выживания землян было действовать по предписанным правилам, жить в жестких рамках и ограничениях. Дедушка, папин отец, рассказывал, как он выбирал себе жену – по генетическим картам, точнее, его выбирали, у него практически не было права голоса. При отказе жениться на выбравшей его подходящей генетически женщине, других предложений могло и не поступить. Рассказывал и о том, насколько скудной была растительность, какой синтетической была пища, рафинированными чувства и малочисленным население. Но мы это преодолели. Дед утверждал, что действительно открылся портал и пришли другие люди, предложили свою помощь, но большая часть материалов, подтверждающих их приход, была засекречена. Не все приняли их помощь благосклонно, были и протесты, были митингующие за помощь и были те, кто против. Говорят, саженцы и семена каких-то особенных деревьев, способных восстановить экологию, рассадили по всем Округам, равномерно, как известно, ни одно не прижилось. И, тем не менее, именно с этого момента и началось всеобщее восстановление. Первым, как ни странно, началось возрождение лесов. За каких-то пару лет, когда уже стали забывать о портале и незнакомцах, вдруг потянулись в небо вершинами деревья, стоящие до того слабыми и тонкими, обросли богатыми кронами, зачастил подлесок, загустели, заколосились травы. Сельское хозяйство поднялось всего за пару лет. В лесах появились животные, стал меняться воздух, а в океанах появилась рыба. Дед рассказывал, как вдруг стал пахнуть свежестью воздух, до этого бывший словно безвкусным, пресным, проходящим через огромные фильтры, установленные в каждом городе. И вот именно тогда что-то вдруг сдвинулось в сознании людей. Первыми начали меняться женщины, повально отвергающие претендентов, указанных в генетических картах. Они митинговали, отказывались сдавать генетический материал и рожать в двадцать один год от малознакомых мужчин, как до этого было предписано. Женщины стали требовать свободы в выборе своей пары. Они захотели любить.

Любить… мда… Я шла, думая о своей планете и любовалась прекрасным трехуровневым зеленым городом. Пространство словно было расчерчено каким-то сказочным архитектором, небольшие дома из белого камня изящно сочетались с деловыми башнями и общественными территориями. Геометричные вертикальные зеленые зоны с газонами, деревьями, небольшие парки обволакивали своей неповторимой симметрией каждое жилое пространство, где любой мог просто прийти, снять обувь, походить босиком, утолить жажду из питьевого фонтанчика, подняться на второй уровень парка, отдохнуть, посидеть в уютной кафешке или поработать онлайн. Город аккуратно очерчивали бесшумные аэротрассы, то тут, то там мелькали доставочные аэроботы по своим, четко выделенным траекториям, не мешающим степенной жизни мегаполиса. Безопасный, чистый, сбалансированный, радостный город. Полный гармонии и покоя.

Я закатала джинсы, взяла в руки кроссовки и медленно побрела по зеленой полосе, идущей вдоль пешеходного тротуара. Солнышко ласково пригревало, радуя теплой сентябрьской погодой едва ушедшее лето. Красиво. Хорошо. Все это я отмечала мозгом. И старалась прочувствовать каждой своей клеточкой. Но я почти ничего не чувствовала. Все это фиксировало сознание, скрупулезно, через запятую перечисляя, что видят глаза. Эмоций практически не было почти два года с тех пор, как я была вынуждена переехать в этот Округ, перейдя в другой филиал моего университета. После несчастного случая, о котором не хотелось вспоминать, и о котором я не говорила ни единой живой душе, включая хохотушку Лару, которая непременно поддержала бы меня, я в этом не сомневалась. Но есть вещи, которыми не делятся. Да, это было, но давно прошло. Именно с тех пор мне стало все равно, что носить, как я выгляжу, и что обо мне подумают другие. Надо же, еще пару лет назад разве бы я вышла на улицу, не сделав аккуратный макияж, укладку и не одевшись в вещи от лучших дизайнеров? Джинсы – это же полная безвкусица… Кто бы знал, теперь у меня нет ни одного приличного платья. А зачем они мне? Я словно потеряла вкус к жизни, все было пресным. Но это совершенно не мешало мне жить нормально. Лакомиться сладким пирожным, любить спокойные разговоры, жадно втягивать легкими вкусный воздух и радоваться успехам других. Просто это все было, как сквозь через толщу воды. Приглушенно. Потому что в глубине своего замороженного сердца я еще помнила, в какой восторг когда-то меня приводили закаты в моем родном городе. Радостная улыбка мамы, которую подхватывал на руки папа, приходя домой, словно они расстались не сегодня утром, а несколько месяцев назад. Успехи старшей сестры Миры, встретившей отличного парня и получившей работу своей мечты. Теперь это все было …просто нормально. Ничто не трогало, ничто не разгоняло кровь, не ускоряло пульс. Даже ухаживания самого симпатичного парня потока, которого я уже устала отшивать, Ирвина – все ощущалось ровно.

И все же царапала мысль, зачем я завтра понадобилась профессору Бекетову? Да еще так официально… Что-то меня беспокоило. Ну да ладно, решила я, вытянув ноги под столиком в маленьком кафе, расположенном на втором уровне, куда я поднялась на маленьком открытом лифте, беспокойство теперь тоже было вялым, словно надоедливая муха. Я заказала кофе. Свои любимые шоколадные пирожные я разлюбила тоже. Просто ела как раньше – сладкие, жирные, но ни толики прежнего восторга. Сидящая рядом пожилая леди что-то сердито выговаривала своему растерянному спутнику, махала перед ним руками. Если бы здесь была Лара, давно бы уже сделала им замечание, она никогда ни к чему не была равнодушной, ее касалось абсолютно все. А мне было… нормально. Зелень, эмоции, солнечный свет – все это было снаружи. А внутри меня лишь ровное сумеречное небо. Спокойное, безопасное и комфортное.

Глава 5

Утро было стылым, не выспавшимся и чутко реагирующим на явно грядущие перемены. Которые я совершенно не любила. Я стояла перед зеркалом, расчёсывая спутавшиеся за ночь волосы. Всю ночь снились тревожные сны, которые для меня часто означали перемены, за ночь температура вернула летний город в осеннее время года, мол, нечего, тут у всех уже осень, а ты все нежишься на теплом солнышке. Надо подстричь волосы, с отчаяньем, опаздывая, злилась я. Мама только расстроится, она любит мою каштановую копну… Мама… Родители звонили каждую неделю и каждый раз это превращалось в мучительную пытку. Они чувствовали вину за то, что оставили меня в одиночестве за тысячу километров, я же – облегчение. Они жалели меня, я жалела преданное ими свое доверие. Закинув в себя бутерброд с кофе, я с неудовольствием отметила, что на улице заморосил дождь, а значит, на аэробайк придется брать защитный воздушный купол, что значительно снизит его скорость, то есть, надо торопиться. Так, куртка, рюкзак, ботинки на рифленой подошве и бегом. Я жила на первом уровне, выезд на аэротрассу почти всегда был свободным, так что через несколько секунд уже рассекала потоки и лавировала между аэролетами, сделав непрозрачным с внешней стороны воздушный купол байка.

– Ты чего такая напряженная? – раздалось шипение Ларки откуда-то справа. Я дернулась, сегодня мне было не сосредоточиться, мысли блуждали где угодно, только не на молекулярной генетике.

– Переживаешь из-за Бекетова? Да? – настойчивый шепот прорывался сквозь вату невыспавшегося мозга. – Хочешь, я тебя подожду?

– Хочу. – Присутствие подруги всегда немного повышало во мне градус спокойствия.

Спустя четыре пары я стояла перед тяжелой дверью кафедры юриспруденции.

– Давай. Я буду здесь. Если что – кричи. Я ворвусь и вцеплюсь в него ногтями. – Лара была настроена решительно. И как мне только могло так повезти с подругой? Я кивнула и постучала.

– Войдите. – Миловидная секретарша с густо накрашенными малиновыми губами на меня не смотрела, и весь ее вид источал недовольство тем, что ее отвлекают от важных дел. – Что хотели?

– Меня ждет профессор Бекетов. – Я решила не смущаться ни строгим формальным тоном, ни показной строгостью. Поэтому сделала уверенный шаг вперед и закрыла за собой дверь.

– Я сейчас спрошу… – жеманно поджались яркие губы, похожие на жирных красных гусениц. Наверное, ядовитых. Поднялась, деловито процокала в кабинет и захлопнула за собой дверь.

«Я же просил сразу пропустить студентку Алири, как только она придет, сколько вам нужно раз это повторить, чтобы вы запомнили?» – прогрохотал голос Бекетова. Ух ты, я и не знала, как жестко он умеет… Пунцовая секретарша отстучала своими копытцами обратно, выдохнула и процедила в мою сторону: «Вас ждут». И сделала вид, что меня здесь нет и никогда не было.

– Петр Васильевич, здравствуйте, – улыбнулась ему, как старому знакомому. Я испытывала что-то мягкое, дочернее к этому человеку. Был в нем какой-то правильный надежный стержень, который я чувствовала, с ним рядом словно можно было расслабиться, потому что если начнет все вокруг рушиться – именно такие люди мир и удержат, с ним хотелось пить чай в старой гостиной и класть голову на плечо, рассказывая о прошедшем дне. Он был своим. – Очень рада вас видеть. Что-нибудь выяснили про артефакт?

– Здравствуй, Тирис. Можно я по-стариковски, буду обращаться на «ты»? – пока я говорила, его лицо словно разглаживалось и добрело, и я не могла представить, что он только что жестко выговаривал секретарше с жирными губами. – Семечко-то? Выяснили, конечно. Студенты второкурсники баловались, смахнули его случайно в землю в оранжерее. Ищем, но … сложно это.

– Конечно, мне будет приятно. Только какой же вы старик… Не наговаривайте на себя.

– Да, Тирис, между тем, мне уже семьдесят один исполнился… – профессор хитро улыбался.

– Правда? Я была уверена, что вам немногим больше шестидесяти …

Бекетов рассмеялся, было видно, что ему приятно. Разговор лился спокойно, профессор вел себя со мной, как и всегда – непринужденно, но что-то оставалось в скобках, за основной темой, я видела – он к чему-то готовился. И терпеливо ждала продолжения. Два раза заглядывала секретарша, но напоровшись на предупреждающие стопсигналы в глазах профессора пряталась за дверь, поперхнувшись словами.

– Видишь ли Тирис, у меня к тебе серьезный разговор, боюсь, здесь нам не дадут серьезно поговорить. Разреши пригласить тебя прогуляться, на воздухе лучше говорится. Как ты на это смотришь?

– Да, конечно, почему нет…

– Тогда подожди меня пару минут, закончу дела, встретимся у главных ворот? Хорошо?

– Конечно, профессор. – Я задумчиво кивнула и вышла из кабинета.

Лара кинулась ко мне, едва я вышла за дверь.

– Ну что? Ругал? Хвалил? Делал непристойные предложения? Или пристойные? Что? Не молчи! – подруга в своем репертуаре. Ну какие еще непристойные предложения…

– Нет, все в порядке, поговорить просто хочет о чем-то, но здесь мешают постоянно, предложил прогуляться. Ты иди домой, я потом с тобой свяжусь обязательно, хорошо?

Погода наладилась, дождь прошел, небо посветлело. Мы медленно шли по аллее вдоль университетского, кованого под старину, забора.

– Я буду честен с тобой, Тирис, потому что знаю, что ты тоже со мной всегда была честна. Наверное, я именно это больше всего ценю в людях. – Лицо Петра Бекетова было непривычно для меня собранно, будто он готовил речь, выверял каждое слово. Зачем? Что происходит? Я терялась в догадках. И постепенно напрягалась.

– Не буду ходить вокруг да около, скажу, как есть. Итак, я знаю, что тебе нужна работа. И не просто, а социально значимая. И я готов тебе ее предложить. Работа будет хорошо оплачена. Всего три дня в неделю по три часа. Тысяча кредитов в неделю. Полное оформление и официальная печать Верховного Судьи, с которой не сможет поспорить ни одна Клиника Эмоционального Восстановления. Никто и никогда больше не сможет даже заподозрить в тебе ни эмоциональную нестабильность, ни личностную неидентичность, ни пониженную стрессоустойчивость. Полная абилитация, раз и навсегда.

Вот оно что. Меня все-таки догнали мои тревожные сны. Он знал. Откуда-то все знал. Знал, что меня второй год мучали лечебными мероприятиями по эмоциональному восстановлению, и знал, что я проваливала каждое. И мне отчаянно нужна такая работа, что позволит мне избежать статуса «эмоционально нестабильной», который может испортить мне всю оставшуюся жизнь. Так как этот статус, проявленный в личном деле, если я его не сниму в течение нескольких месяцев, дает потом возможность манипулировать мной каждому работодателю, запрещать исследования, увольнять без причин, или просто не брать на работу. Эмоционально нестабильная – это второй сорт. А дальше – работа не по специальности, скорее всего, малоквалифицированная. Учеба насмарку. Потому что таким – нестабильным, не место в стабильном обществе. Я молчала. Он просто вывалил на меня все это сразу, одним махом. Я не была к такому готова.

– Прости, девочка, если задел больное место, я не хотел, правда. – Бекетов остановился, мягко, по-отечески глядя мне в глаза. – Но был вынужден прояснить все и сразу, так как хочу предложить тебе работать у моего сына. Он … инвалид. С ним тоже… произошел …несчастный случай. А тебе я доверяю. И ни секунды, ты слышишь? Ни одной секунды я не думаю, что ты хоть немного эмоционально нестабильна. Иначе не предложил бы. Ты мне веришь?

Я медленно подняла на него глаза. Он смотрел по-настоящему прямо, честно, и впервые на дне его светло-серых глаз я не столько увидела, сколько почувствовала плещущуюся боль и какую-то …безнадежность… Им, этим глазам, хотелось верить. Сын, значит, инвалид… Наша медицина шагнула настолько далеко, что даже меня вылечила, хотя, шансов тогда было… кот наплакал… В нашем мире практически не было неизлечимо больных. Абсолютно у каждого в доме стояла медицинская капсула, у кого-то более современная, у кого-то попроще, в больницах стояли мощные огромные капсулы, располагающие самыми большими возможностями, и я даже не знала болезней, которые нельзя было вылечить… После того, как двадцать лет назад был открыт частотно-волновой метод воздействия на физические ткани, при котором происходило считывание кода здоровой клетки прямо из ДНК человека, затем воспроизводящий нужные частоты для каждого индивидуально. Излечение почти любой болезни занимало от пятнадцати минут до нескольких суток.

– Верю ли я? Я не знаю… – прошептала я. На глазах тихо собирались слезы. Не от боли. А оттого, что неожиданно снова окунулась в воспоминания. Слишком резко и неожиданно. Без предупреждения. В которые я никогда ни при каких условиях не хотела окунаться. – И что вы хотите? Сиделку? Няньку? Почему я?

Бекетов глубоко вздохнул. Я вдруг увидела, как он стар. Как устал. И как труден этот разговор для него самого. И еще – что это не все, что он хотел мне сообщить.

– Не сиделку, не няньку и не домработницу. У тебя будет официальный статус помощницы юридического консультанта.

– Официальный… А что от меня нужно будет на самом-деле? – я не была круглой дурой и прекрасно понимала, что юридическому консультанту на фиг не сдалась девчонка недовыпускница с факультета молекулярной биологии. Здесь, как минимум, должна быть кафедра права. Значит, дело в другом.

– Ты умница, как я и думал. Да, дело будет в другом.

– Я просто заранее должна оговорить, что ни за какие деньги я не соглашусь на что-то непристойное, бросающее на меня тень или принижающее мои честь и достоинство… – я блеяла как овечка в загоне, окруженная волками. Еще не съели, а уже от страха онемела.

– Вот поэтому я именно тебя и прошу об этом. Да, именно прошу. Как друга. Я прошу у тебя помощи Тирис. Ты будешь выполнять его требования, такие как – прочитать, рассортировать почту, разобрать бумаги, ответить, разослать, да, конечно, все это может выполнить и виртуальный помощник… Но, все дело в общении. Может, иногда сваришь кофе, просто расскажешь о погоде – не больше, я обещаю. У него сложный характер, с ним будет трудно – поэтому я плачу такую сумму, именно за эти сложности. Поверь мне, у моего сына хоть и сложный характер, но он не подлец, не негодяй, и никогда им не был. Я ручаюсь, что он никогда не поведет себя с тобой подло или бесчестно, скверно. Грубо – возможно, таков уж он теперь, но тебе ничего рядом с ним не грозит. Тем более, я всегда буду на связи. Он совсем один, Тирис. Только работа. После… несчастного случая ни с кем не общается. Я поздно обзавелся семьей, моя жена давно умерла, он – единственное, что у меня осталось. Мой сын хороший человек, попавший в сложную ситуацию. Путем сложных манипуляций мне удалось уговорить его взять помощника. Трое не прошли его собеседование. Но ты – пройдешь. Если же нет – контракт будет расторгнут. С выплатой тебе приличной неустойки.

Проговорив такую длинную речь, Петр Васильевич Бекетов устал. Он давно ни с кем не был так откровенен. Но эта девочка за полгода не сказала ни одного слова неправды. Она пахла свежим лесом после дождя, потому что чистая правда пахнет именно так. У нее получится.

– Значит, три дня в неделю, по три часа, просто общение, тысяча кредитов, но откуда печать Судей? Они разве дают помощникам юристов такие печати?

– Такую печать дам тебе лично я, потому что я – один из пяти Верховных Судей Юго-западного Округа. И я прошу у тебя помощи.

Глава 6

Всю ночь в голове крутились обрывки вчерашнего разговора. Профессор дал мне срок – два дня. И свой прямой номер. Звонить в любое время суток. Перед глазами все еще стояли его безнадежные раненые глаза. «Я прошу у тебя помощи…» У папы были такие же, два года назад. Успокоившись, я поняла, что, по сути, зря так перенервничала. То, что со мной произошел несчастный случай – можно было выяснить, имея связи. А профессор имел, я была в этом уверена. И то, что последовало за ним – эмоциональные взыскания, тоже было логичным. Я просто не была готова к тому, что кто-то об этом знает. Петр Васильевич лишь просил о помощи, он не требовал, не шантажировал. Просто сразу проявил то, что знал обо мне и обозначил причины, почему просит именно меня – я не имела привычки лгать, даже в мелочах, а он это знал точно, потому что он – Судья. Потому меня и выбрал – это тоже логично. Ларе тогда все-таки не показалось – ее действительно сканировали.

То, что Бекетов был Судьей, конечно, было громом среди ясного неба. Неужели никто не знал? Что он делал в нашем университете? Выяснял что-то? Искал кого-то? Про Судей пресса практически не писала – боялись. Их боялись почти все. Особенно Верховных. Боялись и избегали. Но в первую очередь – их уважали. Потому что каждый знал – если что-то случится, то искать правды и защиты он будет именно у Судьи. Я стала вспоминать, что нам говорили про Судей, кажется, это еще было на втором курсе. Преподаватель, молодой доцент, активно пытаясь завладеть вниманием студентов, двигался по кафедре, с удовольствием развивая тему периода расцвета Земли:

«В Постпортальный период, когда восстановление Земли шло небывалыми темпами, помимо обогащения флоры и фауны, животного мира, стало меняться питание людей на более качественное и натуральное, произошли ментальные и эмоциональные изменения, личностный рост, здоровье человека, учитывая технологии этого мира стало отменным, тогда вдруг ученые обнаружили изменения и в генетическом коде человека. Точнее, его полное восстановление! ДНК человека стало стремительно, можно сказать, ресурсно и энергетически обогащаться! Необходимость в генетических картах и принудительных браках исчезла. Вместе с тем, появилась новая мутация в ДНК некоторых людей, которых мы сейчас знаем как Судей. Людей с генетической способностью слышать правду, отличать ее от лжи. Люди-сенсоры, люди-сканеры. Как они отличают правду от лжи? Каждый Судья по-своему, но большинство чувствует ее как запахи, которые формируются сразу в постцентральной извилине сенсорной коры. Конечно, к настоящим запахам это не имеет никакого отношения. Чем серьезнее ложь, тем отвратительнее запах – тухлые яйца, гнилое мясо, аммиачные пары… Что же до правды? А вот правда пахнет приятно, некоторые описывали ее как запахи луговых трав, свежих фруктов, пряных специй или полное отсутствие запахов, кристально чистый воздух. Вы решите, это здорово, всегда знать, говорит ли правду ваш собеседник? Не думаю. Как вы считаете, сколько раз в день может соврать нормальный, в целом, совершенно не лживый среднестатистический человек? А статистика говорит, что от четырех до двадцати – это усредненное значение. И нет, это не значит, что человек этот пропащий лгун. Ну вот вы не выспались, чувствуете себя плохо, на вопрос, как дела, отвечаете, что все хорошо.

Это ложь? Конечно. Не такая уж и сильная, но Судья ее сразу определит и насладится ароматом, например, прогорклого масла или жженой каши… Но не только это отличает сенсоров-Судей. Работа Судей заключается в том, чтобы засвидетельствовать ложь или правду человека, то есть, выступить свидетелем, последней инстанцией, и в этом они лгать не могут. Если солгут – первыми отказывают органы чувств, почти всегда первой наступает слепота. И сразу теряют способность отличать правду от лжи. Неработающий ген выключается. И никакие технологии вылечить такое не могут. Повреждения происходят на таком глубинном уровне, что при повторной лжи могут отказать остальные органы чувств и даже опорно-двигательный аппарат. Как правило, этот ген передается по наследству, но это не обязательно. Чтобы получить статус Судьи, человеку необходимо пройти сложнейшее ответственное испытание, гле испытуемого проверяют на способность отличать малейшие оттенки лжи…»

Да уж, попробуй тут иметь легкий характер, если тебе целыми днями воняет от простого «как дела». Поэтому они и живут так закрыто, изолированно, и пишут про них мало, а работают в основном в закрытых залах суда. Потому и окружены почти всегда тишиной. С другой стороны – они нужны нашему обществу. Как давно у нас были зафиксированы нераскрытые преступления? Коррупция практически искоренена. Они необходимы. И я их не боялась. Это другое – я их презирала. Потому что отец Ричарда Солта, моего бывшего парня, был Судьей. И именно он тогда прикрыл своего сына, и ему ничего не было, за то, что он покалечил меня.

Я встряхнула головой, потерла воспаленные глаза. За окном серебрилось утро, заснуть так и не получилось, невеселые мысли, оккупировавшие мой мозг, никуда уходить не собирались. Я налила свой любимый капучино, надела мягкие тапочки и вышла в пижаме на небольшую террасу. К бабушкиному дому прилагался небольшой клочок земли с буйно разросшимся садом. Но он мне именно таким и нравился. Есть что-то искусственное в аккуратно подстриженных, стоящих строем одинаковых деревьях и кустарниках, словно солдаты на плацу. И что-то совершенно неповторимое и уникальное, в свободно растущих деревьях. Я прошла по тропинке и уселась на скамью под небольшой раскидистой яблоней. В этом году яблок не было, деревья отдыхали. Пахло начинающимся днем, природа просыпалась, просыхали травинки от росы, паучки стряхивали со своей паутины хрустальные капельки, лениво поднимались трудолюбивые жужжащие насекомые. Ну что я теряю, в самом деле. Да, плохой характер у парня. Но мне отработать всего несколько месяцев. А потом печать Судьи, и не простого, а Верховного! Выкуси Ричард. Не получится отправить меня в психушку, либо с волчьим билетом «нестабильной». Да, профессор – Судья, но ведь он был всегда добр ко мне. Все не могут быть одинаковыми, нужно принять это. Ненавидеть или презирать Петра Бекетова не получалось. Есть мужчины разные, одни, как Ричард, меняют тебя как товар на ярмарке, на тот, что повыгодней и побогаче, а есть такие как папа, для которых важнее семьи нет ничего. Так и Судьи, давай уж перестанем обижаться на всех из-за бесчестности одного. Нельзя мерять всех одинаково. Я вздохнула, ну что ж, решение принято. И пошла в дом, пора звонить Бекетову.

Я стояла перед зеркалом. Сегодня был выходной, в университет не надо. Мы встречались с профессором Бекетовым через час в его офисе в Доме Судей, для подписания договора на четыре месяца. Сразу же после этого должна была состояться встреча с его сыном, моей непосредственной работой. Неудобно было спросить, какого рода инвалидность у его сына. На коляске? Или вообще лежачий?

Итак, вопрос на миллион – что надеть? На самом деле, мне все равно. А поскольку я полечу на своем байке, значит – брюки. Ладно, рубашка и мокасины, почти цивильно. Краситься нужно? Я смотрела на себя в зеркало. Я обыкновенная. Рост сто шестьдесят, волосы русые, слегка волнистые. Широкие женские бедра, очерченная талия, полновесная грудь, узкие лодыжки – не толстая, но точно не худенькая. Обычное лицо, чуть пухловатые губы, аккуратный нос, темные серо-синие глаза, черные брови и ресницы. Краситься не люблю. Ну тогда и сейчас не стоит, решила я. Ведь не на смотрины иду, чем меньше во мне работодатель видит женщину, тем лучше, подумала я, и поменяла мокасины на привычные удобные кроссовки. А рубашку на свободную футболку. Никакой женственности. Я давно ее в себе похоронила. И вскрывать могилу не намерена.

Офис находился в центре города, разрешение на парковку явно обрадованный профессор выдал мне еще два часа назад, сказал, меня ждут. Теперь шлем, байк и ветер, бьющий по плечам старой черной защитной куртки. Это для меня отдельное счастье – полет, иллюзия свободы, момент, словно смещенный во времени. Ты нигде – еще не там, но уже не здесь, ты – дорога и чистая радость. Тебя нет, потому что еще нигде нет. Ты растворяешься на полотне трассы между аэролетами, ботами и огоньками, ограничивающими края указателей, вплетаешься в движение и становишься одним целым с этой минутой.

Высокое здание на несколько десятков этажей, парковочные огни проводили меня на пустое место, идентифицировав номер, выдали разрешение. Автоматические стеклянные двери приветливо раскрылись, навстречу вышел мужчина с серьезным непроницаемым лицом, в форме со значком, принадлежащим службе Судейства – скрещенные мечи на щите, окруженные оливковой ветвью. Я приложила левую руку голограммой к сканеру, мужчина вежливо улыбнулся: «Добро пожаловать, госпожа Алири, вас проводят прямо в кабинет». Вот это сервис. Он сделал еле заметный знак и ко мне быстрым шагом подскочил паренек в похожей форме. «Позвольте вас сопроводить, госпожа Алири». Позволю. Лифт, бесконечный подъем, стопятнадцатый этаж, снова стеклянные двери, все прозрачно – это намек что ли? На чистоту помыслов…

– Тирис! Проходи, я очень рад. – Бекетов разве что не бегом подбежал. Настолько сильно рад? Верю. И нервничаю.

– Здравствуйте, Петр Васильевич.

– Вот, ознакомься с договором. Оставлю тебя в тишине, внимательно прочитай. Чай, кофе?

– Воды, если можно. – Как же я не люблю юридические документы. Для меня это другой язык, запутанный и мертвый. Вздохнув, я принялась изучать свой договор.

Спустя примерно двадцать минут, я обнаружила тихо сидящего рядом Бекетова. Видимо, зачиталась, не заметила, а он поделикатничал.

– Профессор. Я не сильна в этом, правда… Может, вы простыми словами разъясните мне тонкости, подвохи… – Я вздохнула. Попросила лису мышку покормить. Он ведь сторона заинтересованная.

– Конечно, Тирис. Но тебе не о чем волноваться, это честный договор. Ты обязуешься проводить время три раза в неделю по три часа, в качестве личного помощника по юридическим вопросам … включает в себя машину в оба конца с водителем, общение, решение организационных вопросов, связанных с недугом работодателя… Возможно, сопровождение на различные мероприятия…Работодатель обязуется… не оскорблять… не принуждать… исключить интимную подоплеку… и далее по списку. Помощь по дому, конечно, не входит, для этого есть специальные люди, разве только … необременительные бытовые просьбы… Здесь нет подвохов. И да, если по какой-то причине он сам скажет, что ты не прошла собеседование – договор расторгается, с выплатой тебе вознаграждения, равного одной неделе работы. И конечно, пункт о неразглашении, сама понимаешь… Я лично составлял для тебя. Ты мне веришь?

Петр Васильевич смотрел прямо в глаза, бесхитростно, спокойно, и ждал ответа. Разве теперь я могла отказать? Я кивнула. Момент сканирования я никогда с ним не замечала, хотя Лара всегда отмечала, что чувствует воздействие. Но, видимо, профессор потому и был Верховным, настоящим профессионалом с огромным опытом.

– Тогда прикладывай чип в нижний правый угол. Вот и все. Деньги поступят на счет сразу по окончании первой недели. Связь со мной – постоянная. В любое время. Ты готова ехать?

Готова ли я? Конечно, готова. Теперь уже, когда все подписано, куда же я денусь. К слову сказать, мое обычное спокойствие практически сразу ко мне вернулось. Эмоции, как всегда, ровные, нейтральные. Это просто работа, которая очень мне нужна, и я собиралась честно отработать свою печать, то есть, мой путь к свободе. Забрав второй экземпляр договора, я проследовала за профессором (а для меня он был профессором, язык не поворачивался назвать его Судьей).

– Будет лучше, если ты пока поедешь со мной, как считаешь?

– Да, хорошо, только включу в моем байке режим автоматического следования, мне потом возвращаться.

– Тебе полагается аэролет с водителем, помнишь?

– Да, помню, но я люблю сама, если честно. С этим ведь нет проблем?

– Конечно, как скажешь.

Странно, мне показалось, Бекетов одновременно рад, взволнован и нервничает. Очень нехарактерное для него поведение. Его средство передвижения было шикарным, огромным, статусным, с кожаным салоном, удобными диванами и подголовниками, похожим на огромного блестящего черного кита. Водитель сразу отгородился шторкой. Сквозь окна бесшумно пролетали утренние пейзажи едва проснувшегося города, минуло всего восемь утра. Я расслабилась, прикрыла глаза. Значит, его сын ранняя пташка. Или, может, мучается бессонницей? Черт, до меня только дошло, что я не спросила о причине инвалидности… Это же может быть важным, и даже не посмотрела, как его зовут. Впрочем, ладно, если мне он совсем не понравится, можно ведь просто провалить собеседование, так?

Спустя пятнадцать минут огромная махина зависла над высотным зданием в элитном районе, запрашивая посадочное место. Мигнули парковочные огни, аэролет плавно сел в специально отведенном месте, водитель услужливо открыл дверь и помог выйти сначала мне, затем профессору.

– Сегодня вы познакомитесь, очертите круг обязанностей, на работу выходишь завтра.

– В том случае, если пройду его собеседование. Да, профессор, прошу прощения за невнимательность, я даже не спросила, как его зовут, вы не …

– Он сам тебе скажет. Это одно из его условий – личное знакомство. Ну что ж, на этом мы с тобой прощаемся. Этаж сто двадцатый, апартаменты пятьдесят восемь. Удачи тебе, Тирис. И удачи всем нам… – тихо добавил Петр Васильевич, затем, резко развернувшись, не дождавшись моего ответа, быстро пошел к аэролету.

Будто сбежал, подумалось мне. Ну что ж, просто откроем новую страницу книги моей жизни. Мне нравилось именно так представлять все некомфортные моменты – просто кадр из жизни. Был один, будет и следующий. Обычная текучка. Просто работа. Я двинулась к лифтам. Сто двадцатый, значит.

Глава 7

Лифт бесшумно распахнул двери в огромном коридоре, напичканном современной техникой – лазерные тяжи на полу – это для автоматических уборщиков, несколько встроенных доставочных аэроботов по стенам, глазки камер, считывающие устройства около дверей. Тем лучше. Техника надежнее, чем люди. Я никогда об этом не забывала. Однажды такой доставочный бот спас мою жизнь. Человек не спас. А бот… но все же не надо сейчас об этом. Так, вот дверь апартаментов номер пятьдесят восемь.

Нажав на кнопку, я практически сразу отскочила – настолько быстро дверь распахнулась, буквально исторгнув из себя растрепанную женщину неопределенного возраста, что-то тихо бормочущую. Уборщица? Любовница? Сиделка? В следующий момент женщина на ходу одеваясь и хватая какие-то мешки и коробки пробормотала: «Сам себе готовь и убирайся, злыдень гордый, что ни слово, обязательно гадость скажет, вот уж…» И вдруг осеклась, увидев меня.

Женщина была примерно лет пятидесяти, с растрепанным пучком черных волос на макушке и некрасивыми красными пятнами на смуглом лице. От волнения, поняла я. Прекрасное начало.

– Вы к … нему?

– Да… к нему. – от неожиданности ответила я.

– Бегите отсюда, милочка, что бы вам не предлагали. Хотя… вам решать. Удачи. – И женщина быстро посеменила к лифту, откуда до меня продолжали доноситься обрывки ее тихой ругани.

Я осторожно шагнула внутрь квартиры. Внутри было много пространства, классического, спокойного, светлого. Не чета моему маленькому домику. Я даже засмотрелась. Честно говоря, где-то внутри, я ожидала невероятной роскоши, чего-то из ряда вон. Ну, не золотого унитаза – это дешево, но чего-то подобного. И ошиблась. Пространство было распахнутым, уютным, светлым, глаз отдыхал. Много ненавязчивой зелени – внутри сразу что-то откликнулось на зеленую стену из живого мха разных оттенков – от глубоких изумрудных, крупно очерченных, до нежно салатных буквально напыленных на поверхность, спокойные бежевые оттенки мебели, стен, частично отделанных камнем. Высокие окна в пол, выходящие прямо на пересечение четырех проспектов в одну круглую площадь. Техника гармонично вписывалась в убранство, это был тот внутренний порядок, который звался гармонией. Наверное, проектировал дизайнер с удивительно чутким восприятием мира. Я на минуту вообще забыла, зачем пришла. Одернув себя, громко хлопнула дверью, чтобы хозяин услышал меня. И он услышал.

– Убирайся прочь, Клавдия, неустойку тебе выплатят. Больше не приходи. – Прогрохотал раздраженный мужской голос из глубин необъятной квартиры.

– Я не Клавдия. Здравствуйте, я на собеседование, – крикнула я куда-то на голос, – меня привез ваш отец. – Зачем-то добавила я.

В ответ – тишина. Простояв примерно полминуты, я решилась найти хозяина голоса, наплевав на приличия. Зря, что ли, приехала. По контракту, он сам должен от меня отказаться. Когда вдруг услышала недовольное: «Проходите».

Пройдя вдоль по коридору из большого общего зала (а это был именно зал, который у меня не поворачивался язык назвать комнатой или коридором), я попала в большой коридор, из которого вели три двери. Дальше куда? Так и заблудиться недолго.

– Куда теперь? – крикнула я невидимому хозяину.

– У вас, по-видимому, со слухом плохо? – раздалось совсем рядом из-за ближайшей двери.

Грубо. Но, так даже в чем-то лучше. Я давно поняла, что мне проще общаться с грубыми и прямыми людьми – не надо притворяться, не надо надевать на себя маску вежливости, их мнением можно не дорожить, и отвечать в подобном тоне, что думаешь. Нередко оказывается, что грубость эта напускная, вроде защитной реакции, и под ней скрывается ранимая личность. Хотя, скорее всего не в данном случае. Надо воспринимать это просто работой. А работа бывает местами трудная и неприятная. Как у всех – я в этом уверена. И смело распахнула дверь.

– У меня все хорошо со слухом. – Оглядевшись, поняла, что это рабочий кабинет. Уютный, большой, продуманный. С большим столом, развернутой на нем голограммой с виртуальным помощником, стулом для посетителей, мягким кожаным диваном и двумя креслами в тон. Но вот хозяина недовольного голоса я нигде не увидела. Неужели, ошиблась помещением? Решив не паниковать, просто замерла и стала ждать развития ситуации. Он же как-то даст знать о себе? Что еще за игры…

– Итак, я не расслышал ваше имя. – Раздалось сзади. Он что, прятался за дверью?

– Потому что я его еще не называла. – Я говорила спокойно, потому что мне сразу стало скучно. Я подумала, что это похоже на поведение просто озлобленного на весь мир больного человека, про его характер профессор уже говорил, и, видимо, ему нравится выводить людей из себя. Медленно обернувшись, я столкнулась взглядом с хозяином кабинета, и позвоночник прошило какое-то непонятное чувство нереальности происходящего. Будто колесо моей жизни сделало кульбит, на мгновение зависнув в невесомости, напугав и обрадовав одновременно. Стоящий передо мной мужчина просто не мог быть инвалидом. Высокий, почти на голову выше меня, широкоплечий, физически хорошо развитый, с волевым упрямым лицом и пронзительным взглядом. Он как-то странно тревожил мою память, словно я не могла вспомнить какую-то забытую картинку… Он стоит – значит может ходить самостоятельно, промелькнуло в голове. Он был красив, но не смазливо, а как-то очень по-мужски, по-настоящему, и от него исходило то самое, очень властное, что особенно чувствуют женщины, и если бы я могла реагировать на мужчин, то непременно откликнулась бы и на эти золотисто-пепельные волосы, небрежно лежащие, словно он только что из салона, ровный, с легкой горбинкой нос, жесткий подбородок, заросший трехнедельной, идеально подстриженной щетиной, резкий изгиб красивых, но искривленных в недовольстве губ, уверенный взгляд серебристо-серых глаз – такой сканирует и приказывает одновременно. Таким хочется подчиняться. Все это я бесстрастно отметила мозгом. То самое, улавливающее все это женское нутро во мне было совершенно инертно, поэтому сознание от его красоты я не потеряла и даже язык не присох к нёбу. Но продолжала молчать, пусть думает, что валяюсь без сознания от его харизмы. Его ждет разочарование. Несколько напрягало, что он смотрел как сквозь меня, его взгляд не цеплялся за мой, сканирует что ли? Еще один Судья? Это, вроде передается по наследству…

– Ну так назовите его. – Произнес он уже спокойнее, голос тоже был красивым, когда не звучал злобно.

– Тирис Алири. А вас? Петр Васильевич сказал, что я лично должна познакомиться, таково условие собеседования.

– Ксандер Бекетов.

И мужчина медленно двинулся к столу. Я смотрела как завороженная на его странные осторожные движения и внезапно опустевший взгляд. В голове что-то не складывалось. Разница потенциалов между стоящим и двигающимся мужчиной была так огромна, что вызывала чувство смещенной реальности. Бекетов-младший резко выкинул вперед руку, нащупал стол, изменил траекторию, и, обогнув дорогую столешницу, сел в кресло.

А в моей голове взрывались целые вселенные ненависти. К себе, к Бекетову-старшему, к этой жизни, которая никак не может перестать подкидывать мне неприятные сюрпризы. Потому что в этот момент я вдруг все поняла. Я его узнала. Так вот почему профессор ни слова не сказал о своем сыне. Потому что Ксандер был абсолютно слеп. Я вспомнила, примерно полтора-два года назад, когда я только переехала в этот Округ, тяжело приживалась, и как подружилась с Ларой, большой любительницей желтой прессы. Память услужливо восстанавливала события, выуживая, наконец, ту самую потерянную картинку, которая складывалась сейчас в очень неприятный паззл в моей жизни.

Мы с Ларой тогда отдыхали от занятий и валялись на траве около небольшого, поросшего белыми кувшинками водоема, впитывая в себя последние теплые деньки золотой осени. Холодные ветра уже начинали дуть в вечеряющем городе, не боясь разгоряченного закатного солнца, но днем воздух был еще ласковым, словно прощающимся, мол, не забывайте, я вернусь и все станет как прежде. Я была тогда еще весьма трудным собеседником, но Лару это не смущало – лишь бы ее слушали. Она любила рассматривать новостные ленты, подключив голографическое изображение прямо с планшета, громко обсуждать увиденное, а главное, критиковать современную моду, которой она никогда не следовала.

– Как думаешь, когда-нибудь войдут в моду цветастые юбки и крупные серьги? – потрясая своими сложно переплетенными конструкциями в ушах.

– Мода циклична. Войдут, конечно. И выйдут. – Она спрашивала об этом человека, у которого из одежды было три черных футболки и три белых, да пара старых джинсов. Мода интересовала меня примерно, как муравья изобразительное искусство.

– Какой красивый! Ну вот где такие парни существуют? Нет, ты посмотри! Посмотри! – Лара приблизила ко мне изображение двух самых красивых людей, которых я когда-либо видела. Мужчина был весь воплощение силы и мужественности, просто беспроигрышная тестостероновая ловушка. Золотоволосый, загорелый, стильный, уверенный в себе, острый взгляд – клинок, поражающий точно в цель, от него не увернуться, да и не захочется, бугрящиеся под рубашкой мышцы, четко очерченные венами предплечья, крупные красивые мужские руки с длинными пальцами. Нежно обнимающие за хрупкую талию прекрасную белокурую нимфу, с огромными зелеными глазами и кукольными пухлыми губами, со стройными идеальными ногами на золотых шпильках и взглядом дикой пантеры, только что поймавшей свою добычу. Да уж, парочка.

– Вот это дети элиты! Самый молодой и успешный Судья, представляешь? Богатый, красивый… Не люблю я Судей, но вот этот – очень ничего. Не находишь?

Я не находила. Мужчины для меня с некоторых пор были как под стеклом, неинтересны, гендерно развоплощены. А уж красивых я не любила вовсе. Потому что с некоторых пор прекрасно понимала, они способны любить только себя и свою красоту. Успешные, красивые пустышки. Я понимала, что, скорее всего, это просто стереотип, но тщательно сохраняла и оберегала его в себе. Так спокойнее. А уж Судьи… Я не верила им. Они умели обманывать, я это точно знала.

Я моргнула, прогоняя воспоминание почти двухлетней давности. Теперь я его узнала. Ксандер Бекетов – самый молодой и успешный Судья. Так о нем говорили. Кажется, ему было двадцать четыре, когда проснулся ген Судьи. В двадцать восемь он был успешен, богат и счастлив, судя по тому изображению. Действительно, больше его изображений Лара не находила. Стало быть, сейчас ему около тридцати. Уже нет того лоска, немного подвыцвел, обтерся, позолота слетела. Хоть и крепок все еще, и довольно красив. А неизлечимая слепота – наказание Судьи за ложь. Значит, передо мной – лживый Судья, худшее, что я могла себе представить, подписывая контракт. За что же вы так со мной, Петр Васильевич… Я рассматривала его теперь совсем иначе. Сквозь призму легкого презрения и брезгливости. И немного равнодушия. Какой смысл теперь злиться и ненавидеть? Его сильно ударило, и, судя по лицу, ему до сих пор больно. Но и жалеть его мне не за что. Знал наверняка, на что шел. Так что успокоилась я быстро.

Молчание затянулось. Надо было что-то сказать, но я не знала что. Попросить его провалить собеседование и просто уйти домой? Как-то совсем по-детски. Не хочется выглядеть пугливой истеричкой, увидела преступника – и описалась от страха. Ведь на самом деле, я его не боюсь. Я решила все оставить как есть. Наплевать на результат. Ксандер больше не Судья, и правду чувствовать не может. Но он нарушил молчание первым.

– Ну что, уже поняли, с кем имеете дело? – спросил он спокойным голосом.

– Поняла.

– Хотите уйти?

– Еще не решила. – Он смотрел вроде на меня, но мимо, это было странно. Зато я могла беспрепятственно за ним наблюдать.

– Решайте.

– Какого рода помощь вам требуется от меня?

Он вздохнул. Поморщился. Я вспомнила, что его, по сути, к этому принудил отец.

– Петр Василевич говорил о простых просьбах по организации документов. И об общении. – Я решила зачем-то помочь.

– Где вы учитесь?

– Заканчиваю факультет молекулярной биологии.

– Не так вы себе все представляли?

– Вас? Да, не так. Профессор ничего не говорил о…

– О том, что вам придется развлекать лживого Судью. Преступника. Так?

– Так. Не говорил. И я пока не понимаю, чем могу быть вам полезна. – Я снова сползала в неприязнь и ничего не могла с этим поделать. И хотела уйти. К тому же устала стоять. Хотя, очевидно, что собеседование еще не окончено. – Я присяду?

– Садитесь. Расскажите о себе, Тирис Алири. – Мне почудился интерес в голосе?

– Задавайте вопросы, вряд ли вам будет интересно, как я любила рисовать зайчиков в детстве. Вас интересует что-то конкретное?

Ксандер словно принюхивался, пока я говорила, он настолько настороженно слушал пространство, что я тоже затихла, прислушиваясь, может, я что-то упускаю? Наверное, показалось.

– Зачем вам эта робота? Она не вяжется с вашим основным занятием. Вам нужны деньги?

Он замер, слушая мой ответ и вдруг показалось, что меня никто в жизни так внимательно не слушал.

– Нет, мне не нужны деньги, – не буду скрывать, раз хочет знать – пожалуйста, все равно ведь узнает все, что знает Бекетов-старший. – Мне нужна печать Верховного Судьи, чтобы отменить эмоциональные взыскания.

– За что?

Он действительно думает, что я готова вот так вот все рассказать? Никогда и никому. Даже если в психушку упекут.

– Это личное.

– Вы эмоционально нестабильны?

– Я не знаю, что вам ответить. Я считаю, что я абсолютно стабильна.

– Вы же понимаете, что если …

– Вы просто можете сообщить отцу, что я не подхожу вам и не прошла собеседование. – Мне надоело копание в моем прошлом, и я не очень вежливо перебила его. Стало все равно, я как-то внутри сразу устала.

– А как же печать?

– Найду другой путь.

Почему он продолжал этот разговор? Судя по Клавдии, он должен быть злым, что за странное любопытство?

– Вы меня презираете? – продолжал бестактно меня расспрашивать Ксандер.

– Я вас не знаю. Но сложно уважать того, кто солгал, хотя должен освидетельствовать лишь правду. Возможно, вы совершили ошибку. Возможно, сделали это намеренно. Я уж точно не судья вам.

Бекетов молчал, сдвинув брови. О чем можно так сосредоточенно думать?

– Как вы выглядите? – его лицо было непроницаемым, но я чувствовала, что этот вопрос не имел отношения к собеседованию. Это было простое праздное любопытство.

– А вам зачем? – вырвалось у меня раньше, чем я успела подумать. – Извините, кажется, это было невежливо.

– И все же ответьте.

Мне показалось, или уголки его губ дрогнули? Ладно, тогда отвечу твоей же монетой, окуну тебя туда, куда тебе не захочется.

– Я обычная. С такой как я нечего делать на ковровых дорожках и сниматься для прессы, – Я решила язвить напропалую, отпущенная на волю грубостью и бестактностью моего собеседника. – Видела ваше фото с девушкой пару лет назад. Точнее, это моя подруга Лара, она любит новости … Неважно… в общем… Я уверена, вы помните девушку. Блондинка, зеленые глаза, белокурые длинные волосы, точеная фигурка? – по мере того, как я била наотмашь за неприятные вопросы, его лицо становилось жестче, обрастало панцирем. – Так вот, я ее противоположность. Полная.

Он молчал. Я размышляла, куда я пойду после неудавшегося собеседования. Понятно же, что никакой работодатель не потерпит такого поведения. Вроде, еще были вакансии волонтеров в питомник для больных животных.

– Вы прошли собеседование, Тирис Алири. Если решитесь работать на такого как я, – он сделал паузу, усмехнувшись, – можете приступать с завтрашнего дня. В пять часов за вами придет аэролет с водителем. Если отказываетесь, дайте знать до полуночи.

И, не дожидаясь ответа, Ксандер легко поднялся и обогнув по плавной дуге стол и меня, вышел быстрым шагом из кабинета. Я удивленно молчала – слепые так не двигаются. Быстро, уверенно, плавно. Он что, обвел меня вокруг пальца?

Глава 8

Ксандер

Ксандер бежал по спортивной дорожке в специально оборудованном для него спортзале, уже сорок минут, но нервное возбуждение так и не проходило. Дерзкая девчонка. Чем-то раздраконила его. И припомнила же… Бригитту как точно описала… Сам виноват, конечно, но как еще выяснить, правду говорит или нет. Запутался, подумал сначала даже, что способность подвела. Но нет. Она никогда не подводила, он даже проверил, стоило потом просто включить новостной канал и запах тухлой рыбы чуть с ума не свел, пришлось быстро идти отрабатывать физически, это хоть немного, но оттягивало. Проблема была в том, что он никогда не терял свою способность чувствовать правду, даже когда ослеп. И об этом не знал ни один человек на земле, хотя, отец, кажется, догадывался. Да, зрение он утратил. И никогда больше и никому не сможет доказать, что сделал это не из личной выгоды, а по собственной непроходимой тупости. И не сможет доказать, что способность так и не ушла. Слепой – значит не Судья больше. И по-прежнему грубая ложь воспринимается невозможной вонью тухлой рыбы. Иногда скисшего супа. Старыми вонючими носками разило от большинства, кто делал ему комплименты, говорил добрые слова поддержки… Он устал. Даже Клавдия его сегодня с утра наградила запахом протухших яиц, рассказывая, как хорошо он выглядит и желая ему здоровья. Она его боялась и не уважала. Ее аура переливалась серо-синим презрением. И это с утра, после бессонной ночи. Надоело. Когда-то его дар был так силен, что стал выходить на новый уровень – он «видел» внутренним зрением эмоциональное состояние людей. Закрывая глаза, просто сканировал пространство и определял: огоньки радости – светло алые, фантомы боли – темные, багровым спрутом опутывавшие внутренности, голубые – оттенки сомнений, фиолетово-сине-черные страхи. Розовую смущенность. Желтоватую влюбленность. Очертания предметов тоже видел, но как в камере ночного видения, линии на сером фоне – просто контуры, поэтому, переключаясь, мог двигаться быстро и четко. Хоть и было очень энергозатратно, это внутреннее зрение. А сейчас ему и вовсе ничего не оставалось, как развивать этот уникальный дар, потому что он больше никогда не увидит ни неба, ни красивой женской улыбки… Хотя… зачем, вокруг столько фальши… А он так устал от этой человеческой лживой вони. Зачем с ними церемониться?

И все же кое-что его смогло сегодня удивить. Девчонка. Отец поставил условие – либо я начинаю общаться с кем-то помимо работы, либо он отстраняет меня от должности виртуального юридического консультанта, единственного, что приносит ему хоть какое-то удовлетворение. Отличное образование и знание законов по-прежнему никуда не делись, и Ксандер мог вести гражданские дела, давая людям дельные советы, зарабатывая очередные тысячи давно ненужных ему кредитов, тем привнося подобие смысла в свое существование.

Тирис, значит. Он ведь разговаривал намеренно грубо, не скрывал, кем являлся, не играл и спрашивал в упор. И она не солгала ни единожды. Ксандер в жизни не чувствовал более чистого, свежего запаха. А ведь она была уверена, как и все, что он не может определить ложь. И даже не солгала, описывая себя – и «противоположность» Бригитту. Интересно, учитывая эльфийскую внешность блондиночки, это значит, что она маленькая, черноволосая и толстая? Или умная, брюнетка и с тонкими губами? Противоположность в чем? Не о том он думает, не о том. Озадачивало вот что – Бекетов не увидел ее ауру. Ее эмоции были словно под мутным серым колпаком и практически не шелохнулись во время разговора, даже когда в голосе слышалось раздражение. На какие-то секунды показались отблески темно-красного, но исчезли так быстро, что он не уверен в том, что видел. Боль? Показалось, точно. По крайней мере, ни презрения, ни злобы – он не почувствовал. Она его не осудила. С ней было…легко дышать. Интересно, примет ли она его предложение?

Ксандер сошел с дорожки, вытирая пот полотенцем, все еще в легком раздрае, когда на пути в душевую его настиг вызов от Бекетова-старшего.

– Да, отец.

– Сын, здравствуй. Как прошло собеседование? – голос отца был странно заинтересованным. Понятно, почему он прислал именно ее. Отец тоже чувствовал ложь отвратительными запахами.

– Чем она пахнет, отец? – не стал юлить, решил спросить напрямую.

– Ксандер, я знаком с ней уже несколько месяцев. Только чистотой. Лесом. Травами. Даже в неформальной обстановке. Я сначала подумал, что утратил способность.

Вот как, и ты тоже.

– Ты ее взял? Такие люди – большая редкость, сынок, хорошо подумай.

– Я взял. Но дал ей время отказаться до полуночи. Нельзя же насильно заставить… Даже ради печати. Кстати, ей действительно так сильно нужна печать?

– Ох, сын, зря ты дал ей выбор. Она может и не позвонить. Печать ей нужна, чтобы с нее сняли эмоциональные взыскания, по причине серьезного несчастного случая, в документах говорится о попытке суицида. Из-за чего она и перевелась из Северного Округа в наш. Это из официальных документов. Сама она об этом не рассказывает.

– Она знала, что ты Судья?

– Узнала два дня назад, когда я ей делал это предложение.

– Как отреагировала?

– Сдержанно. Была удивлена. Расстроена. Но, как и всегда – искренна. Я оценил.

– Ладно, я понял. До связи.

Приняв душ, Ксандер задумчиво теребил подбородок.

– Включить голосовое управление.

– Голосовое управление включено.

В принципе, можно всю жизнь общаться только с голосовыми помощниками. Они почти ничем не пахнут. Нагретой пылью.

– Соединить с Флетчером.

– Соединяю.

– Ксандер, слушаю. Занят сильно сейчас, что-то срочное? – единственный оставшийся друг работал в судейском департаменте уголовных расследований. Он был жестким, прямым и оттого достаточно прилично переносимым. Запахло подгоревшим печеньем. И правда, занят. Но не слишком сильно.

– Найди мне пожалуйста все, что сможешь на человека, точнее девушку – Тирис Алири, двадцать лет, переехала пару лет назад из Северного Округа. Срочно. Можешь? – он точно мог.

– Подозреваемая в чем-то? – Флетчер напрягся. Прикрывать кого-либо он точно не стал бы.

– Нет, кандидатка в помощники. Просто удостовериться в благонадежности.

– А, это могу, жди. – И отключился.

Тирис

Всего двенадцать часов дня, а по ощущениям – тяжелый рабочий день позади. И всего двенадцать часов для принятия решения. Я медленно брела по тротуару, сзади грустно тащился мой байк на автоматическом режиме. Сегодня не хотелось лететь и ловить лицом радость. Сегодня за спиной горб из обстоятельств, которые к вечеру требуется разложить по полочкам и принять верное решение. Для кого верное? Что-то мне говорило – для всех. Ксандер произвел на меня неоднозначное впечатление. Сначала меня чуть не размазало остатками силы бывшего Судьи. Этот, утративший свой дар молодой мужчина, показал себя и жестким, и властным – таким, как все Судьи. Удивительно, но к концу разговора я уже почему-то не ощущала ни жесткости, ни власти. Просто мужчина. Уставший. С прямолинейностью, доходящей практически до грубости. И судя по всему, одинокий. А ведь он, скорее всего, почувствовал мою неприязнь, когда я поняла, кто он. Преступник, так он себя назвал. Солгавшие Судьи отстраняются от уголовных дел, но могут работать консультантами по гражданским делам. И их считают не преступниками, а скорее, совершившими ошибку. Потому что все понимают – лгать, это в природе человека, как и ошибаться. Ни один человек, не может прожить, не солгав ни единожды. А с Судей и так большой спрос. Поэтому их считали не преступниками, а скорее, сошедшими с дистанции по слабости, оступившимися. У меня больше не было к нему ни злости, ни презрения, ни ненависти. Сильные чувства – вообще не для меня. Я вздохнула. Вызывала Лара.

– Привет, подруга! Обещала проявиться, а уже целых два дня прячешься! Ты там вообще как? Все выходные не звонишь! – на этот раз Лара собрала волосы в огромный художественно нестабильный пучок на голове, который, казалось, должен перевесить, судя по количеству вколотых в него шпилек с цветами.

– Привет! Все нормально… То есть…

– Так. Бледная. Замученная! Ни слова больше! Выезжаю! Тебя нужно спасать! Ты где сейчас? Скинь локацию!

Лара была как полноводная река, которую ничто не могло сбить с курса. Она умела радоваться так, что ее радость на время становилась моей собственной и во мне тоже начинало что-то отогреваться и оживать. Умела грустить так, что забирала у меня половину моей печали, унося ее в своем живом русле, поддерживая мой слабый ручеек освежающим мощным течением. Уже через десять минут показался расписанный цветами маленький аэролет, из которого сначала высунулась длинная стройная нога в блестящих перевязочках, называемых новомодными босоножками на шпильке. Да, это красиво во все времена. Здесь мода не особенно меняется. Затем выплыло все Ларино стройное тело, облеченное в короткое обтягивающее миниплатье, состоящее сплошь из зелено-золотистых кружев, но при этом умудряющееся не просветить ни одного стратегически важного девичьего места. Дивный образ венчала цветочная корзина, собранная из волнистых золотых волос. Лара любила эту жизнь. Страстно, открыто, не стесняясь. А я грелась у ее яркого огня. И в данный момент, стояла, раскрыв рот, и любовалась ее образом, как маленький ребенок, впервые увидевший самую красивую игрушку на витрине.

– Ну как тебе? Сегодня только придумала этот образ. Эх, мне бы его выгулять где-то на красной дорожке… Не для простых людей эти прекрасные образы… Не мой уровень… Только не подумай, я не хотела тебя обидеть…

– Перестань. Я понимаю. Ты – прекрасна! – я, искренне улыбаясь, смотрела на божественное создание.

– Так. Ладно. Я по делу. Что у нас на повестке? Ты исчезла, на звонки не отвечала два дня. Я думала Бекетов тебя украл и съел твое сердце. Расскажешь? – Лара при всей своей показной беспечности была очень проницательным и тактичным человеком.

– Лара, я не все могу рассказать. Не обидишься? – я помню, в контракте был пункт о неразглашении.

– Конечно. Тогда пойдем прогуляемся. Там, в нижнем парке какое-то событие, я видела по дороге. И пить хочется.

Спустившись на нижний уровень на ее цветастом Ааэролете, мы, припарковав наши транспортные средства, вышли к воротам одного из самых больших парков развлечений «Тысяча Роз». Этот парк был весь усажен огромным количеством всех возможных видов роз, поэтому являлся любимым местом свиданий влюбленных парочек. Именно поэтому он был для меня весьма дискомфортен, но сегодня был такой день, в котором для меня нигде не нашлось бы комфортного места. Внутри диссонансом лежала каменная плита из обязательств, которые нужно было на себя взять. Лара же была счастлива в каждую минуту своей жизни – это место с ней отлично гармонировало. Мы выбрали небольшое кафе на площадке, окруженной тремя кругами из нескольких сортов белых, розовых и оранжевых роз. Сели за маленький уютный столик и заказали кофе и сок. Лара взяла два пирожных.

– Так, давай по порядку. – Сосредоточенно облизывая ложечку, подруга внимательно вглядывалась в мое лицо.

– Бекетов-старший предложил работу. Помощником юриста. Контракт на два месяца, с получением в конце печати Верховного Судьи. Подробнее не могу, пункт о неразглашении. Решить нужно сегодня. – Я знала, она услышит контекстом все, что нужно.

Лара замерла, глядя на меня немигающим зеленым взглядом. Но не сканирующим, а теплым. И я вдруг поняла, что проговорилась. «Бекетов-старший»… Черт…

Одним из потрясающих качеств моей подруги был аналитический ум, способность читать между строк и проницательность. Мы с ней учились вместе на факультете молекулярной биологии. Несовместимость с юридическими предметами у нас была общей. А это значит, что меня, недоучившегося биолога, не просто так взяли помощником юридического консультанта. Она знала, что у меня в прошлом темная история, и я до сих пор посещала психологов и печать могла решить мои проблемы. Но я никогда не рассказывала подробностей.

– Я давно тебя знаю, – медленно подбирая слова, начала Лара, – и понимаю, что ты никогда бы не согласилась ни на что, что бросило бы хоть какую-то тень на…

– Нет, Лара, конечно, не интим и ничего подобного…

– Я так и думала! Но, это значит, что… Ты сказала, Бекетов-старший… Помощник юриста, то есть, работать не на него… Значит… Боже, Тирис. Не носи это в себе. Я знаю, тебе нужна печать, эти эмоциональные взыскания… Расскажи мне. Тебе будет легче. Я поддержу тебя, даже если ты взорвала пять городов и расстреляла в них всех младенцев…

– Лара… Ничего противозаконного, если ты об этом… Просто… я не могу об этом говорить. Хочу, наверное, но не могу. Я просто больше не могу туда возвращаться, мне кажется, это сломает во мне все, что удалось выстроить с таким трудом, все, на что я сейчас опираюсь.

– Ти. Нужно иногда просто сломать старое, освободиться, чтобы выстроить что-то новое. Поверь мне. И помни, я всегда готова тебя выслушать, подставить плечо для твоих слез и соплей, выпить два литра алкоголя, блевать в один тазик и искупаться голой в ближайшем пруду с пиявками. Все, что захочешь. Я стану твоей первой стеной. Выстроим и остальные. – Из зеленых ведьминских глаз моей потрясающей подруги выглядывало ласковое солнышко и проливало на меня горячие спасительные лучи. Которых, увы, было недостаточно сегодня.

– Спасибо тебе. Это то, что мне нужно было услышать сейчас. Как же мне повезло с тобой. – На глазах выступили слезы. Ситуацию надо было спасать, поэтому я предложила прогуляться и посмотреть, что там за событие отмечают в другой части парка.

Мы медленно брели по тропинкам между удивительными цветами всех возможных оттенков и наслаждались богатым розовым ароматом. Парк был разработан с потрясающим дизайнерским чутьем, никакой аляповатости – цвета сочетались завораживающе. Гуляя, мы просто перетекали из одного цвета с его бесконечным количеством оттенков в другой. Пока не дошли до площадки, окруженной толпой людей, оцепленной полицейскими и снующими вокруг журналистами, фотографами и организаторами, раздающими поручения доставочными ботами. Мы застали последние приготовления к чему-то. Лара закономерно упорхнула добывать информацию.

Я прошла к выделяющимся среди всех черным высоким розам, размер каждого лепестка которых был больше моих ладоней. Они были настолько же пугающие, сколь и бесподобные своей наглостью быть не такими как все. И совершенно восхитительно ничем не пахли.

– А, ничего интересного, оказывается, открыли новую часть парка, которую оплачивала лично семья Верховного Судьи, вклад в эстетическое развитие нашего города. Там, вроде как, высажены несколько сотен особенных дорогих сортов роз. Черных. Хотя, красивые. Пойдем отсюда.