Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе бесплатное чтение
Скачать книгу
© Руслан Александрович Рузавин, 2025
ISBN 978-5-0065-0219-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Трек 1 Интро
Кто-то играет? Играет…
Аккуратнее, ступенька. Ещё одна. Почему-то ступеньки, ведущие в подвал всегда выше обычных. Почему-то не по стандарту. Нога уже ждет опоры, а там… И почему-то играющие некоммерческую музыку всегда стремятся под землю. Ну не всегда, ладно. Но… Оп, ещё ступенька. Или они буквально понимают термин «андеграунд»?
М-да, андеграунд.
– Побереги-ись!
Грузчики с коробками. – Извините. Конечно, в сторону, в сторону. По этим кривым ступенькам и пустому нелегко, а уж если с коробками… а в коробках если стекло ещё… А что ещё может быть в коробке, несомой в бар?
– Белого – всё, последняя коробка.
– Чего так мало? – девушка-бармен за стойкой. Деловита.
– Сколько заказывали, – грузчик, он же экспедитор, достает бумаги в целлофановом «файле». – А тебе куда его? Четыре коробки и так.
– Да можно бы и еще парочку, хорошо идет у баб. А красного и этого много. Мужики зимой коньяк предпочитают. Или виски.
– Это чего – бабы бухать стали?
– Жизнь способствует, Лёша.
– И чего «жизнь»?
– А ты вообще в этой стране живёшь? Или каждый вечер бутылка «Калины красной» как форма своеобразного эскапизма?
– Эска- чего?
– Да ладно, не бери в голову. Давай бумаги свои.
«Калина красная» как форма эскапизма, интересно.
М-да, музыка, музыка… А что это? Понятно, вопрос риторический. Но если кому придёт в голову спросить – да, что это за музыка такая? – то девушка-бармен кивнёт на колонки в углах зала. Кивнёт с некоторым недоумением, так непонятно что ли? Вон она… музыка. Да нет, не эта, не это…
– Ну чего, до четверга тогда. И это. Скорректируйте там заявку. Надо белого больше – привезём больше, – грузчики, взяв бумаги, направляются к выходу.
– Аккуратнее там. Этого не уроните.
– Кого этого?
Меня. Со стульев. Рядком стоящих у стола. Я там… Лежу, да.
– Ну, допустим, меня, – встаём, всё равно не дадут ведь.
– А то что?
Вот тупее вопроса не слышал. Второй грузчик, лицо интеллектом не обезображено.
– Чё будет, если уронить? А?
Всё по классике, не отвечаешь – борзеют. Половина драк так возникает. Из ничего. И объясняй потом.
– Вы это, – чей-то на редкость прагматичный женский голос. – Если что, по лицу не бейте. Он музыкант у нас.
– Музыкант?! – непередаваемое презрение в голосе. – Пошли, Димыч. Музыкантов не бьём.
И ушли. Одиннадцать ступеней вверх, все не по стандарту. И уже сели в «газель» свою, закурили и выперлись задним из тесного двора – а затормозят, кому надо! – и тогда только. Второй ожил.
– А я ведь это… Музыкантов. Ну не то чтоб боюсь, но как-то так…
– Чего?! Вот этих вот? Ты чего, Диман! У нас в классе был один, с папкой на шнурках ходил, чухан…
– Это мультик такой был. Там пацан уменьшился и с гусями летал… Осторожно!
– Да пох, обрулят. Да, «Путешествие Нильса с дикими гусями». У меня книжка была.
– Там помнишь, момент был, когда он дудочкой крыс выманивает? Я мелкий капец как боялся, крысы эти скрюченные – ты-дын, ты-дын – и в море. Как зомбаки, только фонтанчики по воде…
– Эх-хэ-хэ, Димон. Ты слишком впечатлительный, походу.
– …как посмотрю, из-под одеяла нос потом боюсь высунуть всю ночь. Каждый раз, прикинь! С тех пор и это…
– У каждого свои фобии, короче. Ты это. Попробуй «Калину красную», помогает.
Грузчики. Да.
Отмотаем и вернёмся в подвал.
На столике у двери развалился вызывающе белый, точнее даже белого с искрой цвета, бас. Бас-гитара. Я сижу рядом и веду пальцем по струне. Задумчиво. «Дитя порока, музыкант, однажды выпив отчего-то…»
– …нёс благородный свой талант тому, кому купить охота…
Да! Да… именно эта строчка дальше идет. «Нёс благородный свой талант…» Кто это? Чей голос?
– Чего выключила? – сажусь к стойке.
Правда, музыка смолкла.
– Да задолбало. Бесконечное соло твое на контрабасе.
– М-да, задолбало… Значит, ты, Лариса, считаешь – артисту без лица нельзя? А если почки, например, отпинают, то запросто?
– Ну а как, лицо – это ж визитка твоя. Расквасят, и привет.
И не поймёшь ведь, всерьёз или нет.
– Задолбало, задолбало… Хочешь, Шопена тебе включу? Траурный марш?
– Да сплюнь. На кой чёрт он мне?
На кой чёрт… На кой…
– Ну а как, – что-то голова тяжелая, никак в кучу не собрать. – Вынос тела у нас под Шопена обычно. Тела уволенного тапёра.
– Эт тебя, что ли?
– Меня.
Несколько нот на басу беру. Не подключен, но я слышу вибрацию струн. Мягкую, на инфразвуке, только кожей и можно почувствовать. Как змея. Я не пьян, как могло показаться. И даже не с похмелья. Я просто не здесь. Мысленно бреду по утренним улицам навстречу чему-то или кому-то, город буднично гремит вокруг сотнями звуков и красок, слякотная весна, да и зима была не лучше, но кончается уже, вроде… Кофр с басом бьет по ногам, за спиной – обрыв. Пустота-а… Вот я там. А что тело здесь, так это парадокс. Парадокс пространственно-временного континуума. И вот сижу и смотрю по сторонам из этого континуума. Барная стойка, вправо она имеет незаметный глазу уклон, кладёшь бутылку – катится. За стойкой Лариса, девушка-бармен, да ещё и с чувством юмора. В тиндере написала «из увлечений – стрельба, о себе – трижды вдова». В переднем углу микроскопическая сцена. Приглашенные ансамбли сидят на плечах друг у друга. Музыканты, в смысле. А мне одному – ничего, вполне себе. Было. Знакомо всё. Сказать «до боли» – не сказать ничего. И всё, уже не моё. Я уволен. Я где-то там, по улице иду. Пустота, пустота, обрыв… М-да. «Дитя порока, музыкант, однажды…»
– Это. Ларис?
– Чего, – не переставая считать бутылки.
– Мишка не приходил сегодня?
– Михаил Юрьевич, в смысле?
– Это тебе он Юрьевич, а я его помню сопливым фанатом. На концертах наших в рок-клубе.
– Просто сына тоже Михаилом зовут.
– Б-лин… Михал Михалыч, значит. Как Жванецкий…
– Кто?
– Жванецкий, темнота.
– Угу. Так кто тебя интересует?
– Теперь уже и не знаю…
– Да чё ты меньжуешься… раньше времени, – что-то с бутылками у Ларисы не сходится. Иначе зачем говорить тоном «расстреляют тебя по-любому». Раньше бы так не сказала. А теперь, когда у меня на лбу табличка «я уязвим, пинайте», теперь можно.
– По-моему, нифига не раньше. В самый раз, по-моему.
– Открой сердце ветру и будь в гармонии с окружающим миром. Или – по-китайски – ни-сы. Дадут тебе до пенсии доработать.
– Докуда? Мне пять… какое, десять лет теперь ещё! Правители наши тупорылые…
А и правда. Пять ведь. Всего. Ну, правда, теперь десять, позаботилось государство. Спасибо им.
– Да-а… Я ему говорю, главное… Миша, говорю, надоело тебе? Ну, вот этим всем заниматься? Или не к душе стало? Ну бывает же такое! Ну… не к душе… А он смотрит так, будто знает что-то, чего я не знаю. Из того пацана сопливого шагнул сразу через ступеньку, а то и две. И сидит подтянутый такой… вот не люблю слова «бизнесмен», какие у нас бизнесмены, нахрен, делец сидит. Без жирка лишнего, в хорошей форме, в кроссовках дорогих. Потягивает «хайникен» свой. И знает.
А я не знаю. Вот ведь что, не знаю я…
– А он чего?
– А он… Да нет, говорит, и не надоело, и к душе. Просто, говорит, как объяснить… не главное для него это, я понял. А вот сына поставить на ноги – главное. Сына… да. Михал Михалыч, значит.
– Я тебе, – Лариса ловко расставляет бутылки, как умеют только бармены, – тайну открою. Надо бы, конечно, по-путнему ещё тебя помурыжить. Ну ладно, сердце доброе у меня. Михаил Юрьевич запретил Мише кого-либо увольнять. Вот весь этот год, что будет пробовать – никого. Даже Вову твоего, который в подсобке спит. А должен товар разгружать, паразит.
Как в лоб сковородой. В хорошем смысле.
– Ты откуда знаешь? – недоверчивость свойственна людям, осознавшим вдруг, что до пенсии пять-десять лет. Много это или мало?
– Ну-у… слухами земля полнится.
Из чуть оттаявшей мартовской лужи взлетает под колесом «лады» жидкая грязь. – Яма была. Обдаёт, не оставив надежды, полностью всего. Меня. Это там, где я шагаю навстречу чему-то или кому-то. Всё, можно не шагать, плюнуть на туманные перспективы и вернуться в действующее тело.
– Б-лин… Налей-ка мне пятьдесят. Ларисушка… голубушка…
– Ты ж не пьёшь типа? На работе?
– Сегодня выпью. Сегодня можно. Или что, новый хозяин таки запретил уже наливать?
– Да нет.
– Ну так и наливай тогда.
Выпить забубённо. Эх-х… Посмотреть с удивлением вокруг. Я не виноват, так бывает. Просто в голове происходит обратная метаморфоза – интерьер, который видишь в последний раз, превращается вдруг в повседневный. Не надо отрывать кусочек скатерти на память, прижимать к сердцу с рыданиями. Можно и завтра будет порыдать, и послезавтра. И так все пять лет. Десять, да.
– Миша-Миша, мальчик в трениках и кедах, – ну а теперь пофилософствовать благодушно. – Новый хозяин. Станет ли хозяином вот? А? Как думаешь?
– Мне думать по должности не положено.
– А может, говорю, Юрьичу, ты это перерос просто? Ну рок-н-ролл весь этот? Во-первых, музыка, говорит. А музыка – это не только рок-н-ролл. И она всегда будет, неважно, в три гитары ты играешь, или на баяне и ложках. Во загнул! На баяне и ложках…
Хорошо, когда за стойкой сидишь. Просто придвинул бокал бармену, и уже всё понятно. Можно ничего не говорить.
– Хорош. Тебе работать ещё.
И забрала бокал. Ларисушка. Голубушка. Да-а, только расслабился ведь. Только интерьер опять признал, и он меня. Вроде. Да кого там… Кого он может признать, интерьер этот зыбкий. Мираж, обман оптический. Сегодня Лариска рулит тобой, завтра Мишутка-маленький напоёт папеньке… что-нибудь компрометирующее. Да не важно что. Ну а тот не враг же. Сынульке любимому. Нет, нет, не надо привыкать. Обратно привыкать. Не стоит.
– Нет правды на земле, но правды нет и выше. По мне так это ясно, как простая гамма… Простая. А почему, собственно, простая? Вот до-мажор…
Сыграем до-мажор.
– Да. Вот это ощущение… солнечного такого утра, оно ведь… Одну ноту переставь, и всё. На полтона всего – и никакое не утро. Там случайных звуков нет, понимаешь?
– Да чего ж тут непонятного. Когда сам ученик Шостаковича всё растолковал. Или кого там…
Вот Лариска. Трижды вдова. Из увлечений – стрельба.
– Ладно. Не хочешь теорией овладевать, вернёмся к костям хозяина. Бар, говорит, как часы работает. Только что не тикает. И это, говорит, Мишке в плюс. Так это ж пока! Пока работает, говорю! Месяц, другой – и привет. Только на самотёк пусти…
Сыграем. Первую тему опять, до прихода грузчиков. Даже можно включить чудо-коробок, звук будет.
– Ну опять! Так хорошо было…
– Ты послушай, послушай!
Тема… тема опасной карточной игры, вот. Точно! А была тема уволенного тапёра ведь. Она же. Надо же.
– Это вот… послушай, большие парни в покер собрались. И на кону деньги приличные. А какой-то Вася, молодой и борзый, из тех что сильно обольщаются… э-э… своими средненькими способностями, пришел их натянуть. Тысячу фунтов по соседям занял, и – вот он я, весь такой гениальный… Знаешь кино такое?
– Какое?
– Карты, деньги… – отвлечься на сложный пассаж. – А карты-деньги, карты-деньги-и… Карты-деньги-два ствола-а-а… Видела?
– Ну слышала что-то.
– «Слышала»… Ну ладно вы наших Тарковских-Германов не знаете, но это ж Гай Ричи. Ваш, считай. И его тоже? Потерянное поколение, да-а…
Нам главное – тему не потерять, то громче, то тише, но не потерять.
– Валерий, друг мой, – Лариса отрывается от бутылок и смотрит многообещающим взглядом. – Ты пьешь за мой счет и в мой же адрес понторезишь?
– Тс-с… – как раз вариация к теме, не слишком сложная, но требующая внимания. – Там… Стинг ещё играет, тоже бас-гитарист в прошлом, кстати. И как раз вот его сынок бар проигрывает. В смысле, проигрывает он деньги… но выбор такой.
Снова вариация, теперь уже посложнее. Уже такая прислэпованная. Нервная тема. Злая. Каскад такой слэпа.
– Не боишься, говорю… – сложный, сложный переход. – Не боишься, что вот так вот отпрыск тебя на деньги выставит?.. Ну или иначе там развалит всё? – снова каскад, злая, злая тема. – А Михаил Юрьевич в ответ… ты прекрасен, спору нет. Да нет, не-ет… Усмехнулся в ответ Михаил наш… Юрьич. Всё решено уже, – перестать играть на середине фразы. – Решено. Хозяин-барин… Хозяин бара.
А теперь продолжить, но мягче, мягче тема наша…
– Дитя порока – музыкант,
Однажды выпив отчего-то,
Нёс благородный свой талант
Тому, кому купить охота…
И музыка успокаивается, успока-аивается… Тихо, тише, ещё тише. Всё. Стоп. Кто это опять сказал? «…нёс благородный свой талант…» Кто?
Трек 2 Chopin Nocturne Op.9 No.2
Вроде и те же люди, и не те. Надо же. Семь минут от города, и всё уже другое. Хотя тоже город, не посёлок, дома большие. Советской застройки. Маленький, спокойный довольно город, с такими же русскими людьми, не европейцами, не азиатами, но чем-то неуловимо отличающимися. Первая оттепель, все высыпали на улицу. Юлька… почему решила здесь свидание назначить? Никогда не то что не жили здесь, даже бывать как-то не приходилось.
Да, люди, люди. Удивляют. Люди. Такие же, но не такие. Незнакомые… вот, точно, незнакомые. Причем, не как в чужой стране, по сути такие же как мы, и язык, и повадки. Но в своем городе ты как идешь – этого где-то видел, вот эту откуда-то знаешь. А здесь все вроде такие же, и мог бы тоже кого-то из них знать, с кем-то приятельствовать, кого-то не любить, но… они все незнакомые. И такими и останутся, никого не узнаешь.
– Привет.
Ух ты, задумался. Не заметил, откуда пришла.
– Здравствуй. Ты как весна – цветёшь и пахнешь…
– Анохин. Мы ведь уже не подростки. В развесистых комплиментах нужды нет. Пойдем, мне надо в магазин один.
Юля-Юля… Хороша всё так же, бывшая жена. И стать осталась, и походка. Хотя это всё… Это всё – так. Уже действительно не подростки ведь. А вот ощущение близкого человека рядом – это не «так». Из чего вот оно состоит? – Тоже непонятно. Одежда теперь другая. Когда женаты были, всё было проще, но и у всех было проще. Где взять-то, доставать только, каждую тряпку… проще, проще было. А сейчас… Нет, молодец Юлия, прямо – молодец. И хотя теперь всё это не для меня, всё равно. Официально замуж не выходила больше, но понятно же. Такая женщина одна не бывает.
– Слушай, а давай по мороженому, а?
– Валера, ты весну почувствовал? Дифирамбы, мороженое…
– Ну как хочешь. А я куплю.
– Мне сейчас в магазин идти.
– Угу. Сейчас, две минуты.
А вот перчатку мы надеваем так же, как и тогда. Перчатки стали дорогие, а движение то же. Эта будто бы раскрывающаяся ладонь…
– Далеко идти? До магазина твоего?
– Как раз успеешь стаканчик свой стрескать.
– Может, и не успею. Он стограммовый. Как ты живешь?
– Я? Как всегда. Вещи дорожают, люди беднеют. Продавать вещи людям труднее, соответственно. Могут и пять сезонов носить, и семь. Твоим вот джинсам сколько лет?
– Это фирменные, «монтана». Им сносу нет.
– Анохин, да ты принарядился!..
– Ну не то чтобы… Повседневные протерлись. На самом интересном месте.
– Эх, Анохин… Соврал бы, сделал женщине приятное.
И тон этот ироничный. Тоже был в моменты хорошего расположения, а моментов таких раньше было много. Причем, от конкретных успехов в жизни они не зависели. Можно было жить в доме, полном зэков, и прекрасно себя чувствовать, и за кота не переживать тоже. В доме, полном зэков бывших.
– Ну?.. Здесь постоишь с мороженым?
– Угу.
– Ну стой. Я скоро.
Тает. Мороженое, зараза, не успеть съесть. Так вот раз со случайным знакомым Саней – таяло, не успевали тоже. Но там лето было, блин, это ж в институт поступали, считай – пацаны зеленые. Пошли в парк после физики, хватанули от жадности по две порции, а лето, жара… Прид-дурки… Хотя что, когда я это мороженое в своем городе видел, всё по талонам давно.
Люди. Незнакомые. Идут, кто с работы, кто так… по делам. Несостоявшиеся знакомые, все чем-то озабочены. Даже как-то совестно перед ними, что у меня забот нет. Точнее, есть одна – мороженое тает, не обляпаться бы. И гараж продать как-то. Итого – две. Всё равно гараж – развалюха, только налоги платить за него. Да и машина у Юльки под окнами всегда. А мне надо сейчас, мучительно надо… Всё. Покончили с мороженым, одной заботой меньше. Что ж вы такие все задумчивые? А, люди? Незнакомые…
– Я тут.
– А? Соскучился ждать?..
– Замёрз, скорее. Вот и зашёл.
– Смотри, зато соусник какой нашла.
А у кассы – девочка в круглых очках.
– У вас же есть наша скидочная карта? – интонация скорее утвердительная. А что, и вполне могла бы быть эта карта у них. Но нету. И не будет никогда.
– Заверните просто в бумагу.
– К нему коробочка есть, – и девочка гордо демонстрирует. Правда, коробочка, и вполне приличная. – У нас еще ножи пришли хорошие, качественные. Сейчас разбираем, ценники вешаем. Если завтра, например, зайдёте…
– Да, спасибо.
А ведь могли бы, могли… Ну не завтра, послезавтра зайти, например. И карту эту скидочную купить. – Возможность сблизиться, которой не воспользуешься. И Юля рядом идет, прижимая коробочку свою к сердцу, близкий по душе человек. Ну ведь близкий же? Близкий…
Прямо в воздухе разливается Шопен. Не траурный марш, нет, но тоже. Тот, что о бренности всего и вся. Всё пройдёт, господа и дамы, совершенно точно. Пройдёт, не останется даже пепла.
– Ты полюбила соусы?
– Почему так решил?
– Человек покупает соусник. Логично предположить, что он будет туда что-то наливать.
– А, это… – Юля с любопытством смотрит на коробочку. – Просто секундный порыв. Разве он не прекрасен?
– Секундный порыв прекрасен всегда.
– Анохин, ты отвык от женщин. Женщина очень часто может купить что-то просто так. В отличие от вас.
– А что, я не могу делать что-то просто так?
– Можешь. Но сегодня ты пришел за чем-то. Так? Зачем?
– Б-лин…
А ответ ей неважен. Разглядывает соусник свой. Упаковку, точнее.
– Ну так? – отвлеклась, наконец.
– Я тут подумал… Гараж ведь не нужен тебе?
– Не нужен.
– Ну что… налоги только платить за развалюху эту?
– Развалюха. И налоги.
– И машина у тебя под окном ведь всегда.
– Продать хочешь, – интонация утвердительная тоже. – А деньги?
– Да какие там деньги… Нет, и вам тоже часть. Конечно.
– Дорогой мой Валерий. Если б не знала, что ты не пьёшь, подумала бы – запил. Кстати, ты из вредности же не пьёшь?
И всё разглядывает своё приобретение новое. Вот и пойми их, женщин.
– Знаешь, что мне вчера сказали? В качестве утешения…
– Что лучше бы ты пил?
– Что до пенсии осталось десять лет. И что дадут доработать. Доработать, понимаешь?
– А что тебя смущает? Мне семнадцать теперь.
– Смущает? Вот эта частица «до—» именно.
– А что? Были большие творческие планы? – правда не понимает, похоже. Ну хоть от соусника своего оторвалась.
– Ну не то чтобы большие. Но казалось – работаю, двигаюсь куда-то…
– И ещё казалось, что пик где-то впереди, да?
– А тебе – нет?
Как долго светло уже. Весна, что вы хотите. Спускаясь, ступеньки, руку подать ей. Надо же, и руку так же подаёт.
– Спасибо, – ступеньки крутые довольно, маленький каблук, а уже тяжело. – Ты просто… просто не видишь со стороны. Когда «Семья Рамзеса» прогорела… Вот – «предприятие прогорело» – выражение, да? Короче, когда вы перестали существовать как группа, мне тоже казалось – ну и что? Много на свете интересных групп…
– Ага. «Унесенные гелием», например.
«Предприятие прогорело»… Как сказано. В этом городе был когда-то завод автоприцепов. Собственно, город и был вокруг него. В чистом поле. Потом заводу стало плохо, потом зарплату выдавали прицепами, потом каюк. Прогорело предприятие. Как и многие тогда. И остался город в чистом поле, уже без завода.
– В «Унесенных гелием», друг мой, тогда была жизнь. Подчеркиваю – тогда.
О чём это она? А, «предприятие прогорело», да.
– Ну да, жизнь.
– И только потом я поняла, что в «Семье» был пик. Мой пик. Про твой не знаю… Но у вас же, мужиков, всё проще. Только себя и член свой обслуживать.
Знакомые ироничные нотки. Да чего там «нотки», прям «ноты» уже.
– Нет, ну конечно твоё предприятие устойчивее и лучше. Выращивай себе и не парься.
– Анохин. В этом месте я должна бы обидеться. Вообще-то Никита и твоё предприятие тоже.
– Ну… он так не считает.
– А кто виноват-то? – вдруг, словно вспомнив что-то. – Да. Ты говорил, что осознал… что-то там… Что пенсия – вот она…
– Да. Осознал.
Вот – идёт и стопудово права. Есть Никита, есть смысл в жизни. И что, пенсия? Только возрастной рубеж, цели-то не изменятся. – Чтобы сыну было хорошо. А у нас? В квартире газ. У нас меняется всё. Собирался сделать то и то ещё, а оказывается надо до-. До-рабатывать, до-игрывать, до-живать… Хорошая нота «до», основная и мажорная.
– Ну так и что? Десять лет… и что чувствуешь-то?
О чем она? Что чувствую…
– Молодого взяли. Музыканта. Молодой хозяин взял молодого басиста. На замену мне.
– Прямо сразу на замену?
– Ну а зачем ещё?
Тепло уже, тепло. И снег стает быстро, пара дней такой погоды и всё, стает. Шопен разливается и смешивается с талой водой в воздухе. Ах, какое было время, говорит он. В другое бы время без этой воды талой не услышалось бы, и не понялось. Ничего. А тут так совпало, что… тепло, тепло.
– И вот взяли, а играет неплохо, кстати. Кириллом зовут. Очень прилично играет. Говорю ему в шутку: «Киса, скажите мне, как художник художнику, вы играть умеете?» А он не знает, прикинь! «Двенадцать стульев» и не читал, и не смотрел. Не знает!
– Да, интересно…
– Они – инопланетяне. Вот серьезно. Фильмов наших не смотрели, живут в интернете. Таких друзей то ли нет, то ли не особо нужны ему. Может целыми днями в кабаке торчать. Да, уехать должен по лету. В Чехию на режиссёра поступать. Музыка не главное, в общем. Хотя играет очень прилично.
– И это тебя гложет, что какой-то немузыкант может хорошо играть?
– Нет, не это… Не это…
Шопен, Шопен с талой водой пополам… Помимо того, что всё самое хорошее уходит, удержать невозможно. Да вот же – уходит ВСЁ. Вообще всё. И плохое, и хорошее. Через десять лет и не вспомнишь.
– Понимаешь… Вот я поговорил с Мишкой-старшим. Ну, с Мишкой, помнишь – лопоухий такой, ездил откуда-то с Павлова но концерты рок-клубовские. Чуть ли не с риском для жизни…
– Да ты пять раз говорил, что он твой босс теперь.
– Да. Точно… Ну так вот, поговорил – зачем бросаешь бар? – Похрену, бросил всё равно. А когда-то в рот заглядывал…
– Рок-клуб кончился в конце восьмидесятых. И в рот он заглядывал тебе тогда же. Всем вам. А сейчас двадцатый следующего века.
– Ну да, да… Потом сын Мишкин, тоже Мишка, кстати, берет Кирюху. Увольнять никого нельзя, условие ему отец поставил, так он принял наоборот! А смысл-то! Тот же смысл. Я знаешь, чувствую что? Старость как приходит обычно – болячки там, маразм, суставы хрустят. А у меня как бы… потеря дееспособности. Вот вчера всё мог ещё. А сегодня нихрена от тебя не зависит. Вообще нихрена.
– А ты раньше сильно дееспособный был, видимо?
Как-то не уследил. Что Юлия-то раскалялась во время тирады моей. Всё больше и больше. Шопен ещё витает, витает в воздухе… Как же его? Вот, ноктюрн ми бемоль мажор, вспомнил, надо же. Можно его переложить на бас, вполне можно. Правой рукой если теппингом, по грифу непосредственно, как бы аккомпанемент, а основную тему пустить одной левой… Только зачем? С классиком тягаться – дело неблагодарное. Только и будет радости, что все Моцарта в одежде играли, а ты без панталон. Всё, всё пройдет… Шопен останется.
– Когда мы по баракам жили этим, да по гаражам под потолком? Ты дееспособен был? Всё искал что-то… Что искал-то, а, Анохин? Ладно бы подвижник там был, монах, имел великое всепоглощающее дело… Или, может, имел?
– Я играл.
– Ну так и он играет. Молодой твой.
– Я не так играл.
– Какая разница, нахрен, как ты там играл! Пейджем не стал?
– Пейдж – гитарист.
– Ну или кто там у тебя в кумирах?
– Нет. Не стал.
– Так вот надо было тогда просто жить! Чтоб жена с сыном не мыкались по чужим углам…
– Ты ж сначала ушла, а потом уже Никита…
– Ух ты, вспомнил! Что сына после развода родил.
– Я ж предлагал тебе…
– Что предлагал? Втроём по съемным углам? Короче, ладно. Ничего кроме ругани у нас не получится. Просто подумай – сильно ты был дееспособным, вообще по жизни?
– Угу. Подумаю. Ты куда сейчас?
– Здесь остаюсь. С Александром встречаемся.
Вот как. И соусник ему в подарок, очевидно. Не, ну всё правильно.
– С Александром – это да… Ну, я пошёл.
– Автобус в той стороне.
Всё правильно, да. Если у тебя нет машины – езди на автобусе. Принципиально. Никто тебя не обязан возить везде. Могут у людей и свои дела быть. Александр, например. Македонский. Пришёл, увидел, отымел. Надо же, никогда не было интересно, а тут вдруг стало. Какой ты, Александр? Саня, Санёк, высокий, низкий, богатый, бедный… Нет, понятно что богатый, но кто-то одевается в стиле «кич», а кто-то скромно. А ты как? Забавно… Вот так люди находятся в разных слоях жизни, и слои эти не смешиваются, и будет идти навстречу и не узнаешь в жизни. Кто? Вот этот? С цветами должен быть? Да ну, давно уже встречаются, какие цветы… А может быть этот? Или этот?..
Тьфу, пропасть. Увидел вдруг… как это. Со стороны. Идёт такой, муж бывший. Маньячелло. Кто здесь, выйти из сумрака!.. Деб-бил…
– …был он немолод и помят,
Характер толком не изучен,
Но коль не пропил свой наряд,
То в целом, видно, был везучим…
Кто это? Кто читал?..
– Анохин!
Юлька опять. Оп-ля, это я круг дал, получается? А думал – на автобус иду. Во даю.
– Да?..
– Про гараж позвоню на днях. Или напишу. Давай, пока.
– Пока.
Трек 3 Агутин «Половина сердца»
– Что, ночуешь здесь?
Складываю свой мокрый зонт. Отвернув в сторону, зонт-автомат, брызги летят. В угол.
– Нет.
Сосредоточен. Кирилл. И вот этот юнец меня заменит, да? М-да… А не идёт ему. Сосредоточенность. Как и большинству молодых. Даже когда, как сейчас, гоняет какую-то партию на своём басу. Роскошном светло-желтом, решил не размениваться, сразу премиум купить. Не, так-то правильно… Наушник в одном ухе. Сосредоточенность… нет, не идет. Морщина будет. Поперек лба.
– Из всего многообразия инструментов, – кладу свой чехол на стул, – предпочитаете творения товарища Фендера? Или просто длинную мензуру?
Руки замёрзли, пойдём-ка мы к стойке. Где уже хлопочет рачительная хозяйка, в преддверии трудового вечера. Знаком показать ей – плесни… Лариса наливает в коньячный бокал грамм сто минералки.
– Пожалте, сударь, – подает с полупоклоном.
С явным удовольствием вдохнув аромат содержимого, опрокидываю бокал. Погрев в руке. Ах-х… Пантомима почти. Готовый цирковой номер.
– Это не «фендер». Это «джи-эль».
Кирилл… вот что, интересно, можно так гонять сосредоточенно? То, что на поверхности… ну так. Так себе партия. Нет, в электричестве-то будут и жирность, и вес, понятно. Но вот в сухом остатке…
– Трудно сказать, – благодарно улыбнуться Ларисе, плеснувшей еще, и улыбнуться, причём, с легкой степенью ужаленности. Кому этот театр одного актера? – могли бы спросить случайные зрители. Но нету их, к счастью. Случайных.
– Я говорю, трудно сказать, был ли Лео Фендер настолько неуживчив или просто попал в лапы дельцов от музыки. Но к середине примерно жизни он уже потерял права на две торговые марки – «мьюзикмен» и, собственно, «фендер». Вот представьте, юноша, ваша собственная фамилия – раз! – и уже вам не принадлежит. Почему-то. Да.
И даже разговорчивость первого стопаря вполне настоящая у меня. Умею, таки да.
– Так вот последние инструменты его мастерской носили имя «джи-эль», по первым буквам Джордж и Лео. Фуллертон и Фендер, соответственно. Специалисты считают их вершиной гитаростроения данного мастера. Интересно?
– Да, – всё так же сосредоточен.
Нихрена вам не интересно.
– Да-с. Ну… сделал попсу?
– Что-то сделал.
– Покажи. Если не секрет.
И показал. В смысле, играть начал. Просто партию баса без, собственно, песни. Ну как бы так выразиться…
– Знаете, юноша, – бесцеремонен я, конечно, есть, есть, – как басистов в группе называли? Недогитарист.
Достаю из чехла инструмент. Комбарь включить попутно, лампочка уютно засветилась.
– Потому как, – блочок радио включить, за спину на ремень. – Потому как долбит всю жизнь эти дын-дыдын…
Показываю «дыдын».
– …и тихо ненавидит их всех. В гитаристы лицом не вышел…
Показываю, как не вышел лицом.
– …а чтобы группа играла с упором на бас-гитару, таких по пальцам перечесть. Одной руки. Ты чего играешь, вообще?
Кирилл с телефона на блютуз-колонку, небольшую черную, отправляет сигнал. И колонка оживает голосом Агутина. «Половину сердца оставлю с тобою…»
– Угу, – чуть трогаю струну, прогрелся комбик мой. – Я ж попсу тебе предлагал. Помахровее чтобы так. Какая ж это попса?
– А я эту выбрал.
– И задачу себе в разы усложнил. Агутин очень хороший аранжировщик. Ты на этом… своём этапе жизненном не то что достать, даже приблизиться к нему не сможешь. Уж извини.
– Ничего.
– А песню почему эту? Ну взял бы хоть «Летний дождь», там видно раздрай в человеке. Думаешь, кто-то у нас разделит радость Леонида и Анжелики? От счастливого бракосочетания их? Ну человека два, может. Остальные скажут – а-а, да… У них всё путём. Не то что у меня, блин.
– Да? И что?
– А хотя ладно. Он там тоже… расставание предчувствует типа. Половину сердца оставлять собрался. Почему-то. И белым альбатросом корабль унесёт его. Ну… изобрази.
«…где ты, где ты, где ты? Вероломное время, ни минутки, наверно…»
Плавно подхватывает с поворота, молодой наш, ведёт за минусовкой. Точнее, с ней. Ну… грамотно довольно, и уважение к оригиналу есть. Заходит так… хорошо заходит. Только вот…
– Стоп-стоп, – щелчком бью по струне. – Ты вообще чего хочешь? Ну вот партией своей что ты хочешь сказать?
– Она должна органично вливаться. Это ж бас. Разве не так?
Ишь ты. «Органично вливаться…», слова какие. Весомые, не то что умные даже.
– Органично вливается родной басист Агутинский. Гораздо органичнее тебя. А тебе бы надо, – а и так вот, агрессивно даже сыграем, – перетащить всё одеяло на себя. Вот так, вот так… Леонид в своей Москве тебя один хрен не услышит. Можешь не бояться сделать ему больно. Любые финты можешь заворачивать…
Скачками тоже можно. «…заберу кусочек улыбки и взгляда…»
– …и вот так, вот так! Твоя задача – что? Здесь и сейчас дымоходы им продуть. Чтобы песня была с упором на бас. Как у «Перцев» в лучшие годы…
Пишем-пишем кренделя по грифу, замыслова-атые… И наша партия сольная уже, баса партия. И меняется ещё от куплета к куплету.
– Ты сам должен… Самого должно так вштыривать… чтобы духовых передавить в проигрыше! Чтоб силы уже не берёг! И вот так, и так вот… И могут вены полопаться в середине песни. И соратники чувствуют твои…
Мистическим образом в левом углу бара высвечивается полупрозрачный силуэт гитариста.
– …вон гитара слева вваливает.
Такой же полупрозрачный у стойки возникает барабанщик.
– …а барабанщика так прёт, что звукач только успевает убавлять… подзвучку…
«…половину неба закрою рукою…»
– …и вот на ноте, – каскадными ходами по грифу вниз, вниз, – на какой-то ноте ужас сладкий возникает – сдохнешь ведь! Не выдержать ведь! И зал чувствует! Он не хочет… смерти твоей… Но и хочет! И хочет, получается…
Резко перестаю. Растворяются с эхом барабанщик и гитарист.
– Таких концертов мало в жизни, – смотрю в угол, нет там никого. – Один-два.
– Но то ведь концерт…
Кто это здесь ещё?
– Я говорю – то концерт, – Кирилл уже флегматичен. А казалось тоже прёт его. Казалось, да.
– И что?
– А это играть сегодня, и завтра, и послезавтра. Смысл всё сегодня растрачивать?
– Да. Смысла вообще нет. А ты почему, кстати, в басисты пошёл?
Но не слушает наш молодой. Важнее своё сказать.
– И потом… Вот вы из одной песни тут концерт делаете. А им надо фон просто. Ну что, не так что ли? Чтобы ненавязчиво и приятно, это ж ресторан. Они покупают ужин, свет, обстановку. И бонусом – немного музыки.
– Я что спросил-то. Бас… Инструмент маньяков и психопатов. Людей с глубоко скрытой… творческой индивидуальностью.
– Но это… – Кирилл щелкает пальцами, – это же правила игры! Пришел сюда – сумей продать музыку свою. А чтоб купили, надо правила соблюдать. Бас – это ритм-секция. Каждая песня – не стадионный концерт. Должна быть удобна для восприятия здесь именно. Ну… слушабельна.
– А ты молодец, – я удивлён прямо. – Просто так и не скажешь… как тонко политику сечёшь.
– Да чего тут тонкого.
– Нет, ну как… Мало уметь играть, надо ещё и маркетинговую составляющую закладывать. И лучше сразу. В фундамент самый, так ведь?
– Что-то во всём этом подвох какой-то опять…
И ведь бесхитростен наш второй молодой басист. Бес-хит-рос-тен. Вот ведь что. Ладно бы мутил что-то… свою игру. Так нет ведь. Ну нет.
– Расскажу тебе… Уж извини, история из разряда «вот в наше время, бывало». Но… я коротко. Как-то делегировали меня в питерский рок-клуб от нашего аула. А надо сказать вам, повсюду тогда рок играли. Период такой исторический. Рок-клуб был даже в Душанбе. Знаешь, где это?
– Узбекистан?
– Ну… рядом там, за углом. Неважно. Приехал, корочку показал, «мы одной крови», всё как положено. Провели на концерт сразу, удачно попал. Во Дворце Молодежи было, почти все команды играли их. Включая Гребенщикова и Цоя. Захожу, ну сейчас, думаю. Вдохну настоящего рока. А звук – говно… Как раз «Телевизор» со сцены что-то вещал, они любили про политику задвинуть. Так мало, что говно, почти после каждой группы усилок какой-нибудь горел. Звукачи вешались, они их всей кучей нацепляли там… Да-с, к чему я всё это. Когда звук говно, начинаешь сравнивать идеи. И вот тут меня постигло главное разочарование.
Диссонирующий на двух струнах интервал.
– Потому как… лучше. Наша идея лучше. Она кондовая, понятно, косая и горбатая вся. А у них как раз вот на слушателя заточено. Слушабельно, как ты говоришь. Профессионально. И Цой тогда, кстати, не был великим и ужасным, испытывал сильное влияние Duran Duran.
Быстрый пассаж вверх по грифу.
– А если на слушателя – это компромиссы некоторые. Прикрытые самоиронией, например, как у Гребенщикова. Единственный похож на нас Башлачев был. Но он такой отщепенец у них… вроде юродивого ходил. Все уважают, но и боятся. И не любят особо. А другие, довольно много их, вообще не сильно верили в то, что пели. Просто социальщина окупалась тогда…
– Вы горите!
Блин! Думаю, что спину так печёт… Радио-блок мой! Дитя али-экспресса, блин!..
– Ай-й!.. – горячий.
Выдернуть шнур быстро, не хватало гитару спалить ещё…
Свет гаснет вдруг. Нормально!.. Загорается конусом. В середине зала. В конусе – человек в костюме старорежимного конферансье. Чопорно поклонившись, с апломбом начинает:
– Дитя порока, музыкант,
Однажды выпив отчего-то,
Нёс благородный свой талант
Тому, кому купить охота.
Был он немолод и помят,
Характер толком не изучен,
Но коль не пропил свой наряд,
То в целом, видно, был везучим.
И вдруг навстречу – господин
С лица неясными чертами,
Тот, что с пеленок до седин
Всегда и слева рядом с нами…
Скорчив значительную гримасу, конферансье умолкает. Тут очень кстати загорается общий свет, и он вообще растворяется в воздухе. Вместе со всей значительностью.
Кирилл что-то наигрывает, я у стойки цежу минералку, злосчастный блок валяется на полу. Испуская миазмы горелого пластика.
– Ф-фу, чем навоняли так? – Лариска пришла.
– Да вот… сгорела хренотень одна.
– Какая ещё хренотень?
– Ну какая разница? Ну сгорела… Всё равно же не знаешь.
– У тебя или у него?
Вот настойчивая девушка, а?
– У меня. Это потому, что надо не с китайского интернета покупать, а всё самое дорогое и лучшее. Да, юноша? Как вон инструмент у вас…
– Угу.
– Вот что я предлагаю, коллега, – ставлю бутылку. – Поверим наш спор практикой. Первое отделение – ваше. Куда угодно вставляете свою партию к Агутину. На своём дорогом басу, даже несколько раз можете. А во втором отделении – я свою, на дешёвом. И какой будет эффект. Проверим.
– Ну давайте.
Не радует что-то. Меня согласие его. Блок воняющий в ведро выбросить…
– Эй-эй, не думай даже, – девушка-бармен. – Вонь такая! Иди вон сразу в бак…
Ладно. Пойду сразу в бак. Хоть и дождь.
– А вы знали, что черные дыры поют? – оборачиваюсь от входа.
– И чего? – уже в телефоне Лариса.
– Представьте. Ударные волны в окружающем раскаленном газе. Они, правда, на пятьдесят восемь октав ниже «до» первой. Но если транспонировать в слышимое, такое жутковатое пение получается. Вот для кого оно? Куда ты его монетизируешь? А?
Кирилл, не поднимая головы, продолжает играть.
– И куда? – Лариса из телефона.
– М-да, куда. «Тот, что с пеленок до седин всегда и слева…»
Трек 4 Шнур «Давай Газу»
Синий зал. Ну может, задумывался как голубой, но приятнее так. Синий. Есть ещё серый, такие же кресла, столы, пахнет так же, но стены другие. Серо-бежевые. Да, и картинки на стенах. Другие тоже. Здесь вот есть «Кот-электрик», например. Шерсть дыбом, взгляд удивлённый и лампочка слева. Справа вопрос. «А всё ли мы правильно сделали по бланку переключений?» Друг-электрик сказал. Кот-электрик. Раньше в другом зале висел, кстати. Теперь здесь все три, но те два не очень… выразительные. Влюбленный и зелёный – нет, а вот кот-электрик – хорошо.
– Тебе три взяла. С крошкой, – Ксюша ставит две креманки на стол.
– Молодец.
Садится и начинает сразу. Терзать свой пломбир немилосердно. Как ела на бегу всегда, так и… Дети вырастают, привычки остаются.
– Угу. Я помню. Из поедания мороженого надо делать культ, – с набитым ртом у неё звучит «хут».
– Да. Желательно.
– Никогда не умела, – вытирается салфеткой. Ужасно милый жест. Может ли Степан, или как там зовут последнего избранника, оценить всю прелесть? Как глаза становятся одновременно серьёзными и лукавыми. Видит ли? А понимает?
– Чего? – оторвалась от второго шарика, смотрит. Ксеня-Ксения, взрослый ребёнок мой.
– Да нет. Рад, что приехала.
– Чего тут ехать-то? Полчаса на машине…
– Ну потом же ещё через колючку пролезть надо. Написала б пораньше, я бы пропуск сделал.
– Да фигня. В спонтанности наша сила, – прикончила шарик. Два укуса – готово. – Ну расскажи.
– О чём?
– Ну как. О чём думаешь-рефлексируешь. Без сомнений нет жизни. Так же?
Вот умеют они… сразу по существу. Детки.
– Ха-ха… Ну так-сразу-то… А вообще, нет. Есть одна тема. Точнее, песня. Высоцкого, «Человек за бортом». «Я пожалел, что обречён шагать по суше. Значит, мне не ждать подмоги. Никто меня не бросится спасать, и не объявит шлюпочной тревоги». – Никто насмерть в тебя вцепляться не будет. Это простым языком если.
– А Высоцкого все любили. И залюбили насмерть. Ты хочешь так?
– Так и я ни в кого не вцепляюсь тоже, вот что! Этот бухать начал без просыха – брошу, того семья-быт… задолбали…
– Ты хотел сказать – задрочили. Извини.
– …расстанусь тоже. А для себя, для спокойствия своего скажу – ну я же не обещал. Никому ничего сразу не обещал.
– А мне?
Колонка над дверью, вторая в том зале. Поёт что-то… как вот если б диджей полюбил индастриэл. Десять лет назад была та же музыка. Колонка фирмы Aiwa, такой уж и фирмы нет.
– Тебе обещал. Но ты сама расстанешься, и это объективный процесс. Что в этом городе будет ещё? А в крае? Ничего и никогда.
– Ну вот тебе и ответ. Даже те, кому обещал, покинут тебя. Что ж про остальных говорить. Ты мороженое-то ешь.
Да. Права. Надо есть мороженое, а то проскочит ту золотую середину, когда талое, но мороженое ещё. И станет невзбитым молочным коктейлем. Тёплым и противным.
– Давно хотела спросить. А что здесь раньше было? До кафе-мороженого?
– Ну ты спросила… Попробуй вспомни. Какой-нибудь магазин… Во, вспомнил, надо же. Молочный, а напротив, где кабак-латино сейчас – продуктовый. «Никольский», кажется. Или он потом уже «Никольским» стал?.. Но магазин точно.
– Вот смотри. Люди забегали, покупали молоко там, продукты и уходили. А чего в магазине задерживаться? Ну так ведь?
– Так.
– А сейчас – вид красивый в окне. Вход в парк… Имени кого?
Окно, три цветка – фикус, кактус и пропеллеры красные. Трёхлопастные. За окном – ворота в парк культуры и отдыха. Мамаши с колясками плывут медленно. По талому снегу.
– Кирова. Ты должна бы помнить.
– Вот, блин, я запоминала – куда меня на санках маленькую возят! О чём я? Да, вот мы сидим, любуемся – красиво. Ротонды эти… хотя нет, ротонды круглые. Ну всё равно красиво же! Я уже как гость могу оценить. Хотя и не так практично, как магазины. Магазинов много, у нас в крае вон на любой вкус и цвет. А красоты мало. Так что стало лучше сейчас. Чем было.
И в кого мудрая такая? В Надюху, не иначе. Первая жена тоже всегда умная была шибко. А хотя нет, не были мы тогда умными. Советское воспитание… Причём, на развале уже страны, и сами себе казались жутко прогрессивными. Читай – оппозиционными. А оказалось – впитали самое главное оттуда – деньги зло, умрём за идеалы.
– Ты-то как? Степан… так, кажется?
– Расстались. Он дурак.
– Жалко. В смысле, не Степана, а что… так всё. Ведь человеку трудно одному…
– …когда враги сожгли родную хату. Помню.
Да. Башлачёва мы любили. Таки да.
– Ладно, – стоим уже такси ждём до КП. – В следующий раз напиши всё-таки. Чтобы пропуск… И машину на КП не бросать.
– Да кому нужна тележка моя… Пока.
Уехала. Блин, не спросил, как на работе даже. А что спрашивать, ну расскажет ребёнок как в садике дела. – Леня стукнул Свету, а Ярик падает в ложные обмороки, чтобы всех напугать. Ну забавно. Но и только. И так и не сказал: «Маме привет». Не смог заставить себя. И не позвал домой даже… ну так она ж торопится вечно! Да и чего ей дома у меня…
А из нашего окна… Из любой точки города лес виден. Тайга, прореженная сильно за столько-то лет. Но тайга. Раньше понятно – маскировка от врага. Будто враг дурак и на самолётах не летает. Но и вообще интересно. На старой фотке – строится театр по образцу ленинградских, с колоннами и барельефами, а вокруг голо всё, только-только пни скорчевали. И та самая тайга на заднем плане. Примат духа над материей, ага. А сейчас как в Индии будет – затерянные в джунглях города, археологам радость. Только радиоактивные ещё.
Что-то не весело как-то. Мне. Невесело. К людям, к людям надо от мыслей этих всех…
Определенно, хочет что-то показать. Молодое наше дарование. Ишь, с каким хитрым видом пришел. Нарочито медленно кофр открываем… Кстати, мне б тоже такой надо, жесткий. Чтобы и в самолет, и в поезд, и… Ага, на гастроли в Копенгаген. Ну-с, юноша, жгите! Или как там у вас в интернетах пишут…
– Я тут это… Сделал кое-что.
– Да ну? – ну давай, давай уже. Запрягай, поехали.
– Не знаю, правда, как…
– Ну так покажи и узнаешь.
– Ну… сейчас.
Ага, колонку свою сразу достал. Чтобы как с Агутиным не пролететь. Проиграл ведь, между прочим, пари тогда. Ну молодец, прогресс налицо.
– Сейчас… вот.
Включает на телефоне, и… Только сегодня у нас на арене – группировка «Ленинград»! Еще и петь не начали, а почерк выдает. Ну что, достойный выбор… И как его аранжировать будем? Хм-м, однако… Ну нет, не джаз, конечно. Стилизация под. Сложновато для г-на Шнурова, пожалуй. Но можно ведь и отрешиться от Сергея Владимировича. Не, когда запоет не сильно-то отрешишься. «…водкой смочив ротовую полость…» Мог ведь когда-то, а? Мо-ог… Сергей-то наш. А хорошо, слушайте. Приджазовано, шагающий бас такой, но не джаз. Ну-к, куда в куплете выйдем? А-иэх-х, куда ж без слэпа нам!.. «…давай джазу! Давай газу!..» Но тоже хорошо. И вписывается, вписывается в песню, вот что главное. В энергетику разухабистую того еще, до-денежного Шнура заходит. Прям заходит. Хорошо, но что-то напоминает нам… Что-то, что-то…
– Чей зеленый «раум» стоит? Под соснами прямо. Во двор не въехать.
Мужик с улицы зашел, из постоянных. Вопрошает громко. А чего вопрошать, нету же у нас таких.
– Теперь есть, – бармен Гера кивает на молодое дарование.
А Кирюха и не слышит. Так и сыпет – поп, хаммер, «мертвая»… Как глухарь на току, точно. И у глухаря этого не только гитара тысяч за семьдесят старыми, но и машина ещё. Охренеть.
– Кирилл, – выключить колонку его, иначе не остановишь.
Озирается. Вынырнул из своего джаза-неджаза. Давай, возвращайся. Обратно в мир.
– Так у тебя машина есть?
– Есть.
– Зеленый «раум»?
– Скорее бело-зеленый.
– А зачем тебе машина?
– Удобно. Это удобно.
– Так ты, может, запаркуешься так, чтобы и всем удобно было, не только тебе?
Ага, глазами зыркает. Значит, точно раскорячился прямо под соснами. Кто бы сомневался.
– Если им неудобно, можно в соседнем дворе поставить.
– А ты был там, в соседнем дворе? Там тоже как шпроты в банке…
– Не вижу, чем я мог бы помочь здесь.
И спокоен ведь, зараза, вот что! Спокоен ка как три удава, блин. Выбешивает… Ну понятно же, что недавно машина, нихрена не умеет ни водить, ни парковаться, а самомнение уже… Выше крыши самомнение! Куда тебе!
– А ничего, что это клиенты? – даже меняю всегдашний ироничный тон. – Ты не отворачивайся, послушай, – на чуть более раздраженный. – Ну ты ж за монетизацию у нас? Так вот – ты живешь с их денег. И если их не будет, ну не захотят люди парковаться в соседнем квартале, чтоб тебя такого одарённого послушать… Так вот, тебя не будет тоже.
Вот понимает же, что не прав. Но. Сидит пыхтит и никуда не идет. Жертва некоммуникабельности.
– Чей зеленый «раум»?
Ещё кто-то с улицы вошёл. Ба, дак это ж босс новый у нас. Ну-ка, ну-ка…
– Да не знаем вот, – снова всегдашним ироничным тоном. – Террористы наверное. Надо бы в ФСБ позвонить.
– Это мой, – и не сказать, чтобы с боссом приветливее был. Мальчик наш.
– Кириллос, привет. Переставь, пожалуйста. Я там место у баков видел. Ну не проехать вообще.
Молча отложил инструмент. – Кириллыч-то. Так же молча встал и вышел. Значит, работодателя своего ты слушаешь. А на остальных плевал с высокой крыши. Паразит…
И Кирилл вышел. Под звездное уже небо, рано вечереет и холодно. Просто сел в свой «раум», а точнее не свой, материнский. Подумал мимоходом, что у матери пройдут экзамены в музыкалке, и она уедет на всё лето опять. Зарабатывать на учёбу ему. Есть места, где можно заработать саксом. В ресторане, подумать только… И до этого надо бы освоить хоть самые простые маршруты по городу. Самому. Пока есть кому подсказать. Потом просто завёл и переставил машину к бакам, не обманул Михей, точно место есть. Всё просто. Ну… в нашем мире и на наш взгляд. А какие сложные структурные связи при этом нарушились, между вот этими холодными звездами и нами, например. И каким процессам был дан старт от перераспределения общей массы машин во дворе… Сие нам не ведомо, как один герой говорил. У нас всё просто. Заглушил машину, вернулся в подвал и продолжил играть с того места, где остановился. «…давай… тыкы-джь… газу, давай… тыкы-тыкы-джь… джазу…»
– Эй, маэстро, – прерываю. – Вы гениальны, конечно, спору нет. Одно «но».
Беру инструмент и заряжаю. Одна партия своя, без минуса, до безобразия простая. На «довесках», и понятно, что основная мелодия как раз в этих окнах, где бас молчит. А вот… вот шагающий пошел. Но коротенько, и слэпом накрыло, щелчками по «мертвым» нотам. Что-то разухабистое за кадром прячется, что-то непристо-ойное…
– Но. Вот это когда-то сделал Анатолий Крупнов, – обрываю на середине фразы. – На песню Владимира Высоцкого «Что случилось в Африке». Песня хорошая, но упор – на содержание, как и везде почти у Высоцкого. А Крупнов вот такую оригинальную форму… Ничего не напоминает?
– А кто это – Крупнов?
– Да, действительно – кто? Кто мы все в этом мире?.. Предположим, что просто басист. Был такой басист. Ну ты оценил? Вещь-то? Ну круче сама по себе?
– Да не знаю…
– В смысле «не знаю»? Что, Шнуров лучше?
– Нет, и Шнуров не очень мне.
– Погоди, погоди… А зачем ты его тогда делаешь? Делаешь зачем?
– Ну… – молодое дарование чуть смущается. – У этой целевой аудитории будет спрос. На это именно.
А может и не смущается. Может, просто не всем свои взгляды высказывает.
– …прикинь! – это я уже бармену. – Вот нихренашеньки же не знают – и не хотят, главное! Человек, играющий на басу, не знает Крупнова. Охренеть! Зато целевую аудиторию прорубает на раз – здесь прокатит «Ленинград». Здесь и для кассирш из «пятерочки». Они, правда, еще Михайлова почитают. Станислава, не Александра. Так слабай им Стаса! Михайлова, ага…
Последнее выкрикиваю довольно громко, а может для завсегдатаев красной тряпкой бьёт звукоряд «стасмихайлов». Как бы там ни было, вблизи сидящие оборачиваются. Приходится даже сделать успокаивающий жест. Что вы, я – нет… к слову просто пришлось.
– Да, так вот он отвечает – а мне всё равно, – снова Гере-бармену. – Я ж деньги зарабатываю. В Чехию ехать на режиссёра учиться. Прикинь?!
Вообще, его Георгием зовут. Но сам представился – Гера. Когда пришёл. Он же Гога, он же Жора…
– Ну и правильно, – вот умеет он неожиданные выводы сделать. – Пусть едет пацан. Из болота этого.
– Да как? – чуть не попёрхиваюсь минералкой своей. – А ты чего не едешь? Вот ты чё стаканы свои трёшь тут? Бармен – он и в Африке бармен.
– У меня ипотека, – действительно, стаканы трёт.
– Да пох тебе это должно быть. Или банкротом себя объявил, или просто с… бал и – до свидания. Если вот по-настоящему хочешь.
– Я старый. Привыкать там по новой…
– Вот то-то, – торжествующе опрокидываю бокал. – Не хочешь ты ни в какую Чехию, если по правде. По чесноку-то если. А он, б…, хочет! Всё, всё за деньги, всё для брюха. Да молодой же!.. Ты вот молодой… а, ну да. Ты ж бармен.
– Чё это. Я самолёт хотел построить.
– Да ты что? Уважаю…
– Ага. И где сейчас самолёт тот? Спроси.
– Нет, ну… Ты ж молодой был. Оно и не должно… Мечта, понимаешь ты, она ведь сама по себе прекрасна. Не то что эти, как старики, блин. Даже с бабами. Прикинь, тут девочка подходит к нам…
…
Девочка подходит. Юноша наш как раз закончил. Экзерсисы свои.
– Как вы играете здорово! Ничего круче не слышала!
Девочка – загляденье просто, и попка, и личико. И смотрит таким… правильным взглядом. И говорит вроде как мне, а сама на молодого глазками – зырк, зырк. Что-то всё-таки женщинам нравится в слэпе. Щелчки эти по струнам что-то такое будят в них.
– Да я-то что, – улыбаюсь. – Это всё Вася, наш младший научный сотрудник.
– Что, правда Василий? Такое редкое имя.
Да, как у кота. Вася, не тупи, скажи, что тебя Кириллом зовут. Ещё ерунду какую-нибудь. Улыбнись девочке, наконец.
Но Вася-Кирилл не улыбается, поважнее дела есть. Струна первая расстроилась от всех этих пулов. Вот надо как-то подтянуть бы… Серьёзное дело.
– Мы с девочками случайно зашли к вам. Вообще не знали, что тут так играют. В нашем-то городе… Вы – вообще крутые! Вот другого слова не подберу. Просто крутые!
Ну. Молчит. Подними глаза, долдон, девочка к тебе подошла. Не ко мне, нахрен я ей, старый пень.
– Ваши бы слова…
– Ладно, побегу. Вы молодцы.
Как она побежала, это отдельная история. Цок, цок каблучками. Пока три метра до столика шла, все гайки закрутила по дороге.
– Кхгм… Скажите мне, Киса, как художник художнику… У вас член есть? – скептично так. Молодому коллеге.
– Есть, – кивает коллега. – Есть два понятия – объективно и субъективно. Объективно жизнь прекрасна, а у меня сейчас – говно. Субъективно то есть.
– Да какая, к хренам философия тут может быть? Тебе сколько лет-то? Вон – сисечки, попочка. Чего еще?
– Объективно – сиськи, субъективно – по… й.
Ну и дурак. Не просто дурак, долдон, отрицающий мировой порядок. Все гормоны в пальцы ушли.
– Ба, что я вижу!..
Шум в дверях. Вошёл кто-то, не из наших. И к стойке.
– Ба, что я вижу, снова пьян!
И ладно б вечером, с утра ведь!
Ну да, конечно, ваш талант
Бутылкой водки не убавить…
Средних лет юноша… или не юноша?.. к мужику за стойкой. Сто лет сто зим, как говорится.
– А-а, привет-привет… – улыбается мужик. Из наших. Здороваются за руку.
А юноша… А вышел. Ну так вот. Пришёл эффектно, поздоровался и вышел. В дверь к туалетам.
– А это кто? – мужик. Гере-бармену.
Стоп-стоп. Вот показалось же ещё, что «бутылкой водки не убавить» – это ко мне. Но ведь так он искренне… к своему типа знакомому! Что какие тут сомнения. И смотрел на всех так, будто знает с детства. Был у нас во дворе дурачок тоже…
– Так ваш знакомый же, вроде?
Гера. Мужику.
– Да вы что, такого колоритного я бы запомнил. Не-не…
Пойти к туалетам, проверить? И зачем? А ну как нет никого там? И ветерок гуляет? Тогда что?
Трек 5 Рэп
Да нормальные глаза у меня!..
Нормальные… насколько можно верить туалетному зеркалу. Насколько можно верить зеркалам вообще. Вычитал тут. Что мы неправильно себя видим в них. По памяти больше, а память берёт зацепы совсем не те, что в глаза бросаются. Поэтому ты видишь волевой взгляд, а Веня-сосед – хрящеватые уши твои. Что уже в рост пошли к старости… Ладно, глаза нормальные. Хотя при этом свете… Может, новый босс сделает свет в туалетах. Тогда, пожалуй, можно за него голосовать.
Глаза ладно, а вот дальше что ещё? «Вы же играли в группе?» Играл ли я в группе! Да-а… играл.
– Ну ты понимаешь же, что слушая Дип Пёрпл и играя Дип Пёрпл, а потом решив играть авторские вещи, будешь фигачить всё тот же Дип Пёрпл? По-русски только.
– И что? – Сеня-худрук строит гитару. Да чего там строить, две песни – и по новой.
– А то, что есть такое понятие – наслушанность. Наслушанным надо быть. От негритянского госпела, а в идеале джаза, и до Аббы…
– Прям так уж и до Аббы? – не пробить Сеню, нет.
– А что? Бьёрн и Бенни охрененные вещи писали, между прочим.
– Короче, – отложил гитару осторожно, – играть нихрена не умеете, а туда же. Со свиным рылом в калашный ряд. Так?
– Ну приблизительно.
– Так это, друг Валерий, болезнь роста. Вот поверь. Второй альбом лучше будет, это обещаю тебе.
– Ну, твои слова б да богу в уши…
– Вот – обещаю. Ты посмотри зато, как люди воспряли. Григорий, что вечно одну свою пентатонику гонял, теперь какие соло заворачивает! А Толян?
– Всё это здорово, конечно…
– Не-не-не. Это не здорово, это – главное. В хит-парад Биллборда всё равно не попадем, а вот радость… Ведь в чём праздник души и тела тогда? Выйти, полчаса на сцене покривляться, да бутылку водки вкатить потом?.. Тьфу, пропасть!
Это он про гитару. Стукнул-таки об угол колонки, теперь по новой строй. Тесно было у них на реп-базе. Тесно, но уютно. Ячейки от яиц по стенам, другой изоляции где взять. Плакаты любимых ДП нарыли где-то. Женщин топлес тоже, непременный атрибут. И где брали? Ничего же не достать было, даже плакатов этих. Уютно, да. А вот, может, и плохо, что уютно.
Да, Сеня-Сеня… Нет, битлы тоже нот не знали. Говорят. Ладно, работать пора. Не век же в туалете торчать.
А вечер наш в разгаре был. И тут Кириллос… нет, не стоит так, это начальник его так зовет. Кириллыч, в общем, его очередь была, очередную вещь свою закончил. Выключил минус и зажег. Под бас один.
– Неважно, ходишь, едешь ты или бежишь,
Ты все равно по этой жизни мечешься,
В ее глазах сейчас вся твоя жизнь.
А ты законченный дебил и не лечишься…
Блин, чуть минералкой не подавился. Не ожидал, да. Что запоёт наш друг. Вернее, нет, рэп не поют, его же начитывают. Тенорок такой юношеский, но непротивный, в общем. А чего удивляться? Все хотят петь. Тем более у нашего тапёра зазноба появилась, есть для кого. Та самая. Умная девочка оказалась, не стала дожидаться, сама его нашла, Кирюху-то. Герыч телефон слил, по-любому. Да, Гера? Стаканы свои трешь стоишь. По-любому… Лариска бы не дала, строгих моральных устоев девушка. Ну дак…
…и вот эту любовь к её глазам,
Напоминающим в горах лавину,
Наполовину ты придумал сам,
Да и какое там наполовину…
Ишь, заворачивает. Если сам придумал, вообще молодец. Прямо так… с претензией текст. Да и в рэп все органично залито. На ритм ложится. Не, молодец, молодец.
…и чего-то такое там сочинил и спел,
Да такое «чего-то» от чего весь мир сейчас ляжет.
Однако мир не торопится, что ему ты,
За его пять тыщ лет и не такие захаживали…
Ну тут маханул, конечно, маханул. Рэп на стихи Гумилева, или кого там ещё плохо идёт. Лучше не надо, это ж лирика улиц.
…но только каждая наша встреча – это обрыв,
За которым может уже ничего не быть.
Пафосно, пафосно, чувак. Такие вещи в лоб не рубят. Нет, не рубят. Это с подвывертом надо. А так вообще… молодцом. Вот прямо молодцом. Да.
– Ну как вам?.. – спускается с Олимпа герой наш. А чего сюда? Чего не к зазнобе своей? Вон она глазенками сверкает из темноты.
– Ты знаешь, а неплохо. Вполне себе. Сам сочинил?
– Сам.
– Круто. Или как вы сейчас говорите – ну ок.
– Вообще, это в других случаях говорится.
– Да? Ну видишь, не до конца я еще изучил. Молодежную субкультуру.
– Да ладно, фигня все.
– Это, кстати, тоже для другого случая слова.
– Да понятно.
А вообще, может и выйдет из тебя толк, Кириллыч. Фиг знает. И не такие еще долдоны в люди выходили. Малёк пооботрет жизнь, и нормально. Какая-никакая самоирония есть. Соображалка с годами наладится… о чём ты там?
– …ну вроде куплет написал, и мысль кончилась. А серенада не может же состоять из одного куплета. Ну и пошел дальше… точнее, само как-то пошло. И получилось про вас.
– Стоп, стоп. Что про меня?
– Ну песня. Дальше.
Неожиданно. Вот в чём молодым вам не откажешь – удивлять умеете. Хотя не специально, думаю. От общей одурелости своей.
– Так-так… напомни, что там во втором куплете у тебя?
– Ну… ты бежишь дальше, весел и смел, любовью жизнь не кончается – это каждый скажет. И чего-то там сочинил и спел, да такое «чего-то» от чего весь мир сейчас ляжет…
– Стоп. А с чего ты взял, что я что-то сочинял?
– А разве нет?
И куда всё смущение делось. Или нет, осталось немного, совсем чуть-чуть… Капля. И сквозит за ней трезвая сосредоточенность патологоанатома, препарирующего интересный случай рака, например. За смущением нашим.
– Ремесло композитора, юноша, очень трудно. Почему-то все команды, начиная играть, говорят – каверы для лохов, мы будем делать свой материал. Авторский. А вы умеете? Очень хочется спросить. Бах умел, Иоганн Себастьян. Меркьюри и «Пинк Флойд» умели. А так как они уже были, вам придется с ними соревноваться. И именно поэтому я – вот лично я – никогда ничего не сочинял. Я исполнитель. Я умею хорошо играть чужие вещи. И с уважением отношусь к композиторам. Настоящим.
– Ну вы же играли когда-то в группе?
Вот Кирюша!.. Что в лоб, что по лбу. Милый мальчик, святая простота. Ну нихрена же не знаешь ни о ком и ни о чем! И как вот объяснить, что играли мы Deep Purple, а когда Сеня решил на свои песни перейти… Вот тут мы и кончились. Как группа. Кому другому рассказал бы. Но не тебе, друг мой сопливый.
Скачать книгу