Частная жизнь колледжа св. Этельберта бесплатное чтение

Частная жизнь

Колледжа

св. Этельберта.

Дело о блуждающей душе

Глава 1. In Taberna. Студиозусы

– Ролло!!! Уши отрежу и псам шелудивым скормлю! – Рёв хозяина гостиницы перекрыл невероятный шум, наполнявший общую залу.

Человек тридцать сидели на скамьях, грохотали глиняными кружками по столешницам, хохотали над скабрезными шутками и невпопад подвывали в такт нестройным звукам, которые музыканты, отчаянно терзая свои видавшие виды инструменты, извлекали из биттернов и цимбал в надежде на бесплатный ужин. С потолка свешивались светильники в виде огромных колёс с торчащими по ободам вкривь и вкось свечами, дававшими, впрочем, очень мало света. В воздухе висели запахи дыма, браги, пива и жареного мяса. Девушки в передниках, раскрасневшиеся от духоты и постоянной беготни, обносили столы всё новыми порциями еды и выпивки – хихикая либо наоборот, гневно стреляя глазками, когда подвыпившие посетители стремились выказать им своё расположение.

– И непременно шелудивым, – буркнул под нос парнишка, – иначе воспитательного эффекта никакого. Ну, ну.

Ролло не очень хорошо представлял себе значение слова «эффект», но остался очень доволен произнесённой быстро и, кажется, к месту фразой.

Он сидел на корточках перед очагом, в котором над пылающими углями томилась насаженная на вертел половина бараньей туши; падающие капли жира с шипением разбивались о раскалённый лист железа с загнутыми краями, заменявший противень. Двое слуг по очереди медленно вращали вертел, морщась от нестерпимого жара. Ролло держал тот самый противень руками в толстых стёганых варежках. Минутой раньше юноша неловко дёрнулся, когда одна из деревяшек треснула, брызнув снопом искр, и пара ложек драгоценного жира выплеснулась в огонь. Пламя с гулом вырвалось наружу, обратив на себя внимание хозяина.

Хозяин был грозен, однако ж не зол, если судить по тому, что Ролло ограничился всего лишь одной безразлично-недовольной фразой. Он вытер под носом и вновь обратил своё внимание на ближайший к очагу стол, за которым устроилась компания из школяров. Стол стоял не напротив очага, а немного сбоку, в закутке – и тепло, и уютно.

Школяры вследствие близости таверны к университету были завсегдатаями «Льва и Единорога», а Ролло – их благодарным, хотя и незаметным слушателем. Во всяком случае, мудрёные словечки, которые он время от времени выхватывал из подслушанных разговоров, а потом, чтоб запомнить, тщательно повторял про себя, уже снискали ему в своём кругу репутацию человека рассудительного и основательного.

Тех, которые сидели за столом сейчас, Ролло не знал.

Весь круг земной делился на младших и старших, учеников, подмастерьев и мастеров, их слуг, их товарищей по цеху, жён и детей, и у каждого в этом мире было своё крохотное местечко. Местечко зависело от того, чья утроба произвела тебя на свет, и от какого отца, а ещё большое значение имело то, в каком месте: в замке (и при этом в каком замке), господском доме в городе, маленькой клетушке на втором этаже над мастерской, детской комнате при борделе, или крестьянской хижине – и принадлежность к сословию несмываемым клеймом отпечатывалась на лбу младенца.

У Ролло тоже было своё местечко: он родился непонятно где и непонятно как, и нашли его в подворотне замотанным в тряпки. Сменил за свою не особо долгую жизнь с дюжину мест жительства и дюжину хозяев. И, похоже, всё его дальнейшее существование должно было пройти возле этого самого очага, ну, ещё во дворе с метлой в руках, или конюшне с лопатой за плошку бобовой бурды в день. Незаконнорожденным и подкидышам иных мест не полагалось.

Он имел самое общее представление о том, что студенты тоже делятся на младших и тех, которые постарше, и те, кто помладше, вроде как должны были старших слушаться и даже им прислуживать. Там тоже имелась «субординация» – Ролло несколько раз мысленно покатал по языку мудрёное словечко, – но она срабатывала каждый раз по-разному и не всегда, и Ролло с превеликим интересом прислушивался к разговорам, пытаясь понять, на каких основах строятся взаимоотношения внутри огромного и такого таинственного Колледжа святого Этельберта – таинственного потому, что самого Ролло как-то раз внутрь не пустил противный старикан в капюшоне и с клюкой, целыми днями торчавший на ступеньках перед входом. Это был ни на что не похожий мир, устроенный по своим особым и очень странным правилам. Во всяком случае, не явно зависящим от места-знатности рождения, и благосостояния его обитателей. Любой, как начало казаться Ролло, мог стать там важной персоной, ну, может, и не особо важной, но уж во всяком случае не такой, о которую каждый имел право безнаказанно вытирать ноги. Школяры стояли друг за друга горой.

Ролло эту разницу чувствовал. Он уже вышел из мальчишеского возраста, и однажды всё детское раздражение и обида на тычки от пьяных посетителей таверны выплеснулись наружу. С позапрошлого места работы его выперли за то, что он дал крепкую зуботычину одному проходимцу, решившему, что можно смеха ради наградить парня подзатыльником только потому, что тот в бедняцких обносках. Но защитить слугу было некому, и хозяину еле-еле удалось уговорить того забияку не доводить дело до жалобы скийру, а удовлетвориться тем, что Ролло просто выпороли и вышвырнули на улицу без платы.

Студенты-посетители «Льва и Единорога» время от времени менялись: исчезали одни, приходили другие. Та компания, которую Ролло привык видеть, куда-то делась, и, наверное, причиной этому было его почти шестимесячное отсутствие, когда по велению хозяина он был отправлен на ферму к его далёкому кузену – помогать собирать и продавать урожай хмеля, потом чинить телегу, потом перестилать крышу, потом что-то ещё и ещё.

Ролло весьма жалел о потерянном времени, поскольку уже почти набрался храбрости спросить школяров о чём-нибудь. О чём – он пока не решил. «Добрый день, милостивые господа, а не подскажете ли, как попасть в ваш замечательный, удивительный, потрясающий колледж, и что-нибудь там делать?» – подобные варианты казались невероятно глупыми, и мысли Ролло каждый раз крутились с бешеной быстротой в поисках подходящего вопроса и удобного времени.

За столом сидели четверо довольно молодых людей, даже, пожалуй, совсем молодых. Самый младший из них казался немногим старше него, а может, и вовсе не старше, судя по виду, хотя сколько лет ему самому, Ролло не знал. И сидели они без грана еды. Посередине стола, окружив толстую оплывшую свечу, жались друг к другу только несколько глиняных кружек с пивными шапками. Наверное, подумал Ролло, сглотнув, ждут, когда пена осядет. На те медяки, что периодически перепадали ему от хозяина, Ролло мог позволить себе пиво раз в неделю, не чаще.

Все четверо были настолько разные, что постороннему человеку было бы совершенно непонятно, какие общие интересы их связывают. Но не Ролло. Он довольно ухмыльнулся, ибо практически сразу намётанным взглядом определил в них студентов.

Один был очень дороден. В серой мешковатой рубахе до колен, с поясным ремнём, на котором красовались медные бляхи, в тёмно-синих суконных штанах, подвязанных на лодыжках, и мягких туфлях оленьей кожи. С мрачновато-насупленным видом, с носом, зажатым пухлыми слегка обрюзгшими щеками, и узкими плотно сжатыми губами. Развеселившись, Ролло тут же окрестил его «Пирожком», до такой степени его физиономия походила на те скукоженные изделия, что всегда выходили из рук жены его прежнего хозяина. Ролло как-то, не подумав, сказал об этом вслух, и тут же оказался выброшен на улицу.

Второй был полной его противоположностью: сухощав, с бледным лицом, пронзительным тёмным взором, и светлыми вьющимися волосами, падающими на глаза, а к столу рядом с ним была прислонена самая настоящая шпага в ножнах. За то, что это именно «шпага», Ролло не поручился бы, он не был большим знатоком оружия, но этот клинок был длинным и тонким, формой походивший на сильно растянутый треугольник. Не иначе, дворянин, решил Ролло, и тут же нарёк его «сиром» – эта игра даже начала его забавлять. С другой стороны, только утончённая внешность вкупе с шпагой и могли выдать в нём принадлежность к сословию эорлинов – его одежда была хотя и относительно чистой, но очень простой: рубаха серого льна с небрежно расшнурованным воротом и свободные тёмные штаны, заправленные в сапоги. Пряжка на ремне, правда, была серебряной, во всяком случае, такого вида и блеска. И ремень, кстати, был новенький, с ещё не сошедшим лаком, – прищёлкнув зыком, Ролло оценил его не меньше, чем в дарн серебром.

Эти двое сидели ближе всех к Ролло, по обе стороны стола, освещённые огнём очага, а рассмотреть других, за ними, удалось хуже. Третий, самый молодой, был носатым черноволосым малым с очень смуглым лицом. Он постоянно вертелся из стороны в сторону, поглядывая то на своих товарищей, то в сторону двери. Наверное, ждёт кого-то, подумалось Ролло. Он немножко подосадовал на то, что не смог сразу вспомнить похожего на него человека, и остановился просто на «аркане». Ролло несколько раз видел этих обитателей южных морей, и у него сложилось впечатление, что они все как один черномазые и черноволосые. Правда, те, которых он видел, были в татуировках с головы до ног, а у этого кожа была чистая. «Это логично», решил для себя Ролло: вне зависимости от того, откуда родом этот смуглявый, невозможно было даже вообразить, чтоб в университет приняли какого-то раскрашенного дикаря, даже несмотря на более чем странную одёжку.

Он был похож на лудильщика, настолько кричаще-ярким был его наряд. Рубашка была жёлтая, правда, изрядно выцветшая; штаны – кислотно-зелёными, переливающимися, из ткани, похожей на шёлк, а сапоги явно когда-то имели ярко-алый цвет. Когда-то.

Четвёртый сидел сгорбившись, в плаще, с капюшоном на голове; присмотревшись, Ролло решил, что он изрядно пьян, поскольку при этом он ещё и обнимал ладонями кружку, почти уткнув в неё нос. Черт его лица у него увидеть не получилось. Хотя, в общем-то, не настолько уж пьян: он время от времени поворачивал голову, провожая взглядом проплывавшие мимо фигуры служанок, и даже пару раз попытался ущипнуть их за мягкие места, впрочем, безуспешно. Девушки были вёрткие, а пощупать их стоило денег, разве что за исключением тех случаев, когда они сами были не прочь.

Трое (пьянчуга подрёмывал), негромко общались (до Ролло доносился только невнятный говор) вплоть до того момента, как возле стола, как чёртик из табакерки, внезапно возник пятый. Отвлёкшись в очередной раз на баранью тушу, Ролло упустил момент, когда тот зашел в таверну.

Глава 2. Господин магистр

– Ну что, дети мои, – гнусавым голосом провозгласил новоприбывший, – не желаете ли нынче наполнить чаши опыта вином удовольствия? Благонравная наша дочь Фло сказывала, что у нее на днях две новые дочки народились, обе как на подбор: с грудями упругими да ягодицами круглыми, что мой набитый высшими компетенциями котелок. А чаши ихние – и в этом слово Фло порукой, – пусты-пустёшеньки от рождения, до знаний охочи, и не дай то боги, ссохнутся в ожидании упомянутого вина…

Сидящие за столом одновременно хрюкнули от смеха, явно обрадовавшись появлению товарища.

– Разве только их ягодицы схожи с твоим котелком лишь округлостью, – промычал «Пирожок».

– Но не волосатостью и яйцеобразностью, – рассудительно добавил «сир», тут же, впрочем, едва не закашлявшись от хохота.

– Волосатый asinus! О-о, – пробормотал пьяница, – чуднó…

«Аркан», вскочив из-за стола, со сладострастным стоном обхватил голову говорившего. Его штаны в отблесках камина и свечей полыхнули зелёным пламенем. Под вой и рёв собравшихся музыканты взвыли:

Я скромной девушкой была,

Нежна, приветлива, мила…

– Придурки! – беззлобно оскорбился новоприбывший едва перекрикнув шум, и, вывернувшись, уселся на скамью, вызвав новый приступ веселья. Голос его оказался совершенно нормальным, совсем не гнусавым. Очевидно, первой своей фразой он кого-то пародировал, и вызвал этим веселье. Голова его действительно слегка походила на куриное яйцо: с вполне обычным лицом, обращавшим на себя внимание разве что слишком широко расставленными глазами, и высоким острым черепом, покрытым нечёсаной шевелюрой. Он бесцеремонно выхватил одну из глиняных кружек и сделал длинный глоток.

– Эй, эй! – возмутился аркан. – Это моё! Закажи себе, да жди! Мы час тебя ждали, смотри, народу сколько…

Тот лишь отмахнулся.

– Не парься, Элькин. Уже. Сейчас принесут. И вообще: твоё, первача, собачье дело – сидеть и внимать мудрости старших товарищей. – Он с громким стуком поставил кружку на стол, отчего часть пенящегося напитка выплеснулась, добавив ещё одно пятно к сотням других, коими не одно поколение посетителей усердно заляпывало отполированные тысячами локтей доски. – Вас, други мои, – он театрально развёл руки в стороны, – ожидает невероятнейшейший, удивительнейшейший, потрясающейший сюрприз. Но ежели наш черномазый приятель намеревается и дальше ныть из-за одного глотка дрянного пива, которого ему жалко для его доброго господина, то даже уж и не знаю…

– Господина?! – возмутился Элькин.

– Разумеется. Но не о том речь. Кое-то из вас, как сейчас помню, фыркал, закатывал глаза и ставил керн против дарна, что не видать мне мантии, как своих ушей. Кто бы это мог быть… может, как раз ты, Элькин?

– Враньё! – откликнулся черноволосый. – Я-то как раз тот дарн на тебя и ставил!

– Хм… тогда ты, Дилейрио?

Подвыпивший знаток древнего языка хмыкнул, и уткнул нос в кружку.

– То-то и оно, – удовлетворённо протянул яйцеголовый. – Не спорь на то, чего у тебя отродясь не водилось. А водилось… дайте-ка подумать… неужто у Пеббы?

– Да потому что разгильдяй ты и врунишка, – добродушно буркнул толстяк. – Но за то тебя и люблю. Без клоуна было бы скучно.

– А без твоего кошелька – голодно, – согласился яйцеголовый. – Так и быть – я тебя прощаю.

– Погоди… о чём речь вообще? – промолвил Пебба. – О, постой. Неужель свершилось?!

– А то! – Яйцеголовый обвёл товарищей гордым взглядом. – Так что в настоящий момент ваши недостойные такого счастья зенки имеют честь лицезреть Касселя из Тор Брина, единственного сына почтенного Эмара, скорняка из упомянутого города, поставщика его милости графа Кловис, и супруги его Айрин, и уже целых два часа как магистра богословия колледжа святого Этельберта, да будет славно имя его… – От избытка чувств, помноженного на излишне щедрый глоток пива, новоиспечённый магистр закашлялся.

Глаза присутствующих обратились к обладателю рассудительного голоса.

– Эй, ваше высочество! Ты ж там был! Чего не сказал?

– Сир мать твою Лотар!

– Ты ж должен был знать!

– И молчал!

«Сир» кивнул. Школяры тоже назвали его «высочеством», а значит, удовлетворённо подумал Ролло, его догадка насчёт дворянского происхождения этого хлюста оказалась верной.

Школяры загалдели невпопад, перебивая друг друга. Ролло слушал во все уши. Этот самый Кассель из Тор Брина сегодня защитился на магистра… или бакалавра (Ролло весьма смутно представлял себе разницу, как и значение слова «защитился»), и знал об этом только Лотар; остальные, будучи не в курсе этой великой новости, пришли в таверну просто по приглашению, в ожидании некоей новости – это то, что Ролло быстро уразумел.

Тем временем проклятущий баран дошёл до необходимой степени прожарки. Вертел с готовым мясом подхватили те самые двое слуг, и понесли на кухню. Ролло, проводив взглядом отслаивающееся от костей ароматное мясо с умопомрачительным дымком, стащил с взмокших рук рукавицы, и пристроился у стены под лестницей, что располагалась совсем рядом и вела на второй этаж. Стол с школярами стоял всего футах в пяти.

Про черноволосого «аркана» он догадался, что «Элькин» – не настоящее его имя. Где-то далеко на юге (юг – это там, где всегда тепло) имелся остров с таким названием, принадлежавший Морскому народу, и школяр, кажется, был родом откуда-то из тех мест. Его имя, наверное, было слишком неудобоваримым, и потому товарищи, недолго думая, окрестили его просто Элькином. Он был невысок, даже мелок, сухощав, с длинным носом, чёрными глазами, и разговаривал с лёгким акцентом. Это тоже Ролло казалось очень интересным: внутри университета, как он мог заметить, ни происхождение, ни национальность не имели никакого значения, и это было удивительно. И ещё: в отличие от прочих школяров Элькин, скорее всего, был «первачом», то есть только-только прошедшим обряд посвящения. «Обряд посвящения» – это была ещё одна великая тайна Колледжа. Просто так студентом стать не получится. Туда пускают только избранных, решал Ролло каждый раз с замиранием сердца.

Толстый Пебба был, наверняка, младшим сыном какого-то купца, и потому у него всегда водилась звонкая монета. Конечно, последние медяки на это Ролло бы не поставил, но сукно на нём было плотное и крепкое, а туфли – явно не дешёвые, удобные, мягкие и плотные.

– Ну, да, был, – лениво отвечал «сир» Лотар, – и да, молчал. Кассель просил не говорить. Иначе какой сюрприз? Кроме того: должен же здесь быть хоть кто-то, кто подтвердил бы слова нашего балабола?

– И, знаючи это, ты позволил нам самим заплатить за своё пиво?!

Лотар фыркнул.

– Пебба… всё для тебя, душка. Чем быстрее ты опустошишь свой кошель, тем быстрее начнёшь худеть. А то твой зад уже мешает не только тебе самому, но и тем, кто хотят тоже уместиться на лавке.

Быкоподобный Пебба ничуть не обиделся.

– Ну, ну… что-то, кажись, похожее было уже у одного стихоплёта? На взгляд-то виноград хорош? Сидит тут принц этакий, хлещет выпивку за чужой счёт, но старательно делает вид, что оказывает этим одолжение. Голодранцы. – Пебба обратил взор на Касселя и хитро подмигнул. – Магистр богословия, значит? Ну-ка, скажи что-нибудь магистерское. А то папаша меня уж два года трясёт, ждёт-не-дождётся такого же счастья.

Ага, понял Ролло, папаша решил пустить Пеббу по церковной части, но толстяк, похоже, не особенно торопился примерить на себя монашескую рясу.

– Извольте. Я знал, что ты будешь умолять. – Кассель неторопливо взобрался на скамью ногами, манерно стряхнул невидимую пылинку с рукава видавшей виды куртки и прокашлялся. Говорить ему пришлось громко, ибо визг скрипок и вопли посетителей уже, кажется, достигли своего апогея.

– Я скромной девушкой была…

– в десятый раз надрывно тянули музыканты, -

– Нежна, приветлива, мила.

Пошла я как-то на лужок,

Да захотел меня дружок…

– Итак… совершенно невозможно, чтобы бог состоял из материи и формы, ибо, во-первых, потому что материя как таковая есть чистая потенциальность, в то время как бог – это чистая актуальность, безо всякой примеси потенциальности. Во-вторых, поскольку все, состоящее из материи и формы, всему благому и превосходному в себе обязано форме, поэтому благое в нем есть благое по участию в благе, ввиду того что материя участвует в форме. Первое же благо и превосходство, бог не участвует в каком-либо благе, ибо субстанциально благо предшествует тому, что участвует в благе. Поэтому невозможно, чтобы бог состоял из материи и формы. И в-третьих, всякий действователь действует посредством своей формы; следовательно, каким образом он имеет форму, таким он и суть действователь. Поэтому первый и субстанциальный действователь необходимо есть и первая субстанциальная форма. Но бог, являясь первой действующей причиной, и есть первый действователь. Значит, он и есть форма своей же субстанции, и вовсе не состоит из материи и формы…

– У меня пиво скисло, – заметил сир Лотар. – Ещё пара фраз, и скиснут мозги.

– И у меня…

– Стащите его кто-нибудь с кафедры…

– Нет уж, просили, так внимайте.

К счастью, неизбежное продолжение лекции оказалось прервано появлением одной из вышеупомянутых «дочек» с подносом, на котором пирамидой громоздились с дюжину кружек. «Дочка», одна из двух новых служанок, нанятых буквально на днях, была молода, не то, чтобы пышнотела, но аппетитна, русоволоса и с очаровательными ямочками на щеках. Звали её Айрис, и для неё Ролло был мелковат. Нет, не в том смысле, что она была старше, даже явно моложе, а в том, что свои прелести она явно намеревалась продать кому-нибудь посолиднее. Женщины много раньше мужчин начинают понимать, что им в жизни надо, даже не понимать, а чувствовать – эту истину Ролло уяснил уже давно.

– Эй, эй, – предостерегающе, но как-то совсем не грозно бросила она, вильнув бёдрами, когда вроде бы мирно дремавший над кружкой Дилейрио вдруг встрепенулся и сделал попытку ухватить её за зад, – Дилли, ты ещё даже за пиво не заплатил!

– Аш бдт гда злчу? – Язык у Дилейрио немилосердно заплетался. В переводе на человеческий это должно было значить «А что будет, когда заплачу?»

– Только за пиво?

– Ну, отчего же… ещё за кое-что.

Девушка хихикнула, показав белые зубки.

– Сегодня – ничего. Видишь, народу сколько? Матушка Фло до полуночи не отпустит, точно. А потом посуду мыть, полы мести…

– Дилли, отстань от барышни, – сказал Кассель. Он тем временем слез с лавки и вновь устроился за столом, – сейчас у нас появится дело поинтереснее.

– Этот ж какое? – хором спросили все четверо. Вернее, трое – пьянчуга только поднял изумлённые глаза; девица меж тем ускользнула угрём.

– Да. – Новоиспечённый магистр улыбнулся с королевски-победоносным видом. – Мы будем пировать. Не только пить, но и есть. И, – он наставил палец на Пеббу, уже готового что-то сказать, – за мой счёт. За мой, прошу запомнить! Так что расслабься и выдохни. Эй, ты! Поди сюда…

Ролло вздрогнул, внезапно осознав, что Кассель смотрит прямо на него и явно ждёт ответной реакции.

Глава 3. Ролло уволен и принят

– Я… да, – невнятно пробормотал Ролло и принялся неуклюже вылазить из-под лестницы. Одна нога, на несчастье, у него затекла. Выбравшись наконец, он застыл перед столом дурак дураком. Очевидно, этот яйцеголовый чего-то от него ждал, но чего именно, Ролло сообразить не мог.

– Хм, – сказал Кассель. Его взгляд стал не то чтобы злым, но, что ли… испытующим. Сощуренные глаза смотрели колюче. Он полез в кошель и выудил на свет божий несколько монет. – Вот что, дружок… по роже твоей видно, что не ел ты самое малое с вчерашнего вечера, а то и дольше. А посему сам господь направил тебя поступить к нам сегодня в услужение. Он же, походу, и засунул тебя в пылищу под лестницей, где ты сидишь уже с полчаса и с явно недобрым умыслом подслушиваешь разговоры добропорядочных граждан. Ты здесь прислуживаешь? (Ролло кивнул). Так я и думал. Значит, самое время проявить интеллект и сообразительность. Топай давай к старику, и скажи, что великие умы, почтившие своим присутствием его дрянной кабак, ждут вина, и не какую-нибудь кислятину, а красного из Бургин Маре, и немедленно. Понял? Хватай, и неси сюда. Принесёшь, скажу, что дальше делать. И получишь монету на ужин.

Ролло кивнул.

– А ну-ка, повтори, – вкрадчиво сказал Кассель. Только тут Ролло заметил, что не только он один пялится на него как на красну девицу. Все четверо, вернее, трое (Дилейрио продолжал клевать носом) замолчали, и смотрели с интересом.

– Я… э-э, должен сказать, что весьма уважаемые господа из университета жаждут выпивки. Деньги отдать, вино, и не какую-нибудь кислятину, а красного из Бургин Маре, забрать и принести сюда. Потом сделать, что скажете.

– Сообразительный юноша, – одобрительно кивнул яйцеголовый. – А кабак какой?

– Э… дрянной.

– Хорошо. Память замечательная. Но этого можешь не говорить, – милостиво разрешил магистр. – Как звать-величать?

– Э, Ролло.

– Смотрю, в тех местах, откуда ты родом, «э» – очень популярная буква. Так откуда ты родом?

– Я… – Ролло опять смешался. И решился. – Я ниоткуда, господин. Отсюда. Мать-отца не знаю, здесь у мастера Алуна прислуживаю. Сделаю всё, как скажете, а ежели позволите, и дальше прислуживать буду, ужас как надоело здесь полы мести да колотушки получать. – Ролло подумал мгновение, и выпалил: – А эффекту-то никакого…

Кассель глянул на него с изумлением; вся компания хором взоржала.

– Эффекту!!!

– Ха-ха-ха!!!

Яйцеголовый фыркнул.

– Ладно, Ролло, давай, бегом. Одна нога здесь, другая – там. И не вздумай с деньгами удрать. И кстати: думаю, что сдачи должно быть не меньше полударна.

Ролло и сам того не заметил, как оказался перед прилавком. Прилавок был длинен, почти во весь зал, сверстан из отполированных временем досок, и достаточно высок и широк для того, чтобы послужить преградой какому-нибудь упившемуся посетителю, вздумай тот дотянуться до хозяина, или того дальше – до длинного ряда бутылок у него за спиной.

– Чего тебе? Бездельничаешь? – буркнул трактирщик. Он был грозен: с кустистыми бровями и лысиной, на которой блестели капельки пота; на ладонь ниже Ролло и на сотню фунтов тяжелее; в довольно-таки заляпанном фартуке, на котором угадывались пятна зелени и пива.

– Вон та почтеннейшая компания, у очага… – начал было юноша, но хозяин его прервал.

– Погоди. После про ту компанию. Вот что… – Он залез в кошель на поясе и выложил на прилавок один за другим пять медных грохенов. Щёлк, щёлк, щёлк – именно так, одну монету за другой, так, чтобы каждая следующая краешком ложилась на предыдущую. – Это тебе.

– С чего бы? – подозрительно спросил Ролло.

– Я к тебе хорошо отношусь, парень. Но, видишь ли, – трактирщик пожевал губу, – супружница моя двух девочек новых наняла, и говорит, что мы не можем все голодные рты в округе кормить. Девочки – сам понимаешь, – и нам доход дадут, и сами себя прокормят. А ты, как ни крути, не повар и не плотник. В ученики тебе поздно уже, да и платить за обучение ты не можешь. Так что… я тебе ещё неделю дам, чтоб ты место нашёл, а ночевать пока можешь в сарае.

У Ролло ёкнуло сердце. «Это судьба».

– Спасибо, мастер. Я постараюсь что-нибудь найти.

– Вот и славно. – Видно было, что хозяина слегка отпустило. – Если что, могу и рекомендации дать, когда с кем-нибудь договоришься. Я ведь сам, знаешь ли, когда-то начинал как ты, ни кола, ни двора, пришёл в Лонхенбург гол как сокол из Кадва… – Алун Максен запнулся и пожевал губу, – впрочем, ладно, не важно, откуда. А в кармане – как раз пять медных грохенов. Только ищи не в квартале лекарей. Ты парень порядочный, а та дорожка скользкая.

– Я обязательно запомню, мастер.

Трактирщик кивнул.

– А как новое место найдёшь, не забывай, заходи на огонёк. Ладно, что там у тебя?

Ролло выложил на столешницу монеты, полученные от Касселя, и только сейчас с изумлением заметил среди них две серебряных марки. Старые, обгрызенные по краям и тёмные, оттого-то он и не сразу их увидел.

– Вон та компания, у очага, нижайше просит вина. Из Бургин Маре, они сказали. Красного.

– Да ладнось! – изумился хозяин. – Чтоб эти школяры, да из Бургин Маре!

Он принялся подозрительно рассматривать монеты, и в конце концов удовлетворённо покачал головой.

– Ай, да Кассель, ай да сукин сын. Его в лонливенский колодец брось, он и оттуда выберется. Половину в счёт долга заберу, так и передай. А на остальное… будь по-ихнему. – Толстяк залез под стол и вытащил изрядных размеров глиняную бутыль, кварты на три, не меньше. Подумал – и стёр с неё пыль тряпкой. – Что-нибудь ещё?

Трактирщик решительно сгрёб монеты пятернёй, но всё же не настолько решительно, чтобы Ролло привычным взглядом этого не заприметил. Две серебряных марки в дополнение к кучке грохенов – они и в Круаховой Топи две серебряных марки. Вино явно стоило меньше, чем того ожидал новоиспечённый магистр. А Алун Максен, хозяин таверны, несмотря на свой суровый вид, был в общем-то человеком честным, посетителями не разбрасывающимся, и его пальцы то сжимались, то разжимались над кучкой монет.

– Ещё половину той бараньей тушки, что сейчас испекли, – выпалил Ролло, – и кретон из гороха. И зелени побольше. И того пива, которое Альбер варит, они об нём слышали, пять кружек. И дарн сдачи.

Рука хозяина застыла.

– Эй, эй, остановись. Охренеть, – потрясённо произнёс он, но врождённая порядочность дала о себе знать. – Я этого Касселя прибью когда-нибудь. – Он поколебался пару мгновений. – Ладно. Не дарн. Десять грохенов, но ни монетой больше, иначе вышвырну их отсюда. Бутыль бери, пока не я передумал, остальное Айрис передай, она принесёт.

Чрезвычайно довольный собой, Ролло, баюкая бутыль как младенца, отправился к столу школяров. Мысли в голове крутились с вполне слышимым треском: его жизнь внезапно изменилась по воле случая. Во-первых, не надо было виниться перед мастером Алуном – тот сам указал ему на дверь, и очень вежливо указал, стоит признать, а во-вторых, именно в тот момент, когда Ролло практически поступил в услужение к магистру богословия. Это было потрясающе: не очередной раз отправляться на улицу в поисках хозяина на месяц-другой, делать что прикажут за кусок хлеба, а в университет. Ролло знал, что означает это слово. Сообщество, Братство. И он в двух шагах от того, чтобы попасть в этот таинственный мир. «Только бы Кассель не отказал. Но он же не сказал «нет», ведь так?» У Ролло почти тряслись поджилки.

На удачу по пути он встретил Айрис, и торопясь передал ей распоряжения насчёт баранины, кретона и прочей снеди.

– Вот, – сказал он, поставив на стол огромную бутыль. – И ещё.

Он с удовлетворением высыпал перед магистром десять медных монет. Кассель прищёлкнул языком.

– Ну, что ж, исполнено всё честно. Но – эх. Я надеялся, что останется больше. Скажи-ка, добрый юноша, что тут можно заказать сытного на полдарна для всей честной компании?

Краем глаза заметив Айрис, направлявшуюся к столу с подносом кружек, и слугу за ней с огромным блюдом, Ролло выдохнул.

– Вот это.

Компания шумно загалдела; Кассель глянул на Ролло с лёгким интересом.

– Касси, похоже, тебе с новым товарищем повезло, – втянув дух горячего мяса, произнёс Пебба.

– Посмотрим, – отвечал магистр. – Ежели он и дальше будет демонстрировать способности делать из грохенов дарны, а из дарнов марки…

Смуглокожий Элькин, не теряя времени, принялся весьма ловко орудовать ножом, отделяя рёбрышко от рёбрышка. В дополнение к аромату баранины дымящийся в большой деревянной чаше кретон распространял вокруг густые запахи жареного бекона с нотками имбиря и шафрана. Нож, кстати, был не местный, заметил про себя Ролло: тонкий, длинный и с искривлённым матовым лезвием – скорее кинжал, а не нож. И появился он как-то сразу меж пальцев Элькина. Ролло готов был поклясться, что ещё мгновение назад Элькин просто сидел за столом, сложив руки перед собой, и вдруг – фьють! – у него в руке непонятно откуда нож.

Восторгов не выражал только Дилейрио; он мирно спал, уронив голову на стол.

Кассель смачно рыгнул, сделав изрядный глоток. Друзья в почти молчании принялись набивать животы, только время от времени причмокивали и нахваливали.

Глава 4. Болтовня у очага под кружку пива

Ролло не отставал: по кивку Касселя он занял место на скамье рядом с ним, и вместе со всеми отдавал должное искусству повара, стараясь, однако, сдержать свой аппетит.

– У нас в универсуме слуг нет, – с набитым ртом мимоходом пояснил Кассель, – а есть…

– Компаньоны, – сказал Ролло.

– О-па! Ты и это слово знаешь. Да. Есть младшие, есть старшие, но никаких господ. Кстати, други мои… предлагаю посоревноваться в сообразительности. Так откуда наш новый друг родом, раз уж сам не знает?

– Светловолос… – тут же откликнулся сир Лотар. – Стало быть, из северных графств.

– Пф, для этого не надо быть семи пядей во лбу. А вот из Нордмонта или Бедвира – эта задачка будет уже посложнее.

– Нет. Я бы сказал, из Когара. У нордмондцев физиономии широкие и глаза серые, а в Бедвире народ с рыжиной. А этот, глянь-ка – кареглазый, лицо узкое, и волосы всё ж темнее.

– Точно, точно. Я видел герцога Бедвира, Леофрика Красного, его шевелюру в темноте можно с костром спутать…

– Ерунда. У меня сестра двоюродная рыжая, а Бедвир к ней никаким боком…

– Кареглазых в Эри полно.

– В Эри народ низкий и крепкий, а этот высок и в плечах широкий.

– Нордмонтцы тоже в кости широкие, но темноглазых там днём с огнём не сыщешь…

– Бездари вы, господа, – манерно зевнув, заявил Кассель. – Глаза, кости, низкий-высокий…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Пебба.

– А то, что за пятьсот лет народ в королевстве так перемешался, что разве что первородных можно по цвету волос определить. А этот – он из Хартворда. С первого взгляда видно.

– Это с чего бы? – хором спросили школяры.

– А с того, что всё, состоящее из материи и формы, всему благому и превосходному в себе обязано форме, поэтому благое в нем есть благое по участию в благе, ввиду того что материя участвует в форме…

– Ах ты ж скотина, – благодушно заметил Пебба. Он один уничтожил почти половину кретона. – И отчего мы каждый раз идём на поводу у этого…

– Магистра богословия, – подсказал Кассель.

– Именно. Я так и хотел сказать.

– Так что там насчёт Хартворда? Давай, колись.

Кассель поворотился к Ролло.

– Я так понял, ты родителей не знал своих?

Ролло покачал головой.

– А что за штука висит у тебя на шее?

– Не знаю. Оберег. Всегда висела. Я так думаю, когда-то матушка повесила. – Украшение было незатейливое: что-то вроде зеленоватого цвета стекляшки с ноготь размером, грубо оправленного в оловянный ободок, на тонком кожаном шнурке.

– Вот и я так подумал, – удовлетворённо произнёс Кассель. – Без роду, без племени, а носит на шее оберег. Камень не драгоценный, мутноватый и выделки простой. Тут и к гадалке не ходи – досталось от родителей.

– И что с того? – спросил Лотар.

– Про Гриммельнский лес слышали?

Школяры согласно кивнули.

– Хартворд – он там рядышком, южная граница как раз по оврагу проходит, и тамошний народ верит, что такие зелёные камешки нечисть отпугивают.

– Откуда знаешь?

Кассель надул щёки.

– Если бы вы чуть более уделяли время библиотеке, а не поиску новых кабаков и исследованию женских прелестей, то знали бы, что в «Истории Каменного короля Мередидда Уриена», главе пятьдесят второй…

Лотар фыркнул.

– Я вас умоляю… первашей будешь за нос водить. В «Истории» сорок девять глав. Мы с Баллиолом сейчас как раз сидим на сорок девятой. Он уже весь мозг нам вынес, пытаясь объяснить необъяснимое. Фантастически невнятная книжка.

– Эх, – Кассель шмыгнул носом. – Ладно. Если честно, у меня намедни одна подружка ночевала, так у неё похожая штука на шее. А она из Хартворда. Рассказывала, что там это вроде традиции, при рождении кто-то из старших родственников обязательно дарит младенцу такую безделку, и носят всю жизнь не снимаючи.

– Суеверный народ, однако, – сказал Пебба. – Тёмные леса у них всякие, гули да тролли…

– Э, не скажи, – откликнулся Лотар. – Ты откуда? Из Стерлинга, насколько помню. Ну, там народу полно, ростовщики на торговцах сидят и наоборот, а все вместе на ремесленниках. Вам там некогда по сторонам смотреть, разве что монеты в кошелях пересчитывать. А вот выгляни за городские ворота, так там совсем другая история.

– Враки, – лениво протянул Пебба.

– Сам ты враки, – беззлобно буркнул Лотар. – Замок моего отца всего в паре миль от Тёмного леса стоит. Такое тебе могу рассказать, что уши в трубочку свернутся.

– Враки, – упрямо повторил толстяк.

– Вовсе нет, – вдруг тихо произнёс Элькин. Всё время до этого он молча жевал, внимая мудрости старших товарищей.

– Ну-ка, расскажи.

– И гули есть, и гархи. Гархи в моих краях – это даже не… как это сказать… дикость…

– Редкость?

– Да, редкость. То есть не редкость. Я сам видел, и не раз. Они в горах живут, там, где деревьев много, целыми тучами вниз головой висят…

– Стаями?

– Да.

– Как летучие мыши чтоль?

– Да, но огромные и зубастые. Но не это всё самое страшное. Есть тени, сущности бестелесные, души выпивающие…

– О, боги, – протянул Пебба. – Элькин, не обижайся, но ты со своими дикарскими сказками… Там этот ваш полуголый народ как арака напьётся пальмового, ещё не то на ночь привидится.

– Я похож на полуголый народ? – оскорбился Элькин.

– Что за арак пальмовый?

– Крепкое такое пойло, – откликнулся Пебба, – но дело, думаю, не в спирте вовсе. Похоже, арканы туда какую-то травку особую добавляют…

– Кстати, – перебил его Кассель, – насчёт непонятностей всяких. Гровен так и не появился, знаете?

Пебба и Лотар одновременно кивнули.

– Тёмное дело, – задумчиво произнёс Лотар. – Всё видели, как он домой пришёл, но никто не видел, как ушёл. И уже два дня…

– Да какое там тёмное, – сказал толстяк, – пошёл ночью приключений на свою голову искать, вот и нашёл, похоже. Тут до квартала Лекарей пять шагов.

– С одной стороны, вроде и так. – Кассель почесал нос. – Только дверь незапертую оставил, и кошель на кровати. И книги, кстати, за которые в тот же день залог оставил. Между прочим, три марки. И ушёл в ночь.

– Это вообще не показатель, – сказал Пебба. – Я слыхал, он богатенький. Мне, чтоб книгу у мастера Финча под залог взять, надо родителя неделю уламывать, а у Гровена папаша, кто он там, похоже, испражняется золотом.

– У его отца прииски в Срединных горах. Не золота, правда, селитры.

– Ну, может, нажрался медовухи, – с сомнением сказал Лотар. – Он же пить не умеет совсем, от бокала вина здравомыслие отшибало.

– Я тебе ещё раз повторяю, от скийра слышал своими ушами: оделся полностью, куртку забрал, всё аккуратно так, а вот кошель оставил и дверь не закрыл. Когда кутить уходят, деньги обычно с собой берут. Иначе получается, что здравомыслие у него какое-то… избирательное. Вот потому-то скийр и решил, что он просто ушёл, и никакого преступления нет. Погуляет, и вернётся. Или не вернётся.

– А с какой это радости скийр этим делом занимался? Это который, кстати? У колледжа свои служители имеются.

– То ли Морт, то ли Корт, то ли Торт… не помню. Жирный такой, наш Пебба рядом с ним как тростиночка девушкам на зависть. Скийр цеха кожевенников.

– Помню, помню, – оживился Лотар. – Он меня как-то хотел загрести за то, что моя шпага на два дюйма длиннее, чем положено по его каким-то уставам.

– И что ж случилось? – развеселился Пебба.

– Сейчас я расскажу. – Кассель вскочил с места и принялся изображать в лицах. – Лотар такой шпагу вытащил и прямо ему в пузо уткнул, говорит, ты кто такой, чтоб сыну эорлина указывать. А тут два стражника, и дубинки у них потолще, чем железяка нашего героя. И несдобровать бы славному рыцарю, если бы не декан Баллиол. Он случайно из дверей вышел, и увидел всё это. Да как набросился на этого Корта-Торта: в аду для скийров, типа, будешь командовать, а здесь универсус, здесь своими законами подтереться можешь, и ежели не уберёшься куда подальше, считаю до трёх, уже два, будешь перед его величеством Гвейном ответ держать. Тут у скийра рожа такая сделалась, будто он с утра солёных огурцов с молоком поел, а вокруг на три мили никакой уборной нет. А Баллиол ему опять: здесь только я да ректор можем решать, кому какую шпагу носить…

– Дааа, – согласился Лотар, – его голосом можно ржавчину с дверных петель счищать. Вредный, конечно, старик, но колледж за просто так не продаст.

– А потом что?

– А потом он мне мозги полчаса чистил, – сказал Лотар, – я думал, у меня голова лопнет от его красноречия. Говорил, будет как с университетом в Дурбане, ежели такие олухи, как я, не научатся вести себя как приличные люди. Посоветовал мне шпагу спрятать куда подальше, и купить клинок покороче во избежание неприятностей. И в следующий раз, говорил, он за меня вступаться не будет.

– Да уж, – подал голос Пебба. – Сам посуди: зачем ему эти скандалы? Ты ж не герцогский наследник. И, кстати, по поводу возможных неприятностей: Элькин, ты тоже когда-нибудь загремишь со своим ножичком. С такими штуками по университету не ходят.

–Это с какими – «такими»? – немедленно откликнулся аркан. – С шпагой можно, с ножом – нет? Он чем-то принципиально от другого оружия отличается? Он в четыре раза короче, чем шпага Лотара.

– Да с такими, что он кривой, тонкий и острый как бритва. Больше какому-нибудь ночному потрошителю из Квартала лекарей подходит. Вид у него не благородный, а как бы это выразиться – воровской.

– Может, мне ещё лицо другое приделать, потому что с таким в ваших краях не ходят? – насмешливо бросил Элькин. – У нас все с такими кинжалами ходят, это, как бы сказать, обязательно для мужчины. Это – подарок матери сыну в день взросления.

– Моё дело – предупредить, – сказал Пебба.

– Благодарствую. Но мейстер Лювен, кстати, уже видел этот мой нож, и он очень ему понравился. Сказал, что для хирургии чрезвычайно полезная вещь.

– Вот оно что… Ну, тогда ладно. Так всё же: какого хрена этот Корт-Торт делал в квартире у Гровена?

– Так Гровен квартиру в доходном доме снимает, у Марвены-Синеглазки, на Трубной улице, а это не в университетском квартале. Пару шагов всего от ворот, но уже в городской черте. Она-то скийра и вызвала. И, между прочим, кошель себе взяла. Вроде как на сохранение.

– А всё же как оно с книгами? – вдруг обеспокоился Элькин. – Мастер Финч будет в бешенстве, если пропадут. Никому больше даже полкуска пергамента не выдаст.

– Вот и я про книги, собственно, – сказал Кассель. – Он мне обещал «Хроники Бедвира». Спросил в колледже, где он, а мне и говорят – нетути. Уж второй день никто не видел. А по твоей части там что?

– «Метеорология» Ариста, «Пещера нимф» Порфирия и «О движении и времени» Вильяма из Мербеке. Они все у Гровена, а мне очень надобно.

– «Нимфы»? Что за нимфы? Мы такого не читали.

– Не знаю. Доктор Фома велел сделать копию двух первых глав, а книги на полке нет. Я полдня искал, а Финч мне потом сказал, что она у Гровена. Причём не первых, что самое грустное…

– Забавное? – давясь хохотом, предположил Лотар.

– Да, забавное. Я ж так и сказал, нет? Не первых не с начала, а из третьей книги, в которой про…

– Погоди. Фома? – изумился Кассель. – Фома Эгинский? Доктор медицины? Он-то к тебе каким боком?

Элькин важно надул щеки.

– Ему, кажется, что-то понадобилось, а мастер Лювен меня рекомендовал.

– Ясно. Я завтра хочу в квартиру Гровена наведаться, и если найду, заберу.

Разговор прервал шорох падающего тела. Мирно похрапывавший Дилейрио мало-помалу сполз с лавки и, не проснувшись, почти рухнул на пол. Толстяк Пебба, проявив неожиданную ловкость, едва успел схватить несчастного за шиворот, чтобы тот головой не треснулся о камень.

– Ещё один любитель напиваться в хлам, – недовольно заметил Лотар. – Кажется, он уже третьи сутки не просыхает. Элькин, давай, подхватывай. Оттащим до кровати, благо, недалеко.

– Пора на боковую, – согласился Кассель. – Завтра посвящение. Ролло, слушай (тот вскочил и вытянулся по струнке). С хозяином договаривайся, а ежели договоришься, жду тебя завтра после полудня в коллегии святого Геллы. Привратнику скажешь, что к Касселю из Тор Брина, он пропустит. А ежели не пропустит, скажи, что я ему плешь до мозжечка прогрызу. Главное, слово запомни – мозжечок, – тогда пропустит.

Глава 5. Колледж св. Этельберта

Ролло стоял посреди площади раскрыв рот. Не то, чтобы тут было особенно чисто, или здания поражали своей красотой, но как-то… он не сразу подобрал слово – величественнее, что ли. Шпили, ступени, витражи, горгульи и двустворчатые двери со всех сторон. Он бы не удивился, если бы из одной из этих дверей вдруг появился бы король со свитой – здесь любое здание подходило для короля. Ну, или герцога, решил Ролло, хотя короля он видел только один раз в жизни, несмотря на то, что донжон королевского замка был виден практически из любой точки города. Глянув через плечо на мерзкого старикана у ворот, юноша всё же решил, хотя и не без доли сожаления, что зрелище стоит потраченного грохена.

– Проход закрыт, – за четверть часа до того ворчливо бросил привратник, даже, похоже, не посмотрев на застывшую в клянчащей позе фигуру Ролло. Привратник сидел на ступеньках, в поношенном суконном плаще с капюшоном, открывавшем только острый небритый уже с неделю подбородок.

– Мне нужен Кассель из Тор Брина, – выпалил юноша, подивившись собственной храбрости. – Он сказал мне быть вовремя.

– Хто? – пробурчал привратник.

– Кассель… из Тор Брина. Магистр… то есть, бакалавр.

– Пф, – снова буркнул старик, – да их тут как грязи. А нам тоже кушать хочется.

Чуть подумав, Ролло выудил из кармана медную монету. Одну из пяти, что так приятно оттягивали карман. Привратник разглядывал грохен с превеликим подозрением, так долго, что юноша заподозрил, что он заснул, но в конце концов зажал монету в кулаке, и вновь уставился на мостовую. Ролло, сочтя это за знак согласия, ужом прошмыгнул внутрь.

Университетский квартал был обнесён стеной, и это при том, что это был большой квартал, в который некогда существовавшая тут школа разрослась за тысячу лет. Ролло не был особенно уверен в том, что именно за тысячу, ну, может, за сто или около того, но стена была толстой, хотя и не особенно высокой, локтей в двадцать, сложенная из камней с телёнка размером, вся заросшая плющом, а здешние дома… они тоже были каменные сверху донизу, и напоминали крепости. Очень красивые крепости.

Город вокруг был обычен и привычен: кривой и косой, с улицами, зажатыми меж высоких домов. Этажей было самое большее три-четыре, но узость этих улиц и почти смыкавшиеся наверху коньки крыш вполне могли вызвать приступ клаустрофобии. Некоторые из домов, по-видимому, самые старые, с кирпичными основаниями и деревянными надстройками, имели собственные дворики, но медленно и неуклонно повышавшийся уровень мостовых утапливал их всё глубже и глубже, как в случае с «Львом и Единорогом», в котором Ролло провёл последний год своей жизни. Чтобы попасть в дворик таверны, надо было спуститься с улицы по крутой лестнице. В гостиницу имелся и другой вход, с улицы Водопоя, но он предназначался для постояльцев с лошадьми, то есть людей состоятельных.

Сверху за заборчиком всегда мелькали чьи-то головы, лошадиные морды, и доносилась неумолчная какофония из людских голосов, лая собак, хрюканья свиней, перестука молотков и скрипа телег; из труб над крышами сотнями сизых струек поднимались дымки. Запахи стояли самые разнообразные, но обоняние Ролло по большей части желало улавливать только съедобные: хлеба, чесночной похлёбки и жарящегося мяса.

Здесь же с запахами было не очень, и каменным было всё. Многоугольные и квадратные башни непонятного назначения, что-то похожее на собор с окнами-витражами, крытые лесенки и ажурные переходы, звериные морды, пялящиеся с крыш, тоже очень тесные улицы – и это дышало древностью и каким-то пренебрежением, вернее даже, полным невниманием к маленьким фигуркам людей, то и дело сновавшим в проулках.

Травка на том газоне, на котором стоял Ролло, правда, была просто божественна, и, наверное, именно это и вызвало у него внутренний экстаз. Она была свежескошенная, и ещё не убрана. Ни травы, ни деревьев во всём остальном Лонхенбурге было днём с огнём не сыскать: только дома да сточные канавы. Ролло, как только вошёл, вернее, прокрался через главные ворота, так здесь и застыл, озираясь с восторгом. На траве под древними клёнами и дубами сидели и лежали послушники, вернее, поправился про себя Ролло, студенты: некоторые читали, некоторые закусывали, а кое-кто просто спал, подложив под голову сумку. Среди дубов выделялся один, вернее, даже не выделялся, а царствовал, господствовал, просто существовал как Аир до создания мира, не обращая внимания на снующую вокруг мелочь: огромный, толщиной в пять человеческих обхватов, бросавший тень на добрую половину лужайки. Небо было голубым, редкие облачка белели в высоте, птички, как и положено птичкам, весело щебетали над головами, в отличие от вечно унылых голубей и ворон за стеной.

Ролло выбрал на глаз одного из школяров, самого незлобивого на вид, и уже было направился к нему с намерением разузнать, где тут коллегия святого Геллы, но в тот же момент краем уха уловил знакомый голос, случайно выбившийся из общего гомона. Гул доносился как раз из того дома со шпилями, башенками и витражными окнами, двери которого стояли нараспашку. Недолго думая, юноша заглянул внутрь и принялся аккуратно протискиваться через народ, который толпился уже начиная от входа.

Из-за полумрака, царившего в здании, Ролло потребовалось несколько мгновений, чтобы разобраться в происходящем. Вероятно, в связи с дневным временем свечи не зажигали, а цветные стёкла, хотя и горевшие яркими зайчиками, пропускали не особенно много света.

Это оказался не собор. В обширной внутренней зале подковой стояли несколько рядов скамеек, уступами взбиравшихся всё выше и выше, а на высоте второго этажа периметр обрамлял длинный балкон, секции которого держались на деревянных столбах. А сверху ещё один балкон, один над другим. Шум здесь висел невероятный: балконы были запружены народом, переговаривающимся, смеющимся, спорящим и ругающимся. На скамьях было больше порядка: их занимали серьёзные с виду мужи разных возрастов и в мантиях разных цветов, и большинство из них (те, которые не болтали друг с другом) с вниманием следили за действом, происходящим в середине залы. Там на высоком каменном постаменте со ступеньками стояла кафедра, а перед постаментом – обширный стол, весь заставленный толстенными томами в кожаных переплётах.

Ролло изумлённо покачал головой: не так давно у него на глазах один купец из Абердина выложил за книжку непонятного содержания целых двадцать с хвостиком кернов, а та книжка была вполовину тоньше любого из этих томов. Справедливости ради стоило признать, что не один Ролло в тот момент выглядел олух олухом: все посетители «Льва и Единорога», а их в тот момент было с полдюжины, вытаращив глаза и открыв рты, с изумлением созерцали три стопки золотых монет, таких близких и таких далёких, ибо купец тот явился на сделку с двумя дюжего вида головорезами. Двадцать золотых за стопку листов, покрытых непонятными закорючками – это в голове у Ролло просто не умещалось. Что в книге в принципе может стоить таких денег?

Перед столом изваяниями застыли несколько человек в чёрном, с серебряными цепями на шеях, и все они не отрывая глаз смотрели на Касселя, стоявшего за кафедрой с торжественно поднятой в клятвенном жесте рукой.

– …и клянусь я также, – нараспев громко выговаривал магистр, – что во время лекций или диспутов, которые я буду читать в мантии, одевать митру; посещать все собрания и повиноваться приказам ректора или проктора во всем дозволенном и честном. А также в том, что не буду носить туфель с острыми носами, украшенных или слишком открытых, или укороченное по бокам верхнее одеяние. И я клянусь, что буду соблюдать все новые постановления об объявлении общих собраний, которые издаются деканом факультета канонического права или деканом медицинского факультета, а также в том, что если я узнаю, что какая-либо нация хочет подняться против другой нации, или один человек против другого, то сообщу об этом тому, против кого направлен злой умысел. Я подтверждаю, что мне не меньше двадцати одного года, и я в течение шести лет слушал лекции на факультете свободных искусств, и буду преподавать на факультете в течение двух лет, если этому не помешает уважительная причина. Клянусь также, что в любом состоянии стану защищать специальные свободы и благородные обычаи факультета свободных искусств и привилегии университета. Под страхом лишения степени не буду я разрешать пляски на улице перед своим домом или что-либо неподобающее перед началом лекции. Именами Аира, Великого Судии, и созданных им из самого себя двух своих братьев – Инэ и Белара, клянусь не выдавать секреты университета, защищать и соблюдать освященную обычаем свободу экзамена при святом Этельберте, соблюдать все постановления и приказы о порядке чтения ординарных лекций и проведения диспутов. Всё то время, пока я буду обучать свободным искусствам, я не стану принимать участия в диспутах по чисто теологическим вопросам, таким, которые касаются триединства или развоплощения Великого Судии Аира и его сыновей-братьев. И ежели мне случится принимать участие в диспуте по вопросу, который в равной степени касается и философии, и веры, я буду разрешать его во славу веры и разбивать аргументы, противоречащие вере…

Наскучив слушать, Ролло принялся осматриваться, перед тем мысленно подивившись такому огромному количеству слов, которое может умещаться в голове человека. С балкона свешивалось множество шпалер с изрядно выцветшими либо просто покрытыми пылью изображениями, и хотя полумрак не позволял разглядеть их основательно, он довольно быстро догадался, что это гобелены с гербами знатнейших домов Корнваллиса; какие-то Ролло хорошо знал, но многие видел впервые. «Лев и Единорог» находился всего в получасе ходьбы от королевского Лонливена, и всякие люди из свит благородных эорлинов были в гостинице нередкими гостями. Только что здесь, в университете, делали гербы знатных родов, Ролло не понял.

А один раз Ролло видел самого настоящего короля. В принципе, в этом не было ничего удивительного: дорога, которая шла от Лонливена мимо таверны, была самой короткой дорогой к Ремесленным воротам, а за ними в нескольких милях – лес с королевскими угодьями. Наверное, в былые времена его величество Гвейн Эдгариддин, прозванный Храбрым, нередко проезжал мимо «Льва и Единорога», но по слухам за последние пару лет его здоровье резко ухудшилось, и он всё реже и реже покидал свои покои в замке. Но в тот момент облик окружённого придворными монарха юношу потряс: высокий, стройный, ещё совсем молодой, с царственным профилем, аккуратно подстриженной бородкой и длинными слегка вьющимися светлыми волосами, удерживаемыми тонким золотым обручем, Гвейн со спокойно-величественным видом посматривал на собравшуюся толпу. Ролло даже слегка удивили вопросы дворни: кто-то из них интересовался, а кто из всех этих молодых и знатных господ король? Ролло казалось, что это совершенно очевидно.