Перерожденный бесплатное чтение

РЕПА

Расколовшийся с грохотом и скрежетом на несколько рваных частей мир выбросил его тело в другую реальность. Его забрали из мира , в котором он (просто «он», поскольку ни имени, ни названия места где родился и жил, он не знал; память была стерильна как снег на Джомолунгме) блуждал в затягивающем мрачно – сером тумане в сопровождении хвостатых существ: то ли обезьян неизвестной породы, то ли бесов. Здесь его приняли бесцеремонно, точнее – грубо и безжалостно. Неизвестный голос, бесовски прозвучавший в воспаленном мозге, скрипуче пояснил: «Здесь тебе крандец, братуха». Кто-то очень больно пнул его в левое бедро стальным предметом. Ужасная боль пронзила тело и проникла в мозг, который мгновенно заполыхал острыми болевыми импульсами.

Он открыл глаза и застонал. Лучше б он это не делал. Тот тупой предмет, который больно пнул его в бедро, оказался здоровенным армейским ботинком. И теперь этот ботинок больно прижал его ухо, разрывая кожу, наехал на открывшийся глаз, проворачиваясь, царапая живую плоть. Черепная коробка затрещала словно грецкий орех, умело раскалываемый опытной рукой, точнее – ногой.

Визгливый голос владельца армейского берца, прижимающего его ухо, многократно полифонически повторяясь, казалось, клевал его откуда-то сверху:

-Ты что …, облевал все здесь, обгадил, теперь и пройти нельзя. Убью …

Через минуту другой голос – уверенный бас прервал визгливого обладателя ботинка:

– Уймись, Вован, это же Репа, местный алкаш, у него здесь рядом живут жена и дочь. Вали отсюда, ты ему все лицо расцарапал, болван. Если этот придурок сдохнет, тебя во всем обвинят и закатают лет на десять в пионерлагерь строгого режима.

Скоро ботинок продолжил цоканье стальными подковами куда-то в сторону. Боль от сокрушительных подошв ушла. Но лучше б она осталась, потому что внутри все начало ломать и выворачиваться. Не осталось ни ощущений, ни мыслей, ни слов – ничего. Все тело скручивало, трясло, позвоночник выгнулся дугой и тут же глухо, утробно стукнулся об асфальт. Мальчишеский голос пропищал:

– Смотри! Как его ломает! – Кто-то степенно пояснил: «Так он технический спирт с алкашами пил. Все уже сдохли, а этот живучий».

И тут же другой детский голос с надрывом прокричал:

– Папка! Папка! Вставай!!!

Несколько рук оттащили его с солнцепека, в сторону от тротуара. Детские руки поднесли ко рту пластиковый стаканчик с водой. Но попытка сделать несколько глотков оборвалась очередным приступом тошноты. Ему страстно захотелось вернуться в тот самый серый мир с обезьянами или с бесами, а может, лучше в никуда, только бы не оставаться в этом жутком мире ломающей, выворачивающей наизнанку боли.

Последующие сутки были для него сущим адом: грязный матрас, деревянный скрипучий пол, заляпанный смесью краски и грязных темно серых прожилок. На кровать его укладывать не собирались, поскольку непроизвольные конвульсии в любой момент могли бы выбросить его на пол. В комнату несколько раз заходила женщина небольшого роста, с отечным, утерявшим женские черты лицом. Она не утруждала себя особым уходом за больным, просто смотрела на него мутными бесчувственными глазами. При этом он осознавал, что никогда не знал эту женщину и никогда не видел это убогое жилище. Единственная ниточка в сознании связывала его с действительностью – это девочка, звавшая его «папка». Что-то было в этом голосе родное, пробившееся сквозь пелену полного забвения.

В голове роились другие воспоминания, точнее что-то другое пробивалось через его восприятие этого совершенно незнакомого, может, просто забытого мира.

Женщина, которая, возможно, была его женой в той, неизвестной ему жизни, наконец снизошла до лечения. Случилось это вечером. Она подошла к матрасу, присела и сунула ему в руки стакан, в котором плескалась прозрачная, неприятно пахнущая жидкость, водка.

Проворчала:

– Похмелись, а то ведь окочуришься на мою голову. – И грубо, сочно выматерилась.

Потом, видя, что он не может унять крупную дрожь в руках, приподняла его голову и влила немного в дергающиеся губы. Это возымело действие. Репа сделал несколько движений, кадык на шее задергался, и казалось, что сейчас его стошнит. Но потом все успокоилось.

Губы невнятно прошептали:

– Так как меня звать?.. Похоже, просто Репа. Урод, и имя уродливое, позорная кличка.

Репа опять погрузился в тот непонятный и страшный мир, из которого хотел вырваться. В том мире властвовал серый туман, в серой полумгле ему соседствовали то ли обезьяны, то ли бесы с длинными, тугими на ощупь хвостами. Разделенное сознание уловило много неприятного: мерзкие запахи, шипящие звуки, мельтешение и кривлянье бесовских морд перед глазами. Временами сознание, возмущенное этими картинками, напоминало об ужасных болях, судорогах в той, другой реальности. Там было солнце, чистый воздух, детские голоса. Среди них – один голос, притягивающий с особой силой, в нем было что-то пронзительно-чистое. Но следом вспоминался армейский черный ботинок, приносящий боль и страдание. И тогда приходило решение: там, в другом мире, все сложнее, но боли в той реальности намного больше, а значит – там много хуже, чем в этом бесовском хаосе.

КРОВИНУШКА

Неведомый, насыщенный металлом голос, прозвучавший громко и четко прямо в голове, прервал размышления Репы:

– Твой мозг перестал мыслить, ты склонен к самым простым, примитивным решениям. – После короткого смешка голос вынес вердикт: – Я бы тебя просто сбросил к любезным тебе бесам. Но по законам Перехода тебе дается право выбора, ты должен постоять на грани. Можешь понимать это как обязанность осознанного выбора. Так что за тобой право и одновременно обязанность выбрать, где коротать свой век. ВЫБИРАЙ!

В следующее мгновение Репа ощутил себя идущим по острой, с каменными заусенцами, поверхности горного хребта. Слева и справа смертельно крутой спуск вел в горные долины. Острая грань шла далеко вперед и терялась в туманной дымке. Ступни врезались в каменное острие, ломаной нескончаемой линией уходящее вперед. Было больно, текла кровь. Каждый шаг в стремлении избавиться от режущей боли, найти площадку без режущей острой кромки, приводил к новым порезам и вызывал еще большие приступы боли. Слева виднелась долина, заполненная серым туманом, из которого выглядывали силуэты бесов, выплясывающих под неслышную мелодию странный танец. С другой стороны виднелись фрагменты мира, озаренные ярким солнцем. В этом мире было буйство красок и с пронзительной четкостью высвечивались детали его, Репы, жизни. Невидимый бинокль приблизил отдаленные картинки и стала видна жалкая лачуга с покосившимися, вросшими в землю стенами. Под такой же покосившейся крышей, крытой заросшим зеленым мохом шифером с трещинами и подтеками, в убогой комнате лежал он, Репа, точнее, его тело с посиневшими губами, на сжатых уголках которых накапливалась и вскипала ядовито-желтыми пузырями пена. Руки и верхняя часть тела мелко подергивались. Женский равнодушный голос проговорил:

– Кажись, Богу душу отдает. Вон у него вся печень уже через губы выходит. Печень, она первая от спирта сгорает. Так что прощевай, Никитка.

Репа явственно услышал, что настоящее его имя «Никита». Значит Репа – просто обидная кличка, – всплыло в угасающем сознании.

От этих мыслей сознание вернулось и Никита-Репа возвратился на острие хребта. Опять непереносимой болью отдались порезы на голых ступнях. Его качнуло влево, в серый туман. Никита удержался, встал на четвереньки, ухватился за острые грани руками. Почувствовал боль в пальцах и ладонях, из которых стала сочиться кровь. Опять качнуло влево. Вспомнились судорожные боли и жесткий армейский сапог, ввинчивающийся в левый глаз и в надбровье. Захотелось, чтобы все скорее кончилось. Пусть будут серость, запах гнили, разложения и бесы с обезьяньими хвостами. Они хоть и гримасничают, но не бьют коваными ботинками. И самое главное – там, в сером тумане, нет боли и страданий.

Никита почувствовал, как его явственно потянуло влево, судорожно сжимавшие острый базальт руки стали ослабевать.

– Ну и пусть, – решил Никита. Онемевшие от судорожного усилия пальцы стали неметь и вот уже левая ладонь отпустила режущую грань.

Его готовое к исполнению решение нарушил детский крик:

– Папка, не умирай! Я тебя люблю, папка, слышишь! Я тебя всю жизнь на руках носить буду, только не умирай. Ты самый добрый, ты самый лучший из всех. Ты умрешь – я одна останусь на этом свете. Слышишь? Не умирай!

Никита мгновением оборвал все мысли, уперся в базальтовое острие, чувствуя боль, рвущуюся из ран кровь, оттолкнулся одним движением и прыгнул спиной вперед вправо, вниз, прямо на детский голос.

Очнулся, ощущая остатки боли в пораненных ступнях и пальцах. Детский голосок затих, удалился. На смену пришел женский голос, вещавший ему ранее смерть:

– Кажись, представился перед Господом нашим.

Никита кашлянул, выплюнул комок горькой слюны и прошептал:

– Пить дайте, боголюбы чертовы.

Через минуту он уверенно, громко утробно булькая, глотал чистую воду. Выпил до самого донышка полстакана, лизнул последнюю капельку на кромке и выругался:

– Что, воды жалко? Я же просил, дайте попить.

С удовольствием, врастяжку выпил полный стакан, ощутил в нем неприятный хлорный привкус, и сел, опершись на кривую стенку.

Женский голос, звучащий словно из-за ватной стены, прогнусавил:

– Вот чудо, ожил. И слава Богу! А ведь это Машка его с того света позвала. Говорят же: детское желание бывает посильнее Божьего призыва.

Тем временем шею Никиты обняли детские ручки. В голове, вверху справа что-то зашевелилось, укололо мелкими целительными уколами, и побежали странным образом мысли:

– Значит Маша, дочка, та, что выбор сделала, для меня важнее Божьего вердикта, – Мысли у Никиты побежали четкие, в то же время, непонятные. Для него все было новым. Он не помнил ни зрительно, ни ощущениями этой своей убогой каморки, ни женщины, претендовавшей на звание жены. Лишь дочка Маша была единственным существом в этом неизвестным мире, в котором его удержало одно – преданная любовь одного маленького человечка.

Тут Никита вспомнил о ступнях ног и ладонях рук, изрезанных острыми как бритва гранями базальта. С удивлением обнаружил на обеих ладонях и подушечках пальцев белесые шрамы. На ногах свежих белесых шрамов, окруженных розовой кожей, нарождающейся под действием каких-то чудотворных сил, было намного больше.

В голове, под правой частью черепной коробки вновь четко и явственно укололи невидимые иголочки, защелкал какой-то странный метроном. Словно кто-то могучий и милостивый начал отсчет его новой жизни, дал ему шанс начать новый жизненный путь.

Воспользовавшись тем, что неизвестная женщина вышла из комнаты, Никита с трудом разжал детские ручки, усадил девочку на матрасе напротив себя и погладил по щеке:

– Успокойся, миленькая, теперь я буду жить долго-долго. И жить буду в основном для тебя, потому что ты спасла от смерти, потому что на этом свете только ты меня и любишь. А в ответ на настоящую любовь всегда получишь благо.

Никита вытер тыльной стороной ладони губы и попросил:

– Машенька, у меня проблемы. Я память потерял полностью. Это называется полная ретроградная амнезия. Единственное, что в памяти моей сохранилось – так это ты. Так что ты мне ответь на несколько вопросов, потом еще много-много вопросов будет. Ты ведь поможешь мне все вспомнить, всю мою жизнь, пусть воспоминания будут неприятные, позорные?

В ответ девочка качнулась вперед и звонко чмокнула его в щеку.

Никита почувствовал, как защемило в сердце, как неведомая сила вошла в тело и теплая волна охватила, приподняла над утлой, убогой обстановкой. Влекомый этой волной Никита подхватил Машеньку на руки и пообещал:

– Машенька, я теперь пить не буду, я теперь буду совсем другим. Ты меня назвала самым лучшим, самым добрым. Теперь только таким и буду. Ты еще обещала меня всю жизнь на руках носить. Теперь и тебе точно обещаю: буду тебя носить до той поры, пока замуж не выйдешь. А потом – только такому жениху тебя доверю – который в самом деле тебя всю жизнь на руках пронесет.

А теперь, доча, скажи, как моя фамилия и мое отчество?:

– Никита Петрович Демидов

А маму нашу как звать:

– Нина Ивановна, Демидова.

Как наш город называется?

– Саратов.

Какой сейчас год?

– 2015, 10 июля

А сколько лет мне, тебе?

Тебе 33, мне целых двенадцать, а мамке нашей 35.

Никита почесал голову, ощутил ежик грязных волос.

– Машенька, а я работал где-нибудь, где мы деньги добываем?

– Папка, ты нигде не работаешь, пьешь разный спирт. И мама нигде не работает. Меня содержит бабушка, твоя мама, она мне и школьную одежду покупает, и портфель, и школьные обеды оплачивает. Вас с мамкой лишили родительских прав, потому что вы алкаши, больные люди. А меня в опеку бабушке отдали. Но мне вас жалко и потому я часто у вас бываю, за тобой ухаживаю. Ты ведь сегодня чуть не умер! Я бы это не пережила!

– Все, Машуля, все мое пьянство теперь позади. И амнезию мою мы вместе с тобой вылечим. Я все для тебя сделаю… И вдруг, неожиданно для себя Никита продекламировал:

Мы будем работать, все стерпя,

Чтоб жизнь, колеса дней торопя,

Бежала в железном марше…

Маша взяла отца за руку и внимательно посмотрела в глаза:

– Папка, ты стал в один момент другим. Ты никогда не говорил такие слова, никогда стихов не читал. Ты вообще никаких книжек не читал. Ты другим с того света вернулся?

Никита приподнял дочь и тут же устало опустил:

– Знаешь, я свой организм долгие годы гробил. Теперь буду восстанавливать. И ты мне поможешь, ладно. Вместе мы горы свернем!

ФУГОВАЯ АМНЕЗИЯ

Никита почувствовал, как комната качнулась и поползла на бок. Осторожно присел на матрас и принялся массировать виски круговыми движениями, представляя как под черепной коробкой в полуразрушенном мозгу просыпаются простые умения, жесты, слова, возможно -целый мир какого-то таинственного человека, не Никиты (Репы), тело которого стало теперь вместилищем скорее всего другой души.

– Машенька, мне надо что-нибудь поесть, потом чаю горячего с сахаром. Давай попытаемся что-нибудь добыть.

– Чаю ему захотелось, жратвы. – В комнату вошла Нина. – Водку всю сподобил, мне похмелиться не оставил, теперь у дочери на сахар и жратву просишь. Знаю. Хочешь тайком чекушку взять да выжрать все одному. Знаю тебя. Только ребенка … не обманывай …

Тут же Нина закрыла грязной ладонью рот и испуганно вжала голову в плечи.

– Бьют, значит ее. – Подумал Никита. И тут же поправил себя: « Так это я и бил. Какая мерзость!»

Последние слова он произнес вслух.

Нина убрала руку от лица, спросила: «Ты чего? Ты так никогда не говорил. Не свихнулся ли случаем?». Вон, Федька, сосед, уже два месяца в психушке обитает, жрет с государственных харчей, пьет святую водичку с православного родничка.

– Вот что, Нина, больше никогда на тебя руку не подниму, будь уверена. А с головой у меня все в порядке. Только появилась такая болезнь – ретроградная амнезия называется. Это знаешь, когда память человек теряет. Больной не помнит ничего из своей жизни. И ему все приходится узнавать заново, учиться жить. – Никита прислушался к своему голосу, к словам. Говорил он как-то невнятно, осипшим, словно простуженным голосом. Окончания слов проваливались, словно язык не успевал за мозгом.

– Ну, если ты свою жизнь вспоминать и изучать начнешь, так со стыда сгоришь. Это, конечно, если опять не будешь пить до поросячьего визга. – Нина стала говорить смелее, словно почувствовав, что теперь и в самом деле, за слова бить не будут, как часто прежде случалось.

Никита с унынием оглядел кривые стены. Кое-где на них виделись пятна непонятного происхождения. Некоторые пятна были какими-то выпуклыми, уродливыми нашлепками, словно призванными показать нелепость жилища. Ближе к углу, на уровне головы, к стене был закреплен осколок зеркала. Нижняя часть его словно была обгрызана мелким грызуном, откусывавшим зеркало небольшими рваными кусочками. Никита непроизвольно встал и с проснувшимся интересом принялся вглядываться в собственное лицо.

Оно было ему незнакомо, как и вся окружающая реальность, за исключением дочери.

Из зеркала на него смотрело существо, которое с натяжкой можно было бы назвать человеком. Сверху располагался лоб, очертания которого с трудом угадывались, поскольку эта часть лица была сильно расцарапана и покрыта жесткой темно-коричневой коркой в окружении сукровицы, короткие грязные волосы непонятного цвета патлами неряшливо топорщились над большими висячими ушами. Отечная кожа лица, узкая сверху, расширялась книзу. Щеки уродливо нависали, скрывая нижние челюсти и имели сизо-красную окраску, что придавало лицу вид какого-то диковинного из-за своих размеров овоща, скорее всего, репы.

– Так вот отчего у меня кликуха «Репа», – Никита сказал это вслух, ощупывая собственное лицо грязными пальцами, словно надеясь обнаружить под обвислой красно-синей кожей что-нибудь более приближенное к облику человека.

А каким я был до пьянок? Как я выглядел? Главное, что у меня было под черепной коробкой, там, внутри? Какими были мои мысли, чувства, переживания, страсти? – И тут же вернулся к себе. – О чем это я? Вот чудеса, собственный облик меня совсем не устраивает. И я задумываюсь, каким я должен быть снаружи. И мой интерес наружностью никак не ограничивается, мне еще очень важно знать, что там было у меня внутри. И, при этом, если с моей внешностью все понятно, то внутри скрыто что-то важное, точнее так – просыпается кто-то, совсем не соответствующий внешнему облику. А значит, несмотря на все прошлое, провальное и мерзкое, предстоит создавать себя заново. Предстоит интересная игра – создание новой личности без оглядки на прошлое, из которого ему близок только один образ – Машеньки, кровинушки.

Кое что из прежней жизни у него все-таки в памяти осталось, не только необходимость есть, пить, не только восприятие окружающих. И здесь опыт пока был совсем небольшой. В точности он знал только, что его любит маленькая дочь, и это искреннее и сильное чувство вернуло его с грани жизни и смерти, возвратило в тот мир, который был характерен для него только воспоминаниями о нескончаемых боли и унижении.

Знакомый голос, в котором прибавилось металлических нот, вновь прервал его размышления:

– Вынужден тебя сопровождать еще некоторое время, хотя это против правил. А правила гласят, что в этом мире ты все должен постигать сам, на твоем пути будет еще много такого, когда только ты сам и будешь принимать решения и отвечать за них. И вот что тебе надо знать сейчас: не стоит считать происходящее с тобой каким-то чудом. В медицине это называется фуговой амнезией, удивительным психическим феноменом. Человек забывает абсолютно всю информацию о себе, включая имя, возраст. Может переехать но новое место жительства, в другой город или страну и начать жизнь под новым именем. При фуговой амнезии возможно некое раздвоение личности, когда обе личности – настоящая и вымышленная могут попеременно существовать в одном человеке.

У тебя фуговая амнезия протекает не совсем обычно. Был такой именитый врач, Корсаков, он и описал как у человека, пьющего много спиртного теряется память, потом происходит странное – начинает замещение истинных воспоминаний новыми. Человек перерождается, что с тобой и происходит. К тому же с тобой что-то пошло не так… Похоже, тот, который в тебя вселился, имеет очень интересные способности, собственно такие качества есть у каждого, но чтобы они пробудились, надо пережить шок. Ты его и испытал. Вот поэтому у тебя шансов побольше, чем у других. Дерзай!

БОЛЬШАЯ СТИРКА

– Я потерял память, потерял свой прежний мир. Это, наверное, к лучшему. Что-то я обретаю взамен утерянного и теперь не знаю, кто я, зачем пришел в этот мир. – Никита еще раз посмотрел на себя в зеркало и вдруг почувствовал страстное желание отмыться, сбросить с себя тонны грязи и непроявленных воспоминаний, избавиться от грязной одежды и запаха тления, исходившего от своего тела.

Полдня он посвятил поискам мыла, полотенца, ведра и таза, тасканию воды из колонки. Нина, его жена из прошлой жизни, с опаской посматривала на него исподлобья. Услышав его требовательный голос, она втягивала голову в плечи и норовила выскользнуть из дома.

– Похоже, в недавнем прошлом я, точнее мое бывшее я, не скупилось на оплеухи… Какая мерзость! – Никита пытался погладить женщину по плечу, но реакция была неожиданной – Нина шарахнулась в сторону и больно ударилась об угол.

Никите вновь пришлось убеждать, уговаривать. Его голосовые связки выбрасывали невнятные слова со скомканными окончаниями, что еще больше пугало Нину:

– Слушай, Никитка, давай я вызову скорую, ну такую, которая в психушку отвозит… Там хорошо, вон сосед Федька – уж скоро месяц как там живет и радуется.

Никита заметил на столе старую школьную тетрадь и темно-синюю ручку. Открыл пустую страницу и написал, тщательно выписывая каждую букву:

– Я ПЕРЕРОДИЛСЯ! Я ОБЕЩАЮ: В ЭТОМ ДОМЕ БУДЕТ СЧАСТЬЕ И ПРОЦВЕТАНИЕ. Я БУДУ ХОРОШИМ И ДОБРЫМ.

Сел на пол, закрыл глаза и мысленно приказал себе: «Говорю медленно, четко, спокойно».

С этого момента все пошло веселее. Никита искупался, стоя на пороге своего утлого домика и поливая себя подогретой водой. Потом долго, словно желая протереть до дыр, стирал собственные вещи и вывешивал на растянутый во дворике алюминиевый провод в растрескавшейся оболочке.

Скоро на старой, заросшей наростами грязи и подгоревшего масла электрической плитке зашипели на маргарине отваренные макароны. Взятые в долг у соседей стакан сахара и полбуханки хлеба превратили ужин в настоящее пиршество.

Правда, радоваться Никите не пришлось: Нина перед ужином шарахнулась к выходу и скрылась во дворике. Через несколько минут вернулась, распространяя по комнате сивушный дух.

По-видимому где-то во дворе находился тайничок со спиртом.

Никита решил не затевать скандала. Вместо упреков, пододвинул с угла стола тетрадь, открыл ее и приписал под написанными ранее словами:

«ДАВАЙ ВМЕСТЕ!».

В эту первую ночь в новом для него мире Никита спал неспокойно. В голове вновь и вновь вставали сцены горного хребта, пляшущие бесы и детские ручки на шее. Лишь под утро пришел покой и во сне привиделось удивительное. Он, Никита, стройный, подтянутый, с сияющими глазами, в новой джинсовке, с длинными волнистыми темно-русыми волосами, стоит на небольшой сцене. Только что закончил читать стихи необычайно звучным и в то же время мягким проникновенным голосом. За его спиной заходящее солнце добрыми нежными лучами освещает лицо поднимающейся на сцену женщины удивительной красоты. Женщина подходит к нему и безо всякого стеснения обнимает, прижимаясь крепко, словно желая раствориться в нем…

Очнулся от грубого толчка: женщина, которую ему никак не хотелось признавать женой, грубо тормошила его: «Вставай, твой дружан, алкаш Костян прибыл».

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО РЫНОК

Лишь чуть позже Никита понял, что ему несказанно повезло, и Костян появился в виде посланника благосклонных сил. Как выяснилось, Костян отбыл срок «за хулиганку» в колонии – поселении, в недавнем прошлом он был собутыльником и названным другом Репы-Никиты. Костян представлял собой молодого мужчину, высокого, костлявого, одетого в новый джинсовый костюм. У него было необычное лицо – молодые глаза обрамлялись тяжелыми веками, грубая обветренная кожа светло-шоколадного цвета на лбу, висках, щеках была покрыта сетью морщинок. Семь лет назад Костян окончил философский факультет университета, хорошо проявил себя в журналистике, но не угодил местным олигархам. В результате несложной комбинации его «подставили» под 213 статью УК. В результате отбыл полных два года в колонии-поселении .

Свое явление к Никите он сопроводил радостными словами и жестами:

– Здорово братуха! Слышал – ты чуть Богу душу не отдал. Сегодня же найду того урода, который тебе лицо подпортил. Вот пришел навестить. – Костян привычным жестом вытащил из карманов куртки две чекушки водки и широко улыбнулся, отчего мгновенно образовавшаяся сеть морщинок превратила его в древнего старика.

Никита приобнял Костяна:

– Здорово, Костян, проходи, сама судьба тебя послала… Видишь ли, прежнего Репы больше нет. Моя память куда-то испарилась. Не помню никого и ничего. Тебя вот тоже не помню. Прошу, брат, помочь мне все восстановить, вспомнить. Потом, нужно где-то денег заработать, еды купить, одежду. На водку смотреть не могу, знаю – помру от одного лишь глотка. Так что ты меня, брат, пожалей, водку убери.

Никита пропустил момент, когда женская рука смахнула со стола обе бутылки, понял: Нина побежала прятать спиртное в свой тайник.

Костян сопроводил Нину жалостным взглядом и вытянул длинные ноги:

– Отчего ж не помочь. Давай завтра же и пойдем на рынок. Ты там уже пару раз побывал со мной в прошлом году и успел лажануться. Ну да ладно, теперь, вижу, все по-другому.

– Костян, ты видишь, я как младенец: ничего не помню, ничего не знаю. Расскажи о рынке. – Никита и представить себе не мог всей эрудиции Костяна, окончившего философский факультет Саратовского госуниверситета и защитившего диплом на «отлично». Костян заговорил – и сразу с него слетела личина пьющего хулиганистого типа:

– Рынок – это государство в государстве, в котором к тому же варится, бурлит крутой бульон, насыщенный молекулами жизни. Как и во всякой жизни, на рынке рождаются и умирают люди, мысли, идеи, привязанности, страсти – только рождение и смерть лишь частично отражают, что все процессы инициируют люди. Но иногда происходит и наоборот: невидимые силы рынка превращают человека в марионетку. Только ниточки, которыми кукловод заставляет куклу-человека двигаться и гримасничать совсем невидимы, но они намного прочнее, чем в кукольном театре.

На первый взгляд рынок кажется простым механизмом где формула: покупаем-продаем отражает всю суть происходящих процессов.

На самом деле это глубоко ошибочная точка зрения.

На рынке есть свои законы, и как говорят юристы – своя правоприменительная практика.

– Рынок есть средоточие всех жизненных процессов, – Костян нравоучительно поднял указательный палец, – На рынке мы не только занимаемся куплей-продажей, там мы учимся, радуемся и разочаровываемся. Рынок разрушает и созидает. Рынок учит подлостям и предательствам; там же продаются лекарства против этих болезней, порою за излечение приходится платить неимоверно дорого. Рыночные уроки позволяют выводить определенные жизненные формулы, такие, как например: «Чужое не бери, свое не отдавай».

Костян разочарованно посмотрел на засиженный мухами потолок и поднялся, громко хрустнув коленными суставами:

– Давай, завтра к семи утра подходи. Мне будет интересно поглядеть на тебя в делах со стороны. Похоже, ты и в самом деле теперь – перерожденный-переделанный, язык у тебя другой, взгляд чужой. Ладно, бывай, не опаздывай, рынок этого не любит.

На следующий день, ровно в семь утра началась новая трудовая жизнь Репы-Никиты.

Костян, работавший грузчиком на рынке Красноармейского района уже много лет, с перерывом на отбывание двухгодичного срока в колонии-поселении, начал своеобразное обучение, превратив Никиту на какое-то время в мальчика на побегушках. И бегать по обширной рыночной территории приходилось, перетаскивая разные товары со складов и обратно, зато деньги, хоть и небольшие, появились в первый же день. Надо признать, этот заработок обеспечил ему великодушный Костян, махнув рукой в сторону рядов, где торговали одеждой:

– Репа, давай дуй к Вагифу. Он привез партию дубленок и курток, надо все аккуратно перенести.

Никита быстро нашел «Бычок» с ослепительно белым кузовом кубической формы, стоявший под разгрузкой у проема раздвижных ворот. Вагиф – крепкий, коренастый мужчина с тускло поблескивающими золотом передними зубами, мимолетно, строго оценивающе осмотрел его и властно приказал:

– Несешь вон в тот ангар. Не останавливайся, не кури, не болтай. Заплачу. Не обижу. А могу и наказать – Костян, твой дружок, знает. Давай, бегом!

Никита и в самом деле увидел, что люди разгружали грузовичок в хорошем темпе, без пауз и перекуров. Все дубленки были особым образом упакованы в толстостенные пластиковые мешки, внутри упаковок – специальные пакетики от моли и всякой живности. Когда один из продавцов зацепился концом упаковки за ушко под висячий контрольный замок, Никита услышал такой рев, который мог оглушить и свалить с ног любого. Хорошо, что виновный оказался племянником хозяина. Вагиф просто отпустил короткий жесткий подзатыльник. Занес ногу, чтобы дать пинка, потом передумал и зло пнул створку, которая натужно завибрировала, словно стараясь выпрыгнуть из мощных тяжелых навесов.

– Сколько же сил внутри этого человека, и как они рвутся наружу. А что будет, когда и если прорвутся? – Подумал Никита и постарался сконцентрироваться, собраться в единый комок нервов и мышц в этом рыночном мире, не знающем пощады и не прощающем небрежности, понял: рынок дает ему первый урок и сбавил шаг. Заставил себя ступать твердо, сосредоточившись, понимая, что первая же ошибка может оказаться крушением его «рыночной» карьеры.

Когда заканчивали разгрузку, перед глазами у уставшего Никиты возникла радужная пленка, в которой плавали оранжевые пятна, расцвечивая мир в новом незнакомом цвете.

Ощутив в руке несколько сторублевых бумажек, Никита понял: первое испытание он прошел. Почти успешно. Законы рынка начал улавливать бездумно, надеясь на авось.

В первые дни Костян пристроил Никиту на подвоз овощей и фруктов. Для этой цели пришлось вначале поискать какую-нибудь тележку. Она нашлась в небольшом сарайчике за мусорными баками и представляла собой сварную раму, на которой был закреплен на болтах лист металла, покрытый забоинами и ржавчиной. Сзади была небрежно приварена 32-х миллиметровая толстостенная труба. Тележка, помимо ржавчины, была заляпана каким-то тягучим налетом из копоти и грязи. Костян раздобыл тряпок, бутылку солярки, наждачной бумаги и они вдвоем быстро привели тележку в порядок. Точнее – в весьма условное рабочее состояние. Сварка в двух местах лопнула, поручень уродливо выпячивался в левую сторону, подшипник переднего колеса вызывающе скрежетал и временами притормаживал, но Костян успокоил: и так сойдет. Промучившись пару дней, Никита подошел к сварщику, работавшему на соседнем участке. Тот нехотя, небрежно сварил отвалившийся поручень, заварил и трещину на раме. В этот же день Никите удалось заменить переднее колесо с подшипником. А еще через день выпросил у одного из ларечников серую нитроэмаль в покореженной во время транспортировки банке. В этот же день он присверлил к днищу несколько кронштейнов и закрепил к ним трехмиллиметровую стальную полосу – теперь сетки и ящики не сползали с тележки.

Так что на пятый день работы Никита, гордый своими достижениями, с повышенной осторожностью выводил из сарайчика блестящую новой краской тележку.

Теперь его услуги были нарасхват. И главным фактором была не его новая тележка. Никита разговаривал со всеми на «вы», не позволял женщинам поднимать тяжелые сетки и ящики, все заносил аккуратно на прилавки, укладывал рядком в стеллажи.

НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ И ПРЕВРАЩЕНИЯ

Через пару недель Никита уже представлял собой совсем другого человека. Купленный в рассрочку дешевый контрафактный джинсовый костюм хорошо смотрелся на его подтянувшейся, собранной фигуре. Особо костюм соответствовал глазам, которые, как оказалось, были василькового цвета.

Приходя на рынок, Никита шел в выделенную ему с Костяном подсобку, там переодевался в строгий темно-коричневый комбинезон, плотно стянутый широким поясным ремнем.

Каждый рыночный день приносил ему множество интересных открытий, самыми важными из которых были открытия внутри самого себя.

В первые дни он старался переделать себя, подстроиться под рыночные правила. Например, все там, невзирая на возраст, обращались друг к другу только на «ты». Исключение составлял только директор Петр Петрович – колоритная личность, пробившаяся в современность из криминальных войн далеких девяностых. Как выражался сам директор, пропорция выживших и отправившихся из тех времен на обширные городские кладбища составляла один к ста. Он и был той самой единицей. И потому все обращались к нему на «вы».

Все попытки Никиты подстроиться под эту норму были прерваны им же. Произошло это на третий день его рыночной карьеры, когда он подвозил ящики и пластиковые упаковки к ларьку номер 34, где торговала Марина, женщина средних лет с крутым нравом и грубым характером. Марина нещадно и изобретательно материлась, что постоянно ввергало Никиту в состояние оторопи и полного смущения.

Когда Никита со своей супертележкой подвез краски и растворители к ларьку и аккуратно их расставил на прилавке, Марина въедливо всмотрелась в его фигуру:

– Слушай, красавчик, я все думаю, чего это ты выкаешь, может считаешь нас всех быдлом, а себя фринцем (нажимая на «ф») голубых кровей?

Никита, успевший отойти на несколько метров, вдруг решился ответить, да так, чтобы утвердиться в своем «вы», в своем отношении к этому новому миру.

– Знаете, Марина Петровна, напротив, – Никита остановился напряженным взглядом своих васильковых глаз на лице женщины. – Это мое принципиальное уважительное отношение к людям, особенно к женщинам. Вот ведь вы, Марина Петровна, внутренне очень, очень хотите, чтобы вас уважали, ценили, любили. И я того же хочу. Если я все время буду к вам на вы, это значит: я ценю в Вас красивую, сильную духом и обаятельную женщину. Я так считаю, и меня никто не переубедит. А ведь Вы такая и есть! И как хотите, ругайте, материтесь, буду звать Вас на ВЫ, буду ценить в Вас женщину и человека.

Никита развернулся и сделал несколько замедленных шагов к своей тележке, так же медленно покатил ее вперед, ожидая язвительных окриков вслед.

Но сзади было тихо, необычайно тихо. Не оглядываясь, Никита почувствовал спиной взгляд Марины Петровны и женщин из соседних ларьков. И что-то в этих взглядах говорило: «А ведь парень прав…».

С этого дня неловкость и недоумение вокруг Никиты стали таять и исчезать, словно рыночные правила снизошли до того, что сделали для него исключение.

В этот день вечером Никита решил написать кое-что «для себя».

Неделю назад после подвоза товаров к канцелярскому ларьку, ему подарили школьную общую тетрадь в мягком синем переплете. С тех пор она сиротливо лежала на пыльном подоконнике. И вот в этот вечер Никите показалось, что тетрадь стала источать теплый воздух, который восходящей волной стал слегка колыхать старую занавеску.

В момент спора с Мариной Петровной он почувствовал, что владеет чем-то важным, какой-то жизненной силой, которую познал в той, прожитой жизни. Из глубин памяти вплывали лица, даты, необычные слова, сплетением которых только и можно было воспроизвести великие истины, основы человеческого мироздания, к которым он приблизился когда-то.

Никита почувствовал легкое приятное показывание в правой части головы, мысленно поприветствовал личность того, кто там настойчиво просыпался, и принялся писать так, словно невидимая сила водила старенькой шариковой ручкой по плотной бумаге…

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА (Запись в дневнике Никиты)

В отношении мужчины к женщине всегда существует нечто таинственное и необычайно важное. Попытка раскрыть этот таинственный мир, изучить его, останется лишь попыткой, можно найти лишь часть тайны, достичь первого, второго приближения к ней, и это будет счастливой удачей для поисковика. Главное – искать, стараться, проявлять немыслимое терпение, но продолжать поиск.

Тому мужчине, которому удастся постичь хотя бы часть этой тайны, открываются двери на территорию страны вечного лета, где сам воздух источает счастье, где заботы, хлопоты смываются обильной утренней росой, горести отступают в дальние уголки плодоносных участков, чтобы раствориться там.

Что удалось найти в поисках тайн, какие из них открылись, подобно старому ржавому ларцу, крышка которого неожиданно откинулась под твоим насыщенным силой желания взглядом?

О словах – убийцах.

Тайна первая.

Во имя любимой ты можешь свернуть горы, добыть все сокровища мира, выполнить все, даже невысказанные желания, но сердце женщины не раскроется тебе навстречу, потому что однажды, в порыве гнева ты сказал ей жестокие оскорбительные слова. Как только ты их произнес, сказочный мир твоих свершений, горы добытого золота превратились в ветхий хлам, не нужный ни тебе, ни ей.

У тебя останется надежда, что ветер времени изгонит дух твоих слов из её памяти, что рубцы на её раскрывшемся сердце разгладятся. Но это лишь надежда, которая может остаться, иссушивая память и превращаясь в отдаляющуюся от тебя мечту.

Запомни: есть слова – убийцы счастья. Душевная боль, гнев, всплески ненависти призывают эти слова из адских подземелий. Сумей поставить им преграду. Так защищают свою обитель от убийц и грабителей, пришедших ограбить твою душу, похитить твое счастье.

Изобретай замки, надежные запоры, чтоб не впустить в себя слова-убийцы, не дай им шансов прорваться к губам и вырваться наружу, ибо тогда они превратятся в слова-пули, пробивающие плоть твоего счастья…

Об обидах.

Тайна вторая

Обиды на женщину часто рождаются в твоей душе: «Как же так, я отдаю ей всего себя, все свои силы, дарю ей все мечты. А в ответ холодность, невнимание, разочарованный, ищущий не твои глаза, а что-то неведомое взгляд».

Обида, зародившись, становится навязчивой идеей, перерастающей в мрачные символы и блеклые образы серой безнадежности…

Отринь обиду, сядь в одиночестве и призови лучшие сцены из того прекрасного, что создали вместе. Раскройся этим образам, стань третьим в этих сценах любви и радости, увидь со стороны себя, её, и перенеси все самое лучшее в свой сегодняшний мир, в этот миг. Сотри обиду, представив ее пылью на своем рабочем столе. Потом с любовью расположи на нем любимый облик, пусть это будет фотография, с которой этот образ вспорхнет и подобно бабочке полетит по комнате, смеясь и радуясь движению. Её волосы коснутся твоих и заискрятся счастьем. Прими это счастье. Ты его заслужил.

Холодность, рассеянный взгляд, все уйдет и навряд ли в будущие месяцы вернется к твоей любимой.

А если это вновь случится, повтори свой счастливый визит в маленький семейный театр, где ты актер, режиссер и зритель одновременно, создай мысленно новую, еще более яркую пьесу, в которой нет сомнений, печали, в которой обиды стираются подобно пыли с любимого предмета и дай побольше яркости и энергии движению навстречу образу любимой.

О разделенной радости.

Тайна третья

Когда ты радуешься своим свершениям, своим победам и славным делам, не забывай, что ныне радость к тебе может прийти только наполняя тебя и твою женщину одновременно. Научись делиться радостью так, чтоб было видно – это совместное свершение, это трудный марафон, в котором каждый шаг твой был поддержан ЕЁ духом. И шли вы весь трудный путь вдвоем, все время вдвоем, особенно пересекая столь желанный победный финиш. И тогда радость, справедливо разделенная на двоих превращается в волшебство, в счастье, в двух целующихся голубей, в лебединую пару, не знающую разлук и измен. Такое счастье будет долго кружить рядом, садиться на плечи, со звонким счастливым смехом взлетать к небесам и возвращаться обратно.

О мужской грусти

Тайна четвертая

Когда ты грустишь, когда на тебя спускаются душевные невзгоды, найди в себе силы, найди решимость и поделись с любимой.

Не для того, чтобы свалить на её хрупкие плечи все тяжести. Наоборот. Она, увидев тебя печальным, теряется в догадках и винит себя, ищет в памяти, чем могла тебе навредить. Но когда она услышит и ощутит причины твоих печалей, в тот же миг отдаст тебе такие энергии, которые обязательно помогут тебе разорвать круг бедствий. И при этом она не утеряет собственных сил, ведь каждая отданная тебе частичка ее энергий возродится в ней с двойной живительною силой. Потому что есть непререкаемый космический закон: чем больше ты отдаешь любимым, тем больше к тебе возвращается. Этот источник неисчерпаем, вечен.

О перепутье.

Тайна пятая

Когда ты застыл на перепутье, когда пришло сомнение в жизненном пути, когда почувствовал, что пошел не той жизненной дорогой, которая принесет тебе удовлетворение, когда почувствуешь, что душу твою не радуют твои достижения и материальные блага.

Остановись.

Посади любимую напротив, обними, облей ладонями прекрасный овал ее лица. И вглядись в ее глаза.

В них увидишь отражение. Но не тебя, состоявшегося сегодня, а того, кем хотела бы видеть тебя твоя душа. В ее глазах раскроется твой истинный путь, тот с которого ты свернул, влекомый призраками успеха, блеском драгоценностей. Нельзя сказать , что драгоценности, привидевшиеся тебе были фальшивыми. Нет. Для других людей это есть золото , бриллианты, роскошные виллы и яхты. Но ты поймешь, что тебе, именно тебе нужно совсем другое, не в этом твое предназначение.

В душе засвербит сомнение: а не поздно ли возвращаться назад, к началу пути. Так ведь и жизни не хватит, чтобы пройти трудной дорогой к своей истине, к своей мечте.

Глаза любимой ответят: «Один ты кончено такой путь не одолеешь. А вдвоем мы этот путь не просто пройдем – пролетим на крыльях, которые всегда вырастают у влюбленных, отдающих друг другу свои жизни».

О женской грусти и мужской забывчивости.

Тайна шестая

Ты заметил, что любимая грустит, словно потеряла что-то очень важное и не может найти; эта невозможность поиска превращается в неясную тревогу, начинающую наползать на жизненное пространство.

Отставь в сторону даже самое маленькое недоверие: ведь любя по-настоящему, надо ввести себя в состояние вселенского доверия. Когда почувствуешь, что это состояние пришло, сделай замену, войди в любимую и осмотри мир её глазами, услышь звуки ее ушами, почувствуй все вокруг ее чувствами. Самое главное – осмотри себя её взглядом, проникнись в её видение тебя. И тогда поймешь: оказывается, в тебе все дело. Ровно девять дней назад было десятилетие вашего знакомства. Этот день вы каждый год отмечали как большое торжество, едва ли не большее, чем день вашей свадьбы. Для любимой это был славный день. Ведь тогда, десять лет назад она загадала, что этот день будете вместе отмечать как день любви и счастья. Тогда она сказала себе: «Если случится так, что он забудет про этот день – значит наше большое счастье стало сворачиваться как шагреневая кожа, частичками испаряясь, и скоро ничего не останется, а я так мечтала о вечности».

Ты вспомнишь, как лихорадочно ты работал в те дни, как не спал ночами, весь поглощенный делом, шел напролом к своей цели, забыв обо всем. В тот вечер ты пришел безмерно усталый, поглощенный целью, которую ты все же достиг, ты порадовал любимую тем, чего достиг. Ты даже выпил бокал вина, торжественно стоящий на маленьком столике в спальне, увидел рядом с бокалом зажженную свечу, сонный обнял привычным жестом жену и провалился в сон.

И вот сейчас ты всей своей сутью осознал: есть такие события, забвение которых подобно потере тех опор, на которых стоит твоя жизнь, твои радости, твоя любовь, твой смысл бытия, разделенный пополам с любимой.

Тогда в тебе проснутся слова и фразы, которыми ты все сможешь передать любимой, тогда прикосновения твоих рук и губ расскажут о том, что всей своей сутью – слабой, забывчивой ты преодолел этот барьер обыденности, ты вспомнил тот день , и все, что случилось десять лет и девять дней назад, ты переживешь каждую секунду того первого свидания, ты вспомнишь каждое слово, сказанное любимой, каждую интонацию, каждый жест, оттенки взглядов, неловкость в движениях, когда стаканчик мороженого, выскользнув, упал прямо на твои брюки, как, в порыве остановить падение, пальцы встретились – и проскочила искорка. Та искорка, которая уплыла в вечность, останется после смерти, неподверженная тлению.

И вот искорка вернулась, преодолев десять лет и девять дней, скользнула вновь между двумя сердцами. Любимая исцелилась, вдохнув тот воздух, что струился вокруг десять лет и девять дней назад. Все возродилось, и божественная сила поглотила страхи и сомнения…

Никита встал из-за стола и подошел к окну, всмотрелся в гаснущие звезды и ощутил вдруг такой прилив сил, словно провел ночь в волшебном целительном сне. Вспомнил:

– Сегодня вечером Костян обещал какое-то представление. Наверное опять попробует развеселить всех своими клоунадами.

Между тем, история с Никитиным «выканьем» и ярко выраженным презрением к матерящимся женщинам на рынке получила интересное продолжение. Костя даже сподобился на юмористическую пантомиму: изобразил осуждающий взгляд Никиты на матерящуюся женщину. Пантомима имела явный успех у женской части рыночных работников.

Воодушевленный Епифанов, грубиян и насмешник, устроил однажды под вечер целое представление, когда усталый рынок начинал разбредаться, когда ларечники, ударники рыночного труда торговцы и торговки перебирали уставшими руками товары, а Никита со своей тележкой мотался между рядами. Притормозив любимую тележку, Костян поставил на нее забрызганную грязью ногу в черных пластиковых шлепках и громко заявил:

– Шабаш. Сейчас, дамы и господа, вы увидите невиданное и услышите неслыханное. Состоится спор двух гигантов, двух любителей изъясняться на великом и могучем русском языке. И если один – сторонник классического русского, рожденного в девятнадцатом веке, то вторая – виртуоз, точнее – виртуозная дама, владеющая всеми изысканными преимуществами русского мата.

Итак, перед вами обаятельнейшая Марина Петровна берется разъяснить неразумному Никите все преимущества русского мата. И первым делом она пояснит, почему и как нужно вставлять после каждого слова нецензурные обороты, который придают речи особую весомость.

Марина Петровна, она же Маринка, обняла оторопевшего Никиту сзади и принялась разъяснять:

– Ты пойми, Никитка, твою … и еще раз … Когда я тебе просто говорю,… ты еле шевелишься … А когда я … ты начинаешь понимать, что двигаться надо быстрее, больше денег заработаешь.

Никита развернулся, чинно поклонился и вдруг заговорил слегка насмешливым возвышенным тоном:

– Досточтимая Марина Петровна, позвольте прочесть Вам стихи. И давайте договоримся, если Вам понравится, то вы целый день не будете выражаться нецензурно. Тут вмешался Костян:

– Если понравится, Маринка, целуешь Репу взасос.

Марина Петровна, которую Никита прямо-таки сверлил долгим взглядом, мягким движением колена пнула Костяна под зад.

– Давай, Никита (и далее трехслойный мат). Только смотри, если твой стишок не понравится, получишь как Костян – под зад хорошего пинка.

Никита как-то разом посветлел лицом и сосредоточил взгляд над головой продавщицы, словно увидел там что-то необычное:

Погибнет всё, сойдет на нет

И тот, кто жизнью движет,

Последний луч над тьмой планет

Из солнц последних выжжет.

Слова всплывали из дальних, очень дальних отделов памяти. Там же, в памяти, рождался заново стертый временем женский образ, дарящий ему взгляд столь яркий и любящий, что все внутри замерло. Память синхронно воссоздала прекрасное лицо, за ним поток – воды на искрящемся всеми цветами радуги водопаде, обрамленном черно-зелеными скалами, и тот, другой голос, принадлежавший некогда ему, оживший из дальнего прошлого, с новыми проникновенными интонациями прочитал:

В любви к тебе я возмечтал быть человеком,

Идти вперед, а не плестись за веком.

Но тот, кто ввысь стремится, как Икар,

Тот должен быть готовым и разбиться.

И вот лежу, изломан, меж камней,

Оборваны мои пути-дороги, целую тихо землю,

Ведь по ней идут твои стремительные ноги.1

Водопад, солнечный образ исчезли. Никита смутился, ожидая насмешливых возгласов, опустил голову и только спустя секунду понял: его услышали, невидимые энергии мгновенно охватили притихших женщин так, что последние строки едва слышным эхом повисли в воздухе.

Марина Петровна в неожиданном, совсем несвойственном ей порыве обняла Никиту и прижалась обветренной щекой к его плечу. В этом жесте не было никакого намека на шутку. Еще несколько секунд прошло в молчании. Прервал его Костя, произнесший шепотом:

– Ну ты даешь, Никита, тебе, кажись, новые мозги вставили, в твоем черепе, наверное, еще пара-другая стишков найдется.

– Костян, отвали, вот в твой череп да вставить что-нибудь толковое, а то там одни гадости и подлости. – Марина Петровна с тоской посмотрела в глаза Никите. – Слушай, прочти еще что-нибудь, чтоб за душу, прочти, пожалуйста, Никита. Впервые назвала его по имени, и впервые не вставила матерных слов.

Никита ощутил теплый поток, спускавшийся к нему откуда-то сверху, входящий мягко , осторожным шевелением где-то в правую часть мозга. И тем же забытым голосом из прошлого прочел монолог: