Ошибка берегини бесплатное чтение

Глава 1. Макс и девушка с картины

Всего можно было ожидать от командировки в Восаград. Всего. Коллеги отправляли Макса в первую командировку в провинцию с шуточками, наперебой советовали остерегаться бородатых мужиков в синих косоворотках и внимательнее приглядываться к девушкам с косами и в белых сарафанах – не ровён час заворожат и всю корпоративную электронику уведут, пока он будет в себя приходить.

Слава у города была такая, что на обоих вокзалах – и автобусном, и железнодорожном – все сувенирные лавки были обвешаны алыми шелковыми лентами, монетами с дырой посередине и такими же камнями. Макс отшучивался, призывал дневных богов в свидетели, что корпоративную электронику он никогда в обиду не давал, и обещал на всякий случай внимательно приглядываться ко всем восаградским девушкам: не торчит ли у них из-под белого сарафана с кровавым подбоем какой-нибудь хвост.

Вот он и пригляделся…

В тихом центре старого города, недалеко от автобусной станции, Макс увидел как раз такую девушку. Не с хвостом, разумеется. Даже не с длинной косой до пят, которая тоже была в группе риска. У девушки были красивые длинные русые волосы, прихваченные мелкими косами с вплетенными в них узкими лентами. Она сосредоточенно обнималась с березой. Один в один такая, от каких следовало держаться подальше, как предупреждали его в конторе. В белом сарафане. Высокая. Стройная. И ведет себя странно, типа эко-активистка или что-то в таком духе.

Тут, в Восаграде, по общему мнению, все были слегка того… повернуты на этом деле, дескать, места заповедные, раздолье для всяких духов, а духи, и это всем известно, мать-природу чтят, ибо они не что иное, как воплощение человеческой воли в неодушевленной материи. С давних времен повелось, что если и говорят про Навь, то обязательно рано или поздно и Восаград вспомнят. Даже Столице не удалось стать таким же мистическим местом, хотя Столица очень старалась быть впереди всей страны по всем фронтам.

Правда, проморгавшись как следует, Макс понял, что зря принял за сарафан модную юбку из десяти слоев полупрозрачной невесомой ткани. Да и кромки красной по подолу не наблюдалось, не говоря уж о хвосте под этим подолом. Макс потряс головой, удивляясь сам себе. Что за глупости только лезут в голову! Не выглядела она опасной сектанткой, сумасшедшей последовательницей культа и тем более хвостатой нечистью.

Не ловил он себя прежде на такой суеверной подозрительности, даже паранойе. Вот что недосып в ночном автобусе с нормальными людьми делает!

По здравом размышлении Макс понял, что прижиматься лбом к дереву в центре города посреди яркого дня может только одинокая девушка в беде, и решительно направился к ней, поправив на плече ремень сумки с ноутбуком и камерой.

Между Максом и девушкой в беде лежала четырехполосная дорога, совершенно пустая, что тоже было странно и непривычно, на взгляд столичного жителя. Светофор предупреждал, что Максу следует стоять на месте еще семьдесят секунд, но Макс посчитал, что если девушке в самом деле плохо, то ему не стоит терять эту минуту. Что с ним будет-то на пешеходном переходе?

Он сделал шаг, другой и…

Мимо с протяжным и яростным сигналом промчалась черная «девятка». Макса обдало горячим ветром, и он прибавил шагу, осознав, что едва не попал под колеса местных лихачей. И, что самое странное, он гораздо больше испугался за корпоративную технику, чем за содержимое своей черепной коробки. Подумал: «Если разобью камеру, меня с того света достанут».

Госпожа Элана Горьянова могла и достать. Шефиня и сама являлась на работу в любом состоянии, и от сотрудников требовала того же.

Сердце от страха колотилось, как сумасшедшее.

Придерживая вспотевшей ладонью сумку, Макс выскочил на тротуар с противоположной стороны и тут же, без колебаний, шагнул в сквер, в котором росли высокие старые березы. Изумрудная трава мягко пружинила под ногами. У Макса было четкое ощущение, будто он только что проснулся после кошмара, в котором он едва не попал под машину. Этого не могло быть на самом деле. Это ему приснилось, пока он ехал в автобусе, а сейчас просто вспомнилось.

Девушка перестала обнимать дерево и теперь смотрела на него, вопросительно наклонив голову к плечу. Лицо у нее было удивительное. На улицах таких не встретишь, но при этом Макс будто бы узнал ее, словно видел раньше, может быть, во сне… Это все, что он мог сказать о ней. Она не была похожа ни на кого, но описать ее он бы не взялся. А глаза у нее были зеленые. Наверное.

– Ты мог умереть, – сказала она задумчиво. Без осуждения, может быть, даже скорее с интересом, будто ей только кровавого зрелища не хватало после того, как она вдоволь наобнималась с березами в городском сквере.

Макс оглянулся через плечо. По шоссе неслись машины. Эпизод с черной «девяткой» уже потускнел и выцвел в его памяти. Даже если это в самом деле произошло, подумаешь… Неудачно переходил дорогу. С кем не бывает?

Девушка вскинула брови, и только теперь Макс понял, кого она ему напоминает. Зеленоглазую красавицу с картины Альфонса Линча. Взгляд ее светлых глаз был не по-девичьи серьезен. Но может, и не зеленых, а скорее золотистых. Она чуть повернула голову – и на длинных пушистых ресницах заиграли солнечные лучи.

– Как твое имя?

– Макс. Макс Запольский, – торопливо уточнил он и неловко протянул ладонь для рукопожатия. Сумка с дорогой техникой мешала вести себя непринужденно. Надо было все-таки раскошелиться на хороший рюкзак со всеми возможными примочками. Сейчас бы не стоял, как дурак, протягивая одну руку для знакомства, а второй придерживая пухлую сумку. – А твое?

– Атка.

Максу показалось, что он ослышался. Или что красавица вовсе ничего не сказала, только улыбнулась.

– Как?

– А как расслышал – так зови, – рассмеялась девушка. Искренне рассмеялась, заливисто, будто в самом деле что-то очень смешное сказала. Даже Макс, хоть и не понял, после какого слова следует смеяться, разулыбался. До того ему понравилась эта живая девушка с картины Альфонса Линча.

Интересно, как она отреагирует, если он скажет, что так любил смотреть на ее портрет в детстве, что на полном серьезе собирался жениться, когда вырастет? Мама до сих пор рассказывает эту историю как семейную байку.

Макс понял, что просто стоит и пялится на нее, и с каждой следующей секундой это выглядит все более странно. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы она не решила, будто его еще в колыбели мавки заворожили. Для начала – сделать над собой усилие и ради разнообразия вспомнить-таки, как она представилась.

У Макса, как у любого творческого человека, была отвратительная память на имена. Но тут, как ни крути, был особый случай. Исключительный.

– Значит, Атка?

Зеленоглазая красавица загадочно улыбнулась. Макс воспрял духом – не поправила, значит, не послышалось. Он набрал побольше воздуха в легкие и изо всех сил изобразил непринужденную уверенность:

– Я тут впервые, и мне нужна помощь. Если не очень занята, покажешь дорогу к хорошему кафе, чтобы вкусно и не очень дорого? Я с дороги и ужасно голоден.

Атка глянула странно, исподлобья, будто Макс перестарался с уверенной интонацией и не в кафе попросил дорогу показать, а сразу стал напрашиваться к ней на вечерний чай со всеми вытекающими. Заправила прядь волос за ухо.

– Отчего не показать дорогу, раз просишь вежливо? – не то насмешливо, не то с затаенной печалью проговорила девушка со странным именем Атка. Она наклонилась, подобрала с земли связанную из разноцветной пряжи сумку, по видимости, с компактным ультрабуком – очень уж знакомый серебристый уголок с характерной окантовкой выглядывал из-под клапана. Макс уважительно присвистнул, узнав марку. Не всякая сумасшедшая девица в беде может позволить себе такую технику.

– Я ж почему под колеса чуть не попал… – вдруг вспомнил Макс и на мгновение вновь ощутил ту холодную пустоту, когда шагнул на дорогу и по коже хлестнул горячий ветер от промчавшейся мимо машины. – Хотел тебя спасать. Ты так стояла, что я решил – случилось что-то.

– А я думала, оттого, что смерть за твоим плечом ходит, ладонями глаза закрывает, на ухо о твоем бессмертии шепчет, – все так же полушутя, полусерьезно ответила Атка. – Ты на антидепрессантах, может?

Макс задумался, стоит ли вот так сразу говорить симпатичной девушке правду, если она прямо спрашивает. Может, красавица всякого тут в Восаграде навидалась, и у нее готов чек-лист для знакомства на улице? «– Девушка, можно с вами познакомиться? – Если вы не стоите на учете и не проходите терапию, то да».

– Было дело. Но прошло уже, прошло, – тут же спохватился он, увидев, как разом стало строже ее лицо.

– Нам туда, – указала Атка и пошла первой.

Макс шел след в след и любовался тем, как мягкий локон, выбившийся из прически, касается ее шеи, как струится ее многослойная невесомая юбка при каждом шаге. Девушка заправила прядь за ухо, одернула непокорную юбку и оглянулась.

– Чем ты занимаешься? – спросила она таким тоном, будто требовала, чтобы он перестал пялиться и начал оправдываться.

Макс догнал ее и пошел рядом.

– Я делаю снимки и видеоролики для предприятий, – объяснил он. – А ты, наверное, танцовщица?

– Я? – не на шутку оскорбилась Атка. Она даже остановилась на секунду, чтобы прожечь Макса взглядом. – С чего ты взял?

Макс смутился. Он был уверен, что попал в точку, и потому ее резкость обескуражила его. Не может такого быть, чтобы такая легкая стройная девушка, да вдобавок в такой юбке, не танцевала.

– Ты идешь такой походкой, будто танцуешь.

Макс спрятал неловкость за улыбкой. В последний момент он решил ничего не говорить про «такую юбку», хотя аргумент был убийственный, на его взгляд. И возразить на него было бы нечем.

В крайнем случае артистка драматического театра. Кстати, запросто. Макс насмотрелся на этот народ, и знал, что от них можно было ожидать и объятий с деревьями в парке, и поэтического речитатива про смерть, которая ходит за плечом.

Атка опустила глаза и одернула ткань, расправляя складки. Впрочем, надолго этого не хватило. Свежий ветер с горьковатым запахом свежескошенной травы по-хулигански раздул и растрепал невесомую полупрозрачную материю. Макс никак не мог вспомнить, как она называется. Вроде не шелк и точно не сатин. Макс хмыкнул. Мама бы наверняка обозвала его олухом лесным, если бы узнала, что он путается в определениях. Она работала художницей по костюмам и поэтому ходить с ней по магазинам с тканями и всякими пуговицами было сущим наказанием.

– Ладно, ты прав, я танцевала, – сменила гнев на милость Атка. – Раньше. Очень давно.

Она помолчала немного. Подошвы ее светлых балеток легонько постукивали по мостовой. Макс смотрел на ее ладонь и думал, стоит или не стоит взять ее за руку. Навстречу им неторопливо шли люди со светлыми лицами, какие можно увидеть только в никуда не спешащей провинции, где мало кто опаздывает и почти никто не гонится за лишними деньгами. Макс чувствовал себя почти счастливым столичным туристом в отпуске и уже грезил о том, как будет каждый день часами гулять по этим зеленым улочкам с самой красивой девушкой в мире. И тут Атка глянула на него искоса и вздохнула:

– Ты поразительно внимателен, Макс Запольский. Для человека, который шагнул под колеса у меня на глазах.

– Да подумаешь, с кем не бывает.

Можно подумать, она мама родная, а ему три года, чтобы за это отчитывать!

– Мы пришли, – объявила Атка и остановилась перед дверью кофейни, перед которой по южному обычаю стоял стенд с меню. Выдержанное в лаконичном стиле меню обещало не только двадцать видов кофе и сорок десертов, но и завтраки с обедами, что после восьми часов в междугороднем автобусе привлекало внимание гораздо сильнее.

– Значит, хорошее место? Часто тут бываешь?

Атка отчего-то смутилась. Заправила прядь волос за ухо, потупилась. Или вовсе не засмущалась, а наоборот. Макс безошибочно узнал хорошо знакомый насмешливый блеск в глазах, какой, бывало, вспыхивал у моделей, если он пробовал учить их, как встать и куда смотреть.

– Да, часто. Мне нравится этот дом с колоннадой.

Макс осмотрел колоннаду и нашел ее несколько потрепанной. От штукатурки местами живописно поотваливались куски. При том она была безбожно испорчена двухцветной серо-розовой окраской.

– М-м-м, довольно атмосферное место.

– Да, здесь особенная атмосфера. Этот дом построили во время войны с Третьей империей в середине прошлого века. На восточном фронте люди убивали друг друга, а в Восаграде жил человек, влюбленный в свою мечту, и искал возможности построить здесь жилой дом в классическом стиле. И нашел, как видишь, – сказала Атка, глядя на дом с колоннадой таким взглядом, будто провела в нем счастливое детство. А потом словно спохватилась, что выглядит слишком трогательно, и добавила с насмешливой улыбкой: – Здесь самое лучшее место для того, чтобы вернуть веру в то, что человечество в целом не безнадежно.

Макса развеселило ее чистосердечное признание. Очаровательная непосредственность, какая-то даже детская, что ли. Атка нравилась ему все больше с каждой минутой, не только внешне, но и то, что она говорила. Хотелось слушать ее еще и еще. И Макс пошел ва-банк.

– Можно я угощу тебя кофе? Или чем положено угощать девушку, которую хотел спасти ценой своей жизни?

Спасенная ценой жизни девушка удивилась тому, что ее, оказывается, спасли.

– Ну тогда в благодарность за то, что указала путь к такому хорошему дому, – поправился Макс, ничуть не смущенный первым промахом. Его еще отец учил бить в то же место второй раз, если первый промазал мимо цели. Отец работал учителем истории, а все свободное время проводил в клубе лучников-любителей, а не то, что вы могли подумать.

– Я постараюсь приложить все силы к тому, чтобы ты не потеряла веру в человечество в моем лице, – усилил нажим Макс, видя замешательство Атки, но не понимая, почему она колеблется и переводит взгляд с колоннады на него и обратно. – Или у тебя дела?

– Да, дела! – Атка ухватилась за эту подсказку как за спасительный круг. Она даже выдохнула с облегчением и с признательностью взглянула на Макса. – Прости, мне правда нужно быть в другом месте сейчас.

Сказать, что ее торопливый и сбивчивый отказ расстроил Макса – значит не сказать ничего. Он будто получил внезапный удар под дых и разом потерял волю к продолжению осады. Картина маслом: «Прекрасная провинциалка поставила на место зарвавшегося столичного фотографа». Видел бы это Альфонс Линч! Макс даже не стал просить номер телефона – какой смысл, если она так наглядно стремилась отделаться от него? Он даже не стал смотреть ей вслед, просто зашел в кафе и сел за столик спиной к окну.

Потом он, конечно, пожалел. Когда доел ризотто и покончил со знаменитой восаградской золотистой пышкой. Сдвинул стул так, чтобы сидеть вполоборота к окну и смотреть на прогуливающихся по улице студенток – буквально через дорогу возвышался один из корпусов областного гуманитарного университета. Ни одна из студенток не была даже отдаленно похожа на девушку со странным именем Атка.

Макс открыл поисковик на телефоне и напечатал «Атка».

Полюбовался на фотографии заброшенного поселка в Отдаленной северной провинции. Зеленые холмы на фоне синих гор, а на первом плане живописные развалины прошлой эпохи, сквозь которые местами проросли деревья, – все это почему-то показалось ему замечательным дополнением образа барышни с зелеными глазами и танцующей походкой.

«Атка, имя что означает», – набрал Макс, когда фотографии брошенных посреди суровой красоты руин внезапно вызвали болезненную ассоциацию с тем, как девушка разрушила его глупые мечты о ежевечерних прогулках и, в отдаленной перспективе, совместной работы над возрождением веры в человечество.

Поисковик выдал ответы про кличку для собак, инфу про происхождение имен для Агаты и Агафьи, и Макс заблокировал экран, а потом раздраженно сунул телефон в карман. И без того было ясно, что такого имени не существует, а девушка просто придумала его, чтобы не называть настоящее.

Вот настолько он ей не понравился.

С самого начала.

Глава 2. Атка гадает и идет за советом

Макса Запольского не удавалось выбросить из головы.

Он засел глубоко, как рыболовный крючок, и мешал спокойно заниматься своими делами. Образ улыбчивого молодого мужчины с ледяными глазами саднил и кололся. Ну чисто репей в длинной косе – и не вынешь без слез, и так не оставишь, житья не даст.

Атка потянула из стороны в сторону кулон на цепочке, рассеянно прислушиваясь к мерному жужжанию подвески по ребристой поверхности, и задумчиво прикусила его, ощутив, как от чистого металла на языке разгорается тепло. Обережные печати требовалось носить по Договору, ночным созданиям – из лунного сребра, благим – из солнечного злата. Солнечное злато неплохо так припекало, но Атка ни разу не пожаловалась о том сестрам, потому что боялась услышать в ответ, что это только с ней так. В любом случае она давно привыкла и даже приспособила печать для своей пользы. Горячий вкус золота помогал собраться. Отрезвлял.

Кто он такой, этот Макс Запольский, что самой Маре приглянулся?

Атка сама не заметила, как ее пальцы вслепую набрали на серебристой клавиатуре легкого ноутбука это имя. На сайте поисковика появилась его фотография, целая галерея его фотографий, надо сказать. Очень профессиональных, выгодно подчеркивающих и синие глаза, и волевой подбородок, и художественно растрепанные черные волосы. А еще выпали ссылки на агрегаторы резюме. Он искал работу и обновлял профили примерно полгода назад. Фотограф. Атка пролистала те работы, которые он отобрал сам для портфолио. Он много путешествовал по Центральному региону, но больше всего его волновали горы и мосты. Неудивительно, что он приехал в Восаград. Здесь самые красивые горы. И тот самый мост.

«Вот дурак!»

Атка, не жалея, захлопнула крышку ноутбука, чтобы больше не видеть ни ледяных глаз, ни мостов. Библиотекарь, невысокая седая женщина с уставшими глазами, вопросительно посмотрела на нее поверх серебристой оправы очков. Атка взгляд заметила и с извиняющимся видом сложила ладони, мол, не повторится больше.

«Хорошо бы он успел увидеть свои разлюбезные горы, прежде чем Мара возьмет его душу, – раздраженно подумала Атка, легонько постукивая пальцами по серебристой крышке. – И без того ходит вон, расцелованный темной королевой, не смотрит даже, куда идет».

Если верить резюме, Макс счастливо прожил двадцать пять зим в Столице, прежде чем оказался в Восаграде и у Мары в объятиях. И когда она только успела его выбрать среди всех мужчин, если он с автовокзала прямиком к берегине отправился, просить, чтобы верную дорогу указала? У автобуса караулила? Или в автобус на лесной границе зашла, и тогда?..

Ждала она его, что ли, если от его потертой джинсовки не столько теплым хлопком, сколько сырой землей пахнет? То никак не узнать, а у самой Мары не спросишь, с чего вдруг такая честь и такая торжественная встреча, будто суженый он ей, обещанный…

А может и впрямь…

Атка сжала кулак.

«Кто ты такая, берегиня Атка, чтобы Маре перечить? – спросила себя она, невидящим взглядом глядя сквозь стекло на улицу. – Выбрала королева себе нового мужа, так тому и быть. Думай позитивно. Зато зима будет мягкая, если Ночной двор славно свадьбу справит, и фотограф мужем добрым для царицы станет».

«Но он ведь просил, чтобы ты путь указала. Плату предлагал, да ты побоялась взять», – возразила дремлющая обычно Атка-из-прошлого, не церемонясь со своим приобретенным за века благоразумием.

Побоялась ли? Атка сама не понимала, почему оставила человека в опасности. Почему сбежала.

Рядом с ним тревожно ей было, будто что-то не так она делает. Будто нарушает неписанные правила, которые никто ей не растолковал. Но при этом сидеть в библиотеке и смотреть на его фотографии еще больнее было, чем рядом идти и взгляды его на себе ловить. Атка постоянно возвращалась мыслями к Максу, его глазам и улыбке, и думала, как он там, не попал ли еще под машину.

А может прямо в сию секунду где-то визжат тормоза, кричат испуганные люди, и ни в чем не повинный, замороченный Марой водитель обмирает от ужаса при мысли о том, что ему светит тюрьма?

Кем она будет, если оставит человека после того, как он просил ее помощи, по имени звал и плату предлагал? Берегиней ли? Или скорее мавкой-насмешницей, которая только притворяется доброй и помогающей, пока не заманит доверчивого путника в самую гиблую топь на потраву диким волкам?

Атка спрятала лицо в ладонях. Отвыкла она от этого всего, давно отвыкла. Да и не приходилось ей еще слышать, как обещанный Маре мужчина помощи просит. Никогда не искала она таких встреч, как и сестры ее. По крайней мере те, что живут и поныне. Прежде-то всякое бывало, но сейчас людей стало так много, что еще одна жизнь в обмен на мягкую зиму… Если сестры узнают, что Атка помыслила – не только помощи от них не дождешься, но и вдвое осторожнее придется быть.

Поторговавшись с собой, она подтянула за ремень свою пеструю сумку и достала дырявый камешек на красной шелковой ленте. Подняла повыше и подставила левую ладонь, чтобы камень свободно качался над ней не выше, чем на полпяди.

– Ты, пустой, мудрым морем рожден, щедрым солнцем благословлен, рассвет мира видел, закат мира встретишь, все видел, все знаешь, все помнишь, – доверительно прошептала она. Камень откликнулся, потяжелел, закачался на шелковой ленте, соглашаясь с хвалой. Атка порадовалась, что в этот раз он оказался сговорчивее, чем обычно. А то библиотекарь смотрела без восторга на ее волшбу, и, если бы потребовалось хвалить пустой камень дольше, наверное, выставила бы из библиотеки. – Послушай, что спрошу, и ответь правдиво: получится у меня вызволить того, о ком думаю, из беды?

Камень сперва засомневался, кругом покрутился, а потом уверенно закивал. Получится, мол. Ежели не забоишься против Мары пойти, ее жениха увести, правильный путь ему указать.

А вот на этот счет у Атки уверенности-то и малой щепоти не набралось. Без внутренней уверенности и волшбы правильной не выйдет, одна муть – и ладно бы бессмысленная, а бывает и опасная. Она не стала больше спрашивать, обмотала теплый бок потяжелевшего камня шелковой лентой, погладила пальцем по макушке рядом с узелком и отправила в карман. Была у нее одна идея, кто мог бы погадать точнее. Платить, правда, придется, но это ничего, у Атки еще оставалось немного денег из тех, что прислали ей читатели.

Она сложила ноутбук в сумку и накинула ремень на плечо. Вежливо кивнула библиотекарше на прощание:

– До свидания, госпожа Кутецкая!

Эмма Кутецкая отложила формуляр и поманила ее пальцем. Пока Атка подходила, на круглом лице смотрительницы библиотечного зала расплывалась молодая улыбка, преображая уставшее от прожитых зим лицо.

– С юности такого гадания не видела, – заговорщическим шепотом призналась она, когда Атка подошла к ее письменному столу, больше похожему на низкую кафедру, чем, собственно, на стол. – На суженого гадала? Любит?

Любопытство ее было как потрескивающее, робкое пламя только что запаленной свечи. Чуть напусти на себя холод – Эмма сразу отстранится, будто и не спрашивала ничего. Атка не хотела обижать добрую женщину и смущенно кивнула. Даже улыбнулась, как и подобает девушке, застигнутой родителями за любовной ворожбой. Ей никогда не надоедала эта игра, и казаться совсем молоденькой и немного влюбленной было гораздо проще, чем неосторожно выдать подлинный возраст и объяснять потом.

– Тогда не теряй зря времени в библиотеке, – подмигнула Кутецкая. – Успеешь еще наработаться, а молодость всего один раз дается. Совет да любовь.

Атка неуверенно улыбнулась, чувствуя, как теплеют щеки. Но не оттого, что ей прочили скорое замужество, к такому она давно привыкла. Другие мысли заставляли ее отводить глаза, чтобы Кутецкая не увидела в них страх.

«Не теряй зря времени» – это неспроста ведь именно так прозвучало.

Именно сейчас, когда из головы не шел Макс Запольский. Красивый мужчина, даже очень, но от его красоты отчего-то тянуло тревогой, как ледяным сквозняком. Но все равно…

Вина перед человеком, который пусть и неосознанно, но очень вовремя просил о помощи, была на вкус как жгучее золото.

* * *

Атка не дожила бы до этого дня, если бы не умела прислушиваться к таким «удачно» прозвучавшим фразам и воспринимать их как мудрые советы. Она воображала себе, будто за существами Изнанки кто-то тоже незримо наблюдает и помогает тем, кто готов принять помощь, а не полагается только на себя… Над этой наивной верой в неведомые сущности «За-Изнанкой» могли бы посмеяться другие немертвые, если бы нашелся среди них хоть один такой, кто не был бы заражен собственным безумием.

Каждый был в чем-то прозорлив, а в чем-то наивен, и Атка считала, что лучше уж она будет верить определяющим судьбу совпадениям, чем… а во что верила Шева? Атка отчего-то не могла сразу вспомнить, и это очень ее расстроило. А ведь временами ей казалось, что Великую зиму и залитый серебряным светом берег реки она помнит гораздо лучше, чем события прошлого года.

Спустившись с мраморного крыльца библиотеки, Атка намотала на палец тонкую золотую цепочку и задумчиво потянула. Замыслила она услышать гадание-предсказание от того, кто гораздо лучше в том разумеет, но это ведь только первый шаг. А дальше? Если бы не печать Договора, что она сделала бы ради смертного человека? Ведь не в лесу он заплутал, и не злой лешак его заморочил – одним добрым советом или путеводным огоньком из объятий Мары не вызволишь.

Тем более в нынешнее время люди не слушают добрых советов и не следуют за огоньками.

Тут нужен был совет уже самой берегине. Может, хитрость есть какая-то, о которой не вдруг догадаешься?

Хочешь – не хочешь, иди на поклон к темным, да выспрашивай осторожно.

Они знают о королеве Маре куда как больше, чем одинокая светлая берегиня.

К остановке «Областная научная библиотека» подошел автобус с нужным номером, и Атка, не до конца веря тому, как все быстро и ладно складывается одно к одному, села на место у окна. У самых дверей, чтобы выйти из автобуса сразу же, как только передумает законы тайком нарушать да вмешиваться в предопределенное.

Была у нее знакомая ночная пряха, смешливая девчонка с длинной косой. Маркой себя называла и носила в кармане блестящий золотой кругляш Третьей империи, сколько Атка ее знала. А знала она ее с середины прошлого века. Не верила историям о том, как бежала юная кикимора из заморской земли от злых огней мировой войны, но никогда не осуждала за то, что правды в том была едва ли четверть.

Это другим берегиням ложь слушать больно было, а Атка ничего, как-то притерпелась. Она другая была, и другое терпеть не могла, что сестры не просто прощали, а даже за добродетель принимали.

Марка держалась от своих наособицу, как и Атка – от своих, и потому они, бывало, наведывались друг к другу в гости. Поначалу казалось немного странным, что с кикиморой разговаривать проще, чем с берегиней, но за восемьдесят зим Атка привыкла. Сказать по правде, она больше боялась того, что суровая Мара прознает об их посиделках и накажет кикиморку, чем переживала за свое место в совете Светлых. Ничуть она им не дорожила. Смешно даже от мысли, что она должна держаться за кресло, которое досталось ей только тогда, когда не нашлось ни одной более подходящей кандидатуры!

Пока большой автобус неспешно проезжал мимо кованых заборов и нарядных фасадов, пока вечно радостное солнце скользило по витринам магазинов и пускало теплых зайчиков в душный салон, Атка рассеянно поглаживала пустой камень на шелковой ленте и смотрела то на юных людей, то на вечное небо.

Железная машина, в брюхе которой почти все пассажиры сидели поодиночке, утробно ворчала механическим нутром и воняла горелой кровью земли. Атка сдвинула стекло, чтобы пустить в салон немного свежего воздуха, и стало легче. Самую малость, но Атке и того было довольно. Она давно научилась ценить полутона и нюансы – быть может, даже находила большее удовольствие в глотке свежего воздуха в душном ревущем и воняющем автобусе, чем в парке, но в таком нелепо было бы признаться вслух. А может, все удовольствие было вовсе не в самом автобусе – как ни посмотри, жутко некомфортном – а в предвкушении вечера в уютном логове Марки. Там был настоящий хаос, но Атке нравился такой искренний хаос.

Еще бы не возвращаться мыслями к Максу ежеминутно и не думать о том, кто он такой, – было бы совсем расчудесно!

* * *

Кикиморка встретила берегиню на остановке «Яблоневый сад». Она вышла, как всегда, с зонтиком и опиралась на него, как на трость. В этот раз зонтик был новый, прозрачный, как стекло, и будто навсегда хранящий в глубине мятых складок капли дождя. Марка по-детски почесывала носком кроссовки загорелую лодыжку и неудержимо зевала – не проснулась толком ночная пряха, когда почуяла, что к ней в гости светлая пожаловала.

– И спала бы, – мягко укорила ее Атка, наклоняясь, чтобы обнять кикиморку. Черные с зеленым отливом волосы торчали на стриженом затылке, как мягкие колючки, и щекотали нос отчетливым запахом тины. – Я знаю, что ключ под ковриком рядом с фикусом.

Марка задумчиво почесала нос, на котором выцветали конопушки.

– Так и боялась, что Атка без гостинца, – укоризненно протянула она, обращаясь к своему зонтику. – Правильный кофе все любят, но у Марки нет своих плантаций, и никто не дарит Марке хорошие зерна.

Атка усмехнулась и растрепала любительнице кофе непокорные волосы на макушке.

– А швеи твои? Неужто не пьют кофе целыми днями?

– Они чаи теперь травяные гоняют, от кофе у них давление, – вздохнула Марка и укоризненно посмотрела на свой зонт, будто это он был виноват в том, что травяные чаи такие невкусные. – А Леся ушла насовсем.

– Это её? – сочувственно спросила Атка. Любимый зонт Марка меняла в исключительных случаях и причина чаще всего была в том, что кикиморка теряла кого-то, к кому успела привязаться.

Отвечать она не стала, только отвела взгляд. Скорее всего, зонтик Марка просто утащила из Лесиной квартиры на память. Марка часто таскала у людей нужные вещи и некоторое время носилась с ними, как влюбленная, а потом остывала. Иногда оставляла их на улице – это у нее называлось «подарить сорокам», но чаще вещи прорастали в ее логове, где за два десятка зим образовался настоящий творческий беспорядок, который Атка про себя называла «филиал изначального Хаоса».

Кикимору следовало срочно отвлечь от грустных мыслей, и Атка знала наилучший способ.

– Идем, выберешь себе гостинец по нраву. Да не стесняйся просить много, я за гаданием и советом к тебе пришла, не поскуплюсь.

– За советом ко мне? – насмешливо фыркнула Марка, бросив короткий острый взгляд из-под колючей челки. – Я мелкая пряха и ничего не знаю. То ли дело девы в твоем Пресветлом Совете. Страсть какие умные все, с дипломами небось.

Марка сморщила вздернутый носик так, что все веснушки собрались в кучу. Атка не удержалась и засмеялась. Ее сестры и в самом деле с большой охотой обзаводились разнообразными дипломами и степенями, да и у нее самой несколько разных было – а вот поди ж ты, потребовался совет острой на язык кикиморки.

– То-то и оно, что с изрядным умом приходит безразличие.

Атка не стала дополнять, что еще ни разу на ее памяти решения Светлых не принесли того добра, на которое она рассчитывала. Либо то добро было с гадким привкусом жертвенной крови, либо решение большинства оглушало ее равнодушием.

Время разделило их, таких похожих друг на друга поначалу. Сотни зим прошли, и не осталось тех берегинь, которые под трели жалейки водили хороводы на залитых лунным светом лужайках по берегам рек, указывали путь заблудившимся детям и путникам и вплетали в длинные косы невест красные шелковые ленты на счастье. Бесчисленной чередой прошли декады и сложились в сотни истлевших календарей.

Мир изменился, и берегини изменились тоже. Теперь каждая жила своим умом и своей хитростью, ведь с каждым новым веком людям все реже требовалась помощь берегинь, и даже если они просили и получали помощь – люди держали при себе свою благодарность, если вообще испытывали это чувство.

Так ушли многие, утратив источник сил и – что еще печальнее – смысл этими силами вообще пользоваться.

Занятая своими мыслями Атка почти не заметила, как Марка за руку отвела ее в большой магазин, деловито прошмыгнула по рядам, набирая в пластиковую корзину фрукты, кофе и пастилу. Причем ладно бы только в корзину. Атка выловила из кармана кикиморки батончик мюсли в упаковке и переложила в корзину.

– Я это куплю.

Кикиморка бросила на нее тяжелый взгляд исподлобья. Это был как раз тот случай, когда их различия мешали им ладить. Ни одна не желала уступить другой, ведь это значило поступиться кусочком собственной природы.

– Что, такая богатая дама? Хорошо подают?

– На батончик хватит.

Марка достала две пачки жевательных пастилок из заднего кармана джинс.

– И на это?

– И на это.

Кикиморка резво крутанулась на пятке и схватила первую попавшуюся бутылку с полки. Атка присмотрелась и различила смутно знакомые иероглифы страны Солнца.

– Соевый соус тебе зачем? – нахмурилась Атка.

Марка изумленно уставилась на литровую бутылку, но эта ошибка ненадолго поколебала ее воинственный настрой.

– Мне – надо!

– Ты пытаешься в этом убедить меня или себя?

Марка молча положила соевый соус в корзину и скользнула рассеянным взглядом по полке со всякими экзотическими добавками. Обычно так оно и происходило. Марка уступала чаще, и Атка была ей за это благодарна.

– Что у тебя? – невнятно спросила кикиморка.

– Прости, что?

– Что тебе от меня нужно? Ты берегиня с деньгами, поклонниками и купаешься в людской благодарности. У тебя есть место в Совете. А у меня нет ничего, совсем ничего. Так что тебе от меня нужно?

Атка положила руку Марке на плечо и мягко подтолкнула ее в сторону кассы. Кикиморка неохотно, но все-таки подчинилась. Хоть и нахохлилась, но зашагала в сторону выхода, демонстративно спрятав руки в карманы. Ей, темной, силы и задор давали мелкие проказы, вроде воровства шоколадок, и Атка это знала, но не могла смотреть на кражу равнодушно.

– Для начала, у тебя теперь есть литр соевого соуса, который тебе нужен, – сказала Атка, когда расплатилась и укладывала покупки в бумажный пакет с круглым зеленым логотипом. В кошельке осталась одна мелкая купюра и три монеты, и жадные зеленые глаза Марки это подметили. В их темной глубине зажглось молчаливое удовлетворение. Какую-то другую берегиню это могло бы оскорбить, но Атка воспринимала Марку скорее как подростка, чем как противника, и на многое смотрела сквозь пальцы.

– Да, а вот у меня-то денег не водится, – очень натурально закручинилась кикимора, когда они вышли из магазина, и люди уже не могли их услышать. – Вот ты уйдешь, а назавтра мне опять воровать придется.

– Ох, Марка, даже если я дам тебе денег, ты ведь не переменишься. Да и меня по головке не погладят, если о том узнают, – спокойно сказала Атка. Не то чтобы ей было в самом деле жаль нарезанной цветной бумаги, но так уж вышло, что темные быстро смекнули, что в обмен на бумагу и бросовый сплав металлов люди готовы отдать все, что угодно. Атка хоть и была «неправильной» берегиней с большим опытом накопленных ошибок и провинностей, но не настолько неосмотрительной, чтобы так буквально нарушать Договор.

Даже ради ледяных глаз Макса, обреченного стать зимним мужем Мары.

Хотя, если подумать, она уже делает это ради него. И Марка это понимает, потому и смотрит так.

– А меня, думаешь, погладят, если узнают? – без улыбки спросила Марка и подняла голову к пасмурному небу. Пока они препирались у полки с соусами и таскались между рядами большого магазина, погода разительно переменилась. Собрались тучи, и прозрачный зонт в руках кикиморы уже не выглядел настолько неуместным.

Атка прикусила губу. Осознавать противоречие между своей изначальной природой и тем, что люди зовут разумом, было мучительно.

– Ты послушай сперва, что спросить хочу. Как Мара выбирает себе мужчин?

– Какого захочет, такого и выбирает, – пожала плечами Марка. – Так о чем ты хотела посоветоваться?

Где-то далеко пророкотал гром. Марка оглянулась через плечо, будто заподозрила что-то неладное, и раскрыла зонт, хотя до дождя было еще далеко.

– Если меня просил о помощи один такой, могу я что-то…

Марка прибавила шагу, и Атка поняла, что разговаривает не то что со спиной кикиморы, а вовсе с прохожим, который поравнялся с ней перед черно-белой «зеброй» на перекрестке. А Марка уже перешла половину проспекта – вот до чего шустрая! Парень снял наушники и вежливо улыбнулся.

– Привет. Ты что-то говорила?

Он стоял близко, почти вплотную, поэтому берегиня не стала отказывать себе в мимолетном удовольствии коснуться его руки и заглянуть в глаза. Может, хоть немного благодарности ей не пожалеют за добрый совет? Если она решится делать, что задумала, понадобится все до последней крохи и еще немного сверху…

– Ты ведь Артур, да? – спросила она, разглядывая неповторимый узор серо-зеленой радужки. Приятный цвет, хоть и несколько тревожный. Было в его глазах что-то такое, что она не убрала ладонь, а напротив, крепко сжала. У парня брови поползли вверх.

– Да, а ты…

– Я знаю твою маму. Знаешь, она серьезно болеет, но ничего не говорит тебе, чтобы ты не бросил учиться на юридическом. А ты уже, да? Скучно тебе зубрить право Первой республики, да? – нахмурилась Атка. Вот почему с ней всегда так? Вовсе не будет благодарности за такие слова, и зачем только рот открыла?

Артур отшатнулся и уставился на нее дико. Должно быть, сейчас до него дошло, что девушка далеко не так молода и свежа, как сперва показалось. Атка посмотрела на него с сочувствием.

– Ты бы приехал к ней и поговорил, Артур. С тебя не убудет, – негромко посоветовала она, стараясь говорить как можно ласковее, хотя в глубине души ей хотелось врезать ему как следует за то, какой рыхлый внутри. – Да и договориться с деканом о пересдаче осенью вполне реально. Было бы желание.

Парень наморщил лоб так сильно, что тот стал напоминать стиральную доску. Но уже спустя одну искру его лицо прояснилось и засветилось от радости узнавания. Артур поднапряг извилины и сумел себе все объяснить, какой молодец. В груди у Атки толкнулось тепло и разбежалось волной – все-таки не пожалел благодарности человек. Значит, не безнадежен.

– Лида? Я тебя не узнал. Ты давно в Восаграде? Надолго?

– Проездом, – сердечно улыбнулась Атка. – Как раз спешу на поезд. Ты, как приедешь домой, и к нам в гости заглядывай. Я… тоже скучаю.

Она выпустила его холодную вялую ладонь и легонько толкнула пятерней в грудь, чтобы заставить парня опустить взгляд. Так он на какое-то время забудет, что ждет зеленый сигнал светофора, а когда поднимет голову – его Лиды уже не будет рядом.

Марка ждала ее на другой стороне, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Вот он же тебя не просил, – с ноткой неудовольствия протянула она.

Атка постаралась стереть с лица недобрую улыбку и придать ему приличествующее случаю виноватое выражение. Марка посмотрела на нее и расхохоталась.

– Ох, Атка, даже если я доложу о тебе куда следует, ты ведь не переменишься! – звонко воскликнула она, заставив людей испуганно озираться. Слова «доложу» в связке с «куда следует» возымели поистине магический эффект, куда там непрошенному совету берегини! Вокруг них, как по мановению чьей-то могущественной руки, образовалась зона отчуждения.

– Жених Мары ведь тоже помощи не просил, верно? – понизив голос, спросила Марка, закрываясь от всевидящего неба прозрачным зонтом. – Ты снова нарываешься?

Вот теперь Атка кивнула уже совсем без улыбки.

Нарывается, как есть нарывается.

Глава 3. Макс и мертвая кузина

Макс не помнил, как оказался ночью на автовокзале Восаграда. Полная луна снисходительно улыбалась с черного неба. Она висела так низко, что почти касалась острой крыши под шпилем. Макс посмотрел и так и эдак, но кадр не складывался, касание неудачное. Вот если бы перейти дорогу, поискать нужную точку съемки…

Но ходить ночью по городу в одной рубашке было слишком зябко, провинциальный вокзал без единого пассажира выглядел зловеще пустынным, и Максу перехотелось искать точки съемки. И вообще, он, кажется, камеру дома забыл.

«Дома? А где дом?» – спросил кто-то так тихо и вкрадчиво, что Макс решил, будто это его собственные мысли. Словно он мог забыть, где его дом.

В столице. На улице Заводской, в доме номер тридцать четыре, пятый этаж, правая дверь. Черная кнопка звонка, доставшегося от старых хозяев, не работает, потому что коробки с мелодией в квартире просто нет – срезана и увезена вместе со всеми люстрами-патронами.

Он так ясно увидел эту черную кнопку звонка и длинную царапину у медной ручки, что и щипать себя смысла уже не было. Это сон. Макс усмехнулся, потянул за ручку, шагнул через порог своей квартиры…

И оказался на восаградском автовокзале поздней осенью, когда трава седеет от инея. Электронное табло над старинной аркой показывало не очень-то дружелюбные к столичным гостям в летних льняных рубашках «плюс пять». Зеленые линии мигали и двоились. Макс выдохнул облачко теплого пара, прищурился. Обычно ему неплохо удавалось управлять собственными снами, если он осознавал себя спящим.

Другое дело, что прежде мороз во сне кончик носа не щипал. Но об этом подумать можно будет позднее.

«Для начала, плюс пятнадцать», – сказал Макс и укоризненно посмотрел на табло. Цифры озадаченно мигнули, расплылись и неохотно подстроились: перед пятеркой появилась единица.

Поднялся ветер – именно такой бесплотный декоративный ветер, какой ожидаешь в сновидении. Он взметнул черные опавшие листья, собранные неизвестно кем в небрежные кучи и разметал по серо-бурой брусчатке. Макс загадал себе светло-серую толстовку с логотипом университета искусств, сунул озябшие руки в карманы и побрел к выделенному на фоне тьмы зданию автовокзала. Точечная подсветка памятников архитектуры подчеркивала каждый элемент фасада, и здание будто само по себе светилось в ночи.

Идти было непросто, приходилось преодолевать вязкое сопротивление ночного воздуха. Еще и тени, залегшие в фасках, клеились к подошвам и тянулись следом, как мягкая чернильная жвачка.

«Чтоб тебя!» – выругался Макс и остановился, стирая эту дрянь с белых подошв новых фирменных кроссовок. Дрянь, ясное дело, стираться не желала. И одним лишь пожеланием не убиралась. Тут его навык по управлению снами почему-то не применялся.

Макс не придумал ничего лучше, кроме как дойти до дверей автовокзала и попробовать еще раз их открыть, чтобы выбраться в другой сюжет. Иногда получалось. Правда, иногда он об этом жалел, потому что успел накопить приличную коллекцию кошмаров за свои двадцать пять зим, и они всегда были рады встретить его на границе между снами. Но сейчас все и без того выглядело как низкобюджетный фильм ужасов, так что Макс готов был рискнуть.

Хуже уже не будет, и лучше идти хоть куда-то, чем влипнуть во тьму окончательно.

Другой цели он не нашел – вся площадь перед автовокзалом была совершенно пуста и безлюдна, а подходить к проезжей части он опасался. Дорога таяла в кромешном мраке, и в нем явственно мерещилось молчаливое присутствие той черной «девятки», которая едва не сбила его днем.

«Ты ведь не боишься», – прошептал кто-то за его плечом. Макс обернулся и увидел девушку, одетую точь-в-точь как та девица, что обнималась с березой в парке. Еще имя у нее было какое-то странное, прямо как она сама, но во сне Макс его не знал. Не то что вспомнить не мог – просто не видел необходимости вспоминать.

Та девушка была бы здесь неуместна как королевская лилия в черном ноябрьском лесу, и Макс старался не думать о ней. Нечего ей тут делать.

«Помоги мне перейти дорогу», – попросила девушка и улыбнулась, сразу сделавшись похожей на кузину Терезу, которая умерла, не дожив до своей девятнадцатой зимы из-за врожденного порока сердца.

Ее тонкая белая рука с легкомысленным двухцветным маникюром лежала на его руке, и он чувствовал ее прикосновение. Холодное.

Терезу он помнил плохо, потому что она была старше него, когда умерла. Они неплохо общались, пока были детьми, но Макс был живой и неуклюжий, а Терезу берегли, как хрустальную вазу. Она вся была тонкая, полупрозрачная и будто с трещинами. Однажды он толкнул ее или еще как-то обидел – уже и не вспомнить, и Терезу стали беречь еще и от него.

«Ты мне не снилась раньше», – нахмурился Макс. Вот теперь он уже и сам не знал, что пугает его больше – непроницаемый взгляд черных глаз мертвой кузины, которая для встречи оделась как понравившаяся ему девушка, или дорога в кромешной тьме, на которой его поджидает черная «девятка».

Тереза склонила голову к плечу, и русые волосы рассыпались по кружевному воротнику. Кузина будто бы ждала, пока он спросит, почему она появилась сейчас, что случилось, но Макс так и не задал этот вопрос. И никакой не задал. Потому что не стоит ничего спрашивать у мертвых. Он был занят тем, что пытался загадать себе горсть мелких монет так, чтобы Тереза не догадалась, что он задумал.

«Я пришла, чтобы предупредить тебя, – серьезно сказала она и положила ледяную ладонь ему на щеку, чтобы заставить взглянуть ей в глаза. – Ты девушку встретил в Восаграде. Она смерти твоей хочет, это из-за нее ты под машину попал. Идем со мной, я все расскажу по дороге».

«Под машину попал».

Макс услышал отдаленное эхо протяжного сигнала, которое почти сразу затихло в молчаливом мраке. «Девятка» не снижала скорость, не тормозила – это он запомнил хорошо. Помчалась мимо, только обматерила. За дело обматерила, конечно. В следующий раз он будет смотреть по сторонам. Во сне Макс не пытался себя оправдывать. Во сне он знал, что черная «девятка» появилась не случайно. Она хотела забрать его жизнь.

«Я тебя научу, как ее прогнать, чтобы она больше не могла тебе зла причинить. Ты только слушай внимательно. Ты иди на мост и… Ма-акс, ты слушаешь? Куда ты смотришь?»

Макс достал из слитного кармана теплой толстовки полную горсть мелочи и вручил мертвой кузине. Там разные были: и серебристые полушки, и тяжелые полновесные червонцы и даже медяшки, которым так никакого названия удачнее, чем «горсть» и не придумали. Тереза с растерянным видом приняла подношение.

«Это от меня. Не держи зла», – попросил Макс. Он хотел улыбнуться, но не вышло, потому что он вдруг вспомнил, что в самом деле когда-то хотел причинить ей боль, толкнуть, ущипнуть – да что угодно сделать, чтобы она прекратила его пугать своей неизлечимой болезнью, близкой смертью и рассказами о том, что за мертвецами никогда нельзя никуда ходить. Даже если станут угрожать или пообещают что-то.

«Макс! – возмущенно воскликнула Тереза. Ее красивое бледное лицо исказила гримаса раздражения. Монеты она не бросала, хоть держала их так, будто хотела избавиться от них. – Я три раза попрошу, откажешь – ничего от меня не узнаешь!»

От кузины пахло холодной золой на снегу. Такое… забивающее ноздри и гортань ощущение тлена, от которого хочется чихнуть и прокашляться. Макс отшатнулся было, но подошвы приклеились к черным теням на мостовой. Намертво. Наверное, чем он дольше простоит, разговаривая с кузиной, тем сильнее влипнет в эту дурнопахнущую историю.

«Хорошо, – вздохнул Макс. – Приходи в другой раз».

Черные глаза Терезы – почему, кстати, черные, всегда же синие были? – вспыхнули внутренним огнем.

«Сам ведь приглашаешь, я приду, – кивнула она тут же, будто только и ждала, что он согласится. – В другой раз я сильнее буду».

Монеты посыпались к его ногам. Со звоном они касались мостовой и тут же пропадали, как тяжелый медно-серебристый дождь. И в этом звуке мерещился чей-то высокий холодный смех.

И Макс проснулся.

Болели голова и горло. И солнце, как одурелое, светило сквозь льняные занавески, которые только поздним вечером выглядели как вполне убедительные шторы блэкаут, добавившие сразу десять очков симпатий именно этой неуютной угловой комнате. Макс закрыл глаза рукой. Ведь просил портье по-человечески!

Хотя портье выглядел до того необычно, что, быть может, надо было придумать что-то эдакое, чтобы найти с ним общий язык. Гавкнуть, например. Как вообще разговаривать с человеком, которого на футболке написано «#псоглавец», а на шее болтается бело-красная маска духа-волка с узкими прорезями глаз? В столице было гораздо меньше людей, готовых заигрывать с Навью прямо на рабочем месте. Вроде там были свои нефоры, хватало и людей с явно непростыми татуировками, но вот так напоказ все же предпочитали не ходить и не бравировать попусту.

Когда обнаружилось, что в кране есть только холодная вода, Макс уже был на сто процентов уверен, что как следует нарычит на псоглавца-портье, когда будет выходить из хостела. Ночь в этом блохастом заведении стоила как минимум вдвое дороже, чем должна была с таким-то уровнем комфорта. И это если совсем ни слова не говорить про состояние выданного белья и чисто символическое количество наполнителя в подушке и одеяле. Раздраженно потирая онемевшую после мучительного сна шею, Макс решил, что если ему беспрекословно не выдадут вторую подушку и одеяло, то он потребует вернуть деньги и свалит отсюда с утра пораньше.

Глядя на свое отражение в дешевом зеркале над дешевой раковиной, Макс не узнавал себя, и раздражение перехлестывало через край. Вот что значит дурной сон! Хуже, чем увидеть во сне мертвую Терезу, были только кошмары с выпавшими зубами. Хотя после них Макс обычно не испытывал желания срывать зло на людях, которые не мыслят себя на работе без карнавальной маски.

Он утерся полотенцем, которое купил накануне поздно вечером в ближайшем хозяйственном магазине. Полотенце пахло чем-то тухлым, поэтому Макс, немного подумав, пшикнул на него разок своей туалетной водой с нотками табака, кожи и перца. Неприятный, тяжелый запах с полотенца, впрочем, никуда не делся.

Вернувшись из ванной, Макс достал из ячейки сейфа ноутбук и, открыв электронную почту, набрал письмо маме. Все равно ведь обещал написать, как приедет, чтобы не волновалась. Сообщил, что добрался благополучно, устроился неплохо, к работе приступит сегодня. Кстати, на новом месте приснилась мертвая кузина, предупреждала о близкой смерти и очень настойчиво просила ее проводить на мост. Дал ей монет, но все равно как-то не по себе. Может, что посоветуешь, чтобы она больше не снилась?

Макс перечитал написанное трижды. С каждым новым прочтением все больше убеждаясь, что такого мнительного придурка, как он, еще попробуй найди.

Вот и зачем маме об этом знать?

Она начнет беспокоиться, писать, звонить, настаивать – и о работе придется забыть. Ну что она может посоветовать такого, чего бы он сам не знал? Обвешаться амулетами и на каждом шаге позвякивать, как Вечная ёлка? Так он уже. Разве помог ему амулет в виде громового молота отогнать навь, когда Макс уснул на новом месте? Ага, десять раз. Браслет, может, с красными нитями – шерстяной и хлопковой – оградил от дурного глаза?

Кстати про дурной глаз…

Макс с сомнением побарабанил пальцами по пластику мотив прилипчивой песенки про переменчивое женское сердце. Вариант обвинить в сглазе прекрасную девушку, придумавшую дурацкое имя, лишь бы отвязаться поскорее, был соблазнительно простым. Но обвинить Атку в подобном казалось кощунственным. Да кто угодно другой мог сглазить! Чего далеко ходить, если тут даже ночной портье носит навью маску! И ладно бы только маску, это можно списать на провинциальные причуды. Он и про шторы с затемнением наврал и смотрел еще так хитро, на Максовы амулеты внимание обратил, мол, столичный шик. И сразу после этого приснилась эдакая дрянь, ну!

Макс усмехнулся тому, как легко подбиваются аргументы под мистическую версию. Разве не об этом предупреждали его коллеги, отправляя в командировку в легендарный древний Восаград?

«Нет никакого смысла искать виноватых, лучше потратить это время на поиск решения проблемы», – часто говорила шефиня Элана Горьянова. Вряд ли она хоть раз имела в виду что-то подобное тому, что происходит в Восаграде, но Макс ухватился за эту мысль и стал раскручивать.

Если он отправит это письмо, мама тут же ответит: бросай все и приезжай. Жизнь важнее, мертвая кузина просто так не приснится, тем более не позовет за собой, а работа – что работа… работу новую найдешь. Да, вот именно так она и напишет. И, может, опять прозрачно намекнет, чтобы он заканчивал искать себя в коммерческой фотосъемке и пробивался в какой-нибудь театр из тех, с директорами которых она выпивала по бутылочке настоящей крепленой альбарисы. Настоящую альбарису для этих дел регулярно поставлял ее первый муж Хосе из своей знаменитой провинции у Срединного моря. Муж был мужем от силы полгода, но другом остался на всю жизнь, а лояльная к пересылке алкоголя почтовая служба обоих государств укрепила эту связь.

Работу новую Макс искать все же не хотел, потому что впервые ступил на шаткую карьерную стремянку, на вершине которой маячили заманчивые перспективы и даже какая-никакая, но все же известность среди настоящих профи. Театральный же фотограф десятилетиями будет ходить в один и тот же театр и снимать одни и те же лица. И мама будет ревниво следить, чтобы главными героями на снимках были не столько актеришки – да кому вообще есть до них дело? – сколько ее бесподобные костюмы, ее великолепные кружева, ее кропотливая вышивка.

Макс со вздохом стер все, что написал про Терезу, и отправил маме бодрый отчет о своем успешном заселении в пристойный восаградский хостел.

Маму все эти вещие сны, в особенности те, что снятся на новом месте, а тем более с мертвецами в главной роли, всегда волновали гораздо сильнее, чем Макса. Все-таки человек другого времени, можно и понять, и простить.

Подумаешь, мертвая кузина приснилась… С кем не бывает…

Захлопнув крышку от ноутбука, Макс натянул, наконец, светлые хлопковые брюки и летнюю рубашку, подхватил ремень сумки с камерой, и спустился с третьего этажа. Он надеялся, что увидит того же ночного портье в маске псоглавца, но вместо него за стойкой с ключами скучала полная кудрявая девица в модных прямоугольных очках. Модные очки подчеркивали овал ее лица и делали похожей на добродушную учительницу начальных классов, что странным образом очень даже ей шло. Макс положил брелок с ключом от комнаты на синий глянцевый пластик стойки.

– В номере нет горячей воды, – спокойно сказал он. Запланированный скандал с псоглавцем пришлось отложить до лучших времен: без виновника у Макса не хватило запала. Не с девушкой же ругаться. Он ее впервые видит, и она ему никаких штор блэкаут не продавала накануне.

Девушка подняла глаза от книги, которую читала. Посмотрела на наручные часы.

– Вы рано встаете, – зевнула она и заложила плетеной фенечкой ту страницу, на которой читала. Встала, потягиваясь, и сняла очки. – Давайте я покажу вам, как включить воду на этаже.

– Вас как зовут, драгоценная?

– Инга.

– Не думаю, Инга, что этим должен заниматься именно я, – терпеливо проговорил Макс, глядя на девушку сверху вниз.

– Я думала, вы хотите принять душ.

На ее щеках обозначились очаровательные ямочки. А еще оказалось, что у нее за очками прятались невероятно длинные и пушистые ресницы. В другое время Макс пропал бы, не сходя с места, но сегодня ему снилась мертвая кузина, и он не был расположен флиртовать.

– Спасибо, я уже. Но если вечером у меня в номере не появится горячая вода, а еще приличная подушка с одеялом, то вы меня больше здесь не увидите. И отзыв напишу, сами понимаете.

Инга перестала улыбаться. Она взяла ручку и открыла блокнот.

– Понимаю. А вы в какой комнате остановились?

– В тридцать шестой, – бросил Макс и развернулся, готовясь уйти. С его точки зрения, обсуждать больше нечего было. И вообще, понаберут, понимаешь, по объявлению. На брелоке ведь номер комнаты есть, зачем лишний уточнять?

– Простите, тридцать шестая не сдается, – удивилась Инга.

Макс остановился. Обернулся.

– Почему?

– По… по техническим причинам.

– Меня вчера парень заселил. В маске такой. – Макс зачем-то движением руки перед носом изобразил вытянутую морду собачьей маски. И хмыкнул: – Псоглавец.

Инга тем временем поглядывала то в блокнот, то на него. Потом потянулась к клавиатуре и с озадаченным видом уставилась на монитор компьютера.

– А как вас зовут?

– Послушайте, Инга, мне пора на работу.

– Оставьте мне хотя бы ваше удостоверение, – несчастным голосом попросила портье, безостановочно клацая мышкой. – Я постараюсь все решить, пока вы работаете. Вы и деньги этому… в маске отдали?

– Разумеется.

Поколебавшись, Макс достал из бумажника водительскую лицензию и положил на стойку регистрации. Инга тут же накрыла пластиковую карту ладошкой и утянула к себе. Незряче нашарила очки на столешнице и водрузила на нос, не отрываясь от своего занятия.

– Сколько?

– За три ночи вперед внес, барышня. Какие-то проблемы?

Инга посмотрела на Макса поверх очков. Синий экран отражался и двоился в выпуклых стеклах.

– Ну кто же дает такие деньги человеку в маске, сударь? – вздохнула она. – Тем более ночью…

– Я встретил его прямо тут, на вашем месте. Это был ночной портье. И маска у него всего-то на шее болталась. Я же не идиот, – нахмурился Макс. Несмотря на то, что он сказал, у него все равно неприятно засосало под ложечкой. Кажется, он все-таки хоть немного, да идиот. То-то эта Инга так смотрит. Сочувственно.

– Вы, главное, не пугайтесь. Я позвоню хозяину, и он все уладит.

– Скажите наконец, в чем дело? Я отдал свои деньги какому-то постояльцу или что?

– Вы верите в Навь, господин Запольский?

Глава 4. Атка слушает кикимору

Марка мурлыкала себе под нос песенку о милой Катрин, которая ждет у фонаря, и варила кофе на горячем песке. Большой мешок с песком обитал рядом с газовой плитой, из него торчала кованая ручка черпака, который был как минимум втрое старше дома. А сковорода для песка, наоборот, была почти новая. Ее Атка подарила прошлой зимой, и ленивая пряха еще не успела до конца уничтожить посудину своей небрежностью. Над медной джезвой поднимался ароматный пар. Марка рассеянно возила ее туда-сюда по песку и припоминала забытые строчки старинной песни, которую, по слухам, пели даже каратели Третьей империи во время последней всемирной войны – до того она была прилипчивой.

Атка строчки третьего куплета помнила гораздо лучше, чем Марка, но подсказывать не собиралась. Она сидела на круглом трехногом табурете из дуба и, примостив на уголок кухонного стола свой ноутбук, проверяла отклики читателей на всех сайтах, где были опубликованы ее книги. Думать о книгах и читателях было проще, чем гадать, что там с Максом, но все равно толком не получалось.

Кофе поднялся шапкой, и Марка разлила его по белым чашкам. Поставила на стол рядом с ноутбуком и мельком заглянула берегине через плечо.

– Благодарят?

Ее острый носик едва ли не шевелился, как у лисы, когда та пытается учуять мышку. При этом полные губы юной кикиморки пытались изобразить хладнокровную незаинтересованность, а получилось что получилось. Марка выглядела точь-в-точь как человек с несварением желудка.

– Нет, не благодарят, – вздохнула Атка, раздумывая, стоит ли отвечать на новый комментарий с вопросом «когда прода?» – Я уже и не знаю, как и что писать, чтобы благодарили.

Марка убрала со второго табурета хлебницу и заняла ее место. Пригубила кофе, с удовольствием зажмурилась и сделала глубокий вдох.

– За тысячу зим светлая берегиня так и не поняла, что и как писать, чтобы люди благодарили? – фыркнула кикимора, обращаясь к своему зонтику, с которым не разлучалась даже на кухне.

Атка захлопнула крышку ноутбука. Отвечать на комментарий читателя в таком растрепанном настроении не хотелось. Еще, чего доброго, скажет какую-нибудь резкость, а другие посмотрят да и подумают, что лучше обходить стороной такого автора.

– Я пишу не тысячу зим, это первое. Людям в разное время нужно разное, и речь идет даже не о декадах, представь себе, а о считанных годах – это второе. Течения человеческого интереса переменчивы, как осенний ветер. И третье: я пишу не для всех людей вообще, а для очень конкретных людей.

Марка взяла из креманки кусочек тростникового сахара и, обмакнув в кофе, положила в рот. Расплылась в улыбке.

– Зима сменяет зиму, а берегиня все еще ищет своего читателя. Эта шутка мне никогда не надоест, да?

Кикимора была неплохо осведомлена о том, что тревожило берегиню, и это открывало ей предостаточно возможностей для точных уколов. Кто-то другой мог бы обвинить Атку в легкомыслии, и она не стала бы спорить. Острая на язычок Марка жалила так же, как золотая печать Договора на шее. Остроты кикиморы отрезвляли точно так же, как жгучее золото. Атка настолько привыкла к этому постоянному ощущению легкой прирученной боли, что не мыслила себя без нее.

– Мне незачем искать, я всегда знаю, где они и как у них дела, – вздохнула Атка и потянула оберег туда-сюда по ребристой цепочке, как всегда делала, когда беспокоилась. – Мои настоящие читатели – это те же самые люди, о которых я писала, я ведь рассказывала, помнишь?

– А тебя еще никто из них не хотел найти и…

– Что и? – напряглась Атка. Ей не понравилось, какими в этот момент сделались зеленые глаза Марки: яркая зелень заметно потускнела, будто их накрыла тень.

– И убить, – драматическим шепотом закончила мысль кикимора, обращаясь к своему новому зонтику, будто поверяя ему важный секрет. – Если бы такая сумасшедшая берегиня сделала меня персонажкой одной из своих сопливых книжек, я бы отравила ее кофе.

Атка вежливо улыбнулась одной стороной рта. Она крутила в пальцах золотое Око, стилизованное под солнечный оберег. Разбуженная печать грелась сильнее и ощутимо покусывала подушечки. Печать невозможно было приручить и сделать союзницей, но Атка ловила себя на том, что, стоило ей хоть надолго потерять внутреннее равновесие, она вновь тянулась к злому золотому солнцу. Так же, как тянулась к Марке, когда чувствовала себя так паршиво, как сегодня.

– А ты разве читала мои сопливые книжки?

– Одну. Ты так убивалась из-за той девушки, которая уехала в Столицу вместо того, чтобы прочитать про ту судьбу, что ты ей придумала, что я не удержалась.

«Ту девушку» звали Ана Селина, и она не читала книг на самиздате. Скорее всего, она вообще давно уже книг не читала – судя по по тому, как отзывалась ниточка к ее сердцу, которую берегиня по-прежнему упрямо держала. Ана уже несколько лет жила в Столице совсем одна и платила психологу за то, чтобы рыдать в подушку на сессиях. Атка написала для нее книгу, чтобы указать правильный путь, но Ана, скорее всего, погибнет, не сумев выбраться из той непроходимой тьмы, в которую забрела, доверившись не тому мужчине.

– Я не придумываю судьбу, – размеренно ответила Атка, поворачивая в руках наполовину опустевшую белую чашку и следя за тем, как меняется рисунок кофейной гущи и пенки от малейшего движения. – Я ничего не могу «придумать», я же не человеческий писатель с фантазией.

– Я о том и толкую, ты не слушаешь? Представь, что где-то в другом городе живет другая ушибленная берегиня и пишет о тебе книгу, чтобы что? Показать тысяче людей, как ты ошибаешься!

– В чем же моя ошибка?

– В том, что ты учишь других, не научившись сама, очевидно же! – расхохоталась Марка и хлопнула ладонью по колену от избытка эмоций. Кофе при этом она не расплескала – как-никак ее племя испокон веков повелевает водой. Кикимора могла бы перевернуть чашку вверх дном и все равно сберечь драгоценное содержимое. – Но я говорю не о тебе-тебе, а о тебе-вообще, так понятнее? Вот та твоя персонажка – она натерпелась в жизни лиха: и от родичей ей любви не перепало, и первый же любимый потешился и предал… и чего ты хочешь от нее? Вот узнает она себя в твоей книжке и чем ей это поможет? Просвет увидит в своей жизни, думаешь?

Атка не спешила отвечать, просто глядела на Марку и думала, что встрепанная, как сердитая птаха, кикиморка в своей сбившейся набок и чересчур объемной полосатой футболке выглядит совершенно по-человечески. Если ни в глаза и ни на Дремлющее око на серебряной цепочке не смотреть, то можно поверить в девочку-подростка, которая прочитала тяжелую для восприятия книгу и злится теперь, что ее заставили что-то почувствовать. Еще и человеческая кухня с нечеловеческим бардаком довершала картину, доводя ее до совершенно абсурдной правдоподобности.

– Если бы ты обо мне хоть половину того же написала, я бы нашла тебя и убила, чтоб неповадно было, – подытожила Марка и одним махом допила кофе. Задумчиво посмотрела то одним глазом, то другим в чашку и, решившись, накрыла блюдцем и перевернула. – Моя жизнь только моя, и никто не имеет права смеяться надо мной. Тем более берегиня.

– Что же, пока тут не собралась очередь из желающих меня убить, я имею право спокойно допить твой кофе, – спокойно сказала Атка. Подумала и добавила: – Даже если он отравлен, для меня это не смертельно.

– Я знаю.

Марка отложила в сторону блюдце и заглянула в кофейную чашку, на белых стенках которой остались потеки гущи. Повернула чашку. Наклонила голову к плечу.

– Смотри-ка, у твоего человека часы разбиты, – хмыкнула она, чуть отведя руку с чашкой и вроде как приглашая берегиню взглянуть, чтобы убедиться. – Ну или у тебя, потому что ты не давала мне сосредоточиться своими писательскими глупостями. Хотя тут особо без разницы.

– Скажешь, чтобы я не теряла время зря? – расстроилась Атка.

– Само собой! – воскликнула кикимора. От свежесваренного кофе ее бледные щеки лихорадочно зарумянились, а глаза цвета болотной тины возбужденно заблестели. Она, не глядя, отправила чашку в мойку, тщательно завернула и прижала прищепкой бумажный пакет с тростниковым сахаром и, сунув зонт под мышку, потянула Атку следом за собой.

– Пойдем прямо сейчас, покажи мне того человека, ради кого ты хочешь перейти дорогу Маре. Хочу его увидеть. Хочу ему погадать!

Пока Марка, вспомнив про гадания, открывала одну за другой дверцы шкафа в прихожей, Атка едва успела подхватить сумку за ремень и сунуть в нее ноутбук. Кикимора задумчиво покрутила на пальце завязку черного бархатного мешочка. Ей явно недоставало карманов, поэтому она снова полезла в шкаф – за болотного цвета жакетом с кривыми полами и художественно обтрепанными рукавами в три четверти. Жакет выглядел пошитым по последней моде и, если бы Атка не видела его три десятка лет назад в более приемлемом виде, то поверила бы, что Марке снова есть дело до человеческой моды. Такое бывало в те моменты, когда юная кикимора влюблялась.

– Думаешь, у него настолько мало времени? – растерянно пробормотала Атка, наблюдая за спешными сборами. – Думаешь, я не успею вывести его?

– Он не в лесу, а в объятиях Мары, – суховато напомнила кикимора, прикусив тонкую нижнюю губу острыми зубами и встревоженно глядя в потемневшее зеркало. Она неуверенно одернула косую полу, пробежалась кончиками пальцев по строгим пуговицам и подняла глаза на берегиню. – Ну почти. Еще никогда не видела Зимнего короля живым, хочу посмотреть. – Отражение кикиморы показало зубы в недоброй улыбке. – Хочу быть представлена самой первой.

Атка представила себе, как прихорошившаяся перед важной встречей Марка станет кланяться Максу и что при этом непременно ляпнет своему зонтику, и вся эта затея сразу же показалась до ужаса нелепой.

– А потом меня вызовут свидетельницей или, того хуже, выставят соучастницей, – покачала головой берегиня. – Людям вольно думать о Нави что угодно, но Навь должна скрывать от людей правду. Не вчера этот Договор составили, не мне о нем тебе рассказывать.

– Он уже почти что наш, – отмахнулась Марка. Она сосредоточенно возила темной помадой по губам и недовольно щурилась. – И потом, а у тебя какой был план? Или ты собиралась его с завязанными глазами вести за собой? Тебе придется рассказать ему, от чего ты хочешь его спасти.

– Я хотела сперва тебя расспросить, как Мара выбирает себе мужа и вместе с тобой подумать, как мы можем ему помочь. А не представляться ему и просить мягкой зимы, будто его смерть – решенное дело!

Марка бросила помаду в корзинку в прихожей и потянула берегиню за руку, увлекая прочь из квартиры. Запертая железная дверь не помешала им пройти. Когда-то на ней висели бумажные пломбы с синими печатями, потом Марка их сорвала, потому что опечатанная дверь привлекает гораздо больше человечьего внимания. Квартира давно стояла никому не нужная. Именно в таких немертвых, потерявших подлинных хозяев жилищах – не всегда, но довольно часто – обустраивали себе гнезда те, кто прежде жил вблизи людских поселений и кто мог себе позволить брать чужое без спросу. Кто-то вроде кикимор.

– Видишь в чем закавыка, мне самой интересно, кого и почему Мара выбирает себе в мужья, – по ходу рассуждала Марка, оживленно жестикулируя. – Я всегда видела их уже на Зимнем балу, когда они становились… ну ты понимаешь, холодными, – хмыкнула кикимора и тут же поскучнела: – Чем дальше, тем больше они остывают, знаешь. А потом, весной, они все равно впадают в спячку, как медведи. И больше не просыпаются. Во время бала говорят, что это сердце короля неизбежно остывает, потому как это заложено в суть человеков, а я про себя вот что думаю: это любовь Мары остывает, и она убирает надоевшую игрушку в ящик, как наиграется. Вот бы нашелся король, который не заснул бы через три месяца! Я бы посмотрела на нашу королеву, полюби она смертного по-настоящему!

– Такое уже было когда-то, – тихо сказала Атка. – Я помню то время, когда Зимний король не заснул и весна не наступила. Очень давно.

Марка бросила косой взгляд на берегиню, ради разнообразия открыла дверь подъезда и выпорхнула во двор. По-летнему теплый ветер шелестел в золотых кронах берез. Кикимора развела руки и покружилась на пятке, как если бы ее мог подхватить этот теплый ветер.

– Как же она могла не наступить? – весело воскликнула Марка, ничуть не опасаясь, что кто-то из людей может ее услышать. – Или ты веришь в то, что солнце над нашей землей могло остыть так же, как сердце Зимнего короля?

Атка посмотрела на чистое небо без единого облачка. Ветер растрепал светлые пряди ее волос, и она убрала их за ухо.

– А ты веришь, что юную девушку безлунной ночью нагнали каратели близ безымянной лесной речки, но не сумели убить окончательно?

Услышав про карателей, Марка перестала кружиться, опустила руки и посмотрела на берегиню тяжелым взглядом исподлобья. Даже солнечные лучи вдруг перестали скользить по ее зеленому жакету, и вся ночная пряха как-то разом потемнела, будто шагнула в тень. Впрочем, Атка знала, что слово «будто» тут лишнее. Она продолжила:

– Мы не всё можем объяснить, что происходит, Марка. Мы можем только продолжать жить в новой реальности, даже если кажется, что происходит что-то немыслимое. Почему та девочка стала Маркой, а ее сестра в ту ночь умерла – на этот вопрос ни Навь, ни Явь не даст ответа.

– Откуда берегиня все это знает? Ее же там не было, да? – мрачно спросила Марка, опустив глаза к зонтику, который сжимала обеими руками так сильно, что вот-вот рисковала сломать.

Атка подошла к ней и положила ладонь на костлявое плечо. Кикимора прикосновение терпеть не стала, независимо вывернулась и отошла.

– Ты об этом написала так, чтобы все человеки знали? – Марка вдруг заговорила на языке Третьей империи, который Атка давненько уже не слышала в Восаграде.

– Не беспокойся об этом, от меня никто ничего не узнает, – вздохнула Атка. Она могла бы добавить, что ей хватает забот с живыми, чтобы беспокоиться о тех немертвых, кто еще не вышел из своего темного леса. Тем более что она не верила в способность темных выйти из своего персонального леса. Атка считала, что он с ними навсегда, куда бы они ни пошли. Атка могла бы еще много чего сказать, но промолчала, радуясь, что ее мысли закрыты от внимательных глаз юной кикиморы. Быть может, если бы Марка была старше тех камней, что наполовину вросли в землю у корней березы, их беседы текли бы иначе…

– Надеюсь, что так и будет, – проговорила Марка недовольно. – Если человеки будут смеяться над Маркой, Марка найдет способ отомстить берегине.

– А если не будут смеяться? Если ужаснутся? Возненавидят тех карателей в кожаных плащах, которые так паскудно смеялись и бросили умирающей девочке марку «за услугу»?

– Хватит об этом, – грубо оборвала кикимора. Она нахохлилась и сунула руки в карманы, а зонтик – под мышку. Зашагала мимо общежития техникума к остановке, аккуратно обходя выложенные красным кирпичом цветочные клумбы.

Ее холодная злость ожгла сердце, как кнутом протянули. Вот уж чего Атка не хотела, так это обидеть Марку, помянув ее прошлое. Напротив, хотела хоть на миг затеплить в ее сердце сострадание. Но не вышло. Так что мудрее будет молчать, и Атка ничего уж боле не сказала.

Марка шла, опустив голову и пинала попавшиеся под ноги мелкие камешки. Когда она проходила мимо увядающих кустов акации, шумная компания задиристых воробьев притихла. А потом вдруг разом вся ватага вспорхнула и улетела. Атка проводила взглядом небольшую стайку птиц и подумала, что, если кикимору не успокоить, та всю живность в округе распугает. Она догнала ее и, преодолевая внутреннее сопротивление, положила ладонь на плечо. Рука разом онемела до самой ключицы, будто тысячи крошечных ледяных игл вонзились в кожу.

– Марка, послушай, – морщась, попросила Атка. Но руку не убрала. – Я была неправа, что заговорила об этом. Прости.

Кикимора растянула губы, показав заостренные зубы. Ни искорки тепла не было в той улыбке. Глаза Марки сделались темнее омута.

– Там, откуда я родом, есть старая песня о Гертруде. То не ветер воет над морем, то бедная Гертруда плачет о своем любимом, который не вернулся с войны. Холодна вода Северного моря да темна безлунная ночь, – на родном языке Марки эти слова звучали в лад, но Марка не пыталась петь, просто рассказывала, и голос ее звучал сухо и строго. – На другом берегу, на чужбине, другая жена родила ему сына. И бедная Гертруда плачет о своем любимом, который взял на корабль свою молодую жену и сына. Холодна вода Северного моря да темна безлунная ночь… Ты понимаешь, о чем эта песня, берегиня?

– Зависит от того, чем она закончится, – покачала головой Атка. Песню эту она не знала, но опыт подсказывал, что если в речитативе говорится о тьме и холоде, то всеобщего примирения и слез радости от финальных строк ждать не стоит. Но читающая стихи кикимора, рядом с которой даже стоять больно, – это она на своем веку видела впервые, и ей было важно позволить ей проговорить все, что она захочет сказать.

Возможно, она все-таки сумела подобрать какие-то нужные слова, что разбередили спящее в кикиморке сердце, а теперь ее работа – выслушать.

– Гертруда плачет от того, что никогда не сможет простить мужа, который только после смерти вспомнил о той клятве, что ей дал, пока был в нее влюблен. Никогда. Они навечно связаны предательством, обидой, ненавистью.

Марка отстранилась и отошла на несколько шагов. Атка поняла это только тогда, когда перестала ощущать боль в запястье. Она потерла его другой рукой и заметила, что от теплых пальцев на посиневшей от холода коже остается красный след.

– Скажи, берегиня, ты всерьез думаешь, что мне нужна твоя книга? В самом деле веришь, что мне станет лучше, если кто-то из человеков возненавидит тех, кого я сама ненавижу так сильно, что не смогла просто умереть?

– Я не знаю, Марка. Наверное, ты права, и тебе не станет лучше. Но ты должна знать, что я своими глазами видела людей, которые находили ключ от своей клетки на страницах книг. И потом, что бы ты обо мне ни думала, я не настолько сумасшедшая берегиня, чтобы заниматься тем, что вообще не вызывает в людях благодарности.

Кикимора удивленно подняла брови и озадаченно почесала острый нос, задев черным ногтем маленькое колечко, вставленное в ноздрю. Ее глаза посветлели, стали цвета свежего мха, вместе с ними и непослушная челка приобрела салатовый оттенок на самых кончиках. Марка развеселилась и показала острые зубы:

– Теперь я тебя узнаю, берегиня. Ты только и говоришь всегда, что о человечьей благодарности да о дарах, что тебе силу дают. А то вдруг впервые тебе взбрело в голову о Марке поговорить – я и не знала, не заморочена ли ты, часом.

Глава 5. Макс и открытый люк

Восаград Максу нравился, даже несмотря на то, что хостел «нагрел» его на предоплате, оправдывая это происками потусторонней силы. Выслушав сбивчивый рассказ о коварных ночных духах и вдоволь налюбовавшись на пунцовеющий нос и щеки девушки-администратора, Макс Запольский включил камеру на телефоне и согласился заплатить еще раз, если ему дадут другую комнату и в этот раз его абсолютно точно внесут в их базу данных и дадут защищенные от нечистых бумаги на подпись. И, да второй экземпляр он хотел бы получить в свое распоряжение, уж будьте так любезны, сударушка. Спасибо, и будьте здоровы.

Совершенно довольный своим великодушием и способностью мирно «разрулить» нелепый конфликт, что, в итоге, привело к ожидаемому повышению класса номера, Макс вышел на улицу и подставил лицо теплым солнечным лучам. Резные тени от нестриженых крон вязов лежали на мелкой цветной брусчатке до того художественным образом, что Макс потянулся расстегивать чехол – это следовало снять. Хоть и не для рабочего проекта, а значит, придется потом затирать «следы преступления» на карте памяти, да и целом он сомневался, что это куда-то дальше папки «Тени» хоть когда-то пойдет. Но мало ли, может, рано или поздно и эта подборка получит свою выставку.

Макс выставил светочувствительность и сделал несколько снимков. Отступил на пару шагов, чтобы в кадр попала еще и девочка в светлом платье с красной сатиновой лентой на подоле. Девочка была страшно занята своим детским калейдоскопом и вряд ли замечала, что встрепанный дядя в мятых хлопковых брюках и полосатой рубашке снимает ее, пока она разглядывает пересыпающиеся кристаллы. Красно-белая лента из мягкой льняной косы девочки развязалась и касалась края кадра, так что Макс сделал еще один шаг назад вслепую. Он был захвачен азартом фотографа, когда ценен каждый миг, пока кадр «собран». Все что угодно могло произойти в любую секунду: девочка заметит объектив и приосанится, уберет калейдоскоп или скорчит рожицу, ее окликнет мама или заметит съемку без разрешения, и тогда у Макса будут проблемы. Все что угодно может в любую секунду разом разрушить кадр, и он думал только о том, чтобы успеть поймать его до того, как…

Но именно в эту самую секунду Макс понял, что у левой ноги нет опоры.

Он, кажется, бестолково взмахнул руками, как в старых комедиях, но это не помогло удержаться. Подумал, что камера… Точно что-то подумал про служебную камеру и зачем-то забеспокоился, что детям не стоит такое видеть, а потом уже ни о чем не думал, потому что не получалось даже вдохнуть и сфокусироваться. Болела голова и почему-то спина, а может, ребра или все-таки то, что под ребрами. Выдыхать сквозь зубы получалось, а вдыхать – нет.

– Дядя, а ты что, упал? – с каким-то издевательским простодушием спросила девочка. Макс видел ее размыто, сквозь колючие искры на ресницах. Светлая косичка, голубые глаза, в улыбке не хватает переднего зуба.

– Угу, – с натугой проскрипел он и все-таки заставил себя вдохнуть. Это было больно, но не настолько, чтобы не дышать. Девочка наклонилась и безуспешно подергала его за ту руку, в которой он по-прежнему держал на весу камеру. На ее шее, подвешенный за шнурок, болтался пластмассовый калейдоскоп, похожий на старинную подзорную трубу. Только тогда до Макса дошло, что он на автомате надел ремень камеры на шею, прежде чем снимать, и тревога за дорогую технику немного отпустила.

Он с кряхтением подтянулся, пытаясь вытащить себя из открытого люка, и понял, что без помощи выбраться не сумеет. Левая нога тянула его в разверстый зловонный зев городской канализации, а не упал он внутрь потому, что шибко размахнулся, пока руками хватался за воздух. Затылком и ребрами при этом приложился к чугунной трубе – будь здоров.

– Чичас тётя пидёт, – пообещала девочка, развернулась и убежала куда-то. Макс понадеялся, что за «тетей». Хотя какой-нибудь неравнодушный дядя тоже бы не помешал. Особенно в зеленой спецовке – Макс уже настолько пришел в себя, что мечтал о мести. Выбраться только пока не получалось.

В следующий миг его схватили за руку и выдернули из люка, как пробку из бутылки. Макс покачнулся, не устоял на ногах и тут же осел прямо на газон, не заботясь уже о своих хлопковых брюках. Осмотрел линзу и тушку камеры, убедился, что она вроде цела, и выдохнул с облегчением. Поднял глаза на своего спасителя и онемел.

Вчерашняя девушка с картины Линча! Она стояла, окутанная контровым светом, который просвечивался через мягкие складки многослойной юбки, и Макс снова потянулся за фотоаппаратом. В этот раз он обязан ее снять, прежде чем еще что-то случится. Судя по тому, как ярко светит солнце, этот снимок тоже окажется в папке теней.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – с тревогой спросила девушка после того, как тихо, но весьма отчетливо щелкнул спуск затвора. Дважды.

– Теперь да, – ответил Макс, разглядывая снимок на маленьком экране. Он получился неплохим, хотя и не портрет, конечно. Почувствовав укол смущения за то, что сделал снимок прежде, чем поблагодарил или хотя бы поздоровался, Макс попытался объясниться: – Извини, просто не мог упустить такой кадр. Ты очень красивая. И ты спасла меня!

– И ты за это решил украсть мою душу?

Ее голос звучал на удивление сердито для такой невинной шутки. Девушка со странным именем – Атка, кажется? – даже подбоченилась. Но ее выдавала улыбка, которая пряталась в уголках губ. Макс далеко не сразу понял, что пялится на нее, как на чудо какое-то. А когда понял, то решил загладить неловкость и ляпнул первое, что пришло в голову:

– Я бы ни за что… я бы отдал тебе свою.

Ее брови вопросительно изогнулись, и Макс пожалел, что не провалился в люк. Вряд ли он мог бы создать более неловкую ситуацию, сказав всего пару слов. Даже если бы просидел над этой задачей больше десяти лет.

– Дядя, дядя, а тя как зовут? – постучала его по плечу девочка, о которой он совсем забыл. Не дожидаясь его ответа, она выпалила: – А меня Тина зовут. Клементина. Ты не забудешь написать мое имя и пивязать к какольчику, да? Мама говаит, что нужно обязатина посить у богов всиво хо-ошева для таво, кто помогаить.

Макс потер ладонью ушибленный затылок.

– Клементина, да? Я обязательно помолюсь за твое здоровье в храме. Спасибо тебе.

В больших голубых глазах девочки плескалось недоверие. Кажется, Макс слишком быстро согласился, и у нее появились сомнения.

– Я не баею, дядя, – укоризненно сказала она. – Ты напиши лучи, чобы папа нас с мамой юбил, и чобы у меня младший батик появилси. Тебе сказать, как папу и маму зовут, или маитва и так саботаит?

Макс посмотрел поверх светлой макушки на Атку умоляющим взглядом. Ему хотелось сказать, что он далеко не всегда пребывает в дурацком положении, а только когда оказывается рядом с ней. Пусть не делает скоропалительных выводов.

– Сработает, – тихо сказала Атка, наклонившись к девочке. – Я тоже буду просить богов, чтобы твое желание сбылось, Тина.

Она протянула ей мизинец, чтобы закрепить обещание. Хмурая задумчивость исчезла с лица девочки как не бывало. Она сразу поверила, заулыбалась и зацепила пальчиком мизинец Атки.

– Ну пока тада, – деловито сказала Тина, когда все формальности были улажены. Одернула платье, поправила перекрученный шнурок калейдоскопа и зашагала по своим невероятно важным девочковым делам в сторону детской площадки, с которой далеко по кварталу разносился веселый детский гомон и крики: «Ты ляпа!».

Макс и Атка проводили ее взглядами, она – задумчивым, а он – озадаченным. А потом они посмотрели друг на друга, и Макс, не выдержав, рассмеялся:

– Ну вот, спасла меня, а теперь хочешь не хочешь, а в храм надо идти!.. Там нам руки лентой и обернут.

Атка так на него посмотрела, что Макс подавился смешком. И закашлялся, чувствуя, как лицо заливает краска.

– Если… если ты не против, – выдавил он, глядя на свою камеру. Достал из кармашка и закрепил на объективе крышку. Убрал аппарат в чехол. Сердито дернул молнию. Вроде и не сказал ничего такого, что нельзя было бы обернуть в шутку, но все равно злился на свой болтливый язык. Девушки разве в таких влюбляются, кто сразу зовет в храм белой лентой руки обернуть? Нет, девушки влюбляются в тех, кому мысль про храм приходит в голову в последнюю очередь.

«Смотря какая девушка. С Кристиной мне такая мысль тоже в голову не приходила, – возразил сам себе Макс, раздраженно счищая ладонью грязные полосы на брюках. Ладонь тоже была грязная, и грязь счищаться не хотела, только еще больше размазывалась. – И вообще, здорово я головой ударился! Это-то все и объясняет».

Атка достала из своей полосатой вязаной сумки маленькую бутылку воды и белый носовой платок. Намочила, отжала и протянула Максу.

– Это хорошая идея, – негромко сказала она.

Макс, который уже начал оттирать платком пятно на колене, даже остановился и, не веря своим ушам, уставился на самую красивую девушку на свете, сказавшую, что она согласна пойти с ним в…

– Пойти в храм, я имею в виду, – невозмутимо уточнила она. – Не про ленту. Про ленту идея так себе.

– Почему? – расстроился только-только поверивший в чудо Макс.

Ее зеленые глаза смеялись над ним.

– Ты ведь даже не знаешь, как меня зовут.

– Атка, – без улыбки ответил задетый за живое Макс. Она что, считает, что он совсем дурачок, раз не верит в его способность запомнить имя, пусть и странное, редкое и незасвеченное в соцсетях? Он натолкнулся на ее разом похолодевший взгляд и недовольно добавил: – По крайней мере, ты так сказала. Если ты обманула меня, и на самом деле тебя зовут Светлёной или Милой, например, то сейчас самый подходящий момент, чтобы признаться.

– Верно, – кивнула Атка и больше ничего не добавила. Вот и понимай, как знаешь. Ох уж эта загадочная женская душа… Где уж тут смеяться над тем жадным купцом из сказки, который без раздумий отдал душу за дар понимать женщин, и сам стал одной из них. Макс сейчас был близок к тому, чтобы повторить его ошибку, если бы только пришел кто с Изнанки с таким же предложением.

– А хочешь, давай позавтракаем вместе? Ты спасла мне жизнь все-таки. И даже мою руку и сердце взамен не хочешь принять. Я должен отплатить хотя бы сырниками, но понятия не имею, где их приготовят как следует.

На этот раз Атка улыбнулась совершенно искренне.

И согласилась, при условии, что он позволит ей осмотреть голову и убедиться, что с ним все в порядке. Кто же знал, что в один прекрасный день Макс будет сидеть прямо на траве рядом с открытым люком канализации и радостно щуриться, пока нежные пальцы осторожно перебирают его волосы на затылке. А что голова ныла – это пустяки. Что голова, подумаешь! «Завяжи и лежи», – говорила мама.

Атка вылила остатки воды из бутылки на платок и, небрежно отжав его, прижала к голове. Ледяные капли потекли за шиворот. Макс поежился.

– Какой ваш прогноз, лекарь? – спросил он, цитируя какой-то популярный сериал на первом канале, названия которого сам не мог сходу вспомнить. – Я буду жить?

– Будешь, но недолго, – негромко ответила Атка.

Макс повернулся к ней и сам удивился тому, как близко оказалось ее бледное лицо. Атка не улыбалась, скорее даже хмурилась. Ее удивительные глаза почему-то растеряли все искорки, которые так хорошо было видно издалека. Она опустила взгляд, сорвала травинку и разорвала пополам.

– Почему?

– Потому что не смотришь, куда идешь, – почти сердито сказала Атка.

Она отодвинулась и опустила руку с мокрым платком. Этого момента будто дожидался порыв ветра, и Макс внезапно почувствовал, как затылка весьма явственно касается чья-то ледяная рука и запускает пальцы в волосы. От этого ощущения по спине прокатилась волна холода, даже по рукам пробежали мурашки. Макс инстинктивно вскинул руку и коснулся затылка. Ушибленное место отозвалось ноющей болью, но страх не ушел. Страх заставил навострить уши и подозрительно коситься по сторонам. Словно он мог увидеть рядом мертвую Терезу, которая сулила беду, да вот только он не хотел слушать то, что она скажет.

Как назло, Атка смотрела куда-то через его голову с таким лицом, будто прекрасно видела Терезу. Макс сглотнул комок в горле и все-таки не стал малодушно спрашивать, на что она так смотрит, а повернулся сам.

У куста самшита стояла лавочка, на которой сидела разбитная девица в полосатых черно-зеленых чулках и с небрежными зелеными хвостиками, и неприкрыто пялилась на них. Одну ногу она поджала, а другую обнимала и голову еще наклонила по-птичьи, набок. Рядом стоял мокрый прозрачный зонтик, и этого Макс уже вовсе никак объяснить не мог – высокое небо было совершенно безоблачным. Неужели в южном Восаграде, как и в столице, предупреждение о возможных осадках в прогнозе погоды было настолько же дежурным, что даже несмешным?

– Ты тоже видишь ее? – заговорщическим шепотом спросил Макс, воспользовавшись удобным поводом, чтобы наклониться к Атке и вдохнуть солнечный аромат ее пушистых волос. – Она мне не мерещится?

Атка озадаченно посмотрела на него. Должно быть, она не сразу поняла, что он так шутит. Зато всего спустя несколько мгновений Макс был вознагражден широкой улыбкой и решил закрепить успех:

– «Полосатые гетры, взгляд прямой и смелый, кто же ты, кто же ты», – промурлыкал Макс и подмигнул.

Атка с недоверчивой улыбкой покачала головой.

– Ты сочинил песню про нее? Ну что же, теперь не удивляйся, если не досчитаешься зонтика.

Макс даже не нашел времени, чтобы удивиться тому, что Атка не подхватила всем известный мотив из самого популярного детского фильма всех времен и народов.

– Постой, ты что, знаешь ее? Это твоя подруга сидит там, на лавочке?

– Это я должна удивляться, что ты ее видишь.

«Смотришь на других девиц, когда рядом я», – расшифровал Макс и немедленно устыдился. В самом деле, вот это прокол! А все дурацкая привычка смеяться над своим страхом вслух. Оно, может, и неплохо работает, мысли о призраках и жутких взглядах в пустоту больше не заставляли волосы шевелиться на ушибленном затылке. Но Атка выглядела раздосадованной, будто, когда он заговорил о подруге, то отнял у них время, которое они могли провести только вдвоем.

Она легко, как танцовщица, поднялась. Отряхнула невесомую многослойную юбку. Макс убедился, что ткань не помялась, не испачкалась и только утвердился во мнении, что это самый настоящий шелк. Потянулся снова за камерой – щелкнуть, но уже не для «теней», а чтобы маме потом показать, какие удивительные вещи носят прекрасные провинциалки.

Атка посмотрела на него с некоторым вроде бы даже сочувствием. А потом сказала: «Идем, я тебя представлю».

И они пошли.

Девица терпеливо дожидалась их на скамейке. К тому моменту, как они оказались рядом, она подобрала где-то кленовый лист, едва тронутый золотой каймой, и любовалась им, поворачивая то одной стороной, то другой.

– Это Макс, – сказала Атка.

Девица сверкнула яркими зелеными глазами и вскочила обеими ногами на скамейку и сделала шутливый реверанс, придерживая пальчиками воображаемые пышные юбки. Странное дело, что это не выглядело таким уж диким, учитывая ее разноцветные чулки над кедами и драный зеленый жакет с куцыми рукавами. Собственно, Макс даже не удивился, когда она расплылась в хитрой улыбке и с торжественной иронией произнесла:

– Рада нашей нынешней встрече, ваше будущее величество!

Глава 6. Атка вспоминает зимние глаза

Марка, конечно, все испортила. Надо же ей было сказать про «величество», а Макс, чай, не дурак. Переспросил. Атка могла сколько угодно смотреть на кикиморку выразительно, но та только безмятежно улыбалась.