Лазутчикъ. Часть I бесплатное чтение

Глава 1. Орудие

– Поднажми, братцы! А ну, давай-ка, навались! – сквозь мокрый завывающий ветер раздался хриплый голос командира артиллерийского орудия – поручика Лемешева.

Густые усы поручика и его брови покрылись инеем, а башлык промок насквозь и потяжелел, краями спадая на лоб. Лемешев то и дело протирал лицо влажным рукавом или перчаткой, больше размазывая липкие подтаивающие снежинки по коже, чем очищая ее. Обычно в окрестностях Варшавы были теплые зимы, но только не в эту пору. Все вокруг буквально завалило снегом, реки замерзли, солдаты продрогли и, казалось бы, активность боевых действий должна была спасть, но ведь нет, именно сейчас командованию взбрело в голову взять под контроль этот никчемный мост на Висле. Дали всего пятерых бойцов тащить тяжеленную сорока восьми линейную гаубицу по льду и двадцать стрелков для прикрытия, часть которых помогали тянуть сани, нагруженные полуторапудовыми снарядами. А самое смешное, что им, поручиком, хотя по возрасту Лемешев мог быть уже и капитаном, на данном задании командует какой-то выскочка-прапор, – ну не смех ли, – злился про себя Лемешев. Нет, конечно, прапор помалкивал и шел в сторонке, похоже сам был удивлен эдакому кульбиту. Все же сам факт подобного унижения до дрожи и треска костей возмущал Лемешева. И как назло, хотя чему тут удивляться, орудие застряло в снегу, а может и колесом частично провалилось под лед. Холод холодом, но постоянные резкие перепады температуры не давали реке промерзнуть слишком глубоко. Поговаривали, что идея этой операции принадлежит как раз этому самому молодчику-прапору, Артемьев, или как там его, – командиру орудия противно было даже вспоминать фамилию нелепого выскочки.

Лемешев увидел, что прапорщик скомандовал своим помочь вытащить напрочь застрявшую гаубицу, ну хоть на этом спасибо, сообразил-таки.

Солдаты отгребали рыхлый снег руками, подкладывали какие-то тряпки под колеса, веревками раскачивали орудие, но оно никак не поддавалось. Вдруг, послышался страшный треск. Гаубица проломила лед колесом и начала тонуть. Одна из веревок оборвалась. Солдаты с испугу сначала отскочили в сторону, а спустя потерянное драгоценное мгновение, начали хвататься за орудие и друг за друга в попытках вытянуть гаубицу обратно. Сам Лемешев решил не лезть, а вот прапорщик Артемьев гнушаться черной работы не стал и нырнул в самую гущу. Он успел обвязать тонущее колесо гаубицы веревкой и приказал остальным тащить. Веревка туго натянулась и вот, похоже, что дело пошло, орудие потихоньку начало двигаться. Наконец, получилось. Гаубица встала на ровную поверхность, солдаты заликовали, особенно радовался мордатый стрелок с лицом, как у бульдога, – тьфу-ты, ну и рожи, – раздраженно подумал Лемешев, – не спим, братцы, двигаться надо, некогда нам радоваться, дело стоит! – поторопил солдат поручик.

Солдаты потащили орудие дальше и все должно было идти нормально, как вдруг снова раздался треск льда, а за ним послышался короткий крик. Кто-то свалился под лед. Мгновение спустя, Лемешев понял, что это был Артемьев, который замыкал строй стрелков, – вот же дурак, – пробормотал себе под нос поручик.

Артемьева обожгло ледяным жалом замерзшей воды. Он тут же вынырнул, и сделав глубокий вдох, начал хвататься за лед, хрупкие края которого обламывались при каждом рывке Георгия. Тело пронзило ледяными иголками, силы иссякли моментально, хотя не прошло и тридцати секунд. Стрелки кинулись ему на помощь, легли на лед плашмя и потянули его за руки, хватая рукава и ворот шинели, кто-то больно ухватил за волосы. Медленно и осторожно Артемьев выкарабкался из смертельной ледяной ловушки.

– Раздевай, раздевай его, болваны! – выкрикнул Лемешев.

Солдаты послушно начали стягивать с прапорщика шинель и остальную одежду. Тело Артемьева покрылось мурашками, зубы отстукивали неровной дробью. Всем стало очевидно, что задание провалено. Надежда на его выполнение утонула вместе с фуражкой прапорщика.

– Накидывайте шинель на него и пойдемте обратно, – в голосе Лемешева улавливались тонкие нотки радости.

– Н-икто н-н-икуда не пойдет, – дрожащим голосом проговорил Артемьев.

– Он бредит, отморозился по самые уши! Слушайте приказ! Командование отрядом беру на себя! Мы возвращаемся! – выкрикнул поручик.

– П-повторяю. Н-никто н-никуда не пойдет, – голос Артемьева звучал чуть тверже, – к-кроме вас, г-господин пору-учик. Вы в-вполне можете

отпра-авиться… п-под трибунал.

Глаза Лемешева округлились от подобной наглости, в уме тут же набралась тысяча изощренных ругательств и оскорблений, но в ответ он просто махнул рукой и отошел в сторону, одарив напоследок прапорщика презрительным взглядом.

На Артемьева накинули шинель и уже отпаивали сделанной в домашних условиях водкой или как ее назвали солдаты – корчмой, от которой он начал понемногу согреваться.

– Та-ак, Герасимов, Т-трощенко, отдавайте мне свою о-одежду, сами, что есть духу обратно, пока не з-замерзли, – проговорил Артемьев.

– Георгий Сергеич, еще может глотнете для сугреву? – спросил стрелок по фамилии Рылов, предлагая флягу командиру.

– Да, – коротко ответил Георгий, кивнув головой и сделал несколько глотков жгучего напитка.

– Давай, командир, не помри только, – ободряюще прозвучал низкий голос подпрапорщика Собакина, чья рожа с самого начала не приглянулась Лемешеву.

Артемьев ничего не ответил товарищу.

Переодевшись, он приказал отряду двигаться дальше. Георгий чувствовал, что холод, словно пробрался внутрь его тела под самую кожу, отчего Артемьева трясло и бросало в дрожь, но он не мог оставить задание. Он лично предложил эту идею и уговорил генерала-майора Верцинского решиться на столь рискованный шаг. Малыми силами ночью пройти по замерзшей реке, протащив по ней гаубицу, и ударить врагу в тыл. Отвлекая основные силы противника на внезапную атаку с тыла, отряд Артемьева позволил бы полку взять мост быстро и без особых потерь. И теперь из-за какой-то глупой случайности, все дело стояло под угрозой. Поручик Лемешев, явно не желал рисковать своей шкурой и непременно развернулбы отряд обратно, если бы Георгий не нашел в себе силы продолжать идти.

Отряд приблизился к месту назначения у подножья небольшой горы. Осталось затащить орудие на этот пригорок и укрыть его в лесу. Для маскировки гаубица была выкрашена в белый цвет, но стоило наломать ветвей, чтобы было время сделать несколько залпов до обнаружения места выстрела. Подъем дался с большим трудом, солдаты выбились из сил, но другого выхода не было. Да и выбиваться из сил солдатам было не привыкать, – промелькнула мысль в голове Артемьева.

Поднявшись по склону, Георгий с несколькими стрелками отправился прочесывать лес. Облысевшие деревья тыкали своими костлявыми пальцами, липкий снег похрустывал под подошвой сапог. Кромешная темень окутывала лес и лишь полумесяц раз от раза проливал жидковатый ручеек света на земную поверхность.

– Как думаешь, Антон, если сделать залп в то время, когда падает лунный свет, нас будет труднее обнаружить для ответного огня? – спросил Георгий подпрапорщика Собакина.

– Эко вы удумали, командир. Свет лунный. Поэзия какая-то, прямо-таки.

– И все же?

– Думаю, что особо это нам ничего не даст.

– Твоя правда, но я полагаю, что стоит попробовать, – Георгий достал бинокль и всмотрелся сквозь снежную пелену вдаль, – вижу их, родимых.

Вернувшись к отряду, Артемьев подошел к Лемешеву.

– Господин поручик, противник обнаружен, видно хорошо, где-то версту или полторы от нас. Предлагаю бить прямой наводкой.

– Артемьев, вы в своем уме? Вы понимаете, что при стрельбе прямой наводкой нам будет необходимо постоянно менять позиции, вы вообще видите, где мы находимся? Это лес! И тут снег! Вы совсем там отморозились, как я погляжу.

– Не нужно лишних эмоций, господин поручик. У нас с вами ограниченное количество боезапаса, так? Нам нужно выполнить задачу в наиболее короткие сроки, верно?

– Вам орден захотелось, мальчишка, так и скажите!

– Господин поручик. Вы старше по званию, но командую этим отрядом я и ваше дело в данном случае исполнять прямой приказ, – отчеканил Артемьев.

– Вся ответственность тоже на вас, имейте в виду! – процедил сквозь зубы Лемешев, заиграв желваками.

– На том и порешим, – спокойно ответил Георгий.

Орудие разместили у края опушки, где силы врага неплохо просматривались с возвышения. Странно, что немцы не послали никакого дозора сюда и вообще оставили эту сопку без внимания, возможно сыграла роль близость расположение русских сил, но так или иначе, – думал Георгий, – сейчас эта оплошность выйдет им боком.

Убедившись в надежности расположения гаубицы, он кратко обговорил с Лемешевым огневые цели и места перемещения гаубицы после нескольких залпов. Сам же Георгий решил не топтаться зря, взял с собой большую часть отряда стрелков и направился с ними поближе к силам противника, желая навести немного шума перед залпом.

Георгий во главе своего отряда сблизился с противником на расстояние примерно в полверсты и приказал стрелкам рассредоточиться. Ветер немного стих и можно было вести прицельный огонь.

– Братцы, не палим куда попало, бьем прицельно. Посеем немного страха в их ряды, – сказал Артемьев перед тем, как солдаты разошлись по боевым позициям.

Лемешев взял в руки бинокль и начал вглядываться сквозь нависшую над заснеженным полем темноту. Поручик видел стрелков, занимающих свои позиции и хмыкнул. В душе идея Артемьева ему нравилась, но вот участвовать в этом «балете» ему не хотелось ни капельки. Слишком близко к врагу, слишком мало людей. Для чего такой риск, когда можно просто взять немца числом, задавался он вопросом. Но сейчас оставалось только произвести несколько залпов, которые должны взбудоражить противника и отвлечь его и вскоре его раздавят основные силы. Казалось, что волноваться не о чем, но Лемешева не покидало какое-то тревожное ощущение. Все это было бессмысленной авантюрой для него.

– Ориентир – одиноко стоящее дерево, вправо сорок пять, далее сто! – выкрикнул Лемешев, – Ванюхин, поместить заряд в камору. Огонь!

Заряжающий с зарядом наготове находился возле гаубицы слева, позади наводчика Ванюхин резким движением втолкнул патрон в ствол, замковый сразу же налег на рычаг затвора. Наводчик замедлился на секунду, перепроверяя наводку, – готово, господин поручик!

– Орудие! – прозвучала команда к выстрелу.

Наводчик рванул боевой шнур гаубицы. Орудие вздрогнуло, раздался выстрел, гаубица немного откатилась назад из-за напора пороховых газов, на землю выбросило стреляную гильзу, глухо упавшую на снег.

Лемешев наблюдал в бинокль, как снаряд лег в окопы противника, создав ожидаемую суету в его рядах и криво улыбнулся. Наводчик, тем временем, уже восстановил наводку после выстрела, гаубица снова готова к выстрелу.

– Орудие! – вновь скомандовал Лемешев.

Артемьев услышал свист снарядов над головой и прижался глазом к оптическому прицелу трехлинейки, – скоро повалят, – подумал он. Прошло около двадцати минут прежде чем начали появляться вражеские солдаты. Наконец, можно было отчетливо разглядеть темные силуэты.

– Огонь! – выкрикнул Артемьев и поле наполнилось эхом трескающих выстрелов.

Прицельный огонь часто наводил панику. Больше, чем беспорядочная стрельба. Стрелки били практически без промаха, совершая по нескольку выстрелов в минуту, регулярно меняя позиции. Артемьев пробежал к очередному сугробу, низко пригнувшись. В жилах бурлила кровь, весь холод, словно вышел из него, он был полон азартной решимости. Похоже все складывалось удачно, немцы не слишком хотели рисковать и брошенный вперед небольшой отряд противника был полностью уничтожен стрелками Артемьева. Лемешев делал свое дело грамотно, все шло как по маслу. Георгий уже начал было ликовать в душе, но тут немцы открыли ответный артиллерийский огонь по опушке.

Генерал-майор Верцинский сидел в своем кабинете, листая газету. Он находился в нервном ожидании доклада наблюдателей и не мог думать ни о чем другом. С тех пор, как его назначили командиром лейб-гвардии 2-го Стрелкового Царскосельского полка он был полон забот, вынужден был решать ворох проблем, связанных со снабжением, питанием, различного рода нарушениями, заполнять бесконечные отчеты, а еще и успешно выполнять боевые задания полка с минимальными потерями живой силы и вооружений. Тем не менее, что бы не случилось, никогда нельзя было угодить командованию в полной мере, всегда находились какие-то недочеты. И вот очень кстати появилась свежая идея, прапорщик Артемьев, осенью изловивший предателя и отличившийся в бою подкараулил его в коридоре и выложил свои авантюрные измышления как на духу. Поначалу генерал отнесся к ним с подозрением, от идеи Артемьева явно веяло ребячеством, но потом решил, была не была, а почему бы и нет. Тем более, Артемьев убеждал, что у него есть достаточное количество охотников из стрелков и ему необходим только артиллерийский расчет с хотя бы одним орудием. У генерала Верцинского как раз на примете был проштрафившийся поручик, которому бы не помешала небольшая встряска. В принципе риск был не так и велик при грамотных действиях отряда. Поручику Лемешеву он не особенно доверял, но Артемьев, отличившийся в бою при фольварке Калишаны-Камень, затем неплохо проявил себя и в сражении под квадратным лесом, длившемся несколько дней.

В этом сражении первоначально все складывалось не лучшим образом. Артиллерийская подготовка оказалось слабой, внезапная атака была сорвана. Затем последовательно произведено пять мощнейших атак русских войск, которые не привели ни к какому результату, при этом потери составили более 800 стрелков и 2 офицера. Лишь через несколько дней удалось захватить и удержать позиции выступного окопа немцев. Артемьев с его полуротой отличились в последующих боях, под ураганным огнем противника атакуя северо-западную часть леса, захватив два трофейных пулемета и пленных. Немцы, контратакуя, в тот день палили из всего из чего-только можно было убить человека, используя даже пламеметы. Русские войска не досчитались в тот день 11 офицеров и 1127 стрелков из них 3 офицеров и 160 стрелков убиты. Полурота Артемьева превратилась в полувзвод, но его самого, будто бы хранил Господь, ни царапинки, только несколько тумаков и ссадин. Говорили, что он сорвался после боя, напился и изрядно помахал кулаками, досталось даже какому-то санитару, но в официальные рапорты это, слава Богу, не попало. За те пулеметы ему дали Станислава второй степени. Если удастся взять мост, то видит, Бог, он получит Анну.1

В дверь постучали, – войдите, – сдерживая волнение произнес Верцинский. В комнату зашел взмыленный адъютант, – началось, господин генерал-майор.

– Ну, с Богом! – ответил Верцинский.

Адъютант при этих словах перекрестился, рука генерала осталось неподвижной. Адъютант слегка, почти незаметно шевельнул уголком рта. Ему, как и многим в полку не нравилось, что командовать назначили лютеранина, а не православного.

Первым залпом противник попал куда-то вглубь леса, но Артемьев заметил, что Лемешев, как и было оговорено начал смену позиции. Выстрелов с изначального места расположения больше не последовало. Тем временем немец отправил вторую группу своих стрелков, заметив своих убитых, замерших в неестественных позах среди темных пятен мокрого от крови снега. Начался более плотный бой, под упорным огнем. Пуля просвистела рядом с головой Артемьева, он инстинктивно пригнулся. Надо было отходить в лес и отстреливаться уже оттуда, дело сделано, внимание противника привлечено, следующий шаг за генералом.

– Отходим, отходим! – выкрикнул Артемьев. Команда стала передаваться по цепи. Темные фигуры в заснеженных шинелях начали перебежками передвигаться по направлению к лесу.

Артемьев поравнялся с Рыловым, – Сева, чего не стреляешь? – Артемьеву пришлось крикнуть, так как после контузии, Рылов плохо слышал на одно ухо, – патроны, – коротко ответил стрелок.

Георгий молча открыл патронташ и отсыпал Рылову пригоршню патронов, тот сразу же начал заряжать свою потертую трехлинейку, – сними тех двоих, – приказал Артемьев, – точно так, господин прапорщик, будет исполнено!

Рылов прицелился и затаил дыхание и произвел выстрел. Его плечо ударило отдачей. Один немец свалился замертво, второй упал на землю и больше не поднимался, – схоронился, шельмец! Будем ждать, господин прапорщик?

– Нет, Сева, отходим с остальными.

Тем временем наступление вел 2-й лейб гвардии Царскосельский полк под командованием генерала-майора Верцинского. Полк почти беспрепятственно прошел через мост, уничтожив незначительные силы вражеской охраны. В рядах рот полка двигались рядовой Аношкин, недавно вернувшийся из лазарета и солдат из его роты Федор Погорелец. Шли молча, неровным шаркающим шагом. Аношкин заговорил первым.

– Федя, а ты отчего с прапорщиком Артемьевым охотником не вызвался?

– Не захотел, – буркнул в ответ Погорелец.

– А что так-то? – не унимался Аношкин.

– Чего пристал, не пойму? – разозлился Погорелец.

– Ну просто я, это, вопрос задал… – невнятно забормотал Аношкин, обиженно отвернувшись в сторону.

Погорелец выдохнул, – Пойми правильно, Сеня. Мне нравится прапорщик Артемьев, но он ведет себя безрассудно порой.

– Как это понимать?

– Что по-твоему значит безрассудно, а? – взорвался Погорелец.

– Я тебя, по-братски спросил, меня не было долго, сам знаешь. Он предателя Шеина зарубил, пулеметы взял у квадратного леса, я слышал… грех такого командира не любить, себя не жалеет!

– О том и разговор, Аношкин! Он себя может и не жалеет, а я вот выжить хочу, а не под пули лезть. Поручили, исполню, но сам подставляться под пули, нет. Поищи кого другого, у меня жизнь одна. Убить итак могут… без геройства. Квадратный лес говоришь?! Сколько тогда наших полегло под этими пулеметами? Вспомнить страшно, во снах приходят, рыдают по бабам своим, детяткам. Ему хоть бы хны, заговоренный он, что ль. А я вот нет, я плоть и кровь, убьют из-за его баловства, тьфу-ты, – Погорелец в сердцах плюнул.

– Не ожидал от тебя, Фёдор, – растерянно вымолвил Аношкин.

– Чего ты не ожидал, дурья башка? Уже полгода воюем, тебя ранило, а все как дитя наивное. Ума у тебя нет совсем!

– Может и Шеина зря он убил по-твоему? А может под теми пулеметами больше бы наших погибло, если бы не он, а? А те, кто в бою пал, в рай сразу попадают, слыхал про это? Убиенные-то, не в обиде за это поди, а?

– Ой, Сеня. Что понес, совсем сбрендил!

– А то и понес, струсил ты, чую.

– Я жив буду, рыло твое поросячье начищу за эти слова! Никогда не прятался, никогда не отступал. Вместе со всеми на штыки вражьи лез, со всеми в окопах под снарядами сидел по уши в грязи, крови и дерьме! Так, что не смей такого мне повторять! – после короткой паузы сквозь зубы добавил, – а не то прибью.

– Угу, – недовольно промычал Аношкин, отвернувшись.

Ветер завывал все сильнее, бросая снежные хлопья в лица продрогших солдат. Из-за бесформенного облака показался острый клюв полумесяца, высвободивший невнятные отблески прозрачного холодного света.

– Пошли, – приказал Артемьев. Цепь снова задвигалась короткими перебежками пока одни стрелки прикрывали отход других. Артемьев увидел, что Лемешев перестал передвигать орудие и это волновало и гнало его вперед. Какое-то странное щемящее чувство опасности преследовало Георгия. Он отмахивался от этих мыслей, но они липли, словно назойливые мухи, струйкой просачивались в его голову, вызывая злость и нетерпение.

Поручик Лемешев видел, что его люди устали. Солдатам из его расчета уже невмоготу было тащить орудие с позиции на позицию. Стрелки Артемьева не особенно исправляли ситуацию. Людей не хватало. Лемешев кипел изнутри, а затем плюнул на все и приказал стоять на месте. Немец все одно промахивался раз за разом. Тем более вдали началась какая-то суета, похоже, что полк подоспел как раз вовремя и все вскоре утихнет, так как немцам будет не до одинокого орудия, наспех спрятанного среди лесных деревьев.

– Орудие! – скомандовал Лемешев, затем последовал гаубичный залп.

Артемьев услышал эхо выстрела гаубицы Лемешева. Обернувшись, Георгий увидел, что командир орудийного расчета так и не покинул прежнюю позицию и мысленно выругался. Немцы открыли ответный огонь. Мимо! Георгий выдохнул. Но снаряд лег опасно близко от позиции Лемешева, – надеюсь он сделает выводы и уйдет, – произнес вслух Георгий и выстрелил в очередного приближающегося немца, но промахнулся, – тьфу-ты, Рылов, за мной, налево, пригнись только!

Вновь раздалось эхо залпа вражеского орудия. Артемьев следил за летящим в небе немецким «чемоданом»,2 в который запросто могла поместиться погибель всего их отряда. Снаряд лег ровно в то место, где располагалось орудие Лемешева. Тот так и не сдвинулся с места. Но размышлять о произошедшем было некогда.

– Отряд, назад, быстро, бего-ом, бего-ом! – заревел Артемьев и пригнувшись побежал в сторону леса. Его задание было выполнено. Осталось только уцелеть. Потери придется считать после.

Мост был взят без особых сложностей. Противник отвлекся на непонятную атаку со стороны леса и проморгал наступление, вспоровшее его ряды с фронта. Немцы бежали.

Полк закрепился на позициях, ранее принадлежавших противнику. Возможно завтра последует контратака, хотя сосредоточение вражеских сил в этих окрестностях не столь велико и немцы могут попросту оставить мост, который все равно должен быть взорван в ближайшее время. Подрывники вскоре установят заряды у опор моста.

Ранним утром Георгий докладывал о ходе выполнения задания генералу Верцинскому. Тот, конечно, не обрадовался смерти поручика Лемешева, но в его голосе промелькнула нотка раздражения, из чего Артемьев сделал вывод, что в произошедшем Верцинский винит самого поручика. В целом же генерал остался доволен, пожал Артемьеву руку и обещал замолвить словечко на следующем совещании по вопросам награждения. Артемьев махнул на это рукой, скромно ответив, что такие вещи ему безразличны, немного залившись румянцем, при этом. Генерал в ответ только улыбнулся. Вдалеке послышался одновременный взрыв нескольких зарядов, разрушивших недавно захваченный мост. Задание было выполнено.

В ходе выполнения задания врагом был уничтожен артиллерийский расчет поручика Лемешева, погибли несколько стрелков Артемьева, в основном те, кого он оставил помогать артиллеристам. Двое были легко ранены. К вечеру Артемьева и других, кто участвовал в этом бою отозвали с передовых позиций в резерв. Солдат ждало четыре дня спокойствия и уверенности в том, что с ними произойдет в ближайшие часы. Сладкое и блаженное время без риска для жизни. Этим же вечером Георгия свалила жуткая лихорадка. Он хрипел и кашлял, словно чахоточный, укутался в семь одеял и трясся, как испуганный заяц. Похоже, что его ночное подводное плавание не осталось бесследным.

Глава 2. Госпиталь

Поручик Денич пробыл в госпитале в Петроградской губернии, учрежденным Всероссийским земским союзом помощи больным и раненным где оказался после подвижного лазарета, около двух месяцев. После того, как на поле боя рядом с ним разорвался снаряд, Денич получил сильный ожог лица и потерял зрение. Полковой врач считал, что это временно и поручик оставался спокоен, надеявшись уже через полгода вновь вернуться в строй.

Но в военном госпитале поручика встретили дурные вести. Ему сообщили, что время безвозвратно упущено и левый глаз спасти не удастся, так что его практически сразу по прибытии Денича удалили. Зрение в правом глазу, тем не менее, никак не желало возвращаться. Это был тягостный отрезок времени, когда поручику впервые стало по-настоящему страшно до оторопи. Он чувствовал свою полную беспомощность, ощущал себя жалким калекой, видел себя костлявым нищим на паперти с трясущейся протянутой рукой и почерневшей повязкой на глазах. Каждую ночь ему снилось звонкой бряцанье монет, сочувственно бросаемых прохожими в качестве милостыни. Если бы он мог тогда плакать, то слезы текли бы не останавливаясь. Врачи не говорили ничего определенного, уходили от прямых ответов, так что Деничу оставалось только кусать подушку от жгучей злобы и тоскливого отчаяния, переполнявших его изнутри. Иногда он не знал, день ли уже или еще ночь, утро или вечер. Поручик боялся, что больше никогда не сможет увидеть рассвет, боялся остаться навечно одиноким и забытым. Вдобавок ко всему все окружающие его звуки и запахи сводили с ума. Он слышал топот и шарканье ног, глухое кряхтенье и глупую болтовню соседей, их сиплые голоса, их мокрый чахоточный кашель, приглушенные разговоры за дверью, звон кастрюль, в которых кипятили инструменты врачи. Деничу, казалось, что он чувствовал запах смерти от гноящейся раны соседа по палате. Вскоре этот запах пропал. Видимо сосед и вправду умер. В одну из ночей поручик решил самостоятельно добраться до нужника и упал с крыльца, после чего его лицо отливало багрянцем и синевой. На следующее утро врачи долго кричали, что-то назойливо и занудно объясняли, но Денич не слушал их и не собирался слушать. Он лишь согласно кивал головой и кротко улыбался.

К концу третьей недели поручику в очередной раз сняли повязку и в этот раз, о чудо! Перед его взором стояла не кромешная тьма, он видел слабые очертания предметов в темноте. Белый силуэт врача, свои руки… Денич от избытка чувств вскочил на ноги и крепко обхватил доктора.

– Вениамин Петрович! Дайте расцелую вас, родненький, идите же сюда! Я не буду нищим, не буду! – срывающимся от радости голосом кричал поручик.

– Голубчик, голубчик, спокойнее, что вы в самом деле! Это всего лишь начало! Видеть вы будете и значительно лучше, чем сейчас, но конечно, без очков не обойтись.

– Да не все ли равно! Месяц я жил в полном мраке, без малейшей надежды, а теперь! Скажите, скажите же, когда я смогу вернуться на службу?

При этих словах доктор смущенно кашлянул в ладонь, – вы знаете, Пётр Демьянович, не в моих порядках давать какие бы то ни было ложные обещания. И если я знаю что-то наверняка, то не буду скрывать это, поэтому с уверенностью заявляю, что военная служба для вас окончена, уж не обессудьте.

Денич медленно опустился на стул. Его все еще охватывала эйфория, но новость о конце карьеры военного ударила по затылку, словно тяжелый обух. Первая мысль, которая пришла ему в голову не смогла удержаться внутри, – Вениамин Петрович, скажите на милость, – вымолвил поручик.

– Да, голубчик.

– Чем же мне заниматься всю оставшуюся жизнь? Я ведь больше ни на что не годен…

– Э-эх. Со всеми вами офицериками одно и то же. Давайте-ка лучше займемся насущным и не будем философствовать попусту. Наша с вами задача простая – вернуть вам зрение, на этом, пожалуй, и сосредоточимся.

Через один день, наутро в палату заглянул младший врач Терентьев и передал Деничу подарок от Вениамина Петровича. В маленькой коробочке лежало стеклянное глазное яблоко. После недолгих манипуляций с повязкой, промывкой места раны, Терентьев помог вставить искусственный глаз в левую глазницу поручику. Денич нацепил выданные ему очки и пулей выскочил в коридор в поисках зеркала. Он суетливо протер рукавом зеркальную поверхность, первый раз за все это время взглянув на себя. Его светлые волосы отросли и опустились ниже ушей, на лице оставались следы гематомы, борода отросла и спуталась, лицо бороздили неровные следы шрама, оставшегося от ожога. Искусственный глаз был хорош, – тонкая работа, – подумал Денич, – с трудом отличая его от настоящего. Поручик почти вплотную прильнул к старому зеркалу, присматриваясь к себе сквозь большие линзы очков, в которых выглядел, как ему показалось, весьма и весьма глупо.

– Все равно, все равно, – дрожащими губами шептал Денич, – главное я вижу, пусть хоть полы мести, зато не нищим на паперти…

Дни сменяли друг друга, каждое утро лицо поручика то ласково поглаживали солнечные лучи, то накрывала свинцовая тень, падавшая от растекающихся по пасмурному небу облаков. Каждое утро он ходил в столовую, а затем на процедуры. С каждым следующим днем ему казалось, что крупные буквы, которые ему показывали врачи становились все крупнее. О том, чем и как он будет жить после госпиталя Денич старался не думать. Семья его была не богата, но за участие в боевых действиях и ранение было положено жалование, и голодная смерть поручику уж точно не грозила.

В палате вместе с поручиком лежало еще четыре человека. Одного тяжелого, чья рана источала зловонный запах гноя и лекарств, недавно схоронили, но на его койку тут же поступил новый раненный. Остальных Денич слегка сторонился, так как полагал, что не сможет сблизиться с людьми, которые стали свидетелями его беспомощности и отчаяния. Но новый раненный парнишка-солдатик понравился Деничу и они сдружились. Звали его Елисей Петрухин, родом откуда-то из ростовской земли, говорил с характерным тягучим оканьем.

– И что, говоришь, значить, отомстили за капитана-то вашего усе-таки? – почесав небритое лицо спросил Петрухин, уминая овсяную кашу за завтраком.

– Я подробностей не знаю, но мой друг – Георгий, говорят, он то ли пристрелил, то ли изрубил предателя.

– А что за шпион-то этакий, откуда взялся?

– Я толком даже и не припомню его, невзрачный какой-то, неприметный. Ну ни за что не скажешь. Ничем не выделялся, рожа как рожа, – Денич сделал короткую паузу и кивнул в сторону солдата, – как твоя прям.

Петрухин загоготал, – эко ты сказанешь иной раз, обхохочешься, – а я знаешь ли, завидую тебе, однако, господин поручик.

– Вот дела, и чему же тут завидовать. Глазу стеклянному? Или окулярам размером с два блюдца? Я, не поверишь, на улицу выходить боюсь, думаю ворона заклюет. А второго такого глаза бесплатно уже не дадут, покупать придется. А денег-то нема, сам понимаешь.

Петрухин вновь захихикал, – ох ты смотри, эхх-хэх-хэх, шутник выискался. Я думал офицеры все такие, как струна натянутые, как камень тупые.

– Нечто мы не люди, а, – обиженно ответил Денич.

– Да люди, люди. Но сложные какие-то все правильные.

– Так чему завидуешь-то?

– Как чему? Хорошая рана у тебя.

– Как дам сейчас, – Денич шутливо замахнулся на солдата.

– Да не обессудь, поручик, ты чего. Вот я в ногу ранен. Подлечат и опять под пули. А ты все. Отслужил и живи в покое, не бойся за то, что завтра будет. Билет о ранении в кармане! Жалование обещано, не пропадешь.

Денич махнул рукой, – знаешь, мне лучше бы под пули. Не такой человек я. С юнкеров по этой стезе иду, другого и не знаю ничего.

– Тю-у, не бреши, авось и найдется какое ремесло, чай образованный, не пропадешь.

– Да поди уж. Жизнь покажет.

– Точно говорю, как пить дать. Не сумлевайся даже.

– Как скажешь, командир, – Денич едва заметно улыбнулся.

Был в лазарете еще один необычный персонаж – весьма расторопный унтер-офицер Богачов, по совпадению однополчанин Денича.

Денич смутно помнил его в полку, так как служили они в разных ротах и по роду службы их мало что связывало. Богачов получил ранение осколком гранаты в голову, прибыл с фронта не так давно и пока мало с кем был знаком. В один из дней в столовой он случайно услышал разговор Денича с Петрухиным и, поняв, что встретил однополчанина безумно обрадовался.

– Господин поручик, здравия желаю! – лицо вытянувшегося по струнке Богачева расплывалось в широкой улыбке.

– Добрый день, прошу прощенья, мы знакомы? – ответил Денич.

– До сих пор не были, но давайте же поспешим исправить это недоразумение!

Денич слегка оторопел от подобной прыти, – и все же, выы…?

– Унтер-офицер 2го лейб гвардии царско-сельского полка Степан Богачов в вашем распоряжении!

– Честь имею, господин унтер-офицер. Сразу бы сказали, что с нашего полка. Весьма рад встретить однополчанина. Присаживайтесь к нам поближе за столом, потолкуем, поведаете что там нового в полку твориться.

– Точно так, господин поручик! – все с той же широкой улыбкой отчеканил Богачов.

Уминая порцию кислых щей, Степан рассказывал истории о себе и полку, о том, что произошло в отсутствие Денича.

– Ну так и чего. В квадратном лесу сражались, когда. Ранило меня осколком. Валяюсь я весь окровавленный, значит, себя не помню и выдал как на духу командиру, давай кричать, аж слезами залился: «Простите, Ваше Высокоблагородие, простите, простите, кричу – БОгачов хихикнул, я не Степан Богачов, говорю, я Василий Богачов – беглый каторжник!»

Денич вскинул брови от удивления и уставился на Богачова с застывшей у рта ложкой супа.

– Да вы не волнуйтесь, господин поручик, обошлось все! – замахал руками Богачов, – у меня же георгиев несколько, простили, перед самим Государем просить о помиловании хотят. Скрывать нечего уже!

– Так что случилось-то все-таки, как оно вот так вышло? – спросил поручик.

– Да что-что, глупость случилась! За брата вступился. А человек тот возьми да помри. Меня хвать и на каторгу. Война началась, я бежал. Дома был, паспорт отцовский наспех схватил, его как раз Степаном и звать.

– А тебя-то может Василием называть?

– Да не-е. Привык я тут уже к Степану и документы на это имя. Пущая Степаном покамест и останусь. Недавно сам командир полка сюда заглянул, но тайком почти, в гражданской одежде. Сказал, что ходатайствовать за меня будет инспектору пехоты, Великому Князю Павлу Александровичу, и Шефу полка, Великому Князю Дмитрию Павловичу, так что с таким покровительством уже бояться нечего.

– Степан, ну вы тем не менее, соблюдайте осторожность, я разумеется вас не выдам, но не стоит первому встречному рассказывать такие вещи, – снизив голос произнес Денич.

– Вы правы, поручик, рот на замок, – Богачов сделал характерный жест.

Тем временем к столу подошел Петрухин, – о чем толкуете, хлопцы?

– Да о всяком, – махнул ладонью Денич, скосив взгляд на Богачова, – как раз хотел задать Степану вопрос. У меня в полку друг – Георгий Артемьев. Не знаете ли что-нибудь о судьбе его. Уверен, вы должны были слышать о том, как он убил предателя Шеина, застрелившего горячо любимого нами капитана Николаевского.

– А как же. Слышал, слышал. В квадратном лесу злосчастном бок о бок, считай, стояли. Точнее бежали на пулеметы. Он свою полуроту вел, свирепый как волк!

– И что же с пулеметами? Наших много ли полегло?

– Пулеметы взяли. Но и немец тогда кровушки нашей здорово напился.

– А Артемьев что же?

– Многие тогда обвинили его в безрассудстве, дескать понесся оголтело на пулемет. Но я так не думаю. Пулеметов было тогда несколько. Он един с солдатами был, в порыве с ними помчался, не приказывал никому. Они добровольно так решили, знали, что на смерть идут под такую очередь. Так и стоит в голове трещотка эта смертоносная… татата-тата-та… Он приказывал только ложиться солдатам, потом вставал первый и бежал. Я с ним бежал. Его чудом не ранило тогда, да и меня. Но как говориться, двум смертям не бывать, дальше сами знаете.

– Вот оно что, эх, Георгий, отчаянная голова. Не зря капитан говорил в свое время, будет из него толк.

– Да уж, да уж. А лазаретик-то так себе, скажу я вам. Стены вон обшарпанные, богадельня, небось бывшая. Я знаете-ли намечтал себе тут глупость одну, что попаду в лазарет, тот что в зимнем дворце сам Государь приказал обустроить. Но все тянут, так и не открылся, оказывается. А так вот счастье-то было б мне, – Денич едва заметно дернул головой в сторону Богачова в знак того, что не стоит упоминать о своем прошлом при Петрухине. Богачов покашлял, – мне, простому мужику в царских покоях побывать. Вот чудо ж. Вряд ли когда-то еще туда нога простого человека-то ступит, красоту такую посмотреть, – мечтательно продолжал Богачов, – там все по уму, по науке должны сделать, эхх…

Вскоре время пребывание поручика Денича в лазарете подходило к концу. Провожали его всем отделением. Молоденькая сестра милосердия где-то раздобыла цветов, врачи крепко жали руку, улыбались и напутствовали. Денич особо поблагодарил Вениамина Петровича, подарив ему бутылку коньяка от себя и незаметно от других попросил в случае если в госпиталь прибудет кто-то из его полка передать одно письмецо. Поручик быстрым движением сунул письмо в карман халата доктора, затем крепко обнял его на прощанье.

Санитарный обоз доставил Георгия в госпиталь уже затемно. Улицу освящал одинокий масляный фонарь, завывала метель, земля была скользкой от недавно растаявшего и вновь замерзшего снега, превратившего тропинку до двери больницы в полосу сплошных препятствий.

Артемьев мало что помнил из того вечера, в его памяти отразилось лишь огромный, почти исполинский мрачный силуэт здания лазарета, смотрящего на него сотнями горящих глаз.

В помещении Георгия и его сопровождающих встретил дежурный врач. Где-то в отдалении, а может быть совсем рядом раздавались голоса.

– Сначала нужно заполнить все необходимые бумаги, так что пройдемте, господа, запишемся в приемную книгу.

– А с ним, что?

– Чем болен?

– В ледяной реке искупался, воспаление легких…

– Пока выделим койку второго разряда, дальше поглядим по состоянию.

Эту ночь Георгий провел в калейдоскопе полудремы. В одну секунду перед ним стояла его возлюбленная Лиза почему-то в одном светлом платье зимой с босыми ногами на снегу. Она загадочно улыбалась, как вдруг на нее пламенем обрушился немецкий «чемодан». Сквозь клубящийся дым Георгий пытался разглядеть ее. Он протянул руку к стоящему спиной силуэту. Человек резко развернулся, и Георгий в ужасе отпрянул. На него смотрел обгоревший и окровавленный поручик Лемешев. Он схватил Георгия за рукав и начал сжимать его крепче и крепче. Артемьева сковало ледяным ужасом. Он зажмурился и открыл глаза, как вдруг видение исчезло. Перед глазами была лишь больничная палата, переполненная звуками храпа раненных. Артемьев нащупал рукой нательный крест и начал шептать про себя молитву, пока вновь не забылся.

Каждый день Артемьеву ставили уколы. Лихорадка вскоре спала, и он начал идти на поправку. Время в госпитале тянулось долго, текло, словно медленный застывающий ручеек. Артемьев изредка поддерживал разговор с остальными раненными, в основном же держась особняком, пребывая в некой отстраненности, глубоко погружаясь в собственные думы.

Георгию пришло в голову, что он и вовсе успел позабыть о том, что такое мирная жизнь, что такое стоять на месте без маршей, идти не в строю, не слышать визг снарядов и свист пуль. Большинство из тех, кто не остался калекой после ранения, были рады пребыванию в госпитале и тому спокойствию, которое он им предоставлял. Но Георгию было не по себе, какое-то странное чувство скуки, словно назойливый зуд, преследовало его повсюду. Он пробовал писать письма, но раз за разом комкал и выкидывал их в ведро. День ото дня Артемьев слонялся по коридорам, подшучивая над сестрами милосердия, проходившими мимо, отчего они застенчиво хихикали, но делал это скорее дежурно, без особой радости, чтобы хоть чем-то развлечь себя.

Все было буднично, рутинно и однообразно пока в один из дней Артемьеву не принесли почту. Почтальон вручил Георгию два конверта. От дядюшки и от Лизы. Последний раз Георгий писал им несколько месяцев назад после боя у фольварка Калишаны-Камень. Артемьев засомневался какой из конвертов открыть вперед, – а, была не была. Пусть первым будет дядюшка, хорошее оставим на потом, – подумал Георгий и распечатал первый конверт.

Артемьев развернул ровно сложенный лист бумаги, где очень аккуратным почерком писал ему Ефрем Сергеевич:

«Дорогой мой племянник!

Весьма рад был получить от тебя весточку и знать, что ты жив и здоров. Я сердечно поздравляю тебя с повышением в звании и первой наградой.

У нас все спокойно настолько, насколько это возможно в военное время. В городе устроили лагерь военнопленных, которых держат под строжайшей охраной. Цены поднялись, мужиков мало, трудятся все больше женщины. Твой братишка за время твоего отсутствия подрос, стал весьма серьезен и ответственен. Своей матушке он помощник и заступник.

Мои дела идут хорошо. Помогаю нашей славной армии, все производство и торговля работают на нужды фронта. Доходы несколько упали, несмотря на подорожание цен, но я не жалуюсь. Мне на старость хватит с лихвой.

Прошу тебя Георгий, будь осторожен на войне! Не подставляй понапрасну под меч свою главу. Мы с твоей матушкой горячо тебя любим и ждем!

Ефрем Артемьев.»

К горлу Георгия неожиданно подступил твердый ком. Он положил первое письмо рядом с собой на койку и с предвкушением развернул второе.

«Георгий, любимый!

Жду тебя и очень переживаю. Молюсь о тебе каждый день Пресвятой Богородице и Иоанну Войну.

Спешу сообщить, что покидаю Петроград. Это прекрасный город, но я не могу больше оставаться на содержании чужих людей. Те деньги, что ты оставлял, я отослала матушке и тятеньке, прости меня за это.

Должна также сказать, что война пугает меня до ужаса… до мурашек! Я встретила одного мудрого старца, который сказал, что война положена нам за грехи и мы должны их отмолить как можно скорее. Он говорит, что Богу важна молитва каждого человека, даже такого маленького, как я.

В ближайшее время мы поедем с ним в Томск, там я намереваюсь поселиться в особой коммуне в одной заброшенной деревеньке, созданной сиим достопочтенным и мудрым старцем. Мы хотим жить отдельно от мира и погрузиться в молитву о нашей многострадальной земле. Там собрались идейные люди и просветители! Все они скованны едиными помыслами о равенстве, братстве и спасении души, как отдельно взятого человека, так и всего нашего общества.

Не стоит меня искать, мой возлюбленный Георгий, я сама выбрала этот путь и с полной решимостью намереваюсь пройти его до конца.

твоя Елизавета Воронова.»

У Артемьева по коже мелкими уколами пробежал мороз. Удалиться в коммуну? Равенство и братство? Что это еще за дикая помесь социализма и религии под лозунгами французской революции? Лиза была набожна, как и большинство людей, кого знал Артемьев, но никто из них не уж точно не стал одновременно социалистом, насколько ему было известно. Эта новость повергла Артемьева в смятенье. Ему во чтобы то ни стало захотелось увидеть и, хотя бы поговорить с Лизой, вызнать, что у нее на уме. Георгий принялся суетливо перечитывать письмо, как вдруг в палату твердым шагом зашел генерал-майор Верцинский.

Глава 3. В ожидании отпуска

– Здорово, сынок! – неожиданно для Артемьева раздался знакомый голос генерала.

– Здравья желаю, кхе, кхе… – Георгий закашлялся, – Ваше Превосходи… кхе-кхе… тельство, – с трудом закончил приветствие Артемьев, поднявшись с койки.

– Сиди-сиди, что ты. Эко тебя перекосило, ну ничего, поправляйся, соколик. Проездом в Петрограде с отчетами, думаю, дай навещу верных слуг Отечества.

– Премного благодарен, Ваше Превосходительство! – садясь на койку ответил Георгий.

– Спешу сообщить радостную весть. С этого момента, сынок, – ты подпоручик, так что пришивай на погон вторую звезду, кроме того за успешное выполнение задания тебя награждают серебряным Георгием четвертой степени. Ну-с, помнишь, что надо сказать?

– Служу Отечеству, Ваше Превосходительство генерал-майор!

Верцинский улыбнулся в густые усы и протянул Артемьеву подарочную коробочку с георгиевским крестом внутри, – Ну-с, поздравляю, поправляйся!

Генерал уже собирался уходить, но Георгий остановил его.

– Ваше Превосходительство, разрешите обратиться!?

– Слушаю?

– Проблемы у меня, семейного толку!

– Ну армия таковые, знаешь ли, не решает, сынок, – хихикнул Верцинский.

– Никак нет, это мне известно….но-о…

– Об отпуске ходатайствуешь? – сурово спросил генерал.

– Т-точно так, Ваше Превосходительство, – не очень решительно ответил Георгий.

– Ну знаешь ли!

– Если это невозможно, Ваше Превосходительство, то прошу простить!

– Ну знаешь ли! – Верцинский запыхтел.

– И-извините… – растерянно начал мямлить Артемьев.

– Чернила в руки и пиши соответствующее прошение! – Верцинский расхохотался, – видел бы ты сейчас свою физиономию, подпоручик!

Георгий, все еще пребывающий в недоумении невольно улыбнулся, – точно так, Ваше Превосходительство…

После этого генерал сообщил, что подготовит соответствующие документы в штабе и передаст с кем-нибудь до окончания пребывания Георгия в госпитале, они распрощались, а Георгий вновь достал Лизино письмо чтобы перечитать.

Не дочитав текст, Артемьев со злости швырнул бумагу на пол. Он открыл тумбочку, и пошарив рукой нашел завалявшуюся пачку папирос «Илья Муромецъ» столичной фабрики Братьев Шапшал.

В палате никого не было, так что Георгий приоткрыл окно и чиркнул спичкой. Помещение вдохнуло зимнюю прохладу через мгновение разбавленную горьким дымом папиросы.

Георгий затянулся и горло его продрало горечью дыма, отчего он закашлялся сильнее обычного, но продолжил курить. Эта привычка прилипла к нему за время службы, так как на фронте курили большинство солдат и офицеров.

Вдруг кто-то с размаху стукнул Артемьева ладонью по спине. Георгий обернулся и увидел перед собой нахмуренную сестру милосердия. Кажется, ее звали Анна.

– Ты что делаешь, супостат, а ну выкинь дрянь эту, —сестра указала пальцем на тлеющую папиросу, – и окно прикрой! Совсем одурел, бестолочь эдакая?

Артемьев слегка опешил от такого напора, но подчинился и выкинул окурок, а затем прикрыл окошко.

– Аннушка, не ругайтесь, прошу, да я ж только согреться хотел, – улыбнулся Георгий.

– У тебя воспаление легких или рассудка? Каким таким макаром ты хотел согреться с открытым окном? – Аннушка покрутила пальцем у виска.

Артемьев осознал глупость своего ответа, но продолжал настаивать на своем, – ну как, сестричка, легкие прогреть, а комнату от заразы проветрить.

– Я тебе сейчас, зараза ты такая, еще оплеух навешаю, несешь мне тут! Какой тебе табак, пока лечишься никакого курева!

– Да почему же, невмоготу уже!

– Вредно, не спорь. Отдай папиросы, – строго продолжала Анна.

Георгий глубоко вздохнул и передал Анне пачку папирос. Сестра, забирая пачку, остановила руку Георгия.

– Что с кистью?

– А что с ней?

– Скрюченная какая-то, ломал что ли?

– Да было дело, несколько пальцев и полруки от ранения онемевшее.

– Онемевшее ладно, видать нерв задело. Может пройдет, может нет. А руку тебе что за коновал чинил? – Анна пыталась разогнуть пальцы Георгия так, что он заерзал от боли.

– Да какой коновал, это же передвижной лазарет, полевые условия, я не жалуюсь.

– Но пальцы-то не разгибаются. Разрабатываешь?

– Ничего не делаю, винтовка в ладонь ложится и ладно.

– Так, я к Вениамину Петровичу. Он тут главный врач, поговорю, хирурга вам назначит.

– Пустое это, Анна.

– Все, не спорьте, господин офицер.

– Подпоручик… с сегодняшнего дня.

– Поздравляю, – коротко ответила Анна и удалилась.

После этого разговора к Георгию приходил главный врач с хирургом. Они осматривали кисть, место онемения руки, что-то долго обсуждали, потом хирург посоветовал втирать какую-то мазь и постоянно разрабатывать руку, пытаться раздвигать пальцы, в противном случае пригрозил тем, что она может скрючиться, как нос у бабы яги.

С этого дня, Артемьев регулярно старался делать несколько резких движений пальцами левой руки, пытаясь распрямить их.

Время в лазарете было однообразно-тягучим. Одна и та же еда, один распорядок, праздное безделье. Артемьев не знал чем заняться и куда себя деть. В коридоре на полке он нашел сочинения Пушкина и от скуки читал, лежа на кровати.

Странное дело, но врачи стали заходить все реже, а сестры милосердия все чаще. При этом лица у них были какие-то смущенные и взволнованные.

Через неделю после случая с папиросой ему вновь удалось поговорить с сестрой Анной, которая все это время при виде Георгия буквально растворялась в воздухе, пропадая с глаз.

– Аннушка, постойте, куда же вы, – догоняя по коридору окрикнул засеменившую сестру милосердия Георгий.

– Здравствуйте, господин подпоручик, доброго вам дня. Прошу простить, у меня дела, много раненных, вы не один.

Георгий перегородил ей путь, – господин, значит, не супостат уже?

Анна сделала попытку обойти Артемьева.

– Да не убегайте же вы, постойте. Хотел поблагодарить вас и пригласить на променад. Мне уже разрешено, главное одеться потеплее.

Анна залилась румянцем, – право, господин подпоручик, мне стыдно за прошлый раз….я была резка с вами.

– Пустое, Аннушка. Сегодня после шести вечера! Давайте же, соглашайтесь.

– Я подумаю, господин подпоручик, такой ответ сгодится?

– Никак нет, но-о. Я еще найду вас сегодня, – Артемьев с озорством подмигнул ей.

Вечером Георгий и Анна встретились у ворот перед госпиталем. Дул сильный холодный ветер, и Артемьев, поежившись, поднял ворот шинели, спасаясь от холода. Сухой кашель не оставлял его.

В начале прогулки Георгий ощущал возникшую неловкость в разговоре с Анной. Оставшись с ней наедине, Артемьев не мог найти тему для разговора и какое-то время они просто шли молча, смущенно улыбаясь друг другу.

Анна начала первой, – знаете, господин подпоручик, хотела вам сразу сказать…

– Зовите меня Георгий, прошу прощенья, что перебиваю.

– Хорошо, Георгий. Надеюсь, что вы не решите, что я какая-то фривольная девица, раз так легко согласилась с вами пойти.

– Да что вы, у меня и в мыслях подобного не было!

– Я весьма этому рада.

– Позвольте, Анна, у меня к вам возник один вопрос.

– Какой-же?

– Я заметил, что в палату все реже стали заходить врачи. Сестры ходят исправно, а врачей нет. Спускался сам Вениамин Петрович, но где-же все молодые? Как сквозь землю провалились! – поинтересовался Артемьев.

– Георгий! Как хорошо, что вы заговорили об этом. Ведь именно поэтому я и согласилась пойти с вами сегодня! – выпалила Анна.

– Только лишь поэтому, – обиженным тоном ответил Артемьев.

– Ну что вы, право. Прошу простить меня за глупость, конечно не только поэтому! Но это одна из причин!

– Так что же случилось?

– Случилась полнейшая глупость! Я слышала, что они собрались устроить стачку! Вы представляете, врачи!

Георгий удивленно уставился на Анну, – во время войны, когда столько раненных в лазарете? Это же предательство! – возмутился Артемьев

– Все так, не поспоришь, но вы поймите… они молоды в большинстве и не осознают еще. Им кажется….им что-то наговорили, пообещали и они поверили, понимаете? – сумбурно попыталась объяснить Анна.

– Вы знаете кто зачинщик? – оборвал Георгий.

– Эмм… слышала, что это один из новых врачей – Иван Феглер. Но могу и ошибаться.

– Где они собираются?

– Собираются?

– Да, для обсуждения такого рода вещей они должны иметь место сбора.

– Даже не знаю, может быть в лектории, другого места и не придумаю.

– Сомневаюсь, что в столь доступном помещении они стали бы обсуждать столь запретные темы. Но если их там возможно застать всех вместе, то лекторий подойдет. Когда проходят лекции?

– Эти лекции кажется не обязательны, но сегодня занятие проводит Вениамин Петрович и думаю, что большинство врачей придет. Как раз сейчас его лекция должна подойти к концу.

– Анна, я вынужден просить вашего прощенья, но нам необходимо там быть. Я хочу поговорить с этими оболтусами.

– Конечно, Георгий, конечно. Давайте же поспешим.

Георгий и Анна подоспели как раз к концу лекции. По пути Артемьев уговорил пойти с собой двоих раненных солдат. У одного была перемотана голова, другой хромал и передвигался на костылях. Они встали в сторонке и ждали конца занятия. Когда Вениамин Петрович покинул помещение, Георгий обратился к солдатам и Анне, – господа, говорить буду я. Вы кивайте. Надеюсь образумим… и сразу не заходите, дайте мне несколько минут. Я вас позову.

Анна быстро перекрестилась. Артемьев неслышно вошел в лекторий. В помещении пахло больничными принадлежностями, на столе лежали бумаги и учебники. Врачи стояли небольшой кучкой у окна и не заметили появления Георгия. Один из них сидел на подоконнике и непрерывно говорил. Остальные его внимательно слушали и хором соглашались. Артемьев решил, что болтун на подоконнике и есть тот самый Феглер.

– Скажите друзья? – вопрошал предполагаемый Феглер, – почему мы должны работать сверх своей смены? Много раненных, скажут они? А нанять других врачей разве невозможно? Ах, они все на фронте скажут они, тогда что же получается? Все врачи на фронте, а мы тут семь потов смываем и отдуваемся за остальных? Нынче похоже не в моде платить за работу сверх нормы, так это получается?

– Дело говоришь, Иван!

– Это точно Феглер, – отметил про себя Георгий.

– А что же, солдатики помрут без нас, скажут они? Так может быть хоть тогда кто-то прислушается? Эти сатрапы развязали никому не нужную войну, а мы должны смывать кровь с их рук?

С последним доводом врачи согласились не так единодушно, кто-то зароптал, и Артемьев решил воспользоваться этим моментом.

– Эй ребятки! – окликнул Георгий врачей.

Молодые люди дружно посмотрели в сторону окрикнувшего их Георгия и на мгновение замолкли от неожиданности.

– Я так понял, что по-вашему мне впору себе гроб заказывать?

– Простите, вы кто, собственно такой и что вам нужно? – поправив круглые очки спросил Феглер и спрыгнул с подоконника.

– По-вашему, я зря был ранен, зря ношу георгиевский крест на себе? – продолжал Артемьев, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Сударь, я к вам обращаюсь, вы кто будете? – переспросил Феглер.

– Я сейчас на своих ногах и скоро покину лазарет, но есть и другие! – Артемьев обернулся и крикнул в сторону коридора, – заходите!

В дверь вошли сопровождавшие Артемьева раненные солдаты и Анна.

– Или может быть им стоит помереть из-за вашей мнительности? Остаться вечно хромыми и контуженными?

Врачи зашептали, по лекторию волной прокатился недовольный гул.

– Это Фрол Афанасьев, его ранило в бедро в первом бою. Кровь хлестанула таким фонтаном, что только один из храбрых врачей, что не побоялся оказаться на поле боя вместе с простыми солдатами успел вовремя наложить жгут и спасти солдата. А это Дмитрий Коржухов, – Артемьев указал на солдата с перевязанной головой, – его ранило осколком от гранаты в голову. Он лежал среди трупов в полном беспамятстве. И только полковой врач не дал его похоронить с остальными, услышав слабое биение сердца, – Георгий замолчал. Зал наполнился напряженной тишиной, тяжело осевшей в воздухе.

– Какими докторами вы хотите быть? Теми, кто спасает жизни? Или теми, кто из-за жажды тридцати серебряников готов позволить умирать своим братьям… – Георий сделал картинную паузу, – я вас спрашиваю?! – он повысил голос, сделав резкий шаг вперед.

Врачи переглянулись. Те, кто стоял спереди невольно отступили. Тишину нарушил один из тех, кто был постарше, сказав остальным, – расходимся, друзья. Лично у меня завтра смена.

– И у меня, – сказал другой.

– У всех нас! – почти хором ответили остальные.

Доктора стали расходиться, кто-то похлопал Артемьева по плечу, кто-то с уважением глядел на раненных, обещая завтра обязательно осмотреть их.

Феглер ушел вместе со всеми, злобно скосив глаза в сторону Артемьева. Георгий же постарался сохранить непроницаемое и холодное выражение лица, сдерживая свое довлетворение.

Когда помещение лектория освободилось Анна радостно взвизгнула, – Георгий, Георгий, вы мой герой! – она обняла его, нежно поцеловав в щеку.

– Красиво сказал, Георгий. Только это, не Фрол я, а Пантелей. Да и не было такой истории-то… со жгутом.

– А я не Дмитрий вовсе, а Даниил. И голову мне прикладом пробили, а не осколком. Да и в трупах не лежал я…

– Да знаю-знаю, что вы как дети малые. Неужто не поняли, что я для них это. Припугнуть дабы. Ну подумал, что вы не подведете и подыграете, если что вдруг не по плану пойдет.

Солдаты рассмеялись. На следующее утро врачей в лазарете было даже больше, чем требовалось. Многие вышли не в свою смену, стараясь оказывать раненным должный уход. Феглера нигде не было видно, хотя Георгию очень хотелось его найти и потолковать с подстрекателем.

В этот же день прибыл некий офицер с документами за подписью генерала Верцинского. Георгию официально был одобрен отпуск на месяц для отбытия в Томск, не считая дней нахождения в пути. Вскоре Артемьева должны были выписать из больницы, и эта мысль непристанно волновала его. Он, казалось бы, еще недавно жил своей обычной жизнью, но совершенно забыл, как ею жить. Он привык отдавать приказы, привык подчиняться приказам, привык ходить в строю, привык к строгому распорядку, к скудному питанию, к пульсирующему чувству опасности и внезапной тревоги, он спал, слыша каждый шорох и подскакивал от малейшего, даже самого слабого шума. Но теперь целый месяц ему предстояло жить среди мирных людей. Да, они будут взволнованы войной, да, их жизнь поменялась и может быть даже стала тяжелее, но это по-прежнему была мирная жизнь. Артемьев знал, что всегда будет чувствовать себя не в своей тарелке с теми, кто не воевал. Они никогда не смогут понять его до конца. Он всегда будет казаться им очерствевшим или жестоким, а может быть безразличным или одиноким человеком. С другой стороны, рано или поздно наступит мир, а погибать Артемьев не собирался, поэтому напомнить себе о том, как жить вне войны будет полезно.

Вечером, прохаживаясь по коридору, взгляд Артемьева зацепился за знакомую фигуру, – Феглер! – Георгий узнал зачинщика неудавшейся стачки и осторожно направился вслед за ним.

Феглер зашел в уборную. Артемьев остался ждать его у двери. Когда врач вышел, Георгий с силой толкнул его в грудь, так что тот буквально залетел обратно. Артемьев быстро взял из коридора стул и подпер ручку туалетной двери изнутри, чтобы посторонний человек не смог ее открыть.

– Ч-что вы себе позволяете, – завопил Феглер.

Георгий поднял его за грудки и вновь швырнул на пол. Феглер, спотыкаясь, отползал назад.

– Как вы смеете, я буду жаловаться! Я сдам вас в полицию! – Феглер поднялся на ноги.

Георгий после короткой паузы сделал несколько резких шагов к Феглеру, и схватив его за волосы, стукнул головой о стену. Георгий не прикладывал особой силы, но скосил удар, отчего кожа на лице врача лопнула и по лицу струей потекла липкая кровь

– Ты знаешь кто мы, а, фигляр?

Феглер испуганно запричитал, – прошу вас, прошу, отпустите!

– Ты знаешь кто мы? – чеканя каждое слово повторил Георгий, вновь схватив врача за волосы.

– Прошу вас, умоляю, – Георгий сжал кулак, потянув за волосы, – кто вы, скажите, кто? – захныкал Феглер.

– Мы солдаты и офицеры Российской империи, фигляр!

– Да-да, вы солдаты, прошу, прошу, отпустите!

– Что по-твоему делают солдаты и офицеры? – Георгий выпустил волосы Феглера из рук.

– В-воюют?

– В яблочко, фигляр, а что бывает на войне?

– Л-люди погибают?

– Да, фигляр. А ты не полный идиот, я посмотрю. Но точнее будет сказать, что их убивают. Мы убиваем! Врагов! И знаешь, что такие как ты – это и есть враги. Наши внутренние враги. И если я убью тебя мне дадут еще один орден, только и всего!

– Нет, нет прошу-у! – истошно завопил Феглер, – умоляю, господин офицер, отпустите!

– Фигляр, ты ноешь как баба. Что ты за революционер?

– Я…я никакой не революционер! – врач вытер кровь с лица, – я просто хотел прибавки к жалованию.

– Не бреши, фигляр. Я похож на идиота?

– Что вы, нет, нет, господин офицер! Мне просто заплатили….

– Кто?

– Знакомые с завода. Мы встретились случайно, они предложили денег и посоветовали, что говорить. Дали половину. Обещали после стачки выплатить остальное. Да что бы было, пару дней бы побастовали и делу конец. Полицаи бы всех разогнали.

Артемьев отвесил Феглеру пощечину, отчего тот начал всхлипывать, – сегодня же ты пишешь мне имена тех, кто тебе заплатил, а потом уходишь с этой работы.

– Но куда же мне идти, позвольте? – возмутился Феглер.

Георгий вновь отвесил ему пощечину сильнее предыдущей так, что врача зашатало.

– Я повторять не буду. И еще. Если сообщишь кому-то, что это я тебя избил, тебя застрелят. Помни, что здесь лежат офицеры и солдаты. Все мы братья и стоим друг за друга, а за твою смерть положен орден! – прошипел Артемьев.

Влажные глаза Феглера наполнились ужасом.

– Записку с именами занеси в седьмую палату, тумба справа у окна. Больше я тебя видеть не желаю, прощай, – Георгий, развернувшись, резко направился к выходу.

Утром Артемьев нашел записку от Феглера и направился на прием к главному врачу. Отстояв в очереди, Георгий постучался и осторожно зашел в кабинет Вениамина Петровича. Главный врач закрывал окно после проветривания помещения, в воздухе стоял слабый запах табака.

– Здравствуйте, Вениамин Петрович!

– Доброго утречка, голубчик, что у вас?

– Моя фамилия Артемьев, меня скоро должны выписать, но я не по этому поводу. Возможно вы слышали, что у вас тут намечалась стачка, у меня есть список людей, которые предположительно организовали и оплатили это мероприятие.

– Так-та-ак. Кажется, это о вас говорила мне Аннушка Прокофьева.

– Не могу знать, но хочу передать вам это список, – Георгий протянул свернутый вдвое листок врачу.

– Хорошо, голубчик, мы передадим это полиции или специальному ведомству, будет видно. Я, ведь, знаете, пытался образумить глупцов, но они поверили Ваньке Феглеру, будь он не ладен, но больше он тут не работает, весь побитый был, нагрубил, забрал документы и ушел.

Георгий слегка ухмыльнулся.

– Сдается мне вы приложили руку к его уходу, а может и обе руки, – врач хитро подмигнул.

– Я совершено не представляю о чем вы, – Георгий наивно развел руками.

– Ладно, пустое. Спасибо вам, голубчик. Скажите. Из какого вы полка?

– 2-й Царскосельский лейб-гвардии полк Его Величества.

– Так-та-ак. А вы знакомы… поручик… поручик Денич?

Георгий раскрыл глаза от удивления, он давно ничего не слышал о фронтовом друге, – конечно, очень даже хорошо знаком, а что такое?

– Все в порядке, жив, поправляется, не переживайте. Он оставил письмо, а я ведь видел, что кто-то был тут из его полка и старая голова совсем забыла кто это был, да и письмо, каюсь, чуть было не забыл.

– А что за письмо? – поинтересовался Георгий.

– Помилуйте, друг мой, я не читаю ваших писем, – Вениамин Петрович полез в ящик стала и долго там рылся, затем достал пыльный конверт, подул на него и передал Георгию, – через пару дней вас выписывают, говорите. Это хорошо, что вы зашли, весьма удачно, почитайте на досуге, поручик при отъезде был довольно печален. Может быть его обрадует если вы напишите ему в ответ.

– Конечно, конечно, Вениамин Петрович. Спешу откланяться, не хочу вас более тревожить.

– Все в порядке, голубчик. Идите с миром.

Георгий вышел за дверь и с нетерпением вскрыл конверт. Похоже до отбытия в Томск придется сделать несколько дел в Петрограде, – как бы все это успеть, – подумал Артемьев.

Глава 4. Петроград

31 августа 1914 года Санкт-Петербург был переименован в Петроград по высочайшему указу Государя Российской империи. Причиной тому, по общепринятому мнению, послужила волна антигерманских настроений, захлестнувшая страну в начале войны. Действительно, первые годы большой войны сопровождались мощным подъемом народного духа и патриотизма внутри государства. Конечно, не стоит забывать, что общественное мнение, так называемые настроения народных масс носят управляемый характер и в ходе огромного социального стресса сплочение общества было необходимо империи, как воздух. Государственная машина заработала на полную катушку, включились печатные станки, заголовки газет кричали «Съ нами Богъ!», «Позоръ Германиiи», «Война объявлена»…маховик пропаганды закрутился и остановить его, казалось, уже невозможно.

В такой обстановке переименование Петрограда под лозунгом «ничего немецкого нам не надо» выглядело вполне логичным и необходимым шагом. Единое общество – управляемое общество, что является одним из залогов успеха достижения целей государства, особенно в тяжелые времена, ведь не может доехать к месту назначения повозка, которую кони тянут в разные стороны.

При всем этом видимом единстве суровая реальность достаточно быстро догоняла общественное сознание. Война метлой вычистила деревни от мужиков, жизнь простого человека ухудшилась и постепенно люди начали думать не о высоких целях империи и победах на фрнте, а о хлебе насущном, о сегодняшнем дне и выживании.

В такие моменты значительно легче подогреваются протестные настроения, общество становится кипящей водой в кастрюле, с которой необходимо снять крышку как можно быстрее, пока кипяток не успел хлынуть через край. Именно в такие моменты усиливались сражения на ином, информационном фронте, в пространстве газет, листовок и общественных собраний.

Хотя государство и старалось выдернуть наиболее активных участников социалистического движения на фронт, увы в последующем нарастающее негодование народных масс превратилось в одну из самых кровавых трагедий столетия, перемоловших в своей мясорубке миллионы жизней. Страдания людей в этом хаосе были слышны его организаторам не более, чем писк букашек в горящем муравейнике.

Но вначале войны об этом страшном будущем не предполагали, вначале войны промышленность Петрограда медленно, но верно перестраивалась на военные рельсы, загружая частные компании большим объемом военных заказов.

Начиная с 1915 года заводы Петрограда производили более половины всего количества орудий, минометов и лафетов, до 50% снарядов, производившихся в Российской империи, позволяя столичным заводам значительно расширить производство. Прибыли промышленников подскочили до небес, как говориться, «кому война, а кому мать родна». Газеты пестрили заголовками о фонтанах миллионов военных предприятий.

В военные годы изменился и состав населения города, значительная часть квалифицированных рабочих была призвана на фронт, особенно те, кто был замечен в революционном движении 1905 года, их место занимали выходцы из деревни. Легальные рабочие организации громили полицейские, но нелегальные растворялись на время облав и в мгновение создавались вновь. Истинные лидеры революционного движения оставались в тени, проводя свою политику руками тех, кого всегда можно было «пустить в расход».

Тем не менее, город продолжал жить своей жизнью и это была мирная жизнь несмотря на все издержки военного времени.

Георгий прибыл в Петроград примерно в середине февраля 1915 года. Жидкое серое небо состряпало густую кашу из дымчатых облаков, набухших от мокрого снега. Солнца не было видно, лишь влажный и острый ветер покалывал румяное лицо Артемьева, натянувшего ворот шинели до подбородка.

Он все еще не мог свыкнуться со своей временной свободой от приказов, муштры и все еще слышал запах смерти рядом с собой. В одном из переулков дрались двое мальчишек у разожженного костра. Один из них, что был явно постарше и покрупнее, свалил соперника на землю, улегся на него и лупил что есть мочи рукой, одетой в заснеженную варежку по окровавленному носу. Второй мальчишка рычал сквозь слезы, пытаясь выбраться.

Георгий сделал несколько быстрых шагов и крепко схватил сорванца, что покрупнее за ухо, потянув вверх.

– Ай-а, дядя, ай-аа, отпустите, отпустите, ухо же оторвете! – завопил мальчишка.

Артемьев для порядка еще раз крутанул ухо и навесил драчуну подзатыльника. Второй мальчишка встал, вытирая кровь и сопли голой рукой.

– Живой? —спросил Артемьев.

– Живой-живой, дяденька. Зря вы его сняли, еще чуть-чуть и я бы его побил!

– Оно и видно, – посмеиваясь ответил Артемьев, вдруг второй мальчуган дернулся вперед и с размаху ударил своего обидчика под дых, так что тот согнулся и закашлялся. Тут уже Георгий отвесил подзатыльника и ему.

– Вы чего творите, зверята мелкие, а! А ну-ка баста! Что произошло, чего деретесь?

– Да он сказал, что мы войну проиграем! – возмущенно выкрикнул мальчишка, что был помладше.

– Что хочу, то и говорю! – ответил старший мальчик.

– А ну-ка петухи, успокаивайтесь! Я только что с фронта и говорю вам, ничего мы не проиграем, немец в битве слаб, как баба и бежит, как загнанный зверь!

– Правда? – хором спросили мальчишки.

– Правда-правда… но до победы еще придется повоевать, немец же не один против нас, все будет хорошо. Где ваши родители?

– Мамка в булочной торгует, а тятю на войне убили, – снова хором ответили мальчишки.

– Вы братья что ли? – спросил Георгий.

– Были до сегодняшнего, – озлобленно ответил младший брат.

– Так, а ну прекратить балаган! – строго приказал Георгий, – если брат будет против брата, то о победе можно и не мечтать! Вы должны защищать и стоять друг за друга, а не носы квасить в переулке. Миритесь, жмите руки, быстро!

Братья неохотно пожали руки.

– Теперь кыш отсюда, и чтобы больше не ссорились! – шикнул Георгий.

Мальчишки неуклюже побежали прочь, пока не скрылись за углом переулка. Идя по городу пешком, Артемьев проголодался и решил поесть в первом попавшемся заведении.

Он взял кофе и пирожок с капустой и вышел на улицу, заняв свободный высокий столик. К Артемьеву присоединился какой-то старик с полуприкрытым глазом и жиденькой бороденкой. Он пил чай, жевал громко чавкая, и пристально смотрел в сторону компании из четырех человек, опрятного вида, достаточно хорошо одетых и пребывающих в довольно веселом расположении духа, на которых Георгий вначале не обратил никакого внимания. Только сейчас, прислушавшись, он понял, что они говорят на немецком.

Старик похоже заметил удивление на лице Георгия и с кривой ухмылкой загадочно пробормотал, – военнопленные…

– Чего-о? – с удивлением спросил Артемьев, уставившись на довольного собой старика.

– Они и есть, они и есть… – загадочно продолжил незнакомец.

– А где конвой, почему они….какого лешего они такие веселые-то, будто на увеселительном вечере сидят!? – непонимающе выпалил Георгий.

– Да они не с фронту, – махнул рукой старик, – так, заезжие. Еще до войны тут жили, работали, поэтому на особом счету.

– Все равно как-то странно это…

– Чего только в жизни не встретишь, – задумчиво ответил незнакомец. Он залпом допил остатки чая, подмигнул здоровым глазом Артемьеву и удалился.

Георгию особенно некуда было торопиться, и он решил взять себе еще горячего кофе. Стоя за столиком он сжимал и разжимал пальцы левой руки, разрабатывая их, по наставлению врачей из госпиталя. Мимо проходила дама солидного вида, одетая в пальто с меховым воротником и смущенная девица, по-видимому ее дочка. При виде Георгия они замедлили шаг, начали перешептываться и Артемьеву показалось будто бы незнакомки стали его пристально разглядывать. Он притронулся рукой к фуражке в знак приветствия. Увидев этот жест, дама набралась решимости и с улыбкой, которая показалась Артемьеву немного искусственной подошла к нему.

– Здгавствуйте господин офицег, – картаво заговорила дама несколько гнусавым и высоким голосом.

– Здравия желаю, – ответил Георгий коротко поклонвшись.

– Здравствуйте, – смущенно проговорила девица.

– И вам доброго здоровья, – улыбнувшись ответил Артемьев, невольно выправив осанку.

– Могу ли я вас отвлечь, господин офицег, меня зовут Анастасия Федоговна Клешнева, мой муж упгавляет одним из заводов, пгоизводящих пгодукцию для нужд нашей доблестной агмии, а это моя дочь, – Сегафима, – девица смущенно поклонилась.

– Весьма приятно, меня зовут Георгий Артемьев, подпоручик 2-го Стрелкового Царскосельского лейб гвардии полка.

– О-о, да вы пгямо с фгонта, ведь пгавда? С самого фгонта? Муж постоянно спгашивает меня, что думают солдаты и офицегы на фгонте, какие у них настгоения, ведь мы откгыли в своем доме лазагет и я часто вижу солдат, но они ганены и не слишком газговогчивы. Гаскажите же, что твогиться, тгудно ли это? Уж пгостите за подобную бестактность. Но я вижу, что вы геогиевский кавалег!

– Да ничего сударыня. А что вам сказать в самом деле. Всем там приходится нелегко, многие из тех, кого я знал погибли, – сухо ответил Артемьев.

– Но ведь это за пгавое дело, за пгавое! Ведь они погибли не згя! Газве вы так не считаете?

– Не буду спорить сударыня, вы правы. Но знаете, от этого никому не становится легче, не женам, ни детям, ни матерям.

– Скажите, ведь мы победим их, мы же всегда побеждаем? – дама высоко вскинула брови.

– Мы все в это верим, – ободряюще ответил Георгий.

– А как же геволюционегы, эти бунтаги и животные?! – не унималась дама.

– Пока у командиров не отобрали оружие, шансов у них маловато, – усмехнулся Георгий.

– То есть все это байки? – спросила в ответ дама.

– Я не знаю сударыня. Кто-то шушукается у костров, но я не видел, чтобы это было серьезно. По законам военного времени могут ведь и казнить. Так что все эти деятели прячутся, как крысы в норах.

– Интегесно, интегесно. А как же, а как же боевой дух, готовы ли солдаты умигать за Отечество?

Георгия начал утомлять этот безостановочный шквал вопросов. Он заметил, как девица начала еле заметно дергать мать за пальто, – вы знаете, боевой дух солдат в полном порядке, я верю, что мы победим и вам тоже стоит верить. Весьма благодарен за приятную беседу и от лица всех офицеров Российской империи благодарю вас за ваше благородное начинание и помощь раненным. А теперь прошу прощения, я должен идти. До свидания! – Георгий притронулся к козырьку и быстро удалился прочь.

В Петрограде ему было необходимо навестить поручика Денича, чей адрес ему сообщили во время пребывания в лазарете, а также он хотел передать письмо погибшего командира, капитана Николаевского, его сыну. После этого Георгий думал сразу же взять билет на поезд и отправиться в Томск, чтобы найти Лизу и вытащить ее из так называемой комунны.

Денич снимал комнату на окраине города в захолустном районе. Георгий, памятуя о том, как получил по голове и был ограблен за свое показное перемещение по городу на таксомоторе в этот раз решил воспользоваться обычным фаэтоном. Заплатив деньги вознице, он спрыгнул на землю и направился по узкому переулочку к дому, в котором жил его друг и сослуживец.

Перед тем как постучать в дверь Денича Артемьев поправил ворот и подтянул ремень на шинели, вспомнив как в свое время Денич любил дать нагоняя за неопрятный внешний вид. Георгий постучал. Никто не откликнулся, но за дверью послышались медленные шаркающие шаги.

Дверь открылась и Артемьев широко заулыбался. Перед ним стоял Денич, тот самый весельчак-поручик, с которым они столько времени провели бок о бок в строю, в длинных переходах, с которым воевали.

Внешний вид Денича удивил Георгия. Поручик как будто запустил себя. Он был не стрижен, челка свисала до ушей, зарос клочковатой бородой. Лицо было в шрамах. Он поправил указательным пальцем большие очки, шмыгнув носом, – А, Георгий… рад видеть, не ожидал, – словно без эмоций проговорил поручик, дернув головой в знак приглашения и отвернувшись пошел к столу у окна.

Георгий снял шинель, разулся и проследовал за ним. Он сел напротив Денича за небольшой кухонный стол.

– Как поживаешь, Петр? – прервал тишину Артемьев.

– Лучше и представить нельзя, —усмехнулся Денич.

– Да ладно, что за печаль в твоем голосе? Жив-здоров. Две руки, две ноги.

– Тебе не сказали? – загадочно сказал Денич и наклонил голову, приподняв очки. Георгий не сразу понял зачем он это сделал, но затем поручик постучал по левому глазу, и Артемьев услышав характерный звук, понял, что глаз был стеклянным.

– Две руки, две ноги и половина глаза, – хриплым голосом продолжил поручик. Георгий уловил пары алкоголя в воздухе после этих слов.

– Это война, Петр, – коротко ответил Артемьев.

– Ты думаешь, я не знаю? – немного озлобленно ответил Денич.

– Если знаешь, то почему так запустил себя? – прямо спросил Артемьев, – я не собираюсь тебя жалеть, не жди этого. У меня простреляно плечо, так что половина руки онемело. Пальцы после удара от приклада скрючились и приходится регулярно их разрабатывать вот так, – Артемьев быстро сжал и разжал пальцы на левой руке, – по моей голове столько раз били, что я удивляюсь, как до сих пор не разучился говорить. А недавно я провалился под лед и свалился с лихорадкой и воспалениям легких. До сих пор я то и дело кашляю и чувствую небольшой жар. И это только начало войны. Капитана Николаевского пристрелил предатель-социалист. Ты сидишь здесь живой. Да, глаза нет, но ты все еще видишь. И при этом жалеешь себя. Я тебя не понимаю, Петр.

– Все сказал? – коротко спросил Денич.

– Все.

– Зачем ты пришел? Давать нравоучения?

– Я думал, что пришел к другу.

Денич какое-то время молчал, – дело вовсе не в глазе… друг.

– А в чем же?

– Кто ты? – задал неожиданный вопрос поручик.

– У тебя что и кусок мозга удалили, поручик? – не выдержал Артемьев, – я Георгий Артемьев, подпоручик 2-го Царскосельского….

– Нет-нет. Я спрашиваю кто ты, кем ты себя ощущаешь в этой жизни?

Георгий задумался, – я офицер… боевой офицер.

– И я офицер, Георгий. До мозга и костей. И никто больше.

– И что это, скажи на милость, означает, а?

– А сейчас я по-твоему кто? – продолжил Денич.

– Ты такой же офицер, – неуверенно ответил Георгий, чувствуя ловушку в вопросе.

– Георгий, это даже не смешно.

– Что не так я сказал?

– Потому что сейчас я никто. Сижу на шее у государства. Получаю жалкое пособие. Пью. Я больше никто, ты слышишь. Одна радость, что пока не приходится побираться у храма среди таких же убогих как и я…

– Поручик Денич. Я вижу то, о чем говорил с самого начала. Вы очевидн преисполнились жалостью к себе и распустили сопли, как молодая девица. Хоть вы и старший по званию, но я приказываю вам прекратить этот слезный балаган и взять себя в руки.

Денич усмехнулся, —легко сказать, господин подпоручик. Но утешитель из тебя не очень хороший.

– Повторюсь. Вы не девица, чтобы вас утешать. Вы такой же боевой офицер, как и я. И вам, как и мне, не предоставлялось право жалости к себе, когда другие продолжают гибнуть и остаются с ранениями куда похуже ваших.

– Трудно тебе возразить, Георгий, – Артемьеву показалось, что лицо Денича немного прояснилось, – но я и правда не знаю, чем мне дальше заниматься в жизни. И это гнетет меня. Очень гнетет. Послушай, – а что там за беда с этими социалистами в армии, говорят этот вопрос нарастает и становится все серьезнее? – решил сменить тему Денич.

– Социалисты… я бы сказал тебе, что сей вопрос раздут, но это не так. Часто наблюдаю, как солдаты кучкуются у костров, обмениваются какими-то бумажками, шушукаются. Про капитана ты сам знаешь. Кстати, совсем недавно был случай в госпитале, в котором мы с тобой лежали.

– Что еще за случай? —с интересом спросил Денич.

– Да вот такой. Один из врачей начал мутить воду, подбивать других на стачку. Можешь себе такое представить? Полные палаты раненных, а они выдумали стачку? Разве не идиоты?

– Хм… они-то может и идиоты, но те, кто все это провоцирует отнюдь не дураки. У всего этого определенная цель. Заметь, что в 1905 была война, что сейчас идет война. И вот-те на! Все эти революционные элементы как будто бы проснулись и повылазили из берлог, когда страна воюет и ослаблена, ну что за совпадение, – Денич развел руками.

– Тут ты верно подметил, ничего не скажешь. Что касается врачей. Я немного отшлепал зачинщика, ну и он в слезах возьми и расскажи, что денег ему дали какие-то рабочие, – Артемьев усмехнулся, – что за жалование у рабочих такое, что они могут выйти на стачку и еще отдать деньги на организацию другой стачки?

– Действительно, странно, ничего не скажешь. А как это ты….отшлепал?

– По розовой попке ремешком! Больше он в лазарете не работает, – с ухмылкой сказал Артемьев.

– Экий ты… каратель. Не боишься?

– Кого, идиотов?

– Мог ведь и в полицию доложить?

– Что-то сомневаюсь. Он был так напуган, что хотел лишь унести ноги побыстрее.

– Не стоит недооценивать трусов и подстрекателей. Это мстительный народец. Могут сделать что-то такое исподтишка… рад что в этот раз подобного не случилось, но будь осторожнее впредь.

– Спасибо за совет, Петр. Но ты же знаешь меня….не буду.

Денич рассмеялся, – да уж, да уж. А что за история с пулеметами. Говорят, много погибло?

Георгий нахмурился, – много. Не хочу об этом, Петр. Скажу лишь, что действуй я иначе погибло бы еще больше. Командиры со мной согласились.

– Хорошо, я тебе верю.

– Благодарю, – коротко ответил Артемьев, – а знаешь что!?

– Что?

– Мне пришла одна интересная идея в голову. Вот ты говоришь нечего тебе делать. А поехали со мной в Томск?

– Томск? Что же я там забыл?

– У меня дядя богатый купец, может быть помнишь?

– Мне то что с того? – непонимающе спросил Денич.

– Я уверен, что ему нужен кто-то, кто будет заведовать безопасностью и охраной?

– И что же, такого человека нет? – с сомнением спросил Деинч.

– Если и нет, то я уверен, что им можешь стать ты!

– Да ну, какие-то глупости. Вот так возьму и заявлюсь. Я калека, буду вашим защитником? Нет, Георгий, звучит странно.

– Поверь, там тебе найдется дело. У него своя маленькая империя…

– Благодарю, Георгий, но нет. Мне предлагали быть преподователем. И возможно я соглашусь, поучу юных слюнтяев уму-разуму.

– Как знаешь, господин поручик. Я уезжаю послезавтра на первом же поезде. Буду рад увидеться до этого еще раз.

– Конечно-конечно. А что же завтра?

– Есть дельце, – туманно ответил Георгий, – а теперь прошу простить, Петр. Мне нужно уходить.

– Как скажешь, рад был видеть!

– И я весьма рад!

Георгий встал из-за стола и оделся. Друзья обнялись и распрощались. Завтра Артемьеву предстояла встреча с возлюбленной капитана Николаевского, которую он надеялся застать дома по адресу, указанному в письме погибшего капитана.

Глава 5. Поломанные судьбы

Собаки засуетились. Дикарка, самая опытная сука в своре гончих барона Остерманова злобно ощетинилась, показав оскал острых зубов, и пригнувшись, зарычала.

– Моя девочка, – барон ласково потрепал Дикарку за ухом, – логово рядом! Вы слышите, Дикарка взяла след! Ату, Дикарка, Ату-у!

Гончая послушалась команды хозяина и быстро побежала по густому снежному одеялу, огибая деревья. Люди с ружьями во главе с бароном последовали за стаей.

Георгий бежал вместе с ними, держа в руках ружье. Он сомневался в успехе мероприятия. В это время года волки вели бродячий образ жизни и застигнуть их врасплох было крайне тяжело. Необходимо было заранее знать расположение места их гнезда и время ходов на добычу. Барон не думал о таких «мелочах», самонадеянно рассчитывая лишь на сопутствующую ему в жизни удачу.

Охотники выбрались на поляну. Собаки побежали вперед и закружили вокруг растерзанной туши оленя.

Барон подошел к туше и прикоснулся к ней тыльной стороной ладони, – еще не остыла! Давайте братцы, мы почти у цели!

– Возможно ему и повезет, – подумал Артемьев, до этого убежденный, что гончие помкнули по зайцу или лисе. Все-таки рядом текла речушка, так что вполне вероятно, что волки не уходят далеко от водоема. В то же время, если в стае есть волчата, то она не будет долго находиться в одном и том же месте длительное время. Но растерзанная туша говорила о многом. Волки были здесь и были совсем недавно. Тем более, что охотники со стаей гончих прибыли еще накануне и разведывали местность заранее. Артемьев с бароном Остермановым прибыли уже к рассвету. Им оставалась финальная, самая интересная, по мнению Его Сиятельства, часть – нагнать и застрелить супостатов.

Вдали из-за пригорка показалась фигура человека в черном тулупе с ружьем в руке. Он замахал охотникам и что-то закричал. Было трудно расслышать, но барон приказал остальным идти в сторону кричавшего.

– Что там, Семеныч? – крикнул Остерманов в ответ, сложив ладони в трубку и приложив их ко рту.

– Овраг! Четыреста шагов! Ко мне-е! – прозвучали отрывистые фразы охотника.

– Ату-у! – барон напустил гончих.

Вперед побежала опытная Дикарка, ведя за собой свирепых выжлецов, рысью помчавшихся в предчувствии скорой добычу.

– Выжлятники, нагоняй! – крикнул барон.

У пригорка свора гончих разделилась на две части, огибая возвышение. Люди, достигнув пригорка замедлились. Гончие должны были вывести волков прямо на них. На какое-то время все затихло. Охотники двинулись шагом. Вдали послышался пронзительный вой. Люди добрались до оврага. Георгий увидел, как гончие с двух сторон набросились на волков, разделив волчью стаю, часть которой пустилась бежать полем. Оставшиеся волки сцепились с гончими. Охотники целились, но не могли стрелять, чтобы не попасть в собак. Кто-то жалобно заскулил.

– Бура-ан! – закричал барон и тут же выстрелил в убийцу своего выжлеца. Волка мгновенно отбросило в сторону. По снегу медленно расплылось темно-красное пятно.

Внезапный звук выстрела создал сумятицу, и волки стремительно помчались прямо на охотников. Хищники были расстреляны в упор, но один из них успел набросится выжлятника, остервенело вцепившись ему в руку. Артемьев, недолго думая бросил ружье, выхватил запоясной нож и прыгнул на зверя, свалив его и одновременно вонзив в шею лезвие ножа. Волк затрепыхался и задергался в конвульсиях. Георгий вынул нож и отдышавшись, протер лезвие от крови заснеженной рукавицей. Выжлятник с трудом поднялся с земли и в знак благодарности кивнул Артемьеву.

– Молодец, паренек, – хлопнул Георгия по плечу барон, – здесь все. Нужно собрать туши, – барон кивнул в сторону одного из сопровождающих и тот дал знак остальным собрать убитых волков, – но Бурана я им не прощу… нужно настичь оставшихся шавок и перебить.

– Ваше Сиятельство! – обратился один из охотников к барону, – стая далеко ушла, гончие вымоталась, они ведь по волкам не приучены у нас, сами знаете. Чудо, что этих перебили. Можем не нагнать…

Остерманов изменился в лице, сжал губы и побагровел. Было видно, что он с трудом сдерживает гнев, так как не привык слышать какие бы то ни было возражения в свой адрес, – собрать туши и в погоню, – проговорил он сквозь зубы.

Артемьев внутренне поддерживал охотника, но не имел здесь права голоса. Он порядком вымотался и был бы рад отправиться восвояси. Эта затея с охотой отняла у него драгоценный день. Георгий уже мог быть на пути в Томск, но был обязан отдать долг погибшему другу, навестить его сына и возлюбленную, чтобы передать письмо. Георгий знал, что она вышла замуж, но не ожидал застичь мужа дома. В столичном доме семейства Остермановых никого, кроме слуг не оказалось и Артемьеву пришлось ехать за пятьдесят верст в загородное поместье барона. Георгия встретил вышколенный дворецкий, который томил его в прихожей около сорока минут. Затем Артемьева пригласил в кабинет сам хозяин поместья. Георгий удивился богатому убранству дома, хотя после изысков Ефрема Сергеевича искренне полагал, что видел все, что только можно видеть. Стены дома были украшены головами убитых зверей, а в углу кабинета стояло зловещее чучело огромного бурого медведя. Барон со всем вниманием выслушал Артемьева, не произнося ни слова. Георгий переживал, что тот потребует дать ему прочесть личное письмо капитана, но Остерманов после повествования Георгия сам поднял эту тонкую тему и сказал, что его жена при желании лично расскажет все, что ему нужно знать. Барон также сообщил, что ее сын, то есть сын Николаевского – Алексей, знает, что не является ему родным, но принял его всем сердцем. Поэтому барон не возражал против личной встречи Артемьева со своей супругой – Натальей. При этом Остерманов согласился, что встреча будет проходить в его отсутствие, но при условии, что Артемьев примет его гостеприимство и пойдет охотится на волка вместе с бароном. По словам Остерманова поголовье волков чрезмерно возросло, а в это время года шерсть зверя становится густой и блестящей. Выбора не было, и Георгий согласился.

Охотники во главе с Остермановым выбрались на опушку леса за которой лежало широкое заснеженное поле. У опушки их встретили сопровождающие с пятью конями. Артемьеву достался вороной поджарый жеребец по кличке Гром. Охотники подстегнули коней и поскакали по полю по следам собак. Высокую скорость развить не удавалось из-за густого снежного полотна, покрывавшего поле.

– А что с шерстью будете делать, Ваше Сиятельство, – обратился Георгий к Остерманову, поравнявшись с ним.

– Раздам охотникам! Мне она ни к чему, итак вдоволь всего. Для меня это, как ты понимаешь, забава.

– Кажется, я вижу собак, – сказал Георгий и подстегнул коня, ускорив шаг. Барон вскоре обогнал его и поскакал вслед, поднимая за собой полотно снежной пыли.

Всадники увидели, как один из выжлецов настиг волка, пытаясь перерезать ему путь хватал зубами за загривок. Волк злобно огрызался, постоянно меняя направление движения, резко поворачивая то вправо, то влево. Завидев людей, хищник припустил ходу, но похоже силы начали оставлять его. Еще одна гончая присоединилась к охоте и сбила волка с ног. Тот поднялся, и видимо, предчувствуя неминуемость смерти, повернулся к собакам мордой, показав свирепый оскал острых зубов. Через мгновение волк бросился на одну из гончих, пытаясь вцепиться ей горло. Животные начали кататься по полю, остервенело кусая друг друга. Кто-то сделал выстрел, но Остерманов осек охотника, боясь за жизнь выжлеца. Вторая собака, улучив момент, когда волк освободил хватку бросилась на измотанного хищника и перегрызла ему горло. Барон слез с лошади и скомандовал гончим отойти. Раненный волк хрипел и скулил, умирая. Остерманов прицелился и выстрелил животному в голову, – одно шкура уже испорчена! – выкрикнул он, – охота окончена. К этому времени подоспели остальные охотники.

– Выжлятники, собирайте собак и по домам. Туши делите между собой по справедливости! – после короткой паузы Остерманов сказал спокойным голосом, – пойдем, Артемьев. Потолкуем.

– Ваше Сиятельство, Ваше Сиятельство, Генрих Платонович! Семеныча нигде нет, – взволнованно сообщил один из охотников.