Розовая муха бесплатное чтение

Друг

Этот участок земли перед четырехподъездной новостройкой, бывший до того пустырем – не обжитым и голым, оказывался первым, кто встречал и принимал счастливых новоселов. Сюда выгружали из грузовиков диваны, серванты и трельяжи, здесь на мягких вещевых узлах пережидали разгрузку бабушки, тут носились дети, убегавшие вслед за родителями, наконец-то заносившими в квартиру последнюю табуретку. Он принимал первые вмятины и колдобины, к неубранному строительному мусору на нем добавлялись фантики и выпавшие из скарба мелочи.

Спустя месяц он уже стал двором и жил своей насыщенной жизнью. Он обзавелся красно-синими турниками, некрашеным столом со скамейками и горой песка. Он пах краской, гудроном и прелой листвой. Он звучал детским гомоном вперемешку с ударами мяча в вышибалы об стену водокачки и шлепаньем костяшек домино об стол с криком «рыба». Старушки на лавочках у подъездов делали его безопасным и уютным, каким делает любой дом присутствие бабушки в нем. Проезжавший автомобиль был редкостью, и на него ненадолго отвлекалось внимание.

В этом доме и этом дворе мы прожили года три, когда в первом подъезде на первом этаже появились новые жильцы. У них был мальчик лет 10. И однажды он вышел во двор…

Двор был другом. Своим. Родным. В нем даже упасть было не так больно, как в чужом. И даже когда я в нем оказывалась одна и в это время никто из детей не выходил гулять, то не чувствовала себя одиноко. Занятий было предостаточно. Я разрывала ямку в земле возле крыльца, клала фантик или цветочек, закрывала цветным бутылочным стеклышком и забрасывала сверху землей – это был «секретик». И таких «секретиков» двор хранил десятки. Я могла просто ходить по нему и разговаривать вслух – ведь он мой друг. Он молча выслушивал меня в мои 7 лет, когда я бродила, шаря взглядом по земле в поисках подходящих округлых пяти камушков для игры в «Камушки» же – были очень важны их размер и одинаковость формы. Я просила: «Ну найдитесь, ну пожалуйста». И двор услужливо подбрасывал их мне под ноги.

Двор был свидетелем наших детских ссор, обид, примирений, падений, горестей и радостей. Он лучше любых родителей знал каждого из нас. Во дворе мы учились жизни. Учились уступать и прощать. Учились дружить.

И вот однажды в наш двор вышел новый маленький жилец из первого подъезда. Это было теплым июльским вечером, мы играли в «Штандер». И тут кто-то из нас сказал: «Смотрите, смотрите». Мы все повернули головы и увидели худенького мальчика, который смотрел на нас и не решался подойти. Какое-то время мы разглядывали друг друга. Он чувствовал себя чужаком и стеснялся. А мы не очень-то торопились пригласить его к себе в игру. Вдруг он сделал шаг. И этот шаг оказался совсем не такой, какой делает каждый из нас. Он был неправильный, что ли, неумелый, нога будто не слушалась его, не разгибалась. Мы замерли и во все глаза стали разглядывать ноги мальчика. А потом мы заметили позади него женщину, видимо, его маму, она держала в руках маленькие костыли и наблюдала за сыном.

Первым «ожил» Генка. Он передал мне мяч и подошел к новенькому мальчику.

– Как тебя зовут?

– Ваня.

– А меня Генка. А вон тех, – и он махнул рукой в нашу сторону, – Мишка, Славка, Лариска, Гелька, Алка, Вовка, Ирка, Марат и Юрка. Будешь играть с нами?

Тут до Генки, видимо, дошло, что с мальчиком что-то не так и вряд ли он сможет играть с нами в штандер. Поэтому, спохватившись, он торопливо спросил:

– Во что хочешь поиграть?

Ваня смущенно молчал. В поисках поддержки он обернулся к маме. Она подошла к ним с Генкой, но тоже растерянно молчала. Подтянулись и мы. Продолжая разглядывать Ваню, я пыталась сообразить, во что можно играть, не используя ноги. Окинула взглядом в поисках подсказки двор. Кроме стола для забивания «козла» ничего не подходило. О, у меня в кармане платья лежали камушки, причем самые лучшие – один в один.

– Умеешь в «Камушки»? Пойдем научу.

Мама протянула Ване костыли, и мы гурьбой направились к столу.

Так в нашей компании появился новый друг. Правда, он не часто выходил на улицу и больше всех сдружился с Генкой. Но мы всегда ждали и были готовы к его появлению: у Славки дома, прямо в коридоре, лежали альбомы с марками, он мог их в любой момент схватить и бежать на улицу показывать Ване. У Марата – коллекция спичечных этикеток, у Юрки – набор солдатиков, у меня – стопка фотографий киноартистов, и у всех нас были в любой момент готовые сорваться с языка истории про черную-черную руку и гроб на колесиках, которые можно было рассказывать и слушать до бесконечности, облепив лавочку у подъезда.

Как-то Ваня не появлялся во дворе уже очень долго. Лариска из первого подъезда подслушала, как соседка шепотом говорила ее маме, что Ваню повезли в Курган к знаменитому хирургу Илизарову, который обещал вылечить Ванины ноги. Мы стали переживать за друга, скучали по нему. Но постепенно все реже вспоминали его в своих разговорах, марки и фотографии киноартистов перекочевали из коридора обратно в письменный стол, новый день приносил новые впечатления, мы забывали о Ване – детская память короткая.

Прошли годы. Многие из нас уже были старшеклассниками. «Штандер», «Резиночка», «Колечко» остались в прошлом, они сменились дискотеками и поцелуями во дворе. Верный друг – двор продолжал оставаться хранителем наших секретов, признаний в любви, слез и расставаний. Он выслушивал меня в мои 17 лет так же, как и в 7. Я сидела на его несмазанных качелях, и мои всхлипывания сливались с их скрипом. Я читала ему свои неумелые стихи про безответную первую любовь, и он утешал меня мягким ветерком, тихим шелестом деревьев.

Неожиданно сквозь этот шелест я услышала свое имя. Обернулась. Неподалеку стоял молодой человек. Что-то неуловимо знакомое, далекое, забытое было в его фигуре. И вдруг он сделал шаг. И этот шаг был такой же, какой делает каждый из нас. Я встала с качелей и подошла ближе:

– Ваня?

За его спиной не было мамы с костылями. За спиной у него висела гитара. Он сделал еще шаг, улыбнулся, взял гитару в руки, перебрал по струнам:

– «Ты помнишь, как все начиналось? Все было впервые и вновь. Как строили лодки, и лодки звались Вера, Надежда, Любовь…»

Двор встрепенулся взлетевшими враз птицами. Он тоже узнал, заволновался и откликнулся. Голосом друга. Из резко остановившегося возле первого подъезда оранжевого «Москвича» показался Генка:

– Гелька, я правильно вижу? Я правильно слышу – «За тех, кому повезет»?

Он приближался к нам семимильными шагами и орал: «То тот, кто не струсил и весел не бросил…»

Через мгновенье мы орали уже втроем, нет, вчетвером: наш друг двор эхом разносил «Тот землю свою найдет»!

Рождественская история

Тоня ждала ребенка. Уже почти девять месяцев. Хотя иногда ей казалось, что она ждала его всегда, что она уже родилась с этим чувством ожидания. Сколько себя помнила, Тоня все время «была» чьей-нибудь мамой: то куклы Маши, то таксы Тутси, то соседского мальчика Вити, которого ей иногда разрешали покатать в коляске. Даже сестренку Катю Тоня забирала из садика или учила рисовать колечки с каким-то материнским чувством, не сердясь на нее и не испытывая никакого взрослого превосходства. И вот теперь эта детская игра в маму готова была стать реальностью.

Воплощения своего долгого ожидания Тоня ждала с тихой радостью и с некой внутренней улыбкой, которая светом изливалась из нее. Ей не казалось, как другим беременным женщинам, что она уже целую вечность «ходит с пузом», не мечталось о кровати с дыркой, чтобы можно было поспать на животе. Она терпеливо сносила бесконечные запугивания участкового врача-гинеколога, и на все ее «не слышу сердца у ребенка» или «с таким гемоглобином только в гроб ложиться» Тоня отвечала молчанием. Причем не тем, которое сквозь зубы, а внутренней тишиной. Так же, тихо и спокойно, она сносила придирки и оскорбления постоянно нетрезвой свекрови, в доме которой они с мужем жили. Она даже не терпела их, нет, а искренне жалела эту несчастную женщину, изуродованную и искалеченную алкоголем.

Стояли последние дни декабря – последние дни ожидания: народом – любимого праздника, а Тоней – появления на свет новой жизни. Нарядный город жил завершающими предновогодними приготовлениями. Огромные елки на площадях блистали праздничным убранством. Проспекты и улицы переливались разноцветьем огней. Румяные от мороза торговки притоптывали за столиками, где лежали вперемешку новогодние маски, мишура, «дождик», красные дед-морозовские колпаки и бенгальские огни. Народ спешно делал последние закупки и, хрустя неожиданно выпавшим снегом, нес по домам елки, подарки близким, тяжелые сумки продуктов, из которых торчали не умещающиеся коробки конфет и обернутые фольгой горлышки «Шампанского». Людям гирляндово подмигивали витрины, «сердечно приглашая» на праздничные распродажи и суля скидки. Одним словом, праздник наступал.

По привычке, или в силу традиции, с приходом нового года люди ожидают добрых перемен в жизни, новых радостей, успехов и удач – во всяком случае, этого они друг другу желают. Но кому-то – о, счастливчик! – нынешний новый год совершенно определенно готовил нечаянную радость: одна из многочисленных акций, ставших уже приметой нашего времени, обещала первому младенцу, родившемуся в новом году, новую квартиру. Врач поставила Тоне срок родов – 1 января…

С того самого момента, как молодая женщина узнала об этой акции, к ее мечтам о будущем ребенке присоединились еще и грезы о собственной квартире – а вдруг.., такое совпадение.., бывают же чудеса… Раньше подобные мысли даже не возникали, вернее, как только они появлялись, то волевым усилием Тони пресекались на самом корню, поскольку собственного жилья не ожидалось никоим образом. По всей видимости, жить и растить своих детей (если Бог даст) им с мужем предстояло в квартире мужниной матери. Жилище это хоть и могло похвастаться размерами, да только все его достоинства сводились на нет алкоголизмом хозяйки.

Свою маму Тоня уже похоронила. Тяжелая и долгая болезнь, а за ней смерть и похороны повлекли огромные денежные расходы, которые легли всей своей тяжестью на плечи Тони (отец их давно бросил и создал другую семью, младшая сестра рано вышла замуж и жила за границей). Покрыть эти долги смогли только деньги, вырученные с продажи маминой квартиры. Так что, если бы не жилплощадь мужа (читай – его матери), то жить Тоне было бы негде…

Тоня шла из поликлиники и осторожно несла под сердцем любимое дитя. Ей нравились эти пешие прогулки, когда она могла вдоволь поговорить со своим еще не родившимся ребенком.

– Представляешь, малыш, как это было бы замечательно, если бы у нас появился свой дом, – мечтательно говорила будущая мама. – В нем было бы тепло, уютно и тихо, я бы пела тебе колыбельные песни, а ты спал, посапывая, в своей кроватке, и никто бы не смог потревожить твой сон – ни пьяная бабушка, ни ее бесконечные друзья. Я бы не боялась и не переживала за то, что приготовленный для папы обед станет чьей-то закуской, а дверь в твою комнату кто-то выломает с требованием денег на выпивку. Вечерами мы бы с тобой встречали папу с работы, и тогда бы наш дом становился самым лучшим местом на земле, местом, где живет семья. Постепенно в нем появлялись бы твои братишки и сестренки, и счастье было бы безграничным…

На этом месте Тоню и впрямь переполняло чувство счастья, о большем ей не мечталось. Она встряхивала головой, как бы отгоняя грезы, и возвращалась к своему ожиданию материнства, в реальную жизнь.

А реальность, как правило, отличается от мечты. Первый малыш, родившийся в новогоднюю ночь и ставший обладателем новой квартиры, был не Тонин. Чудо рождения Тониного сына было в другом, – он появился на свет в Рождественскую ночь. Надо же!.. И это счастливое, еще не осознаваемое до конца молодой мамой событие заслонило и стерло из ее памяти все мысли и фантазии о собственном жилье. Она трепетала от одного взгляда на свое дитя.

Целый букет чувств поселился в ее сердце с появлением младенца: изумление перед Божиим творением – Его бесценным даром, жалость к крохотному беззащитному созданию и вместе с ней огромная ответственность и безоговорочная готовность стать той хранительницей, чья молитва «со дна морского поднимает». Бесконечная любовь просто затопила все естество молодой женщины. Она переливалась через край и текла подобно полноводной реке, распространяясь на врачей, медсестер, санитарок и нянечек роддома, на всех новорожденных малышей и их мам.

Достиг этот поток любви и того младенца, который всегда попадался Тоне на глаза, когда она оказывалась в детском отделении. Это была девочка. Она лежала в прозрачном домике-кювезе, иногда с катетером, иногда под капельницей. Она была совсем крошечной. «В чем душа держится, – невольно думалось Тоне, и дальше: – Почему она здесь совсем одна? Где ее мама?» Эти вопросы то и дело возникали в голове Тони, и даже когда она возвращалась в палату к своему сынишке, кормила его, бережно держа на руках, меняла ему пеленки и памперсы, образ девочки не покидал ее.

Однажды молодая женщина задала мучивший ее вопрос детской медсестре. Та, сочувственно глянув на маленькое сморщенное синюшное тело в прозрачном кювезе, ответила:

– Мамаша от нее отказалась сразу. Она и рожала ребенка с тем, чтобы бросить. Не нужен он ей, сама-то соплюха еще совсем. Прямо в день родов отказную написала и – ходу. Девочка недоношенная, не совсем здоровая. Чтобы поправляться, материнская любовь нужна. А где ее взять-то?!

С этого момента Тоня совсем лишилась покоя. Как только ее сынок засыпал, она отправлялась в детское отделение – навестить девочку. Смотрела на малышку, улыбалась ей, разговаривала с ней. И совершенно новое, подобное хрупкому ростку, чувство зарождалось в душе молодой женщины-матери.

Когда-то давно мама рассказывала Тоне, как в роддоме их всех заставляли сцеживать оставшееся после кормления молоко, – для тех деток, кому не хватало материнского молока. Выдавали для этого каждой матери специальную посуду, и она подолгу, капля за каплей цедила в нее бесценную жидкость. Сейчас обязательное сцеживание отменили, тенденция в современной медицине иная – напротив, сцеживаться не рекомендуется.

У Тони молока прибывало много, наверное, от большой любви и желания кормить своего малыша. А еще от желания поделиться своим молоком с девочкой-дюймовочкой. Она спросила на это разрешения у врача-педиатра, попросила у медсестры стерильную баночку и стала сцеживаться с думой о том, что каждая молочная капля будет для малышки живительной.

Так оно и вышло. Уже через сутки кормления отказной девочки Тониным молоком состояние новорожденной заметно улучшилось. Об этом Тоне прибежала сообщить сияющая детская медсестра. Чуть позже в палату к молодой маме пришла врач, чтобы рассказать о таком чуде и разделить эту радость.

Внутри Тони все пело. Она была счастлива. А еще эта новость внесла ясность в те изменения, которые происходили с молодой женщиной в последние дни. Известие стало последней каплей, положившей конец ее мучительным раздумьям. Тоня со всей ответственностью поняла и уже не боялась себе в этом признаться, – она любит эту девочку и хочет стать ей матерью.

Чем ближе подходил день выписки из роддома Тони с сыном, тем отчетливей она понимала – нужно что-то делать. Первое – поговорить с мужем. Теперь, когда она была сама тверда в своем решении, Тоня чувствовала себя готовой к этому разговору, она надеялась убедить дорогого ей человека в нужности, более того – необходимости, такого, без сомнения, серьезного и ответственного шага.

В общем-то, они с мужем всегда были единомышленниками. С удивлением эту особенность отмечали оба еще в 8-м классе, когда только начинали дружить. Потом, с течением времени поняли, как на самом деле дорого и ценно это единомыслие. И все же не без страха Тоня заговорила об удочерении отказной девочки с супругом, когда он в очередной раз пришел навестить их с сыном. Все утро она молила Господа о том, чтобы Он помог найти ей нужные слова. Когда счастливый супруг появился на пороге их палаты, Тоня набрала в легкие воздуха, мысленно произнесла: «Господи, помоги!» и завела трудный, но очень важный разговор…

Господь помог…

Теперь перед супругами вставал другой вопрос – жилищный. Для удочерения он один из важных. И именно с его решением и возникала огромная, просто неразрешимая, проблема. Они в квартире не хозяева, а мать-пьяница только усугубляла ситуацию. Кто им даст принести ребенка в такой дом? Тоня была в отчаянии. Ни о чем другом она думать не могла.

– Боже, Боже! – молилась молодая мать. – Ты так милостив ко мне. Столько всего чудесного произошло в моей жизни в последнее время. Ты дал мне долгожданное дитя, позволив ему родиться в необыкновенный день Рождества Твоего Сына. Ты дал мне любовь к этой оставленной матерью девочке. Ты расположил сердце моего супруга к принятию этой любви. Мы заодно с ним в нашем стремлении стать родителями брошенной крохе. Помоги, Боженька, одному Тебе ведомыми путями сбыться нашему родительству…

Утро следующего дня Тоня встретила с решением обратиться за помощью и советом к заведующей отделением. Эту пожилую, похожую на ее первую учительницу, женщину Тоня видела один раз, но этого оказалось достаточно, чтобы проникнуться к ней симпатией. Остановившись перед ее кабинетом, Тоня на секунду замешкалась, потом прошептала: «С Богом» и постучала в дверь.

За время своей работы в роддоме, а это более тридцати лет, заведующая родильным отделением Нина Васильевна повидала много матерей. Всяких. Она уже лучше любого специалиста разбиралась в их психологии и физиогномике. Можно было учебники писать. Она и собиралась, да только малыши и их мамы забирали у Нины Васильевны все силы и время. Она почти жила в роддоме. Поэтому когда Тоня робко присела на краешек стула напротив ее стола, и Нина Васильевна взглянула в глаза молодой матери, она увидела очень многое. Опытная и мудрая женщина почувствовала: разговор будет серьезный.

– Посоветуйте, пожалуйста, как быть. Я не знаю, к кому мне обратиться за помощью. Наверняка в Вашей практике были такие случаи. Вы знаете, что нужно для удочерения? А может, Вы знаете о каких-нибудь важных деталях и нюансах, которые существуют и которые могли бы помочь в нашей ситуации, – к концу своего монолога Тоня уже обессилела, она не могла сдерживать слез: последние дни оказались для нее очень тяжелыми.

Нина Васильевна не останавливала молодую маму, дала ей выплакаться, тем более ей и самой нужен был тайм-аут. Когда молодая женщина вновь подняла на нее свои глаза, доктор еще раз долго и пристально посмотрела в них. И сказала – тепло, по-матерински:

– Вчера вечером с подобной просьбой ко мне приходил твой муж, доченька. Но тогда я не могла еще ему сказать того, что уже могу сказать тебе сейчас. Не было сведений из Минздрава.

Нина Васильевна пододвинула к себе лежащую перед ней папку, открыла ее, пробежала глазами, словно еще раз проверяя что-то, посмотрела на Тоню и внятно произнесла:

– Девочка, которую вы с мужем, Бог даст, удочерите, – первый младенец, родившийся в новом году…

Таксистка

Наконец-то ночную темноту прорезал свет фар, и к подъезду подъехали долгожданные «шашечки». Отметив про себя стильность и, соответственно, дороговизну машины, так безжалостно, на мой взгляд, отданной под такси, я уселась на переднее сиденье.

Тут мне предстояло удивиться еще раз: за рулем была женщина. Причем, такая: молодая, белокурая (с некоторых пор не люблю слово «блондинка»), с маникюром, длинными ногами, голливудской улыбкой и т. д.

В общем-то, в том, что именно такая женщина сидит за рулем именно такой машины, ничего удивительного нет – в наше время это весьма распространенное явление. Но то, что машина эта – такси, а женщина – таксистка, было, с одной стороны, очень необычно, а с другой, привлекало и рождало массу вопросов.

Я непременно хотела получить ответы на эти свои вопросы. И поскольку ехать нам предстояло не так уж долго, то решила свой допрос начать сразу, как только машина тронулась с места.

Таксистка, вопреки моим опасениям, оказалась словоохотливой, без тени высокомерия и надменности. Она одарила меня белозубой улыбкой: