Сказки бесплатное чтение

УЧЕНИК МЕЛЬНИКА

Посвящается памяти Сергея Ешина, позывной «Мельник», погибшего в ходе СВО.

Давным-давно это было. В те времена, когда люди жили малыми селениями, да не большими родами, где всякий человек другого знал и двери на замки не запирались. Все лесные тропинки были знакомы и каждый поворот ручья или изгиб реки был ведом.

В лесах обитали лесовики да лешие, а в озёрах и речках – водяной с русалками. В болотах топких поджидал человека русского болотник, да упыри ненасытные. Днём силы света правили, а ночами - силы тёмные, духи злые, лютые: людям добрым горе и гибель, попади они в лапы ночных властителей. Но сила крестная, всё очищающая, хранила человека от зла и порока, не пускала в дома силы недобрые.

Доблестные витязи рукой верной, мечом острым, храбростью их наполненным, сражались с коварными ведьмами и зловещими колдунами. Отвага против магии. Верность и честь, против хитрости и вероломства. Правда, супротив кривды.

Давным-давно это было. А только и теперь в сердцах наших вспыхивает жаркое пламя, когда слушаем мы сказы и сказки о богатырях, в те далёкие времена живших. И рвётся сама собой рука, оседлав коня упрямого горячего, сжать рукоять верного булатного меча и запрыгнув в седло доброе, мчаться навстречу ветру. Навстречу судьбе. Туда, где она нас ищет и ждёт!

Глава первая

В лесной чаще, в стороне от наезженной дороги, на небольшой лесной речке, что несла свои воды среди берёзок и елей, стояла небольшая мельница. Жил в той мельнице мельник, именем Архип, прозвищем Нелюдим. А, Нелюдим, от того, что не больно приветлив был к гостям. Жил он одиноко, в деревне появлялся редко, лишь по своей нужде. Знакомств не водил, по гостям не сиживал, и других к себе не звал.

Селяне возили к нему зерно на помол. Архип, за небольшую долю, молол муку для людей. Был мельник знахарем: травы знал, собирал их и варил из тех трав снадобья и мази, и люди частенько прибегали к его помощи, чтоб избавиться от недугов и хворей. Взамен оплаты брал хлеба каравай или другую снедь, или инвентарь какой, для хозяйства. Про то, что жил в одиночестве, говорили по деревне: «водится Архип с нечистой силой». Оно и понятно – какой мельник с тёмными силами не знается?!

Как-то, ранним летним утром, когда роса уже сошла с травы, а солнечный луч согреть её ещё не успел, вышел Архип из своей небольшой мельницы и отправился собрать трав свежих, цветков лесных, кореньев полезных. А повезёт, так и грибов набрать.

Сойдя с лесной тропинки, продираясь сквозь молодой березняк, мельник услышал слабый стон. Остановился Архип, прислушался: «Так и есть, стонет кто-то». Присел мельник, вгляделся меж кустов: недалеко от себя, под мохнатой невысокой ёлкой, на рыжей хвое, у муравьиной кучи, увидел паренька. Лежал тот навзничь в одном сапоге, с разбросанными по сторонам руками и негромко постанывал.

Архип поставил кошёлку с пучком травы и несколькими подберёзовиками, и подбежал к пареньку. Мельник стал рядом с ним на колени и легонько пошлёпал того по щеке:

– Эй, парень! Слышишь, что ли?! – мельник осторожно приподнял голову лежавшего на спине, бледного, будто смерть, парнишки. – Ну, ты, что там, слышишь меня? Живой, аль нет?

По выбритой голове с небольшим чубом надо лбом, мельник признал в нём юнца, которого скорее воспитывали, как воина среди воинов. И ворот рубахи был оторочен узенькой алой ленточкой. «Не простой парнишка, однако», подумал он про свою находку.

Архип достал фляжку с водой и, выдернув зубами пробку, влил немного в приоткрытый рот пареньку. Тот закашлялся и тяжело приоткрыл глаза.

– Во! Молодец! – обрадовано сказал мельник. – Живой! – он снял со своей головы шапку и подложил парню под голову.

Парнишка застонал, из его глаз вытекло по слезинке.

– Ты, чей же будешь, находка? Звать, как?

Парнишка облизнул слипающиеся губы:

– С обозу… С батей… Он у меня обоз охранял… Я с батей… Прошка… – паренёк со стоном откинул голову назад. – Спина… болит.

Мельник подложил руку парнишке под спину, хотел уложить того удобней, и почувствовал мокрую, липкую рубаху под своей рукой. Осторожно повернув Прошку на бок, Архип увидел торчавший из спины парнишки обломок стрелы.

– Дела, – тихо сказал мельник. – Ты, вот что, Прошка, потерпи немного.

Архип закинул за спину свою суму и осторожно поднял парнишку на руки.

– Ты потерпи малость. Отнесу я тебя, пожалуй, к себе, на мельницу. Подлатаю тебя. А там поглядим. Ежели осиротел, так со мной поживёшь, авось сладим. Мне помощник нужен.

До мельницы было недалеко, с версту. Дошёл мельник быстро.

Ловко подцепив носком сапога, край двери, отварил мельницу и внёс парнишку внутрь. Свою ношу, он уложил на топчан, укрытый овчинным тулупом, а сам, подошёл к широкому столу у стены, и поставил перед собой глубокий горшок.

Над столом, на верёвке, протянутой от стенки до стенки, свисали пучки сухих трав и цветов. Мельник снимал с верёвки травы и, срывая, с каких головки цветов, с каких листья, укладывал их в горшок. Потом, пестиком стал неторопливо разминать, растирать всё это. Быстро перетерев травы и корешки в горшке, снял с печи котелок с горячей водой и налил воду в горшок. Тщательно перемешав, зачерпнул небольшим черпачком, получившийся густой кисель и вернулся к Прошке. Мельник осторожно влил ему совсем немного в приоткрытый рот. Парнишка закашлялся, пришёл в себя:

– Ну и гадость, – тихо сказал Прошка.

– Оно, сынок, что добро – завсегда гадость, – мельник улыбнулся. – Горишь, – обтёр пот со лба паренька.

Архип отложил черпачок и достал из висевшего на поясе чехла нож. Рядом с топчаном стояла в кружке свеча. Он поджёг её и развернул парня набок. Ножом распорол вокруг обломка стрелы одеревеневшую от крови рубаху, нагрел нож над свечой и одним движением, ловко поддев наконечник стрелы, выдернул его из спины парнишки. Прошка дёрнулся и вскрикнул.

– Ну, вот и нету железки в тебе больше, – Архип положил окровавленный наконечник на табурет рядом со свечой.

Мельник потянулся к полочке над топчаном и снял с неё небольшую баночку. Сняв с баночки крышку, зачерпнул оттуда двумя пальцами, какую-то зелёную, пахнущую еловыми иголками, мазь.

– Теперь потерпи немного, осталось чуть совсем, – знахарь нанёс мазь на рану паренька, растёр вокруг и, безжалостно вогнал её в кровоточащую дырочку, оставшуюся от стрелы, указательным пальцем.

Прошка выгнулся от боли, но не вскрикнул. Он крепко сжал, до хруста, зубы и стонал. А мельник снова нагрел нож и решительно прислонил разогретое железо к ране на спине парнишки: тот вскрикнул, из глаз прыснули слёзы, а пальцы впились в тулуп.

– Всё, сынок, больше мучить не буду, – мельник погладил паренька по голове, по взмокшим волосам. – Не всякий мужик такое стерпит: иной зверем взвоет. А ты, вишь, сдюжил. Не серчай. Теперь живой будешь.

Мельник ладонью ощутил, как парень опустил плечи и провалился в сон.

Архип снова погладил парня по мокрым волосам.

– Живой теперь будешь, – мельник отошёл от топчана, взял ведро и вышел за дверь.

Набрав воды под мельничным колесом, Архип вылил её в чугунок, поставил его на печку. Ещё раз внимательно посмотрел на посапывающего во сне Прошку и ушёл в лес, за брошенным лукошком, на месте своей находки.

Глава вторая

Прошло несколько дней. Благодаря заботе мельника и его умению справляться с ранами, да хворями, Прошка быстро шёл на поправку: жар ушёл, появился румянец на лице. Парнишка гулял вокруг мельницы, вдоль заводи, любил слушать, как плещется водяное колесо. Хорошо, тихо и спокойно было на мельнице. Только не давала покоя Прошке мысль о неизвестной судьбе отца. Да и безделье его тоже тяготило.

– Дядя Архип, – Прошка обратился к мельнику, который подправлял жернова, – может, я сгожусь тебе помочь чем?

Мельник оглянулся:

– Там, в пристройке небольшой, что прямо по правую руку от дверей в мельницу, найдешь удилище, – Архип отёр белой тряпицей взмокшее лицо, – червей копнёшь: лопатку там же отыщешь. В заводи посиди: окуньков с плотвой наловишь, порадуешь ухой.

– А как же, – обрадовался Прошка, – обязательно наловлю.

В пристройке, среди разного инвентаря, Прохор разыскал удилище. Рядом на гвозде висело небольшое ведёрко. Лопата стояла у самой двери.

Накопав червей, парнишка с удовольствием уселся среди невысоких камышей в заводи, закинул удилище. Поплавок лишь коснулся поверхности воды, как тут же скользнул под воду. «Шустра», обрадовался рыбачёк и, легко потянув, выудил первый улов – окунишку, размером с ладошку. «С почином тебя, Прошка», похвалил сам себя парнишка и, сняв с крючка рыбёшку, снова закинул удочку.

Вскоре из мельницы вышел Архип. Он расправил натруженные плечи, поглядел в сторону заводи: над камышом, то и дело поднималось удилище. «Хороший мальчишка. Жалко, сиротой стал. Всё ж, надо бы ему показать, как он жив остался, как отец его погиб, сейчас – в самый раз. Потом, тяжельше будет, когда память сама пробудится: всяк себя винить, да судить начинает. Нынче ж покажу», подумал мельник. Постояв ещё немного, Архип вернулся в мельницу.

Из большой плетёной корзины с утварью мельник достал котелок и подвесил его на крюк над огнём очага. Налил в него воды из стоявшего рядом ведра. «Пока рыбак вернётся, в самый раз согреется», прошептал мельник, поправляя котелок над огнём.

Прошка вытянул очередную плотвичку, глянул в ведёрко: «Наверное, довольно». В ведре плескалось пять окуньков и с десяток плотвичек. Парнишка собрал уду и, подхватив ведро с уловом, весёлый и довольный пошёл к мельнице.

– Никак с уловом? – спросил мельник вошедшего рыбака.

– Ага, – радостно ответил Прошка и показал Архипу улов.

Мельник взял со стола небольшой нож и протянул его Прошке:

– Вот, почистишь, промой. Чешую прикопаешь подальше от дома и обратно дуй.

Прохор взял нож и, улыбнувшись дядьке, вышел.

Вода в котелке хорошо нагрелась, и Архип бросил туда немного кореньев укропа. Вернувшийся Прошка передал ведёрко с чищеной рыбой мельнику, а тот, неторопливо уложил одну за другой рыбок в котёл. Достал крупы и высыпал её следом в воду.

Прохор слазил в подпол, достал из погреба каравай хлеба.

– Ты, Прошка, по грядкам походи: лука, да огурцов собери на стол, – сказал Архип парнишке, принимая каравай.

– Я – мигом.

Спустя немного времени, мельник разливал по глубоким мискам пахучую дымящуюся уху.

– Вкуснота! – сказал Прошка. – Горячая! – подул он на ложку.

– Нажимай, сынок, – ответил довольный мельник. – Сам поймал.

Поужинав, вышли на воздух. Сели на скамью под невысокой ракитой.

– Вот что, Проша, – мельник посмотрел в глаза парню, – пришло время тебе память свою разбудить. Надо знать твёрдо: живой ли батя твой. А ежели не живой, так знать, как погиб. Важно это, Проша. Жить надо – ведая.

Мельник положил широкую заскорузлую ладонь на голову Прохора:

– Ты про батю-то расскажи.

– А, что рассказывать-то?

– Как отца звали, какое прозвище имел. Что сам посчитаешь важным, то и сказывай.

Прошка пожал плечами:

– Звали – Корнеем. Весёлый был, – парнишка улыбнулся воспоминаниям, – прибаутками, да поговорками разговор любил разбавить. Дру́ги батины Вороном его меж собой иной раз называли. Почему, не знаю. Наверное, давно прозвище такое получил. Был в дружине когда-то. После, ранили батю. Служить не мог больше. Я ещё мал был, мамка померла. Батя стал у купца службу нести. Его людей учил, и меня за одно: как меч держать, как с копьём, с луком управляться. – Прошка помолчал и продолжил. – В этот раз меня с собой взял. А дальше, ты, дядька Архип, сам знаешь. Ты меня нашёл, выходил. А батя?! Убили, наверное, разбойники. Много их было.

Прошка замолчал. Глаза у парнишки заблестели. Архип погладил его по голове:

– Ты, сынок, слёз своих не стесняйся. В них срама нет. Идём со мной, – мельник поднялся и пошёл к купающемуся в воде мельничному колесу, Прошка двинулся за ним следом.

Колесо размеренно двигало воду, взбивая лёгкую пену, певуче поскрипывало, подпевая квакающим в кувшинках лягушкам.

– Встань тут, – Архип указал Прохору место напротив того места, где лопасти колеса входили в воду. – Гляди внимательно. Да под колесо не шагни. Что увидишь, то – память твоя уснувшая. Не бойся того, что тебе откроется – это уже прошло.

Прошка послушно занял указанное ему место и уставился под колесо почти немигающими глазами.

Мельник, пройдя по мосткам, стал с другой стороны.

– Готов? – спросил Архип парня.

– Готов, дядь, – быстро ответил Прошка.

– Тогда – гляди!

Мельник на распев затянул заговор:

«Покажи нам, колесо,

Что нам видеть, не дано.

Покажи нам то, что было,

То, что временем укрыло.

То, что знаешь ты одно,

Покажи нам, колесо».

Его голос, сливаясь со скрипом мельничьего колеса и плеском падающей вниз воды, еле долетал до парнишки. Прошка смотрел во вспенивающуюся под мельничным колесом воду.

Вдруг пена расступилась, и парнишка увидел, как из глубины, чуть колышась, поднимается видение: поляна, частью перевёрнутые телеги, бегущие в ужасе люди. Много убитых: и свои, и напавшие на обоз разбойники. А вот и его отец: двое теснят его к телеге. Батя бьётся левой рукой, из правого плеча льётся кровь. «Прошка, уходи в лес! Уходи, сынок!», кричит ему отец. Парнишка видит самого себя, спешащего на помощь отцу, с подобранной с земли саблей в руке. «Я тебя не брошу, батя!», кричит он отцу. Бандит выскакивает на Прошку из-за перевёрнутой телеги, рубит с плеча саблей. Вот он, Прошка, отбивает удар разбойничьего клинка. Сабля от сильного удара выпадает из его руки и сам он падает на спину. Быстро вскакивает и снова тянется за отлетевшим в сторону клинком. Разбойник заносит над Прошкой саблю и, как будто споткнувшись, падает рядом, из его спины торчит копьё. Кто сразил бандита, бросив копьё, кто спас его, Прошку, от неминуемой гибели, не понятно. «Уходи!», кричит отец. Прохор видит, как в грудь бате впиваются сразу две стрелы. Одну отец ломает правой раненой рукой, отбивается от наседающих на него разбойников. Ещё стрелы впиваются в грудь и спину отца, и он падает на колени, выставив свой длинный меч вперёд. Две разбойничьих сабли разят отца в грудь, и он тяжело падает набок. Прошка читает по батиным губам последние слова: «Беги!». Он глядит на сражённого отца. К нему развернулись те двое, что только что пробили саблями отцовскую грудь и, потрясая клинками, двинулись к нему. Прошка разворачивается и бежит к лесу. Он уже добегает до чащи, и вдруг: удар в спину и глубокая боль пронзает всё его тело. Он бежит, падает, ползёт…

Пена, вокруг видения, стала кроваво-красной. Она быстро разбежалась по краям внезапно раскрывшейся бездонной чёрной пропасти и в эту бездну Прошку тянула, какая-то неведомая сила, противиться которой было не возможно.

Парнишка покачнулся и шагнул в сторону плескавшегося водой колеса. Мельник крикнул:

– Проша! – он уже перебегал по мосткам к нему, когда того закачало: вот-вот упадёт под колесо мельницы.

Парень открыл глаза: он стоял над самой водой. Мельник подхватил Прошку за плечи и оттянул его назад от кромки.

– Всё, сынок, кончилось. Всё, – Архип прижал к себе сильно дрожащего паренька. – Ты прости меня, Проша, прости. Надо так, сынок.

Прошка посмотрел в глаза Архипа, и сильно прижавшись к нему, громко заплакал.

– Ничего, сынок, ничего, – мельник гладил паренька тяжёлой ладонью по голове. – Поплачь, поплачь. Если память свою вовремя не пробудить, она сама, в самый неподходящий момент, проснётся. И ранить может больно, а то и насмерть. Так-то, сынок. Всё в своё время. Сейчас – твоё время: время вспомнить, чтоб знать. Знать и помнить, и никогда не забывать, как твой отец погиб: как воин, с мечом, в бою. Помни, сынок, и гордись своим славным отцом. А пока жива о нём память в твоём сердце, то и он жив, с тобою рядом ходит, помогая и оберегая тебя.

Архип отстегнул от своего пояса ладный нож в чехле из грубой кожи и протянул Прошке:

– Вот, Проша, тебе. И никогда не расставайся с этим ножом.

Парень принял в руки подарок.

– Благодарю, дядь Архип, – он вынул нож из чехла. – До чего ж хорош! Отличный! – он подвесил ножик за петлю в чехле себе на пояс.

Прошка посмотрел в лицо мельнику, а тот смотрел в подожжённое закатом небо.

– Пошли-ка в дом. Нечего тут стоять, – он взял за руку парнишку, и они медленно пошли к двери в мельницу.

Глава третья

Прошка спал тревожно: долго не мог уснуть после увиденного им под колесом. То и дело всплывало перед ним видение, как отец бьётся с татями, и кричит ему, Прошке: «Уходи, сынок!» Ненадолго забывался сном, и снова просыпался, смотрел в темноту перед собой, ворочался и уснул по-настоящему лишь под утро.

Архип не спешил будить паренька, жалел его: слышал, как тот беспокойно ворочался на топчанчике, как стонал сквозь сон и тихо звал батю.

Прошка открыл глаза, когда солнечный луч дополз до его лица по подушке.

– Утра доброго, сынок, – Архип подошёл к Прохору и сел рядом с ним.

– Доброго, дядя Архип, – улыбнулся парнишка. Он привстал на топчанчике и обнял мельника.

– Ничего, Проша, не пропадёшь. Судьба, она случайной не бывает.

– Это, как же?

– А так, сынок: отец твой воином был, и путь свой, как воин окончил. Ты – находка моя. Мне, знать, начертано тебе знания свои передать.

– Без выбора? Так вот, как начертано?

– Ну, выбор, Проша, обязательно есть. Перед каждым две дороги открываются. Вот и перед тобой они есть. Поживёшь у меня, а там уж тебе выбирать: со мной оставаться, или в мир идти. На то будет твоя воля.

– Ясно. Только меня отец в воины готовил. А ты… Ты прости меня, дядя Архип, не пойму я: колдун или знахарь, или ведун какой? Я и не знаю, кто ещё, там, бывает.

Мельник рассмеялся:

– Колдуном, сынок, родиться надо. С душой тёмной. А я, хоть с лешаком и знаюсь, только не колдун я. Знахарь? Не знаю. Может и знахарь. Злого не творю, мелю муку, да мелю себе, – он посмотрел в глаза парнишки. – А тебя обучу и в травах понимать, и мази целебные делать. Про меч, тоже не забудем, – Архип улыбнулся. – Всяк воин, он: и пахарь, и сеятель, и жнец, и на дуде игрец.

Мельник поднялся с топчана:

– Ну, вставай, сынок, вставай. День, он дела просит. Давай, давай: умываться, позавтракаем и за дело!

Прошка живо подскочил и на цыпочках выбежал из мельницы. Умывшись чистой родниковой водой, он вернулся назад. Архип сидел за столом. Тарелка дымящейся каши и ломти пахучего белого хлеба поджидали на столе.

Прохор с огромным аппетитом уплетал пшённую кашу, крепко сдобренную коровьим маслом.

– Вкусно? – улыбаясь, спросил мельник, с удовольствием глядя на перекатывающиеся, как у хомячка, Прошкины щёки.

– Угу, – промычал с набитым ртом парнишка, выскребая ложкой кашу со дна тарелки.

Покончив с завтраком, Архип, поднявшись из-за стола, сказал:

– Так. Ты, Прошка, со стола уберёшь. После ко мне на двор, пойдём с тобой сегодня до балки погуляем. Там ягод соберём. Лукошко прихвати.

– Хорошо, дядь Архип, – кивнул Прохор и засуетился у стола, собирая миски и чашки в небольшой ушат, чтоб отнести к заводи помыть.

Быстро покончив с заданием, парнишка, взял лукошко, двинулся следом за мельником. Теперь он, весело глядел вперёд на завтрашние дни.

Архип шагал неторопливо, вперевалочку, чуть поднимая сутулые плечи. Он вёл в лес, в свои владения ученика, Прошку, которому будут открыты тайны трав и сила природы. Мельник, по-хозяйски раздвигал руками кусты, указывал на блёклые неприметные с виду цветы, на нижние листочки подсохшей травы и на грибы, которые ни один грибник сроду бы не положил в лукошко. Да, что там положить – не отважился бы даже грибы эти срезать. Новые знания очень заинтересовали Прошку, он внимал наставнику, всегда повторял за мельником каждое его действие с травами: сорвал или срезал, растёр пальцами высохший цветок или, обрезав ножом корешок, бросил на землю, прикрыл его мохом. Всё повторял за мельником парень. Ничего не ускользало от смекалистого ученика.

По возвращению из лесного похода домой, мельник, не приступая к обеду, повёл Прошку в сарайчик, что стоял немного позади мельницы, подпирая «задом» небольшую дубраву. До сих пор Прошке не пришлось побывать в этом сарайчике. Чего тут только не было! Посередине помещения стоял большой стол, весь заставленный посудой разной: горшочками да плошками всякими и размеров разных. Над столом на веревках, протянутых от стены до стены, висели пучки пахучих трав. У левой стены – огромный сундук. Над сундуком висело диковинное старое оружие: клинки с мудрёно изогнутыми лезвиями, с витиеватыми рукоятками кинжалы и сабли. Рядом со всем этим богатством, на деревянном гвоздике – добрый лук в два аршина с коваными концами и колчан с длинными стрелами. Тут же стоял прислонённый к сундуку огромный щит-капля. У дальнего правого угла из земляного пола торчало кольцо люка в подпол.

– Вот, сынок – это моё…, – тут мельник немного запнулся и, поправившись, продолжил, – наше богатство собрано. Разные люди: и воины в том числе, и наши, и из других земель, рассчитывались со мной, чем могли. Но, видимо – самым для них дорогим. А для воина, что всего дороже? – Архип повернулся к Прошке.

– Меч добрый, руке верный, кинжал надёжный, что выручит во всякой беде, – не задумываясь, ответил ученик.

– Верно, – кивнул Архип. – Они мне за старания мои, за силу знаний, за то, что спасал им жизни, лечил раны их смертельные, и даровали это самое дорогое: и кошельку, и руке, и душе. Не скупились. И ты запомни, сынок, – мельник положил широкую ладонь на голову парнишки, – только то, что человек тебе даёт с первого своего порыва, не раздумывая над наградой – это и есть плата настоящая, от сердца. Береги такое, коли придётся. По такой вещи тебя всегда её хозяин узнает, сколь бы лет не прошло.

Архип прошёл к люку в углу сарая. Прошка проследовал за ним, крутя головой, рассматривая диковины, что висели по стенам сарайчика.

– Видать многим ты помог, дядь Архип, – задохнувшись от восторга увиденным и гордости за своего наставника, негромко сказал Прохор.

– Не знаю. Всех и не упомнить, – мельник нагнулся к торчавшему из земли, присыпанному соломой люку лаза, и, напрягшись, потянул вверх. – Ты, главное, никогда не отказывай в помощи тому, кто просит, кто в помощи твоей нуждается.

Архип откинул к стене тяжёлый люк.

– А, если тонет, кто, к примеру? – спросил Прошка. – Тут, как быть? Ведь он-то может и не кричит, о помощи не просит.

– А сам-то, как мыслишь?

– Ну, батя учил: в беде человека бросать – грех!

– Всё верно батя твой говорил. Нет того, кто б ни достоин был бы спасения.

– Ну, а если человек злой?!

– А ты почём знаешь, что – злой? Не нам судить о нём. Наше дело – помощь оказать посильную. Ты, Прохор, одно пойми, – мельник серьёзно глянул парнишке в глаза, – раз бог распорядился, чтоб человеку не сгинуть, чтоб ты спас его, значит – не зря. Знать, дан ему шанс, время дано – может исправить чего, или сделать, что не сделано в его жизни. А?!

Прошка внимательно слушал своего наставника.

– Ладно,– улыбнулся мельник, – бери свечу, посветишь. Покажу главное.

Прохор послушно взял в руки огниво, что лежало на столе и, добыв огонь, зажёг стоявшую там же на столе порядком оплавленную свечку. Он взял свечу в руку и подошёл к лазу, мельник уже до груди спустился в подпол.

– Себе свети, я-то знаю каждую ступеньку наизусть – слепой сойду, – сказал Архип своему ученику и скрылся в чёрном квадрате лаза.

Опустив свечу пониже, парнишка осветил верхние ступени лестницы, ведущей в погреб. Он смело шагнул вниз. Ступени оказались довольно крутыми. Прошка осторожно спускался, освещая вокруг себя густую темень.

– Сюда иди, – голос мельника звучал сзади.

Наконец Прохор шагнул с последней ступени на земляной пол. Он повернулся на голос Архипа, огонёк свечи медленно растопил мрак. Мельник стоял рядом со здоровенным камнем. На нём, как на столе лежали три предмета: аккуратно свёрнутый платок, небольшой кинжал в ножнах и огниво. Прошка подошёл ближе. Он посмотрел вокруг себя, освещая каждый уголок подполья. Погреб оказался совсем маленьким, только за спиной мельника чёрным пятном зиял проход куда-то дальше.

– Вот, Проша, – Архип указал на вещи, лежащие на камне. – Вот, главное, что у меня было, а теперь – у тебя есть. Настоящее сокровище. То, чему цены нет.

– Это? – Прошка присел на корточки.

Поставив свечку на край камня, он внимательно посмотрел на предметы, лежавшие на нём.

– Можно? – Прохор вопросительно посмотрел на учителя, указывая рукой на вещи.

– Конечно, – улыбнулся Архип, – я ведь сказал: теперь это – принадлежит тебе.

Прошка первым делом взял в руки кинжал. Изящное навершие рукоятки кинжала украшал крупный тёмно-синий, почти чёрный камень. Сама рукоять была обмотана блестящей проволокой, видимо серебряной. Ножны, также очень тонкой работы, были украшены искусно вырезанными на них рунами. Парень потянул кинжал из ножен: кинжал выходил тяжело.

– Дядь Архип, клинок-то ржавый сильно, – Прошка рассматривал полностью обнажившееся лезвие, густо испещрённое пятнами ржавчины.

Он снова вложил кинжал в ножны и вернул его на прежнее место. Осторожно взял платок, тот оказался сильно выцветшим и с одного края подпорченным молью. Прохор оглядел его со всех сторон: платок, как платок – такие бабы на голове носят. Только этот сильно старый. Аккуратно сложил платок, положил, где лежал. Взял огниво. Это было кресало с дырочкой, в которую был продет короткий шнурок, связанный кольцом, и побитый кремень, с двумя отверстиями. Покрутил огниво в руках. Вернул на место.

– Оно ж ветхое всё! – Прошка поднялся на ноги и теперь непонимающе смотрел на своего наставника: на что ему все эти старые вещи, и, что в них за ценность такая – бесценная?!

– Ветхое, да, не пропавшее! – Архип положил руку на плечо Прохора. – Придёт время, сынок, всё тебе скажу о каждой этой вещи. А пока: не твёрд ты ещё, Проша, ни умом, ни духом. Потерпи немного. Всё узнаешь.

– Ладно, – согласился с мельником Прошка. – И всё ж, там, на стене, вот где оружие бесценное, – глаза парнишки загорелись.

– Что они ценны, соглашусь, – улыбнулся восклицанию своего ученика мельник. – Иной меч – деревни стоит. Ты, Проша, пока, как птенец сороки: блестящее манит – всё в гнездо. Ну, да, ладно. Потерпи, сам разберёшься, что важней в пустыне: злата кусок или воды глоток.

Мельник взял свечу и осветил проход, что был у него за спиной.

– Это, Прохор, ход тайный. Идёт он, аж до заводи, к берёзам, в светлолесье.

– А на что он нам, дядя Архип? Врагов, кажется, вокруг тебя нет.

– Как знать, Проша, как знать, – Архип повернулся снова к ученику. – Дай бог, чтоб никогда не попользоваться ходом этим, – он шагнул к лестнице. – А пока что давай-ка наверх: довольно тут с мышами в сырости сидеть.

Мельник пропустил Прошку вперёд. Тот быстро «пересчитал» ногами ступеньки лестницы и вылез из подпола. Следом поднялся Архип. Он опустил крышку лаза, бросил соломы на кольцо, прикрыв его от незваных глаз. Потушив свечку, мельник положил её на стол, где она и была прежде.

Прошка, тем временем, осторожно пальцами обеих рук трогал острия висевших на стене клинков.

– До чего ж остры, – сказал парнишка, глядя восхищёнными глазами на диковинное оружие. – А в сундуке что? – он положил ладонь на высокий сундук.

– В сундуке? – переспросил мельник. – В сундуке одежда всяко разная, – Архип подошёл и поднял довольно тяжёлую крышку. – Не знаю, давненько не заглядывал, может уже и поистлела вся.

Из чрева сундука пахнуло затхлой одеждой. Он был заполнен наполовину и от того казался ещё глубже, чем был на самом деле.

– Вот, – Архип извлёк из сундука ярко-красные шаровары. – Не знаю, откуда, но по всему видать – не наши: широки, больно и цветасты сильно.

– А вот, смотри, дядь Архип, – Прошка склонился над сундуком и достал из него крепкую белую рубаху дружинника. – У отца такая же была.

– Ну, а что ж?! – Архип внимательно осматривал рубаху, которую Прохор держал в руках. – Рубаха отличная. Ко мне люди разные захаживали, были и дружинники. Видно, кто-то из них и оставил мне. Простирнёшь и носи на здоровье. Погляди после, может ещё чего тебе в пору будет.

– Ага, – согласился Прохор, бережно сворачивая подаренную рубаху.

Показав воспитаннику травы и рассказав ему, где развесить и разложить собранные сегодня, они покинули сарайчик.

После, сидя за вечерним чаем под песню сверчка и плеск мельничного колеса, Прошка всё никак не мог выговориться Архипу, восхищаясь увиденным оружием.

– Испробуешь его, сынок, обязательно всё его испробуешь, испытаешь. Обещаю, – сказал мельник восхищённому парнишке. – Желание твоё и страсть к оружию понятная, ведь воином тебя растили. Воин растил, коим был твой отец. Я ж, посильно дам тебе знания, что сам имею. А ты, Прохор, руку тренируй, терзай её занятьями, неустанно. День ко дню – вспомнишь всё, чему тебя учили. А дальше, жизнь сама подскажет, да путь тебе твой собственный укажет.

– Ясно, дядь Архип.

– Ну, вот с завтра и приступим с тобой, Проша к учению.

– Хорошо, – с готовностью согласился Прохор. – С завтра и начнём!

Глава четвёртая

День подходил к концу. В труде и учении время пролетало быстро. Вот уж целый месяц убежал, пока постигал Прошка премудрости изготовления травяных настоев и чудесное действие исцеляющих раны, мазей. Он смастерил деревянный меч, и по совету дядьки Архипа, сделал его тяжелее железного аж в два раза. Тренируя руку, Прохор вспомнил всё, чему учил его отец. Опробовал он всё диковинное заморское, чужое оружие, что висело в сарае. И для себя Прохор решил, что удобней родного меча, оружия не найти. И формой своей – «лучом», и длиной, и весом, всем был родной, славянский меч сподручней, ловчее заморских клинков. Он и в ладонь ложился, как влитой, и разил, куда рука посылала. А чужое – больно мудрёное было, не под его плечо и руку.

Прохор, уставший за день, отужинав с Архипом щами и крепко распаренной кашей, сказал, что пойдет, пожалуй, прилечь, уж больно за минувший день натрудился. Забравшись в постель, Прошка едва закрыл глаза, как крепкий сон сморил его. Тягучая духота июльской ночи была разбавлена посвистом сверчка и неблизким уханье совы. Даже нудный писк комара не мог разбудить, наморившегося за день, парнишку.

Спал Прошка крепко и сладко, но вдруг глаза сами собой открылись, будто бы в предчувствии какой беды. Он приподнялся на локте: тихо трещали, догорая поленья в очаге, а топчан, на котором спал дядька Архип, был пуст.

Вдруг с улицы из-за плотно закрытой входной двери до Прохора долетели негромкие слова мельника:

– Нет! – голос Архипа звучал жёстко, даже не дружелюбно. – Не ведомо мне.

Сон окончательно слетел с Прошки. «Интересно, кто бы это мог быть, да ещё среди ночи?», подумал парнишка. Он тихонько поднялся, и, на цыпочках, подойдя к двери, осторожно выглянул сквозь щелку между неплотно прилаженными друг к другу досками, наружу: спиной к нему стоял дядька Архип. Из-за широких сутулых плеч учителя, ничего не было видно.

– Не ведомо мне, – повторил мельник, обращаясь к кому-то, невидимому Прошкиному глазу.

Прохор приложил к щели ухо.

– Ох, не лги, мельник, не лги! – голос говорившего был скрипучим и каким-то ледяным. У парнишки даже мурашки пробежали по спине. – Не лги. Ведь, если сами у тебя сыщем, так поздно будет.

– А ты, я гляжу, пугать меня вздумал? – Архип отвечал с усмешкой в голосе.

Прошка снова прильнул к щели глазом. Мельник немного отодвинулся вправо, и теперь стала видна залитая лунным светом поляна перед их домом. Но, хозяина голоса не было видно. Вероятно, он находился в тени дерева.

– Не пугаем мы тебя, мельник, – раздался другой, более старый голос. Он шёл из тени развесистой ели. – Этот человечишка – наша добыча! Отдай! Добром просим.

Прошка, как мог напряг зрение, пытаясь всмотреться во мрак, но луна не доставала тех, под елью – они были надёжно укрыты тенью.

– Нет, – услышал Прохор голос дядьки Архипа, – никого у меня нет.

– А, если бы был? – спросил тот, второй.

– Не отдал бы, – твёрдо сказал Архип.

– Ты хорошо подумал, Нелюдим? – другой голос спросил мельника. Похоже, под елью укрылись трое.

– Хорошо, – отрезал мельник.

Воцарилось молчание. Потом снова старый голос сказал;

– Мы давно друг друга знаем. Ты никогда не нарушал наших законов. Мы никогда не вмешивались в твою жизнь. Отдай нам человека. Сам знаешь, он – наша добыча!

У Прошки до тошноты похолодело внутри: он вдруг понял, что речь идёт о нём.

– Благодаря тебе, мельник, – сказал первый, ледяной голос, – благодаря тебе: мы несколько недель рыщем по лесу. Ты пускал нас по ложному следу. А мы уже не однажды спрашивали у тебя. И отвечал ты, как и теперь: не знаю, не ведаю! А сегодня следы привели к тебе, к твоей мельнице.

Мельник шагнул немного назад, прикрывая спиной дверь, за которой притаился Прошка:

– Я не отдам вам его. Забудьте о нём! Ищите себе другую жертву.

– Смотри, Нелюдим, не пожалей.

– А чего мне жалеть?! Сказал же ведь: жизнь эту вам не отдам. Душой его не дам насытиться.

– В общем, так! – раздался старый голос, он звучал уставшим. – Время тебе – два часа. Мы вернёмся и, если не будет жертвы, станешь ею ты.

Голос резко оборвался. До Прошки долетел тихий шелест травы. Мельник продолжал стоять спиной к двери, опустив голову. Прохор быстро вернулся к постели и нырнул под одеяло, притворился крепко спящим.

Дверь скрипнула. К Прошкиной кровати подошёл Архип.

– Сынок, поднимайся, – тихонько толкнул мельник в плечо парнишку.

Прошка открыл глаза:

– Что случилось? – он смотрел на мельника, через сощуренные, как спросонья глаза.

– Беда у нас. Поднимайся живо.

Прохор сел, глядя в широкое лицо своему единственному близкому человеку.

– Я, так понимаю, ты всё слышал, – Архип обнял Прошку за плечи и прижал к себе.

– Слышал, дядя Архип. Прости, – ответил Прошка, виновато глядя в пол. – А это кто такие были и чего им от нас надо? – парнишка поднял голову.

– Тебя им надо, сынок, – Мельник до хруста сжал зубы, на щеках заходили желваки. – Тьма это. Самая чёрная, лютая тьма, – он посмотрел на Прохора.

Тот смотрел на Архипа широко раскрытыми глазами, ловя каждое его слово. Последние: «лютая тьма», Прошка прошептал следом за мельником.

– А, как это – тьма?

– Душегубы они. Пиявцы, одним словом.

– Как упыри? – спросил Прошка.

– Нет, сынок. Не кровь они пьют. Эти твари саму душу из человека выпивают. – Он тряхнул головой. – А люди с глупого языка татей, да разбойников душегубами зовут.

Архип поднялся, подошёл к очагу. Вглядываясь в обуглившиеся, почти сгоревшие поленья, повернулся к Прошке:

– Видишь ли: увёл я тебя у них, – мельник, взяв кочергу, присел перед очагом. – Они ночи дожидались, когда ты под ёлкой с обломком стрелы в спине умирал. – Мельник, постучал кочергой по полену. – И надо же было мне на тебя набрести, – он довольно улыбнулся. – Я им всё попутал. Увёл я у них тебя. Из-под носа увёл.

Архип, чуть отстранился от очага – с потревоженного полена густо полетели искры. Огонь занялся с новой силой, освещая комнату.

– Что же делать теперь будем? – Прошка поднялся с кровати и, подойдя к огню, присел рядом с Архипом. – Неужто с ними сладить нельзя?

– Нельзя, сынок. Нельзя, – Архип продолжал поправлять поленья в очаге.

– А договориться? – спросил Прохор.

– Нельзя, Проша, договориться с теми, кто крови жаждет, кто чужой болью живёт, муками людскими и страданиями. С такими – договориться нельзя.

Он поднялся от огня и, подойдя к столу, показал Прошке рукой на табуретку напротив:

– Присядь.

Парнишка поднялся с корточек и сел напротив учителя.

– В общем, так, слушай меня, – Архип ударил себя ладонями по коленкам. – Времени у нас мало, час буквально. А может того меньше.

– А они, что ж, вернутся?

– Вернуться, сынок. Ты же сам слышал, – Архип снисходительно улыбнулся. – Я знаю, ты стоял за дверью.

– Да, дядь.

– Так значится, – продолжил мельник, – времени у нас мало. У тебя его вообще нет! Сейчас бегом собираешься. Ничего: ни еды, никакой одежды не берёшь с собой. Суму захватишь только, – Архип кивком головы указал на висевшую у входа сумку с единственной длинной заплечной лямкой. – Отправляешься в сарай, там – спускаешься в подпол. С камня возьмёшь всё: огниво, кинжал и платок старый. Складываешь в торбу и подземным ходом уходишь в светлолесье, ход как раз до туда отрыт. До рассвета сидеть на выходе будешь. До солнца не выходи оттуда! И, я тебя очень прошу, сынок, не возвращайся сюда.

– Дядя Архип, я не брошу тебя! – Прошка вскочил с табуретки.

– Бросишь! Я требую, чтобы ты меня бросил, иначе не только я, но и ты сгинешь.

Прошка подошёл к мельнику и, вцепившись в его рубаху, крепко к нему прижался.

Мельник погладил Прохора по спине:

– Мне видать, сынок, так написано: многое чего я поневоле, а может и по воле, в жизни сотворил. Надо уж добром свою жизнь кончить.

– Батя! – Прошка прижался сильнее к мельнику и заплакал.

– Ничего, Проша, ты сам помни, – он крепко обнял парнишку, – никогда не жалей о том, что по сердцу сделал, по душе. Никогда!

Архип, поднялся, освобождаясь от Прошкиных рук.

– Ты¸ давай, Прошка, собирайся. Мигом, – Архип тайком обтёр глаза. – Да, вот ещё: доро́гой через светлолесье выйдешь в дубраву, через дубраву к небольшой топи. Иди смело через неё, дорожка вешками утыкана – не сверни, гляди.

Прошка быстро одевался, внимательно слушая наставления мельника.

– Как топь пройдёшь – лесок, за ним луг. С луга уже город видно. Ну, а в городе, там уж работу сыщешь себе.

Прошка, одевшись, снял сумку с гвоздя, подошёл к Архипу.

– А дальше, – продолжал мельник, – жизнь покажет: глядишь – тебя сами разыщут.

– А меня, что ж, ищет, что ли кто?! – удивился Прошка. – Я ж один на всём белом свете. Вот ты только у меня и есть! – парнишка, тяжело вздохнув сел на табуретку.

– Судьба тебя ищет! – Архип подошёл к Прошке и, подняв его за плечи, обнял. – Всё произойдёт. Всё ещё будет!

Прошка зашмыгал носом.

– Не смей плакать!

– Дядя Архип, как же так?! Не могу я уйти!

– Уходи, – мельник развернул Прошку к выходу. – Прошу тебя, уходи.

– Сразимся с этими… Как их там… С пиявками этими! – Прошка вынул, подаренный ему мельником нож.

– С ними, сынок, никто не справится. И нет такой силищи, что бы их победила. А может и есть, только я не знаю. А нож спрячь, сынок. Храни его. Ну, всё – беги! Беги, говорю! – Архип вытолкнул Прохора за дверь. – Как твой второй отец приказываю – беги, Прошка! Беги и живи: за отца своего, за меня!

Прошка уже дошёл до сарая, оглянулся: мельник стоял в дверном проёме мельницы. Подняв на прощание руку, Архип сказал оглянувшемуся ученику:

– Береги себя! Живи своей жизнью! Судьба ждёт тебя, Прошка! Иди, сынок, навстречу судьбе. Она тебя ищет!

Глава пятая

Архип закрыл дверь. Ещё мгновение Прошка глядел на серый силуэт мельницы. Мирно плюхало в воде мельничное колесо, болтали лягушки в заводи, в крапиве насвистывал одну и ту же песенку сверчок. Совсем рядом прокричала выпь. Прошка посмотрел в сторону широкой дорожки, что, чернея среди невысокой травы, вела к лесу. Лес будто бы ожил: невидимый ветер зашевелил кроны деревьев, испуганные возгласы птиц говорили о том, что кто-то или что-то приближается к поляне.

Прошка быстро добежал до сарая и рывком открыл дверь. Подойдя к столу, нащупал лежавшие на столе кресало и кремень. Ударил одно о другое: искра упала на фитилёк, он покраснел. Парнишка раздул огонь и поднёс его к огарку свечки, та, откликнувшись еле дрожащим язычком пламени, потрескивая, раздвинула мрак ночи вокруг Прошки в стороны. Он взял в руки свечу и двинулся в угол сарая к люку в подпол. Ногой разбросал солому, прикрывавшую большое кольцо и, что было сил, потянул люк вверх. Крышка лаза с тяжёлым скрипом привалилась к стене. Посветив себе под ноги, Прохор смело ступил на первую ступеньку, и с тревогой глянув на двери сарайчика, спустился вниз.

Лёгкий свет свечного огарка отбросил тени по углам. Прошка взглянул вверх на дыру лаза: «Надо закрыть крышку», пронеслось у него в голове. Он проворно взобрался по лесенке вверх, посветил над собой и, найдя верёвку, свисающую с крышки люка для такой надобности, потянул за неё свободной рукой. Крышка громко захлопнулась, засыпав глаза и голову Прошки песком и соломой.

Смахнув с головы солому и протерев глаза, парнишка снова спустился на дно погреба. Над головой, там, на дворе, что-то зашумело, пронеслось, стуча по крыше сарая, как дерево бьёт ветками в сильный ветер. Прошка подошёл к камню у стены. Из-под него с писком отбежала в тень пара маленьких мышей. Он присел перед камнем на корточки и, поставив на край огарок, погладил рукой небогатое мельниково наследство.

Вверху затрещало: заходили ходуном доски над головой. Там кто-то, сильно топая, метался из угла в угол сарая. Со звоном падали на пол мечи. Прохор услышал, как о стену над ним что-то с грохотом ударилось и, рухнув на пол, развалилось. «Сундук, что ли?!», подумал парнишка. Он схватил с камня кинжал, огниво и платок, и, задув свечку, сел в углу на земляной пол, крепко прижав своё богатство к себе.

Наверху всё стихло. Прошка перетащил сумку, что висела за спиной, на живот и сложил туда своё хозяйство. Потом тихонько поднялся на ноги и осторожно, выставив перед собой руки, на ощупь двинулся по стене в сторону прорытого хода из сарая в светлолесье. Нащупав поворот, он шагнул в проход. Но, сделав пару шагов, остановившись, спустился спиной по стене и сел на пол. Прошка сейчас подумал о дядьке Архипе. Что там, на веху было? Кто крушил сарай? Видать – это его искали те, которые кровососы. Парнишка решил, что пересидит тут ещё немного и после выйдет из подпола наверх. По его подсчётам солнце уже скоро должно было взойти.

Потерев затёкшие от сидения ноги, Прошка, опираясь на стену позади себя, поднялся. Также на ощупь, добрался до лестницы. Стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся и, толкнув ладонями и головой крышку лаза, чуть приподнял её.

Утренний свет прогнал темноту ночи, и теперь розовеющая полоска неба теснила серость, что бежала вслед, не успевшей спрятаться от зори, луне. Сарая не было. Поверх груды наваленных друг на друга досок лежали остатки крыши с обрывками кровли. Из-за навала не было видно мельницы.

«Ладно», сказал сам себе Прошка и попробовал поднять крышку целиком. Что-то не давало ходу. Прохор поудобней упёр ладони в колючие доски люка и потолкал вверх. Края бились обо что-то деревянное. Парнишка, согнувшись, шагнул на ступеньку выше и, подставив плечо под крышку, надавил сильнее. Упершись ногами в лестницу, он с криком распрямился – тогда крышка смахнула придавливающие её обломки стены и упала, звякнув кольцом.

Прошка вылез наружу, откашливаясь от пыли, поднятой отброшенным в сторону мусором. Он стоял среди руин некогда ладного сарайчика. Под ногами валялись поломанные клинки, пополам сломанные стрелы и лук. «Зачем же они добро-то крушили?», подумал Прошка, раскопав ногой рукоятку хорошего заморского клинка. Остатки сундука валялись тут же: вся одежда, что хранил в себе сундук годами, что бережно собирал мельник, была разодрана в мелкие клочья.

Постояв так, разглядывая этот бессмысленный разор, Прошка, перешагивая доски, пошёл к мельнице. Вернее, к тому, что от неё осталось. Как и сараю, ей крепко досталось: дверь валялась на дорожке с вывернутыми петлями, видно, она была заперта, и её вырвали с «мясом». Сорванное неведомой силой мельничное колесо, почти утопленное, беспомощно торчало над кувшинками в заводи. Лягушки оседлали его и теперь орали наперебой. На месте двери зияла огромная дыра. Бревна, из которых была сложена мельница, частью вырваны, частью треснули и теперь торчали внутрь и наружу. Крыша провалилась, а кирпичи печной трубы валялись по всей поляне.

Прошка перешагнул порог полуразрушенной мельницы, что стала для него и временным прибежищем, и родным домом, где он, сирота, обрёл второго отца. В самой мельнице было ещё страшнее, чем на улице. Тут не было ни одной целой вещи – только щепки, осколки, лоскуты и труха. Из очага, заваленного битыми кирпичами, торчала часть лавки. Там, где раньше стояла Прошкина кровать, теперь была навалена огромная куча тряпья, приваленного сверху досками. Мельника нигде не было видно.

Прохор осторожно ступал между осколками глиняных горшков и мисок. Он остановился там, где совсем недавно разговаривал с дядькой Архипом. Парнишка посмотрел на кучу тряпья и, не глядя под ноги, бросился к этой куче. Парнишка начал копать руками, точь-в-точь, как собачонок, что ищет потерявшуюся косточку: в стороны летели обломки досок, щепы разбитых брёвен, вертел с очага, лоскуты овчинного тулупа, остатки одеял и черепки посуды. «Тут ты, дядька, тут! Знаю! Чую!», шептал парнишка, оттаскивая тяжёлую доску. Наконец, Прошка добрался до ноги мельника. Следом показалась рука. Он остановился на мгновение, глядя на покрытый пылью сапог Архипа, на сжатые в кулак пальцы, на рваные раны ниже локтя. «Такие зверь зубами оставляет», промелькнуло в голове парнишки. Слёзы, как-то сразу наполнили глаза. «Дядька!», выдавил Прошка и снова принялся за дело.

Откопав тело мельника, Прошка обессилив сел рядом и просто смотрел на бездыханного учителя. Прохор положил руку на порванное плечо Архипа.

– Прости меня, дядька! – Прошка поднялся.

Он вышел из развалин и пошёл к месту, где раньше находилась небольшая пристройка с инвентарём. Отыскав среди разбросанного хлама лопату, Прошка подошёл к большой берёзе, что росла на краю поляны перед мельницей. Парнишка сел в траву, положил лопату перед собой и посмотрел в небо: облаков не было, солнце уже выглянуло из-за высоких елей. Его лица коснулся ветерок. Прошка поднялся, отсчитал два шага от дерева и принялся копать последнее пристанище своему учителю, которого почитал, как отца.

Рубаха на спине парнишки промокла. Пот, стекавший со лба, сильно щипал глаза. Утерев лицо подолом рубахи, Прошка положил на край ямы лопату и вылез сам. Он вернулся в разрушенную мельницу, подошёл к Архипу и, не произнося ни слова, приподняв тяжёлое тело мельника за руку, подставил под него плечо. Прошка тащил Архипа, молча давясь слезами. Дотянув мельника до ямы, он осторожно опустил того на рыхлую землю. Снова ушёл в развалины и, отыскав почти целое одеяло, вернулся к яме. Прошка расстелил одеяло и перекатил тело на него. Потом спрыгнув вниз, потянул край одеяла на себя. Чуть не упав назад, принял на руки тяжёлое тело мельника. Уложив учителя на дно, он вылез из ямы и прочёл не хитрую, на ходу придуманную молитву.

– Покойся с миром, батя, – тихо закончил Прошка и бросил несколько горстей рыхлой земли вниз. Потом, неторопливо стал опускать в яму землю, лопату за лопатой. Он зачёрпывал землю всё быстрее и, остановился лишь тогда, когда похлопывая штыком лопаты, прилаживая землю, закончил сооружать небольшой холмик над могилой мельника.

Постояв ещё немного, Прошка закинул за плечи свою суму и побрёл узкой тропинкой туда, куда котилось по небу солнце, где светлый лес из белоснежных берёзок, не таил неожиданной опасности. Он шёл в то светлолесье, о котором говорил мельник.

Глава шестая

Светлолесье встретило Прошку тёплым светом солнца, приветливым шелестом листвы берёзок, весёлыми песнями соловьёв и малиновок, тихим заговором кукушки и стрёкотанием беспечных кузнецов в траве под ногами. Мирно на душе становится, когда бредёшь меж белых берёзок, а в их кронах бездельник-ветерок шумит, заплетая в косы их раскудрявистые ветки, шепчет путнику: приляг, передохни в мягкой, как пух траве. Так и хочется забросить, куда-нибудь, за тридевять земель заботы и тяготы и, привалившись к стволу белой красавицы, лежать, прикрыв глаза, подставляя лицо ласковому солнышку.

Уморился Прошка: чувствовал тяжёлую усталость и в душе, и в теле. Много пришлось пережить тревог за последнюю ночь. Много боли сердечной перетерпела его душа. Ноги просили отдыха, болела голова от слёз и пережитой утраты, болел живот, требуя пищи.

Прошка оглянулся вокруг себя – тихое место: шумит в берёзах ветер, трава под ногами мягким ковром застлала землю. «Присесть, что ли?», подумал Прохор. Он сел под берёзу и сорвал с кустика попавшиеся на глаза красные ягоды земляники. Растаяв на языке, ягоды пробудили ещё большее желание поесть.

«Да. Этим, пожалуй, сыт не будешь», решил парнишка, и живот тут же откликнулся на его мысли продолжительным урчанием.

– Ну, и чего сидишь, как пень? – услышал Прошка старческий негромкий голосок.

Он, грешным делом, подумал, что это у него от голода с головой страсти приключились. «Может ягоды не те?!», Прошка вырвал из земли пустой ягодный кустик. «Да, не – те. Земляника это, точно», Прошка помотал головой.

– Вот же, дурень! – где-то совсем рядом раздался тот же насмешливый голос. – Еды – полна сума, а думает – сошёл с ума!

Прошка подскочил на ноги. Огляделся – никого.

– Эй, ты кто?! – крикнул он, озираясь по сторонам.

– Так ты ещё и слепой, вдобавок к глупой голове! Совсем худо дело! – голос звучал где-то совсем рядом. – Глаза протри, неуч! Тут я! Э-эй!

Прошка опустил глаза на голос и обомлел: на широком берёзовом пеньке стоял совсем маленький старичок, ростом с большой белый гриб. У деда была до пояса белая борода, на голове шапочка из берёзовых листочков, а рубаха и штаны – из тонкой берёзовой коры. Ноги старика были босые.

– Ух, ты! – выпалил от удивления Прошка и протянул к старику руку, потрогать: живой, или всё же от голода бредит.

– Э! Полегче, милай! – старик сделал два шага назад. – Ручонки-то при себе держи, а то не ровен час сломаешь ещё чего! Вишь, – он погрозил Прошке маленьким пальчиком, – в версту вытянулся, а голова отстаёт: где-то меж ногами и спиной застряла.

Старичок сел на краешек пня и закинул ногу на ногу.

– Ну? – дедок вопросительно смотрел Прошке в лицо.

– Что: «ну»?

– Угощай меня! – старик возмущённо ёрзал на пне. – До чего ж молодёжь пошла глупая и недогадливая.

– Так, нету у меня ничего, – Прошка виновато пожал плечами. – Не обессудь, старый.

Дед хитро сощурил глазки:

– А в суме?

– Сам погляди, – Прошка снял с себя сумку, и всё содержимое вытряхнул на траву пред дедом.

– Ну, вот же, вот, – старик радостно указал кукольной ручкой на платок.

– Это? – удивился Прохор. – Это ж просто старый платок. Не пойму даже, к чему он мне.

Прошка невесело покачал головой.

– Ещё сегодня ночью был у меня дядька, мельник. Да, что там – считай отец второй, – Прошка вырвал травинку и сунул её между зубов. – Он меня от смерти спас, выходил, обучил, чему успел. Ну и отдал мне эти штуки, – он кивнул на лежащие в траве вещи. – А что к чему с ними, не объяснил. Не успел. Убили его. Пиявцы.

– Да ты что?! – старичок подскочил на ноги. – Архипа-мельника кровососы сгубили?

– А ты, что, знал его? – Прошка удивился не меньше деда.

– А, как же! – старик снова сел на край пенька. – Мельник был человек в лесах известный. – Старый почесал затылок. – Пропал, значит, мельник наш. Жалко. Человек был не простой. Э-э-эх!

Дедок вынул из портков малюсенький платочек, цветом и формой, как лепесток ромашки, вытер им глаза и спрятал его назад в карман штанишек. Кашлянув в кулачок, он посмотрел в лицо парнишке добрыми с хитринкой глазами.

– А тебя звать-то, как, молодец? – голос деда теперь звучал иначе, в нём больше не было насмешки.

– Я – Прошка. А ты, кто ж таков?

– Лесовик я, – представился дед. – Я тебе, парень, про твои сокровища всё расскажу. Архип, верно, тебе сказал – кто владеет ими, тому богатств никаких не нужно.

Старик спрыгнул с пенька и подошёл к платку.

– Сперва, давай поедим, Проша, – он показал рукой на платок. – Разверни его, да уложи себе на колени.

Прошка сделал, как сказал ему Лесовик.

– Так, – дедок одобряюще потёр ладони. – Теперь посолить надо.

– Кого? – непонимающе спросил Прошка.

– Ну, не меня же? – старичок закатил глаза. – Платок посоли, горе.

– А соли-то нет, – Прошка всё ещё не понимал, чего от него хочет дед.