Странники. Слезы небожителей бесплатное чтение

© Эйси Джей Миллс, текст

© PURPLEFO, иллюстрация на обложке

© Lanawaay, иллюстрации

© Эйси Джей Миллс, иллюстрация на форзаце

В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава 1. Фотокарточка из прошлого

«…И пали в неистовой резне те боги, что носили хлеб человечеству; и захлебнулись в крови те, что поднимали на них мечи свои. Не было меж ними различий: вина перед Создателем стала их кандалами, занесенный меч – палачом. И заплакали в ту ночь небеса холодными слезами, и раздул северный ветер пепел божественной столицы…»

Звук упавшей со стола книги едва не выбил из Леона душу.

– Дьявол! – сквозь зубы прошипел тот и, подняв свечную лампу, осветил беспорядок.

Вместе с томом малоизвестных легенд на каменный пол повалились и остальные бумаги, которые он с таким усердием выискивал в архиве. На них было страшно смотреть: пожелтевшие листы, и без того еле хранившие последний вздох, теперь, казалось, его окончательно испустили. Впрочем, Леону они уже стали неинтересны: там не оказалось ничего полезного.

Однако разбирать учиненный беспорядок у Леона не было времени. От бродившего по коридорам смотрителя музея его отделяли только дверь и короткая лестница. Оставалось лишь молиться, чтобы шум в архивном зале не заставил того позабыть, что он до ужаса боится призраков.

Вернувшись к изначальному занятию, юноша перевернул черно-белую фотокарточку и всмотрелся в надпись. Вычурный и острый, с тяжелым нажимом – почерк явно принадлежал отцу. Но чтобы убедиться наверняка, Леон сравнил его с начертанным в старом потрепанном дневнике… Сомнений не оставалось.

То, что написал отец, было переводом, но чего? Юноша потер подбородок и всмотрелся в изображение, однако в тусклом свете лампы это оказалось сделать сложнее, чем представлялось. От времени фотография уже побледнела и местами расплылась, едва ли изображение теперь можно было восстановить.

Это не обнадеживало. Его родители потратили много лет на поиски малоизвестных религий, а проклятый музей даже не смог сохранить одну-единственную фотографию. Но злиться на некомпетентность самодура-хозяина и влажность стен он мог всегда, а вот изучить последнее исследование своих родителей можно было только сейчас. Вряд ли у него получится еще раз пробраться сюда незамеченным.

Прогулка в собственных размышлениях едва не стоила ему свободы. Шаги тяжелых сапог эхом зазвучали в коридоре. Леон спрятал дневник отца за пазуху и спешно задул свечу. Он мог бы вылезти через окно и спуститься по водосточной трубе и карнизам, но был велик шанс, что даже добежать до стены не успеет, когда смотритель музея откроет дверь. Выбор оказался скуден. Сорвавшись с места, Леон затаился в самом темном углу мастерской – в архивном лабиринте.

Дверь со скрипом отворилась в тот момент, когда Леон спрятался в стенной нише.

– Здесь кто-нибудь есть? – настороженный смотритель учуял запах свечного дыма и прошел глубже в мастерскую.

Мужчина с угрюмым лицом, пожалуй, мог заставить струсить кого угодно, но его неуверенные шаги говорили об обратном. Несколько дней назад Леон рассказал ему массу небылиц о здешних призраках: будто по коридору ходит баронесса Веонеская, держа свою отрубленную голову в руках, а из подвалов доносятся вопли душ, не успевших отмолить свои грехи перед виселицей. Кто же знал, что этот великан так легко поверит мальчишке?

Смотритель проковылял до стола и окинул взглядом разбросанные книги. Будь он чуточку осведомленнее, то с легкостью бы понял, что книги о забытых сказаниях и работы семьи Самаэлис не входят в разряд исследований музея на данный момент, но он ни черта не смыслил в этом, что было весьма на руку Леону.

Хруст заставил насторожиться обоих. Кажется, те самые бумаги, что Леон оставил на полу, оказались раздавлены тяжелым ботинком.

– Вот же идиот, – тяжело вздохнул Леон и потер лоб.

Сложно было понять, говорил он это смотрителю, который испортил важные документы отпечатком своей подошвы, или самому себе за то, что так безответственно бросил их на полу.

Его вздох оказался не беззвучным. Эхо разнесло его по мастерской, и если бы в этот момент смотритель продолжил ругаться и собирать бумаги, то даже не заметил бы, но в тот момент он – как не вовремя – замолчал. Медленно опустив испорченные записи на стол, великан положил руку на рукоять револьвера и двинулся к источнику звука.

– Леон, если это опять ты, негодный мальчишка, то выходи по-хорошему, пока я не достал оружие.

Леон прикрыл рот и сильнее вжался в стену, спешно продумывая план отступления. Книжные шкафы могли стать лишь временной защитой: стоит смотрителю осветить фонарем этот лабиринт, как его тут же раскроют. Идея пришла внезапно и, протянув руку, он нащупал на полке шахматную фигуру. Он уже видел ее однажды – обычный ферзь размером не больше его ладони, но весивший так же прилично, как бильярдный шар. Такой явно не разобьется, даже несмотря на возраст в пару сотен лет.

Приняв решение, Леон вылез из укрытия и мирно объявил:

– Нет, спасибо, мистер Томсон. Прошлую дыру в одежде я до сих пор не заштопал.

– И чего тебе неймется, – вздохнул смотритель и опустил руки, не сводя глаз с юноши. – Это уже третье проникновение за месяц, тебе свобода не мила, что ли?

– То, как я живу, вряд ли можно назвать свободой, – пожал плечами Леон.

– Глупый ты мальчишка, у тебя есть кров, еда и где нужду справить, так на что ты жалуешься? В наше время и это уже считалось поводом для радости. – Томсон покачал головой. – Мы все скорбим из-за произошедшего, и только лишь поэтому хозяин закрывает глаза на твои выходки. Если бы он не был так добр к твоей семье, то ты бы уже давно отправился в исправительный дом. Что ты пытаешься найти? Уже пять лет минуло, вряд ли тут что-то полезное осталось.

– Вы правы, – согласился Леон. – И все же я кое-что нашел. Желаете взглянуть?

Мальчишка бросил смотрителю ферзя и рванул со всех ног, пока тот отвлекся, чтобы поймать фигуру. Но по заполненной бумагами и старым хламом мастерской бегать было непросто. Леон едва не пропахал носом всю дорогу до двери, споткнувшись о деревянный ящик, и все же смог оказаться на лестнице. Там ему пришлось бежать почти вслепую: в коридорах не то что зажженных ламп не было, тут даже окна были наглухо зашторены. Пару раз он цеплялся за ковер, врезался в стены и даже чуть не перевернул подиум с восточной вазой.

Бегал Леон довольно резво, но отнюдь не долго. Ему едва хватило выносливости, чтобы добежать до входной двери. Вцепившись в ручку, он попытался открыть ее, но та оказалась заперта.

– Дьявол! – выругался Леон и хлопнул по двери.

Впрочем, он и не ожидал, что все сложится иначе. Лишь пару раз ему удавалось скрытно залезть в исследовательский музей и так же оттуда выбраться, а во всех остальных случаях его ловили прямо на месте. Вот кому точно вором по судьбе не стать!

Смирившись с тем, что наказание неизбежно, воришка-неудачник уселся на стул смотрителя и принялся ждать. Прошло совсем немного времени. Разгневанный Томсон выскочил спустя пару минут из соседнего коридора и угрожающе двинулся к Леону, намереваясь как минимум схватить за шиворот и отвесить заслуженную оплеуху.

– Глупый ты самонадеянный юнец! – рявкнул он и схватил мальчишку за грудки. – Это была последняя твоя выходка. Сейчас же сообщу хозяину и отправлю в участок. Уж там из тебя всю дурь выбьют! Посидишь в одной камере с ворами и убийцами, и сразу мозги на место встанут.

Но Леон лишь хмыкнул. Томсон не был злым смотрителем, он лишь любил пугать нарушителей до полусмерти своей грозной физиономией. И хотя ему было всего около сорока, выглядел он уже как старик: худощавый, с проседью на висках и небольшой залысиной на лбу, он едва заметно прихрамывал на левую ногу, хотя бегал все так же резво. Война его не пощадила, но все же позволила легко отделаться, оставив все вышеперечисленное и пару шрамов.

– Давай ты не скажешь Ван’Адлеру обо мне, а я не скажу, что ты испортил старинные документы? – предложил компромисс Леон. – Меня-то он отпустит в любом случае, ведь я ничего не украл, а что он сделает с тобой? Я слышал, что старикам вроде тебя сложно найти работу…

Томсон раздраженно хмыкнул и дернул щеткой над губой, которую ласково называл усами, обдумывая слова юноши.

– Вот же убедительный гаденыш, и чему вас только учат в элитных пансионах, – усмехнулся он. – Я не скажу хозяину, но сообщу инспектору Шефферу и попрошу доставить тебя обратно в пансион. Если не я, то хотя бы он и ваша мадам попытаются тебя вразумить. Ах да… и если это еще раз произойдет, то я уже наверняка отправлю тебя в Скотленд-Ярд[1], доходчиво объяснил?

Он отпустил его и предупреждающе хлопнул по плечу, прежде чем выйти на улицу. Вот только Томсон не знал, что Леон пребывал в пансионе не в качестве учащегося, а в качестве рабочей силы. По правде говоря, юноша действительно там учился, но после некоторых событий образ жизни пришлось изменить, и в ходе этого он едва не оказался на улице. Денег, чтобы оплачивать обучение, у него не было, но по стечению обстоятельств он смог устроится туда на подработку в обмен на кровать в чулане и остатки еды со столов богатеньких деток.

Воспоминания вызвали в нем лишь нервную усмешку. Он уселся на подоконник и стал наблюдать за смотрителем, что в свете фонарей пытался кого-то найти, а когда заметил, то смешно воскликнул, сложив губы трубочкой, и поманил ладонью. Томсон подозвал на улице беспризорного мальчишку в старом кепи, который часто подрабатывал доносчиком в этом районе, вложил ему в ладонь монету и пообещал еще одну, если тот приведет инспектора Шеффера и передаст сказанное дословно. Мальчишка быстро согласился: утром он не смог продать ни одной газеты и рисковал остаться голодным, а тут за плевую работу монету подкинули, а если и вторую дадут, то и завтра голодать не придется.

К тому моменту, когда до инспектора Шеффера дошла новость, где опять просиживает штаны его проблемный подопечный, прошла уже четверть часа. Предугадать первые слова служащего в шляпе с тульёй оказалось проще простого: Шеффер всегда объявлялся с суровым выражением лица и тяжелой походкой, после чего громко объявлял:

– Леон Самаэлис, вы арестованы за проникновение на частную собственность и оказание сопротивления сотруднику охраны! Вы имеете право на воспитательную беседу с сотрудником полиции и сопровождение домой.

– Пожалуй, откажусь, – резко прервал Леон болтовню Шеффера. – Вам еще не надоело ломать эту комедию из раза в раз?

Леон спрыгнул с подоконника, на котором сидел все это время в ожидании инспектора, и без интереса поплелся наружу, где их ждал констебль. Подзатыльник нагнал Леона почти сразу же, как тот поравнялся с Шеффером.

– Беседу о вежливости тоже провести следовало бы, поганец, – оскорбленно буркнул Шеффер.

Леон не ответил, молча дождался, когда Шеффер попрощается с Томсоном, и залез в кэб[2]. Разговор с инспектором не входил в перечень его любимых занятий. Шеффер заслуживал звание хорошего человека, – на этот счет сомнений не возникало, – но был чересчур оптимистичным и даже мягким, что у Леона, смотрящего через призму реализма, это просто не укладывалось в голове. Как этот человек вообще дослужился до инспектора в вечно мрачной Англии, где в любом проулке тебя может поджидать озлобленный безработный или шайка мелких разбойников?

– Колись, парень, ты ведь неспроста опять забрался в музей Ван’Адлера? Нашел что-нибудь?

Заинтригованный Шеффер облокотился на сиденье и расстегнул пальто. Судя по натяжению ткани, молодой инспектор набрал в весе, и это причиняло ему дискомфорт, но денег на перешивку служебной одежды не было. Он так часто стал расстегивать пальто, что верхние пуговицы начали затираться, теряя былой блеск.

– Ничего существенного, – умолчал Леон.

Шеффер был на редкость добропорядочным полицейским, но жизнь воспитала в Леоне недоверие к людям. Уж слишком часто его предавали за пару шиллингов[3]. Многие считали его дураком, а его идеи – глупостью, ведь юноша не смог достойно выучиться, прежде чем упал в яму бедности; его называли ничтожеством и вестником несчастий, рожденным под теплой звездой, но отвергнутым небом, благословленным Богом, но поцелованным дьяволом и еще много чего другого, на что могла быть способна человеческая жестокость.

Видя, что Леон не проявляет никакого интереса к разговору, инспектор устало вздохнул.

– Зря ты скалишься, я ведь помочь желаю. Я обещал твоим родителям…

– Вокруг меня слишком много людей, которые «заботятся» из-за нелепых обещаний, – раздраженно перебил Леон, наконец повернув голову к инспектору. – Но лишь один действительно помог тогда, когда я в этом нуждался. А что сделали вы, Шеффер? Если хотите заботиться о проблемном ребенке, то на улицах Лондона сотни тех, кому это нужнее, чем мне.

На это инспектору было ответить нечего. Он расстроенно замолчал и уставился в окно. Серые улицы Лондона ночами выглядели еще более мрачно и навевали апатию. Вот и он, погрузившись в гнетущие мысли, рассматривал быстро сменяющиеся за окном дома из обшарпанного кирпича и желтой штукатурки.

Молчание повисло в экипаже тяжелым туманом. Леон понимал, что порой был резок в выражениях; общение с простыми работягами превратило его речь в сборник грубостей и злобных насмешек, сделало его совсем не похожим на выходца из ученой семьи, и все же он старался контролировать свою язвительность. Осознавая, что его упрек прозвучал весьма болезненно для ранимого Шеффера, Леон снова открыл рот:

– Шеффер, вы ведь…

– Инспектор Шеффер, попрошу, – поправил мужчина.

– Инспектор Шеффер, – с натяжкой в голосе исправился Леон, – у меня и в мыслях не было вас оскорбить. Я хочу сказать, что нахожу этот разговор довольно личным для себя, и был бы признателен, если бы вы прекратили настаивать. Все, что я мог сообщить, я уже рассказал, а теперь, если вы не возражаете, я уединюсь в собственных мыслях, чтобы прекратить эту бессмысленную беседу раз и навсегда.

Услышав такую почтительную речь из уст парня-оборванца, Шеффер удивленно присвистнул.

– Будь по-твоему, – смиренно поднял руки инспектор. – Я сообщу тебе, когда мы будем на месте.

Теперь, когда Шеффер наконец оставил его в покое, у Леона появилось немного времени, чтобы скрытно за ним понаблюдать. Внешне он был весьма солиден и хорошо сложен, высок – около шести футов[4], – но из-за добродушного взгляда круглых глаз казался наивнее оленя, выпущенного прямо перед охотой. Особое очарование ему придавали каштаново-рыжие кудри, выглядывающие из-под шляпы. Была у Шеффера и плохая привычка: когда он нервничал, то неосознанно прикусывал кожу на костяшке указательного пальца, о чем свидетельствовал старый маленький шрам. Видимо, эта привычка осталась у него с детства. Впрочем, инспектор всегда пытался ее контролировать, чтобы не выставить себя в дурном свете.

Кэб остановился у обочины, и инспектор взглянул на часы. Леон лишь мельком подметил на них время, прежде чем тот захлопнул крышку и спрятал в нагрудном кармане. Двенадцать ночи – если он явится в такое время в пансион, то немедленно получит нагоняй. А мадам Тулле, стало быть, уже уведомлена.

И Леон не ошибся: когда он выпрыгнул из кэба, у ворот его ждала высокая худая женщина. Судя по платью, в котором мадам была с самого утра, спать она не ложилась, но после полученного уведомления упорно ждала появления инспектора и, как только услышала шум колес, вышла к воротам, накинув лишь вязаный платок на плечи. Ее суровый вид не внушал ничего хорошего, Леон предчувствовал, как сильно его отходят палкой по хребту и рукам за такую выходку.

– Доброй ночи, господин инспектор, – любезно поприветствовала она с легким французским акцентом. Ее холодный взгляд метнулся к Леону, а потом снова вернулся к Шефферу: – Мне, право, неловко, но примите мои извинения. Обычно наши воспитанники чтят закон.

– Я никогда в этом не сомневался, мадам. Леон – сложный ребенок, он все еще тяжело переживает утрату родителей, и я попрошу вас не быть слишком строгой к нему, когда будете наказывать. Во время нашей поездки мне удалось провести с ним беседу, и будем надеяться, что он прислушается к моим словам.

Леон удивленно вскинул брови. За всю их поездку Шеффер ни разу не попытался заговорить о безнравственности его поступка, стало быть, понимал, что слова не возымеют эффекта, но все равно сказал управляющей, что беседа состоялась.

Мадам Тулле лишь кивнула с учтивой улыбкой, но даже так в свете уличных фонарей стало заметно, как лицо напряглось, а впалые щеки еще больше втянулись, придавая его выражению мрачность.

Наличие констебля и инспектора у ворот уже портило настроение, а разговор с ними уничтожал его напрочь, поэтому, вежливо откланявшись, она быстро спровадила их прочь. Когда те скрылись за поворотом, она схватила Леона за локоть и потащила внутрь, словно нашкодившего котенка.

Мадам втолкнула воспитанника внутрь чуть ли не силой и захлопнула белую одностворчатую дверь, закрыв замок и повесив цепочку, а следом развернулась и с размаху влепила Леону пощечину. Рука у нее, стоило признать, была тяжелой. Леон хоть и не был уже мальчишкой, но пошатнулся от удара, едва сдержав возглас за сжатыми губами. Стоит ему вскрикнуть, как мадам еще сильнее огреет за то, что своими воплями будит других воспитанников в столь поздний час.

– Никчемный мальчишка! – выругалась эта импозантная женщина и раздраженно вскинула руки. – Сколько еще ты собираешься портить всем нервы? Давно на улице не оказывался, неблагодарный? Леди Аверлин любезно приютила тебя, а ты подался в воры? О боже, за что нам такое несчастье!

– Я сожалею о произошедшем и более не сделаю ничего подобного. Но, право, я не вор, я не посмел ничего украсть, лишь взглянул на старые записи.

– Замолчи! – вскрикнула она. – Уже тот факт, что ты снова влез к уважаемому мистеру Ван’Адлеру, ставит под сомнение правдивость твоих слов. Мне стоило бы сообщить хозяйке и выставить тебя за дверь, но лишь из беспокойства о ее здоровье я не стану этого делать. Но и без наказания тебя не отпущу, может, хотя бы это научит тебя не совершать столь опрометчивых поступков. Руки!

Леон понимал, что за наказание последует дальше, и молча подал руки ладонями вверх. Он не чувствовал вины за содеянное, но знал, что должен подчиниться. Мадам Тулле довольно приподняла подбородок. Ей нравилось, что тот не пытался ей перечить. Управляющая подошла к тумбе, что стояла у входной двери, и достала из ящика тонкую указку, которую использовала вместо розги. Иногда Леону казалось, что она хранила их по всему пансиону, так как могла достать из любого ящика в особняке.

Мадам подошла и без предупреждения ударила по ладоням. Боль была обжигающей, оставляющей после себя багряную полоску на мягкой белой коже. Наказуемый только успел сжать губы и закрыть глаза, на которых замерли мокрые блики. Но мадам чтила порядок и регламент, где были четко прописаны все наказания в зависимости от степени тяжести провинности. Случай Леона, конечно, был неоднозначным, но она примерно прикинула, сколько тот заслужил.

Считать тот прекратил уже после десяти. Его руки были исполосованы не хуже, чем шерсть у тигра, а когда мадам посчитала, что с ладоней достаточно, то перешла к более мягкой части – ягодицам. Когда она закончила наказание, Леон едва не хныкал. Слезы он сдерживал лишь усилием воли и нежеланием выглядеть еще более ничтожным в глазах строгой женщины. Ему было семнадцать, уже почти взрослый мужчина, так где это видано, чтобы в таком возрасте джентльмен позволял себе столь яркое проявление эмоций?

Мадам демонстративно обтерла указку о юбку, показывая, что наказание окончено. Леон не смел даже поднять на нее глаза, не желая, чтобы она восприняла это как вызов. Тулле смерила его скептичным взглядом, свела руки за спиной и строго произнесла:

– Завтра останешься без ужина. Я велю не давать тебе еды на кухне, а если посмеешь ее украсть, то наказание будет продлено. А сейчас ложись спать.

Леон кивнул. Тулле, приняв его ответ, медленно удалилась, а юноша прошмыгнул в коридор. Там, в каморке под старой лестницей в служебном крыле, располагалась его комната. В четырех узких стенах стояли лишь кровать, сделанная из сундука с плоской крышкой и пары старых одеял, на которой можно было спать только с поджатыми к груди ногами, и старый столик из рыжего дерева, у которого одна ножка была короче и выравнивалась двумя толстыми книгами; на стенах висели записки и рисунки, начерченные рукой самого Леона, и старое круглое зеркало с выпавшим треугольным осколком.

Переступив порог, Леон зажег лампу и закрыл дверь на защелку. Руки, покрытые тонкими красными полосами, все еще саднили, но боль была терпимой. Бросив куртку на кровать, он достал дневник отца и положил его к источнику света. При перелистывании тонкие желтоватые страницы приятно хрустели, и лишь одна оказалась тяжелее других. Старый нож для масла, украденный с кухни, пришелся как нельзя кстати: Леон расцепил карман из слипшихся страниц, и свет лампы упал на старую фотокарточку. В самый последний момент он успел спрятать ее в заранее сделанный тайник.

Лампа позволила ему разглядеть то, что он не увидел в музее, – крючковатый символ на стенах древних развалин за спиной у сфотографированной женщины. Ее лицо на фотографии расплылось, но Леон помнил его до сих пор: мягкие черты, словно ангельские, но авантюрный огонек в глазах, не присущий ни одной женщине того времени. Она была той смелой дамой, что на фотографии стояла в уверенной позе в широких брюках-блумерах и белой рубашке в окружении мужчин и не получала от них укоризны. Его отца на фотографии не было: он был тем, кто фотографировал исследователей в этот момент.

Взгляд Леона снова упал на символ… Тот не зря показался ему знакомым. Открыв нужную страницу в дневнике, Леон бросил снимок рядом с рисунком отца. Это был тот же самый знак, значение которого все еще оставалось загадкой для юного исследователя. Записи рядом были на неизвестном языке, расшифровать их ему было не под силу, но тем не менее Леон наконец почувствовал облегчение. Он увидел, какое воодушевленное выражение приобрело его лицо, отраженное в зеркале. Наслаждение от новой тайны вспыхнуло во взгляде. Леон усмехнулся и нервно откинул русые пряди со лба, явив своему отражению разноцветные глаза, один из которых был цвета темного золота, а второй – полуночной фиалки.

Спустя столько лет он сдвинулся с мертвой точки. От переполнявших душу эмоций Леон даже забыл о боли и рассмеялся…

Настойчивый стук в дверь разбудил Леона ранним утром. Он уже догадывался, кто это: только два человека могут прийти в столь раннее время, и один из них сейчас должен быть занят на кухне… Самаэлис вытянул ноги, затекшие от сна в позе калачиком, усталым зевком отдал дань остаткам сновидения и с трудом заставил себя подняться, чтобы впустить упертого посетителя. Его отбитые ягодицы и отлежанный бок мгновенно напомнили о прошедшей ночи.

Вчера он долгое время рылся в записях отца, но тщетно – большая часть оказалась зашифрована. Леон так упорно ломал себе голову, что уснул почти под утро, даже не сняв уличной одежды. Зато сейчас, открывая дверь незваной гостье, юноша был при параде: немного растрепан и помят, но зато в одежде.

Николь стояла с латунным подносом в руках и ослепляла улыбкой, а в больших глазах цвета янтаря отражалось непривычное Леону радушие. Ее длинные золотые локоны светились так ярко, что казались продолжением солнечных лучей, а белое ученическое платье и ленты в волосах добавляли образу ангельское очарование и невинность.

– С добрым утром! – хихикнула она и протянула Леону поднос с чашкой чая и горячей пышной булочкой. – Миссис Биккель оказалась так занята на кухне, что не смогла найти минутки, чтобы отнести тебе завтрак, поэтому я любезно предложила свою помощь.

– Любезно? А разве не потому, что ты желала стащить свежую выпечку еще до завтрака?

Леон впустил девушку в свою комнату и указал на прилипшую к ее щеке хлебную крошку. Пойманная с поличным воспитанница ойкнула и быстро смахнула улику.

– Ладно, раскусил. «Леди не пристало столько есть, иначе платье может стать не впору!» – вот что сказала бы мадам Тулле, узнав об этом. А что я могу сделать, если голод не дает мне спать по ночам? – буркнула Николь и со скрещенными руками плюхнулась на кровать. – Я слышала, что она и тебя вчера успела наказать.

– Слухи быстро расходятся, – вздохнул юноша, разломил булочку и протянул Николь половинку. – Как бы сказала мадам: «Мышка высунула нос за сыром, да по носу и получила».

Он изобразил наигранный французский акцент, чем повеселил их обоих.

– Я слышала от кухарок, что мадам приказала лишить тебя ужина. Чем ты ее разгневал? Снова пробрался в библиотеку в ночное время или сломал новые грабли?

Николь заинтересованно хлопнула редкими светлыми ресницами и стала болтать ногами, потому как почти не касалась белыми туфельками пола. Юная леди не обладала высоким ростом и едва доставала Леону до подбородка, и всякий раз раздражалась, когда ей об этом напоминали. В такие моменты она была похожа на белого крольчонка, фырканье которого сложно воспринимать, как угрозу. Леон даже ловил себя на мысли, что для шестнадцатилетней девушки она по-детски мила и невинна. Впрочем, в этом и было ее очарование, потому как она смотрела на Леона без завесы сплетен.

– Нет, снова пробрался в музей Ван’Адлера.

Леон равнодушно пожал плечами, взял с подноса чашку и вдохнул аромат. Горечь чая с утра проясняла разум, поэтому миссис Биккель по его просьбе всегда заваривала напиток дольше обычного и никогда не клала сахар. А вот Николь такой чай не любила и морщила вздернутый носик даже от запаха; она отсела подальше и принялась жевать свою половину булочки всухомятку.

– Что-нибудь нашел? – как бы невзначай поинтересовалась девушка, но от Леона не укрылось то, как она стала натягивать манжету на кружевной перчатке.

– Нашел, но пока не знаю, что именно.

– Так покажи мне, может, я смогу помочь! – загорелась она, но Леон быстро охладил ее пыл.

Втягивать ее в свое расследование он не желал и всячески избегал любопытства юной воспитанницы, но с каждым разом уворачиваться от ее вопросов становилось все сложнее. Николь умела быть настойчивой, когда это было нужно, но совершенно не обладала терпением, что зачастую присуще девушкам из высшего общества. Сделав вид, что он посмотрел на часы, которых у него никогда в каморке и не было, Леон увел разговор в другое русло:

– Скоро подъем. Тебе нужно вернуться, пока мадам не заметила твое отсутствие. Ты же не хочешь выслушивать часовую лекцию, почему юной леди нельзя оставаться наедине с юношей, да еще и в маленькой комнате?

– Я и без тебя знаю, чем это чревато! – поджала губы Николь.

Девушка спрыгнула с кровати и, приоткрыв дверь, осмотрелась. В коридоре было слышно, как бегает прислуга, подготавливая пансион к занятиям, поэтому, улучив момент, Николь выбежала и спряталась за угол. Ее способностям можно было позавидовать: втянув живот, она почти слилась с бледно-зелеными обоями с гранатовым узором – и мимо проходящая горничная даже не заметила нарушительницу распорядка за угловой пилястрой.

– Прощаться не буду. Если попадешься, то составишь компанию мне в вечернем посте, – отсалютовал вдогонку Леон.

Но Николь лишь показала язык, высунувшись из-за стены, и побежала в сторону ученических спален, куда с минуты на минуту должна была прийти управляющая, чтобы разбудить воспитанников и отправить на завтрак сразу после утреннего умывания.

Пока никого из зазнавшихся богачей не было видно на горизонте, Леон решил прошмыгнуть в уборную комнату для прислуги и привести себя в порядок. Хотя людям рабочего класса не полагалось иметь такие современные удобства, хозяйка пансиона – леди Констанция Аверлин – была придирчива к гигиене и требовала соответствия не только от воспитанников, но и от прислуги. Она создавала вид надменной и горделивой женщины, которой нет дела до других, но за этим обликом стояли правильные цели. Благодаря ей обслуживающий персонал и особняк пансиона были чище королевского дворца.

И прямо сейчас Леон смотрел на ее портрет на стене. Леди Бланш – так ее называли ученики пансиона за избыточную любовь к белому цвету. Это была женщина тридцати пяти лет с прекрасными золотыми локонами и глазами цвета пасмурного неба. Леди Аверлин обладала прекрасной фигурой и всегда подчеркивала ее платьями из дорогих тканей, а особенно обожала кружево и оборки, любовь к которым прививала и своей племяннице – Николь Аверлин.

Леон ценил дружбу с племянницей хозяйки, правда, зародилась она задолго до того, как Констанцию стали называть владелицей пансиона. В то время здесь всем заправляла Катерина Аверлин – матушка Николь, но чуть больше двух лет назад ее сгубила нервная лихорадка. Этот случай объединил Николь и Леона: ничто не роднит сильнее, чем схожая утрата.

Ванная комната встретила его холодом и мраком. Пара умывальников стояла у стены: простые белые, ни в какое сравнение не шли с узорчатыми раковинами в ванной комнате хозяйки, а за старой ширмой была единственная большая ванна, которой пользовалась абсолютно вся прислуга, что имела возможность здесь жить. Намываться перед рабочим днем у Леона не было времени, он быстро привел себя в порядок, а потом через заднюю дверь побежал в сад, где его должен был ждать старик-садовник.

Почти половину дня Леон провел за подрезанием кустов, уборкой листьев и поливкой растений в теплице. Дело это было кропотливым, но за тщательно выполненную работу мадам Тулле могла выдать ему в конце недели пять серебряных шиллингов. Таких денег едва хватило бы на самостоятельную жизнь, но для Леона, получающего еду и место для ночлега почти задарма, этого было достаточно. Ему-то их и тратить было не на что, только на пару новых тряпок да на средства гигиены.

Но надеяться на расположение мадам не приходилось, поэтому Самаэлис брался за любую работу в пансионе: перегрузить мешки с продовольствием, вычистить конюшни, убрать учебные комнаты поздним вечером.

В этот день работы было немного. Старик Лойд, издалека наблюдавший за блужданиями Леона, вздохнул и хриплым окликом подозвал к себе.

– Не знаешь, чем себя занять, малец?

– Не то чтобы не знаю, – замялся Леон, – но если мадам застанет меня без дела, то подвергнет наказанию.

– Не дрейфь, – рассмеялся старик. – Ты усердно работаешь изо дня в день, так за что тебя наказывать? Может, я и не могу дать тебе выходной, но могу разрешить немного отдохнуть. Вот, держи. Отдашь кухарке в обмен на печеную картошку.

Леон ловко поймал брошенную ему монету.

– Но мадам велела оставить меня без ужина…

– А откуда ж ей узнать, что ты ел до него? – подмигнул старик. – Не противься. Молодому организму нужно нормально питаться, иначе помрешь, не дожив до тридцати. Все, ступай. И если все же пойдешь на кухню, то захвати вон тот мешок с картошкой. Миссис Биккель просила принести побольше к ужину.

– Д-да!

Леон, воодушевленный словами старика Лойда, тут же подхватил мешок и потащил к задней двери, которая вела прямиком к кухне. Он оказался тяжелее, чем тот предполагал. Леону пришлось три раза останавливаться, чтобы перевести дух, но в итоге он и сам ввалился на кухню, как мешок, наведя много шуму.

– Леон, мальчик мой, кто ж тебя такие тяжести таскать заставляет? – вскрикнула вторая кухарка. – Так можно и живот надорвать.

Женщина оттащила мешок в сторону и помогла ему подняться, после чего спешно стала отряхивать его одежду.

– Мэри, что ты с ним, как с ребенком? – нахмурилась миссис Биккель. – Он уже взрослый юноша.

– И что? Оттого, что он почти взрослый, в моих глазах он ребенком быть не перестанет. Леон, золотце, присаживайся. Хочешь чего-нибудь?

– Да, мистер Лойд велел передать вам это и попросить дать одну печеную картошку.

– Да я бы тебе картошку и без денег дала! – оскорбилась Мэри. – Оставь себе, тебе нужнее будет, когда из этого места выберешься. А пока присядь туда.

Леон спрятал монету в карман и примостился в углу за небольшим столиком для обеда прислуги. Пока Мэри накладывала еду, юноша смог осмотреться на кухне. Десять женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет работали в поте лица: двое чистили картошку к ужину, еще одна мыла ее в ледяной воде, отчего ее худые руки с выступающими венами стали почти белыми, а остальные готовили простые блюда. Ученикам пансиона не полагался богатый стол, чтобы не испортить молодых людей роскошью и сосредоточить на обучении, вместо этого они получали скудное, но полезное, по заверениям врачей, питание.

Кухня была сравнительно небольшой, но находившиеся здесь десять женщин настолько к этому привыкли, что не чувствовали стеснения. Они ловко обходили углы тумбочек и таскали тяжелые кастрюли, не задевая друг друга. Но и прохлада на кухне не была помехой для работниц. Когда становилось невмоготу, они растапливали дровяную печь и собирались скопом, чтобы погреть около нее руки, а потом снова принимались за работу. Эти женщины так упорно трудились, что щеки их покрывались румянцем, а по вискам скатывались капли пота.

Леон наблюдал за ними с увлеченным видом. Его никогда не учили готовить, для таких занятий он был юн в то время, да и дворянское происхождение не позволяло, не говоря уже о том, что он мужчина. Кухарка бы оскорбилась, если бы молодой господин заявил о подобных намерениях, сочтя это упреком в адрес своей готовки.

Самаэлис так увлекся разглядыванием женщин, что не заметил, как Мэри поставила перед ним тарелку с двумя печеными картофелинами со сливочным маслом и зеленью.

– Ешь, пока не остыло, – подмигнула она. – Не беспокойся. Наедайся до отвала. Если захочешь еще, то только попроси – подам с пылу с жару. Из меня эта грымза и слова не вытянет, пусть хоть желчью подавится!

Она дала клятву мизинцем и вернулась к своим делам. Мэри поражала своим бесстрашием. Она была из тех женщин, что и грудь прикроют, и спину не откроют, так еще и смело плюнут на ботинки врагу. К сожалению, был у нее один недостаток – ее излишняя заботливость. Своих детей Мэри вырастила уже двоих, но материнское самозабвение так и не ослабло: она все грезила о воспитании еще одного ребенка, и так как третьего понести не могла, то окутала своими сетями Леона, которого знала с первых походов под стол.

Уплетая ранний ужин, Леон не планировал подслушивать разговор, но визгливые возгласы Мэри было сложно не услышать, да и тема оказалась интригующей. Размахивая руками, словно напуганная куропатка, кухарка выдала:

– Вчера посчастливилось мне нести чай в кабинет мадам, и я застала ее за чтением какого-то письма. А конверт-то с печатью семьи Аверлин оказался, стало быть, от самой леди Констанции. Я и не думала там задерживаться, но мадам услышала шум и поспешила спуститься, а я что? Ну, меня интерес обуял. Я взяла да заглянула одним глазком. Женщина я малоученая, но читать умею. Так вот, в письме леди Аверлин сообщала, что собирается вскоре посетить пансион да устроить смотрины для учеников в середине осени. Стало быть, хочет явить их обществу да сосватать племяшку свою одному из этих белобрюхих богачей! Возраст-то уже позволяет.

– Всюду ты нос засунешь, Мэри, – усмехнулась миссис Биккель. – Сплетен мало по пансиону ходит, что ли?

– Так а чем еще развлекать душу, как не сплетнями? – отмахнулась вторая кухарка. – Да и какие же это сплетни, если я чистую правду говорю, своими глазами видела. Может, и нашего львенка на том балу судьба найдет…

– Так кто ж ему позволит? – хмыкнула одна из кухарок. – Туда только дети богатеньких птиц приглашены, а нашего мальчишку туда даже подавать шампанское не пустят.

Леон не стал дослушивать их разговор, поблагодарил за еду и сбежал так быстро, как смог, пока они не начали сватать ему всех хорошеньких девиц в пансионе. Оставалось надеяться только на то, что старик Лойд менее склонен к задушевным разговорам.

Леон как раз подметал брусчатые дорожки, когда услышал звуки выходящих на прогулку воспитанников. Это означало только одно – ровно в шесть часов вечера наступало свободное время, которое каждый мог провести как пожелает. В это время ученики выполняли домашние задания, читали книги в библиотеке или отправлялись на прогулки и дополнительные занятия по верховой езде и фехтованию. Последнее Леон когда-то и сам обожал, особенно когда его соперником был Вик. И хотя Леон ни разу не выиграл в спарринге с Викери, он все равно вспоминал те времена с теплотой.

Пробудив в памяти имя лучшего друга, Леон с упованием взглянул на открытую тренировочную площадку. Там, под прохладой ветра и светом вечернего солнца, двигались в боевом танце юноши в черно-белых костюмах. С достоинством и грацией они уворачивались от выпадов друг друга и не давали тонкому острию рапиры себя коснуться. Зрелище очаровывало взгляд.

Защитные шлемы закрывали лица фехтовальщиков, но по одной лишь манере Леон узнал Викери. Его шаги были легкими и быстрыми, словно парящими, а врожденная пластика позволяла уворачиваться от уколов под самими неожиданными углами. Да, стиль был не классическим, скорее выдуманным им самим, но делал его одним из сложнейших противников в дружеском спарринге. И все же, даже будучи непобежденным, он оставался любимцем других мальчишек.

Закончив поединок, фехтовальщики сняли шлемы, и темно-рыжая голова Викери заблестела на солнце. Вик в целом был весьма привлекательным юношей: бледная от природы кожа, добродушные васильковые глаза, высокий рост и жилистое тело. Своей широкой улыбкой он не только покорял сердца воспитанников, но и располагал к себе преподавателей; даже слуги души не чаяли в юноше, что не стыдился грязной работы и не брезговал оказать помощь.

– Это был хороший поединок, Реймонд-Квиз. – Другой мальчишка пожал руку Викери.

– Согласен, Гувер. Нужно будет повторить, – рассмеялся Вик.

Он передал оружие и шлем следующему бойцу и за разговором с мальчишками заметил, что Леон выжидающе наблюдает за ним, уткнув подбородок в черенок метлы.

– Простите, ребята, я отойду…

Юноши проводили его взглядом, и по лицам стало понятно, что они недовольны компанией Викери. Им было невдомек, почему такой, как он, общается со слугой-оборвышем, но лезть не в свое дело они не стали.

– Звезды снизошли до простых обывателей? – съерничал Леон и склонил голову набок, словно хитрый кот. – Мне стоит начинать молиться?

– Прекращай, – засмеялся Вик и по-дружески пихнул его в плечо. – Я видел, как ты смотрел… Признай, что грезил стоять там и размахивать рапирой, как раньше.

– Грезил я или не грезил – это не имеет смысла. В руки столь изящное оружие мне больше не взять.

– Не будь столь пессимистичен. Ты говоришь, как старый калека.

Оба юноши посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Но стоило признать, что в свои годы Леон действительно ворчал не хуже старика, и даже если он молчал, можно было быть уверенным, что в душе он уже обругал все и всех не хуже сапожника. Это отчетливо читалось по его глазам.

Пройдясь вдоль кипарисовой аллеи, они нашли одиноко стоящую в ее конце лавку. Ветви приятно шуршали под завывания ветра, разносящего по округе ароматы терпкой смолы и садовых цветов и приносящего из-за каменной ограды дорожную пыль и копоть Лондона. Там, за высокими стенами, была настоящая, но суровая жизнь, где люди впадают из крайности в крайность; где, чтобы выжить, нужно либо воровать, либо прослыть честным; где днем ты срываешь спину на каторжной работе, а ночами губишь разум в табаке и абсенте. Но они были здесь, в крепости, отгораживающей их от того мира, защищающей от пагубных и низменных пороков той жизни. Здесь можно было чувствовать себя под защитой, но в клетке; сытым, но изголодавшимся. Каждый день здесь напоминал предыдущий, отчего душа изнывала до дурноты.

И ни один из этих миров не был близок Леону. Он грезил свободой и желанием посвятить свою жизнь чему-то необыкновенному, докопаться до правды и явить ее миру, даже если та могла нарушить привычный ход вещей.

Они заговорили с Викери на самые разные темы, как и подобает друзьям, и вскоре Леон решился поделиться опасениями, выгрызающими дыру в его разуме и сердце.

– Фотография, что я нашел в архиве… – Леон сложил пальцы домиком и уставился далеким взглядом в коридор из деревьев. – Мне было страшно, что, взглянув на нее, я не вспомню их.

– Но ведь вспомнил, – поддержал Викери. – Но даже если бы этого не произошло, то в том не было бы твоей вины. Этан и Алексис всегда были весьма спонтанны, чересчур увлечены своими исследованиями. Их не было рядом, даже когда случился тот…

– Вик, – холодно одернул Леон, и по нахмуренным бровям стало ясно, что он не желает, чтобы друг заканчивал предложение.

– Я хотел сказать, что их одержимость загадками разобщила вас, и теперь ты идешь по тому же пути. Ты нарушил закон как минимум по трем статьям и еще сотню правил общественной морали, и ради чего? Ради старой фотографии, которая не объясняет написанного шифра в дневнике твоего отца?

Пристальный взгляд Викери уставился прямо в фиалково-золотые глаза Леона. Он словно копался в его мыслях, надеясь узнать, что движет Самаэлисом, но видел лишь мертвую глубину. Отвести глаза Леон не смог. Сила заставляла его смотреть прямиком на рыжего гипнотизера и ощущать желание довериться даже при сопутствующей неловкости момента.

– Ответь мне честно: что ты хочешь найти?

– Я понимаю лишь то, что хочу узнать, что произошло, – честно ответил Леон.

Юноша помнил тот день так отчетливо, будто он случился этим утром, а не пару месяцев назад, и все потому, что именно то мгновение подарило ему глоток свежего воздуха, возможность поверить в случайно пойманного в небе светлячка. Он был занят работой в саду, когда его – чумазого от копания в земле – вызвала мадам Тулле. Она заставила его умыться и вычистить одежду, а потом отвела в гостиную, где за чашкой чая и французским романом сидел молодой человек. Заметив вошедшего рабочего мальчишку в компании мадам, он изогнул светлую бровь и отложил книгу в сторону. Мужчина оказался невероятным красавцем. В чертах лица преобладала мягкость, сложно было сказать, мужчина или женщина перед ними, а золотые волосы до плеч еще больше углубляли эти сомнения. Если бы не его белый костюм, то Леон ошибочно обратился бы к гостю, как к леди.

– Так это ты Леон Самаэлис? – Даже голос не выдавал его мужского начала.

– Смотря кто его спрашива… – Леон осекся. Мадам за его спиной недовольно ткнула ребром ладони в позвоночник и предупреждающе опустила взгляд. Еще одно такое слово, и, вероятно, этой ночью он останется ночевать на лавке под звездным небом. – Да, это я, господин. У вас ко мне дело?

– Прошу, оставьте нас, – любезно попросил он мадам Тулле.

– Как вам будет угодно.

Она склонила голову и покинула комнату, не забыв прикрыть дубовую дверь.

Мужчина жестом предложил Леону сесть рядом. Его не волновали ни одежда юноши, на которой до сих пор остались пятна от мокрой земли, ни диван с белой обивкой, который мог быть испачкан им. Да и сидя рядом с мальчишкой, он не чувствовал брезгливости. Джентльмен поднял пузатый чайник с цветочной росписью и налил крепкий чай во вторую чашку на подносе.

– Сахар? – поинтересовался он после недолгого раздумья.

– Предпочитаю горький, – мгновенно ответил Леон.

Он не чувствовал дискомфорта рядом с этим человеком и вел себя с ним как с равным по социальному статусу, хотя и не должен был. Отчего-то ему казалось, что этот джентльмен не будет обижен подобным нахальством.

Мужчина протянул ему чашку и заинтересованно стал наблюдать, как юноша молча пьет предложенный ему чай.

– Вы ведь меня не чай распивать позвали, господин. Если у вас ко мне дело, то я вас внимательно слушаю, если же нет, то я должен откланяться. Работы у меня невпроворот.

– И то верно, – усмехнулся гость, – не стоит задерживать столь занятого человека.

Он сделал глоток и отставил чашку в сторону.

– Меня зовут Эрик Ван’Адлер. Я владелец частного исследовательского музея, где работали твои родители.

Леон хотел сделать глоток, но остановился, так и не коснувшись ободка чашки. Разноцветные глаза заинтересованно уставились на Ван’Адлера. В голове появилось столько вопросов, но задать их Леон решил позже. Сейчас его терпения хватило лишь на то, чтобы усидеть ровно на месте и внимательно выслушать гостя.

– Я не буду утомлять тебя своим сочувствием – вижу, что оно тебе ни к чему, – и перейду сразу к делу. Пару дней назад мы разбирали материалы, над которыми трудилась чета Самаэлис, и нашли вот это…

Он вытащил из кожаного саквояжа потертый дневник, перевязанный шнурком. В груди сжался комок. Леон дрожащими пальцами развязал шнурок и пролистал пожелтевшие страницы. Здесь было все: местами потертые карандашные зарисовки, схемы, приклеенные старые фотографии, но больше всего внимание привлекали листы, исписанные почерком отца. Писал точно он, это отчетливо было видно по левому наклону письма, но вот язык был ему абсолютно незнаком.

– Что говорится в этих записях? – прямо спросил Леон и еще раз пролистал страницы.

– Кто бы знал, – вздохнул Ван’Адлер. – Они изучали малоизвестные религии мира, и могу лишь предположить, что это цель их исследований. Хотел бы я рассказать тебе больше, но увы… Я долгое время находился на другом континенте и об их работе ничего не знаю. Все отчеты они отсылали моему секретарю.

– Но если родители отчитывались вашему секретарю, стало быть, он знает, что они исследовали? – с надеждой посмотрел Леон и тут же по безразличному взгляду осознал: «Этот белый павлин ничего не скажет. Он пришел лишь для того, чтобы совершить доброе дело в глазах общества, а не мне помочь», – и разочарованно вздохнул.

Ответ Ван’Адлера оказался таким, каким и представлял его себе Леон.

– Хотел бы сказать, но не могу, – покачал головой джентльмен. – Ты уже парень взрослый, стало быть, понимаешь, что существует договор о неразглашении. Все их исследования будут переданы другим специалистам и направлены в центральный музей. А теперь прошу меня простить. Дела не терпят отлагательства!

Хозяин музея встал, поправил костюм и, взяв саквояж, направился к выходу, поставив точку в разговоре.

– Тогда зачем вы отдали мне их дневник? Разве это не важный объект исследования? – Леон пребывал в недоумении.

– Я отдал тебе дневник из сугубо личных побуждений, потому что того хотели бы они, – бросил в ответ хозяин музея и потянулся к ручке двери, но, помедлив, добавил: – К тому же наши специалисты уже сделали копию этого дневника, поэтому для научного сообщества это не станет потерей. А теперь прощайте, Леон Самаэлис. Надеюсь увидеть вас снова и при более приятных обстоятельствах. Буду с нетерпением ждать вас в своей небесной обители.

Он вышел, оставив Леона в растерянных чувствах. Да кто так вообще выражается? Назвать музей «небесной обителью»… Глупость неслыханная. И все же приглашение оказалось заманчивым. После того дня Леон неоднократно изучал дневник, но всегда приходил к одному-единственному выводу – ответы можно найти лишь в музее Ван’Адлера.

– Если бы Ван’Адлер не принес чудом найденный дневник, последняя запись в котором сделана на два года позже их исчезновения, то я бы так и продолжил считать их погибшими.

– Леон, прошло пять лет, – сочувствующе покачал головой Вик. – Даже если запись и сделана на два года позже, то это не отменяет факта, что остальные три года от них нет никаких вестей. Вероятность, что они живы, крайне мала.

– С этим я давно смирился. Если не найду их живыми, то хотя бы узнаю, из-за чего они погибли.

– Тогда дай нам помочь тебе. Одна голова – хорошо, а три – намного лучше! Может, и не разгадаем все, но что-то свежим взглядом подметим.

– Три? – Леон скептично изогнул брови. – А-а-а, мне все ясно. Тебя подослала Николь? У самой сноровки убедить не хватило, так решила тебя послать?

Пойманный с поличным Викери с неловким смешком потер пламенную макушку и неопределенно передернул плечами.

– Ну-у, признаюсь, юная Аверлин попросила немного разговорить тебя, но мое любопытство тоже сыграло немаловажную роль. Я ведь имею право беспокоиться о лучшем друге?

Он состроил мордашку трогательнее, чем у голодного котенка рядом с лавкой мясника, и выпяченная нижняя губа задрожала, словно тот сейчас расплачется. Если бы Леон знал, что будет попадаться на это каждый раз, то даже якшаться не стал бы с этим манипулятором.

– К дьяволу тебя, я согласен! Прекращай пилить меня взглядом, – взвыл Леон и подскочил с лавки. – Всего один раз, ни больше ни меньше! Я не желаю втягивать вас в это дело.

– Мы уже втянуты, – напомнил Викери невзначай, но Леон раздраженно перебил:

– Сейчас договоришься, и этой возможности я вас тоже лишу.

Викери примирительно поднял руки.

– Ты прав, прав. Не стоило мне говорить этого. Так во сколько состоится встреча?

– Завтра после ужина. У нас будет немного времени до вечерней молитвы, чтобы изучить материалы. И не опаздывать! Ненавижу, когда опаздывают…

Глава 2. Амон укажет путь к истине

Тем же вечером, когда все воспитанники уже видели седьмой сон, Леон вытащил из сундука желтый кусок мыла, завернутый в лоскут льняной ткани, и полотенце, служившее долгие годы верой и правдой, и поплелся в ванную комнату прислуги. Ни дня он не пропускал, чтобы не понежиться в теплой воде и не насладиться таким редким явлением, как тишина.

И хотя ученики уже спали, коменданты все еще стерегли коридоры от ночных перебежчиков. Леона это правило касалось лишь краем, но натолкнуться на сварливую мадам Тулле желания не возникало. Кто знает, вдруг она захочет прополоскать ему мозги о спонсорских пожертвованиях пансиону, в которые не входит обслуживание такого мелкого нахлебника, как он.

Леон на носках дошел до конца коридора и плечом толкнул тяжелую дверь, стараясь вызывать меньше шума, а когда щель показалась ему достаточной, чтобы туда пролез боком взрослый юноша, прошмыгнул внутрь и закрыл ее на щеколду. Увидев в тусклом свете лампы сгорбленную фигуру в длинном платье и сером вязаном платке, Леон напрягся, но почти сразу облегченно выдохнул, признав миссис Биккель.

– Вор ты, что ли, чтобы красться? – хмыкнула миссис Биккель и опрокинула в ванну ведро с горячей водой. – Снимай одежду скорее, пока вода остыть не успела. И хватит взгляд по сторонам метать! Поторапливайся, мальчик мой!

– Так ведь не моя очередь ванну принимать, миссис Биккель, вот и переживаю…

Но женщина закатила водянистые глаза.

– Мэри, болтушка несчастная, домой ускакала на выходные, чтобы детей повидать, да попросила место тебе отдать. Вот уж действительно, любит тебя, как сына родного. А ты, вместо того чтобы голову себе забивать, быстрее грязную одежду снимай да в ванну прыгай. Пока будешь мыться, я вещи прачкам отнесу, а тебе чистые достану. Негоже в старых тряпках носиться.

Леон согласно кивнул, юркнул за ширму и начал стаскивать пыльные и истерзанные вещи. Особенно сложно оказалось снять ботинки. Ступни побелели от плотно завязанной обуви, а выступающие вены пульсировали и напоминали обвивших ногу синих змеек. Наконец пальцы почувствовали долгожданную свободу от кожаной тюрьмы, а следом за ботинками Леон скинул на пол хлопковую рубашку и брюки из темного твида, которые пару недель назад для него раздобыла миссис Биккель у сына своей хорошей знакомой. Ему они были уже не впору, а вот Леону пришлись по размеру, пусть и были слегка потерты на швах. Стянув последнее, что на нем осталось – короткие кальсоны и сорочку, – Леон положил вещи в ведро, в котором миссис Биккель приносила воду, и залез в ванну. Когда юноша откинул голову на холодный чугун, с его губ сорвался довольный стон. Кожу приятно защипало от теплой воды, а изнывающие от постоянной работы мышцы наконец расслабились. Напряжение отпустило его разум, и он позволил себе прикрыть глаза.

Миссис Биккель охнула, поднимая с пола ведро, и тихо унесла в смежную комнату, аккуратно прикрыв дверь. Такая осторожность скорее была выработанной привычкой, чем проявлением внимания. Старшие работники, служившие еще прежней хозяйке и ее семье, сохранили привычку передвигаться почти бесшумно, а приближение кого-либо чувствовали еще до того, как тот появится на виду, так как покойная леди Аверлин нередко раздражалась, когда ее отвлекал от работы внезапный шум.

Тишина обволокла стены, и только покачивающаяся водная гладь шла волнами и ударялась о бледное тощее тело Леона с характерным глухим звуком. Это успокаивало. Он утопал в удушающем паре и терялся в размякших мыслях, а запах мыльной пены – резкий и сильный – возвращал его утомленное сознание обратно. Он растер кожу докрасна, настолько ему было ненавистно ощущение грязи на ней. Леона нельзя было назвать брезгливым человеком – если причина была достаточно обоснованной, то он без возражений даже в сточную канаву нырнет, а вот ходить со слоем городской сажи и пыли в нынешних реалиях казалось ему непозволительным.

Миссис Биккель вернулась в комнату с ведром горячей воды и застала его в момент третьего прохода пеньковой мочалки по плечам. На них уже и белого следа не было – сплошь краснота.

– Что ж ты делаешь, глупое дитя! Ты же так себя до костей протрешь! – воскликнула она.

Женщина поставила ведро на пол и тут же отобрала у Леона мочалку.

– Видит Бог, всему тебя учить еще надо! – С тяжелым вздохом она присела у изголовья ванны на маленький деревянный табурет и стала осторожно выводить мочалкой круги на его спине.

Женщина так увлеклась, что даже не заметила, как уже выпустила из рук мочалку и стала намыливать пряди русых волос, напевая один и тот же повторяющийся мотив. Ее тихий голос убаюкивал Леона.

«Как раньше…»

Он вспомнил, что когда-то она напевала эту незамысловатую песенку, подготавливая ко сну шестилетнего мальчишку – сына близких друзей семьи Аверлин – с буйным нравом и неисчерпаемой энергией. Миссис Биккель была немкой из небогатой семьи, оттого и знала только легенды да старые песни, которые ей самой в детстве рассказывала мать. Иногда перед сном кухарка, чтобы усыпить непутевых маленьких гостей, собирала тех в гостиной около камина и рассказывала сказки. Кто знает, может, некоторые она сама выдумала – никто ведь не проверял. А как раньше она пела… Конечно, сейчас ее голос уже понизился и охрип, но те песни, что она распевала тогда, до сих пор звучали подобно меду на губах. Леон и Вик были тогда ребятней, а Николь и того младше, но все они помнили мгновения, когда Натаниэль Аверлин – отец Николь – садился за старенькое пианино и просил миссис Биккель подпеть, а позже и дети и взрослые уже завывали веселый мотив и устраивали пляски прямо посреди гостиной.

К сожалению, сейчас о такой забаве можно было забыть. Когда во главе семьи Аверлин встала леди Констанция, эти стены сковали строгий устав и дисциплина. «Леди должна быть примером изящности и непорочности, а джентльмен – образцом чести и порядочного воспитания» – эта фраза стала лозунгом пансиона, а преподаватели принялись заканчивать этим наставлением свои занятия.

– Тревожит тебя что-то, милый? – поинтересовалась миссис Биккель, заметив, как притих Леон. – Ты уж не увиливай, я ведь вижу, что совсем в мыслях потерялся да взглядом опустел.

– Так очевидно? – горько усмехнулся Леон и поднял глаза на миссис Биккель.

– То-то и оно, что не очевидно, – передернула плечами женщина, – но я ведь тебя еще с пеленок взращивала, кому как не мне душой чувствовать, что что-то не так? Но знаешь, когда я еще девчонкой была, мне матушка всегда говорила: «Развяжи один узелок, и сразу станет легче ношу нести, развяжи два – эта ноша упадет к твоим ногам, развяжи три – и ноша останется позади».

– Умная женщина была ваша матушка…

– Умная – это да. Но какой толк от ума, если от горячки все равно не уберег? Вроде и голова на плечах была, а всегда через себя переступала. Но я ведь это сказала не чтобы на матушкину жизнь пожаловаться…

Ее усталые морщинистые веки сузились, и взгляд сделался таким пронзительным, что тишина показалась неуютной, хотелось как можно быстрее заполнить ее хоть какой-то околесицей. Но Леон молчал. Он никогда не умел делиться тайнами, не знал, что говорить, даже если сильно хотелось. Впрочем, миссис Биккель ничего и не требовала. Она сделала вид, что не задавала этого вопроса, и продолжила свои размышления.

– Помнятся мне те дни, когда леди Аверлин привела тебя сюда. Высокий для своих лет, статный, лицо непоколебимое и характер такой, что стену подвинет, да вот только глаза как у потерянного и испуганного мальчика. Ночь была холодная, а ты стоял едва одетый, продрог до самых костей, только вязаной шалью хозяйки укрывался да прижимал к груди старую отцовскую скрипку.

Леон хорошо помнил ту ночь. Он едва узнал об одной трагичной новости, как его с ходу настигла другая – родственники не приняли его. Никому из них не было дела до оставшегося в одиночестве двенадцатилетнего ребенка, которого за глаза называли порождением дьявола. Его держали подле себя только для благородной репутации, мол, посмотрите, мы приютили сиротку, но уже через неделю они сообщили о желании отдать мальчишку в сиротский приют, видите ли, его глаза наводят дурноту на них да затмевают разум. Это ведь смешно! Но общество было склонно им поверить. И если бы не доброта и своенравие леди Катерины, гнил бы он в серых казематах и трудился на ткацком заводе до протертых кровавых пальцев или, чего хуже, чистил бы печные трубы, пока не умер бы от карциномы.

Леона вышвырнули на улицу с пожитками, что остались из родного дома. Он помнил лишь то, что просидел у ворот около получаса, обнимая плечи, чтобы было теплее, прежде чем приехал конный экипаж, и леди Аверлин впопыхах выбежала к нему. Его пальцы настолько замерзли, что женщина не смогла вырвать из них потрепанный футляр со скрипкой. Он так и ехал всю дорогу, прижимая его к груди.

Да, Леон был еще юнцом в то время, глупым и наивным. Его родители часто уезжали на раскопки, проводили ночи за исследованиями, пропадали в музее по нескольку дней подряд, но в тот раз они впервые не поставили его в известность. Наверное, только когда он оказался на пороге Пансиона белой магнолии, то понял, какой безнадежной была ситуация. В ту ночь, когда двери в комнату закрылись, он проплакал до самого утра.

– Ты уж прости меня, старую, что вспоминаю такие тяжелые времена, да вот только отрадно мне видеть, каким прекрасным юношей ты стал. А ведь раньше без слез взглянуть нельзя было: мрачный, не по годам серьезный. Даже когда леди Констанция желала тебя выгнать, ни доли страха в глазах не промелькнуло. Слава Господу, что Николь, девочка моя златая, за тебя вступилась, смелости хватило против теткиного решения выступить! А сейчас, как ни посмотри, а огонек загорелся, словно ожил заново. Признайся, может, влюбился в кого?

Миссис Биккель игриво задергала бровями и бодро рассмеялась. Но не от праздного любопытства она спрашивала, а скорее пыталась отвлечь Леона разговором. И в ответ на ее подначивание юноша лишь смущенно улыбнулся.

– Скорее это принятие. Люди склонны привыкать ко всему происходящему в их жизни.

– Уж я-то заметила. Помнится, как ты нос морщил, когда полы щеткой тер да соскребал гарь с утвари, а как ругался… Можно было только дивиться, где ты таких слов набрался! Мы уже подумывали старому Лойду по зубам стукнуть, чтобы похабностям не учил, а ты сам исправился: ругаться перестал да работу тяжелую осваивать с упорством начал. Гневался поначалу и все же выполнял…

Леон хмыкнул:

– Лучше уж трудиться и зарабатывать гроши, чем кормить крыс на улице.

– Твоя правда, – согласилась пожилая дама. – Но, признаться, это сделало из тебя большего джентльмена, чем из кого-либо в этом заведении. Все они птенцы, что мнят себя прекрасными павлинами, а на деле оказываются домашними петухами, только кричат да оборванными перьями меряются.

– Ваши слова мне льстят, правда, кому как не мне знать, что такими этих людей делает общество. Каждый человек считает своим долгом напомнить им об их статусе. О том, что каждый их шаг видят другие, а любая оплошность может повлечь слухи или гибель репутации целой семьи. Потеря всего этого приводит лишь к двум исходам: либо ломает дух, либо дарит второе дыхание. В любом случае, у меня всегда был запасной вариант… в борделях на Ковент-Гарден[5] за юнца вроде меня отдали бы неплохие деньги.

– Даже думать не смей! – вскрикнула миссис Биккель и хлопнула смеющегося мальчишку по мокрой макушке. – Совсем уже стыд потерял? Таким шуткам даже места не должно быть!

«Сама, поди, думает…» – усмехнулся про себя Леон.

А миссис Биккель продолжила:

– Ты взгляни в зеркало, такой строгой красоте пропадать негоже! Надеть бы на тебя костюм да волосы причесать – и что ни на есть лондонский денди[6]. Эх, а ведь еще совсем недавно ребенком был, едва мне до плеча доставал, а теперь посмотрите, какой мужчина вырос, – хитро улыбнулась она. – Вон каким достоинством Бог одарил.

– Миссис Биккель! – зарделся по самые уши Леон и поджал ноги к груди. – И не стыдно вам в таком контексте говорить о Боге?

– Я о духовном достоинстве говорю, – ухмыльнулась она, но Леон понял, что первоначально она имела в виду отнюдь не это. – Глаза закрой и вперед наклонись.

Леон сделал, как она просила, и женщина вылила ведро воды ему на голову.

– Миссис Биккель, я прежде не спрашивал, но как получилось, что мои родители были знакомы с семьями Аверлин и Реймонд-Квиз? – поинтересовался Леон, вылезая из ванны.

– Так учились вместе, – ответила старшая кухарка и набросила мальчишке полотенце на голову. – Ты вытирайся быстрее, пока голову не застудил! Так, о чем я? Ах да. Леди Катерина как-то рассказывала, что отец хотел выдать ее замуж за твоего отца – Этана, дело даже обговорено было, а тот влюбился в дочку мелкого землевладельца – в матушку твою – и наотрез отказался жениться. Оно-то было и хорошо, ведь леди Катерина давно пала от любви сына семьи Аверлин, и оба уже желали просить отцовского благословения.

– А что с семьей Реймонд-Квиз? – выглянул из-за ширмы заинтригованный Леон. – Их тоже связывала любовная интрига?

– Что ты, эти двое обещаны были друг другу с рождения, – отмахнулась миссис Биккель. – Тобиас Реймонд и Данэлия Квиз должны были объединить их влиятельные семьи, а с остальными познакомились уже во времена учебы. Правда, поговаривают, что любовь их так и не настигла, но они уважают друг друга, как супруги, и живут душа в душу, храня верность, да и сына, конечно, любят больше жизни.

– А что их всех вместе связало? – не унимался Леон. – Я имею в виду, может, они чем-то занимались, изучали?

– А чего это ты заинтересовался? – навострилась кухарка. – Вынюхиваешь что-то?

– Нет, – кратко ответил Леон, но отведенный в сторону взгляд его выдавал.

– Ну если так, – миссис Биккель сделала вид, что поверила. – Что их сдружило, я не знаю, но помнится мне, что они вели альбомы с их общими фотографиями. Я часто заставала мистера Аверлин подписывающим обороты фотографий поздней ночью… Подожди, я тебе сейчас принесу чистую одежду.

Женщина прервала рассказ и удалилась в соседнюю комнату, оставив Леона сгорать от любопытства. Почему он никогда не слышал про эти альбомы от родителей? Они даже ни разу не показывали ему фотографии оттуда. Да и что такого они прятали там? Когда кухарка вернулась со стопкой одежды, Леон с повязанным на бедрах полотенцем уже успел находить десяток кругов.

Передав ему одежду, она устало уселась на стул и продолжила:

– В последние дни своей жизни леди Катерина внезапно попросила меня принести этот альбом. Она долго его перелистывала, улыбалась, а потом прочитала оборот какой-то фотографии и внезапно расплакалась. Ох, и долго же мне пришлось ее успокаивать…

– А где сейчас этот альбом?

Миссис Биккель смерила его недоверчивым взглядом.

– По глазам вижу, что что-то недоброе задумал. Брось эту идею, пока дров не наломал.

– Что вы, право? Неужели я выгляжу настолько плохим человеком? – оскорбился Леон.

Кухарка вздохнула и все же ответила:

– Там же, где и все фотографии семьи Аверлин – в закрытой секции библиотеки. Леди Констанция распорядилась убрать его туда сразу после смерти прежней хозяйки. Но даже не думай туда лезть! Ключ есть только у самой леди Констанции, мадам Тулле и миссис Хоффман – библиотекаря, а если тебя там поймают, то сразу примут за вора и отправят в участок. Не рискуй!

«Да, если взять ключ у первых двух – дело почти нереальное, то у последней – приближенное к смертной казни. Если эта старая набожная жаба не сожрет, то точно обезглавит», – огорченно хмыкнул Леон.

Библиотекарь пансиона его на дух не переносила. Стоило ему лишь появиться, как она тут же скалила толстую плоскую физиономию и начинала читать молитвы Всевышнему. Ключ она никогда из рук не выпускала. Леон готов был поспорить, что спит она тоже с ним. Если заставить его впустить или украсть ключ оставалось невозможным, то выбор был один – сделать так, чтобы она открыла секцию кому-то другому, и у него как раз был на уме кое-кто подходящий…

– То есть ты просишь нас отвлечь миссис Хоффман, чтобы пробраться в закрытую секцию библиотеки, я тебя правильно понял? – Викери смерил его скептическим взглядом. – Ты же понимаешь, насколько это рискованно, Леон? Если нас заметят, то одним наказанием не отделаться.

– Я знаю, но в том альбоме могут быть упоминания о том, чем занимались наши родители. Разве вам никогда не было интересно, почему они скрывали все от нас?

– Может, потому что их прошлое – не наше дело? – изогнул брови Вик.

Леон недовольно зыркнул на друга. Он ожидал поддержки, а не препирательств с его стороны, но оно-то и было ожидаемо: Викери был домашним мальчиком, во всем правильным и послушным, такого сложно было убедить.

– Неужели ты никогда не задавался вопросом, почему твои родители избегают расспросов и косятся на нас с Николь, будто чего-то боятся?

– Вероятно, потому что они потеряли четверых лучших друзей, Леон! Это такая же травма для них, как и для вас. Или ты смеешь обвинять моих родителей во лжи?

– Никого я не обвиняю. – От споров с Викери у Леона разболелась голова.

Сделав пару шагов по своей каморке, он потер виски и снова посмотрел на сидящих на его кровати Викери и Николь. Рыжий юноша уперся спиной в стену и продолжал сверлить Самаэлиса глазами, пока тот не даст ему разъяснений, а вот Николь скучающе подпирала ладонью щеку. Препирательства ребят ее не интересовали, и, если говорить откровенно, она уже желала отвесить одному и другому подзатыльники, чтобы поскорее вернуться к обсуждению намечающегося дела. И чем больше она терпела, тем сильнее краснели ее щеки от негодования.

Наконец Николь не выдержала. Спрыгнув с кровати, она пригладила складки платья и четко объявила:

– Если я вам не нужна, то позовете, когда закончите свои препирательства. Меня не прельщает быть предметом декора в данном разговоре.

Она попыталась уйти, но Леон и Викери преградили ей путь. Они знали, что если девушка сейчас выйдет за дверь, то молить о прощении им придется по меньшей мере неделю. Уж очень обидчива была юная леди Аверлин.

– Мы не правы, Николь, – миролюбиво улыбнулся Викери и жестом предложил девушке сесть обратно. – Если у тебя есть что сказать, то внимательно выслушаем.

Николь хмыкнула и вернулась на место, добившись того, чего хотела. Она с важным видом сложила руку на руку и вздернула подбородок.

– Если бы вы не отвлекались на споры, то уже знали бы, что есть более законный способ попасть в закрытую секцию библиотеки.

Леон и Викери переглянулись и заинтересованно подсели поближе.

– Каждый день ровно в пять вечера, когда все ученики уходят на прогулку, миссис Хоффман удаляется на вечернюю молитву в церковь и ровно в шесть возвращается. Если застать ее в момент, когда она будет торопиться, то она может впустить нас и уйти. Только нужен веский предлог…

– Можно сказать, что это нужно нам для задания о семейных ценностях, – подключился Викери. – Наши семьи ведь близко общались, поэтому не будет ничего удивительного, если мы захотим просмотреть альбом.

– Даже если так, то как вы собираетесь уйти незамеченными с прогулки? – вмешался Леон. – Знаете, что случится, если кто-то узнает, что юноша и девушка исчезли в одно и то же время, да и к тому же остались наедине в библиотеке? Правильно, пойдут слухи!

– Только если кто-то нас не подстрахует, – ухмыльнулся Викери. – Я могу попросить у мисс Браун разрешения на посещение библиотеки в это время. Скажу, что мне нужно подтянуть латынь. Не думаю, что она сможет мне отказать, если узнает, как сильно я люблю ее предмет.

– А я скажу мадам Тулле, что хочу помочь на кухне, и попрошу Мэри меня прикрыть, – вдохновилась Николь своей идеей. – Истинная леди ведь должна уметь вести хозяйство.

– Николь, ты ведь не любишь готовить… – усомнился Леон, но грозный взгляд юной Аверлин заставил замолчать.

– А теперь изъявила желание полюбить! – буркнула девушка и притопнула пяткой.

– Хорошо-хорошо, – поднял руки Леон. – Тогда я могу надеяться на вашу помощь?

– Пока ты нам все не расскажешь, нет, – категорично отрезала Николь. – Ты обещал нам, что расскажешь этим вечером, но мы не услышали от тебя ничего, кроме этой просьбы. Считай это честной сделкой.

Леон тяжело вздохнул. Он ожидал подобного ультиматума от Николь. Достав из ящика дневник, он передал его девушке. Николь спешно пролистала все страницы, а потом вернулась в самое начало и стала внимательно рассматривать. Викери тоже любопытствовал и хотел было посмотреть поближе, но одернул себя и отсел, не желая смущать юную леди своей близостью. Какими бы друзьями они ни были, а правила приличия нужно соблюдать.

Но чем дольше Николь читала дневник, тем более завороженным становился ее взгляд. Леон и Викери даже словом обмолвиться не рискнули, чтобы ненароком не привлечь ее внимание. Стояла гробовая тишина, слышны были только шелест страниц, дыхание ребят и то, как каблук Николь ритмично барабанит по стенке сундука. Она держала этот дневник, словно первую Библию, – так же трепетно и благоговейно, затаив дыхание.

Очередная страница была перевернута, и на колени Николь скатилась выцветшая фотокарточка. Девушка с осторожностью подняла ее, покрутила, держа за уголочки, и, забавно скосив глаза, попыталась рассмотреть, но при тусклом свете это оказалось почти непосильным делом.

– Николь, давай я…

Леон взял в руки лампу со стола, желая подсветить фото, но обнаружил, что интерес к фотографии у Николь уже пропал. Та снова упала к ней на колени и затерялась в складках белого платья. Лицо юной Аверлин вытянулось. Она то ли не верила увиденному, то ли была напугана – сложно было сказать, – но глаза ее походили на два золотых блюдца, бликующие от рыжего пламени свечи.

– Леон, – тихо позвала она, – что тебе известно об этом знаке?

Она повернула к ним дневник, давая возможность поближе рассмотреть нарисованный там рисунок.

– Ничего существенного, – передернул плечами Леон. – Только то, что родители его много изучали. Он нарисован практически на всех страницах. Вот здесь… видишь? Мой отец ставил его в предложениях, словно заменяя какое-то слово.

– С чего ты это взял? – поинтересовался Викери. – Тут все на чужеземном языке, так откуда же нам знать, что этот символ означает целое слово?

– Этот язык состоит из видоизмененной латинской письменности, и только этот знак походит на древнеегипетскую иероглифику. Вот здесь, здесь и здесь он стоит в середине предложения. Сначала я подумал, что это необычный знак препинания, но заметил, что те ничем не отличаются от привычной нам системы. Остается только предположение, что это цельное слово… Вероятно, этот символ вообще не принадлежит какому-либо из знакомых нам наречий, а взят из более древнего языка, но отец использовал его, чтобы либо что-то скрыть, либо, наоборот, сделать явным…

Пока юноши дискутировали, Николь слушала с непривычно смиренным молчанием. Она спрятала глаза за опущенными ресницами и устремила взор на ладони. Белые плотные перчатки на ее маленьких ручках украшало дорогое кружево, и, по правде, носила она их отнюдь не только из-за этикета. Медленно стягивая каждый пальчик перчатки, она привлекла внимание юношей, которые глядели на это действо со смущением и легким стыдом. Уж больно привлекательно это выглядело. Но сама Николь этого не замечала.

– Эм, ребята, кажется, я должна вам кое-что показать…

Николь аккуратно положила снятую перчатку на колени и подняла оголенную ладонь. На светлой не тронутой солнцем коже темнело размытое пятно, а в его центре коричневым узором обозначился угловатый крюк, такой же, как на рисунках из дневника. Увиденное заставило Леона и Викери переглянуться. Оба почувствовали, как холодок пробежал по спине. Неизвестные миру знаки, тайные исследования трех семей и, ко всему прочему, родимое пятно Николь – все это выглядело по меньшей мере жутко… и интригующе.

Нависшее тягостное молчание разорвал Викери. Он нервно взъерошил себе волосы ладонью и попытался скрыть дискомфорт за усмешкой:

– Похоже, теперь у нас есть веский повод узнать, чем занимались наши родители и как это связано с нами.

Не сумев обуздать любопытство, ребята на следующий же день направились в библиотеку в назначенный час. Дубовая дверь открылась не сразу, пришлось приложить усилие, но ее запоздалый глухой хлопок при закрытии помог скрыть приход одного лишнего гостя.

Пока Николь и Викери шли по устланному ковром коридору прямиком к столу библиотекаря, Леон пробирался между стеллажами, вдыхая запах старой бумаги, кожаных переплетов и домашней пыли. Для любого книжного червя это смешение ароматов казалось приятнее французских духов, и Леон не был исключением.

Добравшись до дальней стены, откуда хорошо виднелся стол миссис Хоффман, юноша юркнул за белый вазон и спрятал лицо за широкими листьями аспидистры.

Миссис Хоффман явно торопилась: ребята застали ее в тот момент, когда она уже застегивала пиджак и водружала на темные кучерявые волосы широкополую шляпу. Из-за спешки она заметила ребят только тогда, когда уже взяла сумочку и готовилась бежать.

– Боже правый! – Она испуганно схватилась за сердце и нашарила руками край столешницы, чтобы опереться. – Чего вы забыли здесь в это время, золотые мои? Согласно расписанию, самостоятельные занятия начнутся только через час…

– Любезно простите нас, – склонил голову Викери, – мы не желали вас напугать, но пришли по неотложному делу.

Викери топтаться на трех листьях не стал и сразу изложил главное: лаконично, с должной вежливостью, даже подкрепил рассказ обещанной запиской от мисс Браун. Как ему удалось так легко ее получить и не вызвать подозрений, оставалось загадкой, но Леон пережевывал в уме смутную мысль, что этот рыжий юнец уже успел оставить след от своей яркой улыбки на сердце молоденькой преподавательницы.

Миссис Хоффман перечитала записку дважды. На ее круглом жабьем лице отражались то сомнение, то невроз из-за спешки. В конце концов, она положила лист на стол и изогнула тонкую темную бровь.

– Право, не знаю, золотые мои… – Сомнение взыграло в голосе. – Без согласия леди Констанции я не имею права вас туда впускать. Если она узнает…

Николь решительно выступила вперед и приподняла подбородок. Взгляд ее был холоден и отчасти высокомерен, а легкая улыбка становилась сродни ножу у шеи миссис Хоффман. Набожная женщина едва сдержала порыв перекреститься перед племянницей нынешней хозяйки. А Николь с леденящим душу спокойствием начала:

– Миссис Хоффман, когда-то эти альбомы принадлежали моей матушке, а теперь мне. Так к чему вам разрешение моей тетушки, если их хозяйка – я? Разве я не Аверлин? – Голос Николь стал похож на мурлыканье кошки перед нападением. – Или вы совсем не признаете во мне будущую хозяйку этого места?

Библиотекарь испуганно хлопнула губами:

– Что вы, что вы! Я никогда не сомневалась в вас! Бог всех нас видит, солгать не даст!

– Вы правы, не даст, – кивнула Николь. – Но боюсь, тетушка придет в негодование, если узнает, что мы не смогли выполнить задание. Ох, она будет так расстроена…

– Думаю, нам стоит уйти, Николь, – включился в игру Викери. – Миссис Хоффман торопится, а мы и без того достаточно ее задержали. Уже даже неудобно. Может, зайдем в другой раз?

– Ты прав, – наигранно вздохнула Николь и опустила глаза. – Простите нас за беспокойство. Лучше будет, если мы вернемся завтра с согласием от тетушки. Правда, придется рассказать всю правду, но я уверена, что мисс Браун позволит нам исправить плохую отметку…

– Я впущу вас! Впущу! – вскрикнула женщина, схватила связку ключей и, перекатываясь с ноги на ногу, словно тяжелый бочонок, побежала к двери.

Николь и Викери довольно переглянулись. Страх перед леди Констанцией здесь был знаком многим, и мало кто желал встречаться с ней лично, будь то хорошие обстоятельства или плохие. Само ее имя наводило в пансионе нешуточный переполох. Даже библиотекарь, что покидала эту комнату только ради сна, еды и похода в церковь, сотрясалась дрожью, а ведь видела хозяйку намного реже остальных слуг.

Вставив ключ в замочную скважину, она провернула его, и открывающийся механизм отозвался неприятным скрипом. Замок следовало бы смазать, но закрытый зал посещали редко, и миссис Хоффман постоянно забывала об этом.

За толстой стальной решеткой их встретила холодная темнота: ни единого окна с блеклым лучиком света, ни подвешенных вдоль стен ламп, только книжные шкафы в несколько рядов образовывали коридор. Пугающая тишина… Сложно было поверить, что это место, похожее на логово тайного общества, находилось всего лишь за стеной библиотеки.

Библиотекарь кашлянула, привлекая внимание уставившихся в темноту ребят, подняла лампу и засеменила внутрь, подсвечивая путь. Но прежде, чем переступить порог, Николь вгляделась в зашевелившуюся листву аспидистры и приметила одобрительно поднятую ладонь Леона. Юноша готовился юркнуть следом за ними во мрак тайной комнаты.

Как только в проеме исчезла складка летящего белого платья Николь, Леон на цыпочках прокрался внутрь и спрятался за одним из шкафов. Краем уха он слышал, как книжная моль, зовущая себя библиотекарем, указала ребятам на нужный шкаф, а после оставила им лампу и направилась к выходу. Но уже у двери ее окликнула Николь:

– Давайте оставим все в секрете, – предложила она, выглядывая в коридор с добродушной улыбкой.

Но Леон знал, что улыбка эта была фальшивой. Николь, как и многие дамы из богатых семей, использовала ее безупречно, не показывая ни одной трещины настоящих эмоций на услужливой маске.

Миссис Хоффман медленно развернулась. Ее глаза на секунду застыли, приметив что-то в темноте, губы нервно дернулись, и она покорно кивнула.

– Да, молодая госпожа… Позвольте оставить вас наедине, господин?

– Господин? – удивленно переспросила Николь, но ответом послужил размеренный голос, раздавшийся за спиной.

– Да, миссис Хоффман. Отправляйтесь на вечернее служение со спокойной душой. Бог желает вас видеть в церкви.

Библиотекарь снова кивнула, словно потерявшись в собственных мыслях, и скрылась за дверью. Казалось, она была… зачарована. Николь растерянно схватила воздух губами и развернулась. Викери стоял так близко к ней, что его теплое дыхание касалось ее макушки; серая тень от лампы легла полотном на его лицо и только радужка глаз сияла голубым пламенем.

Но сияние пропало так же неожиданно, как и появилось. Викери тряхнул рыжими локонами, словно пришел в себя, и, растерев виски, с улыбкой произнес:

– Наконец-то она ушла. Ну что, идем? – Он протянул Николь свою руку, но та инстинктивно отпрянула, и лицо Викери приобрело озадаченность: – Николь? Что-то не так?

– Твои глаза… Они только что…

– Что? – Викери прикоснулся пальцами к векам.

– Нет, ничего, – взяла себя в руки юная Аверлин. – Нам следует поскорее найти то, за чем пришли.

Когда они показались из-за шкафа, то сразу столкнулись с Леоном. Тот стоял, спрятав руки в карманы брюк, и, прислонившись к книжным полкам, испепелял их взглядом.

– Вы бы еще дольше там флиртовали, – закатил глаза Самаэлис.

– Никто не!.. – зарделась Николь и оборвала фразу на полуслове, не желая продолжать обсуждение. – Нашел альбом?

– Нет, был увлечен игрой в прятки и подслушиванием ваших разговоров, – съерничал Леон.

И все же спустя мгновение он указал на выглядывающий с верхней полки корешок. На темной толстой коже был выжжен знак с родимого пятна Николь. Правда, альбом находился так высоко, что при всем своем росте одному Леону достать его не представлялось возможным. Викери был крупнее всех, а потому вызвался стать опорой. И лучше бы лезла Николь, так как она была маленькая и легкая, но даже оставшись без чужих глаз в темной комнате, нарушать правила приличия Викери отказался, а потому полез Леон. Викери подхватил его и усадил себе на плечи, даже смог сделать пару шагов, чтобы приблизиться к шкафу. В таком положении они напоминали цирковых артистов.

– Левее… Да нет же, не так сильно!.. Да господи, Вик, не шатайся, – командовал и плевался руганью Леон. – Сможешь приподнять повыше?

– Куда выше? Может, на голову мне заберешься тогда? – выдохнул раскрасневшийся Викери, и вена на его лбу еще сильнее вздулась.

– А можно? – изобразил воодушевление Леон. – Тогда подставь свои руки. Мне нужна опора, чтобы пересесть задницей на твою макушку…

– Бесстыжий! Следи за языком в присутствии дамы!

Сквозь губы Леона вырвался смешок, а следом и поток надрывного хохота, от которого он едва не свалился с плеч Викери. И если бы не цепкая хватка друга, они оба уже валялись бы на полу с ушибами.

Николь наблюдала за всем этим с заинтересованным молчанием.

– Если вы закончили бездельничать, – наконец произнесла она, – то сообщаю, что я нашла лестницу…

Поймав на себе удивленные взгляды, она указала пальцем в сторону, где в темном углу стояла деревянная стремянка. В одно мгновение лица обоих юношей стыдливо покраснели. Выходит, что они действительно ребячились, пока юная Аверлин искала выход из ситуации. Подтащив тяжелую лестницу к шкафу, Леон уже собирался лезть наверх, но худенькая ладонь Николь преградила ему путь.

– Нет, я нашла лестницу, значит, я и полезу, а вы держите.

Мальчишкам ничего не оставалось, как согласиться. Галантно подав даме руки, оба юноши помогли Николь взойти на высокую первую ступеньку, и как только она полезла дальше, опустили головы.

– Только посмей поднять глаза, – тихо прошипел Викери.

– И без тебя знаю, – так же тихо пробурчал Леон.

Оба юноши замолчали. В тишине остались слышны только потрескивающий огонек на фитиле фонаря, поскрипывания лестницы и пыхтение Николь, старающейся дотянуться до нужного альбома. В сосредоточенности высунув кончик языка, юная Аверлин поднялась на носочки, но и этого не хватало. Ноготками она поскребла по скругленному корешку, стараясь подтащить его к краю полки. Альбом был тяжелый и поддался не сразу, но упорство Николь дало свои плоды. Фотоальбом покосился и упал прямо в ее руки.

– Достала! – сообщила с довольным возгласом Николь.

– Правда? Давай скорее сюда! – радостно вскрикнул Леон и инстинктивно дернул головой вверх.

Но удар по макушке настиг его раньше, чем он успел увидеть панталоны под платьем Николь.

– Не смотри на меня так. Я предупреждал, – вздернул подбородок Викери и повертел схваченную с полки книгу, с важным видом разглядывая название на обложке.

– Так я же случайно… – Леон потер ушибленную макушку.

– Не волнует.

Леон цыкнул. Викери был так дотошен, что аж зубы сводило. Реймонд-Квиз подал Николь руку, помогая ей спуститься со стремянки, а после бросил на пол свой белый пиджак, чтобы девушка могла присесть и не испортить свое здоровье. Положив альбом в центр, ребята расположились на паркетных досках. Сначала всех троих охватило волнение. Что, если в этом альбоме то, чего им лучше не знать?

Но отступать было уже поздно. Со вздохом Леон отстегнул ремешок и распахнул альбом. С черно-белых фотографий, испорченных временем, на них смотрели знакомые лица. Было видно, что карточки не раз брали в руки: уголки смяты, края затерты до белых пятен. И на каждой с обратной стороны была надпись чернилами. Почерк был аккуратен, изящен и, судя по тяжести нажима, принадлежал мужчине. Миссис Биккель не солгала, когда сказала, что мистер Аверлин каждый раз подписывал фотографии, чтобы сохранить ценность этих воспоминаний. Но если некоторые подписи были на понятном им английском, то другие были на тайном языке, точно таком же, как в дневнике Этана Самаэлиса.

В начале альбома фотографии казались ничем не примечательными: на некоторых из них они были еще детьми, на других уже повзрослевшими; где-то фото со свадеб, а где-то – со времен учебы. Леон уже успел сотню раз разочароваться в своей затее. Неужели они действительно так рисковали только для того, чтобы увидеть простой семейный альбом?

Но перевернутая страница открыла им новые фотографии, и, казалось бы, в них не было ничего необычного, и все же один снимок показался не таким, как остальные. Родители ребят, такие юные и прекрасные, стояли в обнимку с неизвестными людьми и улыбались, и на руках двух женщин – Алексис Самаэлис и Данэлии Квиз – были два маленьких тканевых свертка, откуда выглядывали сонные лица малышей.

– Это ведь мы, – констатировал с удивлением Викери, глядя на Леона.

– Но где сделан этот снимок? – задумалась Николь.

– Вейн-Адэр, – с трудом прочитал Викери поплывшие чернильные буквы. – Не могу припомнить, чтобы бывал в подобном месте.

– Странное дело выходит. – Леон потер подбородок. – Мы знаем, что были там, но не знаем, где это.

– Когда ты преподносишь это так, то это звучит не только странно, но и жутко, – подметил Викери. – Но загадочность ситуации отнюдь не в этом. Почему родители утаивали это? Неужели было необходимо скрывать подобное от нас?

– Мы были детьми, детям нет нужды знать подобное, – пожала плечами Николь.

– Правда в том, что, даже если и хотели рассказать, не успели, – подвел черту Леон и снова уткнулся в альбом. – Подождите, здесь еще кое-что…

Он разгладил замятый уголок. Выцветший и покрытый трещинами, этот почерк все еще хранил четкость линий и изящество выводившей его руки. Викери подтащил лампу поближе. Промелькнувшее в синеве глаз удивление сменилось смутным пониманием.

– Amon inminäĺ manies re vahzdär, – медленно прочитал он, запинаясь на некоторых словах. – Где-то я это уже слышал… Точно! Кажется, это значит: «Амон укажет путь к истине».

– Почему ты так уверен? – усомнился Леон.

– Сначала я не мог вспомнить, почему этот язык кажется мне знакомым, но сейчас вспомнил. Когда к нам приходили партнеры отца по работе, он часто напивался, а вечерами рассказывал мне одну и ту же историю, где в конце всегда звучала эта фраза. Я был еще мальчишкой, потому меня заинтересовала эта сказка, и я нашел старые записи отца со студенческих времен и попытался выучить этот язык. Но отец поймал меня за рысканьем в его бумагах и отругал. После этого я больше не притрагивался к его записям и вскоре потерял интерес.

– Мистер Реймонд говорил, что это за язык?

– Он называл его высшей энрийской речью, – напряг память Викери. – Но не похоже, что отец владел им. У него никогда не было тяги к языкам, даже в английском иногда умудряется путать слова местами. Если мои предположения верны, то из этого языка он знал не больше одной фразы.

– Нам повезло, что ты похож на своего отца только внешностью, – иронично подметил Леон.

– И повезло, что он обладает прекрасной памятью, без которой мы сейчас находились бы в очередном тупике, – с нажимом добавила Николь и кинула на Леона упрекающий взгляд. – Ты можешь вспомнить историю, Викери? О чем она была?

– Это походило на выдумку пьяного человека, – промычал Вик. – Стоит ли обсуждать это с такой серьезностью?

Николь с мягкой улыбкой погладила юношу по руке.

– Викери, мы бы не спрашивали, кажись оно нам бредом.

С тяжелым вздохом Викери начал свой рассказ:

– Мне мало что удается вспомнить, – признался он, – но я постараюсь. Много лет назад кровавое зарево оставило след на всех мирах Энрии – божества, что хранили эти земли, погибли в одну ночь. Даже Высшие боги не смогли уберечь их. И пока небеса оплакивали свою утрату, отправили Создатель и Небесная матерь на земли те свой дар и наказали хранить порядок в мире людей и беречь их. Под раскаты грома и удары молний упал первый дар и, шагая по пеплу, вышел из огненных объятий невредимым и назвался во всеуслышание странником небесным.

Викери прервал рассказ и нахмурился. Продолжение истории никак не удавалось вспомнить и пересказать.

– Что же там дальше было? Дьявол! – выругался он. – А, вспомнил! Но не все странники смогли найти дорогу с небес… потерялись они в людском мраке, растеряли свой свет и позабыли, кем являлись, и тогда Высшие боги преподнесли подарок – карту, что помогала им найти путь истинный, путь искомый, а имя ей дали «амон», что с древнего означало: «Сокрытый свет, что выводит из тьмы». Амоны стали путеводной звездой; в любом из миров они находили небесных странников и приводили на земли, которым те дали свою клятву, и по сей день хранят они верность всем мирам Энрии.

– А говорил, что не помнишь, – хмыкнул Леон и, опершись на вытянутую руку, наклонил голову.

– Ну так я… Это… – растерялся Викери. – Я столько раз ее слышал, вот и вспомнилось. Правда, немного приукрасил для красоты словца, но сути истории это не меняет.

– Интересно, как все божества смогли погибнуть в одну ночь? Что могло убить бессмертных? – потер подбородок Леон и, если судить по выражению лица, подошел к этому вопросу со всей серьезностью.

Брови изогнулись, явив неглубокую морщину на переносице, но она тут же исчезла, когда Леона посетила очередная догадка. Не обращая внимания на удивленное молчание друзей, Самаэлис полез в дневник отца. Достав фотографию матери, он стал читать оборот, водя пальцем по нацарапанному тексту:

– «…И пали в неистовой резне те боги, что носили хлеб человечеству; и захлебнулись в крови те, что поднимали на них мечи свои…» Вот же дьявол! Теперь можно с уверенностью заявить, что или история мистера Реймонда не пьяная выдумка, или наши родители – помешанные религиозные фанатики…

– Если это так, то второй вариант совершенно не объясняет того, что они изучали родимое пятно Николь задолго до ее рождения, – вступил в обсуждение Викери. – Символ на корешке, даты на фотографиях и записи в дневнике мистера Самаэлиса – все они сделаны очень давно. Простые верующие не стали бы собирать столько информации…

– А вот исследователи стали бы, – договорил Леон. – Это может прозвучать как бред, но что, если все, что они написали, – это правда? Что, если они нашли способ попасть в Энрию?

– Тогда нам нужно расшифровать дневник и узнать, что там есть об амонах. Если судить по легенде, рассказанной отцом Викери, то именно они привели странников в земли Энрии. Найдем амоны – попадем в Энрию, – предположила Николь и довольно хлопнула в ладоши. – Если все получится, то я узнаю, как связана со всем этим…

Она взглянула на ладонь с такой тоской, словно сквозь плотную ткань перчатки продолжала видеть родимое пятно, и кончиками пальцев коснулась корешка альбома. Было видно, что ее терзают вопросы, на которые пока никто не в состоянии дать ответы.

Из основного зала библиотеки раздался стук каблуков. Час уже прошел, и миссис Хоффман поспешила вернуться на рабочее место. Женщина пребывала в хорошем настроении после общения со слугами Господа, а потому напевала какую-то мелодию под нос, пока приводила себя в порядок и убирала верхнюю одежду.

Лишь заслышав краем уха скрип решетки, Леон спешно схватил фотографию из альбома и вместе с дневником спрятал в сумке. Понизив голос до шепота, он скомандовал:

– У нас еще будет время покопаться в этом, а сейчас уходим!

Глава 3. Поиск призрачной надежды

Окунувшись во тьму своей каморки, Леон прижимался спиной к стене и губами беззвучно повторял ведомую только ему одному фразу. Усталость велела мыслям ходить по кругу, но он заставлял себя держать глаза открытыми и не сводил взгляда с едва различимого силуэта фотографии.

«Вот оно, так близко, но все еще непонятно», – думал он, поглаживая пальцем шершавую текстуру снимка.

И действительно, казалось, что они приблизились к разгадке, но тем не менее ни он, ни Николь, ни Викери понятия не имели, что им делать дальше. На секунду он поддался внутренней меланхолии и опустил голову на руку. Леон чувствовал, что его старания бесполезны… Его дух ломался на куски от желания найти ответы и невозможности отыскать к ним пути. Николь помогла им пробраться в библиотеку, Викери взялся расшифровать записи в дневнике, а что сделал он?

В раздражении Леон ударил кулаком по крышке сундука. Возможно, именно поэтому он не хотел привлекать их к поискам? Знал, что они могут помочь больше, чем он того хотел. Может, в глубине души он жаждал чувства вовлеченности? Как капитан тонущего корабля, готовый погибнуть на дне вместе со своим судном, но сохранивший тлеющую в груди мысль, что он сделал все, что мог, даже если рядом проплывал корабль, способный помочь.

Устав сидеть в темноте, Леон достал из кармана спички и зажег керосиновую лампу на углу стола. Огонек вспыхнул, а потом посеял в комнате приятный глазу полумрак. Со вздохом Леон вернулся к прежнему занятию. До этого он не рассматривал других людей на фотокарточке, но сейчас его внимание привлек ребенок. Он стоял с самого края, одетый в брючки и свободную рубаху, и, словно маленькое приведение, терялся на фоне взрослых. Лицо едва можно было рассмотреть: черты на выгоревшей фотобумаге размылись, и единственное, что оставалось ярким и четким, – это его глаза: нетипично светлые и пронзительные. Они утаскивали в забытье.

Что-то в его груди колыхнулось. Словно по наитию Леон протянул руку к фотокарточке и коснулся ребристой поверхности. Мысли помутились, и в следующую секунду он уже не видел старых стен своей каморки, облепленных листами с записями и рисунками, пропали составленные башенкой книги, и утихло потрескивание пламени в лампе. Перед ним появился цветущий сад в солнечном свете дня, дивной красоты лабиринт из зеленых кустов тянулся на много ярдов[7], а за ним стоял старый, но ухоженный особняк в три этажа, на красной черепичной крыше которого на ветру колыхался флюгер с буквой «К», вот только смотрел он в одну сторону – на запад, – хотя ветер гулял в разных направлениях.

Но прохлада не смущала компанию, раскинувшуюся в саду на белых деревянных лавочках. Они беседовали на легкие темы и смеялись, позабыв о строгих правилах этикета. Все здесь были почти по-родственному близки, а Леон стоял среди них, словно призрак, – никем не осязаемый и невидимый.

Он блуждал по саду, как неприкаянная душа, и лишь из мимолетного интереса рассматривал гостей. Все они были хорошо одеты: мужчины – в аккуратные костюмы, женщины – в простые, но элегантные платья или дневной ансамбль. Находиться в столь изысканном обществе Леону не слишком-то нравилось. Если бы эти господа видели, во что одет молодой человек, то оскорбились бы до глубины души.

С новым порывом ветра задрожала листва на высокой плакучей иве. Только тогда Леон заметил на тонких ветках привязанные ленты. Их было так много, что издалека они походили на разноцветную гирлянду. Их вид напомнил Леону об одной традиции: люди вверяли свои желания старому дереву и повязывали ленту, чтобы оно сохранило мгновения их веры.

«Есть в этом свое очарование», – подумал юноша и провел пальцами по темно-синей ленточке.

И пусть ему хотелось узреть написанное на ленте, Леон предпочел остаться в неведении. Его отвлек звонкий женский смех буквально в паре шагов за его спиной. Он развернулся так резко, что едва не запутался в собственных ногах. Глаза уцепились за счастливые лица родителей, и, не сдержав порыв, он подбежал к ним. Но ладонь прошла насквозь. Ему не суждено было их обнять. Он был незваным гостем в этой истории.

Однако ему было плевать, что происходит и как он попал сюда. Все, что он мог, это запечатлеть улыбку дорогих ему людей в памяти, увидеть, как любвеобильно они сюсюкаются с малышом на руках и щиплют за пухлые розовые щечки. Леон едва смог подавить слезы, но губы предательски продолжали дрожать, и сердце щемило от мимолетности этого мгновения. Он уже и не помнил, когда видел родителей такими… счастливыми?

– Этан! Алексис! – добродушно поприветствовал их мужчина. Судя по неформальности обращения, он либо являлся хозяином дома, либо был весьма близок с ними, чтобы позволить нечто подобное. – Мы успели вам наскучить?

– Что вы, лорд Кассерген. Ничуть! – рассмеялся Этан. – Но боюсь, еще один бокал, и я растеряю все свое достоинство перед вами.

– Достойнее человека, чем вы, мне еще не доводилось встречать, и потому я уверен, что не случится ничего страшного, если его станет чуточку меньше. – Лорд Кассерген по-дружески похлопал Этана Самаэлиса по плечу.

– И все же, если вы предложите, мне придется отказаться. Боюсь, моя дорогая жена не одобрит, если ее муж опьянеет раньше, чем придет время ужина, но, надеюсь, вы не откажите мне в просьбе сыграть с вами в шахматы вечером. Такого соперника, как вы, нужно еще поискать.

– Не откажу, друг мой! – расхохотался лорд. – И, по правде, я понимаю причину твоего отказа… – Он взглянул на ребенка. – Дети – цветы нашего будущего. Отрадно видеть, что ты так заботлив. Не каждый отец в наше время уделяет столько внимания своему отпрыску.

– Боюсь, в будущем я не смогу быть рядом, когда он будет во мне нуждаться, – честно признался мистер Самаэлис.

Остановив наполненный любовью взгляд на своих жене и ребенке, он заглянул за спину лорда Кассергена. Делая вид, будто не подслушивает разговор взрослых, мальчик прятался за высокой и статной фигурой отца. Заинтересованность выдавали лишь бегающие глаза. В мальчике Леон узнал того ребенка со светлыми глазами с фотографии, только теперь он казался еще прекраснее. Темные длинные волосы оттеняли бледность кожи, а сквозь пряди сияли яркие голубые глаза, похожие на два кусочка чистейшего льда. Взгляд у ребенка был не по годам умный и пронзительный. Своей фигурой он закрывал маленькую девочку – сестру – и держал ее за ручку. Едва ли ей можно было дать два года. Приятно было видеть, что этот маленький мужчина растет настоящим джентльменом.

– Мне стоит равняться на вас, – вежливо подметил Этан. – Ваши дети не только воплощение очарования, но и обладатели прекрасных манер.

Лорд лишь хрипло рассмеялся в ответ на его слова.

– Боюсь, вы слишком высокого мнения о моих отцовских подвигах. Их воспитание – заслуга моей дорогой жены, а не моя.

К ним подошла невысокая худая женщина. Она только что закончила разговор с другими гостями и поспешила присоединиться к мужу. Лорд приобнял ее за плечи, а она сохранила вежливую полуулыбку.

– Надеюсь, мой муж не слишком утомил вас разговорами? – поинтересовалась она. Голос у нее был мягкий и нежный, приятный слуху.

– Что вы, леди Кассерген, – вступила в разговор Алексис Самаэлис. – Редко встретишь человека, который с таким восхищением говорит о своей жене.

– Да, это он любит, – рассмеялась она. – Могу я поинтересоваться, вы уже выбрали имя ребенку?

Этот вопрос леди Кассерген заставил Леона задуматься. Обычно имя ребенку давалось в течение пары недель после рождения, а то и сразу, но он родился в середине декабря, а сады дома Кассергенов не были укрыты снегом. Не могли же его родители затянуть с выбором имени до самой весны? Стало быть, и место, где они находились, было отнюдь не Лондоном.

– Мы еще не объявляли об этом официально, но да, выбрали, – кивнула миссис Самаэлис. – Признаюсь, было сложно, но мы с Этаном пришли к общему решению и назвали его Леоном.

– Прекрасное имя! – восхитилась леди Кассерген. – Леон Самаэлис – как гордо звучит.

– И вправду, – согласился лорд Кассерген и пожал руку Этану. – Поздравляю!

– Спасибо! – принял поздравление мистер Самаэлис.

Ко всеобщему удивлению, вперед выступил сын лорда. Он немного замялся, не зная, как правильно преподнести свою просьбу, но после того как отец ласково погладил его по волосам, произнес:

– Могу ли я взглянуть на него?

– Конечно.

Алексис присела. Младенец на ее руках сонно причмокнул губами и открыл веки. Видимо, яркие глаза мальчика привлекли его внимание, и маленький Леон тут же потянул ручки. Но сын Кассергенов замер в недоумении, очевидно, не понимая, что ему делать. Он не мог отвести взгляд от ребенка, но и взять за руку не смел.

– Ты можешь сделать это, – тихо и ласково произнесла Алексис.

И получив согласие, мальчик осторожно коснулся ладошки ребенка и тут же был им схвачен. Малыша повеселило это, и он улыбнулся, стиснув его палец обеими руками. Сначала сын Кассергенов растерялся, а потом и сам ненароком обронил смешок.

– У него красивые глаза, – воодушевленно признался он.

– Класивый, – смущенно повторила сестра, высунувшись из-за его плеча.

– Наверное, нам стоит уже начинать выбирать дату свадьбы Джоанны и Леона, – в шутку произнесла леди Кассерген.

Взрослые рассмеялись. Все они поняли шутку, в которой каждый видел долю вероятной правды. И даже взрослого Леона это позабавило. Опершись спиной на ствол ивы, он принялся наблюдать за разворачивающейся сценой.

Однако сын Кассергенов, вероятно, воспринял шутку матери чересчур серьезно. Закрыв Джоанну руками, он надул щеки и громко объявил:

– Джоанна не выйдет за него!

– И почему же? – с потешной ухмылкой поинтересовался лорд Кассерген.

– Она ему не подходит… – неуверенно заявил ребенок.

– А кто тогда ему подходит? – Его матушка присела рядом и погладила по плечу.

– Тот, кто будет защищать его, кто не даст проронить ни одной слезы и подарит улыбку… – Мальчик состроил задумчивое выражение лица. – Тот, кто отдаст свое сердце и никогда не пожалеет об этом!

После этих слов его щеки покраснели, и мальчишка опустил взгляд, а взрослые рассмеялись.

– Где ты научился такому красноречию? – полюбопытствовал отец.

– Няня рассказала, – смущенно пролепетал парнишка.

– Это были слова клятвы анхеле, мой дорогой, – с умилением ущипнула его за щеку леди Кассерген. – Я буду защищать тебя до конца своих дней, подарю твоим губам улыбку на долгие годы и не позволю ни одной слезе упасть с ресниц. И даже если годы не будут к нам благосклонны, я отдаю тебе свою вечность в это мгновение и никогда не пожалею о своем выборе. Да услышат мои слова боги, да скрепят они нас лентой алой, что во веки веков не развяжется… Эту клятву дают самому близкому человеку, будь то друг, возлюбленная или член семьи, как знак искренности своего намерения защитить его перед любыми невзгодами.

– Дети так быстро растут, – рассмеялся лорд Кассерген. – Едва исполнилось три, а уже рвется давать клятву вечности.

– Это точно, – поддержал Этан. – Того гляди и потеснит вас на месте лорда.

– Тогда… – всерьез задумался мальчик, – я должен защищать его всю свою вечность? Я ведь дал клятву!

Мужчины рассмеялись, но Алексис продолжала смотреть на мальчика с сомнением. Ласково взяв ладошку сына Кассергенов, она погладила ее большим пальцем и тихо произнесла:

– В нашем мире это невозможно, милый.

– А мы и не в вашем мире, – уперто парировал мальчик.

От такого нахальства Леон даже рассмеялся. Этот мальчишка оказался даже умнее, чем он мог себе представить. Конечно, ему, как и его матери, подобные заявления казались детским лепетом, но если уж говорить серьезно, то он вырос в суровом Лондоне с его строгими правилами, где подобные клятвы считались смехотворными. Их все равно никто и никогда не выполнял. Но сейчас выходка юного лорда показалась ему забавной.

Мальчик же решил не отступать. Он повторил жест миссис Самаэлис, перехватив ее ладонь двумя своими, и, смотря прямо в глаза, заявил:

– Лорду не пристало отказываться от своих слов! Раз уж я поклялся, то буду верен этой клятве до конца!

– Я очень на это надеюсь.

Она провела рукой по его убранным в хвост темным волосам и заправила за ухо выбившуюся прядь, после чего с прежней улыбкой присоединилась к разговору взрослых. Сын Кассергенов проводил ее взглядом и хотел что-то сказать сестре, прижимающейся к его руке, но всех гостей отвлек внезапный восторженный крик:

– Скорее сюда!

Это был молодой Тобиас Реймонд – отец Викери. Высокий, статный, но с такой же глупой и ребяческой улыбкой, как и у его сына. Рыжие короткие волосы переливались на солнце золотом, а россыпь веснушек к теплому времени года покрывала почти все лицо.

Тобиас одернул голубой клетчатый жилет и пояснил:

– Все уже готово. Фотограф ждет нас.

– Прелестно! – прихлопнула в ладони леди Кассерген и, подхватив под руку Алексис, повела вдоль аллеи.

Мужчины и дети двинулись вслед за ними. Там, среди раскидистых ветвей и цветущих кустов розовой камелии, уже собрались остальные гости. Весело смеясь, они ожидали появления четы Кассерген. Леон шествовал за ними на расстоянии пяти шагов, но издалека приметил светлоголовую фигуру Натаниэля Аверлин, разговаривающего с невысоким мужчиной с ухоженными завитыми усами и в шляпе.

– Надеюсь, мы не заставили вас ждать? – Лорд Кассерген сперва пожал руку Натаниэлю, а потом фотографу.

– Нисколько. Прошу сюда.

Фотограф вежливым жестом проводил их до места и вернулся к фотоаппарату. Все замерли с довольными улыбками. Секунда, и вспышка ослепила Леона. Голова закружилась, голоса людей отозвались звоном в ушах, мир поплыл цветными пятнами. На мгновение земля ушла из-под ног, а когда Леон распахнул глаза, то вновь очутился в своей комнате, тяжело хватая губами воздух, словно вытащенная на сушу рыба.

«Сон, это просто сон», – повторял про себя он, но это нисколько не звучало убедительно.

Леон попытался встать на ноги и краем глаза уловил блик света, мелькнувший в зеркале. Он уставился на собственное отражение. Желание закричать захватило его, но из последних сил Самаэлис заставил себя сцепить губы. Из полумрака на него глядел юноша, и его разноцветные глаза сияли ярче огня лампы. В эти секунды он действительно поймал себя на мысли, что эти глаза принадлежат самому дьяволу.

Леон сделал осторожный шаг, впиваясь взглядом в отражение, словно не верил в происходящее, и коснулся век. Отражение сделало то же самое. Но рука так и осталась не опущенной… Завораживающее изумрудное сияние исходило от проявившегося узора на ладони, словно сама кожа светилась изнутри, но свет медленно начинал угасать. Вскоре от него осталось лишь воспоминание…

Леон проснулся раньше обычного. В его привычном распорядке он просыпался от стука в дверь – миссис Биккель приносила ему завтрак и приказным тоном велела поднимать свою задницу с кровати, однако в этот раз он проснулся от шуршания под ухом. Прошлой ночью он уснул, едва положив голову на подушку, и, по всей видимости, забыл запереть дверь, потому как за его столом с ученым видом сидел Викери и листал дневник, подсвечивая страницы пролезшим сквозь дверную щель солнечным лучом.

– Помнится мне, что это пока еще моя комната, – с сонной хрипотцой проворчал Леон и приподнялся на локтях.

Спина отозвалась болью, и он плюхнулся обратно с тихим стоном. Ненавистный сундук!

– Ты хотел сказать, твоя каморка, – спокойно поправил Вик, не отвлекаясь от чтения.

– Да, именно это я и хотел сказать, – закатил глаза Леон. – Что привело тебя так рано?

– Вот, взгляни на это! – Викери сел рядом и подал Леону дневник и исписанный лист. – Мне не спалось, и я постарался перевести страницу, где нашел упоминание об амонах. Конечно, пока это лишь отрывистые фразы, но, чтобы расшифровать больше, мне нужны записи отца…

Леон быстро пробежался по тексту. Все, как и говорил Викери, – отрывистые фразы, которые трудно сложить в единый текст, но и это не могло не радовать. Леон отвел взгляд от листа.

– И как ты собираешься достать записи отца? – Разноцветные глаза сверкнули заинтересованностью.

– У меня уже есть небольшой план. Месяц назад мадам Тулле предлагала мне наведаться в родной дом, как просила того матушка, но я не воспользовался возможностью. Стало быть, сейчас наступило время использовать ее.

– А ты сам-то хочешь навестить их?

– Не сказать, что горю желанием туда возвращаться, – потер затылок Вик. – Мама, как всегда, начнет докучать вопросами о будущей женитьбе, а отец – о передаче семейного дела. Он хочет, чтобы я после пансиона отправился в университет, а потом взял бразды правления компанией, но, по правде говоря, я ничего не смыслю в печатном деле.

– Печатному делу можно научиться, – отмахнулся Леон. – Но не рано ли твоя мать поднимает подобные разговоры? Ты только недавно перерос возраст сопливого юнца, о какой женитьбе может идти речь?

– Если бы я мог объяснить ей то же самое. – Викери тяжело вздохнул. – Мама уже распланировала мою жизнь. И пусть сейчас это все лишь разговоры, но стоит моим годам перейти число двадцать, как она в тот же день выстроит у моей комнаты линейку из дам, желающих поскорее выскочить замуж.

Леон понимающе кивнул. Он знал, насколько леди Данэлия может быть настойчивой.

– А может, дело вовсе не в этом? – ехидно улыбнулся Леон. – Может, ты уже определился с будущей невестой, но не желаешь, чтобы твоя мать знала?

– Что? – Голос Викери скакнул на тон выше.

– Да ладно! Мы что, первый год знакомы?

– Нет, но…

– Вик, мне, конечно, любопытно, почему мой лучший друг утаивает подобное, но я не стану донимать тебя расспросами. Хотя скажу честно, ты совершенно не в состоянии скрыть свои теплые намерения по отношению к Николь. Впрочем, мне могло и показаться.

Внезапно их разговор был прерван. Из коридора послышались торопливые шаги, и раздался голос миссис Биккель:

– Леон, ты уже встал? Сегодня будет тяжелый день, завтракать придется на кухне. – Она приоткрыла дверь и заметила Викери. – О, мистер Реймонд-Квиз, не знала, что вы здесь!

– Ничего, я уже ухожу, – улыбнулся Викери. – Прошу прощения, что отвлек Леона.

– Ничуть не отвлекли. Его время работы еще не началось.

– И все же… Леон, я одолжу дневник ненадолго?

– Да, конечно, – кивнул Самаэлис и, прежде чем высокая фигура в белых одеждах вышла за порог, добавил: – Сообщи нам с Николь, если мадам отпустит тебя домой.

– Конечно, – согласился Вик и скрылся в коридоре.

Миссис Биккель проводила его полным нежности взглядом.

– Приятно, что после стольких лет вы все еще так близки, – улыбнулась она и тут же спохватилась: – Сегодня приезжает леди Констанция. Нам нужно подготовиться к ее прибытию.

Весь день Леон провел в беготне по пансиону. Его то заставляли помогать старику Лойду в саду, то отскребать полы щеткой, то драить ванные комнаты, пока все ученики были на занятиях, а в перерывах от их учебы ему было велено отсиживаться на кухне и натирать столовые приборы или отмывать от гари кастрюли и сковородки. День выдался действительно утомительным, но все в пансионе сверкало так, словно туда приезжает не хозяйка, а королевская чета.

Впрочем, были и радостные вести: в середине дня Викери сообщил ему, что мадам Тулле разрешила отправиться в родной дом и погостить там сутки, а к вечеру следующего дня шофер привезет его обратно в пансион. Оставалось только надеяться, что задуманный им план удачно реализуется. Вот только проводить друга перед отъездом у Леона не вышло. Мадам Тулле не сводила с него глаз.

К закату слуги оживились. Миссис Биккель забежала на кухню, пыхтя, как старый чайник, и тяжело произнесла:

– Леди Констанция приедет с минуты на минуту! Мадам велела собраться всем у парадного входа!

Кухарки тут же побросали тряпки и кинулись в коридор, прямо на ходу поправляя чистую одежду.

– А я? Что делать мне? – растерянно спросил Леон.

– А ты здесь не работаешь, что ли? – пробурчала миссис Биккель. – Марш следом!

Леон рванул со всех ног, успев на ходу заправить рубаху в брюки и застегнуть пиджак, выданный ему по случаю.

Встречали хозяйку, как долгожданного гостя, – все до единого. У парадного входа собралась толпа: с одной стороны стояли ученики, коих было немало, а с другой – слуги. Леон едва успел встать рядом с Мэри и выпрямить спину, как ворота открылись, и к пансиону подъехал автомобиль невероятного изумрудного цвета. Большие колеса, откидной верх и кожаные черные сиденья – все без исключения смотрели на это открытие века с неописуемым восторгом. Такое удовольствие было дорогим, и сразу становилось понятно, что за белой широкополой шляпой скрывается женщина, которая может позволить себе подобную роскошь.

Шофер остановил машину перед входом, вышел из кабины и поспешил подать даме руку. Сначала из автомобиля показались белые туфли с кожаной пряжкой и на каблуке-рюмке, а за ним и длинный подол кружевного платья Леди Бланш. Когда же та предстала полностью, то многие ученицы от зависти закусили губы. Леди Констанция была прекраснее, чем изображение на ее портретах. Но и всего холода в ее глазах картины передать не могли.

Хозяйка пансиона обвела всех взглядом, поправила полушубок на плечах и тут же двинулась вперед, к стоящим по центру Николь и мадам Тулле.

– Рады приветствовать вас, леди Аверлин. – Мадам Тулле сделала реверанс.

Все девушки и женщины последовали ее примеру, а мужчины отвесили легкие поклоны.

– Надеюсь, пока меня не было, не происходило ничего плохого? – с ходу поинтересовалась леди Констанция.

– Ничего, леди Аверлин. Все осталось в таком же прекрасном виде, как и когда вы покидали нас.

– Надеюсь… – Она огляделась. – Пожалуй, вы правы, Тулле. Мне приятно видеть, как вы позаботились об учениках в мое отсутствие.

– Тетушка, не желаете войти внутрь? На улице уже холодает, – предложила Николь с улыбкой.

– Ты права, дорогая. Мне приятна твоя забота.

Она ласково улыбнулась и последовала внутрь вместе с Николь, а мадам Тулле осталась и отдала распоряжения:

– Все ученики могут идти по своим комнатам до ужина! Миссис Биккель, ужин должен быть подан в восемь часов – леди Констанция желает поужинать в общей столовой. Мистер Ньют, отнесите вещи в комнату леди Аверлин. Остальные могут выполнять свои обязанности, как и прежде. Напоминаю: ошибок в дни нахождения здесь хозяйки я не потерплю! Все можете быть свободны!

Ученики согласно кивнули и ушли через парадный вход, а слуги поспешили выполнять свои обязанности.

– А ты, – мадам Тулле обратилась к Леону, – и носа не думай показывать. Леди Аверлин не жалует тебя, потому будешь выполнять работу только в служебном крыле пансиона. Будешь помогать миссис Биккель на кухне и миссис Палмер в уборке комнат для слуг, а мистера Лойда я предупрежу, что пока ему придется обойтись без твоей помощи. Ты меня понял?

– Да, мадам!

Мадам Тулле смерила его недоверчивым взглядом и направилась к черному входу, оставив Леона в одиночестве на улице. С тяжелым вздохом он пнул камень под ногами. Следующие пару дней обещали быть «веселыми»…

Ровно в восемь вечера все ученики пансиона собрались в большой столовой и расселись за столы, уставленные вкусностями по случаю возвращения хозяйки. Дети любили это время. В обычные дни они едва ли могли мечтать о свинине в брусничном соусе или курице с поджаристой золотой корочкой, овощном салате, жареном осетре и, конечно, о пышном викторианском бисквите. Все это радовало их только в приезды леди Констанции.

А вот Николь испытывала дискомфорт. Для нее это было время высоких моральных ожиданий и покладистого поведения, ведь тетушка жаждала наблюдать за каждым шагом. Даже сейчас девушка сидела не со своими подругами за общим столом, а вместе с леди Аверлин за отдельным и получала слишком много любопытствующего внимания от остальных пансионеров. Только прекрасный самоконтроль заставлял ее держать равнодушную маску на лице и медленно поглощать морковный суп.

– Ты выглядишь несчастной, Николь. Будь ты на приеме, такое лицо приняли бы за оскорбление, дорогая, – подметила леди Констанция. – Если тебе не нравится суп, я могу попросить мадам Тулле, чтобы тебе подали что-то другое.

– Прошу прощения, тетя Констанция, но в этом нет нужды. Я просто задумалась. – Николь проглотила еще одну ложку с бо́льшим энтузиазмом. – Еда миссис Биккель всегда превосходна. Не хотелось бы доставлять ей проблем своим эгоизмом.

– Это правильно, моя дорогая, – с легкой улыбкой кивнула хозяйка. – Даже если слуги находятся ниже нас по статусу, мы должны заботиться о них не меньше, чем они о нас. Они хранители наших секретов, а потому их обида может обернуться для нас новостью в газетной колонке с весьма дурным содержанием.

– Но разве это не корыстно – относиться к кому-то хорошо только для того, чтобы сохранить свои тайны? – спросила Николь.

– Ты права, но таковы общественные устои. Мы нанимаем людей, чтобы они помогали нам с делами, которые мы не хотим выполнять самостоятельно, и хранили верность этому дому, но взамен даем им крышу над головой и выплачиваем деньги за их труд. Это равноценный обмен. Впрочем, иногда они выполняют куда больше работы, чем обязаны: терпят наш аристократический снобизм и молчат о причиненных нами обидах. Будь мы на их месте, вряд ли смогли бы держать язык за зубами.

Николь вспомнила о Мэри, которую замолчать может заставить лишь удар сковородки о затылок, и даже после этого она очнется и начнет заново вещать о попрании ее прав. Это заставило Николь незаметно усмехнуться.

– Вы правы, тетя Констанция. Аристократическое общество весьма ранимо, чтобы спокойно выслушивать подобные высказывания. Но навряд ли найдется хоть один человек, кроме нас, который посчитает, что нам есть чему поучиться у… людей с другим образом жизни.

Леди Констанция посмотрела на нее и изогнула светлую тонкую бровь.

– Мне нравятся твои прямота и умение избегать острых углов в разговоре, но не стоит стыдиться таких выражений, как «низший и средний класс».

– Хорошо, тетушка.

– К слову, как твоя учеба? Мадам Тулле сообщила о твоем желании научиться готовить…

Николь от неожиданности едва не выронила ложку, и, к счастью, на ее коленях оказалась салфетка, не позволившая оранжевому бульону заляпать белоснежное платье. Она уже и забыла, что солгала мадам о том, что Мэри учит ее готовить, и никак не ожидала, что тетя так быстро узнает об этом.

– Да, – сохранила самообладание она. – Я подумала о том, что подобное умение будет полезно, и попросила одну из кухарок помочь мне в этом. Никогда не знаешь, в какой жизненной ситуации окажешься и когда это может пригодиться. Это ведь не проблема?

– Отнюдь, это похвальное стремление. Леди – это хранительница дома, и хорошо, если она действительно разбирается не только в том, как отдавать приказы слугам.

– Благодарю, тетушка.

– Но, по правде говоря, – продолжила Констанция, – я не думаю, что это умение тебе пригодится. Ты, как и многие леди, выйдешь замуж за человека высокого положения, и я не уверена, что твой муж будет в восторге от того, что его жена собственноручно ощипывает курицу и чистит картофель.

– Но до замужества мне еще далеко. У меня еще есть время, чтобы узнать что-то новое и решить, нравится мне это или нет.

– Мне приятен твой подход к делу. Сейчас нам стоит продолжить трапезу, но позже мы обязательно вернемся к этому разговору. Поднимись в мою комнату после ужина.

От ее слов каждая мышца в теле Николь напряглась. Что за разговор приготовила для нее леди Констанция? И чем это чревато для самой юной леди Аверлин? Но чтобы это узнать, пришлось ждать до окончания ужина.

Когда все ученики разошлись по комнатам, Николь привела себя в порядок и направилась в спальню тетушки, морально подготавливая себя к чему-то неприятному. «Лучше уж сразу думать о плохом, чем разочароваться после мыслей о хорошем», – решила она, но внутренняя нервозность все равно не отпускала. Около минуты она простояла перед дверью, потягивая пальцы перчаток, и только после рискнула постучать. В ответ послышалось сдержанное:

– Войдите.

В комнату Николь входила, как в зал суда, – с совершенным незнанием, чего ей ожидать. Уж больно тетушка была непредсказуема в своих решениях.

Леди Констанцию она застала за разбором вещей. Та никогда не доверяла разбирать свои сумки служанкам и предпочитала делать это лично. И судя по количеству белоснежных платьев, остаться она планировала надолго.

– Зачем вы позвали меня, тетя? – осторожно поинтересовалась Николь.

– Прошу, незачем стоять на входе. Присаживайся.

Николь последовала совету и села на край бархатного кресла.

– Помнишь ли ты, дорогая, что собой представляет осенний бал?

– Конечно, это ежегодное событие в нашем пансионе, – уверенно ответила Николь. – Важные гости со всей Англии съезжаются сюда, чтобы посмотреть на наших воспитанников и подыскать подходящую партию для замужества своим детям. Старшие ученицы говорят, что это прекрасное событие, но самой мне присутствовать не доводилось.

– Теперь доведется, – огорошила ответом Констанция. – В этом году ты станешь одной из дебютанток. Начиная с завтрашнего дня некоторые твои занятия, такие как танцы и этикет, станут приоритетными, а послезавтра мы отправимся выбирать тебе платье для первого выхода в свет.

– Но не рано ли мне появляться на балах? – захлопала глазами Николь.

– Другие ученицы появлялись на них и в более раннем возрасте, – отрезала леди Констанция. – К тому же граф Брентон и барон Нойлент уже изъявили желание встретиться с тобой. Если повезет, то в будущем тебе будет гарантирована безбедная жизнь, а это – главная моя цель. Впрочем, заставлять тебя выходить замуж против воли я не стану, но пообещай мне хотя бы рассмотреть эти две кандидатуры.

– Обещаю, – покорно ответила Николь, но в душе плясали искры негодования.

Она уже заранее знала, что откажется от замужества. Но огорчать тетушку не стала, прекрасно понимая, что та хочет для нее лучшего.

Леди Констанция повесила последнее платье в шкаф и начала расставлять многочисленные шкатулки с украшениями по туалетному столику.

– Это мероприятие создали еще твои родители, и моя обязанность – хранить это наследие. А в качестве твоего наследия я хочу передать тебе это. – Она протянула ей шкатулку. – Перед смертью твоя матушка попросила меня передать ее тебе, когда ты станешь уже достаточно взрослой, чтобы принимать собственные решения. Я посчитала, что этот момент настал.

Николь дрожащими руками приняла шкатулку. Сложно было представить, что находится внутри. Но открывать ее сейчас она не спешила. Прежде она решила спросить об этом леди Констанцию, но та лишь пожала плечами.

– Это мне неведомо. Шкатулка закрыта и, боюсь, ключа от нее Катерина мне не оставила.

– Тогда как же мне ее открыть? – разочарованно воскликнула Николь.

– Оставлю это тебе для размышлений. – Констанция улыбнулась и заправила золотую прядь Николь за ухо. – Время уже позднее. Тебе стоит возвращаться. Скоро мадам Тулле начнет собирать вас для вечерней молитвы.

Николь молча кивнула. Личная встреча с тетей оставила в ней один сумбур. В себя она пришла только на лестнице. Она даже не помнила, как попрощалась с тетей, пожелав ей спокойной ночи, и сделала ли она это вообще. Все мысли крутились вокруг деревянной коробки в ее руках. Что там внутри, и почему мама поставила столь необычные условия для получения?

Догадок было так много, что от них начинала болеть голова. Но одно оставалось ясным, как день: она должна показать шкатулку Леону и Викери. Только вместе они смогут ее открыть.

Викери выглянул в окно кэба. За шторкой его встретили очертания родного пригорода, окрашенные позолотой вечера. Люди неспешно прогуливались по улочкам или торопились домой после трудного рабочего дня, чтобы поскорее увидеть любимые семьи. Жаль, что встреча с родными ему радости не сулила.

Спустя пятнадцать минут кэб остановился около ворот большого дома. Викери убрал дневник отца Леона в сумку, что лежала рядом на сиденье, и вышел, когда кэбмен открыл ему дверь, но прежде чем уйти, сунул тому пару монет в ладонь.

– Вы очень добры, – улыбнулся кэбмен.

– Меня порадовало ваше аккуратное вождение, так что эта награда вполне заслуженна, – кивнул Викери и направился в дом.

Стоило ему зайти за ворота, как он тут же приметил спешащую к нему леди Данэлию и неторопливо идущего следом Тобиаса Реймонда. Мать чуть не сбила его с ног. Она так сильно сжала его в объятиях, что Вик даже засмущался подобного внимания.

– Данэлия, не стоит так душить сына, иначе он умрет, не дойдя до порога, – отшутился мистер Реймонд и поприветствовал сына легким объятием за плечи. – Рад видеть тебя, сынок. Надолго к нам?

– Нет. В пансионе строгие правила, поэтому меня отпустили только на сутки, – произнес Викери, а мысленно добавил «к счастью».

– Не бывает прекрасного образования без должной строгости, – кивнул отец. – Ну что же мы стоим на улице, давайте пройдем внутрь и уже там обсудим все за чашкой чая.

Они двинулись по дорожке прямиком к парадному входу. Лакей забрал сумку Викери, чтобы отнести ее в комнату, а дворецкий проводил их в малую гостиную.

Все здесь оставалось таким же, как и когда Викери посещал дом в последний раз. На полу лежал ковер-ушак – подарок из Османской империи, диваны и кресла, обтянутые шелковым бархатом, окружали чайный столик из темного дерева, а на полках, как и раньше, стояли золотые часы, привезенные отцом из России.

– Прошу, присаживайтесь, – с почтительностью произнес пожилой дворецкий. – Чай скоро будет подан. Желаете еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Дворецкий удалился, оставив семью наедине.

– Ну что, расскажешь нам, как проходит твое обучение? – поинтересовался Тобиас.

– Ничего интересного, отец. Наша жизнь не особо разнообразна, – дал размытый ответ Викери.

– И все же мадам Тулле высоко оценивает тебя, дорогой, – улыбнулась леди Данэлия, легонько похлопывая сына по руке. – В письме она расхваливала твою успеваемость, говорила, что ты часто помогаешь друзьям по пансиону и даже слугам, занимаешься фехтованием. Мы с твоим отцом испытали небывалую гордость. Если наш сын вырос таким хорошим человеком, то, значит, мы сделали все правильно!

Дворецкий вернулся с подносом в руках. Он осторожно поставил чайник и чашки на столик и вежливо удалился за дверь.

– Мадам Тулле несколько преувеличила мои заслуги. – Викери взял чашку и сделал глоток. – Боюсь, единственный работник пансиона, которому я помогаю, это Леон Самаэлис. Надеюсь, вы его еще помните?

– Как же мы могли его забыть? – возмутилась Данэлия. – Бедняжка Леон! Он все еще работает прислугой в пансионе?

– К сожалению, это так, – холодно согласился Викери. – Боюсь, что у него просто нет другого выбора.

– Жаль бедолагу, – произнес отец.

– Он бы с вами не согласился. Несмотря на свою нынешнюю жизнь, Леон – прекрасный человек и не любит, когда к нему испытывают жалость.

– А Николь? – тут же воспылали глаза миссис Квиз. – Как она?

Викери тут же понял, что разговор этот затевается лишь для одного. Сделав глоток чая, он спокойно ответил:

– Так же красива и умна не по годам.

– Ей ведь уже исполнилось шестнадцать? Совсем девушка уже! По городу прошел слух, что леди Констанция Аверлин уже ищет ей достойную партию…

Викери не выдержал. Он так резко поставил чашку на блюдце, что фарфор жалобно звякнул.

– Прошу, мама, не затевай этот разговор снова.

– Ох, дорогой, я не хотела тебя обидеть… – расстроилась леди Данэлия.

– Я не обижен, мама, но не располагаю подходящим настроением для подобного разговора. Я очень устал после дороги и хотел бы отдохнуть в своей комнате, если не возражаете.

– Да, конечно…

Викери поднялся. Он с натянутой вежливостью откланялся, поблагодарил дворецкого за поданный чай и направился в свою комнату.

За дверью его ждала привычная простота. Никакой роскоши, только самые необходимые вещи. Синяя комната смотрелась мрачновато, и это при открытых шторах, но Викери нравилось. Юноша плюхнулся на мягкий матрас, укрытый полосатым одеялом, и со вздохом прикрыл глаза. Он успел уже позабыть, как удобно лежать не на тонкой перине и паре досок, из которых состояла кровать в пансионе. Стоило начинать бояться, как бы эта поездка не развратила его и не превратила в сибарита[8].

Викери оставался в комнате до самого позднего вечера и соизволил спуститься, лишь когда приставленный к нему камердинер[9] уведомил его. Однако ужин прошел в напряжении. Пусть он и его родители вели вежливую беседу, все это оставалось лишь спектаклем для слуг.

Еда на столе заслуживала отдельной похвалы. С недавних пор он действительно стал больше уважать труд простых людей, а потому не постеснялся спуститься в служебное крыло, чтобы лично отблагодарить пожилую кухарку, много лет прислуживающую его семье. Женщина была так рада теплым словам, что расчувствовалась и попросила камердинера принести поднос с легкими закусками в комнату молодого господина, зная о его пагубной любви к ночным перекусам.

Викери просидел за дневником, изучая страницы под тусклой лампой и выжидая поздней ночи, чтобы пробраться в кабинет отца, а когда часы показали половину третьего, покинул комнату и на цыпочках побрел по коридорам. Темные лабиринты освещали лишь высокие панорамные окна, и оттого идти по ним было еще страшнее. Почти добравшись до нужной комнаты, он услышал шаги и тихие голоса и едва успел спрятаться за колонной, когда мимо прошли горничная и молодой человек, который, как ему показался, был помощником конюха. Они игриво толкались и хихикали, а потом парень схватил ее за талию и бесцеремонно поцеловал. Викери подумывал вмешаться, но не стал, заметив, что девушка была вовсе не против такой близости. Она погладила его по щекам, отстранилась и, кокетливо хихикая, бросилась прочь, решив поиграть с ним в догонялки.

Викери ухмыльнулся. Конечно, в таких домах, как его, отношения между слугами не поощрялись, но ему было все равно. Если люди любят друг друга и это не мешает их работе, то какая разница?

Не видя больше препятствий на пути, Викери метнулся к кабинету. Отец не считал нужным закрывать его на ключ, слепо доверяя слугам и их бескорыстности. Знал бы он, что человеком, который станет рыться в его личных вещах, окажется не кто-то из прислуги, а родной сын…

Викери тут же полез в ящик стола, подсвечивая бумаги лунным светом, но все, что он находил, оказывалось лишь документами на дом да статьями для нового выпуска газеты. В следующем ящике он обнаружил только курительную трубку и табак, а рядом таблетки, которые отцу прописал врач от постоянных головных болей. Викери облазил даже ковры, но и под ними ничего не нашел, поэтому решил получше приглядеться к документам: вдруг среди них найдется то, чего он не заметил в спешке.

– Господин?

Викери дернулся от неожиданности и выронил бумаги, которые перебирал в тот момент. Они закружились в воздухе и разлетелись по сторонам, а юноша испуганно уставился на дверной проем. В темном строгом платье и с фонарем в руках там стояла Роуз, личная служанка леди Данэлии, и с таким же удивлением смотрела на него.

– Роуз! – запоздало вскрикнул он. – Это не то, что ты подумала!

Но камеристка[10] подняла палец к губам и велела замолчать, а после осторожно прикрыла дверь.

– Так говорит каждый, кто совершает какую-либо глупость, – настороженно прошептала она и помогла собрать ему разлетевшиеся бумаги. – Что вы забыли в кабинете вашего отца в столь поздний час?

– Не говори маме, пожалуйста, – попросил Викери.

– Я не хочу лгать своей госпоже, но если она меня не спросит, то не скажу. Обещаю! Но вы немедленно должны вернуться в свою комнату, иначе у нас обоих могут быть большие неприятности…

– Не могу! – уперся Вик. – Мне нужны бумаги, которые отец не покажет мне никогда в жизни, если я попрошу.

– Стало быть, там то, что вам знать не нужно.

– Роуз, – Викери взял ее за руки, и голос его отозвался мольбой, – мне необходимы эти записи. Если я не найду их здесь, то перерою каждую комнату в поместье, разбужу каждого, кто может знать хоть что-нибудь, и пусть матушка с отцом меня накажут за это по всей строгости, но я не остановлюсь.

На лице служанки отразилось сомнение.

– Но что вы так упорно ищете, господин? – неуверенно поинтересовалась она.

– Не знаю, как объяснить это. Помнишь ли ты, как отец отругал меня за то, что я лазил в его столе?

– Конечно, помню, ведь это было при мне. Господин так ругался, что это было слышно даже в комнате слуг.

– Мне нужны те записи, что он хранил тут, Роуз.

– Почему бы вам тогда не спросить у камердинера мистера Реймонда?

– Потому что он ничего не скажет, слишком верен моему отцу. – Викери задумчиво потер подбородок. – Но я заметил, что в кабинете был проведен ремонт. Эта мебель приобретена сравнительно недавно и стоит совершенно не так, как в прошлый мой приезд. Куда могли убрать старые вещи?

– Некоторые вещи были выставлены на продажу, а некоторые отданы бедным семьям в качестве благотворительности, – ответила Роуз.

– Нет, этот стол мой отец бы не отдал, даже если бы тот развалился прямо перед ним. Он слишком любит предаваться ностальгии… Роуз, скажи, это ведь моя мать отвечает за все изменения в доме?

– Да, леди Данэлия лично руководила всем. – Она задумалась. – Но некоторые вещи, которые мистер и миссис Реймонд-Квиз посчитали ценными, уносились в мансарду! Я отведу вас туда!

– Ты чудо, Роуз! – обрадовался Викери.

Убрав бумаги обратно в стол, юноша последовал за служанкой до боковой лестницы, которой пользовались разве что слуги. Подсвечивая лампой крутые ступени, Роуз довела его до самого верха и толкнула маленькую дверь, ведущую в мансарду.

Камеристка поставила лампу на тумбу и сделала огонь ярче. Темные очертания превратились в накрытые тканями старую мебель и книги. И хотя было видно, что помещением не пользовались по назначению долгие годы, Викери не заметил здесь ни слоя пыли, ни паутины.

– Я подожду за дверью, – предупредила Роуз. – Сообщите, если понадобится моя помощь.

– Конечно. – Девушка вышла за порог, но, прежде чем прикрыла дверь, Викери окликнул ее: – Спасибо, Роуз, за то, что помогаешь мне. Я очень это ценю.

– Это моя работа, – смущенно улыбнулась она и скрылась на лестнице.

Когда дверной замок закрылся, Викери прошел вглубь мансарды. Его шаги отзывались скрипом старых половиц. Рывком он сдернул белые покрывала со старого стола. Тот уже отжил свое: корпус шатался, а ручка одного из ящиков отвалилась и лежала на столешнице. Юноша поставил лампу рядом с собой и, затаив дыхание, распахнул ящики один за другим, но… в них было пусто. От обиды к горлу подкатил ком. Неужели судьба так неблагосклонна к его поискам?

И все же в груди трепетала малая доля надежды. Викери стал стаскивать ткани со всей мебели, обыскивать каждый угол и трогать каждую доску в полу, но безрезультатно. Ни намека на записи.

С разочарованным вздохом он осел на пол, откинул голову на подлокотник полосатого кресла и вдруг заметил на стене старую картину с пейзажем. Висела она неровно, и из-за этого стал виден темный угол скрываемой за ней ниши. Пробравшись сквозь горы старого хлама, Викери снял картину с гвоздя и отставил в сторону. От увиденного его глаза запылали безудержным восторгом.

В нише, скрытой за произведением искусства, лежали кожаная тетрадь отца и несколько отдельно написанных страниц, а рядом стояла простая шкатулка из темного дерева, открыв которую, Викери не поверил своим глазам. Словно прозрачное стекло с белоснежным узором, на бархатной подушке лежала карта.

Глава 4. Тайна Вейн-Адэра

Следующее утро для Леона началось с суетливых хлопот: миссис Биккель разбудила его раньше обычного и отправила помогать на кухне. Так как мадам Тулле запретила покидать служебное крыло, ему ничего не оставалось, кроме как уныло скрести почерневшие от нагара кастрюли. Холодная вода и сода превратили его руки в мертвецки серое полотно с венозными прожилками.

После этого его отправили начищать обувь леди Констанции и ее племянницы, и все то время, как он это делал, над его душой стояла мадам Тулле. Управляющая не сводила ястребиного взгляда, готовясь к тому, чтобы вцепиться ему в глотку, если на кожаных туфлях госпожи останется хоть царапина.

И так было до самого вечера. Приказы ему отдавали все кому не лень. Пока мадам Тулле и хозяйка отлучились в город по делам, Леон вымыл полы щеткой на всех этажах служебного крыла, начистил мелом лестницы, натер до блеска столовые приборы после обеда. Вместе с миссис Биккель провел учет продуктов в кладовке и холодильной камере, даже сбегал в город за любимым чаем леди Констанции, правда, возвращался потом, словно вор, через задние ворота и черный ход, чтобы не попадаться никому на глаза.

Не удивительно, что вечером, когда ему позволили отдохнуть, Леон буквально без задних ног упал на свой сундук. Он прикрыл глаза, намереваясь воспользоваться этими минутами для восполнения сил, но настырный стук в дверь не дал ему заснуть. Он бы и дальше с удовольствием его игнорировал, если бы не настойчивость стучавшего.

– Что нужно? – рявкнул Леон и распахнул дверь.

От его резкого голоса Викери шарахнулся назад, а Николь едва не выронила деревянную коробочку, которую трепетно прижимала к груди.

– А, это вы, – сбавил пыл Леон и устало потер виски. – Прошу прощения, я немного на взводе. Заходите.

Он не стал дожидаться, когда друзья зайдут, чтобы закрыть за ними дверь, а сразу сел на кровать и обессиленно оперся на стену.

– Выглядишь паршиво, – с сочувствием произнес Викери, закрывая за собой дверь каморки.

– Не выражайся! Здесь же леди! – Леон со всей своей иронией указал на Николь. – Но ты прав. Если у вас нет для меня прекрасных новостей, то через пару минут я буду выглядеть еще хуже.

– Тогда тебе стоит достать платок, потому что через секунду ты будешь реветь, как старая дама в опере.

Викери бросил ему в руки дневник. То, что Леон увидел внутри, заставило его от радости подскочить с кровати, позабыв об усталости, и кинуться к другу с объятиями.

– Я не верю, что ты сделал это, – путаясь в словах и заикаясь, проговорил он, пробегая взглядом по содержимому листа. – Это просто невероятно!

– Одолжить? – усмехнулся Викери и протянул платок.

– Иди к дьяволу! – рассмеялся Леон, не в силах даже злиться при сопутствующей радости. – Но если все так, то получается, что родители действительно были в Энрии, а та история твоего отца – это не бред?! Если твой перевод верен, то и мы тоже…

– Вернитесь в реальность! Мы даже не уверены, что амоны существуют, а вы уже предполагаете невероятное, – вмешалась в радостный монолог Леона Николь. – Даже если существуют, то где нам их искать?

– Пожалуй, я смогу ответить на один твой вопрос.

Викери запустил руку во внутренний карман пиджака и вытащил прозрачную карту. Тонкая материя была покрыта серебряным узором, а в ее центре была нарисована женщина в светлом одеянии, возносящая к небу звезду на своих ладонях. Лицо скрыто длинными волнистыми волосами, а за ее спиной развевался полупрозрачный шлейф накидки из полотна ночного неба.

– Но как ты его достал? – спросила Николь, едва оправившись от восторженного оцепенения, и приняла из его рук амон, чтобы получше рассмотреть.

– Признаться, пришлось повозиться с поисками. Родители так сильно хотели избавиться от этих воспоминаний, что спрятали все в старой мансарде. Там же я нашел и записи отца. И если я правильно перевел вот этот фрагмент, – Викери обвел часть текста в дневнике Этана Самаэлиса, – то нам нужно собрать три амона, чтобы открыть портал в Энрию: странника, светлой сферы странника и темной сферы странника.

– Светлой и темной чего? – недоумевающе скривился Леон.

– Сферы… Я не совсем понимаю, что это такое, но вот этот знак в писаниях твоего отца означает странника. – Он указал на крючковатый знак в тексте, схожий с родимым пятном Николь. – Я предполагаю, что люди, родившиеся с этим знаком, являются странниками.

– То есть ты намекаешь, что наша Николь – небесный странник из рассказов твоего отца?

– Не намекаю, говорю прямым текстом. Других объяснений этому совпадению я найти не могу. Посмотрите сюда…

Взяв из рук Николь карту, он приложил ее к странице с нарисованным амоном в дневнике. Символ растущего лунного серпа, венчающий узорчатую рамку, соединился с нарисованным убывающим знаком луны на карте Этана Самаэлиса, оставив в середине пустое пятно.

– Вот здесь, – Викери указал на пустое место, – должна быть карта со знаком странника. Если мы сложим все карты воедино, то получим ключ к открытию пути в Энрию.

– Хорошо, тогда нам нужно где-то найти карты странника и еще одной сферы, – подвел итоги Леон и с тяжелым вздохом повалился на сундук. – Только как нам это сделать?

– Я не знаю, поможет ли это делу, – неуверенно начала Николь, – но вчера тетя передала мне подарок, оставленный моей матерью перед смертью. Думаю, вам стоит взглянуть…

Она протянула Леону маленькую деревянную шкатулку. Искусная работа: резные стенки из темного дерева, тонкие полукруглые ножки, металлические крепления с гравировкой и замок в виде четырехугольной звезды.

– Здесь нет замочной скважины…

– В этом и дело, – развела руками Николь. – У этой шкатулки нет ключа.

Леон еще раз осмотрел шкатулку.

– Хм, механизм довольно сложный. Судя по виду, открывается он нетипичным ключом. Сюда нужно вставить недостающий фрагмент, что-то подходящее по форме, после чего металлическая пластина сможет провернуться и сдвинуть задвижку внутри. Николь, вспоминай, леди Катерина оставляла еще что-то тебе перед смертью?

– Только свой медальон.

Девушка сняла с шеи овальный медальон на тонкой серебряной цепочке и протянула другу. Внутри оказалась только старая фотография счастливой семьи Аверлин, но все же один момент привлек взгляд Леона – маленькое углубление, что сразу навело юношу на мысль о двойном дне в украшении. Он достал из ящика швейную булавку, согнул и с врачебной аккуратностью просунул внутрь. Викери и Николь наблюдали за его манипуляциями с затаенным дыханием. Одно неверное движение, и, возможно, они никогда не узнают о тайне, сокрытой в шкатулке. Но раздался заветный щелчок, и дно медальона открылось.

– А вот и наш ключ, – восторженно объявил он и показал друзьям маленькую звезду.

Николь с восторженным вскриком бросилась на шею Леону. Она готова была его расцеловать, но пораженный взгляд Викери и раскрасневшееся до цвета помидора лицо Леона заставили ее прийти в себя.

– Прошу прощения, я излишне расчувствовалась. – Она мгновенно вернула аристократическое хладнокровие. – Я искренне верила, что у тебя все получится. Наш Леон необычайно умен.

– Умный у нас здесь Викери, а я всего лишь изобретательный, – парировал Леон и передал ей деталь шкатулки. – Мы подождем снаружи, если ты захочешь открыть ее сама.

– Нет, я хочу, чтобы вы остались.

Леон уступил девушке место на сундуке, а сам встал рядом с Викери. То, что было в шкатулке, предназначалось Николь, и отнимать это мгновение было бы непозволительно.

– Да ты у нас настоящий джентльмен! – Викери хлопнул его по плечу.

– Я удивлен, что ты только сейчас это понял, – усмехнулся Леон. – Или ты просто не хотел замечать, опасаясь, что у тебя появится соперник? Я ведь могу подвинуть тебя на пьедестале…

– Еще чего! Боюсь, тебе недостает скромности, мой друг. Обратись ко мне позже, я проведу для тебя пару уроков.

– И этот человек говорит мне о скромности?

– Если вы не возражаете, – повысила голос Николь, вмешиваясь в их братскую перебранку, – я бы хотела тишины!

Юноши пристыженно закрыли рты и уставились на Николь. Юная леди Аверлин осторожно вложила недостающий кусок в замок шкатулки, повернула механизм и под биение собственного сердца приоткрыла крышку. Атмосфера стала такой напряженной, что, казалось, еще немного, и тишина зазвучит, как самая низкая клавиша рояля. Старые петли заскрипели, превращая ожидание в медленно тянущееся испытание. И даже дышать стало страшно.

Леону и Викери оставалось только следить за меняющимся выражением лица Николь. Сначала она выглядела приятно удивленной, но после янтарные глаза заволокли слезы. Капли спокойно хлынули по щекам, и она не пыталась их смахнуть. Ее взор был прикован к предмету в шкатулке.

– Николь? – осторожно позвал Викери, но девушка не откликнулась.

Она сложила руки в молитве и едва слышно прошептала слова благодарности.

Друзья не стали ее тревожить, понимая тяжесть ситуации, с которой Николь столкнулась. Девушка не так давно потеряла мать и вряд ли ожидала получить от нее подарок. Они даже хотели выйти, чтобы дать ей побыть наедине со своими чувствами, но та не позволила.

Николь обтерла щеки платком и наконец улыбнулась. С трепетом в душе она достала из шкатулки подарок матери, и прозрачная карта засияла серебром в ее руках.

Ночью Леон не мог уснуть. Он вертелся с одного бока на другой, не в силах найти удобное положение и успокоить мысли. Самаэлис даже побродил по первому этажу пансиона в надежде усмирить буйство эмоций, но в итоге вернулся в комнату ни с чем. Да и кто бы смог спать спокойно, когда перед глазами стоит неразгаданная тайна, способная изменить жизни и представления многих людей?

И только одна вещь заставляла его нервничать: где им взять третий амон? Если его догадка была верна, то родители пропали в Энрии, а значит, их амоны должны были быть при них. Но тогда почему отец оставил столь важную деталь здесь, на Земле? А если не оставлял, то как дневник Самаэлисов оказался у Ван’Адлера?

– Дьявол, – прошипел Леон.

Он открыл последнюю страницу дневника. Она всегда казалась ему странной, но только сейчас он осознал почему… Почерк был размашистый и нервный, совершенно не присущий его спокойному отцу. Леон предположил, что страница была написана другой рукой, но одно слово перечеркнуло все его сомнения – это его собственное имя. Отец всегда по-особенному писал имя сына. Леон знал это, потому как отец лично учил его алфавиту и правописанию, и именно у него он перенял привычку писать совершенно неуместную черточку над буквой «n». Но если последнюю запись отец оставил собственной рукой, тогда что заставило его позабыть о привычной аккуратности? Чем был напуган Этан Самаэлис?

Поняв, что сон для него – непозволительная роскошь, Леон достал записи Тобиаса Реймонда. Он не надеялся перевести все, но хотел узнать, что отец хотел передать лично ему.

– Дьявол! Чтобы это разобрать, нужен еще один словарь! – возмутился Леон, глядя на неразборчивые каракули. – И как Викери понимает, что здесь написано?

Самаэлис потер затылок. Правильно говорят, у творческих людей не только разум буйный, но и почерк сумбурный. Найдя пустой уголок на странице дневника, Леон стал записывать слова, попутно анализируя их в своей голове:

«Cieĺto – небеса, нет, небесный. Vahzdär… Та-ак, это переводится как истина. Gelare ûn lecephe – скрываться в странице?..»

Леон устало потер переносицу.

– Отец, неужели нельзя было хотя бы последние слова не складывать загадками? – раздраженно проворчал Леон в потолок. – «Леон, небесная истина скрывается в странице» – и что это должно значить? В какой проклятой странице я должен, по-твоему, искать?!

Устало опустив голову, он сжал ее руками, обдумывая оставленную отцом фразу.

– Ха-ха-ха!

У Леона начинали шалить нервы. Его плечи сотрясались от безудержного смеха, а пальцы с силой вжимались в виски, и как бы он ни пытался, ему не удавалось это прекратить. В одно мгновение его жизнь превратилась в клубок загадок и тайн, лжи и полной неизвестности, и как с этим справиться, он не знал. Но внезапное осознание заставило его перестать смеяться. Он вспомнил о найденной в библиотеке фотографии и всмотрелся в оборот. Написанная там фраза дала ему призрачную ниточку к разгадке.

– Нет, это не имеет смысла… Только если отец не хотел скрыть очевидное за неясным. – Леон потер подбородок. – Амон укажет путь к истине – так говорил Викери, – а небесная истина скрывается в странице. Если предположить, что то, что приводит к истине, само является истиной, то отец намеренно построил предложение таким образом, чтобы его нельзя было понять, не зная настоящего предназначения амона!

Он почувствовал воодушевление от неожиданной идеи. Если эта ниточка имеет хоть малейший шанс оказаться правильной, то он обязан за нее ухватиться. Шелест превратился в нагнетающий аккомпанемент, пока он искал нужную страницу, а когда нашел, то осознал, что понятия не имеет, как извлечь то, что в ней скрыто. Да и можно ли?

Кончиком пальца он коснулся вдавленных линий, оставленных карандашным грифелем, и размытый графитовый контур отпечатался на коже серым разводом. Он посмотрел на руки и на секунду почувствовал рядом отца. В глазах зарябило. Его окатило знакомое чувство, будто он проваливается в пустоту, но на этот раз он точно был уверен, что это не сон.

Темнота рассеялась в один миг. Он словно видел обрывок сущего ада. Чужой кабинет был покрыт пасмурным мраком, горела только одна свеча, да и та доживала последние минуты, и, словно реквием, была слышна агония битвы. Спешно записывая последние строки, его отец бросил беглый взгляд на улицу. Леон хотел рассмотреть, что так его беспокоило, но не смог подняться. Он продолжал сидеть напротив отца, не в силах даже повернуть голову, и терпеливо ждал, что произойдет дальше. В груди неистово билось сердце. Человек, чьими глазами видел Леон, испытывал… страх?

– Скоро все это закончится, – мрачно произнес отец.

Его было не узнать. Леон едва улавливал в нем родные черты. Прежде ухоженный и молодой Этан Самаэлис превратился в старика: взгляд его ярких глаз потух, кожу покрыли морщины и шрамы, седина пробилась на висках и бороде. Потрепанный жизнью, с опустошенным от горя видом – складывалось такое впечатление, что этот человек уже прожил не один десяток лет в чужом мире.

Этан Самаэлис положил перо на дубовую столешницу и поднял руку. Кожа покрылась узором из лазурного сияния, а на ладони вспыхнула яркая искра, явившая после себя серебряную карту.

– Я хочу, чтобы ты передала это моему сыну, – отдал четкое распоряжение Этан. – Даже если это – самая большая глупость, что я совершу, но я дам ему возможность самому найти ответы на свои вопросы.

– Ты уверен, что ребенок способен это выдержать? – В голосе собеседницы прозвучало недоверие.

– Правда может оказаться тяжелой, но он справится, – заверил отец. – Только преодолевая трудности, люди становятся теми, кем хотят быть.

Взмахом руки Этан Самаэлис заставил амон воспарить в воздухе и зависнуть над страницами дневника. Призрачная материя впитала энергию и превратилась в яркую вспышку, подобно умирающей звезде. Ее свет был таким ярким, что нельзя было задержать взгляд.

Но очарование момента длилось недолго. Сияние угасло так же быстро, как и вспыхнуло, оставив после себя лишь серебряный песок. Крупинки медленно спланировали вниз и растворились на бумаге, не оставив и следа.

– Этот дневник станет для него историей нашей жизни. Пусть он узнает, ради чего мы жили и чего нам это стоило… и тогда он примет свое решение. Передай его ему. Только ты способна найти брешь между мирами…

– Это твое последнее желание? – задала вопрос незнакомка.

– Да, – коротко ответил отец и передал дневник, но когда бледные руки с длинными пальцами и тонкими запястьями потянулись, чтобы принять его, Этан на секунду удержал: – И передай ему, что я люблю его…

Он отпустил дневник и проводил спутницу тоскливым взглядом. Женщина встала, не спеша спрятала дневник в холщовую сумку и безразлично добавила:

– Да будут милостивы боги к твоим мольбам.

– Мне нет нужды надеяться на богов. Они оставили меня давным-давно.

Незнакомка хмыкнула. Она развернулась, и последнее, что Леону довелось увидеть, это ручка двери в виде волчьей головы, которую потянула женщина. Мираж пропал, оставив после себя лишь слабую дымку. Все было, как и в прошлый раз: Леон очнулся в своей каморке, тяжело хватая губами воздух, а его пальцы побелели, вжимаясь в переплет.

– Да кто дал тебе право оставлять меня жить с этим грузом? – прорычал Леон и стиснул посильнее зубы.

Однако это нисколько не помогло. Капли упали на желтые страницы, оставляя вместо надписей чернильные потеки. Одна… вторая… Леон не мог остановить это. Чувства стали подобны цунами: собравшись в единую волну, они намеревались уничтожить юношу, невзирая на препятствия.

Обжигающее сияние переплелось с изумрудным светом узора на ладони Леона и превратилось в белые крупинки песка. Словно алмазная пыль, они засияли на страницах дневника и сложились в тончайшую карту. Лицо мужчины на ее поверхности скрывал длинный капюшон плаща, но отчего-то Леону казалось, будто он грустно улыбается. Это был беглый воин, отшельник, скитающийся по миру в поисках прощения. Обеими руками он держал клинок, которым отнимал жизни и от лезвия которого хотел погибнуть сам.

Усмирив бурю в душе, Леон разжал пересохшие губы и едва слышно прошептал:

– Даже покинув, ты все равно продолжаешь учить меня жизни, отец, – грустная усмешка скривила губы.

– Мне нужно вам кое-что рассказать, – выпалил Леон, едва Викери и Николь перешагнули порог его каморки.

Таким таинственным друзья его прежде не видели. Самаэлис выглянул в коридор, всмотрелся в темноту и, не заметив никого, кто мог бы их подслушать, закрыл дверь на щеколду. От возбуждения его сердце билось быстро и громко. И хотя на лице у него по-прежнему сохранялась невозмутимость, его глаза сияли от невероятного восторга.

Самообладание закончилось со щелчком закрывающейся щеколды. Он занервничал, сначала метнулся к столу, потом одернул себя и вернулся к двери, а осознав, что ведет себя слишком подозрительно, усадил пятую точку на стул, оставаясь при этом в неестественно правильной позе, будто провинившийся ученик перед учителем.

Слова давались ему с трудом, и все же он обрывками смог поведать о том, что произошло прошлой ночью. Ему пришлось рассказать всю правду: и о магии, что заставляет его глаза и руки светиться, и о видениях, что ему являлись прежде.

Все это время Николь и Викери не перебивали. Сложно было сказать, что они испытывали в этот момент: лицо Николь не выражало ни одной эмоции, однако ее каблук непрерывно стучал по половице, в то время как Викери подпирал подбородок кулаком и иногда кивал.

Леон закончил рассказ нервной усмешкой. Если друзья обидятся на него, он примет это. Так будет даже легче. Они отыскали ниточки, которые Леон не видел под самым носом, рассказывали о самом сокровенном, чтобы помочь делу, а он так привык нести все на своих плечах, что даже не подумал поделиться с ними.

Минута их молчания превращалась в адское пекло. Леону даже стало жарко от вскипевших нервов. Вскоре Викери встал и, не проронив ни единого слова, подошел к Леону. Последний даже вздрогнул, когда рука друга с резким хлопком опустилась ему на плечо.

– Когда ты стал таким идиотом? – вскрикнул Вик и отвесил следом подзатыльник. – Не мог раньше рассказать?

– Я не…

– Не оправдывайся! Дай мне повод немного позлиться. – Викери сменил серьезный тон на ребяческую ухмылку. – Что? Думал, что я устрою истерику и выбегу за дверь в оскорбленных чувствах? Я похож на ранимую барышню?

– Если скажу да, сильно обидишься? – с иронией поинтересовался Леон и получил следом еще один легкий удар по макушке.

– Я рада, что Викери такой милосердный, – начала Николь, – но не могу сказать того же о себе. С твоей стороны, Леон, было глупо утаивать подобное…

– Я знаю, – виновато протянул Леон.

– Я не закончила, – отрезала юная леди Аверлин. – Мы все в одной дырявой лодке, Леон, и если один перестанет затыкать пробоину, то потонут все. Ясно тебе?

Николь устало потерла виски. Она не любила быть суровой. В такие моменты она напоминала свою тетушку – режущая холодность, – но такова была наследственная черта.

– Вероятно, стоит прояснить: я не злюсь, я разочарована твоим недоверием, – благосклонно добавила Николь. – Но сейчас я предпочту забыть об этом, чтобы обсудить более важные вещи. То, что ты описал… Я уже видела такое. Подобным образом светились глаза у Викери в день, когда мы искали фотоальбом родителей.

Брови Викери удивленно изогнулись.

– Хочешь сказать?..

– Я уже сказала и уверена в своих словах. В тот день миссис Хоффман вела себя очень странно…

– Не страннее обычного, – отмахнулся юноша.

– По-твоему, это обычно? Она назвала тебя господином! – вышла из себя Николь. – А ты? Ты говорил с ней так, словно отдаешь приказ, и она тут же его исполнила. Такой услужливости даже охотничья собака позавидовала бы.

– Стало быть, нужно отправить всех охотничьих псов обратно на псарню и впереди лошадей пустить миссис Хоффман, тогда этот охотничий сезон станет богатым на дичь, – отшутился Викери.

Шутка действительно была хороша, вот только Николь было не до смеха. Ей не нравилось, когда ее слова не воспринимают всерьез.

Видя, что ситуация принимает неприятный оборот, Леон постарался сгладить углы.

– Если Николь права, то Вик обладает даром убеждения. Тогда понятно, как ты смог заставить меня посвятить вас в детали этого дела, – потер подбородок Самаэлис. – Стало быть, особый дар есть и у Николь, но какой?

– Быть очаровательной? – скептично изогнула бровь девушка.

– Общение с нами не идет тебе на пользу, – со вздохом констатировал Викери.

Девушка развела руками.

– Если бы со мной что-то произошло, я бы заметила. К тому же это сейчас не самое важное. У нас на руках есть три амона, мы можем попасть в Энрию прямо сейчас.

– Все не так просто, Николь. – Леон покачал головой. – Мы не знаем, что нас там ждет. Вспомни, что мои родители так и не вернулись оттуда. Если там опасно, то нам следует подготовиться…

– Об этом нужно было думать раньше, – перебила Николь. – У нас есть время до подъема, чтобы вернуться.

– А если не вернемся? – на всякий случай решил уточнить Викери.

– Что ж, тогда придется осваиваться на новом месте жительства, – легкомысленно пожала плечами Николь. – По крайней мере, я избавлюсь от нужды выбирать себе жениха из тетушкиных кандидатов.

– В таком случае возьмем только самое необходимое, – согласился Леон и достал сумку. – Я подсобрал кое-что заранее, но мне не хватает одного… часов.

– Зачем тебе часы? – удивилась Николь.

– Если время там отличается, то нам лучше знать, когда стоит вернуться в наш мир, – спокойно ответил Леон.

– Эти подойдут?

Викери достал из кармана отцовские часы на цепочке.

– В самый раз, – кивнул Леон и взглянул на циферблат. – Двенадцать часов сорок пять минут. Вернемся за три часа до подъема, чтобы успеть немного отдохнуть. Прислуга в это время еще будет спать, успеете пробраться в свои комнаты незамеченными.

Викери и Николь кивнули. Леон достал спрятанные в коробке амоны и передал по одному друзьям. Оказавшись в руках своих владельцев, амоны вспыхнули белым сиянием.

– Готовы?

Викери заметно занервничал.

– Не стоит ли нам помолиться прежде? – Его голос задрожал.

– Бог тут не поможет! – уверенно заявила Николь.

Не давая друзьям времени на раздумья, она соединила сияющую карту с амонами друзей. Свет яркой вспышкой разнесся по комнате, вынуждая закрыть глаза, и очертания каморки мгновенно превратились в смесь темных красок на палитре художника. Путешествие было похоже на быстро крутящуюся карусель: земля пропала из-под ног, а к горлу подкатило чувство тошноты. Серебряные искры закружились вокруг путешественников непроглядной стеной, и из потока выпорхнула бабочка – такая хрупкая и невесомая, своей прозрачностью похожая на искусное стеклянное творение. Она закружила вокруг ребят, оставляя след сверкающей пыльцы, а после приземлилась на ладонь Николь, махнула прозрачной сетью крыльев и рассыпалась в пыль. Прекрасное мгновение, но такое мимолетное.

В миг ее исчезновения мощная энергия амонов оттолкнула гостей из другого мира в разные стороны. Они успели лишь испуганно вскрикнуть, как тут же повалились на мокрую траву, собирая остатки росы на своей одежде. Приземление нельзя было назвать мягким: Николь улетела в ближайшие кусты, Викери ободрал локти о камни, а Леон кубарем скатился с холма к самому подножью.

Ему едва хватило сил, чтобы подняться и вдохнуть свежий воздух, от которого заболели ушибленные ребра. Порыв ветра растормошил цветочные соцветия, и они запели свою шелестящую песню, поднимая пыльцу с лепестков в небо и отпуская в дивный свободный танец. Леон наблюдал с затаенным дыханием. От переполняющих эмоций кружилась голова, и сердце билось, как заведенное. Может, это последствия его полета с холма? Чувства были настолько спутанные, что не поддавались объяснению. Ликование? Неуверенность? Страх перед неизведанным? Как безудержное цунами, они обуяли душу, но, подобно зыбкому песку, ускользали от разума.

Все казалось сном… дивным сном. Страшно было сделать шаг, чтобы ненароком не очнуться снова в той тесной и душной каморке, в которой он томился многие годы.

От нагрянувшего очарования его заставил отвлечься лишь крик Николь. Она звала его по имени и бежала навстречу, радостно размахивая руками. Широкая улыбка была подобна солнцу, дарившему успокоение в промозглый день. Николь была воодушевлена произошедшим не меньше самого Леона. Даже несмотря на то что ее колени были в ссадинах, а в золотых локонах застряли ветки и зеленая листва, она находила силы тащить за собой ошеломленного Викери.

– Ты видишь это? – подпрыгнула от восторга она и сжала плечи Леона. – Мы сделали это, Леон! Сделали!

Леон не стал отвечать. Он и так знал, что в его глазах читается откровенный восторг, который не требует объяснений.

Подхваченный под руку, он побежал следом за друзьями. Юноша уже и не помнил, когда столько смеялся. Они ныряли в луговые травы, катались в них, словно маленькие дети, и лишь спустя некоторое время смогли усмирить эмоции. Найдя тень под высоким деревом, они решили перевести дух и обсудить, что им делать дальше.

– Нам нужно отправиться в Вейн-Адэр, – решительно высказался Леон. – Если кто-то и расскажет нам правду, то только семья Кассерген, которая знавала наших родителей.

– Но как нам найти туда дорогу? – Николь с задумчивым видом вычесывала листву из волос и обратила внимание на свои порванные и грязные от зелени перчатки. – Ой, порвались… Как жаль.

Она стянула перчатки, оголив бледные тонкие руки, и спрятала в карман юбки, чтобы те не рябили своей неопрятностью у нее в глазах.

– Я не знаю, – честно признался Леон.

– Мы можем спросить дорогу у тех, кто живет в том доме.

Викери указал куда-то вдаль. И действительно, за полем виднелась старая крыша, а из каминной трубы валил темный густой дым. Кто-то там жил, и этот кто-то, вероятно, сможет им помочь.

Дорога оказалась непростой. Сначала им казалось, что маленький домик находится совсем недалеко, но чем дольше они шли, тем больше осознавали, как ошибались. Лишь через полчаса – запыхавшиеся и утомленные – они добрались до старой хижины.

В этом доме давно не было рабочих рук: невысокий деревянный забор покосился и едва держался в земле, калитка и вовсе отсутствовала, осколки осыпавшейся черепицы лежали на траве уже довольно давно – пробыв много дней под дождем и солнцем, они покрылись слоем мха и плесени; свежевыстиранное белье висело на провисшей веревке, два деревянных столбика уже не могли выдержать такую тяжесть и накренились. При виде такого пришедшего в упадок двора хотелось немедля помочь его хозяйке.

Пока юноши предпочли осматривать дом с некой опаской, Николь смело выступила вперед. Она поднялась по деревянной лестнице и постучала в дверь. Сначала ей никто не ответил, но она постучала снова и, чтобы убедить владельцев дома в добрых намерениях, принялась кричать во весь голос:

– Простите нас за вторжение, но мы заблудились и хотели бы узнать дорогу!

За дверью послышались торопливые шаги, а потом настороженный женский голос поинтересовался:

– Чтобы узнать дорогу, нужно сказать, куда вы путь держите.

– Эти места нам незнакомы, но ищем мы место, что здесь зовется Вейн-Адэр, – ответила Николь.

Послышался скрип засова, и из-за двери на них выглянула женщина не старше сорока лет. Она настороженно оглядела путников и, осознав, что опасности они не представляют, переступила порог.

Внешностью она была не обделена, но и не одарена. Темные волосы были собраны в неаккуратный пучок, а носила она старое платье бледного голубого цвета с цветочным передником.

– В Вейн-Адэр уже давно никто не суется. Зачем же вам туда? – поинтересовалась она.

– Чтобы найти тех, кто сможет нам помочь.

Женщина внимательно осматривала Николь. Что-то в ней выдавало сомнения, но когда она заметила пятно на ладони девушки, то испуганно побелела.

– Скорее заходите внутрь, – прошептала она и подтолкнула Николь в дом, нервно озираясь по сторонам.

Она едва ли не силой запихнула путников внутрь и захлопнула дверь на засов, а после побежала задергивать занавески на окнах. Все это по меньшей мере выглядело странно, но ребята не стали подавать вида, так и оставшись стоять на входе.

– Вы ведь странники? – взволнованно поинтересовалась она, но, заметив, что дети от ее вопроса напряглись, добавила: – Вам незачем меня бояться. В наше время странники – большая редкость. Вы проходите, садитесь за стол, а я чай подам. Негоже хозяйке морить гостей голодом!

Внутри дом выглядел лучше, чем двор. Окна были украшены цветочными занавесками, на полу лежали вязаные ковры, чтобы хоть как-то скрыть холод и скрипучесть досок. На одной из стен висело множество фотографий, глядя на которые становилось понятно, что за человек здесь живет. Женщина определенно любила предаваться ностальгии. У камина стояло кресло-качалка, а на его сиденье лежала книга. Наверное, когда в дверь постучались путники, хозяйка читала. В шкафу со сломанной дверцей было много книг, но все они были лишь о кулинарии и пекарском деле.

– Вы сказали, что странники – это редкость? Почему? – поинтересовался Леон и сел за устеленный голубой скатертью круглый стол.

– Вы, стало быть, не из наших мест, верно? – догадалась хозяйка. – Странники у нас уже давно не появляются.

Женщина поставила перед ними чашки с ароматным чаем и плетеную корзинку со свежими булочками и устроилась рядом.

– Для начала бы не помешало представиться, так и разговор легче пойдет. Меня зовут Лоретта Мерфэс.

– Мое имя Леон Самаэлис, – представился юноша и пожал женщине руку. – А это мои друзья: Викери Реймонд-Квиз и Николь Аверлин.

– Неужели? Стало быть, вы дети семей основателей Ордена Странника?

– Основателей Ордена Странника? – недоуменно переспросил Викери.

– Ваши родители вам вообще ни о чем не говорили, что ли? – Ребята единогласно кивнули, и Лоретта с тихим вздохом принялась рассказывать: – Много лет назад к нам в Энрию попали такие же молодые люди, как вы, правда, постарше были на пару годков. Умные и уверенные в себе. Ох, и много шуму же они навели. Они быстро сыскали здесь славу, объединили странников и создали орден, который должен был помогать простым людям. Но уже три года минуло, как ордена не стало. Все странники пустились в бега, скрываются и носа не кажут.

Голос ее был печален.

– Но почему они прячутся? Разве странники не должны были защищать Энрию? – Николь подсела поближе.

– Так-то оно так, – тяжело вздохнула хозяйка. – Странники защищали нас, но после кровавой резни в Вейн-Адэре все изменилось. Много странников полегло там. Эйрена и Грехи перерезали почти всех, а те, кто выжил, теперь боятся за свою жизнь. Какими бы силами ни владели странники, они по-прежнему остаются смертными людьми.

– Но почему их всех убили?

– Мне неизвестно, – пожала плечами Лоретта. – Тайны ордена не раскрывались даже самым близким…

Женщина поднялась. Словно заплутав в собственных мыслях, она взяла с комода старую рамку и с горечью взглянула на фотографию молодого юноши с темными вьющимися волосами. Он был немногим старше шестнадцати лет, и нельзя отрицать, что внешность у него была весьма необычная и по-своему красивая.

– Мой сын – Равель – когда-то тоже состоял в этом ордене. Даже когда я его спрашивала, он ничего не говорил. В ту ночь я молила его остаться, но он так рьяно рвался в Вейн-Адэр. «Это мой долг перед Энрией!» – заявил он мне перед уходом. А через пару дней мне принесли лишь его обожженное и израненное тело, чтобы я могла его достойно похоронить.

Она смахнула слезу со щеки. Ей некому было об этом рассказать. Женщина многие годы подавляла горе внутри себя, а сейчас, когда вновь вспомнила те ужасные мгновения, не могла выдавить больше одной слезы.

– Иногда я думаю, что лучше бы вцепилась в его руку мертвой хваткой, заперла дома, напоила снотворным, чтобы очнулся только следующим утром, лишь бы он никогда туда не пошел…

– Этим вы спасли бы его тело, но вина сломала бы его душу, – произнес Леон. – Я не знал вашего сына, но вряд ли он смог бы жить с мыслью, что не стоял рядом с товарищами на поле битвы.

– Хоть ты его и не знаешь, но понимаешь лучше, чем я, – печально улыбнулась Лоретта.

Она поставила рамку на место и вернулась за стол.

– Вы сказали, что ко всему этому причастна некая Эйрена? Кто она? – поинтересовался Викери.

– Она та, кого зовут первым странником. Многие годы она защищала людей от зла и напастей, дарила надежду. Ей поклонялись, как богине, любили, уважали, боялись. Но все изменилось, когда появились другие странники. Те странники, что присягнули ей на верность, стали называться Грехами, а те, что воспротивились, были убиты.

– Что за жестокость! – вскрикнула Николь. – Разве можно убивать тех, кто с тобой одной крови, только за то, что они не согласны с тобой?

– А разве люди не убивают друг друга за меньшее? – Лоретта сделала глоток чая и поставила чашку обратно на блюдце. – Я не стану оправдывать поступки Эйрены. Она убила моего сына, и я жажду ее смерти, и все же она, как странник, выполняет возложенную на себя роль – защищает простой народ. Ни один бессфер не погиб от ее руки.

– Бессфер? – изогнул рыжую бровь Викери.

– Ох, простите, все забываю, что вы не из здешних краев. Бессферами здесь называют простых людей, тех, что не имеют сил, подобных странникам.

– Но разве странники не люди? Они такие же смертные. Почему же она убивает их? – возмутилась Николь, и ее щеки побагровели от негодования.

– Я не знаю, – покачала головой Лоретта. – Возможно, за многие годы она сбилась с пути. Вечность – это тяжкий груз, и, возможно, живя все эти годы среди людей, она поддалась низменным человеческим порокам.

– И неужели никто не пытался ее вразумить? – полюбопытствовал Леон.

– Орден пытался, но вы знаете, что из этого вышло, – заметив, что гости закончили с трапезой, хозяйка стала убирать со стола. – Я поделилась с вами своей историей и хочу узнать вашу… Зачем вы желаете попасть в Вейн-Адэр?

– Мы ищем моих родителей, – ответил Леон. – Они пропали пять лет назад в этом мире. Может, вам что-то известно?

– Боюсь, что нет. Я видела семью Самаэлис лишь однажды и то очень давно. Но почему вы решили, что они в Вейн-Адэре?

– Мы нашли старую фотографию. – Леон положил снимок перед хозяйкой. – И хотим найти семью Кассерген, чтобы расспросить их. Возможно, они смогут нам помочь.

– Боюсь тебя огорчить, но семья Кассерген была убита во время резни в Вейн-Адэре. Но если кто-то и может знать об этом, так это Рэйден.

– Кто такой этот Рэйден?

– Рэйден и его сестра – последние выжившие из рода Кассерген. Когда-то он был странником моего сына, но после смерти обеих сфер так и не смог оправиться. Если вам удастся застать его в трезвом уме, то, возможно, он что-то и расскажет, но я бы особо не надеялась. У него всегда были вздорный характер и непомерное упрямство.

– Как хорошо, что мы обладаем куда большим упрямством, – решительно заявила Николь. – Где мы сможем его найти, миссис Мерфэс?

– Ваш настрой не может не радовать, – рассмеялась хозяйка. – В это время он, скорее всего, сидит в пабе под названием «Рогатый король». Увидите коронованного оленя на вывеске, значит, пришли в верное место.

– Спасибо вам за помощь! – поблагодарили ребята и стали собираться.

Уже на выходе Лоретта окликнула их.

– Деточка, опасно тебе разгуливать со знаком странника у всех на виду. Возьми это. – Она вложила в руки Николь тонкие хлопковые перчатки бледно-желтого цвета. – Конечно, они не совсем подходят к твоему великолепному платью, но так будет безопаснее для тебя.

– Они прекрасны, миссис Мерфэс, – искренне заявила Николь и поспешила спрятать руки в перчатки. – Я обязательно их вам верну в целости.

– Да не стоит, – отмахнулась женщина. – Пусть это будет мой тебе подарок. Ступайте вон по той дороге и не сворачивайте. Она приведет вас в город.

Ребята снова поблагодарили добрую женщину и пошли по тропе, на которую она указала.

Усыпанная песком дорожка привела их прямиком к арочным воротам. Их никто не сторожил, видимо, это было и без надобности. Дома не возвышались выше третьего этажа и представляли собой простые строения из серого камня, покрытого коричневым налетом и городской пылью. Ярким пятном служили лишь вывески и расписные ставни. Горожане занимались своими делами: женщины стирали белье в крытом фонтане, малышня бегала по всей площади, играя в салки, а мужчины громким голосом зазывали купить что-либо в их лавке. Некоторые даже проявляли особую настойчивость, заметив хорошо одетых и явно неместных ребят, но тут же отставали, когда слышали, что у них нет денег.

Отовсюду раздавались шум и гам. Лошади мчались по брусчатой мостовой с воодушевленным ржанием, из мастерских ремесленников слышались звуки ударов молотка и скрипы стамески по дереву, где-то вдалеке закричали женщины, которых окатила брызгами проезжающая по лужам повозка, и они разразились бранью на извозчика. Незамужние барышни выглядывали из окон, хихикали и кокетничали с проходящим мимо помощником портного. Бедный малый едва не выронил большие мотки с тканью, засмотревшись на них.

Около фонтана играли музыканты, а молоденькие девушки громко пели и водили хороводы, втягивая засмотревшихся горожан в безудержную пляску. Гости города от них не укрылись. Девушки подхватили ребят под руки и, отплясывая, увели за собой. Каблучки зазвенели в такт музыки. Николь так быстро освоила чечетку энрийских девушек, что оказалась в центре хоровода. Она крутилась и прыгала и, вознеся руки к небу, отбивала носки туфель о брусчатку. Даже те граждане, что не проявляли никакого внимания к ребячествам девушек, сейчас не сводили взгляда с танцовщицы в центре.

Захваченная музыкой, Николь утягивала в центр случайных людей и уводила в сумасшедший вальс. Мужчины, женщины, дети – все смеялись и подпевали знакомому мотиву так громко, что иногда становилось не слышно музыки. Но даже волшебство когда-нибудь заканчивается. Музыка стихла, но вместо нее раздались аплодисменты. Девушки закружили вокруг Николь, восхищаясь ее грацией, и еще долго не могли отпустить.

– Это было так восхитительно! – щебетали они. – Какие движения! Посмотрите на ее платье! Красота! Откуда ты? Наверное, из южных провинций?

– Простите, дамы, но нам нужно забрать нашу подругу, – вклинился в разговор Викери.

– И куда же такие красавчики держат путь? Может, нам вас проводить? – захлопала ресницами одна из танцовщиц.

– Мы будем благодарны, если вы укажете нам путь. Знаете, где находится паб «Рогатый король»?

– Конечно, знаем. Но зачем вам идти в столь отвратительное место? – сморщили носы девушки. – У нас в городе есть места получше. Давайте мы отведем вас туда.

– Сожалею, девушки, – подал голос Леон. – Но мы ищем одного человека, и поговаривают, что он частый гость того заведения.

– И кого вы ищете?

– Рэйден Кассерген – вам о чем-то говорит это имя?

Девушки разом скривились.

– Фу, отвратительный тип!

– Наглец!

– Пьянчуга!

– Красавец! – Девушки впились взглядами в подругу. – Но развратник, каких свет не видывал!

Леон тяжело вздохнул. Видимо, у этого Кассергена была скверная репутация в городе. Если такое описание дали лишь несколько девушек, то не стоило спрашивать и остальных жителей. Все они, похоже, готовы были заявить то же самое.

Девушки указали им путь к пабу, но провожать до дверей не стали. Вернулись к фонтану и продолжили разговоры и танцы под песни музыкантов. А ребята пошли по указанному пути.

Паб «Рогатый король» показался перед ними спустя пару улиц. Как и говорила Лоретта, с большой вывески на них глядел благородный олень с большими рогами и золотой короной. Место по меньшей мере выглядело зловеще. Под окнами заведения уже лежали пьяные мужчины, обнимающие недопитые бутылки с пойлом, а на всю округу раздавались пьяный смех, крики, грохот падающей мебели и разбитого стекла.

Ребята успели лишь подойти к двери, как она распахнулась, и рослый мускулистый мужчина с темной кожей и лысой головой вышвырнул на дорогу бородатого и едва державшегося на ногах клиента.

– Драки устраивать в моем заведении удумал, Нэш? Пошел вон отсюда! Чтобы я тебя не видел здесь, пока не протрезвеешь!

Бородач, которого хозяин назвал Нэшем, поднялся с брусчатки и, грязно ругая все вокруг, поплелся прочь, держась за ушибленную поясницу.

– Не пугайтесь. У нас так не каждый день. – Хозяин приметил молодых гостей. – Вы проходите, не стесняйтесь. Надеюсь, вам есть хотя бы шестнадцать, иначе могу предложить только цветочный лимонад и безалкогольный эль.

– Не хотим вас обидеть, но мы здесь не для того, чтобы пить, – с ходу пояснил Леон. – Мы ищем Рэйдена Кассергена. Он сегодня здесь?

– А где ж ему быть? – пожал плечами хозяин. – Проходите. Отведу вас к нему.

Внутри паб был обставлен весьма скудно и походил скорее на бандитскую забегаловку. Столы и стулья украшали трещины от постоянных драк, в воздухе витал запах крепкого алкоголя и потных мужланов, что были здесь завсегдатаями. Табачный дым стоял настолько плотным туманом, что становился виден взгляду. Когда один из пьяных мужчин увидел Николь, то тут же потянул руки с отвратительной скользкой улыбкой, но девушка отшатнулась и вжалась в плечо Викери. Заметив поползновения клиента к юной особе, хозяин сжал пальцы мужчины крепкой хваткой, и ребята готовы были поклясться, что услышали хруст.

– Будешь приставать к моим клиентам, Фрэнк, и полетишь следом за Нэшем, – пригрозил хозяин, и мужчина тут же испуганно отстранился.

Доведя гостей до стойки, хозяин натер полотенцем стаканы, налил лимонад и поставил перед гостями.

– Простите, сэр, но у нас нет денег, – смущенно пролепетала Николь.

– Да не тушуйся, дорогая. Это в качестве извинения. Вы, наверное, и так уже наслушались в городе о нашей скверной репутации. Место здесь неплохое, а вот клиенты, к сожалению, попадаются совсем отвратительные. Выпейте, и сами поймете, насколько хороши здесь напитки.

Лимонад и вправду оказался чудесным: в меру сладкий, с прекрасным запахом и так сильно пузырился, что отдавал в нос.

– Ну что, вкусно? – с улыбкой поинтересовался хозяин.

– Великолепно! – восхищенно заявила Николь.

– А я что говорил? Такого ни в одном другом пабе не найдете! – расхохотался хозяин. – Так вам нужен Рэйден? Он сидит вон там.

Мужчина окликнул по имени длинноволосого юношу, что сидел на другом конце стойки и неторопливо попивал виски в компании других таких же пьянчуг, и на голос хозяина заведения не откликнулся. Тот уже хотел подойти к нему и отозвать в сторонку, но Леон подал знак рукой, что они и сами справятся.

Рэйден сидел к ним спиной, и, пусть он и был пьян, в прямой осанке и легкой манере держать стакан узнавалось аристократическое воспитание. Однако на этом оно и заканчивалось. Длинные темные волосы, не мытые уже по меньшей мере пару дней, были собраны в неаккуратный высокий хвост, на рубашке виднелись пятна от пролитого спиртного, а из старых швов торчали нитки. Леон даже приметил размазанный след чьей-то крови на рукаве. Возможно, именно он и был вторым участником драки со стариной Нэшем, прежде чем того выперли из паба.

– Ох, а как этот Бергемский оборотень визжал. Он все сто своих шкур спустил, прежде чем помереть, как полагается человеку! – рассмеялся Рэйден и с небрежным ударом поставил стакан на стойку так, что из него едва не выплеснулось все содержимое.

Вслед ему и остальные мужики разразились злорадным гоготом. Видимо, для них Рэйден был авторитетом. Вот уж точно достойная репутация – быть главой средь местных пьяниц!

Леон не стал дожидаться окончания их разговора и бесцеремонно громко заявил:

– Рэйден Кассерген? Нам нужно с вами поговорить!

Глава 5. Слезы небожителей

Смех затих. Недовольные взгляды собеседников Рэйдена уставились на юного мальчишку, что твердо и бесстрашно смотрел на них. Леон готов был поклясться, что все они мечтали переломать ему кости. Рэйден неспешно развернулся, и Самаэлис встретился взглядом с уже знакомыми призрачными глазами цвета чистого льда. Точнее, с глазом. Правую глазницу скрывала черная кожаная повязка.

Рэйден уже не выглядел тем очаровательным мальчиком с семейной фотографии. Его кожа стала болезненно серой, под покрасневшим веком залегла тень усталости, а лицо обросло трехдневной неопрятной щетиной. Сложно было поверить, что перед ними сидел юноша почти одного с ними возраста, потому как выглядел и пах он, как старый пьянчуга.

Он отпустил своих слушателей и жестом пригласил гостей присесть.

– Надеюсь, у вас интересная тема для беседы, иначе я сразу потеряю внимание, – предупредил Рэйден и залпом осушил стакан.

Говорить решил Леон.

– Мы хотели бы поговорить с вами наедине, – начал он, но его перебил смех Рэйдена.

– Парень, разговоры наедине я веду только в борделе через дорогу, а раз мы не там, то говори как есть. Все равно никто из этих доходяг не вспомнит и слова, оказавшись за порогом этого заведения.

– Пусть будет так, – вздохнул Леон, заранее осознавая, что разговор будет тяжелым, и положил перед Кассергеном фотографию. – Вам знакомы эти люди?

Рэйден лишь мельком взглянул на фотокарточку и с безразличием отодвинул от себя.

– Я бы ответил, что не знаю, но вы уже в курсе, что это не так.

– Мы хотим знать, что произошло с людьми на этой фотографии, – пояснил Леон.

– Со всеми или только с определенными? – догадался Рэйден и жестом попросил у хозяина-бармена долить ему виски. – Впрочем, мне нечего вам рассказать. Я знаю не больше, чем многие другие. Кто-то трусливо прячется от псов, кто-то пропал в темницах королевы, а кто-то уже кормит своими останками червей. – Он сделал глоток обновленного в стакане напитка. – Еще что-то? Мне начинает наскучивать этот разговор.

Отступать Леон был не намерен. Он настойчиво ткнул пальцем в фотографию, указывая на своих родителей.

– Что стало с этими людьми?

– Чтобы знать, что с ними стало, надо знать, кто они такие.

Безразличие Рэйдена выводило Леона из себя. Одна неосторожная фраза рисковала сорвать засов с едва сдерживаемого гнева. И лишь из уважения к хозяину заведения он усмирял порывы выбить всю дурь из этого лжеца, даже если в итоге ему придется протереть спиной полы в этом гадюшнике.

Напряжение не укрылось от Николь. Она вышла вперед и, незаметно заведя руку за спину, разжала кулак Леона. Посланный ею взгляд откровенно говорил: «Веди себя достойно!»

Миниатюрная юная леди привлекла внимание Рэйдена, но он ничего не сказал, а лишь продолжил безразлично рассматривать картину на стене. Непонятно, то ли его привлек пейзаж, то ли ему просто нужно было на чем-то сосредоточить свой пьяный взор.

– Необходимо сразу прояснить одну деталь, – спокойно вступила Николь. – Нам следует обращаться к вам лорд Кассерген или же по имени?

Рэйден усмехнулся неожиданному вопросу.

– Это титул моего отца, но не мой, так что упоминания имени будет вполне достаточно.

– Прекрасно, – согласно кивнула Николь, выглядя так, словно собирается вести дебаты в зале суда. – Нам уже известно, что вы знакомы с этими людьми, потому как и сами состояли в Ордене Странника, уничтоженном три года назад во время резни в Вейн-Адэре. Поэтому лгать не имеет смысла. Теперь я повторю вопрос моего друга: вам известно, что стало с этими людьми?

Рэйден удивленно изогнул бровь. Вид хрупкой девушки, разговаривающей с такой профессиональной лаконичностью, поразил его. Проверив ее несгибаемость своим тяжелым молчанием, он, наконец, признал поражение:

– Хорошо, – согласился он. – Я отвечу на ваш вопрос, но прежде хочу узнать: почему вас так интересует жизнь этих людей?

– Потому что в мире, откуда они родом, у них остался сын, и он хочет их найти.

Рэйден на мгновение замер со стаканом в руке. Эта фраза, казалось, откликнулась неведомым чувством в его подсознании, заставив вспомнить то, что он много лет пытался забыть. Никто из ребят не успел ничего понять: ладонь Рэйдена схватила Леона за подбородок и властно приблизила к себе. Самаэлис оказался так близко, что чувствовал его обжигающее пропахшее горечью алкоголя дыхание, от которого разум терялся, а желудок желал вывернуться наружу. Пальцы Рэйдена так сильно сжали его челюсть, что казалось, отпечатаются на кости.

– Ах ты дьявольский ублюдок! – Терпение Леона лопнуло, и он ответно схватил Рэйдена за грудки. – Жить надоело?

Но Рэйден словно не заметил его угроз и усилием приподнял подбородок юноши выше. Пряди челки сползли в стороны и явили тому подтверждение его догадки – глаза цвета чистого золота и фиалки.

– Никаких драк, Рэйден! – сурово напомнил хозяин заведения.

– Как скажешь, мастер, – как ни в чем не бывало ответил странник.

Он выпустил лицо Леона из хватки и вернулся к прежнему занятию – опустошению стакана. Рэйден не казался удивленным. Скорее раздосадованным. Только нервная усмешка, прозвучавшая после тяжелого молчания, выдала его раздумья.

– Взросление не пошло тебе на пользу, Леон Самаэлис. Кроме глаз, в тебе не осталось ничего очаровательного.

– Не могу сказать того же о тебе, Рэйден Кассерген. У тебя-то и очаровательных глаз не осталось, – колко подметил Леон.

Но как бы сильно ему ни хотелось задеть Рэйдена за живое, у него не получилось. Кассерген лишь хрипло рассмеялся его остроте.

– Как и обещал, я отвечу на ваш вопрос. Последний раз я видел Этана Самаэлиса в Вейн-Адэре в ту злополучную ночь. Нас обоих схватили прихвостни Эйрены, что называют себя Грехами. И предвидя ваш следующий вопрос: нет, его жены там не было. Грехи посадили всех странников, что еще могли дышать, в клетки, чтобы отвести к Эйрене. На этом наши пути разошлись.

– Как ты смог сбежать? – задал вопрос Викери, все это время молча стоявший за спинами друзей и попивавший лимонад.

– Оу, так ты говорить умеешь, – изобразил удивление странник. – А я думал, что ты немой.

– Просто мне хватает воспитания не влезать в чужой разговор, – с такой же иронией парировал Викери.

– Тогда тебе следовало и сейчас сохранять молчание.

Кассерген потянулся к стакану, но Леон перехватил его и отставил в сторону.

– Тоже хочешь попробовать? Конечно, угощайся, – беззаботно развел руками Рэйден.

– Отвечай на вопрос.

– Ладно-ладно! – Глаз Рэйдена раздраженно закатился. – Я убил одного из Грехов, который сторожил мою клетку. Придушил цепью от кандалов и смотрел, как он мучительно подыхает, захлебываясь в своих соплях. Ну как, веселая история? Может, вам поподробнее рассказать, в каких еще жидкостях он утопал, пока корчился в агонии?

– Пожалуй, не стоит, – скривился Вик.

– Раз уж мы играем в вопрос-ответ, то теперь моя очередь: как вы попали сюда? Насколько мне известно, семьи основателей поклялись не говорить об Энрии, пока Эйрена еще властвует на этих землях.

Вопрос Рэйдена имел смысл, и ребята не стали ничего скрывать. Им пришлось по очереди объяснять, какой нелегкий путь они прошли, чтобы попасть сюда и выяснить правду. Рэйден их не перебивал. Он слушал с интересом, не отвлекаясь на питье и крики пьяных друзей, зазывающих за общий стол для продолжения трапезы. Под конец рассказа он потер щетинистый подбородок и принялся обдумывать их слова, по-прежнему испепеляя взглядом картину напротив.

– Так вы хотите спасти Этана Самаэлиса? Оставьте эту мысль. В одиночку вам не справиться с Эйреной и Грехами. Ваша затея – бред, – хмыкнул он после тяжелого молчания, – и равна самоубийству. Никто и никогда не покидал темницу Железной королевы.

– Так помоги нам! – взмолилась Николь. – Ты последний странник из ордена! Научи нас пользоваться этой силой.

– Вы идиоты, что ли? – пришел в раздражение Рэйден. – С ней не справился целый орден, думаете, ее обведут вокруг пальца три наивных ребенка?

Ребятам нечего было на это ответить. Не хотелось признавать, но Рэйден был прав. Они оказались слишком сильно захвачены идеей найти семью Самаэлис, что совсем позабыли, что в этом мире они беспомощные дети. Здесь у них нет ни денег, ни титулов, ни друзей.

– Знаете, почему я не соглашусь на ваше безрассудство? Ваша компания ненадежна: очаровательная девочка, что ищет скорую смерть, Рыжик с буйством гормонов и парнишка, который хочет врезать мне, если я не заткнусь. Так зачем же мне вам помогать?

– Потому что ты хочешь мести, – уверенно заявил Леон и сделал шаг к Кассергену. – Всю семью вырезали прямо на твоих глазах. Ты вмиг лишился всего: дома, родителей, репутации, счастливого будущего и даже своих сфер. Ты прозябаешь в вонючем пабе в окружении мерзких отморозков и запиваешь боль дешевым алкоголем, а ведь мог бы сейчас возглавлять Орден Странника и вызывать восхищение одним лишь упоминанием своего имени. А что теперь? Твое имя у окружающих вызывает лишь отвращение.

– С чего ты решил, что знаешь меня? – прорычал Рэйден ему в лицо.

– С того, что я такой же. Эйрена забрала у меня семью, а вместе с этим разрушила и все остальное. Мне приходится зарабатывать на жизнь тяжелым трудом, и, в отличие от тебя, я не пытаюсь сделать свою жизнь еще более жалкой. Пока есть хоть малая надежда на то, что мои родители живы, я не упущу шанс отыскать их. С твоей помощью или без нее.

Леон окинул Кассергена брезгливым взглядом и, развернувшись, направился к выходу из паба.

– Пойдемте. Пусть он и дальше растрачивает остатки достоинства в стакане, а мы найдем того, кто действительно способен помочь.

Николь и Викери проводили взглядом удаляющуюся спину друга. Леон был непреклонен в своем решении. Если он действительно сейчас выйдет за порог паба, то гордость не даст ему вернуться, и, вероятно, тогда они потеряют последний шанс узнать правду.

– Хорошо, ты прав. Я хочу мести. – Своим признанием Рэйден заставил Леона остановиться. – И готов предложить вам сделку.

Леон сложил руки на груди и подошел обратно к страннику, заинтересованный предложением.

– На каких условиях?

Рэйден подавил назойливую усмешку и важно расселся на стуле, закинув локти на барную стойку.

– Вы хотите вытащить Этана Самаэлиса из тюрьмы Эйрены, и я знаю, как это сделать, но для этого мне нужна одна вещь, и вы поможете мне ее найти.

– К чему эта загадочность? Говори прямо. Что за вещь?

– Клинок, что способен убить бессмертного. Орден потратил много лет на его поиски, но только твой отец приблизился к разгадке его местонахождения. К сожалению, он не успел никому рассказать. Все его исследования остались лишь чернилами на страницах того дневника, что сейчас лежит в твоей сумке, Лайон.

– Мое имя – Леон, – напомнил Самаэлис с недовольством.

– Неважно. Так вы согласны? – Глаз Рэйдена авантюрно заблестел.

– Повторим для ясности, – встряла Николь. – Ты хочешь использовать записи в дневнике, чтобы найти клинок, которым отомстишь Эйрене, а взамен научишь нас использовать способности странника и поможешь освободить Этана Самаэлиса?

– Черешенка, зачем все уточнять?

– Заключая сделку с дьяволом, важно знать все детали, – пожала плечами Николь.

– В пекло это, мы согласны. – Леон пожал протянутую руку.

Он знал, что когда-нибудь пожалеет о своем решении довериться этому человеку. Рэйден Кассерген – ненадежный союзник, но было в нем то, что не поддавалось сомнениям, – желание отомстить. Это читалось во взгляде. Он сделает все возможное, чтобы навсегда забить острие клинка в сердце Железной королевы.

– Поторапливайтесь! – Своим криком Рэйден подгонял едва поспевающих ребят.

Неизвестно, откуда в нем было столько энергии после выпитого алкоголя, но он опережал их на целый ярд[11].

Рэйден вел их по запустелой дороге. Вокруг было только непроглядное и пустое поле. От города они ушли совсем недалеко, но погода заметно ухудшилась: на небе начали сгущаться тучи. Разгулявшийся прохладный ветер путал волосы и играл со складками одежды. Николь в ее тонком платье было совсем худо. Она дрожала как осиновый лист, и Леону пришлось отдать ей свою куртку.

– Долго еще идти? – простучала зубами она, но слова исчезли в завывании ветра.

– Почти пришли.

Рэйден завел их на склон холма, и ребята ужаснулись открывшейся картине. По обе стороны от дороги их встретили обветшалые и полуразрушенные дома. Кирпичи стен чернели от гари, разбитая черепица и прогнившие доски лежали на траве. Стихия их не пощадила. Дождевая вода прорастила на крышах сады изо мха и цветов, густой плющ оплел стены, извилистые деревья пустили пышные ветви через окна и крыши, чтобы стать ближе к солнцу.

Это было по-своему прекрасное зрелище, но оно не могло не трогать сердце. Эти развалины не так давно служили домом для многих людей. Ребята проходили по запустевшим улицам, и им казалось, что они слышат отголоски прошлых лет. Возможно, на той ныне обгоревшей лавке сидели женщины и криком одергивали заигравшихся на дороге малышей. А вон там, в конюшне, конюх седлал гнедых жеребцов, и их ржание разносилось на всю округу. Даже в маленьком покосившемся домике некогда жила старушка, что каждое утро выходила в сад, чтобы насладиться восходом и связать внукам пару очаровательных шарфов. Теперь же это место превратилось в кладбище прошлой жизни.

Это зрелище не трогало только Рэйдена. Он уже свыкся с видом уничтоженного поселения. Для него это было лишь тяжелым напоминанием о проигранной войне.

Пустынная дорога увела их за призрачный город. Там, в конце пышной аллеи, их встретил мрачный и потерявший былое величие особняк. Он был ничем не лучше тех, что они видели в опустевшем поселении. И хотя кирпичный забор все еще стоял непроходимой стеной, ни разу не покосившись, ворота уже проржавели, и их скрип резал уши. Замок на них был давно сломан и служил лишь для того, чтобы своим видом отпугивать воров. Хотя вряд ли воры вообще повадились бы лезть в такое место.

Рэйден запустил руку за прутья решетки и щелкнул рычажком, после чего ржавый механизм позволил им войти.

– Добро пожаловать в Кронхилл.

Он театрально поклонился, пропуская гостей внутрь, а после резко толкнул ворота, перепугав ребят громким лязгом ржавых петель. С довольным смехом он повел их по дорожке к входу в особняк.

За поместьем Кронхилл давно не следили. Сады, которые Леон узрел в видении, зачахли и превратились в неухоженные кусты, земля высохла, напоминанием о цветах служили стебли и иссохшие корни. Сквозь брусчатку пробивалась трава, а каменная плитка в некоторых местах раскололась на кусочки.

От величия этого дома остались только стены. Штукатурка хоть и облупилась, но все так же хранила цвет. Багровая черепичная крыша, на которую когда-то обратил внимание Леон в своем видении, пострадала сильнее всего. В ней образовалась очерненная гарью дыра, а флюгер с инициалом семьи Кассерген был жутко погнут. Видимо, пожар во время резни в Вейн-Адэре коснулся не только поселения, но добрался и до особняка Кронхилл.

Рэйден открыл парадную дверь, чудом державшуюся на петлях, и первым вошел в дом. Внутри Кронхилл выглядел еще мрачнее, чем снаружи. Отовсюду доносились протяжные скрипы и завывания буйствующего ветра.

В парадной располагалась изогнутая лестница из темного дуба – такие встречались только в состоятельных домах. И отдельным произведением искусства можно было смело назвать перила. У их основания стояли столбы с вырезанной грозной мордой волка, а цветы и листья на остальных балясинах легко могли бы сойти по красоте за настоящие.

От вида темных бордовых стен становилось не по себе: мокрые потеки на обоях напоминали стекающую кровь. И из каждого угла на гостей смотрели люди со старинных портретов. Художники настолько реалистично передали лица, что их глаза казались живыми и пробирали до дрожи.

Хозяин поместья бросил свое пальто на вешалку и, сделав пару шагов в центр зала, громко крикнул:

– Джоанна, спускайся! У нас гости!

Его голос пугающим эхом разнесся по поместью. И сразу после его слов ребята услышали, как что-то с грохотом упало, а через пару минут из коридора высунулась темная макушка молодой особы. Лишь завидев гостей, она сразу поспешила очаровать их своей любезностью: выпорхнула к ним вприпрыжку и ослепила широкой приветливой улыбкой.

Хозяйка дома была чуть выше Николь, но выглядела не такой хрупкой, а даже наоборот: в ней чувствовались сила и властность, присущие всем Кассергенам. Кожа ее была свежей и слегка загорелой, а глаза как молодая трава с проблесками голубых капель. И в отличие от брата, выглядела она опрятно и ухоженно. На выглаженной голубой рубашке с рюшами и коричневой юбке не нашлось ни пятнышка и ни единой мятой складки.

Сложно было поверить, что перед ребятами стоят брат и сестра. Они были словно мазки, вышедшие из-под одной кисти, но совершенно непохожие друг на друга. Джоанна казалась цветущей весной, что вносила краски в пустой и мрачный мир, а Рэйден – таинственная осень, внутри которой затухали последние капли света.

– Рада познакомиться! – улыбнулась Джоанна после недолгого молчания. – Вы, должно быть, замерзли идти к нам? Следуйте за мной. В малой гостиной разведен камин, там и отогреетесь. А я вам чуть позже чай принесу.

– Не стоит так напрягаться из-за нашего присутствия, – растерянно заявил Викери.

– Еще как стоит! – воскликнула Джоанна и подтолкнула его в спину. – Всегда приятно обзавестись новой компанией. Это лучше, чем общаться с моим невежественным братом.

– Я тебя слышу, Джоанна, – одернул Рэйден, но получил в ответ лишь усмешку, ничуть не уступающую по надменности его собственной.

– А тебе бы следовало привести себя в порядок, – настойчиво заявила младшая Кассерген. – От тебя пахнет, как от свиньи в хлеву.

Ее колкое замечание заставило ребят с трудом скрыть улыбку. Джоанна оказалась одной из немногих, кто своим ответом был способен заставить Рэйдена замолчать, не вступив с ним в драку.

С сестрой Рэйден спорить не стал. Ему нечем было парировать ее укол. Он лишь закатил левый глаз и направился наверх по лестнице, оставляя гостей в заботливых руках Джоанны.

– Вы, наверное, уже сложили неприятное мнение о Рэйдене, – заговорила девушка, пока вела их по коридорам особняка, – но он не всегда такой. На самом деле он весьма приятен в общении, когда того желает.

– А желает он, видимо, нечасто, – хмыкнул Леон, но тут же получил локтем по ребрам в качестве напоминания о вежливости.

– Джоанна, все эти люди на картинах – ваши родственники? – поинтересовалась Николь, не сводя зачарованного взгляда с живых картин.

– В большинстве своем, – пожала плечами молодая хозяйка. – Семья Кассерген имела большую родословную, тянувшуюся на многие тысячелетия. Здесь испокон веков рождались странники и сферы, воспитывались сильнейшие защитники Энрии… до недавнего момента. Все эти люди – странники, оставившие след в нашей истории.

– Ты тоже странник? – поинтересовался Вик с нескрываемым любопытством.

– Я? – удивилась Джоанна и звонко рассмеялась. – Мне повезло родиться в этом доме и не унаследовать силу странника. Видимо, боги были ко мне милосердны, раз создали бессферой.

– И ты не чувствовала себя чужой?

– Ничуть! Хоть я и родилась без способностей, но воспитывали меня, как странника, – махнула ладонью Джоанна. – Если очень постараюсь, то и Рэйдена уложу на лопатки!

Ее слова не были похожи на пустое бахвальство.

Бессфера распахнула перед ними двери и пропустила в маленькую аккуратную гостиную. Пожалуй, это было единственное теплое помещение в доме. Джоанна усадила гостей в кресла, поближе к камину, и оставила отогреваться, а сама убежала на кухню, чтобы приготовить чай. Пока она отсутствовала, у ребят появилось время осмотреться.

Каминная комната оказалась излюбленным местом домочадцев. Здесь было много книжных шкафов, полки которых ломились от книг, паркет устилали ковры с восточными узорами, а уцелевшая мебель, очевидно, была принесена из разных частей дома, потому как отличалась и по цвету, и по резьбе. Но, несмотря на это, здесь ощущался уют. Чувствовалась заботливая женская рука: все тумбы, столики и диваны были покрыты бордовыми тканями с золотой бахромой.

Кресел имелось всего два, поэтому Леон уступил место Викери, а сам подошел поближе к камину, привлеченный искусной резьбой. Два разинувших пасть волка уселись у основания каминного портала, а крылья за их спиной переросли в обрамление из витиеватых узоров и лепестков. Чувствовался стиль того же мастера, что сотворил парадную лестницу.

Зачарованный великолепной работой, Леон прикоснулся к гладкой лакированной поверхности. Она словно текла под пальцами. Желание велело ему сделать шаг ближе, но огонь в камине не позволил. Леон увидел языки ярко-оранжевого пламени, и ноги приковало к полу. Он не мог отвести взгляд, будто встретился глазами с хищником, готовым броситься на добычу, стоит лишь отвернуться. Кадык нервно дернулся, а на виске выступила капля пота. Леон с трудом заставил себя убрать руку и отойти. Огонь вызывал в нем нестерпимый ужас, и меньше всего ему хотелось, чтобы об этом узнали его друзья.

Джоанна толкнула дверь спиной и вошла в комнату с подносом, на котором стояли фарфоровые чашки и дымящийся пузатый чайник. Леон предложил ей помощь, но девушка с вежливой улыбкой отклонила его предложение и самостоятельно донесла поднос до столика, после чего пригласила гостей разделить с ней напиток. Она разливала чай по чашкам, а его аромат разносился по всей комнате фруктовым благоуханием. Запах был таким приятным, что, даже не успев испить его, ты уже ощущал сладость на губах.

За приятной беседой ребята поделились с бессферой целью своего прибытия. Джоанна оказалась не такой молчаливой, как ее брат. Она задавала им вопросы и с радостью отвечала на встречные. Особенно интересна ей была жизнь по другую сторону мира. Слушая рассказы ребят о пансионе, девушка восхищенно разводила руками и мечтательно вздыхала.

– Ох, балы – это так прекрасно! – Она закружила Николь в легком танце. – Прекрасные джентльмены, воздушные платья с жемчугами, танцы до рассвета. Как бы я хотела оказаться там! Я бы стоптала все туфли, кружа в вальсе!

– Ты бы поразила всех своим изяществом, сестренка.

Рэйден появился, словно призрак. Он беззвучно вошел в гостиную и уже некоторое время подслушивал их разговор, прежде чем объявить о себе.

Странник оказался так же красив, как и высокомерен: нельзя было понять, стоит перед ними юноша или девушка, человек или божество. Теперь едва ли можно было помыслить, что перед ними тот самый пьянчуга из таверны. Он вернулся в чистой одежде, без трехдневной щетины и нечесаных сальных патл. Его волосы еще не успели высохнуть после принятия ванны, но он все равно собрал их в неаккуратный хвост и завязал тугой лентой, оставив свисать лишь две длинные пряди челки.

Впрочем, небрежность во внешнем виде ему подходила как нельзя хорошо. Свободная рубашка скрывала худобу, но подчеркивала остроту плеч, а затянутый широкий пояс выделял узкую талию. И несмотря на внешнюю изможденность, Рэйден не казался физически слабым. Под рукавами с высокой манжетой скрывались крепкие, жилистые руки, познавшие тяжесть оружия и ярость раскаленной магии.

В словах Кассергена не чувствовалось иронии. Он говорил с Джоанной с непривычной для ребят лаской, как говорят только братья, не чающие души в своих младших сестрах.

– Наконец, я увидела лицо брата, а не заядлого пьяницы, – хихикнула Джоанна и пригласила Рэйдена присоединиться к чаепитию. – Ты надел рубашку отца?

– Подумал, что это достойный повод, чтобы приодеться, – отшутился Рэйден и устроился на диване. – Мне хотелось бы взглянуть на записи Этана Самаэлиса, если не возражаете.

Леон достал из сумки дневник и протянул его страннику, но прежде чем передать, решительно заявил тому в лицо:

– Если посмеешь одурачить нас, то, клянусь…

– Боги, этот взгляд так возбуждает! – перебил его Рэйден бесстыдным заявлением. – Успокойся, дорогуша, если я пообещал вам, то сдержу свое слово.

– Пф, – Леон поджал губы, – отвратительно.

Рэйден принял дневник в руки и стал молча изучать содержимое. Написанное не казалось для него сокрытым. Он вдумчиво прочитывал каждое предложение, на мгновение замирал, чтобы осмыслить, а потом с демонстративной усмешкой перелистывал страницу. Это раздражало. То, что для ребят казалось непонятным, для Рэйдена было явным. Он не дочитал и половины, захлопнул дневник и вернул его Леону.

– Есть хорошая новость и плохая, – объявил он. – Я знаю, где клинок.

– И где же? – подалась вперед Николь, перевесившись через подлокотник кресла.

– Он во владениях Высшего бога Вепара. – Рэйден не выглядел радостным от этой новости. – Это на севере Энрии, около холодных вод. Путь совсем не близкий и весьма опасный. Без должной подготовки нам туда не добраться.

– А какая хорошая новость? – поинтересовался Викери.

– Это и была хорошая новость, – хмыкнул Кассерген. – Плохая новость в том, что никому не известно, где сейчас находится обитель Вепара. По легенде, когда почти весь божественный пантеон был убит, Вепар покинул небеса и поселился во владениях северного государства. Его уже семь сотен лет никто не видел. За это время он мог обосноваться где угодно.

– Но что случилось на небесах? Разве боги не бессмертны?

– Ты права, Черешенка, боги были бессмертны, но нашлось оружие, что способно убить и их. – Рэйден принялся копаться в книжных стеллажах. – Некогда на небесах существовала своя иерархия. Во главе пантеона стояли пять Высших богов, и самой важной среди них была Велиаль – Первородная богиня, дочь Создателя и Небесной матери. Она была сурова, рассудительна, решения, принятые ей, не подвергались сомнениям. Но, несмотря на свое высокое положение, она была несчастна. Из-за страха перед ее могуществом ни один из даймонов и сферонов не смел возлюбить ее и подарить ей дитя, которого она так страстно желала.

Рэйден наконец нашел нужную книгу и принялся зачитывать легенду с ее страниц:

– Но был на небесах даймон, чье мастерство восхищало не только людей, но и самих богов. В его руках даже самый твердый и неподвластный металл превращался в искусный клинок, способный своей силой развернуть ветер и разрезать горы. Лишь однажды увидев его за работой, богиня потеряла покой. Воспылав страстью к кузнецу, она попыталась добиться его любви, но была отвергнута. «Твоя любовь – лишь зародившееся мгновение, – сказал он ей, – а моя уже многие годы принадлежит другой».

Велиаль не готова была смириться с этим. Она проследила за даймоном и узнала, что его любовью была одарена обычная энрийская женщина. Ревность затмила разум, и наслала она на то селение страшный мор, что унес много жизней. Но беременную девушку несчастье обошло – носила она божественное дитя, что защищало ее от болезней. Тогда-то и поняла богиня, что смерть той женщины сокрыта в ее же ребенке.

Дождавшись, когда кузнец снова отправится в небесные чертоги, она обратилась в жрицу и в буйную грозу попросила кров, а в награду за доброту и данное тепло подарила девушке медальон, который должен был уберечь ее дитя, и велела хранить тот у сердца и никому не показывать, иначе магия исчезнет. Доверчивая девушка поверила богине и сохранила это в тайне от мужа-кузнеца…

– Разве можно было так слепо довериться какой-то проходимке? – фыркнул Викери.

– Я бы предпочел, чтобы меня дослушали, – одернул Рэйден с недобрым шипением. – Но не прошло и месяца, как ребенок в ее чреве погиб от мора и утянул за собой мать. Похоронив любимую девушку с нерожденным ребенком, кузнец впал в горе. Богиня старалась его утешить. Она дарила ему свои любовь и заботу, и кузнец, спустя многие годы, начал испытывать к ней чувства. Позабыв о том, что совершила, богиня случайно рассказала возлюбленному о прекрасных цветах, что способны превратить любого в смертного. Найдя эти цветы в медальоне покойной жены, кузнец все осознал.

Даймон переплавил проклятый подарок из небесного железа в короткий клинок, а в его лезвии запечатал те самые цветы, принесшие смерть его ребенку и жене, и отправился к богине. Затуманив ей разум сладостными речами, он выждал момент и вонзил клинок ей в грудь. Богиня не сожалела о содеянном. Даже на смертном одре она клялась ему в своей любви и радовалась проведенным вместе минутам. Горестно улыбаясь, она оставила последний подарок: капли ее крови застыли на лезвии, а в навершии клинка засиял алый камень.

Отмщение не принесло даймону-кузнецу радости. Он полюбил Первородную богиню так же сильно, как и покойную жену, и не смог простить себе содеянное. В честь проклятых цветов он вычеканил на лезвии название на высшей энрийской речи «Läxmiries an cieĺes», что переводилось как «Слёзы небожителей», после чего разделил смертное ложе с богиней, вонзив клинок в свое сердце.

– Какая трагичная история, – подытожила грустным вздохом Николь.

– А что стало с этим клинком дальше? – поинтересовался Викери.

– Дальше? – Рэйден напряг память. – Место во главе пантеона заняла Верховная Амаймон. Она попыталась уничтожить клинок, но даже силы четырех Высших богов оказались неспособны на это. Потому она приказала запечатать клинок и хранить в назидание остальным, чтобы, даже будучи бессмертными, они научились чтить свою жизнь наравне с людьми.

– Но если клинок был запечатан, то как кто-то убил им всех богов? – задумался Леон.

– Хороший вопрос, Леонардо, но ответа на него я не знаю. – Рэйден небрежно бросил книгу обратно на полку. – Мне известно лишь то, что если мы найдем его, то сможем убить им Эйрену.

– Меня зовут Леон, – с раздраженным рычанием поправил Самаэлис, но был проигнорирован.

– И как же нам его найти?

– Пока не знаю, – пожал плечами странник, – но я поспрашиваю у местных жрецов. Возможно, они дадут хоть какую-то информацию.

– А я просмотрю записи в нашей библиотеке! – предложила помощь Джоанна. – Наверняка в ней осталось что-то, что сможет помочь.

– Ты прелесть, Джоанна, – улыбнулся Леон и бросил пренебрежительный взгляд на Рэйдена: – Твоему брату стоило бы поучиться.

– О, проклятые боги, ты заигрываешь с моей сестрой? – театрально возмутился Кассерген. – О, Лайон, я начинаю ревновать!

– Пф! Нам надо возвращаться, – холодно бросил Леон.

– Уже? – захныкала Николь. – А мне так хотелось послушать истории об Энрии! Я ведь еще не узнала, кто такие эти даймоны и сфероны…

– Успеется, Черешенка. Вы еще не раз сюда вернетесь, – Рэйден погладил девушку по волосам. – А пока вам следует послушать вашего сурового льва и топать баиньки в свой мир.

Николь состроила недовольное лицо и достала амон, но лишь заметив его, Рэйден бесцеремонно выхватил карту и принялся рассматривать фигуру на ее поверхности. Прекрасный мужчина с длинными светлыми волосами выглядел преисполненным спокойствия. За его спиной сверкающим холстом сливались воедино ночь и день. В одной руке, словно на весах, он держал легкое павлинье перо, в другой – идеально круглый самородок. Он всем своим видом являл мировое равновесие.

– Это амон Натаниэля Аверлин? – удивленно спросил он.

– Да, это проблема? – изогнул бровь Леон.

– Нет, но… – на секунду Рэйден растерялся, но быстро взял себя в руки. – Амоны подчиняются лишь своему владельцу. Как вам удалось заставить их признать в вас хозяев?

– Мы не знаем. Мы просто использовали их и все, – пожал плечами Викери. – Может, дело в том, что мы дети их прежних владельцев.

– Вероятно, – потер подбородок Рэйден. – Ладно, топайте в свой мир.

По его виду становилось понятно, что он что-то недоговаривает, но времени разбираться не было. Ребята соединили амоны, и когда сияние магического кокона рассеялось, вновь оказались окружены тусклым полумраком каморки.

– Смотрите! – раздался восхищенный возглас Николь.

Амоны засияли ярче прежнего. Из их сияния явились три хрустальные бабочки. Они закружили над картами, опыляя их блестящей пыльцой, и, достигнув потолка, превратились в пыль. Крупинки света медленно спланировали на амоны и покрыли рисунок плотным белым полотном, а после мягкая вспышка расплескала сияние по сторонам, явив ребятам новые узоры на картах.

Мужчина на карте Натаниэля Аверлин исчез, а его место заняла длинноволосая женщина с ангельскими крыльями в длинном хитоне из летящей ткани. В ее волосах сверкали украшения из металлических листьев, а острые наплечники венчали хрупкие плечи. Тонкие руки в изящных браслетах держали длинный свиток и хрустальную чашу.

Амон Викери изобразил молодого человека с мягкими чертами лица. Он сидел в прекрасном жасминовом саду в окружении дивных павлинов и своим голосом приковывал их внимание. Заколка из острых перьев сцепляла на затылке пряди длинных волос, водопадом спадающие на многослойные узорчатые одежды, а тонкая цепь удерживала на плече меховую накидку. Сердце наливалось теплом от мягкости его улыбки.

Леон взглянул на свой амон. Из-под прямоугольных очков на юношу смотрели суровые острые глаза молодого мужчины. Его длинные волосы были собраны на затылке тонкой шпилькой и спускали по плечам атласную ленту до самого пояса. Тонкие губы, подобные натянутой струне, сквозили внешним равнодушием, но взгляд сиял, словно проклятый огонь, готовый в любую минуту сжечь дотла все вокруг. Особенно выделялся символ в виде языков пламени в центре лба юноши.

«Иронично», – усмехнулся в мыслях Леон.

В одеждах молодого человека не было той роскоши, что отображалась на картах Викери и Николь. В холодной красоте незнакомца чувствовалась строгая натура. С идеально прямой спиной он восседал за столом, заваленным стопками бумаг, и, удерживая острое перо в длинных тонких пальцах, выглядел так, словно его только что отвлекли от подписания важного документа.

– Что все это значит? – Леон уловил настороженный шепот Викери.

– Кажется, то, что теперь у амонов появились новые владельцы, – ответил Леон, и его лицо осветила гордая улыбка.

До подъема оставалась пара часов. Николь и Викери уже давно разошлись по комнатам и, вероятно, видели седьмой сон, в то время как Леон не смог сомкнуть глаз. Его мучили мысли, метавшиеся взбунтовавшимся роем. Подоконник в лестничном пролете служебного крыла послужил ему пристанищем. Спрятавшись за плотной шторой, он держал на коленях дневник отца, и невиданная прежде тоска сгрызала душу. Амон был его связью с отцом, но теперь, когда тот сменил одеяние, Леон почувствовал, что утратил нечто важное.

Разразившаяся за окном гроза освещала вспышками молний уставшее лицо юноши. Холодные капли барабанили по стеклу, и от этого ему только сильнее хотелось закричать, выпуская всех демонов вместе с собственным голосом.

Неизвестность пугала. От новости, что его отец может быть жив, становилось легче, но что, если они ошибаются? Что, если это лишь мимолетная иллюзия и, когда они найдут темницу, та окажется пустой? И почему никто не знает, куда подевалась его матушка? Какое несчастье произошло с Алексис Самаэлис, что ее не было в тот злополучный миг вместе с возлюбленным мужем? Вряд ли Леон сможет вновь пережить крушение надежд…

– Детям положено спать в это время, но я полагаю, ты и сам это знаешь, – раздался хриплый теплый голос в коридоре. – Так что же заставляет тебя терзаться, дорогой?

Миссис Биккель приоткрыла штору и взглянула на юношу.

– Я уже собирался отправиться спать, – соврал Леон и закрыл дневник.

– Тебе незачем лгать мне, милый, – улыбнулась женщина и присела рядом. – Если тебя что-то мучает, то ты можешь поделиться этим со мной.

– Почему же тогда вы не в кровати, миссис Биккель? – поинтересовался он.

– Ох, старческая бессонница. Мы, старики, мало спим и все чаще мечтаем, чтобы хороший сон стал последним, что мы увидим на закате жизни.

– Не рановато ли вы говорите об этом? У вас в запасе еще многие годы, так зачем же подгонять смерть ее ожиданием?

– Потому что смерть – неотъемлемая часть нашей жизни, Леон. Ее не нужно бояться. Жизнь имеет смысл лишь тогда, когда ты знаешь, что в один прекрасный миг ты встретишься с этой госпожой и поймешь, что сделал достаточно для того, чтобы с покоем уйти.

– А что, если ты осознаешь, что сделал недостаточно, но окажется уже поздно?

– Тогда нужно оставить это тем, кто продолжит твой путь, – усмехнулась миссис Биккель. – Именно поэтому люди так хватаются за мысль о продолжении рода. Дети – это цветы, которые ты взращиваешь для того, чтобы они радовали своей красотой мир, когда ты будешь на это уже неспособен.

– А если у людей нет своих детей? – не унимался юноша.

– А разве родная кровь имеет значение? – вопросила старая женщина. – Посмотри на меня: у меня нет своих детей, но я когда-нибудь умру с покоем на душе, потому что цветок, который я взрастила, это ты.

Ее грубые от тяжелой работы руки погладили его щеки. В них чувствовались слабое тепло и дрожание, но тем не менее эти прикосновения ощущались родными. Тяжесть отлегла от сердца, и Леон подался вперед. Он крепко обнял кухарку и уткнулся лбом в ее плечо.

– Что бы вы сделали, если бы узнали, что дорогой вам человек может быть жив?

– Зависит от того, что я могла бы сделать. – Ее сухие губы коснулись его макушки. – Надежда – это единственное, что нельзя отнять у человека. Если в моих силах найти его, то я бы не переставала искать, если же нет, то ждала бы и молилась Господу, чтобы он нашел дорогу ко мне.

– А если выяснится, что вы проделали этот путь зря? – поднял глаза Леон.

– Господь ничего не делает зря, мой милый. Хуже горькой правды может быть только неизвестность. Каким бы ни был этот путь, он откроет тебе то, о чем ты ранее и не догадывался, заставит тебя измениться, и, главное, он даст тебе понять, кто ты есть. Может, ты даже не догадываешься, насколько особенный?

– До недавнего времени я действительно этого не осознавал, – тяжко усмехнулся Леон.

– И что же изменилось? – полюбопытствовала миссис Биккель с хитринкой в глазах.

– Наверное, я сам, – пожал плечами Самаэлис. – Как вы и сказали, я ступил на этот самый путь и, полагаю, уже не могу свернуть.

– Это правильно, мой мальчик. Но чтобы не отклониться от этого пути, тебе следует для начала поспать. Один утренний час стоит двух вечерних.

Она оставила на его лбу поцелуй с пожеланием спокойной ночи и медленно удалилась, предоставив Леону возможность обдумать ее слова.

Ветер взволнованно завывал за окном, капли дождя барабанили по стеклу, аккомпанируя раскатам грома, а на опустевшем подоконнике постепенно остывало место, послужившее пристанищем для человека, который, наконец, смог уверовать в собственную решимость.

Глава 6. Лень и похоть

– Николетта, следи за шагами! Больше легкости! Не ты ведешь юношу, а он тебя! – кричала приставленная к Николь для личных занятий преподавательница танцев.

Женщина в строгом платье вальсировала по залу с невидимым кавалером и умудрялась не сводить ястребиного взгляда с Николь и ее партнера.

От ее наставлений девушка уже готова была взвыть волком. Она всегда верила, что ее умение танцевать безупречно, но пришедшая мадам Шарель разбила вдребезги все представления. Она заставляла ее кружить по залу на протяжении нескольких часов, пока та не стирала ноги в кровь и не начинала дышать, как старая умирающая кобыла. В туго затянутом корсете и с вечно сползающими чулками танцевать становилось адским наказанием.