Пушкинские Горы. Это моя земля. Киберпутеводитель бесплатное чтение

Редактор Наталья Гарбер

Иллюстратор Наталья Гарбер

Продюсер Андрей Сулейков

© Наталья Гарбер, 2025

© Наталья Гарбер, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-3746-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Благодарность партнерам

Издательство «Это моя земля» выражает сердечную признательность партнерам проекта, благодаря которым развивается серия киберпутеводителей:

• Федеральный центр гуманитарных практик;

• Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Российский государственный гуманитарный университет»;

• Президентская платформа «Россия – страна возможностей»;

• Программа «Другое Дело»;

• Издательство «Литературная газета»;

• Редакция «Комсомольская правда»;

• Журнал «Мир Музея»;

• ОСИГ – Общенациональный Союз Индустрии Гостеприимства;

• Вести Туризм – информационное интернет-агентство;

• Интурмаркет – международная туристическая выставка;

• Издательство «Аппреал»;

• Brand Analytics – система мониторинга и анализа социальных медиа.

Частная жизнь стала локальным мифом

Пушкин, конечно, та еще культурная аномалия! Он оставил после себя не только гениальные творения, но и целый букет мифов, преданий, сплетен, географических названий, традиций, окрашенных близостью к нему имен собственных. Ну кто еще может похвастаться тем, что обессмертил имя собственной няни (Арины Родионовны)? Ну чья еще хмельная встреча с другом (Пущиным) стала событием, памятным для множества людей? Ну чья еще жена заставила ревновать самых ярких женщин писательского цеха, которые так и не дождались от Пушкина брачного предложения? Ну кто еще надоумил отмечать день своей школы (Царскосельского лицея) тех, кто никогда в ней не учился?

Он родился в Москве, побывал в Кишиневе и Одессе, блаженствовал в Крыму, томился в Болдино, жил с семьей в столичном Петербурге. Пунктир его перемещений отмечен памятниками и мемориальными досками, воспоминаниями современников, вездесущим изображением его бакенбард.

На северо-западе России, в пределах Псковской земли, Александр Сергеевич особенно отличился: его влекло сюда с раннего детства и до посмертного упокоения. И, конечно, сегодня «пушкинские места» Псковщины посещают не только «любители его творчества», но вообще все, кто чувствителен к проявлению такого феномена, как «дух места». Здесь особенно сильны метафизические аномалии, особенно часты встречи с вещами, выходящими за рамки повседневности.

Рассказать о своем опыте погружения в пушкинскую стихию – непреодолимый соблазн для творческого человека. Но чудо в том, что в итоге каждый приобретает и населяет воспоминаниями свое собственное «пушкиногорье», словно прицепляет свой вагончик к огнедышащему паровозу огненной Пушкинской страсти.

Отсюда хочется увезти не только ощущения, не только память о пережитом, но и какие-то зарубки, записки, картинки. И формат путеводителей «Это моя земля» дает такую возможность каждому, кто способен рассказать захватывающую историю.

«Мир Музея» – старейшее музейное издание страны – неоднократно писал о музее-заповеднике в Пушкинских Горах, о Михайловском, о Святогорском монастыре и его некрополе. На страницах нашего журнала нет-нет да промелькнет имя Семена Гейченко – великого музейщика, директора, которые еще при жизни сам превратился в локальный миф, в сказочного обитателя пушкинских мест.

Произведения Натальи Гарбер в киберпутеводителе серии «Это моя земля» воспринимаются как жанровое расширение темы культурного наследия, как еще одна дверь, ведущая в прошлое (не только историческое, но и наше собственное). Ведь чем больше историй связывает нас с каждым уголком нашего отечества, тем содержательнее становятся наши путешествия, тем больше на карте мест, которые заставляют сильнее биться наше сердце.

⠀Алексей Пищулин,главный редактор журнала «Мир Музея»

На фоне Пушкина

Впервые Александр Сергеевич Пушкин оказался в Михайловском в 1799 году, когда его в месячном возрасте привезли показать деду.

В 1819 году Пушкин прожил в Михайловском месяц, восстанавливаясь после болезни. Здесь он создал стихотворения «Деревня» и «Домовому», начал работать над поэмой «Руслан и Людмила».

В августе 1824 года поэт вновь посетил Михайловское. В Тригорском Пушкин познакомился с Прасковьей Осиповой-Вульф и ее детьми, которые, по мнению некоторых исследователей, стали прототипами семьи Лариных в «Евгении Онегине».

Общение с настоятелем Святогорского монастыря сподвигло Пушкина на поэму о временах Смуты – «Борис Годунов».

В 1825 году Александр Сергеевич встретился здесь с Анной Петровной Керн, которой посвятил одно из самых романтичных стихотворений – «Я помню чудное мгновение…».

В тот же год его навестил лицейский приятель Пущин, вдохновивший на создание строк: «Мой первый друг, мой друг бесценный!».

После роковой дуэли с Дантесом Пушкин не прожил и трех дней. Могила поэта в Святогорском монастыре стала символом не только утраты, но и вечной памяти о гениальном наследии.

Сегодня музей-заповедник «Михайловское» – это комплекс: усадьба Пушкина, имения соседей Тригорского и Петровского, а также некрополь Ганнибалов в Святогорском монастыре. Каждый год в Михайловском отмечается день рождения поэта. Чтения стихов, концерты и экскурсии погружают гостей в атмосферу пушкинского творчества.

В 2005—2013 году культуролог, писатель и художник Наталья Гарбер жила в Пушкинских Горах – и написала серию новелл и стихов, которые изящно проведут вас по Пушкиногорью. Верно выбранная интонация, тонкое чувствование атмосферы этой земли, деликатное обращение с цитатами и ассоциациями позволяют не только узнать детали жизни и творчества Пушкина, но и почувствовать его связь с этим удивительным местом. Каждая новелла – это шаг по тропинкам, которые помнят гения, возможность взглянуть на исторические места глазами поэта, ощутить ту магию, которая всегда будет жить в Пушкинских Горах.

В 2024 году мир отметил 225-летие Александра Сергеевича Пушкина. К этому времени Наталья Гарбер глубоко изучила международную практику территориального брендинга, усовершенствовала Конвенцию ЮНЕСКО по природному и культурному наследию на уровень задач устойчивого развития Планеты – и сформировала собственное видение культурного бренда России и путей его развития в XXI веке. Автор представляет нам Пушкинское родовое гнездо и чувство родины в контексте мировой культуры, соединяя многовековые традиции с цифровой эпохой.

Произведения Натальи Гарбер в сборнике «Пушкинские Горы. Это моя земля» оформлены иллюстрациями ее же авторства. Она скрупулезно собрала информацию о местах, упомянутых в историях. К каждой легенде есть справка об объекте. Знакомство с новеллами и стихами в формате киберпутеводителя, где каждое произведение связано с местом действия, дает ощущение, что все объекты Пушкинских Гор – живые явления природы и культуры. В XIX веке они питали творчество первого поэта России и восхищали его друга, поэта Языкова, а в XX вдохновляли Окуджаву и Довлатова.

В XXI веке Наталья Гарбер продолжила культурную традицию золотого века русской литературы, создавая эту книгу и ведя Школу малой прозы и поэзии для жителей, волонтеров и посетителей Пушкинских Гор. Эти истории могли произойти только здесь, «на фоне Пушкина».

Приезжайте в Михайловское, чтобы написать свои строки в его истории – и вместе с Натальей Гарбер сказать: «Пушкинские Горы – это моя земля».

⠀Андрей Сулейков,эксперт Федерального центрагуманитарных практик,продюсер киберпутеводителя«Это моя земля»,автор и преподаватель курса«Конструктор легенд»

Гений места

Александр Сергеевич Пушкин – символ русской культуры и один из самых узнаваемых брендов России. Его имя ассоциируется с богатым наследием, к которому стремятся прикоснуться россияне и почитатели поэта со всего мира. Имя Пушкина неразрывно связано с российской индустрией гостеприимства: музеи, объекты показа, гостиницы, маршруты, события, сувениры, спектакли, артефакты, блюда… Так, именно благодаря Пушкину пожарская котлета стала гастрономическим специалитетом для туристов города Торжка Тверской области.

В России именем поэта названы улицы, учреждения, театры и даже крупнейший аэропорт – Шереметьево. В Москве знаменитый ресторан «Пушкин» стал не только местом наслаждения изысканной кухней, но и достопримечательностью столицы. Памятники Пушкину и скульптуры его персонажам можно встретить повсеместно.

Однако наибольшее внимание туристов привлекают те места, где бывал Пушкин. Таков музей-усадьба «Михайловское» в Псковской области – место паломничества туристов, желающих погрузиться в атмосферу жизни и творчества великого поэта.

Сборник новелл Натальи Гарбер «Пушкинские Горы. Это моя земля» служит иллюстрацией гения места, где Муза всегда ждет творцов. Уверен, что благодаря новеллам и стихам из сборника музейный комплекс «Михайловское» получит новый импульс развития, а индустрия гостеприимства Псковской области привлечет еще больше туристов.

Берите киберпутеводитель и отправляйтесь в путешествие в удивительный мир Пушкиногорья в компании квалифицированного и вдохновленного экскурсовода – Натальи Гарбер.

⠀Алексей Волков,Президент Общенационального союза индустрии гостеприимства

Культурный бренд «Россия» глазами наследников Пушкина

Я всегда полагала, что этот шедевр, написанный «солнцем русской поэзии» в Михайловской ссылке, обращен не к Анне Керн, а к России, от культурной жизни которой первый поэт страны был в это время отлучен в глуши селений. Недоступная возлюбленная лишь воплощала чувственную идею воссоединения со страной, к которой Пушкин обращал свою оптимистическую литанию. И оптимизм этот был оправдан, ибо из глуши уединенья гений вывез «Бориса Годунова» и центральные главы «Евгения Онегина», поэмы «Граф Нулин» и «Цыганы», идею «Маленьких трагедий» и стихотворение «Пророк», а также знаменитый возглас «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

И я полагаю, что солнечная гениальность Пушкина потому и выводит Россию из любых культурных провалов и потрясений, что он прорастил культурный шаблон безнадежного сторителлинга российской истории в уникальную оптимистическую литанию, выводящую Россию из тьмы к свету. Поэтому в 2005—2015 годах, учась на Высших литературных курсах, профессионально занимаясь писательством и обучая ему, я ездила на лето в Заповедник «Михайловское», чтобы «себя под Пушкиным чистить».

В меру сил и обстоятельств я осваивала сама и передавала другим пушкинский способ мышления, произрастающий из привычных нам депрессивных культурных шаблонов русской речи и мышления в высокую поэзию бытия, которую подарил нам Пушкин. Я ждала, когда Пушкинские Горы и наследие заговорят во мне, и летом 2013-го это случилось. Я села и написала эту книгу. Но чтобы понять ее, мне надо объяснить вам, что такое литании и в чем состоит прорыв культурного бренда России, к которому я стремилась, годами проникаясь пушкинским гением в его родовом поместье.

Литания – это молитва, состоящая из повторяющихся коротких молебных воззваний к высшим силам. Латинское слово litania образовалось от греческого греческого λιτή, означавшего «молитва» или «просьба». Как культурный феномен и стиль речи – это безнадежный человеческий вопль, обращенный к небу и возникающий в минуты трагических потерь и мучительных перемен. Литании – животрепещущая стенография социальных и духовных процессов общества не только в России, но в России – особенно: русскому мышлению свойственно полагаться на небеса, а не строить прагматичные планы. Прообразом литании были издревле принятые в Сирии молитвенные распевы с частым повторением Kyrie eleison («Господи помилуй»), затем они охватили весь христианский мир, начиная с Рима. В VII веке в Риме возникла «литания на праздник всех душ», ставшая господствующим видом. Лучшие примеры оптимистических литаний написал, конечно, Моцарт. С XIX века растет традиция свободного поэтического осмысления литаний, которую мы разовьем в этой книге.

Итак, Россия говорит литаниями. Это исторически сформировавшийся способ мышления нашей страны, и его безнадежность в отношении способности человека быть «кузнечиком своего земного счастья» вкупе с уверенностью, что это самое счастье возможно лишь на небе, и является тем методом торможения культурного развития страны. Как говорил хороший поэт Сергей Есенин, большое видится на расстоянии, поэтому мои исследования культурного бренда России вышли на новый уровень, когда на Московском Урбанистическом Форуме в 2012 году я взяла интервью у мирового гуру национальных брендов и политического консультанта 54 президентов планеты Саймона Анхольта. Он изучал национальные бренды всех стран мира, собирая с помощью широких и репрезентативных опросов всех слоев населения внутри и вне страны ответ на ключевой вопрос: «Зачем существует страна или город N?» Предположим, что к утру Бог сотрет с лица земли Пушкинские Горы или всю Россию – что мир потеряет от этого? Ответ планеты на этот вопрос и есть фундамент для стратегии развития бренда территории во всех сферах, от политики и бизнеса до культуры и гражданского общества.

Любой бренд традиционно основывается на хорошем продукте и хорошей стратегии его подачи. Глобальный опыт показывает, что принципиально важно не «заниматься брендингом стран», то есть стараться выдать желаемое за действительное средствами маркетинговых коммуникаций, а «строить бренд страны», то есть вырабатывать действительно ценные решения для глобально значимых проблем. Во многих странах, с которыми Саймон Анхольт работал, люди поначалу не верили, что когда-нибудь они будут гордиться своей страной или городом, но, когда происходила консолидация сил, это случалось. Изменения в национальном бренде происходят, только когда по-новому начинает работать вся система: общество, бизнес и власть. Национальный бренд можно начать развивать как развивать социокультурную инициативу, но она сработает, только если государство примет эту стратегию как свою и добьется ее поддержки у гражданского общества и бизнеса.

Русская культура, особенно традиция золотого пушкинского века, – ключевой ресурс для развития нашего национального бренда, однако работать с ним надо системно. Как говорит Анхольт, «культура очень важна в национальном бренде: люди уважают только те страны, которые уважают себя сами. А это самоуважение зиждется на национальной культуре. Восприятие культурной активности страны – один из главных ключей к улучшению бренда страны. Мир считает, что если в стране нет культуры, а значит, нет самоуважения, так что не за что их уважать и остальным странам… В России кто-то должен… разжечь огонь русской культуры, когда-то бывшей одной из сильнейших в мире. При этом вопрос „Что нам сделать, чтоб стать знаменитыми?“ неверен в принципе. Надо спрашивать „What’s for?“: „Зачем мы? Как мы можем приложить себя к делу в этом мире, что полезное и важное можем совершить?“. Мы живем во времена огромных всемирных вызовов: глобальное потепление, терроризм, проблемы с правами человека, экономическая нестабильность, эпидемии. Каждый человек, ложась спать, волнуется о том, на что он будет жить завтра, как защитит детей от опасностей, что будет с его работой и экономикой его страны, и так далее. Поэтому, если страна хочет получить хороший имидж, она должна сделать что-то для человечества в целом. Страны, которые смогли выстроить себе наилучшие репутации, начали с того, что просто занялись решением проблем, которые на их территории были наиболее острыми. А потом предложили другим странам эти решения с учетом местной культуры, экономики и политического устройства в контексте глобальных процессов развития человечества».

Развитие бренда страны – сложный процесс, поэтому Анхольт подходит к нему системно: современная культура и культурное наследие оцениваются вкупе с туризмом и экспортом, работой правительства и усилиями гражданского общества, привлекательностью страны для инвесторов и иммигрантов. «Одно из моих главных наблюдений в жизни – люди боятся удивляться», – говорит Саймон Анхольт. Развитие вдохновляющего бренда пробивается сквозь эту привычку человеческого ума, создавая образы, на которые откликаются сердца масс. Поэтому важно помнить, что инерция образов стран в глазах других очень велика. Для изменения бренда страны нужно выработать цельную стратегию, подчинить ей инфраструктуру городов, где живет ключевая часть населения страны. И затем 50 лет в рамках стратегии заниматься развитием творческих практик, культурного туризма, интеграцией со смежными отраслями – массмедиа и интернетом, компьютерными технологиями и экранными искусствами, творческими кластерами и природными заповедниками, государственными и общественными структурами, нацеленными на культурную дипломатию, прочими сферами и лицами, заинтересованными в развитии культуры и бренда страны.

В цифровую эпоху взаимосвязанность и единство планетарных процессов стали очевидными, так что все национальные проблемы решаются только на уровне глобальной ноосферы. Сегодня человечеству пора подняться к новому уровню сотрудничества в управлении планетой, освоить глобальный уровень любви к своим землям, их живым существам и всей планете, которой мы обязаны своим существованием. Нам нужны оптимистические литании любящих. Нам нужно поднять на новый уровень историю Данте, прошедшего сквозь Ад в Рай и обретшего Беатриче на Земле. Такой сюжет – вызов отчаявшимся поэтам, своими безнадежными литаниями приковывающим нас к прошлому вместо поиска пути в будущее.

России XXI века нужна поэма с героем вместо «Поэмы без героя» Ахматовой. Нам нужно превысить сюжет «Доктора Живаго», построенного на предательстве его героем своего творческого начала, страны и всех форм любви. Нам нужны пути обретения оптимистического смысла жизни благодаря, а не вопреки всему нашему прошлому и настоящему. В терминах культурных архетипов, нам нужен переход от легенды об Орфее и оставшейся под землей Эвридики – к жизнетворчеству Эроса и Психеи, которая силой своей человеческой и его божественной природы выходит за своим героем из Аида на Землю. И если мы, создатели историй, будем последовательно разворачивать повествование о гармоническом развитии отечества, то с учетом ускорения цифровой эпохи сможем увидеть расцвет российского бренда еще в этой жизни. А если не успеем, то в следующих. Удивительно, правда? Давайте удивимся вместе.

А чтобы вдохновить вас на то, что не удается даже Саймону Анхольту, я завершу это введение историей о том, как я удивила великого политического консультанта и что благодаря этому получила планета. После интервью с Анхольтом я написала ему письмо с предложением осмыслить потенциал и задачи развития нацбрендов с уровня мировой культуры и задач развития биосферы, а не маркетинга и задач обогащения отдельных стран. Он ответил так:

«Я прочел Ваше письмо несколько раз – оно заставило меня серьезно задуматься. Это приятно, потому что большинство писем не производят такого эффекта! Вы очевидно очень чувствительны, поэтому попали сразу в несколько целей. Да, я действительно несколько менее счастлив, чем 10 или 20 лет назад… Я генерирую хорошие идеи, которыми горжусь, но неспособен продвинуть их в мир.

У меня нет площадки, с которой люди моги бы услышать меня, нет власти и влияния, чтобы реализовать свои лучшие идеи, а сильные мира сего обычно обладают слишком слабым воображением и слишком нерешительны, чтобы воплотить их… Я чувствую, что за время жизни во мне стало больше мудрости, понимания и доброты, но не влияния – и это дискомфортное ощущение…

Я собираюсь серьезно подумать о том, что вы сказали о поэзии. Не уверен, что в точности понял вашу мысль, но идея поэтизации вызывает у меня положительный отклик как возможный путь к освобождению, к нахождению пути выхода из «науки» политической практики в «искусство» философии, поэзии, культуры и этики – какая прекрасная мысль. И, конечно, искусство воздействует на людей гораздо глубже, чем политика… именно возвышение душ – своей и других – действительно мотивирует меня, если честно.

Спасибо за ваши мысли, которые были драгоценны. Я уверен, мы еще поговорим».

Надо заметить, что Анхольт на тот момент был не только автором концепции национальных брендов и владельцем всемирного рейтинга брендов городов и стран в течение 20 лет. Он пришел в политический консалтинг с позиции креативного директора международного британского рекламного агентства McCann Erikson, написал книги «Places: Identity, Image and Reputation» и «Competitive Identity», стал главным редактором журнала «Place Branding and Public Diplomacy» и за свои концепции национального бренда получил Nobels Colloquia Prize for Economics Leadership – аналог Нобелевской премии для практиков. В общем, на его фоне я была как Давид при Голиафе.

Однако я люблю удивляться и удивлять. Поэтому, получив письмо гуру, скачала из Сети его книги, прочла их и написала, что его моцартианское видение национальных брендов тонет в маркетинговых интересах. Он создает возвышенные образы, как Моцарт, но развлекает ими дворы, как Сальери. Меж тем как человечеству пора сотрудничать в заботе о планете, за биосферу которой мы с Вернадским переживаем. Поэтому я попросила Саймона сотрудничать со всей Землей, а не замыкаться в кругу президентов и королей. Пересчитала его эгоистическую модель брендинга территорий в интересах только их самих – и предложила сделать единый инвестиционный и биосфероцентричный, а не эгоцентричный бренд для всех государств планеты.

Гуру разозлился, но я была права. И он закрыл рейтинг городов и стран и в 2014 стартовал Good Country Index, оценивающий финансовый вклад каждой страны в развитие планеты. Его речь на TED посмотрели на сегодня 7,5 миллиона человек. На сайте проекта Good Country Index Анхольт написал: «Изменение климата, эпидемии, миграция, терроризм и экономические проблемы усиливаются благодаря глобализации. Однако большинство этих проблем – всего лишь симптомы того, что мы не смогли правильно организовать себя как человечество на планете. Это может измениться. Наши проблемы слишком велики и взаимосвязаны, чтобы одна страна могла решить их самостоятельно… Мы нуждаемся в гораздо большем сотрудничестве, если хотим, чтобы мир заработал лучше. Страны – не острова, отдельные ото всего остального мира. Они – части системы. Если ее постигает неудача, мы все в проигрыше. Если мы не позаботимся о благополучии планеты, не будет победителей и проигравших. Только проигравшие. И очевидность этой простой истины проявляется все больше каждый день».

Отлично, сказала я, это хороший шаг для развития левого, рационального полушария человеческой нейронной сети. Но человек квазирационален и нуждается еще и в правополушарной культуре поэтов и художников. Нам нужна поэзия, которой я вдохновила Саймона на его новую жизнь. Поэтому давайте посмотрим на Россию глазами поэтов цифровой эпохи и сделаем шаг вперед в развитии культурного бренда России и планеты.

Россия глазами поэтов:

путь к оптимистическим литаниям XXI века

Впервые я приехала в Пушкинские Горы в начале 2000-х на конференцию о любимом поэте. Обошла Петровское, Михайловское и Тригорское, постояла на берегу Сороти, окинула взглядом озеро Кучане – и поняла, что нашла для себя место силы. Приехав еще несколько раз, я написала о Пушкинских Горах поэму «Кантата мира» – о том, как исцеляет, раскрывает и возвышает меня эта земля. Поэма получила премию «Заветному звуку внимая» Большого симфонического оркестра им. П. И. Чайковского и Союза писателей России в 2005 году, на награждении ее читала актриса Марина Александрова со сцены Большого зала Московской консерватории. А следующие десять лет я проводила лето в Пушкинских Горах и «себя под Пушкиным чистила», изучая его видение России и прилагая светлый гений первого поэта России к цифровой эпохе.

В 2005—2007-м я училась на Высших литературных курсах в мастерской литературного критика Евгения Юрьевича Сидорова, бывшего министра культуры РФ. В следующие годы вела Школу малой прозы и поэзии для детей и взрослых в Москве зимой и в Пушкинских Горах летом, где рядом со мной жила старушка с немецкими корнями, Ирина Вильгельмовна Вейс, которую я считала святой. От нее шел неземной свет любви к людям и вообще всем живым существам. Мы очень любили друг друга. Восхищенная глубиной сердечности старушки, я звала ее «моей Ариной Родионовной» и писала о ней стихи. Когда Ирина Вильгельмовна умерла в 2012 году, по ним поставила спектакль питерский театральный педагог Екатерина Громакова, чьих детей я учила писательству. Они показывали спектакль на Театральном фестивале «Лик» в Пушкинских Горах. Моя серия стихов памяти Ирины Вильгельмовны вошла в новеллу «Божий малинник» ниже, а видеозапись детской постановки вы можете найти по QR коду:

Эта серия – лауреат межрегионального конкурса «Вслед за путеводной звездой» Русского географического общества (2013) и международного конкурса «Дорога к храму» Союза писателей Израиля и журнала «Интерпоэзия» (2014).

В итоге в 2013 году я издала учебник «Как писать в XXI веке?» с примерами пушкиногорских новелл и стихов своих учеников. И поехала в столицу России пушкинских времен – Санкт-Петербург, чтобы под эгидой Международного писательского форума провести серию мастер-классов своей Школы и собрать коллекцию историй о культурном бренде нашей страны в рамках международного конкурса «Россия глазами поэтов». Отталкиваясь от пушкиногорского опыта и стремясь продолжить традиции первого русского поэта в XXI веке, я отбирала присланные из разных стран тексты, с наибольшей глубиной и силой говорившие о нашей земле.

Сборник сложился через полгода после моего интервью с Анхольтом в декабре 2012 года, стал ответом на его вопрос «What’s for?» о России – и вкладом участников конкурса в созидание светлого образа и пути в будущее нашей земли, которое я веду от гения чистой красоты русской поэзии – Александра Сергеевича. В числе финалистов было много участников моей Школы малой прозы и поэзии, а также ряд новых для меня русскоязычных писателей и поэтов. Всем этим замечательным людям я была безмерно благодарна за возможность собрать, как мозаику, единую оптимистическую литанию о современной России. И все-таки, запуская этот инновационный проект «на фоне Пушкина», я не ожидала, что сборник произведет на меня сильное впечатление. Все-таки уже довольно много прочитано и, объявляя любой конкурс, понимаешь: Толстого и Достоевского мы не дождемся, а о новом Пушкине даже не мечтаем. В русской литературе давно уже не золотой век, и даже не серебряный. Даже бронзовый вроде прошел.

Однако когда я собрала работы финалистов в их внутренней, родовой, национальной логике, то «сквозь магический кристалл» увидела две вещи, впечатлившие меня: все истории были новеллами о преддверии рая, об ожидании его – и во всех был воздух надежды на лучшее будущее даже в самых темных обстоятельствах жизни. В книжку собрались народные гуляния и истории из родильной палаты, семейные легенды и описания русских земель, новеллы о городских бомжах и истории волшебной степи, поселковые драмы и деревенские заговоры, печали россиян и ностальгия эмигрантов. Весь этот живописный постмодерн и поэтический самоанализ как-то незаметно сошелся в единую, искомую мною оптимистическую литанию о совершенной – всезнающей и безусловной – любви, которая, по апостолу Павлу, «никогда не перестает». Вслушиваясь в гармонический хор авторов, я различила несколько показательных сквозных тем, приведших меня к созданию эпиграфа к сборнику, с которого начинается этот текст.

Ключевая тема России – травма. Она предстает родовой, унаследованной от предков, историей жизненной муки, и физической, полученной от несчастливого появления на свет и годами не залеченной врачами. Это тема социальной раны от людского безразличия возникает и в беспомощной роженице в суровом родильном доме, и в снах наяву неприспособленных к жизни непробивных людей, и в тихой погибели опустившихся страдальцев. Частью национальной травмы проявилась в этих рассказах тема смерти и забытья как средств избавления от жизни, в которой для бессильного сонма героев есть нечто невыносимое: им и родиться здесь тяжко, и родить муторно, а уж жить-то – просто неподъемно. Поэтому читателю становится легче, когда в сюжетах наконец возникает тот, кто твердо ведет машину с раненым, разгребая светом темноту и почти не тормозя на поворотах. Он дает надежду, что в этой литании мы все-таки доедем до дома со светящимся окном.

Второй сквозной темой оказалось одиночество в семье. Женское – прямое и ясное, необратимо разлучающее расхождением по сути и смыслу жизни, а также мужское, творчески осознающее свою внутреннюю эмиграцию. И наконец, комически отстраненное и обоюдное. Откуда и о чем это одиночество? Оно из земли, на которой мы живем, – и о нашей душе, являющейся частью общенационального и общемирового духа. Оно сквозит в ощущении утраты народом глубин и высот русской речи, в потере контакта интеллигенции с радостями задумчивой зимней и бойкой весенней природы России. Оно порождается юношескими ожиданиями и кризисами среднего возраста, чтением сказок детства и поэзии зрелости, романтикой каменных городов и сумрачным погружением в деревенские вечера. Одиночество настигает женщин, переживающих коротко живущих мужчин, творческих мужчин, ищущих свободы, – и всех возвышенных людей, живущих среди обычных.

Куда это нас ведет? К мучительным раздумьям об истории, гармоническим песням о родных городах, разделенной с провинцией тишине, цветущим полям, диким ритмам городов и нескончаемому дорожному путешествию. А еще – к веселому женскому хулиганству, воспетому Пушкиным творческому «тунеядству», заразительным пляскам и общению с чужими народами, которые оказываются порой ближе своего, к дауншифтингу из офисного рабства и мечтам о лучшей жизни.

Чем же успокаивается во всем этом волнении российское сердце? Вдохновенным пением лесов и полынным дыханием степи, приморскими просторами и путешествием по старым городам, небесной нежностью внутренней поэзии страны и земной нежностью ее стариков. Чем же на это откликаются поэты? Творческим желанием подслушать непрозвучавшее и выразить глубинное – объемно, безудержно, огнедышаще… и чуть слышно. Желанием, стоя на земле, наконец достигнуть неба, познать, как рождается поэзия, и пройти сквозь всемирный сумрачный лес, в котором заблудился когда-то Данте Алигьери в начале «Божественной комедии». Мечтой попасть в центр мира, ощутить в себе всю планету, найти колыбель жизни и источник всего сущего, – и наконец достичь того рая, на пороге которого Россия веками безнадежно стоит.

Что для этого нужно? Прочувствовать смерть как часть жизни, чтобы сделать свое поэтическое видение пронзительно острым и спокойно глобальным. И тогда можно увидеть Планету как часть Космоса – и благословить идущих за нами с надеждой, что у них все сложится лучше и счастливей. И пережить, наконец, чувство глубокого и гармонического – и музыкально-волнового – единства современного мира. Мира, кажущегося снаружи столь корпускулярным, разрозненным – и гибнущим от неразрешимого внутреннего конфликта. Это и есть оптимистическая литания.

Никому не расскажешь, как рождается поэзия, естественная как вдох и выдох, от которого омывается грозой тот самый сумрачный лес, возникает космическое обращение к любимому человеку на Thou, как к земному божеству, и оживает Россия, увиденная глазами поэтов XXI века. За мной, читатель, и Вам откроется истина: зачем Планете нужна Россия. И сквозь образ отечества прозреете Вы и what’s for живет человек на Земле.

В этом стремлении, издав сборник о России глазами современных поэтов, я поехала на лето в Михайловское, как обычно – «себя под Пушкиным чистить». Ибо в его солнечном гении надеялась найти ответы на вопросы, мучающие современников. В этом поиске оптимистической литании XXI века душе моей настало пробужденье от общения с источником гения чистой красоты. И под крылом Александра Сергеевича я написала книгу, которая сейчас перед вами, – чтобы вдохновить себя и Россию на новый виток культурного развития страны и мира.

Пушкин – самое удивительное явление в русской культуре и огромный дар для человечества всей планеты. Поэтому моя книга о Пушкинских Горах – это трамплин для раскрытия гармонии культурного бренда России XXI века на мировой арене. Ключевая ее новелла показывает, как соединить ресурсы человеческого ума и сердца в заботе о себе, стране и планете. Она называется «Настройщик гармоний» и получила призы VIII международного мультимедийного фестиваля «Живое слово» при поддержке Роспечати (Большое Болдино) и межрегионального конкурса «Вслед за путеводной звездой» Русского географического общества в 2013 году.

Три новеллы о земле поэта – «Ливень», «Мишка Пушкиногорский» и «Ни-ни-ни» – вышли в журнале Союза писателей Москвы «Кольцо А». Журнал «Юность» опубликовал триптих историй о культурном бренде России «Одиссея Олександра Николаевича», «Пушкин, а Пушкин?» и «Коля Хлебный», снабдив его предисловием, в котором порадовался, что в XXI веке «появляется литератор, желающий поговорить с нами о Пушкине не как филолог, с литературоведческим апломбом, а как неравнодушный человек – о пушкинских ситуациях, интонациях, землях. Последним с нами так говорил, наверное, Синявский в своих „Прогулках“… Из каких же лоскутов соткан наш сегодняшний Пушкин? Мы пока помним, что Николай Васильевич оценил Александра Сергеевича как явление чрезвычайное, а Федор Михайлович добавил к оценке сей эпитет „пророческое“. При этом мы и Хармса пока не забыли: „Однажды Гоголь переоделся Пушкиным…“ Но памяти такой маловато будет. Писатель Наталья Гарбер в своих незамысловатых заметках пытается настроить нас на волну поэта, подводит к природной сути гения и обозначает приметы неиссякаемой, пусть и потаенной духовной жизни народа. Так же, как, возрождая после войны Пушкиногорье, его труженик-директор Семен Степанович Гейченко отыскал в свое время место снесенной часовенки в еловом лесу сельца Михайловского».

Остальные новеллы вошли в книгу «Тайные истории Пушкинских Гор», которую я издала – и надолго отложила, уйдя в изучение глубин и высот искусства развития планеты. Этот путь вернул меня в визуальное искусство. И, отвечая на вопрос «What’s for?» инструментами живописи и фотографии, я вошла в эпоху искусства с использованием искусственного интеллекта, которое позволило объединить искомые смыслы и образы в иллюстрации книги, лежащей перед вами.

И тогда я решила отредактировать и пересобрать истории о Пушкинских Горах как месте моей силы для серии «Это моя земля», опираясь на накопленный за жизнь опыт писателя, художника, педагога, коуча творческих карьер и специалиста по культурным брендам России. Я захотела по-новому удивиться культурному бренду нашей страны, стартуя от «солнца русской поэзии» – и самого удивительного феномена русской культуры – во вторую четверть XXI века.

В январе 2025-го я отредактировала и пересобрала книгу, намывая чистое золото любви к своей стране из потока сознания 2013 года. Повествование о самой поэтичной земле России завершает моя поэма «Кантата мира», с которой началось мое творческое осмысление Пушкиногорья как «своей земли». Собрав новую версию книги, я чувствую, как эта земля заиграла в ней всеми красками никогда не перестающей любви поэтических сердец к гению чистой красоты русской природы и культуры.

Сегодня Пушкинские Горы – место силы и «своя земля» не только для меня, но и для всех этих людей. Прозревая Россию сквозь собранные здесь воедино новеллы и стихи, я непроизвольно шепчу: «…и сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Это и есть ответ на вопрос, «What’s for?» Пушкинские Горы стоят на Земле. И мне очень интересно, что в наших оптимистических литаниях увидите Вы, читатель?

⠀Наталья Гарбер2005—2025

Сороть

Сороть – речка узкая и быстрая.

Против течения далеко не уплывешь. А по течению – унесет, только держись.

Поэтому плавают в Сороти философски: полчаса гребешь против течения, а все на том же месте. Десять метров вперед – подвиг для профессионалов.

Одно из самых широких и удобных мест для купания – под мостом, что виден от Тригорского, со скамьи Онегина, через поля.

Сквозь ступени лестницы, ведущей от моста к Сороти, прорастает дикий шиповник. Спускаясь, видишь, что там, где каменные опоры моста – впятеро выше человеческого роста – крепятся снизу к полотну дороги, ласточки налепили гроздья гнезд. Веселые птицы со свистом ныряют в них, промельком бликуя белыми грудками в речной воде, среди отражений медленных облаков.

Мост дает тень, в которой видно, как в стремнине Сороти шныряют мальки, умудряясь плыть и по, и против течения. Впрочем, вдоль берега течение слабеет, полоща листья кувшинок и прибрежные водоросли.

За ними в прибрежном ивняке деловито крякают невидимые утки.

Ты садишься на бревно, щурясь на блики солнца в реке, затихаешь – и большая оранжевая бабочка доверительно садится на голую коленку, довершая идиллию жаркого дня. Когда она удовлетворится исследованием и улетит, можно идти купаться – чтобы в ближайшие полчаса активно грести против течения, не двигаясь с места. Чтоб философски созерцать ласточкины промельки у гнезд и торжественный ход облаков вдалеке.

Впрочем, нет, это еще не все.

Над мостом, в небесной вышине почти видимый самолет медленно прорезает белый след, завершая гармоническую композицию в рамке из опор и полотна моста.

А между самолетом и тобой кружит ястреб, вдумчиво надзирая над просторами поместья Александра Сергеевича, где я вежливо гощу тринадцатое лето. Каждый раз тихонько удивляясь тому, почему это мне здесь по-прежнему интересно.

Я пишу об этом помаленьку и думаю, что любители малой прозы и поэзии являются любителями жизни как таковой. В частности, потому, что малые формы не несут особой славы, власти или денег – они не модные. Поэтому читать – как и писать – их стоит только для души. Малые формы – инструмент самосовершенствования и арт-терапии, глубокого чувствования и уважительного общения, тишины и благодати растворения в мировой гармонии.

Любители малой прозы и поэзии ищут состояние мировой гармонии и зону следующей из нее «биосферной» самореализации как свой гармоничный голос в обертонном вселенском хоре Природы. Частью жизни становится не только восприятие и создание, но и передача другим этой картины мира, альтернативной доминирующему в современном мире эгоистичному антропоцентризму «больших форм». Проще говоря, малые формы любят гуманисты, а не карьеристы.

Хор наш негромок и созвучен, а отношения в нем построены на взаимном, добровольном и бережном взращивании людей. И нацелены на созидание общей музыки, высоко над которой возникают неожиданные божественные мелодии – это музы присоединяются к нашим трудам, открывая новые возможности гармонических созвучий, горних высот и дольних глубин. Этот доверительный и созвучный труд по согласованию своих и высших голосов в мировую гармонию и составляет образ жизни любителей, читателей и авторов малой прозы и поэзии.

В этой книге мы проплывем по ее волшебному течению, выйдя из Сороти.

В путь, читатель!

Река Сороть

Россия, Псковская область,

между Михалкинским озером и правым берегом реки Великой

Со́роть – река в Псковской области, правый приток реки Великой. Вытекает из Михалкинского озера в Новоржевском районе Псковской области на севере Бежаницкой возвышенности. Протекает по территории Новоржевского, Бежаницкого и Пушкиногорского районов Псковской области. Устье реки Сороти находится в 161 км по правому берегу реки Великая. Длина реки – 80 км, площадь водосборного бассейна – 3910 км². Этимология названия точно не установлена.

Пушкин описал Сороть в своей энциклопедии русской народной жизни, в последней строфе «Путешествия Онегина»:

Поэт Н. М. Языков, в 1826 году гостивший у А. Н. Вульфа в Тригорском на берегу Сороти, воспел реку и купание в ней в огромном стихотворении «Тригорское», из которого я приведу вам только две небольшие части – о реальной реке, и о реке поэзии, вплывать в которую надо постепенно:

Ливень

Дождь в Пушкинских Горах – это обычно ливень.

Утром обманчиво солнечно и жарко, но в квартире у меня душно. Я выбираю из видеотеки подходящий к моим текущим размышлениям фильм – чтобы подтолкнуть творческий дух. Беру горячую тарелку курицы с картошкой, несу в комнату под ТВ – и наконец слышу с небес угрожающее погромыхивание. Включаясь в реальность, соображаю, что это уже не первый сигнал «к бою». Я сажусь есть и снова отвлекаюсь на ТВ – авось, пронесет. Гроза с пониманием относится к моим планам, и лишь когда я доедаю, в окна косо и яростно ударяет ливневая волна.

Началось!

Вода бьет сквозь сетки на окнах так, что подоконник около них в момент заливается водой. Я переставляю фрамуги щелью вверх в комнате и бегу в кухню – там тоже потоп и большая деревянная икейская чаша на окне налита ливнем уже на треть.

Я переменяю положение кухонной фрамуги и с наслаждением смотрю, как гроза снаружи отмывает до скрипа мои окна. А я все думала – пора помыть. Видать, и вправду пора – с размахом, от души.

В этот момент во всей квартире гаснет свет. Я бегу к счетчику – он включен, в коридор – тоже все ок. Я щелкаю там и тут – никаких перемен. Звоню соседям – звонок не играет – и тут до меня доходит, что отключился весь дом.

Я звоню в ЖКХ, он говорят – у нас тоже света нет, но чего ж вы хотите от нас? ЖКХ здесь отвечает только за квартплату, а за обслуживание, включая электричество, отвечает ЖКО. Сидящие на двух разных этажах конторы делают вид, что живут в разных мирах, все очень по-советски. Но в ЖКО я не перезваниваю – если весь поселок во тьме, электриков поднимут без меня.

Окна в квартире вымыты уже дочиста, и ливень становится вертикальным.

Я в ответ открываю окна настежь, чтобы наполнить озоном комнаты, душные от настоявшейся в них предгрозовой утренней мари.

Сверху, пыша на меня искрами, грохочет молния, а под ней ливень надраивает до блеска зеленые, незрелые яблоки в саду. Яблок много, и ливень старается не на шутку.

Листья яблонь аккомпанируют ему, шумя как волны, и звук грозы становится похожим на бурное море.

Все. Это – очевидно, призыв муз.

Я зажигаю свечку на подоконнике и от руки в блокноте быстро записываю эти строки, добавляя в палитру ливневых звуков шум переворачиваемых страниц. Когда я заканчиваю новеллу о ливне, единовременно во всей квартире дают свет. С писком, ойкая, включается ТВ, скрежещет и трещит нервический принтер, в ванной ему подгуживает толстый водонагреватель, в кухне радостно взвывает холодильник.

Привет, друзья, все в норме, все в сборе. Успокойтесь, все ок.

В Пушкинских Горах всем заведует Бог, и если правильно себя вести, то все будет, причем вовремя. Поэту будет дадено впечатление, а чтоб его записать, Бог уберет все отвлекающие сигналы – и не позволит невидимым электрикам починить сеть до тех пор, пока ты не допишешь все, что надо, со свечой на окне.

А вот теперь плоды ливневых муз надо оцифровать.

Мельком удивившись, как все-таки много аппаратов нужно сегодня человеку для элементарного удобства, я успокаиваю принтер, выключаю ТВ и включаю ноутбук – единственный аппарат, который после возвращения электричества в дом терпеливо ждал, пока понадобится, и сам по себе не голосил.

Сегодня я допишу эту историю о ливне и порадуюсь тому, как складывается моя новая книга, вымечтанная за июнь через сны. Вчера Бог наконец отмыл мне глаза в стремительной Сороти: вот, об этом пиши, что прямо перед тобой. Все – здесь. Вот и пишу, про все, которое – здесь. И оказывается: здесь – красота!

Я люблю ею делиться, поэтому и веду свою Школу малой прозы и поэзии, создавая потоки красоты. Подключаясь к общему процессу сочинительства, из «когда б вы знали, из какого сора» своих душевных треволнений мы выделяем чистую, тихую и высокую мелодию, услышала и записала свое состояние чистоты и музыку высших сфер. Недавно, сидя на Савкиной Горке, мы с группой потратили на вход в это состояние «простого слушания» шесть часов интенсивной работы. Суммируя свои ощущения, участники мастер-класса сказали, что понимают наконец, насколько сложным трудом является стихотворство. Но удовольствие от высоких вибраций поэзии так сильно, что многие из них решили теперь идти по этой стезе. Давайте я подключу вас, читатель, к этому сладостному процессу, окатив музыкальной поэзией пушкиногорского ливня.

Обертоны

Савкина Горка

Россия, Псковская область, Пушкинские горы,

берег реки Сороти, в 1 км от усадьбы «Михайловское»

Савкина Горка является объектом федерального значения и входит в состав Музея-заповедника им. А. С. Пушкина. Поселение появилось тут в IX столетии и существовало до XVI века, когда во время Ливонской войны местность была опустошена войсками Стефана Батория. Археологи считают, что до Ливонской войны здесь был относящийся к части укреплений города Воронич Михайловский монастырь с Городища. Земля, где теперь находится деревня Савкино, называлась Сафронова пустошь и принадлежала крестьянину деревни Стеймаки, находившейся в версте от Святогорского монастыря в сторону Новоржева. Возможно, его звали Сафроном, и по его имени могла быть названа пустошь, которая занимала около 30 га. С востока она граничила с озером Маленец и протокой из Маленца в реку Сороть, с севера ее ограничивала Сороть от протоки до родников, а с запада – заливные луга деревни Гайки, принадлежащие святогорским мещанам. С юга пустошь ограничивалась местом под названием Кривые сосны.

Савкино было одним из любимейших мест Пушкина на Псковщине. В 1831 году он, обращаясь к хозяйке усадьбы Тригорское и прося ее выступить посредницей в покупке земель на Савкино, писал: «Я просил бы Вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году… меня этот проект приводит в восхищение, и я постоянно к нему возвращаюсь…»

Сегодня на вершине холма городища расположена восстановленная в XX веке часовня и каменные кресты, перенесенные сюда директором заповедника Гейченко из других мест. На гранитном постаменте самого известного креста, стоящего около часовни, есть церковнославянская надпись: «Лета 7021 постави крест Сава поп». 7021 год соответствует в современном летоисчислении 1513 году. Сам крест, поставленный на этот постамент, сделан из песчаника и установлен в XX веке.

Мишка Пушкиногорский

Мишка – пес душевный, с пониманием. Мех у него густой, а уши обрезаны в раннем детстве, так что теперь они мохнатые и круглые, как у медведя. Потому и – Мишка. Одна засада – по раскрасу Мишка рыжий с черными и бежевыми подпалинами. Нестандартный такой медведь. Зато вдоль спины у него стильный пробор и хвост султаном – большой, красивый. Мишка им активно машет дружественным лицам и нежно тычется башкой с мягкими ушами в руку – гладь. Так что дружественных лиц у него много – Мишка общителен и народом любим.

Живет он у соседа моей подруги – художницы Русаны. Спит под ее верандой, а кормится в обоих домах и еще в поселке, куда постоянно бегает по делам. Ошейника у Мишки нет, но ухоженный вид и контактность явно говорят: Мишка – пес домашний, его положено любить, а не бояться. Народ и не боится: кормит, гладит и хвалит. Мишка в ответ утробно и подробно бурчит, будто разговаривает с тобой ласково на своем медвежьем языке, потягивается и нежно заглядывает карими глазами в душу. Миляга, одно слово.

Русана дала ему давеча четыре рыбьи головы. Три Мишка съел, а на четвертой засбоил – много. Чтоб не пропадала, он пошел и зарыл ее под розовый куст у веранды. Теперь розы пахнут рыбой, а Русанина мама удивляется – откуда это?

– Впрочем, может, это и не наши розы, – задумчиво говорит она мне, садясь на ступеньки, на которых тут же пристраивается и Мишка.

– Как это?

– А клумба-то на соседском участке.

– Как это?

Между домами Русаны и соседа с этой стороны – ни забора нет, ни межи. За клумбой – яблони, впритык увешанные в этом году еще зелеными плодами, а потом старый – соседский рыжий домик с белыми ставнями. Узкая длинная клумба, параллельная домику, отделяет нас от яблонь, и я всегда думала, что за нею – соседи, а тут – Русана.

– Нет, – говорит Русанина мама, – граница у нас неизвестно где. Одно знаю точно: соседи, добрые люди, разрешили нам на их территории поставить туалет. Туалет – точно на их участке.

Мишка, регулярно толкающий мою руку мягкой башкой, чтоб за разговором не отвлекалась гладить его, подмигивает мне в этом месте: у меня, мол, ушастого, ваших проблем в помине нет. У тебя, говорю, нет, а у людей с этим делом всегда заморочки. Мишка понимающе урчит, и я в ответ вдумчиво глажу его по голове.

Оба участка покато спускаются к осинам и ивняку, за которыми шумит проточный пруд. Перед деревьями на соседском участке – выкошенная лужайка, а на Русанином – вся в траве. Деревянный классический зеленый сортир стоит на опушке, вписываясь между Русаниными ивовыми кустами и соседскими осинами. Когда я туда пошла сегодня, Русана предупредила – аккуратно, после дождя там скользко и могут быть змеи. Дорожка была вполне проходимая, ужик вильнул хвостом по стенке снаружи сортира, джентельменски уступая мне очко. А над туалетом в шумных кронах осин, колеблемых веселым ветром с пруда, виртуозно заливались два соловья.

– Раньше сортир стоял там, наверху, – повествует тем временем старшая хозяйка дома, – и очень вонял. А соседи разрешили – и мы поставили его внизу. Хорошие соседи.

Наверху – это у забора с Мишкиным хозяином, что в пяти метрах от Русаниного жилья. Конечно, вонял – уж очень близко от дома, снова подмигивает мне тихонько Мишка. И еще, бурчит он, соседу была отдельная радость – у него в трех метрах с той стороны беседка для романтических увеселений стоит. А внизу Русаниного участка, у забора вдоль дороги, стоит ее картинная галерея – сарайчик, где она открытки с Пушкиным и прочие диковины продает. Так что соседи из рыжего дома и вправду замечательные, что сортир разрешили от любителей искусства спрятать на своей территории за Русаниным ивняком.

– Сосед Валера был очень хороший человек, вратарь. На воротах у пруда стоял и пропускал машины туда-сюда, – продолжает тем временем Русанина мама.

У пруда за осинами и вправду идет дорога в Михайловские угодья, и аккурат на перешейке между прудом и мельницей, где Онегин стрелялся с Ленским, стоит будка со шлагбаумом и охранником, который у туристов проверяет пропуска.

– Валера, старый моряк, там работал, пока был жив. И называл всех проезжих салагами, – нежно договаривает Русанина мама.

А соловьиная пара в листве заливается, подтверждая, что да, так все и было: старый морской волк у пруда «строил» туристов, чтоб не баловали. Я верю: птицам с верхушек осин будка видна как на ладони.

Соловьи, кстати, здесь всегда поют, когда я захожу. Мишка, добрая душа, птах не гоняет и не облаивает, – он друг человека, а не охотник. Сейчас жарко, и он ныряет под высокие опоры Русаниной веранды – спать до вечера. Через пять минут оттуда доносится довольное медвежье бурчание и утробный храп. Мишке снятся Русанины картины, которые она продает в своей арт-галерее «У мельницы».

А картины такие. Вот Пушкин сидит в маковом цветке, играя на флейте. Вот поэт спит на кровати, а вокруг столпились и разглядывают его три удивленных медведя. А вот он на дуб залез и стихи пишет. В ветках дуба ученый кот на цепи болтает с русалкой, а внизу гуляют олень и лев – как в раю, где никто никого не ест.

Мишка, хоть и друг всем зверям и людям, но такому благодушию не верит и порыкивает во сне для порядку. И тогда картина сменяется на другую: лежит Александр Сергеевич, опираясь на валяющегося рядом льва, на косогоре в Михайловском и смотрит, как вокруг знаменитой мельницы расцветают диковинные розы в Русанин дом высотой. Ну уж нет, решает Мишка во сне, это уж ни в какие ворота не лезет – и просыпается.

Вечереет, я сижу и дописываю эту историю на ступеньках веранды. Мишка вылезает и подставляет под традиционные нежности свою мягкую башку с мохнатыми ушками. Я глажу Мишку и в утешение после чудного сна показываю ему свою любимую Русанину картинку: там Пушкин сидит на радуге над Пушкинскими Горами и смотрит, как мы тут внизу живем. Мишка удовлетворенно тянется и мирно бурчит, мол, вот это правда, это дело.

Ну и славно, говорю я, иди рыбную голову под розами доешь, чтоб не воняла. Ладно, говорит Мишка, съесть может и не съем, но унесу подальше, раз ты просишь. Мишка – пес душевный, с пониманием.

Арт-галерея «У мельницы»

Россия, Псковская область, Пушкинские Горы,

в конце деревни Бугрово по правой стороне

единственной там асфальтовой дороги

в сторону Михайловского

Галерея «У мельницы» – это маленький бревенчатый сарайчик за плетнем в зарослях придорожной травы, с колоритной русалкой, нарисованной на стене вдоль дороги. При входе туристов на белом коне с шашкой наголо приветствует широко улыбающаяся фигурка Арапа Петра Великого – основателя Михайловского. Галерею сделала московская художница Русана Наливайко в 2002 году. В 1989-м она купила дом, потом рядом с ним построила этот сарай и стала выставлять и продавать в нем свои работы. У нее много тиражных открыток, календарей и сувениров в лубочном стиле, посвященных Пушкину, но есть также графика, живопись и керамика – тоже о нем, его друзьях и красотах Пушкиногорья. Еще Русана собирает и выставляет «У мельницы» предметы старинной утвари и работы нескольких своих подруг-художниц. Галерею активно посещают летом, здесь весело и всегда можно найти что-то для души.

Ни-ни-ни

Я «жаворонок» и ночью люблю подолгу спать, это у меня с детства. Я веду себя как первобытный человек: ложусь, как только темнеет, и просыпаюсь, когда светает. Зимой могу спать с девяти до девяти. И отлично себя чувствую. Весной время моей дневной активности удлиняется вместе с отрезком светлого дня. Летом оно максимально – с шести утра до глубокой ночи, которая для меня начинается в десять вечера. А осенью рабочий день снова уменьшается, спасибо природе средней полосы.

Приехав в Пушкинские Горы тотально на все лето, я поначалу засыпала от избытка кислорода раньше девяти вечера и просыпалась в свои обычные шесть утра. Но однажды, во вдохновенном порыве провозившись с очередной главой учебника по писательству, я досидела до половины двенадцатого ночи.

И тут случилось странное – в яблоневом саду, куда выходят окна моей квартиры на первом этаже, что-то начало ритмично пищать. Звук был мерзкий, настойчивый и нескончаемый. Похоже на высокое, почти ультразвуковое «ни-ни-ни!» Заснуть под такое невозможно, как нельзя дремать, когда тебя постоянно тычут булавкой в бок.

Я попшикала в окно, полагая, что это какой-то диковинный сверчок, но быстро поняла, что звук не натуральный. Ворча «и какой идиот поставил на ночь в саду миноискатель?», я натянула куртку и пошла в сад разбираться. Звук в саду раздавался везде, как везде расширяется Вселенная. Буквально – везде. Изрядно побродив в крапиве в поисках источника ультразвукового занудства и вдосталь покусанная изголодавшимися ночными комарами, я обессилела и подняла глаза к небу.

И тут до меня дошло: звук шел сверху. Со второго этажа – больше этажей в доме нет. Больше того – звук шел из форточки соседа надо мной. Мысленно просканировав все знакомые электрозвуки, я поняла – это немецкий будильник. У моей бабушки был такой. Он гадостно пищит, пока его не отключишь. То есть с момента включения он вопит вечность – я никогда не могла дождаться финала писка и била его «по голове».

Вернувшиеся способности к диагностике меня утешили, но проблема не решилась: спать было невозможно. Я привыкла жить с открытым окном и зимой, и летом. Я не сплю в задраенной подводной лодке – мне начинает казаться, что я в газовой камере. Ударить «по голове» чужой будильник через окно второго этажа невозможно. Жильца наверху я будить не решилась. Да и есть ли он там? Ведь ночь на дворе, и люди должны бы спать, а как можно спать при таком звуке?

С другой стороны, я ведь спала все эти дни, когда ложилась до начала воплей немецкого чуда. Вот и он сопит себе в две дырки, пока я тут мучаюсь в комарах. Дело швах, подумала я и побрела обратно в квартиру. Вариантов у меня не осталось, я закрыла пластиковые окна и бессильно отрубилась благодаря творческой усталости и вопреки клаустрофобии.

Утром, проснувшись в восемь с мутной головой, я нахлебалась кофе, дождалась девяти и рванула наверх договариваться о перемене участи. Жилец был дома, оказался одиноким дедом преклонных годов и на предложение наладить технику радостно сообщил, что будильник подарила дочь, он им не пользуется и, как тот работает, не знает. Уверенная, что после бабушкиного зверя с этим я справлюсь легко, я пошла искать чудо-машинку. Аппарат – такой же, как у моей старушки, – был поставлен на половину двенадцатого. Оставался вопрос, почему он не звонил днем, а только ночью. Дед не знал, я недоумевала, но в любом случае хлопнула будильник «по голове» и выключила звонок.

Следующим поздним вечером, когда я счастливо закрывала компьютер с очередной дописанной главой, из какого-то близлежащего окна дико и с завываниями заорал младенец. Решив, что его убивают, я рванула к своему окну проверить источник звука – и услышала другого младенца, в несколько более высокой тональности. Оба страдальца вопили как резаные, и никакие мамашки даже отдаленным шепотом при них не причитали.

«Господи, что за страна», – подумала я, снова оделась и пошла спасать истерических человеческих детенышей. Выйдя на улицу и снова продравшись в заросший сад, я обнаружила двух здоровенных котов с вытаращенными глазами в бешеной боевой стойке. При виде меня они перестали вопить и кинулись врассыпную. «Черт бы побрал мою писательскую чувствительность, могла бы и догадаться», – хихикая над собой, пробурчала я и вернулась в дом.

Вдумчиво приняв душ, я нырнула в кровать, и тут… наверху снова запаскудил немецкий будильник. О, черт! Я же выключила его. Может, старик так просто ностальгирует по дочери? Днем он удит рыбу (он мне рассказал, что это его основное занятие, но мальков не продемонстрировал), а ночью скучает по дочке и развлекает себя будильником, когда все уснут, а у него все равно – старческая бессонница.

Орать ему под окном нельзя – перебудишь весь дом. Стучать в дверь посреди ночи? А если он все-таки спит под эти звуки, как я умудряюсь, если лягу пораньше?

В общем, вторая ночь прошла не лучше первой. Утром, увидев в зеркале опухшую мрачную физиономию, ничуть не похожую на мою, я решила, что блюсти режим теперь буду неукоснительно. В девять вечера – в кровать, при любых творческих запоях!

Так я здесь теперь и живу. Утро вечера мудренее, говорю я себе. Спи, моя радость, усни и ночью бузить ни-ни-ни. А то будильник сделает тебе ни-ни-ни в полдвенадцатого и будешь спать в подводной лодке до безрадостного утра.

Коты периодически устраивают шумные потасовки под окном, но они живые, их ристалища краткосрочны и поддаются разгону с помощью крика и пшиканья. Приехав в этом году снова на лето, я в первый раз опять попалась, услышав якобы детский крик. Но быстро вспомнила оскаленные рыжие рожи с задранными вверх лапами, из которых торчали выставленные во всю мощь рыболовные крючки, которые и не снились деду со второго этажа с его скромными упражнениями по ловле мальков.

Сегодня мне снилась мельница в Михайловском. Вокруг нее летали звезды, а она перемолачивала небесное счастье в земное. В полдвенадцатого меня разбудило обычное «ни-ни-ни», но я, видимо, приобрела некий иммунитет и, проснувшись, продолжала медитировать на звездную мельницу Пушкина. Так вот, поздравьте меня: в полвторого звук прекратился! Немецкий миноискатель пищит всего-то два часа!

Нет, я точно его пересижу. Теперь, когда мы знаем его слабое место – точно!

Я-то упираюсь сорок пять лет. Меня двумя часами «ни-ни-ни» не возьмешь. «Да-да-да», я буду делать все, что захочу, и даже работать со снами. А дурацкий писк использую для того, чтобы ночью писать эту книжку. Вот сегодня «ни-ни-ни» сработал как тема для новеллы. Знай наших!

Все, иду спать. Да-да-да!

Ветряная мельница близ Михайловского

Россия, Псковская область,

Пушкиногорский район, поместье Михайловское

Ветряная мельница стоит в поле над Соротью близ поместья Михайловского и хорошо видна из барского дома. Это воссозданная достопримечательность пушкинских времен, которая гармонично вписывается в природный ландшафт. Она стала символом заповедника и фигурирует на пушкиногорских сувенирах чуть ли не чаще, чем сам поэт.

Божий малинник

Вопреки прогнозу Gismeteo о зверских проливных дождях сегодня вышло солнце, и, досмотрев за завтраком по видео отчаянный фильм с Де Ниро, я еду по чернику. А то больше месяца тут живу, а ягоду ела только с рынка – клубнику и черешню. Не дело.

По чернику я наладилась в лес за кладбищем. Однако съезжая с кладбищенской горки, я разглядела наконец вдоль дороги созревший малинник и тормознула у него велосипед. Малину я люблю больше черники. Малинник на взгорке страшно удобная вещь – первый, нижний слой я обобрала прямо стоя на дороге. Местные жители, курсирующие от коттеджей в полях до Пушгор и обратно, видимо, так заняты делами, что ягоды не замечают. Пока я кормилась с куста, в поселок прошла толстая баба с дочкой, а к коттеджам испитой мужик, и всех их малина ничуть не волновала. А меня она взволновала страшно, и я полезла на косогор внутрь малинника, благо догадалась приехать в кроссовках и змеек могла не бояться.

Впрочем, змейки тут ужики, с желтыми «ушками». Они не кусачие и бестолковые – выползают на шоссе, где их давят своими авто невнимательные туристы и привычные местные, давят вместе с недотепами-лягушками, которые тоже зачем-то скачут поперек дороги. Поэтому шоссе здесь усыпаны сухими шкурками лягушек так часто, что у нас тут леса царевен-лягушек, с которых их Иваны-царевичи шкурки посдирали.

Но в малиннике ни лягушек, ни ужиков не оказалось, зато малины уже много, и я наедаюсь до отвала, вылезая из кустов уже в самом верху косогора, почти примыкающего к веселым могилкам. Могилки тут веселые, потому что завалены синтетическими венками с крупными разноцветными цветами на них. Местные на покойников денег не жалеют и ухаживают за могилками справно, поэтому кладбище, разместившееся на трех крутых горках, выглядит как детский сад, наряженный к праздничному утреннику.

Приехав сюда в прошлом году впервые на свежую могилку своей соседки, «Арины Родионовны» моих поэм, я потеряла страх смерти, так здесь было солнечно, весело и ярко. Этот разноцветный парк культуры, где часто играют дети, окаймлен красивыми корабельными соснами, малинник под которыми плавно переходит в черничник. Птицы вокруг радостно заливаются, а наверху облака кучерявятся вокруг солнца. Чего ж бояться? Радость сплошная. Я, помню, пришла сюда, села у могилки Арины Родионовны и подумала, что, «все же ближе к милому пределу мне бы хотелось почивать». Здесь будет легко стать птицей и заливаться радостно в поднебесье о том, что жизнь после смерти еще лучше, чем до нее.

В Москве у меня бабушка с дедом похоронены в стене Донского монастыря, два сосуда с прахами за мраморной дощечкой, на которую мать прикрепила удачную фотографию, где красивая молодая бабушка в широкополой шляпе клонит голову на плечо деду, внимательно разглядывающему нас через очки. Вся стенка монастыря забита впритык такими маленькими усыпальницами с металлическими кольцами, в которые вставлены емкости с водой и живыми или пластмассовыми цветами. И то, что стенка слегка осыпается кое-где, придает всей картине лирический оттенок. Неплохо, но по жизнерадостности, конечно, это не сравнить с пушкиногорским кладбищем.

А современные кладбища под Москвой – это мрак: ряды неровных каменных могил такие бесконечные, что кажется, что весь мир – кладбище. Все знакомые, на чьи похороны я попадала в Москве, умирали поздней осенью. Холод, грязь, долго ждать очереди, чтобы попрощаться, похоронные тетки однообразными голосами заученно толкают попрощаться с «дорогим покойным» – какой он им дорогой, они его даже не знают.

Потом пара часов тряски в холодном автобусе с гробом посреди, долгие московские пробки, сменяющиеся унылыми подраздолбанными подмосковными дорогами, потом эти бескрайние поля каменных могил под свинцовым капающим небом – и могильщики подшофе. Все толпятся, мокнут, наконец, гроб роняют в землю и засыпают грязью. Близкие неудовлетворенно и горестно всхлипывают, дальние интеллигентно жмутся к автобусу – замерзли, устали, есть хотят. Потом стол с обильной едой и избыточным питьем, которыми живые компенсируют неприятное впечатление от ритуала, и дальше на это кладбище больше никогда не хочется идти.

Не то здесь, думаю я, озирая солнечное разноцветье на пригорках. Умирать в Пушкинских Горах, конечно, тоже не сахар: к бедной Арине Родионовне в последний день жизни скорую вызвали утром, а приехала она из больницы, что через дом, к вечеру. Старушка умирала, они это знали и не спешили никуда. Хотя Арина Родионовна – старшая медсестра, она в этой больнице проработала сколько-то лет, а потом выйдя на пенсию, еще много лет бесплатно колола и обихаживала на дому постоянных клиентов.

Она в Пушкинских Горах жила с перерывом – родилась тут, доросла до двадцати годов, а потом мать, разойдясь уже с Ирининым отцом, от женатого родила мальчика Алешу. Женатый семью не бросил, и мать Арины Родионовны уехала с двумя детьми в Мурманск к родне. Мурманск тут, в Пушгорах, почему-то часто оказывается местом заработка и временным пристанищем для путешествующих по жизни.

На севере шустрая Арина Родионовна вышла замуж за красивого гуляку с гармошкой, брак вышел так себе, мужа она со временем выгнала, а детей, как оказалось, у нее быть не могло. Она взяла девочку из детдома, дочку алкоголиков, вырастила и воспитала как могла – та вышла замуж в Казань и теперь там живет, свои дети у нее уже и внуки.

Когда мать Арины Родионовны вышла на пенсию, то с детьми вернулась на родину. Алешин отец уже помер, мужики в России долго не живут. Да и времена переменились, в Перестройку полно нового народу понаехало, и никому уже не было дела до происхождения взрослого парня. Он обзавелся семьей, сейчас у него свой дом и уже взрослые внуки.

Арина Родионовна здесь работала от души – людей любила и дело свое знала. Сменила пару любовников, похоронила мать и в шестьдесят с чем-то лет побывала второй раз замужем – «Ваня мой был самый лучший из всех, Наташенька». Когда Ваня помер, ей было уже сильно за семьдесят, и она отписала квартиру дочке покойной подруги-врача, с которой работала в Мурманске. С уговором, что та будет за старушкой ходить до ее смерти, а потом сюда переедет, потому как на севере, как вы уже знаете, климат тяжелый.

Сиделку эту я застала уже суровой толстой пенсионеркой с неизменным рюкзаком за спиной и короткой седой стрижкой. Она – бывший начальник ЖЭКа, посему круто «строила» общительную Арину Родионовну: то лекарства подопечная не выпила вовремя, растяпа, то на скамейке слишком долго просидела, опять продует, то витаминов мало ест, а вон все куплено же. В общем, сурово, но справедливо – и старушка жила трудно, но под полным уходом.

Я оставляла им ключи на зиму, так что мне тоже повезло – когда прорвало не пойми отчего посреди зимы воду в душе, компаньонка Арины Родионовны быстро поняла, в чем беда, и проруководила местными пьющими и нерадивыми сантехниками, починив все их руками, задешево для меня и наверняка очень сердито для них. Так что я страшно радовалась, что в отделенных от Москвы восьмьюстами километрами Пушгорах за стенкой у меня есть человек суровый и надежный.

О том, что крутая толстуха – человек тонко чувствующий, я узнала только прошлым летом, когда, приехав после смерти Арины Родионовны, зашла к наследнице помянуть покойную и мы поговорили по душам. Я успела повидаться со своей пушкиногорской музой перед смертью на майские праздники, а умерла старушка во второй половине мая, аккурат через два дня после своего 89-го дня рождения. В этот момент я была в Москве и вырваться на похороны не смогла.

День был будний, и компаньонка Арины Родионовны в одиночку просидела с утра до вечера около остывающего тела, к которому не ехала безразличная скорая. А потом уже вместе с Алешей разбиралась с похоронными конторами и прочими специалистами по переходу в лучший мир. Впрочем, глядя на пушкиногорское кладбище, я бы и этот мир плохим не назвала. Больше того, общаясь в последние дни с Ариной Родионовной, я, помню, ощущала, что канал к Богу открыт где-то у нее за спиной, и если протянуть туда руку, то почувствуешь ветер иных миров. И миры эти показались мне очень внятно связаны с нашим миром, и идея «как на земле, так и на небе» мне при виде моей Арины Родионовны была очевидна: как светло она тут прожила, так светло она и там обретется.

Закрытая компаньонка моей старушки, оставшись одна, прошлым летом была несколько раз моей собеседницей, свела меня с тетками, торгующими творогом, и как-то повернулась новой, душевной стороной. Мы с ней обсуждали, как получше ей продать мурманскую квартиру, чтобы уже не ездить туда раз в году, как она это делала раньше зимой, на пару месяцев, присмотреть за жильем. Сошлись на том, что надо уже спокойно и вольготно жить в двухкомнатной пушкиногорской квартирке, теперь полностью принадлежащей ей. И много еще умных планов понастроили.

Зимой толстуха уехала в Мурманск продавать тамошнюю квартиру, отключила телефон и в Пушкинские Горы не вернулась. Соседи мне сказали, что она сильно болеет и, видимо, не вернется сюда уже, не сможет. И вышло, что крепкая пенсионерка-командирша с суровой северной закваской, на поколение моложе моей еле ходившей старушки-болтушки Арины Родионовны, именно ею к этой жизни и крепилась. И когда крепление это ушло в небеса, то компаньонка решила последовать за ней.

Авось там тоже надо ухаживать, ругать за забывчивость и следить, что все было как надо. И если есть там у них какое-то хозяйство, я уверена, крепкая пенсионерка с рюкзаком и ЖЭКовским опытом справно за ним приглядит.

А тут, на Земле, нужно найти какой-то существенный смысл, чтобы удерживать дух в хрупком теле. Для Арины Родионовны этим смыслом была любовь к людям, которой она меня потрясла при встрече, когда ей было за 80. Такого потока энергии я не видала никогда – ни у именитых психологов или врачей, ни у мастеров восточных практик или священников, ни у кого. Этот божий дар у нее был, как у Моцарта – музыка. Поэтому я не пыжилась, а просто подставляла себя всю под эти лучи и радовалась, что есть на Руси святые, не перевелись. Вон, за стенкой живут и ничем особенным себя не считают.

Ей и не надо было ничего про себя считать, а мне про нее – надо, потому как Моцартов в этой жизни мало. И если уж свезло, надо радоваться и стараться любить их в ответ по мере своих слабых сил. Радость от таких людей ни с чем не перепутаешь – она возникает, когда ты чувствуешь, как через человека с тобой весело и прямо говорит Бог.

Посему дописав серию стихов Арине Родионовне, я молюсь, как меня научила моя старушка. А как вижу что хорошее, благодаря ей знаю – все дойдет по назначению, потому что те миры с этими очень правильно связаны.

Вот и сейчас, дописывая эту новеллу на придорожном, нагретом солнцем камушке в черничнике напротив малинника, я весело гляжу на пятилитровую пустую бутыль, которую кто-то уверенный в Божьей щедрости приволок в черничник да и бросил. Потому что царство Божие усилием берется, а усилия на пятилитровую бутыль у обжоры, видать, не хватило. Я тоже взяла баночку, хотя и литровую, но всю малину собрала в рот, а на чернику уже сил нету. Рассчитывать себя надо в Божьем малиннике-черничнике, думаю я и тихонько смеюсь, глядя на веселое солнечное пластмассовое разноцветье.

И мысленно шлю веселое свое настроение вместе с этой новеллой Моцартам всей Земли. По тонким мирам дойдет, я знаю. Меня Арина Родионовна научила: когда она сказала, что молится за меня каждый вечер, я, помню, чуть не подпрыгнула. Если за тебя молится святой, надо как-то соответствовать. А потом научилась принимать эти молитвы и сорадоваться их поддержке.

Вечером становится еще более солнечно и я еду купаться в Петровском пруду. Народу никого, и я купаюсь нагишом, как большая лягушка. Мой вид привлекает утку, она пикирует с неба поперек моей спины, садясь на воды в полуметре. Я ошарашенно кручу головой, утка внимательно дрейфует ко мне, разглядывая потенциальную добычу круглым черным глазом, через который идет черная полоса от носа до затылка. Красиво. Нефертити бы обзавидовалась такому макияжу, отмечаю я про себя.

Разобравшись, что лягушка из меня несъедобная, утка клювом беззвучно показывает мне, как голодна. Да понимаю, но сделать ничего не могу – ничего у меня с собой для тебя нету, не твой я Божий малинник. Ох, вздыхает утка, беда с вами, приезжими поэтами. Всплескивает крыльями, резко стартует из воды и отбывает в сторону озера Кучане за нормальными лягушками. А я плыву к берегу, где на мое счастье всех комаров ветром сдуло. Погода меняется на солнечную, и ветер сегодня знатный.

Пушкиногорское кладбище

Россия, Псковская область, Пушкиногорский район,

муниципальное образование Пушкиногорье,

Святосветское гражданское кладбище

Святосветское кладбище с маленькой часовней всех святых находится в нескольких минутах езды от Пушкинских Гор. От автостанции вы движетесь в сторону автозаправки и вскоре видите дорогу к часовне. Само кладбище расположено на нескольких живописных горках, в окружении вековых сосен. Изобилие красочных венков на могилах и красота окружающей природы делают это место жизнеутверждающим, особенно в погожие летние дни. В общем – здесь все, как писал Пушкин.

Светлой памяти

Ирины Вильгельмовны Вейс

Одиссея

Олександра Николаевича

Третий день льет то утром, то вечером, но я, закрыв глаза, представляю себе пушкиногорские поля по дороге к коттеджу моей подруги Нюты. Порывы ветра колышет зеленые, фиолетовые, разноцветные травы, будто Бог бережной рукой гладит детские вихры в ромашках. По дороге в лесу земляника и черника. Поеду, поеду, поеду.

Я звоню Нюте спросить, примет ли в гости, и она говорит «да». Через час она вернется обратно с кладбища, где мы с ней познакомились и где сейчас подруга прибирается после дождя. Ничего пугающего – неделю назад я пришла навестить могилку умершей в прошлом мае бывшей моей соседки «Арины Родионовны», а Нюта – прибраться на могиле мужа, которого лейкоз забрал в прошлом апреле.

Мы разговорились, потому что Нюта – невысокая полная хохлушка-веселушка 68 лет – скучает здесь без общества и решила обаять меня историей свой жизни и жизнелюбием. И ей это с легкостью удалось.

Родилась она в Полтаве, в молодые годы вышла замуж за своего Олександра Николаевича, которого в семье звали Олешей, родила двоих детей – сына и дочь. В голодную Перестройку мужу предложили работу в Мурманске, на научных судах, и семья перебралась туда. Олександр Николаевич стал старшим техником в группе, что обслуживала корабли, ходил по полгода в экспедиции, был везде от Африки до Антарктиды, учился в Париже и так много зарабатывал, что соседи завидовали. К старости, в конце 1990-х, Нюта с мужем перебрались в Пушкинские Горы, потому что на севере очень климат тяжелый. Купили квартиру для зимы и половину каменного коттеджа для лета.

В Мурманске Нюта работала экономистом, выучила обоих детей в школе, потом в питерских вузах. Дочь Машку двоюродная сестра Олеся пристроила в хорошую торговую контору. И теперь они живут вместе, растя двоих детей Олеси от ушедшего мужа. Справляются хорошо, в отпуск ездят за границу то туда, то сюда, а Нюте в Пушкинские Горы иногда покупают какие-нибудь странности.

Например, на участок при коттедже Машка привезла металлические качели с поролоновым сиденьем, обтянутым полосатой тканью. Качели установили аккурат у входа в подаренную Машкой же теплицу, а навеса над качелями сделать не удалось. В пушкиногорскую жару сидеть там невыносимо жарко, к тому же скучно глядеть на медленно созревающие зеленые помидоры. Поэтому качели одиноко стоят, затянутые от дождя целлофаном, как знак внимания детей к родительнице.

Сын Витька тоже отучился в Питере, но вернулся в Мурманск, женился на женщине с двумя детьми и перевязанными трубами. Своих детей у Витьки поэтому не будет, и он тоже, как и сестра, терпеливо растит чужих. Жена его толкает зарабатывать побольше, и он старается по мере сил где-то при мурманском бизнесе.

Для меня, всю жизнь прожившей в Москве в занятиях творческими проектами, вся эта жизнь и вправду удивительна. Как и история о том, что семь лет назад, после смерти заведенной для развлечения в Пушгорах собаки, Олександр, который никогда ничем не болел, вдруг занемог, и ему поставили диагноз «рак крови» – лейкоз. Нюта сказала – давай лечиться народными средствами, но он не послушал и за шесть лет медленно сошел на нет от курсов химиотерапии, которые ему регулярно и мучительно делали в Пскове.

«Это еще долго он прожил, – говорит Нюта, стирая тихие слезы, – молодежь сгорает за несколько месяцев. Вовка, молодой парень, лежал с Олешей в больнице, умер за три месяца. Слабая сейчас молодежь». Я киваю, что знаю – и вправду, медицинская статистика с середины прошлого века говорит, что каждое следующее поколение людей слабее и болезненней предыдущего. Это чистая биология – врачи вылечивают все больше людей, которые раньше не выжили б и не дали потомства. А глобализация добавляет скорости процессу ослабления иммунитета Homo Sapience по всему миру. И старик Олександр Николаевич, шесть лет работая в саду, чтобы отвлечься от мыслей о раке, доживает до 71 года, а студент с тем же диагнозом гаснет за одно лето.

Но портится у людей не только физический иммунитет. Когда муж умер, Нюта отгоревала и наладила одинокий быт, Людка из соседней квартиры вызвала ее на откровенный разговор, а потом велела завести себе мужика поздоровее. И на примете тут у меня есть такой, что сексу с тобой хочет, сказала Людка, которая работала в Магадане начальником автобазы и после выхода на пенсию все никак не может отучиться руководить чужими рейсами. Нюта отвертелась от сводни и уехала в деревню, в коттедж среди полей, успокоиться.

А тут другая соседка Людка, живущая за забором в деревянной развалюхе. Лицо как запеченная груша, 1938 года рождения и взглядов тех же лет, тоже хочет общения. В молодости Людка-груша уехала из Пушкинских Гор на Колыму и за несколько лет умотала до смерти мужа-горняка – шахту он выдержал, а Людку – нет. Больше желающих быстро помирать не нашлось, и Людка живет сама по себе и зовет в гости. «Выходишь от нее как ушатом говна ополоснутая, – удивленно говорит открытая и дружелюбная Нюта и добавляет грустно: – Поганый здесь народ».

Народ здесь, как и везде, разный, но на хорошего и открытого человека в тяжелую минуту может накинуться всякая пакость. Веселым людям вроде нас с Нютой надо аккуратно себе компанию подбирать, думаю я, вертя педали в сторону кладбища. Подруги там уже нет, я нагоняю ее в поле, где она бодро шлепает с рюкзаком за спиной по размокшей дороге среди весело шумящего разнотравья.

В полях меня обуревает ветер странствий, и я спрашиваю Нюту, что рассказывал Олександр Николаевич о морях и дальних странах. А ничего он не рассказывал – везде на кораблях была техника, которую надо чинить, а то не дай Бог. В русских экспедициях случались перебои с питанием, после которых он приходил отощавший из рейса, а в иностранных – слухи, что иностранцам платят вдесятеро больше наших. Но экспедиции у старшего техника были хорошие, семье его заработка и так хватало за глаза.

Дома Нюта была «прорабом», и муж ее слушался, уважая бабье царство. Чинил, покупал, достраивал, возился в саду, а в свободное время читал фантастику и делал самодельные обложки для истрепавшихся книг, подписывая от руки белые наклейки на корешках. Половина библиотеки у Нюты с этими наклейками.

С умным мужем всегда было о чем поговорить, и после его смерти Нюта тоскует по разумному собеседнику. Хоть бы дети, что ли, развлекли. Но на предложение привезти Олесиных детей в коттедж на лето Машка отвечает: «Мам, ты их первым же поездом назад отправишь, сил не станет терпеть».

Да и не интересно молодым поколениям тут – Пушкин из школьной программы, поселок на пять тысяч человек, из которого молодежь уезжает, лес с черникой да поле с земляникой. Чего им смотреть на все это, когда в мире компьютеры есть и Турция?

Нюте самой тоже ее жизнь не кажется интересной. Она читает мои предыдущие новеллки. Смеется на мою ойкающую при включении электричества технику, недоверчиво спрашивает, правда ли Мишка отвечает мне по-человечьи, согласно качает головой про орущих котов, интересуется, что такое клаустрофобия. А потом говорит: «Читается легко, славно, но это городским диво, я теперь так каждый день живу, чего мне это читать?»

О, как я это знаю! То, что под ногами – Пушкинские Горы и поля, три знаменитых поместья с намозолившими глаза открыточными видами, Сороть, узкий приток реки Великой, летучие строки гения под стеклом и портреты барышень XVIII века на стенках комнат – все это не диво и не ново. Глаз замылен борьбой с ЖКХ и Людками всех сортов, обихаживанием квартиры и коттеджа, походами в магазины и телевизором.

С интересом Нюта смотрит сериал «Великолепный век»: опереточные короли и принцы с лицами и манерами, в которых я читаю полное отсутствие культурного отбора, мелодраматические костюмированные разговоры в аляповатых картонных выгородках или давно ставших музеями замках. Нюта вздыхает: вот это жизнь!

Так устроен человек – ему кажется, что самое интересное за горами. Там любовь, красота, истина и настоящая жизнь. А тут чего? Могила мужа за сорок пять тысяч – слава Богу, что все под ключ, и участок светлый, веселый – на горке под соснами. Но Нюта знает здесь больше умерших людей, чем живых, приходящих к их надгробьям, и это не так уж весело. Что еще? Коттедж на покатом участке – здесь все участки покатые, потому что стоят на горах, потому и называется место – Пушкинские Горы. Из дома открывается вид на долины, куда Нюта не успевает смотреть – работы много, а силы уже не те. Рожь в полтора моих роста колышется на месте грядок прошлогодней картошки, потому что земля должна отдохнуть. Для меня ее шелест – музыка, для Нюты – рутина.

В углу участка неизменный зеленый сортир: «Не пугайся, он пищит», – говорит Нюта. «О, Боже, а там-то что пищит?!» – спрашиваю я, утомленная битвой с ночным будильником соседа. Там пикает электронный вибратор для отпугивания кротов. Вот повезло ребятам, говорю я, но Нюта хохочет – нет, это такие вибрации, которые они не любят. Видимо, это Людкины вибрации, которых не выдерживают даже шахтеры, не то что кроты. И даже качели, которые ради меня Нюта освобождает от целлофана, как мумию из савана, для нее – обуза, а для меня – место, где я пишу эту новеллу. А Нюта меж тем спит в это время в доме, под телевизором с очередным «мылом».

А мне интересно здесь.

Интересно, как тридцать лет путешествуя по всему миру, умный украинский Одиссей по имени Олександр Николаевич так этого мира за своими приборами и не увидел и все искал его в фантастических романах с самодельными переплетами. Интересно, почему пережив перестроечные кризисы и сотни экстремальных экспедиций, он смертельно заболел после естественной смерти старой собаки. Интересно, почему не стал лечиться по совету жены и шесть лет копался в саду, отвлекая себя от съедающей изнутри болезни. Интересно, почему любитель вод не полюбил широкую реку Великую и ее узкий приток Сороть и не успокоил душу пушкиногорской красотой вокруг них.

Интересно, почему перестают рожать своих младенцев с таким трудом и тщанием выращенные Нютой и им дети. Интересно, как российский бизнес, турецкие пляжи и компьютерные игры умудрились затмить для них и взращиваемого ими следующего поколения «солнце русской поэзии» Александра Сергеевича Пушкина.

Интересен простодушный соседский дворовый пес с неподходящей кличкой Кинг и подбитой задней лапой. Нюта зовет его Дружок, он охотно откликается, ест из рук и путешествует с ней на кладбище раз в неделю. Интересно ехать к Нюте через это самое кладбище и, вырулив из черничного леса в земляничные поля, смотреть, как ветер играет цветами постоянно меняющегося разнотравья, отмечая ход вселенского времени, которое теперь, надеюсь, видит с высоты своей бессмертной души Одиссей Олександр Николаевич.

– Ты его любила? – спрашиваю я Нюту.

– Ну, как, – тянет она. – Выбора особого не было, а этот нравился и предлагал.

Когда он умирал, сухой и хрупкий, в свои последние дни, она забрала его из больницы и кормила супчиком с ложки, придерживая как ребенка, чтоб спинку держал. Когда она это рассказывает, то смотрит на меня глазами вечности и не плачет. И я не плачу снаружи, чтобы не потревожить ветер с полей, которым его душа откликается на этот рассказ.

– Как думаешь, где он сейчас? – спрашивает она меня.

– Вон там. Я точно знаю – там.

Я показываю в испещренное облаками небо над пушкиногорскими полями, откуда легкая душа Олександра Николаевича наконец с интересом и радостью озирает прекрасный мир, как Одиссей, вернувшийся из странствий домой. Я точно знаю – он там.

Теперь-то он уже точно знает, что самое интересное для него не за горами, а прямо тут. В Пушкинских Горах. Аминь.

Река Великая

Россия, Псковская область,

между Псковским озером и озером Ельно

Великая – река в Псковской области России, впадающая в Псковское озеро. На ней расположены города Опочка, Остров и Псков. На берегах Великой есть множество объектов культурно-исторического значения. Река относится к бассейну реки Нарва (через Чудско-Псковское озеро) и в целом к бассейну Балтийского моря. Длина Великой – 430 км, площадь водосборного бассейна – 25 200 км², среднегодовой расход воды в устье – 134 м³/с. Исток реки – система родников, которая находится на Бежаницкой возвышенности, в Новосокольническом районе, в полутора километрах к юго-востоку от озера Ельно. Лед стоит на Великой с ноября по апрель, весной на ней – половодье до полутора метров. Судоходна река в нижнем течении, а в верховьях пользуется популярностью у рыбаков, водных туристов и любителей отдыха на природе, в том числе на правом берегу, где расположен Снетогорско-Муровицкий памятник природы. У Великой 385 притоков длиной более 30 км, основные из них – Идрица, Синяя, Утроя, Кухва, Вяда, Кудеб, Исса слева и Алоля, Кудка, Сороть, Черёха, Пскова справа.

Высота устья – 30 м над уровнем моря, максимума Великая достигает у истока – это около 250 м. Исток Великой находится на Бежаницкой возвышенности, в 4 км к северу от озера Большой Вяз и в 1 км к востоку от озера Ельно в Вязовской волости Новосокольнического района. В верховьях река протекает сквозь цепочку озер – Большой Вяз, Ходшо, Большое Острие, Хвойно, Ченое. После них на протяжении 15 километров река шириной 7—10 метров быстро течет в лесистых берегах, сильно петляя. На этом участке на реке стоят две плотины. Ниже по течению Великая протекает большое Копылковское водохранилище, по выходе из которого ширина реки составляет 15—20 метров. Здесь же, у деревни Копылок находится частично демонтированная и сейчас недействующая Копылковская ГЭС. Далее река течет на запад, чередуя плесы с мелкими каменистыми перекатами. Берега очень живописные, покрыты сосновым лесом. На участке до устья правого притока Алоли Великая проходит еще несколько озер – Быстрое, Ясское, Зверино и Езерище. Между Быстрым и Ясским у деревни Поддубье – разрушенная плотина Поддубской ГЭС. На участке между устьями Алоли и Идрицы река преодолевает порожистый участок, который, однако, в половодье полностью скрывается под водой. За устьем Идрицы река резко поворачивает на север. В этом районе, недалеко от деревни Максютино, находится действующая Максютинская ГЭС. Ширина реки увеличивается до 30—40 метров, лесов по берегам становится меньше, населенность берегов больше, перекаты попадаются реже. На участке до Опочки на реке еще несколько плотин, в том числе и действующая Шильская ГЭС у деревни Шильское.

Ниже Опочки после впадения справа Кудки леса по берегам почти исчезают, скорость течения ослабевает. В месте, где в Великую впадает Сороть, она протекает в 5 километрах от поселка Пушкинские Горы и Пушкинского заповедника. Начиная от устья Синей ширина Великой возрастает до 60—70 метров. До города Остров река преодолевает еще один порожистый участок и образует здесь многочисленные острова с протоками между ними. Ширина реки в городе Острове около 100 метров. Ниже Острова Великая на протяжении пяти километров принимает сразу три больших левых притока – Утрою, Кухву и Вяду. Ширина реки держится около 100 метров, скорость течения сильно ослабевает. Берега здесь намного более населенные, это связано с близостью агломерации города Пскова. Непосредственно перед Псковом на Великой расположен еще один короткий и крайне мелкий порожистый участок – Выбутские пороги, по названию исторического места Выбуты. После того как река принимает уже в черте города два правых притока Черёху и Пскову, ширина Великой составляет более 200 метров, достигая 320 метров у моста Александра Невского в городе Пскове, и 700—750 метров у входа в дельту. Далее Великая впадает в Псковское озеро 12 километрами ниже Псковского кремля, формируя небольшую дельту, основными протоками которой являются Гладышная, Средняя, Ворона. Ширина дельты Великой около 3 километров.

Колокольчики Земли

Из компьютера моего звенят дивные колокольчики с французского сайта, а по скайпу звонит подруга Ольга из Москвы и плачет. У нее умирает собака, лейкоз. Тот же лейкоз, что у Игоря Николаевича, только собачий. И у собак это бывает, спрашиваю я. Да, говорит Ольга, собаки болеют всеми нашими болезнями и еще своими. Вчера Ольга повела старого пса к ветеринару с легким гастритом, а вышла с диагнозом «неделя до финала». Ветеринар сказал, что болей нет, и если б не гастрит, Оля бы просто утром не добудилась пса через неделю, даже не заметив рака – и все.

Но Ольга не просто внимательная хозяйка старого пса. Она – врач от Бога, иммунолог. Натуропатией и медициной Оля вытаскивает полумертвых астматиков из кризов, и они у нее через три дня своими ногами ходят, а через месяц их можно в космос запускать.

Ольга пришла ко мне в Москве поучиться в литературную студию три года назад. На писательском семинаре первые полгода писала медицинские рецепты вместо долгожданной прозы, но почему-то не бросала ходить. А потом я случайно (Бог подсказал?) предложила прямо на семинаре написать историю на тему «отпускание». Тут у Ольги вдруг случился кризис, и я два часа работала психологической реанимацией, разбирая историю о том, как несколько лет назад ее матери поставили онкодиагноз, Ольга восстала как дочь и врач и силой своего медицинского гения рак победила. После чего мать стальной хваткой охватил прогрессирующий Альцгеймер, и теперь Ольга, периодически сменяя выдыхающихся от нагрузок сиделок, тянет то странное существо не от мира сего, в которое превратилась мать. И все эти годы мучительно раздумывает о границах допустимого врачебного вмешательства в Божий промысел.