Уральская Хиросима бесплатное чтение

Путешествие в прошлое

Вот и осень, повеяло грустью. На балконе еще тепло, и вид с двенадцатого этажа прекрасен, и деревья еще зеленые, но природа неумолима. Скоро придут дожди и холодные ветра. Нотку ностальгии добавила песня любимой актрисы Алисы Фрейндлих по радио «Ретро FM» – «Осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать».

Осень жизни, вот откуда веет грустью. Прервал мою ностальгию и развеял грусть телефонный звонок.

– Алло, бабушк, выходи, я внизу тебя жду, – раздался голос внука.

– Ой, Лешенька, а я и не видела, как ты подъехал. Все выглядывала в окошечко, тебя караулила. Выхожу, выхожу! Поедем, дорогой! Спасибо, хоть у тебя выходной, а то бы самой добираться. Ну как ты слетал, надеюсь все хорошо?

– Да не переживай бабушк, все хорошо.

Как я гордилась внуком. Целеустремленный, с военной выправкой, умница. С пеленок грезил самолетами, так и добился своего, исполнил свою мечту. А красавец – греческий профиль, глаза зеленые, волосы черные, кудрявые. Правда, стригся всегда очень коротко, кудрей-то и не видно, стеснялся с детства. Все говорил, что он не девушка и кудри ему ни к чему. И одет всегда со вкусом, костюмчик и рубашечка – готов к любому выходу.

– Ой, Леша, сделай погромче, моя любимая песня. Бисер Киров поет – «Татьянин день». Скоро, скоро Татьянин день.

– Бабушк, да где же скоро? Сентябрь только, а Татьянин день в январе.

– Эх, внучек, есть еще один Татьянин день, да не все о нем знают.

– А что это за праздник? – внук прибавил громкость радиоприемника.

– Это, Леша, не праздник, а день памяти участников и пострадавших при испытании ядерного оружия.

– Да ты что! Я и не знал, а когда и где?

– Вот уже скоро – 14-го числа. И недалеко совсем, в Оренбургской области. На поезде от Самары – 4 часа. Мы ведь с тетей Леной собираемся поехать. В этом году круглая дата – 60 лет со дня испытаний.

– Бабушк, может, я вас отвезу, у меня как раз выходные? И ты мне все расскажешь об этом.

– Если бы ты нас свозил, мы бы не отказались. Надо Лене позвонить, я думаю, она не будет против.

– Вот и приехали, я тебя провожу, какой этаж у нас?

Внук открыл мне дверь и помог выйти из машины.

– На втором, 237-й кабинет.

Успели как раз ко времени. В поликлинике народу мало, самое дачное время, пока теплые деньки стоят.

Из кабинета вышла медсестра:

– На 12 часов есть с талоном?

– Есть, – я протянула ей свой талон.

– Проходите.

– Бабушк, ты быстро, – внук закрыл за мной дверь кабинета.

– Сейчас глазное давление по-новому измеряют, не то, что раньше с новокаином. Теперь аппарат воздухом в глаз пшикает, и сразу выдает результат. Вот новые капли выписали. Можем ехать, только через аптеку, хорошо?

– Хорошо.

Внук усадил меня на переднее сиденье и заботливо пристегнул ремень безопасности. Аптека рядом с домом призывно мигала своей вывеской.

– Бабушк, сиди, я сам сбегаю. Давай рецепт!

Ждать долго не пришлось.

– Вот твои капли, и витамины с черникой и лютеином. Сказали, очень хорошие.

– Ой, спасибо, милый, заботливый ты мой!

– Бабушк, ты же меня нянчила, теперь моя очередь.

– Ну вот, Лешенька, большое дело мы с тобой сделали. Зайдешь? Я тебе твои любимые блины испеку, шоколадные с толокном. Вы когда с Аленкой маленькие были, всегда просили только такие испечь.

– Да уж конечно не откажусь. А ты мне хоть вкратце расскажи о том дне, чтобы я представление имел, куда вас с тетей Леной повезу.

– Расскажу тебе, внучек, страшную историю. Запреты уж давно сняты. Но это все долгое время было покрыто мраком. Участники того события давали расписку о неразглашении всего, что им довелось пережить, кто на 25 лет, а кто и пожизненно.

Это случилось в 1954-м году 14-го сентября. Я тогда только в 1-й класс пошла. Мы жили в Сорочинске. Отец работал в нефтеразведке. Специалистов в то время было мало, и мы кочевали с места на место. Для Советского Союза это были тяжелые времена. Мы хоть и выиграли Вторую мировую войну, но надо было восстанавливать разрушенное войной хозяйство. Да и победили мы Германию, но враги еще остались – это США. Они не хотели отдавать первенство СССР. И усиленно готовились к Третьей мировой войне. Активно наращивали ядерное вооружение, проводили испытания. У них уже были «показательные» испытания в Японских городах Хиросиме и Нагасаки.

В разгар «холодной войны» между нашими странами США имели 700 атомных бомб, 300 из этих бомб они планировали сбросить на 100 Советских городов. Это был бы конец света. Но наше правительство не дремало. Про этот план американский, «Дропшот», разведка донесла. И ничего не оставалось делать, как провести испытания нашего оружия, только не на чужой территории, а на своей. Мы же не могли поступать как американцы и испытывать атомные бомбы на жителях других стран. Не для этого столько жизней отдали во Второй мировой войне, а за мир во всем мире. Столько стран освободили от гитлеровских захватчиков.

Выбор пал на Тоцкий полигон – это между Самарой и Оренбургом, в то время они назывались Куйбышев и Чкалов, как раз рядом с Сорочинском.

– Бабушк, а почему именно в этом месте провели испытания, а не в пустыне где-нибудь? Ведь у нас такая огромная страна.

– Это так распорядились военачальники. Будто бы здесь такая же плотность населения, как в Германии. Да еще имеется хорошая военная база. Как раз в этих краях располагались летние лагеря российских войск еще во времена Екатерины II. И этот полигон стал впоследствии использоваться по назначению.

– Теперь понятно! А почему «Татьянин день»?

– Потому что бомбу назвали «Татьяна». Мощностью 40 килотонн в тротиловом эквиваленте. Это в два раза мощнее, чем в Хиросиме и Нагасаки.

– А как все было, ты мне расскажешь?

– Расскажу, Лешенька, немного погодя, устала что-то, больно уж тяжелые воспоминания. Ешь блинчики-то, с вареньем, как ты любишь.

– Спасибо, бабушк, накормила от души.

– Да что ты, тебе спасибо! Свозил меня в поликлинику, и лекарство купил – помощник золотой!

– Ну, я полетел, бабушк, мне еще в «Ленту» заехать, мама список покупок дала. Созвонимся.

– Пока, любимый!

Обняла внука.

Что-то слезы навернулись. Вспомнила, как впервые увидела его в руках акушерок в роддоме. Первый крик. Не успела оглянуться, как вырос, возмужал. Внимательный, заботливый – бабушкина радость.

Телефонный звонок прервал мои воспоминания, звонила Лена.

– Алло, Лен! Давай я ноутбук открою, по Скайпу поговорим.

– Хорошо, жду.

Лена положила трубку. До чего техника дошла – собеседника и слышно, и видно, а ведь раньше обычный телефон был редкостью. На экране монитора высветилось лицо подруги, она приветливо помахала рукой.

– Привет, дорогая! Легка на помине, с внуком недавно о тебе говорили. У меня для тебя новость!

Лена насторожилась и внимательно посмотрела на меня своими черными глазами-бусинами.

– Какая, хорошая или плохая?

– Хорошая, не волнуйся. Нас 14-го числа Леша отвезет, у него выходные.

– Ой, как хорошо, не мотаться на перекладных. И обратно заберет?

– Ну, если ты не захочешь остаться у сестры погостить. Ему 16-го в рейс, мы туда и обратно. Ты подумай, еще есть время.

Поболтать с подругой не получилось, позвонила внучка.

– Лена, извини, Аленка прорывается, давай попозже договорим.

– Бабуль, привет! Увидела твой огонек в Скайпе.

– Привет, золотанная ты моя! Как твои дела, как твой проект?

Внучка была в приподнятом настроении, и это радовало. Значит, все у нее хорошо там, в чужой стране. Она защищала свой дизайнерский проект в Италии, и рассказала мне вкратце, как у нее идут дела. Защитилась на отлично, и ее даже пригласили в какую-то известную компанию работать. Но еще предстоял конкурс проектов, и она задумывалась о своем будущем: остаться в Италии или вернуться на родину.

– Ты-то как, бабушк?

– Хорошо, Аленушка, только брата твоего проводила, блинами вашими любимыми кормила.

– Завидую, – Аленка жалобно вздохнула. – Наскучалась-то я как. Хорошо, что есть Скайп, хоть можно поболтать. А с кем ты говорила?

– Да с подругой Леной, мы с ней планируем одну поездку. Леша нас вызвался отвезти. А мы и рады.

– Ну, и я рада, что вы рады. Привет передавай тете Лене.

– Хорошо, передам. Спасибо, что позвонила, так радостно и увидеть и услышать тебя. Буду ждать от тебя новостей.

– Ну, пока, бабуль!

– Пока, девочка моя!

Вот какой сегодня день, столько событий, что-то я приустала – голова кругом. Вызвала Лену по Скайпу и договорилась перенести наш разговор на завтра.

Эх, Лена-Лена, подруга дорогая. Сколько она моих слез повидала. Утешала всегда меня, как старшая сестра. А ведь мы ровесницы, только она в школу пошла с шести лет: с шести лет брали тех, кому исполнялось семь осенью или зимой. Все детство вместе. Такая дружба – большая редкость, а мне она нужна была, как никому. С моей болезнью я везде была изгоем, ко мне не хотели даже приближаться, не то что дружить. А когда мы с ней потеряли связь – интернета не было тогда – я очень тосковала, и дочкам своим про нее рассказывала. Они мне не верили – такой дружбы не бывает! Бывает. Спасибо интернету, помогает находить старых друзей.

Утром проснулась в хорошем настроении, пошла на кухню варить кофе и включила ноутбук, чтобы Лена видела мой огонек в Скайпе. Лена не заставила себя долго ждать. Не успела я выпить свой утренний кофе, как раздался звонок. Лена спрашивала про мои дела, про здоровье, все как всегда. Ну и, конечно, про внуков. Для бабушек внуки – это первая тема. Я немного рассказала ей, как Аленка в Италии защитила свой проект, что Леша летает вторым пилотом. И все передают ей привет. Лена порадовалась за них. И, конечно, приятно, что мои внуки ее не забывают.

– А как мы поедем, решили уже?

– Лен, ну ты вовремя вопросы задаешь. Подожди на связи. Леша звонит.

В коридоре тарахтел телефон.

– Алло, бабушк, доброе утро!

– Доброе, зайчик! Что-нибудь известно уже про твое расписание?

– Да, выезжаем 13-го после обеда. Бабушка, тебе задание: забронируй нам гостиницу на всякий случай на две ночи.

– Хорошо, внучек.

– Ну, все, пока, я полетел.

– Пока, ждем тебя, удачи!

– Спасибо!

– Вот, Лен, ты все слышала, 13-го после обеда.

– Хорошо, буду готова.

– Давай, пока. Надо гостиницу бронировать. Как только будем выдвигаться из Тольятти, я тебе позвоню.

Лена после школы уехала в Самару, поступила в институт на ин. яз. Да так и осталась, вышла там замуж, устроилась в школу, и мы растерялись. Фамилию-то она сменила.

Так, надо гостиницу поискать. В центре уж, наверное, все места разобрали. Народ отовсюду, со всей страны приезжает на такие события. Да нам и не принципиально где, мы же на машине будем, а Сорочинск – маленький городок. Ага, вот они все гостиницы. Есть места в Сороке (от слова Сорочинск что ли, или от речушки Сороки?) и в Сове. Вот в Сове дешевле, и она новая совсем. Это уже хорошо. Двухместный номер всего 1200 рублей. Это нам подходит. Правда, она на окраине, на Магистральной улице, ну и ничего.

Теперь надо поискать, что же мне надеть. Что-нибудь поскромнее, и чтобы не помять в дороге. Вот костюм недавно сшила, и жакетик можно снять, если днем жарко будет. И ткань не мнется.

Надо бутербродов в дорогу наделать и термос с чаем взять. Пойду-ка я в магазин: сырку, колбаски куплю, а хлеб перед отъездом.

Вот и суббота, 13-е сентября. Проснулась рано, сказывалось волнение. До обеда надо собраться, созвониться с Леной. Лишь бы она не захандрила, а то вся поездка насмарку. Лена позвонила сама, рассказал про погоду – погода теплая в Оренбуржье, как и в тот злополучный год. Лена у нас технарь, она дружит со всякими гаджетами, все разыщет, разузнает по интернету.

– Тань, что-нибудь купить в дорогу?

– Ничего не надо, бутербродов я наделала, термосумка у меня есть. Как заедем в Самару, я тебя наберу.

Лена облегченно вздохнула:

– Буду ждать.

Леша позвонил в два часа дня:

– Бабушк, готова?

– Да, зайчик, жду тебя!

– Через 10 минут выходи.

– Хорошо.

– Ну, полетели. По старой дороге поедем, через Управленческий, так короче и быстрее. А где в Самаре тетя Лена живет?

– Да на Ташкентской.

– Ну и хорошо, прямо по дороге, хоть не в дебрях. Всего-то час езды.

Лена ждала нас на трамвайной остановке возле своего дома. Мы с ней уселись на заднее сиденье и тихонько беседовали, не виделись давно. Расстояние от Самары до Сорочинска 233 километра, ехать часа три, прибудем к семи вечера. А в Сорочинске будет восемь.

– Ой, надо сестре позвонить, предупредить, что мы выехали, – встрепенулась Лена.

– Теть Лен, а где ваша сестра живет?

– Да недалеко от вокзала, в центре на Чапаева. А железка идет параллельно автодороге. Сорочинск город маленький, не заблудимся.

– Да хоть бы и большой, никак не заблудимся, у нас навигатор есть.

На выезде из города Леша прибавил скорость, машина побежала веселее.

За разговорами с подругой время в дороге пролетело незаметно. Солнце уже садилось, когда подъехали к Сорочинску. Сразу вспомнилось детство, все нахлынуло волной – и счастливое время, и горестные дни. Все перемешалось. Стало как-то грустно.

– Что приуныли, бабульки? Устали?

Леша вывел нас из оцепенения. Мы с Леной встрепенулись, приободрились. Слава Богу, приехали. Лена показала Леше дом сестры, он выделялся среди других домов своей красной крышей.

У ворот нас поджидала сестра Лены – Маша. С ней мы не виделись с самого детства, с тех пор, как мы уехали из Сорочинска насовсем.

– Здравствуйте, гости дорогие! Таня, я бы тебя и не узнала. Как доехали?

– Здравствуй, Маша! И я бы тебя не узнала, сколько лет прошло. А доехали хорошо, Леша довез нас как хрустальные вазы. Это внук мой, знакомься!

Леша обнял Машу, как родную, в знак уважения к возрасту. А та даже прослезилась. С годами мы становимся более сентиментальными.

– Ну, айдате в избу.

Маша обняла сестру и повела нас в дом.

В доме чисто, тепло, тихо и уютно. Кажется, что жизнь здесь остановилась, и мы попали в прошлое. И даже печь была на своем месте.

– Что, и печью пользуетесь? – Леша подошел к печи и потрогал. – Теплая…

Маша откинула полотенце на столе, в больших блюдах два пирога.

– Вот пороги из этой самой печи.

А я рассматривала обстановку дома и вспоминала, как все здесь было раньше, в нашем детстве. Вдоль стены у стола была большая скамья, а сейчас стоит диван, и кресла появились. И телевизор, правда, старенький «Рубин». Тогда ни о какой такой мебели и не мечтали. А на кровати красивые вышитые наволочки и белое покрывало с кружевным подзорником. В те далекие времена все вышивали и плели кружева. А сейчас не в каждом музее можно обнаружить такую красоту. Это настоящие реликвии.

Пока сидели за столом, совсем стемнело. Оставив Лену у сестры, мы с Лешей поехали в гостиницу. В просторном холле – зеленый уголок с живыми растениями и чучело совы, сидит в зелени, как живая. Встречает гостей – символично. А наш номер на втором этаже, и там на стене большой постер с совой. Гостиница небольшая, но уютная. Отвечает всем современным требованиям. В номере и холодильник, и чайник, и микроволновка, и все удобства.

Утром разогрели Машин пирог, позавтракали и поехали за Леной. Торопиться нам не надо, до полигона всего 18 километров. Начало митинга в 12 часов.

Перед Машиным домом палисадник весь в цветах. Вечером второпях не успели рассмотреть. Все цветы как в детстве – георгины, астры, золотой шар. Осенние цветы еще цветут. Маша собрала нам букет к памятнику.

– Теть Маша, а вы что, не поедите?

Леша взял букет из Машиных рук.

– Нет, Лешенька, к памятнику далеко идти, туда машины не пропускают. Да и не выстою я долго со своей клюшкой.

– Жаль.

Леша положил букет на переднее сиденье.

– Ничего, мне Лена на телефон снимет всю церемонию, она у нас спец по этим делам.

У Маши артрит, она даже по двору с клюшкой ходит.

– Ну, поехали тогда, садитесь, бабульки.

Леша открыл нам двери, усадил как барынь. Пока ехали, вспоминали те страшные события и еще более страшные последствия.

На полигон никого на машинах не пропускали. На въезде шлагбаум с охраной. Все ставили вдоль дороги и машины, и автобусы. К памятнику скорби шли пешком.

До самого горизонта степь, куда ни глянь. Все поросло ковылем, да бурьяном. А ведь когда-то здесь была дубовая роща. Вековые дубы высотой до двадцати метров стояли. Все выгорело в том пекле, все смело взрывной волной.

В эпицентре взрыва мемориальный знак – стела с колоколами. На памятнике надпись: «Зову живых, оплакиваю мертвых». На посту боевой памяти два бойца с автоматами Калашникова. Народу уже собралось много. Парень в военной форме с гитарой пел: « Я тоже был на Тоцком полигоне, прости земля, но я не виноват».

– Парень больно молодой! – воскликнула Лена удивленно.

– Ну, что ты удивляешься, может, он внук или даже правнук участника тех испытаний.

Я схватила Лену за руку и попыталась протиснуться поближе.

К импровизированной трибуне возле памятника подошел Председатель комитета ветеранов подразделения особого риска Владимир Михайлов – так объявила ведущая. Он поблагодарил всех приехавших на митинг, что нашли время почтить память своих погибших или умерших от болезней друзей.

Жизнь раскидала всех участников по разным регионам нашей огромной страны. И все равно собрались и приехали издалека, отовсюду. Хоть и говорят, что время лечит, а вот и нет. Такую рану не залечит никогда. Слишком открытая и кровоточащая рана. Прошло 60 лет, а она все болит.

Выступавших было много. Говорили о насущных проблемах участников событий, о том, что незаслуженно забыты. И ничего с этим поделать нельзя, время ушло, все изменилось, и той страны уже нет. Поколения уходят и стираются следы памяти о тех событиях.

Мы с Леной вглядывались в толпу людей, искали знакомые лица. Надеялись, что встретим друзей детства. Но так никого и нашли, да, наверное, и не узнали бы, столько лет прошло. Возвращались молча, даже разговаривать было тяжело, так мы растрогались. Завезли Лену к сестре, та накормила нас обедом. Лена с нами решила не ехать, а погостить у сестры. Мы распрощались с сестрами и отправились в обратный путь. Время было на нашей стороне, час нам в подарок.

– Да, все, что я увидел и услышал, меня сильно шокировало. Бабушк, а ты не хотела бы написать обо всем этом книгу?

Леша немного притормозил. Ему не терпелось об этом поговорить.

– Хотела, да что толку в моем хотении. Кто сейчас эти книги читает? Все в телефонах да в компьютерах сидят. Да и какой издатель возьмется печатать книгу какой-то неизвестной бабушки за счет издательства? Вон, очередь печататься стоит известных авторов. А чтобы издаваться за свой счет, надо мешок денег.

Я горестно вздохнула, внук задел за живое. А тот все не унимался.

– А можно было бы и фильм снять, кино-то люди смотрят. Даже про нашу собаку сняли.

– Смотрела я фильм про собаку, кажется, называется «Костя». Никто и не знал, как звали эту собаку, просто выбрали имя символическое. Ведь Константин – значит верный. Люди наблюдали за ней несколько лет, наверное, лет восемь. Многие пытались взять ее себе, но безуспешно. Собака жила до самой своей смерти возле дороги, где погибла ее семья, молодая пара – муж и жена. Вот такая вот собачья верность. На том самом месте и памятник установили. Молодожены к нему приходят в день свадьбы поклясться в верности друг другу. Этот памятник так и называется – «Памятник верности».

– Бабушк, а ты видела эту собаку живьем?

– Видела, внучек, конечно. Только вот ни одного кинорежиссера живьем мне повидать не удалось. Увы, нет у меня знакомого кинорежиссера.

– Значит, будем искать. Русские не сдаются.

– Что это тебе в голову взбрело про кино?

– Да как-то слышал в одной передаче, как твой любимый актер Валентин Гафт сказал про то, как надо помнить о Великой Отечественной Войне: «Надо опуститься в то время и вспоминать, как кино». И здесь была та же война, только в мирное время.

– Ну, скажем, не война, а репетиция третьей мировой, с применением ядерного оружия. Наша страна наглядно показала всему Миру, что готова к такой войне. И даст отпор любому врагу. Только вот победителей в такой войне не будет. Никита Сергеевич Хрущев, он тогда был первым секретарем ЦК КПСС, посмотрев на Тоцкие испытания, сказал: «В будущей войне оставшиеся в живых будут завидовать мертвым». Эти ученья еще называли Уральской Хиросимой, настолько они были грандиозными. Только военных участвовало 40000 человек. Сам Курчатов, создатель ядерного оружия, наблюдал за ученьями, наши военные маршалы: Жуков, Конев, Рокоссовский, Малиновский. Это они командовали войсками во время Второй мировой войны. А еще были министры обороны социалистических стран.

Подготовка к этим ученьям началась еще 29 сентября 1953 года. Тогда Совет Министров СССР выдал постановление, положившее начало подготовки ученых и армии к войсковым ученьям с применением атомного оружия. А уж весной 1954 года на Тоцком полигоне началась подготовка. Для военных и их семей строились дома, и для жителей деревень, которые находились в непосредственной близости к военным действиям. Их отселяли на новое место. Только они после учений возвращались в свои родные места, в свои дома, если те уцелели. Никто ведь не знал тогда, что это смертельно опасно. Восстанавливали сгоревшие дома, перевозили новые дома, которые для них выстроили. В родных деревнях была богатая природа: леса, луга, реки и ручьи, ягоды, грибы. А в новых поселках – голая степь.

Ученья назывались «Снежок», а бомба «Татьяна», ее нес бомбардировщик ТУ-4, который сопровождали пять истребителей ИЛ-28 и МИГ-17. Бомбу сбросили с высоты 8000 метров. Взрыв произошел на высоте 350 метров. Атомный гриб, образовавшийся после взрыва высотой 13 километров, был виден с расстояния ста километров. Он прошел почти через всю нашу страну. Радиоактивные осадки выпадали из него на протяжении всего пути.

В газете «Правда» 17 сентября 1954 года была напечатана короткая заметка, в которой говорилось, что целью испытания было изучение действия атомного взрыва.

Ущерб после учений был невосполнимый. Сгорела дубовая роща с вековыми дубами, сколько диких животных погибло. Сгорели близлежащие к эпицентру взрыва деревни, погиб скот, который не смогли забрать. А главное – пострадали люди. Военные – получившие облучение во время взрыва, жители, оставшиеся на зараженной местности. Ведь страшнее самого взрыва была невидимая и не ощутимая радиация. Под воздействием радиационного излучения в организме человека происходят необратимые изменения, которые приводят к неизлечимым болезням и даже к смерти. Впоследствии страдают потомки, на которых отразилось пошатнувшееся здоровье их родителей, так как радиация воздействует на генетический код. Происходят так называемые хромосомные аберрации (хромосомные мутации).

Но еще более серьезные последствия имела бы наша страна, если бы США смогли осуществить свой план «Дропшот», это даже страшно представить. Эти 300 бомб, которые они готовили для нас, стерли бы нашу страну с лица земли. Пострадал бы не только Советский Союз, все человечество могло бы оказаться на грани полного уничтожения милитаристскими силами.

– Да, страшное дело. Все-таки наше правительство вовремя сумело показать американцам наше ответное оружие. Бабушк, а не потому ли, что ты подверглась облучению, умерла твоя младшая дочь Лида, моя тетя?

Внук притормозил на обочине дороги.

– Возможно.

– Тетя Лида мне рассказывала, что у нее ребенок умер младенцем, и она с тех пор боялась иметь детей. А потом и сама умерла. Может быть это как-то взаимосвязано с теми событиями?

– Может быть, никто ведь не изучал причины, да и все было под запретом. Архивы тех лет уничтожены.

– Но почему все засекречено, все уничтожено?

– Наверное, чтобы не сеять панику среди людей, ведь не каждый может понять, что без жертв нельзя было обойтись. Мирные жители во время учений взяли удар на себя во имя светлого будущего грядущих поколений всей нашей необъятной страны. Ведь еще были свежи воспоминания о Великой Отечественной войне. В этой войне каждая семья пострадала. Знаешь, Леша, я как будто побывала в прошлом. Память вернула меня в детство. Там был совсем другой мир, другая жизнь. Как в старом фильме, в один миг оборвалось счастливое детство, и началась череда испытаний.

– Ладно, бабушк, давай поедем. Давай отдыхай, устала ведь. А я потихоньку музыку включу, чтобы веселей было ехать.

В дороге время пролетело незаметно. Когда приехали домой, уже темнело. Вот мы и вернулись в нашу жизнь, в наше время, все встало на свои места. У подъезда нас встретил Боня – веселый и приветливый ушастый пес, вышел гулять с хозяином.

– Бабушк, спокойной ночи, поехал я!

– Спокойной ночи, Леша, спасибо, что свозил.

Какая уж тут спокойная ночь. События тех лет стали вставать передо мной, как будто отрывки из разных фильмов. Они проносились в моей голове безо всякой хронологии, в каком-то хаотическом беспорядке.

Может быть и прав Леша, надо привести в порядок мысли и попытаться записать свои воспоминания.

После той поездки я долго не могла прийти в себя, все анализировала свою жизнь. Она ведь могла быть совсем другой, насыщенной яркими событиями: музыкой, творчеством. Годы, проведенные один на один со страшной болезнью, лишили меня возможности прожить полноценную жизнь. От этих мыслей стало нестерпимо больно и обидно за потерянные годы – лучшие годы безмятежного и счастливого детства, проведенные в лишениях и одиночестве. Чтобы как-то отвлечься от тяжелых дум, я включила радио. Как оказалось, вовремя, и попала в тему. Диктор говорила, что в ближайшую субботу в 12 часов дня в ДКиТ в литературной гостиной Автограда состоится презентация книги «Касьяниха» Смирновой Галины Ивановны, старейшей жительницы нашего города. И это был знак, это сигнал к действию. Хватит спать и жалеть себя, хватит кукситься. Пора браться за перо. Если уж такие пожилые люди пишут мемуары, то почему бы и мне не попытать счастья.

На презентацию я немного опоздала. В зале было полно народа, все места были заняты, несколько человек стояли вдоль стены, им не хватило стульев. Среди посетителей молодых людей мало, больше взрослых и пожилых. Молодой парень в последнем ряду уступил мне место. Когда я вошла, уже выступал редактор местного издательства. Как потом оказалось, это сын автора книги. Он познакомил слушателей вкратце с книгой и со своей мамой. Рассказал о том, как долго уговаривал ее написать книгу о своей жизни и о событиях, которые она повидала.

Потом дали слово Галине Ивановне. Мне она сразу понравилась, это была довольно пожилая, лет восьмидесяти старушка. Ее и старушкой-то назвать язык не повернется. Опрятно и со вкусом одета, хорошо причесана, держалась бодрячком, улыбалась и шутила. Немного рассказала о своей жизни и о книге.

В конце встречи стали продавать книги в подарочном варианте, в красивом переплете. А журнальный вариант в мягком переплете предлагали бесплатно желающим. Мне, конечно, не досталось, я ведь сидела в последнем ряду. Но я не расстроилась, подошла к библиотекарю и спросила, можно ли взять из библиотеки эту книгу. Мне сказали, что через месяц можно будет взять, уже все экземпляры розданы. Но я все равно была довольна, что попала на эту встречу. Она развеяла все мои сомнения и укрепила веру в мои силы. Домой я вернулась в приподнятом настроении. И стала думать: с чего бы мне начать свое повествование. Долго голову ломать мне не пришлось, позвонил Леша:

– Бабушк, привет! Как дела?

– Привет, котеюшка! Хорошо идут дела, голова пока цела.

– А что с головой, заболела?

– Да нет, что ты, это же из старого мультика поговорка Серого волка перешла в народ.

– Понятно, тебе надо что-нибудь купить, я к тебе заеду?

– Спасибо милый, ничего не надо, все есть. Приезжай, я тебя жду, у меня есть новости.

– Лечу бабуль, лечу!

А я давай блины затевать, порадовать любимого внука.

– Ой, как вкусно пахнет!

Я и не слышала, как Леша зашел, у него свой ключ.

– Вот, пока тебя ждала, напекла.

Внук сел к столу.

– Ну, давай, рассказывай, что за новости у тебя?

– Да не поверишь, Бог услышал твои молитвы.

– Сейчас все расскажу.

Я поставила на стол блюдо с блинами.

– Слушаю внимательно!

– Сегодня я была на презентации книги одной нашей местной жительницы…

И я вкратце рассказала внуку об этой встрече.

– Ну вот, видишь! – воодушевленно начал свою речь внук. – Я же говорил, что тебе надо книгу написать о своей жизни и о жизни нашей страны. Не один я так думаю. Если вы, старшее поколение, не будете об этом писать – как тогда новые поколения узнают нашу историю? Давай дерзай, я в тебя верю!

– Только вот не знаю, с чего начать, всю голову сломала.

– Не ломай, голова тебе еще пригодится. Наш профессор-историк всегда говорил: «Начните с главного». А я так думаю, начинать можно с любого отрывка, с какого-то события. Вот что тебе сейчас вспомнилось, то и запиши. Какие воспоминания, какие события всплывают в памяти, то и записывай. Потом сложится все в единое целое. Главное начать, а там все само пойдет.

– Ой, спасибо, Леша, мне поддержка очень нужна. Уверенности мне не хватает.

– Не переживай, все получиться. Я буду твоим первым читателем и твоим критиком, согласна?

– Согласна.

– Ну, все, договорились. Поехал я, звони.

Внук обнял меня у порога. Поцеловал в макушку – высокий, как отец.

Вечером позвонила внучка, узнать, как мы съездили в Тоцк. Я ей вкратце рассказала о наших впечатлениях. Еще о том, что Леша меня сподвигнул написать книгу об этом событии и о своих воспоминаниях. И что я начала об этом задумываться. Ну и Аленка меня приободрила:

– Ну что ж, бабушк, дерзай! На пенсии чем-то надо заниматься.

– Аленушка, у меня к тебе просьба великая! Сможешь сделать для меня доброе дело?

– Спрашивай, бабушк, может быть смогу.

Я собралась с духом, уж больно тонкая тема…

– Пока ты в Италии, не смогла бы съездить в городок Бари? Там есть храм Святого Николая Угодника, где находятся его мощи с 1087 года. Мощи мироточат, и священники бережно собирают эти «слезки». Естественно, они разбавляют их святой водой и продают в маленьких флакончиках за символическую плату. И тебе будет экскурсия, и мне привезешь несколько флакончиков. От нас есть паломнические поездки, но очень дорого. Да и загранпаспорта у меня нет.

– Договорились! Для тебя все, что только пожелаешь. Как съезжу, сразу позвоню тебе.

– Спасибо, милая!

– Ну, давай, пока бабушк, до связи!

Внучка исчезла с экрана монитора. А я достала свои альбомы с фотографиями и стала раскладывать фото кучками в хронологическом порядке. Так будет легче восстановить в памяти события.

Мои занятия прервал звонок от Лены. Она вернулась из Сорочинска и была под большим впечатлением от поездки. С жаром рассказывала мне о том, что с ней приключилось. Оказывается Маша, сестра Лены, в школьные годы собирала вырезки из газет о тех военных испытаниях и их последствиях. Это все она хранила на чердаке в фанерном ящике для посылок. И если бы не протекла крыша от дождя, она бы и не вспомнила. Пришел плотник крышу латать, и нашел на чердаке «клад». Фанера, конечно, от времени почернела, крышка держалась на двух гвоздях, они тоже поржавели и сразу развалились. Лена уговорила Машу отдать ей эти вырезки. Она знала про мою задумку написать книгу. Это то, что мне нужно. Нам мелким было в то время не до газетных вырезок, мы играли в секретики. А Маша старше нас, она училась вместе Леней Карповым. Какое счастье, что сохранились ценные материалы.

Все, решено, завтра еду в Самару. Лешу не буду беспокоить, сама доберусь, вокзал рядом, транспорт ходит каждый час. Лена очень обрадовалась, что я приеду. Несколько дней в Самаре прошли как один большой праздник. Мы с подругой предавались воспоминаниям о нашем детстве. Старались вспоминать счастливые и радостные моменты. Гуляли по старым улочкам, по набережной Волги. Ходили по музеям. Домой я привезла целую пачку нужных мне документов. Когда я раскладывала по темам газетные вырезки, позвонила внучка.

– Алло, бабушк, добрый день!

– Добрый, добрый, внученька! Как ты?

– Хорошо, выполнила твою просьбу.

– Да что ты, когда ж ты успела?

– Вот на днях и съездила. Италия страна небольшая, дороги хорошие, ровные, гладкие, как шелк. Выбрала однодневную экскурсию с небольшой группой на минивэне, туда и обратно. Я даже к мощам приложилась. Не хотела упускать такой случай, раз уж приехала в святое место. Правда, пришлось исповедаться и причаститься. Без этих ритуалов к мощам не допускали.

– Ну и молодец! Люди об этом всю жизнь мечтают, а тебе повезло.

– Бабушк, если бы не ты, я и знать не знала бы, что в Италии есть такое место.

– Внученька, это мой любимый святой, я о нем много читала. Кстати, у нас в Самарской Луке, в Каменной Чаше Ширяевского оврага, есть святой источник Николая Угодника. Вот вернешься из своих заграниц, и съездим туда, искупаемся.

– Ну, пока, до связи!

– Пока!

Внуки выросли как-то слишком быстро, или я быстро состарилась? Ладно, хватит размышлять попусту, пора заняться делом. Я отключила домофон и телефон и продолжила изучать документы, привезенные от Лены.

До самой весны я работала над книгой. Между рейсами ко мне заезжал Леша и, как обещал, читал мои записи. Иногда что-то просил исправить. К майским праздникам я наконец дописала последнюю главу первой части моей трилогии.

Леша прочел последнюю страницу и аккуратно положил в папку, потом повернулся ко мне и внимательно посмотрел на меня своими зелеными глазами. Как я люблю эти глазки…

– Да, бабушк, сколько же испытаний тебе пришлось пережить, да еще каких испытаний. Не каждый взрослый выдержит, а ты ребенком была, причем – девочка. Какая же ты мужественная. Как тебе удалось выжить?

– Ну, во-первых, была вера в светлое будущее. Во-вторых, меня не покидала надежда, что все плохое закончится и настанет наконец-то это светлое будущее. А в-третьих, я очень любила своих родителей, бабушек, дедушку. Наверное, это меня и спасло.

– А как ты дальше жила? Что было потом?

– Дорогой мой, все, что ты прочел, было испытание жизнью. А дальше было испытание смертью. Только это в одной книжке не поместится.

– Ну и дела! Значит, будет продолжение?

– Куда ж теперь деваться, придется продолжать…

Счастливое детство

Рано утром меня разбудил какой-то подозрительный шум. Обычно в это время всегда было тихо. Родители уже на работе, бабушка с дедушкой во дворе по хозяйству, а старенькая бабка Аксинья, кажется, никогда и не спала. Чуть свет – она уже в саманке, возле печки. И завтрак всем сготовит, и обед поставит, и для скотины все приготовит. А сегодня происходит что-то непонятное.

Вышла в сени… А там – коробки и ящики, на крыльцо пришлось пробираться боком-боком. На крыльце отец сколачивал ящики из фанеры и досок, а мамка укладывала в них наши вещи: книги, кухонную утварь, одежду и обувь, подушки и одеяла.

Тут и бабка Аксинья не удержалась и вышла из саманки.

– Ой, Лень, да куды ж вы собрались?

Она бросилась к отцу, уткнулась ему в грудь и зарыдала.

– Бабушка, все хорошо, не переживай. Мы недалеко, в Сорочинск. Там Нефтеразведка, специалистов не хватает – работать буду, зарплату хорошую обещают, квартиру дают от конторы.

– А как же Лида?

– И Лиду пристроим, в Детдоме нужны учителя, что ж она, зря училась?

Отец достал платочек из кармана пиджака и бережно стал вытирать бабушкины слезы. Старенькую бабушку он очень сильно любил.

– А Танюшка как же? Оставьте хоть ее здесь.

Бабка Аксинья обхватила меня за плечи и прижала к себе.

– Танюшку оставим только до осени, дети должны жить с родителями.

– Так не честно, я тоже хочу в новый дом. Возьмите меня с собой хоть ненадолго.

Я бросилась к родителям с мольбой, в надежде, что они сжалятся и возьмут меня прямо сейчас.

Отец был непреклонен.

– Куда сейчас? Еще неизвестно, что там за дом. Может, там ремонт нужен.

– А я помогать буду, мусор выносить, за водой ходить, да все, что хотите, буду делать. Хоть в магазин за хлебом. Возьмите меня! Возьмите! – взмолилась я.

– Ладно, Лень, давай возьмем Танюшку дня на два. Посмотрим по обстановке, потом отвезешь ее обратно. У деда с бабой летом ей будет вольготней.

Мамка обняла меня за плечи.

– Не хнычь, поедешь с нами.

– Ура!

Я побежала собирать свои манатки.

– Все не бери.

Отец крикнул с крыльца.

– Ненадолго едешь.

И то спасибо. Я уже чувствовала себя каким-то подкидышем. Хотелось все-таки быть с родителями, а не со стариками. Я их, конечно, очень сильно люблю, но родители – это святое.

Утром следующего дня за нами приехала машина с кузовом. Туда погрузили все наши вещи. Отец сел в кабину с шофером, а мы с мамкой в кузов с вещами. Там было много соломы – наверное, для мягкости. Мы сгребли всю солому в одну кучку и уселись.

Хорошо, что ехать недалеко, Сорочинск совсем рядом оказался, и то трясло всю дорогу.

Дом показался большим. Одно крыльцо центральное, и дверь входная. А еще была задняя дверь, но не было крыльца, и эта дверь была забита перекрестными досками.

– Папк, а почему дверь забита?

– Ну, это запасная, на всякий случай.

– А какой бывает всякий случай?

– Например – пожар.

– А как же без крыльца?

Я все не отставала от отца с расспросами.

– Так спрыгнуть можно. Осматривайся сама, все вопросы потом, разгрузиться надо.

К дому примыкал небольшой палисадник со стороны улицы. А со двора несколько кустов малины и сарай. Сарай был не ухожен, видимо, в нем раньше держали скотину. Но он был добротный с большой дверью и завалинкой. За сараем забор из штакетника и соседский двор. В соседнем дворе парень возился с велосипедом. Пока родители выгружали пожитки, я познакомилась с соседом.

– Привет, сосед!

– Привет!

– А мы ваши соседи, только заезжаем. Я – Таня, а ты?

– Я Ленька. Ты в школу ходишь?

– Нет, я только через год пойду. А ты?

– А я третий класс закончил.

Ленька бросил свой велосипед и подошел к забору. Тут я его как следует разглядела. Он был гораздо выше меня, конечно, он ведь старше. Волосы тоже русые, как у меня, только у меня глаза карие, как у отца, а у него голубые. И рубашка под цвет глаз в бело-голубую клетку, только больно потрепанная и явно ему велика. Ленька заметил мой внимательный взгляд.

– Это брата моего рубашка, он, когда в армию уходил, все старье выбрасывал. А я подхватил, за скотиной ходить пойдет, новые-то жалко.

– В школе как успехи?

– Ну, в основном четверки, и то спасибо. Я за старшего в семье, вся скотине на мне, хозяйство.

– Понятно. Я приехала только с домом познакомиться, на днях опять уеду в Баклановку на все лето. Пусть родители сами обустраиваются. А ты с кем живешь? – донимала я соседа расспросами.

– Я с мамой и бабушкой. Отец умер, а брат в армии.

– Ну, ладно, еще увидимся, соседи ведь, пойду я.

– Давай. Если что, кричи, прибегу, что надо помогу.

Ленька вернулся во двор к своему велосипеду.

– Спасибо, Лень!

Зашла в дом и ахнула. Какой большой! В сенях чулан. Прямо от дверей – кухня, налево от кухни – огромная комната, и мне сказали, что она моя! Такого быть не может, чтобы у ребенка, который еще не ходит в школу, была своя огромная комната. А справа от кухни большая комната родителей. Прям не дом, а царские хоромы. Ни в сказке сказать, ни пером описать, как у Пушкина. Ну, Пушкина-то я уже читала. Я читаю с пяти лет. Своей комнаты у меня никогда не было. Даже своего уголка. Всегда приходилось где-нибудь пристраиваться, чтобы почитать, порисовать или пошить куколкам. Только в комнате отвалилась штукатурка и облезли полы, какие-то желтые. Отец сказал, что будут все красить и белить, и я буду мешать. И нечего мне нюхать краску. Велел собираться в Баклановку. Я погоревала, но делать нечего. Придется ехать. Вот и познакомилась с домом.

Конечно, сидеть все лето в незнакомом месте, только скучать – пока обживешься… А в Баклановке все родное, огромный двор – полно всяких закутков, где можно поиграть. И подружка там есть – Маша, только она уже ходит в школу, но сейчас-то лето. Так что я со спокойной душой согласилась ехать опять в Баклановку.

Лето показалось мне очень долгим, насыщенным всякими событиями. Скучать было некогда, каждый день что-нибудь случалось. Хозяйство-то большое, полно всякой скотины. Почти вся скотина паслась целыми днями на пастбище. Только мелкие телята да барашки оставались во дворе. Да еще поросята и куры. Вот мы со старенькой бабушкой Аксиньей их кормили и поили. Бабушка качала воду из колодца, а я маленьким ведерком разливала по корытцам. Ходили в поле за разными травами, а потом сушили их под навесом. Дедушка возил нас на Буяне в лес за грибами. Пока мы собирали грибы, конь пасся на опушке леса.

Однажды к дедушке приехал какой-то дяденька с большим ящиком. И все собрались в саманной пристройке, где была большая печь и бабки Аксиньи кровать. Стали ящик распаковывать, а там какой-то аппарат, весь блестящий. С разными деталями. Начали его собирать. А это новый сепаратор, такого точно ни у кого нет. У всех ручные, а этот электрический. Наливаешь туда молоко, а он давай журчать. Вот тебе и сметана, и сливки. Красота. Сколько было радости.

Надо сходить к Маше и рассказать ей про сепаратор, пусть тоже порадуется. Только надо отпроситься у молодой бабушки Нюры – папкиной мамы.

– Бабушк, можно я схожу к Маше?

– Ну, сходи, только не дотемна.

– Не дотемна, не дотемна.

Я обрадовалась и побежала через заднюю калитку огородами к подружке. Так быстрее, чем по центральной улице. Только там дороги совсем нет, только тропинки, и те травой заросли. К Машиному дому тоже подошла с заднего двора. Калитка на заднем дворе была закрыта на щеколду, но я умела открывать. Руки-то у меня маленькие, легко проходили между штакетин. Мы с Машей часто играли на заднем дворе за сараем, там был навес и две скамейки со столом. Очень удобно было играть в школу, в магазин и даже в парикмахерскую. У меня были косы, и Маша мне делала прически, а потом снова заплетала, чтобы меня не заругали. Она мечтала иметь косы, но ее всегда стригли, а она плакала. А ее бабушка Клава сказала, что нечего заплетать мышиные хвостики. А когда мы играли в школу – Маша была учительница и учила меня по своим школьным тетрадкам.

Маша с бабушкой Клавой сидели в передней комнате и пили чай.

– Тук, тук! Можно к вам?

– Ой, Таня пришла.

Машка выскочила из-за стола и подбежала ко мне.

– Здравствуйте вам!

– Привет! Давно не приходила, пойдем к столу.

Машка схватила меня за руку и потащила за стол. Стол стоял посредине комнаты и был накрыт вышитой скатертью с ажурными краями. Моя мамка тоже так вышивала и вязала ажурные узоры крючком.

– Тань, ну что ж ты застыла на месте? Садись, вот стул, сейчас чашку тебе достану.

Бабушка Клава подошла к буфету за чашкой.

– Да вот скатертью вашей любуюсь. Я когда вырасту, тоже так буду вышивать. А у нас новость-то какая!

– И какая же у вас новость?

Бабушка налила мне чай из самовара.

– Нам привезли сепаратор электрический. Он журчит и делит молоко на сметану и сливки. А что остается совсем жиденькое, отдают телятам. Вот!

– О да, эта вещь очень нужна в хозяйстве.

Бабушка Клава вздохнула.

– А у нас и хозяйства-то нет.

У них и правда не было никакой живности во дворе кроме кур. Не успели мы допить чай, как вдруг начало греметь за окнами.

– Ох, да что ж это такое, гроза, что ли, начинается?

Бабушка подошла к окну напротив стола.

– И правда, туча какая огромная черная. Вот сейчас ливанет.

За окнами еще сильней громыхнуло и начало сверкать.

– Ой, я домой побегу.

Я бросилась к дверям.

– Да куда ж ты по дождю, подожди. Пройдет дождь и пойдешь.

– Ну уж нет, а вдруг он дотемна не пройдет. Мне дотемна не разрешили.

Я все-таки рванула домой. Всю дорогу за мной летали молнии, гремел гром со страшной силой. А уж ливень меня поливал, как из ведра. До того я перепугалась, бегу-реву, платье все промокло, набухло, прилипло к телу, бежать мешает. Кое-как с горем пополам добралась до дома. Залетела к бабушке Аксинье в саманку, хорошо хоть все разошлись.

– Танечик, что ж ты плачешь, испугалась?

Бабушка сняла с меня мокрое платье, закутала в одеяло и уложила на кровать. Так я и уснула, и проспала чуть ли не до вечера.

Незаметно подкралась осень. Дуб возле ворот пожелтел и сбросил половину листвы. Листва высохла и шелестела. Мы с Машей сгребали листву и валялись в ней, как на перине, разглядывая в небе облака.

В один из выходных дней за мной приехал отец на мотоцикле и забрал меня в Сорочинск. Я даже не успела попрощаться с Машей.

– Папк, можно я к Маше сбегаю, хоть «До свиданья» ей скажу?

– Да ладно, следующим летом опять увидитесь. Торопиться надо, а то вон тучи какие, как бы дождь не зарядил.

Тучи и правда были черные, страшные. Хорошо, что гром не гремел.

– Лень, пообедайте хоть!

Бабушка Аксинья вышла на крыльцо.

– Может, отца с матерью дождешься?

– Нет, бабушк, поедем, пока нет дождя, а то дорогу развезет, завязнем где-нибудь. А где мать с отцом?

– Да Буяна они повели к ветеринару, что-то он захромал.

Бабушка заохала и стала собирать нам с собой еду: домашний хлеб, домашнюю колбасу, яиц целое ведерко, в котором я воду носила для ягнят. И еще всего-всего: картошки своей – не магазинной, лука, моркови, репки и редьки. Всего, что в огороде росло.

Хорошо хоть, мотоцикл с люлькой, а то как бы все это везти? Отец все сложил в люльку спереди, а потом усадил меня.

– Бабушк, поехали мы, ворота закрой. Да родителям привет передавай.

Бабушка запричитала, наклонилась ко мне, давай целовать.

– Передам, передам! Уж должны вернуться, давно ушли.

Тучи всю дорогу шли за нами, пока мы ехали. Но мы ехали быстрее, потому нам повезло. Дождь ливанул как раз, когда мы были уже возле дома.

– Ну, здравствуй, дом!

Как я ждала встречи с домом. Представляла, как буду жить в своей комнате, сама хозяйка.

– Папк, а что нас мамка не встречает?

– На работе она.

– Как на работе? Сегодня же выходной.

Я выскочила из люльки, забежала под козырек крыльца.

– Она в детдоме работает. Там живут дети сироты, у них нет родителей. И учителя дежурят в выходные дни по очереди.

– А где же их родители?

Я все засыпала отца вопросами.

– Ну, кто на войне погиб, кто заболел и умер. Давай, помогай продукты разбирать. Овощи в чулан, остальное в дом. Что-нибудь легкое бери, не надрывайся.

Я стала перетаскивать в чулан продукты.

– Ух ты, тут и полки есть, и свет. Папк, это ты полки приделал?

– Ну да, чтоб порядок был. Давай хозяйничай, пойду, мотоцикл загоню в сарай, да дров натаскаю, печь затопим.

Разложила все продукты и зашла в дом. Красота: все стены побелены, полы покрашены цветом под кирпич. На окнах занавески с выбитым узором. Наверное, мамка на машинке по вечерам выбивала, очень красивые.

Комнату от кухни отделяла печь. На кухне только стол и шкафчик для посуды. А в комнате кровать да этажерка с книгами. Даже стола не было. Зато в моей комнате была кровать, и стол был. Под кроватью коробка с игрушками. А на столе книги. Стол стоял перед окном, напротив запасная входная дверь с выходом на задний двор. Только она заколочена с уличной стороны. Жалко, что не получится погулять, осмотреться бы хоть, да на улице дождь.

Отец начал растапливать печь. Выгреб золу из поддувала, сложил поленья шалашиком в топку и стал факелочками, свернутыми из старых газет, поджигать поленья.

– Танюшк, налей-ка воды в чайник. Сейчас чаевничать будем, бабка Аксинья пирожков положила.

– Сейчас.

Ведро с водой стояло на табуретке возле рукомойника. Я начерпала воды и поставила чайник на печь. Дрова уже разгорелись и светились ярким огнем, когда отец открывал дверцу топки и подбрасывал поленья.

– Ну, вот и чайник закипел. Давай неси свою траву.

– А какую, душицу иль мяту? Мы с бабушкой Аксиньей всякой травы насушили.

– Давай мяту, будем делать чай-ассорти.

– Это что такое – ассорти?

– Это значит, смесь из нескольких сортов. Вот у нас, например: один сорт индийского чая, а другой – русского, наша мята. Вот и получится – ассорти.

– Ух ты, здорово. Такого точно ни у кого нет.

Я побежала в чулан.

– Папк, а варенье какое нести?

– Смородину, что ли, давай, наша мамка смородину любит. Скоро уж придет.

– А пирожки-то холодные, бабушка их утром пекла.

– Ничего, мы их сейчас в печке подогреем.

Отец достал сковороду из стола и сложил в нее пирожки.

– Ну вот, сейчас и чай заварится, и пирожки нагреются.

Пока мы с отцом хозяйничали на кухне, мамка вернулась с работы. Я бросилась к ней.

– Ой, мам, наскучалась-то я как!

– Танек, подожди, плащ совсем намок, сниму.

Мне так нравился мамкин плащ, светло-серый с пояском и кармашками, он совсем потемнел от дождя. Очки у мамки запотели, волосы намокли и раскудрявились.

– Тань, возьми мои очечки, протри полотенцем, а то я тебя совсем не вижу.

Я взяла вафельное полотенце и стала протирать очки. Полотенца у нас были все красивые. Мы с мамкой покупали вафельную ткань на базаре, разрезали по размеру, и мамка вышивала по краям крестиком, и еще делала бахрому из ниток для вышивания.

– Вот, держи очки.

– Выросла как, загорела, и волосы выгорели.

Мамка погладила меня по голове.

– Заплеталась сама?

– Сама. Мне баба Нюра ленточки купила и расческу с редкими зубьями. Она ездила в Златоуст продавать мед, и там на базаре все купила.

– А косынку что ж не накрывала?

– Накрывала, да везде ее теряла, то в саду, то в огороде. Бабушка Аксинья сказала, что волосы шелковые, вот и сползает косынка.

– Лидок, ты что рано пришла? Мы тебя после восьми ждали.

Отец закинул в печь последнее полено.

– Отпросилась на часок пораньше, соскучилась по Танюшке. Сегодня как раз Надежда Федоровна дежурит, наш медик. Ребятам читает лекцию о необходимости делать прививки. Все прививок боятся как огня. Вот она им и расскажет про чуму и про холеру, про испанку и сибирскую язву. Пусть знают, какие последствия могут быть, если не прививаться. А там уж и ночная няня придет.

– А мы с Танюшкой гостинцы из Баклановки привезли. Вот уж и чай заварился.

Отец поставил чайник на стол, достал из печки пирожки.

Весь вечер я рассказывала родителям про свое житье-бытье в деревне: как мы с дедом ездили в лес за грибами на Буяне, и как я попала в страшную грозу, и как меня в пятку пчела укусила.

– Это как же так пчела ухитрилась тебя в пятку укусить?

Мамка даже сняла очки, так удивилась, и внимательно на меня посмотрела.

– Уж не сочиняешь ли ты, дочь?

– Мам, ты что, мне не веришь? Мы с бабушкой Аксиньей на крылечке сидели под навесом, жарко было. А пчелы летали над сеном, в нем полно цветов. Сено свежее было, дед накосил и привез. Вот одна пчела и прилетела к нам, да как цапнет меня. Бабушка мне жало булавкой выковыряла. Хоть и старенькая, а глаза-то видят хорошо. Вот смотри, следы остались от булавки.

Я задрала ногу на стул.

– И правда.

Мамка погладила мою ногу.

– Пойдешь завтра со мной на работу?

– А можно? Хоть узнаю, где ты работаешь. К папке точно нельзя, там опасно.

– Можно, только не на уроки. У нас есть «Детский сектор», там всякие кружки по интересам: танцевальный, музыкальный, технический – для мальчиков, художественного творчества.

– А меня примут в кружок?

Я затаила дыхание.

– Пока нет, принимают с семи лет, но на репетиции присутствовать можно. Я там руковожу танцевальным кружком, будешь нашим зрителем.

– Ой, буду, буду.

Я обрадовалась и стала кружиться вокруг мамки от нахлынувшего счастья.

– Ну ладно, договорились.

Утром я проснулась рано, на кухне горел свет, отец пил чай перед работой.

– Танюшк, ты что так рано соскочила? Поспи еще.

– Как поспи? А мамка где, уже ушла? Она же обещала.

Я накуксилась и собралась реветь.

– Да тише ты, спит она. Уроков сегодня у нее нет, только кружок после обеда. Пусть поспит, она ведь в выходные работала. Не шуми тут, а лучше пойди погуляй. Чай вот со мной попей, да иди. Только возле двора, далеко не уходи. Изучи близлежащую территорию.

– Ладно.

Двор был небольшой. Никакого сада-огорода не было. Только небольшой палисадник возле главного входа. А запасной выход был без крыльца, и там не было даже забора. В палисаднике росла сирень и шиповник, да еще большая береза. От соседского двора нас отделял невысокий забор. Вдоль него росла малина, только ни одной ягодки уже не было – осень. В глубине двора – сарай, а между сараем и соседским забором – закуток такой небольшой. Там можно поиграть и посидеть на завалинке. И никто тебя не найдет, малина все скрывает. Это будет мое тайное место.

Тайное место оказалось не таким уж тайным. Из-за забора выгляну сосед Леня.

– Привет, соседка!

– Привет, Лень!

– Ты что так рано вышла, тебе же в школу не надо?

– Рано проснулась, вот и вышла во двор – территорию изучаю. Отец на работу ушел, а мамка спит, не хочу шуметь.

– Понятно, а я в школу.

– Везет тебе, я бы тоже хотела в школу, да с шести лет не берут.

– Да ладно, успеешь еще в школу. Местечко у тебя тут здоровское, можно секретики делать.

– Что это за секретики такие, знать не знаю.

– Ты что, все девчонки секретики делают. Потом хвалятся, у кого лучше. Ладно, мне бежать надо, вечером выходи, расскажу.

Ленька убежал, а я пошла в дом посмотреть, не проснулась ли мамка.

Мамка пекла оладушки на сковороде. На столе кувшин с молоком, сметана, прям как в Баклановке. Только в Баклановке коровы у деда, а здесь-то нет.

– Мам, а молоко со сметаной откуда?

– Соседка тетя Люба приносит, у них корова есть.

– Ну и прекрасно, с голоду не помрем. А то бабка Аксинья меня пугала, что здесь есть нечего, молока нет, и меня голодом заморят.

Мамка засмеялась.

– Да кто это тебя тут голодом заморит? Здесь же город, магазины есть, и на базаре все можно купить.

– Хорошо, что тебе на работу не надо, а то бы я скучала.

Я подошла к мамке, обняла ее за талию и прижалась к ней. Моих рук как раз хватало, мамка у нас была стройная.

– Танек, ну что ты такое говоришь, какая скука может быть? Отец тебе книжек с картинками накупил, разукрашек, альбом, карандаши цветные. Еще журнал детский выписал – «Мурзилка». Только он будет приходить с января.

– А как он будет приходить?

– Почтальонка принесет и в почтовый ящик кинет.

– А еще что-нибудь выписали?

– Еще нам с тобой журнал «Работница», там рецепты разных блюд и выкройки, рассказы о знаменитых женщинах. И взрослые газеты и журналы. Скучать не будем.

– А дед Алеша только газету «Правда» выписывает. Иногда вслух читает, но мне не интересно.

– Ладно, Танек, давай будем потихоньку собираться, заплетаться. Пойдем пораньше, надо костюмы подготовить к репетиции. Вдруг где-то завязочки оторвались, или еще что-нибудь подремонтировать.

– А где ремонтировать-то?

– У нас есть кружок кройки и шитья, девочки все сделают.

– Ой, я так шить хочу, а меня в кружок возьмут?

Я запрыгала вокруг мамки от волнения.

– Ну, во-первых, чтобы шить, надо иметь усидчивость и терпение…

Я быстренько уселась на стул.

– Я буду-буду усидчивой.

– А во-вторых, ты уж определись, что тебе больше по душе – танцы или шитье. А то ты хочешь и то, и другое. В-третьих – в кружки принимают с семи лет, я тебе об этом уже говорила. Вот у тебя будет целый год на раздумье.

– Ладно, я подумаю. Только я хочу и шить, и танцевать. На танцах устану, сяду шить, как раз и буду усидчивой.

Мамка рассмеялась над таким раскладом и стала меня заплетать.

В школьных коридорах детдома было тихо, шли занятия. Мы подошли к кабинету с надписью «Детский сектор». В кабинете стояли большие столы, вокруг столов – стулья, вдоль стен шкафы со стеклянными дверцами. В шкафах чего только нет: в одном все для рисования – альбомы, краски, карандаши. В другом все для поделок – наборы конструкторов. За каждым кружком закреплен свой шкаф.

– Мам, как здесь здорово, можно заниматься чем душа пожелает.

– Да уж, про душу – это ты красиво сказала. Очень важно заниматься тем, что тебе нравится, тогда будет все хорошо получаться. И где это ты про душу разузнала?

Мамка внимательно посмотрела на меня через очки.

– Да дедушка так всегда говорит: что душе угодно, душа радуется, не тревожь душу, ну еще всяко-разно про душу. Это он про ту душу, которая внутри человека живет. А еще он говорит, что если с душой в ладу, то и в жизни – порядок.

– Ну, давай и мы с тобой будем радовать душу.

Мамка подошла к одному из шкафов, начала доставать костюмы и складывать их на стол. Костюмов было много – это все для танцевального кружка. Их надо было все проверить. Те костюмы, что нуждались в ремонте – отнести в кабинет домоводства, там есть швейные машины. Костюмы были неимоверной красоты, просто сказочные. От вида этой красоты у меня перехватило дыхание, и сердечко забилось от радости. Мы стали с мамкой сортировать эти костюмы. Те, что не требовали ремонта, складывали обратно в шкаф, а у которых что-то оторвалось – ленточки, завязочки или пуговицы – оставляли на столе. Когда мы рассортировали все костюмы, в двери постучали. Мамка подошла к двери.

– Лидия Ильинична, а репетиция будет? Мы вас везде ищем.

– Леня, как хорошо, что ты зашел! Поможешь отнести костюмы в кабинет домоводства?

– Помогу, конечно.

В кабинет зашел наш сосед.

– О, Тань, и ты здесь? Привет!

– Привет, сосед!

– Ты что, тоже на репетицию?

– Да, только я пока буду зрителем, мне ведь еще нет семи лет.

Я вздохнула горестно и чуть не заплакала.

– Ладно, не куксись, придет твое время.

Ленька схватил все костюмы и вышел из кабинета. А мы с мамкой пошли в спортзал, там все танцоры уже собрались и толпились в раздевалке.

– Ребята, знакомьтесь, это Таня!

Мамка подтолкнула меняя вперед, а я застеснялась и попятилась назад.

– Не дрейфь, не обидим, – выкрикнул кто-то из ребят.

– Это что, новенькая? – опять чей-то голос.

– Нет, это моя дочка, она будет иногда приходить на репетицию.

Все меня окружили, начали наперебой расспрашивать: сколько мне лет, да учусь ли я в школе, да с кем дружу. А мальчишки дергали за косички.

– Ничего у тебя косы толстенные! – выкрикнул кто-то из пацанов.

Косы были только у домашних девчонок. Детдомовские были с короткими волосами, кто же их там будет заплетать.

Тут мамка захлопала в ладоши.

– Все, ребята, начинаем, Илья Петрович пришел.

В зал вошел баянист, он же учитель пения. У него в руках был черный баян с блестящими регистрами, с широкими ремнями, красивый такой.

Началась репетиция, в каждом танце свои участники. Танцев было несколько. А еще в концерте должны быть певцы-солисты, хор, чтецы и другие номера. Только они репетировали отдельно от танцев, в разное время. А вместе их собирали только на генеральную репетицию.

Мне так все понравилось, я была на седьмом небе. Размечталась, скорей бы мне исполнилось семь лет и меня бы взяли в кружок. После окончания репетиции мамка попросила соседа отвести меня домой.

– Леня, проводи, пожалуйста, Таню домой, как бы она не заблудилась.

– Хорошо, Лидия Ильинична, конечно, доведу до самого крыльца.

Пойдем, соседка!

– Пойдем! А ты, мам, когда придешь?

– У меня еще кружок кройки и шитья.

Ленька взял меня за руку, и мы пошли домой.

– Лень, а ты не забыл, что мне обещал?

– А что я обещал?

– Да про какие-то секреты рассказать.

– А про секретики!.. И расскажу, и покажу. Только платье красивое переодень, а то перепачкаешься.

Когда я вышла во двор, Ленька уже сидел на завалинке в моем закутке.

– Лень, как ты прошмыгнул мимо окон, я тебя не видела?

– Уметь надо, вот смотри!

Ленька отодвинул одну штакетину в заборе и протиснулся в свой двор, потом обратно.

– Видала? Это чтобы не обходить все дворы кругами. Здорово придумал?

– Здорово! Я бы не догадалась.

– Не девчачье это дело, заборы ломать.

Ленька поправил штакетину, и стало незаметно, что она двигается.

– Ты же не нарочно сломал, никто и не узнает, я никому не скажу.

– Ладно, давай еще завалинку немного поломаем.

Ленька встал и начал отрывать дощечки, которыми была обшита завалинка.

– Ты что, отец увидит, заругает, он в сарай мотоцикл ставит.

– Не бойся, не заругает, он даже не догадается, мы все обратно наладим.

Я накуксилась и собралась хныкать.

– Обманул, обещал секрет показать, а сам завалинку ломает.

Я заколотила Леньку по спине.

Он засмеялся:

– Да подожди ты, не хнычь. Вот, смотри, под дощечкой песок, а там внизу саманные кирпичи из глины и соломы, они прочные, не отвалятся. Песок разгребаешь, делаешь свой секретик, и снова песком засыпаешь. Дощечки обратно кладешь, и все, шито-крыто.

– А из чего секретики-то делать? – я всхлипнула последний раз и немного успокоилась.

– Вот, я все принес.

Ленька достал из кармана разные финтифлюшки и стал раскладывать на блестящую обертку от шоколадки в ямку на завалинке.

– Вот, смотри, укладывай красиво, что у тебя есть. У нас есть две жемчужные бусины – была целая нитка – я все девчонкам раздал. Еще осколочки красивые от фарфоровой чашки, сережка – на базаре нашел. А вот самая дорогая вещь – значок, брат прислал из Ленинграда, он там служит. Только я подрался с Петькой и застежка у значка сломалась.

– А что это на значке? Корабль?

– Да. Это крейсер «Аврора», в Ленинграде на Неве стоит.

– Ух ты, вот это да, такого точно ни у кого нет.

– Теперь накрываем все стеклышком и любуемся.

Ленька поднял с земли стеклышко и накрыл секретик.

– Только стекла где попало не бери, а то порежешься. У меня спроси, когда надо будет. Я края отшлифую, у меня есть шлифовальный круг.

– Ой, спасибо, Лень!

– Да пожалуйста, такого добра еще насобираем. Теперь песочком присыпаем и дощечки возвращаем на место.

– Леньк, где ты, окаянный? Воды натаскай! – послышался голос из соседнего двора.

– Ой, это меня, бабка Фрося. Она же не видала, что я со двора выходил. Пойду я, надо скотину поить.

Ленька подождал, пока бабка скроется в сарае, и прошмыгнул к себе во двор через штакетину в заборе.

Я еще немного посидела на завалинке, радуясь сегодняшнему дню. Денек был замечательный. А я боялась, что буду скучать на новом месте. Оказалось, не все так плохо, и здесь есть чем заняться. Правда, секретики пришлось отложить до весны, скоро пошли дожди, и я больше времени проводила дома за книгами и рисованием. Да еще ходила с Ленькой на репетиции, уж очень я хотела попасть в танцевальный кружок.

– Танек, чем сегодня будешь заниматься?

Мамка собиралась на работу и надевала плиссированную юбку. Я так хотела такую юбку. Вырасту, тоже сошью.

– Да рисовать, наверное, буду, или букварь свой читать.

– А то ко мне приходи после обеда. У меня домоводство, посмотришь, как девочки шьют.

– Ладно, посмотрю, как будут дела развиваться.

– Чего-чего, какие такие дела?

Мамка засмеялась и обняла меня.

– Это дедушка так говорит, когда бабушка Нюра его просит что-нибудь сделать.

– Ну, я пошла, молоко на столе, обед тебе в маленькой кастрюльке в печи. Да голыми руками не доставай, полотенце возьми.

Мамка ушла, а я села за стол и стала думать, чем заняться. Долго думать не пришлось. У соседей во дворе заголосила курица. Да не кудахтала, а кричала диким голосом, как будто ее убивают. Из окна мне было видно только половину соседского двора. По двору носилась курица, за ней бегал Ленька. Что там у них случилось? Я быстро накинула пальтишко и выбежала во двор. Отодвинула штакетину и перелезла во двор к соседям.

– Лень, ты что не в школе? Курицу зачем гоняешь?

– Не пойду я сегодня в школу.

Ленька ухватил курицу за шею. Она барахталась у него в руках, махала крыльями, но Ленька держал ее крепко.

– Наконец-то поймал. Брат приехал в отпуск из армии. Вот сейчас курицу зарубим. Приходи к нам на обед, с братом познакомлю. Он у меня герой, во время учений командира спас, а сам ранение получил. У них снаряд взорвался, и его осколком долбануло прямо в плечо.

– Ух ты, конечно приду. Хоть про подвиг узнаю.

Ленька унес курицу в сарай, там бабка Фрося ждала его с топором в руке, рубить голову курице.

Я убежала домой, не стала смотреть на курицины мученья. Хотела почитать, как мама мыла Лару в букваре, да из головы никак не шел тот снаряд, которым ранило Ленькиного брата. Страшно-то как. Дедушку Алешу тоже снарядом ранило на войне. У него теперь шея не поворачивается, там осколок застрял, и его отрезать нельзя, иначе дедушка умрет. Так врачи сказали. И на правой руке нет трех пальцев, тоже снарядом оторвало. Хорошо хоть дедушка – левша, и все может делать левой рукой.

Думала-думала, и решила Ленькиному брату рисунок нарисовать про войну. Нашла у отца военную книгу, там картинка на обложке: солдат в каске с автоматом в руке, а в другой руке знамя.

Вот и стала рисовать. Только там синяя обложка. А я видела у деда военную форму, только у меня такого цвета карандаша не было. И я решила форму покрасить зеленым, а сверху серым, и стало похоже. А знамя – красным. Здорово получилось. Только я закончила свой рисунок, прибежал Ленька.

– Тань, пойдем, все уже сели за стол.

Я схватила свой рисунок, накинула пальтишко.

Зашла в дом и ахнула! Какой красивый брат у Леньки. Высокий, брови черные, а глаза синие-синие. Я прям онемела.

– Тань, ну ты что же в дверях стоишь, заходи.

Тетя Люда, Ленькина мать подошла ко мне:

– Раздевайся, снимай пальтишко.

– Здравствуйте, соседи! – осипшим от волнения голосом пролепетала я.

– Ну, здравствуй, соседка!

Ленькин брат подошел ко мне, взял за плечи и присел немного, чтобы быть наравне со мной.

– Я Иван – Ленькин брат!

– Я Таня, рядом тут живу с вами, с Ленькой вот дружу.

– Знаю-знаю, наслышан.

– Вань, я тебе рисунок нарисовала, чтобы ты не очень горевал про свое ранение.

– Ой, спасибо! Мне еще никто рисунок не рисовал. Я над кроватью у себя повешу.

Иван был в белой майке без рукавов, а плечо бинтом перевязано, но крови не видно, значит заживает.

– Ну, давайте обедать!

Бабка Фрося разлила по тарелкам лапшу на курином бульоне, а в большой чашке посреди стола дымилась картошка с кусками курицы, прямо из печки. Я не знала, как ее есть-то, эту курицу, только что по двору бегала. Жалко.

– Тань, ешь, не стесняйся.

Тетя Люда пододвинула ко мне поближе тарелку с куриным супом.

– Вот квасок!

Налила мне в кружку квас.

– А почему у вас квас такой темный? У дедушки светлый.

– У деда твоего, наверное, из опары квас, потому и светлый. А у нас из свеклы.

За столом Иван рассказывал об ученьях, и о том, как снаряд взорвался. Как он своего командира прикрыл.

– Вань, а ты самое главное расскажи, как все было-то?

Бабка Фрося отложила ложку и уставилась на внука.

– Да просто все, бабака. Когда снаряд полетел в нашу сторону, толкнул я командира в окоп, а сам на него плюхнулся. Вот меня осколком и зацепило. А когда в госпитале лежал, к нам в часть приезжал командир дивизии и вручил мне медаль за отвагу. И отпуск вот дали, поправиться после ранения.

– Вань, а медаль покажешь? – я с надеждой посмотрела на Ивана.

– Покажу, когда все съешь, а то вон какая тощая.

– Не тощая я, это я за лето выбегалась, все на улице, да на улице. Дед сказал: «Не в коня корм».

Все засмеялись.

Домой пришла, когда стемнело. Мамка была уже дома и возилась не кухне.

– Танек, ты где это так долго гуляла? Холодно уже стало, не замерзла?

– Не замерзла, мам. Не гуляла я, у соседей была. К ним старший сын приехал из Армии в отпуск.

– И не обедала, суп так и стоит в печке.

Мамка достала кастрюльку и стала растапливать печь.

– Да соседи накормили до отвала, они курицу зарубили.

В один из дней, когда я, как всегда, сидела в своей комнате и читала плюшевому мишке про мамину раму из Букваря, пришла почтальонка. Она вместе с газетами принесла письмо. Письмо было с большой красивой маркой. Марки я собирала. Аккуратно отрезала от конвертов и складывала в чистый конверт без марки. Письмо было из Михайловки, открывать не стала. Все равно не пойму, что написано. Бабушка Маруся писала как курица лапой. У нее был ревматизм. Она в войну на линии работала и отморозила там руки, они были все скрючены. Ее писанину только мамка могла разобрать.

Не успела мамка зайти в дом, как я налетела на нее с письмом.

– Мам, читай скорее, что там баба Маруся пишет.

– Ой, подожди, дай разденусь. Очки возьми, запотели совсем, на улице мороз.

Я стала дуть на стеклышки очков, чтобы они отпотели, и побежала к тумбочке за чистым полотенцем. Вытерла стекла и подала мамке.

– Вот, мам, держи свои очечки.

– Спасибо, дочь, помощница моя. Ну, давай письмо, читать будем.

– Мам, ты вслух читай, только конверт не рви, я марку отрежу.

Бабушка в письме писала про свое житье-бытье. Как дядя Коля, теть Нинин муж (теть Нина – мамкина сестра, бабушкина старшая дочь), привез ей дров и наколол. Дров хватит на всю зиму. Какие дела там в Михайловке происходят. Но мне это было не интересно.

– Мам, ты самое главное мне почитай.

– Самое главное – бабушка зовет тебя зимовать. Вот слушай! «Привезли бы вы мне Танюшку на зиму. Что ж она там одна-одинешенька. И друзей, наверное, еще нет, и вы на работе. А здесь у нее друзья в соседях. Чай не оголодаем, картошки запасла полный погреб, муки полмешка купила – блины будем печь. Молоко соседка Мотя продает. Танек, приезжай, вдвоем нам веселей будет». Ну, как? – мамка отложила письмо и посмотрела на меня. – Поедешь к бабе Марусе на зиму?

– Да я и сама хотела у вас попроситься. Там хоть Надюшка с Ванькой у меня друзья. А здесь один Ленька, и то он бегает с большими пацанами в войнушку. Меня не берут, говорят – мала еще.

– Ладно, отец придет с работы, поговорим.

Я с нетерпением стала ждать, когда отец придет с работы. Уж так захотелось поехать к бабе Марусе.

За ужином родители долго рассуждали, как меня отправить в Михайловку. На мотоцикле не проехать, дороги переметает. Да и холодно – это не зимний транспорт. Только на поезде, с работы надо отпрашиваться. Поезд в ту сторону ходит через день, это летом каждый день, а зимой реже.

– Попробую Надежду Федоровну попросить, чтобы она за меня подежурила в выходной. Она часто берет подмену, у нее мать больная и ей нужны свободные дни. А потом я за нее отработаю.

Мамка погладила меня по голове и заулыбалась.. А то прям морщинки сошлись на лбу от задумчивости. Я обрадовалась, лучше уж в Михайловке зимовать с друзьями. Здесь зимой делать нечего, только дома сидеть, в кружки все равно не берут.

Детские забавы

На вокзале нас с мамкой встречал дядя Коля на лошади. Дядя Коля был одет в тулуп, он его снял и накинул на меня, чтобы я не замерзла дорогой.

– Дядя Коля, а как же ты, не замерзнешь?

– Нет, Танюшка, не замерзну, у меня же под тулупом фуфайка, она теплая.

Дядя Коля укутал мамку пологом, и мы поехали. Сани были набиты соломой, ехать тепло и мягко. Лошадка Машка смирная, бежала тихо, как-то плавно. Я даже задремала дорогой. Вдоль дороги росли елки, все в сверкающем снегу. И снег под полозьями так и скрипел, убаюкивал.

– Тпру, стой, родимая, прибыли.

Дядя Коля натянул вожжи, и Машка остановилась, перебирая своими ногами. Дядя Коля ухаживал за Машкой, она была чистая всегда, на спине попона шерстяная. Гриву заплетал ей в косы, прям настоящая модница среди других лошадей.

Бабушка Маруся вышла нас встречать.

– С приездом, дорогие мои, соскучились?

Бабушка обняла меня и стала в лоб целовать.

– Выросла-то как, совсем большая. Коль, зайдешь? Обедать будем.

– Нет, мать, мне молоко с фермы развозить, поеду.

– Спасибо, Коль, что встретил. Нинуське и Людочке привет передавай. Может, вечером зайдете, а то я завтра уеду.

Мамка забрала у дяди Коли наши дорожные сумки.

– Зайдем, Лида, зайдем, конечно, девчонки уж соскучились.

Дядя Коля хлопнул Машку по спине вожжой и крикнул ей:

– Но, пошла, родимая!

И Машка побежала, зафыркала и замотала головой, ее косы разлетелись, как крылья.

– Мам, а почему дядя Коля называет Машку «родимая»?

– Потому что помощница. И на работе и по хозяйству – все на ней держится.

– Понятно.

В доме тепло и тихо, только ходики тикают, а тарелка-репродуктор молчит.

– Бабушк, а почему радио молчит, сломалось, что ли?

– Нет, Танек, я убавила звук, молилась утром, чтобы радио не мешало.

Печка у бабушки белая-белая и очень вкусная. Когда я была маленькая совсем, я ее лизала. Тетя Нина увидела, что я ее лижу, и принесла несколько кусочков мела из школы, сказала, что не хватает кальция в организме. Раньше школьные мелки делали из чистого мела, а потом стали добавлять что-то, и их стало нельзя есть. Это сейчас я выросла, и печку не облизываю, и мел не ем. На печке лежанка, спать там тепло и уютно. Как хорошо у бабушки – все милое, родное.

Тут же прибежала Надюшка, моя подружка.

– Здравствуйте, а Таня выйдет?

– Мам, бабушк, можно я гулять?

– Пообедайте сначала, а потом гулять.

Бабушка достала из печи пирог.

– Надюшка, раздевайся, садись к столу.

Надя сняла пальтишко и давай меня обнимать.

– Я тебя жду-жду, а ты не едешь. Сижу, скучаю, смотрю, к вашему дому сани свернули, вдруг ты приехала? К другому окошку подошла, там лучше ваш двор видно – и точно, ты. Вот уж я обрадовалась, давай скорей собираться, так хотелось тебя увидеть.

У Нади – сестра Аня, она училась во втором классе и с нами не водилась. Считала нас маленькими, у нее были свои друзья.

После обеда мы вышли с Надюшкой на улицу. Снегу выпало полно, и можно было строить крепости. Дядя Коля отчистил бабушкин двор и нагреб больших сугробов. Надюшкин отец наделал нам лопаток деревянных, вот мы и возились в снегу дотемна. Под вечер приплелся Ванька, он был весь в снегу с ног до головы.

– Вань, ты откуда такой снежный?

– О, Тань, приехала на зиму к нам? А я с пацанами в овраге партизанил, мы от немцев прятались, рыли окопы в снегу.

– Понятно. Завтра придешь, или опять в партизаны подашься?

– Приду, будем крепости строить, у вас снегу вон сколько, а у нас совсем нет. Брат в отпуск приезжал, весь снег по огороду раскидал.

У Ваньки полно братьев и сестер, семья у них большая. Только он самый младший. Все уже разъехались кто куда, а он с родителями остался.

Вечером пришли тетя Нина – она не только мамкина сестра, но и моя крестная – с дочкой Людой. Получается, что Люда моя двоюродная сестра. А у тети Нины еще двое детей: сын Юра – он старший и служит в армии, и дочка Лида – та учится в Бугуруслане на учительницу. А тетя Нина в школе работает.

Тетя Нина рассказала нам, как они готовятся к Новому году. Уже привезли большую елку. И поставили в спортзале. Теперь ее украшают. Игрушки делают сами из бумаги и ваты на уроках труда. А еще у них в школе есть кружок «Умелые ручки», и там тоже мастерят игрушки. А мальчишки даже вырезают из фанеры разных птичек и лошадок, зайчиков и белочек, а потом их раскрашивают. Оказалось, что на Новогодний праздник можно приглашать своих братьев и сестер, кто еще не учится. И я стала просить, чтобы меня взяли.

– Тетя Нина, умоляю, возьмите меня на праздник, я и стишки знаю. Только костюма нет новогоднего.

– Ну, костюм найдем, у Люды с прошлого года остался. Снежинка подойдет?

– Ой, подойдет!

Я обрадовалась и запрыгала вокруг тети Нины.

– Я тоже буду делать игрушки из бумаги, вон у бабы Маруси журналов сколько в сенях. Только покажите, как?

– Это у нас Людочка специалист по гирляндам, она покажет. Только одной не сподручно, надо вырезать по шаблону, потом красить, склеивать и складывать гармошкой. А когда развернешь – получается гирлянда.

Я, конечно, ничего не поняла, какой такой шаблон, что это за штука такая? И где его взять, этот самый шаблон?

Я расстроилась, накуксилась и чуть не заревела. Так хотелось тоже поучаствовать в украшении елки. Тетя Нина обняла меня, поцеловала в макушку.

– Танюшка, не горюй. Люда завтра после школы придет и все расскажет и покажет.

– А можно я Надюшку позову?

– Конечно можно, вам будет веселей.

– А мы с бабой пойдем мамку провожать и купим краски и клей.

На следующий день мы проводили с бабой Марусей мамку на вокзал, потом зашли в сельмаг и купили все, что нужно для наших поделок. Ванька с Надюшкой ждали меня возле дома.

– Тань, где ты ходишь, мы же договаривались? Я даже в партизаны играть не пошел, – Ванька обидчиво надул губы.

– Ладно, Вань, не обижайся, я же по делам ходила.

– Да какие такие дела образовались? Не успела приехать, уже у нее дела, – забубнил Ванька.

– Ко мне после школы Люда придет, будем на елку гирлянды делать. Вот краски и клей купила. Если хотите, тоже приходите.

– Вот еще, бумажки я не клеил. Лучше я в партизаны пойду.

Ванька опять насупился и сдвинул брови.

– А я хочу, хочу, возьмите меня, Тань! – Надюшка захлопала в ладоши от радости. – Анютка совсем со мной не играет, а мне скучно.

– Договорились, вместе веселей, и больше сможем сделать.

У Надюшки в руках были три лопатки, а у Ваньки большущий кусок рубероида.

– Вань, а рубероид зачем?

– Как зачем, чтобы сделать перекрытие под башню крепости, а то снег провалится.

– Ну, ты молодец, мы бы без тебя не справились. А давайте крепость построим, а возле нее елку поставим. И у нас тоже будет свой Новый год!

– Давайте!

Надюшка сразу подхватила мою идею.

– А чем будем наряжать и где елку возьмем?

– Я дядю Колю попрошу, он на лошади съездит в лес и срубит нам елку. И с игрушками что-нибудь придумаем.

В снегу мы возились до самого вечера, бабушка Маруся два раза звала нас обедать, а мы не могли оторваться от своей стройки.

Наконец Ванька не вытерпел.

– Девчонки, я жрать хочу, живот подвело, домой пойду.

– Вань, а у тебя еда дома есть? Может, у нас пообедаешь?

– Есть, в печке чугунок стоит. Отец утром печь топил, небось, не остыло еще.

– Ну, ладно, завтра приходи. Надь, а ты пойдем, сейчас Люда придет.

– Пойдем.

Мы с Надюшкой зашли в сени и стали отряхивать друг друга веником от снега. В доме тепло и уютно, вкусно пахнет щами и еще чем-то вкусным, душистым и летним.

– Баба, а что это за летний запах такой?

Бабушка ставила наши валенки в окошечки печки сушить.

– Да это я пирог яблочный испекла.

– А яблоки откуда зимой?

– Яблоки поздние, долго хранятся, они у меня в погребе, в ящике с опилками лежат.

– Вот здорово, яблоки зимой! Жалко, что Ванька с нами не пошел, я вздохнула с сожалением.

– Завтра еще испеку, муки полно.

Бабушка разливала нам щи по тарелкам.

– Налетайте, строители, голодные, небось, уморились совсем.

Не успели мы встать из-за стола, как прибежала Люда и принесла тот самый шаблон. Шаблон оказался обычным трафаретом, который надо обводить по контуру на бумаге. Это похоже на мамкины выкройки, только выкройки надо на материал прикладывать, обводить мелом и вырезать. А я думала, что это за штука такая – шаблон, всю голову сломала. Боялась, что будет сложно, а оказалось все очень просто и легко. Люда нам только показала, как надо делать, и убежала учить уроки.

Мы с Надюшкой вырезали по трафарету семь узоров по количеству цветов в наших красках, покрасили, склеили и повесили над окном прямо на гвоздики для занавески. Это будет наш образец. Завтра решили продолжить.

На следующий день Люда зашла к нам проверить нашу работу и похвалила нас. Сказала, что отлично получилось.

– Девчонки, продолжайте в том же духе. Я побежала, мне уроки учить.

– Люда, подожди! – я бросилась за ней в сени. – Ваш папка вам елку уже привез?

– Нет, только завтра поедет, дотемна работает.

– Попроси, пожалуйста, чтоб нам тоже срубил.

– А вам-то куда? У вас и так тесно.

У бабушки Маруси домик, и правда, был совсем маленький, всего одна комната. В ней две кровати и стол перед окном. И крошечный кухонный закуток возле печки. До войны дом был в два раза больше. Только голод был в войну, а детей кормить надо, вот бабушка и продала полдома.

– Да мы хотим во дворе поставить елку, возле нашей крепости, чтобы тоже праздник был.

– Ладно, попрошу.

Людмилка убежала, а мы с Надюшкой принялись за работу. И так каждый день до самого Нового года трудились, не покладая рук. Строили крепость, делали гирлянды. Дядя Коля привез большую елку, он помог нам расчистить большой лопатой площадь перед крепостью, и все разровнял. Хорошенько вкопал поглубже в снег нашу елку. Бабушка нашла в чулане старые игрушки из папье-маше, только они от старости потеряли цвет. И мы с Надюшкой целый вечер разукрашивали их нашими красками. Ванька тоже порылся в своих закромах и нашел кое-что для елки. Надин отец сделал из бересты большую звезду, для верхушки и мы выкрасили ее в красный цвет.

Вот так наша задумка превратилась в целый снежный городок, да еще с нарядной елкой. Уж как мы радовались и скакали вокруг этой елки до самой ночи.

Ну вот, наконец – новогодний школьный праздник. Меня нарядили снежинкой, на голову надели блестящую корону. А детей на Елке полным-полно. Я в Людочку вцепилась, боялась затеряться в такой толпе. Все резвились, водили хоровод, пели песни, играли в разные игры. Потом стали звать Деда Мороза. Дед Мороз, как с картинки, в красной шубе, с белой бородой, и посох в руках. А за плечами большой красный мешок. С ним Снегурочка в голубой шубке, в белых сапожках, и тоже в короне, как у меня. А коса у нее только одна, толстенная, до самого пояса.

Вот, наконец, Дед Мороз стал спрашивать у ребят, кто какие стихи знает про зиму. И те, кто посмелее, стали подходить к нему и читать свои стихи. А он за стишок выдавал из своего мешка игрушку или гостинчик. Только было плохо слышно, все галдели и шумели. Я протиснулась вперед и стала тянуть руку, тоже хотела стишок рассказать.

– Ну, иди, снежинка, расскажи, что знаешь.

– Я знаю зимний стишок, только он про санки, можно?

– Можно, милая, слушаем тебя!

Я кхекнула для важности и громко начала:

– Иван Бурсов. «Хитрые санки».

Мои санки едут сами,

Без мотора, без коня,

То и дело мои санки

Убегают от меня.

– Молодец! – похвалил меня Дед Мороз. – Только я что-то про такого поэта не слыхивал.

– Да он молодой, по радио так и сказали – начинающий поэт. У него даже еще книжек нет. Мне стихи понравились, я и выучила на слух. Только печатными буквами записала, чтобы не забыть.

– Вот, держи, это тебе за хороший слух.

Дед Мороз вручил мне из своего мешка большую шоколадку «Сказки Пушкина».

Радость меня переполняла, скорее хотелось поделиться гостинцем с бабой Марусей. Тетя Нина с Людочкой проводили меня до дома. Я бросилась к бабушке похвалиться гостинцем.

– Баба, давай напишем родителям письмо. Как мы тут хорошо живем. Какая у нас во дворе крепость с елкой, и как я заслужила гостинчик от Деда Мороза. Одна я не осилю печатными целое письмо.

– Напишем, милая, напишем.

Бабушка разделяла мою радость. Она была довольна, что я здесь не скучаю.

Незаметно прошла зима, растаял наш снежный городок. Гулять совсем не хотелось – на улице сыро и ветрено. Больше времени я проводила дома. Мы с бабушкой читали книги, вязали половички. Правда вязала бабушка большим крючком, а я ей помогала – сматывала ленточки в клубочки. Ленточки – цветные полоски – нарезали из старых юбок и других ненужных вещей. И я сматывала все по цветам, каждому цвету свой клубочек. Вскоре за мной приехала мамка и забрала меня домой, надо было оформляться в школу. Мамка сказала, что учителя ходят к своим будущим ученикам знакомиться, и надо быть дома. Мы с мамкой сходили в школу и отнесли мои документы директору.

Директор Любовь Михайловна сказала, чтобы мы ждали нашу учительницу Нину Павловну. И немного рассказала о ней, что она давно работает в школе. У нее большой опыт, и ученики все отличники и хорошисты, и никогда в ее классе двоечников не бывает. Вот и хорошо, уж больно мне хотелось в школу.

С этого дня я с нетерпением стала ждать учительницу, и каждый день с утра прибиралась, чтобы не ударить в грязь лицом. Это так отец сказал, что если вдруг она неожиданно придет, а в доме грязюка и беспорядок, то будет стыдно. После школы забегал Ленька, и я с ним ходила в Детдом на репетицию. Когда совсем потеплело и подсохло, Ленька стал бегать с пацанами в войнушку, а я играла в закутке за малиной. Как-то раз отец пришел пораньше и выгнал во двор мотоцикл.

– Танюшк, ты где?

– Здесь я, папк! – я подбежала к отцу.

– Будешь моим помощником?

– Что делать-то?

– Будем проводить техобслуживание мотоцикла.

– Будем, будем!

Я любила наш мотоцикл, и всегда крутилась возле отца, когда он с ним возился.

– Сейчас колеса подкачаем, смажем цепь, масло поменяем, заправим, почистим – блеск наведем.

– И кататься поедем?

– Поедем.

Когда мы с отцом приводили в порядок мотоцикл, прибежал Ленька с вытаращенными глазами, весь в пыли, в опилках, волосы растрепались. Запыхался, губы трясутся.

– Дядь Лень, дядь Лень, помогите!

– Да что случилось-то? – отец вытер руки тряпкой и потряс Леньку за плечи. – Успокойся, что за беда?

– Там Петька… Кажись, помер!

– Чего? Где твой Петька, говори с толком.

– Там… Это мы… В войнушку играли в заброшке, он свалился со стены прям в подвальный проем. Мы ему кричали, а он не отвечает и не шевелится.

– Садись, поехали!

– Папк, а я? Возьмите меня.

– Нет, делать нечего, дома сиди.

Я, конечно, расстроилась, что меня не взяли, но больше испугалась. Что теперь будет. К этой заброшке никому не разрешали подходить. Там осенью один пацан убился насмерть. И милиция ходила по домам и всех опрашивала. Вот с этими грустными мыслями я сидела на крылечке и ждала, когда вернутся отец с Ленькой. Из-за соседского забора выглянула бабка Фрося.

– Тань, Леньку не видала?

Я помотала головой в ответ, боялась дрожащим голосом выдать свое волнение. Еще напугаю старуху, будет голосить на всю улицу. И не заметила, как к дому подошла мамка. Я бросилась к ней со слезами.

– Танюшк, что случилось? А папка где?

Мать увидела открытую дверь сарая, мотоцикла там не было, да еще я реву.

– Да скажи, наконец, в чем дело? Чего ревешь?

И я все рассказала мамке, ей можно. Мамка меня успокоила.

– Ладно, не реви, отца дождемся и все узнаем. Может, все не так страшно – у страха глаза велики. Ты уж никому ничего не говори, особенно соседям, ведь ничего еще не известно.

– Да я и так ничего не сказала бабке Фросе, она у меня про Леньку спрашивала.

– Ну и молодец, пойдем ужин готовить.

Только мы зашли в дом, как в дверь постучали.

– Можно к вам? Есть кто дома?

– Можно, можно, заходите! – крикнула мамка.

– Здравствуйте! Зайцевы?

В дом вошла незнакомая тетенька.

– А ты Таня?

– Таня, а Вы?

– А я Нина Павловна, твоя учительница.

– Заходите, Нина Павловна, я давно жду Вас.

Учительница поговорила сначала со мной. Спрашивала, хочу ли я учиться, знаю ли буквы, до скольки умею считать, чем занимаюсь.

Потом спросила у мамки, где они с отцом работают, и записала все к себе в блокнот. Пока Нина Павловна писала в своем блокноте, я разглядывала ее. На ней был темно-синий костюм с жакеткой и белая кофточка с кружевным воротничком. Особенно понравилась ее прическа, косы были уложены на затылке корзиночкой и заколоты красивым гребнем.

– Ну, все, Таня, жду тебя 1-го сентября в своем классе. Вот список, что нужно купить к школе. До свидания!

– До свидания, Нина Павловна!

Я помахала с крыльца учительнице и зашла в дом. Не успела я зайти, как подъехал отец. Мы вдвоем с мамкой бросились к нему и стали расспрашивать про Петьку. Отец взял с нас слово, что мы ничего не знаем и не слышали, и ничего никому не расскажем. А иначе всех затаскает милиция по своим кабинетам.

– Ну что с Петькой-то, жив?

Я затаила дыхание, в надежде услышать утвердительный ответ.

– Да жив, жив. Руку сломал и ключицу, ну и сотрясение мозга получил.

– А милицию не вызывали врачи?

Мамка бросила чистить картошку и вопросительно посмотрела на отца.

– Нет, я с пацанов слово взял, что больше не подойдут к заброшке. Все поклялись молчать про Петьку. Мы с Ленькой вдвоем отвезли его в больницу. Сказали, что упал, перелезая через забор.

Начались летние каникулы. После случая с Петькой Ленька перестал играть в войнушку с пацанами. Он как-то сразу повзрослел и больше занимался хозяйством: то кусты подвязывал, то окапывал деревья в саду, то прибивал что-нибудь. Смешинки в его глазах исчезли, взгляд стал серьезным и пронзительным. Меня это вначале немного пугало, но потом я привыкла. Он также заботился обо мне, помогал, не давал в обиду. Один раз Ленька принес мне красивую брошку с камнями. Камни сверкали на солнце и переливались всеми цветами радуги. Я прям обомлела.

– Лень, ты что, такая красота. Лучше матери отдай.

– Отдал бы, да нет у нее застежки, сломалась. Годится только на секретик, на базаре нашел.

– А меня хотят в Баклановку опять отправить на лето, ты уж за секретиками присмотри, чтоб никто не раскопал.

– Ладно, присмотрю.

Ленька погрустнел.

– Обидно, что ты уезжаешь, опять я один. Петька в гипсе, с пацанами не бегаю. Бабка Фрося совсем плохая, так и буду возле нее.

– Не грусти, Лень, я попрошусь, чтобы меня пораньше перед школой забрали.

– Ладно, пока!

Ленька насупился и перелез через штакетину к себе во двор.

Вот на этой грустной ноте мы и расстались до конца лета.

В ожидании новой жизни

Лето в Баклановке прошло замечательно, в ожидании чего-то нового, прекрасного. Ведь осенью я пойду в 1-й класс, моя жизнь изменится, и я смогу заниматься тем, о чем давно мечтаю. Эта новая жизнь манила, каждый прожитый день приближал ее наступление. И я считала оставшиеся до осени дни в календаре.

– Танюшк, кружку бери, пойдем Милку доить.

– Бегу, бабушк.

Я схватила кружку, и во двор. Во дворе стояла Милка – вымя огромное. Бабушка обтирала соски, ставила под вымя ведро. Милка давала целое ведро молока. Корова была смирная, я ее не боялась. А вот телка молодая, Зорька, была бешеная, один раз чуть меня не забодала. Она и молока-то не давала – жадюга. Зачем ее только держали? Хорошо, что ее военные забрали.

Бабушка подоила корову, налила мне молока. Милка радостно вздохнула толстыми боками и устало поплелась в хлев. Паслась целый день в поле на жаре, устала, конечно. В поле совсем беда, от жары никуда не спрятаться. И как пастух целый день на такой жаре?

– Танек, ты где ляжешь, в саманке иль в избе?

Бабушка занесла ведро с молоком в сени.

– Я со старенькой лягу в саманке.

– Мы с дедом завтра рано уедем, ты уж со двора не уходи.

– Не уйду, я старенькой буду помогать.

Проснулась рано, петух разрывался во дворе – вставать пора.

– Унучинка, ты что ж так рано встала? – бабка Аксинья уже хлопотала возле печки.

– Да разве даст петух поспать?

– Ну, иди, умывайся, я тебе кашки положу.

– А какая каша?

– Гречка с молоком.

– А пшенную с тыквой сваришь, больно вкусная?

– Сварю, а как же.

Бабка Аксинья будто и не ложилась. В печи уже и хлеб, и опарка на квас готова. Она хоть и старенькая была совсем, но все делала сама. Днем в саманке от печи становилось жарко, и она выходила посидеть на крыльцо. Крыльцо большое, широкое, и все под навесом, всегда тенек. А я жалась к ней, обнимала, целовала. И гладила ее морщинки на лице, такие мягкие, бархатные. Очень любила ее, как будто чувствовала, что не долго ей осталось жить на этом свете.

– Что ж ты меня целуешь? Я ведь страшненная, как Баба Яга.

– А я тебя все равно люблю.

– Да за что любишь-то?

– Я тебя люблю за то, что ты меня любишь.

– Золотко ты мое. Клюшку принеси мне, в сенях возле дверей стоит. В дровник сходим, поленьев принесем.

– Бабушк, сиди, отдыхай, я сама натаскаю. Я же обещала тебе помогать.

– Понемногу бери, под печкой складывай.

Я стала бегать за поленьями, и тут затарахтел мотоцикл.

– Папка приехал!

– Здравствуй, бабушка! – отец обнял свою любимую бабку.

– Здравствуй, Лень!

– А батя с матерью где?

– В стога поехали, надо сено перевозить, как бы дожди не пошли.

– Ну, ладно, я поеду, помогу перекидать, быстрей перевезем. Танюшк, а ты пока собирайся потихоньку, домой поедем. Скоро в школу, надо подготовиться: купить школьные принадлежности, фартуки сшить. Мамка красивые кружева на фартуки купила.

– Кружева? Что, прям как у принцессы?

– Да какие принцессы в школе, это ж не театр.

Отец уехал в поле помогать деду с бабой. Я натаскала поленьев и начала собираться. Нашла в чулане свой баульчик и стала складывать вещи. Вот красные ботинки, они мне еще как раз, на вырост покупали, буду в них в школу ходить. Серая куртка с карманами, вся на замочках – отец из командировки привез. Как бы чего не забыть. А еще – самое ценное – сундучок из-под чая, выпросила у бабы Нюры, когда закончился чай. Красивый, блестящий, со слонами, с двумя крышечками и крючком на верхней крышке. Буду в нем добро хранить.

Пока я собиралась, сено привезли, перекидали во дворе и снова уехали. Сено было совсем сухое, запах заполнил весь двор. Пахло душистыми травами и ягодами. Я побежала и бухнулась в свежие копны. А там ягод полно, правда, они совсем сушеные стали, твердые, но вкусные-вкусные. Еще вкусней, чем свежие. В этом сене была своя жизнь, там ползали божьи коровки, муравьишки и всякие другие жучки и паучки.

– Танюшка, давай-ка воды накачаем, коня напоить. Неси ведра из сарая. Пока сено перевозят, вода уж нагреется, холодную коню нельзя.

Я побежала за ведрами, а бабушка начала воду качать. Колонка у нас была своя, только больно мудреная. Надо долго качать рычаг, пока вода побежит. Вода глубоко – ледянющая.

– Бабушк, два ведра хватит?

– Хватит.

Воду поставили в тенек, под навес. Папка с дедом и бабой целый день возили сено, чтоб скотину зимой было чем кормить.

– Лень, распряги коня, да обедать пора, устали все.

– Хорошо, бать, как скажешь.

Отец стал снимать с Буяна хомут и отвязывать оглобли.

– Танюшк, собралась в дорогу?

– Собралась.

– Полкану что-нибудь кинь с кухни, он с нами весь день бегал, умаялся.

– Сейчас, я ему кость припасла.

Отец распряг Буяна, и тот покорно пошел пить воду. Пил потешно, шумно – фыркал и бока раздувал.

Домой выехали только к вечеру.

– Что-то стало быстро темнеть. Папк, а мы не заблудимся в темноте?

– Ну что ты, у нас ведь фары есть. Как-нибудь доедем.

Пока ехали, немного поболтали.

– Папк, а к нам военные приезжали, скотину забрали.

– Да что ты, а мне ничего не сказали. Может, не хотели расстраивать, да и времени не было, с сеном провозились. А кого забрали?

– Телку Зорьку, ладно хоть не Милку, без молока-то как? Зорька все равно молока не дает.

Отец засмеялся.

– Да она молодая, потому и не дает. А еще кого?

– Гуся щипучего, он меня сколько раз щипал. Еще бабушка предлагала старого хромого барана, но военный начальник сказал, что старых и больных овец нельзя, и сам выбрал овцу получше. И у соседей скотину забирали.

– Ну, ладно, военным тоже надо.

– А им-то зачем? Их что, в армии не кормят?

– Это не для еды, а для испытаний.

– Каких испытаний? В них что, стрелять будут?

– Да нет, не стрелять, эксперимент будут проводить. Тебе еще рано об этом знать. Закроем тему.

Дальше всю дорогу ехали молча. Вдали показались огни, вот уже Сорочинск близко. Стало труднее ехать, колеса мотоцикла вязли в рыхлом грунте, как будто его боронили.

– Папк, а что мы вязнем?

– Да все гусеницами разбили, военные готовятся к ученьям. Танки перегоняют на полигон в лагеря.

Наконец-то подъехали к Сорочинску. Здесь дорога была получше, мотоцикл побежал веселей. Вот и наш двор, его издалека видно. Во дворе на столбе фонарь, отец его сам сделал, чтобы вечером было светло. Он часто поздно с работы возвращался.

В моей комнате горел свет, странно – без меня туда никто не ходил. Родители все на кухне да в передней комнате.

– Папк, а что это у меня свет горит?

– Да к нам подселили жену военного с сыном. Ну, это временно. Их эвакуировали из лагерей на время учений.

– А почему к нам?

– Это ведь не наш дом, а казенный, от конторы бурения нам дали.

– Ладно, если на время.

Мамка услышала, как мы подъехали, и вышла на крыльцо.

– Что ж вы так долго, я уж все жданки поела.

– Да сено перевозили, надо было помочь отцу. Того и гляди дожди пойдут, все лето не было.

– Танек, к нам тут людей подселили, мы тебе кровать возле окна поставили, и стол – уроки учить.

Дверь в мою комнату была закрыта на засов.

– А как же они ходить будут?

– Запасной выход, что на задний двор выходит, расконсервировали.

Мамка обняла меня, прижала к себе, и стала гладить по голове.

– Скучала, дочь?

– Скучала, мам. Крыльца нет у запасной двери, как же жильцы, прыгать будут?

– Да военные крыльцо уж пристроили, и буржуйку им привезли, печка только с нашей стороны. Скоро осень.

За ужином родители говорили про военные ученья, все какими-то непонятными словами. Трудно было понять, о чем они говорят. Лезть во взрослые разговоры, чтобы переспросить, мне нельзя было. Да и спать очень хотелось.

– Танек, иди, ложись, совсем тебя разморило.

Проснулась от какого-то непонятного звука. Внутри все сжалось, стало тревожно. Даже страшно. На улицу выйти побоялась, посмотрела в окно, все как обычно. Подбежала к двери (над дверью в сенях небольшое оконце) и взяла стул – вот оно что, низко-низко летели два самолета. Наверное, к ученьям готовятся, про которые вчера родители говорили. Вышла на улицу – так близко самолетов я еще не видела. Самолеты улетели, и я успокоилась. Зашла в дом, на столе записка от мамки: «Танек, приходи в детдом часа в два, будет генеральная репетиция концерта к 1-му сентября. Обед на столе». До двух часов надо было чем-то заниматься, и я решила заняться секретиками в своем закутке. Взяла стеклышки цветные от сломанного калейдоскопа и разные пуговички красивые, что у бабы Нюры выпросила, и вышла во двор. Вот и нашла себе занятие.

Таких секретиков, как у меня, ни у кого не было. Мне ведь Ленька помогал, находил разные штучки, и стеклышки шлифовал по краям, чтоб не резались.

– Тань, пойдешь со мной на репетицию? – Ленька отодвинул штакетину и заглянул ко мне в закуток. – Все секретничаешь?

– Да я у бабушки в Баклановке пуговички красивые выпросила, которые по одной остались. Вот думаю, как приспособить.

– Ладно, завтра вместе покумекаем, я еще что-нибудь поищу. Ну, собирайся, пойдем на танцульки.

– Пойдем, сейчас переоденусь только.

Леньке я завидовала, он главный скворец в танце «Скворцы прилетели». А я у мамки просилась хоть самым маленьким скворушкой – не брала, говорила, что крылья тяжелые.

Я надела красивое платье, мамка сшила ко дню рождения, переплела косы. Ленька ждал меня на крыльце.

Мы чуть не опоздали, пока я заплеталась. Все уже собрались в спортивном зале. Участники толпились в раздевалке, скворцы махали своими крыльями – проверяли прочность. Комиссия сидела на лавках в зале: директор детдома Лидия Павловна и все учителя и воспитатели. Лидия Павловна помахала мне, подозвала.

– Таня, ты тоже будешь танцевать?

– Нет, меня еще не взяли, я ведь только пойду в 1-й класс.

Она знала, как я хочу участвовать в представлении, я все время таскалась с Ленькой на репетиции.

Вот, кажется, начинается. Участники выходили по одному: читали стихи, пели песни, играли на разных инструментах. Особенно мне понравился аккордеон. Скворцы в концерте были последние, и с ними вышли певцы – целый хор. Они пели:

– Скворцы прилетели, скворцы прилетели,

На крыльях весну принесли.

И скворцы танцевали свой танец. Все были в черных трико, кепочках с носиками-клювами и в больших черных крыльях, красивые, как настоящие птицы.

Представление длилось долго, уже начало темнеть, когда мы вернулись домой. Папка возился со своим мотоциклом, после нашей поездки по разбитой дороге повредилось колесо.

– Тань, почисти картошку на ужин, в ящике, в чулане возьми.

Мать устало присела к столу на кухне.

– Мам, а когда фартуки шить будем? Неделя до школы осталась.

– Да завтра вечером и начнем.

– А материал покажешь, пока я картошку буду чистить?

– Сейчас достану.

Мамка открыла сундук, два отреза лежали сверху, белый и черный. Она развернула оба куска, я ахнула. Такой красоты я еще не видела. Оба материала были прозрачные, кружевные. На белом – большие цветы и лепестки, а на черном – мелкие цветочки. Все сетчатое – красота неописуемая.

– Мам, а на крылышки хватит, а на кармашки?

– Хватит, хватит.

Картошку чистила в приподнятом настроении, радость переполняла меня. Я представляла, как 1-го сентября пойду в школу нарядная – в белом фартуке, с большими белыми бантами, с новеньким портфелем. А мешочек для чернильницы-непроливайки я сшила сама, своими руками. Машинку мне пока мамка не дает. Сколько лет уж жду. Мне три года было, когда баба Нюра мне сказала, что это моя машинка, она мне ее подарила, когда я родилась. А мать говорила, что я еще маленькая, и пальчик прошью, когда в школу пойду, тогда даст. Вот завтра и спрошу. Мамка забрала картошку, стала крошить на сковороду.

Отец зашел в дом.

– Танюшка, полей-ка мне с крыльца, умоюсь.

Я повесила на шею полотенце, зачерпнула воды большим ковшиком и стала поливать отцу на руки.

– Я вам гостинцы привез, в люльке возьми.

Отец забрал у меня полотенце, а я побежала к мотоциклу. Сетка была тяжелая, в ней лежали жестяные банки.

– Папк, а это что?

– Это вкуснятина. Дядя Толя передал из военной части. Он в офицерской столовой работает поваром. Всем сотрудникам выдают пайки, вот он угостил, с шофером передал. Здесь тушенка, консервы, сгущенка, повидло сливовое и яблочное – целое богатство. Лидок, получку получил. Завтра сходите с Танюшкой на базар, все для школы купите. В выходной не протолкнуться будет там.

– Мам, а ты завтра во сколько придешь? Репетиции ведь кончились.

– После обеда и приду, ты уж соберись, чтобы время не терять.

– Хорошо.

Утром меня разбудил чей-то плач. Прислушалась… А это в моей комнате, где жили подселенцы. И все громче и громче. Я подошла к двери:

– Эй, ты что ревешь?

– Боюсь, – раздался голос за дверью.

– Ты один дома?

– Да.

– Тебя как звать?

– Саша.

– Эх, Саша, Саша – с Уралмаша.

– Я не с Уралмаша, я с Тоцкого.

– Ладно, ладно, шутка это такая – из кино про двух друзей-бойцов. Чего боишься-то?

– Не знаю.

– Ладно, выйди на крыльцо, я к тебе подойду.

Я вышла на задний двор к запасному выходу, на крыльце сидел Саша. Опрятный такой, в синих шортах, в белой тенниске и белых носочках.

– Привет, сосед!

– Привет, – всхлипнул Саша.

– Ну, и что ты ревел? Разбудил меня чуть свет.

– Мама ушла, а я один боюсь.

– Нечего бояться, никто тебя тут не съест. А что вы сюда приехали? Отец, что ли, вас бросил?

– Нет, военные своих не бросают. Они бомбу будут кидать, испытания делать. Детям и женщинам нельзя находиться. Вот нас всех вывезли.

– А откуда та про бомбу знаешь?

– Да у нас все только про бомбу и говорят. Только это тайна, никто об этом знать не должен.

– А что ж ты мне проболтался?

– Это я от страха.

– Эх ты, трусишка, а еще сынок военного.

– Здесь все чужое, незнакомое. А если папку убьет? Как мы с мамой жить будем?

– Ну, ладно, не трясись, не война ведь – учения.

– Да ты бы видела, сколько солдат пригнали в лагеря. Сколько танков и всякой другой техники – сама бы испугалась.

– В школу-то пойдешь?

– Нет еще, мне пять лет только.

– Пять? А на вид больше. А я в первый класс пойду. Вот сегодня с мамкой на базаре будем все для школы покупать. А твоя мама куда ушла?

– Не знаю, может, в магазин, я спал еще, – Сашка судорожно вздохнул и немного успокоился.

– Ладно, пойдем, я тебе свои секретики покажу. Ты ведь мне про бомбу рассказал.

– Только никому не говори, а то меня отец убьет, он с меня слово взял. А я как девчонка разнюнился.

Я повела Саньку в свое тайное место за сараем и стала показывать секретики.

– Ух ты, что у тебя есть! Это что за значок с кораблем? – Санька вытаращил глаза.

– Это награда такая, как медаль – «За дальний поход». Мне дядя Вася дал поиграть, когда приезжал, а когда уехал, забыл забрать. Он у нас моряк.

– А мой отец – танкист, – выпалил с гордостью Санька.

– И мой на танке воевал, и даже горел, когда по танку стрельнули. Ему лицо меняли.

– Как лицо меняли? – удивился Санька.

– Ну, кожа вся обгорела, новую пришили.

– Эй, мелюзга, вы что в такую рань соскочили? – Ленька перелез к нам через свой тайный ход.

– Меня Санька разбудил своим воем.

– Ты что, боец, хнычешь, что ли?

Санька насупился, но сдержался, все-таки сын танкиста.

– Тань, смотри, что я тебе на вокзале нашел!

Ленька достал из кармана разные штучки: пуговицу со звездой со сломанным шпеньком, звезду с пилотки, кусочек золотой форменной нашивки. А еще медальон на цепочке в форме сердечка. Он открывался, и там была фотография кудрявой девушки.

– Вот это да, вот это богатство! Как ты все это раздобыл?

– Да пока ты была в Баклановке, тут военные все время проезжали через нашу станцию. Выходили на перрон покурить, вот и порастеряли. Я с пацанами на станцию бегал на военную технику посмотреть, а она вся зачехленная. Петьке Мусатову повезло, он часы с браслетом нашел. Ну, давай военный секретик состряпаем.

– Лень, у меня стеклышка больше нет.

– Ладно, сейчас принесу.

Ленька перелез в свой двор, а мы с Санькой стали секретик мастерить. В ямку постелили фольгу от конфеты, на ней разложили военные трофеи. Ленька стеклышко принес, мы накрыли все и стали любоваться. Тут пришла Санькина мать и стала кричать:

– Саша, Саша!

За малиной-то нас не видно.

Санька ушел, а мы с Ленькой засыпали наш секретик песком и тоже разошлись по домам.

Мамка пришла после обеда, как и обещала, и мы пошли на базар. Дорогой нам встретились две военные машины с солдатами. Солдаты были веселые и пели песни. Наверное, чтобы люди не волновались, а то подумают, что началась война. Не все ведь знают про ученья. На базаре целый ряд со школьными принадлежностями. Здесь и накупили всего: тетради в клетку и в косую линейку, альбом для рисования, карандаши и краски, стерку и перья для ручки – целую коробочку.

– Мам, зачем столько перьев нам?

– Чтобы запас был, перья хрупкие, могут сломаться и царапать тетрадь.

Еще купили деревянный пенал и счетные палочки.

– Тань, зайдем в бакалейку, надо макароны купить и соус. Тушенка есть, приготовим макароны по-флотски на ужин.

Пока шли домой, распланировали все наши дни до школы, чем будем заниматься. Вот сегодня вечером и начнем, будем фартуки кроить.

Учения в Тоцке-2. Разруха

Ну вот, наконец-то дождалась. Проснулась рано и сразу побежала на кухню. На календаре висел последний листок лета – 31 августа, вторник. Ура! Завтра – 1 сентября. Надо подготовиться, гулять не пойду. В игрушки играть теперь некогда будет, уберу их в коробку. Нашла в чулане картонную коробку и стала складывать игрушки. Оставила только любимую куклу Маньку да желтого плюшевого мишку, он похож на Мурзилку. Теперь надо подмести да помыть полы. Хоть мамка и не просила, да я ведь теперь взрослая, могу сама догадаться. И портфель надо собрать. Так в заботах провела весь день.

Под вечер вышла на крыльцо, Ленька выглянул из-за забора.

– Тань, ты что не выходила, я думал, ты с матерью в детдоме?

– Убиралась, да к школе готовилась.

– Гляди, что я тебе нашел!

– Ух ты, это орден?

– Нет, медаль за отвагу, на вокзале нашел.

– У нее застежка сломалась и кто-то потерял.

– А тебе не жалко?

– Нет, у меня отцовских полно.

У Леньки отец пришел с войны с тяжелым ранением и долго не прожил.

– Ну, ладно, давай в сундучок пока положу. Спасибо, Лень!

Я была рада очередной Ленькиной добыче.

– Завтра вместе в школу пойдем. Я только на линейку, а потом в Детдом на концерт.

Ленька прошмыгнул обратно к себе во двор.

Утром мамка сама заплела мне косы покрепче, чтоб долго не расплетались, завязала белые банты. Я надела белые гольфы. У меня ведь праздник – 1 сентября. Побежала за портфелем, привязала снаружи чернильницу в мешочке.

– Танюшк, зачем чернильницу взяла? Вы же еще не будете ручками писать, только карандашами.

– Но я уже умею ручкой.

– Да мало ли что ты умеешь, теперь будешь делать, как все – это же школа. Там делают все одно и то же, что учитель задает.

Мамка отвязала чернильницу и поставила на полку этажерки.

– Вот, пусть ждет своего часа.

Чернильницу было жалко оставлять дома. Она такая красивая, коричневая, с волнистыми краями. Мне ее дедушка подарил. Сказал, что для меня берег, она старинная, сейчас таких не продают – реликвия.

– Мам, завяжи мне фартук, только на бантик, чтоб красивей было.

– Да ты и так как принцесса.

Фартук и правда был очень красивый, с крылышками на лямках, с двумя карманами.

– Ну, все, пойдем, а то опоздаем на линейку.

Мамка взяла у меня портфель и заторопилась к выходу.

Во дворе нас ждал Ленька, в руках два огромных букета – красивые георгины и астры.

– Тань, один тебе, подаришь своей учительнице. У нас-то полно цветов, а у вас совсем нет.

– Ой, спасибо, Лень.

Мамка забрала букет.

– У вас ведь свой дом и двор большой, места много. А у нас дом казенный, и двор маленький, посадить-то и негде.

Возле школы все толпились кучками для построения на линейку. Надо было свой класс найти по табличке. Учителя держали таблички с надписью: 1А, 1Б.

– Мам, я в 1А?

– Да – в 1А.

Учительницу я сразу узнала – Нина Павловна, это она к нам приходила домой знакомиться

– Здравствуйте, Нина Павловна! – я подбежала к учительнице и вручила букет.

– Здравствуйте, Лидия Ильинична! Таня!

– Вот, передаю Вам ученицу, а мне на работу пора, сегодня у нас концерт.

– А у наших первоклассников всего один урок сегодня.

Нина Павловна поблагодарила меня за цветы и подвела к своим ребятам.

– Вот и хорошо, что один урок. Танюшка, прибежишь потом в детдом, еще и на концерт успеешь.

Линейка прошла быстро. Директор школы вышла на крыльцо, всех учеников и учителей поприветствовала. Что-то говорила, а нам и не слышно, и не видно, мы-то мелкие. Потом старшеклассник взял на плечи самую маленькую первоклассницу и обошел по кругу школьный двор, а девочка звенела колокольчиком.

Все разошлись по классам. Нина Павловна рассказала нам про школу. Спрашивала нас, кто что знает, какие буквы выучили за лето. Кто умеет читать, считать. И стала нас рассаживать по партам, закрепляя постоянное место за каждым учеником. Я умела читать и писать, считать до ста, и меня посадили на последнюю парту с Мишкой Шляпниковым. Так незаметно прошел урок и прозвенел звонок. Все разбежались по домам. На школьном крыльце топтался Ленька.

– Тань, пойдем скорей!

Он выхватил у меня портфель и потащил за руку с крыльца.

– Твоя мать велела тебя подождать, мой номер в концерте последний, успеем еще.

– Я бы и сама дошла, дорогу знаю.

– В овраге мостик сломан, свалишься еще, сломаешь что-нибудь себе.

И правда, овраг был глубокий, весь зарос крапивой и лопухами. Дощечки на мосту все переломаны. Сама бы я точно не перешла. По этой дороге я никогда не ходила. От нашего дома дорога ровная, без оврагов. Мы кое-как перебрались через овраг и побежали.

В спортзале народу набилось, близко не подойти, хорошо, что я была на генеральной репетиции и все номера видела. Ленька побежал переодеваться в скворца, а я пошла мамку искать. Теперь-то меня уж точно возьмут в кружок, я ведь школьница. Мамка в раздевалке помогала девочкам крепить крылья, скоро их выход.

– Тань, посиди здесь на скамейке, отсюда хорошо все видно.

Дверь в зал была открыта, объявили мой любимый номер. Певцы вышли в зал, за ними выпорхнули скворцы и закружились в своем танце. Мне почему-то стало так грустно, обидно, что я не с ними, с этими величавыми птицами. Казалось, что они сейчас оторвутся от пола и улетят в поле, в лес, и будут там кружить над деревьями…

Казалось, что они настоящие птицы. Я горько заплакала, а мамка меня стала утешать. Она сказала, что со следующей недели начнут репетировать новые номера, и меня запишут в кружок. Танец закончился, и все в зале стали хлопать и кричать:

– Молодцы! Молодцы!

Скворцы забежали в раздевалку и стали снимать свои крылья.

– Лень, помоги отнести костюмы в мой кабинет.

– Да, Лидия Ильинична.

– Тань, вот тебе самое легкое.

Мне дали кепочки с носиками-клювами. И понесли все в кабинет домоводства. Какой это был замечательный кабинет, там стояли швейные машинки. Девочки на уроках труда шили фартуки, салфетки и даже юбочки. И мне хотелось поскорее научиться шить. Жаль, что уроки труда только с пятого класса. Я жалобно вздохнула, положила на стол свою ношу.

– Тань, что вздыхаешь?

Ленька усмехнулся, он знал, что я шить давно мечтаю, да мамка машинку не дает.

– Вот пойдешь в пятый класс, и у вас будут труды.

– Тебе-то хорошо, ты уже в пятом.

– Да мне-то что, мы шить не будем, это только для девчонок. У нас ножовки, молотки да рубанки.

– Ну, ладно, ребятня, бегите домой. А мне готовиться к завтрашнему дню, у меня уроки.

Мамка забрала у Леньки костюмы и закрыла за нами дверь кабинета.

Вот и прошел долгожданный праздник – 1-е сентября. Начались школьные будни. Первое время мне было скучно, я ведь умела и читать, и писать. Зато меня взяли в танцевальный кружок, о котором я так мечтала. Мы стали репетировать «Вальс цветов» к осеннему балу. А еще мне мамка разрешила шить на машинке, и я потихоньку стала ее осваивать. Вот так круто изменилась моя жизнь с началом учебного года. Радости моей не было предела, все мои мечты сбывались.

Но как оказалось, рано я радовалась. Все рухнуло в один день. Это был страшный-престрашный день. Как сейчас бы сказали: случился апокалипсис. А тогда это называлось – светопреставление.

Вторым уроком была арифметика, мы считали на палочках – у кого деревянные, у кого пластмассовые. Мы с Мишкой сидели на среднем ряду на последней парте. Нам повезло, что не на первом, первый ряд вдоль окон. Вот кто сидел на первом ряду, им и досталось больше всех. Обычно под конец урока Нина Павловна нам рассказывала смешные истории, а потом мы записывали задание на дом. Но в этот раз посмеяться не удалось. Как раз в это самое время все и случилось. Вдруг неожиданно как сверканет, да так ярко, как тысячи сварок – а я видела сварку, когда в детдоме делали ремонт. Белый ослепительный свет затмил солнце, что светило в окна. Все от неожиданности остолбенели. А потом так громыхнуло, как сто тысяч громов, затрещало страшным треском, как сто тысяч разрядов громов. Школа закачалась, окна вылетели. Плафон упал прямо на стол учительнице. Все перепугались и стали прятаться под парты. Завыли не только те, кто порезался стеклом, но и остальные – за компанию. Нина Павловна собрала всех, кто порезался, с первого ряда, и повела в медпункт, а остальным велела идти домой. Все стали выбегать из класса. Я хотела собрать свои палочки и тетради в портфель, но все перемешалось с битым стеклом. И тут в класс вбежал Ленька.

– Тань, пойдем скорее, что делается…

– Что делается?

Я ревела, было жалко палочки.

– Ладно, не реви, я тебе новые настрогаю. На полигоне, в лагерях бомбу взорвали, про которую Санька говорил. Пойдем скорее.

Мы выбежали из школы. В небо поднимался огромный, выше облаков, золотистый столб. Он поднимался все выше и выше, и сверху расширялся шапкой. Внутри этой шапки все горело огнем, а снаружи закручивались клубы разноцветные. Потом столб начал темнеть, а шапка все клубилась махрами. Махры отваливались и падали вниз. И все это стало надвигаться на нас, на Сорочинск. От шапки стала осыпаться сверкающая пыль, поднялся сильный ветер, прям ураган, и стал разносить эту пыль. Мы с Ленькой оцепенели от страха. Вдруг эта шапка накроет весь Сорочинск – что будет…

Но все-таки спохватились и побежали домой. На улицах была паника, все люди бегали кто куда. Старушки со своими котомками – на базар собирались, а тут такое… – голосили:

– Светконец, светконец!

Я опять завыла:

– Лень, я боюсь одна, а до мамкиной работы не добегу – далеко.

– Да не реви ты, я сам боюсь.

– Пойдем ко мне, пока мамка не придет.

– Ладно.

Начал накрапывать дождь, неизвестно откуда взялся. Туч ведь не было.

– Бежим, а то ливанет.

Ленька схватил меня за руку, и мы побежали.

Дверь в дом была открыта настежь, а дверь к нашим подселенцам сорвало с петель, и она валялась на нашей половине. В их комнате окно выбило, и осколками засыпало полы. Дома у них никого не было. А в нашей комнате окно вылетело наружу. С моего стола все улетело вслед за окном в палисадник.

– Тань, надо чем-нибудь занавесить окно, а то пыль налетит, шторки слишком тонкие. Может, покрывало старое есть?

– Есть старое бабушкино покрывало, мы его берем на речку.

– Давай.

Я достала из чулана старое покрывало, Ленька его повесил на гвоздики для занавесок.

– Ну вот, пока так. Теперь надо дверь соседскую поднять, поможешь?

– Да, попробую.

Дверь была легкая, мы ее к стенке вплотную придвинули и приподняли за один край. Потом тихонько прислонили к проему и кухонным столом загородили, чтобы не упала опять.

– Лень, входная дверь хлопает и скрипит, я боюсь.

– Да не бойся, она с одной петли слетела, я не смогу надеть, дверь тяжелая. Дядя Леня придет с работы и наденет.

– Давай на крючок закроем, хлопать не будет.

– Давай.

Мы вдвоем кое-как накинули крючок, дверь перекосилась. Только закрыли дверь, и тут: стук, стук…

– Кто там?

– Мама.

– Ой, мамк, ты вся вымокла.

– Да я уж в школу сбегала, там нет никого. Из детдома всех учителей отпустили, только дежурные воспитатели остались. А вы-то как?

– Да мы целы, даже не промокли, успели до ливня добежать до дома.

– Ну, посидите на кухне, я переоденусь, сейчас обедать будем. Ой, Лень, молодец-то какой, догадался окно завесить. Спасибо тебе!

– Да ладно, мы ведь соседи.

– Мам, мы и дверь соседскую подняли, она совсем упала.

– Ну и хорошо, отец придет, все наладит. Лень, если вам что помочь, скажи, хорошо!

– Да, конечно, Лидия Ильинична, я сбегаю домой на разведку?

– Хорошо, обедать приходи.

У Леньки мать работала на линии и не могла покинуть рабочее место.

Ленька прибежал через минуту, весь белый, губы синие, трясется.

– Лень, что случилось?

Мамка уронила полотенце из рук от неожиданности.

– Там бабка…

Голос у Леньки дрожал, он открывал рот как рыба и долго не мог ничего сказать.

– Что с ней?

– Кажись, померла, не дышит совсем.

– Ой, пойдем скорее, Танюшк, сиди дома.

– Нет, я с вами, одна не останусь.

Бабка Фрося лежала на полу перед своими иконами, наверное, хотела помолиться. Да видно, ее кондрашка и хватила от испуга, когда случился взрыв. В руке у нее был зажат медный крест. А на лице ни одной морщинки, и как будто улыбалась. Вот она какая смерть: когда захочет – придет, кого хочет заберет.

– Господи, что делается!

Мамка запричитала, а Ленька бросился к бабке и заскулил, как кутенок, я его таким никогда не видела. У меня не было ни страха, ни слез. Бабка Фрося хоть и добрая была, но очень старая, а старые все умирают. Меня больше беспокоила страшная черная туча на длинной ноге, которая образовалась после взрыва бомбы. Потом эту тучу взрослые стали называть атомным грибом – при чем тут гриб? Грибы ведь в лесу, а не в небе. Она перестала светиться и медленно проплывала по небу, роняя свои клубящиеся махры. В разбитое окно было отчетливо видно, как она заслонила полнеба. Бабкин топчан стоял возле окна и весь был усыпан битым стеклом. Я стала аккуратно, чтобы не порезаться, за краешки, сворачивать одеяло. Оказалось тяжело, одной не поднять.

– Мам, давай вынесем одеяло со стеклом в сенцы.

Мамка наконец пришла в себя и вышла из оцепенения.

– Ой, Танек, молодец, а я совсем раскисла. Надо собраться с силами, с мыслями.

Мы вынесли все стекло.

– Надо бабку Фросю положить на топчан. Давай Лень, вставай, вставай, успокойся, бабку мы не воскресим.

Ленька все всхлипывал, взял одеяло со своей кровати и повесил на окно.

– Лень, давай мы с тобой за плечи подтянем ее к топчану.

Топчан был ниже, чем кровати. Ленькин брат Иван ей сделал так специально, ноги-то у нее не годились.

– Лень, давай, взяли. Тань, а ты ноги приподнимай.

Бабка Фрося была еще теплая и не окостенела. Мы ее легко перетащили на топчан.

– Все, Лень, беги к тете Зине, пусть мать твою подменит. Да на станцию не ходи, сразу домой. Воды натаскай. А я в больницу за врачом, чтобы справку выдали о смерти. Тань, а ты посиди на крылечке, покойницу нельзя оставлять.

– На крыльцо не пойду, я тучу боюсь, лучше в сенцах посижу.

Все-таки бабку Фросю было жалко. Она была добрая, всегда выносила нам пирожки, когда мы на улице играли. Родители на работе – она всегда дома. Если поранимся – перевяжет. Она меня один раз от чужих гусей спасла. Я за молоком ходила, на меня стая гусей напала, начали за ноги щипать. Бабка Фрося их хворостиной отогнала.

В сенях было еще страшней, чем на улице, как-то тревожно. Я зашла в избу. Бабка Фрося лежала на своем топчане, как будто спала. Я села возле нее на маленький стульчик и стала гладить по руке. Рука была холодная, сухая. Мне показалось, что она вздохнула. Стало так жалко ее нестерпимо, слезы полились сами собой. Я завыла страшным голосом и не могла остановиться. И тут меня начали оттаскивать чьи-то руки. Это Ленька с теть Людой меня подхватили и отнесли домой. Я не помню, как уснула.

Проснулась утром, дома никого, тишина гробовая, самолеты не летают. На столе записка: «Танюшк, никуда не ходи, сиди дома. Обед на столе».

В окно выглянуть страшно, вдруг там вчерашняя туча стоит. Одеяло на окне побоялась отодвинуть. А над дверью в сенях окошко светится. Взяла стул и посмотрела, небо чистое, никакой тучи нет. У соседей-подселенцев какой-то шум. Я постучала к ним в дверь, Санька открыл мне.

– Привет, соседка!

– Привет, что за шум у вас?

– А мы от вас съезжаем.

– И куда же вы?

– Мы в свой полк, ученья закончились. Теперь мы возвращаемся в свою дислокацию, в Чкалов.

– Это что за слово такое – дислокация?

– Ну, это где полк стоит.

– А, понятно! Ну, пишите письма, как в том кино про войну. Один боец сказал: «Адрес тот же».

– Ладно, я писать уже умею печатными.

– Буду ждать.

Что делать, не знаю, прописи, что ли, писать? Про школу ничего не известно, да там и стекол нет. Когда уроки начнутся? Ничего не понятно.

На улице затарахтел мотоцикл. Папка приехал? Приоткрыла дверь в сенях – точно, он.

– Танюшка, собирайся, поедем в Михайловку, к бабушке Марусе. Школа пока на ремонте, да и нам надо стекла вставлять, уже холодает. Побудешь там, пока все утрясется. Возьми что потеплей: куртку, ботинки, штанишки с начесом. Ну, сама знаешь, не маленькая.

– Что, прям сейчас?

– Да, меня на день отпустили, туда и обратно.

Собралась я быстро, что было брать-то? Одежки, Мишку-Мурзилку, да книжку Конек-Горбунок – вот и все мои пожитки.

– Где поедешь? В люльке иль со мной?

– С тобой!

– Не боишься?

– С тобой не боюсь.

Отец сложил всю поклажу в люльку, и мы поехали.

– Устанешь, скажи, в люльку пересядешь. Ехать далеко, как бы не уснула за спиной.

– Не усну, я на дорогу смотреть буду.

– Ну, держись за меня. Поехали!

– Папк, а долго ехать?

– Далековато, почти двести километров.

– Ого, так далеко до Михайловки.

– Ну да, Чкаловская область большая.

– А почему область Чкаловская?

– Это в честь знаменитого летчика назвали областной город. Был такой летчик Валерий Чкалов – летал через Северный Полюс.

– Ой, ей, ей! И он не заблудился? Там же снег один и никаких опознавательных знаков.

– Нет, не заблудился. Зато у нас полно опознавательных знаков. Вот и будешь моим штурманом. Видишь, дорога широкая пошла? На Московский тракт выехали, знак стоит: до Тоцка – 17 километров. Вот и наблюдай. На поезде ехали бы с комфортом, да сейчас пассажирские поезда задерживают. Пропускают только литерные – военных вывозят после учений.

До Тоцка домчались быстро, дорога ровная была, а перед Погромной улетели в овраг. Через овраг был мостик, его разрушили военные драндулеты и засыпали песком, а у мотоцикла колеса узкие, вот мы и слетели с моста прямо в овраг. Ладно, овраг был не глубокий, а то бы покалечились. Только ушиблись немного, да все в репьях. Навстречу ехала молоковозка, и шофер помог нам выбраться и мотоцикл поднять. Вот и начались наши дорожные приключения.

Отец меня пересадил в люльку. До Бузулука – 33 километра, знак я заметила и отчиталась. По этим знакам можно сосчитать, сколько мы проехали. Только надо внимательно смотреть, если пропустить знак, то счет собьется.

– Вот и считай километры по знакам, а потом сверим, у кого точнее – по спидометру или по знакам.

До Бузулука я держалась стойко, потом запросила есть. И мы сделали остановку. Чай в термосе еще не остыл, да пирожки с картошкой – вот наш обед. От Бузулука на знаках перестали писать километры.

– Папк, почему на знаке Пилюгино нет километров?

– Да мы выехали на старый почтовый тракт, сейчас пойдут верстовые столбы. Вон видишь, полосатый столбик?

– Да.

– Это и есть верстовой столб, они идут через каждые 25 километров.

Что было дальше, я не знаю. После еды меня разморило, и я уснула. Проснулась только, когда подъехали к бабушкиному дому.

Бабушка Маруся вышла встречать. Как я ее любила, она ведь нянчила меня. А руки-то у нее не годились – ревматизм еще с войны.

– Здравствуйте, мои дорогие! Леня, Танек! Что ж вы телеграмму не прислали, я ведь не ждала?

– Да неожиданно, мам, собрались.

Отец распахнул калитку в обе стороны, чтоб загнать мотоцикл во двор.

Бабушка Маруся была мамкина мать, а отец ее все равно мамой звал, как свою. Они даже родились в один день, только в разные годы.

– Уж не случилось ли чего? Танюшку привез? А как же школа?

– Да в школе разруха, и наш дом немного пострадал. Как все восстановится – заберу, или сами на поезде приедете.

– Да что ж за разруха у вас кругом, и в школе, и дома?

Бабушка всплеснула руками от удивления.

– Ученья были военные, вот немного и нам досталось.

Отец выгрузил из люльки мои пожитки.

– Гостинцев не привезли, второпях собирались, вот денег вам на житье. Чаю мне в дорогу, и помчался обратно, отпустили на день только.

– Ох, как же, ночью ведь приедешь?

Бабушка засуетилась, закружилась по кухне.

– Сейчас керосинку разожгу. Танечик, ну-ка, сбегай в курятник, яйца собери – пожарим, да отцу с собой дадим.

Я побежала в курятник, нарвала в огороде травы, чтобы куры на меня не налетали. Возле дверей на крючке висела корзина, пока куры клевали свою траву, я быстренько собрала в нее все яйца. Всего было десять штук.

Отца мы проводили и стали думать-гадать, что со мной делать? Я могла бы и дома посидеть, и читать и писать умею. Только дома скучно, это ведь не лето, все друзья в школе.

– Танек, может, походишь к тете Нине в класс? У нас и школа рядом, и твоя подружка Надюшка у нее учится?

– А разве можно? Да и школьных принадлежностей у меня нет.

– Тетради сходим купим, учебники у Нади можно брать, они ведь наши соседи. Тетя Нина, бабушкина старшая дочь, мамкина сестра и моя крестная – вот какая родная. Она уж точно с директором договорится, чтобы меня взяли.

– Ладно, утро вечера мудренее, давай спать, а завтра в школу сходим, и все будет ясно.

Утром меня разбудил бабушкин петух, пел свои песни курам:

– Ко-ко-ко, ко-ко-ко, не ходите далеко,

Лапками гребите, зернышки ищите.

Деловой какой. Вставать, надо, умываться, в школу собираться. Только формы у меня нет.

Бабушка в сенях разжигала керосинку.

– Танек, омлет приготовлю?

– Ой, да, хочу, хочу! А молоко откуда?

– Да у соседки взяла, у тети Моти. Помнишь, ты ее в погребе закрыла в позапрошлом году?

– Ну, я же еще маленькая была, бестолковая. А все ругались – хулиганка, хулиганка, а хулиганке всего пять лет было. Бабушк, а где форму возьмем?

– Да у сестры твоей, у Людочки, прошлогодняя осталась, она уж ей мала, а тебе впору будет.

В школу мы пришли как раз на перемене, после первого урока. Тетя Нина в своем классе, тоже в 1А, заполняла журнал, а ребятишки бегали по коридору.

– Ой, Танюшка, здравствуй, крестница!

Тетя Нина встала из-за стола и обняла меня.

– Здравствуй, теть Нин.

– А что это ты приехала, почему не учишься?

– Да у нас школа маленько повредилась после взрыва, пока не учимся.

– И что это у вас взорвалось?

– Ученья были военные, только об этом нельзя говорить. Пока у вас побуду. Может, в свой класс возьмешь меня временно? Я тебя буду Ниной Ильиничной называть.

– Ну конечно, а как же еще учительницу называть? Не тетей же. Ну, что ж, пойду к директору после занятий, думаю, не откажет. Идите домой, вечером зайду к вам.

Прозвенел звонок, все ребятишки ринулись по классам, а мы пошли домой.

– Бабушк, давай тетради хоть купим.

По дороге домой мы купили тетради, ручку с перьями, карандаши.

– А чернильницу?

– Да есть чернильница, я ведь письма вам пишу. Отдам тебе свою в пользование.

– Ну, ладно, договорились.

Я радостно вприпрыжку побежала к дому.

Вечером пришли Тетя Нина с Людочкой, принесли мне форму и радостную весть: меня взяли в 1-й класс.

– А как же буду без портфеля?

Только я накуксилась и собралась реветь, как бабушка достала из сундука дедушкин кожаный планшет. Дедушка пришел с войны целехонький, без единого ранения, но попал под грозу и его молния убила. Это мне отец рассказывал. С тех самых пор я и боюсь грозы. А бабушка дедушкин планшет берегла, вот и пригодился. Учебников-то у меня нет, а тетради поместятся. Так и собрали меня в школу.

Утром за мной зашла Тетя Нина.

– Тань, собралась?

– Да, теть Нин. А Людочка где?

– Она сама ходит, большая уже, пойдем скорее.

Когда мы с тетей Ниной вошли в класс, все ребята закричали:

– Новенькая, новенькая!

– Ребята, это Таня Зайцева, она у нас будет временно учиться.

– Почему временно?

Все опять загалдели.

– Приехала ненадолго. Тань, посидишь пока с Надей Марковой, ее сосед сломал ногу, не скоро придет.

– Хорошо Нина Ильинична.

Моя подружка Надюшка сидела на среднем ряду на первой парте, она обрадовалась мне. Мы дружили с рождения, вместе росли, когда я с родителями жила в Михайловке. Потом мы переехали, а когда я гостила у бабушки, мы с Надей всегда вместе играли.

После уроков нас с Надей задержала тетя Нина.

– Девочки, я попрошу вас взять шефство над Ваней Маловым, он ведь рядом живет.

– Да, он наш сосед, – выпалила Надюшка.

– Ну, вот и хорошо, будете ему с уроками помогать, пока у него нога в гипсе.

Когда мы с Надюшкой шли домой, поболтали о том о сем.

– Надь, у меня ведь учебников нет, будем вместе уроки учить?

– Пока тепло, можно у нас в беседке, во дворе.

Надюшки отец плотник, беседка у них красивая, похожа на царские хоромы из кино. Мы всегда там играли в теплое время года.

– Давай после обеда встретимся, уроки сделаем, да пойдем к Ваньке, – Надюшка закрыла за собой свою калитку.

– Ну, давай.

Ванька был дома один, родители на ферме.

– Вань, скучаешь? – в два голоса, не сговариваясь, спросили мы.

– А то!

– Мы тебе уроки принесли.

Надюшка достала из кармана листок в клетку, исписанный рукой тети Нины.

– Ладно, потом сделаю, может, поиграем?

– Да во что поиграем, с твоей-то ногой?

Надя потрясла Ванькиным костылем.

– Да хоть в морской бой или в крестики-нолики.

Ванька забрал у нее костыль.

– Ну, ладно, только не долго, а то мне влетит. Надо еще в сенях прибраться.

Надя жалобно вздохнула.

– В выходные горох молотили в поле, в ларь пересыпали, теперь все мешки собрать да шелуху подмести.

– Всего и делов-то, если б не нога, я бы тебе помог, – Ванька запрыгал на одной ноге за карандашами и листочками.

Вот так мы шефствовали над товарищем, весь вечер проиграли. Очнулись, когда начало темнеть, и мы с Надюшкой разбежались по домам.

В эту ночь я долго не могла уснуть, все думала: как здесь тихо и спокойно с бабушкой, и друзья рядом. А дома? Что там? Как мамка с папкой? Что же там теперь делается? Страшно. Бабку Фросю, наверное, уже закопали. Леньку жалко, совсем один, отец умер давно, брат в армии, а мать на работе, да по выходным полы моет в детдоме. Так захотелось домой, лучше бы я не уезжала. У нас тут тепло, а они без окон, мерзнут, наверное – по ночам стало холодать. И печку не затопишь, все выдует.

Незаметно пролетели две недели, в пятницу вечером в дверь постучали.

– Кто там?

Бабушка отодвинула занавеску на окне, а на улице уже стемнело, не видно ничего.

– Вам телеграмма, – голос за окном.

– Ох, случилось чего? – бабушка заохала, засуетилась, вышла в сенцы.

– Нет, все хорошо, распишитесь вот здесь, – письмоноска протянула бабушке химический карандаш.

– Это от Лиды: «Мам, привози Танюшку». Вот, всего три слова. Ну, слава богу, наверное, уж все отремонтировали. Танек, давай с вечера соберемся, а прямо утром на вокзал.

– Хорошо, бабушк, жалко, что с друзьями не попрощаюсь.

– Да чай не последний раз приехала – еще каникулы будут, приедешь.

Я стала собирать свой дорожный баульчик, в нем оказалось мало места, мой Мурзилка не помещался. Тетя Нина надавала мне нарядов, то, что Людочке стало мало, а мне впору. Хотела Мишку оставить, но расстаться с ним не могла.

– Баба, помоги мне Мишку уложить.

– Давай я его в свою сумку уложу.

– Давай.

– Ну, все, теперь спать, завтра рано разбужу.

Страшная тайна

Добрались без приключений. На станции нас встречал отец. Телеграмму мы не отбили, и он поджидал все проходящие поезда – с каким-нибудь приедем. Я как всегда села к отцу за спину, а бабушку посадили в люльку. Пока ехали, я все расспрашивала отца про школу, про Леньку – как он один-то? Отец все подробно рассказал: как школу отремонтировали – вставили новые окна и парты отладили, бабку Фросю похоронили, а Ленька заболел, у него температура. Надо будет его проведать.

До дома доехали быстро, вокзал у нас недалеко. Мамка нас встречала у калитки. Я с ревом бросилась к ней на шею.

– Танек, ты чего ревешь? Как будто год не виделись.

А я не могла вымолвить ни слова. И тут баба Маруся выручила.

– Это она от радости, уж больно горевала, что вы мерзнете без окон. Да все про какую-то тучу талдычила. И что это за туча такая страшная?

Я понемногу успокоилась и отпросилась проведать Леньку. Только мамка не велела близко подходить к нему, как бы не заразиться. Она положила в тарелку два пирожка с картошкой – гостинчик для Леньки.

В соседском дворе тетя Люда возилась со скотиной. Я подошла к забору.

– Тетя Люда, здравствуйте! Можно Леньку проведать?

– А, Танюшка, приехала? Здравствуй! Заходи в избу, Ленька на бабкином топчане лежит, что-то ослаб совсем.

Я зашла в сени, дверь в дом была открыта, и было слышно, как Ленька кашлял.

– Лень, привет! Ты что так кашляешь? Где простыл-то, купался, что ли? Холодно ведь уже.

– Привет, Тань! Я думал, ты не приедешь. Я столько всего для тебя нашел, потом все покажу и расскажу, вот немного поправлюсь. Сейчас боюсь, мать услышит, убьет.

– Ладно, молчи пока, я подожду. Вот, я гостинчик тебе принесла – пирожки с картошкой, теплые еще.

Леньку при виде пирожков чуть не стошнило.

– Убери, я еду видеть не могу.

Я все-таки оставила тарелку с пирожками на столе, вдруг потом захочет.

– Ну, ладно, пойду я, выздоравливай.

– Пока, приходи, когда матери не будет.

– Ладно.

Домой пришла расстроенная. Мамка накрывала на стол, а мне есть совсем расхотелось, при виде больного Леньки пропал аппетит.

Взрослые за обедом говорили о своих делах, а я все думала про Леньку. Уж больно у него измученный вид: бледный такой, исхудавший, а под глазами синяки, как будто его били-колотили. Я взяла со стола пирожок, чтобы ко мне с едой не приставали, и ушла в свою комнату. В ней после отъезда подселенцев все вернулось на свои места, только окно было новое и рама выкрашена белой краской. В комнате сидеть было тоскливо, настроение совсем испортилось, и я решила выйти во двор. Никуда идти не хотелось, пошла в свой закуток за малинник. Стала разгребать свои секретики и любоваться ими. Почти все Ленька помогал собирать. Разыскивал всякие интересные штуковины и стеклышки шлифовал по краям. А если он помрет? Как же я без него буду жить? И тут на меня накатила такая жалость. Непонятно, кого было жальче, больного Леньку или себя. Я зарыдала в голос и не могла остановиться. Тетя Люда выглянула из-за забора.

– Тань, ты что ревешь?

– Леньку жалко.

– Ну, что ты, лечимся ведь, поправится.

– Да он же ничего не ест, с голоду помрет, даже пирожки не стал.

– Ничего, я его козьим молоком пою, поправится.

Я немного успокоилась и пошла в дом. Места себе не находила и не знала, чем заняться.

На следующее утро мы с отцом поехали на вокзал провожать бабу Марусю. На вокзале было все спокойно, никаких военных, и все поезда шли по расписанию. На обратном пути заехали на базар, мамка наказала продуктов купить.

– Папк, купи леденцы в баночке – гостинчик для Леньки, а то его все время тошнит. Хоть чем-нибудь его порадовать.

– Ладно, купим гостинчик, выбирай сама.

Я выбрала розовую баночку с девочкой в голубом платье-пачке, как у балерины на большущем шаре.

– Танюшк, что ж ты девчачью баночку выбрала, вон с мотоциклами есть?

– Ленька все равно мне баночку отдаст.

– Да не смеши ты, купи две – и себе, и Леньке.

– Ура!

Я обрадовалась, мне такая баночка была очень нужна, больше, чем леденцы. Когда приехали домой, я побежала к Леньке. Он сидел во дворе на скамейке и что-то строгал.

– Лень, привет! Что делаешь?

– Привет, Тань! Вот палочки счетные тебе строгаю, обещал ведь.

– Ой, спасибо! А я тебе гостинчик принесла. Вот с отцом купили на базаре. А ты выздоровел, в школу пойдешь?

– Не знаю, вчера доктор приезжал, сказал, что надо бы меня в госпиталь положить, но там нет мест. У меня болезнь как у военных после испытаний.

– Это он так сказал?

– Да, он матери говорил в сенях, когда уходил, а я все слышал. Потом мать плакала в сарае, чтобы я не увидел ее слез, а я все видел. Только чур, никому ни слова, а то водиться не буду, поняла?

– Ты что, Лень, не доверяешь мне? Никому я не скажу.

– Там полно военных лежит, и даже некоторые уже умерли. Их отправляют в цинковых гробах по месту дислокации.

– Ой, Лень, не пугай меня, ты ведь не помрешь?

– Пока не знаю, мать жалко, бабка Фрося только померла, а тут еще я. Не знаю, держусь, как могу.

– Лень, а почему ты заболел как военные, ты же не был на ученьях?

– Да был я там после учений. Мы с Петькой Мусатовым ездили на велосипедах, когда мать на работе была. Что видели, даже рассказывать страшно. Там еще охрана стояла, не пускали никого. А мы велики оставили в уцелевших кустах и перебежками на полигон. Там пепел по пояс, земля вся вспучилась, как будто перепахана. Весь лес погорел. От ближних деревень одни трубы остались. Самолеты поплавились, а танки, которые уцелели, по башню в землю ушли. Животных покалеченных полно. Страшно, аж жуть. Может, я там и отравился, вдруг отравляющий газ пускали на ученьях, кругом противогазы валялись. А стекла у них затемненные, как в сварочной маске. Мы с Петькой много чего нарыли там: и стеклышки от противогазов, и приборчики всякие от техники. Особенно в самолетах много всего наколупали. Ну, там по мелочи кое что. И еще кусок красного знамени, прям со звездой – золотом вышита. Отдам тебе, только никому не показывай и не рассказывай. Это страшная тайна! Я все надежно спрятал в тайнике.

Ленька ушел в сарай и вынес мне круглое темное стеклышко от противогаза, несколько золотых пуговиц разной величины, и кусок шелкового красного знамени с вышитой шелком звездой. И еще два каких-то круглых приборчика, сказал, что они из самолета. Я все трофеи тщательно спрятала в своих секретиках за сараем, а кусок знамени положила в сундучок из-под чая и тоже закопала в завалинку.

Потянулись тоскливые школьные дни. В школе мне было скучно, я ведь все уже проходила в Михайловке, в теть Нинином классе. И мне приходилось повторять одно и то же. Была одна радость – меня взяли в танцевальный кружок. После уроков я ходила в Детдом на репетицию, как раз готовили к осеннему балу танец «Вальс цветов». Жаль, что не было Леньки, он все болел. Меня нарядили ромашкой, юбочка была из белых лепестков, желтенькая кофточка, а на голове венок из ромашек. Репетировали каждый день, чтобы успеть к празднику. Я даже не успевала зайти домой покушать. Хорошо хоть в школе нам стали давать молоко. После второго урока две тетеньки привозили в больших флягах, и нам наливали по кружке.

– Танюшк, завтра генеральная репетиция, а у вас физкультура последним уроком, ты уж косы переплети.

– Да, мам, расческу бы не забыть.

Наутро я положила в портфель расческу, не забыла. Да как же забудешь, вот и сбылась мечта, я буду участвовать в настоящем концерте. После репетиции я побежала к Леньке. Завтра концерт, может, придет хоть посмотреть. Ленька был дома один, лежал на бабкином топчане.

– Лень, привет! Как ты?

– Привет, Тань! Да так себе, голова болит и тошнит. Что съем, то и вырвет, только козьим молоком спасаюсь, надоело уже болеть.

– Да ты бледный какой! Нам в школе тоже стали молоко давать. Только не все пьют, некоторые не любят, а я люблю, на молоке ведь выросла. В Баклановке у деда коровы всегда были.

– В кружок-то ходишь?

– Хожу, Лень, завтра уже выступаем, может, придешь?

– Не знаю, смогу ли?

– А давай я папку попрошу, он тебя на мотоцикле привезет. Он обещал прийти на мое первое выступление.

– Хорошо бы, уж как охота.

– Ну ладно, пока!

– Пока.

Вечером я упросила отца взять Леньку с собой. Жалко его, он и в школу не ходит, и на репетиции ни разу не был.

– Ладно, возьму твоего друга на концерт, а ты давай пляши.

– Зачем сейчас-то, завтра уж и посмотришь.

– Нет, хочу сейчас, тебе письмо.

– От кого?

– Угадай!

– От деда с бабой?

– Нет.

– От тети Нины?

– Нет, пляши давай!

Пришлось покружиться с притопом вокруг отца. Письмо было из Чкалова, конверт подписан красивым почерком. Я аккуратно срезала край конверта. Листок был в клетку, исписан печатными буквами, и открытка с танкистом в шлеме. Это от Саньки, он хоть и мал еще, но очень смышленый. Санька писал, что они вернулись в свою часть, и спрашивал, как мы справились с разрухой. И Леньке привет передавал. Письму я была очень рада, и сразу уселась писать ответ.

– Мам, дай конвертик.

– Возьми на полке с книгами.

– А марки есть у тебя? – конверты были все без марок.

– Марок нет, оставь письмо на столе, завтра на почте куплю, и сразу отправлю.

– Ой, спасибо, мам!

Ну, все, теперь можно спать спокойно. Завтра у меня важный день, мой первый концерт, надо хорошенько выспаться.

День прошел, как в тумане, я была рассеяна и отвечала невпопад. Спасибо, хоть двойки не ставили. Еле дождалась конца уроков и побежала в детдом, так хотелось, чтобы поскорее все началось. Перед выступлением я очень волновалась, мне еще ни разу не приходилось выступать перед зрителями. Надела свой красивый костюм и пританцовывала в раздевалке в ожидании нашего номера.

– Эй, ромашка, не свались, а то костюм помнешь.

– Ой, Лень, как хорошо, что ты приехал, а ты будешь выступать?

– Да нет, я ведь не репетировал.

– Ну, за меня будешь болеть.

– Да я и без тебя болею, надоело уже.

– Я же не в этом смысле.

– Ладно, я шучу.

Ленька горестно вздохнул, выглядел он бледно.

Наш танец был вторым в концерте. Я быстро переоделась и вышла в зал, уселась к отцу на коленки.

– Ну, как мы выступили?

– Молодцы, прямо как настоящие танцоры, – похвалил меня отец.

– Мы же старались.

Ведущая объявила «Полет шмеля», вышел Костя Сидоров с аккордеоном. Играл очень хорошо, ни разу не сбился. И как он ухитрялся так быстро перебирать клавиши, ведь пьеса очень сложная? Отцу понравилось его выступление.

– Папк, я так хочу аккордеон, купишь? А детские бывают?

– Бывают. Ладно, куплю. Нам премию обещают к Новому году.

Тут Ленька запросился домой.

– Дядь Лень, Тань, я домой пойду, голова кружится и тошнит, не могу больше сидеть.

– Как же ты пойдешь, упадешь еще где-нибудь? – отец ссадил меня с колен. – Пойдем, отвезу тебя. Танюшк, поедешь с нами или останешься?

– Да поеду уже, я ведь на репетиции все номера видела.

Отец высадил меня у крыльца.

– Танюшк, натаскай дров с поленницы, а я пока у соседей затоплю печь. Тетя Люда на работе, а Ленька совсем квелый.

– Ладно, натаскаю.

Отец вернулся быстро.

– Ну, все, печь затопил, Леньку уложил. Скоро уж тетя Люда придет с работы.

– Папк, как же тетя Люда одна управляется? У нее и скотина, и на работу надо, и Ленька болеет.

– Да Иван в ноябре из армии придет, будет ей помощь. Давай печку топить, а то мамка придет, а в избе холодно.

В окно забарабанил дождь. Эх, не успела я свои секретики откопать из завалинки, как бы их дождем не размыло.

– Папк, можно я выйду?

– Да куда ж ты по дождю?

– Надо мне.

– Ну, фуфайку хоть накинь.

Возле двери на гвоздике висела дежурная фуфайка, кому надо было выйти – одевали. Я схватила ее, взяла баночку из-под леденцов, нашла в сенях свою лопатку и побежала к сараю. Хорошо хоть прикрыла свои секретики дощечками, не успели размокнуть. Быстро все откопала, сложила в баночку, да в сундучок из-под чая, где лежал кусок знамени. Теперь надо перепрятать, а куда? В чулан, там есть мешок с мукой, вот за него и спрячу. Никто и не догадается, что там мое добро.

Вот и пришла настоящая осень. Береза во дворе перед крыльцом скинула все листья, и хлестала на ветру голыми ветками по оконному стеклу. Почти каждый день шли дожди. Леньку положили в больницу, и к нему никого не пускали. Радовало одно – репетиции в танцевальном кружке. Мы готовились к Новогоднему концерту, в этот раз я была снежинкой.

Осенние каникулы я провела в Баклановке. А потом нас принимали в октябрята, старшеклассники надели нам красные звездочки.

Незаметно подкралась зима, стало раньше темнеть, на улице долго не побегаешь. Я записалась в школьную библиотеку и стала брать книги домой, чтобы не скучать. Учиться мне было легко, уроки я делала быстро. И все ждала, когда мне купят аккордеон, так хотелось научиться играть, как Костя.

Как-то вечером мамка пришла с работы вся в слезах и велела мне быстро собираться.

– Танюшк, собирайся быстрее, поедем к тете Наде, пока автобусы ходят.

– Зачем к тете Наде? А в школу?

– Ничего, пропустишь три денечка.

– Ну, надо, так надо.

Я нехотя стала собираться.

Тетя Надя жила на другом краю города далеко от нас, это мамина сестра. Она жила совсем одна, дети все разъехались учиться кто куда. Работала она в детском саду воспитательницей.

– Тань, пойдешь завтра со мной на работу?

– А разве можно?

– Можно, с детками поиграешь.

– Ладно, пойду.

В детском саду было весело. Дети тоже готовились к Новому году и репетировали разные песни и танцы. А еще там вкусно кормили, не то, что в школе – только одно молоко давали. Правда, днем там был тихий час, но я рисовала, пока дети спали.

Три денечка быстро пролетели. Была суббота, когда за мной приехал отец. Утром мы с тетей Надей пили чай, когда затарахтел мотоцикл.

– Ой, папка приехал, ура! Домой!

Тетя Надя вышла открыть калитку, а я скорей собираться, соскучилась-то как.

– Лень, чаю хоть попей с нами.

– Да нет, Надя, поедем, Танюшке за три дня уроки учить.

– Ну, ладно, до свидания! Приезжайте.

Тетя Надя вышла проводить нас.

Отец закутал меня пологом, и мы поехали. Мамки дома не было.

– А мамка где?

– В детдоме она, на подмене. Дежурная воспитательница заболела, вот учителей по очереди привлекают дежурить в выходные дни. Мы и сами домовничать будем. Обед как-нибудь приготовим, печку я с утра протопил. Сейчас поставим курицу варить, мать лапши нарезала. А ты давай-ка садись уроки учить.

– Ну, ладно, уроки, так уроки.

Я достала свои тетрадки и села к окну. Из окна был виден соседский двор. По двору ходил какой-то мужик и складывал дрова в поленницу.

– Папк, а что это за мужик в Ленькином дворе?

– Так это же Ленькин брат Иван, ты что, его не узнала?

– Да что ты? Он такой взрослый стал.

– Ну да, в армии все взрослеют. Давай не отвлекайся, учи уроки.

На следующий день мы с мамкой шили лыжный костюм из старого одеяла. Он получился такой теплый, можно даже куртку не надевать. Нам сказали, что физкультура будет на лыжах, когда снега побольше выпадет. Такого костюма точно ни у кого не будет, у всех ведь магазинные.

В понедельник у нас не было последнего урока, учительница по рисованию заболела, и нас отпустили домой. В окно я увидела Ивана, он чистил сарай. Я решила подойти к нему, может, он пойдет к Леньке в больничку, хоть гостинчик ему передать.

– Вань, привет!

– Ой, Танюшка, привет! Выросла-то как.

– Да я уже в первый класс хожу.

– Молодец!

– Вань, а ты к Леньке пойдешь в больничку?

– Нету Леньки!

– Как нету? А где он?

– Закопали его.

– Как закопали?

– Так и закопали, закочурился наш Ленька.

– Да что ты говоришь такое? Как это закочурился? Он же в больнице, его должны вылечить! Ты мне все врешь.

– Нет, Тань, все правда, умер Ленька в больнице, на кладбище он, лежит в могиле. Нет у меня теперь братишки.

– Как же так, почему мне ничего не сказали? Предатели. Не дали попрощаться с другом.

Я залилась слезами, стала колотить кулаками Ивана в грудь.

– Тань, ты что меня колотишь? Тебя вообще дома не было.

Так вот почему меня отвезли к тете Наде, чтобы все скрыть. Они думают, что я еще маленькая, пожалели меня. Я вся собралась, слезы высохли сами собой.

– Вань, свози меня на кладбище, пока родители на работе, умоляю! Хочешь, на колени встану?

– Что ты, глупенькая, зачем на колени?

– В кино я видела, когда одна тетенька просила-умоляла, на колени брякнулась.

– Ладно, поедем, только у меня бензина совсем нет.

– Давай у папки немного отольем из канистры, он и не заметит.

В сарае стояла полная канистра, мы немного отлили и заправили Ванин мотоцикл. У него мотоцикл был без коляски.

– Тань, садись передо мной, держись за руль, сзади я тебя не повезу. Иначе буду волноваться, что ты слетишь.

Я беспрекословно согласилась, мне надо было повидать Ленькину могилку, чтобы удостовериться, что все это страшная правда.

На кладбище было много свежих могил. У Ленькиной могилки небольшой холмик, укрыт еловыми ветками. Фотографии не было, только имя выжжено на кресте. Мое сердечко колотилось, того и гляди вырвется наружу. Вдруг стало совсем трудно дышать, в ушах зазвенело. Все куда-то исчезло. Очнулась, когда Иван трепал меня по щекам.

– Ты что меня бьешь?

– Да не бью я тебя, в чувство привожу, все так делают. Я же тихонько. Как ты меня напугала! Зачем я тебя повез, дурак?

– Ладно, не переживай, не скажу я никому, что ты меня возил.

Как же я теперь буду без Леньки? Он ведь был как брат, заботился обо мне и помогал всегда. Обидно-то как. За что? Почему Ленька? Что я такого сделала, чтобы отнять у меня единственного друга? Сто вопросов крутились у меня в голове, и не пришло ни одного ответа.

– Тань, поедем домой!

Голос Ивана вывел меня из задумчивости.

– Поедем!

Я вздохнула со всхлипом.

– Только ты не реви, Леньку мы не воскресим. Будем помнить, я ему на крест фотографию сделаю.

– Когда поедешь крепить, возьмешь меня?

– Возьму, если в обморок падать не будешь. Обещаешь?

– Обещаю. Я теперь буду крепко держаться. Затаюсь, и никто не узнает, как мне больно, чтоб не жалели.

Дома я нашла Ленькины военные трофеи, что он насобирал для меня на полигоне, и стала их перебирать. Опять навернулись слезы, а плакать было нельзя. И я стала думать, как бы перепрятать все получше, а то слишком заметные мои баночки из-под леденцов да от чая. Пришлось взять коробку от игрушек и выкинуть все старые игрушки, в которые давно не играю, да сломанные. Вот и место освободилось. Положила все вниз, а сверху – мишку, куклу и все тряпочки для кукольных одежек.

Как стойко я ни держалась, не смогла скрыть своего горя от родителей. Потерять друга, это не прививку сделать. Они сразу заметили мои красные глаза. Стали расспрашивать наперебой, что у меня случилось. Я молчала, как партизан. Они тоже пригорюнились, не разговаривали между собой. Потом тихонько начали шептаться, а я все слышала. Все не могли решить, как мне рассказать про Леньку. Я вышла на кухню и выдала им такую тираду, что они остолбенели. Я им все сказала: как они меня обидели, что ничего про Леньку не рассказали, не дали попрощаться. И что я уже большая, со мной надо считаться.

– Мать, дочь-то у нас совсем взрослая стала, отчитала нас.

– Танек, не обижайся, мы хотели тебя уберечь, чтобы ты не горевала, – мамка обняла меня и стала гладить по голове.

– А как бы я не горевала? Все равно бы узнала, – я разревелась, убежала в свою комнату и бросилась на кровать.

– Ну, поплачь, поплачь, слезами горе проливается.

Мать опять стала что-то шептать отцу на ухо, но я уже ничего не слышала и не помню, как уснула.

На следующий день родители пришли домой вдвоем раньше обычного и загадочно улыбались. Может, хоть на этот раз радостная новость?..

– Танюшк, мы решили не дожидаться Нового года и купили тебе аккордеон.

Отец занес из сеней кожаный чемодан и достал инструмент. Я от счастья просто задохнулась.

– Папк, тебе что, уже премию дали?

– Нет еще не дали, я у тети Маши взял взаймы, а с премии отдам.

Вот и сбылась моя мечта, аккордеон был белый, очень красивый. Теперь я буду ходить в детдом каждый день, на репетицию в танцевальный кружок и в музыкальный класс.

На зимних каникулах я осталась дома. У меня появилась подруга Лена. Она тоже ходила в музыкальный класс и играла на пианино. Все каникулы мы провели вместе, ходили кататься в овраг на ледянках да шили куколкам одежки. С Леной мы договорились, что после каникул будем вместе ходить в школу. Только она училась во 2-м А классе.

По дороге в школу нас догнал Мишка Шляпников.

– Эй, девчонки, новость слышали?

– Какую новость? – спросили мы в два голоса.

– Да в 5-м Б еще один парень умер, вчера хоронили, почти весь класс был.

У меня перехватило дыхание.

– Это не Петька Мусатов?

– А ты откуда знаешь? – удивился Мишка.

– Да не знаю я, так, случайно вырвалось, они ведь с Ленькой друзьями были. Вот теперь на том свете встретятся.

– Что ты мелешь всякую чепуху? Никакого того света нет, сказки все это.

Мишка нахмурился, пробурчал что-то себе под нос и ускорил шаг. После Мишкиной новости настроение сразу испортилось, в школу идти расхотелось. Я хотела идти домой, но Лена меня остановила. Она сказала, что в школу ходить надо, что бы ни случилось.

В школе стоял гвалт, все радовались встрече после каникул. А меня ничего не радовало, наступило равнодушие. Хотелось спрятаться в укромный уголок, и ничего не видеть и не слышать. Да еще вдобавок разболелась голова. Как прошел первый урок, я совсем не помню, все было как в тумане. На втором уроке Мишка ткнул меня в бок.

– Тань, тебя спрашивают, ты что сидишь, как бука?

– Зайцева, что это ты сегодня такая рассеянная, не выспалась? – Нина Павловна подошла ко мне и взяла за плечи. От ее прикосновения меня обдало теплой волной, в ушах зазвенело, тело стало невесомым и все куда-то провалилось. Очнулась я от знакомого запаха. Наша медсестра Валентина Петровна стояла возле меня и махала передо мной ваткой.

– Нашатырь, что ли? – я отодвинулась подальше от нее.

– Ну вот, очнулась! А ты откуда про нашатырь знаешь? – Валентина Петровна убрала ватку.

– Бабушка Маруся с собой в баню берет, у нее иногда голова кружится.

Я хотела встать из-за парты, но тут у меня из носа хлынула кровь. Все ринулись ко мне с платочками.

– Нина Павловна, продолжайте урок, я заберу Таню в медкабинет. А ты, Миша, принесешь на перемене Танин портфель.

Валентина Петровна привела меня к себе в кабинет и уложила на кушетку. Она дала мне большую аскорбинку и велела лежать, а сама пошла в учительскую, позвонить моей маме. А я в это время уснула. Проснулась от голоса моей мамы, но глаза открывать не хотелось, и я просто тихо лежала.

– Лидия Ильинична, Таня уснула. Давайте пока поговорим тихонько. Вам надо обратиться к врачу. Вы ведь знаете, что двое детей из пятого класса погибли. Говорят, что они были на полигоне. Таня ведь дружила с Леней Карповым?

– Да, дружила, но эта болезнь не заразная, – мамка перешла на шепот. – И вообще, она в это время была у бабушки в Михайловке. Валентина Петровна, не пугайте меня.

– Я Вас не пугаю, Но убедительно прошу обратиться к врачу.

Мамка стала меня будить.

– Танек, пойдем домой!

А я и не спала, просто притворилась и все слышала, о чем они говорили. Но вида не подала – затаилась. Стало как-то не по себе. Что это за болезнь такая таинственная – не заразная, а от нее умирают? Когда пришли домой, мамка уложила меня в постель и велела лежать, а сама ушла на кухню.

– Танек, может, хочешь чего-нибудь вкусненького?

– Хочу-хочу.

Я соскочила с кровати и тут же брякнулась. Хорошо хоть на полу половик, не очень ушиблась. Сильно закружилась голова. Мамка подбежала, усадила меня обратно на кровать.

– Ладно, посиди пока! Сейчас чай с вареньем принесу.

Чай был душистый, с мятой, а варенье земляничное. Это мы в Баклановке с бабой Нюрой собирали разные травы, а потом сушили под навесом. А землянику собирала баба Маруся, она ездила в Филлиповку на электричке за ягодой. Я съела две ягодки, но от сладкого меня затошнило. Пришлось выпить чай без ничего. Мамка велела мне снова лечь в постель и спросила, что приготовить на обед: макароны по-флотски или мятую картошку. Конечно, я запросила макароны. Там ведь соус есть. После мятного чая я быстро уснула, а проснулась от запаха вкусной еды. Вставать с постели побоялась, вдруг опять упаду.

– Мам, я хочу встать, можно?

– Вставай потихоньку, и пойдем на кухню, еда готова. Тебе надо подкрепиться.

Есть мне не хотелось, но запах манил на кухню.

– Мам, а соус остался?

– Какой соус, поешь сначала.

– А потом дашь?

– Дам.

Мамка положила мне в тарелку макароны. В дверь постучали.

Мамка накинула шаль и вышла в сени. Вернулась с Леной, та пришла за мной, чтобы вместе идти на занятия по музыке.

– Лен, покушаешь с нами?

– Да, теть Лида, очень вкусно пахнет.

Она быстренько скинула пальтишко и стала уплетать макароны.

– Ум, ум, как вкусно, сроду такого не ела. Тань, ешь быстрее, на музыку опоздаем! Спасибо, теть Лида, очень вкусно было.

Лена побежала к порогу одеваться.

– Таня сегодня не пойдет на занятия. Ты скажи, что она заболела. И завтра за ней не заходи, мы к врачу пойдем.

– Ладно уж, – Ленка сразу погрустнела, надела шапку и варежки. – Пока! Выздоравливай быстрее.

– Пока!

Я чуть не заплакала, так не хотелось завтра идти к врачу. Лучше бы на музыку пошла. Еда не лезла в горло, а мамка стояла над душой и подгоняла.

– Ну, что ты чванишься? Ешь быстрее, все уже остыло.

– Да не могу я, тошнит от еды, лучше бы соус дала.

– Ладно, может, аппетит появится, только с хлебом.

Соус был очень вкусный, густой, как варенье. Напоминал бабушкины помидоры «бычье сердце». Одна помидорка весила полкило, я сама взвешивала – у бабушки есть весы с гирьками. Соуса я объелась до тошноты, еле добежала до помойного ведра. Потом до вечера икала.

Вечером пришел отец с работы.

– Танюшк, ты что это не на занятиях? И что это бледная такая?

– Да я совсем зачахла, и стошнило меня, и икала.

Я бросилась к отцу на шею, так хотелось, чтобы он пожалел.

– Ну ладно, сейчас полечим.

Отец отнес меня на скамейку возле печки.

– Лидуськ, у нас есть сода?

– Есть, тебе много надо?

Мамка достала из шкафа баночку.

– Нет, чайную ложечку, Танюшке содовую водичку сделаю.

– Вот, возьми, Айболит ты наш, – мать подала отцу баночку с содой.

– Это не я Айболит, это наш Толик так всех лечит. Он же повар – так у него все лекарства с кухни.

Пришлось мне пить соду, противно, конечно, но деваться некуда. Лучше уж соды выпить, чем к врачу.

– Мам, может, завтра в школу пойду, мне уже лучше?

– Нет, к врачу, значит к врачу. Валентина Петровна тебя домой отправит, если придешь в школу.

Так и придется переться к врачу и сидеть там три часа в очереди. Уж как неохота. Вот с таким паршивым настроением пошла спать.

Утром мы с мамкой отправились в больницу. Как я и предполагала, было полно народу. Без очереди никого не пускали. Всем было плохо: кто кашлял, кто стонал. А одного мальчишку стошнило прямо в очереди. Ладно, хоть он успел добежать до помойного ведра, что стояло под баком с водой, а то бы всех забрызгал.

Наконец нас вызвали. Из кабинета вышла медсестра и выкрикнула мою фамилию. Ей пришлось кричать, потому что в очереди все галдели. Она еще сказала, чтобы вели себя потише, а то мешают врачу работать. В кабинете врача было холодно, но кофту пришлось снять. Доктор был невеселый (наверное совсем замучили его больные – вон их сколько, целый коридор), а глаза добрые.

– Тань, подними маечку, я тебя послушаю. Вот хорошо, легкие чистые. Покажи горло, скажи: а-а-а! И горло в порядке. Только больно худая. Что беспокоит?

– Да меня-то ничего. Один раз в школе плохо стало, а Валентина Петровна велела к Вам обратиться.

Мамка подошла ближе к доктору и стала почти шепотом ему рассказывать, как меня тошнило, и как я в обморок падала.

– Тань, одевайся, в коридоре подожди!

Доктор подсел к столу и стал что-то писать.

Мамка вышла из кабинета со стопкой каких-то листочков.

– Ну вот, анализы надо сдавать, сегодня уже не успеем, лабораторию закрыли. Завтра с утра пойдем.

Так начались мои мытарства по больницам. И это еще не самое страшное. Мне запретили ходить на физкультуру и в танцевальный кружок. Мне выдали справку – медотвод, и сказали, что будто бы у меня малокровие. Вот и рухнула моя мечта. Уж как я радовалась, что хожу на танцы. Оказывается, радоваться ничему нельзя, все может измениться в один миг. Спасибо, что хоть на аккордеоне можно заниматься. После весенних каникул меня пересадили на первую парту, я стала хуже видеть. А с физкультуры меня отпускали домой, она была последним уроком. Дома я брала свои старые разукрашки, за год их полно скопилось, и перерисовывала фигурки в чистый альбом.

Последнюю четверть я почти не ходила в школу. Начались новые проблемы со здоровьем. У меня заболели руки, кожа трескалась и мокла. Где ранки были глубокие, сочилась кровь. Мамка повела меня к кожному врачу, нам выписали мазь, но она не помогла, а стало еще хуже. Тогда нас направили в Чкалов, в областную больницу. Там назначили уколы из витаминов и какие-то таблетки. Меня осматривали несколько врачей, и сказали, что это неизлечимо. Но уколы все равно велели делать, чтобы облегчить течение болезни. Зачем при мне сказали – непонятно. У меня случилась истерика, я начала рыдать и кричать на них:

– Зачем тогда врачи нужны, если не могут вылечить? А мне тогда зачем на свете жить, если я ничего не смогу делать? Ни рисовать, ни шить, ни играть на аккордеоне?

У меня разболелась голова и хлынула кровь из носа. Тогда меня уложили на кушетку в кабинете у врачей, вызвали медсестру, и она мне сделала укол.

В Чкалове жила сестра бабы Нюры – Тоня, и мы ночевали у нее. И вот баба Тоня насоветовала мамке делать мне примочки на ночь из мочи.

– Вы чего, прям сейчас, что ли? Я и так сегодня натерпелась! Не дам.

Я спрятала руки за спину и попятилась от них.

– Ладно, ладно, так забинтуем, а то постель тете Тоне перепачкаешь.

Успокоила меня мамка.

Утром баба Тоня проводила нас на вокзал. Идти было недалеко. Солнце уже начало пригревать, дорога подсохла, снег почти везде растаял. Почки на деревьях набухли, и птички с утра щебетали вовсю. Они летали стайками от дерева к дереву, наверное, выбирали место, где гнезда вить. А я и не думала, что в больших городах птицы живут. Чкалов больше в сто раз, чем Сорочинск. Здесь домов высоких полно: двух, трех, и даже четырехэтажные есть. И вокзал большущий.

– Вот мы и пришли. Вы уж как в Баклановку поедете, привет сестре передавайте, да племяннику Лене! Жаль, что редко видимся.

Баба Тоня горестно вздохнула.

– Ну, до свидания! Поезжайте с Богом!

– До свидания, теть Тонь! Спасибо за приют.

Мамка обняла бабу Тоню. А баба Тоня обняла меня, поцеловала в щеку, всхлипнула и пошла домой. Когда сели в поезд, я начала расспрашивать мамку про бабу Тоню.

– Мам, а почему баба Тоня одна живет?

– Да она не одна, сын у нее есть – Костя, в армии он. А муж на войне погиб, на войне ведь много погибло.

– Понятно.

Хорошо хоть мой дед Алеша живой пришел, и отец тоже. Только дед Илья, бабушки Маруси муж, после войны погиб, его молнией убило. После того, как мне отец об этом рассказал, я и стала грозу бояться.

Всю дорогу я смотрела в окно. На полях везде снег растаял, и они чернели между деревьями лесопосадки. Вдоль железной дороги росли деревья, и между ними кое-где оставались снежные бугорки. На деревьях виднелись старые птичьи гнезда, летом их видно не будет. Их скроет листва. Скоро прилетят скворцы и заселятся в них, и будут высиживать своих птенцов. От моих мыслей меня отвлек проводник, он прошел по вагону, чтобы предупредить пассажиров:

– Готовимся, Сорочинск! Сдаем постель.

– Мам, что сдавать-то?

– Это не нам, тем, кто издалека едет. Это они берут постель у проводника. Давай одеваться, пойдем в тамбур, поезд скорый, стоянка короткая.

Вечером перед сном мамка велела мне пописать в горшок.

– Мам, ты что, я маленькая, что ли, на улицу выйду.

– Надо, на ночь сделаем компресс, как тетя Тоня сказала.

– Да, зачем? Ведь уколы выписали.

– Ну, уколы еще выкупить надо, а сегодня – компресс.

– Танюшк, раз сказали. Значит надо, – отец встал из-за стола. – Делайте свои примочки, я сам посуду вымою.

Пришлось подчиниться, и я нехотя побрела в чулан.

Мать замотала мне руки, еще и целлофаном обернула. Разобрала мою постель и уложила спать. Я так устала за день, что сразу уснула. Но долго спать мне не пришлась. Я проснулась от страшной боли. От этой боли разрывалось сердце, оно так щемило. Сначала гудело в груди, как большущий колокол, потом сжималось со страшной силой, как жесткая пружина. Казалось что оно вот-вот разорвется в клочья. Это было невыносимо терпеть. Непонятно было, что физически больнее – руки или сердце. А еще болела душа. Она гнездилась рядом с сердцем, чуть повыше – прямо над ним, и ныла потихоньку, и трепетала, как маленькая птичка. Но это скорее от обиды. За что мне все эти мученья?

– Мам, сними бинты, руки жжет, и сердце щемит, не могу больше терпеть!

– Какое сердце, что болтаешь? Спи давай!

– Не могу-у-у…

Я разревелась. Тут отец взмолился.

– Да сними ты ей бинты!

– Нет, я сказала!

Я выла в подушку, и думала: что делать, что делать? Вот что: надо тихо лежать, как родители уснут – попытаться развязать бинты зубами. Стало совсем тихо, только сверчок в подполе стрекотал. Я начала зубами тянуть за кончики бинтов. Слава богу, что мамка на бантики завязала. Наконец-то развязала, а то бы к утру присохли. Жечь перестало, только щипало, но это было терпимо. Бинты спрятала под подушку. Всю оставшуюся ночь я, конечно, не спала. Утром, когда родители собирались на работу, притворилась спящей и лежала тихо, как мышь. Руки спрятала под одеяло, не дай бог увидят, что я сняла бинты. Ну вот, наконец-то ушли. Я встала, нашла чистые бинты и замотала руки, как смогла.

На столе стакан молока и хлеб. И записка от мамки: «Танек, попей молоко и приходи в детдом. Найдешь меня, пойдем в медкабинет на уколы. Мама».

Раньше я с радостью бежала в детдом, то в танцевальный кружок, то в музыкальный класс. А теперь плелась с неохотой на уколы. Если болезнь неизлечима, зачем все это? Но надежда все еще теплилась. Вдруг врачи ошиблись? Может, найдется какое-нибудь средство от этой болезни?

Мамку я нашла в кабинете Домоводства, там проходили уроки труда у старшеклассниц, они шили фартуки. На перемене мы с мамкой пошли в медкабинет. На дверях табличка: «Фельдшер».

– Мам, а что такое «Фельдшер»?

– Это промежуточное звено между медсестрой и врачом.

– Понятно, это когда фельдшер главнее медсестры, а врач главнее фельдшера, да?

– Ну, как-то так.

Мамка постучала в дверь.

– Надежда Федоровна, можно?

– Да, да, входите!

– Здравствуйте! – мы хором с мамкой поздоровались.

– Здравствуйте! Что случилось?

– Надежда Федоровна, Тане выписали лечение – вот направление, вот лекарства! Можно мы будем к Вам ходить на уколы? Так удобнее, чем в поликлинику.

– Конечно, конечно, и мне приятно вам помочь.

– А иголки тонкие у Вас есть? А то я маленькая еще и боюсь уколов. У нас в школе толстые иголки, когда прививки делали, все орали.

Надежда Федоровна сделала умное лицо.

– Тебе я орать не дам, у меня самые тонкие иголки на свете. Ты даже не заметишь, как я сделаю укол – как комарик укусит. Только дома делайте йодную сеточку, хорошо?

– А как из йода сетку делать, он ведь жидкий.

– Я сейчас все покажу, пойдем!

Надежда Федоровна завела меня в стерильную комнату. Медкабинет состоял из двух комнат: приемной и стерильной. В приемной стоял диван с кожаной обивкой, стол, стул и шкаф с медкартами. А в стерильной – кушетка, стол с разными пробирками, со всякими медицинскими штуками, этажерка с коробками для лекарств. Там делали уколы и разные процедуры.

– Тань, ложись на кушетку и немного опусти штанишки.

– Зачем?

– Укольчик сделаю.

– Куда?

Я попятилась от страха.

– Да в ягодичку, зайка.

– А нам в школе в руку делали.

– Во-первых, в руку больней, а во-вторых, мы же много будем делать, в руку столько нельзя.

– Покажите мне иголку!

Надежда Федоровна достала из металлической ванночки шприц и показала мне.

– Ну как, годится?

Иголка и правда была тонкая. Надежда Федоровна начала у меня спрашивать что-то, чтобы меня отвлечь, а я от испуга только мычала.

– Ну, все, вставай, давай покажу, как сеточку делать.

– Что, все уже?

– Да все, все, не больно ведь?

– Нет, спасибо, совсем не больно.

Я подлетела к ней, обняла за талию, но рук моих не хватило. Надежда Федоровна была крупная, объемная такая, не то, что мамка. Моя-то гораздо худее.

– Ну, покажите сеточку.

– Я прямо на тебе и покажу. Вот на это место, где укол, рисуем йодом квадратики, как «морской бой», только мельче. Достаточно один раз обмакнуть в йод спичку с ваткой. Этого хватит на одну зарисовку. Понятно?

– Понятно.

– Пойдем, в столовую тебя отведу, сейчас обед у младших классов.

На обед был куриный суп с лапшой, тефтельки с картофельным пюре и кисель. Я уж не помню, когда ела с таким аппетитом. Последнее время у меня совсем не было этого самого аппетита. После обеда я заглянула к мамке в класс и доложила, что пошла домой.

На нашем крыльце сидела тетя Люда, Ленькина мать.

– Тань, ты Леньку не видала? Что-то его долго нет, и где он шляется? Как бы он опять на полигон не уехал?

Я растерялась, испугалась и не могла ничего понять. Ленька же умер, я сама могилку видела.

Беда не приходит одна

Если Ленька не умер, то кого тогда похоронили под его именем? И где скрывается Ленька, и зачем? Все мысли спутались у меня в голове.

– Теть Люда, Ленька же умер?

– Да что ты говоришь такое, бестолочь ты безрукая! Живой он.

Тетя Люда начала кричать на меня всякими плохими словами. Я от обиды задохнулась, голова закружилась, земля ушла из-под ног, я стала невесомая, и все исчезло. Спас меня Иван. Он услышал со двора, как его мать кричит на меня, прибежал и привел меня в чувство. Хорошо, колонка у нас возле дома. Иван побрызгал меня водой, умыл, потрепал за уши.

– Ну вот, очнулась, наконец. Что-то ты часто в обморок падаешь, соседка.

– Да я же не специально.

– Мать, иди домой.

Иван поднял тетю Люду с крыльца.

– Никакая я тебе не мать, я тебя знать не знаю, кто ты есть такой.

Тетя Люда стала отмахиваться от Ивана, как от комаров, обеими руками.

– Тань, посиди на крылечке, я сейчас отведу ее домой и приду к тебе.

Я хоть и пришла в себя, но еще сильнее испугалась от того, что увидела. Тетя Люда всегда была добрая и хорошо ко мне относилась. Что случилось с ней? Почему она так себя ведет? Ничего не понимаю. Через несколько минут подошел Иван.

– Тань, давай в избу зайдем, я тебе чая нагрею. Как бы тебе опять не заплохело. Мать отвел, закрыл, чтобы опять не сбежала.

Мы зашли в дом.

– Вань, я испугалась, тетя Люда какая-то сама не своя, что-то с ней не то!

– Да после Ленькиной смерти у нее в голове все перепуталось. Не обращай внимания. Давай печку, что ли, затопим?

– Давай.

– Ты сиди, я сам дрова принесу.

Иван затопил печь, и мы поставили чайник.

– У нас есть трава из Баклановки, заварим?

– Заварим.

– Вань, у нас еще варенье есть. Какое хочешь, смородину или землянику?

– Да любое хочу. Как ручонки-то твои, лучше?

– Нет, плоховато совсем. В Чкалов ездили, врачи сказали, что неизлечимо.

– Ладно, не верь, они наговорят. Надо все методы испробовать, что-нибудь, да поможет.

– Спасибо, Вань, ты меня опять спас.

– Да за что спасибо, обычный обморок, ты бы и сама очухалась.

Пока мы с Иваном чаевничали, пришли родители.

– Ой, тепло-то как, и чайник горячий. Вань, спасибо, что затопил, да о Танюшке позаботился.

– Да ладно, Лида, соседи ведь. Пойду я, там мать одна, как бы чего не натворила. Совсем потеряла связь с миром.

– Тяжело тебе, Вань, придется. Если помощь понадобится – зови, поможем.

– Спасибо, Лида.

– Мам, а меня тетя Люда обзывала безрукой, и еще разными плохими словами. Почему? Она ведь добрая была? А сейчас стала похожа на Бабу Ягу. Вся в морщинах, совсем исхудала, и глаза у нее злые-презлые.

– Танек, не обижайся на нее, это она от горя потеряла разум.

– А он может опять найтись, этот разум? Она даже Ваню не признает. Обидно-то как.

– Не знаю, может быть, найдется. Это ведь тоже болезнь такая, а болезнь надо лечить. Давай сбегай за папкой, в сарае он с мотоциклом возится. Пусть хоть чаю попьет, пока мы с тобой будем ужин готовить.

– А как я тебе буду помогать со своими руками?

– Ну, почитаешь мне, уроки-то учить надо. Вон сколько пропустила. Нина Павловна домой придет твои уроки проверять, оценки ставить за четвертую четверть.

Я выбежала на улицу. Отец сидел на скамейке возле сарая и любовался мотоциклом. Мотоцикл стоял посреди двора и сверкал своими блестящими деталями.

– Танюшк, тебя жду. Полей-ка мне на руки, больно мазутные, не хочу дома грязь развозить.

Отец намылил руки жидкостью «Прогресс», а я стала поливать из ковша.

– Папк, а «Прогресс» тебе руки не разъест? Им же мамка спецовку стирает.

– Не разъест, у меня руки крепкие. Пойдем, потом загоню мотоцикл в сарай.

Что же мне почитать? Вот моя любимая сказка Пушкина, «О рыбаке и рыбке».

– Мам, о рыбаке и рыбке пойдет?

– Да ты уж ее наизусть знаешь.

– Ну и что, это любимая.

– Ладно, читай. За что ж ты любишь эту сказку?

– Ну, там рыбка золотая, все что захочешь – исполняет. Если бы старуха не была такая злобная да жадная, старик бы горя не знал, и жил бы, как барин. А еще там море. Уж как хочется на море.

– Ладно, поедем когда-нибудь, – пообещал отец.

– Что, правда? А долго еще ждать этого «когда-нибудь»?

– Точно сказать не могу, но при первой возможности постараюсь вас отвезти.

– А далеко от нас море? А на чем ехать, на мотоцикле, что ли?

Отец рассмеялся.

– На мотоцикле далеко не уедешь. Расстояние от нас до моря две тысячи километров, надо ехать на поезде или на самолете лететь.

– Ого, две тысячи – это в десять раз дальше, чем до Михайловки. Это очень далеко. А у нас и аэродрома нет, придется на поезде. А ехать долго?

– Ну, если на поезде – дня два. Ладно, девчонки, читайте, пойду мотоцикл загоню да дров наколю.

Отец ушел, а я стала сказку читать, да все запиналась.

– Танек, ты что, читать разучилась? Что это ты запинаешься? Тебе не плохо, голова не кружится?

– Нет, мам, мне мысли мешают, они мне чтение тормозят.

– А что за мысли?

– Да все про море думаю, какое оно? Скорей бы поехать. А ты, мам, море видела?

– Нет, не видела, только на картине, еще книгу читала про море.

Вечером следующего дня, когда мы ужинали, к нам зашел Иван. Отец попытался усадить его с нами ужинать, но тот отказался, торопился на смену. Из-за болезни матери ему пришлось перейти на работу только в ночь. Ночью с ней оставалась бабка Матрена.

– Лида, у вас ведь есть машинка? Я тебе «шабашку» принес.

– Есть, Вань, а что надо-то?

– Да мать все простыни порвала, подремонтировать бы.

– Ой, сделаю, Вань, не переживай, – мать достала из сундука две простыни. – Вот, пока пользуйтесь.

– Я не переживаю, добра-то больно нет. Ленькины учебники все изничтожила. Мать жалко, не старая ведь еще.

– Вань, а тетка Матрена как же с ней справляется? Она ведь уже в возрасте?

– Да в том-то и дело, мать не спит по ночам, по дому шарахается, все норовит куда-то бежать. Тетка Матрена ее заговаривает, хитростью заманивает. Подведет к Божнице: «Давай, Люда, молиться». А мать вместо молитв стишки боженькам читает. Помнит ведь, с Ленькой учила. Беда!

– Ладно, Вань, ты, главное, сам держись, что бы ни случилось, не паникуй. Прибегай, мы рядом.

– Спасибо, Лида, вы настоящие друзья!

Проводив Ивана, отец с матерью пригорюнились.

– Жаль Ивана, как-то у него все не просто в жизни. Сколько бед на него свалилось. Всех родных потерял, теперь вот с матерью беда.

Отец убрал со стола посуду в тазик, залил горячей водой.

– Давай, Лидок, ставь машинку, стол в твоем распоряжении. А мы с Танюшкой пойдем в сарае порядок наводить. Танюшк, одевайся.

– Да куда вы на ночь глядя, темнеет уже?

– Ничего, нам не темно, возле двора фонарь, в сарае свет есть.

Весь вечер мы с отцом прибирались в сарае. Я ему подавала всякие гайки, болтики, ключи и разные финтифлюшки неизвестные с пола, а он раскладывал по баночкам да по полочкам. А мусор выносила в бочку из-под ГСМ, которая стояла за сараем. Когда накапливалось много мусора, отец его сжигал. Домой зашли, когда совсем стемнело.

– Ой, ей, ей! – мамка всплеснула руками. – Трубочист ты мой.

Я глянула на свои руки, бинты все черные, мазутные.

– Мам, все равно на ночь перебинтовывать.

– Сейчас марганцовку разведу. Лень, сними ей верхний слой, самый грязный.

Отец потихоньку стал разматывать бинты, прилип только самый нижний слой.

Водичка была теплая, розовая от марганцовки, все бинты отлипли.

– Походи пока так, пусть подсохнут, потом намажем мазью, забинтуем.

Мать вылила марганцовку в помойное ведро.

Утром меня разбудил стук в окно. Отодвинула занавеску – Иван, вышла на крыльцо.

– Тань, твои ушли?

– Ушли, Вань. А что случилось?

– Да мать куда-то сбежала, пока тетка Матрена задремала. Она все Леньку пытается найти, теперь ее саму ищи-свищи. Не помнит ведь ничего. Заблудится еще. Ты никуда не уходи, вдруг она к вам зайдет. Заговори ее как-то, не отпускай. А я на мотоцикле погоняю по городу, может, бродит где-нибудь.

– Ладно, посижу дома, а ты как найдешь, сообщи, а то мне на укол надо. Вань, а ты на вокзал сгоняй сначала, может, она там.

– Почему на вокзал?

– Ленька часто на вокзале промышлял, когда военные ученья были, а тетя Люда его ругала и не велела туда таскаться.

– Ну, спасибо, соседка.

Иван вернулся очень быстро.

– Тань, ты как в воду глядела, на вокзале она была, у всех про Леньку выспрашивала. Хорошо хоть под поезд не попала. Давай, беги на свой укол.

На укол идти совсем не хотелось, толку от них никакого не было. Наоборот, с каждым днем становилось все хуже: ладони трескались, мокли, а под новой кожицей образовывались нарывы.

Кое-как собралась и побрела в детдом. А на улице красота. Весна. Солнышко пригревает, ручейки кругом. Снега совсем нет, земля чернеет и кое-где уже травка пробивается. А на деревьях почки набухли. Птички насвистывают свои песенки. Сразу вспомнила танец скворцов с Ленькой в главной роли. Стало еще грустней, чуть не разревелась, но собралась с духом и побрела дальше.

Возле медкабинета толпились ребята. Они галдели и подталкивали друг друга к дверям. Ко мне подбежал Костя Сидоров.

– Тань, ты тоже на прививку?

– Нет, я на укол.

– Ты что, заболела? Что, на музыку не ходишь?

Я молча показала ему руки в бинтах.

– О, руки порезала?

– Порезала, порезала, – соврала я, не хотела все подробности объяснять.

– Выздоравливай давай, скоро заключительный концерт к окончанию учебного года.

С очередным привившимся вышла Надежда Федоровна:

– Да тише вы, стойте смирно, не шумите, уроки ведь идут.

Увидела меня.

– Тань, подожди немного, прививки доделаю, зайдешь.

– Хорошо, я на улице подожду.

Во дворе две беседки для дошкольников с песочницами, скамейками. Из одной беседки слышался шум и птичий крик. Птица не щебетала, а кричала страшным голосом. Я подбежала – что там делается? А это рыжий кот загнал в угол воробья и кидается на него. Бедный воробей крылья растопырил, прыгает, пытается улететь, но скамья мешает. Кот наглый, бьет ему по крыльям лапой, а тот кричит на него. Я схватила сухую ветку и давай кота колотить, а он шипит на меня, отбивается от ветки. Пока мы с котом воевали, воробей улетел. Ну и прекрасно, хоть живой остался, а то бы кот его слопал.

Я вернулась в медкабинет, ребята разошлись по классам. Надежда Федоровна что-то писала в своем журнале.

– Ой, Тань, что это ты так разлохматилась и бинты растрепались? Воевала, что ли?

– Воевала с рыжим котом, воробья от него спасала.

– Ну и как, спасла?

– Спасла, улетел воробей, а кот без обеда остался.

– Да не больно и худой тот кот, его тут все подкармливают. Давай, заплету тебя, и бинты поменяем. Почему ты сегодня поздно, я тебя с утра ждала? Проспала?

– Нет, не проспала, я дома сидела, тетю Люду караулила, чтобы ее задержать, если бы она к нам вдруг зашла. Меня Иван попросил об этом, сосед наш. Тетя Люда все Леньку ищет. Она память совсем потеряла, и не понимает, что Леньки нет больше, а Ивана не признает совсем.

– Да, дела серьезные, – Надежда Федоровна нахмурилась. – Ивану одному не справиться в такой ситуации.

– А как же быть-то, можно память вернуть?

– Боюсь, что нет. Тетю Люду одну оставлять нельзя, с ней может случиться все, что угодно. Она сейчас как маленький ребенок, ей требуется присмотр. Тань, скажи Ивану, пусть ко мне зайдет.

– Боюсь, Иван мне не простит, что я проболталась.

– Не бойся, Тань, все настолько серьезно, тут уж не до обид.

– А мне его так жалко, он измучился совсем. Ему даже поспать некогда, по ночам работает, а днем с тетей Людой нянчится. И кормит ее из ложечки, а она ничего не ест, все выплевывает. Ночью ее бабка Матрена караулит, а тетя Люда и от нее сбежала, пока та задремала – старая она совсем.

– Ладно, Тань, иди, не забудь про мою просьбу.

– Хорошо, прям сейчас скажу.

Иван убирался во дворе, сгребал граблями прошлогодние сухие листья, обломанные ветки в большую кучу.

– Вань, а где тетя Люда?

– Спит, уложил кое-как. Покормить так и не смог, даже манную кашу не съела, совсем разучилась. Только чаем попоил из ложечки. Беда! Не знаю, как дальше жить.

– Вань, Надежда Федоровна, фельдшер из детдома, сказала, чтобы ты к ней зашел. Она хочет с тобой поговорить о тете Люде, может, лекарство какое знает.

– Ладно, зайду! Попрошу кого-нибудь с матерью посидеть.

– Я бы посидела, да боюсь, не справлюсь.

– Да уж, ручонки твои совсем не годятся.

Иван поставил грабли в сарай.

– Пойду, мать проведаю, как бы чего не натворила.

– И я пойду, мне стишок надо учить.

Пока родители были на работе, я и арифметику порешала – все в уме, задачки легкие, и стишок выучила. Даже потихоньку натаскала дров. Нашла в чулане, в отцовых запасах новые чистые рукавицы, и надела, чтобы бинты не замарать. Так по одному полену и натаскала, хоть что-то полезное сделала.

– Ой, Танюшка, молодец-то какая!

Мамка обрадовалась, что я хозяйством занималась, а не бездельничала.

– А уроки?

– И уроки поделала, и стишок выучила.

– А ко мне что ж не зашла?

– Да я и так опоздала на укол, меня Иван задержал. Попросил тетю Люду покараулить, а сам ее искать поехал. Она ночью сбежала от бабки Матрены Леньку искать.

– Да, у Ивана дела плохие, и помочь ничем нельзя.

– Можно помочь, его просила зайти Надежда Федоровна, она хочет с ним поговорить.

– Что ты, может, и правда получится!

Возле двора затарахтел мотоцикл.

– Вот и папка приехал.

– Девчонки, принимайте гостинцы!

Отец бухнул на скамейку возле двери сетку с банками.

– А что ты принес?

Я подбежала к отцу и кинулась к нему на шею. От отца вкусно пахло бензином и нефтью.

– Танюшк, сильно не прижимайся, куртка вся в нефти.

– Ой, а что с рукавом? – левый рукав болтался и почти полностью отвалился от куртки.

– Небольшая авария была на работе, пришлось ребятам на буровой помогать, вот и потрепался маленько да забрызгался. Куртку-то я бензином почищу, и рукав сам пришью. Лидок, у нас нитки суровые были вощеные, а?

– Есть, Лень, сейчас найду.

– И иголку, иголку цыганскую.

Отец снял куртку, бросил возле порога и стал выставлять на стол банки.

– Вот: тушенка, сгущенка, консервы – килька в томатном соусе. А это самая вкуснятина – сливовый компот. Ну что, будем открывать?

– Мне кильку, кильку! Я больно томатный соус люблю.

– Ладно, сейчас печь затоплю, а ты давай стишок, что ль, расскажи. Выучила?

– Выучила.

Я встала в позу и начала декламировать, как учила Нина Павловна.

– Алексей Плещеев, «Весна».

– Чего, чего? Какая еще небесная глазурь? – отец долго и заразительно смеялся.

– Да я и сама не поняла, какая может быть в небе глазурь, она ведь бывает на пряниках.

Мамка тоже засмеялась.

– Не глазурь, а лазурь!

– А что такое лазурь?

– Это так образно назвали голубой цвет неба. Ну, и что там дальше про лазурь?

– Молодец, садись, пять с минусом.

– За что минус, я же не сбилась ни разу?

– Как за что? За глазурь. Когда Нина Павловна будет спрашивать, не перепутай, и не куксись уже.

Вечером к нам зашел Иван. Поздоровался со всеми, присел на лавку возле дверей и стал мять в руках свою кепку. Видно было, что он взволнован.

– Помощь нужна, соседи, мать надо в Чкалов свозить. Один я не справлюсь.

Иван стал рассказывать про встречу с Надеждой Федоровной. Оказывается, в Чкалове есть специальная клиника для душевнобольных людей, а у нашего фельдшера там работает сестра, и она передала сестре записку. Та и встретит, и поможет.

– Вот такие дела! – Иван тяжело вздохнул, надел свою кепку и направился к двери. – Пойду я, на дежурство мне.

– Вань, будь спокоен, у меня отгулы есть, свозим Люду к докторам, – отец набросил фуфайку и вышел проводить Ивана.

Мамка пригорюнилась и начала напевать заунывную песню:

Эту песню часто пела по радио Лидия Русланова. У нас на кухне был репродуктор в виде тарелки, он висел на стене и никогда не выключался. Утром в шесть часов начинались передачи, и все просыпались. Сначала играли гимн нашей страны, А потом:

– Говорит Москва! Московское время шесть часов.

Так диктор всех будил вместо будильника. Потом была зарядка под музыку, разные новости, детские передачи, какие-нибудь концерты. Но эта песня уж больно грустная, прям слезы наворачивались.

– Мам, да не пой ты эту песню жалостливую, и так настроение поникло. Давай я тебе задачки расскажу, проверишь.

Пока мы разбирали задачки, отец вернулся с охапкой дров.

– Еще подтопим маленько, ночью холодно. Я вот что подумал: наверное, ГАЗик у Петровича попрошу на денек, он тентованый, и от ветра, и от дождя прикроет. На мотоцикле как-то неловко.

– Было бы неплохо, – мать вернула мне учебник. – Молодец, дочь, все без ошибок решила.

Утром, когда я собиралась на укол, подъехал папка на ГАЗике.

– Танюшк, готова? Пока Иван собирает тетю Люду, я тебя на укол отвезу.

– Ура, я так хочу на ГАЗике покататься! Ух ты, какой красивый, весь блестит.

– Да это я его вымыл с утра, а так он замызганый был, в грязи, в нефти. По буровым мотался с начальством.

– Папк, а почему у него верх брезентовый? Что, железа не хватило?

Отец засмеялся.

– Железа у нас в стране хватает, это для удобства. Летом в жару можно тент снимать.

– Понятно.

Отец ссадил меня на землю у ворот детдома.

– Мамке скажешь, что я уехал в Чкалов.

– Ладно, скажу.

Я загрустила и побрела в медкабинет. Совсем не накаталась, больно быстро доехали, быстрей, чем на мотоцикле. Возле медкабинета никого не было, я постучала в дверь.

– Войдите! – из кабинета раздался голос Надежды Федоровны. – Тань, ты сегодня рано.

– Меня папка привез на машине. Они с Иваном повезут тетю Люду в Чкалов.

– Ну и отлично.

Отец вернулся очень поздно. Мамка мне велела ложиться спать, а сама на кухне вышивала, все папку ждала. А мне не спалось, я тоже ждала папку, прислушивалась к звукам на улице. Вспоминала, как мы с мамкой ездили в Чкалов к врачам, неприятные воспоминания. На улице было тихо, только береза скреблась по окну голыми ветками, листьев на ней было еще мало. Да фонарь возле крыльца поскрипывал от легкого ветерка. Ну вот, наконец-то я услышала звук мотора. Отец подъехал, зашел в дом.

– Лидок, ты что не спишь?

– Тише, Танюшку разбудишь, тебя жду.

Я выскочила из комнаты.

– Да не сплю я.

– А ты чего не спишь? Ну-ка марш в постель!

– То и не сплю, тоже тебя жду, не уйду, пока про тетю Люду не расскажешь. Мне ведь тоже жалко ее.

– Лень, ну что, говори давай!

– Что, что! Про наши мытарства рассказывать не буду – врагу не пожелаю. Людмилу поместили в изолятор на две недели, пока ее все врачи осмотрят, анализы возьмут. А Ивану надо за это время собрать документы, чтобы ее оформили, как положено. Все, девчонки, спать! Устал я!

– Лень, а ужинать? – мамка отложила свою вышивку.

– Нет, мы с Иваном в Чкалове на вокзале пирожков набрали, закусили дорогой.

Проснулась поздно, опять на укол опоздала. Вышла во двор, а там на крыльце банка с молоком. Наверное, тетя Люба принесла, а будить меня не стала. Выпила молока и побежала на укол. Как бы Надежда Федоровна не заругала, у нее и без меня дел полно – надо за здоровьем всех ребят следить. Прибежала, запыхалась.

– Простите, Надежда Федоровна, я опять опоздала.

– И что на этот раз приключилось?

Надежда Федоровна подошла к столу за шприцем.

– Да я поздно легла, все папку из Чкалова ждала.

– Ну и как, отвезли тетю Люду к врачам?

– Отвезли, поместили в изолятор, только я не поняла, а спросить боялась. Отец был усталый и расстроенный.

– Про изолятор я тебе расскажу, ложись, укольчик сделаю.

– Ой, больно! – я вскрикнула от неожиданности.

– Что, чувствительно стало? Забыла, наверное, сеточку йодную сделать? – Надежда Федоровна приложила ватку на больное место. – Держи!

– А про изолятор? – я встала с кушетки.

– Про изолятор все просто. Туда помещают новеньких на карантин, пока не пройдут обследование, вдруг они больны. Чтобы не заразить остальных.

– Теперь понятно.

– Ну, беги домой, а мне еще отчет по прививкам писать.

Пока шла домой, все думала про тетю Люду. Вот сидит теперь в изоляторе совсем одна, и даже книжку, небось, не дадут почитать. И как это человек может память потерять? Позабыть родного сына. Про ногу понятно, вон тети Машин муж Никита ногу на войне потерял, снарядом оторвало, теперь у него деревянная нога. Как напьется в гостях, так и деревянную теряет, забудет пристегнуть. Его тетя Маша волоком волокет из гостей. А про память непонятно, ее ведь не видно, какая она?

Не заметила, как в раздумьях дошла до дома. На крылечке сидела Лена.

– Ой, Тань, а я жду тебя, ты где это ходишь?

– На укол ходила.

– А мы скоро уедем из Сорочинска. Как только я школу закончу, прям летом и уедем, насовсем.

– Да ты что?

Я присела от неожиданности рядом с Леной на крыльцо. Как же так, единственная подруга, и та уезжает. Сначала Ленька умер, теперь Лена уезжает. Как же я буду совсем одна? И ни брата, ни сестры – обидно. Слезы брызнули у меня из глаз как-то сами собой. Я обняла Лену и завыла, как кутенок. Ленка не утерпела и сама заревела.

– Девчонки, вы чего ревете?

Это Иван услышал из своего двора, как мы воем, и подошел к нам.

– Обидно, Вань! Лена уезжает насовсем.

– Ладно, не реви.

Иван стал рукавом рубашки вытирать мои слезы.

– Я тоже скоро уеду, вот мать оформлю в приют, и уеду. Что мне тут делать?

Я заревела еще сильней, и Лена, глядя на меня, заголосила громче.

– Ну вот, две ревы-коровы, что мне с вами делать?

Иван стал корчить рожи, чтобы нас рассмешить. Мы начали потихоньку смеяться сквозь слезы. Так и успокоились, договорились писать друг другу письма.

– Девчонки, если у вас все хорошо, я побегу, мне еще поросят кормить.

– Да, Вань, беги к своим поросятам.

Иван ушел к себе во двор, а мы с Леной все никак не могли расстаться.

– Лен, ты мне пиши, я хоть не могу пока ответить, руки-то замотаны, попрошу мамку за меня написать. Как только приедешь, сразу адрес сообщи.

– Ладно, договорились! Хоть и жалко расставаться, да делать нечего, – Лена горестно вздохнула.

– Лен, а ты знаешь, куда вы едете на новое место?

– Да слышала, как отец с матерью разговаривали об этом. Отца вызвали на стройку в другую область.

– В какую, далеко?

– В Куйбышевскую, на Волгу, там строят самую большую в мире электростанцию.

– Прям самую большую? А ты откуда знаешь?

– Так отец сказал. Ладно, пойду я, мне еще уроки учить. Скоро конец года, завтра контрольный диктант, надо правила повторить.

Лена ушла, а я сидела, пригорюнившись, на крылечке, и все думала, как же теперь жить? Друзей растеряла, на аккордеоне играть не могу, и в танцевальный ходить не могу. Что делать?

Вечером, когда родители вернулись с работы, я им рассказала про Лену.

– Лень, а ты что-нибудь слышал про эту стройку? – мать отложила шитье и подсела к отцу.

– Да слышал, многие ребята уезжают. Говорят, зарплата хорошая, и жилье капитальное строят для работников.

– А что там за стройка?

– В ста километрах от Куйбышева Волгу перекрыли, строят гидроэлектростанцию, Ставрополь переносят на высокий берег. Будут заполнять водохранилище, и старый город затопят. Стройка там грандиозная.

– Папк, и Иван сказал, что скоро уедет, только не знаю куда, – я влезла в разговор родителей.

– И Ивана понять можно, он совсем осиротел, здесь ему тоскливо будет. Может, на новом месте новую жизнь начнет.

Как-то утром я проснулась от поросячьего визга. Что случилось? Оделась быстренько и выбежала во двор. Подошла к забору и отодвинула штакетину. По соседнему двору бегал поросенок, и Иван с каким-то мужиком его ловили.

– Вань, что, зарезать хочешь поросенка? – я перелезла к ним во двор.

– Нет, Тань, продал поросят в деревню, городские не хотят скотину держать. А кур соседям раздал. Все равно уеду скоро. А ты что дома? На укол не пошла?

– Да кончились уколы.

– А ручонкам лучше хоть стало?

Иван наконец- то поймал поросенка, посадил его в мешок и отдал мужику.

– Нет, с руками лучше не делается. Мамка хочет меня отвезти к какой-то бабке- ведунье или колдунье в Матвеевку, что ли. Раз врачи помочь не могут. Я слышала, как она об этом с тетей Машей разговаривала. Только отец пока ничего не знает, может, он еще не разрешит. Ты уж никому не говори, а то мамка заругает, что я разболтала.

– Ладно, не скажу.

Иван вздохнул, закрыл ворота за мужиком и подошел ко мне.

– Пойдем, что покажу.

– Пойдем.

Иван повел меня в сарай, где у него стоял мотоцикл, разная огородная утварь и всякие инструменты.

На полке стоял отчеканенный на металлическом листе Ленькин портрет. Я ахнула и начала всхлипывать, какой был красивый Ленька и улыбался.

– Ладно-ладно, не начинай нюнить, ты же обещала, – Иван погладил меня по голове. – Вот, отвезем, на крест приладим.

– Вань, это ты сам так красиво сделал?

– Сам.

– Как ты так исхитрился, ты же не художник?

– Да я к фотографу сходил, он мне фотокарточку увеличил, и с нее я чеканку изготовил.

– А когда поедем?

– Да хоть сейчас и поедем.

– А тебе на работу не надо?

– Нет, уволился я. Вот только отвезу документы в Чкалов, чтобы мать в приют устроить, и уеду подальше отсюда.

Иван вывел мотоцикл во двор и закрыл сарай.

– А бензин у тебя есть?

– Есть, полный бак.

– Ой, хорошо, поедем давай!

– Только чур, не хныкать!

– Да не буду, не буду.

Я уселась впереди, и пока ехали, все расспрашивала Ивана: куда поедет да когда приедет.

– На Север уеду, товарищ пригласил, служили вместе. Там месторождение нефти открыли, буду нефть добывать. А приеду в отпуск – оградку смастерю на могилку.

– Вань, а кто же в доме будет жить?

– Никто не будет, от скотины я избавился, собака сдохла осенью, кошку бабка Матрена забрала.

– А вдруг с домом что-нибудь случится? Например, электричество замкнет?

– Да откуда ты про электричество знаешь? Чего это оно замкнет?

– Знаю, мне отец рассказывал, чтобы я умела обращаться и не лезла куда попало.

– Молодец, что знаешь. Дом я обесточу, не волнуйся. Ставни закрою, чтобы окна не побили. Ну вот, прибыли, слезай давай.

Иван заглушил мотор, снял меня с мотоцикла, поставил на землю.

– Здравствуй, брат!

Иван снял кепку и поклонился кресту. Достал из планшетки портрет, гвозди, молоток.

– Тань, давай держи портрет вот так, под табличкой, сейчас прибьем.

По краям портрета прямо посередине сверху и снизу были маленькие петельки для гвоздей.

– Ну, вот и готово.

Иван убрал молоток обратно в планшетку, достал несколько конфет из кармана пиджака и положил на могилку.

– Вань, а я Леньку во сне видела, в каком-то саду весеннем: все цвело, и он такой веселый, улыбается и говорит, что у него голова не болит и не тошнит совсем. Как ты думаешь, правда не болит?

– Конечно, правда. Тело ведь болело, а оно теперь вот, в земле, что ему болеть? Лежит и лежит себе, спит. А душа не болит, успокоилась. Она легкая, тонкая – тоньше паутинки. Улетела в райские сады, и ей там хорошо, вольготно.

Я все-таки не сдержалась и завыла, стало так обидно. Единственная ниточка, которая связывала меня с памятью о Леньке, и та обрывается. Уедет Иван далеко-далеко на какой-то Север, кто меня на могилку свозит?

– Тань, ну ты что, обещала ведь? – Иван присел, обнял меня, прижал к себе.

– Ну, ладно, не хнычь. Вот какая жизнь сложная штука, бывают радости, бывают горести. Надо воспитывать в себе мужество, чтобы эти горести стойко переносить. Кто же знает, что нам еще уготовлено. Вдруг завтра счастье привалит, а мы и не узнаем.

Я немного успокоилась и судорожно всхлипывала.

Иван отдал мне оставшуюся конфетку.

– Вот, заешь свои слезы, поедем давай.

После нашей поездки бинты конечно замарались. Я хотела перебинтовать, боялась, что заругают за грязь. Но не смогла, они так прилипли, просто одеревенели, и никак не отрывались. Было очень больно, и я стала ждать мамку, чтобы размочить в марганцовке.

Мамка ругать не стала, только нахмурилась и вздохнула жалобно. Она спросила, откуда грязь, ведь мне не разрешали ничего делать. Пришлось рассказать всю правду. Решила воспитывать мужество – заругает, так заругает. Ругать меня мать не стала, наоборот, похвалила, что помогла Ивану прибить портрет, одному-то несподручно. Мамка велела натаскать дров, раз уж бинты грязные.

– Только много не бери – по два, по три полена.

Руки плохо сгибались, но поленья-то крупные, их удобно брать, это не мелочь какая-то. Мамка стала растапливать печь, поставила греть воду.

– Танек, хватит, больше не таскай, сильно протапливать не будем, на улице тепло.

Вечером родители долго обсуждали поездку к какой-то бабке-колдунье или ведунье. Даже ругались. Мамка говорила, что раз врачи не могут вылечить, надо пробовать все варианты. А отец говорил, что это мракобесие и каменный век. Мамка все равно настаивала на своем и сказала, что если отец нас не отвезет, то поедем сами на перекладных. Я, конечно, не поняла, что такое мракобесие, перекладных и каменный век. Решила утром спросить у Ивана, пока он не уехал.

Утром я проснулась от подозрительного стука, как будто что-то заколачивали. Выглянула в окно, а там Иван заколачивал окна перекрестными досками. Я быстренько оделась и побежала в соседний двор.

– Вань, ты что, уже уезжаешь?

– Да, Тань, уезжаю. Документы получил, завезу в Чкалов, а оттуда сразу на Север.

– А что ж ты к нам не зашел попрощаться?

– Заходил я вчера вечером, ты спала уже. С твоими попрощался, а к тебе хотел зайти перед отъездом. Вот у Леньки нашел для тебя, может, пригодится, – Иван протянул мне баночку из – под леденцов.

– О, да это ж мой гостинец, я Леньке приносила, когда он есть не мог, его тошнило.

– Ну, там не гостинец, открой – посмотри.

Я открыла баночку, а там чего только нет, всякие красивые мелочи для секретиков. Ленька для меня собирал, жаль, что я сейчас не могу в песке возиться со своими руками. Но все равно, приятно-то как.

– Вань, может, хоть письмо напишешь, как устроишься, и вообще про житье-бытье?

– Может, напишу.

Иван стал серьезным и задумчивым. Про свои вопросы я, конечно, забыла, расстроилась, что Иван уезжает так внезапно.

– Вань, можно, я провожу тебя немного, хоть до соседней улицы?

– Ну, проводи, соседка! Да смотри тут не куксись, не нюнь. Будь молодцом, воспитывай мужество.

– Постараюсь.

На соседней улице Иван остановился, присел, как всегда, чтобы быть со мной наравне, уж очень он был высокий. Обнял меня.

– Давай, Тань, пока! Не скучай, в отпуск приеду, съездим к Леньке. Держись, лечи свои ручонки.

Глаза мои налились слезами, но я крепилась из последних сил, чтобы не завыть. За последние месяцы Иван стал таким близким и родным, как Ленька. И так не хотелось с ним расставаться. Он хоть и был намного старше, но общаться с ним легко и весело. Мне стало страшно, теперь я осталась совсем одна, один на один со своим горем. Родители – это ведь отдельный союз, я для них ребенок, а не друг. А без друзей совсем невмоготу.

Иван надвинул кепку на свои красивые брови и ушел в сторону вокзала. В руках у него был коричневый кожаный чемодан, он его из Ленинграда привез, когда в отпуск по ранению из армии приезжал. Я все стояла и смотрела ему вслед. А он как почувствовал, что я не ушла, оглянулся перед поворотом и помахал мне рукой. И тут уж я дала волю слезам, заревела и пошла домой, разнесчастная.

Весна разгулялась вовсю, кругом распускались листочки и выпускали свои фитонциды – это такие эфирные запахи, мне папка про них рассказывал. Наша береза во дворе разлохматилась молодыми листочками, и они шелестели на ветру. Несмотря на разгулявшуюся весну, все равно было грустно. Подойдя к дому, я увидела Нину Павловну, она прогуливалась по нашему палисаднику.

– Здравствуйте, Нина Павловна!

– Здравствуй, дорогая! И где же ты ходишь, я тебя все жду и жду?

– Да я провожала Ивана до соседней улицы, он уехал насовсем.

– А почему глаза красные, плакала?

– Плакала, терпела, терпела, пока Иван не скрылся за поворотом, потом заревела.

– И что же ты плакала?

– Не знаю. Жалко всех: и Леньку, и мамку его – она память потеряла, и ничего не помнит, Ивана – он один остался. Себя тоже жалко, я тоже совсем одна осталась. Друзей нет, кому я нужна, такая инвалидка?

– Ну, это ты зря на себя наговариваешь. Учишься ты хорошо, быть грамотным – это главное. Учиться сейчас – твоя задача.

Нина Павловна подошла к двери.

– Открывай давай, будем год заканчивать.

– Да что открывать-то, не закрывала я двери, вон крючок накинула.

– Так приглашай в дом.

– Заходите, Нина Павловна! Спрашивайте, что хотите, хоть Пушкина, хоть «Конька-Горбунка».

– Хорошо. А кто написал «Конька-Горбунка»?

– Ершов, имя не помню, то ли Петр, то ли Павел.

– Молодец! Петр Павлович. Ну, расскажи, о чем сказка.

– Да я почти всю наизусть знаю:

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Не на небе – на земле

Жил старик в одном селе.

И так на одном дыхании я половину сказки рассказала. Нина Павловна внимательно меня слушала, но остановила.

– Таня, хватит! Тебе пять за четверть и за год. Покажи грамматику и чистописание, все тетради неси.

– Нина Павловна, чистописание за прошлую четверть, сейчас писать совсем не могу: руки, как крюки – сами видите.

– Покажи все, что есть, мне отчитываться за каждого ученика.

Я принесла все тетради. Учительница посмотрела, полистала и сказала, что все хорошо и я отличница.

– Пусть мама в школу придет.

– Ладно, скажу.

Вечером, когда пришли родители, я им сказала, что я отличница, но они не очень-то обрадовались. Оба были чем-то не довольны, и не разговаривали друг с другом. Ну и ладно, я ушла в свою комнату. После ужина мамка сказала, что завтра мы поедем в Матвеевку.

Чудесное спасение

Ну, поедем, так поедем. Я уже ни чему не удивлялась, все равно ничего не радовало. Откуда ни возьмись, возникали одни неприятности. Надо как-то терпеть и воспитывать мужество. Наставления Ивана я помнила, и пока были силы, выполняла.

Добирались целый день, сначала на поезде, потом на каком-то «бобике». Да и погода была ужасная – ветрище и дождище. Пришли к этой бабке, у нее толпа народа. Записывают на бумажке номера, кто когда пойдет. Нам на следующий день в четыре часа дня. И куда идти, где ждать? Мамка начала плакать:

– Мы же издалека приехали, что нам делать?

На нее все люди ополчились, они тоже издалека. Спасибо, хоть из дома вышла тетка и дала мамке записку с адресом. Пошли мы по адресу, там сдают приезжим жилье на время ожидания очереди. Слава те Господи, хоть обсохнем да отдохнем. Хорошо, что мы попали к этим людям, там нам сказали, что надо купить. Мы ведь не знали, когда ехали. Надо было новую ненадеванную сорочку и чулки, а еще пузырек с йодом, непонятно зачем. Ну, раз надо, так надо. Утром мы пошли на местный базар и все купили. И к четырем часам подошли к дому этой бабки. А там уже толпа больше, чем вчера. Но у нас-то запись на бумажке, нас пропустили без слов, никто даже не пикнул. Дисциплина как в школе, все по расписанию.

Все, что было дальше, может присниться только в страшном сне. Зайти в дом было невозможно, перед крыльцом лежала огромная хрюшка и загораживала всю дорогу. Протиснуться можно было только боком вдоль забора. Хрюшка дергала ногами и повизгивала. Титьки у нее были огромные, штук двенадцать, а в животе перекатывались какие-то бугры. Встретить нас вышла молодая тетенька в белом платочке, белом фартуке, и у нее были две большие косы. Она провела нас в избу. В избе тетка пожилая – та самая бабка-колдунья – стояла посреди комнаты с большим медным крестом в руке. Вокруг горели восковые свечи. Бабка была тоже в белом платке и белом фартуке. Только очень хмурая, наверное, за день устала, народу полно.

Сначала-то было все нормально, меня искупали в тазу, помазали йодом, надели новую рубашку и чулки. Потом выгнали в сенцы, а дверь толком не закрыли, щель была нормальная. И все, что бабка говорила мамке, я слышала. Она сказала, что я нашла на улице узелок из красной тряпки. А это был наговор на смерть для кого-то. Но попало не по адресу, то есть мне, и я не умерла, а получила неизлечимую болезнь. Надо срочно найти этот узелок и выбросить.

И тут мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, тело стало ватное, и все. Дальше ничего не помню. Очнулась, когда меня поливали водой.

– Да хватит поливать, только что купали.

Я вскочила и начала отмахиваться от людей, которые меня окружили. Мамка стояла возле меня на коленях и плакала.

– Мам, не плачь, живая я, поедем домой.

Мамка быстро подхватилась, стала меня одевать, и мы пошли на вокзал. Вокзал был далеко, пришлось тормозить попутку. Нам повезло, какой-то мужик на ГАЗике подвез до вокзала. Поезда в нашу сторону уже ушли, и мы всю ночь просидели на вокзале. Мамка пыталась меня уложить на вокзальных скамейках, но мне не спалось. Я все думала про красный узелок. Откуда эта бабка прознала про кусок знамени? Да еще, что это для кого-то смерть? Про Леньку, что ли? Это же он нашел кусок от знамени на полигоне. Ничего не понятно. Все мысли перемешались у меня в голове, и я не знала, как мне избавиться от этого куска. Вдруг родители найдут, что будет? И жалко было, Ленькина память, и оставлять нельзя. Все-таки уснула, намучилась, как собака и устала.