The mare's tail бесплатное чтение

Он рассказал мне об этом, будучи под сильным воздействием алкоголя. Я тоже много выпил и был сильно пьян. Но его рассказ поразил грязными подробностями, непристойностью, цинизмом и предельной откровенностью. Мне, даже сильно пьяному, показалось это отвратительным, омерзительным и отдающим такой вонью (не могу подобрать другого слова), что ещё несколько дней, после, во рту был привкус свежего говна и преследовал его запах. Я привожу эту историю без ремарок, чтобы и вы ощутили то, что пережил я.

Мы познакомились на поминках. Сам я городской, уже больше сорока лет. В деревеньку, где жил до семнадцати лет, приехал, чтобы сходить на могилки к родителям. Я уже на пенсии и на работу мне не надо в понедельник. Но я всё же не хотел оставаться, больше чем на пару дней. В родительском доме жили уже другие, а я ночевал у троюродной сестры, с которой росли и играли с самого раннего детства. Сестра и сказала мне, что в воскресенье будут хоронить Мишку, моего одноклассника.

– Останешься, Ром?

– Мишка? Он же на год меня моложе. А что случилось то, Галь?

– Да всякое говорят. Кто говорит самогонкой траванулся, а некоторые говорят, что Машка его траванула. Типа, если не она его, то он её убил бы.

– Машка? Это Фролова что ль?

– Ну да.

– Постой, Галь, Машка то здесь причём? Она же за Серёгой Фроловым замужем. Была.

– Ром, ты когда последний раз к нам приезжал?

– Да недавно, Галь.

– Семь лет, Ром. За семь лет знаешь сколько воды утекло? На кладбище пойдёшь и увидишь. Ну так чё, останешься на поминки?

– Подожди, так она развелась что ль с Серёгой?

– Нет. Серёга умер пять лет назад. А почему по дереве слухи то идут, Ром. Ведь с Серёгой то же самое случилось.

– Траванулся самогонкой, или траванула?

– Никто не разбирался. Потому что и разбираться то некому. Детей у них не было. Серёга её ревновал и гонял частенько. И бивал, бывало. Ну, было за что. Машка то слаба на передок. У нас тут только ленивый на неё не слазил, да ты вот – Галя усмехнулась.

– Так он знал о её похождениях?

– Ром, это ж деревня. Тут все всё про всех знают.

– Опять какая-то нестыковочка, Галь. Мишка тоже знал, какая Машка, и сошёлся с нею?

– Да он сох по ней с самой школы, Ром. Ну ты то знаешь об этом. И не женился, всё ждал когда овдовеет. Серёга то всё на сердце жаловался. Мишка и говорил ей – Вот Серёга отойдёт в мир иной я тебя и приберу к рукам. А Машка то с прибабахом. Ну ты знаешь её, Ром. Она, чуть выпьет где на гулянке, так и полилось из неё, как из помойного ведра. У моего-то – говорит – хуёчек маленький, в моёй болтается, как младенчик в лохани. Ни разу от него не кончила. Ток для жопы и подходит. Да и жопу уж разъебли мне. Никакого удовольствия от секса, с муженьком, не имею. Ой, Ром, не хочу даже говорить об этом. Такая грязь. Такая мерзость. Есть тут у нас один. Он лет семь назад и приехал в нашу деревеньку. Уже через два дня, все бабы только об его хуинушке и говорили. Срам! Ну Машка то первая с ним и поразвлеклась. Так она, Серёге то, об этом сама и рассказала. Ой, Ром – сестра качала головой – Ведь чуть до убивства не дошло. Этот то, приезжий, плюгавенький, вертлявый, склизкий какой-то тип. А Серёга-то под два метра, кулачищи пудовые. Ну спасло этого, что Серёга не догнал его. Пьяный был вдрызг. А тверёзый то он, и мухи не обидит. Да и любил он Машку сильно.

Заинтриговала меня сестрёнка, торопится мне некуда и я решил остаться.

Поминки устроили дома. Машка, даже в свои шестьдесят, была очень аппетитной и привлекательной бабёнкой. Сексапильностью от неё несло за версту. Толик, так звали этого, пришёл уже когда в доме остались только самые близкие. Я как бы и не очень близкий, но Машка сама попросила меня остаться и посидеть ещё. Она хоть и не выглядела шибко убитой горем, но пару раз смахнула слёзы украдкой.

– Ром, не уходи. Побудь ещё – подошла Машка, когда я, в тесной прихожей сельской избы, стал натягивать курточку – Вы же дружили с Мишкой. Я помню; вы всё время вместе играли.

Я остался. А когда пришёл Толик, все, кто ещё был в доме усопшего, молча собрались и ушли, даже не поздоровавшись с ним.

– Толик – протянул он мне руку, и я сжал её. Он ответил крепким пожатием и всмотрелся в меня, словно прощупывая. Ладонь была сухая, тёплая и мозолистая. Взгляд цепкий, Волосы на голове, хоть и с сединой, были ещё густые. Стрижка короткая, бобриком. Лицо показалось плосковатым, а цвет глаз я не разглядел, в прихожей не было света. Нос был прямой, с хищной горбинкой, губы растягивались в улыбку, обнажая ряд желтоватых зубов.

– Помянем усопшего – сказал он и шагнул в комнату, где стоял стол.

Мы сидели втроём за столом. Машка, подперев голову рукой, смотрела в темень за окном.

– Ну чё ты расселась? Водки неси – Толик захмелел и язык у него развязался – Стол от закусок ломится, а водяры нету.

Машка смахнула слезу, утёрлась уголком чёрного платка, встала и вышла из комнаты.

– Ты не думай чего. Поди уж наговорили с три короба – он зацепил вилкой огурчик и с хрустом раскусил его.

Вернулась Машка, с двумя бутылками водки. Запотевшими.

– Оо, сразу веселее стало – Толик скрутил крышечку с одной и разлил по стаканам. Машкин наполнил на четверть.

– Ты не нажирайся – Машка с брезгливой улыбкой смотрела на Толика – Сегодня не будет ничего.

– Вот поэтому и нажрусь – ответил он ей и опрокинул стакан, осушив залпом.

Я выпил в два глотка, водка уже не лезла. Мы закусывали молча.

– Ты горячего то дашь? Первое али второе – Толик, мутными глазами, их цвет я так и не смог разобрать, смотрел на Машку.

– И первое, и второе есть. Уже не сильно горячее. Времени то сколько прошло – Машка глянула на старинные ходики (точнее под старину, но от батарейки) – Греть, спецально для тебя, не стану. Я устала сегодня – Машка опять встала и вышла из комнаты, и тут же вернулась – Ой Ром, ты чё будешь: первое или второе?

– Ты чё спрашиваешь-то? – вскинулся Толик – Неси давай и первое, и второе.

– Раскомандовался – но сказано было беззлобно, и Машка, развернувшись, ушла на кухню.

Под наваристый борщ мы прикончили одну и Толик скрутил крышку со второй.

– За Мишку – Толик держал стакан и смотрел на Мишкин портрет, на тумбочке, с которой был убран телевизор – Любил он Машку, а эта проблядь гуляла от него …

Машка скривилась, губы дрогнули и пьяные слёзы потекли по щекам – Я любила его – и она залпом выпила водку из своего стакана – Пойду посуду мыть. Допивайте. Больше не будет – Машка хотела встать, но не смогла.

– Завтра помоешь. Иди ложись. Водка в кладовке? – Толик встал и тронул Машку за плечо – Помочь?

Она повела плечом – Сама. Посижу ещё с вами. В кладовке.

Толик вышел и вернулся с запотевшей бутылкой водки. Когда стал разливать, я придержал его за руку – Мне хватит – Машке он не налил.

– Земля ему пухом.

Мы выпили. Закусывали салом и деревенской колбасой.

– Машка сказала вы друзья были? – Толик смотрел на Мишкин портрет – Но ты вроде старше его?

– На год – я тоже смотрел на потрет усопшего.

– А Машка сказала вы одноклассники. Второгодник, что ль? – Толик наливал ещё водки – А Машка говорит, ты учёный.

– Да какой учёный? Образование высшее. У меня день рождения в октябре, вот так и получилось: класс набрали из шестилеток. У них то день рождения в сентябре. Им в сентябре по семь, а мне в октябре восемь.

– Учёный. У Машки вон вобще восемь классов.

– Оий! А у тебя прям больше?

– У меня больше.

– Да не про твою елду!

– Я девятый не закончил. На второй год оставили. А я ушёл из школы. Коров пас да скотником, на ферме, до армии работал. А ты служил?

– У нас военная кафедра была. Я лейтенанта получил по окончании.

– Офицером служил?

– Нет. Я в командировку съездил. В семьдесят седьмом, на полгода. В Эфиопию. Зачли как службу.

– Ой Ром, а мне Серёга рассказывал, как твоя мамка, с ним, через стенку в кладовке переговаривалась, тебя изображая – Машка оживилась – Расскажи, Ром?

Толик смотрел на меня мутными глазами и щерился жёлтыми зубами – А что было то?

– Даа – я улыбнулся, вспоминая – Было дело. Мы тогда в восьмой перешли. А ты?

– А я в шестой. Мокрощелка ещё была совсем – безо всякого стеснения ответила Машка – Он с Веркой был? Верка то старше вас была, а дружила с Серёжкой.

– Да, с Веркой. Её отец у нас в школе завучем был. Фронтовик.

– У него двух пальцев на левой руке не было – вспомнила Машка – И хромал он сильно. Из-за осколка. Это он в клубе рассказывал. На день Победы – у Машки затуманились глаза.

– Так чё в кладовке то? – Толик разлил остатки и мы выпили – А чё, печку не топила сёдни?

– Да пусть немного выветрится.

– Да вроде нету запаха – Толик потянул носом

– Да ты водкой нюх заглушил. Есть. Тебе то что? Ночевать что ль собрался?

– Да какой ночевать? Уж рассветёт скоро. Расскажи – Толик жевал бутерброд из куска хлеба, колбасы и сала.

– Летом это было. После седьмого класса. Я на лето уходил в кладовку ночевать. Дом то у нас на двоих хозяев был. В комнатах то стены, а в кладовке перегородка из досок. Как-то уже улёгся и засыпать даже стал, вдруг слышу шёпот у соседей. Притаился, прислушиваюсь не дыша. Ну понял, что Серёга девку привёл. Кого? Непонятно. Но дружил он с Веркой. Они шепчутся, возня какая-то, а я ссать захотел. Невмоготу. Сполз потихонечку с полатей, вышел из кладовки неслышно и открыл, и закрыл дверь, которая из сеней в дом. А она у нас скрипучая была. Ну, чтоб услышали они. Сходил на улицу. Возвращаюсь. Захожу в сени, Закрываю входную дверь и захожу в дом. Папка телек смотрит, а мамка … А мамки нет. Я воды попил и хотел в кладовку вернутся. Открывается дверь и мамка заходит, и улыбается заговорщически, и палец к губам прикладывает, и меня тянет в угол, к печке. Я ничего понять не могу. А она мне шёпотом, на ухо – Я в кладовке сейчас с Серёжкой разговаривала через стенку. Он там с Веркой Онищенко. Я шёпотом говорила, чтобы он подумал, что это ты. Ты иди в кладовку, я ему сказала, что пошёл попить. Только меня не выдавай – глаза у мамки озорно блестели и она, довольная, что подслушивала и провела соседа, улыбалась. Я вернулся в кладовку, уже не скрываясь, лёг на полати.

Серёга сразу – Ромка, это ты?

– Я – отвечаю.

– А перед этим – он – мамка была?

– Нет я был – отвечаю.

– Да не ври мне, Ромка – это Серёга – Я сразу понял, что это твоя мамка была. Ну и мамка у тебя! Потом Серёга не раз вспоминал это, и с восхищением говорил о мамке. Ещё говорил, что чуть не поверил, что это был я. Но стиль её речи, хоть и шёпотом она говорила, и короткими фразами, отличался от моего, и видимо это и насторожило Серёгу.

Машка, подперев голову, слушала улыбаясь. Толик хмыкнул, выражая своё отношение к истории, почти пятидесятилетней давности.

– Аа – встрепенулась Машка – у этого ток одно на уме.

– У тебя прям другое – беззлобно огрызнулся Толик.

– Ну я пойду – я попытался встать и не смог. Ноги не слушались, голова кружилась – Ччёрт! Посижу ещё.

– Ой Ром, да сиди хоть всю ночь. Если дурно, вон иди ложись на диван – Машка встала – Я щас разберу. Ну чё ты пялишься? Сказала же: сегодня не будет.

Машка ушла в другую комнату и слышно было, как она разбирает диван.

– Любила она его – Толик смотрел на Мишку.

– Любила, и гуляла?

Толик сморщился – Тебе не понять. У тебя видно всё сразу. А у Машки раздельно.

– Что раздельно? – я действительно не понял, о чём идёт речь.

– В Мишке она любила человека, мужика. А во мне – он опустил глаза – хуину. А меня – он ткнул себя в грудь кулаком – презирает.

– Нуу, завёл свою волынку – Машка стояла в дверях комнаты – Я уж тебе сто раз говорила: если б не хуинушка твой, я б с тобой и срать рядом не села!

Толик криво ухмылялся – Ну расскажи Роману, как ты забавлялась с муженьком.

– Не с Мишкой же – Машка присела к столу – Это ты меня надоумил.

– Ну ты наклюкалась Мариванна – качал головой Толик – Хвост кобылы – это твоё ноу-хау. Рассказывай.

Машка как-то похотливо облизнулась, глаза умаслились. Она поёрзала, и поглядывая на Толика, словно ожидая от него подтверждения правдивости своего рассказа, начала – Не любила я Серёгу. Я Мишку любила. Но Мишка был робкий. Всё цветочки мне дарил. В глаза заглядывал. Провожал до ворот. Как в той частушке прям: как телёнок и ни раз не целовал. А предложение так и не решился сделать. А у меня уж чесалось всё и везде. Ну а тут Серёга с войны пришёл. Весь в орденах. Здоровенный. Как увидел меня, сразу свиданку назначил. В согре – Машка усмехнулась – Блядское место. Ну я и пошла. Ну он меня и чпокнул там. Целку сломал. Ну думаю, побаловался Серёга и концы в воду. А он сватов наутро прислал. А я и не раздумывала. Молодая была. Дурочка совсем. Целку то сломал, а женщиной так и не сделал. Хуёчек у него был маленький. Сам здоровенный, а хуёчек – Машка показала мизинец. Ну я маялась лет семь, а потом, на какой-то гулянке напился мой Серёга в умат. Где сидел там и заснул. Ну выволокли его из-за стола, на диван уложили и устроили танцульки. А у нас скотником Витька Рябинкин работал. Он уж давно шары ко мне подкатывал, но всё исподтишка. Серёги побаивался. А тут я перебрала и башку мне снесло. Пойдём, говорит, пройдёмся. Воздухом свежим подышим. Ну я и пошла. Дошли до согры, а он меня вниз тянет, мол там прохлада от ручейка, посидим, воды из родника попьём, да назад. Ну я и поддалась. А он, только мы к кустам спустились, стал меня лапать и на спину заваливать. Ну елда то у него приличная. Девки да бабы всё хихикали, рассказывая, как с ним. Отходил он меня три раза. На третий раз то до меня и дошло. Я будто на гору взобралась и прыгнула с неё. Лечу, а упасть никак не могу. Ну вот, с того разу, и стала я гулять от муженька. Витька то больше ко мне не приставал. А Серёга даже и не заметил, что я женщиной стала. С ним-то я про оргазм и не знала даже. Да ещё прихватила как-то. Дрочил он. А я слышала от кого-то: будто бы у онанистов детей не бывает. Мож и враньё. А деток то нам бог не дал. А он, хоть и с маленьким хуёчком, а такой извращенец был. Господи прости. Я уж и не знаю, где он этой порнухи насмотрелся? Можа в армии, когда служил, или воевал когда. Не знаю. Ну а слухи-то толкутся по селу. Дошло и до Серёги. Ну и началась у меня весёлая жизнь. Как придёт с работы выпивши, так гоняет меня. Раза два не успела спрятаться. Неделю потом ходила в синяках. А он проспится за ночь, и утром на коленях ползает, прощения просит. Я прощала. А что мне оставалось? Знала я, пройдет неделя-другая и всё повторится. Вот в тот первый раз, когда я в синяках была, он и предложил мне это. Стоит на коленях передо мной, Маша – говорит – ну хочешь я в очко залезу в туалете, а ты на меня поссышь? Рассмешил он меня. Синяки правда не дали посмеяться от души. Да ты же, говорю, не влезешь туда. Очко-то маленькое, а ты вон какой широкий. А он соскочил, топор в руки и давай маслать. Минут семь прошло, кличет меня. Ну откуда мне было знать, что у извращенцев энтих, это золотой дождь называется? Ну пошла я, а он уж в очко спустился, в говне по колено стоит. Я как увидела в первый-то раз, мне и дурно и смешно, да ещё вонища такая! Он же говно ногами-то растолок, оно и завоняло. Ну мне не привыкать, я деревенская. Ну и как, говорю, я ссать буду. Голова до пупка достаёт. А он присел, одна голова торчит из очка. Ну я и раскорячилась над ним. Сижу, жду, когда подопрёт. Ну а чё? Хоть какая-то компенсация. Он и лизнул меня. Я, от неожиданности, и обоссалась! Ссу ему на голову, а он лижет мою муньку и ссули мои глотает. Сама видела. Опустила голову и смотрю, как он рот подставляет. А когда я закончила, он меня держит за колени и лижет мою муньку. Мне и щекотно, и приятно, и хохот разбирает. На очко он крышку сделал, а то мне было не присесть над ним, такую он там дыру вырубил. А во второй-то раз, когда он меня в синяках увидал, было рано утром. Я ещё не успела оправиться сходить. Ну а он сразу бухнулся на колени, и в туалет зовёт – Обоссы меня, Машенька. Ну пошли мы. Он в очко-то спустился, присел. Я крышку сверху положила, он голову высунул и смотрит, как я корячусь над ним. Я ещё не успела присесть как следоват, а он уж лизать меня стал, а у меня газами живот прям распирало, я сдерживаюсь, а он лижет и щекотно мне так стало, и я не сдержалась, и хохотнула … – Машка замолчала – От этой компенсации я кайф получила. Обосрала его, да ещё пердела так, что брызги во все стороны летели. Я чуть не кончила там, когда увидела, как говно с его макушки стекает. А он кончил. Чуть говном, правда, не захлебнулся. Но кончил. С того раза и пошло у нас. Теперь уже мы не ждали, когда он в очередной раз напьётся. Ну а хвост кобылы, это Серёга придумал. Не я.