«Ты Королева» и другие рассказы бесплатное чтение

Ты королева

Оксана возвращалась домой поздним субботним вечером на автобусе, сидя на одном из задних сидений, из-под которого в небольшом разодранном месте торчал пучок бледно-жёлтого поролона. Наверно, кто-то из детей-подростков вырезал кусочек кожи, чтобы доделать потом самодельную рогатку или ножик. Она знала это, так как и их когда-то, когда они были ещё детьми, возили всей группой в городской цирк на таком же автобусе, и мальчики вырезали себе кожаный трофей с задних сидений. Более того, это мог быть именно тот автобус, в котором, после многих лет, она оказалась снова. Но забавнее было то, что, вспомнив сейчас про это, Оксана ехала в свою комнату в общежитии, которое тоже напоминало цирк: пар из подвальной клетки, иногда туманом распространяющийся сразу же при входе в подъезд, побеги плесени местами, шумные соседи, некоторые уже под конец спивающиеся. Комнату ей выдали как воспитаннице детского дома только в прошлом году, к её 20-летию. От администрации города, обеспечивающей сирот из районных сёл бесплатным жильём, ожидать другого и не приходилось. Хотя, может быть, только сейчас, когда она ехала сильно выпившая, дом её, или то, что привычно называть домашним очагом, казался ей таким мрачным. Всё-таки комната досталась ей большая, светлая, сухая, а кто-то из соседей на этаже были её хорошими знакомыми ещё с их общего пребывания в детском доме.

Несколько часов назад Оксана влила в себя почти пол-литра дешёвой водки. Её компанией была самая близкая подруга из того же детского дома. Вчера она осталась у неё на ночь. Оставаться ещё на одну передумала и, на удивление подруги, которая весь день не заправляла их постели (раз уж проснулись они только к обеду и вскоре ложиться снова), быстро собрала свои вещи и в темпе поспешила к остановке. Скорее всего, сейчас она едет последним рейсом. Это можно было бы предположить хотя бы потому, что Оксана, зная движение транспорта, вообще была готова к тому, что не сможет уехать в такое время, а что-то подсказывало ей, как будто внутренний друг, который следит за её благополучием, как за собственным, что, останься она у подруги – будет только хуже. Снова сидеть за столом на кухне, скорее всего, снова пить, снова встречать постоянно приходящих и уходящих друзей, соседей, новых незнакомых людей, болтающихся рядом за компанию, туман от дыма сигарет, вечно незаправленная постель, которая сбивает с толку ритмы дня и ночи. Всё, что радует только поначалу, но под конец ассоциируется с какой-то бессмыслицей, давящей всей своей бесплотной массой. Подруге она этого, конечно, не скажет, ей она очень дорога, да и понять всё как есть подруга просто не способна, а Оксана не способна объяснить ей доходчиво об этих чувствах, которые ей самой не всегда кажутся понятными.

Было почти ровно полночь, когда Оксана плюхнулась со своим мини-рюкзаком с тонкими лямками на сиденье автобуса. Её и ещё двух или трёх пассажиров, на которых она даже не обратила внимания, еле окутывал мутный свет одной всего лишь лампы в низком потолке салона автобуса, защищённой пластмассовым кожухом желтоватого оттенка, отчего она походила на ночник в чьей-то комнате. Снаружи как будто экономили на городском электричестве: фонарные столбы горели слабым светом, иногда не горели вовсе, подсвеченные магазинные вывески тоже попадались через раз. Спасали огни из окон домов, стоящих вдоль дороги, но и то, учитывая полуночное время, из всех окон на фасаде горела только треть.

Ночь была холодная. Снег уже сошёл, и небо, местами с еле заметными звёздами, ощутимо давило своим присутствием, накрывая маленький городок тёмным твёрдым полотном. Смахивающий на буханку хлеба кузов автобуса, с вытянутым, торчащим из него светло-голубым капотом, пыхтел на холоде, но ехал остановку за остановкой, как будто никуда не спеша. Оксане от водителя было видно только руку и ладонь, лежащую на кончике длинного рычага, торчащего из пола. Рука то передвигала рычаг, то оставляла его в покое. Прозрачная бутонообразная рукоять оголялась на его кончике, что накрывалась ладонью. Оксана догадывалась, что какая-то фигурка должна быть выгравирована внутри, но не могла, сидя так далеко, увидеть, какая именно. Остальной вид водителя закрывало ширмой. Внутри привычно пахло бензином. Этот запах перемешивался с ещё одним – странная смесь протёртой, старой кожи на сидениях и впитавшиеся в неё эссенции человеческих тел – кожа, как будто служащая для сохранения разлагающихся телесных испарений. Так странно, что запах не мешал Оксане и не казался противным. Он принимался как атрибут естественной среды обитания. По-другому, думала она, наверно, и не бывает.

Оксана уже давно не вспоминала про свою королеву. Она давно уже отвыкла от мысли, что живёт с ней сейчас в одном городе. Другие дети называли её Ириной, а кто более застенчивый – тётя Ирина. И Оксане она понравилась сразу же и больше всех остальных, несмотря на то, что в тот раз к детям в детский дом приехали и разрисованные клоуны, и добрые волшебники, и герои мультфильмов. Но Ирина была одета по-простому, может быть, поэтому казалась многим детям своей. Она была образцом детских представлений о взрослом друге, которого хотелось иметь каждому ребёнку без исключения. Такого верного! И такого, чтобы навсегда! Всякие шоу-представления не так нравились Оксане, она привыкла сидеть на задних местах – с передних всегда вытаскивали на конкурсы. Она была девочкой застенчивой, отвечала коротко, но всегда хотела, чтобы новые взрослые друзья разговаривали с ней, спрашивали о чём-нибудь и звали во что-нибудь играть, но отдельно, без других детей.

Появление новых взрослых друзей не было редкостью в этом детском доме. Из училища в районном центре, где и училась Ирина, каждый месяц к ним приезжали волонтёры. Иногда вместо них приезжали другие. Оксана не задавалась вопросом, откуда и зачем появляются эти люди. Где-то за спинами своих воспитателей она слышала повторяющееся слово и поняла, что нужно ассоциировать с ним всех этих людей. Благотворительность. Но Оксана ждала только её, свою королеву. Только ей одной королева поведала тайну о себе как о королевской особе.

– Видишь перстень у меня на руке? – спросила королева у Оксаны, когда они сидели вместе, чуть дальше от других детей, рассматривая кукол и пытаясь построить общий язык. – Никто не знает, что это не просто перстень. А ты знаешь, почему он не простой?

– Нет, – застенчиво ответила Оксана и опустила взгляд ещё ниже, разглаживая в своих маленьких руках пышное платье у одной из подаренных кукол. Королева наклонилась ближе к Оксане и прошептала ей слова, которые она помнит до сих пор:

– Это королевский перстень! А на моей руке он потому, что я настоящая королева. Скоро я уеду в город и буду жить там, в замке с королём.

Немного погодя, глядя на Оксану и понимая по её виду, как точно слова достигли своей цели, королева продолжает:

– Ты уже была в городе?

– Нет.

– Когда-нибудь я свожу тебя туда. Покажу тебе наш королевский замок, он большой и очень-очень красивый. Мы будем жить в нём с королём долго и счастливо, как в сказке. С нами будут жить принц и принцесса. У принцессы будет вот такое же платье, как у твоей куклы. – Обе они посмотрели на платье куклы и представили себе, как бы оно выглядело на молодой принцессе, каким красивым был бы этот замок и каково это – быть таким счастливым, как описала ей только что королева.

– А у тебя уже есть свой принц? – после небольшого молчания спросила королева. Оксана застенчиво помотала головой. Она и представить не могла, что он вообще может у неё быть. Было бы достаточно и этого тихого восторга, что сама королева может разговаривать и дружить с тобой. Оксана была готова быть хоть самой последней прислужницей у королевы. Она была бы счастлива заплетать её волосы, чистить её платья, подносить зеркальце, когда нужно, и целовать ей руку, когда она выставляет её для этого вперёд (что не раз потом будет сниться Оксане во сне).

Королеве, конечно же, нельзя было давать никаких обещаний детям, об этом не раз им давали напутствия организаторы.

– Воспитатели жаловались, что кто-то пообещал детям свозить их в город, – сказал один из этих организаторов на очередной их встрече после занятий в училище, где училась королева и где они готовились к своим поездкам. Проговорила это женщина средних лет, внушавшая своим видом, своими убранными назад волосами, серым умеренно дипломатическим костюмом с юбкой, почтение и учтивость. И проговорила она это не просто с вопросительным тоном, так, чтобы провинившийся сам признался в проступке, что, скорее всего, и не было целью, а с такой расстановкой в своей речи, в которой чувствовались и снисходительность, и строгость, и искренняя досада от этого за детей. Королева потом, конечно, сама призналась в такой неосторожности. «Я точно это делала ненамеренно. Понимаете? Это как-то само выстрелило. Ну, вот, видите вы забитого ребёнка, как к ней подойти, о чём заговорить? Она слова-то формирует с трудом. Это потом мы с ней контакт нашли, а до этого никак, и никто другой не мог», – оправдывалась королева.

Но оправдывалась она искренне. Оксану ей было очень жаль и хотелось скрасить её пребывание в этом многодетном доме. Кажется, что в таком случае любая попытка будет хороша. Пусть уж лучше Оксана будет надеяться и ожидать чего-то лучшего. Может быть, когда она создавала всё это в голове ребёнка, то руководствовалась своими личными чувствами и ожиданием, что сама уедет в место лучше, чем это. Пусть этот маленький, провинциальный городок, куда она устремилась, очень сложно назвать королевством, но всё-таки она ждала этого так долго.

Вот и Оксана тоже ждала. Визиты королевы стали редкими. Когда же она появлялась в стенах детдома, то разговоров на сложившуюся тему старалась избегать. Королева и не понимала, что тем самым, наоборот, подогревает интерес ребёнка к себе. И вся эта отрешённость и строгость, когда Оксана вдруг спрашивала что-то у своей королевы, которой втайне уже присягнула в своём маленьком сердце, только и служила, что поводом убеждаться в сокрытой ото всех правде о её королевском статусе.

Вскоре визиты королевы совсем прекратились. Но Оксана была достаточно взрослой и понимала, что королева может быть очень занята – ей, как и всем, нужно работать и зарабатывать деньги. А может быть, у неё встреча с королём. Они будут пить вино для взрослых, и король может себя плохо вести, и от них потом может плохо пахнуть, как от пап и мам, которые приходят иногда навестить некоторых детей. В самом же деле, с королевой происходили все эти вещи. Она переживала сложный период отношений с парнем из её училища – сложный, насколько сложным он может являться для девушки 17 лет. Помимо этого, учёба подходила к концу, приближая череду экзаменов, а появившаяся подработка, которую она долго искала, чтобы накопить побольше для переезда, и внушение о предстоящих сложностях – всё это переключало королеву на совсем другой жизненный режим. Тот самый – новый для неё – режим, соответствующий жизни взрослого человека. Чувственность и подобного рода колебания считаются в нём не совсем выгодными для совершения большого дела. Что-то неизбежно приходится оставлять позади.

Но королева временами вспоминала детей из соседнего села, и Оксану, конечно, больше всего. Через других волонтёров она передавала всем детям привет, а однажды, купив самую обыкновенную открытку с простыми пожеланиями добра, счастья, радости и всего в этом роде, адресовала её через волонтёров Оксане. Она добавила шариковой ручкой несколько слов от себя, а в нижнем углу почти незаметную заглавную букву «К» с точкой. Другого подарка она позволить себе не могла. Приехав сюда из шахтёрского посёлка, ещё более отдалённого, чем детдом, где находилась Оксана, она с восторгом отнеслась к предоставленной ей койке в общежитии, разделив комнату на четверых. А скромная столовая кормила её завтраком и обедом. Выделяя на всё это посильную ежеквартальную плату, можно было сэкономить на какую-нибудь одежду.

Оксана несколько дней не выпускала из своих рук это послание. Оно вертелось в её пальцах, мялось в кармане, перечитывалось и повторялось в её голове снова и снова. Оставленная буква «К» снизу уже теряла свой цвет от многократного прохождения по ней мягкой подушечкой указательного пальца. Идея, что она тоже может написать ей в ответ, пришла не сразу. Оксана и так переживала, что подаренную открытку украдут другие дети и порвут, назло ей, на мелкие кусочки. К тому же у неё были сильные сомнения по поводу своих возможностей: написать королеве самой, когда она это едва умеет, и обычными словами, когда нужно писать красиво и красивыми словами, как это бывает у королей. Такие высокие требования перевешивали всё желание написать в ответ. Однако вскоре переживания, что она может совершить ошибку, не написав ей, и что именно поэтому она больше никогда не увидит ни её, ни королевства, возобладали над ней. Нужно было обязательно написать королеве, что она до сих пор верна её тайне, которую она поведала только ей, Оксане, единственной из всех детей в детдоме. Она даже переживала, не из-за того ли королева долго не навещала их, что думает, что Оксана нарушила их тайну и рассказала её всем другим детям. Поэтому было необходимо что-нибудь предпринять. Оксана могла только сделать рисунок на белом тетрадном листе: двое людей в платьях (корона у одного или одной из них), солнышко, домик с крышей из неровных линий (она не представляла, как у неё получится нарисовать королевский замок), трава острыми кольями и несколько цветков ромашки. Внизу она всё-таки не испугалась вывести, хоть и с ошибками, два слова, что служили своего рода печатью, какую ставят в королевствах, то, что было верным доказательством преданности с её стороны: «Ты королева».

Королева получила это письмо чуть ли не случайно, просто заглянув в преподавательскую. Передав его через волонтёров, Оксана не указала ни отправителя, ни адресата. Лишь по оставленной внизу фразе королева поняла, что оно предназначалось ей. А уже через три дня она отбывала в город, куда и планировала переехать всё это время. День её отъезда был похож на сплошную беготню, а оставалось ещё написать прощальное письмо Оксане. То, что писать будет от имени королевы, она решила сразу, и плевать, что могут сказать об этом другие. Она думала, что, сообщая очень кратко и простыми словами о том, что уезжает в своё королевство, но, что когда-нибудь (ждать, может быть, придётся очень долго) навестит свою подданную и вознаградит её за терпение, она как будто дарила светлую надежду, без которой так сложно жить в этом мире маленькому беззащитному человеку. К тому же она действительно дала себе слово вернуться туда и навестить Оксану неожиданно и с каким-нибудь большим подарком, пусть даже через годы. Письмо получилось коротким, но размашистым в выражениях. В нём были только светлые чувства. Только светлые надежды. Тоскливые нотки, все до единой, были исключены. Стоило ли хоть на мгновение засомневаться, что, получив письмо, Оксана не станет хранить его как драгоценный алмаз.

И в этот самый день, а точнее ночь, когда Оксана добиралась от подруги до своей комнаты в общежитии, в автобус, именно в тот, в котором Оксана ехала, в чёрном длинном плаще с поясом на лямках зашла женщина. Зайдя через единственную входную дверь для пассажиров в самом начале автобуса, прямо напротив водителя, она уже проходила где-то в середине, когда на неё посмотрела Оксана. В плохо освещённом салоне автобуса (и из-за чёрного плаща) её появление можно было бы вообще не заметить, но так как впереди неё шла девочка в ярко-розовой куртке, на плече которой лежала рука этой женщины, которая как бы оберегала и одновременно подталкивала девочку вперёд, она всё же привлекла внимание и двух других сонных пассажиров. Мотнув головой влево и вправо, выбирая на какую сторону лучше сесть, женщина с девочкой одним сиденьем не дошли до Оксаны, но выбрали сесть на её стороне. Женщина пропустила девочку к окошку и села рядом. На её правой руке можно было успеть увидеть, как блеснуло кольцо на безымянном пальце, или же в атмосфере слабого света такое могло только показаться. Двери-гармошки с металлическим скрежетом наконец-то закрылись. Автобус медленно тронулся. Оксана всё так же неподвижно сидела сзади и слышала, как через одно сиденье от неё разговаривают о чём-то женщина с девочкой. Общение состояло из коротких фраз и скорее походило на «ответы младших на вопросы старших». Слов разобрать из-за шума двигателя было практически невозможно. Оксане и не хотелось. Что-то без её на то разрешения скрутилось внутри живота в твёрдый комок. Сердце замерло и заболело. Резко расхотелось спать, а голова перестала кружиться от выпитого спиртного.

Оксана уже давно отвыкла от мысли, что живёт в одном городе со своей бывшей королевой. Её переезд сюда, выпуск из детдома, новое жильё, которое ей выдавали – из-за таких серьёзных перемен, с которыми она никогда не сталкивалась, из-за сильного волнения, словно стая ворон, кружащих над ней, мысль, что где-то рядом, может быть, совсем близко, теперь будет находиться «та самая», которую неизвестно как теперь лучше называть, размыло как водой. Раньше она часто представляла их встречу, сначала в самых ярких подробностях, расписывая в воображении все мелочи, которые всё увеличивались и увеличивались в количестве. Но с годами, взрослея и проходя через подростковые особенности, их встреча и разговор виделись ей очень короткими, картинки становились размытыми, а слова и выражения, которые планировались прозвучать из её уст, грубее и обиднее. А потом всё вовсе потеряло интерес и перестало приходить ей в голову.

Женщина, сидевшая с девочкой впереди, не знала, что Оксана снова писала ей (и уже почти без ошибок), хоть и не отправляла никому эти послания, а хранила их где-то у себя, всё так же подписывая снизу «ты королева». Её совсем не расстраивало, что она не может их ей отправить, главное было их просто писать. Ей верилось, что королева чудесным образом была способна прочесть их на расстоянии. В крайнем случае их потом можно было вручить королеве при встрече. Это будет самым неподдельным доказательством преданности со стороны её слуги, поклонницы и друга.

И Оксана не знала, что королева спустя годы тоже не раз и не два пыталась отправить ей письмо в детский дом. И самое сложное после многих лет было в том, как позиционировать себя перед Оксаной теперь, как начать это письмо. Писать прямо, преподнести их прошлые отношения как детскую шалость, наивность между взрослым и ребёнком? Или сразу принести свои извинения за такую странную игру и за несдержанные обещания? Это чувство вины по-настоящему обострилось, когда у неё самой появился ребёнок, и потому задуманное о письме Оксане, хоть это было её искренним желанием, оттягивалось снова и снова. Ко всему этому, королева была обременена ещё и заботами о своём короле, однокомнатном замке и растущей принцессе, кашляющей всё больше в последнее время, чтобы с ясной головой и честным сердцем потратить время на письмо и кинуть его в почтовый ящик твёрдой рукой, да ещё и не передумав по дороге до него.

Женщина с девочкой заёрзали на своих сидениях, готовясь выходить. Они медленно приподнялись и прошли к двери салона, не обращая внимания на других пассажиров. Автобус, снижая скорость, подкатил к еле освещённой остановке, и, если бы не окна жилых домов, начинающихся далеко за ней, казалось бы, что она утопает в безжизненном мраке снаружи. Держась одной рукой за поручень, а второй поправляя шапчонку на голове у девочки, женщина немного наклонилась к ней и что-то тихо проговорила, так тихо, чтобы могла слышать только она. И хоть лицо женщины было обременено то ли сонливостью, то ли усталостью, она, будто не переживая за иссякающую энергию, широко улыбнулась девочке после своих слов.

Они сошли по ступеням с автобуса и направились куда-то далеко, в глубину жилых дворов. Оксана проводила их взглядом, насколько это позволил обзор окон автобуса. Эта случайная встреча заставила её часто моргать и то и дело водить головой из стороны в сторону, как мог бы делать человек, у которого только что пошатнулись убеждения, которых он придерживался долгое время и которыми тщательно дорожил.

Теперь Оксана вглядывалась в бегущую против неё вереницу домов и тротуаров. Всё казалось спящим в темноте. Темнее, чем в это время, город никогда не бывает. Глядя на единственную лампу в потолке, распространяющую тусклый желтоватый свет по салону, Оксана представила комнату этой девочки. В ней она видела воткнутый в розетку ночник, светящий мягким жёлтым светом из своего корпуса, сделанного в виде луны, звёздочки или какой-то другой формы. Жёлтый свет был не тот, что у них в салоне автобуса. Он был нежнее. Он излучал заботу. Заботу того, кто поставил его гореть в этой комнате. Девочка была надёжно завёрнута в тёплое одеяло – об этом тоже позаботились. К ней ещё раз заглянут перед сном, на всякий случай, через осторожно приоткрываемую дверь. Чем же эта девочка заслуживает быть на этом месте больше, чем она, чем многие другие дети из её детского дома?

Несмотря на то, что Оксане был уже 21 год и сама она чувствовала себя достаточно взрослой, сейчас она поняла, что не смогла бы подойти к своей королеве ни на метр. Вообще ни на каком расстоянии. По крайней мере в состоянии трезвости. Ей не хватило бы сил. И она вспомнила, что учителя на коррекционно-развивающих занятиях не раз говорили, как важно вытеснять из себя свои чувства, например, излагая их на бумаге. Может быть, сейчас ей стоило бы сделать это, хоть она и давно ничего не писала от руки. Эта мысль стала спасительной для неё, как для человека, тонущего в своей неразберихе. Она знала, что ничего писать, конечно, не будет, но, хватаясь за эту мысль, она решила представить всё это в голове: как садится за стол и как на белом листе бумаге бегло излагает словами свои чувства. Оксане захотелось, чтобы это была не просто бумага: пусть это будет письмо – очередное письмо Ей. Так даже будет ещё лучше, решила она.

Предложение за предложением – строки, всплывшие с глубины скрываемой обиды и злости, скомканные, порой не связанные между собой, не имеющие стройности, заполняли пустоту воображаемого письма. Закончив, Оксана чувствовала, как это встревоженное состояние, так внезапно заставшее её, начинает отступать. Внимание её теперь полностью переключилось на происходящее за окном. Там же, наоборот, ничего не поменялось. То, что было пятью минутами раньше, когда перед ней сидела женщина с девочкой, снаружи было так же, как и полчаса назад. Разве что горящих окон в домах становилось всё меньше.

Ей вдруг вспомнилось, что она на своём воображаемом письме, снизу, по традиции ей же созданной, забыла подписать: «Ты королева». Перед глазами, как в детстве, мгновенно предстал образ её королевы: красивое и доброе лицо, и её руки, прикасающиеся к ней, иногда случайно, иногда намеренно, обнимая её при встрече и на прощание, и мягкий голос, шепчущий ей что-то на ушко – слова обещания забрать её с собой, которых она не помнит дословно, но в точности знает ощущение от них. И её улыбка, без которой, исчезни эта улыбка насовсем, весь мир может провалиться в холодную бездну. Теперь она есть у этой девочки. Она есть у неё постоянно, даже ночью, когда проверяют, не скатилось ли одеяло на пол, не собирается ли принцесса упасть, ворочаясь на краю.

Не отводя взгляда куда-то вдаль за стекло, ровным и беспристрастным голосом, с протрезвевшим, кажется, теперь окончательно, сознанием, Оксана тихо проговаривает вслух: «Нет, ты не королева, ты – сука».

Остановку, на которой должна была сойти, Оксана проехала. Автобус двигался по малоизвестной для неё улице. Силе тяжести, навалившейся и препятствующей подняться ей со своего места, Оксана не противилась. Она подумала, что, может быть, автобус ещё сделает рейс в обратную сторону, и тогда она выйдет где нужно. Если же нет, то она может попросить водителя разрешить ей остаться в автобусе на ночь, пообещать заплатить больше проездной платы, хотя из денег у неё оставалась совсем мелочь. Если никакие доводы не сработают, придётся выйти на конечной и волочиться до дома пешком. Водитель мог бы неправильно понять её, начав приставать, но и это не так сильно волновало её. Оксана не решила, как поступить лучше, да и так не хотелось сейчас что-то решать. И поэтому, так же сидя в одной позе, она просто ехала дальше.

SD-карта

В Петербурге было пасмурное утро, что, на мой взгляд, самое подходящее световое условие для архитектурной съёмки. В тот день, о котором идёт речь, я шёл сдавать объектив для фотоаппарата, который брал в аренду. Прокат находился в центре города, и я шёл к нему, проходя мимо Казанского собора. Сколько бы я ни гулял здесь и ни делал бы свадебных снимков в качестве нанятого фотографа, постоянно удивляюсь, что можно находить новые и новые ракурсы для интересных кадров, кружа вокруг архитектурных сочленений этого каменного гиганта. В этот раз мне был интересен вид между колоннами на купол соседнего католического храма. Недолго думая, я расчехлил свою фотосумку и решил сделать несколько снимков объективом, который нёс сдавать обратно. В общем, это был обычный день, по крайней мере, всё так начиналось.

Мне позвонили с пункта аренды – уточняли, успею ли я сдать технику вовремя, хотя до назначенного времени оставалось ещё прилично. Звонили как раз, когда я подстраивался для снимка к крайней колонне храма. Ненавижу, когда отвлекают в такой момент – ты только собрался с мыслями и отбросил все отвлекающие факторы, как тебя резко вытаскивают из этого состояния, как из тёплой постели, и окутывают чем-то холодным. Подобного не может случиться на моей основной работе: съёмка груды одежды, кроссовок, бижутерии и прочего хлама для интернет-магазина – секонд-хенда, где тебя тоже могут отвлечь звонком или сообщением, но ты, так же машинально, как и до этого, сможешь продолжать штамповать кадр за кадром мёртвые объекты бывшего пользования. Здесь же властвует миг, который ты стараешься уловить (иногда часами). Иногда он сам ловит тебя совсем не в подходящее время, вот как сейчас, неожиданно, как кирпич на голову, который, как ты думал, никогда не падает. И тут ты ничего не можешь поделать, ты становишься заложником по своей воле и не останавливаешься, пока не получишь тот самый снимок или целую серию снимков, которая более или менее удовлетворит тебя, ведь хороший фотограф знает, что такой миг капризен, и если уж он пришёл сам – бери его, даже если неудобно, даже если не ко времени и не к месту.

В телефоне звучал мужской молодой голос, принадлежавший, видимо, администратору сегодняшней смены. Сказав, что уже иду, я запихнул камеру обратно в сумку и с недовольством человека, прерванного на завершении важного дела, направился к зданию аренды. По дороге я начал настраивать себя на рабочий лад. Я вспомнил, сколько гигабайт отснятого вчера материала ожидает меня на компьютере, и попытался адекватно рассчитать, сколько времени мне понадобится, чтобы разгрести этот рабочий хлам перед загрузкой его на сайт интернет-магазина, отчего холодные краски моего настроения начали постепенно сгущаться. Не желая дальше развивать своё внутреннее недовольство, я снова решил вернуться в мыслях к своим интересным ракурсам, только что увиденным у Казанского собора, и обдумать по дороге до офиса аренды, как бы я выстроил кадр в следующий раз. Длинный фокус, выдержка, глубина резкости… Вряд ли эти знакомые фразы будут такими понятными простому обывателю. Наверное, у большинства где-то дома завалялся зеркальный фотоаппарат, купленный с предвосхищением предстоящего с ним баловства, но лишь единицы читают маленькую толстую книжицу с подобными фразами – инструкцию к нему, обычно идущую в комплекте. Хотя её как раз было бы и достаточно для самого начала, чтобы научиться уверенно держаться с камерой. Вместо этого людям удобнее смотреть обучающие видео на Ютуб, но и это большинство быстро бросает.

Кроме меня, когда я зашёл внутрь, в небольшом зале аренды фото- и видеотехники уже было двое молодых парней, стоящих у стойки №1. У соседней стойки девушка в объёмных штанах, кофте на спортивный манер и очках большой формы (якобы модной) медленно проверяла выданную ей технику. За стойкой приёма и возврата стоял спиной ко мне как вкопанный мужчина в плаще, и тоже в очках, только маленьких, в отличие от девушки, и прямоугольных. Ему было лет сорок–сорок пять. Очень плотного телосложения, о чём больше всего можно было судить по его полным щекам, которые ещё больше выпячивались, когда он немного поворачивал голову в сторону. Его глаза из-под очков с немного затемнёнными линзами, в сочетании с жидкими зарослями из бороды и усов на лице, доходящими высоко до щёк, когда он один раз повернул голову в мою сторону, мне успели показаться такими безвредными, и даже добрыми, что я был немного смущён. Дело в том, что если взять каждый элемент его внешности (плащ, тёмные очки, растительность на лице), то «отдавать» каждый из них будет, ну, никак не доброжелательностью. Получается, что глаза его были как бы спрятаны в защитный панцирь, чтобы, не дай бог, их кто не обидел. Как будто слишком добряком быть не очень выгодно. Но больше всего бросался в глаза именно его старомодный коричневый плащ, доставшийся от какого-нибудь дяди, умершего ещё в Советском Союзе. Легко представить, сколько дискомфорта он доставляет ему в такой тёплый день – видимо, мужчина не рассчитал, что так распогодится. А может, в нём и не жарко, и мне так только кажется – у меня никогда не было плаща.

Те двое молодых ребят и девушка явно работали на свадьбах, это сразу видно. Понимать такое учишься не сразу, а когда, вот так вот, в очередной раз сидишь в очереди и краем уха слушаешь их заказ по пунктам. Потом слушаешь их рассказы о том, как реагировали клиенты во время съёмок, придирчивая ли была невеста, подвела ли карта памяти в этот раз, пригодился ли фильтр, дополнительная батарея, вспышка – в общем, всё, о чём имеется понимание у тех, кто смотрит обучающие видео на Ютуб и читает инструкцию к фотоаппарату до конца. А потом, глядя на внешность нового вошедшего за арендой техники посетителя, уже понимаешь, кто он, какую технику и для чего именно, будет сейчас просить.

Двое парней чувствовали себя очень расслабленно, видимо из-за того, что были вдвоём (так было веселей). То и дело они перекидывались шутками между собой и с работником, что обслуживал их. Девушке тоже не было грустно, но когда она поворачивалась иногда в мою сторону, в её профиле читалось выражение немного уставшего от рутинной съёмки свадеб и праздников фотографа. Наверное, с таким сталкивается каждый, и в таких случаях рекомендуют переключаться на другой жанр или больше делать снимков для себя, но, похоже, у этой девушки было другое мнение. Либо она была слишком глупа, чтобы понять это в себе и что-нибудь предпринять, либо просто устала в край, что даже не хотелось ничего менять. Что тоже бывает. Я даже мог бы предположить, чем может закончиться её день: она возвращается к себе домой, падает в кресло, не удосуживается перекинуть сделанные снимки на ноутбук, а вместо этого садится на балконе, курит одну за одной и болтает одновременно по телефону.

Мужчина же в плаще явно брал технику для своего пользования. Не считая того, что так одевающегося фотографа могут заказать лишь люди в возрасте, например, для семейного портрета с пожилой парой посередине, по его серьёзному выражению лица читался человек, ни с того ни с сего вдруг увлёкшийся фотографией. И фотографией уличной.

Я сел на мягкое квадратное кресло-кубик без спинки, обтянутое чёрной гладкой кожей, пришпиленной к нему кнопками, равноудалёнными друг от друга. Такие кресла я встречал раньше только в недорогих парикмахерских, когда был школьником, где сидишь, ожидая своей очереди. Прежде чем сесть, я взял распечатанный талон, когда нажал на терминале у входа кнопку «сдать». На талоне было жирное число 6 – мой порядковый номер на сегодня. В зале, как обычно, играла ненавязчивая музыка – то ли радио, то ли сборник любимой музыки работающего здесь персонала. Музыка было ничего. Она была подходящей. Но мне бы хотелось, чтобы она играла громче обычного, чтобы её громкость заглушила все диалоги клиентов с персоналом. Мне не хотелось слушать их весёлые разговоры, несмешные шутки, всякие их взгляды на технику и бренды. Видимо всё из-за того, что меня прервали во время съёмки у этих соборных колонн и не дали поснимать на арендуемый объектив ещё немного – снять что-то лично для себя. Лучше бы я пошёл от метро другой дорогой и спокойно бы вернулся домой к своим поношенным джинсам, футболкам, кардиганам и, может быть, уже к семи часам освободился от рутинной обработки и был бы свободен для своих дел. Но, похоже, сегодня вернуться домой придётся совсем не в рабочем настроении.

Мужчина в плаще, девушка в очках и те двое парней так и стояли каждый у своей стойки. Казалось, что они и не собирались их покидать, и как будто им даже нравилось здесь находиться и болтать с обслуживающим их персоналом, как будто, отмени сегодня их свадьбы, которые они собирались снимать, они были бы самыми счастливыми фотографами во Вселенной. И работники, которые принимали и выдавали им технику, казалось, совсем не торопятся. С другой стороны, куда им было торопиться, всё равно им заплатят за этот день столько же, сколько заплатили бы, если бы они спешили как на пожар.

Я подошёл к кулеру с водой, налил себе полный одноразовый стакан и сел с ним обратно на своё парикмахерское кресло. Музыка всё также играла из подвешенных в углу колонок, и я постарался смешать её вместе с диалогами, доносящимися с клиентских стоек, и на некоторое время у меня действительно получилось. Когда музыка перемешивается вместе с чьей-либо речью, то ты не улавливаешь смысла слов, и они перестают тебя отвлекать, но когда другого шума нет, твой мозг начинает машинально улавливать определённые слова и фразы говорящего рядом, даже если ты этого не хочешь. Вот поэтому я так ненавижу, когда кто-то, например, в транспорте или в кафе, совершенно не стесняясь, разговаривает по телефону, не думая, что насильно заставляет всех вокруг слушать о своей заурядной жизни или жизни своей собаки. Я подумал, что действительно никогда еще за свою жизнь не столкнулся с чужими разговорами, которые были бы по-настоящему интересными, которые было бы приятно и интересно слушать, как будто по-настоящему интересные люди, наоборот, молчат и специально ничего не рассказывают при всех по телефону, даже когда им неожиданно кто-то позвонит.

Примерно в этот момент я заметил, что в зале, кроме меня и четырёх людей у стойки с персоналом, был еще один человек, что сидел недалеко от меня на таком же стуле. Это была девушка с длинными волосами светло-русого цвета, среднего роста, может быть, даже чуть больше среднего. Она показалась мне совсем незаметной, на вид даже более непримечательной, чем девушка в очках и одутловатой одежде у второй стойки. Только та, как я уже говорил, ехала на свадьбу или подобную фотосессию для какой-нибудь пары. Эта же девушка, казалось, вообще берёт технику не для себя. На первый взгляд – обычная внешность, достаточно симпатичная, с немного пышными формами бёдер, которые не смогли скрыть даже чёрные свободные брюки; с маленькой округлой грудью и привлекательно спадающими на плечи и доходящими до низа лопаток волосами. Крупность бёдер говорила о переходном периоде, который бывает именно у девушек такого возраста – уже не подросткового, а набирающего полные обороты юношеского. Обтягивающая светло-сиреневая толстовка, наоборот, стройнила её руки и плечи. Минимальный макияж на лице, насколько я успел заметить, служил лишь для подчёркивания глаз, то ли голубых, то ли серых, и для корректировки достаточно густых от природы бровей. Девушка не стремилась быть красавицей, как будто она принимала себя и своё естество, но и не избегала возможности подрихтовать свой образ то тут, то там. Никаких отличительных черт современной молодёжи тоже не нашлось: ни тату на шее, ни мелированных прядей, ни броской серьги в одном ухе. Обычная одежда – молодёжная, но без заявок. Не просто внешность её была, скажем, не особо яркой, а весь её внешний облик в этом здании был каким-то прозрачным и незаметным, будто она попала в место ей совсем не подходящее, будто она должна быть сейчас не здесь, а там, где нет никаких свадеб, торжеств, съёмок с низким бюджетом или, как в случае со мной, никакой предметной съемки китайских футболок, часов и всякой другой ерунды.

Я попытался представить, что бы она могла взять в аренду. Может быть, она второй оператор на каком-нибудь дипломном фильме выпускника института кино и телевидения. Фильм ужасов или мистический триллер, где мало событий, но много затянутых сцен с намёком на глубокий философский замысел, после которых зритель, скорее всего, будет плеваться и жалеть о потраченном времени. А может быть, она ждёт кого-то, кто сейчас придёт и всем своим видом сразу разъяснит всю не складывающуюся пока картину. Нескладывающуюся, по крайней мере, для меня.

Необъяснимая девушка достала из своего рюкзака фотоаппарат на лямке, большим пальцем включила его и, как я понял по движению её правой руки, начала листать снимки, просматривая их на экранчике. Иногда она останавливалась на каком-то снимке дольше других, иногда наклоняла голову вправо – видимо, когда снимок был сделан вертикально. В её руках был Canon 70D. Полупрофессиональная зеркальная камера, не совсем для новичков, но и совсем не для профессионалов. Сенсор 20 мегапикселей, 7 кадров в секунду, 19 точек автофокусировки. Ей очень шло, как она сидела, закинув ногу на ногу, и листала кадр за кадром, то и дело наклоняя голову и роняя пряди ровных волос на левую щёку. Я дал бы ей на вид лет 19. И именно столько. 18 было бы уж слишком мало (да и мне от этого было бы не очень комфортно – впритык к несовершеннолетию), а 20 – какая-то слишком серьёзная и круглая дата для её образа. Неожиданно я понял, что равнодушный её взгляд напоминал об оставшейся ещё в ней подростковой застенчивости, которая скрывается за этим защитным равнодушием у многих стеснительных девушек. За этой холодной стеной, ими выстраиваемой, всегда прячется уязвимость и неготовность быть открытой к окружающим людям, в особенности к парням её возраста, к которым ещё не выработалось достаточного доверия. Мне это всегда нравилось в молодых девушках – так они, сами того не осознавая, сохраняли за собой загадку. Но привлекло меня в ней не это. Или не только это, хотя для меня не особо привлекательны девушки сильно моложе меня. Загадка была в том, что я не мог раскусить её интересов.

В зал аренды зашёл новый человек: парень лет семнадцати (хотя в действительности ему могло быть и больше), в длинной черной толстовке нараспашку, что вкупе с его стрижкой «ирокез» делало его совсем юнцом, будто его только что одели, подстригли и вывели гулять под ручку с родителями. «И ведь тоже пришёл за техникой для какой-нибудь интересной съёмки в одной из новых фотостудий», – подумал я. Почему только я занимаюсь примитивной съёмкой, когда в это время какие-то юнцы щёлкают на огромные объективы интересные кадры с интересными моделями-любителями в интересных местах или с какой-нибудь начинающей Инстаграм блогеркой, или ещё что-нибудь в этом роде? Конечно, я понимал, почему только я занимаюсь всякой ерундой – должен же я как-то зарабатывать реальные деньги, а не гоняться за туманными проектами, вроде этого юнца, который всегда может вернуться в родной дом к своим родителям, если что-то вдруг пойдёт не так. А что-то обязательно вскоре именно не так и пойдёт. Конечно, я немного завидовал и отдавал себе в этом отчёт. Всё-таки мне уже 34, чтобы хорошо понимать свои чувства. Но больше всего я испугался, когда подумал, что он сейчас подойдёт именно к ней, что весь этот туман рассеется и ничего не останется, как только списать мою девушку-загадку на фотографа, участвующего в какой-нибудь Instagram фотосессии вместе с ним от скуки или для практики. Но вместо этого молодой человек обежал глазами весь зал, подошёл к терминалу и, скорее всего, нажал кнопку выдачи, а взяв талон, встал недалеко от входа, подперев плечом стену.

Моя девушка равнодушно окинула нового посетителя взглядом и продолжила контакт со своей камерой. А я продолжил размышлять о том, что может быть на её снимках. Что на её SD-карте? Что происходит сейчас на том маленьком экранчике Canon 70D? Меня даже посетила дурацкая мысль подбежать и вырвать у неё камеру, оставить ей свою и убежать восвояси. Конечно, не помешало бы взять у неё почтовый ящик, чтобы переслать всю проделанную ею работу. Может быть, даже я доплачу за все неудобства, хотя моя камера поверх её и так покрыла бы все расходы наперёд. И, что интересно, я не чувствовал себя глупо из-за того, что хочу все её кадры, даже не зная, что будет на них. Наверное, также не глупо себя чувствовали первооткрыватели новых островов и необитаемых земель, когда отправлялись в опасные плавания, что было глупо само по себе. Но их тянуло что-то неизведанное, что-то связанное со страхом, что-то неправильное.

Если подумать, то на её карте памяти могло быть всё что угодно: от простых уличных фотографий до банальных портретных снимков, от ню фотосессии до откровенной порнографии. Сейчас меня привлекала не возможность увидеть эротическую сторону её жизни, здесь было что-то другое. Явно не такая банальность, как эта. Мне и так хватило собрать в своё время небольшую коллекцию спонтанной эротики с помощью своего телеобъектива в 200 мм и соседних окон. Кто хоть раз в жизни пробовал вести такую фотоохоту, конечно, знает, насколько часто попадаются обнажённые сцены в вечерних окнах домов, как будто некоторые специально – для своего же удовольствия – не занавешивают свои спальни, кухни, залы. Поэтому и те, кто принадлежит к наблюдателям, никогда не оставят открытое окно, если решат заняться чем-то подобным сами. Редко кто из наблюдателей, таких как я, пожелает занять место предпочитающих поддаваться наблюдению. Одни не перетекают в касту других, и другие чуждаются примерить на себе совсем не свойственную им роль первых. Так устроен мир. Сама девушка явно не принадлежала к кругу эксгибиционистов, но и одновременно не поднялся бы язык назвать её «любителем понаблюдать за другими». Она скорее подходила для работы в библиотеке, для работы с литературой. Её аура казалась мне более глубокой, что ли. То ли дело было во взгляде – она казалась мне очень умной. Да простят меня все фотографы, но такого выражения глаз я не встречал у людей с фотоаппаратом в руках. Вместо этого я легко представлял её выдающей студентам книги из хранения в читальном зале библиотеки какого-нибудь маленького городка. В ней она уже прочла каждую книгу и знала её месторасположение наизусть. Получи я абонемент, я боялся бы сделать что-то слишком громкое, чтобы нарушить тишину читального зала, которого она была стражем и госпожой, боялся бы получить от неё громкое замечание при всех. Но в глубине души мне бы, наоборот, хотелось нарушить тишину специально, представляя, какое наказание за это от неё можно было получить.

Я никогда не ошибался в своих представлениях о людях, завязанных на творчестве, особенно о тех, которые мне понравились. Но по поводу неё, её фотоаппарата, её позы, взгляда, движений, у меня была какая-то нестыковка. Оттого мой интерес к ней и желание прикоснуться к тому, что она делает, получить разгадку, возрастало ещё больше. Мы часто преувеличиваем желаемое. И я, скорее всего, преувеличивал ценность её снимков. Но вот так сидеть и представлять, что эти пальцы прикасаются к чему-то ранее мне неизведанному, чему-то сокровенному, куда нет доступа никому, кроме их создателя, и вдруг попадают к тебе… Хорошо зная себя, я понимал, что всё это уже перетекает в навязчивую идею, и что оклемаюсь я только к вечеру, и весь рабочий день уже точно будет насмарку.

В воздухе раздался монотонный голос, как голос робота женского пола на космическом корабле. Так, к стойке выдачи и приёма позвали клиента с талоном номер пять. Моё сердце тревожно задрожало, и я не сразу понял почему. Только потом мне стало очевидно, что моё подсознание подсказывало, что голос, скорее всего, позовёт её. Моя девушка, не торопясь, повесила ремень от фотоаппарата себе на шею, встала и подошла к стойке, от которой уже отходило двое парней. Теперь она оказалась ко мне спиной, и ремень от фотоаппарата сзади затянул её волосы на шее, что мне почему-то напомнило американских девушек хиппи с поясками на лбу. Но я быстро отбросил этот образ – он совсем не подходил ей. Я немного повернул голову в сторону, где она сидела, чтобы левым своим ухом лучше услышать её слова и разговор с работником у стойки (теперь музыка в зале была явно лишней). Но как только я это сделал, всё моё внимание переключилось на стул, где она до этого сидела. На этом чёрном приплюснутом кнопками стуле лежала SD-карта. Видимо, одна из них выпала незаметно для неё, когда она вытаскивала из сумки свой фотоаппарат. Я на какое-то время застопорил свой взгляд на этой карте, как будто она мне что-то говорила, а я её внимательно слушал. Потом я перевёл взгляд с карты на девушку, с девушки на карту, с карты на других обитателей зала и снова на карту. А потом решил сделать вид, будто ничего не заметил. Благодаря этому напряжение немного спало, и я начал теребить в руках свой отрывной талончик, потом посмотрел за окно, потом на циферблат настенных часов, прошёлся взглядом по недавнему юнцу, плитке на полу, коричневому плащу и работникам. А шею девушки всё также покрывали волосы, плотно прижатые ремешком фотоаппарата. Не просвечивало сквозь волосы ни шею, ни уши. И как будто лица её уже не существовало, и не существовало её взгляда. Мне вдруг стало ясно, что уже не помню отчётливо её лица. В моей воображаемой библиотеке, на страже которой возвышалась моя девушка, потухли одна за другой лампы, выключался главный свет, и все книжные полки, столы и стулья окутывал мрак. Никакой библиотеки с её таинственной атмосферой больше не существовало. Мне стало страшно всего лишь на мгновение, что не увижу её больше, что никогда не найду эту библиотеку с секретной комнатой и так и не разгадаю никакой её тайны. Как будто это у меня внутри выключали поочерёдно все лампочки, и мой мир тоже погружался в беззвучную темноту.

Музыка в зале как будто заиграла после долгой паузы, как граммофон, на котором только что сменили пластинку. Я встал с кожаного стула и, крепко держа свою сумку в одной руке, подошёл к стулу девушки, взял SD-карту другой рукой, засунул себе в карман джинсов и направился к выходу. У двери я смял свой талончик и выкинул в урну.

Я ехал в метро, как будто ничего и не произошло. Удивительно, как наш мозг может всё моделировать самостоятельно, чтобы не травмировать нас, а быть нашим соучастником. Вот мой фотоаппарат, вот моя карта памяти, я еду домой. Дома опять эти шмотки, ретушь, переписка, правки. А никаких потерянных вещей я нигде не находил. В аренду я, конечно, позвоню, скажу, что не дождался своей очереди, опаздывал и ушёл, что продлеваю свою аренду ещё на сутки. Всё равно таких объективов там хватает. Да и пусть работников больше наймут, в конце концов.

Так! Сначала надо принять ванну. Это одно из моих любимых занятий, когда появляется некая творческая дымка внутри – какая-то тонкая прослойка туманной материи, не дающая пока видеть отчётливо конечный результат, но которая окутывает тебя и влечёт создавать нечто. Я был в этом тумане сегодня с тех пор, как увидел эту девушку. Было сразу понятно, что день закончится по-другому. И сейчас нужен был некий фиксатор этих ощущений. Горячая вода, пена, пар, и в мире как будто ничего не существует.

Нет. Сначала лучше поработать, хотя бы доделать вчерашнюю поставку. Напишу своему координатору, что всю остальную ретушь вышлю завтра к вечеру. Если нужно будет, и спать, и есть не буду, но точно вышлю. Но только завтра. Надо в McDonald's сначала забежать – в холодильнике практически ничего не оставалось, а для магазинов и готовки сейчас не время. Или всё-таки сначала принять ванну? И уже потом…

Дома я разложил свою одежду по своим местам, оделся в домашнее, поставил купленный бургер с картошкой в микроволновку, в общем, всё старался делать плавно и без суеты, но всё равно разбил одну из кружек, скопившихся у раковины, когда решил помыть посуду. Оставил посуду и решил сразу набирать ванну. Бургер с кофе и картошкой можно взять с собой в ванну.

Всё было готово. Меня ждала согретая еда, наполненная ванна с пеной, отключенный телефон. И всё-таки сначала я решил хотя бы положить её на виду. Я подошел к шкафу, протянул руку к аккуратно сложенным джинсам и, не распрямляя их, залез в левый карман. Медленно вытащив спрятанную от всего мира SD-карту, я подошёл к компьютерному столу и так же медленно положил её у клавиатуры.

В ванной комнате весь мой день плавно исчезал из памяти. Напоследок мимо меня проплывали колонны Казанского собора, где-то вдалеке слышались звуки затвора диафрагмы и мелодия из зала аренды. Работники, посетители, люди с улиц – всё исчезало за стенами ванной комнаты, пока окончательно не испарилось и не оставило меня наедине с собой. Бетонные стены еле слышно отражали звуки шипящей пены, глухих капель, падающих из крана, и моего неторопливого пережёвывания фастфуда. Лёжа в ванной, не отдавая себе отчёта о проделанных за сегодня манипуляциях, я наслаждался ощущением обладания чем-то, чего нет у других. У меня был ключ в секретную комнату, куда можно зайти и побыть там немного без всякой ответственности за что-либо. Мне уже было хорошо, даже просто держа в руках ключ. Продолжая лежать под слегка розоватой облачной пеной, мне начали вспоминаться сцены из первого эротического фильма, который я увидел ещё в первых классах школы. Однажды на выходные все родные уехали к друзьям на дачу с ночёвкой, оставив меня одного. Этой глубокой ночью, по одному из каналов, должны были показывать какой-то (не помню) фильм для взрослых. С трудом поднявшись по будильнику чуть ли не под утро, я с дрожью в сердце ждал начала сеанса, продолжая преодолевать дикую сонливость. Ожидание было уже каким-то стыдным само по себе, не говоря уже про страх. Почему же всегда нужно испытывать этот дискомфорт, прежде чем получить удовольствие? Может быть, поэтому запретный плод так сладок – потому что мы платим за него большую цену, позволяя бичевать себя страху, сомнению и стыду.

Затем я вспомнил про соседку из моего детства – взрослую женщину, которая одевалась в красивые платья, и от которой всегда приятно пахло, когда я проходил мимо неё в подъезде. Помню, как я хотел, чтобы потом она стала моей женой. Помню её бюстгальтер, сушившийся на соседнем балконе, и как с него стекали капли одна за другой, как сейчас стекают из-под крана. Зачем было выставлять свой «бюст» на общее обозрение? Значит, она принадлежала не к моей касте наблюдателей, а к противоположной?

Я потянулся к своему пенису. Он уже немного взбух от горячей воды и полного релакса. Но что-то остановило меня возбуждать себя дальше. Я был уверен, что это помешает, что если я дам себе в этом спуску, то ключ от других миров, который я добыл себе сегодня, потеряет свою подлинную стоимость. А мне бы, наоборот, хотелось смаковать свою добычу по достоинству. От этих мыслей я поднялся на ноги. Такое движение заставило поднять волну, и толстый гребень воды выскочил за борт ванны, шлёпнулся на пол с глухим звуком и растёкся у дверной щели. Мне было попросту плевать на все физические законы и их последствия. Сейчас меня волновало только моё состояние. Моя чаша была наполнена, оставалось её выпить. Я накинул свой махровый халат и вышел из ванной.

Компьютер загружался меньше минуты, и перед появлением рабочего стола SD-карта моей девушки уже была в слоте картридера. Пришлось ещё накинуть на себя плед с дивана – слишком необтёртым я вышел в холодную комнату (или появившаяся дрожь была уже не от холода). В нижнем правом углу экрана появилось окно с новым найденным оборудованием. Щёлкая мышкой, на экране появлялась папка за папкой, как одна матрёшка за другой: сначала корневая папка нового устройства, потом папка с файлами, потом осталась только папка, которая содержит медиафайлы. Я стоял у двери, ведущей в секретную комнату, и одним движением распахивал её. После открытия конечной папки появилась масса разноцветных иконок – это были истории, к которым я не принадлежал и на которые уже никак не повлияю. Когда я начал пролистывать папку вниз, казалось, что им нет числа, но, когда их движение остановилось, я посмотрел на цифру в нижнем углу. В папке было 418 файлов в двух форматах: jpeg и raw. Это значит, что на карте 209 снимков, – не так уж и много!

Вернувшись в начало, я открыл первый снимок. В центре на фоне синей стены стояла во весь рост какая-то девушка в тёмных очках. Натурная съёмка. Как будто на какой-то промышленной территории. Волосы, похоже, крашеные, каштанового цвета. Смотрит куда-то вправо. Руки опущены вниз. Следующая серия снимков была примерно похожа на первую. Потом шло несколько снимков той же девушки на обычной лестничной площадке: она сидела на ступеньках, лежала на ступеньках, стояла, облокотившись спиной к стене, скатывалась по перилам. Лицо изображало то равнодушие, то восторг, то маниакальную увлечённость якобы чем-то, что было за кадром. На следующих снимках локацией стала крыша дома. Видно было, что это центр Петербурга (я и сам два раза был на открытых крышах со своей камерой). Примерно те же позы и углы съёмки, как в предыдущих кадрах, вдобавок – отдельные снимки крыш домов с их каменными трубами, металлическими антеннами и водостоками. Всё залито бархатным светом закатного солнца, как и на тысячах подобных фото в интернете, только там они профессионально отретушированы и напичканы фильтрами. Такие снимки для меня уже пройденный этап и сейчас не вызывают ничего, кроме лёгкого чувства тошноты. Всегда на них чего-то не хватает, везде отсутствует какой-то след от автора.

Дальше шли снимки, сделанные несколькими неделями позднее, преимущественно из окна какой-то квартиры. Этаж седьмой. Небо с облаками, небо с крышами домов, небо с птицами и без. Как я понял, это была её квартира, а снимки говорили о фото экспериментах, что обычно свойственно начинающим. Потом шла какая-то абстракция: группа предметов на столе, снятая камерой под прямым углом вниз, губная помада бордового цвета, карандаш, зеркальце, спички, газета и ещё что-то не связанное друг с другом в этом роде.

И вот, наконец-то, попался кадр с ней. Чёрно-белый автопортрет в большом зеркале с камерой в руке. На ней нет макияжа, волосы распущены, пушистый махровый халат (тоже любит принимать ванну?), в одной руке фотоаппарат, другой отводит назад спадающие волосы. Разрез халата снизу открывает голую ляжку. Нога ярко освещена солнцем с окна, и кожа кажется еще более белоснежной. В голове снова мелькнул образ соседки из детства. Интересно, как сушит свой бюстгальтер эта девушка?

С лёгкой дрожью во всём теле я продолжал прокручивать колесико мышки к следующим кадрам. Все они тоже были чёрно-белыми. Я не сразу понял, что было изображено на экране дальше, но потом в моём мозгу всё сложилось. Это была её оголённая нога, и снова некая абстракция: крупное бедро располагалось по диагонали снимка и занимало чуть ли не весь экран, а фоном, на котором, получается, она сидела, было что-то вроде тёмной ткани, может быть, тот же домашний халат. Снимок был сделан так крупно, что хорошо было видно маленькие светлые волоски на коже. Не проглядывалось ни вен, ни мелких складок. Следующий снимок показывал её ступни сверху – как будто она фотографировала их, стоя в свой рост. Ногти одной ступни были накрашены. Цвет был тёмно-синий, сочный и однозначный – без каких-либо уходов в другие оттенки. Конечно, мне могло так только казаться, ведь на её чёрно-белых снимках они могли быть и зелёного, и красного цвета. Но я уверен, что там был именно тот цвет.

Потом шла целая серия попыток снять потолок под разным углом. На этом домашняя фотосессия закончилась. На экране появилась какая-то новая девушка, позирующая на размытом фоне. Сначала меня раздражало, что появляются новые люди, но потом подумал: а рад бы я был тому, если бы вместо девушек появились мужские лица? И решил, что, наверное, пусть будет лучше так, как есть. Лицо новой девушки не выражало ничего определенного, как ничего особо не выражают снимки для паспорта. Тусклые цвета фона были перемешены и размыты между собой так сильно, что явно выдавали атмосферу студийной съёмки – бумажный спускающийся сверху фон. А когда, прокручивая дальше, я обнаружил почти сотню таких кадров, где менялись лишь настроение на лице модели и общий световой рисунок, у меня не осталось сомнений, что моя девушка устроила портретную съёмку в какой-то из студий, либо у себя дома. На этом все снимки на карте закончились. Я долго всматривался в лицо позирующей для моей девушки модели на последнем кадре, на её уже немного уставшие глаза, слегка сутулый корпус и пустой взгляд. Во мне чувствовалось настроение зрителя в кинозале, когда фильм закончился, а в тебе какое-то притуплённое чувство, из-за того, что нужно снова переключаться на основной режим, выходить из зала, забирать верхнюю одежду, плестись домой и незаметно перетекать в русло каждодневной жизни. Мини-праздник закончился.

Я перемотал к самому первому кадру и просмотрел всё заново. Интрига с девушкой у синей стены и на крыше уже не была интригой. Кадр с обнажённым бедром не вызывал того яркого ощущения, как в первый раз. Прошёлся заново ещё раз. Я подумал, что по этим фотографиям можно было бы составить психологический портрет об их авторе, но почувствовал, что сейчас мне это уже не особо интересно. Прокрутил до кадров у зеркала. Ещё до того, как на экране снова появилась моя девушка с фотоаппаратом и в халате, чувство стыда или намек на чувство стыда, легонько кольнуло меня где-то внутри. Я подумал о нарушении чьих-то границ, и тогда меня пронзило, будто током, неловкое чувство за некий содеянный проступок, как бывает, когда вдруг вспомнишь о себе что-то стыдное, какой-то неловкий за себя случай перед другими по пьяни, по неосторожности или в порыве нахлынувших чувств. Но в течение минуты это проходит, ты начинаешь говорить себе, что это было давно и никто не помнит, и никого ты давно уже из тех людей не видел. Но пока я отчётливо помнил, как взял её карту своей рукой, помнил всех посетителей на лицо, и видение всего этого было такое свежее в моём мозгу, что самый допотопный детектор лжи выявил бы меня ещё до подключения проводов к моей коже.

Я подошёл к своему окну. На мой двор навалились сумерки, но это были всё те же уложенные плиткой дорожки, трава, деревья, соседние дома, люди, собаки. Всё как будто возвращалось на свои места, как будто мир никуда и не пропадал. Со всем этим уходил и озноб. Моему телу уже не было холодно без пледа, а внутри начинало возобладать спокойствие. Дворик за окном всё больше накрывало свинцовыми тучами. Теперь я мог заниматься любыми делами. Мог работать хоть до утра, домыть посуду, посмотреть какой-нибудь фильм, закинуть стирку, позвонить маме, проверить почту, прочитать кучу накопленной информации, сходить в магазин, в кино. Охваченность этим чужим мелким куском пластика спадала, а с ней и возбуждённость всех моих внутренних процессов. Как будто вулкан рванул из безмятежных гладей, извергся наружу без остатка и теперь медленно стухал. Только у меня всё быстрее, чем в природе. Эякуляция без семени.

Интересно, как многие наши увлечённости пропадают с возрастом. Например, не так уже интересно играть в настольные игры, как это было в юности, собирать какие-нибудь этикетки, марки. Раньше, когда наступал долгожданный выходной, с самого утра хотелось куда-то бежать, искать каких-то ощущений. Неужели с возрастом всё будет ещё более и более неинтересным, менее и менее свежим? Неужели в мире остаётся всё меньше вещей, которые по-настоящему захватывают тебя? Стал бы я через 10 лет воровать чужую карту памяти?

Я чувствовал теперь, что за моей спиной на столе лежит что-то лишнее во всём моём личном пространстве. Как будто какое-то инородное тело проникло в меня и теперь всему моему организму придётся выталкивать его обратно. Я старался не вдумываться, мучила ли меня совесть по поводу карты, я просто хотел избавиться от неё, как от трупа, как от чего-то, что напоминает о чём-то неприятном и как будто неудачном, и что лучше, конечно, забыть, чем держать это в памяти.

Я отвёз объектив обратно в аренду спустя два дня – не решился ехать туда сразу на следующий день. Заплатил за все дни как полагается. Про карту ничего никому не сказал, да и меня никто об этом не спрашивал. Немного переживал, что по камерам внутри зала могут отследить моё странное поведение, но это были излишние тревожные фантазии. Всё же, на всякий случай подготовил ответ: увидев SD-карту, решил, что это моя, а проверить её до сих пор не выдался случай – сколько этих карт валяется в сумке у каждого маломальского фотографа.

Да – мне было немного стыдно, что я сам не возвращаю карту её владелице, особенно из-за последних студийных кадров. Всё-таки старалась. Но мне не приходил в голову ни один из вариантов, где я мог бы дать достойное объяснение ей или кому-то из персонала аренды по поводу своего поступка, которое при этом не оставило бы на мне и тени подозрения. И вообще не хотелось, чтобы кто-то знал, что я мог вдоволь налюбоваться чужими снимками. В конце концов, за своими личными вещами нужно следить, и пусть эта потерянная карта памяти послужит ей хорошим уроком на будущее. Мало ли в чьих руках она могла оказаться?

Во дворе

Во Фрунзенском районе все дворы похожи друг на друга. Оказавшись в одном из них внезапно, тебе будет сложно определить своё точное местоположение на карте, так как и другие южные районы города содержат в себе такие же старые пятиэтажки и чередующиеся с ними двухэтажные здания магазинов, школ, детских садов и больниц – наследие ушедшей в историю хрущёвской эпохи. Перемещаясь из одного двора в другой, какому-нибудь иностранцу могло бы вполне показаться, что он вертится в некоем, с размахом построенном, лабиринте, где за следующим поворотом появится в точности такой же зал, и, лишь обращая немного своего внимания на детали (тут помойные баки стоят с другой стороны, там больше деревьев, детская площадка новее), можно осознать, что ты всё-таки продвигаешься вперёд. Здесь хорошо и легко дышится: густо засаженные деревья шелестят листьями и успокаивают своей зеленью, оттого многие жильцы этих дворов ленятся выезжать подальше в парк или загород – выйди во двор и прогуляйся по окрестностям, ты и так окажешься в некоем подобии парку, разве что дополнительно усеянном металлическими колесницами и многоэтажными бетонными коробками.