Коты-колдуны бесплатное чтение

Эта книга посвящается тем замечательным людям, что ценят других не только за выгоду, что они могут принести; тем людям, что не топчутся по чужим головам из злого корыстолюбия; тем людям, что не тешатся чужими страданиями и уничтожением себе подобных, а наслаждаются жизнью и окружающей их красотой; короче говоря, эта книга посвящается всем котам мира.

Пусть даже они какие-нибудь собаки…

Предисловие автора

Все в этой книге – чистая правда, кроме того, что неправда. Она написана со слов людей, у которых были друзья, родители которых были знакомы с дедами тех, кто слышал о том, что происходило в те дни в Великой Ниме. Некоторые главы основаны на материалах из достоверных летописей Сашки Пучеглазого, что объединенны в книгу «Сказки о небывальщине и нечистой силе, рассказанные деревенскими дурачками». Много почерпнуто автором из знаменитого сказания «Как Ватька Ухастый ходил с котами драться», немало любопытного нашел он, автор, в странном анонимном очерке «Придурь, коты и девки: чем они отличаются, если отличаются», в хронике «Похождение нимского мохнача во времена царствования Егорки и Тупырки» и в «Истории Рыжего Утеса, написанной монахом Жмуркой, да будет он проклят, собака такая», а еще в разных былях, вымыслах, байках и срамных шутейках кабацких остряков. Одна глава задокументирована из воображения автора, мяу.

Ах, читатель, как хорошо, что мы живем в мире, где скромному автору можно лишь нежиться на солнце и спать, ничего не выдумывая от себя! Как благословен…1

Глава первая. Бродячие колдуны

В пыльный июньский день, до того жаркий, что и жалкая мошкара попряталась в тени, по дороге катил и перекатывался фургон. Вообще даже не фургон, а черт знает что такое. Обвешанный грязными тряпками кузов накрывала крыша наподобие каких-нибудь северных юрт, сшитая как будто и перешитая из самых цветастых и дырявеньких кое-где женских юбок и кусков одеял. Одно колесо повозки было с разбитыми спицами из металла, другое с гнилыми спицами из дерева, третье, сплошное, походило на крышку старой квашни, а четвертое и вовсе было стырено, очевидно, с какой-то барской кареты, на нем остались еще следы позолоты. Но, что самое странное в этом фургоне, на месте возницы не было ни души…

Лошади, две старые сонные клячи, тащили повозку сами по себе и словно бы куда им самим вздумается. Впрочем, топали они все равно по дороге – у рощи, мимо поля.

От жары над полем стояло, как призрак, облако пота. Крестьяне возились во ржи, резали, мяли, опять резали, опять мяли, а еще ворчали, ругались, курили, бабы показывали мужикам кулаки, мужики показывали бабам спины. И вот, когда на дороге послышалось зловещее «цок-цок, ц-ц-ц, цок-цок», со скрипом и скрежетом, когда из-за деревьев, качаясь шутовски, выехала крытая повозка без возницы, измученные жарой крестьяне повытягивали головы.

– Сейчас завалится, – уверенно произнес черный усохший мужик, покуривая пучок травы.

– Завалится, – согласился второй, косоватый.

И точно!..

Ведомый ленивыми лошадьми фургон соскользнул в небольшую яму на краю дороги и, раскачивая ярмарочными тряпками, с треском грохнулся на бок.

Но не успела повозка удариться о землю, как из-под навеса с воем вылетело несколько котов!

Один, рыжий и самый перепуганный, со страху бросился скакать зайцем в поле. Другой уцепился за дерево и полез наверх с такой прытью, будто кто-то снизу бросал в него ножами. Еще один, кажется, серый и толстопузый, закувыркался в кусты. Мало того, когда составлявшие навес тряпки пестрым комом съехали на землю, из-под складок вылез четвертый кот, сонный и ошарашенный. Крестьяне, наблюдавшие за катастрофой молча и с интересом, подумали, что четвертый этот самый тертый из калачей, раз его не испугало крушение фургона, но оказалось, что крушение это он просто проспал и теперь, вдруг увидев свою тень, подскочил на ровном месте, упал на спину, задергался и юркнул обратно в тряпки.

Только крестьяне собрались пойти на помощь застрявшим лошадям, как из кустов выбрался серый кот, а с дерева спустился темный с белым брюхом.

Эти двое встали на задние лапы, подняли передние над головами своими кошачьими и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыли так, как умеют выть лишь коты и злые ночные духи. Запутавшиеся лошади приподнялись и легкими рывками поставили себя обратно на ноги.

Упавшая на бок повозка задвигалась и сама по себе стала на колеса!

Крестьяне ахнули от изумления.

Минут тридцать бродили коты по кустам придорожным и собирали разлетевшиеся повсюду миски, медные блюдца, шкатулки, мешочки и всякие явно непонятного назначения предметы, вроде колотушек со стеклянными шарами на концах, нанизанных на ручку паутин и палок-ковырялок.

Наконец коты собрали все разбросанные пожитки свои, попрыгали в повозку и поехали было дальше, но на околицах деревни на них налетела свора собак, окружила фургон и вновь переполошила крестьян в поле матерным лаем. А потом, среди кошачьего воя и псиного ора, что-то грохнуло и всю дорогу заволокло дымом. Мимо озадаченных крестьян промчалось несколько испуганных псов с вытаращенными глазищами…

Так кошачья повозка въехала в деревню Заунывненькую, староста которой записал в тот день в журнале: «Приехали какие-та паганые валшебники с хвастами длинными-длинными. Жди беды, ах, ах!»

Фургон прошел стороной боярские сады, дворы крестьян побогаче (разбогатевших продажей шкур крестьян победнее) и остановился на краю дороги у некоего дома. Лошади сами стряхнули с себя колдовскую упряжь и пошли объедать цветущую траву у плетня, а из повозки вышел очень важный с виду кот. Он был черного цвета с белым животом и держался на двух ногах не хуже человека или шварзяка, например. Кота этого звали ни много ни мало, а целым Трофимом, а полнее – Трофимом Котофеевичем.

С важной неспешностью управляющего каким-нибудь барским поместьем, он прицепил булавками к пологу несколько волшебных шаров, к верху навеса и по краям приделал звенящие погремушки. Потом отщелкнул у борта опускающуюся планку. На ней он свесил длинную, на всю повозку, тряпку, на которой большими разноцветными буквами вышито было: «Брадячие калдуны! Валшибство за граши!» Когда-то однажды зевающий умник, таскавшийся без дела по городским улицам, заметил Трофиму, что «вывеска-то его с ошибками». Потом что-то случилось, и с тех пор этот умник стесняется выходить из дома.

Что бы там ни было, пока Трофим развешивал на повозке блестящие украшения не всегда безобидного назначения, из дома, у которого стал фургон, высунулся нос, потом борода, потом налитые злой кровью глазищи. Впрочем, однако, первее всего этого наружу вылезло пузо. Короче говоря, из дверей дома выскочил все-то лишь человек, замахал руками, сморщил рожу и затрещал:

– Чтоб мне в колодец ухнуться! Чтоб мне в усах запутаться! Что за балаганная колымага всунулась напротив моих ворот?! – мужик подбежал к повозке, заглянул с одной стороны, заглянул с другой, ища хозяина, которым, по его мнению, мог быть только человек. – Извольте провалиться сквозь землю, пока я не достал из ножен мои кулаки!

Трофим как ни в чем не бывало и дальше украшал навес непонятно чем, зато изнутри вылез тощий и взлохмаченный рыжий кот. Кота этого звали Лишайным.

– Ты, что надо?! – воскликнул он таким угрожающим тоном, от которого коты попроще бросаются наутек и дырявят головами заборы. – Брысь отсюда!

– Брысь отсюда!? – возмутился толстяк и показал коту кулак. – Ты мне тут потабарь, рожа усатая! Ну-ка, где твой хозяин, суй его сюда. Перегородили мне, видишь, подход, так еще хамить думают не по-человечески! Вот здравствуйте!

Повозка и вправду закрыла ворота на постоялый двор, хозяином которого и был взбешенный этот мужик.

– Скажи ему что-нибудь, – разрешил Трофим.

– Ага! – воскликнул Лишайный. – Хозяина тебе хочется, храпун жиропузый? Ты не семени там, поближе подойди, бурдюк двуногий, я тебе так отваляю – без штанов побежишь! Долбня ты шиловатая, вопли орать не хлебца жевать, ѨѪѮѬѾ ты ѢѠѿѪѤ! Чтоб тебе ѰѮѾѥѧѤ ѪѬѧѡѳљћ ѩѯѧѸѼ҉ ѱ҂Ѥђ҈Ѿѿ и потом ѣѡѪѨѤҀҾӍ на ушах повисло!

Все эти загадочнейшие символы – страшные матерные заклинания, расшифровать которые может лишь лютый колдун, поэтому не стоит переживать, читатель, если вы не сумели их прочитать. Впрочем, если вы лютый колдун и прочитать их сумели – берегитесь! Стоит лишь произнести их, хоть мысленно, и у вас тут же загорится белье. Поэтому для вашей же безопасности, читатель, все колдовские заклинания в этой книге обезврежены и исковерканы. Однако же, автор не может поручится, что не пропустил где-нибудь среди сложных фраз и кошачьих завываний обрывка наговора или проклятия кривого носа, поэтому, перестраховки ради, прежде чем читать эту книгу, спрячьте подальше все, что сложно потушить…

Заклятие Лишайного подействовало сразу – ошалевший толстяк задергался и задымился весь из-под штанов! Принюхиваясь к запаху, он торопливо попятился обратно к дверям постоялого двора, не отрывая взгляда от сердитого котяры.

– Э, ты куда пошел? – не отставал Лишайный. – Ҝ҈ѿҀ҃҄ѻѺ ты ѾѶ҈ѪѮѤѠ! Не такой крикливый теперь? Язык вздулся? Сейчас еще волдырями затянет! Ты не беги, я тебе сейчас, хозяин ты наш, петушка твоего цыплячьего в кошачий хвост превращу, детишкам на радость, жене на потеху.

Провожаемый угрозами и насмешками хозяин постоялого двора спрятался за дверь, но, когда кошачьи крики поутихли, высунулся обратно – швырнуть что-нибудь потяжелее в своего хвостатого обидчика, – однако испугался собственных мыслей и скрылся опять.

Ближе к вечеру по кривым деревенским улочкам пошли нестройно возвращавшиеся с полей крестьяне. Завидев цветастую повозку, они невольно, а иногда и спешно, отходили на дальнюю сторону дороги, косились на лошадей, на пустующее место возницы. Тем более что изнутри, из-под закрытого наглухо навеса, порой струился витиевато едкий дым, порой там что-то шумело, визжало, звенело, а временами сквозь складки и щели стрелял какой-то ослепительный свет.

Впрочем, крестьяне не доверяли колдунам и безо всех этих странностей. Все потому, что с полгода назад в Заунывненькую уже заглядывал один колдунишка, пустая душонка, волшебник с кислой улыбочкой. Тощий, плутоватый, дерганный какой-то, его притащил сам деревенский голова, который никак не мог справиться со своей развеселой дочерью. Староста попросил волшебника каким-нибудь магическим и колдовским способом вернуть его непотребной дочери самую обычную девичью честь, которая растрачивалась часто и с большим энтузиазмом. «О, – сказал обрадованный волшебник, – очень легко и с превеликим удовольствием! В таких каверзных делах я руководствуюсь волшебным правилом – клин вышибается клином! Дайте мне минут пять, хо-хо!»… Волшебника этого потом двое суток гоняли по деревне, травили собаками и обхаживали колотушками.

И вот сегодня, когда в деревню снова заявились какие-то бродячие колдуны, люди обходили их стороной и если и бросали взгляды, то взгляды эти бросали как камень. Разве что дети, особенно мелкие чумазые хулиганы, тыкали в кривобокую повозку пальцами и что-то там гыкали на своем детском языке.

К вечеру улица опустела. Не видно были ни крестьян, ни обитателей колдовского фургона. И лишь когда солнце село вконец и стемнело совершенно, неподалеку от повозки нарисовалась покачивающаяся фигура. Некий силуэт подошел ближе, рыгнул раскатисто – и упал. Похрюкав немного на коленях, человек кое-как поднялся обратно на ноги, но качало его так, что он мог в любой миг рухнуть обратно на дорогу.

Человек этот, нужно сказать, был не кто-нибудь, а всем известный пьяница Тимошка. Тимошку знают все и повсюду. Вероятно, и вы, читатель, знаете Тимошку. Какого-нибудь одного или другого. Может статься даже, что вы и сам – Тимошка…

Как бы то ни было – из повозки вылезла кошачья голова.

– Опа! – воскликнул удивленный пьяница и, стараясь не упасть, заходил туда-сюда. – Кошак! Иди сюда, как тебя, кыс-кыс! Ой…

– Волшебство за гроши, – неуверенно произнес Трофим, оглядывая ночного пришельца с ног до головы. – Мяу…

– А! Колдуны! – понял наконец Тимошка и сосредоточенно уставился себе под ноги. Ноги эти постоянно двигались. – Тьфу ты, лед там, что ли? А ты, значит, колдун с хвостом?

– Мяу, – ответил озадаченный Трофим.

– А я… – Тимошка продолжил предложение чем-то вроде «буль-буль-буль… э-э-э…», а потом, словно ничего не случилось, сказал: – А ты можешь заколдовать меня так, чтобы я всегда был пьяный и беспечальный, как козел, чтобы небо в цветах и жизнь как будто на сене лежишь?

Трофим хотел сказать что-то, но задумался и произнес:

– Я сейчас, – и исчез под навесом.

– Опа! – восхитился пьяница. – Колдун! Оп – и нету!

Не прошло и десяти секунд, как кот высунулся обратно, да так внезапно, что Тимошка дернулся от неожиданности и заплясал.

– Лезь внутрь, – пригласил Трофим.

– Опа! Ну-ка, – всем известный забулдыга обрадовался и полез было через высокие борта фургона, но не удержался, грохнулся на спину, охнул и издал какой-то неприятный рыгающий звук. – Я уже внутри? Чей-то за нога тут у меня под головой?.. А, моя…

После долгих пируэтов, после сложных кровавых кульбитов, обломав ногти, Тимошка ввалился-таки в фургон носом вниз и, кувыркаясь, задел чадивший под потолком медный светильник.

Внутри, в духоте, в сиреневом с пятнами полумраке всюду валялись в бережном беспорядке одеяла, покрывала, рваные тряпки и полотенца. Среди складок хрустели россыпи засохших крошек, катались скорлупки и покусанные шарики, вероятно, скатанной в плотную массу травы. У бортов, забросанные тряпками, виднелись очертания всяких коробок и кувшинчиков, а по центру расположилась лакированная доска. На доске этой как попало лежали разные металлические ложечки, совсем малюсенькие, молоточки, стояли запечатанные флаконы, в углах накиданы были то ли семечки, то ли обрывки листьев, окруженные сухими травами, а на краю этой доски сиял и отбрасывал блики небольшой стеклянный шар с резкими гранями, похожий на яблоко, грубо почищенное ножом.

За доской восседал толстый серый кот. И не просто кот, а целый серый котяра, пузатый, сонный. По шерсти его гуляли отсветы от болтающегося наверху светильника. Отсветы эти падали на стеклянный шар внизу, множились и приобретали очень разные оттенки.

Кота звали Пузырем, и вид он имел самого уставшего людоеда на свете.

Рядом с ним, в темном углу, неподвижно сидел Трофим, внимательно смотрел на происходящее, а с другой стороны ерзал так и сяк рыжий задира, Лишайный. Впрочем, среди тряпок всем известный пьяница Тимошка разглядел еще четыре торчащие вверх лапы, но хозяин этих лап был зарыт глубоко и надежно куда-то в вязаные топи.

– Кошки-матрешки, – прошептал про себя пораженный кутила. – Чтоб меня раздырявило…

– Ты хочешь быть вечно пьяным? – спросил хмурый серый кот. И зевнул. – Всегда, мяу, насовсем в любое время?

– Кто ж не хочет? – сказал Тимошка.

– Опьянить человека несложно, но, если ты захочешь отрезветь обратно, ты потеряешь… – кот опять зевнул и договаривать почему-то не стал.

– Что за пьяница захочет трезветь? – хмыкнул Тимошка.

– Что же, давай гроши, – сказал кот.

Всем известный Тимошка спохватился, сунулся в один карман, во второй, в третий, хоть у него их было всего два, и высыпал на доску перед хвостатым колдуном горсть. В горсти этой было несколько кусочков ореховой скорлупы, две семечки, одна разломанная неровно пробка от кувшина и два гнутых медных гроша.

Кот, как видно, довольный оплатой, кивнул и взял один из флаконов с доски. Держать этот флакон лапами ему было так неудобно, что он сунул его между задних ног, надулся, заболтал усами и с большим трудом отодвинул крышку. У горлышка появилось маленькое отверстие. Кот наклонил флакон и капнул на доску чуть-чуть какой-то вязкой жидкости, гадючей и острой. При этом, наклонясь, Пузырь едва не завалился вместе с флаконом и, судя по пятнам по всему фургону, заваливался он нередко.

В образовавшуюся массу кот накидал еще кусочки листьев и сухих лепестков, положил туда маленький шарик, похожий на жемчужину, а потом завыл тихонько что-то свое, кошачье, и вдруг из-под доски пошел легкий дымок. Одновременно с тем стеклянный шар на краю доски еле заметно засветился, а когда кошачье мяуканье, весьма забавное, если не принимать во внимание, что любая ошибка в интонации могла закончится поносом, например, так вот, когда мяуканье стало громче, повозка затряслась туда-сюда, будто внутри нее происходили какие-то веселенькие (хо-хо!) вещи.

Пьяница перепугался!

В его вывихнутом уме и без того все прыгало и переворачивалось, а теперь началась чистая фантасмагория. В окутанном разноцветным дымом полумраке что-то выло, что-то вспыхивало, летали зеленые и красные глаза, вились какие-то длинные силуэты. Пьяница закачался, не зная где и что и куда смотреть, и почему какие-то лапы над головой, а какие-то в ногах, он заволновался, задергался, и, когда ему показалось, что земля перепуталась с небом и они одновременно и там, и тут, он отпрянул, перевалился через борта повозки и грохнулся макушкой на деревенскую дорогу…

– Хм, – сказал Трофим, прошел осторожно по тряпкам и выглянул наружу, но только и увидел, что какой-то уползающий силуэт. Если бы не раскатистый звук отрыжки, силуэт этот можно было принять за собачий. – Ну и ладно.

Деревня погрузилась в пучину ночи. Не мычали коровы, не брехали собаки, спали дети, спали взрослые. Лишь кое-где временами раздавался недобрый скрип колодезного ворота, о который бились головами деревенские забулдыги.

Однако где-то к середине ночи среди всей этой тишины раздался грохот, потом звон, потом кто-то закричал, и все это попеременно, снова и снова.

Сонный Трофим выглянул из фургона. Где-то за дворами впереди мельтешил свет, по дороге мимо повозки пробежало несколько человек, за деревьями слышались голоса. Временами их заглушали окрики матерного содержания.

Трофим заинтересовался и спрыгнул на дорогу. Рядом брели на шум люди, и кот поспешил встать на задние лапы. Трофим думал, что в человеческих глазах походка на двух ногах делает его внушительным и представительным зверем, но из-за сутулой спины он скорее походил на крадущегося за сладким черта.

Он проследовал по тропинке между дворов и наткнулся на шумящую толпу, стоявшую вокруг разбросанных по траве перьев. Люди гомонили все вместе, и Трофим не мог понять, что случилось.

– Послушайте, – обратился он наконец к косматому мужичку с помятым носом, – что тут у вас такое, добрые люди?

Мужичок аж подпрыгнул.

– Черт нечистый, – выдохнул он.

– Я кот, – обиделся Трофим.

– Большая разница! – хмыкнул мужик.

– Некоторая. Однако, что же все-таки случилось?

– Да опять эти волки паскудные в Вошкин курятник полезли…

– Никакого спасенья от них нету, – покачала головой женщина в растрепанном платке. – Вот надо им сюда и все!

– Клыки – во! – добавил мужчина, выскочивший на улицу в одном белье. – Как у каракадилов!

– Как будто ты каракадилов видел, – окатила его презрением женщина.

– Да каждое утро ты у меня под окнами туда-сюда.

Женщина ахнула и едва не началась драка, но тут мужичок с помятым носом пригляделся к Трофиму и сказал:

– А ты, значит, чертеныш, из этих колдунов-волшебников, может, ты и волков…

Не успел он договорить, как деревенские вокруг, позабыв свои колкости, схватили косматого мужичка за лицо и утащили подальше. А потом покосились на растерявшегося Трофима такими круглыми глазами, которые словно бы говорили: «А ты ничего не видел, не было тут никакого мужичка».

И вот настало утро, потом солнце доползло до вершины небосвода, а кошачья повозка так и стояла сама себе – никому не интересная и никому не нужная. По дороге бродили резкие петухи, летали сорванные с деревьев листья, где-то за дворами хохотали, где-то стучал ткацкий станок, на околицах дымил обжигавший горшки горшечник, но никому не было дела до бродячих колдунов.

Лишайный ворчал. Он бродил, недовольный, кругами и поглядывал иногда на постоялый двор, откуда периодически высовывался нос хозяина, но тотчас засовывался обратно, когда рыжий кот начинал на него шипеть.

– Скучно здесь, ждать нечего, – вздохнул разочарованный Трофим. – Поедем дальше.

Стоило ему это сказать, как Лишайный, взобравшийся на плетень постоялого двора, вскочил, встал боком и зашипел. Трофим обернулся. Из-за дерева с другой стороны дороги выглядывал какой-то усатый мужик. Увидев переполошившегося Лишайного, мужик тут же спрятался, но задняя нижняя пола его драного кафтана, не сгибавшегося от грязи, высунулась наружу.

Несколько удивленный Трофим спустился с места возницы и стал посреди дороги. Мужик, похоже, и сам не сильно смелый, выглянул опять, заметил появившегося неподалеку кота и снова скрылся за деревом.

Трофим подошел еще ближе, но стал в стороне. Прошло секунд десять, и мужик, тряся усами, тихонько вылез наружу, не увидел сидящего на прежнем месте Трофима и вылез еще чуть-чуть. И тут боковым зрением различил близко от себя кошачью фигуру и вздрогнул, как будто ему пинка дали, взмахнул руками, подпрыгнул. Дернулся он так резко, что Лишайный подлетел со страху в воздух, перекувыркнулся, упал на лошадь, с нее перескочил обратно на плетень, с плетня на перевернутый горшок, затанцевавший под ногами, с горшка он сиганул было на дорогу, но сшиб с ног проходившего мимо ребенка. Отскочив, Лишайный помчался не помня себя сквозь траву и кусты, взмыл по бочкам на крышу какого-то дома и, перевалив через конек, скрылся из виду. Однако и потом какое-то время в деревне слышался грохот переворачивающихся мисок и всякие крики…

Встревоженные котом лошади заволновались, и из повозки показались две новые сонные морды – Пузырь и Сраська.

Во всем этом переполохе невозмутимость сохранить удалось одному Трофиму. Возможно потому, что у него был нож, который он как раз выставил перед собой в лапах… О, читатель, не спрашивайте у автора откуда Трофим вынул этот нож. Автор лишь повторяет то, что записано в «Книге Колдунов» достопочтенного Васьки Брехливого, который писал: «Етот злой калдун всигда хадил с двумя нажами, чтобы ими резать када захочется». Скажите спасибо, читатель, что автор оставил Трофиму лишь один нож. Если бы он стоял с двумя ножами в лапах картина вышла бы совсем сказочной, а один нож как-то можно стерпеть.

– Гой вам, добрый человек, – сказал Трофим, наступая с ножом наголо. – Чего желаете?

– Да я и не желаю, в общем-то, – заикаясь проговорил смущенный мужик.

– Я спрашиваю только из вежливости, – Трофим подвинулся еще на шаг вперед. – Волшебство за гроши.

Мужик отступил.

– Ах, гроши, – пролепетал он, неотрывно глядя на нож. – Это я поищу.

И стал рыться в карманах.

– Вы что же здесь прячетесь? – спросил Трофим.

– Ах, я? – мужик застыл. – Вы из вежливости спрашиваете?

– Я из вежливости не только спрашиваю, но могу и ножом ткнуть.

– Ах. Но я-то, в общем, и не прятался.

– Хотите чего-нибудь наколдовать? Наложить заклятие на свинью? Превратить соседа в морковку? Превратить морковку в соседа? Зачаровать чужую жену? Или вообще?..

– Ах, господин волшебный кот, – взмолился мужик, – вообще мне надо, но жить я не могу и спасите меня, прошу вас. Жизнь мне стала колючкой в кустах, и я не могу есть и не могу спать.

– Ну это хорошо, – сказал Трофим. – Мы вас усыпим.

Трофим шагнул вперед. Мужик отступил в испуге.

– Ах, господин волшебный кот, – сказал он, – я бы сам сумел соснуть так и эдак, кабы не приходилось мне каждую ночь стоять в дверях моего курятника и драться на кулаках с волками. Помогите мне, господин волшебный кот, я дам вам все, что у меня есть, хоть у меня ничего и нет!..

Трофим догадался, что перед ним тот самый Вошка, курятник которого переполошил ночью всю деревню.

– А, – сказал Трофим задумчиво, подумал немного и добавил: – Я спрошу.

Он забрался снова на место возницы и влез под навес. И в тот же миг там внутри что-то дернулось, врезалось в тряпки наверху так, что они едва не сорвались, кто-то зашипел, покатился. Затрясся весь фургон. А секунд через десять Трофим вышел обратно, весь хорошенько измятый и с диким взглядом, спустился на землю и подошел к недоумевающему мужику.

– Мы подойдем к вам вечером, – сказал Трофим и мотнул головой. – Скажите куда идти.

Вошка долго кланялся и виновато улыбался, чесал затылок и показывал на вчерашний курятник шапкой.

Покончив с делом, Трофим пошел искать Лишайного. Временами на того находило так, что его приходилось выдергивать из какой-нибудь щели в сарае общими силами – за задние лапы да за хвост. Трофим прошел по дороге, обогнул дом, по крыше которого проскакал Лишайный, перебежал небольшой огород и услышал вой.

Трофим продрался сквозь осыпавшиеся кусты, пролез в дырку в тыне и увидел странную сцену. На дороге, красной физиономией вниз, валялся вчерашний заколдованный – всем известный пьяница Тимошка – и держал за заднюю лапу брыкающегося озверевшего кота. Лишайный шипел, визжал, кусался, крутился вокруг поймавшей его ладони, грыз ее и царапался, и все так быстро и с таким остервенением, что любой нормальный человек от такого зверя бешеного рвал бы со всех ног, но Тимошка лежал себе, как зашибленный, и даже что-то говорил.

– Что вы здесь за дело делаете? – Трофим осторожно приблизился к драчунам.

– Еще один! – воскликнул очень неразборчиво, путаясь в словах и интонациях, Тимошка. – От тебя, пройдоху хвостатого, я тоже сейчас сцапаю!

Тимошка попытался вскочить, но с трудом сумел только сесть, потом закачался и упал на плечо.

– Ах, – сказал он жалобно, – будьте вы прокляты, горькие звери, чертовы слуги! Что сделали вы с моей жизнью? Для чего вы забрали у меня радость и счастье мое последнее, чудища многолапые?.. Для чего обидели гулящего человека чистой души?

– Ничего не понятно, – признался Трофим, и впрямь весьма озадаченный. – Что такое?

– А то такое, – чуть не со слезами говорил несчастный забулдыга, – что теперь, вашими трудами, деревенские веселые люди и знать меня не желают, а коли что – в нос кулаки суют! Хорош товарищ по забавам, если ему и забавляться не надо – он уже узабавленный дальше не бывает! Кто станет пить вино-мед с человеком, которому пить вино-мед вовсе и не нужно, он уже напившийся вдоволь? Все люди как честные питухи, а мне ничего не надо, всего-то и дела, что сидеть и смотреть, как другие делают себя пьяными! Меня вчера после вашего колдовства два раза взашей кидали. Верните мне мою жизнь, пакостники облезлые! Что я вам, пьяница последний? Не хочу быть пьяным, сделайте меня трезвым!

– Хм, – задумался Трофим, – очень трезвым?

– Вконец.

– Тогда иди к фургону.

Тимошка отпустил наконец Лишайного и сам стал на четвереньки, попробовал встать на ноги, но зашатался и свалился на колени.

– Я так пойду, – сказал он.

– Я тоже, – согласился Трофим.

Пока пьяница, дрожащий руками, ногами и мыслями, лез в фургон, Трофим вкратце рассказал Пузырю что случилось. Пузырь не обрадовался.

– Я говорил, что ничего доброго из этого не выйдет, – проворчал он. – Какой это пьяница захочет быть трезвым? Пусть теперь Сраська соображает.

Сраськой звали белого с пятнами кота, от которого в обычные дни виднелись одни лапы, торчащие зловеще из-под наваленных по фургону тряпок. Но и в необычные дни Сраська оставался котом своеобразным. Сейчас, например, он истошно зевал и смотрел в стену фургона. У Сраськи было три любимых занятия – есть, спать и смотреть в стену. И он не знал вопроса сложнее, чем выбирать одно дело из этих трех.

И вот жаждавший трезвости пьяница завалился-таки в фургон, сшиб ногами шкатулку у борта и пустой кувшин, а Сраська все разглядывал стену так, будто происходящее его не касалось и будто происходящее вообще не происходило. Трофим и Пузырь терпеливо глядели Сраське в спину, Тимошка блуждал взглядом тут и там и вроде как тоже смотрел на кота, а тот никуда не спешил и жил своей жизнью. Так прошла, вероятно, не одна минута, пока Тимошка, утомившийся наконец, не придвинулся к Сраське и не прошептал в волнении:

– Так что?

Сраська подлетел. Упал в тряпки. Вскочил на ноги и уставился на пришельца таким перепуганным взглядом, который ясно говорил о том, что все это время Сраська пребывал в неких туманных и загадочных, а самое главное – далеких мирах. Он слабо понимал, что от него хотят.

– Ну давай, колдун, – проговорил Тимошка, – делай меня трезвым, не хочу я быть пьяным. Или я вам всем хвосты узлом перевяжу.

Сраська недовольно поглядел на своих товарищей, потом на пьяницу, который помешал ему разглядывать стену, потом раздраженно мяукнул и полез копаться среди тряпок. Он разворошил гору складок, целую минуту ковырялся лапой в маленьком флаконе, пытаясь подцепить серую горошину, наконец насадил ее на коготь и протянул пьянице.

– Ешь, – сказал Сраська.

– Это что? – спросил Тимошка.

– Собачья козявка.

Тимошка снял с когтя горошину и проглотил. Сдвинул брови. Лицо сделалось хмурым и сосредоточенным, но мысли сосредотачивались у него, как видно, ненадолго, и стоило им собраться, как они рассыпались обратно, а взгляд, на миг приобретший определенный блеск разума, мгновение спустя стал начисто бессмысленным.

– Все равно пьяный, – сказал Тимошка и закачался сильнее обычного.

– Что ты ему дал? – спросил Пузырь.

– Я же сказал – собачью козявку, – сонно произнес Сраська и принялся укладываться спать.

– От собачьих козявок не трезвеют, – возразил всезнающий Пузырь.

– Какой дурак и впрямь захочет трезветь? – проворчал Сраська. – Я ему собачью козявку дал, чтоб в голове прояснилось.

Пузырь так задумался, что нетерпеливый пьяница опять произнес:

– Так что? – а сам очень ненормальным взглядом смотрел на всех котов одновременно.

Пузырь встрепенулся и сам пошел рыться в тряпках, вынул оттуда другой флакон, из этого флакона вытащил когтем другую горошину (потемнее первой) и протянул Тимошке.

– Ешь, – сказал Пузырь.

– А это что? – спросил Тимошка, взгляд которого никак не мог сфокусироваться на горошине.

– Козья сушеная гадость, – сказал Пузырь. – С ароматом медовухи.

Тимошка протянул руку, но горошину сумел ухватить не с первого раза – сначала он поймал за ухо Трофима, а потом ущипнул себя за коленку. Все же он взял горошину, понюхал ее оценивающе и съел.

Внезапно физиономия пьяницы разгладилась и стала похожа на дыню. Тимошка напрягся, задергался, вылетел из повозки так, будто его оттуда пружиной выбросило, встал на дорогу прямой, как копье.

– Опа! – сказал он, поднял руки, согнулся в одну сторону, потом в другую. – Вот так! Опа!

Тимошка, всем известный, наклонился вперед, достал ладонями до земли, «опа!», выгнул спину и встал на руки – «вот так!» Потом скрутился проворно, упал на землю, отжался пять раз, вскочил и стал приседать на одной ноге. «Опа! Вот так! Вот так!» Бывший пьяница резко обернулся, подпрыгнул, ухватился за ветку дерева и, хотя ветка с треском согнулась, умудрился подтянуться.

– Эх, – воскликнул Тимошка, – хорошо! – он несколько раз лихо кувыркнулся назад, подлетел и, перевернувшись в воздухе, стал на ноги. – Трезвый, как птица! Вот так, опа!

Тимошка заскакал на месте. Он хлопал в ладони над головой и то расставлял ноги, то, наоборот, сводил их впритык.

Коты хмуро смотрели за всеми этими гимнастическими упражнениями, даже Сраська, свернувшийся клубком, наблюдал одним глазом.

– Ну и ладно, – выразил всеобщее настроение Пузырь и закрыл полог фургона.

Вечером четверо колдунов выстроились в ряд и пошли к курятнику. Пузырь, как самый пузатый и вообще большой, тащил в сумке на спине колдовские принадлежности.

Провожаемые встревоженными взглядами крестьян, коты шагали напрямик – сквозь дырки в заборах, по ящикам и кормушкам для лошадей. Вскоре остановились возле избушки. Не успели коты постучать в дверь или помяукать хотя бы, как на порог торопливо вышел напуганный Вошка.

– Что же вы так долго бродите! – нервный Вошка взмахнул руками. – Солнце село. Волки вот-вот объявятся! Они всегда в одно время приходят – недавно залезли к старосте и украли часы…

– Вот и хорошо, – равнодушно произнес Пузырь и без спросу прошел мимо двери.

Он был таким внушительным и круглым, что хозяин дома невольно попятился. Рассыпались по стенам и какие-то женщины в избе, выпучил глаза старик с тощей бородой, замолчали дети.

Коты, все вчетвером, уселись на обеденный стол, Трофим распахнул ставни. Окно закрыто было волосяной сеткой.

– Этот курятник? – спросил Пузырь, глядя в окно на косой сарайчик на другом конце двора.

– Другого нету, – зачем-то шепотом сказал Вошка.

– Вот и хорошо, – повторил Пузырь.

Он вытащил из сумки медное блюдце, сверху поставил медную чарку и бросил в нее пепел. Сраська и Трофим накидали туда же цветных сухих шариков и трав из заранее заготовленных смесей, которые хранились у них в мешочках. Пузырь поставил рядом свечку, но зажигать ее не стал. Сраська, чуть не перевернувшись, налил из флакона немного очень густой зловонючей жидкости, потом подумал и капнул добавки. Один Лишайный ничего не делал, только смотрел на всех дико, испугано пугал.

Коты еще не закончили с приготовлениями, когда снаружи послышался шорох.

– Идут, – шепнул расстроенный Вошка.

Он не особенно доверял котам. Да и кто нам, собственно, доверяет?

Тем не менее Пузырь царски сел посреди стола и заговорил что-то совсем неразборчивое. Если вы, читатель, сумеете как-нибудь произнести такую фразу: «ѤѬѮѰѾѦѶ҉ѦѠѪѫѰѧѦѤѥѣѼѾ҈ѮҨԂ!», – то у вас появится определенное представление о том, как колдовал кот. Впрочем, будьте осторожны, читатель! Если вы и вправду сумеете произнести эту фразу, то впредь ваше горло будет издавать один собачий лай… Конечно, если вы воин, или, например, певец из царского ансамбля современной музыки, то на вашей жизни это никак не отразится, да и, как подсказывает опыт, некоторые собаки куда более душевные собеседники, чем большинство людей, но все же поберегитесь!

Трофим и Сраська подхватили песню Пузыря и затянули долгое меланхоличное:

– Уауауаууаууууауау! Уауауууу! Ууаууу! – так слышали их пение люди.

Стоявшая у блюдца свечка вдруг зажглась сама собой, смердючая жидкость засмердела настойчиво и ядовито.

Недоверчивый Вошка перетрусил, но все же разглядел тени среди кустов. Волки пробрались по огороду и, несмотря на усилия котов, полезли в курятник!

– Уауауауау! – еще громче потянул свою тугую песню Пузырь, и Трофим следом за ним.

А вот Сраська в замешательстве опустил лапы, наклонил голову и повернулся к Пузырю.

– А что мы вообще колдуем? – неожиданно спросил он.

Пузырь запнулся, прекратил петь и вытаращил на Сраську глаза. Важный, с величественной осанкой Трофим растерялся и жалобно мяукнул. Свечка потухла, и в избушку пришла смущенная тишина.

Но тут раздался такой чудовищный рык на много голосов, что показалось, будто распахнулись закрытые ставни соседних окон. Потом загремело, загрохотало так, что перепуганный Лишайный вспрыгнул на стену, побежал, пока не врезался в полку, перелетел на потолок, потом на другую стену, потом оттолкнулся от чьей-то спины, снова вцепился в стену и в конце концов так бахнулся головой о стол, на котором сидели остальные трое котов, что все колдуны брызнули в стороны, как искры из глаз. Трофим свалился задом на какого-то ребенка, и в доме заголосили, забегали. Кто-то споткнулся и растянулся на полу, а одна женщина с возгласами: «А! А!» – крутила головой, силясь понять, что происходит.

– Ах вы звери злодючие! – запричитал хозяин дома. – Что вы наделали, висельники разбойные!? Теперь волки сожрут всех моих курей!

Стоило Вошке это произнести, как все головы повернулись к окну и внезапный вертеп внезапно же и прекратился.

Потому что из дверей курятника вылетел волк с поджатым хвостом.

А следом за ним еще штук пять таких же ошалелых, захлюстанных и обкусанных.

– Ах, чудеса волшебные! – воскликнул в восхищении Вошка и, взяв стоявший у печки рогач, пошел во двор.

Вмиг успокоившиеся коты, напустив на себя гордый властный вид (кроме Лишайного, который делал страшные глаза), двинулись следом.

Они приблизились к курятнику и стали полукругом у двери. Вошка оглянулся, – нет ли где затаившихся волков, – а потом осторожно приоткрыл дверь курятника. Едва он сунул внутрь нос, как звонко вскрикнул, отпрыгнул и, стоя на трясущихся ногах, выставил перед животом кривой рогач.

– Что не так? – удивился Пузырь.

Дверь в курятник была косой и потому закрывалась сама. Кот подошел ближе, потянул дверь на себя – и в тот же миг шерсть его стала дыбом!

Весь курятник был доверху набит волками! Они сидели на местах куриц до самого потолка, вертели по-птичьи глазами, издавали странный кудахтающий лай, а один, с петушиным гребнем на голове, зарычал диким зверем, увидев кота в дверях, и бросился на него со всех ног.

Пузырь чудом успел закрыть дверь, а сразу сориентировавшийся Трофим подскочил и опустил трухлявую задвижку. Дверь грохнула и затряслась от удара волчьей морды.

Коты быстро переглянулись и тут же отвели взгляды.

Вошка как раз пришел в себя и заголосил, качая головой:

– Зачем я был таким дураком, что поверил плутоватым зверям?! Почему не стал, как становился всегда, перед дверью своего курятника с рогатиной в руках?! Все беды мои от волков да бестолковых колдунов, чтоб вы сожрали друг друга! – он подбежал к узкому оконцу, закрытому сеткой, но внутри было темно. – Всех моих кур сгрызли клыкастые волки! Что мне теперь делать и как жить дальше по-человечески?!

– Не терзай мои добрые уши, – взмолился Пузырь. – Никто не ел твоих куриц. Где они сидели, там они и сидят!

Вошка запнулся, посмотрел в недоумении на кота, посмотрел, кстати сказать, как на кучу хвостатого мусора, потом опять заглянул в окно и различил в полумраке силуэты волков.

– Злые вы колдуны-обманщики, – сказал в отчаянии Вошка. – Вместо моих крикливых куриц теперь сидят волки! Что мне с ними делать? Кому нужны волчьи яйца?

– Никакие это не волки, что ты такой громкий? – резко произнес Пузырь. – Ты попросил нас сделать так, чтобы тебе не пришлось по ночам стоять в дверях твоего курятника, и вот твои курицы превратились в волков и теперь сами могут себя защитить. А ты ложись себе на печку, обвернись хвостом и спи, сколько влезет.

– О, – медленно произнес Вошка и задумчиво сдвинул брови. – А! – посмотрел опять в окно курятника. – Как ловко, прямо очень… Когда же они снова превратятся в куриц?

– Мяу? – Пузырь отвернулся, поглядел по сторонам.

– Я спрашиваю, ваша колдовская милость, когда же мои курицы опять станут курицами, добрый колдун?

– Зачем же? – с отсутствующим видом сказал Пузырь. – Назад они не превратятся.

– Как? – Вошка побледнел. – Для чего же мне волки? Что мне с ними делать?

– То же, что и всегда, – если бы кот мог пожать плечами, он бы пожал. – Курица она курица и есть. Хоть она и волк.

С той ночи по деревне Заунывненькой стали бродить очень странные волки. Они стерегли яйца, пугали деревенских петухов и пытались летать. А от кукареканья одного из самых задиристых волков местные жители падали с кроватей и весь день ходили пучеглазые и шальные…

Глава вторая. «И облака касаются головы…»

На следующий день стало ясно, что делать в Заунывненькой больше нечего. Коты собрались и поехали дальше, надеясь к вечеру добраться до Рыжего Утеса. Но уже на околицах послышался голос из сада:

– Что такое? Колдуны, что ли, заезжие тут катаются?

Трофим вылез из-под навеса. У кривого забора стоял пухлощекий мужик с щетиной вместо бороды. Звали его Пыхнутка. В деревне его знали главным шкурником, скупердяем и подлой поганой рожей. Пыхнутка положил свою надутые ручищи на ограду и хитро улыбался.

– Колдуны, – насторожено произнес Трофим. – Волшебство за гроши.

– Ну это вы так говорите, что за гроши, кх! – Пыхнутка фыркнул. – Ну интересно, коты ушастые, чародеи блохастые. А мне вы наколдовать сможете, рожи шерстяные?

– Что нужно?

– Уж который день на яблоне моей ничего нет, никакого яблочка червивенького. Уж не знаю, как и быть.

– Одно мгновение, – сказал Трофим и засунул голову под навес, что-то сказал и высунулся обратно. – Мы посмотрим.

Из фургона вылезли Пузырь и Сраська и вместе с Трофимом спустились на землю. Они протиснулись в дыру в заборе и оглянулись.

– Где ваша яблоня? – спросил Трофим.

Пыхнутка опять фыркнул, с задиристым презрением глядя на кошачью троицу.

– Вон, – махнул он рукой.

Коты походили вокруг цветущей яблони. Сраська, впрочем, быстро отвлекся и принялся жевать траву.

– И правда, – произнес Трофим, дважды обойдя дерево по кругу. – Ни одного яблока. Потому что в начале лета яблоки не растут.

– Ну это, положим, не важно! – произнес Пыхнутка, сложив на груди руки.

– А… – Трофим не придумал что сказать.

– Мне, положим, все равно, – продолжал Пыхнутка, – лето там, дождь или вечер. Я, положим, хочу, чтобы яблоки росли, и почему они не должны? Я, может быть, хочу взять вот так, выйти на крыльцо, взять яблоко и сесть на лавочку, посидеть. Или на диванчике разлечься, чтобы жизнь была хороша и ничего себе такая. Вот чего я хочу.

– Хм, что ж, – Трофим повернулся к Пузырю и издал некий непередаваемый людскими знаками звук.

Пузырь зевнул, а Сраська уже катался по земле туда-сюда. Трофим мяукнул опять, Пузырь мяукнул в ответ. Пыхнутка вдруг расхохотался и топнул ногой. Задвигал носом.

– Ну коты, ну коты, – захлебываясь произнес он, – мяукают, собаки, как теребень кабацкая!

Трофим искоса посмотрел на Пыхнутку и произнес:

– Хорошо, мы зачаруем твою яблоню, чтобы на ней круглый год росли яблоки.

– Вот это человеческий разговор, – обрадовался Пыхнутка и, как обычно, фыркнул, довольный собой.

Трофим пошел обратно к фургону за колдовскими инструментами. Лишайный как раз сидел на козлах и зевал. Что-то жужжало повсюду, и дул мягкий летний ветер. Трофим обрадовался, что Лишайный поможет ему нести тяжелую сумку к яблоне, но, когда они, взяв сумку, спрыгнули обратно на дорогу, в траве, весело двигая хвостом, забегала ящерица. Лишайный вскрикнул, кинулся за ней и скрылся из виду, только шум драки ящерицы и кота периодически долетал до раздраженного Трофима.

Повезло хотя бы, что колдовать в этот раз должны были лишь Пузырь и Сраська. Они вынули из сумки мешочек с сухими зернами и, рассыпая их, забегали вокруг яблони. Дважды они умудрились столкнуться и выглядело это так нелепо, что обрадованный Пыхнутка воскликнул: «Оп! Оп! Давай!» – и тоже пошел в танце. Впрочем, танцевал он не лучше какого-нибудь кабана.

Закончив разбрасывать семена, Пузырь поставил под деревом маленькое металлическое блюдце и накидал в него ломаных сухих листов. Когда приготовления были закончены, Пузырь и Сраська сели возле блюдца и завыли:

– Уа-уа-уауау-уа! Уа-уауа-уа-уа! Уа!

Они медленно покачивались туда-сюда и временами шлепали хвостами. Пыхнутка гыгыкал, глядя на них, а Трофим сидел поодаль – смешной в своем деланом величии.

Листья в блюдце задымились, покраснели, но огня видно не было. Дым завихрился, окружил дерево, окутал легкими серо-синими струями ветви, цветы и листья.

Весьма однообразный кошачий дуэт длился минуты две или три, а должен был – пять.

Оборвалась песня странно, резко и неожиданно.

Перед носом Сраськи порхнула бабочка.

Сраська отпрянул было, потом подскочил и, подняв передние лапы, побежал за бабочкой! Пузырь застыл от неожиданности. Сраська, позабыв обо всем на свете, беззаботно прыгал среди травы, потом неловко упал на землю.

Он выглядел таким счастливым, что Пузырь, этот пухлый и вечно вялый чародей, не удержался, взболтнул хвостом и вдруг бросился со всех ног за той же бабочкой. Он наступил задней лапой Сраське на голову и запрыгал, как дурно воспитанный школяр. Сраська тоже встал на ноги и, толкаясь, выпучив глаза, заскакал по саду, ударясь о ветки деревьев и путаясь в кустах.

Трофим растерялся. Дым, объявший яблоню, без присмотра быстро рассеялся и стало видно, что на ветках висят никакие не яблоки, а хорошо прожаренные рыбины!..

Пыхнутка прищурился и сделал придурковатое лицо (впрочем, может статься, что такое лицо подарили ему родители). Трофим ахнул. Рыбины приделывались к дереву хвостами, раскачивались на ветру и пахли сладко и оглушительно. Пыхнутка приблизился к яблоне, пригляделся, сорвал одну из рыбин и понюхал. Трофим наконец собрался с мыслями и хотел уже сказать, что колдовство, видать, не получилось, что сейчас они, коты, соберут, истекая слюнями, все эти лишние рыбины (к себе в сумки) и снова заколдуют дерево так, чтобы на нем все-таки появились яблоки, но Пыхнутка неожиданно укусил рыбу за бок, пожевал, покачал головой и сказал, опережая замешкавшегося кота:

– А ничего такое яблоко, – еще пожевал, кивнул одобряюще головой. – Сочненькое, большое. Молодцы, колдуны! Выражаю вам благородность, до свидания, брысь отсюда!

Трофим вздохнул и, разочарованный, стал собирать колдовские принадлежности в сумку. Попробуй теперь угадай, чтобы снова на дереве выросла рыба. Прошлый раз, когда они так же ошиблись с подобным заклинанием, у Сраськи загорелся хвост, а Лишайный провалился под землю. С колдовством долго не поэкспериментируешь.

– Что же, – сказал расстроенный Трофим, – раз уж вы довольны, будьте добры пожаловать за наше искусство какие-никакие гроши.

– Как? – Пыхнутка выставил нижнюю губу. – Вы хотите, чтобы я вам заплатил?

Пузырь и Сраська наконец отвязались от бабочки и тоже подошли к дереву.

– Волшебство за гроши, – произнес Трофим. – Сколько ни есть.

– Платить я вам, конечно, не стану, – Пыхнутка вздернул нос. – Мне, знаете, вообще душа не лежит что-то там кому-то платить. Желания в себе такого не чувствую. Мне хочется жить так, чтобы никогда никому ничего не платить. Вот такой у меня интерес. Раз вы такие колдуны, то наколдуйте мне так, чтобы мне никогда не прошлось ни с кем расплачиваться!

Трофим заморгал и посмотрел на Пузыря. Тот вздохнул тяжело и подсел поближе.

– Пусть будет так, – сказал Пузырь. – Ты будешь получать, ничего не давая взамен, – кот вынул из мешочка горсть порошка, похожего то ли на пыльцу, то ли на муку, и дунул этим в сторону Пыхнутки.

Потом Пузырь сел на задние лапы, поднял лапы передние и завыл:

– Уа-а-а-а! Яу-у! Уа-а-а!

Сраська тоже сел и тоже завыл, а потом резко зашипел, и в тот же миг толсторожий Пыхнутка задымился и со звонким хлопком превратился в самое обыкновенное ведро!

Пузырь с Трофимом отволокли сумку с колдовскими принадлежностями обратно в повозку, а потом пошли выручать побитого ящерицей Лишайного. Сраська тем временем откатил ведро в старый туалет на краю двора.

– Живи в свое удовольствие, – сказал Сраська. – Тут с тебя никто платы не потребует.

После этого коты собрали с дерева рыбу и поехали дальше.

А пару дней спустя колдовство ослабло и ведро, уже не раз пользованное, превратилось обратно в Пыхнутку, который с тех пор всегда расплачивался вовремя, щедро, и часто даже прежде, чем что-либо получал…

Но это произошло потом, а покинув деревню, кошачья повозка выехала в поле и покатила наводить смуту и хаос в сторону города Рыжий Утес.

Стоял он на цветущих холмах неподалеку, но повозка часто останавливалась, потому что лошади отвлекались и ходили в поля – пожевать травы. Поэтому к воротам города подъехали лишь к полудню следующего дня.

Тут надо сказать, что никаких ворот в Рыжем Утесе на самом деле нет. Вместо них стоит башенка с лестницей и небольшой караульный сарайчик, крыша которого подвязана к ветке дерева, чтоб не упала.

Когда повозка бродячих колдунов приблизилась к башне, к лошадям подошел один из княжьих стражников в шитом-перешитом кафтане. Другие бросали козьи кости, а из башни торчала голова лучника с такой скучающей мордой, которую развеселить можно разве что стрелой в лоб.

– Опять вы, плуты-колдуны-шерстяные-штаны, – сказал подошедший стражник с очень серьезным выражением на лице. – Давно вас видать не было, с целый год, наверное. Ну теперь-то, прощелыги шаловые, я вас так запросто в город не пущу.

– Мы честные коты, – возразил Трофим и вынул из денежного мешочка одну серебряную деньгу.

– А я честный княжий стражник, – сообщил честный княжий стражник.

– Это значит, две? – Трофим вынул из мешочка второй серебряник…

Стражник подошел поближе, огляделся и произнес негромко.

– Зачем это две? Вы же такие злые волшебники-чародеи, только хвостом повести – и вот уже на ком-нибудь проклятие лежит или другая гадость…