Мать бесов бесплатное чтение

Мать бесов

Пролог

1

Белке оставалось жить одно мгновенье. Лес глух, и даже когда кто-то из его детей умирает, – он остается таким же самозабвенным. Как деревянный монумент, страдающий деменцией, просто стоит и смотрит в одну точку. Птицы продолжают петь, ручей журчать, а кузнечик выдавать свою стрекочущую симфонию. Слабый ветер колышет макушки сосен, а белка уже пригвождена деревянной стрелой рядом со своим дуплом. Маленькая смерть в большом лесу никого из его обитателей не удивляет и даже не пугает. Для леса смерть – это самое естественное продолжение жизни.

Щербатая, без нескольких пальцем рука с усилием вынимает стрелу, белка падает в уже приготовленное лоно небольшой сумки. Спрыгивая с дерева, фигура человека не издает не единого скрипа, делая это почти бесшумно. В этом лесу он чувствует себя как рыба в воде. Тут все знакомо, – каждое дерево и куст, каждая кочка, и даже все запахи были досконально изучены. Вот недалеко от той ёлки, в овраге, у него стоят удавки на лису, а вон за этим ручьем вырыта ловушка на бобра. Он знает, где можно набрать вкусных ягод земляники, а где весной щавель кислее прочих.

Люди редко захаживают в этот лес. Только грибники да малочисленные охотники в подходящий для этого сезон, и то не часто. Не то чтобы этот лес слыл каким-то опасным или странным. Самый обычный лес с виду, только старый и дремучий. Иной раз идя по нему, кажется, что ты первый человек, ступавший по этой земле. А другой раз, некоторые чрезмерно чувствительные люди могут и чувство какое-то ощутить, тревожное чувство, будто кто-то смотрит на тебя со стороны, – глядь, а там никого нет, но чувство все равно есть. Слухи разные ходили, но кажется в них никто не верил. Люди в лесу пропадали, но они и в других лесах области так же пропадали. Да и не только в лесах.

Мама не выпускала человека без пальцев на улицу днем, когда тот был еще маленьким. Они всей семьей тогда жили в Молдавии. Другие дети все время издевались и били беспалого мальчика, но ему все равно нравилось бывать на улице, особенно там, где есть деревья и трава, а боли он не боялся.

Но когда ему исполнилось семь лет, папа все же вывозил его иногда подальше от города, где они жили, чтобы беспалый мальчик мог вдоволь набегаться и наиграться. Ну или потому, что маме надоело штопать его штаны и мазать кровавые ссадины вонючим бальзамом. Таких поездок было по пальцам пересчитать, но каждая из них запоминалась. Один раз папа даже уснул в своей «Ауди» и мальчик провел почти всю ночь в лесу, босиком, потому что обувь мешала наслаждаться лесом. Он обнимался с деревьями и даже сумел выследить и убить мышь, а сколько он тогда попробовал на вкус улиток и жуков, – не сосчитать. Если и есть самые счастливые минуты в жизни семилетнего мальчика, то для него это были именно они.

Вообще-то пальцев у него не хватало и на ногах, – такая врожденная особенность. Поэтому, в обычную человеческую обувь ему приходилось подкладывать тряпицы, чтобы не натирало. Впрочем, это раньше было тяжело, а сейчас он обычную обувь не носит совсем. Только мокасины или сандалии, сделанные под его ноги. Мама всегда чинила ему обувь, которую сама же и шила.

Человек шел легкой, бесшумной поступью, немного пружиня при ходьбе. Наклоняясь под ветками и протискиваясь сквозь кустарники, он не сбавлял темп. Не одна ветка не издавала ни звука. Он как будто был бестелесным духом, а не созданием их крови и плоти. Платок с лица можно было снять, потому что в лесу никто не будет смеяться над его обширной заячьей губой. Длинные патлы грязных пшеничных волос торчали их под черной шапки и свисали почти до плеч. Его серые рыбьи глаза замечали каждое движение, каждую травинку вокруг.

При рождении мама дала лесному человеку имя Рудольф. В переводе с немецкого означает – «славный волк». Почему она так решила или кто ей подсказал, никто уже не знает. Но братья и все остальные звали его Рудик, и только мама полным именем – Рудольф. Лесному человеку нравилось его имя, там ведь было слово «волк», а значит он такой же хитрый и сильный хищник, как этот зверь. Местные говорят, – в этих лесах уже давно не видели волков. Хотя несколько поколений назад не знали, как спасать от них свою скотину, а иногда те нападали даже на людей. Рудик не застал тех времен, и сам на людей никогда не нападал, – так велела мама. Пару раз они могли попасть в его капканы, но жизни при этом никто не лишался. Да и чего на них охотиться, – никакого удовольствия. Все эти лесные путники, они ведь бесхитростные, как коровы на полях, – идут и даже не смотрят по сторонам. Один раз Рудик сидел на сыром пне, притворившись камнем, так двое грибников прошли совсем рядом и даже бровью не повели. А может быть он просто научился быть невидимым? Нет, брат Леша говорит, что такого не бывает.

В Калининградскую область они переехали, когда ему было девять. В школе он не учился там, не отправили его и здесь. Отец умер еще в Молдавии, от пьянки. Врачи говорят, – что-то с желудком случилось. Могли бы спасти, если бы мама или братья раньше позвонили в скорую. Но мама запретила это делать, и они просто стояли и смотрели, как папа вертится и трясется на полу, вопя от боли. Весь в поту, он так и застыл с остервенением во взгляде, в позе эмбриона, лежа в луже собственного говна и рвоты. Папа знал, что мама не станет его спасать, – все это знали. Так что переехали они впятером – Рудик, его старшие братья Алексей и Михаил, одноногая тётка Вика и мама.

На проданные в Молдавии квартиру и теткин маленький домик где-то в глуши, они сумели купить себе старый хутор в Озерском районе, Калининградской области. В лесу, у черта на куличках. Один минус был для Рудика – граница с Полшей, проходящая через его лес. Она сильно мешала, но за более чем десяток лет он успел привыкнуть – лес и без того был большой. Правда воспринималось это как лесной тупик – самое нелогичное словосочетание в его жизни. С асфальтированной дорогой их дом в лесу соединял примерно полтора километра грунтовой. Но обе эти дороги находились в лесу, а о чем можно еще мечтать, когда вокруг один лес и ты в нем единственный хищник?

2

– Разложи приборы на столе. Пошевелись!

Мама всегда была строгой, а в это утро как будто по-особенному.

– Всё успеется, мамка, он скорее всего еще даже половины пути от аэропорта не проехал. Мясо уже почти подоспело, – я все контролирую, – опираясь на костыль, тётка уверенной ногой прискакала к столу и стала доставать из кармана фартука вилки и ложки. – Может Лешку разбудить пойти? Пора бы уже.

– Да, сходи-ка. Только сильно его не колышь, и скажи, что я прошу его умыться и надеть чистое.

– Будет сделано, мамка, – бравурно приставив руку ко лбу, как будто она заправский вояка, и улыбнувшись, тётка попрыгала вокруг стола к деревянной лестнице второго этажа.

Взглянув наверх и не ужаснувшись количеством ступенек, она с проворством стала запрыгивать на них. Костыль зажала за пазухой, а тонкие, но сильные пальцы хватались за черные сальные перила, которые когда-то были то ли желтыми, то ли бежевыми.

Мама всегда была довольно тучной женщиной, а сейчас как будто не мешало бы скинуть пару-тройку десятков килограммов. Она сама это понимала, но из-за вселенской гордости, которую несла по жизни как ярмо, не могла признать. Большую часть времени она сидела в главной комнате, в своем бордовом кресле с высокой спинкой. А когда-то золотистые узоры цветов на обивке, давно превратились в серо-черные кляксы терновника. «Главное – чистота внутри», – так всегда говорила мама.

Вся мебель в доме была довольная старая и потертая, еще советская, а некоторые экспонаты даже немецкими. Что-то им удалось забрать с собой при переезде, а что-то прикупили тут на барахолке. Мама верила, что старое и проверенное прослужит дольше, чем новое и неизведанное. На телевизор с пультом дистанционного управления она согласилась совсем недавно, когда тяжело стало каждый раз ходить переключать каналы. Летом так вообще семь потов с тебя сойдет, пока проделаешь такую вылазку. Леша притащил его откуда-то, сумел починить и вот ей не приходится каждый раз вставать. Хоть это непривычно и даже слегка пугает, но она не могла не признать, что так удобней. Вслух она конечно этого не сказала.

Деревянная входная дверь с легким скрипом отворилась и в дом вошел Рудик. Слегка сгорбившись он засеменил к матери. Встретив ее жестокий взгляд, остановился, издал какой-то гортанный звук, достал из наплечной сумки белку. Протянул ее на ладони ближе к матери, не поднимая глаз.

– Молодец, Рудольф. Ты наш добытчик, без тебя бы мы все тут с голоду подохли. Ты такой молодец, – лишь на мгновенье в ее глазах прочиталось тепло и нежность, а рот чуть подернулся, будто не мог вспомнить, как улыбаться. – А теперь отнеси это на кухню, вымой руки и подходи к столу, скоро уже все соберутся. И сколько раз я тебе говорила, снимать шапку, когда входишь в дом. Зачем ты вообще ее носишь? Жарища такая на дворе.

– Гынхм, – изрек Рудик. Развернулся и двинулся к двери в кухню, стягивая черную шапку, к которой налипли репейники.

– Защита от комаров – поняла.

Нет, конечно Рудик не смог бы прокормить пять голодных взрослых ртов своими белками, бобрами и скворцами, – в семье водились иногда деньги на еду. Мама просто любила своих детей, только и всего, и Рудик не был исключением.

Лицо матери снова было повернуто к телевизору. Звук на нем был включен очень тихо, только шепчущие головы на голубом экране громоздкого и пыльного «Самсунга». Она считала своей обязанностью и даже необходимостью «слушать дом». Знала все доски, двери и ступеньки, которые скрипят; знала сквозняки и запахи, кажется она могла даже услышать, как на чердаке ласточки вьют гнездо. Слышала, как только что на кухне белка погрузилась в железный тазик, как Леша громко топает на втором этаже и как сестра спускается по скрипящей лестнице вниз. Дом дышал ее легкими, а сама мать была его сердцем.

3

Такси из аэропорта Храброво стоило дорого, тем более если ехать приходилось домой, в другой конец области. Михаил мог себе иногда позволить подобные траты. Да и к тому же встретить его было некому, – в их семье, кроме него самого, водил машину только Леша, но у того забрали права пару месяцев назад. За нетрезвое вождение. Да и вряд ли отцовская «Ауди 100» могла уже позволить себе такое дальнее путешествие.

Телефон в кармане возвестил о новом сообщении, и Миша знал наверняка от кого оно. Только она может в такую рань проснуться, лишь бы поприветствовать его и порадоваться возвращению. Но за телефоном он тянуться не спешил, – пусть понервничает. Он успешно держать всех своих женщин на поводке, и давно научился ремеслу манипулирования женскими сердцами. Конечно, Таня немного отличалась от других его девушек, но это не давало ей повода, чтобы он сменил с ней свою тактику соблазнения.

Он летал в Санкт-Петербург на повышение квалификации риэлтерского дела. Целый месяц жил в гостинице, куда успел привезти двух разных женщин. Для него это было обычным явлением, и он никогда не мог понять мужчин, которые легко могут жить без женских голых тел и их округлостей. Другие мужчины занимаются своей работой и даже не замечают, что рядом с ними находятся красивые женщины, которые только и ждут, чтобы их пригласили на бал. Михаил же в своем естестве был гармоничен и счастлив – красив собой, высок, с тонкими пальцами пианиста и всегда начищенными ботинками; он знает толк в мужском парфюме, следит за своими зубами и одеждой. Его всего окружали женщины и дефицита внимания с их стороны он не ощущал никогда.

Квартиры и дома он начал продавать сравнительно недавно, и пока не сильно в этом преуспел. Звезд с неба не хватает, но мама им уже гордится. Ему нравилась новая работа, ведь раньше он был пильщиком на лесопилке, долгие годы, а затем даже успел поработать раздельщиком свиных туш. А тут руки пачкать не надо, можно потратить часть заработанных на новый костюм или духи, – мама это даже поддерживала. «Вот выбьешься в люди – нас с собой возьмешь», – говорила она.

Все бы ничего, но была одна вещь, которая порой нарушала ощущение счастья в жизни Михаила. Некоторые женщины, после ночи с ним, шли в полицию и писали на него заявление, утверждая, что он якобы их бил, мучил и истязал, и что вообще он больной псих. Ну что за бред! Все они радовались сексу со мной, улыбались и были счастливы, а потом видите ли им больно стало. Да и что это за секс, где ты просто гладишь и трепетно прикасаешься? Я никакой не псих, все было по обоюдному согласию, и вы ничего не докажите! Я просто страстный любовник.

Так и было, за много лет никто не смог даже маленького штрафа с него взыскать, – не находилось достаточных оснований. У меня ведь есть переписки с каждой, где они добровольно соглашаются на секс со мной, где сами шлют мне свои обнаженные фотографии и всячески намекают на разного рода действа интимного характера. А то что я вместо обычного секса вдруг связываю ее и имею всю ночь, не взирая на крики и мольбы, это не является нарушением – сами виноваты!

Однако Таня, молодая девушка девятнадцати лет, студентка педагогического колледжа вызывала в Мише какие-то другие чувства, незнакомые. Нет, они тоже вожделенного плана, но он почему-то пока сторонится близости с ней. Конечно не боюсь, просто выдерживаю паузу, пусть «промаринуется».

Глава 1

1

В этот раз Тане повезло получить «хорошо» по обществознанию. Нина Георгиевна, преподаватель преклонных лет со слуховым аппаратом, была непреступна как крепость. Не брала взяток и свято верила в идеи социализма. Поговаривают, что она дважды рвала свой российский паспорт, со словами, что СССР официально не закончился и что все мы его граждане. Есть даже целые движения пенсионеров на эту тему, мол Союз не развалился и нас всех надули. Нина Георгиевна с размахом отмечала «День труда» и пару раз в год гнала всех на субботники. А вообще она довольно умная женщина, прекрасный преподаватель, но уж слишком дотошная к знаниям своих студентов. Поэтому ее не любили и называли между собой Нинка-пионер. Рассказывая студентам о современной России и ее законах, о флаге и конституции, она явно не получала от этого удовольствие. Но делала это по своей методичке и все же получалось хорошо. И лишь одному Богу известно, как ей было нелегко, какому испытанию подвергалось ее мировоззрение каждый будний день. А вот когда речь заходила о законах Советского Союза, она словно впадала в раж, – руками машет, лицо красное, слюни орошают все вокруг. Будто впадала в экстаз, еще немного поднажмет и настанет оргазм, ну или эпилептический припадок.

– Можете считать это авансом перед основным экзаменом. На последнем курсе, в следующем году я буду вести у вас социологию. Подтянуть знания нужно, если хотите закончить свое обучение в нашем университете, – слово «колледж» она всячески избегала.

Получить четыре в зачетку по обществознанию на третьем курсе от Нинки-пионерки, – такого добивались не многие. В целом только Таня и еще один мальчик были помечены «четверками». Большая же часть студентов довольствовались тройками, а некоторых отправляли и вовсе на пересдачу.

* * * *

– Как она меня бесит, я прям не могу! Даже если бы я рожать прям там начала на паре, она бы не отпустила меня в туалет. Крови Нинка точно не боится, посмотри на ее волчью морду. Уууу, не могу! – доставая сигареты из сумки, ругалась Катька. Она всегда тяжело переносила критические дни. – У меня там такой потоп, а она смотрит на меня как на говно и говорит … ну ты слышала.

– Слышала. Все слышали и поняли, что у тебя кровяная течка. Нинка тоже поняла, но видимо решила, что ты от этого не умрешь.

– Ну она же тоже типа женщина, вроде. Разве сложно сообразить? Я же не курить отпрашивалась. Хорошо хоть никто вроде бы не заржал, – Катька затушила бычок тонкой сигаретки о бетонный забор курилки. – Не знаю вот, как тебе удается с ней коннект найти, ты никогда у нее не проваливалась. Ниже тройки никогда не получала. А мне тащиться к ней теперь еще в августе на пересдачу, не могу больше видеть ее рожу.

Катька продолжала ворчать и говорить какие все вокруг уроды и скоты, что-то там про «ботаника», который тоже сдал, а Таня неотрывно строчила кому-то сообщения в телефоне и только кивала головой, иной раз сопровождая это коротким «угу».

– …как там его вообще зовут: Денис, Дима…? Капец – учимся с ним вместе уже столько лет, а я только фамилию его знаю. И то, потому что преподы нас по фамилиям зовут. Сидит вечно в конце, патлами своими сальными глаза спрячет. Ну молодец, что, сдал и сдал. Урод.

– Давид, – улыбаясь экрану, произнесла Таня.

– Чего?

– Солонгин Давид его зовут, ну парня с патлами. Он в соседнем поселке живет. В одной школе учились, только я на класс старше. Хороший, добрый парень, хоть и немного странный. Он даже у меня в друзьях есть в «Вконтакте». Его отчим где-то год назад менял у нас окна, – все так же улыбаясь, Таня убрала телефон в задний карман.

– Фигасе! У вас там целая история любви, а я узнаю об этом только сейчас?! – наигранно удивляется и смешно шевелит бровями, на что-то намекая. – А это сейчас любовные сообщения он тебе шлет? Чего ты лыбишься, как дурочка? – уже с серьезным видом неподдельного любопытства спрашивает Катька и пытается заглянуть в ее телефон.

– Нет, ничего такого. Просто по учебе иногда спрашивает что-то, расписание, например, – Таня с довольным видом убрала телефон в карман.

Они уже отдалились от своего колледжа, неспешным шагом двигаясь в сторону автобусной остановки. Черняховск – городок небольшой, провинциальный. Почти везде оставшаяся от немцев брусчатка, старые кирпичные здания выстроились вдоль узких улочек, автомобилей не много. Несколько памятников и барельефов. Считай, старый немецкий город с российским колоритом и начинкой. Правда местами выглядит и ощущается так, как будто 90-е укоренились тут навечно. Нынешние переселенцы с большой России редко селятся в таких глубинках, – им центр всегда подавай. Моря рядом нету, только лес, да болота. Поэтому даже к 2022 году городок сохранил свою тихую незыблемость. От того-то большая часть местных знали друг дружку, через несколько рукопожатий все были со всеми знакомы. Таня, хоть и с соседнего района, Озерского, прожила тут уже три года, в общежитии при педагогическом колледже, и тоже успела завести разные интересные и не очень знакомства.

Все благодаря Катьки. Она была местной, родилась тут, а еще она очень общительная и веселая девушка. Таких экстравертов Таня еще не встречала. Ей необходимо было обсудить с продавцом в магазине свои проблемы по учебе, дворник знал о болезни ее старого кота, а буфетчица Зоя Васильевна в столовой так вообще относилась к ней как к внучке. Катю все любили и у нее совсем не было врагов. Роста в ней было немного, зато сердце у нее было размером с космос. Про таких людей еще говорят – душа на распашку. Девушки хорошо сдружились с первого курса, поэтом почти всегда проводили время вместе.

– Ой, спрячь меня, там опять этот придурок, – она прыгнула за спину подруги и притаилась. В голосе не слышалось привычной девичей придури.

Они шли по почти пустой улице в тихом районе города. Несколько припаркованных машин наслаждались тенью высоких лип. Редкие проезжающие автомобили стучали колесами по брусчатке. Всю эту сонливость старого города нарушал приближающийся вой музыки, басами сабвуфера оглашавший свое приближение.

Темно-зеленая «БМВ» с помятой дверью и ржавыми крыльями резко затормозила возле тротуара, слегка стукнувшись колесом о край. Музыка играла так громко, что в окнах старых пятиэтажек стали шевелиться занавески – это выглядывали горожане, явно с недовольными лицами. Водитель, молодой парень лет двадцати, с бритой головой и с сигаретой в зубах высунулся в окно, всем видом давая понять, кто тут самый крутой. Когда музыка стала тише, было слышно, как за тонированными окнами в салоне хохочут его друзья.

– Катенька, я тебя везде ищу! Стоял значит возле твоей шараги, ждал тебя. Неужели мы разминулись? – язвительно говорит бритоголовый и делает грустные глаза, при этом улыбка не сходит с его лица. В салоне без остановки слышен дикий смех, вперемешку с матом. – Может быть ты начнешь отвечать на мои сообщения, а, сучка!? – вся наигранная веселость испарилась, на место им пришел строгий садизм. Друзья в машине тоже перестали смеяться. Улицу окатила волна звенящей тишины, нарушаемой только легкими басами в багажнике «БМВ». – А ну-ка быстренько прыгнула в машину, я два раза повторять не буду, – брошенный окурок падает рядом с девочками.

– И подружаню свою пусть с собой возьмет, – из открывшегося окна сзади высовывается другая бритая голова. Голос второй был гнусавым из-за явно поломанного носа, а татуировка на горле в виде черепа в немецкой каске имела устрашающий вид.

– Тощая какая-то, но с пивом потянет, – третий не знакомый возглас раздался из салона. Не было видно его обладателя, но по голосу совсем еще подросток.

Все снова загоготали.

– Эй, куда ты пошла? Я только что с деревом разговаривал что ли?! – кричит водитель в след быстро уходящим под руку девушкам, с опущенными головами.

– Кто это нафиг такие? – тихим голосом спрашивает Таня.

– Это Генка, я познакомилась с ним случайно, пару дней назад, возле колледжа. У нас общие знакомые, стояли просто болтали в одной компании, и он подъехал к кому-то из своих. Ну и под общие шуточки вроде как сватали нас. А потом он нашел меня в сети, мы стали общаться и… Я кажется дала ему какую-то надежду…

– Кать…

«БМВ» двинулся следом, невзирая на то, что ехал по встречной полосе. Никто из проезжающих водителей не сигналил нарушителю. Может это был страх перед бритыми головами молодых мужчин, высунутых из всех окон? Генка продолжал выкрикивать увещевания, явно непохожие на доброжелательные.

А друзья водителя продолжали выкрикивать пошлые шуточки, адресованные Тане, – Катька была неприкосновенна, она была «занята» Генкой.

– Да знаю я, знаю, ну просто он поначалу показался мне нормальным. Писал мне приятные вещи, хоть и слегка грубые, иногда. Я думала, что понравилась ему. Хоть кому-то блин, Тань.

– Тебе явно не хватает опыта общения с парнями.

– А кто ж против-то? Просто я не шибко красивая тётка – все хотят со мной общаться и дружить, а как я начинаю проявлять свою симпатию к кому-то, сразу сливаются. А тут первый раз парень сам изъявил желание, для меня это необычное что-то и новое.

Редкие прохожие старались не замечать происходящего на улице. Легкое любопытство проявляли только люди с противоположной стороны дороги, и то лишь слегка поворачивали головы в сторону зеленой «БМВ», а затем сразу понуро отворачивали. На стороне улицы развернувшейся громкой сцены, люди вообще будто нацепили шоры, – ничего не видели и не слышали.

Девушки были напуганы. Рядом не оказалось ни одного магазинчика, куда можно было зайти и попытаться укрыться. Только жилые дома вдоль узкой улицы, пыльные липы, да фонарные столбы.

Двигатель заревел, шины свистнули по брусчатке от резкого нажатия педали газа. Обогнав девушек, «Бумер» резко остановился. Открылись все четыре двери и бритые высыпались на улицу. Все они вели себя фривольно, с немалой долей показушной грубости. Как будто они тут главные и опасные бандиты. Генка казался самым крупным из них, – широкие плечи, сильные загорелые руки, ярко очерченные скулы, а высокие черные ботинки и пронзительный взгляд карих глаз, явно намекали на источавшую им опасность. Впрочем, все четверо были одеты почти одинаково: голубые или синие джинсы, белые майки и черные военные ботинки, именуемые берцами. Сломанный нос вульгарно почесал яйца, как будто это какой-то ритуальный танец. Другой, что ниже всех ростом, казался самый счастливым, смачно харкнул на тротуар, не переставая улыбался во весь рот и поглядывал на Генку. Еще один, который сидел рядом с водителем, оказался самым высоким и тощим, его лева рука висела на повязке, в белом гипсе, на котором было много разных надписей синей ручкой. И еще рисунки – свастика и черепа. Длинному явно не шла такая прическа, его яйцевидный череп добавлял скорее комичности. Лицо его было тусклым и источало безучастность, не только к происходящему сейчас, но, кажется, и ко всему вокруг.

– Уезжайте и не трогайте нас или я сейчас позвоню участковому, – Таня пыталась хоть как-то спасти положение, но понимала, что на них это не подействует.

– А ты вообще закрой рот, тебя не спрашивали, шалава, – руки в карманах у Генки перебирали что-то металлическое.

– Я ей могу закрыть рот, если надо, кое-чем, – смеясь, выдавил из себя мелкий и все остальные прыснули от смеха. – Пойдем со мной в машину, зайка, я тебе кое-что покажу, как тебя зовут?

Таня перевела взгляд обратно на водителя и сказала:

– Отстань от нее. Давайте мы просто пойдем, нам не нужны проблемы.

– Ага, она обещала мне свидание, а потом слилась, как это по-твоему? Я что на лоха похож?

– Не похож, – пронзая пристальным взглядом Таню, сказал мелкий.

– Я ей написал, что она мне понравилась, что хочу встретиться, – и она согласилась. Даже писала, как в ней пробудились чувства! – последние два слова были сказаны почти криком, с нажимом. А взгляд устремился в Катьку.

– Да, а потом ты начал в переписке вести себя грубо, обзывать меня и материть, за что? За то, что я не ответила тебе на твое «доброе утро» в течении двух секунд. И что значит ты найдешь меня и вы..ешь? Или твои эти пошлые картинки, фото твоего члена, – мы два дня знакомы, ты что думал, я сразу же прыгну к тебе в машину? А вот хрена лысого ты угадал, мудак!

Таня поняла, что Катьку понесло и ее чувство самосохранения отправилось в долгий отпуск. Сейчас все может усугубиться и домой она может быть не попадет уже никогда. А если и попадет, то только на инвалидном кресле прикатит.

– Наш Герберт письки бабам шлет, – хихикая, шептал сломанный нос длинному, прикрывая рот рукой. Мелкий смотрел с замиранием сердца на Генку.

Глаза Генки запылали злобой. Он ринулся вперед, схватил Катьку за русые волосы и резким движением повалил на землю. Никто даже глазом моргнуть не успел, а он уже сидел на ней сверху и что-то нечленораздельно орал ей прямо в лицо. Девушка закрывала лицо руками, волосы раскидало по пыльному тротуару. Таня будто впала в ступор, в ушах звенел адреналин. Она не знала, что делать, все просто смотрели на то, как крупный парень шлепает по лицу ладонями маленькую девушку и кричит на нее благим матом, как будто она является его самым большим врагом. Тело будто сковало цементом, она не могла двинуться и ощущала чувство скорбного бессилия.

– Да ладно, хорош, – сказал сломанный нос и двинулся медленным шагом к этой сцене на тротуаре, не вынимая руки из карманов синих джинсов.

– Отойди на хер! – крикнул на него Генка, брызгая слюной. У него так налились глаза кровью, что казалось, будто он плачет.

Сломанный нос остановился и обернулся назад, глянуть на своих друзей. Длинный все так же имел безучастный вид, изредка оглядываясь по сторонам, яйцевидная голова на тонкой шее смотрелась неестественно. Мелкий же смотрел с каким-то наслаждением за происходящим, ехидно улыбаясь.

– …ты меня решила кинуть, тварь? Ты хоть понимаешь, кого ты решила бортануть?! Я тебя выбрал, чтобы не просто потрахаться, ты мне понравилась, сучка ты тупая!

Таня наконец сумела договориться со своим телом и сделала первый шаг, а затем ринулась на Генку, не зная себя. Она пинала его ногами, руками, чем только могла и куда только могла попасть. Парень был крепкий, но носки ее балеток на ребрах отдавались острой болью. Он приподнялся и схватил Таню за ворот белой блузки, оттолкнул от себя и чуть в сторону, чтобы та не смогла сохранить равновесие. Таню хорошенько тряхануло, и она упала боком на асфальт.

– Уберите эту паскуду! – показывая пальцем на Таню, сказал Генка. По его подбородку тянулась струйка слюны. Но бить и кричать на Катьку он сразу не стал, просто смотрел на ее закрытое ладонями лицо.

– Завязывай, Ген, хватит с нее, – это впервые издал звук длинный. Голос был сухим и нерасторопным.

– Ладно, – посмотрев в глаза длинному, запыхавшись объявил Генка. Вытирая сгибом локтя слюни с подбородка, он встал на ноги. Начал отряхивать пыльные колени джинсов, не отрывая злой взгляд от лежащей на тротуаре Катьке.

– Всё, едем? А ее с собой не возьмем? – спросил мелкий, указывая пальцем на Таню и делая к ней шаг. Та продолжала сидеть на асфальте и смотреть на подругу, которая уже убрала ладони с лица и просто смотрела на всех. Мокрые от пота волосы налипли на лоб и щеки. В глазах стояли слезы.

– Да мне насрать, – достал сигареты из кармана и пошел в сторону своей машины.

– Ну все, зайка, пришла пора знакомиться. Пойдем, вставай, мы тебя не обидим, домой отвезем. Смотри как попка твоя испачкалась, давай отряхну, – мелкий приближался все ближе, протягивая руки в Тане, предлагая подняться. При этом ехидная улыбка не сходила с его лица, а глаза светились от счастья.

– Не трогай ее! – прокричала Катька, приподняв голову.

– Аааа! – этот голос вообще был никому не знаком. Возглас звучал откуда-то со стороны. Все обернулись в его сторону. В этом крике одновременно читались отчаяние, злость и страх.

Юноша появился откуда-то из-за угла дома. Держа в руках что-то длинное и кривое, похожее на сухую ветку дерева, он несся к развернувшейся на тротуаре сцене и кричал во все горло. Худощавый парень с длинной челкой черных волос яростным криком пытался заглушить страх.

Все опешили и смотрели только на него, даже в лицах бритоголовых можно было прочесть изумление. Мелкий даже сделал несколько шагов назад, в сторону машины, а кривоносый достал руки из карманов. Но легкое замешательство прошло так же быстро, как и началось, когда волосатый приблизился и они могли рассмотреть его поближе.

– Этот педик яйца свои нащупал что ли? – с ехидством спросил длинного кривоносый. Тот продолжал сохранять змеиное спокойствие. Просто смотрел на приближающегося парня с бревном.

– О, а я знаю этого нефора, его мамка у нас в пивнухе полы моет пару раз в неделю. Он часто там вечером тусуется с ней, – со смешком в голосе из-за спин друзей сказал мелкий. – Капец он воин конечно, – бритоголовые рассмеялись, даже у длинного слегка подернулся уголок рта. Генка следил за происходящим из машины, дымя очередной сигаретой, а на лице было лишь легкое любопытство.

Парень уже не бежал сломя голову, а почти шел. Он тяжело дышал, а дубина в его руках казалось весила целую тонну. Худые плечи опущены вниз, а в глазах застыли ужас и замешательство.

Они смеются?! На что я вообще надеялся? Какого хрена я делаю? Что я хотел этим добиться? Герой блин. Хотел произвести впечатление – получи, распишись.

Бросить дубину и убежать? Черт, и бревно полегче выбрать не мог? Тяжеленое же, сейчас руки отвалятся. Взгляд остановился на Тане. Да, пусть я стану посмешищем и мне отобьют почки, но может быть она сможет сбежать от них, тогда все это будет не напрасно. Боже, она такая красивая, даже покрытая пылью, с растрепанными волосами. У нее такие глаза, что когда она смотрит, то…

Выключился свет. В темноте были слышны шаркающие подошвы по асфальту и громкий хохот, в носу стоял запах крови и пыли. Правую руку придавило что-то тяжелое и шершавое. Снова удар по голове, громкий звон в ушах. А затем тишина и мрак.

2

Взяток старший лейтенант Митрохин старался не брать. Еще в школе милиции, в Калининграде, откуда он родом, много про это рассказывали. «Взятки – это чума нашего общества, бельмо на глазу государства», – так говорил их директор каждый раз, когда представлялась возможность. Данил не был лучшим учеником в классе, да и будучи на должности участкового считал себя весьма посредственным, но эта фраза всплывала в голове каждый раз, когда ему предлагали деньги. А предлагали чуть ли не раз в неделю.

Он был новеньким в этом городе, по направлению из центра. Приказ есть приказ и ничего с этим не поделать. Так как он не успел обзавестись семьей, ему выделили маленькую холодную комнатушку в старом общежитии, с плесенью на стенах и провонявшей сыростью и табаком мебелью. Правда из мебели был только старый диван, на котором скорее всего уже умер не один человек, стол, который без одной ножки не мог стоять кроме как в углу и шкафа. Одним словом – служебное жилье. Возвращаясь сюда каждый раз после работы, Митрохин каждый раз сомневался в собственных убеждениях не брать взяток.

Пару раз он уже почти соглашался. Суммы порой назывались крупные, да и не только деньгами. Мужчины, к примеру, предлагали познакомить с «кем нужно», свозить на охоту или рыбалку в запретные места, участок земли под строительство дома, на рынках и в магазинах предприниматели всучивали свои товары чуть ли не мешками, ну и естественно деньги – малые и большие.

Самые запоминающиеся варианты – это корова с теленком, лошадь, живого лося, а один фермер с местного хутора предлагал свою несовершеннолетнюю дочь. Митрохин был очень поражен и возмущен таким поведением родителя и даже хотел сначала наказать его по закону, но все же решил простить. У той девочки-подростка не было никого, кроме этого ненормального отца, и если бы его «закрыли», то ей прямой путь в детский дом. А Митрохин сам вырос в таком месте, как детский дом, поэтому не мог допустить подобного для невинной девочки. Просто решил с тех пор приглядывать за этим фермером.

Женщины же, тем более если они знали себе цену, чаще всего предлагали секс, в различных формах. Участковый не разу не согласился и весьма успешно старался делать все по закону, за исключением редких случаев. Взятка – она и в Африке взятка.

«Найдешь себе бабу, женишься, тогда и получишь квартиру побольше, а пока радуйся тому, что есть», – так говорил ему его начальник. Но Митрохин не унывал, ему и не в таких условиях приходилось жить.

Соседи по общежитию – это отдельная история. В 1965 году эта общага была построена при заводе, на окраине города. Завод специализировался на переработке древесины и изготовлению корпусной мебели: шкафы, столы, кухни. Само предприятие было небольшим – пилорама, цех по сборке, склад и маленькая столовая. Тут же рядом построили и это трехэтажное общежитие, в котором поселили работников. После развала Союза, здание приобрело статус муниципального жилья для малоимущих и нередко использовалось как маневренный фонд для потерявших жилье. В общем служило оно пристанищем для всех «сирых и убогих», коим себя считал и Митрохин, в какой-то степени.

Молодому участковому уже не раз приходилось выходить на вызов по звонку дежурного в свой же дом, чуть ли не в соседнюю комнату. А как прознали все, что «мент» теперь у них на этаже живет, стали обращаться на прямую. В основном это были мелкие бытовые ссоры: драки ревнивых супругов, угрозы, оставление пьяной матерью своего ребенка одного в квартире, очень часто люди просто не могли поделить один унитаз или газовую плиту, что тоже приводило к конфликтам. Ведь эти блага цивилизации были в единственных экземплярах на каждом этаже.

Были случаи посерьезней. За четыре с лишним месяца, что Митрохин прожил здесь, таких было два. В первом пришлось вызывать ОМОН, так как на одном из этажей нашли наркотическую лабораторию в одной из комнат. Дело до сих пор идет и кажется застопорилось. Пытаются найти всех исполнителей, кто с этим связан, но двое варщиков молчат «как рыба об лед». Во втором случае четверо молодых мужчин избили до полусмерти другого гражданина средних лет, прям в его комнате. Митрохин хотел задержать их сам, но они сбежали через окно – этаж был первым. Потом их все же нашли задержали, со всеми пристрастиями – наряд полиции, наручники, сопротивление, одному даже руку сломали при аресте. Но в итоге отпустили, они даже один день не успели в СИЗО просидеть. Ни один жилец общежития их не опознал – все как один говорили: «Я ничего не видел, меня там не было». Сам Митрохин не видел их лиц, только пару бритых голов, когда они выпрыгивали в окно. А затем и вовсе, лежа на больничной койке, Павел Сергеевич, бывший учитель физкультуры в одной из местных школ, – дал показания в больнице, что его никто не бил, он просто упал. Так дело и закрыли.

Митрохин сидел в одних трусах за столом и ел «Доширак», когда зазвонил мобильный. По коридору носились дети и во что-то громко играли. На настольных часах было пол десятого вечера.

– Дань, ну чего ты там, как тебе деревенская жизнь? – с издевкой в голосе спросил дружеский голос. Это был Валера, приятель со времен учебы.

– Да сносно вроде, пойдёт. Вот ем пока, скоро моя очередь воспользоваться стиральной машинкой, – отгоняя рукой муху, ответил Митрохин. – А еще вот чайник электрический купил и часы. Завтра, если выкрою немного времени, схожу за нормальным стулом. На этой кривой табуретке у меня уже позвонки начинают выть.

– Ха-ха, а соседи твои как? Ты вроде говорил, что контингент там разнообразный.

– Да, все хорошо, уже мало-помалу со всеми успел познакомиться. Жить можно короче. – Митрохин уже сидел на пропахшем плесенью диване, закинув ногу на ногу. Недоеденная лапша была любезно отдана мухе.

– А я так и не смог привыкнуть к должности, ушел. Думаю, к брату в ФСКН податься. Там же и пара знакомых моих служат, говорят весело у них. Да и деньги другие, сам понимаешь. Ты вообще планируешь начать «нормально» служить? Если бы ты соглашался на все, что тебе предлагают, то уже дом начал бы себе свой строить и на коне кататься, – в трубке снова послышался смех. На заднем фоне было слышно, что тот едет за рулем, – Ну фиг с ним, хозяин – барин. Тебе хотя бы машину выдали уже?

– Уазик.

– Ну вот, нормальная машина, по лесам гонять самое то. Давай там не пропадай, я к Лизке приехал, пойду шишку попарю. Ха-ха!

– Ну давай, удачи.

– И тебе Дань, пока.

Бросив телефон на диван, Митрохин вздохнул и оглядел уже в который раз свою комнатушку. Ну не так уж это все и страшно – обои поменять, окно вставить нормальное, пластиковое, отмыть пол от … что это вообще: кровь, краска, блевотина засохшая? Это пятно уже настолько сильно въелось в паркет у двери, что казалось частью интерьера. Надеюсь Нина утихомирит своих детей до десяти вечера, не хочется снова к ней ходить. Она похоже ко мне неровно дышит. Ну хоть чайник купил – хорошо.

Снова зазвонил телефон. На экране высветилось: «Андрей Юрьевич – нач.». Уже готовясь снова надевать рабочую форму, Данил быстро взял трубку, предвкушая новую работу. Ему больше нравилось делать что-то «в полях», чем сидеть с бумажками в кабинете. В свою комнату он приходил по сути только переночевать.

– Митрохин! Четыре гудка прошло, Митрохин, ты что меня игнорируешь?

– Я не…

– Да ладно, шучу. Чего ты там, работаешь? – голос подполковника, начальника полиции города Черняховска был слегка «навеселе».

– Никак нет, товарищ подполковник, рабочее время закончилось, я уже у себя, отдыхаю. – Митрохин стоял смирно в своей облезлой комнате, в одних трусах.

– Преступники никогда не отдыхают, Митрохин! Работа полицейского служить и защищать, понял? Денно и нощно. Запоминай, пока я жив, понял? – в трубке были слышны разговоры других людей, ножи и вилки елозили по тарелкам, а кто-то вдалеке прокричал: «Девочки приехали, всем подобрать животы!».

– Так точно, понял.

– Митрохин, ты постепенно становишься для меня рыбьей костью в горле, чешется из-за тебя немного, понимаешь? Уважаемые люди приходят ко мне и жалуются на тебя, что ты не хочешь дружить с ними, понимаешь, о чем я? Нахера тебе эта конура вонючая, вшей разводить что ли собрался? Буду тебя почаще отправлять на медосмотр, смотри там. Всё, покеда, не балуй мне. – короткие гудки ознаменовали конец разговора.

Данил Митрохин еще какое-то время держал телефон у уха, а затем положил его на стол, взял кучу грязных вещей с дивана и вышел в дверь, закрыв ее снаружи на ключ.

3

Мама спала в кресле, когда Леша с Мишей вернулись из города. Первый ходил отмечаться к участковому раз в месяц, потому что был на условном сроке. А так как пешком далековато, Миша подвозил его. У братьев были сносные отношения, – глотку перегрызть друг другу не хотели, но и братских объятий у них отродясь не водилось. Терпели друг друга, потому что так велела мать. Алексей был буяном, легко воспламеняемым. Это не первый его срок за увечья, нанесенные в драке. Реальной тюрьмы он волшебным образом пока избегал, но Миша знал, – тут точно лучше не зарекаться. Он мог вскипеть из-за того, что на него какой-то прохожий «не так» посмотрел. А когда начинал дебоширить и лесть в драку, то становился каким-то зверем, ярость затмевала в нем все человеческое.

– Меня бесит этот новый участковый, он как-то странно на меня смотрит. Высокомерный взгляд ублюдка. Как будто считает себя выше других. Я что хуже него? – пыхтел грузный Леша, поднимаясь в след за братом по деревянному крыльцу, – Надеюсь Вика приготовила пожрать, умираю с голоду.

– Тебе не помешало бы скинуть пару килограммов. Такими темпами ты скоро в подвал переедешь жить, потому что на второй этаж уже не сможешь подняться.

– Заткнись.

Не успел Миша дотянуться до ручки входной двери, как она отворилась и на пороге стояла тётка Вика.

– Она спит, зайдите через заднюю дверь, я открыла, и захватите по дороге ведра с водой.

– Че пожрать есть? – тихим голосом из-за спины брата спрашивал толстяк, но Вика уже закрыла перед ними дверь.

– Давай, спускайся теперь вниз, – развернувшись лицом к брату и махнув головой, сказал Миша.

– Блядь, – крепко держась за поручни двумя руками, он задним ходим стал сходить вниз.

– Я не смогу в подвале, там все еще ее запах, – они шли по скошенной траве вокруг дома, а утреннее июньское солнце уже начинало изрядно согревать плечи.

– Распылим освежители воздуха, поставим вентилятор и…

– Да нет, я про другое, черт ты сраный. Запахов тухлятины я не боюсь, иной раз меня даже это возбуждает, просто это запах «ее», он будет мне вечно о ней напоминать. Будь это кто другой, то вообще насрать, но она… Я ведь любил ее, знаешь? По-настоящему, как мужчина может любить женщину. Она единственная, кто смотрела на меня как на человека и говорила, что внутри я добрый парень. Я добрый парень?

– Ты животное, Леш. Ты сраный бешеный кабан. А еще уродливый, как обосранный бизон.

Оба смотрели друг на друга как на злейших врагов. Глаза на одном уровне, потому что ростом они были одинаковы. Толстяк сопел сильнее прежнего, брови сдвинулись и лицо приобрело гримасу злости. А потом они оба захохотали.

– Я ее настолько любил, что раздавил, когда мы занимались сексом. Малышка вообще походу не поняла, как оказалась на том свете. Но я правда не специально. Я тоскую по ней, – Леша потянул за ручку полное ведро воды и выпрямился, немного расплескав на свои большие лесные ботинки с толстой подошвой. – А у тебя такое было, что кто-то умирал у тебя в кровати? Ну, когда ты с ней?

– Она не выдержала твоей любви и умерла, – засмеялся Миша и Леша тоже улыбнулся, – нет, со мной пока еще никто не умирал. Хотя попытки были, но я как рыцарь спасал их снова и снова, – взяв второе ведро, они оба двинулись к отрытой двери позади дома, продолжая улыбаться.

– А что, если перенести ее в лес? – спросил Леша.

– Ну вот Рудика надо просить, ты же знаешь. А еще вечно дома не бывает. Мы с тобой те еще лесники, – либо спрячем плохо, либо сами заблудимся. Ее и так до сих пор ищут. Вон эти сердобольные волонтеры до сих пор лес прочесывают. Я Рудику сказал, чтобы он свои капканы и ловушки пока прибрал, нам тут на участке менты ни к чему. И хорошо еще, что тебя с ней никто не связывает.

– Ну да. Вика уже вон отмазывалась, когда заявились волонтеры. «Никого не видели, ничего не знаем». Вроде бы пока ушли. Я слышал со второго этажа.

– Вы еще в мегафон покричите, кретины, – это тётка выглянула из задней двери, которая вела в кухню. – Чего вы так долго, я на одной ноге прискакала быстрее, чем вы на четырех, – ворчала и показывала пальцем, куда поставить ведра.

– Где ты вообще нашел ее? – уже в соседней комнате, которая служила чем-то вроде раздевалки, кладовки и котельной, спрашивал шепотом Миша.

– Да просто голосовала стояла на дороге, вот я и подобрал ее и сразу домой к нам повез. Зима же была, холодно. А она тихая такая, спокойная, не брыкалась. Ну может больная была какая-то, но она мне сразу понравилась.

Два брата после пары секунд тишины снова засмеялись, стараясь делать это тихо, как делают нашкодившие ученики на уроке строгой учительницы. Когда не можешь держаться, но и громко смеяться нельзя. Мама могла проснуться.

4

Центральная больница Черняховска была после капитального ремонта, поэтому стены еще немного пахли краской, а новые кровати были в меру жесткими, но удобными. Давид был единственным пациентом в палате для трех человек, и для него это было блаженством. В уединении он черпал силу, считая себя интровертом. Людей он сторонился. Взволнованной матери, полицейскому и врачам он говорил, что просто споткнулся и упал. Наверное, ему никто не поверил, но это было неважно. Главное, что все они ушли и он мог побыть один, наконец-то.

И так, что мы имеем: два сломанных ребра, сотрясение мозга, ссадины и синяки, но в целом живой и даже могу ходить. Стянутая бинтами грудная клетка сильно давит, но это я тоже переживу. Доктор сказал, что домой смогу пойти через два-три дня, когда они сделают все проверки и

обследования. Зачетов в эти дни нет, поэтому тоже нестрашно. А вот что случилось с Таней и ее подругой, сумели ли они сбежать, пока я валялся на асфальте? Очень надеюсь. Иначе все это было зря. Ладони еще все в занозах теперь.

Ручка на двери в палату начала опускаться. За долю секунды Давид подобрался и был готов бежать к окну. Этаж был второй, но это его не пугало, высоты он не боялся. Это нацики вернулись добить меня. Но в палату вошла медсестра с подносом, на котором были металлические тарелки, наверняка с едой. Обед? Ужин? Сколько сейчас времени? А где мой телефон вообще?

– Солонгин, сегодня вечером и завтра утром я буду приносить вам еду, на обед пойдете уже сами. Предписание врача. А сегодня постарайтесь лежать, вам дали лекарства. Зачем вы поднялись, вам что-нибудь нужно? – медсестра средних лет с явной излишней худобой и неприветливым лицом повела бровью, ставя поднос на прикроватную тумбочку. От ее рук сильно запахло табачным дымом.

– Я… нет, я просто искал свой телефон, – медленным шагом он стал возвращаться в кровать. Голова и правда неприятно стучала при каждом движении.

– Все ваши вещи развешаны вон в том шкафу. Сказать по правде, их не мешало бы постирать. Вас привезли без сознания и по правилам мы должны были проверить ваши карманы. Телефона там не было, насколько мне известно. Но вы все равно проверьте, – засунув руки в карманы белого халата, она развернулась и пошла в сторону открытой двери. Не оборачиваясь произнесла:

– Если что-то понадобится, можете вызвать меня кнопкой на соседней кровати. Та что у вас – не работает, – дверь в палату закрылась.

И что теперь, я буду каждого шороха бояться до конца дней своих? Нужно что-то с этим делать. Нельзя же всю жизнь прятаться.

В этот момент, пока Давид размышлял о своей трусости и тянулся к подносу с едой, на вид даже съедобной, кто-то подошел к двери с той стороны. Давид замер и прислушался. Человек за дверью кажется просто стоял, но так близко, что не было сомнений – он хочет войти. Медсестра или кто-то другой из работников больницы не стали бы так мешкать. Он скользнул с кровати на пол, как ящерица, быстро и бесшумно, позабыв уже о том, что собирался стать храбрым.

Давид лежал под кроватью, прижавшись тощей грудью к холодному полу. Зеленая больничная рубашка до колен была больше похожа на целлофановый пакет, нежели на одежу, – тепла она не давала. Хорошо хоть трусы оставили. Дверь медленно отворилась, но никто не заходил. Давиду из-под своей кровати было не видно, кто его новый гость.

– Кажется здесь никого нет.

– Ну мне же сказали – палата 18.

– Значит он решил стать невидимым или просто уйти домой. Пошли уже ко мне, – взволнованно шептала Катька.

Давид понял, кто это пришел, но почему-то легче не стало. Все тело сковала глубинная робость, первобытное стеснение, он не мог пошевелиться. Даже почти не дышал.

– Подожди-ка, может быть он просто отошёл в туалет или еще куда. Смотри, вон поднос с едой стоит, – Таня стала входить в палату, осматриваясь.

– Ага, не тронутой. Тань, может быть он просто свалил? Ведь ему, как и мне сейчас, лучше затаиться где-нибудь. Понятно ведь – больница не является местечком, где можно спрятаться от них. А он вроде бы не дурак, если у Нинки зачет на «четверку» сдал, должен был сообразить, что к чему, – Катька тоже вошла в палату и закрыла за собой дверь.

– Ну я вообще-то тоже вроде как под ударом, ты видела этого озабоченного психа? Мне кажется он просто так не отстанет.

– Ну у тебя хотя бы Мишка есть, он может заступиться за тебя. А у меня что, ни братьев, ни отца. А матери эту историю я точно рассказывать не собираюсь.

– Я ему не говорила. Да и не парень он мне пока, мы просто общаемся. Странный он немного, – я к нему со всей душой, а он меня походу просто динамит.

Мишка?! Какой еще Мишка? Так, надо вылезать, а не то у меня сейчас голова расколется от боли. Я и не знал даже, что голова может вот так сильно болеть. Аж челюсти сводит.

Девушки испугались и замерли, когда под дальней кроватью стали слышны шуршащие звуки пакета, а потом во весь рост поднялся худой молодой человек с длинными волосами почти до плеч.

– Телефон свой искал, нигде не могу найти. Привет.

В палате повисло неловкое молчание. Катька демонстративно прокашлялась.

– Привет, – сказала Таня, явно опешившая, – а мы вот искали тебя, хотели убедиться, что ты в порядке, – посмотрела на подругу, ища поддержки.

– Да, ты так вылетел с этим бревном, как будто рыцарь – очень смело, молодец, – переведя взгляд обратно на Таню, Катя продолжила, – ну все, убедилась? Он в порядке, прячется под кроватью, как и всегда, пошли уже.

– Подождите, – не сдержался Давид, – а что было после того, как я… как меня…

– После того, как тебя с одного удара вырубил этот бугай с татуировками? А, да там почти сразу подъехал полицейский «бобик». Всё ведь на улице происходило, никто вмешаться не решался, но полицию все же кто-то вызвал.

– И очень вовремя, кажется, – смотря на синяки и повязки Давида, произнесла Таня. Как будто сама себе.

– Да, – возвращая уже немного смягченный взгляд на Давида, продолжила Катька, – лысые разбежались кто куда, нас отряхнули и отпустили домой, а ты не приходил в сознание, поэтому они вызвали скорую. Ты как вообще?

– Голова болит, ну ребра еще, а так в целом нормально, – Давид разглядывал свои руки в синяках и ссадинах, – а вы не видели там моего телефона, может валялся где или кто-то его поднял? Тут говорят, что при мне его не было.

– Нет, мы быстро ушли, почти не оглядываясь. Понимаешь, моей маме сейчас ни к чему полицейские разборки. У нее недавно был микроинсульт какой-то, ей нельзя сейчас сильно волноваться, – хоть и говорила Катька, но Давид все поглядывал на Таню, которая расхаживала по палате и изучала бежевые стены.

В дверь снова постучали, и она сразу же стала открываться. Да что это за проходной двор?! У меня так скоро сердце остановится. В проеме стоял молодой мужчина среднего роста с короткой стрижкой черных волос. На нем была голубая полицейская форма, с тремя маленькими звездочками на плечах с каждой стороны, а подмышкой аккуратно зажата кожаная папка для документов.

– Добрый вечер, я участковый города Черняховска, старший лейтенант Митрохин Данил Сергеевич. Здравствуйте, девушки, Татьяна и Екатерина, верно? А с вами мы еще не знакомы, – он повернулся лицом к Давиду и стал сближаться с ним, видимо, чтобы провести обряд мужского рукопожатия, – я изучил вашу медицинскую карту, Давид Сергеевич, и доктор со мной полностью согласен – нельзя получить такие травмы, даже если бы вы выпали с пятого этажа. А еще ваш доктор сказал мне, что вам положен лежачий режим – вам лучше, раз вы стоите?

Давид, потупив взгляд, посмотрел на недвижимых девушек, а потом стал медленно садиться на кровать:

– Вы правы, постельный режим, голова раскалывается. Просто телефон искал свой, не могу найти, – медленно растягиваясь на кровати и накидывая на себя одеяло, просипел он.

– Ваш телефон у меня, и я вам его обязательно отдам, только позвольте задать вам пару вопросов? – он быстрым, натренированным движением открыл свою папку и достал из нее лист бумаги и ручку, – а девушки могут пока присесть, они не помешают.

– Вы все друзья, как я понимаю? – продолжил участковый, обводя ручкой комнату по кругу, не давая даже задуматься Давиду.

– Ну я не, нет…

– Да, мы все друзья! – выпалила Таня.

Все посмотрели на нее: участковый с любопытством и доверием, Давид с любовью и придыханием, а Катька с недоверием, наклонив голову на бок.

– Понятно, – продолжил участковый, – вы были все вместе, когда на вас напали те бритоголовые ребята?

Давид вжался в постель. Катька повернула голову в сторону окна и глубоко вздохнула.

– Послушайте, я уже давал показания сегодня полицейскому, с этой же самой кровати. Я упал, споткнувшись о лежащее на тротуаре бревно, когда отвлекся на телефон. Упал и потерял сознание, а очнулся уже вот тут, – несильно хлопнув ладонями по кровати под собой, сказал Давид.

– А вы что скажите, – Митрохин повернулся лицом к девушкам, те продолжали стоять на одном месте, – свидетель видел всю сцену целиком. Хоть он и отказался давать мне показания под запись, официальные, что-то я все же из него выудил. Рассказал, как вы все друг за друга заступались, как ты пытался принять удар на себя, – он ткнул пальцем в грудь Давида, – поступив очень благородно, скажу я тебе. А вот про бандитов, напавших на вас, я знаю очень мало. Можно сказать, совсем ничего. Никто в этом городе и его окрестностях не хочет говорить о них, а мне кажется, многим есть что сказать. И не мало. Я прав?

Все вновь переглянулись.

– Если вы поможете мне, дадите хоть что-то, то я смогу их наказать. Хватит даже просто ваших показаний, – участковый останавливался взглядом на каждом, ища понимания, но никто не смотрел ему в глаза.

– Я просто упал, – Давид смотрел куда-то перед собой, разглядывая складки одеяла.

– Вы просто не совсем понимаете, – подала голос Катька, – слухами земля полнится. А если эти слухи хоть отчасти правдивы, то я бы предпочла держаться от этого подальше. Хотя вляпалась уже по полной…, – последнюю фразу она сказала тихо, самой себе.

– Ну так расскажите мне про них, я вам помогу, я ведь участковый, полицейский, у меня есть полномочия, – встал с кровати Митрохин, выудил из папки черный смартфон и аккуратно бросил Давиду на одеяло, – и про какие слухи вы говорите? Про то что люди пропадают в области? Вы думаете это они? Или про то, что город наводнен наркотиками, это тоже с ними как-то связано? Я слышал слухи, что один из них внебрачный сын одного влиятельного человека с Калининграда, это правда? – заметно было, как участковый взволнован, как эта тема не дает ему покоя.

Ребята все так же старались не смотреть ему в глаза. Митрохин все понял и стал убирать свои бумажки обратно в папочку и застегивать ее. С понурым видим двинулся к двери. Открыв ее, он задержался на секунду, снова всех окинул взглядом и сказал:

– Я вам не враг, – дверь закрылась и по коридору гулко удалялись каблуки мужских туфель.

– Думаете, нужно было сказать? – спросила Катька, потирая плечи руками.

– Нет, все мы правильно сделали. Втягивать сюда участкового себе дороже, – проговорила Таня, подходя к окну.

Давид все еще пытался осознать происходящее. Все его физические увечья просто меркли и бледнели перед тем фактом, что Таня находится с ним в одном помещении, стоит совсем близко к его кровати, разговаривает с ним.

Что они обе живы, да и что я пока жив – это тоже очень радует. Но нужно что-то делать, как-то выкручиваться из этой ситуации. Да, передряга не из приятных, но зато мы втроем повязаны одной проблемой, теперь мы «друзья», как сказала Таня. Надеюсь это не просто слова. А вообще, даже не важно, что будет дальше, главное, что она тут, со мной.

– О блин, – воскликнула Таня, смотря в окно, облокотившись двумя руками на подоконник.

– Что такое? – спросила Катька и двинулась к ней.

Твою Бога душу мать, как же в голове стучит. Давидка, нафига ты так резко подорвался с кровати? Сейчас одним глазком взгляну, что она там увидела и сразу лягу обратно. Рядом с ней постою…

Трое девятнадцатилетних подростка стояли у окна и смотрели на припаркованную внизу зеленую «БМВ». Все четверо отморозков стояли рядом, курили и смеялись.

5

– Черт, как они меня нашли? – Давид пригнулся ниже уровня окна. Девушки сделали то же самое.

– Не только ты им нужен, – невесело сказала Катька, – вопрос в другом: как они нас нашли?

– А может не нашли, может быть они не уверены, что мы здесь? – аккуратно выглядывая из окна, произнесла Таня. – Просто проверяют, вынюхивают…

– Может быть все же стоило рассказать участковому? Он вроде бы нормальный. Так хоть какой-то шанс появился бы. Может мне бы предложили программу защиты свидетелей, а национальная гвардия и морские котики охраняли бы мой дом, – с серьезным видом шутил Давид. Развернулся спиной к стене и сполз на пол.

– Ну что же, они пока стоят на месте, будто просто ждут… Чёрт! Ждут нас! Они наверняка видели, как мы сюда заходили, ну либо им кто-то рассказал – этому я тоже не удивлюсь, – сделав это открытие, Катька ошеломленного отошла от окна вглубь палаты, – что мы теперь будем делать?

Все посмотрели на Таню, явно обозначая тем самым ее лидерские функции в этом предприятии. Давид потер виски, скорчив гримасу боли.

– Ну ладно, можно попробовать дождаться, когда они уйдут, – предложила Таня, пожав плечами и продолжая осторожно смотреть в окно.

– Главное, чтобы нас не попросили уйти, вечер уже ведь, калекам скоро ложиться спать, – показывая пальцем на Давида, сказала Катька. Она подошла к подносу с едой и понюхала картофельное пюре.

– Так, план изменился, двое идут ко входу, – Таня взволновано замахала руками. Катька с Давидом переглянулись.

– Надо валить, – Катька так крепко сжимала лямку своей сумки, что костяшки пальцев побелели. Глаза источали панический страх.

– Правильно, – Таня стала медленно отдаляться от окна, чуть пригнувшись, – ты сможешь идти? – обратилась она к Давиду.

Тот посмотрел на нее, потом на Катьку, а затем слегка заикающимся, взволнованным голосом сказал:

– Ну к-конечно, еще бы, сейчас только оденусь, – он стал подниматься с пола и пригнувшись быстро пошел к шкафу. Открыв его и выпрямившись во весь рост, он потерял сознание и упал.

Когда он открыл глаза, над ним нависали две девичьи головы. Их волосы густыми лианами свисали вниз, а сладкий запах женских духов сводил с ума. А еще пахло потом, но может это от меня? Блин, я опозорился перед ними уже второй раз за день. О чем они говорят? В ушах звенит. О Боже, какой же холодный тут пол. А фуфайка эта – просто позорище.

– … давай просто оставим его здесь, ну спрячем в шкафу, я не знаю, или под кроватью? – это говорила Катька, а потом она пропала из поля зрения Давида, – их все еще двое, а значит другие двое внутри, среди которых твой новый друг гном-потаскун. Хотя есть вероятность, что они столкнулись там с участковым, он ведь должен быть еще где-то в больнице.

– Нет, мы не можем его бросить, – она смотрела ему прямо в глаза, очень близко, а затем убрала волосы с его лба, – ты меня слышишь, Давид?

– Да, я на связи, – сказал он, совсем позабыв как дышать, – я смогу идти, только, без особо резких движений – голова жуть как раскалывается. Мне ведь постельный режим прописали на пару-тройку дней…

– Давайте-ка поторопимся, меня скоро от всего этого инфаркт хватит, – Катька говорила с набитым ртом, сидя на кровати Давида, – а рыбная котлета тут ничего.

****

Череп и Мелкий столкнулись с участковым в коридоре на первом этаже. Ребята что-то бурно обсуждали, смеялись, – поэтому даже не заметили его. Митрохин же насторожился, но останавливать их не стал и просто прошел мимо. Они даже не обратили внимания на человека в форме полиции. Присев на ряд стульев у стены, он достал свой кожаный пенал и раскрыл его, делая вид, что что-то читает, а сам поглядывал за двумя молодыми людьми. Ряды ввинченных в пол железных кресел были пусты, – вечером регистратура не работает. В больнице в это время суток было мало посетителей. Кроме медперсонала да пары шаркающих вдоль стен стариков в пижамах, больше никого не было видно.

– А кого мы ищем, и где искать, ты в курсе вообще, ха-ха, – Мелкий заходился в каком-то неестественном смехе, дружески похлопывая Черепа по плечу.

– Бабу Герба, ты знаешь, – Череп оглядывался по сторонам, изучая двери, коридоры, и лестницы, – надо спросить у кого-нибудь, а то мы тут до утра будем болтаться. Соберись, дебил, – последнюю фразу он сказал на ухо Мелкому, тот в свою очередь резко перестал улыбаться и кивнул.

По коридору шла немолодая медсестра, со строгим ястребиным лицом. Увидев, что одинаково одетые молодые люди смотрят на нее, она сделал вид, что их не замечает и немного ускорила шаг.

– Эй, мадам, нам бы подсказка ваша пригодилась. Мы кое-кого ищем, – перерезая ей путь, двинулся Череп. Мелкий, потупив взгляд, нетрезвой походной заковылял следом.

– Обратитесь в регистратуру пожалуйста, а если там никого нет, то позвоните по указанному на стойке номеру телефона, – она попыталась обойти рослого молодого мужчину с татуировкой на шее. Тот вновь оказался на ее пути.

– Мадам, нам не нужна регистратура, мы не лечиться пришли. Ищем подругу одну: молодая, невысокая, толстенькая такая слегка, в бежевой кофте она вроде была, – Череп вопросительно глянул на Мелкого, но понял, что от него толку не будет, – она еще с подругой вечно ходит своей, худосочная такая девица, повыше ростом, – отмерил он ладонью примерный рост от пола.

– Если вы пришли навестить кого-то из стационара, то вам следует обратиться по этому вопросу завтра, на сегодня часы посещения уже закрыты, – медсестра немного утратила строгость в голосе, но старалась держаться невозмутимо.

Ее руки в карманах халата и ровное дыхание еще символизировали о том, что она держит ситуацию под контролем, что она тут главная, а не эти странные и опасные на вид ребята, кажется еще и не трезвые.

Участковый наблюдал за всем этим со стороны и готов был в любой момент вмешаться.

Так, очень интересно. Не на пикник ведь пригласить они пришли этих девушек. Не думаю, что они все большие друзья. Нужно их как-то предупредить. Может в этих новых обстоятельствах они захотят более откровенно со мной поговорить?

– Да не, они вроде бы не лежат у вас тут, а просто заглянули к кому-то в гости, но не выходили, насколько мы знаем. Нам очень нужно поговорить с ними двумя.

– По личному делу, – со смешком выдавил из себя Мелкий.

Черепу приходилось немного наклонять голову, чтобы смотреть в глаза медсестры. В свои 20 лет он был ростом 187 сантиметров, почти как Генка. «Только не таким умным», – думал про себя часто Денис, которого друзья называли Черепом, из-за свеженькой татуировки на шее. Ему нравилось это прозвище.

Родители давно еще сбагрили его в эту деревню, как про себя называл он Черняховск, к полуслепой бабке. Тихая и мирная женщина, которая слова никогда поперек не скажет, не смогла стать ему матерью за столько лет. Затаив обиду на родителей, для которых карьера оказалась важнее своего сына, он распылял злобу на весь мир. Тут он познакомился со своими «пацанами», которые в свою очередь стали ему настоящей семьей. Отец Дениса приезжал каждые полгода. Переводил деньги, много денег, на бабушкин счет, к которому он пока не имел доступа. Но бабка не вечная, рано или поздно довольно кругленькая уже сумма достанется ему. Мать вообще не хотела его знать. И ему тоже было на нее плевать. А денег он и без отцовских дотаций нормально поднимал. Их компашку называли пошлым словом «группировка», – ну и пусть, на это тоже было плевать. Главное было в том, что их все боялись, а значит уважали. Даже полиция ничего им толком сделать не могла, а это еще сильнее развязывало руки. Денис хотел расширять «бизнес», много раз говорил об этом с пацанами и Генкой, который вроде как всем руководил и все считали его главным. «Ничего», – думал Череп, «вот бабка окочурится, много деньжат капнет мне на счет, тогда я смогу стать более влиятельным, и все потянутся за мной, а Генка будет моим бегунком. Но пока что буду делать, что велено, набираться опыта, да и ума тоже. Все равно пока ничего не теряю».

– Слушай сюда, старая мышь, я ведь по-хорошему спрашивал, даже не матерился, – расправил плечи, накаченная грудь выступила вперед, а руки в карманах джинсов пересчитывали мелочь. Он подошел почти вплотную к медсестре.

Мелкий был совсем рядом по правую руку от Черепа:

– Мы ждали их битых часа полтора на улице, где они?

– Молодые люди, я могу вам помочь? – это за их спинами приближался человек в форме.

Кажется, они были удивлены его тут увидеть. Череп вытащил руки из карманов, а Мелкий перестал глупо улыбаться, хоть и ненадолго. Человек в форме внушал некий трепет и страх даже самым отъявленным злодеям. Пусть в данном случае и совсем на короткое время. Медсестра, пользуясь моментом, вернула своему лицу строгую невозмутимость и пошла дальше по коридору. Лишь на мгновение посмотрев в глаза Митрохину и еле заметно кивнула. Все внимание бритоголовых теперь было направлено на участкового.

– Все хорошо, дядь, заблудились просто малость, – первым заговорил Череп, – дорогу вот спрашивали у докторши.

Митрохин подошел уже совсем близко и те наконец смогли лучше рассмотреть его.

– А, это наш шериф, он за нами следит что ли? – как всегда с улыбкой на лице спросил Мелкий.

Прозвучало это специально громко, чтобы участковый тоже услышал. Медсестры уже след простыл. Они были в коридоре одни. На улице за окнами уже заметно стемнело.

– Шеф, мы видимся с вами чаще, чем я со своей мамкой, – так же в увеселительной манере сказал Череп.

Он кинул взгляд на Мелкого и оба они громко засмеялись.

– Джентльмены, здесь вы не найдете того, чего ищете. Больница скоро закроется и вам лучше покинуть сие заведение, как вы считаете? – Митрохин галантно улыбался и в показном реверансе указал на входную дверь в другом конце коридора.

– А откуда вы знаете, чего мы ищем? Может у Мелкого геморрой вскочил, заходили проконсультироваться? И вот теперь собираемся уходить, да, Мелкий?

– О да, бедное очко мое, – демонстративно положив ладони себе меж ягодиц и выгнув спину, он пошаркал ногами к двери.

Когда они уже были у дверей, а Митрохин стоял чуть дальше по коридору, он сказал:

– Когда-нибудь, ребятки, когда-нибудь, – он похлопывал ладонью по кожаной папке.

Двое бритоголовых парней смеялись и прикладывали острие ладони к виску, якобы отдавая честь, при этом делая идиотские лица. А потом просто вышли на улицу за стеклянную дверь.

Череп достал сигареты, дал одну Мелкому, они закурили. Он явно был недоволен происходящим. Митрохин мог прочесть по губам парочку матерных слов, которые означали отчаяние и злость. Мелкий приплясывал вокруг и смеялся. Но было видно, что уходить они не собираются, их караул продолжается.

Митрохин отправил сообщение Татьяне еще до того, как пошел спасать медсестру. Благо у него были теперь всех их номера телефонов. Ответа так и не получил. Он беспокоился за них, они хорошие ребята. Подняться к ним он не решался, потому что бритоголовые могли что-то заподозрить, и он мог сам привезти этих волков в овчарню. Необходимо как-то их спровадить, по-хитрому.

Зазвонил телефон. Имя на экране «Андрей Юрьевич – нач.». Только не сейчас.

– Митрохин, полчаса и ты у меня, давай, – разговор длился секунду.

****

Первое сообщение от участкового было следующим: «Они в больнице, берегитесь». До того, как пришло второе, где участковый извинялся за то, что ему срочно нужно уехать и что он задержал их как сумел, прошло около десяти минут. За это время Давид успел одеться, хоть и не без проблем. Катька натягивала ему его черную кофту с капюшоном, на которой были изображены какие-то персонажи из японских мультиков. Давид кряхтел и стонал как старый дед. На спине и рукавах кофты еще виднелись пыльные следы ботинок. Также они мало-помалу успели разобраться в хитросплетениях больничных коридоров. Хоть и ремонт тут был недавно, здание оставалось старым П-образным довоенным строением.

На них не обратил внимания медбрат, который играл во что-то в своем телефоне, сидя в кресле. Такие кресла и диванчики обычно ставят в коридорах стационарного отделения, чтобы навещавшие больных родственники могли с комфортом расположиться. Уборщица мыла полы в другом конце коридора и даже не обернулась. Больше никого не было видно.

Ребята передвигались не быстро, – Давид не мог ускориться, из-за поломанных ребер и накатывающего головокружения. Все тело изнывало от любых, даже самый маленьких движений. Девушки с двух сторон старались его осторожно поддерживать. До этого дня он еще не был так близок к девушке, а тут еще и к двум сразу, – это странным образом придавало сил.

Они дошли до конца коридора и нужно было выбирать – либо воспользоваться лестницей и спуститься на первый этаж, либо идти по коридору дальше, который был за углом. Но во втором случае им пришлось бы пройти мимо стойки дежурной медсестры, которая наверняка заметит трех молодых ребят, один из которых числится в больнице, как больной.

– Постойте пока здесь, а я спущусь вниз, осмотрюсь, – прошептала Таня.

Давид и Катька молчаливо согласились и облокотились к стене. Точнее Давид облокотился, а Катька его придерживала. Не такой уж он и противный, как я думала раньше. Как будто даже ничего. И волосы не воняют у него. Под этими балахонами у него стройное и красивое тело, хоть и худое. Кто бы мог подумать?

– Ты сможешь постоять один немного? – спросила Катька, дружелюбно заглядывая в глаза Давиду, – хочу глянуть, кто там есть за углом, хорошо?

– Да, конечно, я в порядке, – Давид было заулыбался и попытался расправить плечи, но нераспустившуюся улыбку сменила гримаса боли.

Катька все же отпустила его локоть и нерешительно двинулась к углу коридора, долго не отрывая от него взгляд. В этот момент в коридорах больницы включили освещение. Затрещали, а затем загудели люминесцентные лампы, отчего девушка вздрогнула. Уборщица продолжала мыть пол и не замечать ничего вокруг, а медбрата было отсюда уже не видно.

За окнами резко прибавилось сумрака.

Осторожно выглянув из-за угла, Катька увидела в середине коридора полукругом поставленные столы, где должна была сидеть дежурная медсестра, но там было пусто. Вдоль стен прохаживался мужчина на костылях, явно пациент. Огромная больница, но почти пустая.

Катька вернулась к Давиду, тот стоял с закрытыми глазами и глубоко втягивал воздух, плотно прижавшись к стене. Блин, ему надо было поесть, а я сама все сожрала. Дура тупая.

– Там никого нет, можно будет попробовать пройти, – прошептала взволнованным голосом Катька, – там удобнее будет спуститься на первый этаж, подальше от главного входа.

Давид открыл глаза и заговорил:

– Все же считаешь, что там может быть запасной выход?

– Ну я родилась в этом районе, каждый день видела эту больницу, когда ходила в школу. По-моему, там были еще двери, кроме главного входа. Да должны быть – здание огромное ведь, – Катька снова подошла к нему сбоку и взяла под руку, озираясь по сторонам. – Осталось дождаться Таньку.

Таня шла бесшумно, почти кралась. Включение света она встретила без испуга, но все же на секунду замерла. В свои девятнадцать с лишним лет она все еще чувствовала себя ребенком. Даже в такой ситуации продолжала воспринимать все как игру, хоть и отдавала себе отчет в том, что игра рискованная и даже опасная. Когда другие девочки выбирали кукол и чайные церемонии, Таня скакала и прыгала по двору с игрушечным копьем в руке. Она и сейчас чувствовала себя амазонкой.

Нет, она осознавала себя и воспринимала такой, какой была – молодой и вполне симпатичной девушкой, со стройным телом, красивыми ногами и уже выросшей упругой грудью, которую не хотелось прятать за мешковатыми одеждами. Она умела ходить на каблуках, хоть и не любила, хорошо разбиралась в косметике и неплохо научилась общаться с парнями. Правда сблизиться с кем-то ей еще не доводилось.

С Мишкой они познакомились год назад. Он довез ее до Черняховска, когда она опоздала на автобус. Просто остановился и предложил подвезти, так они и стали общаться. Несколько раз ходили на свидание, часто созванивались, почти постоянно были на связи в «Вконтакте», но на этом пока что все. Они лишь единожды по-настоящему целовались, как раз перед тем как он поехал по работе в Санкт-Петербург. Таня была готова на все, если бы он попросил, но тот почему-то держал ее на расстоянии. Это бесило, но и будоражило еще сильнее. Миша был очень галантным и вежливым с ней, очень тактичным и романтичным, но в то же время в нем она чувствовала мужчину, сильного и уверенного в себе. Он старше ее на добрый десяток лет, но при этом выглядит сильно моложе своего возраста. Впрочем, ее это никак не смущает, а даже наоборот. Таня понятия не имела, любит она его или нет, но рядом с ним она таяла, как шоколад на солнце. Может это и есть любовь? Может шоколад и теплое солнце порождают собой любовь?

Но сегодня Таня-ромашка на время стала Таней-амазонкой, так было нужно.

Она не хотела звонить Мише и рассказывать про эту ситуацию, – вдруг он что-то плохое про меня подумает. Да и просто не хочу ввязывать его в эту историю, постараюсь выкрутиться сама. По крайней мере пока.

Спустившись по лестнице, она аккуратно выглянула из открытой двери, в главный холл больницы. Пустующая стойка регистратуры, ряды черных стульев, закрытые двери кабинетов с нумерацией и текстовым обозначением: кабинет 1 – процедурный, кабинет 2 – невролог и так далее. На одном из стульев сидел мужчина средних лет в бежевых бриджах. Он держал на колеях перебинтованную кисть и смотрел куда-то в пустоту. Тучная женщина в белом халате вышла из кабинета, название которого Таня разглядеть не могла, и подошла к нему с какими-то документами в руках, стала что-то показывать и рассказывать, Таня не вслушивалась. Бритоголовых она не увидела. Через двойные стеклянные двери главного входа, она не могла ничего разглядеть – из-за включенного света внутри, на улице была кромешная тьма.

Она долго вглядывалась в улицу и не заметила, как кто-то подошел к ней сзади и прикоснулся к плечу. От неожиданности Таня подпрыгнула, но не издала не звука.

Медсестра со строгим лицом профессора Макгонагалл несколько долгих секунд смотрела в глаза Тани, держа руки в карманах белого халата, а потом повернулась к лестнице и пошла.

– Идите за мной, – весь ее вид и голос источал серьезную непоколебимость и достоинство, а держать спину ровно она видимо обучилась еще в утробе матери.

Таня, несколько помедлив, двинулась за ней. На втором этаже она увидела испуганные лица друзей, готовых пуститься на утек. Когда за ней поднялась и Таня, в глазах их посветлело, но не сильно. Скорее к страху примешалось недоумение.

Медсестра наконец поднялась по лестнице и дождавшись Тани, окинула всех своим крошащим бетон взглядом. Давид прочел прикрепленную маленькую табличку на ее груди: Старшая медсестра Данилова Алевтина Олеговна. Дольше всех она смотрела на Давида, а потом заговорила:

– Вам не следовало покидать свою постель, Солонгин, а вам девушки, давно пора покинуть больницу, часы посещения закончились уже почти час назад назад, – она посмотрела на наручные часы. Затем она долго вглядывалась в коридоры больницы, в конце протяжно вздохнула и навела свой взгляд снова на троицу подростков.

Никто ее не прерывал, все ждали, что будет дальше. А она молчала и продолжала сверлить взглядом Давида. После нескольких секунд, которые длились целую вечность, она наконец развернулась и пошла в ту сторону, где находилась палата Давида.

– Я покажу дорогу, – снова она говорила затылком, мягко ступая своими идеально белыми кедами по паркетному полу, – а вам Солонгин, необходимо выпить лекарства, если не хотите упасть в обморок еще до того, как покинете эту заведение.

Ребята переглянулись и пошли за ней. Таня и Катька придерживали Давида за локти. Никто ничего не говорил.

****

Улица была освещена желтым светом фонарных столбов. Четверо молодых парней стояли возле темно-зеленой «БМВ», в которой негромко играла ритмичная музыка. Они смеялись, разговаривали, то и дело поглядывая на главный вход больницы.

Мелкий пил пиво из банки, облокотившись пятой точкой на пыльный бок автомобиля.

– …ну мы обошли больничку вокруг, там глухомань – кусты какие-то и мочой воняет, – он рыгнул и сам с того засмеялся.

Среди всей банды только Артем, он же Мелкий, был исключительно местным. Его прабабка с кучей сестер переехали сюда еще в 1948, в числе первых переселенцев. Говорила, что в Твери у них была своя свиноферма и много гектаров земли, где они выращивали овес и ячмень. Но из-за ее деда, который что-то не поделил с начальством колхоза, их семья была «раскулачена». Выбор был не велик, и они отправились в Калининградскую область, так сказать на вольные хлеба. Здесь прабабка и умерла, но успела впрок накопить сбережений, квартир и неплохо расплодить наследников. И некоторые из них, кто по умней, сумели это все сохранить и приумножить. В этом маленьком городке все знали фамилию Анохина. Эта семья владела почти всеми барами и кафешками в городе, и даже за его пределами. Мать работала в Черняховской администрации пресс-секретарем мэра, а отец являлся целым министром и заведовал сельским хозяйством. У Артема было еще двое старших братьев, но они как выросли, сразу свалили отсюда в центр, в Калининград. Там учились и теперь работают. А может и не работают, а просто живут на родительские деньги. Артему было плевать, ему нравилось тут, в этой маленькой Венеции, со своими «пацанами», где он был почти что королем. Где всего его боятся и везде уступают дорогу.

Артем окончил только одиннадцать классов и не захотел ехать учиться куда-то еще. Зачем? Ведь все и так «на мази». Денег валом, родители дают какие-то поручения, за которые платят, а еще отец обещал пропихнуть его в администрацию, и будет он там сидеть и в ус не дуть. А самое главное – это друзья, его братаны, которые взяли Артема к себе в банду пару лет назад, с которыми они вообще считай «держат» весь город. Не знает он, то ли из-за отцовых денег, то ли из-за неотразимой харизмы и чувства юмора, – да и плевать, главное, что они теперь не разлей вода. Братья навек.

Он до сих пор не до конца осознавал, как его жизнь круто изменилась в лучшую сторону, после того, как Генка познакомился с ним и назвал своим братом. Артем был готов пойти для них на что угодно, и он был уверен, что они сделают то же самое, если понадобится. Он чувствовал себя поистине счастливым. Ему очень нравился новый образ в виде лысой головы и высоких ботинках с белыми шнурками. У окружающих это вызывает трепет и даже страх, – это его безумно будоражило. В школе он всегда получал нагоняи от сверстников или ребят постарше из-за своего невысокого роста. Но теперь все в этом городе даже в глаза ему смотреть боятся.

– Слышь, зенки залил, конечно ты там ничего не увидишь, – Череп смерил презрительным взглядом Мелкого, – там было еще несколько входов, но двери кажутся такими старыми, будто ими давно уже не пользуются, – обратился он уже к Генке.

– Да там темно, как в танке, деревья вокруг и забор этот высокий кованный, кустами облепленный. Что я там мог увидеть?

– Ты нам скажи, ты ведь местный, разве не мог запомнить, сколько дверей в этом здании? – Спросил Генка Мелкого. Он был слегка на взводе. – У тебя бабушка живет через пару домов отсюда, – указал пальцем в сторону жилой пятиэтажки.

– Да пошла она нах, – и засмеялся хмельным смехом, громко и звонко. Икнул.

Все остальные тоже засмеялись, даже Генка не смог скрыть улыбку.

– Ладно. Мы знаем, что нефор тут, знаем так же, что девчонки зашли сюда в половину шестого и…

– Откуда? – спросил Череп.

– От верблюда. Птичка на хвосте принесла, – заулыбался Генка, – так вот, нефора помяли нормально, на него насрать. С Катькой – это мое личное, понятно? Если у вас есть свои дела, валите, я не в обиде.

Видимо не у кого не нашлось других дел, потому что все промолчали. Мимо больничной парковки проезжала патрульная «Лада» ДПС. Сотрудник полиции, что ехал на пассажирском сиденье, краем глаза посмотрел на ребят в белых майках и тут же вернул взгляд на дорогу, будто его напарник не справится без него с управлением. Парни переглянулись и засмеялись вновь.

– Короче, мы с Ником будем у главного входа, а вы двое обойдите с той стороны и ждите. Вдруг они надумают что-то выкинуть, – Генка мотнул головой в сторону Мелкого и Черепа, которые вместе поддерживали «БМВ» задницами, – если что, звоните сразу.

– Окей, босс, – швырнув недопитую банку пива в кусты, отделяющие маленькую парковку от трёхэтажного дома, Мелкий нетвердой походной двинулся в сторону больницы.

Череп посмотрел на Генку и оба заулыбались, мотая головами из стороны в сторону.

– А что с участковым? – подал голос Ник, поглаживая правой рукой загипсованную левую, – если вернётся?

– Будем решать проблемы по мере их поступления, – Генка дружелюбно посмотрел на брата. Тот в свою очередь кивнул. – Да и мы не собираемся делать ничего криминального, просто хотим повидать своих девчонок.

– Ну вы идете, нет? – крикнул уже перешедший дорогу Мелкий. – Я жду тебя в позе «какающий за углом», – он быстрым шагом двинулся вдоль стены больницы и скрылся за углом.

– Только не на тропинку, придурок, – крикнул Череп и побежал к нему.

6

Семейный ужин – обязательное мероприятие. Мама всегда настаивала на этом, и никто не смел возражать. Маме вообще было сложно возразить. Ее властный и волевой характер мог, наверное, двигать пароходы, если бы она захотела. Детей своих она воспитывала в строгости, не раз применяя для этого ремень или еще что потяжелее. Алексею даже как-то раз перепало железным ведром по голове. Может он из-за этого стал таким несдержанным грубияном?

Мать сидела в своем кресле во главе стола. Нет, она не пересаживалась для трапезы – передвигали стол прямо к ней, который всегда стоял у дивана. «Завтрак и обед съедайте где хотите и как хотите, но ужин – это святой семейный обычай, это важно», – так она всегда говорила.

И вот, после тщательного мытья рук, после причесывания волос и выправления одежды, все усаживались за стол. Миша и Леша сидели по левую руку на пододвинутом так же ближе к столу, когда-то светло синем диване, по левую руку сидел Родион на старом деревянном стуле, а напротив, на табуретке, уселась тетка, прислонив костыль к столу. Готовила обычно тетка, которой немного помогал по хозяйству вечно безработный Алексей. Да, сквозь зубы, но так велела мать. На столе стояла утятница с тушеным мясом; вареный картофель, от которого еще шел пар, посыпанный укропом, и вчерашние жареные караси, холодные. Тарелки и приборы были идеально разложены перед каждым едоком, скатерть была белее снега. Ее стелили только на ужин. Такую белизну и чистоту тарелок всегда требовала мать, а тетка не умела ей возразить.

Мама редко мылась, потому что на восемьдесят шестом году жизни это становилось очень тяжело. Юркая и энергичная тетка, которая уже тоже была не молодой, мыла ее как могла, – мокрыми тряпками и салфетками. Но раз в месяц она все же удосуживалась дойти до бани. Тоже не без помощи своей сестры. Руки так же мыли ей в тазу. А утка-горшок, спрятанная под креслом, давно стала неотъемлемой частью интерьера. Поэтому в воздухе пахло тушеным мясом, сыростью старого немецкого дома и грязным телом толстой старухи.

– Скажем спасибо Господу нашему, вседержавцу, за этот ужин в кругу семьи. За это мясо и овощи, за то, что мы здоровы и за наши чистые души. Прости нас, если согрешили. Дай Бог здоровья моим детям и дай мне сегодня нормально сходить в туалет, – мама перестала читать молитву и открыла глаза. Все тоже открыли и подняли на нее полные трепета взгляды, – третий день уже просраться не могу. Ешьте.

И все стали есть. Зазвенели ложки и вилки, Миша привстал с дивана, чтобы наложить маме мяса и картошки. Рудик что-то сказал на своем тарабарском языке – то ли оскорбил всех, то ли шутку пошутил, протягивая беспалую руку к карасям. Мама не ругала его за то, что он ест голыми руками и не пользуется приборами. Все остальные члены семьи уже к этому привыкли. Она говорила, что ее Рудольф особенный, ему можно и без вилки. Но сама же каждый раз с презрением поглядывала на его трапезы. Тётка налила себе и Лешке по рюмке водки, у остальных был в кружках сладкий черный чай.

– Леша, завтра снова пойди поищи работу. На хутор к Евкурову загляни, может со сбором картошки или с овцами помощь нужна, – мать говорила с набитым ртом, а подбородок блестел от жира.

– Ладно, как раз там его дочурка на меня поглядывает кажись, – когда все уже принялись есть, он все еще накладывал себе гору еды, все выше и выше. Его тарелка явно отличалась большей глубиной, нежели у всех других членов семьи.

– Тебя послушать, так все только спят и видят, как бы затащить тебя в постель, – смеялся Миша.

Рудик отделял хребет карася от филе и тоже что-то гаркнул, подтверждая слова брата. От улыбки его незашитая заячья губа стала шире, еще сильнее оголив ряд желтых и кривых зубов.

– Чья бы корова мычала, полные мужчины нравятся женщинам, – ответил Лешка Рудику, – а ты вон тощий как велосипед, поэтому у тебя бабы нету.

Три брата негромко засмеялись.

– Деньжат нам не помешало бы, – заявила тётка, – казна пустеет, миледи.

Обращалась она к сестре, улыбаясь. Ее редкие, когда-то черные, а теперь сильно седеющие волосы были стянуты на затылке, глаза радостно поблёскивали алкоголем.

– А что вы все на меня уставились, я пытаюсь пробиться, но на это нужно время, – начал возмущаться Миша, должным образом адресуя это всем, кроме матери, – завтра вот как раз поеду показывать квартиру в Черняховске.

– К тебе нет никаких претензий, дорогой, – погладила его по руке мать, – ты обязательно со всем справишься и в будущем сделаешь нашу жизнь чуточку лучше. Я в тебя верю.

– Гмх.

– И ты тоже делаешь нашу жизнь лучше, конечно же, – обратилась она уже к Рудику, – без твоих охотничьих пристрастий, мы бы не вкушали сейчас такого дивного бобра.

– А ты, – она указала вилкой на Лешку, – не прикасайся к девчонке, если она сама не попросит или пока ее отец не даст добро. Не нужно нам ссориться с Дим Димычем, он нам много что со своих полей продает, почти за бесценок или в обмен на свежую дичь и ягоды из леса. Да и мужчина он хороший, обязательный. Сразу видно – советское воспитание, старая школа. И вообще я считаю, что тебе нужна женщина покрупней, чтобы под стать. А то неровен час, ты и эту малютку задавишь. Погреб у нас не резиновый.

Кусок вареного лука вывалился из ее почти беззубого рта на стол. Она подцепила его желтым ногтем большого пальца и отправила обратно в рот, смачно облизав палец.

7

Старшая медсестра провела их через весь второй этаж, обратно к палате номер 18. Если бы не Катька, Давид точно бы рухнул прямо тут, – так кружилась. Она держала его как раненого солдата за талию, а он перекинул через ее голову руку. От нее шло ни с чем не сравнимое девичье тепло и забота – это ощущение было для него совсем новым. Мамино тепло ощущается несколько иначе. Он кажется весь уже пропитался ее духами. Таня шла позади, то и дело лихорадочно поглядывая на телефон.

Алевтина Олеговна открыла дверь в палату и вошла, ребята остались стоять в коридоре и не знали, что их ждет. Та вышла почти сразу и сообщила:

– Хотела убедиться, что вы ничего не забыли, – а потом проследовала к двери в самом тупике коридора, совсем рядом.

Эта дверь ничем не была примечательной – обычная железная дверь, выкрашенная в серый цвет, без каких-то табличек или надписей. Она достала из кармана халата большую связку ключей и стала их перебирать, пытаясь найти нужный. Начала отпирать замок, – три громких перестука эхом пронеслись по пустующему коридору. Дверь легко открылась и сразу повеяло сквозняком. Она сунула руку внутрь темной комнаты и включился свет. Помещение было небольшим. Вдоль всех стен стояли коробки, мусорные пакеты и еще какой-то строительный мусор, видимо оставшийся после ремонта.

– Это помещение временно используется как склад строительного мусора. У руководства больницы пока руки не дойдут все отсюда выгрести, да и ремонтные работы до сюда не дошли, как видите, – ее осанка горделиво держала орлиную голову.

Ребята подняли головы к потолку, который когда-то был белым, но плесень за столько лет не оставила ей шанса, а темно-зеленые стены во многих местах зияли голой штукатуркой и трещинами.

– Я не знаю, что этим бандитам нужно, но они вас настойчиво искали. Я бы даже сказала слишком нахально, а добра от таких людей не жди. Они караулят у главного входа. Есть еще выход, с торца здания, но в таком случае вам нужно будет пройти через весь первый этаж – они могут заметить. Да и не только они. Никто из персонала вас не выпустит, если узнает, – она смотрела на Давида, – пациент с таким диагнозом должен находиться в кровати и я, признаться честно, делаю это скрипя сердцем, но все же верю, что это правильно. Не мое дело, зачем вы им понадобились, да и знать не хочу. Вот возьмите, – она достала из кармана три блистера с таблетками и протянула Давиду, – это от головной боли и головокружения. Когда доберетесь до безопасного места, я настоятельно рекомендую вам хорошенько выспаться.

Она замолчала и оглядела всех троих вновь, тяжело вздохнув. Те стояли с опешившими выражениями лиц и хлопали глазами. Господи, они ведь совсем еще дети.

– В дальней стене этой комнаты есть дверь, скрытая за коробками. Запертая на простую щеколду, она выведет вас на железный балкон. Там же вы найдете выдвижную лестницу. До ремонта по документам это был аварийный выход, а я слишком давно здесь работаю, чтобы не изучить все углы этого здания.

– Почему вы нам помогаете? – задала вопрос Таня.

Алевтина Олеговна посмотрела на Давида и сказала:

– Я хорошо знала вашего отца, мы учились в одном классе. Когда прочитала фамилию и инициалы в вашей медицинской карте, сразу поняла, кто вы. Вы с ним одно лицо, – на секунду она замолчала, глядя на Давида, – мне очень жаль, что он погиб, хороший был человек.

Она отвела от него взгляд и устремила его в другой конец коридора, где по-прежнему не было не души.

– А теперь ступайте. Будьте осторожны. Не забудьте прикрыть за собой дверь, – неспешным шагом она двинулась по коридору, нервно перебирая ключи в кармане.

****

На заднем дворе больницы, почти в полной темноте стояли Череп и Мелкий. Кроме недавно скошенной травы и кустов сирени по кругу забора, ничего больше не было. На задней стене п-образного здания были две железные двери, каждая на своем конце: правая наглухо закрыта амбарным замком и толстый слой дерна под ее основанием говорили о том, что ей давно никто не пользовался, а вот другая не была обременена замком. Было очевидно, что этой дверью часто пользуется персонал больницы, чтобы выйти на перекур, потому что радом с трехступенчатым крыльцом стояла коробка с сигаретными окурками. Рядом с ней тоже их валялось немало. Ее они и стали караулить. Только вахту несли чуть поодаль, рядом с густой и высокой сиренью.

– Получше вытри, все равно воняет. Ну как можно в свое же дерьмо наступить, – громким шёпотом ругался Череп.

– Ну так ночь на дворе, хоть глаз выколи. Я кажись еще и руку испачкал, пока подтирался листиками, хочешь понюхать?

Череп почувствовал, как к его лицу поднесли еще более сильную вонь. На что он сразу отреагировал, оттолкнув его руку за запястье и отпрыгнув в сторону.

– Ты еб… черт засратый, ахерел?! – ударил со всей силы ногой и точно попал по заднице наклонившегося от смеха Мелкого.

Тот ахнул и заржал еще сильнее, так сильно, что повалился на влажную траву. Череп тоже не выдержал и оба они стали хихикать, как нашкодившие ученики за последней партой.

Загорелась лампочка над дверью и изнутри кто-то стал открывать замок, Череп и Мелкий юркнули в сирень. После трех металлических щелчков она открылась и на свет вышел низенький мужчина в толстых очках, а следом за ним полная женщина с большой родинкой на подбородке и выкрашенными в бордовый цвет короткими волосами. Они на ходу доставали пачки сигарет из карманов своих белых халатов, оба закурили. Обсуждали что-то негромко о зарплате, о тяжелой смене и о том, как женщина вроде бы жаловалась на свою невестку, которую то и дело называла шлюхой. Караульные в кустах не могли разобрать все, о чем они говорят, но смотрели в оба.

Мелкий стал доставать пачку сигарет из кармана.

– Потом покуришь, а то эти заметят, – прошептал Череп, – бля, ты точно не в штаны себе насрал, воняешь капец.

– Ну ладно. Они просто закурили и у меня рефлекс сработал, тоже захотелось.

– Зато мы теперь знаем, что тут действительно есть второй выход. Только открывается он ключом изнутри, который они вряд ли смогут раздобыть.

А вообще мне начинает казаться, что их тут нет и не было. Как дураки тусуемся тут весь вечер. И почему мы их боимся, прячемся в кустах, как малолетки? Почему просто не зайдем в эту сраную больницу и не перевернем там все вверх дном?

– Потому что Герберт считает, что нам нужно быть осторожными и не привлекать внимания полиции, – Мелкий сорвал несколько листов сирени и стал тереть ими свою правую ладонь.

– Ты вечно ему жопу лижешь, как шавка, – чуть слышно, отвернув голову сказал Череп.

– Чего ты там шепчешь, я не слова не разобрал.

Не время. Пока не время выступать против Генки так очевидно. Мелкий тут же на меня донесет. Этот идиот только и делает, что в рот ему заглядывает и готов на все пойти, лишь бы его не разочаровать. Даже если бы тот сказал ему убить кого-то, Мелкий бы только спросил – ножом или кувалдой?

Сидел бы сейчас в баре у Светки и пил пиво, смотрел бы футбол, а потом трахнул бы ее в рот в сортире. А так, имеем пока то, что имеем: вонючий и пьяный черт Мелкий, скошенная трава налипла на берцы, темнота, комары, и я как дебил прячусь от докторишек в кустах.

– Да ничего, зевнул просто. Вон смотри уходят вроде.

Двое в халатах затушили бычки о крыльцо и бросили в коробку. Никто не попал. Дверь закрылась, выключился свет и ее снова заперли изнутри на три оборота.

****

Вход в больницу не охранялся. Генка не помнил, чтобы там вообще хоть когда-то бывала охрана. Он несколько раз попадал сюда по разным поводам. Например, в 6 лет ему мальчик постарше сломал челюсть утюгом, в 12 он лежал тут с какой-то инфекционной штуковиной, в закрытой плате. Все тело тогда покрылось волдырями, и чесалось жутко. Затем медицинские комиссии много раз от детского дома, где он жил, затем военные комиссии сюда же. В армию его так и не взяли – психиатр забраковал. Он даже на учете состоит до сих пор. Да насрать вообще. В армию он не хотел, поэтому даже обрадовался.

Проблемы начались, только когда он захотел отучиться на водительские права, – оказывается с белым военным билетом этого делать нельзя, мол с нестабильной психикой за руль запрещено. Но в итоге Генка сумел решить этот вопрос совсем недавно, когда наработал городской авторитет обзавелся нужными связями. Рука руку моет, понимаете?

С Никитой они попали в детский дом города Черняховска еще совсем малышами, – даже в школу не ходили. Генкина мать по пьяни зарезала свою родную сестру, тетку Оксану.

Дело было в Новый год. Ёлок и подарков у них тогда не водилось, только вафли и конфеты, которые давали соседи. Генка хорошо помнит это время, – не самое лучшее, но приятное сердцу. Мамка тогда даже готовила какую-то еду. Но это было нечасто, в основном они голодали. Точнее он голодал, а она пила. Большую часть времени она спала пьяная, но иногда играла с ним и рассказывала смешные стишки. Часто к ним приходили гости, обычно мужчины. Они до поздней ночи громко разговаривали и смеялись. Генка хоть и был очень голоден, но чувствовал себя счастливым. Он знал, что мама любит его. Вот в один из таких праздников его мать пырнула ножом в шею родную сестру. Она приезжала к ним в гости довольно редко, потому что жила на другом конце области, где-то у моря. Матери почудилось, что ее сестра – это какой-то жуткий лесной монстр с клыками. Только потом Генка узнал, что такое «белочка».

Отца своего он не знал. Уже после детского дома, пытаясь его найти, Генка выяснил, что тот уже очень давно уехал из области куда-то за границу. И продолжать поиски там у него пока не было возможностей, но идею эту он окончательно не забросил. Ему очень грело душу, что где-то по земле ходит его кровный и самый ближайший родственник. Его семья.

Генка никому в этом не сознавался, а друзьям говорил, что мол пошел бы он к такой-то матери, и надеется, что он сдох где-то в канаве. А сам в глубине души верил, что рано или поздно найдет его. Все его финансовые устремления и наработка всё нового влияния были направленны должным образом на то, чтобы наконец суметь начать поиски заграницей. Но пока что он бандит всего лишь районного масштаба.

Как и почему они стали жить вчетвером: он с мамкой, Никита и его мама, – Генка не помнит. И Никита сам уже не помнит, но вроде бы из-за того, что их выгнала из дома его бабка. Это было еще до маминой «белочки».

Тётя Анжела приходилась матери лучшей подругой детства, если можно это так назвать. Она не напивалась так сильно, как мамка, и даже на работу ходила. Обе матери между собой все время из-за чего-то ругались, но Генка был очень рад узнать, что у него теперь есть братик. И хоть Никита всегда отличался застенчивостью и молчаливостью, с ним было в разы веселей. А еще тётя Анжела часто пекла вкусные блины и приносила с работы мясные консервы, – жить стало чуточку лучше. К ним в дом стали все реже приходить веселые гости, не дающие спать до самого утра. Сваленные кучи грязного постельного белья и других тряпок куда-то испарились. На кухне стало больше вкусных запахов еды, нежели водки и зеленого лука с соседской грядки. Мамка продолжала проводить свои дни в постели, а вечера – за кухонным столом, выпивая и ругая всех на свете. Тётя Анжела была строгой, но в то же время очень заботливой женщиной.

Затем случилась «белочка». Мать куда-то забрали на машине с мигалками. Генка тогда еще не понимал, что на самом деле происходит. А их с Никитой поместили в детский дом.

Оказалось, что тетя Анжела вовсе не мать Никите, а его двоюродная тетка. Она обещала забрать их двоих, но так и не забрала. В последствии оказалось, что она правда пыталась оформить опекунство, но только на Никиту. Ей отказали, потому что у нее не было своего жилья. Никита не помнил свою настоящую мать. И только в старших классах они узнали, что та умерла при родах, когда рожала Никиту. Тетя Анжела спустя какое-то время уехала куда-то в другую часть области, и Никита, уже покинув стены детского дома, не захотел искать ее.

Прожив в детском доме почти год, Генка не оставлял надежды на то, что мамка скоро приедет и заберет его отсюда. Тут было неплохо – кормили вкуснее, чем дома, давали одежду, а игрушек вообще навалом, правда чистить зубы заставляли два раза в день и учить буквы с цифрами. Генка выучил за этот год почти все матерные слова, которые может знать ребенок в его возрасте. Вскоре он пошел в первый класс. Учиться ему не нравилось, но Нина Николаевна, их воспитатель сказала, что так нужно. Нина Николаевна была хорошей женщиной, она до самого их выпуска из детского дома заботилась о них с Никитой. Ее все любили.

Когда он стал постарше, то выяснил, что мамка за ним может и не прийти. Ей дали 11 лет тюрьмы за убийство и хранение наркотиков. Это почему-то не сильно ранило его сердце, а по правде сказать, вообще не ранило. За несколько лет он успел забыть даже, как она выглядит, а то что тут намного лучше, чем дома, – это он точно уяснил. В последствии она и вовсе умерла в застенках исправительной колонии – туберкулез.

Никиту чаще прочих таскали по врачам, и все говорили, что у него проблемы с речью и задержка в развитии. Но Генка знал, что никакой задержки у того нет, – он просто не очень любит говорить и проявлять эмоции. Никита с самого первого дня их знакомства был таким. Они всегда были вместе. В школе сидели за одной партой, за одним столом ели, их кровати в комнате стояли рядом, а если приходилось драться, то всегда заступались друг за друга. А драться приходилось часто, особенно в возрасте 10-12 лет. Старшие ребята всегда всех задирали, но Генка не признавал ничье лидерство и всегда опрометчиво огрызался. Множество раз их с Никитой били целой толпой, но никогда он не перед кем не прогибался. Так он собственной кровью и заслужил уважение. А после медкомиссии так вообще стали сторониться его, как психа со справкой на руках. Пошел слух, что с такой справкой он может даже убить человека и ему ничего за это не будет.

Это было на руку, – битвы за выживание прекратились, дышать стало свободнее. А когда старшие ребята покинули стены детского дома, Генка и вовсе ощутил себя королем. Они с Никитой уже тогда зарабатывали неплохие деньги: продавали за стену гуманитарку, торговали наркотой, а также сутенерство, – местные девочки постарше не прочь заработать.

Некоторые люди вокруг поговаривали, что они с Никитой на самом деле братья, вроде как сводные, потому что отец у них один. Но даже если и так, это ничего не меняет. Генка и без того считал Никиту братом. Но Никита наотрез отказывался разговаривать о возможном общем отце, он вообще ничего не хотел знать о их родственниках, каких бы то ни было. Если начинался подобный диалог, тот закрывался в себе еще сильнее, поэтому Генка зарекся не поднимать эту тему.

Дверь главного входа открылась и на свет выбежал мужчина в мятой рубашке и с кипой документов подмышкой. Он спешно заправлял рубашку в брюки.

– Молодые люди, а вы тут что, ждете кого-то?

– Да нет, просто болтаем, – ответил Генка. Мужчина удовлетворительно промычал и поспешил к своей машине на парковке.

– Как думаешь, больницу могут закрыть? Она вообще закрывается на ночь? – спросил Генка брата.

– Да вроде бы нет. Помнишь, как Витя-гном проглотил градусник на спор, его же ночью возили в больницу.

– Ха, да, помню. Не знаешь, что с ним стало? Его как увезли, так и с концами.

– Говорят, что почти год лежал в больничке в Калининграде, потом его в другой детдом определили, тоже там. Вроде бы инвалидность получил, на пенсии теперь.

– А на что он тогда спорил, не помнишь? – со смешком в голосе спросил Генка.

– На коробку пряников.

Из-за угла больницы появились Череп и Мелкий. Второй задержался у фонарного столба, чтобы осмотреть свои подошвы.

– Там все глухо, одна рабочая дверь, и та открывается изнутри. Ключи только у медперсонала есть. Они там покурить выходят только, иногда, – проговорил Череп, – да и этот обосрался вон весь, – показал он большим пальцем через себя на Мелкого.

– Не так уж это все и страшно, – деланым писклявым голосом проговорил Мелкий, продолжая осматривать под фонарем свою одежду. Все заулыбались.

– А вообще, я думаю, если мы будем стоять у входа, то они никогда не выйдут. Дверь ведь прозрачная, мы тут как на ладони. И парковка освещается, машину они нашу знают, – сказал Никита.

Все посмотрели на Генку, ожидая указаний. Один Никита смотрел на бетонное крыльцо, отбивая носком ботинка известный только ему ритм.

– Я вообще считаю, что надо зайти туда и всех на уши поставить! – повысил голос Череп, – что мы как лохи тут тремся уже который час? Чего сиськи мять?

После непродолжительной паузы Генка проговорил:

– Ладно. Пошли в машину, отъедем подальше, – и пошел в сторону парковки, доставая ключи из кармана. Мелкий тут же засеменил за ним, Никита, не отрывая взгляда от своих ботинок, двинулся не спеша следом. Один Череп остался на месте, злобно взирая на затылок главного. Смачно харкнув на тротуар, он что-то пробормотал себе под нос и поплелся следом.

****

Спускаться по лестнице оказалось не сложно, – сложнее было ее опустить вниз. Механизмы заржавели, а Давид не был никогда силачом, да и голова от напряжения болела и кружилась сильнее обычного. Но в итоге им каким-то чудом удалось сдвинуть приваренный болт-задвижку, и лестница поддалась.

Все задержали дыхание и напряглись, когда она съезжала вниз, до самой земли. Магическим образом, не издав сильного грохота или скрипа. Балкон выходил на один из торцов п-образного здания. Дверь снизу, кажется, давно никто не открывал, а освещения не было совсем. Они благополучно спустились вниз на скошенную траву и сразу занырнули в густую сирень слева.

– Погодите, мне надо дух перевести – голова кружится, – устало прошептал Давид и уперся руками о тонкий ствол кустарника.

– У меня есть вода в сумке, выпей таблетки свои, – Катька полезла в свою бежевую наплечную сумку.

Давид достал из кармана балахона блистеры с таблетками и отколупал по одной с каждого.

– Теплый лимонад, мой любимый.

– Ну простите, сэр. Сейчас вылезем отсюда и пойдем ко мне домой сразу. Если что, у меня переночуешь. Или ты решил в общагу возвращаться?

– Я…

– Пойдешь ко мне короче. Не хватало еще, чтобы ты шарахнулся где-то на пол пути, – ответила за него Катька.

– Согласна. Тем более это мы виноваты в том, что с тобой произошло, и до сих пор происходит, – Таня пригляделась к лицу Давида, которое даже сквозь сумрак стало бледным, как снег, – тебе не хорошо?

Давид резко отвернулся в сторону и его стошнило. Все люди блюют с разными звуками: хлюпают, кряхтят, квакают, ревут голосом голодного до секса быка на пастбище, Давид же делал это, как будто спаривается кролик – тихо и с присвистом.

– Бедный, – Катька положила ему руку на спину.

– Простите пожалуйста, оно так резко и неожиданно накатило, – Давид повернулся обратно, вытирая рукавом лицо.

– Ничего страшного, зайчик, мы все понимаем, – прошептала, Катька, поглаживая его на спине.

Зайчик!?

Катька была в каком-то умиротворённом ступоре и не сводила глаз с парня. Давид смутился и делал вид, что не услышал, что она сказала. Стал старательно отряхивать свою кофту.

После недолгой паузы, Таня тихим голосом сказала:

– Ну ладно, голубки, нам вроде бы идти пора – потом будете обжиматься, – и стала пробираться сквозь сирень, которую от тротуара отделял невысокий железный заборчик чуть выше колена.

– Да, потом. Скажу маме, что ты друг, который опоздал на автобус. Она у меня добрая и даже будет рада, что я привела домой мальчика, – пригнувшись, она пошла следом за подругой, – Пошли давай.

Потупив взгляд, Давид как будто видел сквозь Катькин затылок ее улыбку во все лицо. Улыбнулся сам и пошел за ней. Голова, кажется, уже не так сильно болела.

В закоулках куста сирени было так темно, что приходилось на ощупь искать место, куда ступить. Давид продолжал улыбаться, и даже забыл обо всем на свете – что его сегодня сюда привело и как он тут оказался. Он был почти счастлив, когда раздался истошный крик Тани, вернувший его в прохладную реальность:

– Бегите, они здесь!

Затем послышался шелест кустов и треск ломающихся веток, – будто поднялся ураган. Свет фонарей слабо проникал сквозь кусты, поэтому было почти ничего не видно. Громкие крики и ругань нарушили шепчущий мир тихой сирени. Кто-то на полной скорости врезался в Давида, и он упал. Это была Катька, она оказалась сверху и лихорадочно повторяла ему в лицо, – «Черт, черт, черт». Вдруг она каким-то неестественным образом поднялась на ноги, как это делают вампиры, просыпаясь ото сна в своих гробах, только не лицом, а спиной вперед. Кто-то здоровый поднял ее на ноги, держа одной рукой за одежду на спине. Ей сдавила горло натянутая кофта и она что-то болезненно просипела.

У Давида звенело в ушах, а голова вновь раскалывалась от боли. Он понимал, что не сможет подняться без чьей-то помощи, какое-то время. Катьку обняла за шею чья-то массивная рука и потянула за собой в ту сторону, куда еще недавно уходила Таня. Голосов было не разобрать, он как будто оглох. Затем другая рука потянулась к нему, схватила за шиворот и потянула на себя. На руке красовались татуировки нацистского толка. Давид, еще не видя лица, сразу понял кто это, – Череп, самый жестокий из команды нацистов. Как только Давид оказался в позиции стоя, из темноты вылетело лицо бугая и саданула лбом ему в нос. Жгучая боль в носу была бледной пародией на то, что происходило в этот момент в черепной коробке. Слезы мгновенно лишили Давида зрения. Череп перехватил свою железную хватку на капюшон и оказавшись сзади, толчком дал понять, чтобы тот двинулся к выходу из кустов. Где они с Таней и Катькой только что пытались совершить последний рывок к спасению.

8

Выцветшая табличка-указатель, стрелкой указывающая на ведущую вглубь леса грунтовку, давно не читалась. Просто серый кусок доски на двух ножках, вкопанных в землю. Только при близком рассмотрении можно было прочесть выдолбленные в дереве слова: «Хутор Чапаев».

По всей Калининградской области были разбросаны похожие хутора, и все они, как, впрочем, и города с селами, были переименованы на советский манер. Почему именно этот хутор, близ границы с Польшей, закрытый от главной дороги тенями высоких сосен, именовался именно так, никто не знал. Наверное, человек, который руководил переименованием, просто так решил. Пальцем в небо. Но местные и без всяких табличек знали, что там всегда жила и живет семья Евкуровых, которые были в числе первых переселенцев в 1948 году. С тех времен и пошло в народе – «Евкуров хутор».

Когда-то членов этой семьи было много, говорят, что они даже в хозяйственных постройках на чердаке обустраивали комнаты, чтобы всем уместиться. В 1981 году в первый класс школы поселка Мальцево, Озерского района, пошли четверо Евкуровых, – три сестры и брат. Они не были близнецами или какими бы то ни было другими тройняшками-четверняшками, но все равно были очень похожи друг на друга. В районе люди судачили всякое, да и странно, почему они ни с кем в округе больше не породнились. Фамилия Евкурова так и осталась в том хуторе в лесу. Они жили там чем-то вроде русской общины, некоторые называли их сектантами или староверами, но старожилы знали, что это просто большая семья, расплодившаяся внутри себя. Слово инцест никто тогда еще не знал. Некотрые с осуждением посматривали на них, но большинству, впрочем, было плевать.

С тех пор прошло уже много лет, и со временем мало-по малу Евкуровы стали потихоньку разъезжаться кто куда. Много их стариков померло в эпидемию Ковида в 2020, и после этого за один год хутор опустел. Молодые с одной котомкой через плечо уходили пешком, куда глаза глядят. Некоторые тащили на шеях и на руках маленьких детей, таких же светловолосых, как и они сами. Братики то были или родные дети, уже никто не разберет.

Какими бы сектантами и извращенцами их не считали, а за мёдом и бараниной всегда приезжали именно к ним. Даже с Калининграда люди, кто по богаче, тянулись вереницей в этот хутор за мяском и медком. Про них даже сюжет новостной снимали. Не потому что они все похожи друг на друга, как капли воды, а что ходят они в льняных рубахах, плетут лапти и собирают на продажу мёд, экологически чистый и натуральный. Этакий островок старорусской ностальгии в сердце бывших прусских земель.

Но все это было давно, казалось, в прошлой жизни. Дмитрий Дмитриевич Евкуров, мужчина средних лет, с вечно торчащим из-под замызганной серой майки животом, остался последним взрослым Евкуровым в хуторе Чапаев. А может и последним Евкуровым на весь Озерский и Черняховский район, – куда все его родичи ускакали, он не знал. Да и знать не хотел. Пусть идут, предатели рода. Предки покарают вас всех, идиоты. Все равно рано или поздно все они приползут. Но за три года так никто и не объявился.

При всем при этом он радовался жизни. Целый огромный участок земли, постройки их поселения, огород, скотина, пасека, – все это досталось ему одному. Совсем недавно он ходил у отца на побегушках, занимался сезонной стрижкой овец и содержанием их, ночевать часто приходилось в сарае или на выпасе. А как отца забрал Ковид и все остальные разбежались, он наконец переехал в главные дом, в самую большую комнату и стал там жить и спать, как король, единоличный правитель всего его «государства».