Тринадцать сказок бесплатное чтение

Девочка и кит

В одном сером дождливом городе М жила-была девочка, которая мечтала о море. Но каждый раз, когда она заговаривала об этом, мама отвечала:

– Не сейчас, Ю. У нас нет денег на это.

Даже когда врач, осмотрев девочку, заявил, что у нее слабое здоровье и неплохо было бы летом сменить обстановку, мама была непреклонна:

– У нас нет денег. Все это блажь и предрассудки. Лучше выпишите ей витамины – и все будет в порядке.

И врач выписал витамины, которые не очень-то помогали.

Когда по подоконнику барабанил дождь, а небо рычало раскатами грома, Ю сидела у окна с кружкой какао и мечтала, как однажды увидит бушующие волны в такую же точно непогоду, а потом на берегу среди обломков корабля вдруг найдет принца и спасет его – все совсем как в сказке.

Однажды девочка выбралась на крышу своего многоэтажного дома, пока не было дождя. Утро еще не превратилось в день, и молочный туман стелился над городом. Кроны деревьев, обступивших дом плотной стеной со всех сторон, в полупрозрачной дымке были похожи на волны, которые Ю столько раз видела на картинках. Девочка замерла, вглядываясь в сероватую даль, и почти услышала рокочущий шум прибоя.

Ю сидела, обхватив руками колени, и напевала себе под нос мелодию из мультика. Мама часто оставляла ее утром перед телевизором, а сама убегала на работу. И Ю почему-то запоминала мелодию, под которую мама выходила за порог квартиры и закрывала дверь.

У меня мечта такая

Как ваша, но другая

Пусть будет лето, солнце, моря берег

Я на острове своем…

– Ничего хорошего там нет, – мрачно сказал ей чей-то глухой рокочущий голос. Ю подняла глаза и увидела прямо перед собой огромного серого кита. Он словно был соткан из тумана и недовольно бил полупрозрачным хвостом по кронам деревьев.

– Почему это? – удивилась Ю. – Мне очень нравится море.

– Хм, – кит выпустил струю белесого дыма. – Вода и вода – что в ней интересного? То ли дело звезды…

– А что звезды? – девочка поднялась на ноги и подошла к самому краю крыши, чтобы получше рассмотреть кита. Если сильно прищуриться, можно было заметить, как на серых боках кита наросли облака, из которых мелко моросил дождь.

– Звезды… – мечтательно сказал кит. – Такие далекие, сияющие. Они светят, когда темно, а морякам указывают путь домой.

– Путь домой? – переспросила Ю. – Разве они не знают, где их дом?

– Бывает, что не знают, – ответил кит. – Я, например, тоже не знаю. Поэтому надеюсь, что однажды, звезды укажут мне его. А ты?

– Конечно, знаю, – гордо ответила Ю: ведь она, такая маленькая, знает больше, чем такой большой кит. – Мой дом там, где мама.

– А если мамы нет?

– Разве такое бывает?

– А ты проверь, – кит еще раз ударил хвостом по деревьям и растворился в тумане. Но Ю уже этого не видела – она стремглав мчалась домой, убедиться, что мама дома и ждет ее. Но вот она влетела в квартиру и громко крикнула:

– Мама! Я пришла!

Тишина.

Ю обшарила всю квартиру, а мама так и не нашлась. Она даже позвонила бабушке, но и та не знала, где мама. Тогда девочка просто села и заплакала.

Однако долго плакать тоже не получилось. И она вспомнила, что киту нужна помощь, чтобы звезды нашли ему дорогу домой. Так может, если она поможет киту, он попросит звезды помочь ей найти маму?

Ю стала думать, закусив от напряжения губу. Она перелистала все книжки с картинками в поисках рисунка кита и еле нашла его в большой энциклопедии. Потом она стала искать звезды и нашла созвездие Кита, которое тоже вырезала. Потом схватила рисунки и побежала на крышу.

Смеркалось. Солнце уже погасло, забрав с последними лучами остатки тумана – ночь обещала быть ясной. В тлеющем небе постепенно зажигались звезды – одна за другой, как тихие шаги в пустой комнате. Ю сидела у самого края крыши и ждала, когда же появится кит.

В темноте листья деревьев становились почти черными, в тон небу. Девочка смотрела куда-то за горизонт, пытаясь снова увидеть море и услышать мягкий шелестящий шепот…

– Ты снова здесь, – сказала ночь знакомым голосом. Теперь кита было сложнее рассмотреть – в темноте он почти сливался с небом.

– Я нашла тебя! – радостно закричала Ю, поднимая над головой свои рисунки. – Я нашла в книге созвездие Кита, оно далеко на юге и очень на тебя похоже. Тебе, наверное, надо туда!

Кит подплыл ближе, внимательно всматриваясь в созвездие.

– Хм, – только и сказал он. – Хм…

– Там точно твой дом! – продолжала Ю. – И мама, и звезды, и…

Но кит на мгновение сделался ярким, будто сделанным из белого света, и растворился в ночи. Девочка осталась одна.

– Но… – только и сумела выдавить она. – А как же я… А как же моя мама…

Дверь из чердака на крышу со стуком распахнулась, выпуская растрепанную испуганную женщину.

– Ю! – закричала она, подбегая к девочке и хватая ее на руки. – Почему ты здесь? Что ты делаешь? Знаешь, как я волновалась!

– Знаю, – кивнула Ю. – Прости меня, я больше не буду.

– И не думай даже, – женщина залилась слезами и поцеловала девочку в макушку.

– Я тебя очень люблю, мамочка, – сказала Ю, опускаясь на землю.

– И я тебя, – мама взяла дочку за руку и повела к двери. – Кстати, на следующей неделе мы едем на море.

Металлическая дверь надрывно скрипнула и медленно стала закрываться за их спинами. С лестницы доносились голоса:

– Правда поедем? На море?

– Конечно, правда.

– И будем гулять по пляжу?

– Будем-будем.

– И купаться будем?

– Ну, разумеется.

– И киты там будут?

– Н-не знаю. Дельфины точно будут…

Дверь, напоследок ухнув, встала на место, отсекая звуки дома от звуков ночи. Луна поднималась все выше и выше, звезды все еще зажигались, освещая путь морякам. Тихая ясная ночь лежала над темными кронами деревьев, а крыша была пуста.

Древо снов

Дверь хлопнула резко, как от сквозняка. Старик вздрогнул и прислушался, но в доме по-прежнему было тихо. Слабый огонек свечи трепетал, словно в такт дыханию.

– Принесла? – спросил он у темноты перед глазами.

На деревянный пол с лязгом упала холщовая дорожная сумка. Каблуки застучали по доскам, затем по ступенькам лестницы. Вскоре раздался еще один хлопок дверью, но теперь этажом выше. Старик покачал головой и закрыл глаза.

– Опять неудача, Рири. Что же нам теперь делать?

– Без этого сна дерево не оживить, – ответил мелодичный голос. Свеча освещала только морщинистое лицо старика, оставляя его собеседника во мраке. – Кира не может ошибиться еще раз. Если мы упустим его…

– Не надо об этом снова, прошу тебя, – прервал ее старик. – Давай лучше выпьем чаю?

– Чай тебя не спасет, Бо Кха, – заметила Рири, и слова ее больше напоминали чириканье.

Но старик не обратил на ее слова никакого внимания. Тяжело поднявшись с жестких циновок, он семенящим шагом прошел на маленькую кухню и развел огонь в невысокой печи. Достал маленький глиняный чайник и две кружки, больше походившие на стаканы. Затем поставил на огонь большой металлический чайник с водой, а в маленький принялся насыпать по щепотке разные травы и листья, то и дело бормоча:

– Хороший чай, добрый, добрый чай…

– Опять ты за свое, – раздался над ухом недовольный голос Рири. – Ты вообще меня слушаешь?

– Разве я могу этого избежать? – пожал плечами Бо Кха и усмехнулся. – О, смотри-ка, вода закипела так быстро!

Сняв большой чайник с огня, он расставил кружки на низком столике, убрал все травы в дальний ящик, и повернулся к Рири.

– Я уже давно никого не могу спасти, дорогая моя Рири, – устало произнес он без тени прежней улыбки. Из окон кухни лился тусклый лунный свет, сглаживающий часть морщин старика, но оттенявший глубокую грусть в его глазах. – Тебе ли этого не знать…

Наконец, вода залила листья, и по кухне рассыпался мягкий аромат трав. Старик вдохнул его в себя, довольно кивнул, и накрыл чайник сперва крышкой, а потом небольшим полотенцем. Затем подошел к керосинке в углу и зажег свет: стены вмиг будто расступились перед ним, освещая почти пустую комнату: помимо печи, стола и небольших ящичков тут ничего не было. А под потолком на одной из балок как раз сидела небольшая красно-золотая птичка.

– Рири, скажи пожалуйста Кире, что вечерний чай готов, – сказал ей Бо Кха.

– Думаю, она и сама в курсе, – ответила та.

И верно: по лестнице снова раздался стук шагов. Мгновение – и в раздвижных створка показалась огненная голова Киры:

– Неужели жасмин? – недоверчиво протянула она, принюхиваясь.

Бок Кха усмехнулся и жестом пригласил ее к столу.

Луна медленно плыла над пустынными полями, и ее серебристый свет придавал миру оттенок потусторонности. Никто из живых и не догадывался, что мириады снов в этот самый момент носились над миром, переплетаясь в огромной паутине фантазий, кошмаров и видений. Тысячи, миллионы нитей тянулись из каждого дома, от каждого человека, а в эпицентре всего сидел старик и красноволосая девушка, потягивающие жасминовый чай.

– Он сегодня особенно хорош, – протянула Кира. – Такой редко удается.

– Когда твои вылазки успешны, если быть точнее, – ехидно прочирикала из угла Рири.

Кира насупилась и отхлебнула чай, но тут же раздраженно зашипела, обжегшись.

– Не торопись, – ласково сказал ей Бо Кха. – У нас впереди целая ночь.

Рири насмешливо чирикнула.

– Прости меня, – ответила девушка, едва обрела способность говорить. – Я знаю, как он был важен. Наше миндальное дерево… Ты вложил столько сил.

– А раз знаешь, то почему не смогла сдержаться? – снова подала голос птичка. – Обязательно было влюбляться в человека? Он вообще знал, кто ты такая?

Кира вспыхнула и уткнулась в свою чашку. Длинные волосы почти скрыли лицо, но щеки горели ярче волос.

– Он… Он был не такой…Не такой как все, – она резко подняла голову и с мольбой посмотрела на старика. – Ты же знаешь, что я бы никогда… Я бы не смогла… Дедушка, ты же знаешь!

– Знаю, дитя мое, – улыбнулся Бо Кха и подлил ей еще чая. – Ты все сделала верно.

– Что? – возмутилась Рири. – Как это – верно? Вы что, забыли? Он же умер! Человек умер! А нужного сна у нас нет до сих пор! Вы Собиратели или кто вообще? Что за безалаберность! Ведь если дерево не зацветет, вы никогда не сможете вернуться, не проснетесь… Придется ждать еще тысячу лет…

– О нет, – улыбнулся старик. – Думаю, все не настолько плохо.

Он отставил чашку подальше и тяжело поднялся на ноги. Каждое движение сопровождал легкий хрип и порывы ветра за окном.

– Идем со мной, – он протянул руку Кире, и та легко подскочила на ноги. Вдвоем они вышли в небольшую дверь, ведущую в сад.

Здесь было полно камней, разросшихся кустарников и сорняков. Узкая дорожка из булыжников змейкой убегала вглубь сросшихся деревьев среди высокой травы. Старик уверенно шел по ней, полагаясь лишь на свет луны, а Кира тихо шла следом за ним, утирая глаза рукавом. Вскоре ветки сомкнулись за их спинами. будто впуская в самое сердце чащи.

– Что ты делаешь? Что ты задумал? – обеспокоенно вопрошала Рири, кружась где-то над ними, так что до земли долетало только чириканье. – Нам же нельзя, когда ночь!

– Именно, – довольно улыбнулся Бо Кха, протягивая руку к ветке ближайшего дерева. Та мгновенно отделилась от ствола и превратилась в его руке в посох. Остальные сплетенные ветви расступились перед ним, образуя небольшую поляну идеально круглой формы. Осталось только одно небольшое дерево посреди нее. Оно больше походило на саженец и едва ли было выше старика, но ствол его был весь скручен и искорежен, как у вековых вязов. Крючковатые сухие ветки, будто кисти рук, тянулись во все стороны, словно моля о помощи. По всему дереву были разбросаны красные точки разных размеров, кое-где точки были синие. Когда старик приблизился к нему и коснулся посохом, из каждой точки вылетели полупрозрачные сферы, в которых двигались какие-то фигуры.

– Древо снов, – прошептала Кира и дотронулась до ветки. И из каждой вдруг потянулись сотни сияющих нитей, разбегаясь в разные стороны. То были золотые, серебряные, огненные, угольно-черные и кобальтово-синие нити, заплетающиеся в тончайшее полотно.

– Мне сегодня было видение, – прошептал Бо Кха, опускаясь на колени. – Дерево позвало меня, оно тоже ожидало твоего прихода, Кира. Как в старые времена, мы говорили с ним, очень долго беседовали о жизни, о людях, потерявших веру. О тебе.

– Что? Обо мне?

– Да-да, дитя, – старик перевел дыхание и посмотрел вверх. – Ты боишься, что ошиблась, и твоя оплошность дорого нам обошлась. Что ж… Не мне судить тебя. Я ведь тоже совершал ошибки, много ошибок … Даже Рири я бы назвал своей ошибкой в какой-то мере.

– Что? – тут же отозвалась она, приземляясь на одну из золотых нитей. – И с каких пор я ошибка?

– Рири, я создал тебя бездумно, в порыве эгоистичного желания не быть одиноким, – Бо Кха протянул руку с посохом, и она тут же перелетела на него. – Но я никогда не жалел об этом.

Птичка тут же нахохлилась и стала еще ярче.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать тебе, Кира? – старик обернулся к девушке.

– Да, – кивнула она. – Кажется, понимаю. Но не могу так сделать.

– Почему?

– Потому что моя ошибка может стоить жизни.

– Она уже стоила жизни. Твоей жизни, – Бо Кха коснулся посохом дерева, и оно вспыхнуло золотым светом. – Но Древо не принимает такие жертвы – оно впитывает только сны.

Еще один удар посоха – и из силуэта дерева отделилась фигура мужчины. Она постепенно приобретала четкие очертания, приближаясь к Кире, пока и вовсе не стала похожа на человека.

– Сон, который бывает раз в тысячу лет, – мечтательно произнес Бо Кха. – Так красиво звучит и так лживо. Ведь все наши видения об одном и том же, не так ли, дитя?

– Кира, – произнесла вдруг фигура и протянула руки к девушке. – Кира, это же я…

Из глаз ее брызнули слезы, а руки обвили спину сновидения.

– Я заключил сделку, – вздохнул старик. – Когда-то давно я посадил это дерево, чтобы управлять снами людей. Я не хотел, чтобы детям снились кошмары, чтобы кого-то мучила боль утраты. Долгое время я наблюдал за подлунным миром, и вот однажды мир послал мне тебя, заблудшее дитя, и с тех пор дерево стало чахнуть. Было сказано, что один только сон, который никогда уже не повторится, вернет жизнь спящим корням, и я, глупый старик поверил, закрыв глаза на правду…

– Бо Кха, ты не можешь сомневаться… – возразила Рири.

– Я могу, – оборвал ее старик. – Потому что я вижу истину. Мир подарил мне избавление от одиночества. Он подарил мне тебя, Кира, показал любовь. И теперь я должен отплатить.

Удар посоха, и корни дерева стали расти, обвивая старика с ног до головы, заключая в коконе. Когда на свободе осталась одна голова, он повернулся к Кире и сказал:

– Ничто не вечно, и поэтому ценно. Просыпайся, дитя!

– Нет! – пискнула Рири, но корни уже поглотили Бо Кха и уволокли под землю, а под руками Киры было знакомое тепло человеческого тела…

***

– Кира! Кира! Просыпайся! Ну проснись же!

Кто-то толкнул ее в плечо, и пришлось открыть глаза. Солнце уже встало и светило прямо в окно, но его свет заслоняла чья-то фигура.

– Что?.. Сколько времени? Где…

– Неважно, лучше посмотри на это!

Приподнявшись на локте, девушка откинула с лица ярко-красные волосы и посмотрела в окно. Там, в саду, на небольшой полянке отдельно от всех стояло небольшое миндальное дерево. Пожухлая трава рыжела проплешинами, а сад давно покрылся багрянцем под присмотром осени, но только маленькое сухое деревце вдруг покрылось нежными розовыми цветами.

– Бо Кха, – шепнула Кира.

– Ты что-то сказала?

– Нет, нет, – она покачала головой и опустилась на подушку, прикрывая глаза, которые вдруг защипало. – Мне просто приснился хороший, добрый сон…

Сказ о том, как Кощея

Смерть Кощеева вспыхнула ярким пламенем и истлела в мгновение ока. Птицы смолкли в лесах, вода замерла в реках, будто весь мир остановился, прислушался. Иван-Дурак зажмурился изо всех сил и все стоял так, сморщившись, ожидая, что же будет дальше.

Сперва заржал богатырский конь, забил нетерпеливо копытом. Потом затрещали камни, загрохотал черный замок Кощея, будто разрывала его изнутри неведомая сила. Покатились по скалам кирпичи да камни, а из замка вылетела черная, как ночь, птица да растаяла в небе. Когда Иван-Дурак решился открыть глаза, ни птицы, ни замка, ни, уж тем более, Кощея нигде не было. Добро победило.

Повернул герой обратно в свое тридевятое царство. Солнце весело светило в небе, птицы радостно щебетали, дорога сама собой стелилась под копытами коня богатырского. Весть летела вперед Дурака, так что во всех проезжих селах встречали его хлебом-солью, потчевали квасом, чествовали и славили, да и про коня не забывали. Долго ли коротко ли ехал Иван по лесам и долам, да только ни разу солнце с неба не скатилось, ни разу луна не взошла над лесом.

«Никак день длиннее стал», – подумал дурак.

Вот приехал он к царю-батюшке, поклонился ему в пояс, рассказал, что нет больше на земле Кощея и зла никакого тоже нет. Жить теперь людям в добре и мире, бед не знать. Обрадовался царь-батюшка:

– Ай да Иван! Ай да Дурак! Да за подвиг такой проси у меня, что хочешь!

Поклонился Иван в пояс и ответил царю:

– Спасибо тебе, царь-батюшка, за слово доброе, за щедрость царскую. Да только не надобно мне ничего, только отдохнуть с дороги.

Кивнул ему царь, хлопнул в ладоши и повелел отвести добра молодца в самые лучшие царские покои. А слугам приказал пир накрывать да гостей созывать, чтобы победу над злом отпраздновать.

Как привели Ивана в покои, постелили мягкую перину пуховую и покрывала шелковые, так и рухну на них с разбега. А солнце все светит в небе, пробивается сквозь ставни, разбегается под веками красными бликами. И так дурак повернется, и сяк – никуда ему от солнца не скрыться!

Тем временем на площади накрыли огромный стол, а на нем кушаний – видимо-невидимо! И стал и млад за ним сидят, и богатый и бедный. Радуются все смерти злодея, славят героя. Скоморохи пляшут, гусляры песни поют, шут царский колесом ходит. Одна только Василиса Премудрая невеселая сидит, задумчивая. Не понравилось это царю-батюшке, крикнул он слугам:

– А ну, не час теперь горевать – веселиться надобно! Раз Василиса победе нашей не рада, значит, Кощея жалеет, а раз так, то в темницу ее! Пусть посидит там в темени, да подумает, кто ее сердцу люб больше. А мы до зари кутить будем, и потом еще три дня!

Схватили стражники Василису и бросили в темницу. А в темнице той и есть только окошко под самым потолком, в которое свет едва пробивается. Села Василиса на подстилку соломенную и стала думу свою думать. Да не долго одной ей сидеть пришлось: вдруг слышит – стучится кто-то. Встала она, подошла к двери.

– Кто там?

– Это я, Иван Дурак! Пусти меня к себе.

– Ага, прям вот так и пустила! – ответила Василиса. – Тебя там на пиру все ищут, вот туда и иди!

– Не хочу я на пир! Меня в царских покоях на постель уложили, перина что облако, покрывала златом расшитые. А сон не идет, хоть ты режь! Солнце в окна светит, глаз не сомкнуть. Сюда сколько ехал – ни разу луна не показалась, ни одной звезды не взошло. Пусти хоть в темницу, на соломе буду спать, только бы солнце не видеть!

Смягчилась Василиса. Подошла к двери, открыла – а там и впрямь дурак стоит, зевает да глаза кулаками трет.

– Ты что, правда смерть Кощееву сжег?

– Ага, – кивнул Иван, отодвинул девушку и бросился к подстилке соломенной. – Эх, красота! Темнота!

– Что же ты наделал, Иван-Дурак! – воскликнула Василиса. – Ты же всю тьму на земле извел!

– Ну да, – довольно кивнул добрый молодец и засопел.

– Ты куда спать! А ну! – пыталась-пыталась растолкать его девица, да так и не смогла – богатырским сном уснул дурак.

Села Премудрая рядом, призадумалась. Ох, рано царь радоваться решил, неспроста ее сердце тревожилось! По глупости да незнанию такую беду утворили!

Веселые разухабистые крики за окном вдруг усилились.

– Эй, Прошка, а чего это ты скомороху денег не дал, а? Жадничаешь? Хочешь как Кощей стать да над златом своим чахнуть?

– А ты, Василь, пошто мне вчера коня втридорога продал? Ему цена – три полушки!

– Ты что, вором меня назвал? А ну иди сюда, покажу, как коней продавать!

– Это ты, Василь, зря. Мы же тут празднуем, что добро победило, а ты злишься, нечисть кормишь.

– Так нет же ее, нечисти. А этому болтуну, Прошке, я сейчас зубы-то пересчитаю! И тебе тоже, если лезть не перестанешь!

– Прошка, держись! Эй, ребята, наших бьют!

Музыка вдруг смолкла, стук кружек превратился в стук кулаков, а пьяные крики стали еще громче:

– Давай, бей его!

– Да не так, с левой!

– Ах ты, шельмец, со спины решил зайти? Да я тебе!

Сперва Василиса металась по темнице в панике, думая да гадая, как людей утихомирить, а потом вдруг подуспокоилась и спросила сама себя:

– И чем я им там помогу? Не драку же разнимать.

– Эй, Василиса! – донеслось из коридора. – Пусти!

– Кто там?

– Это я, царь!

Открыла Василиса дверь – и правда, стоит сам царь-батюшка, да только вид у него неприглядный: корона на бок съехала, сапоги сафьяновые в грязи, кафтан помят и местами порван. Да и сам царь дышал тяжело, будто дух никак не мог перевести.

– Выручай, Премудрая! Они там сейчас все друг друга перебьют!

– Как перебьют? Добро же победило! Все должны теперь радоваться, в мире и согласии жить!

– Да не получается что-то согласие у нас, – царь вошел в темницу и увидел спящего дурака. – О, и этот тут. Вот он пусть обратно все и возвращает!

– Стой, царь-батюшка! – воскликнула девушка. Царь замер с ногой, занесенной над Ивановым боком. – Не поможет он тебе.

– Да как это не поможет? Он Кощея победил? Победил. Зло извел? Извел! А раз оно обратно все вернулось – пусть заново изводит все.

– Эх, вроде бы царь, а глупее, чем Иван-дурак. Разве ж в Кощее все зло-то было на земле?

– Конечно! А где же еще?

– Да в любом человеке! И в тебе, и во мне, и в дураке этом, – она ткнула пальцем в сопящего Ивана. – Ни добрых нет, ни злых – во всех и того, и другого намешано. А Иван по глупости не Кощея извел, а тьму извести хотел, да только без тьмы и свет не люб становится. Сколько ты уже не спал, царь-батюшка?

– Да как солнце взошло…

– А когда оно взошло?

– Да давненько… Ох, Василиса, что же делать теперь?

– Так и быть, помогу я тебе, – девушка взяла царя за рукав, потащила к выходу.

– А с дураком что?

– Пускай лучше спит. Нагеройствовал.

На площади было тихо. Все, кто мог, уже передрались и лежали теперь где ни попадя. Гусли, изломанные, искалеченные, валялись то тут, то там, шутовской колпак болтался на флюгере, даже повозка скоморохов была вогнута с одной стороны. Тот, кто поздоровее, еще сидел за столом и пил пиво, утирая длинные пшеничные усы. Василиса и царь пересекли площадь, не обращая на пирующих никакого внимания, и прошли прямо к колокольной башне.

– Идите наверх, – приказала царю Василиса. – И звоните в колокол. А я скоро приду.

Царь послушно полез наверх. Карабкался он по крутым ступенькам, карабкался, аж взмок. Пришлось снять корону и парчовый кафтан, оставить на лестнице. Карабкался он снова, карабкался, а ступени будто под ногами множатся. Оставил на лестнице сапоги сафьяновые да кушак кумачовый. Поднялся он наверх разутый, раздетый и без короны. Постоял, посмотрел кругом, да давай звонить в колокол.

Тут и Василиса подоспела. Да не одна, а с белоснежной голубкой в руках.

– Сейчас пущу ее по ветру, чтоб ночь нашла да вернула обратно, – объяснила царю Премудрая.

– Это что она, Кощея обратно приведет?

– Не приведет, мы его колоколом отпугнем, – девушка разжала руки и пустила голубку на волю.

– И долго теперь звонить? – царь дергал за канат изо всех сил и уже порядком устал.

– Да пока не стемнеет, – ответила Василиса и ушла.

Долго ли коротко ли звонил колокол, царь уже извелся весь, ладони нежные в мозоли стер. Люди на площади от звона непрестанного вскоре очнулись и стали по домам расходиться, а небо все не темнеет, солнце светит пуще прежнего.

– Ах ты, Премудрая! Ах ты, чертовка! Вот как посажу в темницу на хлеб и воду, как велю книжки твои заумные сжечь!

Светит солнце прямо в глаза, жарит беспощадно, ни ветерка не подует, ни облачка не пробежит.

– Эх, Василиса, бросила меня здесь! Куда полетела твоя голубка, где эту ночь ищет? Может и не найдет ее вовсе? А вдруг обманула меня, девка?!

Светит солнце пуще прежнего. Уже и Ива-дурак проснулся, вышел из темницы да на солнце жмурится, звон колокольный слушает.

– Дурак еще этот, дел наворотил, а мне расхлебывать теперь! Царь я или не царь, в конце концов? Все, брошу этот колокол, а с Кощеем пусть кто-нибудь другой разбирается.

Да только руки будто приросли к канату, сами по себе раскачиваются.

И вдруг – чудо! Видит царь, как летит по небу белая голубка, а за нею ночь идет черная-черная, будто бездна, будто нет в ней ничего, кроме темени. Испугался царь, упал на колени, закрыл глаза.

– Царь-батюшка! Царь-батюшка, очнитесь!

Царь нехотя открыл глаза. В покои тонкими нитями проливался лунный свет, а в синем полумраке возле царской постели сидела Василиса Премудрая.

– Просыпайтесь, царь-батюшка. Иван-дурак приехал, привез смерть Кощееву. Что делать будем?

Матушка Холле

Дорога из порта заняла больше времени, чем предполагалось. Начиналась метель.

Тропу замело, а черные скособоченные деревья о чем-то тихо пересмеивались между собой. Снег сыпал все сильнее. Все вокруг было белым. Особая форма северной слепоты.

– Кис-кис-кис! Майя, где ты? – странно, но сквозь завывания метели отчетливо был слышим старческий скрипучий голос.

Ганс замер на месте и попытался вглядеться в белую стену снега. Безрезультатно. Вдруг прямо под ногами скользнула тень, недовольно мяукнув. От неожиданности Ганс подпрыгнул и успел разглядеть лишь пушистый хвост растворяющейся в непогоде кошки. Но так же, как и голос, теперь были слышны шаги. Совсем рядом. Постепенно из марева стала вырисовываться чья-то сгорбленная фигура, опирающаяся на толстенную палку, высотой метра под два. Ганс замер и стал ждать.

Фигура двигалась очень медленно. Одна за другой вырисовывались детали: черный платок на голове, седые волосы, пуховая белоснежная шаль, развевающаяся на ветру, корзинка в руках. Рядом аккуратно семенила кошка.

– Мил человек, не поможешь травку найти?

Ганс оторопел. Еще раз внимательно посмотрел на морщинистое лицо старухи с крючковатым носом и хитрым прищуром.

– Старуха, да ты с ума сошла! Глянь, какая метель! Ты сейчас даже дерево еле заметишь. Пошли-ка домой, поищем, как распогодится.

Старушка посмотрела на него и засеменила дальше. Рядом все также бежала кошка.

– Эй, бабуль, ты куда? Заблудишься ведь!

– Ступай, милок, тебе отдохнуть надо. Потом потолкуем, – прошамкала старушка, растворяясь в белизне метели.

Ганс пошел было следом, но почувствовал, как ноги затягивает в перину снега. Обернувшись, он неожиданно обнаружил себя перед знакомой дверью. Непонятным образом он в мгновение ока оказался дома.

***

По характерному грохоту можно было с легкостью определить местонахождение Элизы. Она с завидной скоростью перемещалась по дому, вся в делах, хлопотах и домашних заботах. Оттого и не сразу заметила того, ради кого, собственно, все работы были запланированы и приведены в исполнение. Но Ганс не растерялся и ловким движением опрокинул горшок с цветами. Элиза замерла. На ее лице постепенно сменяли друг друга испуг, догадка и радость. На глазах выступили слезы счастья.

– Ганс… – прошептала она одними губами, медленно оседая по стенке.

– Ганс! – визжала Элиза, повиснув на шее у мужа.

– Ганс, ласково приговаривала она, ероша его темные волосы, пока тот пытался осилить яства, приготовленные заботливой супругой.

– Элли, откуда у нас в деревне придурковатая старушка? – прошамкал Ганс, тщательно пережевывая очередной кусок свинины.

– Какая-какая старушка? – не поняла Элли.

– Ну горбатая такая, с кошкой. Пошла в метель травку искать. Совсем старики из ума выживают…

Элиза замерла. Лицо ее постепенно становилось оттенка снега, а сама она, казалось перестала дышать.

– Элли, чего это с тобой? Сердце прихватило? Али паука увидела? – забеспокоился муж.

– Это же… Это же… Матушка…– еле шептала Элиза.

– Какая-такая матушка? – не понял Ганс. – Опять что ли теща приехала?

Но Элизе явно было не до шуток. Резко поднявшись, она на минуту пропала в гостиной. Вернувшись, она положила перед мужем небольшую золотую коробочку. Теперь настала очередь Ганса побледнеть и терять дар речи.

– Это была Матушка Холле, – пояснила Элли, не давая ему возможности снова задавать глупые вопросы. – Хорошим хозяйкам она посылает золотые подарки, как видишь, – в ее голосе мелькнули нотки самодовольства. – Она ходит в метель по лесу и ищет чемерицу. Ох, как бы ты ее не обидел, Ганс. Матушка обид не прощает, – покачала она головой.

Ганс было открыл рот, но ничего так и не сказал. С задумчивым умным видом он предпочел дальше жевать свинину.

– Пойдем лучше спать. Был трудный день, – вздохнула жена и поднялась из-за стола.

– Пойдем, – согласно кивнул Ганс.

***

Утро было ярким, но тяжелым. Голова налилась свинцом, а тело переполняла усталость. Пели птицы, кипела жизнь. В деревне бушевала весна. Солнце поднялось уже достаточно высоко, а дел предстояло невпроворот.

Подпевая самым голосистым птицам, Элиза развешивала свежевыстиранное белье. На кухне вкусно булькал котелок с едой, на крыльце лениво щурился черный кот. По широким улицам между округлыми кирпичными домами с соломенной крышей подымали пыль своры собак и пугливые курицы. У кого-то был обычный день.

Второй год Элли переживала личное горе, о котором гудела вся деревня. Вторую весну не вставал с постели муж. И все хозяйство было взвалено на хрупкие женские плечи. Беда была с ним да и только. Даже жену не узнавал, говорить не мог. Аки труп живой лежал, не поднимаясь, не двигаясь.

Чего только не советовали сердобольные соседки! Чего только не вытворяла Элиза по ночам на погосте! И жертву предкам приносила, и к эльфам за советом ходила, да все без толку – умирал муж. Тихонько рыдала по ночам Элли, сжимая холодную руку. Весело пела Элиза рано утром, поднимаясь с первыми петухами, хлопоча по дому.

Кот недовольно потягивался в теплых лучах солнца, недовольно шипя на лай собак. Угольно-черная шерсть лоснилась, хитрые желто-зеленые глаза улыбались. Элиза оторопела:

– Кто ты? – внимательно посмотрела она на кота. Белая простынь звучным шлепком приземлилась в лужу под ее ногами.

– У меня в жизни не было в доме кошек… – пробормотала она.

Кошка (а это была именно кошка, а не кот) поднялась и грациозно засеменила по дороге к окраине деревни, приглашая идти за собой.

***

Внутри было тепло и уютно. Потрескивали дрова в камине, покачивалось в ритм кресло-качалка, мерно стучали спицы. Все как в детстве.

Пахло выпечкой. Свет приглушен. Черно-белые картины. Резная мебель. Другой мир.

– А, это ты, Майя! – прокряхтел старческий голос. – Опять гостей привела?

Кошка плавно пересекла комнату и, взмахнув пушистым хвостом, запрыгнула в кресло. Из кресла же показалась рука. Со временем высохшая, но довольно сильная и жилистая.

– Подойди, Элли, не бойся. Я не обижаю людей без надобности, – прошуршала старушка. Элиза послушно подошла.

– Садись, не бойся. – рядом с креслом откуда ни возьмись материализовалась табуретка. – Почему ты хочешь вернуть Ганса? Тяжело одной?