#Летовнутри бесплатное чтение

Родился в 1947 году в русском поселении Дурмень под Ташкентом. После семья переехала в Подмосковье, на родину отца, и жила в посёлке Одинцово, со временем ставшем городом и художественным пространством многих произведений Владимира Авдошина. Его пусть к писательству был долог: в 1965 году он окончил радиотехнический техникум, писал стихи, в 1973‑м поступил на русское отделение филологического факультета МГУ, в 1981 году окончил учёбу, защитив диплом по поэзии XVIII века, но по специальности «филолог» не работал, так как с 1980 года стал писать прозу: рассказы, повести, книги для детей.

Мошницы

Вокруг подмосковной деревни Головково – пять деревень, до которых можно дойти с ребёнком пешком. Ещё к двум – проехать по одной остановочке на электричке. Но роднее всех Головкову – Мошницы. Потому что там магазин и остановка автобуса.

Кто-то мне рассказывал, как рыли в этой деревне всем миром колхозный пруд. Сравнительно недавно, лет восемьдесят назад, а может, и сто. Все мужики всей деревни. Лопатами.

Вырыли, засы́пали купленным песочком дно и ушли. Пруд получился отличнейший. Ещё в семидесятых, когда я приехал сюда впервые и ходил с матерью за молоком в крайний дом, то и купался заодно. В Головково хорошего большого пруда не было.

Но это было давно, очень давно. До приезда в Глаговки старших детей, из-за которых я и отвлёкся лет на десять от Мошниц.

Потом в перестройку поля за Мошницами попродавали на дачные коттеджи, а дачники, не мудрствуя лукаво, с канализацией поступили просто: стали сливать в пруд. Сначала незаметно, а потом пруд зацвёл, обезлюдел. Деревенские бабы со своими тазами стираного белья исчезли. Последняя активность, связанная с этим прудом, была у гастарбайтеров-узбеков. Как раз в то время наплыв узбеков был. Они строили дома и ходили на пруд купаться. А я ходил на кирпичку за продуктами.

Говорю им:

– Что вы делаете?

– А что?

– А то, что накупаетесь – лишаи пойдут по коже. Видите – целый город поставили за деревней и всё сливают сюда. Вернётесь домой – из колодца облейтесь колодезной водой. Это не шутки.

Потом был пропуск в моих хождениях на кирпичку. Дети выросли, и коротки им стали бабушкины рассказы про деревню. Они поехали дальше.

А мы с женой, наоборот, вернулись.

А серьёзное знакомство с Мошницами произошло только через Нину Зорькину. Потому что её свекровь – из Мошниц, а дочь Нины – Лена – наследовала свекровнин дом.

Муж Лены, работая когда-то помощником машиниста на электричке, подвозил её из Глаговков до Мошниц с маленьким Ваней. Доезжал до переезда, незаконно останавливался и высаживал их. В деревенской местности ему это спускали. А потом он сделал большую карьеру: стал диспетчером не чего-нибудь, а «Сапсанов». По-русски сказать – матюгальником, который, видя на карте, как они двигаются Москва – Петербург, поторапливал их матерком, чтоб не растягивали расписание, а знали, что и у других оно есть.

«Не опаздывать, мать вашу!» – вот какая нервная работа. Русского человека не поторопишь – сам он и не поторопится. Нервная работа и ответственная – за два-три года стянуть всё расписание. И он с этим справился. А жене сказал:

– Ничего в доме я делать не буду. Пойду на пенсию – вот тогда и займусь.

Поэтому первые пятнадцать лет Лена ездила в Мошницы сажать цветочки, чтобы перед деревенскими стыдно не было.

Жалко, что любовь имеет своё время и это время кончается. И как славно, что начинается другая любовь. Ты ею занят и опять обманываешься, что она навсегда. Так от любви к мужу Лена пришла к любви к своей внучке и стала больше времени проводить в Мошницах.

За участком Лены стоял давнишний столб. Может, ещё при её бабке Лидии ставили. От него шла изгородочка, а дальше никому не нужный пустырь. Единоличное хозяйство в колхозе кончилось, а дачники пустырь купили и требуют, чтобы по нему не ходили.

Это взорвало Лену.

– Я раньше тут ходила к пруду. А теперь что же? Пройти не могу? Оставьте мне метр на проход к пруду.

– Тётка! Ты в своём уме? Будешь ходить вокруг, через проулок. Почему ты должна ходить по моему огороду?

С бабой Леной, навещающей дом со своей любимой внучкой, так здесь не говорил никто. И вдруг дачники, которых она знать не знала, начали ей дерзить. А она здесь тоже была любимой внучкой и хотела, чтобы и сейчас всё здесь было под неё.

На шум и неразбериху набежали деревенские бабы – три старухи, которые ещё её бабку помнили, – Сучкова, Крылова и Клещева. А по-деревенски – Крылиха, Сучара и Клещиха. И начался ор.

– При Лидии здесь дорога шла! – кричит Сучкова.

– Нет, у бабки всё было распахано! Я в детстве здесь бегала. Ещё ничего не сделали на участке, а считают себя хозяевами! – защищает свои права Лена.

– А раз чужое, то и не ходи!

– А что? Не поскандалишь – как бы и не жила день. В скандале на старости лет вся изюминка, – улыбается Клещиха.

– А я даже подраться могу, – вторит ей Сучара. – Да, девоньки, старость не радость. Но хорошо мы сегодня прогулялись. И поскандалить успели с выскочкой. Ишь она! Ей говорят, как было, а ей хоть кол на голове теши!

Лене хочется приятной бесхозности, которая была после бабки, когда на твоё не замахиваются и ты на чужое смотришь прогулочно. А соседи, войдя в права на этот участок, и не копают его, но их задевает, что соседка беспардонно по нему топает. А собственность на то и собственность, чтобы по своему усмотрению разрешать или не разрешать ходить по ней соседу.

Ирина – разносторонняя творческая личность, автор нескольких сборников стихотворений: «Сердечные чётки», «Калейдоскоп», «Поэзия живописи», «Разносолы». Поэт смело экспериментирует с формами, в её арсенале сонеты и моноримы, абецедарии и верлибры, белые и фигурные стихи. Ирина Бабич – лауреат I степени Межрегионального литературного фестиваля-конкурса «Отечество моё, горжусь тобой!», лауреат II степени IX Всероссийских Васильевских чтений «Молодость – богатство старости», лауреат XII Открытого литературно-музыкального фестиваля «Ялос», лауреат II степени VII Всероссийского конкурса поэзии «Поэзия Красного города», лауреат III Международного фестиваля сказок «Расскажи мне сказку».

Пазлы лета

Муза русского поэта

Сказки соснового леса

За миг до рассвета

Время платить по счетам

Родился 6 июня 1984 г. Йошкар-Оле. Имеет высшее юридическое образование. Прошёл профессиональный путь от юрисконсульта до начальника юридического отдела. Звезда и магистр фонда «Великий странник молодым», член клуба «Слава Фонда». Член поэтического жюри издательского дома «Огни Парнаса» (Санкт-Петербург).

Финалист премии «Моё солнцестояние – 2023», поэтического конкурса «С любовью к женщине – 2024» Московской областной организации Союза писателей России. Занял первое место в поэтическом конкурсе «Сказка наоборот» ИД «Огни Парнаса». Лауреат II степени фестиваля «Родословие‑2024» Краснодарского регионального отделения СПР. Номинант на премию «Поэт года» (2023, 2024). Постановлением президиума Российского союза писателей от 01.02.2024 награждён медалью «Михаил Лермонтов – 210 лет» за вклад в развитие русской литературы. Больше стихов тут: t.me/coffee_of_poems.

«Вот и лето пришло – для души как цветочный мёд…»

«Август. Ведь это ещё не осень?!.»

«Это лето куда-то стремительно так спешит…»

Родился в Москве в 1974 году. Образование: Московский пограничный институт ФСБ РФ; РАНХиГС при Президенте РФ; Дипломатическая академия МИД РФ; Школа радио и телевидения «На Шаболовке»; курсы переподготовки офицерского состава Михайловской военной артиллерийской академии (г. Луга, 2023 г.). Кандидат психологических наук. Автор ряда публикаций по акмеологии. Участник V Международной научно-практической конференции психологов в Москве.

С 2003 г. работал в службе безопасности крупного торгового холдинга, представитель холдинга в Воронежской, Ростовской областях, Краснодарском крае и г. Москве. В 2008 г. перешёл на работу в сфере управления элитной недвижимостью. Дважды, в 2013 и 2014 гг., объекты недвижимости под его управлением становились лауреатами ежегодной международной премии за достижения в индустрии роскоши Luxury Lifestyle Awards, в 2015 г. – International Property Awards.

Публиковался в интернет-изданиях Москвы и Московской области.

«Ехала машина возле поля…»

«Решили мыши…»

Лето всегда было любимым временем года. Может быть, оттого, что появилась на свет в августе тринадцатого в Вологодской области, а выросла в Костромской, где лето так коротко. С 1988 г. живёт в Крыму, и уже давным-давно все времена года хороши и долгожданны. Но всё же лето всегда особенно. В одном (взрослом) живут тихие тёплые ночи, пение цикад, прохладные горные фёны. В другом лете из детства (которое всегда рядом) аромат луговых трав, терпкий привкус черёмухи, тёмные и всегда студёные воды лесных речушек и небо, которое видишь только в детстве и не замечаешь, становясь взрослым.

Вкус июньского дня

В Крыму летом дождя не бывает много. Его всегда в самый раз.

Меня встречает хозяйка домика на горе. Она несёт в полусогнутой руке запрятанное за синеватым прочным стеклом пронизанное июньскими травами парное молоко. Я бережно подхватываю небрежно протянутый дар, после чего мы с хозяйкой домика перебрасываемся парой фраз о том, какой хороший и щедрый был дождь, и как вовремя, и что, возможно, после него пойдут грибы, и что цепь у бедолажного пса слишком коротка и некому с ним гулять и собирать те грибы, а бедолажный Дик тем временем почти полностью поместился в десятилитровой железной кастрюле, жадно вылизывая остатки коровьего корма. Скорее всего, это пшеничные отруби, перемешанные с водой. Вздохнув ещё пару раз над горемыкой Диком, я разворачиваюсь в тягучей грязи, пристающей ещё сильнее, хотя куда сильнее, она и так уже упитанно облепила сиреневые резиновые сапоги, отчего походка моя отнюдь не грациозна. Густая глина так и норовит подловить на неосторожном шаге, чтобы не только сапоги оказались смазаны коричневым маслом. Но я не поддаюсь на её хитрости и уверенно продвигаюсь к покрытой надёжным гравием дороге. Вдоль неё стоят новёхонькие электрические столбы с невидимыми в сумеречном воздухе проводами, с которых задиристо возвещает всему миру о своём счастье маленький скворец. Вся его крохотная фигурка, чёрная, идеально отточенная от кончика хвоста до острого, как игла, клюва, вся она устремлена к небу. Опущенный к земле веером хвост мягко переходит в округлое, похожее на восьмёрку туловище, и наконец та самая игла, точно направленная в небо, и из этой тоненькой иглы, восьмёрки, веера, всей этой тёмной стремнины несётся ввысь благодарственный псалом: трель за трелью, а ноты всё выше, выше, выше, после которых следуют затейливые всплески и радостные приветствия:

– Спасибо, тр-р-рель, спа-с-сибо за т-трель, спа-сси-бо н-не-бу за дд-ень, спа-ссибо за радосс-тный д-де-ннь!

И я смотрю уже вовсе не на птицу, а в распахнутое небесное окно, из которого слушают, слушают благодарного певца. Я прижимаю к себе тёплое стекло и иду дальше по щебнистой сползающей вниз дороге, над которой склонились колючие коромысла шиповника, увенчанные поверху юными розовыми цветками. В их чашечках перекатываются крупные дождинки, и от этого колючие коромысла опускаются ещё ниже. Мой взгляд плавно скользит к кронам деревьев, погрузившимся в сырые дремучие мысли, я всматриваюсь в закруглённые отяжелевшие очертания осин, чья тягучая зелень замерла в ожидании прохладной ночи, а затем передо мной возникает белая вуаль. Она окутала Заколдованную гору, по которой можно бродить часами и не отыскать выхода, даже если ты находишься в полусотне метров от нашего села. Вуаль эта не чисто белоснежна – она подобна молоку, сильно разбавленному водой, если плеснуть его на стекло. И сейчас вся Заколдованная гора растаяла в этом разбавленном молоке. Мир вокруг меня в один миг треснул и разделился надвое. Там – нечто несуществующее, Заколдованная растворившаяся гора, окутанная зыбкой белёсой приманкой. Некто невидимый мне сообщает – я не подвластен тебе, я твоя химера, меня нет. Я отворачиваюсь, не в силах справиться с этой иллюзией и проникнуть сквозь завесу таинственного мифа. Мой взор устремляется к небу. Мне гораздо понятнее его бесконечное поле, укутанное серо-сиреневыми сплошными рядами пузатых мешков-облаков. Мешки наполнены чем-то лёгким, возможно чистым кислородом, или водородом или гелием, смотря, что там у них сейчас в моде. Они стелются, толкаются, ползут друг за другом, нависают всё ниже и ниже. У них нет границ, им подвластно всё небо. Небо, в котором всегда есть открытое и никем надолго не занятое пространство, куда неожиданно врывается позолоченный закат. Серые мешки в замешательстве. Невидимые руки матросов тянут морские узлы, отпускают канаты, и вот – посреди серого моря мешков-облаков, под золотом солнца – вздымается алый парус – дерзко и неудержимо. Я улыбаюсь ему. У него свой путь, у меня свой.

Направляюсь мимо пышного конского щавеля, что ещё вчера снисходительно поглядывал на меня сверху, а сегодня склонил густые соцветия в низком бархатном поклоне.

Тут моя дорога заканчивается. Я открываю калитку, затем закрываю её на узенький затвор, прохожу едва виднеющейся садовой дорожкой мимо дышащего прохладой цветника и вхожу в дом. Ставлю драгоценный сосуд на стол, открываю крышку, из-под которой вырывается на волю собранный за день дождь, сочная сладость созревшей лесной земляники, чистота полевых ромашек и лёгкий вздох полыни, а ещё – благодарственная песнь небу. Всё это выливается в огромную кружку, на боку которой примостилась пара васильков. Я распахиваю окно, усаживаюсь на широкий подоконник и медленно выпиваю прожитый миром июньский день.

Полчаса июльского счастья

– Билетов нет! – два простых слова от громкой невидимой при моём росте тётеньки означают одно – последний автобус в наше село этим июльским днём будет трястись три с половиной часа без нас – без меня и моей мамы, которая в панике подхватывает меня на руки и пытается пропихнуть мою голову, увенчанную синими бантами, в узенькое отверстие. Я от ужаса зажмуриваю глаза, чтобы не видеть громкую тётеньку. Но шантаж не срабатывает:

– Сказала, билетов нет. Следующего пропустите.

Очередь сочувственно вздыхает, возмущается и легонько подталкивает нас подальше от окошка. Я благополучно опускаюсь на положенный мне в моём шестилетнем возрасте рост. Мама тем временем тянет одной рукой меня, а другой тяжёлый чемодан к выходу. Я знаю, что случится дальше. Мы поедем на выезд из круглого города. Иначе его не назвали бы так. Город начинается со слова шар, а значит, он круглый. На выезде круглого города мама выставит меня, как щит, перед собой возле двух столбиков, к которым приколочена узкая, когда-то, возможно, белая доска. Сейчас она серая и усыпана мелкими лепёшками грязи. Я ещё не умею читать, но знаю, что на ней написано. Пять жирных букв, перечёркнутых косой красной линией, читать следует так: Шарья́. Зачем перечёркивать город красной линией, я не понимаю. Ответ от мамы, что здесь заканчивается Шарья, меня вводит в ещё более загадочное состояние. Потому что с обратной, более белой стороны, на которой и грязи поменьше, Шарью перечеркнуть красной линией позабыли.