Друд – сын пирата бесплатное чтение

Часть 1

1. Друд ссорится с отцом и прыгает в окно

– Дэвид – Рудольф, – сказал отец, и Друд понял, что если уж дело дошло до полного имени, значит, день у него будет сегодня неудачным.

Мальчик – подросток, рослый для своих четырнадцати лет, стоял возле окна в довольно вольной позе, скрестив руки на груди. Чтобы показать, что серьёзные беседы родителя ему нипочём, он то откровенно иронично глядел в лицо отцу, то бросал нарочито скучающие взгляды на улицу.

– Дэвид-Рудольф, – снова повторил отец торжественно, – ты уже довольно взрослый и через несколько лет, надеюсь, станешь мне надёжным помощником. Однако для этого тебе необходимы прочные знания.

– Разве я не получаю знания каждый день? – перебил его Друд, усмехаясь уголками губ.

Перед его мысленным взором возникла печальная фигура бедного студента, с терпением мученика, нёсшего крест по его обучению.

– Не хочу отрицать достоинства господина Вейла, от которого ты получил некоторые знания, однако они далеко недостаточны. Поэтому ты поедешь в хорошую привилегированную школу.

– Матушка этого не переживёт, – самоуверенно заявил Друд, вспомнив, как в прошлом году подобная попытка сорвалась ввиду матушкиных обмороков, судорог и сердцебиений, возникших из-за её нежелания расставаться с сыном и вынудивших сурового родителя отказаться от своей затеи.

– С матушкой всё улажено. Ты простишься с ней рано утром, перед отъездом.

Друд понял, что на этот раз отец обошёл его, изолировав главного его адвоката. Спору не было, в последнее время он вёл себя настолько развязно, что иной раз сам удивлялся, почему его не остановят. Неужели даже терпение матушки дало трещину? Не сомневаясь, что сумеет настоять на своём, мальчик заявил:

– Завтра? Завтра я не могу. Это слишком рано.

– Именно завтра, милый. Всё готово к твоему отъезду.

– Но завтра мы с Подлером идём ставить силки на зайцев!

– Силки подождут до каникул. Я обещал матушке, что если ты будешь вести себя хорошо, то проведёшь каникулы дома.

– Каникулы будут бог весть когда! Я иду ставить силки на зайцев и посылаю к чёрту эту школу! – раздражённо крикнул Друд, топнув ногой.

– Вот именно поэтому ты отправишься туда как можно скорее. «Женское воспитание совершенно тебя испортило», – всё ещё спокойно сказал отец, но в голосе его зазвенели железные ноты.

– Я иду ставить силки, а если нет, то я не знаю, что я с собой сделаю! – ещё более раздражённо закричал Друд, надеясь, что его слова достигнут ушей матушки.

– Я вижу, что моё решение совершенно правильное, – констатировал отец. – Сейчас ты отправишься в свою комнату, и будешь находиться там, пока тебя не позовут к ужину. Ужинать будешь один.

– Ты не хочешь меня видеть? Ну, так ты меня никогда не увидишь!

Друд бросился к балкону и перекинул ногу через парапет. Он ожидал, что отец испугается и пойдёт на попятную. Чтобы предоставить ему эту возможность, мальчик обернулся и постарался сделать как можно более жалобное лицо, выжимая при этом из себя слёзы и судорожные рыдания. Однако отец не двинулся с места. Тогда, охваченный внезапным мстительным чувством, мальчик взглянул вниз. Под балконом покачивались густые кусты сирени. Зажмурив глаза и задержав дыхание, Друд перебросил вторую ногу и оттолкнулся от парапета. Сиреневые ветви, царапая, приняли его, после чего он скатился на землю. Вскочив, мальчик сделал несколько шагов, но тут же упал с криком, полным ярости. Из – за угла дома уже бежали слуги.

Друда перенесли в комнату, уложили на постель, после чего все ушли. Через некоторое время пришёл отец и сел возле кровати на кресло.

– Уходи! Ты этого хотел? Теперь тебе хорошо, да? – злобно закричал Друд сквозь слёзы.

– Скоро придёт доктор, – попытался успокоить его отец, явно испытывая моральные мучения от создавшейся ситуации.

– Не нужно мне никакой помощи! – заявил Друд и отвернулся, однако, когда карета с доктором подъехала к дому, он уже так намучился с огнём горевшей ногой, что безмолвно подчинился всему, что с ним делали.

После тщательного осмотра врач не нашёл у него ничего страшного, кроме растяжения связок, и наложил тугую повязку. Отец поблагодарил его и попросил пройти в гостиную, где они обычно курили трубки и пили вино, когда доктор приезжал с дружеским визитом. Прежде чем выйти вслед за гостем, он обернулся и спросил:

– Ты ничего не хочешь мне сказать, сынок?

Друд отвернулся и сжал зубы, чтобы случайно не всхлипнуть.

– Значит, я принял правильное решение, – сказал отец. – Завтра ты отправишься в школу, даже если придётся нести тебя на носилках!

После его ухода мальчик остался один. Он смахнул на пол ужин и всю ночь проплакал от жалости к себе.

2. Друд размышляет о дворянском происхождении

«Дэвид- Рудольф Эберт Шанталь, 14 – и лет, сын Эберта Ирлинга Шанталя, судовладельца. Принят 14 сентября 1700 года.

Писать родителям: провинция Мирлауд, имение «Клёны» близ Дьюри – Гентона.

За год уплачено 200 золотых моллеров и ещё 20 серебряных лейров».

В то время как директор школы вписывал эти сведения в толстую разграфлённую книгу, Друд сидел на табурете и ощущал себя узником, определяемым в тюрьму. Полное сходство завершало окно со свинцовым решетчатым переплётом, в которое были вставлены маленькие квадратики цветного стекла.

Отец, высокий и плечистый, сидел рядом. Когда он двигался, то золото вышивки на обшлагах его тёмно – синего кафтана царапало бархат, а новые кожаные сапоги поскрипывали. Сын не смел поднять глаз на его широкое, обветренное лицо, а сидел, уставившись на шляпу, лежавшую у отца на коленях.

– Мой сын – способный мальчик, но женское воспитание дома совершенно испортило его, – говорил отец. – Моя жена – добрейшая женщина, но она не отдаёт себе отчёта в том, что чрезмерной любовью губит его. Я же часто бываю в отъезде…

– Так уж бог создал матерей! – развёл руками директор. – Но вы не беспокойтесь, господин Шанталь, мы справимся с этим. Вы верно слышали о сыне господина графа Розье? С ним была точно такая же история. Он провёл четыре года в нашей школе и теперь является примером учтивости и образованности.

– Я потому и выбрал вашу школу, – продолжил отец, – что она даёт образование, достойное дворянина.

– Да, да, – подхватил директор, – фехтование, верховая езда, латынь, греческий – всё, что надо для того, чтобы блистать в обществе!

– Ваша школа славится отменной дисциплиной…

– Да, да, дисциплина – прежде всего!

Друду беседа отца с директором казалась бесконечной, но, когда она закончилась, он вдруг понял, что не готов с ним расстаться. Однако, когда отец наклонился, чтобы попрощаться и спросил, не хочет ли сын что-нибудь ему сказать, Друд изобразил ледяное равнодушие, хотя сердце его разрывалось. Если бы он мог пересилить свою гордыню, то бросился бы отцу на шею, обхватил руками большую родную голову в длинноволосом тёмной парике и попросил прощения. Вместо этого он промолчал. Не дождавшись от сына ни слова, отец поджал нижнюю губу, так что в углу рта образовалась горькая складка, и, кивнув директору, вышел вместе с ним. Эти минуты стали самыми тяжёлыми. Если бы не больная нога, гордыня Друда, возможно, была бы побеждена, а прощение испрошено и получено. Однако, когда он созрел до мысли броситься вслед и дохромал до середины лестницы, драгоценное время ушло. Чтобы никто не догадался о его порыве, Друд вернулся в кабинет директора. Когда сам хозяин кабинета, маленький круглый человечек в новеньком парике, обильно посыпанном пудрой и потому резко контрастировавшим с его багровой физиономией, вернулся, то обошёл два раза вокруг табурета, на котором сидел мальчик, и сказал, потирая пухлые ручки:

– А мы, стало быть, сударь, спесивы. Это крупный недостаток, сударь. Но ничего, мы это исправим, исправим…

Затем он позвонил в колокольчик и вызвал надзирателя, чтобы тот отвёл «господина Шанталя» к другим ученикам. Надзиратель доставил Друда на задний двор школы, окружённый высоким забором. Во дворе резвилась целая толпа мальчиков. Как только новенький остался один, к нему сразу же направился высокий худощавый подросток с настолько жидкими и бесцветными волосами, что сквозь них просвечивала голова. Глаза у него были бледно – голубые, а брови и ресницы – светлые. За подростком бежали пять – шесть мальчиков разного возраста, видимо, составлявшие его свиту.

– Я – Гай Любильер, владетель Мерей. «А вас как зовут?» —спросил подросток церемонно.

– Меня зовут Друд… То есть Дэвид – Рудольф Шанталь.

– Надеюсь, вы дворянин?

– Да.

– Хорошо, что вы не из этих новых богатых выскочек. У ваших родных есть имение?

– Есть, возле Дьюри – Гентона. Называется «Клёны».

– Приятно слышать, что благородный дворянский род сохранил своё имение. Увы, знатность нынче не в чести. Богатые безродные выскочки скупают дворянские гнёзда у разорившихся семейств, как будто, захватив их, они приобретут соответствующие ум, благородство и манеры. Нет, что предаётся по наследству, то передаётся по наследству. Вы согласны со мной?

– Да, – неуверенно сказал Друд, потому что чистота его дворянской крови была сомнительная. Дело в том, что его отец, богатый и незнатный, приобрёл дворянский титул, женившись на его матери, знатной, но бедной, а заодно и выкупил заложенное имение.

– Вы мне нравитесь, Шанталь. Будем друзьями. Можете называть меня по названию моего имения – Мерей, – милостиво разрешил Гай Любильер.

В знак своего благоволения новоиспечённый друг послал одного из мальчиков своей свиты принести Друду стул, и стал расспрашивать его о домашней жизни. Новичок не посмел утаить из своего прошлого почти ничего, за исключением слёз и чувства вины перед отцом.

– Прыжок с балкона в доказательство своей правоты – это сильно, – одобрил Мерей. – И не переживайте из-за того, что вы сюда попали. Скоро вы поймёте, Шанталь, что здесь не так плохо, как кажется.

3. Друд ищет приключения и находит их

Первые дни Друда мучила необходимость всё время быть на людях: днём – в шумных классах, ночью – в дортуаре с кроватями на двадцать человек. Однако вскоре он привык, чему немало способствовала его дружба с Мереем. Мерей был самым богатым и знатным мальчиком в школе. В классе он сидел за самым последним столом и ничему не учился, кроме музыки, верховой езды и фехтования, необходимых для успехов в обществе. Мерей частенько нарушал дисциплину и дерзил учителям, считая их существами низшей породы, так как они работали за жалованье. Выкинув очередную злую шутку, он говорил: «Пусть терпят! В конце концов, мучаюсь же я, слушая их бредни, лишь бы они не остались без работы, так пусть и сами помучаются!»

Как признанный лучший наездник и фехтовальщик, Мерей вызывал глубокое восхищение всех мальчиков школы. Некоторые из них тенями следовали за ним, хотя он часто не останавливался перед тем, чтобы выказать им своё пренебрежение. Друд сразу попал под обаяние Меррея. Сам он заслужил благосклонность главного школьного светила тем, что мог составить ему пару в спортивных упражнениях, в то же время несколько уступая в силе и ловкости, а также умел занимательно рассказывать об охоте.

В классе Шанталь прочно обосновался на заднем столе среди других бездельников. Сначала он плохо учился по общеобразовательным предметам, чтобы насолить отцу, а затем по привычке. Впрочем, кроме предметов, увлекавших его кумира, Друд большое внимание уделял красоте почерка, изрисовав своими вензелями латинский словарь, а также иногда начинал ненадолго проявлять усердие в занятиях математикой, к которой у него были хорошие способности.

– Шанталь, возьмитесь за ум, вы можете добиться больших успехов, – тщетно взывал к нему учитель математики.

Друд предпочитал проводить свой досуг, швыряясь скомканной бумагой или обстреливая соседей горохом из деревянной палочки, за что его не раз наказывали битьём линейкой по рукам. Однако то, что надзирателю казалось позорным наказанием, в глазах бездельников с задних столов было верхом геройства, и Друд с гордостью демонстрировал товарищам иссечённую красными полосами руку.

Главным развлечением недели в школе были походы учеников в сопровождении учителей по воскресным дням в главный собор города Лизса, в котором располагалась школа. Там они слушали службу, а самые голосистые пели в церковном хоре. Друд не относился к числу последних, а потому, считая службу длинным и скучным мероприятием, развлекался, как мог. То он пытался читать слова молитвенника задом наперёд, то вверх ногами, то загадывал вопрос, а ответ искал на случайно открытой странице. Пресытившись этими забавами, мальчик начинал вертеть головой. Впереди взгляд его упирался в затылок высокого и широкоплечего ученика, зато справа, на лавках через проход, сидели девочки из женской закрытой школы. Если хоть одна из них поднимала глаза и случайно встречалась с ним взглядом, Друд начинал корчить рожи, пока она с презрением не отворачивалась или не начинала хихикать, прикрываясь молитвенником.

По возвращении в школу Мерей и его почитатели, в числе которых был и Шанталь, начинали хвалиться друг перед другом мнимыми успехами у прекрасного пола. Однажды, во время очередной похвальбы, Александр Элле, мальчик из зажиточной, но незнатной семьи, приближённый к Мерею за то, что у него всегда водились карманные деньги, заявил:

– Та девица с волосами, заплетёнными крендельками, совсем недурна. Она всю службу с меня глаз не сводила.

– Вот умора! Она не сводила глаз с этого набитого мелочью бочонка! – захохотал Мерей, повалившись на кровать и дрыгая в воздухе ногами. – Наверняка какая-нибудь уродина!

– Зря ты, она правда была ничего, – заметил Друд.

– Ну, может, на личико и нечего, – тут же согласился Мерей, – но уж ноги у неё точно кривые.

– Откуда ты знаешь? Ты никогда не видел её ноги! – возмущённо закричал Александр Элле.

Мерей онемел от вида явного бунта. Друд, желая предотвратить драку, сказал примиряюще:

– Положим, мы не знаем, какие у неё ноги. Но это можно проверить.

– Как? – спросил Элле.

– Увидите, только дайте мне в следующий раз сесть на лавку с края.

В следующее воскресенье, когда ученики пришли в собор, Друд устроился как раз напротив лавки, на которой сидела девочка с волосами, заплетёнными крендельками. Несколько раз он стрелял в неё горохом, чтобы обратить на себя внимание. Она робко поднимала глаза от молитвенника, косилась на него и умоляюще улыбалась. Добившись её внимания, Друд достал из кармана мышь, пойманную заранее, и, дождавшись, когда девочка в очередной раз поглядела в его сторону, выпустил зверька в проход. Мышь, два дня проведшая в духоте и темноте коробки, очутившись на свету, сначала оцепенела от звуков хора и органа, а затем бросилась бежать прямо вперёд. Девочка, увидев её, побледнела, завизжала и вскочила на скамейку, подхватив юбку, так что стали видны её ноги до колен. Другие девочки, увидев зверька, тоже стали взбираться на лавку и визжать. Впрочем, некоторые из них ничего не видели, но проделывали то же, что и соседки, на всякий случай.

Виновника срыва службы нашли быстро. Его назвал скромный ученик – сирота Роберт Уиксли.

– Предатель, – бросил в его адрес Друд, словно выплюнул.

– Вы совершили недостойный дворянина поступок, – тихо, но твёрдо ответил Роберт.

Подвиг Уиксли был велик. Если до этого его удостаивали лишь щелчков и подножек между делом, то после такого поступка травля со стороны Мерея и его дружков обещала стать упорной и систематической.

Друда при всех сильно высекли, разложив на лавке, после чего на неделю заперли в карцер, куда носили только хлеб и воду. После этого его авторитет среди бездельников взлетел на немыслимую высоту, зато в глазах начальства он упал так низко, что мальчику запретили совершенно покидать стены школы. Зимние каникулы он провёл, бродя по пустому двору и выглядывая на улицу в окошко калитки привратника. Когда товарищи вернулись в учебное заведение из дому, их рассказы до того растравили Друду душу, что во втором полугодии он несколько поутих в поведении и даже начал от скуки учиться. Директор счёл это изменение первым положительным плодом своей воспитательной системы, о чем не преминул сообщить Шанталю-отцу.

Родители часто писали Друду, а матушка, когда отец бывал в Дьюри- Гентоне, в своей конторе, присылала ему корзину с вкусной едой, а иногда и немного денег. В первые месяцы мальчик хотел наказать родителей, не отвечая на их письма, но за этим в школе строго следили. Раз в две недели все ученики усаживались в классе под надзором надзирателей, которые не выпускали никого до тех пор, пока не получали более или менее сносное послание «милостивому государю батюшке и дорогой государыне матушке» от каждого.

Сначала Друд не знал, что делать в школе с деньгами из дому, но Мерей быстро научил его покупать на них сласти через привратника. Ближе к весне интересы ближайшего друга мальчика изменились. Мерей вдруг начал очень заботиться о своей внешности и много говорить о той жизни, которую он будет вести, как только окажется за пределами школы. Через всё того же привратника он заказал на собственные средства завитой парик по последней моде, который примерял перед осколком зеркала, когда никто не видел. В школе запрещалось коротко стричь волосы и носить парики, но благодаря тому, что природная шевелюра Мерея не отличалась чрезмерной пышностью, новое приобретение и так сидело на нём отлично. Друд с завистью смотрел на друга и с ненавистью на свои густые каштановые волосы, стянутые сзади синей лентой. Следующим шагом Мерея к элегантности стали башмаки на высоких каблуках, которые прислала ему сестра, уже взрослая барышня, выезжающая в свет. Затем появились рубашка с кружевными манжетами и щегольская трость. Ближайшее окружение кумира школы среагировало мгновенно. Былые бездельники стали рассуждать о моде, усердно ходить на уроки музыки и танцев, а также тайком учиться играть в карты. Почтение к Мерею достигло невиданных размеров, ведь он был непревзойдённым знатоком, по крайней мере, десяти карточных игр.

В начале мая Друд, наконец, заслужил прощение директора и вновь был допущен в собор. Идя туда в первый раз после долгого перерыва, он поклялся в душе окончательно исправиться и стать первым учеником по математике. На службе он ни разу не оторвал глаз от молитвенника, и вернулся в школу с чувством начавшейся новой жизни. Однако уже в следующее воскресенье все его намерения пошли прахом. В этот день ученики закрытой мужской школы запоздали, и при входе их строй смешался с толпой других прихожан. Друда зажало между каким-то почтенным буржуа и похожей на палку старухой. Хотя он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, буржуа высказал ему негодование по поводу наглой молодёжи, которая везде лезет вперёд, а старуха, не вдаваясь в объяснения, пребольно толкнула острым локтем. Вдруг мальчик почувствовал, как кто-то с силой тащит его назад, и не успел он разобраться в чём дело, как очутился вместе с Мереем за первой входной дверью, в то время как вторую, внутреннюю, заперли.

– Никак не войдём. Пусть эти умники парятся на службе, а мы погуляем по городу.

– Меня только неделю как выпустили за пределы школы, а теперь, благодаря твоей милости, снова запрут, и уж никак не меньше, чем на год!

– Ой – ой – ой, какие мы нежные! Да никто даже не заметит, что нас нет! В соборе уйма народу! Когда служба окончится, мы смешаемся с толпой, как будто вышли со всеми. Идём, не бойся, я покажу тебе такие места, которых ты раньше не видел!

Первые двести шагов Друд чувствовал сомнения и то ли угрызения совести, то ли опасения, что его ждут неприятности, но постепенно пришёл в бодрое состояние духа. По характеру своему он был исследователем, а потому незнакомые улицы вызвали в нём тот жгучий интерес, который ранее много раз заставлял его исследовать окрестности родительского имения, забираться в самые глухие уголки ближайшего леса и самые опасные части прилегающего к нему болота.

Прожив в Лизсе почти год, Друд его почти не видел, поэтому он с любопытством осматривался. По обеим сторонам улиц тянулись многоэтажные дома. Порой верхние этажи, выступавшие над нижними, находились так близко друг от друга, что между ними протягивались верёвки с бельём или перекидывались дощатые настилы, по которым можно было перейти из одного дома в другой, не спускаясь вниз. В распахнутых окнах глаза мальчика, привыкшего к однообразию, отмечали много занимательных деталей: клетку с щеглом, профиль старухи с крючковатым носом, поставленный остывать на подоконник кофейник, горшки с разноцветной геранью, умывающуюся кошку.

С двух сторон улицы пролегали сточные канавы. Напротив входов в дома через них были переброшены мостки. В канавах текла жёлто – зелёная вода, тащившая с собой ветки, пищевые отбросы, рваные башмаки и прочий мусор. Малыши пускали в канавах кораблики и палками измеряли их глубину. Когда по улице проехала карета, Друд и Мерей едва успели перебежать через мостки, чтобы не попасть под колёса.

Свернув в какой-то подозрительный переулок, мальчики очутились на маленькой площади, посередине которой находился фонтан с бассейном. Когда-то по случаю свадьбы давно забытой особы из королевской семьи в Лизсе был устроен праздник. На улицах городской магистрат поставил столы с угощением, а на площади устроил фонтан с вином вместо воды. Тогда этот квартал населяли богатые люди. Всю ночь они веселились, Балконы их домов украшали флаги и ковры, а улицы освещались факелами и фонарями, развешенными на протянутых от окна к окну верёвках.

Теперь квартал населял бедный люд. Шест с пучком соломы извещал догадливых приезжих, что дом по левую сторону с аркой, ведущей во двор с конюшней, является постоялым двором. Бывший фонтан служил свалкой, куда сбрасывали мусор жители двух других домов, и сливал остатки красок красильщик, занимавший первый этаж одного из них.

– У меня есть деньги, – сказал Мерей. – давай зайдём на постоялый двор и закажем вина.

– А может не стоит? – с сомнением спросил Друд, вспомнив матушкины увещевания.

– Ты что, боишься? – усмехнулся Мерей. – Да ничего с нами не случится от одного стакана.

– А это приличное заведение?

– Самое что ни на есть приличное. Мой брат всегда останавливается здесь, когда приезжает за мной.

– У тебя нет брата.

– Родного нет, а двоюродный есть. Помнишь, он зимой приезжал, чтобы забрать меня на каникулы?

Друд поднялся по ступенькам постоялого двора с тем же чувством, с каким осуждённый поднимается по ступенькам эшафота. Он знал, что переступает родительский запрет на посещение подобного рода заведений. В голову мальчику лезли всякие истории об убийствах, случавшихся в таких местах, дерзких кражах имущества, похищениях людей, которые он слышал раньше.

Внутри комнаты, куда попали мальчики, стояли столы, за которыми ели и пили люди. В углу располагался очаг. Специально обученная собака вертела вертел с насаженным на него куском мяса. Воздух в помещении был сизым от дыма трубок, которые курили посетители, а также от чада очага. Не спасали даже распахнутые настежь окна.

Мальчики уселись за свободный стол. К ним подошла толстая служанка и поинтересовалась, что молодые господа будут заказывать. Мерей с видом завсегдатая заказал два стакана подогретого вина с имбирём. Вскоре Друд расслабился, тем более что вино приятным теплом растеклось по его телу. Разглядывая посетителей, он случайно встретился взглядом с офицером, евшим яичницу с беконом и почему-то очень внимательно разглядывавшим их с Мереем.

– Мерей, этот офицер что-то на нас так уставился, – сказал Друд, толкая товарища в бок.

– Не мели ерунды, очень мы ему нужны! – отмахнулся тот.

– Да ты сам взгляни! Он нас сейчас глазами просверлит!

Мерей повернул голову и слегка обмяк, уменьшившись в росте.

– Вот чёрт! – воскликнул он. – Да это же брат Роберта Уиксли! Если он нас узнал, то устроит директору скандал! Надо убираться отсюда.

Мальчики высбрались из-за стола и, стараясь сохранять спокойствие, выскользнули на улицу, где уже не стесняясь бросились бежать. Не успели они завернуть за угол, как из дома напротив прямо им под ноги кувыркнулся с лестницы человек в одних подштанниках. Вскочив, человек начал сыпать проклятиями и грозить двери, откуда он только что вылетел. Уличные мальчишки окружили его и засвистели. Из окон домов высунулись их обитатели, хохоча и ругаясь.

– Сумасшедший какой-то, – сказал Друд.

– Не сумасшедший, а проигравшийся. В этом доме находится кофейня, где играют в карты по-крупному. Я был здесь с братом, и он выиграл приличную сумму. Ну и погуляли же мы! – мечтательно закатил глаза Мерей

– Ладно, давай убираться отсюда, а то вдруг этот офицер нас выследит!

– Давай. И пришло же в голову этому олуху приехать в город именно сегодня! Наверняка он дожидается конца службы, чтобы посетить своего братца! Нужно быть поосторожнее, чтобы не попасться ему на глаза в школе.

Прогулка в город сошла мальчикам с рук, так что они повторили её ещё несколько раз, прежде чем выяснили, что можно не рисковать, сбегая со службы, а просто заплатить школьному сторожу денег за пропуск на волю и обратно, как это делали старшие ученики. Сторож охотно выпускал мальчишек по воскресным вечерам, когда у учеников было свободное время, и они разбредались по всей школе, так что отсутствие некоторых из них не было особенно заметно. Обычно старшие ученики использовали отлучки, чтобы прогуляться по центральной улице или потратить деньги в ближайшей лавке. Они всегда возвращались к ужину, принося сторожу то бутылку вина, то закуску. Впрочем, такие прогулки всегда оставались привилегией немногих счастливцев, имевших свободные деньги.

Широкие карманы Мерея и Друда расположили к ним сердце сторожа почти сразу, хотя для приличия им и было сделано внушение быть осторожными, не попадаться на глаза начальству, а уж если таковое и случится, выворачиваться из беды, не упоминая выпустившего их благодетеля.

Оказавшись на улице, мальчишки, клявшиеся и божившиеся, что они будут благоразумными, тут же забывали об этом. Несколько недель они бродили как лисы вокруг игорного дома, прежде чем решились туда зайти. Мерей надел парик, новые башмаки и прихватил трость. Друд ограничился тем, что сделал высокомерный вид. Почти возле самой кофейни, где вели игру, он заметил в окне девицу, которая ему томно улыбнулась.

– Кажется, я приглянулся этой милашке, – небрежно бросил он.

– Ты болван, Шанталь, – усмехнулся Мерей. – Это девица дурного поведения. Торчать в окне и улыбаться – это её работа.

Когда мальчики, усиленно изображая из себя бывалых посетителей подобных мест, вошли в игорный дом, они увидели большой стол, за которым сидящие вокруг люди резались в карты. Они так божились и чертыхались, что вызвали у Друда тайное восхищение. Сердце его бешено забилось при виде столбиков и горок золотых монет, лежавших возле некоторых игроков.

Молодые люди уселись за один из соседних столиков и, заказав кофе, стали так же, как и другие посетители, следить за игрой. Их пристальное внимание не осталось незамеченным. Один из игроков обернулся и, поклонившись Мерею, сказал:

– Вы, я вижу, сударь, не из наших мест.

– Да, я здесь проездом, – важно ответил юнец.

– Позвольте представиться, капитан Мортон, – сказал игрок, поклонившись. – Не хотите ли присоединиться?

– С удовольствием, – просиял Мерей, не ожидавший, что его тайное желание так скоро станет явью. Поднимаясь с места, он небрежно тряхнул подвешенным у пояса кошельком, в котором вместе с деньгами для тяжести были положены серебряные пряжки для туфель. Он представился как господин Финбурн. Игроки переглянулись и почтительно покачали головами.

Мерей уселся за стол и небрежно бросил на него десяток золотых монет.

– Вы, я смотрю, располагаете деньгами, сударь, – сказал капитан Мортон одобрительно.

– Да, стеснять мне себя не приходится, – многозначительно усмехнулся юнец.

– Правильно, терпеть не могу, когда всякие щелкопёры лезут в игру с мелочью, случайно затерявшейся у них в кармане.

– Ну, это не обо мне.

Друд слегка волновался, так как знал, что кроме пряжек в кошельке Мерея есть ещё только пять золотых и кольцо, которое он стащил у сестры, когда был дома. Впрочем, вскоре ему полегчало. Друг так стремительно выигрывал, что этому удивлялись все игроки за столом. По ходу дела велась беседа, и Мерей немало приврал относительно доходов своего отца и его поместий. Всё внимание сосредоточилось на нём, и Друду даже стало обидно.

Когда денег перед другом стало уже много, Друд попытался заикнуться о том, что пора бы им возвращаться, но тот только отмахнулся. И тут удача от него отвернулась. Столбики монет перед Мереем стали быстро таять. Друд снова завёл речь о том, что им пора, но как раз в этот момент его товарищу удалось отыграться. Правда, в последний раз. После этого он не только спустил всё, что было, но и влез в долги на 500 золотых моллеров.

– Может, попробуете отыграться? – вежливо предложил капитан Мортон.

– Нет, пожалуй, не стоит.

– Тогда нужно платить. Долг – дело святое, – сказал один из игроков, с грохотом придвигая свой стул к Мерею.

– Ну да, конечно, – заявил тот с наигранным оптимизмом, и сильно побледнел. – однако вы понимаете, господа, что таких денег с собой никто не носит. Мне нужно сходить за ними, но я обязательно вернусь.

– Слышали мы эту песенку уже не раз, – сказал другой игрок и, встав, через стол навис над мальчиком. – Вы, сударь, проигрались, а теперь попытаетесь скрыться и оставить нас с носом.

– Ну что ты, Перкинс, – с укором заметил капитан Мортон, – зачем же так сразу? Скажите, сударь, – обратился он к Мерею, – где находятся деньги, которые вы нам задолжали?

– Да здесь, недалеко, в гостинице. Я могу сходить.

– Вот и отлично, – сказал капитан, снимая со спинки стула свой плащ. – Сейчас мы пойдём все вместе и возьмём их.

– Да что вы, господа, не доверяете мне? – спросил Мерей с натянутым удивлением. – Я и сам могу принести всё. Я же благородный человек!

– Доверяй, но проверяй, сударь, – отозвался Перкинс, перекладывая фарфоровую трубку из одного угла рта в другой.

– Да не сбегу я! – продолжал уверять всех юнец. – Вот и друг мой может подтвердить. В конце концов, Шанталь, ты ведь можешь здесь остаться и посидеть, пока я не вернусь? Ты-то ведь уверен во мне?

Друд, по старой школьной привычке привыкший покрывать своих, подтвердил. Игроки, после непродолжительного спора, согласились отпустить Мерея одного. Друд остался в кофейне. Первый час ожидания в душе его боролись надежда и сомнения. С одной стороны, он был уверен, что Мерей его не бросит, а, с другой стороны, недоумевал, где друг возьмёт столько денег. Позже ему пришло в голову, что Мерей может привести кого-нибудь из старших, чтобы его выручить.

За окном начинало вечереть. Игроки сидели за столом и молча курили. Перкинс взгромоздил ноги на столешницу и надвинул шляпу, так что из- под неё торчал только его крючковатый нос. Друд вдруг заметил, что одежда игроков не так уж хороша, как ему показалось вначале. У некоторых кафтаны были несколько потрёпаны, у некоторых они явно были с чужого плеча, манжеты и шейные галстуки измяты и кое-где порваны, сапоги стоптаны.

– Мортон, этот щенок сбежал, – сказал Перкинс через некоторое время.

– Погоди, есть ещё возможность подождать, – миролюбиво ответил капитан.

– Я думаю, надо сходить проверить. Как он назвал гостиницу, в которой остановился?

– «Золотой лев», – услужливо подсказал один из игроков.

– Я всё-таки схожу проверю, а вы не спускайте глаз с этого мальчишки, – сказал Перкинс и, с грохотом сняв ноги со стола, вышел на улицу.

Темнело. В квартал стали возвращаться рабочие. Друд сидел, как на иголках. Но напрасно он высматривал в окнах Мерея, тот не возвращался. Зато вскоре вернулся Перкинс.

– Проклятье! – заорал он с порога. – Не останавливался в этом «Льве» никакой Финбурн! Мы потратили целый день на мошенника и остались без денег!

– Как не хорошо лгать старшим, – обратился к Друду капитан. – Что же это значит?

– Это значит, что нас провёл молокосос! – продолжал бушевать Перкинс – Вместо того, чтобы потратить время с пользой, мы потратили его, обихаживая мошенника с пустыми карманами! А всё ты, Мортон! «Он похож на сынка богатея с деньгами! Он похож на сынка богатея с деньгами!»

– Не кричи, Перкинс, – остановил его капитан. – Сейчас мы всё узнаем. Скажи-ка, дружок, – обратился он к Друду, – где твой товарищ, и есть ли у него деньги?

Все игроки уставились на мальчика. Он покраснел и опустил глаза. Как хороший товарищ, он должен был молчать и покрывать Мерея, однако это молчание могло выйти боком ему самому. Друд понял, что попал в руки карточных шулеров, принявших Мерея за богатого наследника и намеревавшихся ободрать его как липку, а теперь разъярённых неудачей. В конце концов, он вынужден был признаться, что скорее всего Мерей не вернулся, потому что не нашёл денег.

– Не нашел денег! – забегал взад-вперёд по кофейне Перкинс. – Да я сейчас разнесу голову этому обманщику!

– Перкинс, вы ведь не торопитесь на виселицу? – спокойно поинтересовался капитан и добавил: – Лично я не вижу здесь трагедии. Я отпустил этого желторотика, потому что здесь осталась компенсация на случай, если он не вернётся. Посмотрите, Перкинс, одежда этого молодого человека не такая яркая, как у его товарища, но она новая, сшита у хорошего портного и из дорогой ткани. Один кафтан потянет на пятьдесят моллеров. Прибавьте к этому шёлковую рубашку, чулки, башмаки с серебряными пряжками, шляпу – да тут всего на двести моллеров!

– Постойте, а в чём же останусь я? – спросил Друд. – Позвольте, я напишу отцу…

– Слышали мы про таких отцов! – рявкнул Перкинс. – Скидывай кафтан!

– Долги нужно платить, мой мальчик, – ласково сказал капитан. – Мы тоже не останемся в долгу. Мы преподнесём вам два урока: не стоит связываться с дурными товарищами и не стоит играть в азартные игры, если не имеешь денег.

Друд резко вскочил и бросился к двери, но его схватили и повалили на пол. Несколько человек набросилось на него. Мальчик успел укусить одного, лягнуть другого, но в итоге был избит, раздет и выброшен за порог. Появление его на улице в одних подштанниках привлекло всеобщее внимание. Торговки с тележками громко загоготали, мальчишки засвистели. Вокруг собралась толпа. Его приняли за мелкого мошенника, пойманного с поличным.

Друд прижался спиной к стене и затравленно оглядывался. Не будь толпа такой плотной, он, вероятно, в горячке бросился бы бежать. В голове его мутилось от ужаса, унижения и растерянности. Вдруг толпа раздвинулась и через неё пролезла толстая девушка с жёлтыми соломенными волосами, уложенными в растрёпанную причёску. На ней было несколько полинялое, когда-то богатое платье с открытыми плечами.

– Что уставились? Что разорались? – закричала девушка. – Нашли развлечение издеваться над человеком!

Потом она обернулась к Друду и, взяв его за руку, сказала:

–Пошли со мной.

Друд был рад и такой спасительнице. Он последовал за ней безропотно. Толпа снова раздвинулась и пропустила их.

– Утешь, утешь его Агафья! – заулюлюкали мальчишки. – Приголубь его!

Девушка ввела Друда в дом напротив. Они поднялись на второй этаж. В бедной, несколько запущенной комнате большую часть пространства занимала кровать с облезлыми позолоченными столбиками и балдахином. У окна стояли стол и сундук.

– Ты где живёшь? – спросила девушка, запирая дверь изнутри.

– В школе, – ответил Друд.

– В школе? – неодобрительно отозвалась Агафья. – А ведь наверняка мать твоя, добродетельная женщина, учила тебя, что дурно играть в карты.

Друд не ответил. Его била сильная дрожь, а из глаз от нервного потрясения сами собой лились слёзы.

– Я дам тебе женскую одежду, – продолжила Агафья, повернувшись к нему спиной и открывая сундук. – Мужской у меня нет.

– Я не надену женскую.

– Хорошо, ступай, в чём есть, – рассердилась девушка, но, посмотрев на мальчика, смягчилась. – Не бойся, мы выйдем через заднюю дверь, я дам тебе шаль, и сама провожу до школы.

Вскоре Друд был обряжен в платье и чепец, а на голову и плечи ему набросили шаль. Взглянув на себя в зеркало, он увидел в нём бледную, испуганную и зарёванную девицу. И в таком виде ему нужно было пройти через весь город до школы!

К счастью, на задней лестнице никто им не повстречался. На улице уже было достаточно темно, но мальчик шёл, опустив глаза и шарахаясь даже от своей тени. Дойдя до угла, за которым начиналась площадь, одну сторону которой замыкал глухой забор с воротами школы, Агафья остановилась.

– Дальше я не пойду, – сказала она. – Плохо будет, если вас увидят в моей компании. Идите с Богом, сударь.

Друд, занятый собой, только кивнул в ответ. Круг света, падавший на площадь от фонаря, который ему предстояло пересечь, представлялся мальчику неодолимым препятствием. Когда он, наконец, собрался с духом и дошёл до ворот, сторож, открывший окошко на стук, закричал:

– А ну иди вон отсюда, распутница! Это мужская школа! Нечего тут ошиваться!

Только голос и мольбы Друда, назвавшего сторожа по-имени, заставили последнего открыть калитку.

– Да что же это с вами, сударь? – испуганно спросил сторож, втолкнув мальчика в свою сторожку. Он ярко представил, что было бы, если бы наутро Друд не нашёлся в школе.

– Я проигрался в карты, – соврал Друд, снимая чепец.

– Раненько вы начали, сударь. Что же теперь делать?

– Скажите, а Мерей вернулся?

– Да уж три часа как здесь.

– Попросите его принести мне одежду.

Сторож ушёл, но, видно, судьба ещё не окончила свои шутки, потому что когда он вернулся, то одежду принёс не Мерей, а Роберт Уиксли.

–Извините, сударь, но друга вашего я не нашёл, а господин Уиксли не из болтливых.

Друд готов был провалиться сквозь землю. Когда он переоделся, а сторож припрятал у себя женские тряпки, мальчики вышли на улицу.

– Уиксли, вы должны поклясться, что никто не узнает об этом, – сказал Друд, хватая Роберта за рукав.

– Отпустите меня, – потребовал Уиксли, и он подчинился. – Я не могу дать такого слова. Если обнаружится пропажа вашей одежды, то обвинят служанок или прачку. Я не хочу, чтобы из-за вашего легкомыслия пострадали другие люди.

– Я вам клянусь, что я сам во всём признаюсь, если что-то выйдет наружу.

Уиксли задумался. Друд с надеждой не сводил глаз с его лица.

–Хорошо, я принимаю ваши условия, – согласился Роберт. – Однако вы должны поклясться, что больше не станете покидать школу без разрешения и шататься где попало.

Друд вынужден был дать слово. Слово «шататься» в устах положительного Уиксли больно резануло слух Шанталя, поэтому глядя, как Роберт удаляется, мальчик скривил отвратительную рожу и прошептал: «Зануда!»

Городские часы отбили девять раз. Друд отправился в комнату, где ученики проводили вечерние часы. Мерей, болтавший с кем-то, бросился к нему и зашептал:

– Я знал, что ты выберешься! С твоим умом и не провести этих лопухов!

– Почему ты не вернулся в кофейню? – спросил Друд.

– Я пытался, но меня сцапал учитель латыни. Я же не мог сказать, где ты находишься, иначе тебя выперли бы из школы. Пойдём послушаем Норберта, он рассказывает уморительные вещи о своих сёстрах!

Глядя на лёгкость, с которой Мерей воспринял то, что он бросил своего лучшего друга одного, среди шайки шулеров, Друд вдруг почувствовал к нему отвращение. Мысленно он начал искать предлог для отказа, и тут ему помог надзиратель.

–Шанталь, подойдите сюда, – позвал он.

Когда мальчик подошел, он спросил:

– Где вы были? Что-то вас не было видно сегодня вечером.

– Я читал книгу, – соврал Друд.

– Да неужто? – повеселел надзиратель – И какую?

– Учебник греческого языка.

– Ну, если не сочиняете, сударь, то вот вам награда, письмо из дома.

Письмо было от матушки. В нём она писала о сыне соседа, который пристрастился к картам и за это был изгнан отцом из дома. Вскоре он проиграл и оставшуюся наличность, после чего оказался в долговой тюрьме. Отец согласился выкупить его лишь с тем условием, чтобы сын завербовался в матросы на корабль, уходящий в колонии – к Андегавским островам. Красноречиво описывая, как проигравшийся молодой негодяй крал дома вещи, матушка умоляла Друда никогда не связываться с картами.

Письмо стало последней каплей. Друд убежал на чердак, где сушилось бельё, и долго просидел там, переживая унижения и позор, выпавшие на его долю в этот день. Из случившегося он сделал вывод, что не всегда благородное происхождение обеспечивает превосходство в моральных качествах и поведении, ведь Мерей поступил с ним подло, а уличная девица Агафья – благородно. Друд на всю жизнь возненавидел карты.

4. Приключения ищут Друда и находят его

На улице пышным цветом цвела сирень. В окно было видно, как блестят её листочки и покачиваются шапки сиреневых и розовых соцветий. Ветер доносил в класс нежный сладкий запах. Небо было высоким и синим.

Друд дремал на заднем столе. Его разморило от жары. На кафедре учитель многословно объяснял, почему страна разделилась на две части. Его почти никто не слушал. Мерей спал, обняв руками стопку учебников и положив на них голову. Даже на лице Роберта Уиксли была написана вежливая скука.

– Раньше наша страна официально называлась Соединёнными провинциями Мирлауда и Гаутанда, потому что Мирлауд и Гаутанд – её сердце, земли, вокруг которых начиналось её объединение, – вещал учитель. – Соединённые провинции управлялись одним монархом, столицей которого был город Инесы. После смерти нашего благословенного короля Шейкоба XII наследницей стала его малолетняя дочь принцесса Шэерлот. Её опекуном и регентом до достижения совершеннолетия Совет представителей провинций назначил двоюродного дядю принцессы по матери – его высочество принца Орильи, герцога Фёррила. Однако права принцессы оспорил её двоюродный брат со стороны отца – его величество Карл – Александр, владетельный князь Арнес. Когда Совет отказал ему в его притязаниях на престол, князь развязал войну, которая окончилась восемь лет назад. В результате наша страна оказалась расколотой на две части. Та часть, в которой живём мы, называется Северные провинции. Она включает Фёррил, Левелин, Мирлауд и Гаутанд, южные части провинций Овей и Ленхорленс.

Южные провинции, или как называет их захватчик, Нижняя Арнес, всключают в себя Северные части Овея и Ленхорленса, а также провинции Кёрэй, Гринигин, Огмё и островную провинцию Скалла-Вера. Самую большую опасность для нас представляет захват провинции Огмё. Сама по себе она достаточно бедна и состоит почти сплошь из гор, но через неё проходит единственная дорога по суше, соединяющая север и юг нашей страны. Посмотрите на карту.

На карте Соединённые провинции напоминали полумесяц с рогами. Рога были толстые, а перемычка – провинция Огмё – совсем тоненькая.

– Захват Огмё открывает вражеским войскам дорогу прямо в провинцию Левелин. Опасно и углубление врага в провинцию Овей. Если он дойдёт до моря, то провинция Ленхорленс окажется полностью отрезанной. Если же падёт Ленхорленс, в руках противника будет выход в океан. Уже сейчас, когда Скалла-Вера превратилась во вражеский форпост, наши торговые корабли с трудом могут миновать её берега без опасности оказаться захваченными. В случае, если врагу удастся взять Ленхорленс, мы будем полностью заперты во внутреннем море, – продолжал учитель.

Он очень гордился своими познаниями в политике, но был так беден, что не мог блистать ими даже в кофейне, а потому довольствовался аудиторией мальчишек, совершенно его не слушавших. Впрочем, ощущая потребность высказаться, он был согласен и на таких слушателей.

– Враг не дремлет, – гремел учитель с кафедры, словно с трибуны Совета представителей провинций. – Известно, что войска Арнес стягиваются к границам наших провинций, однако мы не одни. Жители бывших наших земель сопротивляются в тылу врага. Во вчерашнем номере «Мирлаудских курантов» напечатали статью о зверской расправе с нашими патриотами. Послушайте: «Верный источник из провинции Скалла- Вера сообщает о расстреле из пушек дома Хилеаса Алисандера в Ваноцце. В доме находилось около десяти сторонников объединения страны. Решение о расстреле было принято после того, как собравшиеся в здании лица оказали упорное сопротивление полиции, пришедшей их арестовать. Оставшиеся в живых схвачены и отправлены в Сен- Катаренскую цитадель. От начавшегося в результате пушечной стрельбы пожара выгорело два квартала, в том числе церковь Св. Изолы».

Оглядев растроганными глазами аудиторию, учитель увидел только сонные и равнодушные физиономии.

– Вам ничего не интересно, даже судьба Родины, – с обидой произнёс он. – Доставайте свои греческие словари, открывайте тетради. Будем спрягать глаголы…

К доске была вызвана первая жертва – Александр Элле. Он стоял и растерянно хлопал осовелыми глазами.

–Ну, начал зверствовать! – раздался шёпот из среды лентяев. – Надо было про политику что-нибудь спросить…

В этот момент заглянул надзиратель и вызвал Друда к директору. Все сразу оживились. Друд встал со смутным чувством, хотя не мог припомнить за собой за два последних дня никаких особенных «подвигов».

Директор встретил его, сидя за столом. Поглядев на мальчика некоторое время молча и с укоризной во взоре, он сказал;

– Ваш отец, Шанталь, прислал письмо.

Выдержав паузу, чтобы Друд начал теряться в догадках, директор продолжил:

– Ваш отец, Шанталь, желает, чтобы вы незамедлительно отправились домой с присланным им лицом. Подойдите к окну. Это лицо стоит во дворе. Вы его знаете?

Друд выглянул в окно и просиял.

–Да, я его знаю, – сказал он. – Это наш лесничий Подлер. А карета новая.

– Тогда собирайте вещи.

Друд рванулся к двери, потом вернулся, поблагодарил директора и, поклонившись, вышел из кабинета. Очутившись на лестнице, он бросился бежать в спальню, где, достав из–под кровати дорожный сундучок, стал быстро наполнять его вещами. Умяв их ногой, мальчик запер сундучок на замок и, оглядевшись, мысленно попрощался с залитым солнцем помещением. Ему не пришло в голову зайти в класс и предупредить о своём отъезде, так как о товарищах и учителе он даже не вспомнил.

Выскочив на улицу, Друд как вихрь налетел на Подлера, обнял его и затараторил:

– Подлер, миленький, как я рад! А карета, смотрю, новая, хотя отец мог бы купить и получше! Давай, привязывай сундук поскорее! Нет-нет, не туда, ты сядешь со мной!

Наконец, забравшись внутрь, Друд развалился на подушках, возвёл глаза к потолку и, почувствовав, что карета тронулась, поблагодарил небо. Затем взгляд его остановился на зелёных бархатных штанах кучера, видневшихся в переднем окошке.

– По-моему, это не Леофвайн, – сказал он Подлеру, указав на штаны пальцем.

– Это новый кучер, Фрилендер, – ответил Подлер.

– Подлер, миленький, как же я рад отсюда вырваться! – воскликнул Друд и бросился лесничему на шею.

– Ну что вы, господин Шанталь, – смущённо пробормотал лесничий.

– Я знаю, что веду себя как глупый телёнок, но не могу удержаться! Если бы мы не ехали, я бы пустился в пляс! А почему отец так спешно вызвал меня?

– Ваша матушка выступила в качестве просительницы за вас, – с видом заговорщика сообщил Подлер.

– Я так и знал. Отец, естественно, раскаивается, что не вызволил меня из этой тюрьмы зимой, вот и уступил. А помнишь…

И мальчик пустился вспоминать, как они в прошлом году обследовали весь лес, принадлежавший отцу Друда, ставили силки на зайцев и стреляли уток. Подлер то дремал, полузакрыв глаза, то смеялся в рыжие усы, не произнося ни слова, потому что его молодой хозяин болтал без умолку, сам задавая вопросы и сам отвечая на них. Под конец Друд высунулся в окно и чуть не вылетел из кареты, так как дверца внезапно открылась.

По обеим сторонам дороги мелькали крестьянские поля, бедные деревни, тянулись зелёные холмы и одетые молодой листвой сады. Когда солнце находилось в зените, они подъехали к постоялому двору.

–Ну что, хозяин, перекусим? – фамильярно спросил Подлер, теребя ус.

–Перекусим, – согласился Друд. – У тебя отросли шикарные усы. Небось и девушка есть?

–Не без того, – ухмыльнулся Подлер.

–Ой-ой, не важничай! – поддел его Друд.

–Не расстраивайтесь, хозяин, скоро и у вас отрастут такие. Что вам заказать?

– Я желаю, чтобы мы ели вместе. Закажи мяса, сыра и…

–И кувшинчик вина, – закончил Подлер.

–Не много ли?

–Тогда, быть может, кружечку молочка? – почтительно спросил Подлер, но в его словах заключалась явная издёвка.

–Ладно, валяй, заказывай твой кувшинчик, – буркнул Друд.

Приезжие расположились возле открытого окна. Кроме них в зале сидела только группа крестьян, возвращавшихся из города. Видя, что Друд только пригубливает вино из своей оловянной кружки, Подлер с развязностью старого друга заявил:

– Хозяин, не скромничайте, неужели вы сомневаетесь в крепости своей головы?

–Что-то ты стал много говорить, – ответил мальчик. – Не забывайся. Это я могу позволить себе фамильярность, если захочу, но не ты.

– Спасибо на добром слове, хозяин, – помрачнел Подлер и стал есть молча.

Друд не прерывал установившейся тишины. Лесничий был на пять лет его старше, но всё-таки он был только слуга, а потому, по мнению мальчика, он получил отпор по заслугам. Да, конечно, прошлым летом они были большими друзьями, проводили целые дни вместе в лесу и на болоте, часами лежали где-нибудь в засаде, выслеживая дичь, курили возле костра табак отца Шанталя из трубок, вырезанных лесничим, держались друг с другом на короткой ноге, но всё это ничего не значило. На людях они оставались господином и слугой и потому поведение Подлера, как бы подчёркивавшего их равенство, возмутило Друда.

Послышалось пыхтение, стук палки и тяжёлые шаги. Обернувшись, мальчик увидел пожилого морского офицера с белой, фарфоровой голландской трубкой в зубах, спускавшегося по лестнице со второго этажа. К его удивлению, офицер остановился, прищурился, а затем направился к ним.

– Фиборс Подлер, мой мальчик! – воскликнул он, протягивая руки, в одной из которых была клюка. – Какими судьбами! Обними своего старого дядю!

Подлер тут же вскочил и повис у него на шее. Друд не спускал с них удивлённых глаз. Он и понятия не имел, что у слуги дядя может быть морским офицером! Впрочем, времена славы «морского» дядюшки, как видно, давно прошли, потому что его синий с серебром кафтан был изрядно потрёпан.

–А это кто? – спросил дядюшка, указывая на Друда.

– Позвольте представить, это мой молодой хозяин, Дэвид-Рудольф Эберт Шанталь, – ответил счастливо обретённый племянник.

–Уж не сын ли капитана Шанталя, под командованием которого мы в 1687 году захватили шесть военных кораблей князя Арнес?

Друд покраснел. Ему никогда в голову не приходило спрашивать у отца об его прошлом.

–Да, это было знаменитое дело! – продолжал дядюшка. – О нём писали все газеты! Если не побрезгуете, я мог бы присесть с вами вместе и припомнить подробности.

Друд, не колеблясь, предложил стул. В его глазах все морские офицеры, да и остальные военные, были исключительными героями.

Дядюшка сел и приступил к рассказу. Речь его шла то плавно, когда он описывал устройство судна, его оснастку или давал характеристику какому-либо моряку, то переходила в рёв, когда изображались подробности битвы. Войдя в раж, он кричал не тише, чем если бы находился на палубе и был вынужден перекрывать голосом гром пушек и вой бури. Главным героем его повествования был капитан Эберт Шанталь. Он захватывал корабли десятками, вешал врагов на реях сотнями, а добычу загребал сундуками.

Хозяина постоялого двора не раздражал шум, производимый ветераном, так как вновь прибывшие гости присоединялись к числу слушателей и хорошо заказывали еду и вино. Друд слушал, затаив дыхание. Глаза его блестели, а щёки горели, причём не только от восхищения отцом, но и от гордости: несколько раз офицер указывал на него как на сына героя.

–А что случилось с вашей долей добычи, ваше благородие, если вы так обеднели? – вдруг спросил один крестьянский парень.

Дядюшка Подлера погрустнел и сказал:

–Превратности судьбы! Я купил шесть кораблей, нагрузил их товарами в колониях, но пять из них не дошли до портов назначения. Я оказался в долгах, был обобран до нитки. Всё, что осталось, это последняя моя маленькая шхуна, которая стоит на якоре в рыболовецкой деревеньке недалеко отсюда.

– А что же капитан ваш хвалёный? – снова встрял парень. – Он вам не помог? Всё-таки боевые товарищи.

–Мой отец ничего не знал, – сказал Друд. – Если бы он знал, то обязательно бы помог. Приезжайте к нам, – обратился он к офицеру, – Я уверен, стоит только отцу вас увидеть, как он вам поможет.

–Ну, что вы, господин Шанталь! – засомневался офицер. – У капитана свои дела, своя семья.

–Поедемте с нами сейчас, – настаивал Друд. – У меня есть карета. Места всем хватит.

–Но у меня шхуна. Я не могу её бросить вместе с командой. Я и сюда-то приехал, чтобы встретиться с одним заказчиком, да он не явился.

Друд задумчиво опустил голову.

–Послушайте, дядюшка, до имения господина Шанталя ехать три дня, – вмешался Подлер. – Если мы отправимся все вместе на вашу шхуну, то доплывём до Дьюри-Гентона за сутки, а ещё за полдня доедем до имения. Таким образом, у нас в выигрыше целых полтора суток.

–Это хорошая идея, – подхватил офицер, – но что скажет молодой господин Шанталь…

Все воззрились на Друда.

–Я согласен, – ответил мальчик. – А далеко ли деревня, где стоит шхуна?

–В вашей карете и часа не будет, – сказал офицер.

–Тогда едем.

Офицер отправился за вещами, а Подлер и Друд направились к карете.

–Подлер, а как зовут твоего дядю? Я ведь даже не спросил.

– Дядя Бертен.

Вскоре дядя вернулся вместе со своим сундуком, который привязали сзади. Дядя влез внутрь, а племянник сел к кучеру, чтобы следить за правильностью дороги. Впрочем, мальчик по нему не скучал. Место былого кумира-лесничего занял новый – настоящий «морской волк». Всю дорогу почтенный ветеран развлекал его настолько захватывающими историями, что мальчик и не заметил, как они приехали. Карета остановилась возле бедного деревенского кабачка, откуда, увидев дядю Бертена, вышло несколько матросов довольно разбойничьего вида. Заметив, что это произвело не очень хорошее впечатление на мальчика, ветеран покачал головой.

–Да, они совсем не похожи на придворных, господин Шанталь. Но поверьте, в груди у каждого из этих бедняг бьётся отважное сердце. Вот Вуттон, он плавал со мной в Африку и с одного выстрела уложил чёрного носорога, бросившегося на наш отряд. А этот, ныне не самый привлекательный член нашей команды, Ригюрд, – храбрец, спасший мне жизнь в дебрях Южной Америки. Тогда он заслонил грудью своего капитана от жестоких дикарей и потерял глаз от стрелы, да ещё заработал шрам от вражеской сабли.

–У дикарей были сабли? – удивился Друд.

– Это же испанские колонии! Естественно, дикари убивают испанцев и забирают их сабли, – пояснил Бертен. – И ныне этот храбрец влачит жалкое существование в нищете.

– Пора бы отплывать, капитан, – сказал храбрец с одним глазом.

– Сейчас же отплывём, как наш юный друг отпустит карету. Да, хочу вам представить, друзья, сына небезызвестного вам капитана Шанталя. Я встретил его на постоялом дворе, и он вызвался нам помочь в память нашей дружбы с его отцом.

Друд гордо поклонился, команда ему не ответила.

–Ну, что же вы, ребятушки, вежливость прежде всего, – заметил капитан, и матросы поклонились с грацией дрессированных медведей.

–Не привыкли они спину гнуть в придворных реверансах, – пояснил капитан.

Шхуна, стоявшая на якоре неподалёку от берега, показалась Друду не внушающей особого почтения. Она не шла ни в какое сравнение с огромными торговыми кораблями его отца. Называлась шхуна «Теутберга». Так как путешествие на ней не должно было продлиться долго, мальчик не стал брать свои вещи и приказал кучеру ехать в имение помедленнее, чтобы не прибыть раньше них.

Все расселись по шлюпкам, которые качались на волнах. Увидев удаляющийся, залитый солнцем берег, почувствовав солёные брызги на лице и свежий тёплый ветер, Друд позабыл всё своё недовольство и ощутил безмерное счастье. Не отрывая глаз, он глядел на синюю воду и белых чаек, с криком летавших над его головой.

На борт шхуны пришлось взбираться по сброшенной сверху верёвочной лестнице. Едва ступив на палубу, мальчик попросил Бертена познакомить его с устройством корабля. Старый капитан не отказал ему в этом и даже проявил недюжинное терпение, ожидая, пока Друд насмотрится, свесившись через борт, как матросы поднимают якорь.

«Теутберга» взяла курс вдоль побережья. Когда начали сгущаться сумерки, и береговая линия превратилась в сплошную серую полосу, капитан пригласил гостя и племянника на ужин. Им была предложена свежая солонина, сыр, хлеб, и вино.

–Ну, выпьем за встречу! – подняв оловянный стакан, сказал дядя Бертен.

Увидев, что Друд отхлебнул всего два глотка, старый капитан застыдил его:

– Так–то вы рады вашим друзьям, господин Шанталь! Пейте, отличное вино, ведь вы мужчина, а не кисейная барышня! А ну–ка, подняли залпом и выпили!

Друд зажмурился и вылил в себя весь стакан. Вино обожгло ему горло, он закашлялся. Лишь много позже молодой Шанталь узнал, что поили его клюквенной водкой, имеющей тёмно-красный цвет.

–Молодец, молодец! – воскликнул капитан. – А вот запить, тогда легче будет! Только пить залпом!

Зажмурив глаза, Друд взял из его рук стакан и опрокинул его в горло. Это снова была водка. Её остатки он выплюнул на пол.

– А теперь нужно заесть, и вы будете, как свежий огурчик, господин Шанталь, – пообещал дядя Бертен.

Он ещё пил с Подлером, что-то рассказывал, хлопал Друда по плечу, но мальчик уже ничего не понимал. Кровь прилила к его лицу. В голове шумело. Он глупо хлопал глазами, пытался что-то сказать, но язык во рту точно распух и не поворачивался. С каждой минутой ему становилось всё хуже, пока сонное оцепенение не сковало его.

Очнулся Друд в матросском кубрике. Открыв глаза, он увидел железный фонарь, со скрипом раскачивающийся под потолком. Фонарь еле светил, отбрасывая на лица матросов, спавших вокруг, мертвенные тени. Друд лежал в гамаке. Повернув голову, он увидел, что в соседнем гамаке, свесив одну ногу, спит какой-то здоровенный детина с лысым черепом, покрытым завязанной сзади грязно-голубой косынкой. Сосед лежал так неподвижно, что Друд испугался, не умер ли он. Но в следующий момент детина всхрапнул.

Голова Друда раскалывалась, во рту было отвратительно. Улучшению его самочувствия отнюдь не способствовал густой запах чеснока, пота и винного перегара, стоявший в кубрике. Слабо и смутно соображая, Друд вылез из гамака и наступил на чью-то руку. Матрос не проснулся, но грязно обругал его.

Друд двинулся к выходу, теряясь в догадках, то ли это его так шатает, то ли корабль так швыряет на волнах. Открыв дверь, он глотнул свежего воздуха и прислонился виском к косяку, так как голова закружилась. Через некоторое время ему полегчало, и мальчик стал даже различать окружающие предметы.

По–видимому, была глубокая ночь. Тёмное небо почти сплошь усыпали звёзды. Шхуна слегка покачивалась и поскрипывала. Вся палуба была окутана сумраком. Прислушавшись, мальчик уловил голоса.

–Так это точно он? – спросил незнакомый голос.

–Точно он, я сам его видел, – отозвался голос капитана.

–И можно доказать, что он был пиратом?

–Можно. Он оставил себе на память подсвечник в виде девки, держащей над головой чашу. Племянник сам её видел.

–Мало ли подсвечников на свете!

–На нём есть подпись с именем хозяина. Мы уже довели до сведения родственников этого Браси, что у некоего господина Шанталя находится подсвечник, принадлежавший их погибшему родственнику. В ближайшие дни они заявятся с мировым судьёй в его дом и потребуют объяснений.

–Он может сказать, что купил его.

–И это продумано. Как только заварится каша, мы напустим на него вдову Зяблика. Она заявит, что узнала его как соучастника преступлений её мужа. Чтобы проверить её слова, с каторги доставят самого Зяблика. Уж он-то не упустит возможность утопить человека, упёкшего его на пожизненную каторгу!

–И всё же дело может сорваться.

–Нет. Ведь у Дирка Терборха, то бишь нынешнего господина Шанталя, ещё живы брат и первая жена, которую он бросил на произвол судьбы.

–Так он к тому же двоеженец?

–На наше счастье. Обоих мы разыскали в Голландии. Брат его разорился, а жена, стерва с господскими замашками, тоже едва не попала в богадельню от нищеты. Так что за умеренную плату они оба расскажут о том, чем в молодости тешился их брат и муж.

–Если всё удастся, это верная виселица, – заметил незнакомый голос.

–Он должен за всё ответить, иначе Бога нет, – сказал капитан. – Сейчас он дрыхнет спокойно, думает, украл всё, присвоил и концы в воду. Хотелось бы мне знать, вспоминает ли он хоть иногда тех, кого сдал ради добычи, тех, кто сгнил на виселицах и сдох от жёлтой лихорадки на проклятых плантациях?

–А ты их вспоминаешь?

– Ещё бы! Мне было двадцать лет, когда я очутился в тюрьме по его милости и месяц ждал смертного приговора. Потом я шесть лет вкалывал на плантациях, бежал, скрывался в лесах. Там я и подхватил эту чёртову малярию, которая временами возвращается и трясёт, что твой кредитор. А он всё это время жировал на наши денежки!

–Да, если бы он нас не сдал, мы бы все сейчас были благородными, ездили каретой шестернёй. Скажи, а эти родственники Браси не смогут выйти на нас? Мы ведь тоже замешаны в этом деле.

–Нет. Свидетелей, кроме него, нет, а он с нами не столкнётся. Мы плывём прямо в Анистину, возьмём груз, а оттуда – прямиком на Андегавские острова. Когда вернёмся, всё уже будет кончено. Не беспокойся, Борд, здесь всё схвачено.

–А не останемся ли мы опять ни с чем?

–Нет, говорю тебе. Да и попробовал бы кто это сделать! Когда вернусь, возьму свою долю и тогда уж насовсем уеду на Андегавы. Куплю плантацию, рабов и стану благородным человеком.

–А я рвану на Мигуэлу. Попробую пристроиться к серебряным рудникам.

–Будь я моложе, Борд, я поехал бы с тобой. Но я стар. Кроме того, меня там едва не повесили по милости Терборха, поэтому плантация как-то спокойнее, – сказал капитан.

–Одного не пойму, зачем ты надумал тащить с собой мальчишку?

–Потому что мне мало, если Дирка просто повесят. Я хочу, чтобы он умирал много раз до тех пор, пока палач не затянет ему пеньковый галстук. Я хочу, чтобы он потерял всё – уважение, имя, имущество. Я хочу, чтобы он день и ночь думал, где находится его выродок, жив он или умер, чтобы сама мысль о том, что он этого никогда не узнает, убивала его каждое мгновение времени, оставшееся ему на земле.

–И что ты собираешься сделать с мальчишкой? Убить?

–Это слишком просто. Нет, я повезу его с собой на Андегавы, продам на плантации или в какой-нибудь притон, чтобы он никогда не вернулся.

По мере того, как Друд подслушивал разговор, он трезвел. Сначала он подумал, что всё это сон и сильно ущипнул себя за руку, зажмурил и открыл глаза. Однако ничего не изменилось. Тогда мальчик подумал о том, что нужно бежать. Он должен прыгнуть за борт и как-то доплыть до берега. Придерживаясь наиболее густых теней, мальчик добрался до борта, противоположного тому, возле которого слышались голоса. Никакого берега не было видно. До горизонта тянулась темная, поблёскивающая в звёздном свете, водная гладь. Та же картина была и по другому борту. Шхуна ночью переменила курс и вышла в открытое море.

5. Друд плывёт в

колонии и

терпит кораблекрушение

Наступивший рассвет не рассеял мрак, сгустившийся над Друдом ночью. Хуже всего было то, что он остался один среди чужих, враждебно настроенных к нему людей. Подлер, по–видимому, ещё накануне высадился на берег. За утро мальчик как следует хлебнул унижений и издевательств, охваченных праведным гневом против его отца матросов, после чего явилось его освобождение в лице капитана. Бертен разогнал своих подчинённых, а Друду приказал идти на корму и поступить в распоряжение кока. Кафтан, башмаки, шёлковые платок и чулки, а также деньги, конфискованные командой у мальчика, перешли в сундук капитана.

Кок оказался старичком, напоминавшим божий одуванчик. На лице его блуждала блаженная улыбка, а голову покрывал седой пух. Большую часть времени он дремал, сидя где-нибудь в уголке и ласково кивая проходившим мимо матросам. Первые два дня Друд к нему присматривался, а на третий завёл речь о событиях, приведших его на шхуну, и о своём будущем.

– Судьба есть судьба, – ответил кок с тихой улыбкой. – Кому в золоте купаться, а кому и на плантациях работать. Везде люди живут, везде маются.

–А я могу не попасть на плантации?

– И это может быть. Ты – мальчик сильный, и руки у тебя сильные, – сказал кок и, протянув свою дряблую ладонь, коснулся его руки. Друд почувствовал омерзение, потому что ладонь была дрожащая, холодная и потная.

Ночью, а спал теперь мальчик не в кубрике, а в кормовой надстройке, где хранились запасы еды, выпивки и оружия, он внезапно проснулся и увидел склонившегося над ним кока. Лицо старика имело какое-то отсутствующее выражение, а взгляд был сосредоточенный и одновременно невидящий. В руках кок держал нож. Увидев, что Друд на него смотрит, кок издал шипящий звук, челюсть его отвисла и задрожала. Мальчика сковал такой ужас, что у него не было сил ни закричать, ни пошевелиться. К счастью, в этот момент вошёл сменившийся вахтенный матрос и заорал:

–А ну, коньяка мне, старый висельник!

После этого случая Друд перестал искать способов сближения с коком, а по ночам уходил спать на палубу, благо море было спокойное.

На седьмой день пути слева по борту показалась гряда меловых скал. Это была провинция Скалла- Вера.

«Теутберга» шла в Анистину, столицу провинции Кёрэй, входившую в Нижнюю Арнес. Мысленно Друд торопил её, так как у него возник план. Он решил бежать в порту, а потом по суше добираться до дома. Судя по школьной карте, которую он смутно помнил, это было не очень далеко. Анистина оставалась его единственным шансом, так как затем капитан Бертен без остановок предполагал плыть в колонии. Капитан вызывал у Друда двойственные чувства. После разговора на палубе, подслушанного мальчиком, он больше не вспоминал об его отце. Он вообще почти не обращал на него внимания, только иногда просил принести ему коньяка или водки. Захмелев, Бертен делался сентиментальным и говорливым. Усадив Друда рядом, он рассказывал о своей дочке, в честь которой была названа шхуна. Она держала трактир в каком-то порту. Во время рассказов о ней Друд верил, что капитан – человек не злой. Возможно, Бертен и сам в это верил, так как он прижимал голову мальчика к себе, гладил по волосам и поливал пьяными слезами. Однако, чем больше алкоголь проникал в его кровь, тем больше капитан впадал в мрачное оцепенение. Глаза его наливались кровью, лицо принимало тупое выражение. Сначала он сидел, словно в ступоре, а потом начинал слоняться по кораблю, горланить песни и выкрикивать угрозы. Из этих угроз выяснялись разные подробности его прошлого, которые лишь подтверждали то, что Друд уже знал: в молодости Бертен был пиратом.

Гораздо хуже капитана был боцман Борд Рохлан. Если Бертен нагонял на всех страх своим рёвом, то боцману достаточно было одного взгляда. Едва его мощная фигура с огромными руками появлялась на палубе, а рябое лицо поворачивалось в сторону кого-либо из матросов, как тот подскакивал и летел выполнять даже ещё не высказанное приказание. За двое суток до прибытия в Анистину Борд стал всё чаще останавливать свой непроницаемый взгляд на Друде, и тот чувствовал, как холодеет всё у него внутри.

Ранним утром, когда берег ещё не показался, мальчик мыл посуду осклизлой жирной тряпкой в кормовой надстройке. Старый кок дремал и клевал носом. Вдруг он проснулся и, поглядев на Друда какими-то испуганными глазами, сказал:

–А всё из-за того, что он приказал выбросить за борт Псалтырь и Библию.

–Кто приказал? – спросил мальчик.

–А ты будто не знаешь? – тихо засмеялся старик и погрозил пальцем. – Ты всё знаешь, только притворяешься. Вот потому нас и покинула удача.

В этот момент дверной проход перестал пропускать свет, так как его перегородил собой боцман.

– Иди сюда, – сказал он Друду.

Вместо того, чтобы выполнить его приказ, мальчик замер. Когда глаза его привыкли к полутьме, он заметил в руках Борда верёвку.

– Иди сюда, – снова приказал боцман, но Друд вместо этого уронил тарелку и бросился в противоположную сторону.

Никогда впоследствии Дэвид Шанталь не рассказывал никому о том, что произошло в кормовой надстройке. Сказать по-правде, он вообразил тогда, что боцман пришёл его убить. Он рыдал, выл, забившись в угол, валялся у боцмана в ногах. Однако тот и не думал лишать Друда жизни, а только связал и заткнул рот вонючей тряпкой, пропихнув её чуть не до горла. После этого Рохлан взвалил его на плечо, отнёс в трюм, положил между тюками с товаром и заложил сверху другими. Таким образом, были предприняты меры, предотвращающие побег пленника и вопросы таможни.

Друд провёл долгие часы, боясь пошевелиться, так как от малейшего движения лежавший на нём тюк наваливался сильнее и сильнее. Однако, когда он услышал, что в трюм спустились люди, то стал извиваться из последних сил и стонать. Это привело к тому, что его окончательно придавило, а издать звук громче сдавленного мычания не удалось. Таможенники недолго находились в трюме. Услышав, что они уходят, Друд от отчаяния зарыдал, но вскоре должен был отказаться даже от этого утешения, так как его нос забился слизью, и ему стало грозить удушье. От ужаса сердце мальчика заколотилось, он начал с силой втягивать воздух, но дыхание было сильно затруднено. В глазах его расплылись красные круги, и он потерял сознание.

Очнулся Друд на палубе. От кляпа его избавили, но снять верёвки не потрудились. Шхуна шла толчками. Небо было затянуто тучами. Порывами налетал холодный ветер. За бортом с шумом поднимались из пучины чёрные валы и с тяжёлым грохотом снова обрушивались вниз. деревянные части корабля скрипели, словно жаловались. Высоко на реях матросы укрепляли снасти.

– Не к добру мы вышли в море в такой ветер, – услышал Друд голос боцмана. – Скоро шторм, это очевидно.

–А что ты предлагаешь, Борд? – отозвался капитан. – Скажи спасибо, что нам удалось уйти из порта.

–Надо было плыть напрямую на Андегавы, – сказал Рохлан.

–Напрямую! Что толку тащиться на Андегавы с наполовину пустым трюмом? Так и так придётся куда-нибудь заходить за товаром. Слава Богу, что шхуна осталась цела.

–Чёрт бы побрал этого князя! Мало нахапал. Ещё и шхуну ему для военных действий подавай!

–Тише, Борд, не поминай, кого не следует, всуе. Если удалось уйти из порта, это не означает, что опасность миновала. За нами ещё могут послать погоню, и тогда как дезертиры мы будем повешены на реях, ведь мы увели конфискованный в пользу князя корабль. Кроме того, между Скалла- Верой и Кёрэй наверняка есть патрульные корабли.

– Если нас поймают, то избавят целую выездную сессию суда от работы. Здесь ведь сплошь одни висельники, – нехорошо засмеялся боцман.

– На лбу это не написано, Борд. Но нам действительно нужно убраться подальше от Анистины.

– И куда мы теперь двинемся?

–В какой-нибудь порт Ленхорленса, – пожал плечами Бертен.

–А кто гарантирует, что шхуну не конфискуют там в пользу Северных Провинций? – раздражённо набросился на него боцман.

– Никто. Если ты не согласен, предложи что-нибудь другое.

– Все наши несчастья начались, когда ты взял на борт выкормыша Дирка Терборха. Помнишь, стоило его папаше появиться на «Тихой радости», как у нас всё пошло наперекосяк, – рявкнул боцман, ярясь всё сильнее.

– Не неси ерунду, Борд. Несчастья начались не с Дирка, а с того момента, как капитан бросил за борт Псалтырь и Библию. А ещё прошу не забывать, что мы ушли почти с пустым трюмом, так что мальчишка – какие-никакие, а деньги, – пытался успокоить его Бертен.

–Попомни, принесёт он ещё нам несчастье, – прошипел боцман. – Вот встретим сторожевой корабль…

–Какое несчастье, Борд? – перебил его Бертен. – На Андегавах он принесёт нам деньги, а если уж нам не повезёт, и мы встретим сторожевой корабль, так бросим его в море – и концы в воду. Да и кока вслед отправим – совсем выжил из ума старик.

–Сердце говорит мне, что лучше сейчас…

–Что за бабьи сказки, Борд? Успокойся. Если появится сторожевой корабль, я первым отделаюсь от нежелательных свидетелей. Пойдём лучше посмотрим, жив ли он, а то, быть может, твои опасения и вовсе напрасны?

Они подошли к Друду, и капитан ногой перевернул его лицом вверх.

–Жив, голубчик, – констатировал Бертен. – Дай–ка развяжу верёвку, а то, как бы не повредить товар.

Когда они отошли, Друд ещё долго не мог пошевелиться, но потом собрал все силы и отполз к борту. Сведения о том, что начавшаяся война между Северными и Южными провинциями не дала запастись Бертену грузом в Анистине и вынуждает его плыть в Ленхорленс, нисколько не взволновала его. На Друда напало какое-то отупение. Его сознание усваивало факты, но не вызывало к жизни никаких эмоций, кроме страха и облегчения, связанных с угрозой для жизни и исчезновением её.

Холодные порывы ветра налетали всё чаще, делались всё резче. В небе клубились и сталкивались напоённые дождём серые облака. Матросы на реях по приказанию боцмана убрали часть парусов. Шхуну швыряло из стороны в сторону. Через борт перелетали брызги воды. Друд поднялся и, держась за канаты, протянутые вдоль бортов, добрался до кормовой пристройки и лёг на брошенную на пол дерюгу, на которой обычно спал. Кроме него там находился старый кок. Он перебирал бобы в чашке и бормотал сам себе под нос:

–Я ему сказал: «Не будет счастья без Библии». А Браси грозил, что все мы сгорим в преисподней. В преисподней холодно. Тёмная–тёмная вода… Тонешь – и нет никакого дна…

Ночью ветер разошёлся не на шутку. Он выл, обдавая всё вокруг своим ледяным дыханием. Шхуна жалобно скрипела, то проваливаясь в водяные ямы, то взбираясь на гребни волн, перебрасывавших её друг другу, словно игрушку. Всякий раз, когда «Теутберга» падала вниз, Друд думал, что сейчас её раздавит нависавшая сверху гора тёмной воды, но в следующий момент под кораблём вырастала другая волна, которая снова поднимала его, чтобы швырнуть своей соседке.

На смену беззвёздной ночи пришёл сумрачный день. Тучи в небе громоздились друг на друга. В море вздымались пенистые валы. Ветер не только не утих, но стал ещё злее. Он нападал на корабль то сзади, то с восточного борта. Под его напором «Теутберга» сотрясалась и так отчаянно скрипела, что, казалось, вот-вот развалится.

Друд провёл весь день, завернувшись в дерюгу, поджав босые ноги и дрожа от холода. Кок продолжал сидеть на лавке в углу и бормотал по обыкновению. Судя по всему, разум его мутился всё более и более.

– Сатана протащит нас под килем не единожды, – бубнил он. – От ракушек, покрывающих дно его корабля, останутся на спине красные раны. Браси пришёл и сказал: «Темно в преисподней, а я не подниму даже свечки, чтобы согреть вас во мраке и адском холоде». Я сам видел Браси. На спине у него отпечаток руки Бертена, ведь это он столкнул его в воду. Он так и сказал: «Все вы будете прокляты…»

Ближе к вечеру на юге был замечен неизвестный корабль, однако спустившаяся непроглядная ночь скрыла его. Небо грозно рокотало, потом его прорвало дождём. Раскаты грома были такие чудовищные, словно небосвод раскалывался, и куски его падали в бездну моря. Во время одного из них «Теутберга» страшно вздрогнула, послышался сильный треск и тяжёлый грохот, перекрывший рёв волн. Друд решил, что корабль раскололся, открыл дверь и хотел выбежать на палубу. Ледяной ветер пронзил его до костей, обдав с ног до головы дождём. В свете молнии мальчик увидел, как волны перекатываются через палубу. Грот-мачту сорвало и, по–видимому, смыло в море. Падая, она повредила фок-мачту, обломив её верхнюю часть.

Матросы собрались возле обломка. Судя по всему, им кого-то придавило. Друд захлопнул дверь и вернулся обратно. Должно быть, он уснул, так как проснулся от тяжёлых шагов капитана Бертена, лицо которого выражало мрачную решимость. Бросив на мальчика тяжёлый взгляд, капитан налил в оловянную кружку можжевеловой водки и выпил одним махом. Через некоторое время вошли боцман и три матроса.

–Иди сюда, – сказал Бертен мальчику.

Друд быстро вскочил и встал у него за спиной. Некоторое время все молчали. Под потолком с противным визгом мотался фонарь. Наконец боцман начал:

–Бертен, отдай мальчишку. Нет сомнений, это он приносит несчастье. Вспомни, более неудачным был только рейс, на который мы взяли его папашу.

–Рохлан, ты сам знаешь, что всё это бабьи сказки. Мальчишка – это всё, что у нас останется, если мы выберемся из этой передряги, – возразил капитан.

– Ты и сам понимаешь, Бертен, что мы увязли по самые уши. Мачты потеряны, руль повреждён, да ещё двоих придавило. Нас носит по воле волн на неуправляемом корыте. Отдай мальчишку. Если море не успокоится, он, по крайней мере, не выдаст нас, если мы встретим сторожевой корабль.

–Как ты не возьмёшь в толк, Борд, что это наши деньги? Даже если рассуждать как ты и думать, что море гневается, так неужели ты хочешь успокоить его, отправив за борт невинную душу?

–Вот как ты заговорил, Бертен? А ещё недавно у тебя пена шла изо рта при одном упоминании его папаши! Может, ты тоже задумал нас предать? – с угрозой двинулся в сторону капитана боцман.

–Стой, где стоишь, Борд, иначе я размозжу твою глупую башку, – сказал капитан и, вынув из–за пояса пистолеты, щёлкнул курками. – Ты знаешь, как я ненавижу Дирка Терборха. И не хуже меня тебе известно, что в тот раз мы начали с того, что поступили не по-божески. Сначала капитан бросил за борт святые книги, а потом нас проклял пленник из тех, кого мы заставили со связанными руками шагать по доске прямо в море. Так ты хочешь ещё усилить божий гнев?

–Выдай мальчишку, или мы откажемся признавать тебя капитаном, Бертен, – глухо промолвил один из матросов.

Вдруг раздался оглушительный треск. Все кубарем полетели к левой стене. «Теутбергу» отбросило, а затем снова обо что-то ударило. С руганью и проклятиями моряки вскочили на ноги и выбежали наружу. Когда Друд поднялся, он увидел, что старый кок упал со своей лавки и лежит с открытыми глазами. Мальчик выскочил на палубу. Огромная волна накрыла «Теутбергу». От силы обрушившейся воды он ослеп и оглох. Друд махал руками, но зацепиться было не за что. В его открытый, чтобы позвать на помощь, рот заливалась вода. Мальчика кружило, бросало до тех пор, пока он совсем не ошалел и не потерял ориентировку, где верх и где низ. Затем его приподняло и ударило о берег.

6. Друд спасается от мародёров и попадает в тюрьму

Друд поднял голову и сощурился. Был день. Светило солнце. До половины он лежал на прибрежном песке. Прямо перед носом у мальчика возвышался большой чёрный камень. Ноги его находились в воде. На них набегали тихие ласковые волны. Приподняв гудящую голову, справа от себя Друд увидел узкую песчаную косу и высокие меловые скалы.

Внезапно слева от него раздался тупой звук, хруст и слабый вскрик. Друд осторожно выглянул из-за камня и неподалёку от себя увидел матроса с «Теутберги». Над ним склонились два человека, которые обчищали его карманы. Рядом с ними стоял мешок. Сомневаться не приходилось. Это были местные жители, которые, пользуясь древним обычаем «берегового права», присваивали всё, что выбрасывало море. А чтобы не было лишних претензий, убивали спасшихся свидетелей.

Друд лёг щекой на мокрый песок, закрыл глаза и стал молиться о том, чтобы эти двое ушли. Вероятно, мародёры уже видели мальчика, приняли его за мёртвого, но не тронули, не найдя на нём ничего интересного для себя. Возможно, его молитва была услышана. Во всяком случае, к нему они больше не подошли.

Дойдя до места, где скалы поворачивали вглубь берега, Друд нашёл углубление и сел передохнуть. Перед ним расстилалась бедная равнина с волнистой поверхностью, кое-где покрытая низким кустарником. Убежище его находилось в тени, и Друд вскоре замёрз. Мальчик поднялся и потащился через равнину. Быстро сгущались сумерки. Вдалеке слева от него зажглись огни, видимо, там было жильё, но Друд не посмел приблизиться к нему. Возможно, там жили мародёры, орудовавшие днём на берегу.

Ночь выдалась лунная. Друд шёл, пока мог, а потом сел на землю и уснул, прислонившись к стволу какого-то дерева. Проснулся мальчик рано от холода. Его била дрожь, а голова раскалывалась. Друд заставил себя подняться и снова поплёлся куда глаза глядят. Пока план у него был один: уйти подальше от побережья. К восходу солнца мальчик вышел на дорогу с глубокими выбоинами от следов телег. В деревьях, росших вдоль дороги, просыпались птицы. Мелкие камушки причиняли боль босым ступням и, когда показалась деревня, Друд охромел на обе ноги.

Улица деревни была пустынна. По обеим сторонам от дороги тянулись белые мазанки под соломенными крышами. Из-за плетней свешивались ветви слив и яблонь. Где-то в центре деревни, если бы она оказалась достаточно большой, а она такой выглядела, должен был находиться постоялый двор. Друд не придумал ничего лучше, как найти постоялый двор и попросить там работы. Однако не успел мальчик сделать нескольких шагов, как из-за плетня на прямо него выскочил какой-то парень, сунул ему в руки квохчущую и вырывающуюся курицу, а затем скрылся за соседним плетнём. Вслед за парнем выбежали два дюжих крестьянина. Они набросились на Друда и принялись дубасить его кулаками, приговаривая:

– Мы отучим тебя воровать у честных людей, подлый воришка!

Речь их была необычной. Друд понимал их слова, но выговор был мягче, а слова тянулись более длинно, чем у него на родине.

–Не брал я вашу курицу, – пытался возражать мальчик. – Это же не я, а другой…

–Ещё и лжёт, юный висельник! – возмутился один крестьянин.

–Я вообще здесь ни при чём, – оправдывался Друд.

–А вот мы отвезём тебя в Кистоль, там вскоре сессия суда начинается, тогда и узнаем, кто при чём. Судья Мэлдон навсегда отучит тебя воровать! – ответил другой крестьянин.

Притомившись выбивать пыль из остатков одежды Друда, крестьяне повалили его на землю и связали ему руки за спиной поясом одного из них. Затем, встряхнув как мешок, мальчика поставили на ноги и с триумфом доставили во двор крестьянского дома.

– Мария! – закричал один из них. – Иди, посмотри. Мы его поймали.

На пороге появилась дородная женщина с ребёнком на руках. Вокруг неё, как цыплята, толпились дети поменьше.

– По-моему, тот был старше, – сказала женщина, критически оглядев Друда.

– Он был заодно с тем. «Стоял на дороге и держал в руках нашу курицу», – сообщил крестьянин.

– И что ты собираешься с ним делать, Нор? – спросила женщина. – В дом и в сарай его не тащи. Не дай Бог, убежит и будет знать, где у нас что.

–Не бойся, Мария, я привяжу его во дворе, а после завтрака съезжу в город и сдам его в тюрьму.

К связанным рукам Друда крестьянин привязал верёвку, другой конец которой закрепил на железном коле, воткнутом в землю, должно быть, для козы. Хозяева скрылись в доме. Друд слышал, как хозяйка наставляла мужа, что ему нужно купить в городе. Между тем дверь приоткрылась, и оттуда выглянул конопатый мальчишка лет шести. Он поглядел на Друда, затем вышел, сел на корточки напротив него на безопасном расстоянии и стал швырять мелкие камушки.

–Перестань, – сказал Друд.

Мальчишка ничего не ответил и продолжил своё занятие.

–Перестань, я сейчас встану, – снова сказал Друд, сидевший на коленях, и сделал вид, что встаёт.

Мальчишка тоже вскочил, но, оценив длину верёвки, вернулся обратно и подобрал камешек побольше.

–Пум! – негромко сказал он, и запустил его Друду в голову.

Это время из дома вышла молодая девушка с корзинкой в руках. Она поймала мальчишку за ухо и спросила, что это он тут делает.

–Отпусти! – взвизгнул он. – Отпусти, постылая, я всё мамке скажу!

–Что такое? Что такое? – сразу возникла в дверях Мария.

– Она мне чуть ухо не оторвала, поганка! – пожаловался сынок и ударил кулачком девушку по ноге. – Я смотрел на вора, а она меня за ухо схватила!

– Нор, опять твоя дочь обижает ребёнка, – сообщила в глубь дома хозяйка.

За спиной её возник муж, кряхтя и почёсывая затылок. Он выглядел смущённым, как провинившийся школьник.

– Миро, зачем ты трогаешь ребёнка? – нехотя спросил он.

– Я не трогаю. Я спрашиваю, зачем он кидает камни в того мальчика, – ответила девушка.

– Врёт, врёт! – завопил мальчишка. – Она мне всё ухо скрутила!

– Нор, я требую, чтобы твоя дочь не прикасалась к ребёнку, – заявила Мария.

– Миро, не трогай ребёнка, – убитым голосом сказал хозяин.

Мальчишка спрятался за юбку матери и показал язык своей сводной сестре.

–Я его не трогаю, – ответила Миро, опустив глаза, но вид у неё при этом был совсем не покорный.

–Посмотрите на неё! – взорвалась хозяйка. – Я к ней всем сердцем, а она волком глядит!

Крестьянин махнул рукой и заявил, что он идёт запрягать. Жена в сопровождении выводка детей последовала за ним в сарай. Миро вошла в дом, а затем быстро вернулась с куском хлеба и плошкой молока. Девушка села рядом с Друдом на корточки и спросила:

– Что ты украл?

–Ничего, – буркнул Друд, отворачиваясь.

–Хочешь есть?

–У меня руки связаны.

–Развязать я тебя не могу, но могу подержать плошку. Пей.

Друду было стыдно, но он припал губами к плошке и стал пить крупными глотками. Молоко текло по его подбородку и лилось по рубашке.

Из сарая, где была лошадь, высунулась и исчезла голова маленькой девочки. Вскоре вслед за ней оттуда показалась хозяйка.

– Нет, ты только посмотри, Нор, она поит воришку! Твоя дочь всех нас пустит по миру. Ну как теперь детям пить из плошки после этого паршивца? – расшумелась она, уперев руки в боки. – Я куска не доедаю, берегу детям, а она висельника поит!

Хозяин, понурив голову, вышел с лошадью и стал запрягать её в телегу. Видя, что он не реагирует, жена завопила ещё громче:

–Люди добрые! И зачем только я вышла замуж за этого растяпу и недотёпу! Видно, суждено моим бедным детям умереть в нищете, ходить с сумой при живом отце!

Закрыв глаза фартуком, жена ушла в дом, а за ней убежал и весь выводок детей. Вскоре изнутри раздался дружный рёв.

– Миро, зачем ты его поила? – виновато спросил отец. – Он же вор.

– Батюшка, может, он от голода, – ответила девушка и бросила кусок хлеба Друду за пазуху.

Отвязав мальчика от кола, хозяин посадил его на телегу и выехал со двора. Лошадь трусила медленно. По дороге встречалось много знакомых, которые останавливали Нора, чтобы поговорить с ним. Всем им непременно рассказывалась история задержания вора, украшенная многочисленными деталями. По мере удаления от дома героизм крестьянина в рассказе нарастал, а злокозненность вора усилилась так значительно, что многие в чертах лица мальчика находили следы закоренелого порока. Сам Друд сидел молча, с опущенными глазами. Он уже мечтал, чтобы они поскорее доехали до тюрьмы.

Наконец телега загремела по городской мостовой. По обеим её сторонам появились многоэтажные каменные дома. Уличные мальчишки, увидев Друда, стали свистеть и бросать в него огрызки. Один даже попытался влезть на телегу, но Нор хлестнул его кнутом. Истошно кричали торговцы. Адвокат в чёрном кафтане, поддерживая треуголку, скакал верхом через лужи.

Нор подъехал к воротам, вделанным в высокую каменную стену, и постучал в них. Переговорив с привратником, он въехал на широкий квадратный двор, с трёх сторон замыкавшийся глухой стеной, а с четвёртой – мрачным двухэтажным зданием. Стражник – вёльнер стащил Друда с телеги и вместе с Нором повёл внутрь здания. В небольшой комнатке с засиженным мухами окошком за столом, заваленным переплетёнными грубым полотном книгами, сидел комендант тюрьмы. Это был сравнительно молодой человек с лысиной, начинавшейся от лба, и длинными сальными волосами, которые росли в нижней части затылка и над ушами. Он старательно сверял какие-то списки.

–Ещё одного привели, ваша милость, – сказал вёльнер, шаркнув ногами и стукнув об пол алебардой.

– Кто это? – весело спросил комендант, кивнув в сторону Друда.

– Вор это, ваша милость. Пойман мной лично на краже моей курицы, – ответил Нор.

– Работы у сессии суда прибавится, – потёр кончики пальцев комендант с явным удовольствием. – Как зовут, сударь? – обратился он к Друду.

–Я не вор, – сказал Друд. – Я шёл мимо…

–И курица прыгнула тебе в мешок! – докончил комендант.

–Не было никакого мешка, – возразил мальчик.

–Он в руках держал, ваша милость, – вставил крестьянин.

– Ещё лучше!

– Это парень, который украл, мне сунул…

–Хорошо, сударь, суд разберётся. Так как тебя звать?

–Дэвид.

–А дальше?

–Рудольф.

–Так, Дэвид Рудольф. Сколько лет?

–Пятнадцать.

–До виселицы уже дорос. Откуда родом? С севера, судя по выговору?

–Из Мирлауда. Наш корабль разбился прошлой ночью…

–Из Мирдауда? А почему не с Луны?

–Я говорю правду.

–Юноша, судья Мэлдон не любит лгунов. Это надо же придумать – корабль из Мирлауда! Да уже лет восемь сюда не заходил ни один корабль из Мирлауда!

–Корабль шёл из Кёрэй, это я…

–Теперь у него корабль шёл из Кёрэй! Мой мальчик, Кёрэй и Мирлауд находятся в разных местах!

–Я знаю, я только не знаю, где я нахожусь.

– Ещё лучше! – расхохотался комендант – Ты находишься, сударь, в городской тюрьме Кистоля.

– Я имел в виду провинцию.

–Провинция наша называется Скалла- Вера. Нет, этот парень мне определённо нравится! Линбурн, – обратился комендант к вёльнеру, – проводите этого господина в общую камеру, а мы пока составим протокол о происшествии.

Вёльнер взял мальчика за шиворот и решительно потащил в глубь тюремного здания. Сначала они шли по коридору, а потом свернули на лестницу, ведущую вниз. На площадке, перекрытой решёткой, сидел другой вёльнер. При свете шипящего и роняющего искры факела он, сидя на табуретке, раскладывал на бочке, заменявшей ему стол, карты. Откуда–то из подвала раздавалось пьяное пение.

– Что это они расшумелись? – спросил вёльнер, приведший Друда, охранника.

– Отмечают завтрашнее открытие судебной сессии. Теперь же война. Никакой каторги не будет, ссылки тоже. За исключением тех, кого пошлют в исправительные дома, остальные отправятся на виселицу, – ответил охранник.

– В исправительные дома попадают только женщины дурного поведения и малолетки, – заметил Линбурн.

–То-то и оно, – согласился охранник, – а у нас тут все отпетые, за исключением офицера. А это ещё кто? – кивнул он в сторону Друда.

–Попался на краже курицы. Лжёт, как дышит. Закоренелый. Я думаю, его опознает много свидетелей.

– Ничего, судья Мэлдон и не таких обламывал.

Охранник встал, открыл, гремя ключами, решётку, и они прошли ещё один коридор со сводчатым потолком. Коридор был глухой, из красного кирпича. В конце его находилась обитая железом дверь с зарешеченным окошком. Пока охранник отпирал её, Линбурн развязал мальчику руки.

–Вашего полку прибыло! – крикнул охранник, вталкивая нового узника.

Общая камера представляла собой огромное помещение со сводчатыми потолками, опиравшимися на квадратные полуколонны. Вдоль стен тянулись глухие арки. Свет падал из маленьких окошек, находившихся под потолком. Углы общей камеры были завешены тряпками, за которыми некоторые узники устроили себе нечто вроде отдельного жилья. На каменном полу лежали то охапка гнилой соломы, то продавленный тюфяк.

На оборванного и голодного Друда мало кто обратил внимание. Сидевшая в одном из углов довольно большая компания, распивавшая вино, была сильно навеселе, однако какой-то безобразного вида субъект закричал:

–Тюремщик, принеси нам вина, хлеба и сыра! Мы будем пить за здоровье судьи!

–Деньги вперёд, господа, вы же знаете, – снисходительно ответил охранник.

Компания зашевелилась. Лохматые, оборванные люди расползлись, как крабы, бормоча и икая. С проклятьями и божбой нужная сумма была собрана и отдана охраннику.

– Сударь, если у вас есть деньги, – зашептал Линбурн мальчику, – вы можете отдать их мне, а потом заказывать на них всё, что вам нужно. Так будет сохраннее, ведь эти бродяги всё у вас отнимут.

–У меня нет денег, – ответил мальчик.

– Ну, как знаете, – сразу изменившись в лице, с презрением сказал тюремщик.

«Неужели отец и правда был пиратом? – думал Друд. – Неужели Бог наказывает его через меня? Или он наказывает меня за жестокость к нему?»

При мысли о родителях одиночество мальчика стало почти осязаемым. Горе разверзлось внутри него, как пропасть. Страх за них, мысли об их и его собственной судьбе вызвали такие сильные спазмы мышц, что он чуть не застонал.

– Эй ты, – услышал Друд над головой, – деньги есть?

Он поднял голову и увидел тщедушное существо неопределённого возраста с испитым, плохо выбритым лицом. На нём была шляпа без полей, кафтан неясной породы и обувь, не позволявшая даже предположить, чем она была раньше – сапогами или башмаками.

–Нет денег, – сказал мальчик.

–Лучше отдай, поделим поровну, – сказало существо довольно нагло.

–Нет денег, – раздражённо отозвался Друд.

–Свернишейка, этот юнец мне грубит, – позвало существо кого-то на помощь.

К Друду подошёл человек высокого роста с довольно цветущей физиономией и длинными руками, кисти которых были непомерно большими. Было ему лет тридцать.

–Что же это мы, сударь? – обратился Свернишейка к мальчику. – Зачем сироту обижаем?

–Какого сироту? – спросил Друд.

–Друга моего, Нехлебайку. Нехорошо.

–Не трогал я его. Он денег просил, а у меня нет.

–А ты получше поищи, сударь мой. Небось, где-нибудь завалялся лейр – другой, – придвинулся к нему Свернишейка.

–Нет у меня денег.

–А вот мы проверим.

Не успел Друд опомниться, как Нехлебайка прижал к полу его ноги, а Свернишейка обхватил мальчика, точно спрут, так что он не мог пошевелиться. В одно мгновение великан ощупал его одежду и, не найдя ничего, несказанно удивился.

– И правда ничего, – недоумённо сказал он, надкусывая кусок хлеба, вытащенный из-за пазухи у мальчика.

– Эй вы, а ну, пошли вон отсюда! – повелительно сказал двум друзьям офицер.

– Уходим, сударь, уходим, – примирительно сказал Свернишейка, кланяясь.

Друд перевернулся лицом вниз, закрыв лицо и сжавшись в комок. Внутри словно оборвалась сильно натянутая струна. Беззвучные слёзы, словно вода, лились из глаз против его воли.

В это время пришёл тюремщик с вином и закуской для пирующей компании. Офицер подошел к нему, тоже заказал еды и ещё один тюфяк. Вернувшись, он склонился над Друдом:

–Ложись, братец, на мою постель.

Постель его состояла из набитого соломой высокого тюфяка, который, по сравнению с тем, чем владели окружающие узники, был почти роскошным ложем.

Когда тюремщик принёс заказ, офицер, расположившись на новом тюфяке, предложил Друду поесть с ним.

– Расскажи–ка, братец, как тебя зовут, и как ты сюда попал, – попросил он.

Друд рассказал. Офицер слушал его внимательно, но не поверил. Он подумал, что Друд – матрос с корабля, промышлявшего контрабандой, который разбился у берегов Скалла-Веры. По его мнению, выжив после кораблекрушения, Друд решил найти себе пропитание путём кражи курицы. Этому мнению способствовал крайне жалкий вид мальчика и его затруднённая от переживаемой обиды речь.

Самого офицера звали Иннокентиас Морны. Он сказал, что служит в полку, который несколько месяцев назад стоял в Кистоле, а теперь переведён в местечко возле столицы провинции – города Ваноццы. За то время, пока полк располагался здесь, Морны познакомился с сыном одного местного помещика. Неделю назад полк отправился на новые квартиры, а за два дня до этого офицер и помещичий сынок поссорились и договорились разрешить свой спор на шпагах. Узнав, что полк уходит до даты, назначенной для поединка, противник офицера стал распускать слухи, что Морны испугался и бежит. Офицер не мог спустить такого и, притворившись с помощью товарищей, что получил из дома тревожное письмо, добился от начальства разрешения на отлучку, после чего вернулся в Кистоль и уведомил об этом своего оскорбителя. Они уговорились встретиться в безлюдном месте за городом, но едва поединок начался, как появились вёльнеры и арестовали всех участников под предлогом, что дуэли запрещены законом. Морны не сомневался, что вмешательство вёльнеров организовал его соперник, потому что не успели они очутиться в тюремном здании, как заявился его отец – помещик и представил в качестве доказательства невиновности своего сына письмо, где офицер уведомлял соперника о своем приезде и желании встретиться. Выходило, что Морны заманил несмышлёного юношу в безлюдное место, где чуть не убил. Помещичьего сынка тут же отпустили, а офицера посадили под арест. Впрочем, он успел отдать распоряжения своему денщику, который сразу поскакал в полк. Теперь Морны со дня на день ждал, что товарищи ему помогут.

Иннокентиас Морны, проведя четыре дня среди подонков общества, рассказал о своём деле Друду потому, что проникся сочувствием к его тяжёлому положению, и потому, что вид его и речь всё-таки отличались от остальных обитателей камеры в лучшую сторону. Офицер расспросил мальчика о Мирлауде, где никогда не бывал, и пришёл к выводу, что до своего водворения на корабль тот жил в деревне и, возможно, был помощником лесничего. Судя по тому, что мальчик хорошо знал повадки зверей и науку о силках, ружьях и прочем охотничьем снаряжении, но при этом плохо отзывался о лесничем, Морны подумал, что выгнали его за браконьерство. причём это произошло недавно, так как в описании морской части приключений у парня были провалы в знаниях, касавшихся корабля. Ещё больше офицера укрепило в мысли о неправдивости рассказа Друда то, что он не смог описать Анистину, уверяя, что он находился в трюме, не смог говорить по-гречески, хотя должен был учить этот язык в школе, написал камнем на земляном полу камеры название порта Дьюри-Гентон с ошибкой. В общем, Морны решил, что имеет дело с юношей, который имел хороших воспитателей, но сбился с пути. Однако он не подал вида, оставив Друда в уверенности, что доверяет ему. Мальчик не замечал сдержанности офицера, так как был рад встретить человека, согласившегося его выслушать. Ночь прошла относительно спокойно. Нервы мальчика были так напряжены, что он долго не мог сомкнуть глаз, слушая, как храпят, стонут и бормочут во сне обитатели камеры.

Наутро заявился судейский чиновник и зачитал имена тех, чьи дела будут рассматриваться в первый день судебной сессии. Вызванные по списку узники собрались и ушли. Процедура эта вызвала у Друда ужас, тем более что он чувствовал себя плохо и весь день не вставал.

Вызванные вернулись под вечер. Восемь человек из них были приговорены к виселице за разбой и грабёж, повлекшие человеческие жертвы. Казнь назначили на послезавтра. Два человека из их числа раскаялись и провели весь следующий день в молитвах с пришедшим утешить их священником. Четверо напились вдрызг, а пятый, молодой парень, возглавлявший шайку, всячески рисовался, изображая, что ему всё нипочём. К этому парню допустили невесту, которая принесла ему новую одежду и рыдала в три ручья. В знак своей вечной любви она подарила ему обручальное кольцо, а второе поклялась не снимать до самой смерти, чтобы хранить верность своему возлюбленному и после того, как его не станет. Вожак шайки поклялся, что умрёт со священным залогом любви на руке, но едва невеста вышла, как он вызвал охранника, потребовал принести ему таз с горячей водой, бритву, а также еды и выпивки на всю стоимость кольца. Остаток вечера разбойник провёл, наряжаясь и прихорашиваясь, а ночь – в пьяном застолье.

К утру приговорённые были угрюмы и бледны. Раскаявшиеся бормотали молитвы. Вожак их нарядился настоящим франтом. Он продолжал шутить и доказывал, что голубой кафтан, принесённый невестой, будет под цвет его физиономии после казни. Когда они ушли, в камере установилась гнетущая тишина.

В полдень раздался звон колоколов на городских церквях. Это был знак, что казнь свершилась. Вечером вёльнер, стоявший на часах, рассказал о ней. Двое разбойников, раскаявшихся накануне, так ослабели духом, что до последней минуты держались за священника, просили у всех прощения, кланяясь с высоты эшафота на все четыре стороны, и всё время крестились. Четверо умерли нераскаянными грешниками. Всеобщий восторг вызвал вожак. Его молодость и прекрасный наряд, а также шутки даже с петлёй на шее, покорили не одно женское сердце. Он попросил не связывать ему руки и даже сам приподнял уголок платка, которым ему завязали глаза, в знак того, что он готов к смерти. Это вызвало такое восхищение публики, что посмотреть на его тело, выставленное в доме палача, собралась целая толпа. Девушки платили два лейра, чтобы поцеловать его.

Через день тюремщик принёс листовку с песней, посвящённой казни вожака грабителей, которую спешно отпечатали в городской типографии и уже распевали по всему Кистолю. Позже она разошлась по всей провинции. Звучала она так:

О чём судачит весь Кистоль?

Куда народ спешит?

О том, что схвачен Борн лихой

Весь город говорит.

Невеста Белл в тюрьму к нему

Бежит, что было сил:

«Мой друг, святой залог любви

Надеть ты позабыл

Пока светилось у тебя

На пальце то кольцо,

То даже малых неудач

Не видел ты в лицо.

Лишь снял – покинула тебя

Удача в тот же час.

Но не разбить любовных уз,

Что связывают нас.

Я не сниму кольцо своё,

И ты своё надень.

Нас смерти ночь не разлучит,

А также казни день.

Я не сниму кольцо своё

До самого конца.

Скитаясь тенью по земле,

Не подниму лица.

Тебе останусь верной я

До гробовой доски,

Пока в могилу не сойду

От горя и тоски.

Я вышила наряд тебе,

чтобы пойти к венцу,

А оказалось, что дарю

К ужасному концу».

Подругу обнял крепко Борн,

В уста поцеловал

И, наклонившись низко к ней,

С улыбкой прошептал:

«Прекрасен голубой наряд,

В нем хоть иди к венцу.

Повесят – также подойдёт

по цвету и к лицу.

С кольцом твоим умру я, Белл,

Прижав его к груди.

Не страшен мне теперь удел,

Грозящий впереди.

Смеясь, взошёл на эшафот,

Всем поклонившись он.

С отвагой встретил смерть свою

Лихой разбойник Борн.

После казни первой партии к повешению были приговорены ещё двенадцать преступников. Двадцать попали на военные галеры, где должны были грести, прикованные цепью к борту, до конца своих дней. Поговаривали, что судья Мэлдон «в ударе».

Друда всё ещё не вызывали. Все эти дни он пролежал, страдая от слабости и лихорадки. Болезнь усиливал страх: мальчик думал, что виселицы ему не избежать. Страх за себя, как правило, неотступно преследовал его днём, а ночью он думал о родных. Где теперь отец, в тюрьме или на свободе? Сумел он доказать свою невиновность или нет? Что стало с матерью?

Хуже всего было то, что за Морны, поддерживавшим мальчика все эти дни, приехали товарищи. Они как-то сумели уладить дело о дуэли, так что офицеру не пришлось предстать перед судом. Уезжая, он оставил тюремщикам деньги, чтобы Друд смог заказывать себе еду. Это была очень ценная помощь, потому что, если у узников не было денег, и они не получали помощи от родных, им оставалось только выпрашивать еду у более удачливых соседей или отнимать у более слабых.

Отсутствие своего покровителя Друд почувствовал уже через час после выхода офицера из тюрьмы: Свернишейка и Нехлебайка вытащили из-под него хороший тюфяк.

Мальчика вызвали в суд на десятый, последний день сессии. До здания суда он кое-как доплёлся, благо оно находилось через дорогу. Там Друду пришлось высидеть в душном помещении, до отказа набитом зрителями, несколько часов, так как перед ним рассматривали дела двух грабителей и племянника, отравившего дядюшку из-за наследства. Всех их приговорили к смертной казни. Судья Мэлдон разбирал дела блестяще. Это был цветущий человек лет сорока пяти с неопровержимой логикой суждений и своеобразным юмором, который его клиенты, впрочем, не могли оценить. Сидящую в зале публику так увлекала процедура допроса и ловкость, с какой судья подмечал несуразности в ответах обвиняемых, сталкивал их лоб в лоб, заставляя проговариваться, что не смотря на давку, жару и спёртый воздух, никто и не думал выходить.

Друду очень хотелось пить. Его мучил жар. Сердце, как бешеное, колотилось о рёбра. В глазах темнело. Струйки пота текли по шее и лицу. Каждый вопрос, задаваемый обвиняемым, бросал его в дрожь. Когда приговор племяннику, чьё дело рассматривалось последним перед делом Друда, был оглашён, судья повернул лицо к мальчику и потребовал встать и назвать себя. Друд побледнел, как полотно, встал и рухнул в обморок.

Придя в себя уже в камере, он узнал, что дело его отложено до следующей сессии, которая начнётся через полгода. Всё это время ему предстояло провести в тюрьме.

После окончания сессии порядки в тюрьме смягчились. Оставшихся пятнадцать узников стали выпускать в зарешеченное помещение перед камерой, к которому приходили на них посмотреть за умеренную плату любопытные и зеваки. Иногда охранник выводил нескольких заключённых, скованных одной цепью, в город. Он водил их по улицам, чтобы узники просили милостыню себе на пропитание. Лучше всех подавали Свернишейке и Нехлебайке. Мошенники с надрывом рассказывали о своём трудном детстве и призывали не следовать их дурному примеру. Слушатели рыдали, а сердобольные старушки и женщины наполняли карманы двух друзей пирогами, хлебом и сыром. Серебряную и медную мелочь отдавали охраннику. Некоторые, уверовав в искренность Свернишейки и Нехлебайки, попавших в тюрьму за разбой, дарили им душеспасительные книги о религии. В камере эти трактаты шли для завёртывания в их страницы табака, так как у друзей не было трубок для курения.

Будучи самым сильным и наглым по сравнению с оставшимися узниками, Свернишейка не особенно церемонился с ними. Он отбирал деньги, еду, тюфяки, заставлял выполнять других самые глупые свои прихоти до тех пор, пока в тюрьму не поступил ещё более худший головорез. После того, как он вздул Свернишейку и отобрал все его запасы, последний сделался необыкновенно мягким и услужливым по отношению к остальным.

У коменданта тюрьмы были мать и пять сестёр, которые вместе с семьями охраны проживали на территории заведения, в котором служили их мужья. Будучи от природы женщиной чистоплотной и хозяйственной, мать коменданта приспособилась использовать наиболее тихих и покладистых заключённых для наведения порядка в тюрьме. Их заставляли мести двор, мыть полы и помогать на кухне, где готовилась еда для охраны. Друд, оправившись от болезни, попал в число таких счастливчиков. Кухня, куда его определили, всё-таки представляла собой некоторое разнообразие после камеры, где царили унылая злоба, самодурство чувствовавшего себя хозяином нового головореза и мелкие пакости Свернишейки. Кроме того, на кухне можно было спокойно поесть, а мать коменданта не слыла за скупердяйку. Она даже подарила мальчику старую, но целую рубаху.

Друда очень удивляло, что его выпускают из камеры, поэтому однажды он осмелился спросить у женщин, хлопотавших на кухне, как они не боятся находиться в обществе человека, которого на ближайшей сессии, быть может, приговорят к виселице.

–Это тебя-то? – со смехом спросила одна из сестёр коменданта. – Сразу видно, что ты недавно сбился с истинного пути. Никто тебя не повесит за курицу. Я уверена, что дело обойдётся трёхразовой публичной поркой.

–И это пойдёт тебе на пользу, – заметила мать коменданта. – Подумаешь в следующий раз, следует ли залезать к добрым людям в сарай.

–Не воровал я курицу, – начал было оправдываться Друд, но мать коменданта строго оборвала его:

–Молчи лучше, Дэвид Рудольф. Нужно иметь мужество признавать свои проступки. Если ты искренне раскаешься, я попрошу палача не очень отделывать твою спину, а после, быть может, возьму в услужение. Служить при кухне – совсем не плохой выход для такого оборванца, как ты.

Женщины на кухне не интересовались политикой, поэтому Друд мало знал о том, что творится во внешнем мире. Однако даже из их разговоров следовало, что подвоз товаров из Кёрэй и Гринигина резко снизился, поэтому на рынке резко подскочили цены. Причиной этого была каперская война, которую Южные и Северные провинции развернули против кораблей друг друга.

Друд молча носил дрова, воду и скоблил ножом овощи сначала потому, что труд позволял ему дольше находиться вне камеры, но постепенно он начал оживать и думать о будущем. После того, как мальчик узнал, что, скорее всего, избежит виселицы, её призрак немного побледнел в его воображении. Однако Друд не был уверен, что дело закончится только публичной поркой, после которой его отпустят на все четыре стороны. Так как война разгоралась, то в случае неудачного оборота дел для Южных провинций, судья мог проявить патриотизм и отправить его на военные галеры или в исправительный дом, где изготавливалось парусное полотно для кораблей, и шилась форма для солдат. Мальчик мучительно размышлял, как бы ему выбраться за ворота тюрьмы.

Однажды, когда он чистил на кухне брюкву, жена одного вёльнера сказала ему:

–Эй, парень, иди, вынеси ведро с мусором!

–А куда его нести? – спросил Друд.

–За ворота. Вытряхнешь в сточную канаву – и живо обратно.

–Но меня не выпустят.

–Я крикну сторожу, чтобы выпустил. Только ты веди себя без глупостей, не вздумай бежать. Всё равно тебя схватят. Тогда уж поркой не отделаешься.

Друд с отвращением взял за верёвку мусорное ведро и и пошёл к воротам. Его действительно пропустили. Оказавшись на улице, он сел на корточки и старательно стал вытряхивать содержимое ведра в канаву. Старательность его заключалась в особой тщательности, с которой он стучал по дну ведра, одновременно зорко осматривая улицу. Перед тюрьмой находилась небольшая площадь. Прямо напротив располагалось серое здание суда, а слева, чуть подальше, – постоялый двор. Как раз в этот момент возле двора стоял дилижанс, в который садились пассажиры.

Сердце Друда сжалось от желания бросить проклятое ведро и бежать отсюда, но сделать это днём, на людной улице, не зная дороги, было бы глупостью.

–Эй, тюремная пташка, а ну, лети обратно! – раздался окрик сторожа.

Покраснев под взглядами прохожих, Друд вернулся в тюрьму.

Следующие две недели возможности снова выйти за ворота не представилось. Мать коменданта, узнав, что Друд туда выходил, сурово отчитала жену вёльнера, заставившую его выносить ведро. Мальчик при этом получил свою долю нравоучений и предупреждений о последствиях попытки к бегству. Друд слушал, опустив глаза, с непроницаемым лицом. Тайно он воровал корки хлеба, толок их и хранил крошки в узелке за пазухой.

После ссоры между матерью коменданта и женой вёльнера, получившей выговор, между женщинами словно пробежала кошка. Однако жена вёльнера не решалась открыто перечить матери начальника своего мужа, а исподтишка делала пакости Друду, так как он послужил причиной её неприятностей. Она то и дело обвиняла его в лени, нерасторопности, неуклюжести, цеплялась ко всякому его слову и движению. Молчаливое терпение со стороны мальчика только ещё больше раззадоривало злую бабу.

Однажды вечером, когда на кухне никого не было, взгляд жены вёльнера упал на мусорное ведро. Накануне туда выбросили потроха рыбы, поэтому от ведра шёл тяжёлый смрадный запах.

– Эй, парень, иди, вынеси ведро с мусором! – велела она Друду, решив втайне отомстить своей обидчице, нарушив её запрет.

Друд молча взял ведро и направился к воротам. Сонный сторож его выпустил, едва глянув, кто идёт.

На улице было уже темно, только возле постоялого двора горели огни дилижанса, в который садились последние пассажиры.

Друд поставил ведро и оглянулся. Из двора тюрьмы лился слабый свет фонаря, висевшего перед домом сторожа. Улица была пустынна.

«Сейчас или никогда, – подумал Друд. – В другой раз может не повезти».

Кучер стегнул лошадей. Дилижанс, покачиваясь, покатился по мостовой. В три прыжка Друд нагнал его и вскочил на подножку сзади.

Когда-то Кистоль был замковым городом, но он разросся, и городская стена оказалась в его центре. Новая стена так и не была возведена, поэтому на выезде в данном направлении пропускного пункта не было. Дилижанс беспрепятственно покинул город и покатил по просёлочной дороге.

7.

Друд встречает странного студента

Глубокой ночью дилижанс остановился у постоялого двора в какой-то деревне. Навстречу вышел хозяин с фонарём, чтобы осветить дорогу прибывшим, которые все намеревались заночевать в его заведении. Друд, опасаясь, что его заметят работники, кувыркнулся в кусты, росшие у плетня. Его могли задержать как подозрительного бродягу до выяснения обстоятельств.

Когда движение перед постоялым двором прекратилось, и все люди ушли спать, Друд высунулся из своего убежища, огляделся и прислушался. В темноте смутно виднелись плетни, ветви растущих за ними деревьев и дорога. Сонно шелестели листья, где-то взбрёхивали собаки.

Деревню следовало покинуть до утра. Мальчик не знал её расположения, а потому решил идти по дороге, направляясь в противоположную от города сторону. Он шёл медленнее, чем мог бы, потому что не имел обуви. Когда на востоке стало светлеть, деревня ещё оставалась в поле видимости. По обеим сторонам от дороги раскинулась холмистая равнина. Слева, на крутых склонах балки, рос берёзовый лес. На дне балки покачивалась осока, поэтому Друд решил спуститься в неё и поискать ручей, а затем в лесу обдумать своё положение. Найденный ручеёк оказался слабеньким, он едва сочился между камней. Друд наклонился, заложил волосы за уши и с трудом напился. Когда он поднял голову, то увидел, что от деревни отделилось облачко пыли. Это были конники, скакавшие во весь опор.

Друд заметался на берегу ручья, а затем полез вверх по склону балки, надеясь укрыться среди деревьев. Берёзовый лес весь просвечивался. В высоте неподвижно свисающих ветвей с маленькими резными листочками тенькали птички. Вокруг царили покой и прохлада.

Зацепившись ногой за корень, мальчик растянулся на земле. Лохматые папоротники, покачнувшись, сомкнулись над ним. Несомненно, это было лучшее убежище. Друд ничего не видел, но и его никто не видел.

Стук копыт на дороге быстро приближался. Несколько всадников, отделившись от отряда, спустились в балку. Их лошади фыркали, шумно раздвигая траву.

– Нет здесь никого! – крикнул один всадник.

– Вон в тех зарослях ещё поищи! – ответили ему.

–И здесь нет! – ответил всадник, со свистом рубанув кусты саблей. – Может, он вообще не сюда бежал?

–А куда? Все бегут в Ваноццу. Не на побережье же ему бежать! Поднимись наверх, посмотри там! – посоветовали с дороги.

–Да здесь весь лес светится, – ответил всадник. – Лучше поглядеть с другой стороны.

–Послушайте, – вмешался кто-то ещё, – а с чего вы решили, что он пойдёт в Ваноццу по главной дороге? Здесь есть ещё просёлочная через Коровий ручей. Он может добраться до Лидона, а там сесть на почтовую карету до Ваноццы.

После небольшой словесной перепалки отряд поскакал в сторону Коровьего ручья.

Дождавшись, когда шум утихнет, Друд поднял голову, сел в траве и понял, что он не один, потому что рядом с ним оказался незнакомый молодой человек с бледным веснушчатым лицом и густыми рыжими волосами, перетянутыми сзади лентой. Он сидел на земле, прижавшись спиной к двум сросшимся берёзам. На нём был чуть потёртый чёрный кафтан.