Гори, огонь! Меня не тронь! бесплатное чтение

ГЛАВА 1. Красоднев

– …А идти надо по тропке, что по-над речкой вьется. Речка скрытная, берет начало от студеного ключа, что в самой глухой чаще бьет. Сосны тот ключ заветный сторожат, сороки криком чужаков отпугивают. Папоротники его укрывают. Ты по тропке той, людскими ногами не хоженой, так и иди. Через ольшаник проберешься, все иди и иди, а дальше, как увидишь бочажок, где на дне камни голубым отсвечивают, повернешь налево. Там еще памятка тебе – лох стоит скрюченный, серебристыми листьями в сумраке шелестит. И снова стежка там будет – гляди внимательней – людскими ногами нетронутая. Вот она тебя к месту и приведет. Полянка там, травой мелкой поросшая, березами-подружками охороводенная. А посередине – она, папора! Коли час в час придешь, то увидишь, как зажгутся на ней цветы волшебные. Но взять цветок непросто! С наговором надо. Три раза посолонь вокруг оси повернись, колечко с левой руки на правую перекинь и иди вперед, имена светлых богов про себя поминая. Вслух не надо! А то сгаснет цветок волшебный. Как подойдешь, так скажи: «Гори, огонь! Меня не тронь!» – и смело цветок срывай…

Лесава дернулась и проснулась. Рука, искусанная комарами, страшно зудела. Сморило ее солнышко, вот и заснула. А все почему? Потому что ночью поспать толком не удалось. Как начиналась Русалья неделя, то начинали Лесаву донимать сны – вязкие, тяжелые, прилипчивые. И все об одном и том же: шепчет ей как будто женский голос, дорогу к папоре волшебной рассказывает, шепчет, покоя не дает. Неотступно так шепчет, словно уговаривает, да жалобно так, задушевно. Сны эти продолжались вплоть до Ярилина дня, а потом прекращались. До следующего лета.

Лесава поднялась с нагретой земли, где задремала, привалившись к березке, и взяла в руки корзинку. Трав она собирала каждый день немало, но надо было спешить – ведь запасаться приходилось на год вперед. Только в Русалью неделю и вплоть до Ярилина дня травы набирали самую большую силу.

Сегодня Лесава пришла за красодневом¹1. Рос он только в двух местах: около болота и у проезжей дороги. Цвел красоднев в этом году богато: целым букетом ярко-желтых крупных колокольчиков. Только и жили цветы недолго, один день. Отсюда и зовут цветок так: покрасоваться перед миром успевает всего ничего – от рассвета до заката.

Лесаве нужны были соцветия и листья. Дома она их собиралась разложить на ткани и просушить в сараюшке, что выделил ей дед на ее лекарские дела. А часть свежих цветов девушка собиралась сразу пустить на отвар для князя: стали болеть у того ноги, а кто же не знает, что помогает отвар из красоднева ломоту в костях унять. Ну и кроме него собиралась Лесава добавить в зелье другие травы, но о них она помалкивала. И так ведьмой за глаза называли. Корни же красоднева Лесава придет выкапывать уже осенью, от сердечных болей очень они помогали.

– Красоднев-красоднев,

Твое имя как припев!

Словно солнышко лесное

Твое имя золотое!

Красоднев-красоднев -

Повторяю нараспев.

Ты отдай свою мне силу,

Что Земля-мать подарила,

И избавь от тьмы кромешной,

И от боли от сердечной,

Той, что отдает под вздох²2.

Да поможет мне Даждьбог!

Лесава тихо шептала слова наговора про себя, убеждая красоднев поделиться своей силой с ней, травницей. Объемная корзинка становилась все тяжелей и тяжелей. Шла Лесава, опустив голову к земле, срезая золотые головки и острые листья и укладывая их в корзинку. Поэтому, видимо, и не увидела она князей, а только когда наткнулась взглядом на красные сапоги с дырочками в голенищах, откуда просвечивали ярко-синие штаны, только тогда и подняла глаза. Подняла и сразу же склонилась в поклоне.

– Ух какая находка! – весело сказал обладатель ярких штанов. – Иди сюда, Белогор! Смотри, какую я тут лисичку поймал!

Его глаза с любопытством и без всякого стеснения разглядывали девушку.

Лесава выпрямилась и сурово свела брови. Лисичкой за яркий, почти рыжий цвет волос ее и вправду звали за глаза. А дедушка часто ее называл вместо Лесава – Лисавой.

Поодаль, ближе к проезжей дороге, стояли оседланные кони. Один из мечников³3 терпеливо ожидал своего хозяина, держа коней в поводу. А второй князь сидел на коне. Услышав, что его зовут, он тронул коня ногой и подъехал к Лесаве. Девушка смутилась.

И как это она не услышала и не увидела пришельцев? Видимо, совсем ушла в себя, заговорилась с красодневом, оглохла и ослепла. Иногда Лесава полностью уходила в мир своих полуволшебных видений и тогда переставала замечать окружающий мир. Уж сколько раз дедушка пенял ей, когда Лесава не слышала, что он зовет ее или не отвечала на вопрос. И вот тебе раз – так нелепо столкнуться с чужаками! Заметила бы их, обязательно обождала бы, пока уедут.

Подъехавший князь отличался от первого. Явно старший брат, ведь лицами они похожи. Но если у этого, в синих штанах, глаза смеялись, то у старшего серые глаза смотрели строго. Лесава спокойно приняла взгляд наездника и с достоинством поклонилась.

– Ты откуда такая лапушка будешь? – ласково пропел первый князь.

Он было шагнул к Лесаве, но девушка отпрыгнула в сторону.

– Ну точно лисичка! – засмеялся веселый князь. – И долго мне за тобой по кочкам скакать?

– А и не скачите! – отрезала Лесава: князь или не князь, но в обиду она себя давать не привыкла. – Охота ноги вам сбивать!

– Ишь какая смелая! – удивился весельчак и подмигнул второму, которого назвал раньше Белогором. Тот лишь снисходительно приподнял брови, но ничего не сказал. Лесава снова посмотрела снизу вверх на старшего брата: сразу видно – не зубоскал и себя держать умеет.

Баламутный же князь отставать не собирался.

– Где живешь-то, красна девица? Где искать-то тебя?

– Да на что?

– Пойдешь со мной гулять на Ярилу? – прищурил на нее голубые глаза князь.

– Вот еще! – фыркнула Лесава.

– Али других охотников много?

– Да пруд пруди!

– Ух ты какая привередливая красавица! Неужто лучше, чем князь, найти сможешь?

– Да на что мне князь? Мы, чай, ровню себе ищем.

– Так где искать-то тебя? Где дом твой?

– А вот как войдете в лес, ищите дуб столетний. Об него надо головой удариться, так чтобы искры полетели. И идти пни считать. Как о десятый споткнетесь, тут, стало быть, и до места дошли.

Веселый князь засмеялся, и второй, строгий, не смог удержаться, чтобы не улыбнуться.

– Бойкая красавица, – заметил Белогор и обратился уже к младшему брату: – Побаловался, Буеслав, и будет. Нас ждут. Догоняй!

Он чуть кивнул головой, прощаясь с девушкой, и направил коня к дороге. Мечники, ожидающие его, вскочили на коней и последовали за старшим князем. Лишь один слуга остался терпеливо ожидать с двумя конями в поводу.

Буеслав же, прищурив глаза, наблюдал за Лесавой.

– Ну так что, даже имени своего не скажешь?

– Да на что вам мое имя? – притворно удивилась девушка.

– Ну мало ли.

– А как малиновку услышите, так ее спросите. Она мое имя враз насвищет.

Буеслав снова засмеялся. Потом махнул рукой.

– Ладно, секретничай! Все равно отыщу, коли охота придет.

– Ни пуха ни пера! – задорно отозвалась Лесава.

Потом поклонилась и торопливо пошла прочь: солнце уже перевалило за середину дня, надо было успеть дойти до дома и заняться обработкой собранного и приготовлением отвара.

– Эй, несговорчивая! Так легко от меня не убежишь! Подари хоть поцелуй на прощанье.

– Ишь ты какой! – звонко крикнула Лесава, убыстряя шаг.

– Стой! А ну остановись!

Держи карман шире! Лесава нырнула в заросли отцветающей волжанки и, схоронившись под листьями, быстро зашептала:

– Волжанка-горожанка, сестричка белоцветная и лес зеленый! Укрой-схорони, чужака прогони!

– Эй, ты где? – раздался удивленный голос Буеслава. – Куда делась? Только что ведь же тут, у цветов, стояла!

Лесава увидела удивленное лицо князя и чуть не фыркнула от смеха. Закрыла рот рукой. Буеслав поворошил ногой листья волжанки и раздраженно повел плечами.

– Померещилась, что ли? Да нет, Белогор тоже ее видел. Вот ведьма лесная!

«Ну я тебе припомню ведьму», – прищурив глаза, пообещала ему Лесава. Словно в ответ на ее обещанье, с дерева упало старое гнездо и осыпало Буеслава трухой и сором. Князь отскочил, обвел деревья вокруг испуганным взглядом и осенил себя обережным знаком. Лесава изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться в голос.

– Ну погоди! – с угрозой заключил Буеслав. – Так не отделаешься! Отыщу тебя, лисичка! Все равно!

Князь раздраженно смахнул с плеча перья и пошел восвояси. Лесава пожала плечами: почто ей сдался этот зубоскал? И князь ей тоже не нужен, свой в наличии имелся.

[1] красоднев – лилейник

[2] вздох (устаревш.) – бока, область под ребрами

[3] мечник – (древнерус.) страж, оруженосец, слуга князя

ГЛАВА 2. Лесная дева

Не раз, не раз уже лес выручал Лесаву, не раз прятал, не раз глаза чужакам отводил, коли хотела девушка ухорониться от них. И ягодами-грибами одаривал сверх меры.

– Откуда это ты, Лесавушка, такие белые несешь? И все как на подбор – крепенькие, с бархатными шляпками. Где набрала? Али место секретное знаешь?

– Да какое место? – смеялась девушка. – По-быстрому перед завтраком сбегала да возле мельницы в роще и наломала.

– Сто раз там ходила, глаза о землю сточила, ни одного беленького там не находила, – недоверчиво качала головой соседка.

Пожимала плечами Лесава: разве ж ее это вина, что лес ей помогает? Ягоды сами в туесок так и норовят прыгнуть. Травы сами под ноги стелются. Грибы чуть ли не вприпрыжку за ней бегут.

Вернувшись домой, Лесава побежала в баньку – разложить там на полках цветы и листья красоднева. Баньку топить они с дедом собирались послезавтра, а за это время все должно было подсохнуть.

Закончив раскладывать цветы для просушки, Лесава отобрала часть соцветий и развела на задах костер – стала варить зелье. Там-то ее и застала Раска.

– Ой! Лесава! Ты уже вернулась?

Была Раска кругленькой и сдобной. На месте ей не сиделось – сойкнет и побежит. Глаза тоже круглые, любопытные. И в котел горячий нос чуть не сунула, и в корзинку к Лесаве заглянула.

– Ты зелье-то для князя варишь?

– А то! Вот видишь – уже вода закипает.

– А дед Даромир где?

– На речке, должно быть. Захотел ушицы свежей.

– А-а! Ой! А ты знаешь, что к князю гости приехали? Чужие князья.

– Нет, не знаю, – отвернувшись, чтобы скрыть усмешку, сказала Лесава. – А зачем приехали? Али война готовится?

– Да нет! Свататься будут. Вернее, уже посватались. Жениться будут.

– На Премиславе?

– Ага. На ней.

– И что, сразу оба будут на ней жениться?

– Ой! Не то сказала. Старший брат будет. Звать Белогор Яромирович. Ох и красавец! Глаза такие серые, строгие. Волосы густые, по плечи, темно-русые. Младший тоже хорош. И затейник такой!

Раска засмущалась, махнула рукой и засмеялась чему-то своему.

– Ясно. А младший на ком жениться будет? На старой няне Стояне?

Раска засмеялась еще пуще.

– Ну и шутница ты, Лесава! Младший – Буеславом Яромировичем кличут – дружкой приехал.

– Понятно.

– Ой! А ты когда зелье сготовишь? Князь меня зачем послал-то? У него опять ноги разболелись. А старое зелье уже заканчивается. Послал узнать, когда новое будет.

– Вот сварю зелье, остужу, процежу. Настояться ему надо под солнышком, а затем под луной охладиться. Назавтра и готово будет.

– Ой долго-то как!

– Ну как получается, Раска. Приходи завтра за зельем.

– Нет. Завтра сама, Лесава, приходи! Князь тебя зовет. Говорит, что, когда ты его своими руками лечишь, то у него болит меньше.

Лесава улыбнулась краешком рта. Что ж. Раз зовет князь, то она придет.

– Передай, что завтра о полудни приду.

– Ой! Здорово! Все обскажу.

Раска вскочила и быстро-быстро колобочком покатилась по деревенской улице. Бежать до княжеского терема ей было далековато: Лесава с дедом жили на самой окраине села, почти у леса. Звал князь, звал Лесаву жить в его терем: врачевательницы лучше ее в их местах не было. Но куда же Лесава от леса уйдет?

Не раз, не раз уже лес выручал Лесаву, он же ее и людям подарил. Ей почему имя-то такое дали – Лесава, Лесная дева? Нашли Лесаву где? Правильно – в лесной чаще.

Пошел раз дедушка Даромир в лес и увидел на полянке, прямо на сырой земле младенца. Ну, он девочку домой и принес. Обсуждали в деревне, конечно, кто такое непотребство сотворил: родил в лесу да и скинул дитё на съеденье зверям. Только виноватую не нашли: вроде, все на виду были, никто тайком плод не скидывал. Тогда решили, что это из другой деревни кто приходил. Или прохожая душа.

– Страшное это дело – от дитя избиться, – рассказывала Лесаве бабушка Рагосна. Принес дед Даромир найденыша к себе домой и стал со старухой своей советоваться, что дальше делать. Но недолго думали. Не дали Рожаницы старикам детей своих. Те, что родились, все в младенчестве померли. Так и жили Даромир и Рагосна вдвоем, но душа в душу. А лесную девочку при себе решили оставить: пусть глаза красой радует да слух смехом веселит.

– А зачем, бабушка, от них избавляться? – спрашивала маленькая Лесава.

Росла она в холе и неге: некого было старикам лелеять, вот и отдавали всю любовь, весь жар сердец своих приемышу. Одевали красиво, кормили сладко, работой не мучали. Но и Лесава платила тем же: лаской да нежностью. Характера она была легкого, необидчивого, и смех ее озарял темные осенние и зимние вечера почище лучины.

– А затем, девонька, – объясняла Рагосна, прядя нить, – что не всегда бывает ребеночек в радость. Нагуляет на стороне такая, пока мужа дома нет, да и сбросит в лесу. А иногда и прихоронит.

– Как прихоронит? – ахнула Лесава.

Она знала, и как ее нашел в лесу дедушка Даромир, и что она тоже брошенное дите. И еще Лесава всегда мечтала найти мать. Только стоило ли искать ту, которая от нее когда-то хотела избавиться?

– А так. Вот какую историю я тебе расскажу. Гуляла одна девка с женатым и нагуляла дитё. Пошла она в лес, там от бремени разрешилась, а младенчика-то в землю живьем и закопала.

– Как же так?

– А вот так. Потом опять нагуляла, уже второго. И снова его после родов прихоронила. Пошла домой, и вдруг помутнело у нее в голове. Она на землю упала без сил. Только слышит – шуршит кто-то по траве. И вдруг две большие змеи выползли и вокруг шеи у нее обвились. А одна начала грудь у девки сосать. Сосет молоко аж до крови. Напилась и вокруг шеи обвилась. А вместо нее другая стала пить.

– Какой страх!

– А то! Так и стала бедолага со змеями жить. Они, как молоко попьют, вокруг шеи обвивались. И такая на девушку смертная тоска наваливалась, когда грудь у нее змеи сосали, что и словами не передать. И никто снять у нее этих змей с шеи не мог.

– И что она стала делать?

– А что тут сделаешь? Покаялась грешница перед людьми, рассказала, что душегубицей стала. Перед богами покаялась. И пошла по свету искать святых мест да капищ, где помогут ей от беды избавиться. Может, до сих пор бродит, грех свой снять не может.

Бабушка Рагосна оградила себя обережным знаком, и Лесава последовала ее примеру. История девушки-убийцы поразила ее.

Была ли мать Лесавы такой же преступницей? Или, может, иные тяжелые обстоятельства заставили родительницу покинуть свое дитя? Или, напротив, злые люди выкрали младенца у роженицы? Этого Лесава не знала, и мысли эти заставляли ее грустить. Но недолго. Белая зима сменяла осеннюю распутицу. Потом светличи сжигали чучело Мораны, злой богини холода и смерти на День начала года. Весеннего Ярила сменял Летний. Жизнь бежала по кругу, так быстро, как катятся с горки зажженные колеса на Масленицу. Грустить Лесаве особо было некогда.

ГЛАВА 3. Старый князь

Князь Тихомир был еще не стар. Руки его не утратили крепость, но болезнь изгрызла тело, а морщины избороздили когда-то гладкий лоб. И вот кто знает, откуда взялась хвороба? То ли враги-завистники порчу наслали, то ли боги за что-то огневались, только с каждым годом болел князь все больше и больше.

– Как дела твои, Лесавушка? – спросил мужчина, глядя сверху вниз на девушку.

Сидела Лесава на скамеечке и ноги князевы зельем своим натирала. Кроме зелья еще обмазывала их мазью, с тайными травками. Секрет этих мазей Лесава не говорила никому – разве ж можно выдавать тайну, что ей лес нашептал-доверил? Осердится и помогать перестанет.

Лесава подняла голову и столкнулась с ласковым взглядом серых глаз князя. Любил князь Тихомир девушку, причем не как молодец девицу любит, а как отец дочь. Любил и баловал. И когда это началось? Возможно, после того случая, когда спасла Лесава князя от смерти.

Однажды осенью сильно заболел князь. Думали близкие, что Род уже скоро за ним придет. Чтобы душу умершего проводить к предкам. Лежал Тихомир весь иссохший, равнодушный. Смотрел вверх.

Потолок в спальне княжеской красивый. Нарисовано там солнышко красное, улыбчивое, а вокруг него деревушки да луга со стогами сена. Леса с вепрями и лосями. Стада коровок да пастушки, на дуде играющие. Красивый потолок! Художник, который рисовал его, откуда-то из дальней страны жаркой прибыл. Где снега никогда не бывает. Но хоть и иноземец, а смог красотой местной проникнуться. И нарисовал так, как будто всю жизнь со светличами прожил. Так сказывали.

Только хозяину вся это красота уже ни к чему. Лежит князь, и видно, что душа едва за тело держится. Того и гляди, оборвется ниточка, что Рожаницы сорок зим назад сплели, и унесется быстрокрылая душа за семь небес, на волшебный остров Ирий.

Выла жена князя, выла дочь Премислава. И только старая няня Стояна, та, что князя еще ребенком помнила, губы покусала, платок на голову набросила да пошла затемно со двора.

Вышла из ворот крепости, потребовав, чтобы ждали стражи и на ночь ворота не запирали, и побежала, насколько сил хватало, к околице села. Слышала она об одной чудесной лекарке, которая такие зелья сызмальства варила, что больные почти с того света на этот возвращались.

Нашла избушку старенькую, постучалась. Вошла, богам в красном углу поклонилась. Руки ладонями к печи протянула – домашнего хранителя, Огня Огневича поприветствовала.

– Доброго вам вечера, хозяева ласковые!

Поклонились Даромир и Рагосна гостье: кто же не знал няню князеву, на которой, почитай, все хозяйство княжеское держалось.

– И тебе доброго здоровьюшка, Стояна Драгорадовна! Али случилось что?

– Ох случилось! А слышала я, что у вас внучка приемная в тайных травах разбирается. Да лечить так умеет, словно сами боги ей веретено жизни в руки доверяют.

– Скажешь тоже!

Вышла вперед Лесава, поклонилась гостье. Смотрит Стояна – смышленая девочка. А глаза такие ласковые – будто небо меж облаков в день весенний проглянуло, в душу синь свою заронило. Смотрит Стояна и чувствует, как надежда в душе ее ключом горячим забила.

– Сможешь, девонька, князя своими ручонками с того света вытащить? Что хочешь тебе за это отдам, коли сумеешь!

– Обещать не буду. Не любят боги напрасных клятв, – тихо сказала девочка. – Да и дела словом не заменишь.

Взяла Лесава травок разных и пошла со Стояной в княжеский терем.

Пришла, головой в разные стороны вертит – лепота! Потолки высокие, стены багрецом да золотом сусальным расписаны. На скамьях ковры постелены, а князь спит не на печи или полатях, на кровати – бывают же чудеса!

Только уж очень худ и бледен князь. Ноги – как тростинки пожухлые. Кожа – как тающий снег весной. Обуяла девочку жалость. Подошла и взяла мужчину за руку. Посмотрел князь на Лесаву, и что-то дрогнуло у него в лице.

– Ты зачем пришла, милая? – сказал-прошелестел едва слышно.

– Лечить вас буду, князь! – говорит Лесава и смотрит серьезно.

– Ну попробуй, – усмехнулся больной, а сам глаз с девочки не сводит.

И стала Лесава лечить князя. Пошла на кухню со Стояной зелья разные варить да мази готовить.

Десять дён не отходила Лесава от старого князя. Десять ночей вместе с Родом у постели караулила, старуху Смерть отгоняла. И хоть сердилась жена князева Гордяна на самоуправство няньки, но перечить не стала – а вдруг и правда вылечит Дева Лесная мужа дорогого?

А на одиннадцатое утро сел князь на постели. Сел и ноги свесил. И штей суточных запросил.

Выходила князя Лесава. Вот с тех пор князь только ее зельям и доверял. Только ее рукам и вверялся.

– Что, Лесавушка, как дедушка твой?

– Да ничего, Тихомир Остромыслович, скрипит дедушка помаленьку. Прихварывает порой, но держится, – с улыбкой сказала Лесава.

– Да что ж тут поделаешь: молод – кости грызи, стар – кашу хлебай, – сказал князь.

– Да я уж и так богам каждый день молюсь, чтобы подольше дедушка на этом свете задержался, – тихо сказала девушка, продолжая втирать зелье в жилистые ноги князя, и опустила глаза.

Этой зимой не стало бабушки Рагосты. Не удержалась старая, когда на речке белье полоскала. И то уж уговаривала Лесава бабушку не ходить, говорила, что сама сходит, когда хлеб испечет. Но та не послушалась. Хоть руки и ноги уже не так хорошо работали, как в молодости, да не хотелось старой чувствовать себя нахлебницей. Вот и старалась изо всех сил Лесаве по хозяйству помогать. И тут, не спросясь, тайком схватила корзинку с бельем и на речку пошла. Потянулась пониже, да в прорубь и ухнула. Хорошо, другие бабы на реке были, успели схватить, пока ту под лед не затянуло. Мужиков кликнули, чтобы вытащили. Только заболела Рагоста да вскоре и к Роду ушла. Многое умела Лесава лечить, только смерти ни один лекарь не указ.

– Ну что ты так запечалилась, Лесавушка? – тихо спросил князь и погладил девушку по русой головке. – Ты же знаешь, что сиротой не останешься. Двери моего дома всегда открыты. Приму тебя с распростертыми объятьями.

– Благодарствую, Тихомир Остромыслович, – поклонилась Лесава, – только куда ж нам со свиным-то рылом да в калашный ряд?

В который раз князь звал Лесаву, и в который раз она отказывалась. Не хотелось ей огорчать князя отказом, но еще меньше хотелось причину отказа называть.

Сплетничали про Лесаву и князя, ох как сплетничали. И что любовницей его она была. И что приворожила старого, так что он про жену забыл. И совсем гадкое болтали: что собирается она, ведьма, Гордяну сжить со света и сама княгиней стать. Мерзкие эти сплетни доносила до Лесавы Раска. И умоляла подругу поосторожней быть, неровен час и впрямь за ведьму сочтут. А Лесава что ж? Если зовет князь, то как не прийти? Да и кто, кроме нее, с болезнью князевой пободаться может?

А болезнь была муторная, странная. Не понимала Лесава, отчего у князя кости ломит да тело сохнет. Вроде, и не стар он совсем. Крепкий мужчина. Даже седины в волосах почти нет. Но точила его болезнь, как вода камень точит, как змея, вокруг шеи обвивалась. И жалила в сердце, как паут злой, так что заснуть порой не мог князь от боли. Если бы не Лесава, давно бы Тихомир Остромыслович на тот свет отправился.

– А ты не отказывайся, Лесавушка, – снова погладив девушку по голове, сказал князь. – Короткая она, жизнь человеческая. Не успеешь оглянуться, и нет ее, – князь тяжело вздохнул. – А счастье и радость еще быстротечней. Как вода они в реке – подставляй руки, не подставляй, а все одно через пальцы убежит.

Лесава с нежностью посмотрела на князя. Водилось за ним такое: иногда начинал он откровенничать со своей травницей, душу изливать. Словно не было у него других собеседников. Вот и слушала Лесава рассказы о том, как князь рогатиной в молодости медведя убил. Да как на куминов войной ходил. Да про любовь его первую много раз слышала. Любовь яркую, да короткую. И несчастливую. Слушала, да не верила. Потому что на сказку это было похоже.

ГЛАВА 4. Чаруша

Встретил Чарушу князь на исходе весны, в месяц пролетень. Когда заканчивают селяне с посадками на огороде, но еще не начинают посев яровых, то празднуют женщины и девушки праздник Рожаниц. Уходят они в лес, где пробуют первый голос соловьи и спросонья протяжно квакают изумрудные лягушки. Где загораются синие огоньки медуницы, а майские жуки ошалело кружат в хрустальном воздухе. Зажигают в лесу женщины один большой костер – в честь Лады, покровительницы семьи и брака. А вокруг еще двенадцать малых костров по числу месяцев, ведь считается Лада их матерью. Мужчин не зовут, потому что незачем им подглядывать тайные дела женщин.

В эту пору Тихомир не мог усидеть дома. Словно что-то звало его в полупрозрачный лес, где пахло ароматом стаявшего снега, а эхо звенело женскими голосами. Что-то тревожило его сердце, и песня кукушки звучала обещанием любви и счастья.

Там-то и встретил Тихомир Чарушу. Показалась ему девушка в березовой роще, и чем ближе подходила она, мелькая стройной тенью меж белоснежных стволов, переполненных сладким соком жизни, тем сильнее билось сердце князя – она это, она, Леля! Именно такой он представлял дочь Лады, богиню любви и женской прелести! Такой! Такие у Лели глаза – бездонно голубые, как небо пролетня, как пролески, что разбрызгались мелкой росой по едва пробивающейся траве. Такие у нее волосы – светло-русые, с жаркой рыжинкой, словно солнце, встающее над домами светличей. Именно так скользит Леля по лесным полянам – как невесомое облачко, как туман. Именно так пахнет она – сладким ароматом зацветающей липы и розовых лепестков яблонь.

Идет Леля по полям и лесам, и распускаются соцветья вишен, груш и смородины. Проводит Леля плавно рукой – и начинают пестреть по пригоркам первоцветы, золотиться мать-и-мачеха, а ландыши приподнимают над широкими листьями свои хрустальные колокольца. Выходят вечерами селяне и закликают Лелю: «Приди, милая, приди, красавица, и благослови наш сад!» Дары готовят Леле – творог и сладкие козули. И скользит божественная красавица вместе с весенним ветерком, вместе с сиреневыми сумерками по земле славянской.

Застыл князь, увидев незнакомку. Не верил он, что такая красота на земле бывает. А девушка только усмехнулась ласково, так что последний разум Тихомир потерял, обожгла взглядом и дальше побрела.

– Стой! – за руку схватил. – Ты кто?

– А тебе на что?

Трепет пробежал по жилам Тихомира. Разве ж можно отпустить чудо, выпустить из рук золотой луч, что ненароком сам скользнул в ладонь?

– Леля! Любимая моя!

– Так уж сразу и любимая? – усмехнулась.

Обнял за талию. Стоит девушка, не шелохнется, и только глаза голубые дурман заволакивает. А Тихомир и сам уже не помнит, на каком он свете – на этом или на том.

– Поцеловать дашь?

– Разве об этом спрашивают? – шепчет.

Нет! Не надо об этом спрашивать! Надо прильнуть к прохладной, словно подснежники, коже, надо прильнуть к этому пахнущему весенними цветами рту.

– Леля моя!

– Чтобы своей назвать, мало слов.

– Да я ради тебя на все, что угодно, готов!

– Вот как?

И снова усмехнулась так лукаво, что у князя все в душе перевернулось: все на свете, казалось, бы ей отдал, чтобы только от него не убегала, чтобы и дальше целовать позволила, чтобы из рук не выскальзывала, как ветерок, как туман, как быстро летящий к исходу месяц пролетень…

– А что дальше было? – привычно спросила Лесава, хотя прекрасно знала и продолжение, и окончание истории.

Она замотала ноги князя тряпицами и помогла мужчине перенести их на постель – нужно было ему теперь полежать часок, чтобы впиталась мазь в кожу, чтобы польза была от лечения.

– Посиди со мной, Лесавушка! – запросил князь и девушку за рукав поймал.

Ну как же ему отказать! Уселась Лесава на свою скамеечку назад, локти на колени поставила, подбородок примостила на ладонях, глаза на князя подняла – слушает.

– А дальше все было, как в сказке… Не думал я, что такое бывает счастье на свете. Каждое утро я летел на коне, чтобы увидеть любимую. Каждую ночь я засыпал с мыслью о том, что завтра увижу ее снова. Ни одной женщины в мире не было мне слаще целовать и обнимать…

Лесава привычно потупилась. Негоже было князю рассказывать ей, невинной девушке, такие вещи, только, видимо, не с кем ему было, бедному, кроме нее, пооткровенничать. Вот и вываливал князь весь свой жар исстрадавшегося сердца, всю боль и тоску на Лесаву.

– Решили мы с Чарушей по осени пожениться. Я бы сразу ее к капищу Даждьбога повел, чтобы перед богом поклясться в любви до гроба, а потом в свой терем женой ввести.

– И почему же не сделали так?

– Чаруша не захотела. Не стала старшую сестру позорить. Решила дать ей время до осени мужа найти. Только судьба по-другому распорядилась.

– И как же?

Лесава задавала привычные вопросы. И почти не вслушивалась в ответы князя Тихомира, которые тоже слышала уже не раз. Не столько ей, столько ему нужно было выговориться. Может, чуял князь скорую кончину и хотел облегчить душу перед смертью.

Бают люди, что прилетает за душой смелого воина орел с самого острова Ирия и уносит туда, где ждет ее нескончаемый строй предков. Но не сможет донести орел душу, если будут гнести ее тяжким бременем вина, грех или тоска. Или если промочат ее неутешными слезами близкие. И уронит тяжелую душу орел в гиблые болота, где загорится она ярким огоньком, и судьба проклятой души отныне – заманивать в трясину легковерных путников.

Лесава слушала голос князя, и давно знакомые образы снова привычно носились перед ее глазами. Поляна в лесу. Склоненные к земле лапы хмурых елей. Седая от росы трава блестит в свете выплывшей из-за туч луны. Ночные шорохи. И посередине полночи стоит раздавленный горем мужчина.

Только старики оставались в ночь в своих домах на Летнего Ярилу. Тогда как молодежь вся уходила в лес жечь костры, петь и танцевать. Ну и любиться, как же без этого. Сколько пар поутру приходило в капище Даждьбога, чтобы скрепить союз и зажить одной семьей – и не сосчитать! И разве можно придумать день лучше для этого – когда светлый бог, дарующий людям блага – Даждьбог – в самой силе.

Стоял Тихомир и слушал, как где-то в лесу звучат смех и нежные голоса влюбленных. Слушал и плакал. Ведь и много лет назад он тоже был здесь, был и ждал Чарушу. На их заветном месте, на их любимой полянке. Только ушла в лес Чаруша и не вернулась. Пропала с концами…

– А зачем Чаруша пошла в лес? – привычно спросила Лесава, уже зная ответ, но все же с трепетом ожидая его.

– Рассказывала мне она, что стали ее с Русальной недели сны одолевать. И такие сны, говорит, привязчивые, неотступные. Провалишься, говорит она мне, в дрему, как в болото, и выбраться из нее невозможно. И все шепчет ей, якобы, во сне голос. И рассказывает ей этот голос дорогу.

– Какую дорогу?

– К цветку волшебному. И прямо вот точно-точно ей говорит и идти как, и цветок как сорвать, чтобы потом в беду не попасть.

– А голос женский или мужской? – с замиранием сердца спрашивала Лесава.

– Не знаю. Не помню. А может, и не говорила мне Чаруша. Только крепко она верила в свои сны. И решила за цветком идти в ночь на Летнего Ярилу.

– А зачем хотела Чаруша найти папору?

– Не знаю я. Отговаривал я любимую, убеждал не идти в такой опасный путь, но не уговорил. Когда пришел я вечером в дом Чаруши, сказала мне мать, что ушла она вместе с сестрой старшей в лес. Бросился я на нашу заветную полянку, где до утра ждал Чарушу. Но не пришла она. И домой не вернулась. Старшая сестра сказала, что не позволила ей Чаруша за собой идти по секретной тропе, как та ни уговаривала. Ох и ругала потом себя Гордяна, что послушалась ее, ох и винила. Только что ж теперь! Потерявши утку, не свисти в дудку.

– Так и не нашли девушку?

– Нет, милая. Искали Чарушу целую неделю в лесу, всем селом искали, но не нашли.

Понурил голову князь. Уставился на потолок, с которого ему улыбалось солнце красное. А Лесава тихо собрала свои горшочки и мешочки с травами, завернула в узелок и вышла из опочивальни князя. Знала девушка, что погрузился Тихомир сейчас в свои воспоминания о том коротком счастливом времени, когда он любил и был любим.

ГЛАВА 5. Премислава

– Лесавка! Стой! Иди сюда!

Премислава окликнула Лесаву, едва девушка вышла из покоев князя.

Была Премислава похожа на свою мать – такая же круглолицая, румяная, только волосы цветом как солома, а на лице россыпь веснушек. Глаза серые, с постоянным хитрым прищуром.

– Что, Слава?

– Пойдем, подарки я тебе покажу!

И потащила к себе в терем.

– Посмотри, Лесава, какие подарки мне жених сделал.

Открыла Премислава сундучок и стала хвастаться.

– Гривен шейных две штуки. Глянь, какие красивые.

Смотрит Лесава, в руках вертит. Ну красивые. Были гривны серебряные, талантливым мастером сделанные. С тыльной части шеи круглые, с замочком хитрым, а внизу, около ключиц, расширялись, подобно кокошнику. Выковал их мастер из серебра, красивым орнаментом разукрасил, а в орнамент вплел камни самоцветные, веселенькие такие, пестренькие.

– А кольца височные смотри какие!

– Очень тонкая работа!

Еще бы не тонкая! Одни с мелкой зернью серебряной – и как мастер такие тонкие шарики смог сделать? Другие с ажурной филигранью, да снова с камнями самоцветными – искряком и яшмой. Красота!

– Я уже надела пару, – сказала Премислава и повертела головой, показывая приделанные к кокошнику у висков кольца. – Как тебе?

– Очень красивые, – вежливо сказала Лесава.

– А уж браслетов, бус и перстеньков и не сосчитать! – рассыпая перед девушкой свои сокровища, сказала Премислава.

Смотрела Лесава и вежливо качала головой. Нет, красиво, конечно… Но разве можно сравнить красоту мертвую с красотой живой? Перебирала Лесава тонкими пальчиками темно-фиолетовые бусы из камня жада, а сама видела цветущий касатик, цветок Перунов. Красив камень, но еще красивей лепестки ириса, которые рождаются в золотой чашечке и распахивают вширь свои темно-лиловые крылья. Смотрела Лесава на перстенек с зеленой яшмой, а сама видела залитую солнцем лесную полянку, где в плывущем над травой аромате купались яркие бабочки и хрупкие стрекозки. Нет, не лежала у Лесавы душа к мертвому камню.

– Богатый у меня жених, да, Лесава? – требуя похвалы, сказала Премислава, любуясь на себя в зеркало.

– Богатый, – добродушно усмехнулась Лесава.

– Хочешь, я тебе какой-нибудь перстенек подарю? – предложила Премислава. – Вот этот мне совсем надоел. А этот мал, на палец не лезет, – с сожалением сказала она, пытаясь надеть на палец тонкое колечко. – А то у тебя всего один перстенек, да и тот ерунда сущая.

Лесава поджала губы, но ничего говорить не стала. Да, был у нее один перстенек заветный, и носила девушка его не на пальце, а чаще всего под рубашкой на шнурке, так же, как и амулет Даждьбогов. И перстенек этот был для нее не безделкой.

Тоненький, серебряный, с маленьким камушком, похожим на застывший кусочек льда или росы – перстенек этот был зажат в кулачке Лесавы, когда нашел ее дедушка Даромир в лесу. Чей это был перстенек – матери, бросившей в лесу свое дитя, или другого доброхота, оставившего для подкидыша приметку, по которой можно было потом его найти, – этого Лесава не знала. Но берегла свое колечко пуще глаза и другим старалась не показывать. Только в бане, куда позвала Премислава однажды Лесаву, углядела зоркая князева дочь секретное колечко. И посмотрела, и в руках повертела, и на палец надела. Только не понравилось оно ей: больно тонкое, да и камешек невзрачный.

– Спасибо, Премислава, – поблагодарила Лесава княжну. – Но негоже мне княжеские украшения носить.

– Ну как хочешь, – пожала плечами Премислава. – Я от чистого сердца.

Лесава усмехнулась про себя, но говорить ничего не стала. Нет, не от чистого сердца одаривала княжна лесную деву то холстом, то бусами, то мехом для шубки, – тут она лукавила, да изрядно.

Разве не для княжеской дочери готовила Лесава разные мази отбеливающие, чтобы не было похоже лицо Премиславы на кукушечье яйцо? Разве не для Премиславы делала травяной сбор, чтобы сухие и ломкие волосы девушки становились густыми и блестящими?

Только раз отказала Лесава своей покровительнице – когда прошлой осенью пришла княжна тайком в избушку около леса и стала просить приготовить тайное зелье, чтобы скинуть плод.

– И даже не заикайся! – строго нахмурилась тогда лесная дева. – Грех это страшный – дитя свое убить.

– Да коли не нужно оно мне! – сердилась Премислава. – На кой ляд мне ребенок сдался?

– Когда гуляла, об этом не думала? – чуть укорила ее Лесава.

Ох и разругались тогда девушки! Целых полгода не говорила княжна с Лесавой, а при встрече в княжеском дворце нос воротила. И ребенка никакого не родилось. Будь такое, уж Раска бы Лесаве доложила.

– Ой! Она, наверное, к старой Явнуте за зельем ходила, – шептала возбужденно Раска подруге. – Та многим помогает, кто скинуть хочет.

О старой Явнуте много сказывали. Пока не появилась Лесава, никто лучше нее не умел лечить, вывихи вправлять да зелья разные варить. И с Лесным Хозяином она зналась, вестимо. Пока не рассорилась.

Попросили Явнуту соседи как-то раз перед Лешим слово замолвить. Корова у них потерялась. Самая дойная, самая любимая. Неделю искали, найти не могли. И пошла старая Явнута на поклон к Хозяину. Корова-то через неделю нашлась, только после этого отказалась знахарка Лешего за людей просить.

– Нет, уж. Стара я стала для таких дел. Больше к нему ходить не стану, – сказала она. – Пришла я в лес на полянку заветную по утренней заре. И, вроде, все сделала, как надобно. И дверь закрывала левой рукой. И обережный знак на себя левой накладывала. Разрыла в лесу муравейник левой рукой, а вот с березкой ошиблась. Сорвала я ветку правой, а не левой. Ох и досталось же мне за это! Явился он мне за деревом, все, как обычно. Я его попросила корову найти, и он согласился. Но, чтобы отпустил Леший, должна я была повторить первое слово, что он произнес при нашей встрече, да с конца повторить – задом наперед. Но в последнее время туга я стала на ухо – вот и не расслышала. Испугалась страшно – не пускает он меня и все! Я уж и одежду наизнанку вывернула, и лапотки с одной ноги на другую перекинула. А потом ка-а-ак пустилась домой бежать! А он меня ветками деревьев хлещет, березки сгибаются и вершинами меня полощут и гонят. Ох и страха же я натерпелась! Больше ни за что к Лесному Хозяину не пойду.

После этого пытались охотники Лесаву улещать: помоги, мол, нам с Лешим знакомство свести. Или соль у него заговоренную попроси. Чтобы зверье само в силки бежало. Тут уж Лесава строго выговаривала: не знаюсь с Лесным Хозяином, да и вам не советую – до добра не доведет. Так и отстали от нее.

– Вот к Явнуте, видимо, и ходила за зельем Премислава – больше-то не к кому, – лузгая семечки, шептала Раска. – Ребеночка-то не было.

– Это не мое дело, – сурово хмурилась Лесава.

Но весной Премислава сама снова позвала Лесаву. Начала опять ласку расточать как ни в чем не бывало. Словно и не было меж ними ссоры. А Лесава что? Она прошлое не вспоминала даже.

– Вот какие подарки мне князь Белогор подарил, – продолжала любившая похвастаться Премислава. – Красивые, правда?

– Правда, правда, – уже в десятый раз подтверждала Лесава.

– И сам он красивый, – сказала Премислава, снимая одни бусы и надевая другие. – Не такой красивый, как брат его младший, но тоже ничего.

– Да, ничего, – сдержанно сказала Лесава.

А про себя добавила: во сто крат красивей, чем младший. Суровое лицо у старшего, но видно в нем благородство и мужественность. Холодны глаза, как сталь, которую куют на княжеской кузнице, но была в них такая прямота и твердость, что хотелось поклониться и сказать: «Веди, и я пойду за тобой!»

– Приходи сегодня, Лесава, – позвала Премислава. – Будем шить и песни петь – прощаться со мной будут. А завтра сговор.

– Приду, – пообещала Лесава, – приду.

ГЛАВА 6. Белогор

Невеста не понравилась Белогору с первого же взгляда. И дело даже не в лице, на котором конопушки были тщательно замазаны какой-то мазью, а щеки ярко нарумянены. И не в плотно сбитой фигуре. Глаза не понравились.

Была в них какая-то настырность, какая-то… Белогор поискал слово… опытность. С прищуром смотрела невеста на него, хоть для вида иногда и опуская глаза в пол, пристально смотрела. Как на коня, которого на базаре покупает. Оценивающе как-то, сравнивающе. Нет, конечно, Белогор не настаивал, чтобы его будущая жена была невинной, но и гулящую тоже вводить в свой дом не хотелось.

– Ты, Белогор Яромирович, подумай, – сказал ему хозяин, усаживая жениха после возвращения из баньки рядом с собой за стол. – Неволить не буду. Да, был у нас договор с батюшкой твоим, чтобы детей поженить. Но жить-то тебе. А с нелюбимой женой жить – это и врагу не пожелаешь.

И вздохнул Тихомир тяжело, словно сам на себе такую беду испытал. А Белогор нахмурился. Слово он родителю перед кончиной давал: что женится на той, которую с младенчества выбрали ему. Да и не простой это брак. Союз это нерушимый между светличами и древличами. И так сколько крови было пролито в боях, сколько копий поломано, сколько баб вдовами стали, а девицы женихов лишились. А брак, богами освященный, должен был дать мир и покой двум племенам. Так что непросто было Белогору от своего слова отступиться: на одной чаше было его личное счастье, а на другой счастье всех подданных.

– Дочь у меня одна, – снова вздыхая, сказал Тихомир. – И других детей нет. Так уж боги распорядились. Умру я скоро. Вот сердцем чую, что недолго Роду меня дожидаться.

– Ну что вы, Тихомир Остромыслович, – возразил Белогор. – Какие ваши годы? Еще на свадьбе внуков гулять будете.

– А как умру, – упрямо продолжал Тихомир, – так отойдут мои земли тебе. Тебе я с легким сердцем их смогу отдать. Знаю, что не будешь ты ни сам людей моих обижать, ни другим в обиду не дашь.

– Не дам, – глухо сказал, как поклялся, Белогор.

И вот как после слов этих от сватовства отказаться? Как в глаза несостоявшемуся тестю смотреть? Как богам потом молиться? Последнее желание отцово презрел, больного князя не уважил, о подданных своих не подумал. А о чем думал ты, Белогор?

А думал Белогор о той девочке, на которую его брат в лесу набрел.

Увидел ее Белогор и замер. Рассказывала ему бабушка, что первые люди из деревьев вышли. Решили, мол, боги создать новых существ, вот их из деревьев и создали. И вправду порой думал Белогор, что одни люди похожи на стройные прямые деревья, которые растут и прикрывают раскидистой кроной стоящих под ними. Но другим свет не застят. А есть другие, с трухлявой сердцевиной. С виду – крепкий дуб, а внутри он уже весь сгнил на корню. И другие есть, те, что вокруг никому жить не дают, душат своими ветвями, своими корнями.

Но эта девочка вышла словно из стройной молодой березки. И поплыла по лугу. Белогор даже не сразу понял, что она делает, только та что-то приговаривала и наклонялась к земле, словно разговаривая с ней. И все вокруг отзывалось на ее шепот – и кружащееся в шелесте листьев небо, и льнущие к ласковым рукам ветерка травы, и клонящие вниз к девушке вершины деревья. Весь мир, казалось, тянул к ее свету свои руки. Замер Белогор, боясь нарушить сказку, боясь словом спугнуть чудесное виденье.

Но тут красавицу заметил Буеслав. Встал у нее на пути со своей обычной ухмылкой и ждал, пока незнакомка не уткнулась в него. Вот тогда и поспешил Белогор, чтобы заступиться в случае чего за девушку. Глянул раз в глаза цвета лесных колокольчиков и почувствовал, как сердце заныло, проваливаясь куда-то вниз.

Есть такие места в лесу, чаруса называются. Вроде идешь по лесу, потом в прогалине между деревьями видишь сказочную полянку, поросшую сочной травой и пламенеющую жарками. Но стоит ступить на такую полянку, как нога тут же провалится. Потому что под тонкой травяной подушкой бездонное болото, не способное удержать даже вес зайца или горностая. И засосет тебя чаруса, потянет ко дну, где среди ила и гниющих веток живут навьи твари.

Вот и сейчас почувствовал князь, что тонет. Слушал, как веселая девчонка брату его от ворот поворот давала, посмеивался для вида, а сердце так и замирало от непонятной тоски и восторга. И отъехал Белогор от греха подальше – зачем же сердце бередить понапрасну да голову себе дурить.

А когда стал брат ему со смехом рассказывать, как сбежала от него красотка в лесу, словно лешачиха это была или ведьма лесная, то с сожалением подумал: прав Буеслав, не бывает среди обычных людей существ таких. Наваждение, видимо, это было. Или показалась им для смеха богиня Леля. Недаром не шла девушка, а плыла над травой, недаром шепталась она с красодневом, и загорался тот золотыми огнями. Показалась Леля, душу разбередила, а сама улетела в звонкое небо птичьим пением, рассыпалась по полянкам нежными незабудками, растаяла в лесном ароматном воздухе. Ау, Белогор, ищи свое видение по лесным чащам, майся душными ночами от сердечной тоски, сжимай до боли в кулак пальцы, сквозь которые просочилась сказка. Просочилась и улетела. Без возврата.

– Дочь у меня одна, Белогор, – гнул свою линию Тихомир. – И больно мне будет знать, если возьмешь ты, кроме нее, и других жен. Нет, ну, разумеется, если наследников жена не принесет, это другое дело, а так…

И Тихомир опустил голову. Белогор нахмурился. Понимал он князя светличей, ох как понимал. Тот же все ему отдавал: и дитя свое единственное, и землю свою, и народ свой. Может, поэтому и к Роду еще не ушел, что держало правителя светличей на земле беспокойство за дорогих ему людей.

– Вы хотите, Тихомир Остромыслович, чтобы я перед богами поклялся других жен не брать? – верный привычке все говорить прямо, поинтересовался Белогор.

– Тяжелая это клятва, Белогор, – вздохнул князь. – Да и шапка княжеская тяжела. Как неволить могу…

– Хорошо. Будет вам клятва, – тряхнул кудрями Белогор. – Будет.

И в душе у него все сжалось.

– А раз так, – повеселел Тихомир. – То завтра на заре в капище Даждьбога и принесешь свою клятву. А там после обрядов положенных и свадьбу сыграем.

Склонил голову Белогор. Ох и нерадостная будет эта свадьба. Но разве мы рождаемся в этой жизни для радости, а не для долга перед людьми и богами?

ГЛАВА 7. Буеслав

– Попалась?

Не успела Лесава завернуть за угол княжеского терема, как почувствовала, как ее схватили чьи-то крепкие руки.

– Эй! А ну пусти! – задергалась Лесава и стала изо всех сил вырываться.

– Ну нет, лисичка, теперь не убежишь!

Веселый княжич, который, подкравшись к девушке сзади, схватил ее, прижал Лесаву к стене амбара и попытался облапить.

– А ну руки убери, княжич! – зашипела Лесава.

– Ну нет! Пока не поцелую, не отпущу! – заливался смехом Буеслав. И тут же постарался осуществить задуманное. Схватил девушку за подбородок и силой поцеловал. – Ай!

Лесава укусила мужчину за губу и, воспользовавшись секундным замешательством, отпихнула от себя. Поднырнула под руку и собралась улизнуть. Не тут-то было!

– Куда? А ну стоять, девка упрямая!

Буеслав схватил Лесаву за рукав и, снова обняв, притиснул между собой и стеной амбара. Бревна больно впивались Лесаве в спину, а мох щекотал шею.

– Да отстаньте же от меня!

– Ну уж нет! – глаза Буеслава, которые были прямо напротив глаз девушки, сощурились с угрозой. – Какая боевая! А ночью ты такая же горячая? – шепнул он девушке на ухо.

– Отпустите меня! – снова задергалась Лесава, с ужасом понимая, что княжич сильней ее стократ и ей с ним не справиться.

– Захочу – отпущу, – снова шепнул Буеслав, зажимая руки девушки. – Только не хочу я. Как увидел тебя, лисичка, на лесной полянке, так спокойно спать перестал. Все ты мне снишься.

– Прекратите! – постаралась говорить спокойно Лесава. – За что ж насильничаете?

– Да разве ж все девки не притворяются, что не хотят? А сами-то и рады до смерти, – продолжал убеждать Буеслав. – А я, к тому же, не мужик сиволапый. Княжич я. Пойдем со мной в амбар. Тебе понравится.

– Да как вам не стыдно?! – возмутилась Лесава.

– Пойдем, лисичка! – еще жарче зашептал Буеслав, заломил руки Лесавы за спину и стал шарить по ее телу. – А захочешь, так мы завтра с утра и в капище пойдем. Княжной тебя сделаю. Плохо ли?

– Не хочу я никакой княжной становиться, – уже со слезами продолжала отбиваться Лесава.

Как назло в этот жаркий час на княжеском дворе было безлюдно. Все члены княжеской семьи да работники спали где-то в холодке и вмешаться не могли.

– Пойдем!

Глаза Буеслава горели возбуждением, и Лесаве стало совсем страшно. Он же ее не слышит! И разве ж совладать ей, такой маленькой, с таким бугаем? А сколько девушек вот так слезами умывались после того, как парни их снасильничали? И ведь не докажешь, что не хотела. А зачем, скажут, шлялась где не надо да с парнями любезничала?

– Помогите! – закричала отчаянно Лесава, и тут же горячая рука княжича легла ей на рот.

– Не кричи, дуреха! Хуже будет!

– Ты что делаешь, Буеслав?

Ледяной голос хлестнул княжича, как плеткой, и тот отскочил от Лесавы. А девушка рухнула на землю, закрыла лицо руками и зарыдала от стыда и обиды.

– Это что еще такое? Ты что себе позволяешь? – чей-то разъяренный голос продолжал выговаривать княжичу, но Лесава боялась и рук оторвать от лица.

– Так разве ж это я? Это она сама! – пробормотал Буеслав, и в его голосе прозвучали досада и стыд. – Задом вертела. Сама заманивала.

– А на помощь тоже она сама звала? Ты что, хочешь все испортить, Буеслав? Мы здесь гости!

– Ну так гостям и почет должен быть, – хохотнул княжич.

– Что ж ты меня позоришь? – с отвращением сказал невидимый Лесаве мужчина. – Мало я дома стыда принимаю за твои шалости? Хочешь еще и перед князем Тихомиром меня опозорить?

– Так я же полюбовно, – смущенно произнес княжич. – Я, если что, и сватов заслать могу.

– Вот засылай, а потом и о другом думай, – строго выговорил мужчина. – А сейчас с глаз моих скройся!

– Так я…

– С глаз, я сказал!

И так прозвучал приказ, что ослушаться разве что мертвый бы смог.

Лесава услышала звук удаляющихся шагов, но продолжала плакать.

– С тобой все в порядке?

Теперь в мужском голосе было беспокойство и чувство вины. Лесава помотала головой, продолжая плакать.

– Ты брата прости! Дурной он. Не такой уж плохой, но дурной. А как голову ему снесет, то про все забывает.

– Плеткой в овине лечить не пробовали? – пробурчала чуть успокоившаяся Лесава, вытерла лицо рукавом и наконец встала.

– Ты?

Лесава сразу узнала князя из леса, жениха Премиславы. Мужчина выглядел растерянным, словно увидел не Лесаву, а по крайней мере, овинника. Лесава медленно и с достоинством поклонилась.

– Брата своего окоротите, – холодно произнесла она, окончательно приходя в себя. – Не принято у нас, чтобы девушкам прохода на дворе на давали. Не знаю уж, как у вас там, у древличей, принято…

– И у нас так не делают, – нахмурился Белогор. – Права ты, дал я волю брату своему после смерти отца. Думал, что так горе на него действует.

– От малой шалости до вседозволенности можно дойти, – укорила Лесава и пробормотала: – Дитятко, что тесто, как замесил, так и выросло.

Белогор продолжал строго смотреть на Лесаву, но она не отводила взгляда. Стыд, что застали ее в такой момент, продолжал жечь, и к щекам приливала кровь, но, с другой стороны, не за что ей было совеститься. А потому и голову незачем опускать.

– Прости меня, – наконец выдавил из себя князь. – За брата. Моя вина. Мне и расплата.

– Да разве я вас виню? – удивилась такой покладистости Лесава. – С больной головы на здоровую не перекладывают.

– Пойдем до дома провожу, – предложил Белогор. – На всякий случай. Или ты на княжеском дворе живешь?

– Не княжеских мы кровей, – усмехнулась Лесава и, боясь показать удовольствие от предложения князя, отвернулась. – Проводите, коли делать нечего.

Князь засмеялся, и Лесава ответно улыбнулась.

– Делать, может, и есть что, но и загладить вину хотелось бы.

– А живу я на самой окраине, у леса, – тихо сказал Лесава и сделала пару шагов.

Оглянулась. Князь смотрел на нее без улыбки. Его серые глаза словно о чем-то ее просили, словно звали. А еще была в них грусть и усталость. Лесава смутилась. Подождала, пока князь поравняется с ней, и медленно вышла из ворот.

– Не боитесь, что вас невеста ваша увидит? – с намеком спросила она.

– Я не делаю в жизни ничего, за что было бы стыдиться, – так же тихо ответил Белогор.

– Это правильно, – одобрила его Лесава. – Как подумаю о людях, у которых на душе грехи лежат, и жалко их становится. Мне бы совесть, кажется, и ночи не дала проспать, всю истерзала. И как это люди живут с такой тяжестью на душе? Живут и в ус не дуют?

– Разные есть люди, – спокойно рассудил Белогор.

– Точно. Разные, – поддержала его Лесава. – Разные люди, как разные деревья в лесу. Одни прямо растут, а другие вкривь идут. И, казалось бы, ничто не мешает им так же ввысь идти, ан нет – так порой раскрючит, что смотреть страшно… – Белогор смотрел на девушку со странным выражением на лице. – Или неправильно я говорю?

– Нет, все правильно. Просто удивительным мне показалось…

– Что?

– Ничего, – тряхнул кудрями Белогор. – Так почему же люди разные?

– Может, это заложено в природе их? – предположила Лесава. – Вот, скажем, лох. Он же всегда такой…

Они пошли дальше по улице, рассуждая о разнице между деревьями и людьми. Говорили о лесе, а казалось, что совсем о другом говорили. Не словами перебрасывались, а лесные ягоды в рот бросали. Никогда прежде ни с кем не было Лесаве так вкусно разговаривать. Так бы и шла она и смаковала эти ягоды. Сладкие, как малина. Душистые, как земляника. Кислые, как клюква. Сочные, как смородина. Целая россыпь ягод в лукошке. А князь смотрел на нее своими внимательными серыми глазами, и Лесаве хотелось, чтобы улица, по которой они шли, протянулась до самого горизонта, где зеленый луг смыкается с голубым небом.

ГЛАВА 8. Сговор

Капище Даждьбога стояло на холме. Деревянный сруб с маленькими окнами, а внутри сруба – вековой дуб. Сруб так и построили вокруг дерева, не беспокоя корней и не срубив ни одной ветки. Крыша, крытая осиновым лемехом, издалека казалась серебряной, но это было лишь свойство осины – состарившись, красиво блестеть на солнце. Края крыши были фигурно вырезаны, и, нависая над стенами на добрых пару локтей, они отбрасывали в солнечный день на землю ажурную легкую тень.

Внутри капища стоял истукан, с нарисованными краской глазами и вырезанной длинной бородой. В руках Даждьбога был щит, когда-то покрытый сусальным золотом, стершимся от времени, а на плечах сидели лебедь и утка. Перед богом был каменный алтарь, где приносили жертвы. Человеческих давно не было – по крайней мере, на памяти Лесавы – а вот бычкам каждый год перерезали горло, а потом дружно праздновали всем селом, ставя лавки на поляне вокруг капища.

Жрец Даждьбогов, Божеслав, стоял сейчас перед входом в капище. Да и не вместил бы храм всех желающих – ведь все племя светличей пришло, чтобы посмотреть на союз, который заключало два племени.

Лесава пряталась за плечом Раски. Оттуда никто не мешал ей украдкой любоваться Белогором. Хорош был князь, ох как хорош. Волосы на непокрытой голове отливали золотом в свете утреннего солнца. Только лицо было печально, а губы сурово поджаты.

Холодно было сегодня утро, и студена роса. Лесава куталась в душегрею, но руки почему-то продолжали дрожать, а зубы постукивать. В горле резало то ли от холода, то ли от душевной боли.

Хорош был князь. «Только не твой!» – шепнуло ей сердце, и Лесава прикусила губы зубами, чтобы не расплакаться. Вот казалось бы – видит человека она во второй раз в жизни. Да и поговорить удалось всего ничего. Тогда почему же сердце так стонет и рыдает, словно расставаясь с самым дорогим человеком в жизни?

– Еще свидимся, – сказал вчера Белогор при прощанье.

Лесава поклонилась, сделала пару шагов к дому и оглянулась. Князь стоял, не уходил, смотрел на нее с такой тоской, что у девушки сердце в груди заколотилось как ненормальное. Лесава бросилась в дом, словно за ней гнались, и прижалась к стене в сенях, едва не уронив на пол висящую там борону. И потом всю ночь ей снились ее безумные сны. Но сегодня голос неведомой женщины, по-прежнему с тоской зовущей ее куда-то на на неведомую поляну в лесу, то и дело перебивал другой голос – тихий и рассудительный мужской. И хотелось бежать на этот голос – через буерак и лесную чащобу, бежать со всех ног.

Князь Тихомир опирался на плечо своего будущего зятя. Вчера вместе с мазями принесла ему Лесава укрепляющее зелье – не хотел правитель светличей перед подданными своими позориться, хотел стоять твердо, но сил у него было мало. Сердце обливалось у Лесавы кровью – ох не жилец князь Тихомир, ох не жилец! Скоро, скоро придет за ним Род, и вложит князь свою руку в руку бога, который поведет его стылой дорогой за порог родного дома, за ворота, за синие луга, далеко поведет, отсюда не видно!

– Готов ли ты, князь Белогор, принести клятву? – спросил жрец у жениха.

Премислава стояла тихая и только глазами в жениха стреляла да усмехалась краешком рта. И не только в него стреляла. Видела Лесава, что младший княжич нравился Премиславе не меньше жениха, а то и больше.

Буеслав стоял, расправив могучие плечи, и водил прищуренными глазами по толпе, высматривал кого-то. Лесава спряталась за спину Раски, когда княжич повернул голову в ее сторону. Не дай боги с ним снова столкнуться!

– Готов! – глухо, но твердо произнес Белогор, и Лесава, которую полоснула по сердцу горечь, с какой князь это произнес, опустила глаза. Ей самой от рези в горле было даже трудно дышать.

– Говори!

– Клянусь, что не будет у меня иной жены, кроме дочери князя Тихомира, – произнес, как выдохнул, Белогор. – Клянусь, что не возлягу я с другой на ложе брачное.

– Да услышат боги твою клятву! – торжественно произнес жрец.

– Постой, Божеслав, – спохватился князь Тихомир. – Это если наследника жена родит, а еще лучше и не одного.

– Тихомир! – шепотом укорила князя жена, стоящая рядом, но тот лишь отмахнулся от нее.

– Да услышат боги твои слова! – снова повторил жрец и повернулся к Тихомиру.

Тот отпустил плечо своего будущего зятя и гордо выпрямился.

– Клянусь, что отдам дочь мою единственную с вотчиной ее князю Белогору. А после смерти моей пусть станет единственным правителем всех земель светличей и древличей.

Вокруг разлилась тишина. Слушали люди, понимая, что не простой брак сейчас совершается, но решается судьба всех присутствующих, и не только их, но детей и внуков.

– Да услышат боги твои слова! – снова повторил Божеслав.

Вперед выступила Премислава для провозглашения своей клятвы в верности мужу. Произносила она ее с улыбкой и, не отрываясь, глядела в суровое лицо будущего мужа.

Жрец воздел руки к небесам, приглашая Перуна и Даждьбога в свидетели всех клятв, потом прошел в храм, и вскоре из окон потянуло дымом – это жрец жег на алтаре принесенный дар.

Премислава сняла со своей головы богато расшитый золотом и украшенный жемчугом девичий венец и передала его с поклоном будущему мужу. Белогор в ответ тоже поклонился и протянул невесте поднос, на котором лежали золотые монеты – выкуп за венчик. Премислава при этом усмехнулась, отворачиваясь, но Белогор, кажется, заметил ее усмешку, потому что губы у него сжались еще суровей. Лесава с грустью опустила глаза.

Светличи полюбовались на парочку, пошептались и стали расходиться.

– Ой! – ухватила за рукав собравшуюся уходить подругу Раска. – Я запамятовала. Тебя же князь звал на свадебный пир.

– Спасибо, Раска, – тихо прошептала ей Лесава, – ты передай мою благодарность князю. Только…

– Только что?

– Только я не приду, – твердо сказала Лесава.

Еще не хватало себе душу растравлять, глядя на торжество Премиславы. И на счастье Белогора. Или на несчастье. Распускаются по весне цветы на всех деревьях – и на липе, и на яблоне, и на жимолости. Только на малине ягоды наливаются к середине лета сладостью медовой, а ягоды рябины горчат. Что там у Белогора с Премисловой выйдет? Вот чует сердце Лесавы, что ничего хорошего не получится.

Встряхнула головой Лесава, черные думы от себя отгоняя. Не будет ей легче оттого, что и князю будет тяжело на сердце. Пусть уж Белогор будет счастлив, пожелала она про себя. И пусть поскорей уедет, добавила она. А как уедет князь, может, и ее сердце успокоится. Если сможет. И такая тоска от этой мысли Лесаву взяла, что схватила она лукошко и побежала в лес. Может хоть там она найдет себе утешение? Как всегда находила.

ГЛАВА 9. Просьба

– Девясил, девясил, дай ты князю девять сил… – шептала Лесава, нарезая корень выкопанного лесного гиганта.

Цветы девясила – золотые солнца – стояли в широком кувшине на столе, а корни, хорошенько вымытые, Лесава нарезала на доске ножом.

– Девясил, желтый цвет, дай ты князю много лет… – повторяла Лесава.

Нет, никакой ведьминой силы у нее и в помине не было, что бы там не сплетничали у девушки за спиной, но вот детскую привычку разговаривать с деревьями, травами и цветами Лесная дева бросить не могла. Кидая в землю семена, Лесава уговаривала их не спешить лезть, пока не пройдут заморозки, чтобы не почернели и не умерли нежные ростки, но зато потом уж стараться изо всех сил, набирать сок и мощь. И морковь с редькой, репа и горох как будто слушались Лесаву и росли как на дрожжах. Морковь вырастала толстая, толще запястья девушки, стручки гороха едва не лопались от напора теснящих их изнутри крупных шариков, капуста кокетливо кучерявилась, охотно заворачиваясь в многочисленные одежды, а репа… У-у, репа была отменная – ядреная, сахарная и такая большая, что, выкапывая ее, дедушка Даромир невольно шутил, что придется звать на подмогу и собаку Жучку, и кошку Мурку, и мышку. Раз уж бабка и внучка под рукой.

– Даждьбог, ясный бог, очисти солнечную траву, дай ей твою силу… – шептала Лесава, раскладывая куски корня на подоконнике, там, где их заливали яркие лучи полуденного светила.

Не просто так Лесава готовила зелье из девясила для князя Тихомира. Может, только ее отвар еще и держал его на этом свете. От девяти болезней может ухранить человека этот солнечный цветок. Девять сил ему дать. И от сердечных болей он излечивал, и от яда спасал. В сундуке у Лесавы хранились полотняные мешочки, в которых лежал высушенный корень. Из него круглый год и готовила Лесная дева отвар для Тихомира. С любовью готовила, с нежностью к старому князю, который привечал ее не меньше родной дочери.

А еще может охранить девясил от нечисти разной, от сглаза и от ведьм. И даже от ран может уберечь. Потому и берут воины в поход с собой цветы девясила. А девушки вплетают его в свои косы, веря, что тогда любить их будут с удевятеренной силой. Колдовской это цветок, волшебный.

А еще… А еще знала Лесава, что, если принять отвар из девясила женщине в тягости, то скинет она дитя. Знала, но Премиславе не сказала. А погнала глупую от своего порога. Нет, не собиралась Лесава в убийстве участвовать, даже невольном.

Не потому ли так хотела Премислава от ребеночка избавиться, думала теперь Лесава, что жениха ожидала? Нет, никто бы ее ребенком не укорил. Не было у светличей такого закона, чтобы только после обряда любовь творить. Но то простые люди, а тут княжеская дочь. Хотя…

Вот поговаривали люди, что и свою жену Тихомир взял за себя не невинной девой. И, вроде, даже Премислава родилась раньше срока положенного. Но мало ли что люди брешут. Раз взял князь за себя Гордяну, значит, и дитя его было.

– Легка на помине, – прошептала девушка, увидев в окно, как к ее избушке подходит сама княгиня.

Она стала торопливо сметать со стола обрезки корешков и листьев.

– Пусть будут боги милостивы к тебе, Лесава! – сказала Гордяна, входя в низкую дверь избы.

Она протянула руки к печи и уселась на лавку, куда ее с поклоном проводила девушка.

– И к вам, матушка княгиня, – ответила ей пожеланием Лесава.

Она уселась в ожидании, когда гостья заговорит. Но Гордяна не спешила сказать, зачем пришла. Она медленно обводила взглядом избу, словно видела ее впервые.

Ан нет, не впервые Гордяна сидела на этой лавке, не впервые приходила к Лесаве.

Была княгиня красива. Правильные черты лица овальной формы с высоким лбом, над которым горделиво возвышалась двурогая кика – с золотой каемкой, украшенной самоцветами, от рогов которой вниз на затылок спускалось белое покрывало, полностью закрывавшее волосы, платье из дорогого атласа глубокого синего цвета – явно иноземного происхождения, потому что местные красильщики такие ткани не производили. Единственное, что портило красоту жены Тихомира – это надменное выражение глаз, которое смягчалось лишь тогда, когда смотрела княгиня на свою единственную дочь.

Красоту свою Гордяна лелеяла, а потому и приходила к Лесаве с разными тайными просьбами. Почему не хотела княгиня откровенничать в своем терему, Лесава на знала. Но ведь и у стен есть уши, и может, поэтому предпочитала женщина секретничать о своих делах вне княжеского дворца. А уж за готовыми отварами и мазями посылала сенных девок.

– Где дедушка твой? – спросила княгиня, в очередной раз обегая глазами избу, но почему-то никак не приступая к цели беседы.

– Траву косит на дальнем лугу, – объяснила Лесава. – Там и заночует в стогу. Я ему с собой еды дала.

– Это хорошо, – последовал странный ответ княгини.

– Отвар для волос я еще не варила, – сказала девушка, недоумевая, почему княгиня никак не выскажет цель прихода.

– Скажи, Лесава, предана ли ты князю Тихомиру и мне как покровительнице твоей? – огорошила Гордяна девушку вопросом.

Лесава округлила глаза, потом нахмурилась.

– Да вроде ни одного проступка за мной не водится, – сказала она с недоумением.

– Не о том речь! – отмахнулась Гордяна. – А вот на что ты готова, чтобы преданность свою доказать? Чтобы за ласку отплатить?

Лесава насторожилась. Разговор выходил опасный, чувствовала она сердцем.

– Наверное, и у каждой преданности свой предел имеется, – осторожно сказала она.

– Нет, ничего плохого я тебя делать не прошу, ты не подумай.

– Я ничего не могу подумать, пока не услышу, что вы хотите от меня, – твердо сказала Лесава, уже догадываясь, что попросят у нее именно что-то нехорошее и гадкое.

Княгиня взглянула на богов в красном углу, пожевала губами, потом нехотя выдавила:

– А прошу я тебя, Лесава, ночью сегодняшней подменить дочь мою Премиславу на брачном ложе.

– Что?

Лесава была так ошарашена, что замерла с вытаращенными глазами.

– А что слышала! – сурово отрезала княгиня. – Не может сегодня Премислава с князем возлечь. Причины есть.

– Это какие же?

– Не все ли тебе равно?

– Нет уж, раз такой разговор пошел, то давайте начистоту.

Княгиня сморщилась. Покосилась по сторонам и со вздохом призналась:

– Болезнь у Славки. Срамная. Еще бы недельку подождать, и вылечила бы ее Явнута. Уж я мужа просила повременить, но нет же! И слушать меня не стал, торопился…