Трамвай отчаяния 2: Пассажир без возврата бесплатное чтение

Глава 1

Москва в этот час замирала в усталой тишине, и лишь редкие автомобили прорезали влажный воздух огнями фар. Улицы, залитые мягким светом фонарей, пустовали, словно город задержал дыхание перед рассветом. В глубине одного из переулков, где старые здания давно сменились роскошными фасадами, стояло на вид ничем не примечательное строение – без вывески, без указателей. Но с дверью, за которой скрывался мир, доступный не каждому.

Чёрный седан плавно остановился у обочины. Из него вышел высокий мужчина крепкого телосложения. Он не оглянулся по сторонам, уверенно шагнул на тротуар и направился к охраняемому входу.

Сергей Пятаков был человеком, привыкшим контролировать окружающую действительность, и даже здесь, в месте, где власть приобретала иные формы, он оставался собранным, сосредоточенным, будто входил на заседание совета, а не в заведение, чья сущность определялась теневыми правилами.

Его чётко очерченное лицо с высокими скулами, широкими прямыми бровями и глубоко посаженными карими глазами оставалось бесстрастным. Гладкая, почти лысая голова блеснула под светом фонаря. Дорогой костюм сидел безупречно, подчёркивая не просто его статус, но и привычку к вещам высшего качества. На запястье поблескивали часы, не перегруженные драгоценностями, но всем видом говорившие о цене, за которую можно было приобрести небольшую квартиру в центре.

Высокий охранник у входа, облачённый в тёмный костюм, дополненный с миниатюрной гарнитурой в ухе, на секунду задержал его властным взглядом, но, узнав гостя, чуть склонил голову, пропуская внутрь. Никаких вопросов, никаких уточнений – этот человек точно знал пароль. Дверь мягко щёлкнула, впуская его в полумрак коридора.

Пятаков шагнул внутрь, и шум большого города остался за закрытой дверью. В воздухе смешались терпкие запахи парфюма, дорогого алкоголя и чего—то более тонкого – легкого флёра сладковатого благовония, почти незаметного, но цепляющего за собой тянущийся след. Здесь не было суеты, кричащих вывесок или намёков на дешёвое ублажение инстинктов. Всё было обставлено безупречно, со вкусом, подчёркнуто роскошно, но не вычурно. Мягкие ковры скрадывали шаги, приглушённый свет создавал иллюзию приватности, а зеркальные стены удлиняли пространство, искажая реальность.

Один из слуг в безупречно выглаженной униформе согнулся в вежливом поклоне и указал в сторону главного зала. Пятаков двигался без лишней торопливости, но и без намеренной замедленности: его уверенная походка выдавала человека, знавшего, зачем он здесь. Он уже бывал в этом месте, знал правила, знал, что за этими дверями его встретит мир, где желания не встречали преград.

Двери в основной зал бесшумно раздвинулись, открывая пространство, пропитанное мягким светом и чувственным напряжением. Здесь царил иной ритм – замедленный, тягучий, пульсирующий в такт приглушённой музыке. Мягкие диваны, полупрозрачные шторы, за которыми угадывались силуэты, тонкий сигаретный дым, струящийся из длинных мундштуков. Женщины в откровенных нарядах, движущиеся неспешно, будто растворяясь в общем антураже, их взгляды – призывные, но не навязчивые. Здесь всё было поставлено так, чтобы клиент чувствовал себя желанным, чтобы его вели к пороку плавно, словно погружая в тёплую воду, из которой уже не хотелось выходить.

На противоположной стороне зала, возле длинной стойки с коллекцией редких напитков, стояла хозяйка заведения. Её взгляд, цепкий и пронзительный, сразу нашёл Пятакова, и тонкие губы тронула лёгкая улыбка. Она чуть склонила голову в знак приветствия и сделала еле заметный жест рукой, приглашая его подойти.

– Рада вас видеть, Сергей Викторович, – голос её был мягким, обволакивающим, но в нём чувствовалась стальная нить. – Вы, как всегда, безупречны.

Пятаков едва заметно кивнул, приняв комплимент как нечто само собой разумеющееся. Он бросил беглый взгляд на девушек, занятых неспешной беседой или же просто ожидающих, кто обратит на них внимание.

– Думаю, вы знаете мой вкус, – произнёс он без лишних эмоций.

Она улыбнулась шире, без тени кокетства, просто как хозяйка, знающая, что её товар идеален.

Затем она, словно искусный дирижёр, одним движением пальцев задала ритм, которому послушно подчинилось всё пространство. Движения у неё были отточены, мягкие, но несущие в себе неизменную власть над тем, что происходило в этом месте. В ответ на её жест из теней выплыли фигуры женщин: каждая – воплощение желания, подчинённого правилам игры, где соблазн был превращён в искусство.

Они появлялись медленно, одна за другой, скользя по залу, будто не ступали по полу, а плыли, растворяясь в густом воздухе, насыщенном благовониями и сладкими испарениями дорогого алкоголя. Полупрозрачные ткани струились по их телам, подчёркивая изгибы, позволяя взгляду угадывать больше, чем видеть. Каждая из них владела собой безупречно – в этих движениях не было суеты, не было желания обратить на себя внимание слишком рано. Одни медленно проводили пальцами по шёлковым лентам на своих плечах, словно готовились в любой момент их развязать, другие слегка запрокидывали голову, открывая тонкую линию шеи, натянутую, будто в ожидании укуса.

Пятаков сел в массивное кресло с высокой резной спинкой, обитое тёмной кожей. Оно подчёркивало статус хозяина положения, подчёркивало власть выбора, который принадлежал только ему. Он чуть вытянул ноги, небрежно поставил бокал с виски на небольшой столик рядом, наблюдая за движением женщин, позволяя атмосфере постепенно пропитывать его: вливаться в кровь, становиться естественной частью его присутствия здесь. Ему не нужно было торопиться. Он был здесь не впервые, знал, что искусство наслаждения требует времени.

Женщины, собравшись вокруг, продолжали плавно двигаться. Они приближались медленно, но ни одна из них не решалась первой подойти слишком близко. Он знал этот ритуал – в нём была утончённость, выдержка, красота игры, где не хватало лишь одного элемента. Той, что заставит его забыть обо всех остальных.

И вот, наконец, вошла ОНА.

Её шаг был неспешным, лёгким, но при этом в нём читалась уверенность. Она двигалась так, словно время текло иначе, когда она входила в комнату, словно само пространство становилось податливее, мягче. В её лице угадывалась утончённость: в ней сочеталась природная грация с хищной сдержанностью, скрытой за кажущейся невозмутимостью.

Чёрные волосы спадали на плечи, касаясь ключиц, а в глубине глаз скрывалась бездна, которую невозможно было разгадать с первого взгляда. Она не заигрывала, не пыталась очаровать, не играла в примитивное кокетство. Её безразличие было неуловимо искусным, как у женщины, знающей, что перед ней склонят голову независимо от того, что она скажет.

Платье, которое она носила, выглядело сшитым не из ткани, а из теней, ложившихся по телу так, будто подстраивались под все его изгибы. Узкие лямки лениво покоились на плечах, собираясь в любой момент сползти. Глубокий вырез на спине подчёркивал изгиб позвоночника, мягкий разрез вдоль ноги открывал ровную, гладкую кожу, вызывая в сознании мысли о прикосновении, скользящем по этой поверхности.

Пятаков не сделал лишнего движения, но его взгляд задержался на ней дольше, чем на остальных. Это было приглашение, знак, который не требовал слов. Девушка остановилась, выдерживая паузу, позволяя ему разглядеть её, позволяя понять, что именно он сделал этот выбор, а не она. Её губы тронула лёгкая полуулыбка, похожая на тень удовольствия, мелькнувшую и вмиг исчезнувшую.

Она приблизилась, скользя сквозь воздух, не касаясь никого из присутствующих. Присела рядом, едва заметно наклонившись к нему. Кончики её пальцев невесомо скользнули по дорогой ткани пиджака, оставляя после себя неощутимое, но неизгладимое прикосновение. Она не заговорила, но её дыхание коснулось его шеи, оставляя в воздухе тёплый след, в котором чувствовался аромат чего—то сладкого, ускользающего, как наполовину забытый сон.

– Хороший выбор, – раздался за спиной хозяйки довольный голос.

Но Пятаков не ответил – он лишь слегка улыбнулся.

Дверь за ними закрылась почти бесшумно, оставляя позади тёмный коридор и ту жизнь, в которой всё подчинено строгим правилам, выверенным жестам и сдержанным эмоциям. Но здесь, в этом помещении, оформленном с тонким расчётом на создание уюта, пропитанном чем—то более глубоким, затаённым, действовали иные законы. Полумрак ласкал кожу, подчёркивая изгибы тел приглушённым светом настенных ламп.

Воздух был насыщен ароматами древесного ладана, старого алкоголя, лёгкими, едва уловимыми нотками мускуса. Здесь не было суеты, не было места для случайных движений – всё происходящее напоминало тщательно выверенный танец, где каждый шаг имеет скрытый смысл.

Пятаков расслабленно сел в широкое кресло. Его рука на мгновение замерла на подлокотнике, прежде чем пальцы легко сомкнулись вокруг бокала. Тёмно—янтарная жидкость чуть вздрогнула при движении, кубик льда медленно таял, оставляя по стенкам тонкие стекающие капли.

Он сделал небольшой глоток, ощущая, как тепло напитка разливается внутри, смешиваясь с той медленной, вязкой ленью, что неизбежно подступает в таких местах. Девушка, стоявшая у него за спиной, молча провела ладонью по его плечу, слегка надавливая, словно проверяя, насколько он напряжён. Затем её пальцы скользнули к вороту его рубашки, не торопясь, аккуратно, без излишней демонстративности, и медленно расстегнули верхнюю пуговицу.

Он не сделал ни одного движения, лишь позволил этому случиться. В этой комнате власть уже давно принадлежала не ему, и это было частью ритуала, который он понимал, принимал и даже ждал. Она не спешила. В каждом её движении была уверенность, но в то же время присутствовало нечто таинственное, едва уловимое – как будто она действовала не по выученной схеме, а позволяла себе импровизировать, создавая новый узор в давно знакомой картине.

Её губы приблизились к его шее, дыхание было тёплым, почти невесомым, но даже этот лёгкий, мимолётный контакт оставил ощущение чего—то глубже физического. Она не касалась его по—настоящему, только создавая иллюзию прикосновения, будто разыгрывала собственную игру, где главный смысл заключался в предвкушении. Рука её скользнула ниже, задержалась на груди, изучая его ритм дыхания, проверяя, как он отреагирует. Пятаков был спокойным, полностью уверенным в происходящем, но в этом спокойствии уже нарастало предчувствие неминуемой вспышки.

Её движения оставались плавными, медленными, но при этом в них читалась особая преднамеренность. Тело девушки приближалось к нему не сразу, постепенно, создавая нужное напряжение, тонкую паузу, без которой всё превращалось бы в простой набор механических движений. Пятаков ощутил её сквозь ткань одежды – тепло её кожи, мягкость изгибов, тонкие, почти невесомые прикосновения, постепенно теряющие свою робкую деликатность. Он чувствовал, как её дыхание становится глубже, как его собственное тело реагирует на её движения, подстраиваясь, принимая, начиная вести игру на равных.

Когда её губы коснулись его, он знал, что этот момент был неизбежен. В нём не было суеты, не было сдерживаемых эмоций – лишь принятие того, что должно было произойти. Он ощущал, как её пальцы мягко скользят по его коже, запоминая, изучая, как её тело словно растворяется в этом моменте, уступая, но одновременно направляя. Всё происходящее напоминало сложную симфонию, где каждая нота звучала в точности так, как было задумано. Она медленно отстранилась, позволив ему ощутить секундное предвкушение, прежде чем её пальцы коснулись тонких лямок платья. Без лишних движений она соскользнула с мужского тела, оставляя на своей коже тени от мягкого света настольных ламп. Томные глаза оставались прикованными к нему, изучающими, проверяющими, не давая ему отвести взгляд.

Она приблизилась, позволяя своим движениям создать напряжение в воздухе. Клиент чувствовал тепло её кожи, прежде чем она скользнула ладонями по его груди, расстёгивая пуговицы рубашки, одну за другой, неспешно, растягивая мгновение. Когда ткань соскользнула с его плеч, её пальцы прошлись по его рукам, изучая, пробуждая. Женское дыхание стало глубже, а он, не торопясь, позволял ей вести, принимать её игру, в которой власть переходила из рук в руки с каждым новым движением.

Когда он вошёл в неё, между ними не осталось границ, кроме тех, которые невозможно стереть. Всё слилось в одном потоке, где разница между желаниями и реальностью исчезли, оставляя только сам процесс, в котором не было ни любви, ни истинного притяжения, а лишь нечто глубоко физическое, инстинктивное, диктуемое самой природой. Их движения были плавными, подчиненными не торопливой страсти, но чувству неизбежности, нарастающему, превращающемуся в тот самый пик, который невозможно остановить.

Она чувствовала его дыхание, ощущала, как ритм ускоряется, как он становится глубже, насыщеннее. Он чувствовал её ответную реакцию, тот огонь, который не гасился, а лишь разгорался. Их тела двигались в такт, в едином ритме, в котором отражалось всё – напряжение, порочность, мимолётное удовольствие, растворяющееся в густом воздухе комнаты.

И в конце, когда всё подошло к неизбежному финалу, их стоны прозвучали, словно последний аккорд симфонии, заполняя пространство, сотрясая воздух, превращаясь в эхо, которое ещё долго будет висеть под тяжёлым потолком комнаты.

Пятаков ощущал, как время будто замедляется, как если бы сам воздух в комнате стал плотнее, гуще, сковывал движения. Всё происходящее напоминало наваждение – те моменты, когда разум запаздывает за чувствами, ещё не осознавая, что именно не так, но уже ощущая тонкий привкус тревоги.

Свет настольных ламп оставался мягким, уютно рассеянным, их мерцание отбрасывало на стены размытые тени, словно за ними прятались силуэты, наблюдавшие за происходящим. Запахи ладана и лёгкого мускуса, казавшиеся ещё минуту назад манящими, теперь приобрели удушающую глубину, становясь слишком резкими, слишком насыщенными, будто их концентрация возросла в разы.

Он лежал на мягкой ткани, его кожа всё ещё хранила тепло её тела, но что—то изменилось. Почти неуловимо. Едва заметно, но в этом и крылась самая пугающая деталь. Разум отказывался принимать происходящее, заставляя цепляться за привычные ориентиры: дыхание, движения, но всё внутри него уже поднимало тревогу. Чувство реальности рассыпалось, как пепел на ветру.

Её кожа…

Он не сразу понял, что именно изменилось, но при следующем прикосновении ощутил странную разницу. Слишком гладкая. Неестественно ровная, без малейших изъянов, словно тело утратило ту едва ощутимую шероховатость, свойственную живому существу. Оно стало чем—то иным – натянутым, будто покрытым тончайшей плёнкой, которая не просто отражала свет, а слегка мерцала в его бликах.

Пальцы Пятакова сжались вокруг её предплечья, и это ощущение пронзило его, как удар тока. Как будто он касался не кожи, а чего—то, что только притворяется ею. Внутри зашевелился страх, отзываясь неприятным холодом в груди.

Он перевёл взгляд на её лицо.

Всё ещё красивое. Всё ещё манящее. Но теперь в нём появилось нечто иное, пугающее, как в дорогой фарфоровой маске, которая вдруг начинает казаться живой. Губы тронула лёгкая улыбка – почти такая же, как раньше, но… совсем не такая же.

Чуть шире. Чуть слишком правильная. Линия губ вытянулась, уголки рта поднялись выше, чем должны были, будто кожа натянулась на незримом каркасе. Её лицо больше не было просто человеческим – в нём появилось что—то текучее, зыбкое, как если бы оно состояло из нескольких слоёв, один из которых просвечивал сквозь другой.

А потом он заметил глаза.

Тёмные, слишком тёмные. Белки исчезли, затянутые вязкой, угольно—чёрной пустотой. Они не отражали свет, не имели зрачков, не выдавали ни единой эмоции. В них не было ни осознания, ни даже самого присутствия, только бесконечная, удушающая бездна, в которой нельзя было зацепиться ни за один знакомый элемент. Там не отражался этот номер, не отражался он сам, даже свет ламп растворялся в этом абсолютном мраке, поглощаясь, исчезая без следа.

Её дыхание не изменилось. Оно всё так же оставалось размеренным, будто происходящее не имело для неё никакого значения. Как если бы она знала, что этот момент наступит. Как если бы давно ждала его.

Пятаков застыл, внезапно осознав, что не может дышать так же свободно, как мгновение назад. Её пальцы продолжали двигаться по его телу, но теперь каждое прикосновение казалось не просто касанием женщины, а чем—то иным. Будто его касались вовсе не пальцы, а холодные, вытянутые щупальца чего—то, чему не место в этом мире.

Он моргнул, пытаясь удержать реальность, но в следующий миг его сердце сжалось. Пальцы внезапно стали длиннее. Происходящее не было мгновенным превращением, не было резким изменением – просто он вдруг осознал, что её руки выглядят иначе. Чуть более вытянутыми. Чуть более чужими. Как будто их форма могла меняться, подстраиваясь под момент, под движения. Будто они искали что—то, пробуя его кожу, исследуя, изучая, запоминая.

Он опустил взгляд – и вдруг увидел, как что—то проступает сквозь её запястье. Полупрозрачная плёнка, под которой, подобно тонким живым нитям, двигалось нечто пульсирующее, живое. Они меняли форму, будто впитывая информацию, изменяясь, реагируя. В его разуме пронёсся ужас – он не мог этого видеть, не мог этого осознавать, потому что такое не ДОЛЖНО, не могло существовать. Но оно было здесь. Оно было частью неё.

Девушка улыбнулась шире, и теперь это уже не была улыбка человека.

Пятаков пытался осознать происходящее, но разум словно вяз в липкой трясине. Его тело ещё ощущало тепло её кожи, лихорадочный ритм движений, но теперь всё это казалось смазанным, словно он наблюдал за сценой сквозь мутное стекло. Её силуэт дрожал в воздухе, становился неустойчивым, как пламя свечи в затхлом пространстве, где не было ветра, но ощущался сквозняк.

Мир вокруг терял чёткость, черты расплывались, будто кто—то растворял их в ночи, перемешивая реальность с чем—то более древним, неведомым, ползущим из глубин, которым не должно было быть места в этом мире.

Его мышцы напряглись в попытке подняться, но тело не слушалось. Оно будто окаменело, погружаясь в оцепенение, похожее на тот момент между сном и пробуждением, когда осознание возвращается, но движения остаются невозможными. В висках гулко отдавалось биение сердца, но даже этот звук начинал казаться чужим, как если бы он уже не принадлежал его телу.

Она продолжала двигаться, и её лицо застыло в странном выражении – не столько наслаждения, сколько первобытной жадности. Губы приоткрыты, но дыхание не слышно. Её глаза – две чёрные бездны, в которых невозможно было различить хоть какую—то жизнь. Только пустота, зовущая, затягивающая, жадно поглощающая всё, что осмеливалось заглянуть в неё.

Воздух в комнате сгустился, стал вязким, тягучим, будто он был не частью этого мира, а чем—то чужеродным, вытесненным из другой реальности. Дыхание утяжелилось, стало влажным, словно лёгкие Пятакова заполнялись плотной, горячей дымкой, мешающей сделать хоть один нормальный вдох. Пространство вокруг начинало искажаться, плавиться, теряя привычную форму. Границы предметов размывались, как если бы всё происходящее находилось под толщей воды, под мерцающей гладью, скрывающей под собой неведомую бездну.

Тонкий звон пронзил воздух, срезая тишину, проникая в самое нутро, протыкая его мозг острым жалом. Это не был звук, который можно услышать ушами – он был внутри, там, где не должно было быть ничего, кроме мыслей. Но мысли исчезали, уступая место только одному – осознанию, что он больше не принадлежит себе.

Он снова попытался двинуться, но тело лишь дрогнуло, будто к нему были привязаны тысячи тончайших нитей, удерживающих его в этом моменте, в пространстве, которое переставало быть реальным.

И тогда он почувствовал, как его тянет вниз.

Сначала это было лёгкое ощущение, как когда ступаешь на рыхлый песок у кромки воды, и земля под ногами медленно уходит, увлекая вглубь. Но это наваждение быстро переросло в нечто иное. Впечатление, что под ним больше нет твёрдой опоры, что он завис в пространстве, где не существует силы тяжести, но есть что—то иное – невидимое, но неотвратимое. Оно не просто увлекало его за собой – оно выдирало его из этого мира, вытягивало, словно нить из ткани, оставляя за собой лишь зияющую дыру.

Его взгляд метнулся вверх, и он увидел её. Проститутку, которая больше не была проституткой. Существо, сидевшее на нём, уже не напоминало человека – его очертания искажались, то растягиваясь, то становясь прозрачными, будто это тело состояло из сотен слоёв, наложенных друг на друга. Она наклонилась ближе, и её губы прошептали что—то, но звуки были неразличимы, словно голос шёл из другого измерения, неспособного соединиться с этим.

И тут Пятаков понял, что уже не чувствует собственного тела.

Не чувствует рук, ног, не ощущает поверхности под собой. Он был в точке, где реальность исчезала, стиралась, уступая место абсолютному ничто. Звук в комнате стих, стал приглушённым, как если бы его уши заложило во время погружения в глубокую воду. Но это не было водой. Это было чем—то, для чего у него не было названия.

Тогда он исчез. Растворился в воздухе, как будто его выдернули из этого мира.

Комната наполнилась вязкой тишиной. Плотной, почти ощутимой, словно воздух здесь потерял привычную лёгкость, сделавшись густым, насыщенным остаточным теплом исчезнувшего тела. Лишь медленное дыхание женщины нарушало этот застывший момент, но даже оно звучало приглушённо, будто через невидимую пелену.

Она медленно приподнялась: движения её были безупречно плавными, точно выверенными, без малейшей суеты. Ни следа напряжения, ни намёка на смятение. Её руки спокойно скользнули вдоль бёдер, затем вверх, по линии груди, словно проверяя, не осталось ли на коже отпечатков его прикосновений. Она провела ладонью по животу, будто ощущая что—то ещё, но уже не на физическом уровне, а глубже, внутри себя. Лёгкое напряжение уголков губ выдавало не то удовлетворение, не то осознание завершённого ритуала.

Её спокойный и бесстрастный взгляд скользнул по постели. Простыни ещё хранили едва заметные следы их движения, слабые впадины на ткани напоминали о присутствии мужчины, которого больше не существовало в этом пространстве. Здесь не осталось даже его запаха. Всё, что касалось его сущности, было стерто, унесено туда, куда человеческий разум не способен заглянуть.

Не торопясь, она спустила ноги на пол, ощущая прохладу деревянных досок, затем поднялась и сделала несколько шагов к зеркалу. Её отражение было таким же, каким оно было прежде, но на какой—то миг ей показалось, что оно наблюдает за ней чуть внимательнее, чем следовало бы. Губы снова тронула лёгкая полуулыбка, тень эмоции, которая тут же растворилась, не оставив за собой ничего, кроме лёгкого намёка на самоё себя.

Она провела пальцами по волосам, расправляя пряди, поправляя лёгкий беспорядок, оставшийся после произошедшего. Каждое движение было точным, продуманным, но в них не было человеческой суеты – лишь методичность существа, привыкшего следить за формой, которая должна сохранять безупречность. Затем, слегка откинувшись назад, она вытянула руки вдоль тела, наслаждаясь тишиной, этой звенящей пустотой, что заполнила собой весь номер.

Обернувшись, она ещё раз посмотрела на место, где только что находился Пятаков. В этом взгляде не было тоски, не было сожаления, не было даже любопытства. Только мгновение остановленного времени, когда мир, казалось, не двигался и не дышал, а замер, ожидая её следующего действия.

Накинув халат, она завязала пояс, плавно пригладив лёгкую ткань по бокам, и сделала шаг к двери, не оборачиваясь и не задерживаясь. Всё уже случилось. Всё уже осталось позади.

Она вышла из комнаты так, словно ничего не произошло.

Обычная проститутка, работавшая здесь уже не первый год, сидела за узким односторонним стеклом, встроенным в стену, наблюдая за происходящим. Это окно предназначалось для контроля и наблюдения, но ей редко выпадала возможность видеть нечто действительно пугающее. Она лениво проводила пальцами по поверхности маленького столика, не ожидая ничего необычного. До этого момента всё шло как и прежде: та же атмосфера, тот же ритм ночи, когда тела сплетаются в тени, а за стеклом остаются лишь те, кто здесь для наблюдения, кто не участвует, а лишь смотрит. Она давно привыкла к этому, давно знала, что не все сцены одинаково чувственны или безобидны, но сейчас что—то с самого начала казалось ей неправильным.

Внимание её привлекли едва уловимые странности. Мгновения, которые должны были скользить привычно, но вдруг оказывались натянутыми, будто ткань пространства искривилась. Пятаков двигался так, как двигались все – неторопливо, расслабленно, с той уверенностью человека, который знает, что может взять, что хочет, но вдруг что—то изменилось. Пространство в номере стало иным. Не сразу, не резко, а будто бы незаметно, между взглядами, между морганиями.

Её глаза остановились на коллеге. Что—то в её движениях… едва ощутимо, но разительно отличалось от привычного. Неуловимое ощущение, что её тело подчиняется не совсем тем же законам, что и остальной мир. Она двигалась с прежней уверенностью, но теперь в этом было нечто неправильное. Тень улыбки на её лице… нет, не улыбки. Улыбка – это нечто человеческое, а то, что застыло на её губах, было пустым жестом, пародией на выражение эмоций.

Проститутка за стеклом подалась вперёд, едва слышно вдохнув. Она не сразу поняла, что именно её так пугает, но всё внутри уже сжималось в тугой, ледяной ком.

А затем это случилось.

Она не видела самого исчезновения. Видела только то, что происходило сразу после. Постель ещё сохраняла отпечаток его тела, но его самого уже не было. Как если бы он растворился в воздухе, превратившись в ничто, в пустоту, в тёмную воронку, которую она не могла объяснить. Она смотрела на это, и всё внутри неё кричало, умоляло отвернуться, перестать видеть, забыть.

Но она не могла.

Коллега в номере встала, медленно, тем же безупречным, пугающе спокойным движением. Словно то, что только что произошло, было чем—то обыденным, ничем не выбивающимся из течения ночи. Проститутка за стеклом прижала ладонь к губам, пытаясь не закричать. Глаза расширились, зрачки её дрожали, теряя способность фокусироваться.

А та просто подошла к зеркалу, посмотрела на себя, коснулась волос, чуть поправляя их пальцами. Медленно накинула халат, затянула пояс – все движения были такими, какими должны быть, но теперь в них не было человека. И когда она шагнула к двери, не оглядываясь, не замедляясь, не показывая даже тени беспокойства, женщина за стеклом больше не могла сдерживать себя.

Нет, это невозможно. Нет, этого не могло случиться. Нет, она не могла это видеть.

Она вырвалась из комнаты, сдавленно шепча эти слова, задыхаясь от ледяного ужаса, охватившего её до самых кончиков пальцев. Спотыкаясь, цепляясь за стену, пробираясь прочь, подальше, к свету, к людским голосам, где реальность всё ещё была твёрдой.

Город ещё не пробудился. Москва дышала глухо, вязко, как будто ночь ещё держала её в своей власти, не позволяя рассвету разлить по улицам первые оттенки дня. Серое небо нависало низко, обещая дождь, но капли не падали, застывая где—то на границе между предчувствием и реальностью. Воздух был наполнен прелым запахом асфальта, влажного после ночных испарений, и пустота улиц казалась неестественной, словно город затаился в ожидании чего—то, что вот—вот должно было случиться.

Женщина бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь, сбиваясь, лавируя между фонарными столбами и случайными фигурами дворников, лениво подметающих тротуары. Её рваное пальто хлопало за спиной, словно грязные крылья. Волосы спутались, разметались, цепляясь за лицо, за шею, но она даже не пыталась их убрать. Её ноги – босые, грязные, замёрзшие – ударялись о каменную мостовую, но она не чувствовала боли. Страх заглушал всё: холод, усталость, разум.

Её дыхание было рваным, пересохшее горло сжималось от крика, который она не могла выпустить, пока бежала. Глаза безумно метались по сторонам, не в силах остановиться ни на одном объекте, ни на одном лице. Она не просто бежала – она спасалась. Но от чего? Кто преследовал её? Что шло за ней следом? Она и сама не знала.

Казалось, тени домов растягиваются, удлиняются, двигаются в такт её шагам. Она слышала стук собственного сердца, но иногда, на грани слуха, ей чудилось нечто иное – едва слышное шуршание, неуловимое движение воздуха позади. Как будто за ней кто—то шёл, едва касаясь мостовой, не торопясь, но неотвратимо. Она оглянулась.

Улица была пуста. Лишь безразличные огни фонарей отражались в мокром асфальте, только мутные лужи хранили в себе отражение холодного утреннего неба. Никто не следовал за ней. Но осознание этого не приносило облегчения. Страх продолжал разъедать её изнутри, засев в груди ледяным комом, который не удавалось проглотить.

Впереди виднелся полицейский участок. Старая серая громада, угрюмо возвышающаяся над улицей. Знакомое здание, в которое раньше она приходила с другими целями: разбираться с клиентами, спорить с патрульными, платить мзду, чтобы избежать лишних проблем. Но сейчас это было единственное место, где она могла надеяться на безопасность.

Она ворвалась внутрь, распахнув тяжёлую дверь и споткнувшись о порог. В тусклый свет настольных ламп создавал тёмном коридоре ощущение зыбкости, но здесь пахло кофе, бумагой, чем—то прозаичным, реальным. Люди в форме, дежурные, усталые, сонные, подняли головы, взглядывая на неё с лёгким раздражением.

– Он исчез! – крик сорвался с её губ, прерывая тяжёлую тишину. – Он просто испарился! Я видела! Я всё видела!

Голос женщины дрожал: он был хриплым, надломленным, как если бы каждая фраза высекалась из её горла лезвием. Она пыталась вдохнуть, но воздух в помещении казался липким, удушающим, наполненным запахами мундиров, сигарет, старого дерева. Мир здесь был иным – спокойным, обычным, таким, каким он должен был быть, но она больше не могла в него вписаться.

Полицейский за стойкой медленно поднял брови. Он был широкоплеч, крепок, с тяжёлым лицом, на котором застыла привычка не верить в чужие истерики. Он видел подобных ей много раз – женщин, выбежавших из клубов, испуганных клиентов, заплаканных девиц в разорванных колготках. Но эта была другой. В её глазах не было привычного ужаса, страха перед мужчиной, перед побоями, перед очередной ночной разборкой. Там было нечто иное: настоящее, древнее, тот страх, который редко можно встретить у живых.

– Что? – спросил он, моргая, пытаясь уложить её слова в привычные схемы.

– Он исчез! – она шагнула к нему, сжимая кулаки, будто пыталась удержать что—то, что уже ускользало. – Просто… испарился. Там, в комнате. Он был… и его не стало.

Она знала, как это звучит. Безумие. Чистое, без примесей, без оправданий. Она сама бы не поверила в это, если бы не видела своими глазами. Если бы не чувствовала, как воздух в комнате сгущался, становился плотнее, затягивал, высасывал реальность.

Полицейский медленно выдохнул, откинувшись на спинку кресла. Он смотрел на неё с недоверием, но его опыт подсказывал ему, что здесь что—то есть. Может быть, не то, что она говорила, но нечто, что требовало внимания. Паника таких, как она, редко была наигранной. И хотя всё внутри него твердило, что это очередная ночная истерика, какой он видел уже сотни, что—то не давало ему отмахнуться.

– Сядьте, – сказал он наконец, кивнув на деревянный стул у стены. – И по порядку. Где это случилось? Кто исчез?

Она сглотнула. Её тело тряслось, как если бы холод добрался до самых костей. Ответить сразу она не могла, потому что знала: слова, которые она скажет, будут звучать нелепо. И всё же другого выбора у неё не было.

Кабинет следователя был тесным, прокуренным, с жёлтым светом настольной лампы, который делал лица в ней бледными и уставшими. По стенам тянулись пятна старой штукатурки, а на подоконнике стоял видавший виды вентилятор, лениво перегоняющий воздух, в котором витал запах дешёвого кофе, бумаги и усталости. Здесь пахло ночными дежурствами, полуразложенными делами, долгими, бессмысленными разговорами, когда преступник уже найден, а для отчётности всё ещё не хватает пары пунктов.

Женщина сидела на жёстком деревянном стуле, едва касаясь его края. Пальцы у неё дрожали, сжимая горячую кружку с остывающим кофе, но она не пила. Тёмная жидкость подрагивала от её дыхания, от тонкой, но нескончаемой дрожи, которая теперь стала частью её тела. Она знала, что сейчас они не поверят. Это было неизбежно. Они не могли поверить. Но её страх – это было нечто большее, чем простая паника, чем отчаяние человека, попавшего в беду. Он был чем—то совсем иным. Чем—то, что не умещалось в рамках этого кабинета, этой ночи, и всей этой жизни.

Следователь, мужчина лет сорока с холодными глазами и привычкой не торопиться с выводами, смотрел на неё с лёгкой скукой. Он видел сотни, тысячи таких, как она – избитых, заплаканных, пьяных, испуганных, лживых, настоящих. Она не выглядела как одна из них. Здесь было что—то другое, что—то, что даже он не мог сразу определить. Её страх не был истерическим. Он был глубоким, пронзительным, пропитывающим её с головы до ног. Так боятся люди, которые действительно видели что—то, что не должны были видеть.

Он переглянулся с напарником, молча передавая ему невидимый вопрос. Ещё одна сумасшедшая? Очередная история о таинственных клиентах, которые «пропадают», оставляя их потом разбираться с трупами в подворотнях? Или всё же что—то большее?

– Исчез во время секса? – наконец произнёс следователь, на мгновение приподняв бровь. – Ну—ну…

Его голос был выработан годами допросов – усталый, ровный, без явного осуждения, но с той долей скепсиса, которая должна была расставить всё на свои места. Он знал, как разоблачить ложь, как вынудить людей заговорить правду, как поймать их на несостыковках. Он ждал, что она сейчас начнёт путаться, что её история рассыплется, как карточный домик. Он видел это тысячи раз.

Но она не спорила. Она даже не пыталась что—то объяснить. Только крепче сжала пальцы вокруг горячей кружки, а её плечи едва заметно вздрогнули. Она словно сжалась внутрь себя, пытаясь стать меньше, спрятаться, исчезнуть. Как будто это помогло бы ей.

Следователь отложил ручку. В воздухе зазвучала знакомая ему тишина: та, что предшествует либо признанию, либо окончательной потере смысла разговора. Он уже собирался сказать что—то, подвести итог, сделать вывод – но в этот момент за его спиной резко зазвонил телефон.

Он вздрогнул и раздражённо покосился на аппарат, словно хотел не брать трубку, но что—то в этом звонке было не таким, как обычно. Он отличался. Резкий, требовательный, разрезающий пространство. Телефон продолжал звонить, и в этой настойчивости было нечто тревожное, нечто, чего он не мог проигнорировать.

Он поднял трубку:

– Да! – его голос теперь был уже не таким ленивым.

Следоватль слушал молча, не перебивая, не кивая, но в какой—то момент его бровь едва заметно дрогнула. Взгляд стал внимательнее, рука медленно легла на стол, а пальцы чуть сильнее сжались в кулак. Голос в трубке был коротким, приказным. Без лишних объяснений. Разобраться. Немедленно.

Он опустил трубку на рычаг и бросил взгляд на женщину. Впервые за весь разговор его глаза стали серьёзными.

– Значит, говорите, он исчез? – произнёс он, не скрывая теперь заинтересованности.

Она подняла взгляд. Губы её дрожали, но она ничего не сказала. Только кивнула. И в этом молчаливом кивке было что—то, от чего даже опытный следователь вдруг почувствовал, как внутри что—то нехорошо сжалось.

Глава 2

Маленький двухэтажный особняк затерялся среди современных зданий в самом центре Москвы. С первого взгляда он ничем не выделялся: скромный фасад, тёмные окна, строгие линии, лишённые какой—либо декоративности. Он выглядел так, будто существовал всегда: не бросался в глаза, не привлекал внимания. Проходя мимо, случайные прохожие не задумывались, что скрывается за его стенами, а те, кто всё же обращал внимание на здание, видели лишь одну из множества московских построек, переживших несколько эпох.

Но за этими стенами работал 302—й отдел – одна из самых закрытых структур спецслужб, чья деятельность оставалась в тени даже для тех, кто имел доступ к секретным данным. Этот отдел не значился в официальных списках, не имел вывесок или административных обозначений. О нём не писали в отчётах, его сотрудников нельзя было найти в базе данных, а само его существование оспаривалось даже среди высших чинов.

Здесь занимались тем, что не поддавалось объяснению: контролировали межмировые контакты, пресекали незаконные переходы между реальностями, предотвращали торговлю душами и расследовали аномальные явления. То, что казалось мифом или частью религиозных поверий, для 302—го отдела было будничной работой. Их оперативники сталкивались с сущностями, которые не должны были существовать, пресекали сделки, заключённые на условиях, противоречащих самой человеческой природе, и отслеживали тех, кто стремился использовать силы, неподвластные простым смертным.

302—м руководили Варвара Олеговна Смолина и Виталий Дмитриевич Санин – два специалиста, чьи методы работы были совершенно разными, но при этом идеально дополняли друг друга.

Варвара была хладнокровным аналитиком с развитым стратегическим мышлением, привыкшая к детальному анализу ситуации. Её методичность и умение просчитывать возможные последствия делали её незаменимой в расследованиях, связанных с аномальными явлениями. Она предпочитала действовать расчётливо, изучая каждый шаг, прежде чем принять решение. Даже там, где реальность начинала рушиться, она умела выстраивать цепочки, которые вели к ответу.

Виталий в отличие от неё был оперативником, человеком, привыкшим работать в поле. Он не верил в излишние обсуждения и предпочитал действовать быстро и жёстко, когда это было необходимо. Его методы часто выходили за рамки традиционных расследований, но именно благодаря ему 302—й отдел получал доступ к таким вещам, о которых остальные могли только догадываться.

Они работали вместе уже несколько лет, но их история началась задолго до этого.

Когда—то Варвара Смолина была сотрудником Следственного комитета. Она занималась самыми сложными и запутанными делами: раскрывала преступления, которые казались неразрешимыми. Но однажды столкнулась с тем, что выбило её из привычной системы координат.

Все началось с череды странных исчезновений, которые связывали с городской легендой о трамвае с номером 302. Первые сообщения о пропавших пассажирах появились в середине прошлого века, но тогда их списали на совпадения и несчастные случаи. Однако в последние годы свидетели стали замечать на улицах Москвы старый трамвай, исчезнувший ещё в шестидесятых, и утверждали, что он появляется без предупреждения, двигаясь по давно заброшенным путям. Люди, вошедшие в него, больше никогда не возвращались.

Когда этот вагон появился вновь, Варвара не могла игнорировать тревожные сигналы. Исчезновение людей сопровождалось аномалиями: камеры видеонаблюдения переставали работать, телефоны фиксировали странные помехи, а у очевидцев были одинаковые показания – они видели трамвай, но никто не мог вспомнить, куда он направлялся. Погружаясь в расследование, Варвара обнаружила, что исчезновения всегда происходили в одни и те же дни года и на определённых маршрутах, которые, по странному совпадению, совпадали с последним известным маршрутом Трамвая 302.

Тогда она впервые встретила Виталия Санина. Их знакомство началось с конфликта – Варвара, привыкшая к логике и анализу, не могла смириться с грубыми, казавшимися ей хаотичными методами Виталия. Он же видел в ней лишь кабинетного аналитика, далёкого от реальных полевых операций. Они спорили, сталкивались в мнениях, бросали друг другу вызовы. Варвара пыталась доказать, что её расчётливость и холодный ум ценнее, чем грубая сила, а Виталий – что в их работе важнее скорость и решительность.

Но с каждым днём расследования, с каждым новым шагом вглубь аномалий, где привычные законы переставали действовать, они начинали понимать друг друга. Варвара увидела, что Виталий не просто действует грубо, а умеет принимать решения в условиях, когда нет времени на анализ. А он признал, что её логика и хладнокровие спасают их от ошибок, которые могли бы стать смертельными.

Их профессиональное противостояние превратилось в нечто иное. Разговоры становились длиннее, взгляды – глубже, а слова, раньше звучавшие как вызов, стали напоминать доверие. Их столкновения сменились взаимным уважением, а затем – чем—то большим, чем просто рабочее партнёрство.

Они боролись друг с другом, отстаивали свои принципы, но в этой борьбе находили силы для союза. И когда между ними прорвалась эта грань, оказавшись иллюзией, они поняли, что не могут больше отрицать очевидное. Их чувства вспыхнули, как искра в шторм, оставляя в прошлом все их споры и гонор. В тот момент, когда они оба сдались своим эмоциям, мир вокруг на мгновение стал простым.

И теперь они были вместе не только в работе, но и в жизни. Вера друг в друга стала их силой, а единство противоположностей – основой, на которой держался 302—й отдел.

Варвара и Виталий вошли в здание 302—го отдела, не обменявшись ни единым словом. Их лица оставались непроницаемыми, но напряжённая тишина между ними говорила красноречивее любых слов. Встреча с Белоусовым, спецуполномоченным главы государства по вопросам безопасности, оставила осадок. Не потому, что они не привыкли к давлению сверху – их работа давно сделала их устойчивыми к приказам, не терпящим возражений. Но это дело…

Час назад, когда они были у Белоусова, он, как всегда, сидел за массивным дубовым столом, с безупречно выверенной осанкой, в своём тёмно—синем костюме, который подчёркивал его принадлежность к элите государственной машины. Он смотрел на них спокойно, но в этом спокойствии читалась скрытая усталость человека, которому ежедневно приходится балансировать между государственными интересами и скрытыми угрозами, о которых никто не должен знать.

– Исчезновение зампреда правительства в борделе, который не является борделем, – произнесла Варвара, включая планшет. – Даже для нас это звучит чересчур.

– А ещё гриф «сверхсекретно», – хмыкнул Виталий, опираясь на край её стола. – Чтобы никто не узнал, что один из ключевых политиков страны пропал под проституткой в элитном «культурно—досуговом центре».

– ФСБ уже работали на месте? – спросила Варвара, переводя взгляд на Белоусова.

Тот медленно кивнул.

– Да. Они снесли там всё, что только могли. Разгромили весь этот так называемый «культурный центр», провели задержания, арестовали управляющую.

Варвара и Виталий переглянулись. Взгляд девушки стал ещё более сосредоточенным, а её напарник медленно вздохнул, понимая, что после такой зачистки искать какие—либо улики на месте бесполезно.

– Но раз дело передали нам, – заметил Виталий, – значит, ФСБ ничего не добились.

Белоусов сложил пальцы в замок и устало посмотрел на него.

– Ничего, – подтвердил он. – Не нашли тела, не обнаружили следов борьбы. Единственное, что у них было – свидетельские показания одной из девушек, но это ни на что не повлияло. Официально её слова не имеют никакой доказательной силы.

Варвара нахмурилась:

– А управляющая?

Белоусов откинулся в кресле, прежде чем спокойно, почти буднично произнёс:

– Завтра её отпустят.

Виталий слегка подался вперёд.

– Что?

– За неё вступились очень высокопоставленные люди, – без эмоций пояснил Белоусов. – Формальных обвинений у ФСБ против неё нет, да и заведение, если верить официальным документам, занималось исключительно культурной деятельностью.

Варвара сцепила пальцы, размышляя.

– Получается, мы имеем место, которое официально не является борделем, пропавшего человека, которого никто не хочет искать, и девушку, которая, если верить управляющей, вообще никогда не работала в их заведении.

– Либо она солгала, – предположил Виталий.

– Либо кто—то уже позаботился о том, чтобы вычеркнуть её из реальности, – мрачно добавил Виталий.

Они замолчали. Белоусов терпеливо ждал, наблюдая за их реакцией.

– Что касается работы ФСБ, – наконец произнёс он, наклоняясь вперёд, – то не в вашей компетенции обсуждать их полномочия.

Варвара чуть склонила голову, собираясь оспорить его слова, но Виталий лишь хмыкнул:

– Отлично, значит, теперь разгребать это предстоит нам, – произнёс он, поднимаясь.

– Вы не первый раз сталкиваетесь с подобным, – спокойно сказал Белоусов.

Варвара посмотрела на него с холодным выражением лица:

– Но в этот раз ставки куда выше.

Белоусов не стал спорить. Он прекрасно это понимал. 302—й отдел привык работать с аномалиями, с тем, что не укладывается в законы физики и логики. Но это дело было другим. Оно касалось не только загадочного исчезновения, но и «верхов», которые за этим стояли.

– Нужно ехать, – наконец сказал Виталий, глядя на Варвару.

Она на мгновение задержала взгляд на экране планшета, затем решительно поднялась.

– Пока не стало поздно.

Варвара и Виталий вернулись в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Пространство, наполненное мягким светом настольных ламп и запахом бумаги, казалось привычным, но напряжение, накопившееся за время встречи с Белоусовым, не рассеивалось. Варвара без лишних движений опустилась в кресло, сложила руки на столе и задумчиво посмотрела на планшет.

Виталий прошёл к своему месту, но не сел, а остался стоять, глядя на неё с привычным прищуром, ожидая, когда она первой нарушит молчание.

– Исчезновение без следов борьбы, без шума, без камер – это не простое похищение, – наконец сказала она, медленно листая документы.

Голос у Варвары был ровным, но в нём ощущалась сосредоточенность, словно она уже выстраивала гипотезы, пробираясь сквозь слой официальных фактов к тому, что действительно имело значение.

– Думаешь, мистика? – Виталий скептически хмыкнул, усмехнувшись одними губами.

– Думаю, что это нечто большее, чем просто исчезновение человека, – спокойно ответила Варвара, не поднимая взгляда. – Улики указывают не только на похищение, но и на метод, который выходит за рамки обычных преступлений.

Она откинулась на спинку кресла, сдвинула планшет в сторону и посмотрела на напарника:

– Виталий, ты ведь знаешь, что бордели – одно из самых удобных мест для переходов между мирами.

Он фыркнул, устало проведя рукой по лицу:

– То есть мы не рассматриваем вариант, что зампред просто попал в умелые руки профессионалов? Нет, сразу сверхъестественное?

– Если бы это было просто похищение, оно оставило бы следы, – возразила Варвара. – Хотя бы косвенные: камеры, свидетели, фальшивые улики, запутанный след. Здесь ничего нет.

Виталий сел, наклонился вперёд, сцепив пальцы в замок:

– Пока у нас нет доказательств, что в этом деле есть что—то за гранью, – сказал он, выдерживая её взгляд.

– А ты веришь, что обычные похитители могли так идеально убрать человека из запертого помещения, не оставив ни одной зацепки? – спросила она спокойно.

Виталий медленно качнул головой, но возражать не стал:

– Пока я вижу хорошо организованную работу, а не демонов, – произнёс он после паузы.

Варвара промолчала, но по её лицу было видно, что его слова её не убедили. Она привыкла доверять логике, но её логика не отвергала невозможного, если у невозможного были свои законы.

– Допустим, – сказала она наконец. – Мы имеем дело с тщательно спланированным похищением. Значит, где—то должны быть слабые места.

Виталий кивнул:

– Именно. Если это работа людей, они ошиблись хотя бы раз.

Варвара снова взглянула на планшет:

– Хорошо. Начнём с того, где именно они могли допустить промах.

В кабинете установилась напряжённая тишина. Варвара просматривала данные, а Виталий наблюдал за ней, пока между ними оставался невидимый вопрос: что, если правы они оба?

Смолина задумчиво провела пальцами по стеклянной поверхности планшета, внимательно перечитывая показания свидетельницы. Несмотря на кажущуюся абсурдность ситуации, детали её рассказа были последовательными и логичными в своей иррациональности.

– Она утверждает, что клиент её коллеги просто исчез во время секса, – медленно произнесла Варвара, переводя взгляд на напарника.

– Без криков? Без борьбы? – уточнил он, прищурившись.

– Ни звука, – подтвердила она. – Никаких попыток сопротивления. Он просто… испарился.

Виталий усмехнулся, но без прежнего сарказма.

– Как удобно, – произнёс он, сложив руки на груди. – Никаких следов, никаких свидетелей, никаких зацепок.

– Одна свидетельница есть, – поправила его Варвара.

– Которая могла видеть всё неправильно. Или видеть то, что ей хотели показать, – возразил он.

Варвара слегка склонила голову, соглашаясь, но не оставляя сомнений в том, что она продолжит копать глубже.

– Тогда объясни другое, – сказала она. – Проститутка, которая была с Пятаковым, исчезла сразу после него. Никто не видел, как она покидала здание.

Виталий потер подбородок, нахмурившись:

– Либо её кто—то вывел заранее, до того, как подняли тревогу, либо…

– Либо её вообще не существовало, – закончила за него Варвара.

Оба снова замолчали.

– Управляющая борделем утверждает, что эта девушка у них не работала, – продолжила она. – Более того, она уверяет, что вообще видит свидетельницу впервые.

– Удобное совпадение, – скептически заметил Виталий. – А весь бордель – это, конечно, просто «досуговый центр», где читают стихи и обсуждают искусство.

– И где зампред правительства посещает культурные мероприятия, а затем исчезает, – добавила Варвара.

Напарник покачал головой.

– О’кей, допустим, что бордель – ширма для чего—то другого. Но пока мы не знаем, для чего именно.

– Нам нужны факты, – сказала девушка. – А факты пока указывают на одно: камеры видеонаблюдения ничего не зафиксировали.

– То есть момент исчезновения пропал?

– Камеры просто «не заметили» ни Пятакова, ни девушку, которая была с ним, ни сам момент исчезновения.

Виталий тихо присвистнул:

– Значит, либо запись подчистили, либо в тот момент действительно произошло что—то, чего техника не могла зафиксировать.

Варвара слегка постучала пальцем по столу, обдумывая сказанное.

– Есть ещё кое—что. Та, что сбежала, нигде не значится. В базе данных ни одного её имени, ни одной регистрации, ни даже фальшивых документов.

Санин хмыкнул.

– Профессионалка без документов?

– Не просто без документов. Без следов существования.

Он поднялся, прошёлся по кабинету и снова остановился возле её стола.

– Что у нас в итоге? – спросил он. – Зампред исчез, как будто его никогда не существовало. Никаких отпечатков, никаких личных вещей, даже одежды. Проститутка, с которой он был, исчезла сразу после него, и никто не может её найти. Единственная, кто что—то видела, утверждает, что во время исчезновения девушка превратилась в монстра, а потом снова стала обычной. И поэтому всё, что у нас сейчас есть, – это её слова.

Варвара посмотрела на него в упор:

– Пока что, да, – тихо произнесла она.

Виталий сжал губы, задумавшись:

– Либо у нас идеальное похищение, либо нечто, выходящее за границы привычного.

– Ты до сих пор не веришь в сверхъестественное? – спросила Варвара.

– Я просто пока не вижу доказательств, – ответил он. – Но если они появятся…

Он не договорил. Следователь всё поняла и без слов:

– Надо уточнить, что она видела.

Её коллега кивнул. На допрос отправились оба.

Варвара наблюдала за свидетельницей, оценивая её состояние. Девушка сидела напротив, ссутулившись, скрестив руки на груди, словно пытаясь спрятаться в собственной тени. Лицо было бледным, а пальцы, сжимавшие край тонкой кофточки, заметно дрожали. В маленькой допросной комнате не было ничего, что могло бы давить на психику – только стол, два стула и ровный свет лампы. Но атмосфера была подозрительно напряжённой, и причиной этого была не комната, а сама свидетельница.

Смолина видела таких людей раньше: тех, кто сталкивался с чем—то, что не мог объяснить. Они не всегда боялись, но всегда находились в состоянии, близком к нервному срыву.

У этой девушки глаза бегали по сторонам, но она избегала встречаться взглядом с Варварой. Её дыхание было сбивчивым, и, несмотря на тепло в помещении, она вздрагивала, словно в комнате было холодно.

– Назовите своё имя, – спокойно произнесла следователь, держа перед собой планшет.

Девушка нервно сглотнула.

– Катя… – голос её сорвался. – Катерина Морозова.

– Хорошо, Катя. Вы заявили в полицию, что стали свидетельницей исчезновения Сергея Пятакова. Можете ещё раз рассказать, что именно вы видели?

Морозова вздрогнула, опустила голову и сжала пальцы в кулак.

– Это было… – она закрыла глаза, тяжело вздохнула. – Это было нечто нереальное.

Голос задрожал. Пока она смотрела на Варвару, в её взгляде читалась паника.

– Он просто… растворился.

Варвара выдержала паузу, позволив девушке немного успокоиться, но не дала ей замкнуться в себе.

– Растворился, – повторила она ровным голосом. – Как именно? Постарайтесь вспомнить каждую деталь.

Катя несколько секунд молчала, словно собиралась с мыслями, затем заговорила, напряжённо глядя в одну точку.

– Я смотрела через окно. Всё было нормально… – её голос едва слышно дрогнул. – Они занимались своим делом. Она была сверху, держала его за плечи. – Она так резко сжала пальцы, что ногти впились в кожу. – А потом…

Катя судорожно сглотнула, её губы задрожали ещё сильнее:

– Потом его руки начали дрожать. Лицо… оно стало каким—то искажённым. Как будто его что—то схватило изнутри. – Она зажмурилась, а потом резко открыла глаза, посмотрела прямо на Варвару: – А затем он просто исчез. В один миг. Будто его засосало в пустоту.

Комната погрузилась в тишину. Варвара не писала ничего, не делала резких движений, давая Кате возможность продолжить.

– Что было дальше? – спросила она после короткой паузы.

Девушка сглотнула:

– Коллега… – она сгибала и разгибала пальцы, будто пытаясь сжать в кулаке остатки самоконтроля. – Она просто встала. Спокойно. Как будто… как будто ничего не произошло – сжались губы, рука с усилием скользнула по лицу, —поправила волосы. Взяла халат. Накинула. И ушла.

– Она выглядела испуганной? – Варвара слегка подалась вперёд.

Катя отрицательно покачала головой.

– Нет… Нет. Ни капли. Как будто она знала, что так и должно быть.

Варвара оценила эту информацию. Женщина, только что находившаяся в одной постели с мужчиной, который исчез на её глазах, даже не отреагировала. Ни крика, ни попытки понять, что произошло. Спокойствие там, где его быть не могло. Но этого было недостаточно.

– Катя, вы смотрели ей в глаза?

При этом вопросе девушка вздрогнула. Варвара сразу заметила перемену: Катя резко напряглась, пальцы сжались в кулаки, по телу прошла едва заметная дрожь.

– Да, – прошептала она.

– Что с ними было?

Катя побледнела ещё сильнее.

– Они… – её голос задрожал. – Они стали чёрными.

Она закрыла глаза, будто пытаясь стереть этот образ.

– Полностью. Без зрачков. Просто две чёрные дыры.

Варвара перевела взгляд на Виталия. Он молча сидел в кресле напротив, скрестив руки на груди. На его лице не было удивления, но в глазах мелькнуло нечто, что можно было назвать тревогой.

Ответ Кати дал понять главное. Женщина, которая была с Пятаковым в ту ночь, могла быть не человеком.

Когда за свидетельницей закрылась дверь, два представителя триста второго отдела остались в кабинете вдвоём. Комната наполнилась тишиной, нарушаемой лишь приглушённым гулом вентиляции и мерным тиканьем часов на стене. Катя ушла, но её слова продолжали звучать в сознании каждого из них.

Варвара убрала планшет в сторону и, сцепив пальцы, посмотрела на Виталия. Тот сидел напротив, задумчиво барабаня пальцами по столешнице, и, казалось, что он всё ещё переваривает услышанное. Ему не нужно было говорить, чтобы дать понять – всё происходящее его задело. Он не был человеком, склонным верить в потусторонние силы, но факты, которые они имели на руках, не вписывались в рамки привычной логики. Он до последнего наблюдал за свидетельницей, всё ещё бледной и дрожащей, затем перевёл взгляд на Варвару.

– Если она демон, – проговорил он, сцепив пальцы в замок, – то почему не исчезла сразу?

Варвара, которая до этого момента внимательно изучала жесты и мимику Кати, подняла на него взгляд:

– Хороший вопрос, – признала она и провела пальцем по краю планшета, будто пытаясь собрать разбросанные детали в единую картину: – Может, ей не нужно было исчезать. Или она знала, что никто не станет искать её всерьёз.

Виталий нахмурился:

– Ладно. Тогда куда она могла уйти?

Его голос звучал ровно, но в нём уже не было той лёгкой насмешки, что звучала раньше, когда они обсуждали этот случай. Варвара почувствовала, как его интерес постепенно сменяет скептицизм.

– Если бы мы могли ответить на этот вопрос, то уже бы вышли на её след, – заметила она. – Пока у нас есть только очевидное: она покинула здание так, что её никто не заметил.

Виталий сдвинул брови:

– Значит, либо у неё были сообщники, либо…

– Либо бордель даёт своим "сотрудницам" нечто большее, чем просто крышу над головой, – закончила Варвара.

– Ты намекаешь, что бордель – это не обычное прикрытие для занятий элитных клиентов? – уточнил Санин.

Смолина чуть наклонила голову и заговорила, словно размышляя вслух:

– А ты не находишь странным, что управляющая отрицает сам факт её существования? – спросила она.

Он медленно покачал головой, словно сам с собой спорил:

– Всё ещё не понимаю, почему управляющая ведёт себя так, будто этой девушки никогда не существовало.

– Потому что бордель – нечто большее, – негромко убеждала их обоих Варвара. – И эта "пропажа" не случайна.

Виталий посмотрел на неё пристально, его лицо оставалось напряжённым:

– Ты уверена, что там происходят вещи, которые выходят за грань человеческого понимания?

– Я думаю, что если бы это было обычное преступление, то у нас уже были бы подозреваемые, свидетели и объяснения, – ответила она. – А сейчас у нас есть только пустота. Будто кто—то стер часть реальности.

Виталий встал, подошёл к окну, глядя на тёмный город за стеклом:

– Мне не нравится, когда логика перестаёт работать, – тихо сказал он.

– Мне тоже, – согласилась Варвара. – Но это не значит, что мы можем отвернуться от того, что видим.

Он уловил в её голосе уверенность, которой было трудно противостоять. Слишком много совпадений. Слишком много нестыковок.

Полицейский молча согласился. Точнее, не сказал вслух того, что понимал: логика, за которую он цеплялся, начинала рушиться под тяжестью необъяснимого.

Следователь принялась набирать текст на клавиатуре, погрузившись в рутинное, но необходимое дело – поиск пропавших людей за последние три года. Она методично фильтровала данные, отсеивая те, что не имели отношения к борделям, но даже после базовой очистки списка исчезнувших оставалось слишком много.

Девушка ожидала, что наткнётся на единичные случаи, но цифры говорили об обратном. Исчезновения происходили не только в небезызвестных салонах «Без греха», но и в других элитных заведениях, работающих в серой зоне. Однако с каждым исчезновением в деле оставались одни и те же странности: отсутствие тел, отсутствие следов борьбы, отказ администрации признавать сам факт присутствия пропавшего человека в их заведении.

Она нахмурилась, пролистывая список.

– Виталь, взгляни, – произнесла она, поворачивая к нему экран.

Он подошёл, склонился над монитором, бегло просмотрел записи.

– Это за последние три года?

– Да. И все случаи похожи на наш. Люди исчезали в закрытых борделях. Имена не фигурировали ни в одном документе заведения.

Виталий взял планшет и сел, опершись локтями на стол:

– Дай угадаю. Ни одного официального расследования?

– Именно, – кивнула Варвара. – Либо дела просто не возбуждались, либо их закрывали, даже не приступив к поискам.

Виталий покачал головой, хмыкнув.

– Как удобно.

– Удобно – не то слово. Здесь что—то большее. Смотри.

Она кликнула на один из документов, вывела данные на экран.

– «Без греха» фигурировал в нескольких подобных случаях.

– Интересный клуб, – Виталий усмехнулся, но в его голосе не было веселья. – До нас там уже бывали инциденты, но все они заминались.

Варвара отвлеклась от экрана:

– То есть?

– Я нашёл несколько случаев исчезновений в этом борделе, пока работал в полиции. Они либо не получали ход, либо фиксировались как «самовольный уход клиента». Официально никто не пропал.

Она медленно выдохнула.

– Значит, это не первое исчезновение.

– И вот что ещё, – продолжил Виталий, откинувшись на спинку кресла. – «Без греха» принадлежит не частному владельцу, как можно было бы ожидать, а международному центру «Мир Сияния Ливианны».

Варвара подняла взгляд.

– Что?

– По документам – религиозно—философское общество, занимающееся «просветлением через духовные практики».

Она нахмурилась:

– Это звучит, как название какой-нибудь секты.

– Потому что так и есть, – подтвердил Виталий. – У них филиалы по всему миру. И российский – далеко не последний по уровню влияния.

Коллега подалась вперёд:

– То есть даже бордель – это лишь фасад?

– Очень похоже на то, – кивнул Виталий. – Вопрос в другом. Насколько далеко простираются их связи и что именно они скрывают?

Варвара задумчиво постучала пальцами по столу.

– Нам нужны ещё примеры. Где подобное происходило, помимо России?

Она быстро внесла фильтры в поисковик, добавив географический параметр. Через секунду экран выдал новые данные.

– Лондон, Париж, Стамбул, – негромко произнесла она, медленно озвучивая результаты.

Виталий поднялся, посмотрел на экран.

– Все бордели, где случались похожие исчезновения…

– Принадлежали «Миру Сияния Ливианны», – закончила за него Варвара.

Они переглянулись.

– Либо это глобальная преступная структура, – медленно проговорила Варвара, – либо…

Виталий не ответил, но в его взгляде читалось то же, что и у неё.

– Либо это действительно нечто, выходящее за границы привычного, – тихо добавила она.

Он молча кивнул. Теперь даже его скептицизм казался не таким устойчивым.

Глава 3

Москва в этот осенний день гудела в привычном ритме: пробки скапливались на магистралях, сигналы машин разрывали воздух, а нескончаемый поток людей заполнял тротуары. Под солнцем, пробивающимся сквозь редкие облака, улицы выглядели суетливыми, где каждый спешил по своим делам, растворяясь в бесконечном рое мегаполиса. Варвара сидела на пассажирском сиденье, наблюдая, как за окном тянутся ряды старых особняков, чьи фасады, скрытые за массивными воротами и высокими кронами деревьев, уже не первый век сторожили свои тайны.

Виталий молчал, сосредоточенно ведя машину. Его пальцы сжимали руль с привычной уверенностью. Ему никогда не нравились такие места – элитные закрытые клубы, за которыми всегда скрывалось нечто большее, чем обещанная респектабельность. Лоск дорогих интерьеров, утончённая атмосфера, намёк на роскошь, граничащую с развратом – всё это лишь ширма, за которой пряталась тщательно скрываемая грязь.

Когда навигатор объявил о прибытии, они остановились у массивных кованых ворот, ведущих во внутренний двор особняка. В здании не было вывесок, никаких признаков того, что за этими стенами скрывался один из самых закрытых и дорогих "культурных центров" столицы. Виталий посмотрел в зеркало заднего вида, проверяя окружающую обстановку, но улица была пуста. Варвара достала телефон, мельком взглянула на экран, но сообщений не было – Белоусов не торопился давать новые указания. Это было плохо. Значит, пока они здесь, они предоставлены самим себе.

Двор освещался ровным светом скрытых ламп, установленных вдоль аккуратно подстриженных кустов и клумб. Никаких камер, заметных глазу, никаких постов охраны. Только тишина и слегка приоткрытая массивная дверь, за которой начинался коридор с мягким ковром и приглушённым светом. Варвара шла рядом с Виталием, ощущая, как пространство вокруг давит своей безукоризненной выверенностью.

Здесь не было ничего лишнего, и это беспокоило. Обычно такие заведения старались хоть как—то показать себя: ненавязчивый шёпот музыки, запах дорогих духов, намёк на небрежную расслабленность. Здесь же всё выглядело настолько тщательно выверенным, что казалось ненастоящим.

Их встретила женщина в идеально сидящем тёмно—синем костюме. Её улыбка была безупречной, но холодной, голос – ровным, лишённым эмоций. Такой тон использовали люди, привыкшие держать в руках власть, но предпочитающие оставаться в тени.

– Добрый вечер. Чем могу помочь?

Варвара на долю секунды задержала взгляд на её лице, запоминая детали: холодный серо—голубой взгляд, безукоризненно уложенные волосы, руки, сложенные перед собой с точностью до миллиметра. Такая неулыбчивая вежливость встречалась только в местах, где клиенты ценились выше сотрудников.

– Служба контроля за нелегальной деятельностью, – ровно произнесла Варвара, доставая удостоверение, где значился нейтральный отдел Министерства. Ни слова о 302—м. – Нам бы хотелось поговорить с управляющей.

– Какая именно деятельность вас интересует? – администратор не шелохнулась, но в её голосе прозвучала едва уловимая напряжённость.

– Ваша, – коротко ответил Виталий.

Лёгкая пауза, прежде чем женщина кивнула и жестом пригласила их следовать за собой. Они прошли по коридору, в котором не было ни зеркал, ни привычных для подобных мест картин с полунамёками на сладострастие. Всё здесь было выверено, стерильно, но не казённо. Это было похоже на тщательно продуманный театр, где каждый знает свою роль, но никто не говорит лишнего.

Варвара отметила, как здесь пахнет. Не резкий парфюм, не дешёвый аромат ванили и тяжёлых духов, которыми обычно пропитываются подобные заведения, а что—то более сложное – ненавязчивый запах сандала, тёплый, почти стерильный. Они проходили мимо дверей, за которыми, как догадывалась Варвара, скрывались идеально оформленные комнаты. Звуков не было. Даже тишина казалась искусственной, словно её специально поддерживали.

Их привели в небольшую гостевую зону, где вместо привычных кресел располагались низкие диваны, а на стеклянном столике уже стоял поднос с кофе и небольшими тарелками с фруктами. Следователь отметила этот момент. В подобных заведениях знали, что время клиента дорого, но здесь всё было устроено так, чтобы никто не чувствовал спешки. Всё выглядело так, словно им действительно были рады.

– Ожидайте, – произнесла администратор. – Управляющая скоро вас примет.

Она удалилась, оставляя их вдвоём. Варвара посмотрела на Виталия, но тот молчал, не торопясь первым нарушать тишину. Он так же изучал помещение, как и она, отмечая детали.

– Ну? – наконец произнёс он, не поворачивая головы.

– Тщательно построенная сцена, – тихо ответила она, глядя на кристально чистую поверхность стеклянного столика.

– Слишком тщательно, – добавил Санин. – Как будто здесь никогда не бывает неожиданностей.

– Или они умеют избавляться от них заранее.

Она взяла чашку кофе, но не стала пить. На дне отражался ровный свет люстры, без бликов, без искажений. Виталий слегка склонил голову, пристально разглядывая пространство.

– Они ждут, – негромко сказал он.

– Мы тоже, – ответила Варвара.

И они замолчали, слушая идеально выстроенную тишину.

Кабинет управляющей напоминал идеальную декорацию: безупречно чистый стол, симметрично расставленные папки, приглушённый свет настольной лампы. Никаких случайных деталей, всё говорило о контроле и тщательно выверенном порядке. Варвара сразу определила: перед ними человек, который ничего не оставляет на волю случая.

Управляющая, женщина лет пятидесяти, смотрела на них с холодной учтивостью. Светлые волосы были аккуратно убраны в тугой пучок, на безупречно гладком лице не отражалось ни тени беспокойства. Она не демонстрировала настороженности, но и расслабленной её назвать было нельзя.

– Что—то мне подсказывает, – произнесла она ровным голосом, – что ваш визит не имеет отношения к вопросам досуга.

– Верно подсказывает, – Виталий опустился в кресло напротив, заложив ногу на ногу. – Один из ваших постоянных клиентов пропал. Заместитель председателя правительства Сергей Пятаков. Хотелось бы узнать, что ему здесь предлагали.

– Наш центр занимается исключительно организацией культурного отдыха.

– Тогда откуда такие проблемы у ваших клиентов? – Виталий слегка подался вперёд, его взгляд стал пристальным. – Исчезли сразу двое: Пятаков и сопровождавшая его женщина.

Управляющая не отвела глаз, её пальцы легко коснулись фарфоровой чашки, стоявшей на столе.

– Это довольно абстрактное утверждение. Я не слежу за передвижениями гостей. Если господин Пятаков пожелал покинуть центр в сопровождении дамы, это его личное дело.

– Записи с камер? – вмешалась Варвара. – Они могли бы подтвердить ваши слова.

– К сожалению, именно в ту ночь произошёл технический сбой. О чём, как я полагаю, вам уже сообщили.

– Как удачно, – тихо заметила следователь из триста второго.

Женщина слегка качнула головой, давая понять, что любые намёки её не задевают.

– Уверена, вам также сообщили, что ФСБ уже провело проверку. Они не нашли причин для беспокойства. Почему вы задаёте те же вопросы?

– Потому что нас не интересуют официальные отчёты, – жёстко ответил Виталий. – Нас интересуют факты. Девушка, которая провела вечер с Пятаковым, исчезла. Кто она?

– Господа, у нас нет штатных девушек, – с вежливым безразличием произнесла управляющая. – Наши гости самостоятельно приглашают себе компанию. Если кто—то из них не выходит на связь, возможно, это его личное решение.

– Или не его, – Варвара наблюдала за её руками. Лёгкое напряжение в пальцах, мгновенное сжатие тонких губ, почти незаметный вдох перед следующим ответом. Управляющая контролировала себя идеально, но микродвижения её выдавали.

– Я уже ответила на все вопросы, – заключила женщина, поставив чашку обратно на блюдце. – Если у вас есть другие претензии, вы можете направить официальный запрос.

Виталий медленно встал.

– Пока нет претензий. Только интерес. Надеюсь, вы будете так же спокойны, когда появятся новые вопросы.

Управляющая выдержала его взгляд, но в глубине её глаз мелькнуло что—то похожее на скрытую настороженность.

– Я всегда спокойна.

Варвара сделала шаг к выходу, но на мгновение задержалась. Это было не первое расследование, в котором люди пытались спрятаться за идеально выстроенными ответами. Но те, кто уверен в своей безопасности, не демонстрируют такую чётко отрепетированную стойкость.

Представители триста второго двинулись дальше по коридору, оставив за спиной кабинет управляющей. Несмотря на безупречный порядок, ощущение стерильности и искусственности не покидало. Всё здесь выглядело настолько продуманным, что казалось неестественным.

Проходя мимо зала с приглушённым светом и низкими столиками, они видели официантов, скользящих между диванами, идеально выверенными движениями обслуживающих гостей. Лица сотрудников были спокойны, но Варвара сразу уловила ту особую напряжённость, которая возникает в местах, где люди вынуждены следовать жёстко установленным правилам. Их взгляды скользили по ним без любопытства, сдержанно, словно они привыкли к внезапным проверкам и знали, что не должны выдавать ничего лишнего.

Виталий остановил одного из официантов, мужчину лет тридцати, с заученно дружелюбной улыбкой и безупречно выглаженной рубашкой.

– Ваше руководство уже сообщило вам, кто мы? – спросил он, не отрывая взгляда.

– Конечно, – официант кивнул, не теряя самообладания. – Нам сказали, что вы из проверяющих структур. Чем могу помочь?

– Мы изучаем обстоятельства исчезновения одного из гостей.

Легчайшая заминка, почти незаметная. Официант быстро взял себя в руки, но Варвара уловила, как дрогнули пальцы, удерживающие поднос.

– Мне об этом ничего не известно, – он говорил спокойно, но голос звучал чуть глуше, чем раньше.

– Вы работаете здесь давно? – девушка перевела взгляд на его бейджик.

– Около года.

– Значит, вы были в заведении в тот вечер, когда сюда приезжал Сергей Пятаков?

Он опустил глаза, словно вспоминая.

– Не могу сказать наверняка. Мы не следим за гостями. Их имена нам не сообщают.

– А что с персоналом? – Виталий чуть подался вперёд, заглядывая мужчине в глаза. – У вас пропадали сотрудники?

– Не могу знать. Кадровая текучка у нас высокая.

– Правда? – Варвара внимательно посмотрела на него. – Насколько высокая?

Он пожал плечами, уходя от ответа.

– Люди приходят и уходят. Работа специфическая.

– Но кто—то уходит слишком неожиданно, не так ли?

Официант не ответил. Только слегка качнул головой, а затем коротко извинился и ушёл, оставив их среди приглушённого света и осторожных взглядов персонала.

Виталий хмыкнул, наклоняясь ближе к Варваре:

– Они знают, но боятся говорить.

– Это очевидно, – она не сводила взгляда с группы официантов, сгорбившихся у барной стойки.

Они направились дальше, углубляясь в закрытые помещения клуба. Зал для персонала выглядел куда менее презентабельно: простые пластиковые стулья, узкие шкафчики, тусклый свет. Здесь не было ни глянцевых поверхностей, ни дорогой мебели, создававшей атмосферу элитного заведения.

Когда они зашли, уборщица в рабочей форме тут же опустила взгляд, стремительно свернула тряпку и попыталась скрыться за ближайшей дверью. Варвара шагнула в сторону, преграждая ей путь.

– Можно на минуту?

Женщина нервно посмотрела на Виталия, затем снова на Варвару.

– Я ничего не знаю, – произнесла она быстро, словно повторяя заученную фразу.

– Мы просто хотим поговорить, – Варвара смягчила голос.

Уборщица стояла на месте, сжимая тряпку в пальцах.

– Вы были здесь той ночью?

– Я работаю в ночные смены.

– Видели что—то странное?

– Нет.

– Вы уверены?

Тишина.

– После исчезновения зампреда что—то изменилось?

Женщина напряглась. Ладони её побледнели от силы сжатия. Варвара заметила, как её дыхание сбилось:

– Ничего, – ответила она, но голос предательски дрогнул.

– Ничего? – повторила Варвара.

Она молчала, но на секунду её глаза метнулись в сторону.

– Что изменилось? – теперь Виталий осторожно сделал шаг вперёд.

Женщина сжала губы:

– Мы не должны…

– Вам угрожали?

Она быстро замотала головой, но сделала это слишком поспешно:

– Нет. Просто… лучше не задавать вопросов.

Варвара и Виталий переглянулись:

– Кто приказал молчать?

– Никто. Я не знаю.

Но её руки дрожали.

– Если не скажете нам, рано или поздно вас заставят сказать другим.

Она закрыла глаза, сделала резкий вдох и почти неслышно прошептала:

– Здесь стало по—другому. После той ночи.

– Как именно?

Уборщица судорожно сглотнула.

– Я не знаю, что это. Просто… что—то изменилось.

– Атмосфера? Люди?

Женщина резко посмотрела на них.

– Всё.

Стук шагов в коридоре заставил её оборвать себя на полуслове:

– Мне нужно идти.

Она отступила, будто боялась, что их разговор услышат, и быстро скрылась за дверью.

– Чувствуешь? – Виталий тихо усмехнулся, глядя в след уборщице.

– Да, – Варвара сжала пальцы. – Здесь точно есть что—то, что все хотят скрыть.

Они направились к выходу из служебных помещений. Когда они вернулись в основную часть клуба, Виталий замедлил шаг.

– Ты ведь заметила камеры?

– Разумеется.

– Где их записи?

– Их нет, – ровно сказала Варвара.

Виталий скривил губы:

– Прямо классика.

Они снова пересеклись с управляющей, которая ждала их у выхода из закрытой зоны.

– Всё осмотрели? – её тон был безупречно вежливым, но Варвара слышала в нём лёгкий нажим.

– Да, – ответила она. – Но у нас остались вопросы.

– Не сомневаюсь, – управляющая слегка наклонила голову.

– Камеры в клубе работали в ту ночь?

– Была проблема с оборудованием, – без единой паузы ответила женщина.

– Какая именно?

– Сбой системы.

– Только в тот вечер?

– К сожалению, да.

Они стояли напротив друг друга, словно ожидая, кто первым отведёт взгляд.

– Значит, у вас нет записей? – упрямо уточнил Виталий.

– К сожалению, нет, – управляющая равнодушно пожала плечами.

– Удачно, – негромко заметила Варвара.

Женщина улыбнулась – тонко, вежливо, почти дружелюбно:

– Согласна.

Они молча обменялись взглядами.

– Если у вас больше нет вопросов, я провожу вас к выходу.

– Пока что нет, – ответила Варвара.

Они вышли в холл, где по—прежнему царила выверенная, почти стерильная атмосфера. Варвара остановилась у двери, огляделась.

– Мы ещё вернёмся, – сказала она.

– Разумеется, – кивнула управляющая.

Девушка вышла первой, чувствуя, как холодный воздух улицы резко сменил удушающую атмосферу клуба. Полицейский задержался на пороге, бросив последний взгляд на женщину-администратора:

– Приятного вечера, – произнёс он.

Она чуть улыбнулась.

– Взаимно.

Дверь закрылась.

Они шли по Москве молча. Прохладный воздух пробирался под одежду, но ни Варвара, ни Виталий не спешили садиться в машину. Встреча с управляющей оставила ощущение недосказанности, как будто они разговаривали не с человеком, а с отрепетированным образом, который существовал лишь для того, чтобы дать нужные ответы и ничего лишнего.

– Она врёт, – наконец сказал Виталий, не глядя на напарницу.

– Очевидно, – отозвалась Варвара. – Но доказательств у нас нет.

– Записи с камер стерты. Персонал запуган. Девушки, которых мы видели… – он запнулся, припоминая их лица. – Они не такие, как все.

Варвара посмотрела на него исподлобья.

– Что именно тебя смущает?

– Слишком правильные, слишком… совершенные, – он на секунду задумался, подбирая слова. – Как будто не просто стараются выглядеть идеально, а изначально сделаны такими.

– Ты хочешь сказать, что они не люди?

Он ответил не сразу.

– Я хочу сказать, что в этом месте что—то не так, – наконец произнёс он. – И это что—то не поддаётся обычной логике.

Варвара молча кивнула. Она чувствовала то же самое. От каждой женщины, с которой они сегодня пересеклись, исходила странная, неуловимая энергетика. Не похоть, не страх, не желание понравиться, а что—то иное – отстранённое, как будто их эмоции существовали отдельно от них. Они улыбались, говорили, выполняли свою работу, но за их глазами крылась пустота.

– Кто—то контролирует это место, – сказала Варвара.

– И не управляющая, – добавил Виталий.

Они снова замолчали. Вдали зашумела улица – редкие прохожие, вечерний поток машин. Москва жила своей жизнью, в которой всё подчинялось привычным законам. Но там, за закрытыми дверями «Дома без греха», действовали другие правила.

– Нам нужен кто—то внутри, – наконец сказал Санин. – Кто сможет посмотреть на это изнутри.

– Соглашусь, – Смолниа остановилась и посмотрела на него. – Но кого ты предлагаешь?

Он усмехнулся и наклонился ближе.

– У нас ведь есть Дмитрий.

Варвара нахмурилась.

– Дмитрий?

– Почему бы и нет? – полицейский пожал плечами. – Он идеально подходит.

Она прищурилась, будто пытаясь представить этот вариант.

– Ты хочешь отправить бабника в логово… кого? Демонов?

– Пока не знаем, кто они, – напомнил Виталий. – Но если кто—то умеет входить в доверие к женщинам, так это он.

– Сложный ход, – задумчиво проговорила следователь.

– У нас нет выбора, – ответил Виталий. – Мы не можем просто сидеть и ждать, пока управляющая начнёт говорить.

Варвара снова посмотрела на него, оценивая.

– Это риск.

– Конечно. Но без риска мы ничего не узнаем.

Она сжала губы, размышляя.

– Ладно, – наконец произнесла она. – Завтра вызовем его и обсудим детали.

– Отлично, – он хлопнул её по плечу. – Ты не пожалеешь.

– Я уже жалею, – тихо пробормотала Варвара, но шагнула к машине.

Они уезжали, оставляя за спиной заведение, где за окнами продолжалась чужая, скрытая от посторонних глаз жизнь.

О Дмитрии в отделе уже сложилось чёткое мнение. Его появление месяц назад не осталось незамеченным, и теперь он был одной из самых обсуждаемых фигур среди сотрудников. Высокий, ладно сложенный, с уверенной походкой и вечной полуулыбкой, он сразу создавал вокруг себя атмосферу лёгкости и беззаботности. Казалось, его невозможно выбить из равновесия, и именно это больше всего раздражало старших коллег.

Дмитрию было двадцать шесть, но в его манере держаться ощущалась та естественная непринуждённость, которой обладали лишь люди, привыкшие добиваться своего без особых усилий. Его живой интерес к женщинам был не просто привычкой – это было его естественное состояние. В отделе ходили слухи, что он уже успел пригласить на свидание секретаря отдела кадров, при этом не забывая заигрывать с аналитиком из соседнего кабинета.

Каждое утро он начинал с обхода женской части коллектива. «Доброе утро, Ольга Борисовна, какая у вас сегодня восхитительная причёска…» – комплимент мог быть адресован кому угодно, от сорокалетней архивистки до молодой стажёрки, и неизменно вызывал улыбки. На оперативных совещаниях он умудрялся переглядываться с женщинами так, что те краснели, даже если только что разбирали дело об убийстве.

Но особенно показателен был случай с одной из сотрудниц бухгалтерии. Когда она пожаловалась ему на сложный день, Дмитрий молча выслушал, а вечером, будто случайно, оставил на её столе плитку дорогого шоколада с короткой запиской: «Терпеть начальство сложно, но с таким настроением ещё сложнее». Сама бухгалтер даже спустя неделю рассказывала об этом, сопровождая каждое упоминание лёгким румянцем.

Даже в самых напряжённых ситуациях он умудрялся вставить шутку, разрядить обстановку и при этом не выходил за грань допустимого. Это было его искусство – двигаться на тонкой грани между искренностью и игрой, между мужским обаянием и профессиональной дерзостью.

Когда Виталий впервые привёл его в кабинет Варвары, та сразу ощутила настороженность. Она не любила таких людей – слишком лёгких, слишком самоуверенных. Для неё мужчины вроде Дмитрия всегда оставались лишь внешне привлекательными, но внутренне пустыми.

– Дмитрий, знакомься. Это Варвара Олеговна, твой непосредственный руководитель, – произнёс Виталий, усаживаясь в кресло напротив её стола.

Дмитрий слегка наклонил голову, улыбнулся и посмотрел на неё с тем самым выражением, которым, вероятно, покорял каждую вторую женщину.

– Варвара Олеговна… Такое строгое имя для такой красивой женщины.

Она не отреагировала. Только медленно закрыла папку, подняла на него взгляд и выдала ровным, холодным голосом:

– Дмитрий, скажите, вы сюда работать пришли или практиковаться в дешёвых комплиментах?

Виталий подавил смешок. Дмитрий, однако, ничуть не смутился, напротив – заинтересовался ещё больше:

– А кто сказал, что одно мешает другому?

– Отлично, – сухо отозвалась она. – Тогда покажите мне что—то, кроме болтовни.

Дмитрий легко уселся в кресло, поудобнее закинув ногу на ногу.

– С удовольствием, Варвара Олеговна. Давайте начнём.

Она не отвела взгляда, но уже понимала: работать с ним будет непросто. Чуть позже Виталий, наблюдая за этой сценой, усмехнулся и произнёс:

– Он здесь надолго. Привыкай.

Сейчас Варвара медленно вдохнула, собирая терпение:

– Ты пойми, у нас нет выхода, – Виталий медленно провёл ладонью по подбородку, словно проверяя, насколько ему самому нравится эта идея. – Нам нужен человек внутри. Кто—то, кто легко впишется в обстановку, сумеет втереться в доверие и не привлечёт ненужного внимания.

Варвара сидела напротив, скрестив руки на груди. В её взгляде читался скепсис, ставший привычным, когда дело касалось решений Виталия. Она медленно перевела глаза с него на папку, лежавшую на столе, затем снова на него.

– И ты хочешь отправить туда Дмитрия? – её голос был ровным, но едва уловимый оттенок насмешки выдавал отношение к предложению.

Полицейский кивнул:

– Он идеален.

Она хмыкнула, покачав головой, затем слегка подалась вперёд.

– Ты серьёзно считаешь, что этот новый любимец женщин займётся работой, а не своими привычными развлечениями?

– Варя, ты ему не даёшь шанса, – Виталий позволил себе лёгкую улыбку. – Тебе кажется, что он просто бабник. Но он гораздо больше, чем кажется. Он не просто увлекается женщинами – он их понимает. Умеет слушать, умеет заставлять говорить. Ты сама видела, как он работает.

Следователь помолчала, раздумывая.

– Работает? – она слегка подняла брови. – Ты называешь этим словом его бесконечные флирты и вечную расслабленность?

– Ты ведь сама знаешь, что это только видимость, – Виталий чуть подался вперёд, упираясь локтями в колени. – За последние две недели он выяснил о коллегах больше, чем ты или я за полгода. Причём он это делает не потому, что допрашивает, а потому, что располагает к себе. Это талант, Варя. И он нам нужен.

Варвара поджала губы.

– Даже если так, это слишком опасно. Мы не знаем, что именно там происходит.

– Именно поэтому нам и нужен он, – Виталий развёл руками. – Кто ещё сможет убедительно сыграть роль богатого клиента? Я? Ты?

Она бросила на него недовольный взгляд, но спорить не стала. Он был прав – она бы точно не смогла, а Виталий для этого слишком прямолинеен.

– В «Доме без греха» работают женщины, которые… слишком идеальны, – продолжил рассуждать он. – Я видел их. Они словно не люди.

Варвара задумалась. Она и сама почувствовала что—то странное во время осмотра заведения. Взгляд женщин, их движения, даже их речь… всё было слишком выверено. Как будто они подчинялись не просто правилам, а чему—то, что не поддаётся человеческой логике.

– Если он сможет это понять, – тихо сказала она, – то, возможно, у нас появится зацепка. Если успеет.

В этот момент дверь кабинета открылась. Дмитрий вошёл, как всегда, с лёгкой улыбкой, в которой читалась уверенность в себе, граничащая с наглостью. Его осанка, плавность движений – всё в нём говорило о человеке, который привык, что женщины на него реагируют.

– Вы меня обсуждали? – в голосе прозвучала насмешливое самодовольство.

Варвара тяжело вздохнула, потерев виски:

– Как раз решаем, как спасти тебя от собственной глупости.

– О, это приятно, – Дмитрий уселся на край стола. – Чем обязан такому вниманию?

Виталий строго взглянул на него:

– Тебе предстоит важное задание.

Дмитрий выжидающе поднял брови.

– Звучит интригующе. Что на этот раз?

– Ты внедряешься в «Дом без греха». Клиентом.

Дмитрий на мгновение замер, а затем его лицо мгновенно озарилось понимающей улыбкой:

– Ты предлагаешь мне отправиться в элитный бордель ради службы?

– Да, – коротко кивнул Виталий.

Дмитрий слегка наклонил голову, выдерживая паузу.

– А если мне там понравится?

– Тогда, возможно, тебе стоит пересмотреть своё место работы, – сухо ответила Варвара.

Дмитрий рассмеялся, но быстро снова стал серьёзным:

– Вы правда считаете, что я подхожу для этой роли?

Виталий кивнул.

– Ты идеально вписываешься в образ. Молодой, богатый, привыкший к дорогим удовольствиям. Ты не боишься женщин, знаешь, как вести себя в любой компании. И главное – ты умеешь говорить так, чтобы в ответ тебе рассказывали больше, чем собирались. Это именно то, что нам нужно.

Дмитрий ненадолго задумался, но затем снова усмехнулся.

– Вы уверены, что мне не будет слишком приятно?

– Меня больше беспокоит, что ты забудешь, зачем туда пришёл, – Варвара сложила руки на груди.

Дмитрий посмотрел на неё с притворной обидой:

– Варвара Олеговна, вы меня недооцениваете.

– Как раз наоборот. Я знаю, что ты способен на многое, но мне важно, чтобы ты остался в рамках задания. Это не просто бордель. Если ты начнёшь слишком увлекаться, мы тебя не вытащим.

В глазах Дмитрия промелькнула тень серьёзности. Он взглянул на неё пристально, словно впервые увидел в ней не просто руководителя, а человека, которому действительно важно, что с ним будет.

– Я понял. Без самодеятельности.

Она кивнула, но внутри чувствовала тревогу. Дмитрий был слишком хорош в своей роли. Даже слишком хорош. И это означало, что всё может пойти не по плану.

На следующий день Дмитрий медленно затягивал узел галстука, ловя своё отражение в зеркале. Костюм сидел безупречно, подчёркивая силуэт и придавая ему тот самый вид обеспеченного человека, привыкшего к дорогим удовольствиям. Лёгкая усмешка коснулась его губ. Он всегда знал, как выглядеть убедительно, но сегодня всё было иначе.

Это не просто игра, не лёгкая прогулка в мир роскоши, а настоящая работа, от которой зависело слишком многое. Он поправил запонки, провёл ладонью по лацкану пиджака и наклонил голову, словно оценивая себя со стороны. Выглядел он убедительно.

За его спиной раздался короткий смешок:

– Выше воротничок, Дим. Миллионеры редко бывают расслабленными.

Он бросил взгляд в сторону Виталия, который стоял, скрестив руки, и наблюдал за ним с лёгким прищуром:

– Я – миллионер, который знает себе цену, – лениво ответил Дмитрий, поправляя галстук.

– Главное – не переигрывай, – Виталий подошёл ближе и, наклонившись, тихо добавил: – Если что, кричи громче.

Дмитрий усмехнулся:

– Не думаю, что у меня будут такие проблемы.

Полицейский посмотрел на него испытующе, но ничего не сказал.

Следователь наблюдала за Дмитрием с холодной отстранённостью, но внутри неё шевельнулось что—то, что заставило задержать взгляд дольше, чем она рассчитывала. Этот человек умел быть разным. За внешней бравадой, за вечной лёгкостью и нарочитым флиртом скрывалось нечто иное. Не просто интуиция, не просто харизма, а что—то более глубокое.

Она отметила, как быстро он вошёл в роль. В голосе, в осанке, в чуть замедленных движениях появилась безупречная уверенность, свойственная тем, кто привык к роскоши. Но Варвара знала, что Дмитрий – не тот, за кого себя выдаёт. Он мог быть кем угодно, подстраиваясь под обстоятельства, и это делало его опасным – и для других, и для самого себя.

– Ты готов? – её голос прозвучал ровно, но в нём была едва уловимая нота сомнения.

Дмитрий взглянул на неё и улыбнулся – той самой фирменной улыбкой, которая сводила с ума женщин, но на Смолину действовала иначе.

– Всегда готов, Варвара Олеговна.

– Без самодеятельности, – напомнила она.

– Я буду идеален.

Он развернулся и направился к выходу, даже не оглядываясь. Варвара посмотрела ему вслед, но не двинулась с места.

– Ты уверена, что он справится? – тихо спросил Виталий.

Она задержала дыхание на мгновение:

– Нет.

Оба смотрели, как Дмитрий садится в машину, как водитель закрывает за ним дверь. Он отправлялся в логово, и им теперь оставалось только ждать.

Глава 4

Закрытая загородная база отдыха раскинулась в глубине густого подмосковного леса, отрезанная от лишних глаз высоким забором и бесконечными километрами извилистых дорог, ведущих всё дальше от оживлённой трассы. Это место никогда не рекламировалось, и его нельзя было найти в списках популярных курортов, но оно существовало для тех, кому нужно было уединение, а главное – тишина и полная анонимность. Здесь никто не спрашивал имён, не проверял паспорта и не интересовался, какие сделки заключаются за массивными дверями особняков, скрытых в тени столетних деревьев.

Осенняя ночь окутала территорию мягким полумраком, в котором только приглушённые огни вдоль дорожек напоминали о присутствии людей. Вдали, за озером, отражавшим тусклый свет луны, темнели небольшие домики для гостей. Все они казались пустыми, хотя на самом деле были заселены. База давно перестала быть местом отдыха, каким её задумывали изначально. Теперь сюда приезжали только те, кто искал нечто иное – возможность провести вечер без свидетелей, заключить сделку вне закона или просто исчезнуть на время.

Сегодня она принимала гостей особого рода.

Тёмные внедорожники подъезжали к центральному корпусу без лишнего шума. Они появлялись на дороге неожиданно, будто выныривая из темноты, и так же бесшумно растворялись за массивными воротами. Водители, одетые в одинаковые костюмы, не произносили ни слова, лишь коротко кивали сопровождающим, передавая им документы, сверенные заранее.

Из машин выходили молодые женщины. Все до одной – ухоженные, в дорогих, но не слишком броских платьях. Скажем по секрету: это были элитные путаны. Они были разными: брюнетки, блондинки, рыжие, с европейской и восточной внешностью, большим ростом или миниатюрными фигурами, но их объединяло одно – каждая приехала сюда по собственному желанию. По крайней мере, так казалось.

В холле главного здания царила тишина. Большой зал, где обычно проходили приёмы для элитных клиентов, на этот раз был оформлен сдержанно: никаких отвлекающих деталей, только длинные столы с напитками и несколькими блюдами, чтобы создать ощущение праздника. Звучала негромкая музыка, выбранная так, чтобы не привлекать внимания, но одновременно заполнять собой пространство.

За происходящим внимательно следили люди, которых нельзя было назвать ни охранниками, ни хозяевами вечера. Они просто стояли в тени колонн, наблюдая за девушками, оценивая и не создавая лишнего шума.

Эти люди никогда не появлялись в списках сотрудников базы. Они не работали здесь официально и не получали зарплату. Но они были связующим звеном между миром обычных развлечений и тем, что находилось за границей дозволенного. Их лица не выражали эмоций.

Девушки, приехавшие сюда в предвкушении новой жизни, не знали их имён. Да и не интересовались. Они верили словам людей, предложивших им этот контракт.

– Условия просто потрясающие, – говорили им раньше. – Работа в лучших домах, высокие гонорары, безопасность. У тебя будет всё, что ты захочешь.

Те, кто уже прошёл этот путь, рассказывали истории, где не было опасности – только роскошь и лёгкость бытия. Конечно, за такими предложениями всегда скрывался риск. Но кто из них не сталкивался с риском раньше?

Среди тех, кто прибыл сегодня, были представительницами древнейшей из профессий из разных городов и стран. Кто—то работал в дорогих московских салонах, кто—то прибыл из провинции в надежде на быстрый успех, а кто—то уже имел связи с богатыми клиентами, но хотел большего. Многие понимали, что за красивыми обещаниями скрываются определённые требования, но их это не останавливало.

Когда все собрались в зале, одна из девушек, высокая брюнетка в чёрном платье, с интересом огляделась.

– Всё это больше похоже на кастинг, чем на деловую встречу, – негромко сообщила она соседке – тонкой девушке с карими глазами и короткими светлыми волосами.

– Разве тебе не нравится? – улыбнулась та.

– Мне нравится, когда мне говорят правду, – брюнетка чуть нахмурилась, но затем пожала плечами. – Ладно, посмотрим, что они скажут дальше.

Официанты разносили напитки, создавая иллюзию обычного вечера. Никто не торопился, никто не давал лишних пояснений. Просто атмосфера безмятежного ожидания, которой так легко поддаться. Но за всем этим наблюдали люди, которые знали больше, чем гости этого вечера.

В одном из боковых коридоров стоял мужчина в тёмном костюме. Он не пил, не говорил, и не делал ничего, кроме как смотрел на происходящее. Рядом с ним находился ещё один человек – женщина средних лет, одетая скромнее, чем остальные, но её глаза выдавали напряжённость.

– Они готовы? – спросил мужчина негромко.

Женщина кивнула.

– Да. Всё идёт по плану.

– Как они себя ведут?

– Спокойно. Пока не подозревают.

– Отлично. Пусть расслабятся.

Вдалеке зазвучал негромкий смех. Одна из девушек рассказывала историю, развеселившую соседок. Обычный, живой момент, который казался таким естественным.

Но в этом месте не было ничего естественного. И никто ещё не знал, что скоро зал опустеет.

Женщина в бутылочного цвета брючном костюме плавно прошлась по залу, оглядывая собравшихся с лёгкой улыбкой, будто проверяя, насколько им комфортно. Она не выделялась среди остальных, не казалась главной, но её движения были точными и уверенными, а взгляд – внимательным.

За ней следовали двое мужчин, похожих скорее на банковских сотрудников, чем на людей, имеющих отношение к подобному бизнесу. Они держались чуть позади, не привлекая внимания, но было ясно, что без их одобрения здесь не решается ни один вопрос.

Они не спешили выходить на передний план. Пока что девушкам давали время привыкнуть к обстановке, расслабиться, почувствовать себя избранными. Всё было устроено так, чтобы они сами захотели здесь остаться.

Ещё днём им показывали рекламные буклеты с фотографиями отелей в Дубае, вилл на Французской Ривьере, апартаментов с видом на ночной Лондон. Говорили ровным, уверенным голосом: "Эта жизнь станет вашей, если вы примете правильное решение."

Некоторым предоставили контракты. На плотной бумаге с водяными знаками значились имена несуществующих агентств, условия, обещавшие баснословные суммы за минимальные обязательства, и реквизиты банков, которых не существовало в открытых реестрах.

– Это просто формальность, – с улыбкой объясняли координаторы, разливая шампанское в бокалы. – Официальная работа, никаких рисков. Всё под контролем.

Документы можно было не читать. Многие действительно их не читали. Никто не хотел разрушать ощущение лёгкости, которое искусно создавалось вокруг.

Когда заходила речь о поездке, кто—то осторожно спрашивал про визы. Ответ был простым: "Обо всём позаботились заранее." Девушкам говорили, что это элитная сфера, где всё делается не так, как для обычных людей. Если они поедут работать в частные резиденции, оформлять их будут иначе, чтобы избежать внимания налоговых служб и иммиграционных структур.

– Всё будет проще, чем кажется, – повторяли им с улыбкой.

Некоторые девицы пытались включить логику. Конечно, что—то в этой истории выглядело слишком идеально, но никто не хотел разрушать иллюзию. Всем хотелось верить, что это действительно шанс – тот самый, о котором мечтают тысячи, но получают единицы.

– А если я передумаю? – иногда осторожно спрашивали они.

– Никто не будет вас держать, – отвечали координаторы с вежливой снисходительностью. – Но таких, как вы, очень много. Ваше место займёт другая.

Этот ответ срабатывал лучше угроз. Они быстро понимали: если упустят этот шанс, второго уже не будет.

Шампанское было дорогим, а музыка – негромкой, но идеальной, чтобы создать правильное настроение. Мужчины, стоявшие в стороне, не разговаривали с девушками, но их присутствие ощущалось.

Телефоны попросили сдать ещё на входе. Это объяснили заботой о конфиденциальности.

– Наши клиенты – влиятельные люди, – говорили им. – Они ценят частную жизнь.

Сказали, что устройства будут храниться в сейфе, вернут их перед вылетом. Кто—то, конечно, почувствовал лёгкое беспокойство, но тут же отмахнулся.

"Чего я боюсь?" – думали они.

По одной их провожали в номера. Просторные комнаты, оформленные сдержанно, но дорого: свежие цветы в вазах, постели с хрустящими белыми простынями, ненавязчивый аромат цитрусов и свежести. Всё выглядело так, будто кто—то действительно вложил усилия в их комфорт.

Но за дверями чувствовалась пустота. Здесь было слишком тихо.

Никаких разговоров между персоналом, никаких случайных встреч в коридорах, никакого шума, который бывает даже в самых дорогих отелях.

Лишь приглушённые шаги тех, кто водил девушек к комнатам, и ровный голос администратора, который уточнял:

– Если вам что—то понадобится, звоните по внутренней связи.

Некоторые ещё не знали, что телефоны в их номерах не работали.

За несколько часов в стенах загородной базы отдыха собралось около сотни девушек. Они прилетали в Москву из разных городов и стран, но никто из них не знал точного маршрута, по которому их должны были отправить дальше.

Координаторы не давали чёткого ответа, но звучали уверенно:

– Вопрос виз мы решаем отдельно, вам не о чем беспокоиться.

Каждая слышала свою версию предстоящей поездки. Одним говорили, что они летят в Лондон, где богатые аристократы предпочитают закрытые вечеринки, другим обещали работу в пятизвёздочных отелях Дубая с высоким гонораром и гарантией безопасности, третьим намекали на Париж, где состоятельные бизнесмены давно утратили интерес к французским девушкам и теперь ищут «что—то новое».

Кто—то пробовал уточнить детали:

– Мы будем жить в гостинице?

– Конечно, – отвечали им. – Для вас уже подготовлены апартаменты.

– А контракты будут подписаны на месте?

– Да, но это чистая формальность, вам не придётся ни о чём беспокоиться.

Разговоры велись мягко, сдержанно, с лёгким оттенком усталого терпения, будто координаторы уже сотни раз отвечали на одни и те же вопросы. Они не раздражались, но и не проявляли особой заинтересованности. Всё казалось продуманным, логичным, естественным.

Но чем больше девушки вникали в детали, тем больше возникало несостыковок. Во всей схеме не было явных хозяев.

Координаторы представлялись разными именами, иногда меняли их в зависимости от ситуации, но никогда не называли ни компаний, ни личных контактов. Визиток никто не раздавал, в телефонах не было номеров, которые можно было бы запомнить. Казалось, что у этих людей нет прошлого.

Каждая девушка общалась с кем—то своим – одни с женщинами лет сорока, напоминавшими опытных HR—специалистов, другие с мужчинами в дорогих костюмах, уверенно говорившими об эксклюзивных предложениях. Но эти люди никогда не пересекались между собой. Координаторы появлялись и исчезали, не задерживаясь на одном месте.

Некоторые девушки замечали странность: в какой—то момент рядом с ними оказывался новый человек, который продолжал разговор, начатый кем—то другим, как будто он всё слышал, но не присутствовал физически:

– Простите, мы уже обсуждали это?

– Да, конечно, я помню ваш вопрос.

Они действовали слаженно, слишком слаженно, как будто этот процесс повторялся не в первый раз. Не было хаоса, суеты, заминок, присущих таким мероприятиям. Всё шло ровно, по отработанному сценарию. Девушек делили на небольшие группы, расселяли отдельно, так, чтобы они не могли обсуждать между собой детали.

Если кто—то случайно заводил разговор о том, какие документы он подписал, к нему быстро подходил один из координаторов и переключал внимание:

– Простите, но у нас конфиденциальность. Обсуждать такие вещи небезопасно.

Никаких инструктажей, расписаний, точных дат выезда:

– Мы объявим всё, когда придёт время.

Они не говорили, кто конкретно оплатил отель, откуда взялись деньги на их проживание, почему никто не подписывал официальных трудовых договоров заранее.

На всё находились простые, логичные ответы:

– В мире больших денег так принято.

Девушек собирали в определённом порядке. Сперва провели несколько встреч в номерах, предложили заполнить анкеты. Кто—то отправлял фото для клиентов, кто—то подписывал бумаги, кто—то просто сидел в ожидании дальнейших указаний.

Затем их по двое или по трое приглашали в главный корпус. Никто не знал, по какому принципу их выбирали.

– Меня звали первой, – говорила одна девушка. – Но потом что—то поменялось, и они позвали её.

– Нам сказали, что нас должны были забрать ещё днём, – рассказывала другая. – А потом отложили, и никому не объяснили почему.

– А ты заметила, что нас усаживают рядом с определёнными людьми?

Некоторые начали замечать закономерность. Их будто сортировали по неизвестным критериям, но никто не понимал, по каким. Однако обсуждать это вслух никто не решался. Слишком многое в этом вечере казалось правильным, но в то же время – неестественным.

Просторный зал конференц—центра находился в западной части базы, за массивными дверями из тёмного дерева. Его интерьер был оформлен в современном минимализме: длинные столы из чёрного стекла, высокие бархатные кресла, стены, облицованные панелями глубокого серого цвета. Светильники, скрытые в нишах потолка, создавали мягкое, рассеянное освещение, приглушая резкие тени. Всё было устроено так, чтобы не перегружать восприятие, но при этом подчёркивать статусность происходящего.

Зал заполнялся постепенно. Девушки входили небольшими группами, по три—четыре человека, садились за столы, обменивались взглядами, переговаривались вполголоса, не понимая, чего именно ждут. Многие уже чувствовали усталость – день выдался долгим, насыщенным, слишком наполненным новыми лицами, обещаниями, лёгкими намёками на будущее.

В центре помещения стояла невысокая сцена с аккуратным подиумом, рядом с которым располагался белый экран. Кто—то предположил, что сейчас им покажут презентацию – может, расскажут об условиях работы, распорядке, суммах гонораров. Вряд ли что—то новое.

Официанты, одетые в однотонную чёрную форму, бесшумно разносили напитки. Бокалы были наполнены лёгким белым вином, которое пахло охлаждённым виноградом, а вот еды на столах почти не было – лишь несколько ваз с гроздьями ягод и гранатом, да пара корзин с миндальным печеньем.

– Кажется, это уже перебор, – тихо сказала одна из девушек, откидываясь в кресле и скользя взглядом по столу. – Нам что, запрещено есть после шести?

– Это часть концепции, – отозвалась другая, с улыбкой поднеся бокал к губам. – Элегантность и лёгкость. Никому не нужны уставшие девушки с тяжёлым взглядом.

– Да? – брюнетка с короткой стрижкой, сидевшая рядом, склонила голову набок. – А тебе не кажется, что всё это больше похоже на секту?

Она сказала это почти шутливо, но в голосе прозвучала доля сомнения. Её соседка, поправляя волосы, фыркнула:

– Слишком много вина, и сразу везде видятся заговоры. Расслабься. Мы же на вечеринке.

Женский смех прокатился по залу, но некоторые всё же уловили в словах смысл. Атмосфера действительно была странной.

Здесь не было лишних людей, никто не суетился, не заглядывал в телефоны. Никаких фотографий на память, никаких случайных переписок. Никакого хаоса, который неизбежно возникает, когда в одном помещении собирается столько людей.

Всё развивалось в идеально выверенной последовательности. Те, кто были внимательнее остальных, отмечали и другие детали.

Где—то за боковыми дверями раздавались приглушённые звуки голосов, но если прислушаться, можно было уловить, что переговаривались не между собой, а произносили ровные, размеренные фразы, будто что—то обсуждали по инструкции.

Персонал двигался плавно, почти синхронно. Их лица оставались безучастными, как у хорошо обученных актёров, отыгрывающих одну и ту же сцену сотый раз.

Несколько девушек начали теребить браслеты, играть с бокалами, постукивать ногтями по стеклянной поверхности столов. Лёгкое, почти невидимое напряжение нарастало, но никто не решался первым сказать, что чувствует себя неуютно.

Одна из них посмотрела на соседку, но та, отвернувшись, рассматривала зал с таким выражением, будто пыталась удержать в голове какую—то смутную мысль.

– Ты какая—то напряжённая. Что случилось?

– Не могу объяснить… У меня ощущение, будто я уже бывала здесь, хотя точно знаю, что это невозможно.

– Ты имеешь в виду этот отель? Может, похожий интерьер?

– Нет, нечто другое. Вся обстановка, свет, даже запахи… Всё кажется знакомым, но я не могу вспомнить, откуда именно.

Разговор оборвался, когда боковая дверь открылась. В зал вошёл мужчина средних лет – высокий, худощавый, с седыми висками и едва заметной улыбкой, которая выглядела скорее профессионально, чем дружелюбно. Он не представился, но его появления было достаточно, чтобы все инстинктивно замолчали.

Он остановился в центре, поправил манжеты и оглядел зал.

– Добрый вечер, дамы, – произнёс он спокойным, размеренным голосом. – Я рад видеть вас здесь.

Его интонация была ровной, почти гипнотической, без тени напряжения или формального пафоса.

– Сегодня вы сделали важный шаг к новому этапу вашей жизни. Вас ждет нечто особенное, – он сделал небольшую паузу, будто давая присутствующим время осознать его слова. – Мы знаем, что у вас есть вопросы. И они естественны. Но, уверяю вас, всё уже устроено. Все сомнения, которые могли у вас возникнуть, скоро исчезнут.

Его голос был низким, спокойным, мягким. Он не говорил громко, но его слышал каждый, даже тот, кто сидел в дальнем конце зала.

– Через несколько часов вы окажетесь там, где начинается ваш новый путь. Вам не о чем беспокоиться.

Некоторые девушки снова переглянулись:

– Мы, конечно, не против, – пробормотал кто—то на задних рядах. – Но детали всё же хотелось бы знать.

– Всё самое важное вы узнаете вовремя, – продолжил мужчина. – Главное, что вы здесь, – он сделал шаг вперёд, оглядывая собравшихся. – Нас ждёт ещё одно небольшое мероприятие перед отъездом. Оно не займёт много времени.

Некоторые девушки, которые ещё секунду назад вели себя расслабленно, внезапно ощутили лёгкую тревогу. Они не могли объяснить её природу, но чувствовали это внутри – что—то в воздухе изменилось. Музыка, которая до этого звучала негромко, вдруг затихла.

Кто—то невольно потянулся за бокалом, но, поднеся его к губам, понял, что вкус вина стал странным – будто из него пропал аромат, как если бы оно стояло открытым слишком долго.

Официанты, которые разносили напитки, словно растворились. Некоторые хотели посмотреть время, но вспомнили, что их телефоны остались в сейфе.

– Всё в порядке? – раздался голос с другого конца зала.

– Да… Просто…

Одна из девушек потеряла нить мысли, собираясь сказать что—то ещё, но её внимание отвлекло другое ощущение.

Свет в зале начал меняться. Не резко, не сразу – сначала это можно было списать на иллюзию, на усталость. Казалось, что потолочные светильники стали чуть более приглушёнными, а тени, которые отбрасывали предметы, удлинились.

Запах воздуха изменился: исчезли нотки вина, свежих цветов, сладковатого парфюма, и вместо них появилось что—то незнакомое.

Ощущение было странным – не резким, не пугающим, но непривычно чужеродным, будто реальность на мгновение потеряла стабильность. Воздух стал плотнее, напоминая густой туман, тяжёлый и вязкий, словно невидимые стены сжимались вокруг.

У некоторых присутствующих неожиданно заложило уши, но никто не придал этому значения, списав на усталость или смену давления. Пространство оставалось тем же, но возникало ощущение, что оно чуть сдвинулось, изменив привычное восприятие. Это было нечто неуловимое, что невозможно было увидеть, но отчётливо ощущалось кожей, будто само помещение дышало.

Зал словно застыл в предчувствии чего—то неуловимого. Пространство потеряло привычную чёткость – линии стен казались чуть размытыми, как будто воздух сгущался, наполняясь невидимой вибрацией. Лампы на потолке мерцали с лёгкими сбоями, а свет становился неравномерным, создавая в углах зала резкие, тянущиеся тени, которые становились глубже с каждым мгновением.

Кто—то уже почувствовал неладное. Несколько девушек переглянулись, но никто не успел задать вопросов. Воздух изменился, и в нём появилось ощущение давления, тяжёлой неподвижности, как перед грозой. Низкий, едва различимый гул разнёсся по залу, не затрагивая слух, но оседая в черепной коробке вибрацией, от которой закладывало уши и начинало сдавливать виски.

Одна из девушек резко встала, нервно осматриваясь по сторонам:

– Что—то не так! – её голос звучал напряжённо.

За ней поднялись ещё несколько человек. Кто—то потянулся к бокалу, но обнаружил, что руки дрожат. Другая попыталась отойти от стола, но ноги словно приросли к полу.

– Почему я не могу… – голос говорившей дрогнул, оборвавшись.

Движения стали замедленными, как будто само пространство уплотнилось, подчиняя себе их тела. Они ощущали, как невидимая преграда удерживает их, превращая каждое движение в мучительно медленный рывок сквозь густую, невидимую массу.

– Это… это ненормально… – выдохнула одна из них, но слова прозвучали приглушённо, словно растворяясь в воздухе.

И в тот же миг первый всполох света пронзил пространство.

Яркое сияние вырвалось изнутри одной из девушек, будто кто—то в одно мгновение поджёг её изнутри. Кожа стала полупрозрачной, а сквозь неё просвечивали смутные очертания – будто перед ними находился не человек, а только оболочка, наполненная раскалённой энергией.

Она хотела закричать, но звук не вышел. Её рот раскрылся, глаза расширились от ужаса, но голос растворился прежде, чем смог вырваться наружу и достичь ушей окружающих.

Следующее мгновение стало последним. Её тело вспыхнуло – не пламенем, а ослепительно белым шаром, который поглотил её меньше, чем за секунду. Когда свет погас, на прежнем месте не осталось ничего, даже теневого следа.

Мгновенный взрыв паники был заглушён новым всполохом.

Зал наполнился вспышками, хаотичными, но подчинёнными единому ритму. Одна за другой девушки превращались в светящиеся фигуры. Их очертания дрожали, как пламя, затем угасали, оставляя после себя пустоту. Энергия словно передавалась по цепи, охватывая всех, кто находился в зале.

Кто—то ещё пытался сопротивляться, поднимал руки, пытаясь ухватиться за воздух, но пальцы лишь проходили сквозь вибрирующее пространство, не чувствуя опоры.

Яркие вспышки пронзали зал одна за другой. Каждая новая волна света становилась мощнее предыдущей, словно подчиняясь ритму неизвестной силы. Пространство содрогнулось, будто само место сопротивлялось тому, что происходило, но затем замерло в ослепительном сиянии.

Когда вспышка достигла своего пика, всё вдруг оборвалось. На короткий миг воцарилась абсолютная тишина, а затем зал погрузился в густой, давящий мрак. Когда свет окончательно исчез, помещение оказалось пустым, будто все, кто был здесь секунду назад, просто растворились, оставив после себя лишь тревожную пустоту.

Стены были обуглены, словно их опалило жаром, но не было запаха гари, дыма или следов разрушения. Воздух не хранил в себе ни пепла, ни пыли. Не осталось ни одного звука, кроме слабого остаточного эха, дрожащего в пространстве, будто само место ещё не осознало, что здесь произошло.

Коридор, ведущий к конференц—залу, был пуст. Лишь несколько официантов и уборщица находились в комнате отдыха, когда воздух вокруг вдруг изменился. В стенах словно прокатилась глухая вибрация, похожая на раскат далёкого грома, но неравномерная, будто исходившая из самых глубин здания.

Официант, молодой парень с коротко остриженной головой, оторвал голову от планшета и нахмурился.

– Ты слышишь?

Женщина средних лет, поправлявшая фартук, посмотрела на него с недоумением:

– Что?

Парень хотел ответить, но в этот момент всё вокруг охватил глубокий низкочастотный гул, не просто слышимый, а ощутимый каждой клеткой тела. Он не исходил из конкретной точки, не доносился из динамиков, не был похож на звуковую волну – скорее, это было ощущение присутствия чего—то огромного, скрытого за пределами восприятия.

Металлические двери в конце коридора, ведущие в главный зал, чуть дрогнули.

– Это что, землетрясение? – тихо произнёс кто—то, но голос прозвучал приглушённо, будто подавленный этим странным гулом.

Официанты переглянулись. Вибрация усилилась, хотя в помещении ничего не двигалось. Даже лёгкие подвесные светильники оставались неподвижными, но казалось, что сам воздух стал плотнее.

Кто—то сделал шаг к двери, но внезапно остановился, ощущая, как невидимое давление наваливается на грудь, словно не позволяя приблизиться.

– Эй! – голос одного из работников дрогнул. – Там люди!

Ещё секунда, и звук исчез. Не плавно, не постепенно, а в один момент.

Воздух снова стал привычным, стены больше не дрожали, лампы светили ровно, без мерцания. Но теперь тишина была слишком густой, неправдоподобной.

Тот, кто первым пришёл в себя, сделал шаг к двери. Рукоятка была ледяной на ощупь, и, хотя внутри не должно было быть кондиционеров, из—под дверного зазора тянуло резким, мёртвым холодом.

Ещё мгновение нерешительности – и дверь со скрипом распахнулась.

Зал оказался странно безмолвным и пустым, словно в нём никогда никого не было. Пространство выглядело стерильным, лишённым следов присутствия людей – сама реальность поддалась чуждому вмешательству. Официанты замерли в дверном проёме: их взгляды метались по комнате, пытаясь найти хоть один знак того, что несколько минут назад здесь находились десятки человек.

За столами не осталось ни одной девушки, ни одного следа их присутствия. Даже бокалы с вином, которые ещё недавно стояли на поверхности столов, исчезли.

Кто—то открыл рот, но не смог вымолвить ни слова.

– Где… – прошептал один из них, но договорить не успел.

Не сразу, но постепенно воздух наполнился странным, неестественным ароматом, который нельзя было ни описать, ни отнести к чему—то привычному.

Сначала его никто не ощутил, но он был там, пропитавший воздух. Это был не запах гари, не химия, не что—то едкое, а нечто сложное, глубоко чуждое, как след, оставленный после грозы в закрытом помещении.

Уборщица сжала тряпку в руках так сильно, что капли воды упали на пол.

– Что это?..

Один из официантов сделал шаг вперёд, но внезапно согнулся пополам. Рвота вырвалась судорожно, с силой, как будто его тело инстинктивно пыталось избавиться от чего—то, что не должно было оказаться внутри него.

Второй вскрикнул, едва успев отступить назад. Третий, высокий парень с узкими скулами, вдруг закатил глаза и рухнул на пол, тяжело ударившись затылком.

Всплеск ужаса охватил присутствующих – испуганные голоса слились в гул, кто—то вскрикнул, другие бросились назад, цепляясь за стены. В комнате началась хаотичная суета, наполненная страхом и полным непониманием происходящего.

Один из администраторов бросился к нему, потряс за плечи, но тот не двигался. Сердце билось слишком медленно, дыхание было едва заметным, а веки его не поднимались, будто он находился в глубоком сне.

Официантка в углу отшатнулась к стене и прижала ладони к рту, едва не закричав.

– Где они? – прорвалось сквозь чей—то хриплый голос.

Никто не знал ответа. Кто—то схватился за телефон, но связь не ловила. Администратор, сжав руки в кулаки, бросился к охранной стойке, дрожащими пальцами вбивая код на панели контроля. На экране появились камеры наблюдения.

Все записи с камер выглядели совершенно обычными, за исключением одной. Лента, фиксировавшая зал, ещё несколько минут назад наполненный людьми, теперь отображала лишь хаотичные помехи и белый шум.

Не было ни вспышек, ни резких движений, не зафиксировалось никакой борьбы, паники или бегства. Пространство на записи казалось стерильным, будто оно не просто опустело, а утратило саму возможность сохранять следы присутствия людей.

Среди ряби изображения появлялись дрожащие, смутные силуэты, формирующиеся на доли секунды, затем растворяющиеся в помехах, как будто находились на границе восприятия.

Создавалось ощущение, что пространство внутри камеры больше не подчиняется привычным законам реальности.

Глава 5

База была оцеплена ещё до рассвета. Периметр накрыли плотным кордоном. В воздухе витал слабый запах влажной древесины и опавших листьев, но даже природа казалась здесь чужой, словно сама земля чувствовала, что произошло нечто неестественное. Осенний туман, тянувшийся от реки, скрывал часть территории, приглушал звуки, делая происходящее ещё более нереальным.

Виталий вышел из машины первым и кинул быстрый взгляд на опустевшую парковку перед главным корпусом. Варвара последовала за ним, плотнее запахивая пальто. Освещение в здании работало лишь частично – свет в некоторых окнах мерцал, создавая ощущение, будто пространство внутри зала ещё не пришло в себя.

– Никто не заходил? – спросил Санин у сержанта, стоявшего у входа.

– Только мы. Персонал эвакуирован, доступ ограничен, но… – офицер замялся, будто не зная, как сформулировать мысль.

– Говорите, – Смолина подняла на него взгляд.

– Даже те, кто просто стоял рядом, чувствуют себя… плохо.

Она молча кивнула. Это было ожидаемо.

За дверью их встретил резкий контраст – отсутствие каких—либо признаков того, что здесь всего несколько часов назад находились люди. Они медленно прошли вперёд. В воздухе сохранялась некая остаточная плотность, как если бы само пространство хранило следы произошедшего.

На полу в нескольких местах остались странные пятна, напоминавшие ртуть, но их поверхность мерцала, отражая свет, который на самом деле отсутствовал. Варвара присела, вгляделась. Масса двигалась сама по себе, словно пульсируя в невидимом ритме.

– Этого не было в отчёте, – пробормотал Виталий, наблюдая за жидкостью.

– Потому что никто не осмелился подойти ближе, – тихо отозвалась следователь.

Она подняла взгляд. Всё вокруг выглядело так, будто здесь произошёл взрыв, но не создал никаких разрушений. Потолок был цел, мебель не перевёрнута, но на стенах расползлись обугленные пятна, как следы от невероятного жара, не оставившего после себя ни огня, ни дыма.

Некоторые предметы, столы и металлические элементы конструкции были оплавлены, но не сломаны, словно столкнулись с силой, которую невозможно объяснить с точки зрения физики.

– Видишь? – Виталий наклонился ближе к одному из столов.

Края стеклянной поверхности были скручены, как если бы материал подвергли мгновенной, направленной термической обработке.

– Это не типичное высокотемпературное воздействие, – добавил он. – Стекло не лопнуло, не раскрошилось, а… смялось.

– Воздействие изнутри, – Варвара провела пальцем вдоль тёмного следа на стене, ощущая подушечками пальцев гладкую, но почему—то чужеродную текстуру материала.

– Сотрудники говорят что—то полезное? – Санин бросил взгляд на лейтенанта, стоявшего у входа.

– Они… просто в шоке. Говорят, что ничего не слышали. Только звук, гул… – офицер запнулся, будто подбирая слова. – Но не обычный. Он чувствовался даже телом, внутри.

Варвара вновь посмотрела на зал:

– Камеры?

Лейтенант глубоко вдохнул:

– Повреждены.

– В каком смысле?

– Физически они целые, но на записях…

Он протянул планшет. Варвара нажала на экран, и перед ней развернулась картинка. Несколько секунд – пустой зал. Затем резкий скачок помех, изображение пошло волнами. На фоне не было движения, но пространство словно колебалось, как вода под невидимой силой.

– Это не сбой, – Виталий пристально всматривался в искажённые кадры и недоверчиво покачал головой.

Через несколько мгновений картинка изменилась. По залу пробежала дрожь, как если бы объектив камеры сам пытался отвернуться, но в центре кадра вдруг проявился силуэт.

Не чёткий, не явный, а размытый и дрожащий, словно находящийся сразу в нескольких точках пространства. Варвара задержала дыхание.

– Останови.

Офицер поставил запись на паузу.

– Что это… – пробормотал Виталий.

Фигура оставалась неподвижной, но её очертания менялись, как если бы камера фиксировала не одно тело, а его след, отпечаток чего—то, что не могло существовать в обычном измерении.

– Здесь было нечто, – тихо произнесла Варвара, всё ещё глядя в экран. – И сейчас мы видим не просто последствия.

Она подняла глаза на Виталия, встретившись с его внимательным взглядом. Оба понимали – то, что произошло в этом зале, не поддавалось простым объяснениям.

Допрос сотрудников затянулся. Люди, которых Варвара и Виталий допрашивали, не могли дать внятных объяснений, но в их словах угадывались детали, которые, возможно, имели значение.

Охранники сидели напротив, скованно, будто не знали, чего от них ждут. Трое мужчин – все с одинаковыми нашивками частного охранного предприятия, все с одинаковым выражением усталости на лицах.

– Повторите ещё раз, в чём заключались ваши обязанности, – голос Варвары был ровным, но в нём чувствовалась настойчивость.

Пожилой охранник, с неравномерно поседевшей щетиной, коротко прочистил горло и посмотрел на неё, не торопясь с ответом.

– Мы отвечали за периметр. Патрулировали территорию, смотрели, чтобы посторонние не заходили. Внутренние помещения в наши задачи не входили.

– Вам запрещалось заходить в здание?

– Не то чтобы запрещалось, – вмешался второй охранник, худощавый, с тёмными кругами под глазами. – Просто это было не нужно. Весь контроль внутри осуществляли другие.

– Кто?

– Не знаем. Их было несколько человек, они не представлялись. Просто давали распоряжения.

Виталий сложил руки на груди, пристально разглядывая охранников.

– Вы кого—то запомнили?

Мужчина в центре, широкоплечий, с тяжёлым взглядом, наконец поднял голову.

– Один был высокий, в костюме. Никогда не повышал голос, говорил спокойно, но ему никто не перечил. Другой – моложе, но с такой же чёртовой уверенностью.

– Они участвовали в организации вечера?

– Они просто… были там. Появлялись, смотрели, произносили короткие фразы, – охранник потер переносицу. – У меня такое ощущение, что они знали больше, чем говорили.

– Когда начался этот… инцидент, – Варвара сделала едва заметную паузу, подбирая слова, – вы что—то слышали?

Охранники переглянулись.

– Был гул, – ответил пожилой.

– Опишите, – Виталий подался вперёд.

– Он не был громким. Но его ощущали внутри, будто дрожь в костях.

– Сколько он длился?

– Десять секунд, может, больше… трудно сказать.

– Что было после?

– Ничего. Просто… пустота.

Варвара записала в блокноте их слова, затем подняла взгляд:

– Вы слышали крики?

– Нет. Ни одного звука, – ответил худощавый. – Вот что было самым жутким.

Виталий постучал пальцем по столу:

– Значит, вы утверждаете, что ничего не видели, но ощущали звук и давление?

– Именно. Мы были снаружи. Но нам сразу сказали – ничего не слышали, ничего не знаем.

– Кто сказал?

– Позвонили.

– Кто?

– Не представились. Мужской голос, ровный, без эмоций.

– Что сказали?

– «Вы просто выполняли свою работу».

Руководители триста второго переглянулись. Это начинало походить на заранее продуманную зачистку. Следующим был администратор. Мужчина лет сорока с измождённым лицом и трясущимися руками.

– Вы где находились в момент происшествия?

– В коридоре, – его голос дрожал. – За дверью.

– Вы слышали что—то необычное?

Мужчина глубоко вдохнул, как будто пытался собраться.

– Смех.

Варвара напряглась:

– Смех?

– Да, – он судорожно сглотнул. – Прямо за дверью.

– Чей?

Он замялся, опустил взгляд:

– Это был не человеческий смех.

– Что это значит?

Он закрыл глаза, сцепил пальцы в замок.

– Он был… будто несколько голосов одновременно. Искажённый, гулкий.

– Он был долгим?

– Несколько секунд. Потом всё исчезло.

Виталий внимательно следил за мужчиной.

– Когда вы зашли в зал, что увидели?

– Ничего. Просто пустое помещение.

– И вам это не показалось странным?

– Я… – он сглотнул, будто пытаясь справиться с тошнотой. – Мне сказали, что это часть процесса.

– Кто?

– Люди, которые… которые здесь работали.

– Их имена?

– Я не знаю.

Варвара взглянула на своего напарника. Всё больше деталей говорило о том, что персонал знал гораздо меньше, чем могло показаться.

Последней была уборщица. Женщина лет пятидесяти, крепко державшая в руках смятый платок.

– Где вы были в момент происшествия?

– Внизу, в служебном коридоре.

– Вы что—то слышали?

Женщина медленно кивнула:

– Смех.

Варвара напряглась, услышав то, что ей уже говорили ранее:

– Вы уверены?

– Да.

– Какой он был?

Женщина тяжело вдохнула.

– Он был… не человеческий. Как будто несколько людей смеялись одновременно, но звуки не совпадали.

– Он доносился из зала?

– Да.

– Как долго?

– Несколько секунд.

– Когда именно?

– Прямо перед тем, как всё замолкло.

Варвара обменялась взглядом с Виталием.

– Что вы почувствовали в этот момент?

Женщина посмотрела на неё с выражением, близким к страху.

– Это было что—то… плохое.

– Что именно?

– Это не был весёлый смех. Это было как… – она замялась. – Как будто кто—то смеялся над нами.

Следователь почувствовала, как по спине пробежал холод.

– Спасибо, – сказала она, закрывая блокнот.

Опрос свидетелей закончился, но теперь вопросов стало ещё больше.

Варвара медленно провела пальцами по гладкой поверхности стола, на котором лежали фотографии с места происшествия. Изображения пустого зала с обугленными стенами, пятна странной субстанции, застывшие на полу, искривлённые очертания мебели, которая, казалось, подверглась аномальному воздействию. Всё это не укладывалось в привычные категории насильственных преступлений. Это было чем—то иным, чем—то, что выходило за границы человеческой логики.

Виталий стоял у окна, молча рассматривая тёмные силуэты деревьев за стеклом. Его привычная уверенность казалась не такой твёрдой, как обычно. В воздухе витало чувство, что они столкнулись с чем—то, чему пока не могли дать объяснение.

– Это не убийство, – наконец сказал он, оборачиваясь к Варваре. – По крайней мере, не в том смысле, к которому мы привыкли.

– Тела не просто исчезли, – тихо отозвалась она, не отрывая взгляда от снимков. – Они были… переработаны, превращены в нечто иное.

Она взяла одно из изображений и посмотрела на пятна жидкости, рассеянные по полу. В обычном свете они напоминали ртуть, но, если смотреть под определённым углом, можно было заметить слабое пульсирующее свечение.

– Эту субстанцию уже анализировали? – спросила она, переводя взгляд на Виталия.

Он покачал головой:

– Отправили в лабораторию. Но я не уверен, что у них найдутся параметры для сравнения.

– Что говорят криминалисты?

– Что это не похоже ни на одну известную органическую или неорганическую жидкость. Температура образцов нестабильна. Они могут нагреваться и охлаждаться без видимой причины.

Варвара задумчиво постучала ногтем по краю фотографии:

– Это остаточная субстанция, связанная с неизвестной энергией.

Санин хмыкнул, но без иронии:

– Ты начинаешь говорить, как один из тех учёных, которые изучают паранормальные явления.

– А у нас есть другой вариант?

Он не ответил. Они оба понимали, что дело выходит за пределы рационального восприятия.

– Кто—то знал, что это произойдёт, – продолжила Варвара, отложив фотографии в сторону. – Кто—то, кто вовремя скрылся.

– Ты думаешь, среди персонала был информатор?

– Возможно. Или кто—то, кто не хотел быть частью происходящего.

– Тогда почему он не попытался это остановить?

Варвара прикусила губу, обдумывая вопрос.

– Может, не мог. Или знал, что бессилен.

Она поднялась, прошлась по комнате, пытаясь выстроить в голове логическую цепочку.

– Все улики говорят о вмешательстве нечеловеческой силы, – наконец произнесла она.

Виталий посмотрел на неё с тем выражением, которое появлялось у него в редкие моменты, когда он сталкивался с чем—то, что не мог объяснить.

– А если это действительно так?

Она замерла, поймав его взгляд.

– Тогда у нас проблема. Потому что, если это случилось один раз, значит, может повториться.

Варвара стояла над одним из пятен, оставшихся на полу, и пристально вглядывалась в его поверхность. Оно было странным – вязкая субстанция не впитывалась в покрытие, не растекалась, а будто сохраняла собственную форму, почти живую. Иногда ей казалось, что жидкость пульсирует, едва заметно изменяя оттенок, но при малейшем движении взглядом эффект исчезал.

Она вытащила из кармана тонкий металлический зонд, присела и осторожно коснулась субстанции. Металл не прошёл сквозь, но в тот же момент ощущение, будто пальцы коснулись холодного электрического разряда, заставило её отдёрнуть руку.

– Не трогай без перчаток, – негромко произнёс Виталий, не отрываясь от экрана телефона.

Он стоял у двери, набирая номер Белоусова. Варвара перевела взгляд на него, но промолчала. Она уже догадалась, каким будет ответ начальства.

Санин приложил трубку к уху, а спустя мгновение сказал:

– Мы на месте. Здесь не простое исчезновение людей, а что—то куда более сложное, чем могли бы предположить, – Виталий говорил чётко, стараясь не показывать раздражения.

В трубке воцарилась пауза, потом раздался ровный, безэмоциональный голос Белоусова:

– Займитесь этим тихо. Без шума и посторонних глаз.

Виталий скептически приподнял бровь, хотя знал, что начальник его не увидит:

– И что конкретно вы имеете в виду под "тихо"? Мы уже понимаем, что обычное расследование здесь не поможет.

– Вам лучше не задавать этот вопрос, – ответ последовал незамедлительно, с той же безразличной холодностью. – Просто выполните работу и не привлекайте лишнего внимания.

Связь оборвалась. Виталий медленно опустил телефон, встретился взглядом с Варварой.

– Они не хотят в это вмешиваться, предпочитают держаться в стороне, – он убрал телефон в карман, глядя на коллегу с лёгким раздражением. – Они даже не пытаются разобраться, просто хотят, чтобы всё затихло само собой.

– Разумеется, – ответила она, голос её был ровным, но безразличным. – Это всегда так. Если дело выходит за границы обычного, они предпочитают не замечать его.

– И что, если мы не сможем это скрыть? – Санин задумчиво провёл рукой по затылку, глядя на неё в ожидании ответа.

– Тогда последствия будут совсем не такими, какие они себе представляют, – следователь чуть дольше, чем нужно, смотрела на пятна на полу, прежде чем снова поднять взгляд, но затем она снова посмотрела на них:

– Нам остаётся только разобраться в этом самостоятельно.

Ночью база выглядела иначе. Фонари вдоль дорожек светили тускло, и их бледный свет почти не разгонял сгущающийся туман, клубившийся у земли. Внутри здания было тихо, слишком тихо, будто стены не просто поглощали звуки, но и сами избегали их.

В комнате охраны двое оперативников следили за мониторами. Камеры, установленные в зале и коридорах, продолжали работать в ночном режиме, фиксируя пустые помещения.

– Что—то не так, – пробормотал один из них, прищурившись.

На одном из экранов, в центральной части зала, где находились пятна жидкости, происходило нечто странное. Субстанция медленно уменьшалась, исчезала, будто её не испаряло тепло, а поглощала невидимая сила.

– Видишь? – второй оперативник наклонился ближе. – Они исчезают.

– Это не испарение… – его напарник замер.

На нескольких других камерах заметно, как температура в зале оставалась на десять градусов ниже, чем в остальных помещениях базы.

– Какого чёрта тут происходит?!

Тишину пронзил резкий звук. Из соседнего помещения раздался приглушённый глухой стук. Оперативники переглянулись.

Один из них медленно поднялся, схватил рацию и направился к залу. Сотрудники триста второго услышали шум почти одновременно.

Они находились в другой части здания, просматривая отчёты, когда в коридоре раздались шаги. Виталий тут же схватил фонарик и первым двинулся вперёд, Варвара последовала за ним.

– Кто там? – негромко спросил Санин, когда они приблизились к дверям конференц—зала.

Но ему никто не ответил, и они вошли. На полу, возле одной из колонн, лежал один из следователей. Его лицо было мертвенно бледным, глаза закрыты, дыхание прерывистое.

– Что с ним? – Варвара быстро склонилась над ним.

– Без сознания, но пульс есть, – Виталий проверил запястье мужчины.

Рядом с ним лежал пластиковый контейнер для образцов, а на полу – разлитая жидкость, которой он, вероятно, коснулся. Варвара медленно подняла взгляд.

– Что—то здесь есть.

Они резко обернулись на звук помех. На экране камеры, в комнате охраны, изображение дрогнуло. Помехи пробежали по кадру, размывая очертания пустого зала.

Оперативник замер, не отводя взгляда от экрана.

В какой—то момент картинка почти полностью рассыпалась на статические шумы, но затем…

На долю секунды проявилось нечто: фигура, похожая на человека, но слишком высокая, с вытянутыми конечностями. Она стояла посреди зала, неподвижная, но создавалось ощущение, будто она осознанно наблюдала за камерой.

Оперативник не успел среагировать. Изображение снова дрогнуло, силуэт дёрнулся, а затем исчез. Экран погас.

Глава 6

Лифтаскар жил, пульсируя нескончаемым желанием, наполненный похотью и наслаждением, растекавшимися по его улицам, пропитывавшими стены, впитывавшимися в тела обитателей. Здесь не существовало времени в привычном смысле – ни дня, ни ночи, только один вечный момент, в котором растягивались секунды, ускользая от понимания.

Этот мир не знал солнца, не видел зари, никогда не чувствовал освежающей прохлады рассвета. Здесь был только вечный сумрак, мерцающий мягким багрово—лиловым светом, стекающим с причудливых небес, разрываемых Луной, чья форма была непристойна, откровенна, но, несомненно, живая. Она господствовала над этим миром, нависая, заполняя собой небо, дыша, пульсируя в такт желаниям существ, населяющих этот край. Её форма напоминала огромную вагину, из которой исходило тёплое, тревожное сияние, лишённое уюта, но наполненное зовом. Свет не давал покоя, он возбуждал, извлекал наружу самые потаённые инстинкты, заставлял забыться в ощущениях, не оставляя места для разума.

Под этим светом раскинулись города Лифтаскара, живые, дышащие, переплетённые сложной сетью улиц, площадей, возвышений, лож и алтарей, в которых никогда не прекращался ритуал наслаждения. Эти города возводились не людьми и не для людей. Их строили сущности, существующие вне морали, вне понятия добра и зла, ведомые лишь похотью, сделавшие её основой своей цивилизации.

Здания здесь не были предназначены для жизни в обычном понимании. Они не служили ни укрытием, ни защитой, ни местом покоя. Каждый дом, каждый храм, каждый дворец—жертвенник был частью одного общего механизма, бесконечного ритуала.

Фасады домов вытягивались вверх, увенчанные закруглёнными арками, украшенные колоннами, испещрёнными рельефами. Каждая сцена на стенах этих зданий изображала воплощённую похоть – застывшие в камне тела переплетались, изгибались, запечатлённые в моменте, который здесь никогда не заканчивался.

Окна были узкими, вытянутыми, напоминая разрезы, зияющие раны, всегда открытые, и никогда не закрывающиеся ставнями. За ними не прятались: они были лишь рамками, через которые можно было наблюдать за тем, что происходит внутри.

Крыши терялись в чёрных парах, будто вплетаясь в туман, растворяясь в воздухе. Одни заканчивались заострёнными шпилями, другие напоминали своды древних храмов, массивные, грубые, но притягивающие взгляд своей бесстыдной эстетикой.

Лестницы вели не вверх и не вниз, а словно тянулись внутрь самих зданий, изгибаясь так, что было невозможно предугадать, куда они приведут. Некоторые обрывались в пустоте, превращаясь в парящие платформы, на которых стояли возвышения, ложа, алтарные площадки.

Дверей здесь не было. Всё пространство Лифтаскара было открытым. Ни одно помещение не закрывалось наглухо, ни одно ложе не скрывалось за стенами. Всё было создано для зрелища, для участия, для слияния.

Переходя из одного квартала в другой, можно было наблюдать, как функция зданий менялась, но их суть оставалась неизменной.

В одном районе возвышались храмы—бордели, здания с куполами, напоминающими округлые формы тел, увенчанные фигурами демониц, застывших в соблазняющих позах. Входы в эти здания были похожи на широко раскрытые пасти, внутри которых горели алые огни, маня вглубь.

Далее раскинулись дворцы—жертвенники, залы, в которых вершились ритуалы поклонения демоницам – безмолвные толпы существ, отдающихся культу, сцены, превращённые в нескончаемые церемонии.

На площади, ведущей к сердцу города, возвышалась великая пирамида, главный храм, в котором обитала владычица этого острова. Она царила над своими подданными, ожидая поклонения, живя среди нескончаемого акта, из которого никогда не выходила.

В каждом здании, в каждом камне, в каждой улочке Лифтаскара было одно – служение страсти. Этот мир не был построен ради чего—то большего. Он был создан для того, чтобы в нём растворялись те, кто однажды сюда попал.

Толпа текла по улицам Лифтаскара, сливаясь в единый поток тел, стремящихся к храму, возвышающемуся в самом сердце города. Здесь не было спешки, но в их движениях сквозило нетерпение, ожидание, доведённое до предела. Они несли свою дань – не золото, не подношения, а самих себя. Их шаги отдавались глухими ударами по камням мостовой, смешиваясь с низким, пульсирующим ритмом барабанов, задающих темп всему этому шествию.

Звуки переплетались в симфонию, в которой не было хаоса, но был ритм, подчёркивающий происходящее. Томные стоны, приглушённые вскрики, движения тел, шёпоты, дыхание – всё это становилось частью единого акта, сливающегося с музыкой города. Голоса множества существ, впитавшие в себя вожделение, поднимались к небу, растворяясь в тягучем, мерцающем свете Луны, извращенной формы.

Главный храм возвышался над ними, а его стены переливались влажным светом, отражая багровые всполохи, стекавшие с куполов и колонн. Его вход, раскинувшийся в широкой арке, словно звал внутрь, манил, приглушённо мерцая густым, насыщенным свечением, переливающимся, как масло на воде.

Лестницы, ведущие к алтарю, были выточены из чёрного камня, нагретого до температуры живого тела. Они извивались, разветвлялись, тянулись к вершине, где возвышалось ложе демоницы, великая платформа, на которой вершился ритуал, не прерывающийся никогда.

Владычица острова, демоница, гигантская, неподвижная, погружённая в вечное блаженство, возлежала на своём алтаре, принимая дань от своих подданных. Упругая кожа, напоминавшая тёмный атлас, мерцала в свете храмовых огней, изгибаясь под плавными движениями окружающих её существ. Она не говорила, не двигалась, но её присутствие ощущалось в каждом взгляде, каждом движении, каждом звуке, срывающемся с уст её слуг.

По одному они поднимались к ней, ложились на нее и входили внутрь, подчиняясь неизменному ритуалу. Их тела вплетались в движение, следуя ритму, который здесь никто не смел нарушить. Они касались её кожи, чувствовали её тепло, растворялись в ней. Это совокупление здесь считалось высшей формой поклонения.

Толпа, стоящая у подножия храма, наблюдала, замирая в благоговейном восторге. Каждое движение было освящено её именем, каждая секунда принадлежала только ей. Она не просто правила – она владела.

Ритуал продолжался, не зная остановки. Тела двигались, звуки переплетались, желания воспламенялись, отражаясь в гладких камнях, напитанных этим огнём. Лифтаскар жил, дышал, продолжал существовать в своём вечном акте поклонения.

Очередь двигалась к ложу демоницы, и вот настал его черёд. Когда Миркан шагнул вперёд, его фигура выделялась на фоне остальных. В отличие от прочих демонов, опьянённых похотью, он не излучал жажду, не спешил склониться перед владычицей.

Его движения были плавными, но в них читалась настороженность. Взгляд холодный, отрешённый. Он не пытался слиться с ритуалом, не ждал позволения. Он просто подошёл ближе, не отрывая глаз от неё.

Владычица Лифтаскара, столь же неподвижная, как храм, в котором она восседала, наконец посмотрела на него. И в этот миг что—то нарушилось.

Она узнала его. До этого момента её разум оставался чистым, лишённым воспоминаний о том, кем она была прежде. Она существовала в этом мире, подчинённая его законам, питающаяся потоками похоти, вливающимися в её тело. Она была частью Лифтаскара, не отделяя себя от него, и ей не нужно было помнить.

Но Миркан стоял перед ней, и в его лице, в глубине этих глаз, было что—то, что вырвало её из привычного забвения. Прошлое разорвалось в её сознании, прорвав плотный покров забвения. Она вспомнила.

Когда—то она была человеком. Жила на Земле, в мире, где страсть была ограничена рамками морали, где тело принадлежало ей одной, где никто не мог приказывать ей. Но он… Он явился за ней, вырвал её из той жизни, пронёс сквозь слои реальности и швырнул сюда. Он превратил её в это.

Она потеряла своё имя. Она утратила голос, которым говорила прежде. Её желания перестали быть её собственными. Всё, что в ней осталось, принадлежало Лифтаскару.

Но сейчас… Сейчас она вспомнила.

– Ты… это был ты… – её голос прозвучал приглушённо, словно сама реальность мешала ей произнести эти слова.

Миркан усмехнулся, наблюдая за тем, как осознание постепенно охватывает её разум:

– Ты забыла меня. Но я помню тебя.

В этом не было ни жалости, ни сожаления. Только констатация факта.

Демоница не могла осознать сразу, зачем он вернулся. Она думала, что он пришёл как подданный, как все, кто сегодня пришел с ней совокупиться. Но теперь понимала – он вернулся не ради праздника, не ради неё, а ради мести.

Она медленно подняла руку, и её пальцы дрожали – не от страха, а от неуверенности. Это был жест власти, попытка взять под контроль ситуацию. Но Миркан не дал ей времени.

В тот же миг, как её ладонь едва заметно качнулась вперёд, он нанес удар.

Из его руки вырвалось чёрное пламя, свернувшее пространство, прорезавшее воздух, исказившее само течение реальности. Оно не обжигало, не разрывалось всполохами – оно пожирало всё, чего касалось, оставляя за собой пустоту.

Демоница вскрикнула – но это был не крик боли, а нечто большее. Это был крик ужаса.

Её тело не просто разрушалось. Оно исчезало.

Тьма охватила её, впилась в кожу, превратила её очертания в нечто зыбкое, неуловимое. Массивное тело, созданное для вечного наслаждения, покрылось рябью, как гладь воды под внезапным порывом ветра. Размываясь, она растекалась по алтарю, исчезая в клубах чёрного дыма. Она не истекала кровью – у неё не осталось ни тела, ни плоти, ни костей.

Толпа застыла в оцепенении, не в силах поверить в происходящее. Никто не мог осознать, что они стали свидетелями невозможного. Демоницы считались вечными, существами, не подвластными времени, боли или разрушению, их власть была абсолютной. Они не могли исчезать, но теперь перед ними разворачивалась реальность, которая рушила все, во что они верили.

Но теперь… Теперь одна из них «канула в небытие», словно её никогда не существовало.

Никто не мог поверить в это. Ни один демон, ни один раб, ни одна из сущностей, населявших Лифтаскар, не мог вообразить подобного. Они видели это своими глазами. Владычица исчезала, и её величие, следы её существования стирались с лица мира, превращаясь в пустоту.

Миркан стоял в центре этой застывшей тишины, словно скала среди бушующего, но внезапно утихшего шторма, его взгляд был твёрдым, а присутствие неизбежным.

Он не выражал ни радости, ни ликования, ни удовольствия от содеянного, а лишь внимательно наблюдал за происходящим, оставаясь безмолвным свидетелем своего поступка.

Он только стоял и смотрел, изучая последствия своего решения, не испытывая ни сожаления, ни триумфа. Она растворилась в пустоте, словно её никогда не существовало, оставив после себя лишь смутный отпечаток в сознании тех, кто стал свидетелем этого невозможного.

После короткой паузы, он отступил назад: его силуэт начал терять чёткость, словно таял в воздухе, становясь неосязаемым. Затем он растворился в пространстве, оставив после себя лишь глухое эхо разрушенного порядка.

Некоторые демоны бросились вперёд, но его больше не было среди них. Осталась только пустота, зияющая над алтарём.

Великий праздник Луны прервался. Впервые за всю историю Лифтаскара.

В этот момент Луна озарилась ослепительным багровым светом, словно реагируя на случившееся, её поверхность дрожала, а линии, напоминавшие сеть вен, расширились, заполняясь тёмным сиянием.

Её свечение стало насыщеннее, тёмные прожилки расширились, очертания сжались, будто само небесное тело отреагировало на случившееся. Её свет упал на город, и толпа невольно вздрогнула.

Лифтаскар потерял одну из своих владычиц, но это был лишь начало.

Глава 7

В подземелье, скрытом под слоями асфальта и бетона, время казалось застывшим. Здесь, в заброшенной части старого московского метро, давно не раздавался стук шагов простых прохожих, не звучали объявления диспетчера, не мелькали силуэты пассажиров, спешащих в повседневности. Подземные тоннели, некогда построенные для иных целей, теперь служили пристанищем для тех, кто предпочитал избегать дневного света.

Каменные стены зала, вырезанного в глубине старого комплекса, были гладкими, как полированное стекло, но, если присмотреться, можно было заметить, как на их поверхности проступали едва различимые символы, будто не выгравированные рукой человека, а проступившие сами, как следы чего—то чужого, древнего, оставленного в этом месте столетия назад. Их очертания казались зыбкими, менялись в зависимости от угла зрения, словно чернота гранита сама дышала.

Освещение в зале было приглушённым – мягкий лилово—синий свет, льющийся из скрытых ниш, растекался по стенам размытыми бликами, не давая ни одного резкого оттенка, лишь подчёркивая густые тени в углах. В этом свете очертания предметов казались зыбкими, будто само пространство здесь не до конца устойчиво. Стол в центре зала, высеченный из цельного куска обсидиана, отражал окружающих с легким искажением, так, что лица собравшихся приобретали чуть размытые, удлинённые очертания, словно находились в иной плоскости.

В воздухе стоял терпкий, тяжелый запах ладана, смешанный с чем—то более сладковато—гнилостным, вызывающим необъяснимое беспокойство, как если бы в помещении только что завершился ритуал, а его следы ещё витали в воздухе.

За столом сидели трое. Их силуэты не двигались, а лица застыли в выражении сосредоточенности, но в молчании ощущалась только напряжённость. Они не смотрели друг на друга, не говорили – а лишь изучали проекции, вспыхивающие в воздухе над поверхностью стола. Красные строки данных сменялись графиками, диаграммами, отчетами о последних потерях. Списки имён. Даты исчезновений. Метки мест, где обнаруживали тела.

Раймонд сидел в центре. Его пальцы, переплетённые в замке, покоились на столе, а голубые глаза оставались непроницаемыми, но во взгляде сквозила недовольная сосредоточенность. С каждым новым исчезновением, каждой новой красной меткой на экране становилось очевидным – контроль ускользает. И это злило его сильнее, чем мог бы разозлить любой физический враг.

Симеон, худощавый мужчина в чёрной рясе, слегка откинулся назад, не переставая всматриваться в колонки цифр, отражавшихся на стеклах очков. Его лицо оставалось непроницаемым, но взгляд за линзами двигался быстро, с тем характерным выражением человека, который не просто анализирует информацию, а выстраивает за ней новую картину, складывает узор из несвязанных деталей.

Аурелиус, коренастый, с массивным лбом и тяжёлыми веками, казался более расслабленным, но это была та маска, за которой скрывалось холодное внимание. В отличие от двух других, он не держал рук на столе – его пальцы плавно двигались по поверхности, словно ощупывая что—то невидимое. В его глазах не было страха, только профессиональный интерес к происходящему.

За последние два месяца их сеть понесла тридцать шесть потерь. Число, которое в норме должно было исчисляться единицами за год. Слишком много, слишком быстро.

Маятник старинных часов, стоявших у стены, отсчитывал удары, дробя молчание мерными щелчками, но никто из сидящих за столом не обращал на это внимания. Их взгляды были прикованы к экрану, где одна за другой сменялись строки отчётов.

Известные бордели Москвы, закрытые элитные клубы, точки ночного бизнеса – всё, что веками держалось в тени, всё, что так долго работало без единой ошибки, начало разрушаться. Люди исчезали – не только проститутки, но и связные, координаторы, агенты. Исчезали без следа, без шума, но с едва уловимым эхом, которое теперь било по ним, как раскат приближающейся грозы.

Они ждали. Не начинали разговор сразу, не спешили, потому что каждое слово, сказанное здесь, должно было иметь вес.

В полутьме подземного зала лица троих мужчин выглядели как вырезанные из камня – неподвижные, отстранённые, но в их молчании чувствовалось что—то более острое, чем простой анализ происходящего. Они не спешили говорить, позволяя цифрам и фактам сами сложиться в узор, который был понятен без слов. Напряжённость в воздухе не ощущалась напрямую, но проявлялась в мельчайших деталях: в том, как Раймонд неторопливо провёл пальцем по краю стола, как Симеон слегка покачивал ногой, сохраняя внешнюю невозмутимость, как Аурелиус время от времени переводил взгляд с одного на другого, подмечая в выражении лиц то, что оставалось невысказанным.

Раймонд, сидящий в центре, был единственным, кто выглядел в этом зале так, что его можно представить на обложке журнала. Высокий, широкоплечий, с идеальной осанкой, он скорее напоминал человека, привыкшего к публичности, но его холодные голубые глаза выдавали иную природу. В отличие от других, он не скрывался в тенях и не выглядел человеком, привыкшим к затворничеству – напротив, его фигура будто специально создавалась для того, чтобы внушать уверенность тем, кто нуждается в покровительстве, и страх тем, кто осмелится его предать.

О его возрасте можно было судить лишь по серебристым прядям, ровно расчертившим виски, но даже они не портили его внешность – скорее, подчёркивали зрелость, то самое состояние, в котором человек не теряет силу молодости, но уже научился использовать её без ненужных эмоций. Его костюм, сшитый по индивидуальному заказу, выглядел безупречно, но был настолько лаконичным, что казался едва ли не частью его самого – так одеваются те, кто привык к безупречному качеству, но не любит привлекать к себе лишнее внимание.

Раймонд не просто руководил сетью борделей – он держал в руках всю инфраструктуру, скрывающую истинное лицо индустрии. Его официальная биография была безупречна: успешный предприниматель, владелец элитных массажных салонов и ночных клубов, человек, который "даёт женщинам возможность красивой жизни". Он знал, как создать образ мецената, как формировать связи в нужных кругах и как убирать людей, которые слишком много говорили. Никто, кроме самых посвящённых, не знал, что под его контролем находится крупнейшая сеть элитной торговли девушками, поставляющая товар не только в Москву, но и далеко за её пределы.

За столом он сидел в той позе, в какой сидят только люди, привыкшие распоряжаться судьбами других. Его пальцы плавно скользили по стеклянной поверхности, а взгляд оставался прикованным к экрану, где красными линиями отмечались места, где погибли или исчезли их люди. Он не боялся. Он злился.

Симеон выглядел полной его противоположностью – в нём не было той физической силы, которая отличала Раймонда, но он компенсировал её интеллектом. Худощавый, с глубоко посаженными глазами и тонкими чертами лица, он скорее напоминал священника, чем человека, управляющего гигантской машиной порноиндустрии. В какой—то мере он и был жрецом – но не религии, а культа похоти.

В прошлом он был уважаемым профессором, читал лекции по теологии в одном из старейших университетов страны, писал книги, которые издавались маленькими тиражами, собирал вокруг себя узкий круг учеников, знавших, что за его учёностью скрывается нечто большее, чем простое исследование религиозных систем. Его речи, пропитанные восточной философией и мистическими концепциями, вовлекали людей так, как не вовлекали даже тексты священных книг. Он был искусным манипулятором, но манипулировал не сознанием – он подводил людей к тому, чтобы они сами соглашались с его словами, принимая их за собственные мысли.

Его тонкие пальцы, больше похожие на руки хирурга, аккуратно листали электронные документы. Он не нуждался в цифрах – он уже знал, что скажет, и какое значение придаст каждому факту. Его слова не были спонтанными – он всегда подбирал их так, чтобы даже случайная реплика оставалась в сознании собеседника дольше, чем любые аргументы.

Симеон не занимался практическими вопросами – он создавал идеологию, на которой строился бизнес секты. Он разработал ритуалы, тексты, кодекс, он формировал теорию, обосновывающую необходимость того, что они делали. Он писал трактаты, в которых связывал сексуальность с божественной энергией, утверждая, что жрицы Лифтаскара – это новые проводники древней силы, что боль и разврат – это ключ к иному сознанию, а порабощение души – это путь к её освобождению. Он давал им оправдание.

Его чёрная ряса выглядела не театральным костюмом, а естественной частью его личности – одеждой человека, который никогда не знал ни страсти, ни страха, ни желания, но прекрасно понимал, как заставить людей подчиняться этим чувствам.

Третий член совета, Аурелиус, был не похож ни на одного из них. В отличие от Раймонда, в его облике не было ничего внушительного, и он не обладал харизмой Симеона. Он казался простым, но именно в этом крылась его опасность.

Коренастый, с массивным лбом, слегка сутулый, он выглядел скорее как ученый, всю жизнь проведший в лаборатории. Его черты были мягкими, глаза казались сонными, а выражение лица – добродушным. Именно это и обманывало людей.

В обществе его знали как известного психолога, исследователя, ведущего специалиста в области сексуальных расстройств. Он писал научные статьи о природе желания, о тонких гранях зависимости, о подавленных инстинктах. Он давал интервью, выступал на телевидении, объясняя аудитории, что мир давно изменился, что нравственные устои устарели, что люди имеют право исследовать свою природу без ограничений.

Но за стенами своих «экспериментальных» клиник он занимался совсем другим. Он проверял границы сознания, изучал, как можно сломать личность, стереть её сопротивление, сделать человека покорным. Его лаборатории напоминали не больницы, а центры перепрошивки, где за методами терапии скрывались технологии подавления воли.

Он знал, как заставить человека забыть о свободе. Он знал, как превратить любого в добровольного раба. Он изучал страх, наслаждение, боль – знал, где проходят их границы, и знал, как их стереть.

Его пальцы медленно двигались по столу, а взгляд – скрытый под тяжёлыми веками – казался рассеянным, но это была лишь иллюзия. Аурелиус замечал каждую мелочь: как напряглась рука Раймонда, как слегка дёрнулся глаз Симеона, как медленно, но неизбежно нарастает тревога в зале.

Трое мужчин, привыкших контролировать всё, сидели за чёрным обсидиановым столом, глядя на данные, которые ускользали от их власти.

Контроль терялся. Мир, который они строили, давал трещину.

Тишина, разлитая в зале, казалась материальной. В её неподвижности чувствовалось нечто большее, чем простое ожидание – напряжённость, сгущающаяся с каждой секундой, становилась ощутимой, как натянутая до предела струна. Время здесь мерилось не привычными ритмами человеческой жизни, а размеренным отсчётом массивного старого маятника, что раскачивался в углу, словно сердце давно забытого механизма, которому предстояло пережить и эту ночь, и те, что последуют за ней.

На экранах, встроенных в обсидиановый стол, проступали отчёты, графики, диаграммы, в которых не было ничего, кроме красных линий, спускающихся вниз с пугающей закономерностью. Каждый провал, каждая исчезнувшая сотрудница, каждая потерянная точка – всё это отражалось в безупречно точных колонках цифр, лишённых эмоций, но несущих в себе тот самый страх, который пока не озвучивался вслух.

Раймонд, сидящий в центре, лениво откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Его холодный взгляд скользил по экрану, задерживаясь на списке имён – длинном, слишком длинном для того, чтобы это можно было назвать случайностью. Впрочем, он уже не пытался искать случайности там, где их не могло быть.

– Кто—то мешает нам работать, – сказал он наконец, без видимого раздражения, но с той ледяной уверенностью, которая не допускала возражений.

Он не смотрел на собеседников, но его голос звучал так, будто не оставлял выбора – не согласиться с ним было невозможно. В этой фразе не было вопроса, только утверждение, вынесенное с неизбежностью приговора.

Симеон, сидевший справа, слегка наклонил голову, поправил очки и листнул документ, пролистывая отчёты, в которых и так уже всё было ясно.

– Это уже не просто случайности, – негромко заметил он, но в его голосе слышался не раздражение и не тревога, а скорее интерес, как у учёного, обнаружившего расхождение в выстроенной теории. – Тридцать шесть потерь за два месяца.

Он сделал небольшую паузу, позволяя цифрам осесть в воздухе, а затем спокойно добавил:

– Мы уже можем назвать это кризисом, или ситуация ещё находится под контролем?

Формулировка прозвучала бы двусмысленно, если бы не его интонация. Он знал ответ так же, как и все остальные, и не обсуждал. Это было признанием очевидного.

– Кризис уже наступил, – отозвался Аурелиус, усмехаясь так, будто находил в происходящем нечто занимательное, но в уголках его глаз мелькнула тень напряжённости.

Он никогда не относился к происходящему с той серьёзностью, что была свойственна Раймонду и Симеону, но сейчас даже он не мог скрыть того факта, что проблема вышла за пределы обычных неприятностей.

На экране сменился кадр – с сухих статистических данных на снимки мест происшествий. Несколько фотографий, снятых с камер наблюдения, до которых они смогли добраться, выглядели одинаково: пустые комнаты, странные размытые вспышки света, едва уловимые тени, оставшиеся там, где ещё несколько секунд назад находился человек.

Пламя, оставившее после себя лишь пустоту, не оставившее ни копоти, ни пепла. Там, где ещё недавно были живые люди, не осталось ничего, кроме призрачного ощущения их недавнего присутствия.

Чёрные пятна на простынях и полу – густая, маслянистая субстанция, которая не поддавалась анализу.

– Что говорят наши люди? – спросил Раймонд, не отрывая взгляда от экрана.

– Те, кто остались, говорят, что не знают, что происходит, – ответил Симеон, откидываясь на спинку кресла. – А те, кто знал – уже мертвы.

Он сказал это ровным, даже спокойным тоном, но в воздухе повисло молчание, в котором читалось понимание: система дала трещину.

– Какие у нас есть доказательства? – уточнил Раймонд, хотя заранее знал ответ, но требовал подтверждения.

Симеон, не меняя выражения лица, слегка покачал головой.

– Никаких. Никаких реальных улик, которые можно было бы предъявить, никаких очевидных следов, ведущих к виновным.

Раймонд на секунду задумался, затем с некоторой напряжённостью произнёс:

– Какие у нас есть версии происходящего? – уточнил Раймонд, пристально глядя на Симеона, ожидая хоть какого—то объяснения.

Симеон на несколько секунд замолчал, словно мысленно сортируя полученные данные, затем плавно кивнул, склонив голову к плечу.

– Это не рядовое стечение обстоятельств, не случайность и не набор несвязанных инцидентов. Кто—то действует осмысленно, математически точно, с конкретной целью. И его методы становятся всё более дерзкими.

Маятник отсчитывал очередной щелчок, нарушая вязкую тишину, которая повисла в зале, словно предвестник неизбежного. Напряжение росло, делая молчание всё более тяжёлым с каждым новым колебанием старинного механизма.

– Если не случайность, то чья игра? – наконец спросил Аурелиус, глядя на экран, где снова высвечивались списки погибших. – Кто—то вычищает нас или просто рушит всё подряд?

– Если бы нас хотели просто уничтожить, делали бы это иначе, – заметил Симеон. Его тон оставался ровным, но в глазах мелькнуло беспокойство. – Кто—то не бездумно убирает наших людей. Кто—то действует так, будто проверяет границы.

– Ты хочешь сказать, что это не война, а дурной эксперимент? – Раймонд чуть подался вперёд, сцепив пальцы.

Симеон ответил не сразу. Он провёл пальцем по экрану, снова вернувшись к фотографиям мест исчезновений.

– Мы не знаем, что это, – произнёс он наконец. – Но это происходит не просто так.

Аурелиус задумчиво склонил голову.

– Скорее всего, триста второй отдел уже зафиксировал эти всплески, – произнёс Раймонд, задумчиво наблюдая за экраном. – Вопрос в том, понимают ли они, с чем имеют дело.

Симеон неспеша пожал плечами, поправил очки и взглянул на стол с видом человека, который оценивает ситуацию без лишних эмоций.

– Зафиксировать – одно, но сделать из этого верные выводы – совсем другое. Маловероятно, что у них есть хоть малейшее понимание происходящего.

Раймонд перевёл взгляд на него, сцепив пальцы в замке.

– А если узнают? Если сложат картину воедино?

Симеон выдержал паузу, посмотрел поверх очков, словно ещё раз взвешивая возможные последствия.

– Тогда всё изменится, – сказал он наконец. – И, поверь мне, изменится далеко не в нашу пользу.

Маятник с очередным щелчком продолжил свой размеренный ход, словно подчёркивая неумолимость происходящего. На экране вспыхнула новая диаграмма, линии на которой продолжали неуклонно ползти вниз, отражая стремительно растущее число жертв.

В этот момент дверь, встроенная в каменную стену, разошлась плавно, бесшумно, будто её движение не зависело от привычных механизмов. В тишине подземного зала этот момент был почти незаметен, но трое сидящих за обсидиановым столом не отвели взгляда от экрана. Их лица оставались неподвижными, и лишь лёгкое напряжение в плечах Раймонда выдавало его реакцию на появление гостьи.

Управляющая борделем "Без греха" вошла внутрь, сделав несколько быстрых шагов. Она выглядела так, как и подобало человеку её положения – аккуратно уложенные тёмные волосы, строгий, но элегантный костюм, подчёркивающий худобу. В её движениях не было лишней суеты, но напряжённость, с которой она сжала руки, выдавалась в мелочах. Она остановилась в двух шагах от стола, выдерживая прямую осанку, но в её глазах застыло даже нечто большее, чем почтение.

Раймонд медленно перевёл взгляд на женщину, сцепив пальцы на груди. Его молчание длилось ровно столько, чтобы заставить её ощутить, насколько её присутствие здесь зависит исключительно от их решения.

– Приступайте к докладу, – наконец произнёс он, его голос звучал ровно, но в нём сквозила требовательность.

Управляющая глубоко вдохнула, стараясь сохранить самообладание, но лёгкая дрожь всё же проскользнула в её голосе:

– В бордель недавно явились люди из триста второго отдела. Руководители этой структуры Смолина и Санин, и, судя по всему, они уже что—то знали.

Симеон склонил голову набок, пристально изучая её лицо, словно пытался угадать, что она не договаривает.

– Вы хотите сказать, что их внимание теперь направлено непосредственно на нас? Это уже не простая проверка или интерес к делу? – его голос был мягким, но именно эта мягкость делала вопрос особенно неприятным.

Аурелиус хмыкнул, скрестил руки на груди и слегка качнул головой, словно оценивая услышанное с позиции человека, для которого не существует ни чудес, ни случайностей.

– Их основная специализация связана с паранормальными явлениями, – медленно проговорил он, наклоняя голову, будто обдумывая происходящее. – И всё же, что могло заставить их обратить внимание на заведение, которое с виду ничем не отличается от сотен подобных??

Управляющая знала, что её слова окажутся важнее, чем любые оправдания. Она не пыталась обойти острые углы, просто отвечала так, как требовала ситуация:

– Они узнали о пропаже Пятакова, – тишина стала ощутимее, и она продолжила, – они допрашивали проститутку, которая была в соседней комнате, и подглядывала через закамуфлированное окно. Та говорит, что видела всё.

– Что именно? – Раймонд чуть подался вперёд, но это движение было почти незаметным.

– Она напугана, но настаивает на своей версии. По её словам, мужчина исчез. В буквальном смысле – во время акта, не оставив после себя ни одежды, ни тени, ни малейшего следа.

Симеон медленно снял очки и провёл пальцами по переносице.

– Это невозможно, – пробормотал он, но его тон не выражал сомнений – только раздражение.

Раймонд крепче сцепил пальцы, не сразу отвечая. Его взгляд на мгновение замер на экране, где красные линии отчётов продолжали падать, словно отражая их власть, исчезающую с той же скоростью.

– Кто из нас дал приказ на Пятакова?

Управляющая дёрнулась, но это было едва заметным.

Симеон повернулся к ней, всё ещё держа очки в руках, его голос прозвучал холодно и медленно:

– Мы не санкционировали его отправку.

Аурелиус оторвал взгляд от диаграмм, перевёл его сначала на Раймонда, потом на Симеона, затем вновь на управляющую.

– Но кто—то принял решение отправить его в Лифтаскар.

Никто не ответил. В этом молчании была заключена суть их новой проблемы. Всё, что они выстраивали годами, подчиняя себе целые структуры, государственные механизмы, людей, которые даже не догадывались, что давно стали частью системы, теперь начинало разваливаться.

Контроль ускользал, и происходило это не потому, что их раскусили или вышли на след – а потому, что кто—то действовал мимо них. Секта больше не контролировала процесс.

Раймонд медленно выдохнул, наклоняя голову:

– Если не мы, то кто?

Щелчок маятника был единственным звуком, который нарушил затянувшееся молчание. Но это молчание продлилось недолго.

– Неужели ты не понимала, что Пятаков – публичная личность?! – взорвался Раймонд, резко подаваясь вперёд. – Один из первых людей в стране! Ты действительно не знала, что таких людей нельзя трогать, какими бы гиперсексуальными они ни были?!

Симеон, сжав очки в руке, раздражённо ударил ладонью по столу.

– Этот человек – не простой клиент, – добавил он, а его голос дрожал от сдерживаемого гнева. – Ты хоть представляешь, что его исчезновение поднимет на ноги не только ФСБ, но и всю систему силовых структур? Думаешь, его будут искать только в пределах страны? Нет! О нём заговорят на международном уровне! Его будут искать по всему миру!

Аурелиус, до этого сохранявший внешнее спокойствие, вдруг резко поднял голову и вперил в управляющую ледяной взгляд.

– Как ты могла допустить такое? – его голос, тихий, но угрожающий, резал, как лезвие. – Какой бы он ни был, он человек из высших эшелонов власти. Его исчезновение – это не просто риск, это катастрофа.

Управляющая побледнела, её губы дрожали. Она нервно сцепила пальцы, но голос сорвался, когда она попыталась что—то сказать.

– Я… я не знала… – прошептала она, не выдержав их взглядов. – Я не думала, что… Это произошло так быстро…

– Ты не думала?! – Раймонд ударил ладонью по столу так, что экран дрогнул. – Ты вообще осознаёшь, как сильно ты нас подставила?!

Губы управляющей задрожали сильнее, по щекам покатились слёзы. Её руки сжались так сильно, что костяшки побелели. Она пыталась говорить, но слова застревали в горле.

– Я… я не хотела… – её голос сорвался, и она опустила голову, скрывая лицо.

Трое мужчин продолжали смотреть на неё с холодной яростью. Никто из них не собирался её жалеть.

Управляющая всхлипнула, стиснула дрожащие пальцы, вцепившись в подол своего пиджака, словно это могло спасти её от неизбежного. Глаза, распахнутые от ужаса, метались по лицам сидящих за столом, но никто не проявил сочувствия.

Раймонд наклонился вперёд, чуть склонив голову, но его взгляд остался ровным, лишённым эмоций.

– Ты слишком много знаешь.

Голос прозвучал низко, негромко, но его холодная, безапелляционная уверенность сделала слова окончательными. Это не был вопрос, не угроза – лишь утверждение, простое и не оставляющее сомнений.

Управляющая дёрнулась, вздрогнула, губы её открылись в беззвучном протесте, но даже говорить она не осмелилась. По её щекам всё ещё текли слёзы, но теперь это было лишь рефлекторное проявление страха, который уже заполнил её изнутри, сдавил горло, не давая даже вздохнуть.

Раймонд медленно поднял руку и коснулся пальцами чёрного камня, лежащего на столе перед ним. На его поверхности, гладкой, как зеркало, скользнули едва заметные серебряные прожилки, дрогнули, словно живые, будто что—то внутри древнего минерала почувствовало прикосновение.

Женщина вскрикнула.

Она не успела сделать ни шага назад – её тело задрожало, и кожа, ещё мгновение назад целая, вдруг покрылась тонкими, извилистыми трещинами, словно под гладкой оболочкой её плоти скользнула чужая сила. Трещины разрастались, покрывая руки, шею, лицо, но не просто растрескиваясь – они чернели, разрывались, как будто её сущность осыпалась слой за слоем, обнажая свет, что рвался наружу изнутри.

Её грудь судорожно вздымалась, а бесплодная попытка вдохнуть превратилась в прерывистый, сдавленный стон.

Аурелиус наблюдал за процессом с лёгким прищуром, будто изучал новое явление. Симеон склонил голову, не глядя в сторону обречённой – ему был важен сам процесс, а не личность, на которой он проявился.

Камень под рукой Раймонда дрогнул.

Управляющая выгнулась назад, пальцы её сжались в судороге, а затем – с хрустом, едва уловимым, но пробирающим до костей – трещины раскрылись, и из её тела вырвался ослепительный свет. Он хлынул наружу, выбросив в воздух всполохи энергии, похожие на дым, но более плотные, извивающиеся, будто обретающие форму в момент освобождения.

Раздался странный, звонкий звук, похожий на треск раскалывающегося камня. В следующий миг тело женщины рассыпалось.

Она не рухнула, не упала, не закричала. Она просто превратилась в серый пепел, который осел на каменный пол под столом. Всё заняло секунды – никто не шелохнулся. В воздухе осталась едва уловимая дрожь, напоминание о том, что здесь только что было живое существо.

Раймонд медленно убрал руку с камня, провёл ладонью по пиджаку, не глядя на осевший пепел.

– Так будет с каждым, кто теряет осторожность, – негромко сказал он.

Слова его не были предупреждением – это была констатация факта.

Пепел, оставшийся от управляющей, медленно оседал на пол, растекаясь лёгкой, едва заметной дымкой. В воздухе ощущался слабый привкус гари, но он не был резким, скорее напоминал запах старой бумаги, сгоревшей в тишине, без потрескивания, без углей. В зале воцарилась такая тишина, что даже маятник часов на мгновение казался остановившимся.

Симеон не сразу заговорил. Он долго всматривался в то место, где только что стояла женщина, теперь ставшая лишь рассыпанными частицами. Его тонкие пальцы медленно сжали очки, словно он пытался раздавить собственные мысли. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глубине глаз затаилась холодная, зловещая тень осознания.

– Мы больше не главные, – наконец произнёс он, его голос был ровным, но в нём звучала не столько усталость, сколько понимание.

Аурелиус, до этого молчавший, сидел неподвижно, словно статуя, но после этих слов едва заметно напрягся. Его губы сжались, взгляд стал ещё тяжелее, чем прежде. Он не любил признавать такие вещи вслух, но отрицать было уже невозможно.

– Кто—то другой принимает решения, – сказал он, медленно переводя взгляд на Раймонда.

Ему не требовалось уточнять, кто именно. Они все это понимали, но само осознание этого факта всё ещё не находило внутри них окончательного признания.

Раймонд молча кивнул. Он не выглядел ни раздражённым, ни напуганным, но в его жесте читалось что—то большее, чем согласие. Он осознавал масштаб происходящего, чувствовал, как власть уходит из их рук, утекает, словно песок, который невозможно удержать в раскрытых ладонях.

В этом зале, где когда—то выносились судьбоносные решения, теперь оставалось только одно – принять неизбежное. Контроль был утрачен.

Глава 8

В подземном зале старого комплекса свет струился мягко, призрачно, теряясь в тенях сводов. Стены из чёрного гранита, испещрённые знаками, будто дышали – тёмные символы вспыхивали лиловым свечением, отражая невидимое присутствие.

После казни управляющей в воздухе остался след – не материальный, но ощутимый, как запах перегоревшего ладана. Пространство казалось пропитанным тревогой, словно само место помнило произошедшее.

Раймонд сидел в центре, сцепив пальцы на столе, будто замыкая в этом жесте собственные мысли. Он устремил взгляд в пустоту, пока линии напряжённого лица выдавали желание контролировать ситуацию, которая ускользала сквозь пальцы. Сейчас он не двигался, но его молчание весило больше любого приказа.

Симеон, устроившись чуть в стороне, медленно листал голографическое досье, позволяя цифрам и отчётам складываться в узоры, которые он уже почти понимал. Ему не требовалось озвучивать догадки – его сознание строило связи, ускользающие от тех, кто видел только поверхность.

Аурелиус откинулся в кресле, пальцы неторопливо постукивали по гладкой поверхности стола. Его поза казалась расслабленной, но в этом спокойствии скрывалась отточенная наблюдательность. В отличие от остальных, он не пытался что—либо анализировать – он чувствовал. Слова были для него вторичны. Важнее был ритм происходящего, тот скрытый пульс, по которому можно определить, когда система рушится.

В их молчании ощущалась не обычная настороженность. Это была та особая тишина, в которой слова обретали вес, где любое случайное движение могло запустить цепь событий, которых лучше было бы избежать.

Наконец, когда Раймонд заговорил, его голос был ровным, но лишённым прежней уверенности.

– Подмосковная база. Сто девушек. Все мертвы. Ни ран, ни взрывов. Они взяли и… исчезли, – Раймонд коснулся проекции, и на экране вспыхнула фотография. Чёрные, маслянистые пятна на полу. Живые. Дрожащие. – Это не случайность, а самая настоящая зачистка.

– Половина девушек были представительницами Лифтаскара, – добавил Симеон, не поднимая глаз от отчёта. – И уничтожены лучшие. Те, кого они готовили годами.

Аурелиус нахмурился, перестав постукивать по столу.

– Значит, это не просто атака. Это выборочная зачистка. Кто—то целенаправленно устраняет элиту.

Раймонд сжал пальцы на краю стола. Его взгляд оставался холодным, но теперь в нём читалось нечто большее – не страх, но осознание реальной угрозы. Лифтаскар не потерпит такого удара. Если лучшие из их представителей исчезли, то последствия будут куда более серьёзными, чем просто несколько уничтоженных точек влияния.

Симеон провёл пальцем по голографическому дисплею, вырезая из обилия информации только самое важное. Ему не нужно было подбирать слова, он знал: всё, что он сейчас скажет, изменит восприятие ситуации, и заставит остальных взглянуть на угрозу иначе. Он поднял голову: взгляд его был напряжённым, но голос оставался ровным.

– Это работа Миркана, – сказал он, будто ставя печать на уже вынесенном приговоре. – Только теперь нам известны все детали. Лифтаскар подтверждает: это не сбежавший пленник, а демон, который пробыл среди них два века, дожидаясь момента, когда можно будет нанести удар. Он не просто бежал – он выстраивал путь к разрушению.

Раймонд, прищурившись, медленно провёл пальцем по гладкой поверхности стола.

– Ты хочешь сказать, что он всё это время скрывался? Ждал? – его голос был тихим, но в этом тоне скрывалась угроза.

Симеон кивнул: сейчас его очки отражали лишь слабый свет проекций.

– Именно. Он не просто сбежал. Это был подготовленный побег, продуманный шаг. И теперь он действует, стирая наши следы, уничтожая связь между двумя мирами.

Он сделал паузу, осматриваясь, словно ожидая, что воздух в комнате дрогнет.

– И знаешь, что самое интересное? Двести лет назад именно он похитил с Земли одну из первых смертных женщин, которых Лифтаскар взял к себе. Она была особенной. Избранной.

Аурелиус, до сих пор лениво наблюдавший за разговором, вдруг приподнял голову. В его взгляде промелькнул интерес, почти незаметная тень эмоции.

– Избранной? Ты хочешь сказать, что она не была случайной?

Симеон усмехнулся, только в его усмешке не было ничего лёгкого.

– Разумеется. Она не просто женщина. Она когда—то была известна как баронесса Анна Сереброва, одна из фавориток императора Александра Первого.

Аурелиус тихо свистнул, подаваясь вперёд.

– Это имя исчезло из истории, – добавил Симеон, сверяясь с проекциями архивов. – Но в Лифтаскаре оно жило. Она правила одним из самых крупных островов. И что делает всю эту историю особенно интересной…

Он позволил паузе зависнуть в воздухе, прежде чем продолжить:

– Теперь она мертва. Миркан уничтожил её.

Раймонд медленно вдохнул, глядя на строки перед собой.

– Ты хочешь сказать, он убил ту, которую сам же похитил?

– Именно, – кивнул Симеон. – Он привёл её в тот мир, он взрастил её статус, дал ей власть, а потом, когда наступил нужный момент, стёр её из бытия.

– Почему? – Аурелиус сузил глаза, и его пальцы скользнули по стеклянной поверхности стола.

– Думаешь, я знаю? – усмехнулся Симеон, хотя в его голосе не было веселья. – Но мы можем предположить.

Аурелиус молчал. Раймонд смотрел на голографическое изображение зала, где произошла катастрофа. Женщины исчезли. Как и та, которая когда—то стала символом власти Лифтаскара.

– Значит, он не просто мстит, – задумчиво произнёс Раймонд, вглядываясь в ряды цифр и размытых снимков. – Он целенаправленно разрушает всё, что держит их структуру.

– Да, – коротко ответил Симеон. – Мы имеем дело не с обычным беглецом. Мы имеем дело с тем, кто решил, что Лифтаскар больше не имеет права существовать.

– Нам нужно понять, почему именно она, – пробормотал Аурелиус. – Она что—то значила. Что—то большее, чем просто фаворитка императора.

– Я думаю, он уничтожал не просто её, а саму основу власти Лифтаскара, – сказал Симеон. – Если в Лифтаскаре были правители, способные держать порядок, то без них всё рушится.

Раймонд выпрямился.

– Значит, он готовит нечто большее, чем убийства.

Тишина в зале стала гуще, более давящей. Теперь они не просто осознавали, что в их мире началась война. Они понимали, что противник ведёт её по правилам, которые они ещё не разгадали.

Воздух в зале задрожал, словно под его сводами пробежала невидимая рука, натягивая нити пространства до болезненного скрипа. Стены, вырубленные в тёмном камне, пошли тонкими волнами, как поверхность чёрного зеркала, в котором отражался мир, но искажённый, сломанный, дрожащий в предчувствии катастрофы. Пространство словно не могло выдержать натиска невидимой силы, сжимаясь в одном месте, растягиваясь в другом, будто его кто—то насильно перекраивал, изменяя саму его структуру.

Глухой, низкий гул прорезал зал. Это был не типичный человеческий звук – он давил, сотрясал стены, растекался вибрацией, которую можно было ощутить внутренностями, как будто воздух внезапно наполнился металлом, заставляя клетки крови в жилах дрожать в унисон. Светильники, спрятанные в нишах, затрепетали, а их огни начали угасать, словно сама темнота вытягивала их, жадно вбирая в себя остатки живого света.

И тогда в центре комнаты началось нечто новое.

Воздух задрожал. Пространство сжалось, словно кто—то сминал его в кулак. Тёмная глубокая воронка, будто ночь сжалась в точку, развернулась в зале. В её центре – рваные, лилово—чёрные всполохи, как трещины реальности.

И из этих трещин шагнул он. Высокий. Тонкий. Давящий. Пространство перед ним отступало, а сами стены дрожали, как если бы даже материя не могла выдержать его присутствия.

Он даже не шагал – он скользил, словно не касаясь пола, а сам воздух под ним был его дорогой, его рабом, позволявшим ему идти, куда он пожелает.

Его одеяние было чернее самой темноты. Это был не просто плащ или мантия – это была сама тьма: струящаяся, живая, плотно облегающая его фигуру и в то же время бесконечно изменяющаяся. Тени на ней извивались, сползали к его ногам, проскальзывали обратно к плечам, словно сама его суть не была статичной, а менялась каждую секунду.

Но главным было его лицо, которого попросту невозможно было увидеть.

Гладкая поверхность, отполированная, словно стекло, отразила свет умирающих ламп, но отражение было неправильным. Оно не показывало реальность – оно искривляло её, выворачивало, изменяло. Раймонд, Симеон и Аурелиус увидели в этом зеркале себя, но в то же самое время не себя. Их лица, их движения искажались, будто они наблюдали за собственными тенями в искажённой версии мира, в котором что—то пошло не так.

Трое мужчин мгновенно напряглись.

Раймонд медленно потянулся под стол, чтобы его пальцы поскорее нащупали рукоять оружия. Симеон не пошевелился, но его глаза за стёклами очков двигались быстро, анализируя, просчитывая, разбирая по крупицам последствия присутствия существа. Аурелиус, не меняя позы, положил руку на стол, и его пальцы медленно, но незаметно сжались, будто готовясь высвободить скрытую силу, которой никто не должен был увидеть раньше времени.

Тишина стала вязкой, заполнила собой зал, замедлила всё вокруг. Гость заговорил, но его голос не звучал. Он дрожал в воздухе, вибрировал в костях, как отдалённый звон металла:

– Я – Зеркон.

Это имя не было словом – оно резонировало, как удар молота о камень.

– Я пришёл по воле Ливианы.

Имя, произнесённое им, будто изменило давление в комнате. Оно повисло в воздухе, осело в тканях пространства, заставило всех троих обменяться взглядами. Это было не просто послание, не просто имя. Это было напоминание.

Ливиана редко вмешивалась напрямую. Но если она послала кого—то в их мир, это значило, что мир уже не принадлежал им.

Зеркон сделал ещё один шаг, его зеркальная маска слегка дрогнула, изменив отражение:

– Мне нужна женщина.

Голос не был громким, но сдавил воздух, словно выдавил из него кислород. В зале кто—то неловко втянул воздух. Раймонд крепче сжал подлокотник кресла, а Симеон скользнул взглядом по Зерконy, но теперь в его глазах не просто интерес – в них было расчётливое напряжение.

– Ты кто? – его голос был ровным, но отточенным, будто каждое слово высекалось с точностью скальпеля. – Зачем пришёл?

Зеркон наклонил голову, в зеркальной поверхности отразился силуэт Симеона, но его лицо было искажено, растянуто, будто он видел не себя, а другую, далёкую версию.

– Мне нужна та, что станет новой владычицей острова.

Раймонд сузил глаза. Его голос прозвучал чётко, резче, чем он хотел:

– Ты из Лифтаскара?

Напряжённость в зале стала почти физической. Вопрос висел в воздухе, но был ли ответ тем, что они хотели услышать? Или тем, что могло перевернуть их реальность?

Атмосфера в зале сгустилась, стал вязкой, насыщенной чем—то неуловимо чуждым, не принадлежащим этому миру. Свет, дрожащий в нишах стен, сопротивлялся невидимой силе, теряя свою плотность, словно его вытягивало что—то из—за пределов реальности. Тени, отбрасываемые редкими источниками освещения, начали удлиняться, сплетаться между собой, создавая иллюзию, что сама темнота начинала шевелиться.

Зеркон стоял неподвижно, позволив этой аномалии разрастись, впитать напряжение, разлитое в воздухе. Его зеркальная маска холодно отражала пространство, искажая присутствующих, вытягивая их силуэты, лишая их привычных очертаний. В этом отражении Раймонд видел себя стариком, покрытым трещинами, из-за которых его тело вот—вот осыплется прахом. Симеон был растянутым, его черты менялись с каждым мгновением, превращаясь то в безликую тень, то в выцветшее пятно. Аурелиус вообще не видел себя в отражении – там, где он должен был быть, зияла пустота.

– Я служу высшей воле Лифтаскара, – голос Зеркона прорезал воздух, и заполнил пространство гулким эхом, будто он говорил не через рот, а сквозь саму ткань мира. Его слова не звучали – они давили, проникая в сознание, отзываясь глухим вибрационным откликом в костях. – Демоницы потеряли одну из своих. Им нужна новая владычица.

Эти слова прозвучали как свершившийся факт, как закон, который невозможно оспорить. Они не предполагали споров, не требовали объяснений – лишь принятия неизбежного.

Аурелиус, который до этого момента сохранял безмятежное выражение лица, едва слышно выдохнул, но в этой малейшей ноте дыхания скользнуло нечто похожее на тревогу.

– Значит, всё это… это не просто случайность, – его голос, обычно холодный, как камень, был другим, будто он сам не верил в то, что говорил.

Симеон не двинулся, но его глаза пристально изучали фигуру Зеркона. Он видел в нём не только посланника, но и знак, предвестие чего—то, что пока ещё не проявилось в полной мере. Цифры, схемы, расчёты, которыми он привык оперировать, внезапно стали бессмысленными. Всё, что он мог сделать сейчас – наблюдать, искать логику в хаосе.

– Почему именно сейчас? – спросил он, произнося каждое слово медленно, обдуманно.

Зеркон не ответил сразу. Он сделал несколько шагов вперёд, но в этих движениях не было привычной человеческой походки. Он парил, скользил, будто его ноги не касались земли, а были лишь формальностью, имитацией привычных законов мира. Даже воздух, который должен был сдвигаться от его приближения, оставался недвижимым, как если бы он существовал в ином потоке времени.

– Лифтаскар не может позволить себе хаос, – произнёс он твёрдо, с той неизбежностью, которая свойственна законам природы, катастрофам и разрушениям, которые невозможно предотвратить. – Сбежавший демон хочет уничтожить всех потенциальных будущих его жителей на Земле.

Раймонд сжал пальцы на подлокотнике кресла. Он уже понимал, насколько ситуация серьёзна, но теперь это стало чем—то большим, чем просто борьба за власть.

– То есть он хочет разорвать связь между Лифтаскаром и этим миром? – его голос прозвучал резче, чем он планировал, но с холодной чёткостью, в которой не было места эмоциям.

Зеркон замер. На долю секунды даже его одеяние перестало двигаться, словно фигура застыла во времени. Затем, медленно, подтверждая неизбежное, он кивнул.

– Да. И вы все теперь – его цели.

Эти слова прокатились по залу, как глухой раскат грома перед бурей. Тишина, наступившая после, была глубже любой паузы: она наполняла собой всё пространство, делая воздух вязким, давящим, тяжёлым.

Все трое поняли: теперь они не просто свидетели, не просто участники. Они стали частью неизбежного конца, который надвигался медленно, но неотвратимо.

Тишина, повисшая в зале, давила, заполняя собой каждый угол, проникая в сознание, оседая на коже липким ощущением неизбежности. Она становилась весомее, чем любые слова, тяжелее, чем страх, который никто не осмеливался озвучить. Свет, дрожащий в нишах, казался слабее, воздух стал плотнее, а напряжение в лицах троих мужчин отражало не просто тревогу, а осознание, что баланс, который они так долго поддерживали, рушится.

Раймонд, всё так же неподвижный, перевёл взгляд на голографическую проекцию отчётов. Красные линии потерь, исчезновения, нападений складывались в узор, который раньше казался хаотичным, но теперь проявил свою структуру. Удары по их сети шли не случайными всплесками, а по точному, методично выстроенному плану. Всё, что происходило в последние месяцы, всё, что они пытались объяснить совпадениями, внутренними предательствами или простой чередой неудач, теперь выглядело иначе.

– Мы ошиблись, – тихо произнёс он, скорее для себя, чем для собравшихся.

Симеон медленно провёл рукой по стеклянной поверхности стола, ощущая её прохладную гладкость. Он уже давно догадывался, но догадки – это одно, а знание, подтверждённое фактами, совсем другое. Его глаза, затенённые линзами очков, медленно двигались по цифрам, отчётам, видеозаписям, сопоставляя данные. В его уме уже складывалась картина, в которой не оставалось пробелов, но именно это и вызывало его тревогу.

– Если он продолжит убивать, Лифтаскар отвернётся от нас, – произнёс он, и в его голосе прозвучала та редкая, едва уловимая напряжённость, которая у него появлялась только в самых критических ситуациях.

Аурелиус, сидевший напротив, казался расслабленным, но его пальцы едва заметно стучали по столу, задавая ритм – быстрый, ровный, словно он обдумывал не одно, а сразу несколько решений. Он был врачом, но его интересы всегда выходили за пределы физиологии. Он изучал не тела, а влияние силы на разум, на структуру власти. Он понимал, что сейчас вопрос стоял не только о выживании их секты, но и о будущем самой системы, которая связывала их с Лифтаскаром.

– Нужно его найти. Остановить, – его голос прозвучал ровно, без колебаний.

Но как остановить того, кто до сих пор действовал незримой тенью, кто шаг за шагом уничтожал их сеть, вырывая из неё самые важные звенья?

Раймонд на секунду отвёл взгляд от отчётов и посмотрел на Зеркона. До этого момента он воспринимал его лишь как посланника, как орудие высших сил Лифтаскара, но теперь он начинал понимать – этот демон был не просто вестником. Он был частью того механизма, который начал рушиться.

– А кто станет новой владычицей? – спросил он, и в его голосе не было ни страха, ни любопытства. Только сухая, выверенная необходимость знать.

Зеркон замер. Его зеркальная маска, отражающая пространство, на мгновение исказилась, будто в её поверхности пробежала едва заметная волна. В зале снова стало тихо, но теперь эта тишина несла в себе предчувствие, она была не просто паузой, а чем—то большим – неуловимо чуждым, вырывающимся за рамки логики.

В воздухе начало нарастать напряжение, как перед грозой, когда кажется, что вот—вот раздастся раскат грома, но он не приходит. Само пространство вокруг Зеркона слегка дрожало, будто не выдерживало его присутствия.

Когда он наконец заговорил, его голос прозвучал гулко, низко, с лёгким отголоском чего—то далёкого, нечеловеческого, проникающего глубже, чем простая речь.

– Я скоро её заберу.

Эти слова прозвучали без нажима, но их смысл был неоспоримым. В них не было вопроса, не было сомнения. Они были констатацией неизбежности.

Аурелиус убрал руку со стола и наклонился вперёд, сжав пальцы обеих рук в замок.

– Значит, она уже выбрана?

Зеркон не ответил сразу. Он словно позволял им осознать каждое сказанное им слово, давая им время понять, что выбор был сделан ещё до их вопросов.

– Она уже связана с этим местом, с этой силой, – наконец произнёс он, голос его стал тише, но от этого не потерял своей тяжести. – Её сущность уже вплетена в ткань Лифтаскара. Она должна занять своё место.

Симеон откинулся назад, скрестив руки на груди.

– И если она откажется?

Зеркон наклонил голову, а его зеркальная маска на мгновение потемнела, словно отражение в ней провалилось в пустоту.

– Она не откажется.

Эти слова прозвучали с такой уверенностью, что даже Раймонд ощутил нарастающее давление в груди. Не было угрозы, не было приказа – но было ощущение, что Лифтаскар уже подготовил всё.

– Если я скажу, что нам нужно время? – Раймонд сузил глаза.

Зеркон слегка развернулся к нему, и отражение Раймонда в его маске исказилось ещё сильнее. Теперь оно выглядело так, будто он стоял в другом мире, размытом, нестабильном, в котором он уже потерял власть.

– Время? – тихо повторил он. – Вам не дано время.

Эти слова легли на зал, как невидимый груз, заставивший всех троих понять: они больше не хозяева положения. Они стали частью игры, в которой правила уже были написаны – но не ими.

Зеркон исчез, растворившись в воздухе, словно его присутствие было лишь колебанием реальности, мгновенным разрывом в привычном порядке вещей. Место, где он стоял, ещё несколько секунд пульсировало слабым отсветом, будто пространство не могло сразу принять свою прежнюю форму. Затем всё стихло, но тишина, наполнившая зал, не была пустой. Она несла в себе отголосок чужого голоса, след его слов, который, казалось, впитался в сам воздух.

Раймонд сжал пальцы, словно проверяя, действительно ли всё вернулось в привычные рамки, а затем медленно поднялся. Его лицо не выражало эмоций, но внутри него клокотала ярость. Он не привык быть фигурой на чужой доске.

– Срочно собрать всех наших людей, – его голос прозвучал жёстко, разрезая напряжённость, оставшуюся после исчезновения Зеркона. – Нам нужно найти Миркана.

Симеон, который всё это время молча анализировал каждое слово, произнесённое демоном, медленно кивнул:

– И выяснить, кто эта женщина.

Его тон был ровным, но в глубине голоса звучало нечто холодное, механическое, лишённое ненужных эмоций. В нём уже не было прежнего спокойствия: это был расчёт, сухая необходимость адаптироваться к новой реальности.

Аурелиус не двигался – лишь смотрел в пустоту, где несколько мгновений назад стоял Зеркон. Его взгляд был рассеянным, но в этом отстранённом выражении читалась не беспечность, а глубокое, тяжёлое раздумье.

– Кажется, Лифтаскар впервые требует от нас слишком многого, – наконец сказал он, не поворачиваясь к остальным.

Тишина в зале снова сгущалась. Теперь она была другой – не той, что предшествовала разговору, не той, что висела в воздухе в момент осознания, а наполненной давящей неизбежностью. Часы на стене продолжали свой размеренный отсчёт, а их механический тик был единственным, что нарушало вязкую неподвижность пространства.

Секунды растягивались, словно пропитывались осознанием того, что произошло. Впервые за долгое время они не были хозяевами положения. Их заставили принять условия, которые они не выбирали. Их втянули в процесс, в котором они не могли диктовать свои правила.

Раймонд провёл ладонью по лицу, словно отгоняя наваждение.

– Нам нужно действовать быстрее, чем он, – сказал он, и его голос был уже не приказом, а констатацией суровой необходимости.

Симеон продолжал изучать схемы на голографическом дисплее, но теперь уже не так, как прежде. Раньше он анализировал, а теперь искал уязвимость, возможность повернуть ситуацию в свою пользу.

Аурелиус, наконец, оторвался от пустой точки в пространстве и посмотрел на них.

– Мы даже не знаем, с чем имеем дело, – тихо сказал он, но в этих словах не было растерянности. Это был факт, с которым они теперь должны были работать.

Тиканье часов продолжало отбивать ритм. Время, которое они не могли себе позволить терять, уходило.

Тишина, заполнившая зал, больше не казалась привычной. Она давила, оседала на плечах, заполняла собой каждый уголок помещения, напоминая о том, что только что произошло. Их лишили власти. Лифтаскар больше не видел в них ключевого звена, не доверял им решать вопросы, которые веками находились в их ведении.

Раймонд провёл рукой по лицу, словно стирая остатки прошлого разговора, а затем перевёл взгляд на Симеона и Аурелиуса. В их глазах читалось одно и то же: понимание того, что они больше не контролируют ситуацию.

– Мы вышли из доверия, – тихо произнёс Раймонд, сложив руки на груди.

Симеон не сразу ответил. Он сидел, глядя в пустоту, будто пытался мысленно вернуться в несколько минут назад, проанализировать каждую деталь, найти точку, где они упустили контроль.

– Выбор новой демоницы всегда оставался за нами, – наконец произнёс он, голос его был глух, наполнен не просто холодным анализом, но редким оттенком настоящего раздражения. – Сотни лет этот вопрос решался здесь, в этом зале. Мы выбирали, мы утверждали, мы направляли.

Аурелиус тяжело выдохнул, откинулся в кресле, сцепил руки на животе, будто обдумывал произошедшее не как политик или стратег, а как хирург, осматривающий больного перед неизбежным разрезом.

– Они решили сделать это без нас, – проговорил он, в его голосе не было удивления, только осознание. – Лифтаскар больше не спрашивает нас, не ожидает подтверждения. Они сами решают, кто станет новой владычицей.

Раймонд медленно кивнул.

– Это означает одно, – он говорил жёстко, чеканя слова, чтобы они не распались в воздухе без твёрдой формы. – Мы потеряли их доверие.

Симеон чуть приподнял уголки губ, но это не была улыбка. Скорее, выражение человека, который осознаёт, что только что оказался в ловушке, но пока не готов с этим смириться.

– Потеряли доверие? – его голос стал тише, но в нём звучало что—то похожее на горечь. – Они не только лишили нас выбора. Они фактически исключили нас из процесса, который мы контролировали сотнями лет.

Раймонд сделал короткий, резкий жест рукой, отбрасывая эту мысль, как надоедливую муху.

– Они считают нас ненадёжными. Они видят, что сеть рушится, что наши люди исчезают, что бордели больше не работают как прежде. Они хотят вернуть контроль в свои руки.

Аурелиус покачал головой.

– Если бы они просто хотели вернуть контроль, они бы дали нам шанс исправиться, дали бы нам новые указания. Но они этого не сделали. Они пришли сюда не за советом, а с уже принятым решением.

Он посмотрел на Раймонда, затем на Симеона, и на мгновение в его глазах мелькнуло то, что он редко позволял себе показывать – настоящее беспокойство.

– О, нет, нас не исключили. Они всерьез рассматривают вариант, в котором мы больше не нужны.

Симеон медленно выдохнул, словно сбрасывал с себя последние остатки иллюзий. Потом резко ударил ладонью по столу.

– Чёрт! – короткое слово, но оно эхом отразилось от стен. Он вскинул взгляд на Раймонда. – Нас выбросили. Мы больше не совет. Больше не власть!

Он осёкся, перевёл взгляд на Раймонда, который наблюдал за ним с непроницаемым выражением.

– Мы просто… – Симеон медленно опустил взгляд на стол, где всё ещё мерцала голографическая проекция отчётов. – Пустая оболочка. Без силы, без влияния.

Раймонд сжал кулаки и наклонился вперёд, опираясь локтями о стол.

– Это мы так считаем. Но мы не мертвы, пока мы ещё можем двигаться. Они хотят убрать нас? Отлично. Но это ещё не значит, что мы позволим им это сделать.

Аурелиус вскинул на него взгляд, в его глазах промелькнул лёгкий интерес.

– И что ты предлагаешь?

Раймонд выпрямился, его взгляд стал жёстче, холоднее.

– Мы возвращаем контроль. Любой ценой.

Симеон снова посмотрел на голографические экраны, его пальцы сжались вокруг запястья.

– Нам нужно знать, кто эта женщина. Нам нужно понять, что делает её столь важной, что Лифтаскар решил перешагнуть через нас.

Аурелиус задумчиво кивнул.

– И если мы не сможем её остановить?

Раймонд не ответил сразу. Он перевёл взгляд на гаснущую проекцию. Красные линии исчезающих точек словно осыпались прахом. Он сжал пальцы, заглушая ярость.

– Мы не позволим ей сесть на этот трон.

– Любой ценой.

Тишина снова наполнила зал, но теперь в ней было иное – не обречённость и не страх, а раскалённая решимость. Если Лифтаскар решил избавиться от них, они должны были сделать шаг первыми.

Глава 9

В глубине Москвы, там, где серые панельные коробки стоят плотными рядами, утопая в осеннем мареве выхлопов и мокрого бетона, в одной из тысяч одинаковых квартир жил Паша Коркин. Не жил даже, а существовал, тянул лямку, пуская своё никчёмное время сквозь пальцы, как песок из развалившегося пакета с кошачьим наполнителем. Его нельзя было назвать ярким человеком, и если бы в мире существовал рейтинг людей, о которых невозможно вспомнить после первого знакомства, он уверенно занимал бы в нём одно из лидирующих мест. Средний возраст, средний рост, средний доход – во всём держался на той едва заметной отметке, где начинается скука и заканчиваются мечты.

Тридцать два года, менеджер среднего звена в компании, которая торговала бытовой техникой. Упаковывал в кредит холодильники для таких же невыразительных лиц, как у него самого, впаривал пенсионерам "уникальные" скидки, добросовестно разыгрывал радость от пятитысячных премий. А в глубине души понимал: если завтра закроется его отдел или вся фирма сгорит дотла, вряд ли что—то в мире изменится. На его место возьмут другого такого же, который будет так же клацать мышкой, так же улыбаться клиентам, так же ссутулено сидеть в прокуренной курилке, обсуждая, какой начальник скотина.

Впрочем, с этим он был согласен – начальник и правда был скотина. Толстозадый тип, любивший вспоминать, как "сам начинал с продажника", и требовавший от сотрудников не "пересиживать на окладах". Паша его боялся. Даже не потому, что тот мог уволить, а потому, что он вообще боялся всех, кто говорил громче и напористее, чем он сам. Это было его проклятье – всю жизнь прогибаться под чужую волю.

Дома его ждал очередной повод держать голову опущенной. Жена, с которой он жил больше пяти лет, теперь смотрела на него, как на неизбежность – как на засаленный дверной коврик, который уже и выбросить пора, да жалко, привыкли. Ей надоел однообразный, механический секс, который уже давно не приносил ни удовольствия, ни эмоций.

Когда—то ей казалось, что можно научить его, направить, как—то разжечь в нём интерес. Но он не интересовался ничем – ни её желаниями, ни даже своими. Всё сводилось к стандартному ритуалу: сунул, вынул и пошёл, ничего там не нашёл. Она всегда говорила, что "можно было найти получше", но её лень в итоге победила. Ему же казалось, что он просто попался в старую, как мир, ловушку: сначала всё ради любви, а потом ради того, чтобы не делать резких движений.

Жизнь Паши Коркина напоминала комнатное растение в плохом офисе. Без света, без ухода, только полусухая земля в старом горшке. Разница была лишь в том, что цветок не знает, насколько он жалок, а Паша осознавал это каждую минуту. Он ненавидел себя – за бесхребетность, за постоянное желание кому—то угодить, за то, что в глубине души понимал: он не способен изменить свою жизнь.

Скорее всего, его существование так и продолжилось бы в унылой серости, если бы не несколько отдушин, которые позволяли ему ненадолго почувствовать себя свободным. Первой была выпивка – не запои, а ровно столько, чтобы в пятницу после работы провалиться в диван и не думать до утра. Второй – бордели, где он на час покупал иллюзию власти и интереса к себе. Девушки из этих мест видели таких, как он, десятками. Они научились делать вид, что клиент не мерзок им до рвотного позыва, но Паша и сам знал, что это всего лишь работа, и платил не за секс, а за молчаливое принятие.

Был ещё ТикТок. Он не снимал ролики, но часами залипал в бесконечную ленту видео, где кто—то красиво жил, кто—то устраивал скандалы, а кто—то просто ел странную еду под звук хрустящей корочки. Это успокаивало, позволяло ненадолго забыть, кто он и где. В этих коротких обрывках чужой жизни он находил утешение, которое не могли дать ни жена, ни работа, ни даже выпивка.

Так он и жил, изо дня в день, не ожидая от будущего ничего, кроме очередного скучного понедельника. Если бы кто—то сказал ему, что скоро всё изменится, он бы только усмехнулся. Изменения – это про других. Не про него.

В комнате царил полумрак, разбавленный лишь дрожащим светом ночника, который когда—то был куплен в IKEA под благовидным предлогом «для уюта». Он давно потерял свой первоначальный смысл и теперь освещал жизнь Паши Коркина так же уныло, как всё остальное в этом жилище.

Диван под ним предательски скрипел при каждом неловком движении, но хозяина это давно перестало волновать. Сейчас его тело беспомощно раскинулось, как выброшенный на берег тюлень: одна рука свисала с дивана, в другой он всё ещё сжимал пульт, а на его животе, как некий символ вечернего поражения, медленно растекался жирный отпечаток от пиццы.

Воздух в комнате словно стал плотнее, но Паша этого не заметил. Он только громко всхрапнул, переворачиваясь набок, отчего коробка с остатками еды соскользнула на пол, оставив за собой шлейф красного соуса. Где—то в глубине квартиры зашуршала мышь или таракан, но даже они не осмелились нарушить момент.

А вот зеркало решило иначе.

Поначалу его поверхность только чуть дрогнула, как если бы старое стекло не выдержало перепада давления. Затем дрожь усилилась, словно кто—то на том конце пытался пробиться наружу. Медленно, с ленивой настойчивостью, из глубины отражения начало проступать нечто. Оно не просто двигалось – оно смотрело. Наблюдало.

Сначала появилась тень, неясный силуэт, который жил по своим законам. Ему не нужен был источник света, оно просто существовало, вибрируя в тусклой глубине зеркала. А затем Паша, будь он сейчас в сознании, заметил бы самое странное: отражение перестало повторять движения его тела. Оно замерло, ухмыльнулось и слегка покачало головой, будто бы нечто внутри него узнало своего нового хозяина.

Зеркало выдало приглушённый треск: тень сделала шаг в комнату.

Всё произошло за секунду: отражение рванулось вперёд, преодолевая грань между мирами. Оно вытянулось, словно разрывая ткань реальности, а затем обрушилось на тело Паши, ввинчиваясь в него, проникая в каждую клетку.

Пьяное тело судорожно выгнулось, будто его пробило электрическим разрядом. Ноги дёрнулись, руки инстинктивно сжались в кулаки. Лицо исказилось в мучительной гримасе, но уже в следующее мгновение глаза распахнулись, и в них не осталось ничего от прежнего Паши.

Зеркон сделал первый вдох в новом теле.

Он моргнул, затем снова – сознание постепенно привыкало к ограниченности человеческой оболочки. Он разжал пальцы, ощущая, как под кожей, в сухожилиях, в костях гуляет чужая, нелепая слабость. Двигаться было неприятно, тело казалось каким—то дряблым, обвисшим, но не смертельно. Он пошевелил шеей, хрустнул позвонками и даже постучал себя по груди, будто проверяя, работает ли механизм.

Затем он ухмыльнулся, растягивая губы в слишком широкой, чуждой улыбке.

– Что ж, – протянул он, пробуя голос, и сам себе улыбнулся, когда в нём зазвучало нечто новое – бархатная чужеродность, немного хриплый оттенок, как если бы он не говорил столетиями, а теперь наконец обрел возможность.

Паша Коркин исчез. Вместо него в его теле в квартире стоял кто—то другой.

Зеркон посмотрел на руки, с любопытством разглядывая короткие пальцы, жирную кожу, грубоватые ногти. Это тело было ему не по вкусу, но всё же оно имело свою прелесть. В конце концов, оно было его.

– Ну что ж… – он сделал шаг, привыкая к движениям, покачнулся, но быстро взял себя в руки. – Пора развлечься.

Он провёл пальцем по щеке, словно проверяя текстуру кожи, а затем рассмеялся – мягко, лениво, беззаботно.

– Меня зовут Зеркон, – сказал он, обращаясь скорее к комнате, чем к кому—то конкретному.

На миг он замер, позволяя себе почувствовать, как этот мир дрожит вокруг, будто осознавая его приход.

– И этот мир ещё пожалеет, что меня впустил.

Его губы вновь растянулись в широкой улыбке, но теперь в ней уже не было ни следа от манер Паши Коркина.

Москва встретила его влажным ноябрьским воздухом, в котором смешивались запахи старого асфальта, горелых листьев и дешёвого табака, оставленного курильщиками у подъездов. Ночная улица дрожала в свете редких фонарей, разбавленных красноватым неоном рекламных вывесок. Где—то далеко ревел мотор, кто—то громко хлопнул дверью автомобиля, но весь этот городской гул воспринимался приглушённо, словно он пробирался сквозь толстую ватную преграду.

Зеркон вышел из подъезда, широко раскинув руки, будто хотел обнять этот грязный, неуклюжий мир. Его тело было жалким, дряблым и слабым, но уже начало слушаться. Он чувствовал, как мышцы с трудом подчиняются новым движениям, как медленно приходит осознание возможностей этого тела. Было неприятно ощущать липкую кожу, влажные от пота ладони, отяжелевший живот, который при каждом шаге слегка подрагивал. Но это не имело значения.

– Тупое, неуклюжее, но… сойдёт, – пробормотал он, пробуя голос.

Он провёл рукой по лицу, задевая пухлые щёки, двойной подбородок, криво растущие волосы на макушке. Всё это казалось неестественным, но было его новым сосудом. Важным было лишь одно: он здесь, а этот мир даже не подозревает, кого только что принял в свои ряды.

Шаги привели его к тёмному перекрёстку, где притаился маленький киоск с шаурмой. Внутри, за жирным стеклом, стоял уличный продавец – худой, с покрасневшими глазами, в засаленной куртке. Его лицо напоминало замученного жизнью пса, которому в очередной раз не повезло с хозяином.

Зеркон остановился, разглядывая его.

– Чего надо? – буркнул продавец, не поднимая глаз от прилавка.

Он был уставшим, равнодушным, таким, каким становятся люди, привыкшие работать ночами ради копеек. Зеркон не ответил сразу. Он сделал шаг ближе, облокотился о стойку и пристально посмотрел в глаза этому несчастному человеку.

– Посмотри на меня, – сказал он, голосом, который был и мягким, и вязким, как патока.

Продавец поднял взгляд. В этот момент его лицо дёрнулось. Веки задрожали, зрачки расширились. Он внезапно затрясся, как будто сквозняк проник ему под кожу, охватив каждую мышцу.

– Что… – выдохнул он, но не смог договорить.

Его руки взметнулись к лицу, пальцы с силой впились в кожу, царапая, раздирая, забираясь глубже. Губы его искривились, из горла вырвался судорожный всхлип, переходящий в надрывный визг, а затем он начал выдавливать себе глаза.

Зеркон наблюдал с ленивым любопытством, как ногти продавца рвут веки, как пальцы, подчиняясь приказу, копаются в орбитах, оставляя на лице кровавые борозды. Вокруг всё ещё оставалась та же равнодушная Москва – проехало такси, за углом кто—то громко засмеялся, шелестела мусорная урна, в которую выкинули пустую бутылку.

Мир не замечал того, что происходило здесь, в пятнах бледного света.

Продавец захрипел. Его колени подогнулись, и он тяжело осел на грязный тротуар, продолжая судорожно копаться в том, что когда—то давало ему возможность видеть. Кровь хлюпала в его ладонях, на бортике киоска остались красные следы, но он всё ещё пытался, не мог не пытаться, не мог остановиться, пока всё не исчезнет.

Зеркон усмехнулся.

– Интересно, – произнёс он, словно оценивая проделанную работу.

Он выпрямился, потянулся, как будто размялся перед долгим и приятным вечером, и, не глядя на корчащегося на земле человека, медленно пошёл дальше.

Зеркон неспешно шагал по пустынному двору, наслаждаясь тишиной, прерываемой только далёкими звуками города. Асфальт блестел после дождя, на балконах старых пятиэтажек мерцали сигареты, где—то хлопнула дверь автомобиля, но всё это было незначительным шумом на фоне его мыслей. Он чувствовал себя уверенно в этом новом теле, несмотря на его ограниченность и нелепость. Сегодняшний вечер уже подарил ему несколько интересных развлечений, но кое—что было ещё недоделано.