Калиго: лицо холода. Часть 2 бесплатное чтение

Сердце Калеба остановилось в момент, когда рука Ивейн выскользнула из его ладони. Легкие застыли, горло сдавил хрип. Кажется, весь мир сжался, как старый пожелтевший лист, выброшенный на обочину дороги. Он не смог ей помочь. Он ее упустил, да еще и наговорил ей столько всего… Господи, как он мог так облажаться?! Ведь у него были все шансы! Калеб медленно опускает голову на снег, зарываясь в него лицом. Ему хочется погрузиться в него всем телом, нырнуть, как в прорубь, чтоб блаженный холод избавил его от этого невыносимого чувства. Чувства беспомощности. Внутри вдруг становится так пусто, будто душу вышибло и унесло вместе с девушкой на дно ущелья. Тоскливо, одиноко, горько, словно и не было внутри ничего, только выжженное место там, где у нормальных людей должны быть эмоции.

– Эй! Я зд…ь, вн…зу!

Внезапный крик заставляет парня подпрыгнуть от неожиданности. Он подскакивает к краю и видит внизу силуэт в бежевой парке на небольшом островке земли. Облегчение вонзается в грудь с такой силой, что, кажется, он ощущает его буквально физически.

– Ивейн! Ты жива!

– Сп..у…ся!

– Что?

– Говорю, спускайся!

Калеб спрыгивает с обрыва, приземляясь ногами на металлический пол.

– Ничего себе! – выдыхает он Калеб, осматриваясь по сторонам.

Видеть Ивейнджин в целости и сохранности после пережитого шока – как глотнуть свежего воздуха, поднявшись со дна океана. Но больше парня поражает не вид его внезапно воскресшей спутницы, а салон проржавелого самолета, в который они провалились спустя столько дней блуждания по снежной пустыне. Надо же, Калеб и не подозревал, что цивилизация, хоть и потерянная, может быть так близко.

– Думаешь, это авиасудно, о котором писали в газетах?

– Откуда мне знать. Это же ты здесь знаток по странным островам.

Ее тон иголкой врезается в уши юноши. Она злится. Еще бы, ведь он столько ей наговорил. Выплеснул прямо в лицо, как пригоршню затхлой воды. Он сорвался, позабыв о главном правиле Колдвотеров: всегда при любых обстоятельствах сохранять холодный ум. Калеб мельком осматривает блондинку, и не обнаружив каких-либо ранений, решает отложить извинения до лучших времен. Сейчас главное – сосредоточиться на находке, ведь она может помочь им выбраться отсюда.

Самолет выглядит сравнительно небольшим. Места внутри хватает на пять рядов с тремя креслами в каждом и максимум на двести килограммов груза. Скорее всего, это частный рейс, перевозящий продукты со Скандинавского полуострова. Передний фюзеляж врезался прямиком в скалу, проделав в ней немалую дыру. Законцовка2 оторвалась. Огрызок хвоста торчит над белой бездной на добрых три метра. Лучше к нему не соваться, иначе конструкция может не выдержать. Через стекло иллюминатора Калеб замечает, что левого крыла нет. Должно быть, его оторвало во время полета. Правое – скрючилось, как бумажный кораблик, на который неосторожный прохожий наступил ногой. Единственное, что уцелело, – это салон и кабина пилотов.

– Здесь может быть что-то полезное, – выдыхает парень, опускаясь на корточки. – Посмотри под креслами.

Ивейн молча отворачивается, вытягивая из-под куртки кожаный чехол. Дрожащими руками она открывает его, разматывает из защитной ткани фотоаппарат и убеждается в его целостности. По крайней мере, видимых трещин на объективе нет, а это уже неплохо после стольких препятствий. Девушка пытается настроить фокус, пока Калеб ныряет под пассажирские сидения. Под первым и вторым креслом юноша находит только торчащие в стороны крепления, поврежденные жестким приземлением. Третье дарит Калебу жгут проводов и сломанные часы. Четвертое прячет под собой покрытую пятнами аптечку, которую парень тут же засовывает в рюкзак. Единственным уловом четвертого ряда становится сумка с бутылкой замерзшей воды, выпуском The Washington Post и бумажником, который Колдвотер-младший машинально открывает. Внутри удостоверение личности, выданное на имя Дэнли Голдвина. На потрепанном куске пластика – фотография парня лет двадцати семи с вытянутым лицом и растрепанной копной коричнево-рыжеватых волос. Наверное, он был пилотом или пассажиром. Калеб берет в руки старую пожелтевшую газету, датированную двадцать четвертым апреля две тысячи девятнадцатого года, и опускается на корточки. Эта ржавая посудина потерпела крушение пять лет назад, а значит, ошибки быть не может: это именно тот грузовой авиалайнер, о котором Калеб читал в интернете.

Юноша скатывает снежный шарик и прижимает к разбитой брови, заметив возле фюзеляжа несколько разорванных коробок. Пустых, как оказывается. Наверное, их содержимое покоится на дне Северного Ледовитого океана. Ну и поделом. Зато картон можно использовать для растопки. Внезапно ему в глаза бросается небольшой ящичек на стене, контуры которого ему смутно знакомы. Если он не ошибся, это может им очень пригодиться. Калеб засовывает кусок трубы между дверцами и наваливается на нее всем телом. Замок отлетает в сторону, дверь отворяется, открывая пистолет с широким стволом и пачку нераспакованных патронов. Ракетница. Вот так повезло! С ее помощью можно привлечь внимание пролетающих мимо авиасудов. К тому же, если удастся спуститься достаточно низко и дождаться ясной погоды, подобный сигнал может быть заметен даже в Рильхе. Правда, неизвестно, как на него отреагируют сааллы. Может, подумают, что это божественное послание или звезда с неба упала?

– Посмотри!

Ивейнджин откидывает в сторону покрывало, под которым скрывается деревянный ящик с изображением птицы. Судя по всему, тяжелый. Калеб помогает вытащить его на середину салона, и, используя кусок металла вместо лома, срывает крышку. Внутри консервные банки с непонятным содержимым.

– Это что такое? – юноша берет в руки жестянку и переворачивает этикеткой к себе.

– Целая гора консервированных томатов? Нам однозначно повезло.

– Это суп, – тычет пальцем Иви на серебристую надпись под рисунком, затем проверяет срок годности на дне банки. – Пригоден до декабря две тысячи двадцать третьего. Думаешь, это вся партия?

Калеб бросает взгляд на оторванный хвост конструкции.

– Вряд ли. Скорее всего, остальное вылетело через дыру. По-твоему, это можно есть?

– Обычно консервы хранятся куда больше указанного срока. К тому же в условиях постоянного холода продукты портятся куда медленнее.

– То есть риск отравления исключен или он все же есть?

– Вот ты и поразмысли, – пожимает плечами девушка, шагая в сторону.

Парень замечает, как напряжены ее руки. То ли она готовится защищаться, то ли старается скрыть волнение. Калеб решает, что скорее всего, второе. Укол совести снова дырявит его затылок.

– Ивейн, – начинает он неловко, – я…

– Тут еще один, – перебивает она, толкая ногой очередную дубовую коробку. – Будем вскрывать?

– Не думаю, что это необходимо. Послушай, я хотел…

Крышка с грохотом падает на проржавелый пол. За ней следуют консервы с аналогичной этикеткой. Калеб громко выдыхает.

– Ив…

– Если их можно есть, тогда это уже неплохой улов.

Юноша не понимает, делает она это нарочно или просто из-за бушующих внутри нервов. Судя по ее пальцам, тремор которых она безуспешно пытается скрыть, ее нервы на пределе, как и у него.

– Потому что если они испорчены, все это было зря. От этого места нет никакой пользы, а я… – ее голос неожиданно вздрагивает, – не знаю, на сколько еще меня хватит без еды и… одеял и…

Блондинка резко отворачивается, словно не хочет, чтоб Калеб заметил хоть отблеск слезы у нее в глазах. Но он все же замечает, и это бьет его в грудь сильнее удара о снег.

– Прости меня, Иви! – выпаливает он с такой искренностью, на которую и сам не знал, что способен. – Я не хотел на тебе срываться. Не знаю, что на меня нашло. Я испугался и… Черт, да мне в жизни не было так страшно, как при виде этих…

Он резко смолкает, ощутив очередной укус стыда. Как он мог передать все свои проблемы в эти тонкие трепетные руки, едва удерживающие огниво? Руки, которые окутывали его теплом в шахте, добывали воду, держали, когда он, утопая в болезненных воспоминаниях, разваливался на части. Они ни за что не причинили бы кому-либо боль. А он так легко их чуть не погубил одним необдуманным словом.

– Мне жаль, правда, – говорит он, имея в виду ее падение со склона. – Я ни за что не хотел бы, чтоб с тобой что-нибудь случилось.

Иви не отвечает, и тогда он осторожно, словно боясь, что она сейчас метнет в него обломок кресла, притягивает ее к себе. Ее тело вздрагивает, то ли от очередного всхлипа, то ли от его прикосновения.

– Ты нужна мне. Не знаю, что бы я делал без тебя.

– Умер бы.

Калеб хмыкает. Вероятнее всего, без блондинки он бы не протянул так долго. Господи… Да он замерз бы уже на второй день! И в этом нет ничего смешного, но то, с каким запалом девушка это произносит, заставляет его невольно засмеяться: как котенок, который пытается рычать.

– Это точно. Мы пропадем друг без друга. Поэтому давай постараемся не давать волю чувствам и держаться вместе, чтобы ни случилось.

– Это ты здесь утраиваешь истерики.

– Ладно, – кивает он. – Я психически неуравновешенный истерик. Признаю это. Торжественно клянусь держать свои нервы в узде. Если не удержусь, можешь скормить мне все два ящика томатного супа, чтоб заткнуть.

Голова Ивейнджин опускается ему на плечо, а рот вытягивается в улыбке, медленно и тяжело, будто это стоит ей немалых усилий. Она выглядит такой уставшей, такой уязвимой. Губы, щеки, лицо, фигура – все в ней буквально кричит о своей хрупкости, предостерегая обращаться со своей обладательницей как можно аккуратнее, чтоб не повредить.

– Только не думай, что я этого не сделаю. Я так и поступлю.

– Я верю…

Внезапный грохот крушит воцарившуюся идиллию. Ивейн подпрыгивает. Калеб отшатывается назад, хватаясь за кусок трубы, пока вдруг не осознает, что звук доносится не от хвоста, а из кабины. Он ловит взгляд Иви и понимает, что они думают об одном и том же: пилоты. Хотя самолет находится в плачевном состоянии, вероятность, что кто-то из экипажа мог пережить катастрофу, не исключена. Юноша медленно подступает к двери, сжимая металлический стержень. Блондинка следует за ним, вооружившись деревянной доской. Их шаги сопровождает визг проржавевшей стали, а вой ветра за спиной усиливает разрастающееся в салоне напряжение.

Калеб нажимает на дверную ручку и резко отворяет полотно, но тут же отскакивает, сбитый мощным рывком. Над головой проносится птичий клекот. Ивейн выпускает из рук орудие и прикрывает глаза. Шорох крыльев окутывает их со всех сторон, уносится в открытую дверь, вылетая сквозь дыру в хвосте самолета под заливистый хохот Ивейнджин.

– Вот тебе и армия.

Калеб неловко качает головой. Ситуация и правда глупая. Стоит только представить его физиономию. Должно быть, выглядел, как пятилетка, впервые спустившийся в полутемный подвал. Смех спутницы приподнимает ему настроение. Значит, она его простила.

– Подвинься, смельчак.

Ну или почти. Как бы там ни было, Калеб уверен, что сможет загладить вину, а пока – что тут интересного в кабине летного экипажа? Он мельком осматривает небольшое помещение, больше напоминающее пыльную кладовую, чем место управления летательным аппаратом. Панорамное окно обрезает половину носа, разделив его с гигантской панелью управления.

Калеб удивляется, как много здесь всего: всевозможные кнопки, рычаги, переключатели, пульты, циферблаты, отсчитывающие скорость и движение ветра до момента падения. Сколько важной информации погребено под ледяной коркой. Из-за столкновения со снежной стеной в лобовом стекле образовалась брешь, через которую в салон задувает снежную крошку. Пилотские сиденья выглядят как новые, кроме правого, на верхней подушке которого виднеется бордовое пятно.

– Куда подевались пилоты? – спрашивает девушка, поглаживая коричневую обивку.

– По-видимому, отправились на поиски подкрепления.

– Полагаешь, им это удалось?

– Не думаю, – парень кивает на потемневшее пятно. – Судя по всему, один из них сильно ранен. Вряд ли второй в лучшем состоянии после падения. Сомневаюсь, что им удалось далеко уйти.

По спине Ивейн пробегают мурашки. Стоит только подумать, что где-то неподалеку покоятся два человека, так и не нашедшие помощи, как у нее колени подгибаются. Но все же мысль о том, что они снаружи, а не внутри самолета, ее немного радует. Девушка не смогла бы спокойно спать в салоне рядом с трупами. Она проводит рукой по бортовому компьютеру, стирая морозный рисунок. Неожиданно в ее глаза бросается небольшой прямоугольный предмет, очертания которого кажутся ей знакомыми.

– Это же рация! Нам показывали такую в лагере!

– Знаешь, как ею пользоваться?

Иви задумчиво вертит в руках находку.

– Вроде. Для связи нужно включить передатчик. Вот только как это сделать?

Калеб решает поискать удачи в вещах пилотов и плюхается в кресло. Один из рычажков впивается ему в ногу, но отодвинуть его никак не получается, словно что-то ему мешает. Парень наклоняется и вытягивает из-под стула потертый портфель. Внутри стопка мятых журналов, сигары, запасной свитер, большая упаковка вяленой говядины и вытянутый футляр с мягкой внутренней обивкой, скрывающий запылившуюся бутылочку. При виде напитка светло-соломенного цвета глаза парня вмиг наливаются блеском.

– Смотри, что послала нам судьба! – показывает он свою находку блондинке. – Похоже, капитан любил дорогую французскую выпивку. Хоть у кого-то на этой горе был хороший вкус.

Ивейнджин склоняет голову и читает слово, выгравированное на коробке: «Женепи3».

– Значит, сегодня у нас особенный вечер?

– Что? – хмурится девушка. – Я не буду с тобой пить. Да и напиток выглядит сомнительно.

– Это же «Женепи» пятилетней выдержки! Настоящая классика!

– Я знаю, что это такое, просто… никогда не пробовала. К тому же нужно настроить рацию.

– Насколько мне известно, она пробыла здесь не один год. Полежит еще один вечер.

Его брови игриво подпрыгивают, но уверенность Иви непоколебима.

– Да брось! Мы прошли через все восемь кругов ада и заслужили немного отдыха! В довершении всего, это поможет нам успокоиться и согреться.

– Алкоголь не согревает. Он лишь расширяет сосуды, из-за чего кровь сильнее приливает к коже и создает ложное ощущение тепла.

– Не будь занудой, Мёрси, – закатывает глаза юноша.

Иви не хочется напиваться, но и быть тем человеком, который портит вечеринку, жалуясь копам на громкую музыку, тоже. К тому же Калеб, как оказывается, не самая худшая компания. Да, он циник с глупым юмором и раздражающей до потери пульса привычкой говорить все, что у него в голове без разбора, но он, по крайней мере, не пытался сделать из нее стейк на ужин. За это грех не выпить.

– Ладно, только по одному глотку.

Калеб прижимает мизинец и большой палец к ладони, и приставляет три выпрямленных пальца ко лбу.

– Слово скаута.

****

1009 год – Варанэ, Саарге

Кашель маленькой Вольфры становится все сильнее, словно сам холод проник в ее горло, выжигая его дотла. День за днем малышка беспокойно вертелась на лежанке, то дрожа подобно еловой ветке, то стягивая с себя оленью шкуру в холодном поту. Сирилланд сидел у ее кровати целую ночь, а когда рассвет отстаивал свои права у мрака, его сменяла одна из сестер. Юноша делал сестренке компрессы из листьев мать-и-мачехи. Заваривал отвар из соцветий цинхона, собранных прошлой весной, но лихорадка никак не уменьшается, а перхота не утихает. Она продолжает душить девочку каждый вечер и каждое утро, пока однажды ее хрип не стихает, а крошечная ручка, сжимающая пальцы брата, безжизненно не повисает на кровати.

Сирилланд сделал все, что мог, но его усилий оказалось недостаточно, чтоб отогнать смерть, мирно поджидающую своего часа на пороге. Плач матери заполняет комнаты дома, отбиваясь от стен тяжелым эхом, слышным даже у подножия горы. Хныканье старших сестер сливается с воем его собственного сердца, оплакивающего такое крошечное тельце, но такую огромную утрату. Кажется, даже ветер жалобно завывает, поддерживая их траур, словно сама природа скорбит о горе в семье Ааберга.

Отец прижимает к себе бездыханную Вольфру, поглаживая ее по белокурой головке, после чего шагает к сундуку и достает похороненный в нем лук.

– Что ты делаешь? – напрягается Асбъёрн. – Для чего тебе оружие?

– Для того же, что и каждому жителю Варанэ.

Старик вытягивает колчан со стрелами и направляется к двери, но старший брат перекрывает ему дорогу.

– Ты не можешь охотиться. Ты слишком стар и сгинешь в снегах.

– Если меня не убьет мороз, так убьет голод. Не все ли равно, когда исход один? Я поклялся защищать своих родных во что бы то ни стало, а сейчас… – он бросает взгляд на накрытое куском ткани тело. – Я подвел вас, подвел Вольфру, но намерен это исправить.

– Тогда это сделаю я, – хватает его за морщинистую руку Асбъёрн. – Я молод, силен и в охоте ловок. Я смогу выследить зверя. Ты же оставайся здесь. Матери ты сейчас нужнее.

Мужчина открывает рот, но тут же смолкает. Не потому, что ему нечего сказать, а лишь для того, чтоб скрыть предательскую дрожь в губах. Асбъёрн молча забирает у отца оружие, накидывает на плечи шкуру, а на голову шерстяную шапку. Сестры смотрят на него с блеском в глазах от невысохших слез. Мать прижимает его к себе напоследок, утыкаясь носом в широкую грудь. Перед тем, как уйти, парень подходит к Сирилланду. «Чтоб толкнуть или очередной раз ткнуть носом в его слабость», – думает он. Но тот лишь обращает на младшего брата взгляд каре-голубых глаз.

– Знаю, наши отношения далеки от понятия братства. У нас с тобой было много перепалок из-за своих интересов, верований, принципов, но теперь это все неважно. Пора позабыть старые обиды и двигаться дальше, ведь если я не вернусь, ты должен будешь повзрослеть быстрее. Не ради меня, ради них, – кивает он на пожилого отца и мать, прижимающую к себе сестер. – Ты сможешь это сделать? Сможешь сделать все, чтобы их защитить?

Сирилл растерянно моргает, стараясь сдержать подступающие к глазам слезы.

– Да… да, конечно. Я сделаю все, что смогу.

Рука Асбъёрна опускается на его плечо.

– Позаботься о них. Теперь они твое бремя.

Это были последние его слова перед тем, как его силуэт поглотили снежные дюны, а след замело дуновением метели. Сирилланд остался один на один со своими желаниями, страхами и семьей, которая медленно, но неизменно умирала с голоду. Непредвиденный случай лишил жизни Коэргуса. Холод забрал у него младшую сестру и Асбъёрна. Он продолжает отнимать у юноши те жалкие крохи привычных реалий, которые у него еще остались, заставляя переступить через свои принципы, пока не стало слишком поздно. И Сирилланд не в силах больше противиться необходимости.

Поздно ночью, когда звезды сияли на небосводе ярче всего, а полукруг луны закатился за сизые облака, Сирилл берет лук и открывает дверь, окинув прощальным взглядом лачугу. Щемящее чувство внутри подсказывает ему, что он последний раз переступает порог родного дома, но парень надеется, что это лишь предательский голос страха. Он выследит оленя ради сестер, родителей. Ради самой справедливости. Он не даст им умереть.

****

Ивейнджин с хохотом откидывается на пассажирское кресло, поправляя сползающее с плеча покрывало. Жар костра, разведенного из грузовых обломков, ударяет в голову не хуже «Женепи», который каким-то мистичным образом стремительно уменьшается до дна бутылки. Они сидят у огня почти всю ночь, но по-настоящему алкоголь ударил в голову только сейчас. По всей видимости, это еще одно последствие пребывания на большой высоте.

– Нет! Не мож-ж-жет б-пыть, – икает Иви. – Т-так не быфает.

Калеб подтягивает к себе пилотскую сумку и достает из нее золотистую коробочку, на которой Ивейн не сразу смогла разглядеть логотип верблюда. В следующий момент в его руке появляется сигарета, которую он с холодной грацией подносит к губам.

– Господи, – из его рта вырывается дымный завиток, – к-как же это приятно.

– И ч-чем же?

– Это помогает рас-с-слабиться. Иногда так много проблем нав-в-валивается, что кажется, ч-череп не выдержит. Но с-стоит покурить, и ты пон-н-нимаешь, что все не так плохо.

– Прафда? Дай попробовать.

– Уверена? – сомневается он, но окурок все-же протягивает.

– Да л-ладно. Я ведь не слаб-б-бачка.

Ивейнджин делает вдох, но горло тут же отзывается на дым перханием, да таким сильным, что на секунду девушке кажется, словно сами легкие хотят вырваться наружу, чтоб глотнуть свежего воздуха.

– И как ты… кхе-кхе… это… терп-п-пишь?

– Поначалу всегда так, – пожимает плечами Колдвотер-младший. – Потом привыкаешь.

– Кхе-кхе… ты точно безумец.

– Если ты еще этого не поняла.

Ивейн жадно глотает воздух. Съеденная накануне вяленая говядина предательски рвется наружу. Блондинка делает глоток алкоголя, чтоб унять разбушевавшийся внутри ураган, и чувствует, как жидкость приятно обжигает гортань, но не спускается в желудок. Вместо этого она устремляется прямиком в голову, спутывая в клубок и без того беспорядочные мысли. Она передает бутылку Калебу и ловит на себе его пристальный взгляд. Не зная, что предпринять, девушка решает перевести разговор в другое русло.

– Ты когда-нибудь влюблялся?

Парень выплевывает ликер и заливается кашлем, который стремительно перерастает в смех.

– Что см-м-мешного?

– Любовь, – наконец успокаивается юноша. То, как он выплевывает это слово, озадачивает Иви еще больше. Так, словно это какое-то ругательство. – Это всего лишь выдумка, п-пыль, которую пускают друг другу в глаза окруж-ж-жающие, желая скрыть личную выгоду.

– То есть… ик… ты в это не вверишь? В ч-чувства и… ик… взаимоотношения? – Ивейн пытается придать речи уверенность, но язык предательски запутывается, а икота мешает дышать. – А как же любофь… ик… с первого взг-г-гляда?

– Пожа-а-алуйста, – умоляюще протягивает Калеб, словно этот разговор вытягивает из него последние силы, – хоть ты меня не расстраивай. Только не ты.

Он докуривает и бросает сигарету на пол.

– Знаешь, что я д-думаю? Что л-люди слишком боятся остаться одни, поэтому цепляются за л-любую возможность этого избежать. И судьбой это назвать язык не пов-в-вернется. Верность, п-преданность – всего лишь иллюзия, прикрывающая эгоизм, расчетливость и страх один-н-ночества.

– Ого. И как люди вроде т-тебя… ик… только живут всю жизнь без с-сердца?

– Счастливо? – задумчиво всматривается в потолок юноша, словно читает ответ на свой вопрос. – Нет. Долго? Нет. Спокойно? Да.

Сказанное Калебом просто не укладывается у Иви в голове. Это противоречит всему, во что она когда-либо верила. Когда ты к кому-то привязываешься, этот человек становится центром твоего мира. Тебе хочется сделать для него все: перевернуть землю, развеять облака, принести кусочек звездного неба на блюдечке. Как можно любить кого-то из корысти? Мерзость какая.

– Значит, ты н-никогда не…

– Нет.

Он отпивает из бутылки, хотя и так уже изрядно пошатывается.

– Что насчет т-тебя? Ты когда-нибудь… кем-то ув-в-влекалась?

– К с-сожалению.

Девушка задерживает дыхание, затем резко выдыхает, но не перестает икать.

– Что т-так? – скидывает Калеб на пол свой синий шарф. Ему внезапно становится очень жарко.

Ивейнджин пытается объяснить, но получается что-то невнятное. Она не уверена, что сама поняла, что хотела сказать. Говорят, спиртное распутывает язык. Почему-то у Иви происходит все в точности до наоборот. Чем больше глотков она делает, тем туже завязывается узел во рту.

– Не п-понял. Характерами не сош-ш-шлись?

– Да н-никто, в общем-то, и не сход-д-дился… ик. Это я б-бегала за ним… ик… а он м-меня даже не зам-м-мечал.

Брови Калеба вздымаются вверх.

– К-как?

– А вот т-так… ик… Чучело я.

Парень с трудом поднимается на ноги. Он хочет присесть на кресло рядом с ней, но промахивается и приземляется на пол. Блондинка заливается смехом, наблюдая, как он пытается подтянуться на край сидения.

– Не может б-пыть. Да он видимо голов-вой тронулся, этот… как его т-т-там. Ты же умная, д-добрая, изобретат-т-тельная. Господи, да ты ед-д-динственная девчонка из всех, кого я знаю, котор-рая умеет пользоваться этой -штукой для огня. Как ее там…

– Огниво.

– Т-точно. Ты хоть понимаешь, как это к-кр-руто?

Ивейн опускает «Женепи» на пол. Икота вдруг отступает сама собой, и ей кажется, что в помещении становится теплее на несколько градусов, несмотря на завывающий сквозь все щели ветер. Калеб не сводит с нее глаз, и на секунду девушке даже почудилось, что в них проскользнула нежность. Он медленно наклоняется к ней, опуская руку на колено. Ощущение чужого касания поднимает внутри Иви волну сладостной дрожи, смешавшуюся со смущением.

– Что ты делаешь?

– Д-даже не знаю, – улыбается он. В свете пылающего костра его коричневые локоны отливают едва заметным золотым блеском, – а на что это пох-х-хоже?

Пальцы парня медленно скользят по ее ноге, оставляя на коже невидимый след. Такие горячие. Она буквально ощущает исходящий от них жар. Возможно, это алкоголь продолжает проделывать пробоины в ее голове, но в этот момент Ивейн готова отдать все, что у нее осталось, лишь бы ощутить вкус его губ.

– Думала, я т-тебе не… нравлюсь. Я ведь зан-н-нуда.

– Какая разница. Мы в-все равно ум-м-мрем.

Понимание бьет девушку в грудь сильнее камня, разбивая желание на сотню кусочков. Для него это все лишь игра, удачно сыгранная партия, а она, как последняя дурочка, чуть не дала занести свое имя в длинный список побед ловеласа Калеба.

– Ты ч-чего? Что случ-ч-чилось?

Девушка отталкивает его и направляется к кабине пилотов.

– Я что-то не т-так сделал?

Стук дверного полотна заглушает его голос. Калеб с трудом поднимается на ноги и, пошатываясь, направляется за ней.

– Открой! – его кулак врезается в закрытую дверь. – Ну же! Давай поговор-р-рим! Ифейн!

Вот наивная бестолочь! Он ведь к ней ничего не чувствует. Более того, Иви уверена, что парень даже не считает ее привлекательной. Ему просто… скучно. Конец близок. Каждый день их висящие на волоске жизни могут оборваться в любой момент. Вот он и решил оторваться напоследок, а Ивейн всего лишь подвернулась под руку. Ведь ясно же, как божий день: она не часть его мира. Скромная, застенчивая, тихая, невзрачная… Она подобно жженому пятну на полотне его жизненных реалий. Пятну, которое лишь портит блистание общей картины. Длинноногие модели, дивы модных образов и тенденций – вот кто удостоен его внимания. А Иви – так, никто. Лишь девушка, с которой он добровольно-вынужденно застрял. Но она сама виновата. Не стоит строить воздушные замки, если не хочешь потом упасть с неба на мерзлую землю.

Какое-то время юноша продолжает стучать, но вскоре устает и заваливается на сиденья, засыпая быстрее, чем его голова касается потертой обивки. А Ивейнджин еще долго ворочается в пилотском кресле, пытаясь приручить выпущенные алкоголем на волю мысли. Несколько раз она просыпается от странного царапающе-щекочущего ощущения, дергающего цепочку кулона у нее на шее, но вскоре снова засыпает, надежно спрятав его под ворот свитера. Мамин подарок у нее никто не отнимет. Никто.

****

Блеклое сияние снега отдается молоточками в висках, от которых мутнеет зрение. Калеб устало потирает лоб, пытаясь сориентироваться в пространстве. Боль. Зябкость. Скованность. Голова раскалывается, словно в нее целую ночь кто-то бил молотом, как в колокол. В салоне тихо, но даже эта тишина кажется оглушающей, когда внутри твоего черепа гроза, метающая молнии при малейшем звуке. Парень неспешно поворачивается, ощущая, как занемевшие мышцы приходят в движение, а жажда выедает дыру во рту. Где-то неподалеку слышится шорох шагов и треск разгорающегося костра.

– О господи…

Юноша с трудом опускает ноги на пол. Его глаза превращаются в щелочки, затем расширяются, словно он пытается заново научиться видеть. Наконец его взгляд фокусируется на Ивейн.

– Что вчера было?

– Ты немного перебрал.

Судя по лицу Калеба, перебрал он как раз таки прилично. Иви невольно задается вопросом: неужели и она так же ужасно выглядит?

– Неужели мы… – он складывает руки вместе и потирает переносицу. – Мы с тобой…

– Нет! – перебивает его блондинка, уловив ход его мыслей.

– Я ничего не помню. Между нами точно не…

– Нет, – выдавливает Ив, стараясь не думать о том, как она чуть не совершила самую большую ошибку в своей жизни. – Мы просто разговаривали.

– Хорошо. И о чем я говорил?

– Как всегда, одни смешки и чепуха.

Уголки губ Калеба приподнимаются.

– Странная формулировка. Как раз в моем духе.

Ивейн не сводит с него взгляда. На секунду ей кажется, что тот просто играет, не желая показаться виноватым за вчерашнее, но то, с какими усилиями он пытается отыскать шапку, которая лежит у него под носом, наталкивает на вывод, что он не шутит. И это, пожалуй, к лучшему. Иви бы очень не хотелось выслушивать его придуманные на ходу извинения, да и вообще обсуждать эту тему.

Калеб следит, как рука девушки поправляет висящую на шее камеру, поднимает обломки и подкидывает их в огонь, помогая ему разрастаться. Внезапно он вскакивает и начинает приводить штаны в порядок, словно только заметил, насколько они мятые. Он выравнивает воротник, окатывает лицо охапкой снега, затем, дождавшись пока тот растает в руках, аккуратно приглаживает им волосы. Ивейнджин украдкой наблюдает, как он возится с шарфом, пытаясь надеть его как можно ровнее. У нее складывается впечатление, что юноша сейчас бросится на поиски линейки, чтоб выровнять злополучный узел. Иви давно подметила его излишнее внимание к внешнему виду: как он заправляет локоны, как одергивает светлую стеганку. Странно, ведь внешность в условиях выживания – не главный и даже не второстепенный фактор, и парень это знает, но ничего не может с собой поделать. Словно отточенные годами дисциплины рефлексы прорываются сквозь полотно логики. Хотела бы девушка узнать, что на самом деле творится в голове у Колдвотера-младшего.

Со стороны хвоста подул ветер, принесший с собой запах свежести. Его дыхание взъерошивает пушистые пряди, выбивающиеся из русой девичьей косы. Иви наполняет фляжку снегом и ставит ее возле разрастающегося пламени, затем подходит к картонным коробкам возле стены. Оторвав от них куски, девушка прячет бумагу под парку, ловя на себе удивленный взгляд Калеба.

– Я бы сказал, что воровать нехорошо, но не похоже, что эта кража принесет тебе что-то стоящее. – Иви отворачивается от него, не глядя. – Может, объяснишь, зачем тебе картон и почему ты решила, что рюкзак не справится с подобной ношей?

– Все дело в тепловой прослойке.

По взгляду парня Ивейн понимает, что ясности этот ответ ему не добавил.

– В условиях экстремально низких температур лучший способ сохранить тепло – это заполнить чем-нибудь пространство между одеждой. Это поможет защититься от стужи.

– А, ну да, – кивает Калеб, потирая руки. – Конечно.

Ивейн переводит взгляд на его дрожащие ладони и прячет раскрасневшийся нос под ворот. Несмотря на разгорающееся пламя, мороз все еще пробирает до костей. Ей кажется, что ее лицо онемело, словно все его черты слились воедино, как металлические завитки на расплавленном перстне. Девушка боится, что ткань просто примерзнет к щекам, и тогда она будет вынуждена ходить так постоянно. Она старается не думать о последствиях длительного пребывания на холоде, хотя они ей отлично известны: багряно-цианотический цвет кожи, волдыри, черный некротический струп. В результате обморожения клетки эпидермиса отмирают и не подлежат восстановлению. Лечение лишь одно – ампутация конечностей. Иви не хочет прокручивать в голове весь этот ужас, но мысли о подобном сами находят выход, ведь в нынешних условиях такая ситуация может настигнуть любого из них.

Выбросив из головы мрачные картины, девушка достает из ящика две консервы и, открыв крышки, ставит поближе к костру. Горячий суп – вот что поможет их телам согреться. Через пару минут стылый воздух заполняет запах спелых томатов.

– Завтрак готов, – торжественно объявляет она, пододвигая к парню банку, но тот лишь неуверенно косится на нее.

– И.... как это есть?

В самом деле. Ложек-то у них нет. Ни фарфоровых тарелок, ни шелковых салфеток, ни даже фингербоула4. Что ж, не судьба. Похоже, его величеству Колдвотеру придется остаться голодным.

– Пить прямо из банки.

– А если я испачкаю куртку?

Ивейнджин закатывает глаза и принимается за еду, которая оказывается куда лучше, чем она ожидала. Не пицца с тремя видами сыра, но, по крайней мере, не отдает старостью. Калеб с опаской подносит жестянку к носу. Запах кажется ему сносным, и он делает глоток, но как только содержимое попадает на язык, он тут же сплевывает, с трудом подавляя рвотный рефлекс.

– Разрази меня гром… Это самое худшее, что я только пробовал в жизни.

– Неужели? А как по мне, недурно.

– Даже бездомным в приютах похлебку дают лучше. Эта же выглядит так, – он наклоняет банку, давая блеклой жиже медленно шлепнуться на землю, вдребезги разбив остатки аппетита, – словно до меня ее уже кто-то ел, затем извергнул это чудесное блюдо и снова засунул внутрь, полагая, что никто не догадается. Но знаешь что? Я догадался.

Ивейн с трудом подавляет желание бросить в него деревяшкой.

– Просто. Ешь. Молча.

Нервно поежившись, Калеб все же принуждает свою руку поднести емкость с красной бурдой ко рту. Правда, тот оказывает немалое сопротивление, и первый глоток приходится почти насильно проталкивать сквозь намертво стиснутые зубы. Он понимает, что без еды ему вряд ли удастся долго протянуть, но даже эти мысли не упрощают задачу. Ивейнджин наблюдает за этим зрелищем с едва скрываемой улыбкой. Как малое дитя, которому ворчливая мать не позволяет взять десерт, пока тот не доест порцию морковного пюре. С одним отличием: ему двадцать и у них нет десерта. Интересно, он вообще когда-либо ел консервы? Зная статус Колдвотера, девушка очень в этом сомневается.

После насильственного завтрака Калеб еще долго пытается отделаться от тягуче-липкого привкуса во рту, но ни вода, ни снег не помогают от него избавиться. На что только не пойдешь ради выживания. Но помимо этого внутри засело странное чувство, которого Калеб раньше не испытывал. Что это: жалость, сочувствие, сострадание? Нет, он уже давно вычеркнул эти ноты из своего эмоционального диапазона. Сопереживание? Интерес? Или, не дай бог, эмпатия? Тьфу ты. Нашел о чем думать. Будто хоть одно из них когда-то вспыхивало в сердце парня. Он и бога то упоминает лишь по привычке. Не из-за веры, просто фигура речи такая.

– Не такое уж плохое местечко, – неожиданно заводит разговор юноша. – Есть крыша над головой, хоть и проржавелая. Еда, хоть и отвратительная на вкус. Можно сказать, что нам повезло.

– Наверное…

Неуверенность, скользнувшая в голосе блондинки, заставляет Калеба насупиться.

– Что-то не так?

– Нет, просто… – прикусывает губу Ивейн, – что, если Акли нас найдет?

– Это вряд ли. Самолет наполовину торчит из скалы. Его едва ли можно заметить с этого… как его… – парень на секунду задумывается, – ну, того, что выше…

– С обрыва?

– Да, точно, – рассеянно кивает он, пытаясь собрать размытые похмельем мысли. – И то, только если подойти к самому краю.

– А что, если ему все же удастся? Ведь Ак ужасно упертый и не оставит это просто так. Он будет выслеживать нас, пока не добьется своего. Или… Что, если ледяные тролли нас снова отыщут? Или пустóты, или бог знает какие еще существа. Что нам тогда делать?

В голове Калеба резко закололо, будто кусочек чего-то важного откололся и теперь болтается в пространстве между мозгом и черепом. Он с усилием сжимает виски, словно это поможет унять боль. О чем это он? Ах да. Планы на будущее, будь оно не ладно. Гудмен с компанией наверняка захочет отблагодарить их за смерть Элиота. Кабинка сломана. Кэт теперь на стороне врага. Оружия у них с Ивейн нет, а его наручные часы остановились. Как же заставить их снова пойти? Или горнолыжный подъемник? Нет, это не то, о чем он должен думать. Тогда о чем? Юноша потирает переносицу, понимая, что верная мысль ускользнула от него. Должно быть, алкоголь еще не вышел из организма.

– Рабочая… служебная… – он напрягается, вспоминая нужное слово, – в общем та движущаяся штука не работает. У нас по-прежнему нет ни одного средства защиты…

– Зато у нас есть это!

Ивейнджин подтягивает к себе рюкзак и достает странный предмет с множеством кнопок. Циферблат, пульт, телефон? Калеб напрягает извилины, пытаясь сообразить, как же это называется, но так и не может найти подходящего термина.

– Если мне удастся настроить рацию, мы сможем сообщить диспетчеру, где мы! Они прилетят и заберут нас!

Рация, точно! Как он мог забыть, ведь это все меняет, черт возьми! Калеб чувствует, как резко переменяется настроение в кабине. Кажется, здесь даже становится немного теплее. Это жар энтузиазма наполняет воздух новыми возможностями: надеждой, воодушевлением, непоколебимостью и еще тягучим ароматом жженой блевотины, которую Ивейн называет супом. Если девушка действительно сможет это сделать… Они наконец выберутся из этого проклятого места.

– Отлично! Тогда отсидимся здесь, пока не прибудут спасатели.

– Что? А как же Акли? Что, если он успеет навредить еще кому-то?

– Что ж, – хлопает в ладони Калеб и тут же морщится от шума, – могу с уверенностью сказать, что это уже не наши проблемы.

– Нельзя этого допустить. Нужно действовать.

– Также, как мы действовали с Кэйтин? То есть, с Фейт.

При упоминании имени подруги Ивейнджин невольно передергивает. Ей до сих пор тяжело вспоминать о случившемся.

– Это было ошибкой, – опускает она глаза. – Больше мы подобной не допустим. То, как поступила Фейт было…

– …гнусно, подло, бесчестно? – подсказывает парень, но Иви выбирает куда менее обидный вариант.

–…необдуманно. Уверена, у нее была веская на то причина.

– Да, и она называется «выгода». Признай уже наконец, что наша певчая птичка обвела нас обоих вокруг пальца. Не удивлюсь, если она с самого начала была с Аком заодно.

– Не правда! Фейт вовсе не такая! – выкрикивает Иви и тут же задумывается: а какая она? Та девушка, с которой она выслеживала ящериц на фотоохоте, которая приносила ей задания, когда Ивейн болела, и дарила помаду разных оттенков, ни один из которых девушка так и не попробовала? Существовала ли она на самом деле? Может, она была лишь плодом ее воображения, в то время как настоящая Фейт томилась где-то глубоко внутри, под слоем тактичности и непринужденных манер? Что, если ее и не было никогда, а Иви все это время смотрела на мир сквозь розовые очки, которые теперь норовили разбиться стеклами внутрь?

– Я… не понимаю… – с трудом выдыхает она, опуская голову. – У нее столько тайн. Такое ощущение, что я ее совсем не знаю.

– Не ты одна. Никто не мог подумать, что она способна на такую подлость.

– У каждого человека есть светлая и теневая сторона.

И Ивейн говорит не только о Фейт, чью скрытую личность они только сейчас узнавали, но и о Сирилланде, чьи добрые черты находятся в извечной борьбе. Теперь блондинка понимает, что ему нельзя верить, особенно после того, что она узнала. Он коварный искуситель, склоняющий людей к греху, но в глубине сознания затаилась крошечная искра, которую Иви не в силах игнорировать. Как бы там ни было, девушка верит, что под этой белоснежной накидкой и не менее бледной кожей томится частичка добра, ведь она есть у каждого. Как бы Владыка семи ветров не поступил, Ивейнджин чувствует, что его поступками руководит не зло, а острая нестерпимая боль, с которой он не в силах совладать.

«Когда-то он был славным человеком, как ты и я, но многие столетия страданий и одиночества разбили его чувства, переломили характер, сделав его нелюдимым и податливым к греху».

Ивейн точно это знает, ведь она буквально ощущает его всеми фибрами своей надломленной души. Когда-то он был тем же наивным добрым парнем из ее сна, стремящимся заботиться об окружающем мире, а не разрушать его, но роковое стечение обстоятельств обрушило на него кару Троицы Истинных Богов, а вместе с ней и вечное проклятие. Но что было после? Силкэ упоминал, что ранее на землях Саарге царило тепло и процветание, но все резко изменилось с приходом Калиго. Что-то произошло. Что-то страшное, неотвратимое, фатальное, что изменило не только остров, но и характер самого Сирилланда. Что же такого ужасного случилось на этой земле тысячу лет назад?

****

1009 год – Варанэ, Саарге

– Эльфар, ты уверен? Разгневав Богов раз, не сможешь вымолить прощения никогда. Таков удел сааллов.

Тощий мужчина с небрежной щетиной лишь отмахивается от своего упитанного спутника.

– Вечно рубишь деревья раньше топора5, Ангарар.

– Но ведь это правда! – вздрагивает голос толстяка. – Верховный уже наказал виновного. Зачем же нам вершить свой суд? Как бы и самим не навлечь его гнев. К тому же семья Ааберга ни в чем не виновата.

– Не виновата, значит? Его непутевый сын убил священного оленя и чуть не разрушил весь наш устой. Ты хоть представляешь, что божества сделают с нами в наказание за этот проступок? Думаешь, они будут благосклонны к народу, взрастившему грешника?

– Думаешь… – лицо рослого бледнеет, обливаясь потом. – Но мы ничего не сделали!

– Объяснишь это Акмеласу, когда твою душу будут судить на Великом суде.

Эльфар пропихивается сквозь базарное сборище, хватая лежавшее на земле весло, когда дорогу ему перекрывает все тот же товарищ.

– Прошу, остановись, пока не поздно.

– Отойди, – он с силой отталкивает его и взбирается на пустой прилавок.

– Честный народ Варанэ! Говорит Эльфар из Рёдингов, сын Вильхейльма из Алькирий. Послушай мои слова!

Обеспокоенные жители взрываются шепотом, затем стихают, привлеченные криком китобоя.

– Долгие годы Троица истинных богов служила нам верой и правдой. Они создали землю, которая стала нам домом, море, приносящее еду и холод, дарующий очищение. Их руки управляли движением Мировой прялки, ткущей нити наших с вами жизней, и защищали Эйктюрнира – отца Природы, творца водоемов, прародителя всех растений и деревьев. Мы жили в мире с божествами и их дарами, пока один мальчишка не нарушил баланс.

По толпе проносятся согласные возгласы. Люди выходят из своих домов, прислушиваясь к речи мужчины.

– Одним необдуманным решением сын Ааберга, Сирилланд, погубил все годы наших усилий и стараний наших предков. Великий Акмелас, – поднимает голову к небу Эльфар, – послал на наши головы испытание стужей, которое должно было принести в деревню силу и благоденствие, но обернулось бедой для всех жителей. Теперь Священная Троица окончательно отвернулись от Варанэ, бросив нас всех на попечение Хель.

Упоминание богини мира мертвых вызывает у публики шквал испуганных вздохов. Многие берутся за свои амулеты, другие касаются большим пальцем лба, проводя ко рту сплошную линию. Так простой народ оберегает себя от нечистой силы начертанием Иса – символа стойкости и защищенности.

– Айсем мииссе… – завывает пожилая женщина. – Мы все прокляты! Верховный не простит нам никогда!

– Мы сгинем в вечных льдах! – подхватывает хилый, как тростник, старик. – Непогода и так погубила четверть населения!

– Что же делать?! Я не хочу умирать!

Паника расходится по сборищу приливной волной, заглатывая все больше взволнованных душ, пока звонкий баритон Эльфара не обрезает ее подобно заточенному топору.

– Я знаю, как вернуть божественную благосклонность! Но для этого мне понадобится ваше мужество и решимость!

– Как?

– Что нужно? Скажи!

Рыболов обрезает эхо голосов взмахом руки.

– Акмелас покарал Сирилланда за непростительный грех, но не стоит забывать, где находятся его истоки. Кто растил его все это время, кто кормил, учил, наталкивая на ложный путь.

– Ааберг!

Мужчина на прилавке одобрительно кивает.

– Усмирить гнев божеств можно лишь одним способом: убить семью грешника. Предать их огню, очистить их души от порока, а Варанэ – от бед. Только так мы покажем Верховному, что достойны спасения. Только так докажем свою верность Асгарду. Ну что, – вздымает он весло над головой, – вы готовы сражаться ради Покровителей Севера, ради своих семей, деревни и собственного благополучия? Готовы ли бороться за свое будущее?

– ДА!

– Не позволим какому-то необузданному мальчишке разрушить то, что вы так упорно отстраивали столько лет!

Эхо возгласов заполняет рыночную площадь. Мозолистые руки подхватывают гарпуны, заскорузлые от тяжелой работы пальцы сжимают факелы, полыхающие подобно блуждающим огням в море. Огням, которые направляются прямиком к дому Ааберга. Мерцание вдали старый охотник замечает не сразу. Он успевает лишь ухватить топор, когда разгневанное скопище приближается к его хижине.

– Ааберг, – вопит Эльфар, – сын Ёркша из Рильхе! Мы пришли за местью, которую жаждет Акмелас! Выходи или умри в норе, как трус!

Народ вспыхивает криками. Женщины бросают в стекла снежки. Мужчины толкаются, желая побыстрее начать расправу. Минута тишины подрезает терпение Эльфара, как нож веревку. Он заносит горящее полено над головой, когда дверь лачуги неожиданно отворяется.

– Мой младший сын поплатился за свою ошибку жизнью. Бог Справедливости уже покарал его.

– Да, – кивает китобой, – но как быть с простым народом, обреченным на голодную смерть из-за его глупого проступка? Твоя семья разгневала Троицу истинных, она же их и умилостивит!

Мать прикрывает собой дверь, не впуская чужаков внутрь. Дочери наблюдают из окон за происходящим с затаенным страхом. Эльфар подносит горящий факел к стене дома, но секира старика перерубает его пополам, не дав огню коснуться дерева.

– Ты только послушай себя! Во что ты превратился, что стало со всеми вами? – обращается он к землякам. – Вы – наши соседи, товарищи, друзья. Я охотился для вас, сражался за вас. Я такая же часть Варанэ, как и вы!

– Уже нет!

Рука рыболова ныряет в ножны за кинжалом. Секира Ааберга вздымается вверх, отбивая выпад мужчины. Лязг металла отдается в ушах, сливаясь с яростью толпы. Свет пламени пляшет в разные стороны, ослепляя глаза. Мужчина выкручивает нож в сторону, но старик ловко обходит атаку, ударяя противника древком. Удар под дых выбивает Эльфара из равновесия, которое он тут же восстанавливает. С каждым движением Ааберг все больше слабеет. Голод и старость подкосили его боевую форму. Он отражает атаку противника, и даже задевает острием топора его плечо, когда тот одним рывком сбивает охотника с ног, наступив на рукоять выпавшего оружия.

– Помолись напоследок, – лезвие китолова замирает на его шее. – Надеюсь, Хель примет твою душу.

– Не смей его трогать!

Рука Эльфара цепенеет. Голова поворачивается в сторону стремительно спускающейся с холма фигуры, лицо которой он никогда больше не рассчитывал увидеть: Сирилланд. Бледный, тощий, исхудавший, словно призрак, которым он и должен быть, ведь, насколько китобою известно, Верховный лишил его жизни.

– Тебе нужен я, так возьми меня!

Бушующий народ смолкает и расступается, отшатываясь от него, словно его одежда испачкана самим злом.

– Это он… – проносятся пугливые шепотки. – Грешник… Предатель… Нечестивый…

– Разве его не убили?

– Есть наказание похуже смерти, и Акмелас его нашел.

Старик приподнимается, не веря глазам. Тацилла и Ольфелла прижимаются к оконным стеклам всем телом. Сердце матери замирает. От одного лишь звука голоса своего сына ей хочется броситься ему на шею, но она понимает, что выходить нельзя: безопасность семьи дороже минутного порыва.

– Значит, – подытоживает взявший себя в руки Эльфар, – ты избежал наказания самих богов. Кто бы мог подумать, что непутевый траволечитель так умен. Но это может сыграть в нашу пользу. Троица отблагодарит нас за поимку беглеца. Взять его!

Десятки пар рук бросаются на Сирилланда. Он уклоняется от одной, отшатывается от другой, избегает хватки цепких пальцев третьей. Здоровяк тычет в живот парня заостренным саксом6, который Сирилл ловко перехватывает, но стоит ему только поднести лезвие к плечу соперника, как еще двое наваливаются на его спину. Нож выскальзывает, и Сирилланд падает на колено, едва удержавшись на ногах.

– Хватайте его, братья! – ухмыляется китобой.

Воспользовавшись возможностью, Ааберг поднимает с земли секиру, но не успевает оружие взметнуться вверх, как его дыхание обрывает глубокий порез на шее, из которого тут же хлынула кровь.

– Отец!

Эльфар вытирает кинжал о рукав и отталкивает охотника в сторону. Сирилланд безвольно оседает, чувствуя, как его торс обхватывают мозолистые ладони.

– Справедливость жестока, мой мальчик, – говорит он, забирая из рук у близстоящей женщины факел, – как и сама жизнь. Иногда приходится чем-то жертвовать ради общего блага. Когда-нибудь ты это поймешь.

Мать бросается к дочерям, когда с другой стороны двери вспыхивает пламя. Оно охватывает хижину, как рысь заглатывает свою жертву: резко, стремительно, не оставляя ни единого шанса. Крик Сирилла смешивается с треском огня, уничтожающего все, что когда-либо было ему дорого. Он изо всех сил пытается вырваться, но стальная хватка бывших собратьев не дает возможности. Ноги немеют, глаза мокнут, тело наливается тяжестью, становясь похожим на камень, и ни стыд, ни убеждения, ни горечь омывающих кожу слез не помогает снять этот груз. Девичьи вопли пронизывают его голову иглами, поднимая из потаенных глубин силу настолько древнюю и могучую, что сам парень не подозревал о ее существовании. Пока отчаяние не заставило ее пробудиться.

Небосвод над головой темнеет. Ветер закручивается яростным вихрем. Гора содрогается от плача пробуждающейся мощи, когда каре-голубые глаза Сирилланда наполняются чернотой, а кожа покрывается льдом, таким же толстым, как древние ледники у подножия горы. Мужчины с ужасом отступают. Женщины бросаются наутек, спасаясь от надвигающейся опасности, когда земля расступается под ногами, утягивая их в свои недра.

Гигантская трещина, необъятный шрам иссекает лицо Саарге, отделяя его незримым барьером от окружающего мира. Двое здоровяков бросаются на Сирилланда с поднятыми мечами и тут же оказываются на коленях. Треск их костей сливается с хрустом наста, крики мольбы разносятся на многие километры, сливаясь с воем неожиданно поднявшейся вьюги. Под касанием холода тела обидчиков твердеют и скукоживаются, превращаясь в оледеневшие глыбы.

– Ты демон! – сжимая сакс, Эльфар бросается на Сирилла, но его острие ударяется не о живую плоть, а о твердую, подобно скалистой стене, поверхность.

– Нет. Я тот, кто положит всему конец.

Одно движение пальца, и земля утаскивает китобоя в бездонную щель, из которой нет пути обратно. Снежные дюны затягиваются воронками вокруг догорающей лачуги, сгущая гнев Сирилланда. Его ярость перерастает в бурю, крик – в свист ветра, а плач – в грозу, которая бьет своими плетями прямиком в дома Варанэ. В ее раскатах можно услышать предсмертные мольбы тех, кто рискнул пойти против самой природы. Всплески появившейся из ниоткуда молнии ужасают девушек. Удары грома заставляют детей залиться плачем. Громогласный шквал опускает стариков на колени, заставляя вспомнить все молитвы, которым их научили матери перед смертью, когда горная вершина внезапно взрывается фонтаном. Подобно вулкану, проснувшемуся от древнего сна, она поднимается ввысь потоком стылой воды так высоко, словно сами боги хотят из него отпить. Но водяной гейзер не исчезает в небе, а разбивается о скалистые выступы, стекая до подножия, пока не достигает дверей перепуганных жителей Рильхе.

Корочка ледяной лавы постепенно замерзает, покрывая весь массив зеркальной поверхностью. А кнуты молнии продолжают разрезать сугробы. Они ударяются о снежные дюны все сильнее, быстрее, глубже, пока земля не выдерживает и не трескается пополам, унося падшее поселение в открытое море вместе со священной горой, дарующей не успокоение, а гибель. В этот день погибла не только половина населения сааллов и невинная семья охотника, но и сам Сирилланд. То, кем он был, кем не являлся и кем желал когда-либо стать. На свет показалось творение Акмеласа, его детище, его дар, его проклятие и худшее из наказаний: Холод. Мир Саарге больше никогда не будет прежним, ведь теперь у него новый правитель. Сирилланд, сын Ааберга из Варанэ, умер. Да здравствует Калиго.

****

Oна умерла, пока он спал. Калеб даже не понял, как это произошло. Сказать по правде, его это ничуть не интересовало. Он был рад наконец избавиться от этого дряхлого когтистого чудовища, которого взрослые величаво звали «Миссис Кисс». Кошка неподвижно лежала на полу перед камином в гостиной. Судя по затвердевшему телу, тварь умерла еще вечером. Маленький Калеб присел на корточки. Тоненькая ручка так и замерла в нерешительности. Вдруг зверь еще не испустил дух и прокусит клыкастыми зубами кожу? Но любопытство все же пересилило страх. Пальцы опустились на сбитую шерсть, поражаясь ее холоду. Мальчику казалось, что он коснулся чего-то древнего, неведомого, таинственного, словно дотронулся до дна океана или упавшей звезды. Но одно в этом касании ощущалось точно: оно пропитано смертью.

В будущем Калебу не раз приходилось видеть мертвецов, но юношу это никогда не пугало. Страшит не вид смерти, а неизвестность после нее. Как-то раз, возвращаясь из университета домой, Калеб выловил глазами во мраке переулка тень, а в ее руках – сверкающее лезвие. Грабитель приставил его к горлу старика и требовал достать бумажник, но тот лишь в ужасе смотрел на нож и тряс головой, словно язык остался в кармане другого пальто. Вор вытряс содержимое его сумки на землю, пнул кучу барахла ногой, а не найдя ничего стоящего, крепче сжал рукоять оружия. В темноте Нью-Йоркского тупика брызнули капли крови. Калеб не успел даже набрать номер скорой помощи, как мужчина истек кровью. Когда живешь в одном из самых крупных мегаполисов мира, жизненная нить постепенно утончается, и ты вынужден постоянно быть начеку, чтоб кто-то ее не оборвал.

Неудивительно, что в жизни Калеба так мало веры. Стоит лишь раз кому-то довериться – и можно подставлять спину для клинка. Но почему-то с Ивейн такого чувства не возникает. Возможно, всему виной ее альтруизм или доброта, но юноше она внушает если не доверие, то, по крайней мере, отдаленную его часть. Сложно ожидать подвоха от самого легковерного существа на планете. Бога ради, да эта девушка – как открытая книга. Все ее эмоции буквально высвечиваются неоновой надписью на лбу. Даже том Фрейда открывать не нужно. Такая хрупкая и наивная…

Юноша осторожно заглядывает в щелочку двери фюзеляжа, замечая ее ссутулившийся силуэт. Каждый раз, когда он видел девичье тельце, шатающееся от холода и усталости, в его душе прорастало зернышко непонятного желания: быть рядом. В свете последних событий это вполне естественно. Никому не захотелось бы оставаться одному, когда в спину дышат призраки, а бывший друг ведет на тебя охоту, как на оленя. Но есть кое-что еще, что-то, о чем Калеб не может признаться даже собственному разуму: он боится, но не за себя, а за девушку. Боится того, что может с ней случиться, если она попадет в руки Акли. Этот психопат выпотрошит ее, как птицу, разбросав остатки ее хрупкой фигуры по всей горе. Одна только мысль об этом поднимает внутри Калеба такую волну паники, что его начинает мутить. Что это: героизм или умопомешательство от кислородного голодания? Юноша не может определить, а до сих пор гудящая от похмелья голова не желает искать ответа на этот вопрос.

Ивейнджин вжимается в сиденье, подобрав под себя ноги, словно хочет с ним слиться. Дыра в лобовом окне завешена покрывалом, на коленях тихо похрипывает рация. Блондинка явно стремится побыть одна, но от Калеба так просто не избавишься. Особенно, когда кроме салона и кабины летного экипажа деваться больше некуда. Он направляется к ней, прихрамывая на левую ногу, которая, видимо, онемела после лежания в одной позе. Когда тот вальяжно усаживается рядом, девушка даже не обращает на него внимания, зато он обращает на нее свое. Обычно румяные щеки с копной веснушек сейчас бледные и увядшие, у рта образовалась вереница морщинок, под глазами залегли темные пятна: изнуренный вид выдает ее бессонные попытки наладить связь, но рука все продолжает перетягивать колечко, выжимая из передатчика придушенный хрип. Тот эхом отбивается от металлических стен, невидимой пылью оседая на панель управления, вид которой вызывает у Калеба приятные воспоминания.

– Знаешь, – начинает неожиданно он, не сводя глаз с приборной панели, – в детстве я обожал насекомых. Собирал их, давал каждому имя исходя из размеров, цвета или особенностей. В моей коллекции был навозник с мощными усами, напоминающими клешни краба, мотылек-зебра и жук-изумруд, названные так из-за характерного окраса. В старшей школе в моем арсенале было более сотен экземпляров, которые включали и редкие виды.

Ивейн бросает на него настороженный взгляд, очевидно, решая, не подвох ли это.

– Надо же, как интересно. И где ты их брал?

– Некоторых ловил за городом. Других – покупал в магазине недалеко от Парк Авеню. А некоторых… – он вдруг запнулся, словно боялся сболтнуть лишнего.

– Что?

–…самые редкие экземпляры мне подарил тайный обожатель на первом курсе Нью-Йоркского университета. Более пятидесяти разновидностей чешуекрылых всех цветов, которых не было даже в местном баттерфляриуме.

– Ничего себе! Кто-то явно тебя любит.

– Да, наверное.

О подобном подарке Колдвотер-младший и мечтать не мог, хоть его природа и была странной, ведь никто из однокурсников не знал о его тайном увлечении. И хоть личность его поклонницы осталась неизвестной, Калеб был безгранично благодарен ей (а, он был уверен, что подобный подарок могла преподнести только девушка) за внимание и чувства, вложенные в этот красочный журнал. Хоть на словах и поступках никак это не проявлял.

По правде сказать, он просто боялся, как бы отец не узнал об этой части его внутреннего мира. Если бы только старик выведал, что его единственный наследник любит собирать куколок да мотыльков, он бы приставил к нему охрану, до конца жизни лишив возможности бывать на природе, только чтоб тот не мог обозревать своих крошечных любимцев. Но, к счастью, Колдвотера-старшего мало волновали интересы сына. Заботу о нем он перекидывал на других, которые справлялись, как могли.

– Почему тебе нравятся насекомые? – вдруг интересуется Иви. Калеб довольно хмыкает и поудобнее умащивается в кресле.

– Однажды, когда я освободился от уроков пораньше, я пришел к отцу в фирму, а тот, как всегда, повесил меня на шею секретарше, которая не нашла ничего лучше, как отвести меня в инсектарий – место, которое навсегда наложило на меня печать любви к энтомологии. Такого изобилия красок я не видел никогда в жизни: мягкие моховые ковры, изогнутые ветки, вьющиеся лианы с диковинными цветами…

Он протягивает руку вперед, словно снова переживает тот трепетный момент. Будто сотни пестрых брюшек, тысячи тоненьких ножек и глаз-бусинок снова смотрят на него с другой стороны стекла, поднимая внутри волну восторга с привкусом опасности.

–…но вместо красочных созданий с них свисали какие-то сгустки. Сначала я подумал, что это просто сухие листья, а все насекомые попрятались от любопытных глаз. Но спустя несколько минут один из листиков зашевелился, треснул, и из-под блеклой жижи показались… лилово-синие крылья, – выдыхает он с немым восхищением. – Я ее узнал. Это была Голубая Морфо – одна из редчайших и красивейших бабочек в мире. Она была такой крошечной, но уже гораздо сильнее меня. Я знал, что к ней запрещено прикасаться. Знал, что это грозит выговором, но пальцы не переставали зудеть, пододвигаясь все ближе к краю ветви в будоражащем предвкушении нарушения запрета.

Калеб опускает глаза на приборную панель и выдыхает. Тоже самое он ощущает сейчас, глядя на все это разнообразие устройств. Показатели, кнопки, переключатели, стрелки – словно террариум механических насекомых. Осев на пластину однажды, они больше не смогли взлететь, так и оставшись прикованными к потускневшему металлу. Стрелки – туловища, кнопки – головы, переключатели – крылья. Вот-вот вскочат и улетят на поиски света, который сожжет их разноцветные тельца дотла. Юноша медленно опускает ладонь на нижний ползунок, будто опасаясь, что он упорхнет в дыру в окне, но тот не сдвигается с места даже под давлением.

– Я всегда думал, что насекомые такие слабые, беззащитные, но они гораздо сильнее, чем кажется. Они уродливы, но в отличие от других существ, могут переродиться. Стать лучше, прекраснее. В то время как большинство людей так и остается зажато в своих безобразных коконах и… – он вдруг осекается. С чего это он так разоткровенничался? Это на него не похоже. Видимо, на высоте алкоголь выводится из организма гораздо медленнее, чем обычно.

Ивейнджин, все это время удивленно наблюдающая за ним, восхищенно выдыхает.

– Как красиво сказано. Даже не думала, что ты…

– Да, так и есть. А это что? – неловко замявшись на месте, он тычет пальцем в панель наугад, чтоб перевести внимание, но Иви воспринимает его вопрос со всей серьезностью.

– Я не специалист в авиации, поэтому точно сказать не могу, но судя по надписи, эта кнопка отвечает за бортовой диктофон.

Девушка хмурится, прикусывает губу, затем тянет несколько рычажков наугад.

– Что ты делаешь?

– Хотела проверить, может, что-то еще работает.

Калеб скептически фыркает. Мысль о том, что компьютер может быть исправен после пятилетнего погребения под тоннами снега, кажется ему смешной. Но его ухмылка тут же сползает с лица, как только из управленческого пульта вырывается сдавленный писк.

– Не может быть… – парень прилипает к серебристой поверхности. – Ты хочешь сказать…

Его прерывает глухой голос, вырвавшийся из стальной коробки. Из-за помех на линии сложно разобрать слова. Скрипяще-щемящие звуки постоянно обрезают речь говорящего, но даже без этого становится ясно: это разговор пилотов.

– …спетчер, повторяю… не… иниров… объек… Обнару… опасн… теряе… управл… Код… н…т… пов… ряю… н… т…

– Здесь голос одного воздушного штурмана, – констатирует Калеб, – а где же второй?

Ивейн придвигается к аппаратуре, чтобы ничего упустить. Что-то в словах мужчины кажется ей смутно знакомым, но она никак не может понять что.

– …близк… земл…асходится… неим… ерн…й…ад…теряем… управл…е… код… нт… ко… н…т… Боже!

Сообщение обрывается громким скрежетом, от которого даже в ушах щемит. Девушка потирает виски, до сих пор не веря в услышанное.

– Как думаешь, что могло спровоцировать падение?

– Ну, – парень откидывается на спинку кресла, – из всего сказанного, я разобрал не так много. Есть предположения?

У Иви идей нет. Она и сама не поняла, что пытался передать диспетчеру погибший, но то, как он говорил, наталкивало ее на определенные выводы. Он был не просто напуган, а в ужасе. Пилоты проходят специальную подготовку, поэтому знают, как держать себя в руках в непредвиденных случаях. Но этот хрип, эта интонация… Ивейн бросает взгляд на Калеба и тут же отворачивается. Она готова поклясться, что у него было точно такое же состояние перед тем, как она свалилась со склона. Это не просто паника. Это всепоглощающий, безотчетный страх. Перед непознанным, неизвестным, необъяснимым или даже… потусторонним.

– Можешь включить снова?

Иви качает головой из стороны в сторону.

– Это бортовая запись. Ее нельзя перематывать. То, что она сохранилась, – уже само по себе чудо.

– Он упоминал о коде, – вдруг соображает Калеб, – н…т. Думаешь, это слово?

– Это аббревиатура. Авиаторы общаются с диспетчерским центром на своем языке, используя зашифрованную кодировку. Так они передают информацию, не привлекая внимания пассажиров.

– Что могут означать буквы «НТ»? – спрашивает Калеб, обращаясь скорее к себе, чем к девушке. – Незримая территория? Неисправная техника?

– Неопознанное тело.

Ивейнджин поняла это почти сразу. После рассказов отца – пилота с пятнадцатилетнем стажем – она изучала подобные сообщения и научилась их распознавать. На самом деле это было несложно. Нужно лишь запомнить несколько основных шифровок.

– Черт меня подери, – потирает лоб юноша. – Значит, все эти слухи насчет острова – правда? Стертые с лица земли шахты, пропавшие без вести корабли, необъяснимые погодные явления, Кали…

– Не произноси вслух!

Калеб самодовольно улыбается.

– Ты что, за меня переживаешь?

– Вот еще! У меня и так хватает поводов для волнения.

– Хм, ладно. Тогда ничего страшного, если я все же договорю то, что хотел сказать. Кал…

Не успевает он и рта открыть, как Иви тут же зажимает его рукой.

– Не играй с ним! Это место уже унесло жизни стольких людей! Я не отдам ему еще и тебя!

Только произнося это, Ивейн понимает, насколько близко к нему придвинулась. Одна ладонь сжимает губы, вторая опускается на затылок. Девушка застыла прямо напротив зеленых, как еловые ветки, глаз, которые в такой близи кажутся бездонными. Свет отражается в них, как в зеркалах. Цвета вязнут в них, как в болоте. Даже зрачок утопает в этой манящей зелени. Иви чувствует, как сердце громко ударяется о ребра, и боится, что его стук выдаст ее смятение.

– Пообещай больше не говорить этого. Пожалуйста.

Голова Калеба едва заметно склоняется, и девушка медленно убирает ладонь. Парень не ожидал такой оживленной реакции. Более того, он не рассчитывал услышать, что она за него волнуется, в особенности после того, как поступил с ней на озере. Чужое касание зажигает странную искру в груди Калеба, природу которой он не может понять. Она продолжает пылать, выжигая крошечную дыру, в которую проваливаются все его страхи, пока на смену ей не приходят воспоминания. Темные, тяжелые, холодные, как пол больничной лестницы.

Стоит Иви только приблизиться, как по горлу снова разливается терпкий привкус смерти. Лицо Триа мелькает перед глазами бесконечным калейдоскопом. Стекает каплями воска на землю, сливается воедино, и все начинается заново. Бесконечный фильм, повторяющиеся кадры одной и той же пленки – его персональный кошмар. И вот он вновь сидит на промозглом бетоне, сжимая увядающее девичье тело.

Остатки сестринской крови растекаются по пищеводу тягучей смолой, которую Калеб ощущает так же ярко, как и в тот самый вечер. Как она оседает на стенках желудка. Как переливается по артериям, заставляя все его органы закипеть, словно жерло вулкана, готовое вот-вот извергнуться потоком раскаленной лавы. Это ощущение преследует его по сей день, стоит ему только почувствовать чужое дыхание у себя на губах.

– Обещай мне, – настаивает Иви, и Калеб невольно кивает. Не потому, что согласен с ней, а чтоб поскорее оборвать нить этого нестерпимого для него момента близости.

****

Владыка опирается на подлокотник своего трона, наблюдая, как свет проходит сквозь колонну, разрезая ее на мириады блестящих многогранников. В Ледяном зале царит тишина, но в то же время различные звуки отбиваются от стен рикошетом, вонзаясь прямиком в сердцевину тонкого слуха Сирилланда. Его давно уже никто так не называл. Сааллы очень щепетильны по отношению к Повелителю вершины, которую они прозвали священной. До его появления это была всего лишь гора, такая же, как триллионы других скалистых массивов по всему миру. Она была примечательна лишь своей высотой, но по-настоящему великой ее сделал приход Калиго – первого получеловека-полубога, ходившего по земле.

Сирилланд не хотел править северным народом, но и потакать их молитвам, подобно гнусному божеству, обрекшему его на заточение в мире вечных льдов, тоже. Он не стремился стать их правителем, а лишь хотел уберечь свою семью от гибели, но его собратья приняли решение за него, взяв правосудие в свои руки. Они показали свою истинную сущность, показав юноше, что люди не так невинны, как он когда-то считал. Они вечные, суровые воители, уничтожающие все ради собственного блага, в том числе и природу, которая теперь стала неотъемлемой частью Владыки семи ветров. Акмелас разрушил его судьбу, но именно люди отняли те жалкие крохи его жизненных реалий, которые парень так тщательно берег.

Сирилл не желал разрушать их поселение, крошить почву, отделять полуостров от материка. Это получилось само собой, как когда бросаешь стакан со всей злости о стену. Он просто вышел из себя. Бросил сосуд слишком сильно и чересчур далеко. Только после этого понимание всей серьезности ситуации, в которой он оказался, проявилось перед ним во всей ясности. До этого он даже не осознавал всю глубину силы, обладателем которой стал. Со временем Сирилланд научился контролировать ее, подавлять, чтоб не навлечь очередной раскол земли и ненароком не разрушить половину мира. Но судьбу четырех племен сааллов уже было не изменить.

Руаны отстроили городок и продолжили жить у подножия, никогда не поднимаясь на злополучную вершину. Ихиллы, чья деревня оказалась брошенной на материке, уплыли далеко за моря в поисках утраченной родины. Вальфаллы были полностью уничтожены в результате катастрофы. А ольфмунды поселились высоко на горе, которая впоследствии стала носить название «Сапмелас-саалла», что в переводе означает «последнее пристанище сааллов».

Прошли годы, минули столетия. Пролетевшие снежной пылью века сложились в плотный шар тысячелетия, поглотивший в себя последние остатки былого Сирилланда. Он давно уже не сын Ааберга из Варанэ, который ходил на охоту с отцом и двумя братьями, пока мама и сестры разжигали очаг в ожидании кормильцев. Исчезли проблески добродушия. Растаяла былая доброта и ранимость. Пропал прежний запал в глазах. Пейзаж вечной зимы больше не вызывает у него такого восхищения, как когда-то, а ледяная вьюга не содрогает сердце восторженным трепетом. Может, потому что содрогаться больше нечему? Даже вид бескрайнего океана не навевает ничего, кроме скуки. Томительной, глубокой, неизбывной, выевшей внутри те скудные остатки былой жизни, которую Сирилланд так отчаянно старался сберечь. Ведь время никого не лечит, а лишь бинтует кровоточащие раны.

Теперь он Властитель горы, Повелитель вьюг. Семь равноденствующих ветров, перед которыми склоняются сааллы, в его власти. Он повелевает морозом, распоряжается метелью, управляет движением снегопада. По его приказу небо затягивается тучами, а солнце угасает от одного лишь движения его изящного пальца. На протяжении тысячи лет он поддерживает климат на острове, но единственный, с кем он может поговорить, – это белесый горностай Тува. Его маленький верный друг.

– Он у тебя? – наклоняется он к застывшему у его ног зверьку, а когда тот смиренно склоняет голову, громко выдыхает. – Хм, не думал, что для тебя это станет таким уж сложным заданием. Быть может, мне поручить это ледяному троллю?

Тува пронзительно шипит, выгибая спину дугой. Его реакция заставляет Сирилланда улыбнуться.

– Ох, не стоит так бурно реагировать. Это не соревнование, а если и так – тролли отлично себя проявляли многие века. С этим можно лишь смириться. Правда, с таким-то ростом им будет гораздо сложнее подкрасться незаметно.

Звереныш фыркает в ответ, и выражение лица Владыки меняется.

– Мне не нужно ни с чем мириться, потому что я не проиграю. Она. Будет. Моей, – разделяет он так яро, словно слова превращаются в сосульки, которые он сбивает резким движением руки. – Но против воли отнять ее душу я не могу. Лишь богам это под силу. Ива должна отдать мне ее по собственному желанию, и она это сделает. Единственное, что мне нужно, – это устранить препятствия, но в этом мне поможет Акли-Агли.

Горностай поворачивается. Его черные глаза-бусинки отливают ироническим блеском, подтекст которого Сирилл улавливает сразу.

– Нет, – едва выдыхает он, – я не могу просто превратить Калеба в ледяную глыбу. Ты же знаешь, силу Севера крайне сложно контролировать. Ставить на кон целый мир ради мнимого избавления – неоправданный риск. Вспомни, что было в последний раз, когда я вышел из себя. К тому же если я это сделаю, Ива перестанет мне доверять, а я не могу этого допустить. Она слишком дорога для меня.

Мордочка Тувы вытягивается от беспокойства. Пушистое тельце минует весь зал, карабкается по торсу Сирилланда, пока не достигает шеи. Из крошечного рта вырывается взволнованный писк.

– Терпение, мой маленький друг, – поглаживает он пушистую шерстку. – Очень скоро мы с тобой получим то, что искали. Следует лишь дождаться благоприятного случая. К счастью, твоя компания сглаживает мучительные грани ожидания. И что бы я без тебя делал?

Не успевают его пальцы коснуться выбеленной шерсти, как в зале появляется сиет – некогда бывшая дама в бальном платье, которая порывистыми шагами ковыляет к Владыке. Колонны содрогаются от тонкого звука, такого тихого, но в тоже время звенящего, подобно шуму триллиона расколовшихся одновременно айсбергов.

– В чем дело? – приподнимается он на троне. Зов усиливается, отбиваясь от потолка призрачным треском.

– Не может быть.

Повелитель подскакивает на ноги и направляется к центральной стене. Легкий взмах руки, и блестящая поверхность меркнет. Льдинки сливаются воедино, образуя зеркальную гладь, на которой прорисовывается испуганное лицо Ивейн перед тем, как она съезжает с выступа в бездну. Он невозмутимо наблюдает, как девушка приземляется на хвост потерявшегося в вечных снегах самолета и пытается сообразить, что ей делать дальше. Покрытые инеем губы растягиваются в довольной улыбке. Идеальное место для судьбоносного решения.

– А вот и он – наш подходящий момент. Время осторожностей закончилось, Тува. Настала пора действий.

****

Ее хоронили в закрытом гробу. Не потому, что ее тело было слишком изувечено, а для того, чтоб люди не смогли запомнить лицо позора, навечно запятнавшее родословную Колдвотеров. Калеб никогда не забудет, как на похоронах Триа старик подошел к нему, постучав золоченым набалдашником трости по его плечу.

– Нечего строить кислую мину, – проскрипел он тяжелым, как надтреснутая могильная плита, голосом. – От девчонок все-равно никакого толку. Будущее строят мужчины. Надеюсь, ты меня не разочаруешь, Тиран.

Отец всегда называл его вторым именем, поскольку первое, данное матерью, считал слишком слащавым для настоящего мужчины.

– Как ты можешь… – чуть не захлебнулся Калеб. – Она ведь была твоей дочерью. Неужели ты ее ни капельки не любил?

Скрюченная фигура отвернулась, раздраженно фыркнув.

– Ты и по мне тосковать не будешь? Такое у тебя отношение к собственным детям? Для тебя бизнес важнее всего.

– Какая любовь? – резко разворачивается Колдвотер-старший. – Какие отношения? Ты хоть понимаешь, что говоришь?! Да ты… Ты никто! Просто отпрыск жалкой предательницы, которая хотела раскрутить меня на деньги! Ты стал «желанной персоной» благодаря мне! Ты – мой вклад, актив, проект, в который я вложил немало ресурсов. Ты – моя собственность! Так что подбери розовые сопли и приведи себя в приличный вид, потому что через десять минут у тебя интервью с прессой. И учти, если ты меня огорчишь, Тиран, я найду, что еще у тебя отнять. Уж не сомневайся.

Первое время после смерти Патрисии давалось Калебу крайне тяжело. Он днями и ночами жил лишь с одним желанием, засыпал и просыпался в холодном поту лишь с одной мыслью: месть. Он желал отомстить старику за содеянное, мечтал, как припрет его к стенке и размозжит голову его же любимой тростью. Это влечение овладело им, подчинило себе, наделяя его жизнь смыслом, но очень скоро юноша понял, что от мечты до действий – неимоверно большой рывок, преодолеть который у него вряд ли хватит сил. Как раздавить человека, который смакует человеческие судьбы вместе с кофе на завтрак? Как вырвать сердце у того, у кого его нет? Как убить того, кто никогда и не жил? С одним лишь упорством и надеждой в руках.

Несколько раз Калеб пытался взбунтоваться. Пошел против системы обучения, не выполнял задания, отказывался от публичных выступлений и даже намеренно нарушал дисциплину в бизнес-школе. «Чтоб привлечь внимание», – думали учителя и одногруппники. На самом же деле, это был крошечный протест против укротителя воли. Символический акт, который глава «Ка энд Коу Интерпрайзис» очень быстро придушил. Пара порок, лишение еды и неделя заточения в темном карцере их подвала заставили Калеба пересмотреть свое поведение. Хотя в строй он вернулся не сразу.

Последний раз, когда парень прогулял занятие по межличностным отношениям компаний, телохранитель отца избил его до такой степени, что тот едва мог говорить. Ему потребовался месяц на восстановление. Личный врач Колдвотеров сообщил в школу о неудачном падении Калеба с лошади на тренировке по верховой езде, которая чуть не обернулось трагедией. Немало учеников выказало желание его навестить, но лишь единицам это позволили. И несмотря на то, что Калеб ненавидел каждого, кто учился в этом проклятом «лагере будущих магнатов», он был рад видеть хоть одно знакомое лицо, которое не выныривало из темноты подвального прохода в стремлении его наказать. Многие считают семейные узы высшим из благ, но только не Калеб. Семья – это проклятие, которое не отпустит его, пока не перестанет биться чье-то сердце. А вот чье – покажет только время, и судя по онемевшим щиколоткам и боли в груди, возможно, юноша узнает это гораздо раньше, чем думал.

Калеб неуклюже переворачивается на бок. Сложно сделать это грациозно, когда лежишь на трех сиденьях, подлокотник каждого из которых впивается в ребра. От движения между лопаток ноет еще сильнее, будто бы невидимый гарпун впивается в кожу, застревая между костями: мимолетные радости сна на открытом воздухе. Добавить к этому еще онемение в бедре и невыносимую дрожь в лодыжках… Холод. Как же он Калебу надоел. То, с какой легкостью он убивает живое и наделяет жизнью мертвое, всегда пугало юношу, потому что напоминало о еще одной вещи, над которой он не имеет власти.

Глаза Калеба потихоньку закрываются, наблюдая, как пальцы Иви задействуют какие-то кнопки. Вот уже полдня она возится с этим куском железа, а результата никакого. По крайней мере, так это видел он. На самом же деле Ивейнджин уже активировала передатчик. Хорошей новостью было то, что радиостанция беспроводная. Это означало, что ее данные передаются на большие расстояния. Таким образом, даже если бортовой радиоцентр находится в Норвегии, он сможет уловить их сигнал о помощи, как только активизируется передатчик. Все, о чем молилась девушка, – лишь бы эта вышка все еще использовалась.

За последнюю пару часов Ивейн порядком устала, но все никак не может оторвать руку от переключателей. Она понимает, что в таком деле спешка непозволительна, но все равно хочет как можно быстрее вызвать помощь. Правда не знает, как именно. В затуманенной дремотой голове проскальзывает мысль, за которую она хватается, как за спасительную соломинку: «транспондер».

В детстве папа рассказывал ей об устройстве радиосвязи на самолетах и даже дарил игрушечные рации на Рождество, словно невольно готовил ее к чему-то подобному:

«…для общения с воздушным судном используется передатчик, называемый транспондером… – девушка зажмуривается, давая голосу отца заполнить сознание. – Его задача – идентификация авиалайнера. Обзорный радиолокатор посылает запрос, а бортовая радиостанция передает ответ. Чтоб ее активизировать, достаточно нажать на эту маленькую красную кнопочку. Характерный щелчок оповестит о включении».

Ивейнджин открывает глаза и нажимает на кнопку в углу пульта, услышав негромкий скрежет, будто трещина пошла в грецком орехе: связь налажена. Остается лишь настроиться на нужную частоту, но это и есть самая сложная часть работы, ведь Ивейн не знает, с какой именно станцией связывались летчики и где она находилась.

«Находится», – мысленно поправляет себя она, веря, что этот контролирующий центр все еще работает. Надежда есть, и за нее нужно хвататься обеими руками. Одна комбинация из миллиона, от трех до пяти чисел из миллиарда возможных сочетаний. Не так уж и сложно.

Иви прокручивает слова Кристофера в голове и настраивает оборудование на частоту пятьсот килогерц 7– международную линию для всех пилотов, попавших в критическую ситуацию.

– Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй, – повторяет она кодовую фразу, обозначающую крайнюю степень опасности. – Вы меня слышите? Ответьте.

Несколько раз аппаратура издает писк, словно улавливая эхо чьей-то речи, но он пропадает так же быстро, как и появляется, погружая кабину все в ту же удручающую тишину. Блондинка судорожно выдыхает, вводя все комбинации, которые только может придумать, но в ответ слышит лишь негромкое шипение. Вот если бы ей кто-то помог. К примеру, тот, кто держит в уме все подряд, кроме того, что действительно стоит.

Девушка бросает взгляд на Калеба, мирно посапывающего на креслах, и тут же отворачивается. Она не раз думала: может, он притворился, что не помнит о своей неудачной попытке соблазна? Просто потому, что ему так удобнее. Но не была уверена, что это принесло бы ей облегчение. С одной стороны, она рада, что юноша забыл вчерашний вечер, но в то же время ей хотелось, чтобы он помнил. Почему? Она и сама не может ответить. Женская натура – темная бездна человечества. Так сложно понять, чего же она хочет, отчасти потому, что желает она всего и сразу. Из пламени да в воду, из оврага и ввысь, из крайности в крайность – вот истинная среда обитания девичьей души. И никакие испытания во Вселенной не способны этого изменить.

Ивейнджин не знает, как долго так просидела и сколько бы еще могла, если бы не звонкий треск неподалеку, выбивший ее из колеи. Иви выдыхает с облегчением, осознав, что звук доносится из пилотской кабины. Наверное, птицы снова в нее пробрались. Стараясь не обращать внимания, девушка возвращается к рации, когда замечает серебряно-голубое свечение, пробивающееся из-за ворота куртки. Кулон. Что-то снова заставило его пробудиться, хотя до этого он довольно долго не давал о себе знать.

Звук повторяется, отдаваясь эхом от проржавелых стен. Так звонко, словно что-то падает на пол, разбиваясь на сотню кусочков, а те еще на тысячу. Не выдержав, девушка поднимает валявшийся на полу стальной прут и направляется к фюзеляжу, замечая, как сияние кристалла усиливается с каждым ее шагом. Будто он ведет ее, направляет, подсказывает дорогу к чему-то важному, о существовании чего она пока не знает.

Ладонь опускается на дверную ручку, готовясь отбиваться от испуганной стаи, но вдруг отдергивается назад, выронив палку. Входной проем заполняет грузная фигура не птицы, не зверя и не безликого монстра, а… человека. Плечи приподняты, голова покрыта толстым слоем ткани. Тяжелые шаги незнакомца отдаются в ушах, когда Ивейн бросается к сидениям сзади.

– Калеб! Проснись!

– Что? – парень нехотя открывает глаза. – Что случилось?

При виде надвигающегося силуэта юноша мгновенно вскакивает на ноги. В его руке тут же оказывается осколок металла, но чужака он ничуть не пугает.

– Какого черта вы двое здесь делаете?

– Могу спросить то же самое, – судорожно сглатывает Калеб. Мужчина замирает и медленно опускает скрывающий лицо шарф.

– Меня зовут Дэнли Голдвин. Я работал на этом рейсе. А теперь объясните, как здесь оказались вы?

Ивейн ловит взгляд Калеба и понимает, что они думают об одном и том же: пилот, который подавал сигнал диспетчеру, едва справляясь с управлением самолета, потерпевшего крушение пять лет назад. Он выжил.

Как-то раз в детстве папа рассказывал Ивейн о некоторых хитростях пилотов. О том, что им нельзя отращивать бороду, поскольку она мешает плотному прилеганию кислородной маски к лицу. Об их тайном языке аббревиатур и сокращений, на котором они общаются с бортпроводниками, о скрытом люке в чреве пилотской кабины, в котором можно спрятаться в случае критической ситуации. Семилетней Иви подобные рассказы казались подобием сказки, только вместо принцев и замков в ней были воздушные штурманы и суда. Девочка и предположить не могла, что все, о чем рассказывал ей отец, было правдой.

– Значит, – подытоживает Калеб, – ты спрятался в пустом отсеке в кабине летного экипажа, благодаря чему выжил во время крушения? Звучит немного…

– Я знаю, как это может прозвучать для ушей пассажиров, ничего не смыслящих в пилотировании, – огрызается Дэнли, протягивая руки к потрескивающему костру, – но это так. Тот потайной трюм спас мне жизнь.

Ивейнджин прячет светящийся кулон под воротник свитера и поднимает молнию куртки до подбородка. Девушка понятия не имеет, почему кристалл спустя столько времени снова засиял и что пытается ей этим сказать. Их новый гость не выглядит угрожающе, хоть его черты лица и сложно назвать миловидными. Высокий шатен, худой, слишком резкий, чересчур хмурый. Горбатый нос, покатые плечи, острая линия скул, отделяющая лицо от коротенькой шеи. Такое ощущение, что он весь состоит из ломаных линий и отточенных краев, способных порезать твою кожу при одном лишь касании.

– Да ты и сам, похоже, не сильно в этом разбираешься, раз твой самолет налетел на скалу, как «Титаник» на айсберг.

Иви пихает Калеба локтем. Судя по всему, мужчине и так неплохо досталось. Насмешки и колкости ему сейчас нужны меньше всего.

– Я… – Дэн открывает рот, но вместо ответа лишь выпускает из легких переработанный воздух, – хотел бы сказать, что это не моя вина. Всему поспособствовала погода, неблагоприятные условия или старый механизм, но, честно говоря, я и сам не уверен.

– Тогда расскажите, – подается вперед Иви, – что случилось?

Морщинки в уголках его губ натягиваются. Межбровная складка проваливается, придавая лицу человека не старше тридцати вид уставшего от жизни старца.

– В тот день творилась полная чертовщина. Внезапно налетел сильный ветер, судно затянуло туманом, все датчики одновременно забарахлили, штурвал заклинило. Как ни пытался, я не мог вернуть управление, хотя диспетчер утверждал, что все нормально. Наверное, мы попали в какую-то магнитную бурю. И потом капитан… Нет, этого не могло быть, – качает головой он, словно откидывая саму мысль о случившемся. – Должно быть, я головой ушибся.

– Что именно ты увидел? – уточняет Калеб, но выживший продолжает бубнить, будто не слышит.

– Это было, как в фильме. Наверное, все из-за шока…

– Что, – не выдерживает блондинка, – что вы видели?!

– Горы выросли просто перед стеклом, – мужчина тщетно пытается подобрать слова. – Я не мог их облететь. Сворачивал, а они снова вырастали перед глазами… словно… сама природа была против нас.

Волнение Ивейн натягивается вокруг шеи невидимой петлей. Девушка старается держать себя в руках, прогоняя тревогу, но она, словно угарный газ, проникает в самые потаенные щели ее измученного сознания.

– Марк совсем потерял голову. Он двинулся к двери аварийного выхода и открыл дверь… Мне кажется, он просто спятил. Может, от удара. А потом… Он.. Его просто сдуло в дыру в хвосте… Я не мог ему помочь… Я…

– А как же код? – неожиданно подается вперед Иви.

– Что? Какой?

– Передавая сигнал бедствия контрольному пункту, вы упоминали код «НТ». Мне известно его значение. Так что вы видели? Что за неопознанное тело?

Калеб поворачивается к Дэну. Ответ пилота его интересует не меньше.

– Ах, это… – потирает лоб мужчина. – Я имел в виду горный массив.

– Но ведь гора не была неопознанной. Вы знали, куда летите.

– Проблема в том, что по нашим показателям до Сапмелас-саалла оставалось еще несколько десятков километров. Я не был уверен, что скалы, показавшиеся впереди, были теми же самыми. Это было больше похоже на мираж или… призрачное видение…

Иви понимающе кивает. Она видит печаль на лице выжившего и зарождающиеся слезы на глазах, но подобное изречение кажется ей немного странным. Возможно, у Дэна проблемы с памятью? Или так сказывается травма от пережитого.

– Ну да, – фыркает Калеб. – Во всем, как всегда, виноваты видения или горные духи. Проще сказать, что в ситуацию вмешались сверхъестественные силы, чем признать свою оплошность. Но я тебя не виню. Желание перекинуть вину на другого – неотъемлемая часть человеческой натуры.

– Можете не верить. Можете принимать за сумасшедшего. Но не смейте говорить, что я избегаю ответственности. Я никогда не подставлял других!

– Вот как. Тогда почему ты все еще здесь? Почему не спустился в город?

Лицо Дэнли искажается злостью. С самого начала он не настроен радушно по отношению к паре, но сейчас, кажется, и вовсе начинает терять терпение.

– Сапмелас-саалла не отпускает меня.

– То есть, – поднимает брови Калеб, – как это?

– Я пытался спуститься к подножию много лет, и пару раз мне это почти удалось, но каждый раз, когда я достигал последнего выступа, траектория вдруг менялась, и я снова оказывался наверху. Каждый чертов раз…

Ивейнджин крепче сжимает кулак и вдруг ловит на себе взгляд Калеба. Только сейчас она замечает, что все это время стискивала на подлокотнике кресла не свою руку, а его.

– Несколько лет я еще пытался бороться, но потом прекратил. Потому что, так или иначе, любая дорога вела не к поселению, а к вершине.

– Петля, – неожиданно выдыхает блондинка, словно до нее только дошел смысл его слов, – как и у нас.

– Как ты выживал все это время?

Дэнли обводит тоскливым взглядом самолет.

– Ночью оставался здесь. Днем отправлялся на охоту, но не всегда удачно. На этой проклятой земле практически не водится живности. Только рыси и северные олени, да и те попадаются редко. Благо запасы продовольствия, которые мы доставляли на Саарге, не потерялись. Ими я и питался последние годы.

Воспоминание о консервированном супе заставляет губы Калеба искривиться в страдальческой гримасе. От одной мысли о том, что ему пришлось бы питаться подобной гадостью дольше трех дней, на него накатывает дурнота.

– Капитан, – переводит тему Ивейн, – вы сказали, что он по необъяснимой причине открыл дверь аварийного выхода. А в салоне вы не заметили ничего необычного?

Калеб непонимающе хмурит брови, но девушка не обращает на это внимания. Все, что ее интересует, – это ответ.

– Резкий порыв холода, белый плащ, треск хрусталя, шепот?

– Знаешь, я был немного занят, пытаясь не разбиться к чертям.

– Что насчет зеркал?

– В самолете их нет. Это тебе не салон красоты!

– Не вел ли главнокомандующий себя странно?

– Ну… – почесывает шею Дэн, – он и вправду выглядел растерянным. Ушел из кабины в самый ответственный момент, о чем-то бормотал, словно к кому-то обращался. Я не мог разобрать, что происходило в салоне. Видел лишь смутное отражение в стекле. Будто две пары глаз смотрели через спину…

– Графитово-серых?

Мужчина настороженно прищуривается, затем яростно качает головой.

– Это был несчастный случай. Мы попали в снежно-магнитную бурю. Из-за нее сбились показания датчиков и работа бортового компьютера, а у моего товарища поехала крыша. Вот и все.

– Может, он увидел то, чего не видели вы? Возможно, его поведение не было вызвано ударом, он просто…

Рука Калеба оттаскивает Иви в сторону, прежде чем она успевает закончить. Девушка замечает, что она странно ходит, шатаясь, слегка прихрамывая. Видимо, похмелье в горах длится куда дольше, чем обычно.

– Да что с тобой?

– Ничего, – закусывает она губу, – мне любопытно…

– Неужели? – скрещивает он руки на груди. – Ничем не желаешь со мной поделиться?

Ивейн беззвучно выдыхает, натягивая шарф до самого носа. Было бы нечестно держать Калеба в неведении насчет Калиго, бродящего по острову в окружении сиетов, один вид которых лишает девушку сна. Но, с другой стороны, его это ничуть не касается, ведь Сирилланд проникает в ее сны. Да и с волшебным действием кулона она до сих пор не разобралась. Последний раз, когда юноша столкнулся со сверхъестественным, у него был тот еще нервный срыв. Стоит ли рисковать его шатким благополучием?

– Не знаю, чего ты от меня ждешь. Я всего лишь пытаюсь докопаться до правды.

В воздухе повисает терпкий аромат недосказанности, причину которого Калеб уловить не может. Он задумчиво кивает, откидывая в сторону суетные мысли.

– Ладно. Давай лучше подумаем, что делать с нашим потерянным принцем.

****

Калеб никогда не считал себя жестоким. За все недолгие годы жизни он ни разу не замечал у себя подобной черты, но в тот момент, когда мужчина лежал прямо перед ним, тихий, беззащитный, уязвимый, желание придушить его настолько сильно стучало в висках, что мешало парню спать. В конце концов, это ведь так легко. Достаточно взять подушку и как следует надавить. Выждать несколько минут, пока последние пузырьки воздуха не покинут легкие старика Колдвотера, и отпустить. Так просто и так соблазнительно. Ты еще ничего не сделал, но уже ощущаешь этот сладкий вкус свободы на кончике языка, растекающийся тягучим сиропом по пищеводу. В тот момент Калеб был близко как никогда к тому, чтоб переступить грань дозволенного, но сдержался. Правда, непонятно почему: из-за нравственности или страха.

Калеб не раз представлял, как избавляется от отца. Он выбрасывал его из окна, когда тот наклонялся поднять выпавший из рук конверт. Подсыпал ему в виски крысиный яд, толкал с длинной витиеватой лестницы в холле, вонзал ножницы в спину, топил в ванной и даже запирал в подвале, чтоб тот умер с голоду. Но все это было лишь в его голове. На деле он всегда понимал, что не сможет сделать ничего подобного, не потому, что не хочет, а оттого, что не может. Калеб – избалованный, зацикленный, эгоистичный и враждебно настроенный ко всему миру циник, но весь его яд выливается лишь в слова, никогда не перетекая в поступки. Он не такой, как его старик. Возможно, это недостаток, но до недавнего времени парень считал это немногим из своих преимуществ.

Юноша перевернулся на бок, поправляя рюкзак под головой. Любопытство, сомнение, мнительность пробудились и сцепились в схватке, борясь за главенство над его мыслями. Обычно он не имел проблем с засыпанием, но после недавних событий сон все чаще избегал его, будто назло, чтоб еще больше его помучить. Ты голоден? Устал? Чертовски замерз и у тебя ломит каждую мышцу искалеченного тела? Что ж, тогда смотри и дальше в проржавелый кусок металла вместо потолка, прокручивая в голове самые неприятные мгновения своей жизни. Это ведь так приятно – вспоминать каждую обиду, момент наибольшей слабости и наименьшей радости. Калеб бьет кулаком по полу и поднимается, пытаясь размять онемевшую то ли от лежания, то ли от вечного холода ногу.

Он ковыляет к груде картона, некогда бывшей коробками, отрывает несколько кусков и засовывает под край куртки. Тепловая прослойка, значит? Он уже готов поверить во что угодно, лишь бы избавиться от постоянного ощущения онемения в теле, которое, помимо других неудобств, жутко бесит.

В последнее время его раздражает все больше вещей вокруг: звуки, слова, обстановка, Ивейн. Конечно, девушка не виновата в том, что у него бессонница, но почему-то это слабо утешает. После озера блондинка сама не своя, и Калеб подметил это сразу. Возможно, сказывается стресс от пережитого. Все-таки не каждый день выпадает возможность увидеть призраков и даже пообщаться с одним из них (если верить словам Иви, конечно, в чем лично Калеб сомневается). Может, это последствие встречи с ледяным троллем, от воспоминаний о котором Калеб и сам не раз вскакивал по ночам. Или же осадок от его разумного, но далекого от благородства спасения бегством, о котором девушка якобы забыла. Еще и новоиспеченный Робинзон Крузо, свалившийся из ниоткуда прямо на их головы со своим рассказом о волшебном спасении. Словно у них до этого проблем не хватало.

Калеб косится на блекло-серую фигуру, лежащую возле костра. На вид Дэнли не больше двадцати семи, но Калеб знает, что это обманное впечатление. Судя по подсчетам, пилоту должно быть далеко за тридцать. Но холод сглаживает черты, не давая морщинкам проявиться на выбеленной коже. Юноше вдруг становится интересно: будет ли он так же молодо выглядеть, если застрянет на горе на пять лет? Если так, такая перспектива кажется не такой уж ужасной. По крайней мере, он будет далеко от отца, бизнес-школы и проклятого Нью-Йорка со всеми его правилами, обязанностями и укладом жизни. Может, у него, как у настоящего рокера, даже отрастет борода, которую он будет заплетать косичкой, пока та не достигнет самой земли.

Юноша машинально отчищает рукав уже давно не белой куртки, пытаясь то ли придать ей первозданный вид, то ли справиться с внезапно нахлынувшим волнением, когда голос за спиной неожиданно выбивает его из раздумий.

– Не можешь уснуть?

Парень встречается взглядом с пилотом и тут же отворачивается.

– Да нет. Просто я днем уже спал.

– Ясно, – Дэнли переворачивается на бок, подпирая щеку. – Первое время я тоже не мог сомкнуть глаз. Все боялся, что если усну, то рыси утащат или Владыка Сапмелас-саалла проскользнет ко мне в голову.

Калеб беззвучно выдыхает. Снова Калиго? Серьезно? Кого они все пытаются напугать своими сказочками о загадочном Повелителе холода? Ему ведь не шесть лет.

– Не веришь мне?

– Не тебе, а в принципе всем, – скрещивает руки на груди юноша. – Просто я слишком образован и умен, чтоб принимать байки северного народа за правду.

Обветренные губы мужчины изгибаются в кривой ухмылке.

– А, так вот оно что. Герой, значит. Все он знает, все видел и может отличить вымысел от истины. А что ж ты своей красавице позволяешь водить себя за нос?

– Прошу прощения?

– Проси, да толку мало. Кажется мне, что блондиночка что-то утаивает. Видел, как на меня накинулась?

– Это вряд ли, – отмахивается Колдвотер. – Ивейн просто любит приставать к людям с бессмысленными расспросами. Стиль общения у нее такой.

– Неужели?

Брови Калеба сходятся на переносице.

– Хрусталь, туман, зеркала, графитово-серые глаза… Слишком уж конкретные вопросы она задавала, будто уже знала ответы, которые всего лишь пыталась расставить по местам. Разве это не наталкивает на мысль?

– Какую?

– Что мы с тобой единственные, кто понятия не имеет, что творится на этом острове.

Калеб склоняет голову набок и выдает штурману свою самую обворожительную улыбку.

– А может, это ты знаешь больше, чем рассказал?

– Зря переводишь стрелки, – фыркает тот. – В отличие от некоторых, я поделился с вами всем, чем мог. Больше мне добавить нечего.

Дэнли откидывается на спину, натягивая на лицо капюшон. Вскоре к вою ветра прибавляется его приглушенный храп, впивающийся в уши Калеба стальной проволокой. Конечно, он не придает словам выжившего значения. Почему он должен ему верить? Он знает его не дольше трех часов. Калеб уверен, что Иви ничего от него не скрывает. Не то чтобы она не могла. Просто девушка на это не способна. Стоит провести с ней наедине хоть день, как становится ясно: она не тот человек, который может нагло лгать в глаза. Калеб убежден в этом, но сказанное пилотом посеяло крупицу сомнения в его голове, которая, несмотря на уверенность, стремится пустить ростки.

****

Ивейнджин поднимает фотоаппарат, освещая вспышкой узкую полоску прохода. Раньше этого хватало, но чем глубже она продвигается в шахту, тем ниже становится потолок. Она не помнит ни как ушла с самолета, ни как снова спустилась в земляные туннели. По правде сказать, она вообще мало что может припомнить. Память становится словно резиновой. Растягивается, скрипит, но не выдает ни одного четкого воспоминания. Будто и не было их вовсе.

Постепенно девушка замечает странную метаморфозу: проход сужается, потолок становится выше, стены наливаются алым, оттеняясь мягким глянцевым блеском. Иви не знает, что это за материал, но предпочитает к нему не прикасаться. Блужданиям в потемках нет конца, и Ивейн уже было думает, что все напрасно, когда в глаза бьет тоненький лучик. Блеклое, еле заметное пятнышко. Оно притягивает своим сиянием, заставляя девушку невольно брести к нему, как мотылек к свету. В месте свечения стена разделяется надвое, словно туннель не выдержал давления и раскололся, как драгоценный камень под прессом.

Рука тянется вперед и проваливается в пустоту. Ивейнджин выныривает в залитое светом помещение и тут же отшатывается. От вида знакомого голубовато-ртутного оттенка стен ей становится дурно, как и от понимания того, где она оказалась: Карригард – мир Калиго. Вокруг не видно колонн, хрустальные бутоны не обвивают ноги, но Иви уверена, как никогда: это именно то место, только выглядит иначе. Она проходит по бесконечному коридору, который постепенно обрастает мебелью. Появляется тумба, комод, стулья, старинный секретер, и все из того же прозрачно-ледяного материала. Вот только в них нет той роскоши, присущей главному залу. Их материал не переливается сотней оттенков хрусталя, не сияет, словно обработанный алмаз. Он просто… есть. Холодный, мрачный, блеклый кусок ледника, которому придали форму. Ивейн будто попала в Карригард с черного входа, стороны, не предназначенной для чужих глаз. Девушка хочет повернуть обратно, но что-то тянет ее дальше, приковывая взгляд. И это «что-то» – силуэт. Он появляется из-за угла так неожиданно, что Иви чуть не поскальзывается на гладком полу.

Это сиет. Молодой парень с худощавым телом и вытянутой шее. Застыл напротив тумбы. Пальцы протянуты к выдвижному ящику, словно пытались оттуда что-то достать. Лицо скрыто под копной бесцветно-блеклых волос. Иви машинально поднимает камеру, снимая защитную крышку. Может, несколько фото прояснят происходящее? Она снимает, затем еще и еще, но каждый раз человек на экране меняется. На одном снимке он стоит, сгорбившись, на втором – с расправленными плечами, а на третьем – с протянутыми вперед руками. Ивейн вздрагивает, готовясь к нападению, но фигура не сдвинулась ни на шаг. Она все еще у стены, в том же полусогнутом положении, словно и не шевелилась вовсе.

Набравшись смелости, девушка подходит ближе и тянется к его щеке. Из-за тусклых кудрей выныривает белая, словно мел, кожа, острый нос, тонкие губы и глаза, один взгляд в которые поднимает из глубин ее души все потаенные страхи. Не серые, не бледные, не выцветшие. Просто… пустые. Нет ни радужки, ни зрачка, ни белков, лишь сплошная светлая поверхность, отливающая серебром. «Точь-в-точь как зеркало», – мелькает в голове Иви. Она даже видит собственное отражение в его пустых глазницах. Оно манит ее, зовет, все ближе притягивая к себе, пока она не срывается с места в пустоту, окруженная силуэтами таких же забытых тел.

Фигуры. Призраки. Статуи. Люди. Ивейн видит их повсюду. Они перекрывают ей дорогу, заполняют собой коридор, выглядывают из темных углов. Молчаливые, бесцветные, застывшие следы тех, кем они когда-то были. Кто-то склонился над столом, кто-то сидит в кресле. Каждый что-то делает и одновременно ничего, ведь никто из них не двигается, лишь дребезжат, как изображение, черты которого медленно прорисовываются в емкости с проявителем. Голый каркас, пустой сосуд без наполнения. Тело на границе между серостью и пустотой. А где же кости, мышцы, суставы, вены? Куда же подевались чувства, приводящие тело в движение? Нет ни отблеска жизни на бумажных лицах. Даже глаза – зеркала души – стали лишь полированной поверхностью, отражающей реальность. Лица проносятся мимо так стремительно, что Ивейнджин едва распознает черты, пока нога не проваливается в трещину и девушка не падает на пол.

Она не двигается настолько долго, что ощущает себя одной из скульптур, заключенных в вечную ловушку, когда вдруг понимает, что оказалась там, куда обещала ни за что не возвращаться: Ледяной зал. Только сейчас он не выглядит таким просторным и уютным, ведь практически все его пространство заполняют фигуры. Десятки, сотни, а может, и тысячи. Так много, что невозможно сосчитать. Они растут, как сталактиты под давлением капель. И все они – сиеты… Растянулись бесчисленной линией, как солдаты, ожидающие приказа. Смутные, невзрачные, тусклые, будто стертый ластиком набросок карандашом. Словно мир поблек, отдав кому-то все свои краски.

Здесь и дамы в пышных юбках, и военные, и старушки, и шахтеры в каске, больше напоминающей ореховую скорлупу, чем головной убор. Это вовсе не похоже на тот неф, в котором она встречалась с Владыкой семи ветров и его вечноцветущими миддлемистами. Это другая, спрятанная его часть, о существовании которой Сирилланд явно не хотел, чтоб она прознала.

Внезапный шум разрезает тишину надвое, а вместе с ней и волнение Ивейн. Шорох шагов приближается с другой стороны помещения, заставив девушку примерзнуть к прозрачному полу, будто ее ноги сделаны изо льда, а не из плоти и крови. Словно прикованная, она наблюдает, как из-за спин безликих появляется Владыка семи ветров. Как проходит мимо многочисленных колонн, как останавливается напротив трона. Девушка судорожно касается шеи, но вдруг понимает, что кулона на ней нет. Как и в прошлый раз, когда она сама явилась в Ледяной зал во сне.

Повелитель выглядит напряженным, и это неудивительно после их последней встречи, когда Иви буквально послала его в теплые края. Хотя, может, причина вовсе не в ней? Прислушавшись, девушка улавливает приглушенный писк, в ответ на который Сирилл качает головой.

– Да, Тува, ты прав. Больше медлить нельзя. Такая возможность выпадает раз в тысячелетие, и я не собираюсь ее упускать. Моя армия еще слишком мала, это правда, но вскоре я покину свой плен и смогу расширить ее до бесконечности. И тогда все получится. Врата Арэльдума откроются. Я смогу вернуть их.

«Возможность, плен, армия? О чем он говорит? И кто такой Тува?»