Тьма за плечами бесплатное чтение

Корректор Александр Барсуков

Дизайнер обложки Кирилл Берендеев

Иллюстрация на обложке Фран Сото

Редактор Павел Амнуэль

© Кирилл Берендеев, 2025

© Кирилл Берендеев, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-6206-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шаг в темноту (предисловие)

Человека всегда манило и пугало непознанное, особенно, находящееся где-то совсем рядом от дома. С давних, еще кроманьонских времен у него сложилось такое ощущение, когда мир был велик, а познанное пространство ограничивалось местом охоты и стычек с соседними родами. С течением тысячелетий это крохотное пространство, точка на карте местности, начало расти и расширяться. Еще до появления карт торговцы, ремесленники и ловцы удачи устремлялись в неведомые края за тем манившим приключением, о котором после рассказывали у костра новым и старым близким. Но только в эпоху античности мир стал стремительно сужаться. Купцы, пилигримы, колоны и рабочие, свободные и зависимые, беглые и отправившиеся «в отход», они первыми начали объединять расползшееся в неолите по глобусу человечество, забывшее за тысячи лет о своих братьях по крови и с великим подозрением, если не ненавистью, смотревшее на чужаков. Больше всего в этом преуспел Рим, для которого путешествия стали почти нормой, а далекие и близкие страны перестали быть предметом сказаний и мифов, превратившись либо партнеров, либо в вассалов. Торговые пути протянулись до Индии и Китая, минуя тысячи километров и месяцы пути. Товарооборот составлял десятки миллионов сестерциев, а на привезенные товары жаловались местные умельцы – чужестранный демпинг мешал их заработку. Те же недавно завоеванные галльские ткачи страшно возмущались дешевизной индийских тканей, и через две тысячи лет все вернулось на круги своя.

Иллюстрация Пола Чена

Вместе с падением величайшей империи античности, пришли те Темные века, которые поселили прежние, кроманьонские страхи в душах людей. Дороги стали неспокойны, в лесах поселились разбойники, а поля окутали сонмы кочевников с востока. И пусть прошли века, новые правители усмирили лихих людей, создав защиту от своих и чужих напастей, страх никак не желал уходить. Он и поныне с нами. Он питает те легенды и мифы, которыми мы так любим пугаться, слушая истории у открытого огня, этого символа ветхозаветной древности, перенесенного в наш уютный, комфортабельный, привычный мир. Порой нам просто хочется вернуться в те неспокойные времена, но с единственным условием – при самом великом ужасе немедленно возвратиться назад. Иначе что это за страшная история, откуда нет выхода?

Когда глобус окончательно закруглился, пришло время новых преданий – так зародился жанр фэнтези, подавивший нам сказания земель, о которых мы узнаем лишь со слов писателей и куда иным способом не добраться. Но и мистика переживает бум, в том числе хоррор. Ведь так хочется хоть краем глаза взглянуть на жизнь далеких предков, подаривших нам столько легенд и преданий седой старины. На них мы основали свою цивилизацию, чего скрывать. Подвиги Геракла и путешествия Одиссея стали частью культурного наследия, нас самих. Неудивительно, что мы хотим продолжения этих историй, всегда приятно, когда легенды оживают.

Но вместе с этим желанием, нас, нашу цивилизацию последние десятилетия преследует навязчивый страх перед непонятым до конца стремительным научно-техническим прогрессом. Соединяясь, это дает удивительные плоды, создающие тот мистический настрой, которым мы полнимся ныне. Старинные легенды, они ведь не на пустом месте создавались, как кажется нам, а значит, имеют под собой какое-то важное обоснование, которое именно сейчас, в пору НТР, можно постичь. Мудрецы древности и поныне хранят то сокровенное великое знание, которое следует осмыслить сейчас, соединив с новым, в котором, честно признаться, сам черт ногу сломит.

Так, на стыке мистицизма и науки, рождается наша вера в новое чудо. В непонятые пока, а потому не принятые законы мироздания, основанные на квантовой запутанности и парадоксах Эйнштейна-Розена. Это непонятое мы пытаемся осмыслить через давнопрошедшее. Мы постигаем, уходя в прошлое, где будущее соединяем с ним во что-то невообразимое, что обычно и зовется мистикой. Это и дает повод постичь наше мироздание, примириться с ним и понять ход его бытия. Из чего-то подобного и соткалось большинство рассказов данного сборника, в которых автор честно попытался связать науку и чудо, чудесную науку, если позволите, чтобы заглянуть в самую сердцевину человеческого существования, найти там самого себя – и всех нас, если к тому достанет таланта и везения.

А что из этого получилось, решать вам, читатель. Автор искренне надеется, что вы будете не слишком суровы к моим попыткам.

Тьма за плечами

Дорога кончилась неожиданно. Машина, прежде гнавшая по шоссе, вдруг притормозив, резко свернула на боковую грунтовку – о чем Тимофей, запертый в багажнике, догадался уже по тому, как его стало потряхивать на каждой кочке. Скорость тотчас упала. Отец никогда не считался мастером езды по бездорожью, а в темноте подступающей ночи и подавно. Да и никуда не спешил, вел не спеша, стараясь не сесть брюхом на особенно заезженном участке. Наконец, «шевроле» остановился. Отец выбрался из машины, хлопнув дверью, но не пошел к багажнику, чего всю дорогу боялся Тимофей, какое-то время стоял, не шевелясь, видимо, разглядывая битую дорогу. Чертыхнулся, снова открыл дверь.

И тут случилось странное. Отец, здоровый мужик, вдруг отскочил от машины, даже его пленник явственно почувствовал испуг в этом движении. Прохрипел что-то невнятное, потом рявкнул:

– Ты что, ты… уходи, поди прочь!

Но это куда больше походило больше на просьбу, чем на приказ. А затем… Тимофей услышал странный всхлип или протяжный вздох, потом хруст, нечто подобное резкому, стремительному удару после которого «шевроле» буквально содрогнулся. А затем наступила тишина.

Он вздрогнул, вжался в запаску, не дававшую ему свободно повернуться во время всей поездки. Ойкнул, почувствовав как спина отозвалась болью. Никто не откликнулся, Тимофей сперва несмело позвал на помощь, а поскольку никто не откликнулся, все настойчивей стал кричать, призывая неизвестность. Страх, охвативший его при съезде на грунтовку, нет, еще раньше, когда отец бросил его, точно кутенка, в багажник, вдруг схлынул, казалось, больше и сильнее бояться просто нечего. Возможно, сейчас отец передумает, возможно, он просто разыгрывал этот спектакль, чтоб проучить его. Хотя Тимофей тотчас вспомнил его глаза, черные, безответные, и внутренне поежился. Попытался повернуться, затем постучал в крышку и снова позвал.

– Сейчас, – донесся до него незнакомый голос. Девичий, молодой, он даже не сомневался в этом. Не успел удивиться, как крышка распахнулась. А вроде бы отец запирал его на ключ, после того как бросил, нет, с уверенностью сказать он не мог. Видимо, нет. Хотя что-то дзынькнуло неприятно в тот миг, как свежий воздух ворвался в легкие.

– Опасности нет. Давай, вылезай. – сказали ему. Тимофей повернул голову на голос, привычно, бездумно. Поискал связанными рукам край багажника. Тело ломило, он с трудом распрямлялся. Отец вез его не меньше часа в заваленном барахлом кузове, он даже не понял, насколько сильно его придавило.

– Сейчас, сейчас, – принялся бормотать мальчуган, пытаясь унять боль и дрожь. Протянул вперед руки. – Ты кто?

Что-то беззвучно разрезало веревку, с той же легкостью, с какой нож пронзает масло. Тимофей едва не упал, ощутив свободу. Кисти горели огнем.

– Давай руку, ну, что застрял?

– Я… я не вижу.

– Ты что, слепой? – удивилась она. Тимофей кивнул, и тут же подтвердил ее предположение:

– Да. Только не с рождения, с восьми лет.

– А я думала… – она помолчала. – Извини, сейчас помогу. Меня Мина зовут, а тебя?

Иллюстрация Джима Купера

– Тимофей. Спасибо, – сильные руки буквально выволокли его наружу. Сейчас девочка, а в том, что это его ровесница, сомневаться почти не приходилось, верно, осматривала извлеченного из багажника пацана.

– Тебе лет сколько?

– Двенадцать… скоро. А тебе? – нерешительно прибавил он. Мина немного замешкалась, прежде чем ответить.

– Да столько же, я чуть тебя постарше. Мне уже полгода как исполнилось – немного глухо произнесла она. – А ты легкий, – и тут же: – Этот урод тебя что, стащил и не кормил вовсе?

Тимофей нерешительно пожал плечами, потом вздрогнул. В самом деле, сегодня он поесть не успел, отец пришел домой пораньше, запер сына в комнате, потом звонил начальству, сообщая, что выходные проведет на природе, а напившись…

– Он не похитил, – не слишком решительно произнес мальчик. – Он просто…

Сказать было трудно. Что правду, что неправду.

– Покататься повез, да? – хмыкнула Мина. И тут же прибавила: – Давай, колись, что случилось? Ты знаешь этого мерзавца? Он ведь с топором приехал, думаешь, просто так здесь остановился?

– А где мы?

Она помолчала. Потом произнесла с ноткой грусти:

– Выходит, действительно слепой. Вон указатель – «Гнилая топь». Знаешь это место? Тут санаториев нету.

Он кивнул, сглотнув машинально слюну. Страх продрал тело, запоздалый, а потому особенно жуткий. Только сейчас поверилось в то, что с ним происходило последние дни, недели, месяцы. А может с того самого момента, как мама ушла. Почему, зачем, куда? На все эти вопросы Тимофей, как ни старался, ответа не находил. Отец поначалу отвечал односложно, а после и вовсе перестал. Когда сын ослеп, несколько месяцев терпел, вызывал докторов, возил на разные процедуры и обследования. Потом то ли деньги кончились, то ли терпение. Ведь не физическое заболевание, как сообщила медицина, а чисто психологическая травма – из-за ухода матери. И того, что отец стал пить, чего мама не разрешала ни под каким соусом, а затем поднимать руку на беззащитного. Мальчик молчал, прятался, старался как мог, не попадаться на глаза, два раза даже пытался бежать из дому, но разве он мог управиться с отцом? Разве смел возражать? Все считали того несчастным, искалеченным подлой женой чуть не вдовцом, на которого свалилось еще одно несчастье, а потому словам Тимофея верить отказывались категорически. Тем более странно, он ведь показывал синяки, ну или ушибы, но ведь он слеп, мало ли где и что пацан нахватать, а отец у него хоть и суров, но справедлив и честен. Во всяком случае, в районе именно такое мнение у соседей сложилось. Пусть и пить начал, но поди не запей, когда такое навалилось.

Даже сегодня, когда отец говорил соседям, что уезжает по делам, что нашел, кто присмотрит за мальчуганом, те соглашались, а тетя Роза так и вовсе порадовалась найденной няне, видимо, считая, что та войдет в жизнь Тимофея новой мамой. Он, связанный в багажнике, даже не посмел возражать, стучать или звать на помощь. Не смел, потому что боялся, что его найдут, что отец озвереет и отмутузит его пуще прежнего, что тугая на ухо тетя Роза, не поймет или не сочтет нужным поверить. Да много чего. Он ведь до последнего и сам не верил в задуманное отцом. До освобождения вплоть. До Мины. А если б отец выволок его, как планировал, потащил в лес, что тогда? Стал бы кричать, сопротивляться? Стал бы? Или по-прежнему считал все это проверкой, которую отец, напившись, устраивал ему по любому поводу. Просто потому, что зол, неудачлив, потому как сын ослеп и неспособен ни к чему более, а больше потому, что устал от Тимофея. Тот вроде все понимал и в то же время – не верил.

Тимофей снова помотал головой, но уже прогоняя прежние мысли. Мина же расценила его жест иначе:

– Что не веришь? Рукой можешь пощупать, вот знак, – она толкнула пацана поближе к столбу, на котором на небольшой высоте и вправду располагалась металлическая табличка. – Ну, чуешь пальцами, води, да выше, вот тут. Понял теперь, что ты и почему?

Он долго молчал. Потом кивнул. Потом спросил:

– А ты?

– И я, – хмыкнула его собеседница. И прибавила: – тоже. Не думай, не у одного тебя в роду сволочи. А мать умерла, поди, да?

– Нет, я… отец говорил, ушла. С тех пор я и не вижу.

– А он сам что, неужели не мог догадаться, что тебя вот этот подонок…

– Это мой отец…

Долгая пауза. Кажется, Мина задохнулась словами. Но потом пришла в себя. Резко произнесла:

– Значит, не зря я его… не зря. Мразь какая.

Тимофей похолодел.

– А ты… что ты сделала?

– Да ничего, – нервно произнесла она. —Ты думаешь для чего сюда люди, вообще, ездят? Думаешь, виды видеть? Тут же такое место, ты что не местный вообще, не в курсе, кто сюда заворачивает?

– Знаю, слышал. Сам несколько раз хотел пробраться.

– Зачем?

– Когда еще зрячий был, с друзьями. Потому что страшно и любопытно, наверное. Далеко, двадцать километров, но если на автобусе…

– А друзья твои что?

Он пожал плечами. Слепец оказался никому не нужен. Ни в школе, где его отказались учить, ни дома, как выяснилось несколько позже.

– Понятно, – подытожила Мина. – Значит, решил сам на месте побывать, где трупы разные находят. То искалеченные, а то и вовсе…

– Не надо, – попросил он.

– Значит, страшно было.

– Ты думаешь, мне сейчас не страшно?

– Я не знаю, – фыркнула Мина. – Вроде не должно. Отца нет, а…

– Вот это мне и страшно. Ты… ты вообще кто?

Некоторое время она молчала. Потом произнесла.

– Я же говорила, тоже пострадала от родителей. Как ты. С тех пор и живу тут.

– Давно?

Новая порция молчания. Мина будто пыталась сосчитать точно время своего пребывания в глухом, мрачном месте.

– Прилично уже. Тоже бросили, хоть не убили, думали, просто сдохну. Но выжила. Считай, выживальщицей стала.

– А как же ты?.. – она фыркнула:

– Поживешь с мое, поймешь, как и что.

– И обратно не хочется?

– Ты что-то разговорчив стал.

– Прости. Когда мне не по себе, я все время говорю. Чтоб понять, кто со мной есть или уже никого.

Девочка шмыгнула носом. Помолчав, произнесла:

– Понятно. Я здесь, не волнуйся. И не бойся, в обиду не дам. Ночь у меня переночуешь, а утром…. У тебя кто из родных остался?

– Только мама.

– А она убежала. Значит, ты как и я – теперь вольная птица.

– Да, но только я…

Спина неожиданно уперлась в машину. Тимофей ощупал знакомые обводы, нет, все верно, это отцов «шевроле». Обознаться трудно, вот царапина и вмятина от неудачной парковки у магазина, а вот тут должна быть… да точно есть, дырка вместо антенны. Вот и ручка двери. Мальчуган открыл замок, влез на место водителя. Неожиданно нащупал отцов пиджак, затем брюки. Вздрогнул и резко отпрянув, стукнулся затылком об край салона.

– Ты чего это?

– А что же это он… разделся?

– Чтоб не замараться. Топор нашел? Он у ручника. Да влезь, не бойся. Хочешь, я помогу.

– Я не беспомощный.

Он снова забрался внутрь. Бутылка, пачка сигарет, да, вот топор. Тимофей содрогнулся, попытался обернуться, железистый привкус от прикушенной губы не давал покоя.

– А как я должна с ним справиться? – продолжила Мина. – Он же так спокойно разделся, сложил вещи, вынул топор, пакеты и пошел к багажнику.

Тимофей смотрел в сторону голоса, ничего не говоря. Мина внезапно замолчала сама. Наконец, он спросил:

– Как ты догадалась, что в багажнике вообще кто-то?

– Дурочка, по-твоему да? Решила на мужика здорового напасть. Я думаешь, первый раз такое вижу? Да каждый второй, кто сюда приезжает вообще…

И резко выдохнув, замолчала. Тут только Тимофей понял, что все эти фразы она произнесла на одном дыхании, не прерываясь. Не видя человека, трудно с ним спорить, трудно даже спрашивать. Он снова вернулся к поискам в салоне. Зажигалка, салфетки, еще пачка сигарет, рубашка и майка под водительским сиденьем… да что же это, отец, выходит, совсем разделся, прежде чем…

Еще бутылка, пустая. Выходит, он и за рулем пил. Последний раз Тимофей ездил с ним – нормально – около года назад. Когда еще его только не выпускали из комнаты и били не чаще раза в месяц, после получки или перед получкой, короче, когда отец решал выпить бутыль-другую портвейна.

Он полез на заднее сиденье. Руки нащупали пакеты, один другой. Мина, должно быть следившая за ним, холодно произнесла:

– Я тоже сперва подумала, тушу разделать остановился. А потом сообразила, чего сюда за этим вперся, а не на обочине. Да и не сезон. Вот и поняла. По кускам и в болото, хрен тогда найдешь. Ну не сука, скажи?

Тимофей выбрался наружу, весь дрожа, закрыл дверь «шевроле». Долго молчал. Потом осторожно двинулся вдоль капота, дальше, еще дальше, шоркая ногами.

– Ты чего это?

Он не сразу ответил.

– А отец… тело его где?

– Оттащила уже, – спокойно ответила девчушка. – Не бойся, его вправду уже нет, если ты об этом. В болоте он.

Тимофей остановился, обернулся. Но обратно не двинулся, стоял, только сейчас осознав, что Мина не собирается лгать, что она действительно осмелела, подошла к здоровому мужику, который запросто мог надавать по морде любому, да и делал так не раз и не два, еще когда сын мог засвидетельствовать подобное, взяла топор, перепугала того до смерти, будто видом одним своим, а потом укокошила одним-двумя ударами. И утащила в бескрайнюю могилу топи. Когда только успела? Хотя сколько он пробыл в багажнике, в тишине, поджидая своей участи? Минуту или полчаса?

– Сколько сейчас времени? – вдруг спросил он. Мина должно быть пожала плечами, но потом спохватилась.

– Все время забываю, что ты… у меня часов нет, так живу. В вещах посмотри, телефон должен быть. Я гляну. А зачем тебе? Я ж сказала, ночь у меня проведешь, а там будем решать, что делать. Да, что же я это… говорю, говорю, а не приглашаю. Пойдем, покажу свою хибару. Не бойся, тут редко кто бывает…. Словом, машину не тронут. Завтра мы ее утопим. Пошли.

– Зачем? – просто спросил он. Мина хмыкнула, взяв его под руку. Тимофей тотчас подчинился и двинулся за ней. Девочка шла, деловито объясняя:

– Да на кой ляд она тебе, все одно не водишь. А мне неприятность может создать. Ну-ка найдут, доискиваться будут. И меня тоже сыщут. А мне обратно не хочется. Не на ту нарвались.

Она резко выдохнула и тут же замолчала. Потом произнесла совсем непонятное:

– Прости. Я… я привыкла одна, все больше жестами говорю, а ты ведь… пойдем. Да, я кредитку взяла и деньги, пригодятся. Ты худой какой, тебя ведь покормить надо.

– Да, я сегодня не ел. Прости, что напрашиваюсь…

– Да брось, что-то сейчас придумаю. Яблоки будешь? Хорошие. Есть еще крыжовник, потом… да что я, можно ж в город смотаться, там что прикупить. Я… понимаешь, у меня особо ничего нет, я гостей не ждала, а так уже днем поела.

Мина подхватила Тимофея покрепче, предупредив, что впереди лесок, и буквально потащила за собой. Сильная уверенная, она будто раздвигала ветви деревьев и убирала кочки из-под ног. Или предупреждала, когда не могла сделать чего-то подобного. Дорога к ее дому показалась мальчугану выстланной тартаном. Шли они минут пять, в разговорах, да за приказами Мины посторониться, отойти, перепрыгнуть или подлезть, время прошло незаметно. Тимофею слышался лишь лес, шумный, неспокойный, где-то высоко шелестящий кронами. Но у земли, среди болот, все оставалось тихо, сюда даже ветер пробраться не мог, верно, такая тут глухомань. Не зря говорила девочка, что только всякие подонки сюда и забираются, черные дела вершить.

– А я четко вижу, хороший человек или тьма за плечами. Оно по всему понятно, как идет, куда, с чем. Словом, так и научилась выживать.

– И не страшно?

– Им страшно. Сам знаешь, какие легенды у вас ходят об Гнилой топи. Все про ведьм, про леших, про оживших мертвяков, брр. Мерзость одна. А сами сюда приезжают, дела свои черные творить, так это нормально, думают мертвяки их за собой не потащат, они в болоте не утопнут. Топнут, как есть. Место да, оно такое, подонков не любит.

– Как же тут живешь-то? Я б не смог даже представить, – пробормотал Тимофей, спотыкаясь все же. Не успевая за ровным мерным шагом Мины, которая тащила и тащила его через дебри к жилью.

– Привыкла. А потом когда сама станешь частью этой дурацкой легенды, тебя тоже сторонятся. Это хорошо, я не люблю людей.

– А я… прости, я ведь…

– Ну я тебя спасла, стало быть, буду выхаживать. А ты думал, я сама лешачиха какая, тебя про запас поесть взяла? Ведь подумал, да?

Тимофей смутился. Мина рассмеялась, тонко, заливисто.

– Да, я такая, странная. Не бери в голову. И дай телефон, я на время гляну. Еще полвосьмого, успею и прибраться и до сельпо сгонять. Ты стой тут, я быстро порядок наведу, а то скажешь потом, лешачиха даже приютить нормально не могла.

– А почему не ведьма? – вдруг расхрабрившись, спросил Тимофей.

– Не знаю. Лешачиха страшнее. Все, жди. Вот крыльцо, чтоб уверился, а теперь стой, я чуть пыль смахну.

Дверь хлопнула, в доме зазвенело, зашуршало. Заскрипел ворот, полилась вода. Какое-то время продолжалось шелестение, после завозил водой квач, которым девчушка пол перед визитом гостя намывала. Тимофей вслушивался, он почему-то думал, что хозяйка, как положено трудолюбивой хранительнице очага, будет что-то напевать себе под нос, но нет. В доме царило молчание, только по чавканью мокрой тряпки да звону посуды можно было догадаться о хлопотах Мины. Потом все стихло. Дверь снова скрипнула. Ветерок пронесся мимо него, обдав прохладой глубокого августовского вечера.

– Тут три ступеньки, они кривые, все руки не дойдут… Поднимайся осторожно, цепляйся за перила, и сразу садись. Вот сюда, да. А я мигом в сельпо. Надо ж тебя накормить как следует. Ничего, что я из твоих беру? – вдруг спросила она. Тимофей даже смутился.

– Но ведь ты же его… меня… конечно.

Он сглотнул слюну. Неожиданно поняв, что из глаз потекли слезы.

– Ты чего это, чего? – заволновалась хозяйка. – Ты по этому что ли? По подонку? Так знай, я вспомнила, он приезжал раньше сюда, один. Видать, место разведывал. За неделю, нет, чуть больше. Я думала, заблудился. Днем приехал, покрутился, потом убрался восвояси. А как увидела второй раз, не сразу до дотумкала.

– Ты сказала…

– Ну да, он же пьяный был. Подумала одно… да не придирайся. Я тебя от смерти спасла, а ты… хнычешь по отродью. А ну прекрати.

Он замолчал. Осторожное прикосновение, Мина коснулась его вихров пальцами и тут же пропала.

– Я быстро, – донеслось издали до Тимофея. – Сиди и жди.

И молчание. Погодя немного, он окликнул Мину, но та не отвечала. Почему-то подумалось, уж не играет ли она с ним в прятки какие. Мальчуган поднялся с жесткого, продавленного стула, сделал первый шаг по неведомому дому. Старый пол заскрипел неуютно, странно, подумалось ему, как же Мина, хозяйничая тут, умудрялась не шуметь. Он нагнулся, пол оказался щербат, стесан за долгие десятилетия верной службы, толстые доски изрядно обточились. И да, были мокрыми. Он распрямился, прошелся, касаясь стены, наткнулся на тумбочку, затем на шкаф, комод, после нашел дверь, но заходить внутрь не стал, вернулся. Вот здесь окна, одно из них разбито, мальчик чуть не порезался, другое забрано фанеркой. Дом явно брошенный, но и понятно, где еще могла остаться Мина. Странно, что она так и не навела порядок. Может только этим летом и перебралась из города? Или из поселка, вроде того, в котором он жил, тут ведь таких много в окрестностях. У отца была работа в соседнем, он потому и машину взял в кредит, что надо разъезжать по делам.

Отец. Тимофей нашарил стул. Сел, куснул губы. Неужто убила, вот так спокойно, будто тушку курицы разделала, и оттащила в бездонную яму? И только потом занялась им, тем, кого спасла… Верилось в подобное и не верилось. Нет, отца он боялся, но не мог понять и Мину. Или она живет не здесь, а сюда его специально затащила… зачем? Глупости все это. Она спасла, и точка. Чего он плакал, отец, в самом деле, хотел убить. Избавиться, как и обещал не раз и не два от него. Столько раз грозил, избивая, что добьет, что прикончит, что… Тимофей поразительным образом перестал ему верить. А теперь вот как вышло. Специально приезжал, потом специально сообщил соседям, что уезжает, что заберет парня, что нашел няню и так далее. Искать не станут, даже если бы отец вернулся и зажил прежней жизнью, как жил после бегства мамы – совершенно непонятного. Да, она ветреная, как говорили соседи, да взбалмошная, но она же мама. Забывала вернуться, иногда уходила вечерами, возвращаясь утром. Ругалась и с ним и с отцом. Но ведь заботилась о нем: помогала в школе с уроками, дарила подарки, водила на дополнительные занятия, если он приносил трояки, а такое случалось в третьем, последнем классе. И все же ушла.

Резкий шорох заставил его подскочить на стуле. Отпрыгнуть от окна и оглянуться, пытаясь понять, что произошло. Шорох повторился. Крысы? Заброшенный дом, занятый девочкой, почему бы ему ни быть пристанищем для этих подлых грызунов. От них весь поселок страдал, только кошки и в большом количестве помогали, больше ничего – ни яды, ни крысоловки. А тут… он похолодел. Потом решительно топнул ногой, услышав, как на комоде зазвенела посуда. И снова скрежет, на этот раз по стеклу. Он выдохнул. Ветка. Всего лишь ветка.

Мина вернулась небыстро, Тимофей успел себе еще всякого надумать, когда до исстрадавшегося слуха донеслись шорохи со двора и скрип запираемой калитки. На сердце отлегло.

Девчушка вихрем ворвалась в дом, посмотрела на стоявшего посреди комнаты.

– Не бойся, я вернулась. Магазин закрылся раньше обычного, но я в аптеке купила гематоген, он полезный, я его еще в детстве ела. Вот, – она пихнула лакомое снадобье ему в руку. – Сегодня больше ничего не смогла достать, извини. Ешь и яблоки возьми, мытые. Коричная и грушовка.

– Спасибо, – прошептал Тимофей, сжимая в одной руке яблоко в другой распечатанную плитку гематогена, – спасибо!

– Ну вот, – Мина верно, головой покачала. – я ему подарки сделала, а он плачет. Чего сейчас-то стряслось?

– Прости меня. Я… с непривычки. Просто страшно тут одному было тебя дожидаться, я… надумал всякое. А потом… прости.

– Рева-корова. Кого спасла. Жуть, – пальцы снова коснулись его волос. И тут же исчезли. – Давай, садись за стол, вот сюда, будем ужинать. Чай попьешь? Как знаешь. Я тебе сейчас кровать сделаю.

– У тебя окно разбито… – зачем-то произнес он.

– Знаю. Все никак не соберусь заколотить. Стекло дорогое, а я… да неважно. Без мужика никак, а он в слезы, – прибавила Мина. И чуть тише: – Ешь уже, вижу, какой голодный.

– Спасибо…

Он давился слезами, гематогеном, потом съел два яблока, понял, что сегодня в него больше ничего не влезет, желудок запротестовал с отвычки. Мина постелила ему матрац на полу, уверив, что кровать так себе, а крыс тут давно нет, да и вообще зверей никаких. «Меня не животина не любит, – прибавила она. И помолчав, договорила: – Я ж на них тоже охочусь». И наказала ему спокойно спать.

Удивительно, но провалился он сразу, едва голова коснулась небольшой подушки, которую ему положила хозяйка. Голова просто отказалась переваривать случившееся за сегодня, а потому он спал без снов, без мыслей, проснулся только, когда мозг чуть-чуть освободился от гнета усталости – наверное, ближе к концу ночи. Только тогда он осознал, очнувшись внезапно, где находится, почему и как сюда попал. Немного успокоившись, поднялся.

Где туалет, он понятия не имел, потому решил, стараясь не беспокоить Мину, выйти на крыльцо. Когда по собственным ощущениям, добрался до нужной двери, за спиной послышался знакомый уже голос:

– Бежать вздумал?

Он вздрогнул всем телом.

– Не хотела пугать, но ты куда-то собрался, – Тимофей, запинаясь, объяснил. – А, я балда, не сообразила сразу. Идем, покажу. Да не смотрю я, все, обратно сам дорогу найдешь.

Он вернулся, не так быстро, как хотелось бы. Снова лег и снова отключился, проснувшись только, когда солнце поднялось к зениту. Лучи его легли на лицо, Тимофей почувствовал это и верно, потому проснулся. Видеть их он не мог, но ощущал приятное тепло. Улыбнулся, встал и принялся искать Мину. Долго не находил, пока вдруг не услышал скрип открывающейся двери.

– Ожил, страдалец, очень рада. Я в магазин сходила, вот накупила всего, – ему послышался стук сумки по столу, что-то внутри стеклянно звякнуло, а еще железисто бухнуло. – На твои деньги пошикуем немного, думаю, возражать не будешь. Сейчас все сготовлю, я быстро. А ты пока посиди или…

– Я лучше по дому похожу, если мешать не буду. Мне хоть понять, где нахожусь.

– Тоже дело, – будто ветерок пронесся мимо него. – Не будешь потом спотыкаться и… и вообще. Я печку затоплю, света ведь нет. И вообще ничего нет. Потому и выживальщица, – добавила она неожиданно гордо. И потом, чуть погодя: – Я еще фанерку сперла, окно заколотить, чтоб не дуло. Ты знаешь что… ты потом матрац к стенке поставь, чтоб не мешал. Вот смотри, что взяла: банку тушенки, карбонада, джем, макароны, супы разные в пакетиках, потом еще зеленушки, картошки, она дешевая сейчас, смотри…

Мина все выкладывала ему на руки, Тимофей не понимал, для чего она это делает. Вроде бы похвастаться, сколько принесла, но ведь только что просила убраться в комнате. Интересно, подумалось, ему вдруг, а она спала рядом с ним или где-то еще? Вот тут диван есть, он нашел его еще утром, когда туалет искал. Может, на нем?

– Заслонку у печки открой, я быстро все сготовлю, – торопила сама себя Мина, раскладывая покупки по сервантам. – Холодильника нет, а и не работал бы, вот приходится брать, как в поход. Но ничего, переживем. Нет, чуть левее и выше, дотягиваешься? Да, и на себя. Хорошо, я сейчас огня разведу. Будет пища.

Она хлопотала, потом спохватившись, отправила его прибирать в комнате. Установив матрац в вертикальное положение и убедившись, что не свалится, Тимофей обошел небольшой закут, где его разместила Мина, не найдя ничего из мебели, кроме кресла и узкого, ровно колонка, шкафчика, где хранились какие-то тряпки. Все пыльное, видно, хозяйка редко ими пользовалась. Он вышел, по стенке перешел в большую залу, к печке, обогнул ее, найдя еще одну кровать, с продавленными пружинами, резанувшими по пальцам. Нет, на диване спит, тут пыли… нет, это паутина.

На вопрос Тимофея о пауках, Мина согласно ответила, мол, только с ними она и дружит, полезные звери, мух и комаров гоняют. Как же без них. В ответ гость рассказал про соседского кота Ваську, гонявшего у них со двора крыс и мышей, мордатый такой, злой, но очень старательный. Еще когда видел, побаивался погладить, да кот особо к людям не шел, верно, так дичком и вырос. Васька иногда приходил к ним домой, или мама приводила, справиться с напастью. Тот сам понимал, для чего звали, – работал на совесть. А потом уходил по своим кошачьим делам.

За время беседы о питомцах, он обогнул весь дом – небольшой, нескладный, одна большая комната, где печка, закут, где он спал, видимо, кладовка, сени, с которыми кладовка соприкасается стеной и крыльцо с тремя косыми ступеньками. Когда Тимофей выбрался, чтоб обойти дом снаружи, Мина позвала его завтракать. Или обедать, все едино, но суп она успела приготовить, так что обедать. Он поспешил вернуться, позабыв о порожек и едва не влетев в залу кубарем. Прохладные руки подхватили его:

– Горюшко мое, ты ж чуть нос себе не расквасил. Привыкай поскорее, а то придется… хорошо сообразила туалетной бумаги купить и йод.

Ел он быстро, почти не жуя, проглатывал горячий суп и затем так же жадно набросился на макароны по-флотски. Чай пил уже с трудом, от яблок отказался, поблагодарив. Долго сидел, молча слушая, как Мина рассказывает, что творится в городе. Ничего особенного, оказывается, сходила за покупками с рассветом, к открытию универсама. Говорила, в городе редко бывает, только по крайней надобности и либо утром, либо под закрытие магазинов, а что ей еще там делать? Только на людей глядеть. Рассказала, как две женщины не могли последнюю коляску поделить, как кассирша пыталась ее обсчитать, как старушка силилась с верхней полки йогурты достать – казалось, для самой Мины такое долгое пребывание вне стен дома уже приключение. Тимофей молча слушал, представляя себя на ее месте, вспоминая, как с мамой ходил в сельпо за покупками, или в большой магазин, именуемый «стекляшкой», где ассортимент товара всегда больше. Как потом обязательно останавливался покататься с горки, если зимой, или полазить на «черепахе», если летом. Но это еще до школы.

– Огрызки давай сюда, я все уберу. Жаль, земля тут никакущая, так бы зелень не в магазине брала, а сама все выращивала. Да только деревья и растут. И крыжовник с малиной. Вот их много. И потом, пойдешь во двор, осторожнее, лучше меня позови, я по тропкам хожу, а вокруг борщевика в этом году разрослось. Знаешь, ведь, что это за дрянь?

– А то, – он кивнул. Лет в семь полез в бурьян, прятаться во время игры, его руку так обстрекало – два месяца ожог не сходил. Врач сказал, повезло еще, аллергии нет, иначе еще хуже б пришлось. Тогда мальчуган слова доктора мимо ушей пропустил, а вот теперь при слове «борщевик» невольно вздрогнул.

– Да, тут санаториев нету, – повторила вчерашнюю фразу хозяйка. И помолчав, спросила то, о чем собиралась, верно, все это время: – Ты как дальше будешь? У меня поживешь или к родным пойдешь. Если что, я…

– Спасибо, – Тимофей замолчал на полуслове, хотел сказать, да осекся. Мысли о возвращении не проникали в сознание, бились о надежную заслонку, но мальчуган их не воспринимал, покуда Мина не поставила вопрос ребром. А, в самом деле, куда ему? К кому? Он задумался.

Тетя Роза не вариант, у самой родичей с краями, еще дочка приезжает каждые выходные из города, с двумя внучками, так что соседская избушка напоминает курятник – все клохчут, по двору бегают, гомонят. Да, взять-то может, но только по надобности великой. К нему отношение как к больному щенку, был бы у нее – утопила б, не задумываясь, чего такого выхаживать. А иначе присмотрит, покуда его в детдом не спровадят. Или пока мать не найдут. А где она? – кто ж знает. А что он один? И прежде слабый и робкий, теперь, когда отец затюкивал, пытаясь не то зрение вернуть, не то смелость впаять, и вовсе старался лишний раз из дому не выходить. Да и отцу на радость, не поймешь, дома ли сын, или с проломленной головой в болоте.

Он выдохнул невесело, в голове не укладывалось, что отец замыслил его убить и вот так избавиться от тела. Может даже с тетей Розой сговорился, что она молчит, а он дальше спокойно живет по соседству. А может, байка про няню не сказка, ведь мама-то не просто так ушла, а к хахалю какому-то. Тот, судя по ругани родителей незадолго до маминого ухода, упертый был, далеко жил, даже не в их области, но обеспеченный. Детей только ни в какую не хотел. А мама… она ж ветреная, про то все соседки и ему уши прожужжали. Может, отец и бить его начал именно потому, что не склеил их брак, а то и вовсе развалил. Тетя Роза в пылу искренности «нежданчиком» его назвала. Он не сразу понял, о чем она, спросил отца, тот только ругался. Потом сказал, мол, зря нам тебя аист припер, так бы лучше пожили. Это потом осознал, что родители свадьбу сыграли только из-за того, что ребенка сообразили. А так бы… кто знает? И почему не избавились – тоже неведомо.

Вот странно, пришла новая мысль – ни дедов своих, ни бабок он не знает вовсе. Мать про них не рассказывала, а отцовых видел лишь в самом раннем детстве, когда все вместе у них жили. Потом, кажется, стряслось что, вот семья и переехала на новое место. Будто сбежала. С той поры об отцовых родителях он ни полслова не слышал. Будто наснились те ему, их синий домик у колодца, пионы в палисаде, резное крылечко и цветастая пузатая печка, объединявшая две комнаты.

Может и наснились. Сейчас-то старые стали, сами в помощи нуждаются, а им еще инвалид по зрению. Он вздохнул. Покачал головой.

– Знаешь, я даже не знаю куда идти-то. Если не против, я…

Она хмыкнула и, как подумалось, улыбнулась:

– Что с тобой делать, оставайся. В тесноте, да не в обиде. Значит, не зря я тебе подарок купила, – и сунула ему в руку большую плитку шоколада.

Тимофей ощупал ее, провел пальцами по выпуклым буквам. Латиница. Большая плитка, толстая.

На глаза невольно навернулись слезы.

– Ну ты хуже девчонки, ей-богу. Чуть что и плачешь.

– Я просто… я… – объяснить он не мог. Попросил прощения, поблагодарил и пошел в закут, ткнулся в пыльный матрац, где долго в себя приходил.

Наконец, когда слезы кончились, выбрался.

– Мне подарки редко кто делал. Из жалости только, а ты ведь… Мина.

– Это верно, Мина, – девчушка усмехнулась. – Запомнил правильно. Значит, остаешься.

– Пока не прогонишь.

– Это как себя поведешь. Да шучу я, шучу.

– Я понял, спасибо.

Он повел руками, поймал пальцы, прижал к сердцу. Хотел обнять, да Мина отстранилась.

– Не надо, пожалуйста.

– Не любишь?

– Потом объясню. Рада, что ты остаешься, очень. Мне одной тут… тоже не сахар, – она замолчала на полуслове, протянула ему руки. Он снова сжал их и так стоял, тяжело дыша, желая подобрать много-много нужных слов, но никак не в силах найти.

Сколько времени они провели в молчании – трудно сказать. Мина высвободилась, напомнив о своей роли и его, новообретенной.

– Будешь мне помогать и во всем слушаться. Я сейчас во двор, борщевику задам, а ты, ты доски к печке перенеси. Потом другие во дворе попилим, запас выйдет. Тут еще один дом есть, совсем дырявый, так нам его надолго хватит, и сушняк не нужно искать. А я потом крышу залатаю, там черепица знатная. Заживем.

Тимофей охотно кивнул, соглашаясь. Вечером как раз потребовались его мужские навыки – отогнать машину с дороги, да, она давно заброшена, но мало ли. А «шевроле» лучше не светить.

Он знал азы управления, видел когда-то как отец водит, а потому сообразил снять авто с ручника, после чего Мина посадила гостя за руль, а сама дотолкала «шевроле» до зарослей боярышника.

– Теперь-то уж точно не найдут. А там еще может чего пригодится, – по-деловому разрешила вопрос с машиной она. Тимофей согласился, усталые, они отправились ужинать макаронами по-флотски и крыжовником.

Утром Мина, наконец, показала гостю свои владения. Предварительно выкосив густую траву, провела вокруг дома, представила сад, показавшийся мальчугану большим – четыре груши, семь яблонь, десяток кустов крыжовника, и еще столько же ирги, малинник, к которому его не пустили, и поверженные заросли борщевика, возле которых рос топинамбур. Тимофей получил тонкую палку для оглядывания запущенной местности, но так и не научившись ей владеть в прошедшие три года, поначалу просто бестолково размахивал, пока не получил нагоняй от Мины. Она где-то видела людей с белыми тростями, а потому показала гостю, как лучше.

– Не траву косишь, – заметила она, одобряя осторожные постукивания Тимофея по покосившемуся забору. – Так и в другие дома бывшей деревни наведаемся, покажу, откуда у меня что берется.

– Тут много заброшенных изб?

– Порядком. Большинство сгнило, но остальные еще годные. Вот эта, наша, с краю, лучше всех сохранилась, даже странно, что сюда никогда никто не заходил…. Ну, судя по виду, когда я тут появилась и высматривала жилье получше, – уточнила она.

– А чего отсюда все съехали? – наверное, хозяйка пожала плечами, ибо некоторое время молчала.

– Трудно сказать. Давно было дело. Может, в город подались, благо рядом, может еще что. А может потому, что сам в детстве слышал: про ведьминское проклятье. Девочка к ведьме от родителей ушла, колдовству, что ли, учиться, а может, просто не выдержала житья, те и пошли возвращать беглянку и мстить ведьме. Что с колдуньей стало, не знаю, наверное, утопили, но она напоследок место это прокляла. Родители умерли, девочка исчезла, а… ну что я тебе рассказываю, ты сам сюда пытался пробраться. Небось, лучше меня знаешь, что и как.

– Я слышал, родители девочку утопить пытались, потому их и проклятье болота взяло. Как-то так, – несколько смущенно произнес Тимофей, не зная, почему рассказывает сказки, в которые и в семь лет не верил. – А прочие жители, боясь, как бы их тоже не утопило болото, разбежались. Деревня, что и говорить, – авторитетно добавил он.

– Да что ты… деревня. Сам городской, небось?

– Нет, с Рассказовки. Но в городе бывал не раз. Отец туда возил, – он вздрогнул всем телом и замолчал. Мина так же не произносила ни слова. Потом вздохнула.

– Говорят, я в городе родилась, по крайней мере, в детдоме там жила. Не знаю, не то отказались, не то померли мои родители. Взяли приемные, хорошая семья, бездетная, давно мечтала. Вот только… – какое-то время она молчала, но потом продолжила: – С отцами нам не повезло. Тебя вот бил, меня того хуже. Я почему не хотела, чтоб ты меня трогал, потому как вспомнила о своем отце. Сволочь редкостная, – смачно произнесла Мина и добавила уже нецензурно: – Просто…

Тимофей поморщился. Девчушка поняла все без слов.

– Прости, но по-другому о нем не скажешь. Нравилась я ему. Вообще родители какие-то странные из них получились. И прежде были в семье дети, да только раз детдомовский мальчик сбежал и не вернулся. А все о них так хорошо отзывались. Да, я в деревне жила, деревенские они неплохие, но как тебе сказать, простые больно. А когда к ним мы, городские, пожаловали, очень радовались, вот, мол, с нами и свет придет, и водопровод подтянется. Еще какие блага. Верили всему… – она помолчала и продолжила: – Деревенским я тоже нравилась. А отец так натурально оторваться не мог. Сперва просто гладил, потом ласкал, потом, когда мне семь стукнуло, раздевать начал и купал. Вместе со мной в баньке запирался, писюн его заставлял намыливать и смотреть. Или вообще… – она будто выхаркнула ком, мешавший говорить, и продолжила: – А потом мою письку стал своей разрабатывать. Я молчала, ему нравилось, а я думала, так и положено, когда любят. Они сами так делали, не скрываясь. Только им неинтересно было, мать меня с отцом запрет и смотрит и сама себя гладит и ей тоже нравится.

– Мерзость какая, – не выдержал Тимофей.

– Вот именно. Извини за подробности, но сколько я ни просила отстать, сколько ни говорила, мне советовали молчать и слушаться. Я даже к соседям не ходила, хотя боялась себя, их, всего. Да что – как ты, так же всего боялась. Только зрячая. И все равно дура. Даже больше дура, раз все понимала, а сказать… потом убежала.

– И сюда прибежала? – Тимофей очень старался, чтоб подробности закончились, рассказанное Миной, вызывало дурноту. Хотелось рвоты, чтоб очиститься от сказанных слов. Только мозги так не прополощешь. Да и она, ей-то ведь с этим жить.

– Да, потому и прячусь. Тут обычным людям страшно жить, а мне в самый раз.

– Думаешь, разыскивают?

– Нет. Не знаю. Думаю… сюда точно не заглянут.

Он кивнул. И произнес:

– Можно я хоть руку твою… коснусь. Мне… то, что ты рассказала, мне как ножом по сердцу. Очень больно, страшно. Что я, вот ты да.

– Тебя убить хотели, уже все готово было.

– А тебя убивали по частям.

Оба помолчали. Затем неожиданно Тимофей почувствовал, как Мина взяла его запястье, прижала руку к себе. Он коснулся ее лица пальцами. И тут же извинился.

– Нет, ничего не говори. Ты так видишь, хотя б на меня посмотришь. Хочешь расскажу, какая я?

Он кивнул. Мина, не выпуская его руки, принялась описывать: русые волосы, высокая, последний раз, когда мерялась, ростом была метр двадцать. В классе считали, вырасту дылдой под метр восемьдесят. Лицо обычное, с конопушками, такими маленькими рыженькими, на шее пятнышко темное, говорят, от дедушки досталось. И на спине тоже пятнышко, но побольше. Показывать не стала, понятно, ни то, ни другое. Глаза серые, шея длинная, девчонки иногда Жирафой называли. Она их тогда колотила. В отличие от замкнутого в себе Тимофея, Мина умела и всегда была готова постоять за себя. Чуть что – лезла на рожон. Она и сейчас смеялась, когда рассказывала, что сделала с Пашкой, когда тот ей на стул кнопки подсыпал.

Тимофей слушал, улыбался, но в глубине души и болел за нее и завидовал ей. У него так не получилось бы, в драках он вечно отступал, всегда старался уйти от стычек. А она раз паренька, Сашку, от его недруга так защитила, что тот ее потом возненавидел. Первый класс, что еще сказать. Сам хотел отбиться, а она влезла.

Тимофей снова спросил, давно ли она здесь обретается, но Мина опять ушла от прямого ответа. Потом спохватилась, заболтались, надо ж суп варить. И верно сказала, время он, живущий в вечной ночи, и прежде ощущал довольно точно, а теперь и подавно, будто какое неведомое чувство проклюнулось. Мог уверенно сказать, который сейчас час, ощущая солнце, кружащее над миром. Ночью, нет, ночью все не так и не то, но стоило наступить утру, механизм в нем начинал отсчитывать часы и минуты с поразительной точностью. Вот сейчас отчетливо понимал, что время перевалило за три пополудни. Через полчаса Мина позвала его обедать. Он не сдержался.

– Дай мне тебя обнять, хозяюшка, за твои труды.

– Прекрати, гостюшко-горюшко. Ты ведь как щепка худой, тебя кормили через раз?

Он кивнул. Так и было, последние месяцы отец перестал заботиться о сыне, хорошо, если Тимофей ел раз в день, а бывало, что вот как в свой последний раз – так и вовсе сутки ничего в рот не брал. Только гематоген и яблоки, что Мина из ночи принесла.

– Я не знала. Тогда понимаю, почему у тебя от всякой ерунды слеза течет. Нет, я не… просто не думала, что тебя еще и голодом морили.

– Отец напивался и забывал. Или не хотел. Он всегда говорил, у нас денег очень мало, да и то пропивал все.

Мина удивилась:

– Как же мало? Вон, в карманах шесть тысяч нашли, до сих пор тратим, а ведь это он просто положил. И еще на карточке сколько-то должно быть. Ой, давай я схожу – у аптеки, тут в двух остановках автобуса, банкомат есть. Он, может, без камеры, да и потом, я ж не буду брать. Тем более, если там мало или ничего. И платок повяжу, будто старушка старая.

Она оставила Тимофея перебирать падалицу, почище – мыть, побитую – за окно, и сама умчалась. От дома до шоссе, с которого свернул в последний раз отцов «шевроле», эдак минуть десять быстрого хода. Если автобусы ходят, как и везде меж поселками, ждать прибытия транспорта придется долго. Мальчуган положил ей полтора часа на путешествие, попросив еще гематогена купить, это лакомство у него теперь прочно ассоциировалось с хозяйкой заброшенного дома. Но Мина успела куда быстрее, видимо, расписание у нее имелось. Или повезло, но через полчаса, едва он закончил со вторым ведром, и собирался разложить вымытые чистые и не слишком битые яблоки на столе, для просушки, калитка скрипнула. Девчушка ворвалась в дом, остановилась подле Тимофея.

– Ну, ты говори. Семьдесят тыщ у него на счету. Богатеи. Да на такие деньги можно год жить и то останется. Можно антрациту на три зимы купить, можно… да вообще новый дом купить, правда больше денег не останется, но это ж сколько у него скопилось. А тебя в черном теле держал, за каждую копейку давился. С ума сойти. И да, я тебе три плитки купила еще. Нет, я не снимала ничего, это на остаток. В универсаме сниму, там народу больше, внимания не обращают. И потом, все говорят, будто там с карточек денег не воруют. Вот и снимем, или лучше вообще будем ей пока расплачиваться, я слышала, если это особенная карта, на нее обратно деньги падают, с каждой покупки. Не знаю, брешут ли, но может и такое быть. Я попробую. Ты не против?

Он мотнул головой, наоборот, если это такая карточка, будет здорово, коли так.

Мина почему-то замолчала. Тимофей почувствовал, как она стала проверять яблоки, заметила, как он хорошо отобрал, вот хозяйственный мужчина ей попался.

– Что-то не так? – не выдержал мальчуган.

– Да нет, все так. Просто… – и снова не стала договаривать. Похмыкала и попросила собрать яблоки, уже просохли. Либо посушим, либо джем сварим. Правда, она варить не умела, но посушить – почему нет. Потом компот сделать можно.

Снова вздохнула. Не выдержала:

– Я знаешь, я… подумала, как ты тут зимой-то выдержишь. Холодно, тошно, никуда не выйти, коли все завалит. Да еще и крышу надо покрыть, худая.

– Мина, мы же вместе, справимся.

– Ты уверен? – нерешительно спросила она. Тимофей кивнул, резко, аж в шее хрустнуло. Она выдохнула.

– Тогда с твоими деньгами… заживем. Но ты все равно скажи…

– Не скажу. Я с тобой останусь. Не представляю, как ты тут жила.

– Не очень, – честно призналась девчушка. – Но будет лучше. Я не сомневаюсь. И ты не сомневайся, раз уж остаться решил.

Последующие дни они провели в работе по хозяйству. Удивительно, но сколь же приятно было оказаться полезным Мине, Тимофей давно не ощущал такого чувства нужности, иногда работая через не могу, – так старался показать себя. Мина нашла стекла, доски, вторые рамы, принесла годную черепицу с соседних развалюх. Тимофей ее усилиями поднявшийся на крышу, наловчившись, латал дыры, даже не представляя, как выглядит со стороны – сидя почти на водостоке. Но доски выдержали, много он не весил, даже для своего возраста, хотя хозяйка и кормила его буквально через не могу. Очень хотелось вернуть гостя, ставшего таким желанным в норму.

Потом они занялись внутренней отделкой помещений: девчушка набрала фактурных тканей, явно сказать невозможно, покупала она их или брала из собственных запасов, найденных в доме. Изредка сообщала, что уезжает, а пока хозяйки не было, гость отрабатывал свое проживание, очень желая быть нужным, быть мужчиной уже – без всяких скидок на немощь, от которой открещивался, не желая признавать ее силу. А потому старался делать еще больше, пока Мины не было дома. Иногда не слишком верно и правильно, тогда, Тимофей понимал это, Мина тихонько переделывала его работу. Он не обижался, взяв за правило перепроверять на слух и наощупь.

От штор в махоньком своем закуте он отказался.

– Люблю, когда солнце греет лицо. Так приятно.

– А ты его все равно не видишь? Все так же черно?

Он кивал, не видя, но понимая, как искажается лицо девчушки. Улыбался, странно подбадривая ее, мол, и не такое бывает. Тогда Мина делала самое приятное – гладила волосы. Тимофей замирал, чувствуя это прикосновение, щурился, верно, походя на кота Ваську, которого соседка тоже ласкала, а он, не даваясь никому другому, позволял почесывать ему пузо, и шею, и за ушами. И вид у кота был такой же хмельно-дурацкий, как верно, в такие мгновения у Тимофея. Мина не зря его гладила, он, непривычный к ласке, всегда старался, и продлить удовольствие, и ответить тем же. Да только маленькая хозяйка не давалась. Кажется, вот ее руки, вот она сама, только коснись. Но пальцы всякий раз нащупывали пустоту. Мина боялась соприкосновения даже от него. Или не хотела будоражить прошлое? – кто ж знает.

А затем пошли дожди. Середина августа неожиданно оказалась стылой до дрожи в пальцах. Тимофей здорово подрал ветровку, в которой и отправился в недолгий путь к топи. Конечно, у Мины нашлось, чем ее заменить, пусть и размер не совпадал, но все же, гостю требовалась новая одежда, да и ботинки тоже не помешали бы. Вот только хозяйка, долго молчавшая и наконец, высказавшаяся по поводу похода в магазин, напрочь отказалась брать с собой того, кто все это должен мерить и выбирать.

– Но я не буду обузой, – искренне возмутился он перспективой оказаться в стороне и потом заставлять Мину бегать взад-вперед, если на него что-то не налезет или окажется слишком просторным.

– Дело не в этом, – она снова замолчала. Последние дни разговоров у них получалось все меньше. Как только пошли дожди и похолодало, Мина будто перешла в режим сохранения энергии: меньше говорила, пребывая вроде бы и тут, но и где-то в своих мыслях, видимо, очень далеко – не то в прошлом, не то в будущем. И замечания делала довольно странные: после того, как крыша была закончена, заметила коротко – хорошо, что успели, будто предчувствуя грядущее похолодание. Но речь явно шла явно не о них.

– А в чем тогда?

– Во мне.

– Ну, раз так, тем более, – принялся наседать Тимофей, ощущая, что голос хозяйки доносится откуда-то совсем близко, но сколько ни подсаживался на диване, где она и спала и отдыхала в размышлениях, не мог ее ощутить. Даже краешек сорочки, который она носила. – Что тебе гонять туда-сюда, я ж должен все сам проверить.

– На замену две недели дают, – невыразительно ответила Мина. Голос переместился – и как она умудряется так ходить по дому, что ни одна доска не скрипнет? – в сотый раз подумалось ему. – Не в этом дело. Просто я ослабла. Днем уже не смогу пойти, а вечером… мне кажется, странно это все будет.

– Ты заболела? – он почувствовал слабое прикосновение к волосам. – А в чем дело? Что ты недоговариваешь?

– Да много чего. Ты ведь почти меня не знаешь. Да и потом… – и опять замолчала. Это становилось невыносимым, Тимофей попытался найти Мину, вскочив с дивана и шаря руками по зале, но опять напрасно. Она будто играла в непонятную игру. Ускользала от каждого движения.

– Не ищи, не найдешь, – и чуть помолчав, добавила: – Мне надо бы сразу сказать, или на другой день объяснить, чтоб ты сразу домой побежал, нет, чтоб… – новое молчание, – чтоб ушел. А теперь не могу, не хочу, чтоб ушел. Прости.

– За что?

– Я не говорила, а вот теперь скажу, и на этом все кончится.

– Ты что – ведьма?

– Почти.

– Мина, я ведь несерьезно. Эти байки про заброшенную деревню.

– Они правдивые. Ты думаешь, они на пустом месте, возникают? Ни фига. Их не выдумывают, их видят, чуют, переживают, а потом делятся. Вот потом уже врут и приукрашивают, кто как может. Но только потом, а сейчас я… я все же расскажу тебе, что случилось. А ты сам решай, что будешь делать, проклянешь меня и уйдешь или…, – голос стих. Тимофей долго ждал продолжения, но его все не случилось.

– Ты о чем уже?

– О себе, – нехотя произнесла она. – О тебе. Я же вижу, ты меня пытаешься поймать, будто кошка мышь.

– Я… мне очень хочется обнять тебя. Прости, если это…

– Это больно, да. Но больше оттого, что сейчас ты этого сделать не сможешь даже вечером. Я ослабла, – и тут же: – Понимаешь, я уже не та Мина, которую ты мог бы знать. Я изменилась. И да, я не ведьма, – она попыталась пошутить, но не вышло. Голос оставался смурным. Внутри нее что-то поломалось будто. Мина устало вздохнула.

– Даже не знаю, с чего и как начать. Боюсь, испугаю. Я ведь не просто так, я успела привязаться к тебе.

– Я тоже, Мина. Ты просто скажи…

– Ты думаешь, поймешь? Нет, не говори ничего. Я расскажу. Помнишь, я говорила про родителей, конечно, ты и обниматься лезешь не только потому, что не поймешь, где я или вдруг что-то ко мне ощутил. Из-за них, верно? Это ведь так нормально.

– Я не хотел тебя потревожить, но…

– Да, нормально. Вот только девочка, с которой ты говоришь, не выжила. Родители затюкали меня, я к селянам обращалась, они на меня глаза только таращили, к участковому ходила, тот тоже не верил. Мол, засранка, устраивает поклеп – хорошие люди, всегда на виду, всегда их в пример ставят. А она, приживалка, лишь бы подгадить. Наслушается радио или газет начитается и на тебе. Тогда в газетах о подобном много чего писали. Народ правда, не верил, думал, что со мной было, брехня все, сказки. А сказки они в другом. Я… я тогда, после одного раза, разругалась с ними, сказала, что все равно сбегу, что… да много чего. Отчим тогда решил запереть в погребе, а я вывернулась и убежала – на болота. И больше меня никто не видел.

Несколько минут оба молчали. Тимофей не знал, что ответить, как сказать, в голове уже ничего не складывалось, кроме одного – простого, незамысловатого вопроса, на который у него уже собрался в мыслях ответ. Требовалось лишь подтверждение.

– Так ты… ты здесь жила?

– В соседнем доме. Нет, не в том, откуда черепица, другом, я его сожгла напрочь потом. Чтоб ничего и никогда. Разве вещи кой-какие свои вытащила, а потом сожгла.

Она замолчала. Новое прикосновение к голове, едва ощутимое. Ветерок прогулялся. Тимофей оглянулся по сторонам, будто мог увидеть воплощение своего ощущения. Но слышал только шорох ветвей в палисаде.

– А родители?

– Вот странно, – безлико продолжила Мина. – Когда я утонула в болоте, я – не знаю, сколько времени прошло, – я вернулась. Будто меня туда, в яму эту, в бездну, не пускало что. Обида, горечь, ярость, да что угодно. Все вместе. Я вернулась, выбралась, пришла к дому. Меня не то, чтоб искали, но родители, когда увидели, испугались. Ах да, я ведь чистой была и не по земле шла, я не сразу это поняла, потом. Я научилась ходить по земле, мало кто меня увидит, кто я, ну а тогда я только…, я будто выпила их.

– Как это?

– Досуха. Они представились мне не людьми, а как будто живыми статуэтками, наполненными чем-то теплым, влажным, до чего я вдруг оказалась очень голодна. Я приблизилась вот так, вплотную, – голос зашептал в ухо, – как сейчас. Потом проникла внутрь и стала пить.

Тимофей вздрогнул, но больше от того, что ее слова зазвенели в его голове. И еще холодом обдало, стылой подбиравшейся осенью.

– Ты где, Мина? Ты…

– Я внутри тебя. Нет, просто показываю, чтоб понял, что это за существо с тобой живет. Не живет… существует, так правильно. Сперва отца выпила, потом мать. Потом на их вопли и визги прибежал дурак участковый. Увидел меня, трупы иссушенные, как эти, как мумии, натурально обделался. Не, я его не виню, он просто дурак, просто мерзость, а не в детстве медведем напуганный. Дважды или трижды ходила, а он меня, Пал Викторыч, домой спроваживал. Я его тоже выпила.

Голос удалялся тем дальше, чем дольше продолжался рассказ, под конец Тимофей едва слышал хозяйку. Будто уже не в доме она находилась, а где-то далеко, на улице, под мелким, нудным, стылым дождиком. Он вздохнул и снова попытался оглядеться, сам не понимая, для чего. Подошел к печке, заглянул за нее, наткнувшись на кровать с разгвазданными пружинами. Вернулся.

– Ты здесь? – Ответ едва донеся до его слуха. – Так это ты поэтому здесь осталась? Мина? Мина?

Он начал тревожно шарить по углам, заглянул в сени, выбежал на крыльцо и тут же вернулся. Ветер хлестнул в лицо первые осколки осени – сорванные с дерев желтеющие листья. Один прилип к щеке.

– Мина, постой, не уходи. Я ведь не могу без тебя.

– Я выведу тебя.

– Ты не поняла, я никуда не уйду, милая, милая, я… можно мне обнять тебя, наконец?

И снова тишина.

– Я и твоего отца тоже так вот выпила. А то что осталось – в топь.

– Я понял, Мина, не уходи. Будь здесь, я ведь, я… дай мне хоть руку свою. Пожалуйста. Больше ничего не прошу, я все понимаю, ты боишься, ты столько пережила, ты…. Я не могу уйти. Не хочу. Не буду. Пожалуйста, Мина… если ты меня слышишь.

Он сел на диван, съежился, холод неприятно прогулялся по телу, он вздрогнул, будто разом замерз, хотя в недавно топленой зале по-прежнему сохранялись остатки тепла. Они хорошо поработали над утеплением дома, а Мина еще и поставила вторые ставни – ветер больше не сквозил в законопаченные щели, а дождь не проникал в заделанные дыры.

– Мина, – прошептал он. И вдруг произнес, сам не ожидая: – Нам все равно надо за одеждой сходить, я ведь иначе зиму не переживу. Ты сколько оставила на карточке?

– Шестьдесят четыре тысячи, – голос немного ожил, и приближался. – На ботинки тебе хватит. А ты точно хочешь остаться?

– Ты самый близкий человек, который у меня есть.

– Я уже не человек, двадцать лет как.

– Значит я тоже не совсем человек, раз у меня самые близкие – это призраки.

– Всего-то один. – он почувствовал, как его пальцы сжала холодная, рука. И тут же отпустила. – Прости, больше не могу. Не хватает сил. Надо охотиться. Теперь ты понимаешь, почему в лесу никого не осталось.

– Даже призраку нужны силы, – он повертел головой, ориентируясь на голос. – Я здесь, тут, рядом. Прости, что только сейчас рассказала. Но я боялась, ты уйдешь.

– Не уйду, – решительно сказал он. – Это единственное место, где мне хорошо. И нисколько ты меня не испугала, напротив. Я еще у тебя много чего хотел спросить. Про то, как ты вообще…

Вопросов у Тимофея и в самом деле, оказалось очень много. Мина не на все решилась ответить, но гость почувствовал главное, на сердце у нее отлегло, наверное, хозяйка корила себя, что раньше не открылась. И усмехнулся, вот ведь, ничего не видит, а ее чувствует, будто через особый прибор, заглядывающий в самое нутро.

Мина в подробности не вдавалась, старалясь лишний раз не напугать, хотя и понимала, первый шок от сказанного прошел, Тимофей если и почуял холодок под ложечкой, то задавая вопросы, старался разобраться в их общих страхах. Чтоб уж больше не переживать.

Начала с самого начала – с того момента, как «выпила» участкового. На всякий случай, уточнила дату: март девяносто первого, аккурат тридцать лет назад. Вместе с милиционером к дому пришли еще несколько человек, ставших, в итоге, свидетелями кошмара, от которого они еще долго в себя не могли придти. Но прочь подались не только из-за этого. Цены поднялись, продукты исчезли, очень многие и раньше спасались нехитрым огородиком, требующим больших вложений удобрений, и все одно мало что дающим, а теперь предпочли податься в более богатые или хотя бы не такие жуткие края. За год деревня, насчитывающая два десятка дворов полностью обезлюдела. Осталась одна девчушка, сперва очень довольная подобным поворотом судьбы, а затем, по людям сильно заскучавшая.

– Я часто пробиралась в город, – рассказывала Мина, – особенно днем, чтоб никто не видел. А то, что это – шатающийся призрак, перепугаю всех, вообще весь район обезлюдеет.

Ей все было интересно – и чем живут, и как. Одно плохо – далеко от болот уйти не могла, будто привязывало что. Вернее, чем дальше уходила, тем сложнее оказывалось перемещаться. Если в пределах нескольких километров – еще ничего, а вот дальше Мина будто на стену натыкалась. Раз ради интереса попыталась идти по шоссе и почти поняла, какое расстояние сможет преодолеть. Выходило чуть меньше десяти километров, аккурат до центра города. И то, в том случае, если до этого смогла выпить жизненные силы живых существ.

– Потому я так торопилась и с едой и с починкой дома, – говорила она. – Могла не успеть, а что же я за хозяйка такая, если все на своего постояльца сваливаю.

– Да я уже и не постоялец.

– Тем более. Я так не могу.

– А ты можешь не всего человека «выпить»? – вдруг спросил Тимофей. Мина покачала головой. Ей и самой бы хотелось, но процесс оказывался неостановимым, будто наполнялся стакан газировки: бросила монетку в три копейки и ровно на столько налилось, не больше, ни меньше. Она экспериментировала на зверье, на крысах, что искони жили в деревне, но ничего не добилась. Вот только зверье все ушло подальше от нее.

– Верно, поэтому и пошли рассказы про ведьму, – заметила она. – Живет где-то в болоте и зверями управляет. Мор на них насылает, а еще на тех, кто к ней незваным приходит.

– А много таких было?

– Первое время бандиты своих хоронили среди опустевших домов, я даже не поняла, что это вообще, сам посуди, откуда в нашей глуши какая-то мафия. А вот поди. Копали могилы, сваливали жертвы или своих. Я еще думала, кладбище, что ли хотят открыть, тогда голодно было, вот и подумала, что прежнее, Светловское, закончилось.

– А его давно закрыли, это точно, – поддакнул мальчуган. – Ты с мафией сражалась?

– Раз только. Когда четыре машины, по пять человек с каждой стороны, приехали разговоры разговаривать. Что-то у них не так пошло, стали стрелять друг по дружке. Я и влезла. Кто в живых, ну в раненых остался, тот и выжил. А троих «выпила». Я подумала, так правильно. Трупы спрятала в болоте, да и машины туда же отправила, такая я после этого питья сильная стала. А вообще, с людьми я редко встречалась, знала, где они ходят, эта чуйка у меня почему-то очень сильно развилась, но никогда или почти никогда не мешала. Мало ли зачем заявляются. Вот твой отец, когда первый раз приехал, он ведь тьму за плечами нес, но я ж не всматривалась, хотя и понимала, неспроста мужик прибыл, – и без передышки: – А до того нескольких бандюков убила, которые своих или чужих не знаю, пытались живьем хоронить. Может, надо вообще их всех… но ведь может хорошего человека так дико казнили. Я… я не могла, вдруг перепутаю что, на мне и так столько убитых.

– И спасенных, – напомнил Тимофей. Мина вздохнула:

– Спасла всего троих. Тебя вот, еще одного местного и двух девочек, которых один мужик завел в деревню, совсем маленьких, глупых, во всем его слушающихся. Я все думала, родич какой. Потом узнала, что нет, просто девчонки еще совсем глупые, не понимают, что делать с чужим дядей. Или не совсем чужим, но только ласковым, добрым, вроде ничего плохого им не делающим. Заставил раздеться, а то и верно, жара ведь, завел в подвал дома, хороший, бетонный, приказал обниматься, а сам все на видео снимал. Вот тут меня как с цепи сорвало. Девочек я вывела, они и не поняли, наверное, ничего. А того паренька, просто убить хотели. На этот раз старичок, и ведь я подумала, наоборот будет, нет. Одно обидно, старичок этот пацана отравил еще до прихода в лес, не знаю, чем, а только я ему помочь не смогла.

– Но все равно, какая же ты молодец.

– Спасибо. Мне правда, приятно. Хотя сделала всего ничего. Еще парней разогнала, которые вечером привезли своего однокашника проучить. Видать, здорово ему по жизни доставалось, раз над ним так подшутить вздумали, на ночь в лесу бросить связанного. Сказали, вроде как посвящение. Я к ним подошла, да волком взвыла, и немного посветилась, я это умею. Вот как засветилась, все убегли. Даже тот, связанный, сразу развязаться смог и тикать, – она помолчала, вспоминая.

Потом Мина рассказывала, как она обличье свое сохранять может, сколько времени обходиться вовсе без живительной силы, видимо, очень долго, года два точно. Или даже больше. Когда она призрак совсем, то может просто существовать, как сдувшийся воздушный шарик. И ничего вроде не надо, висит возле одного места и все. А когда в силе, может и призраком быть и плоть обретать на время. Даже днем, хотя тогда труднее, иногда сквозь нее пейзаж проглядывает. Тимофей и улыбался и дивился, слушая. Мина глянула в сторону давно закатившегося солнца и напомнила о времени. Спать ему пора. А ей… она сама не знает, как это. Отвыкла. Напротив, иногда днем просто забывалась, задумывалась, а тот проскакивал, как если б его вовсе не существовало. Только восход и сразу закат.

– Завтра надо в магазин идти, одежку тебе покупать.

– Но я с тобой. Хотя бы и вечером. Сейчас ведь распогодилось. Сама говорила.

– Говорила. Хорошо, пойдем вместе. И днем. Я даже придумала, как.

Задумка оказалась оригинальной. Мина попросту влезла в голову Тимофея, бесплотным призраком отправившись вместе с ним. Но при этом управляя каждым его движением, каждым шагом – предупреждая об опасности или советуя двинуться так-то, перешагнуть, отойти, подняться на ступеньку, свернуть направо или налево – и так далее и тому подобное.

– Чувствую себя марионеткой, – шутил Тимофей, хотя Мине это сравнение и не нравилось. Однако, задумка оказалась действенной – мальчик без труда добрался через густой подлесок к остановке, подождал, немного в стороне от взрослых, автобуса, доехал до самого центра города, оплатив нужную сумму на входе, благо, рубли и мелочь пальцами легко различались. Дошел до торгового центра, поднялся на эскалаторе на второй этаж в магазин детской и подростковой одежды, и уже там, при помощи Мины, выбрал себе на примерку джинсовый костюм и запыхавшись, удалился в примерочную. Его спутница тоже выдохлась, впервые ей пришлось действовать подобным образом, направлять и пояснять. Путь они проделали изрядный, да и подошли к пределу ее нынешних возможностей, так что Мине приходилось несладко, впрочем, об это она не распространялась.

Они выбрали костюм, еще одни брюки про запас, рубашку и добротные кожаные ботинки. За все Тимофей расплатился карточкой, ничуть не вызвав подозрения у кассирши, видимо, ей не впервой видеть шибко образованных подростков, имевших личные сбережения в банке, да и ходивших их тратить – раз родители позволяют, чего вмешиваться?

Когда они вернулись, Мина долго приходила в себя – поездка на грань да само пребывание так далеко от леса, далось ей с большим трудом. Тимофей, поняв это, принялся ее поддерживать, предложил свою помощь, она только отмахивалась.

– Лес он меня лечит. Да и не только. Сюда многие ходят, даже зная байки и про ведьму и про девочку, которая не то выведет, не то уведет в самую топь. Словом, несмотря на меня.

– А в тебя в городе верят? – Тимофей вспомнил, как скептически относилась детвора к подобным рассказам, но все одно, не решалась отправиться в путешествие в лес в одиночку. Да и со взрослыми, наверное, тоже, ведь многие не очень-то охотно даже приближались к заброшенной деревне, а проезжая мимо, некоторые и вовсе, как говорила Мина «давили газ в пол». Кто-то проклинал это место, кто-то напротив, старался напитаться его неведомой силой, коли верил в нее.

– Во что-то люди точно верят, – говорила она, немного передохнув и «выпив» заблудшего песика. – Потому и приходят, кто-то что-то прячет, кто-то от кого-то прячется. Иногда влюбленные заходят, странно, ведь верят россказням. Иногда молодые поодиночке, не то силы проверяют, не то страх. Кто-то умудряется заблудиться. Тогда я ему помогаю. А кто-то напротив, меня ищет, просит вывести к ведьме в самой топи – некоторые думают, будто она исполнит их самые заветные желания. А я, вроде как, ее проводница, между их миром и ее. Еще портал какой-то ищут. Словом, разные приходят, с разными намерениями. Я тебе только о дурных почему-то рассказала, но это не так. Приходят и хорошие, с добрыми намерениями. Я так думаю, во всяком случае. Не вредят, просто ходят, иногда молятся. Чему и почему – не знаю, я не подслушиваю, вроде как неудобно. Но понятно другое – лес всех манит. Или отвращает. Не оставляет в покое, одним словом.

Тимофей кивнул. Все верно, ему здесь, в лесу, пусть и на самой окраине, было хорошо и спокойно. В обществе Мины пареньку в любом месте ощущалась благостная тишь на сердце, но здесь она чувствовалась как-то особенно. Может, казалось, а может, дело действительно в лесе. Ведь приходят же люди. Если набираются смелости придти, значит, верят в него. Или в Мину, маленькую девочку с косичками в белой кофточке, и синих брючках.

– Иногда я думаю, что не просто так осталась в лесу. Нет, правда. Может, жду кого-то? Может, напротив, оберегаю лес тоже от кого-то, нет, все одно выходит, жду. Или чего-то? Я не знаю.

– Ты стольким помогла…

– А это… – она махнула рукой. – Думаешь, на меня где-то счет написан, и пока я не наберу нужное количество спасенных, то не исчезну? А я даже не знаю, хорошо ли мне будет, коли я уйду туда, куда все? Я даже сейчас ничего о том мире не знаю. Если он есть, конечно.

– Но ведь ты есть, значит и он есть.

– Ты так думаешь? А может, я как любой другой призрак в каком-нибудь замке или на болоте. Вроде как хочет кому-то отомстить, а тот века назад умер – и что ему делать? Только выть или костьми трясти. Если это и есть подлинная смерть, то она глупая и никчемная, – Мина помолчала и продолжила: – Вот и с тобой тоже не знаю, что у нас станет. Я сейчас только стала задумываться. Ты ведь живой, молодой, юный совсем, а я… если мерить земными годами, мне уже тридцать. Даже странно, что я еще и думаю как девочка и веду себя так же. Иногда только пробивает что-то дельное сказать. Вот как сейчас.

– Но я никуда не хочу уходить. Да и деньги у нас есть. И потом, когда я вырасту… ты ведь никуда не исчезнешь?

– А вдруг? – в голосе Мины послышалась хитреца. – Вдруг стоит тебе дорасти до восемнадцати, я возьму и испарюсь, – и тут же погрустнела: – А ведь я боюсь представить, какого это – умереть всерьез. Может это меня тут держит?

Тимофей начал было ее разубеждать, но Мина не слушала. Замолчала как-то разом, а потом неожиданно велела ему замолкнуть, так резко, что от неожиданности мальчуган тут же затих и рот себе закрыл.

– В лес люди вошли, – после долгой паузы произнесла она. – Много людей, очень… десять, двадцать… с собаками. Ищут кого-то. Не понимаю, кого они ищут, тут с тебя никто не пропадал.

– Думаешь, меня? – Тимофей всерьез испугался. Попадаться в руки людям он уже не хотел.

– Не знаю… – пауза, Мина прислушивалась неведомо к чему. – Надо понять. Знаешь что, ты пока тут спрячься, а я все вызнаю, разведаю, все одно собаки меня боятся, а люди не видят. Вернусь и все расскажу. Нет, не здесь, тут тебя мигом найдут. Ты пахнешь. Следуй за мной. И пакет не забудь.

Мина сунула ему в руки пакет, довольно тяжелый, да еще и перевязанный, не потрудившись даже пояснить, что в нем. И потащила куда-то, прочь от деревни, вниз, потом вверх, на холм. Там, в густом ельнике, сильно коловшемся, еще не просохшем после долгих дождей, велела оставаться, пока она не вернется. И тут же исчезла. Тимофей замер, решив не шевелиться, не шуршать пакетом и прислушиваться к голосам. Пока он ничего не слышал.

Сидеть пришлось долго. Даже слишком. Складывалось ощущение, что Мине понадобилось «выпить», чтоб вернуться, может быть, она сейчас где-то рядом, но настолько слаба, что не может даже сказать ему. А может она отвлекает людей пришедших за ним? Или пугает, пытаясь изгнать из леса? Может…

В голове рой мыслей разом пресекся, когда Тимофей почувствовал резкую боль в спине. Он дернулся, пошарил руками и тут же его снова куснули и не раз. Он отшатнулся, ударился о низкие тяжелые ветви ельника, поняв, что угодил в муравейник, настолько глубоко забился к смолистому стволу, – и теперь непрошенного гостя атакует целая гвардия красных или черных солдат, защищая и свой дом, и свою царицу. Тимофей пододвинулся, его снова куснули, двинулся еще, и еще на шаг, потом снова и тут понял, что нога повисла в пустоте – он кувырнулся и выпал в яму или овражек, густо поросший каким-то гремучим кустарником, с треском ломавшимся при каждом его движении. Он постарался подняться обратно, вот только где это «обратно» находилось, Тимофей понимал с трудом. В любом случае, ему будет лучше, если он выберется из грязи, в которой едва не утонули его новенькие ботинки, назад, на сухое. Он стал продираться сквозь кусты, на всякий случай плотно закрыв глаза. Но круча оказалась неприступной, Тимофей решил обойти ее, поднявшись с другой стороны, и там уже искать, пусть и наощупь, укрытие в ельнике. Судя по хвое, в которой чавкали его ботинки, росло ее тут преизрядно. А значит…

Он оказался внезапно сбит наземь хлестким ударом ветви. Пакет вылетел из рук.

– Извини, пацан, мы тут девочку ищем, три дня как пропала. Родители с ума сходят. Ты ее знаешь? Видел? Постой, ты весь в грязи, ты вообще, откуда сейчас?

Голос доносился сверху. Чья-то крепкая рука ухватила его и помогла подняться на ноги. Тимофей стряхнул руку с плеча, поднялся сам, делая еще одну глупость – стал искать пакет.

– Ты ее родственник, брат или просто знакомый? – продолжал допрашивать голос. Тимофей почувствовал запах табака, дешевого, отвратного. Наверное, кто-то из поискового отряда. Он не знал, что отвечать, долго молчал. Наконец, не выдержал.

– Я ее не видел. Просто пытался помочь.

– Ты ее родич?

– Нет.

– А что ищешь?

– Пакет, я тут… мне надо… у меня знакомая здесь.

– Погоди. Какая еще знакомая? Ее сестра?

Рука схватила его за плечо и потрясла. И тут же отпустила.

– Мина? – негромко позвал Тимофей. Но она не отвечала. Вместо этого мужчина принялся звать лейтенанта. – Мина, ты где, помоги мне! Мина!

– Пацан, чего ты разорался? Вот твой пакет, держи. Я ж не собираюсь… о господи, да ты… ты что, слепой?

Рядом загавкали собаки, донеслись чьи-то голоса, все больше мужские, среди которых прорвался женский: «Лиза, Лизонька, солнышко, отзовись…». Тимофея осторожно взяли под руки и всучив в руки пакет, взяли железной хваткой. Потащили, не обращая ни малейшего внимания на его брыкания, куда-то далеко-далеко. К краю леса, к одной из машин.

Дверь едва слышно приоткрылась, впуская чуточку света из коридора. Ровно настолько, чтоб протиснуться девичьей головке со смешными косичками по сторонам, Маша делала все возможное, чтоб в свои двадцать два по-прежнему оставаться несерьезной девчушкой-подростком, только-только вступившей в пору созревания. Худое тело и невысокий рост только добавляли ей очков, продавщицы частенько просили у девушки паспорт, удостовериться, что ей можно продавать сигареты или спиртное. Вот и сейчас, она тряхнула рыжими косичками, шмыгнула носом, улыбнулась, увидев Тимофея, и протиснулась внутрь. Подошла к постели, щекотно прижалась, розовое короткое платье, шурша, расправилось по посеревшим больничным простыням.

Тимофей включил свет.

– Не надо, выключи. Я не за этим, – произнесла Маша и хихикнула. Он улыбнулся следом, гладя ее по щеке. Гостья прижалась к ладони, улыбка стала еще ярче, обнажив крупные белоснежные зубы.

– Сейчас обход будет.

– А мы быстро.

– Я не хочу с тобой быстро. Да и моя нога… осторожней…

– Прости, я и так осторожно, – она поцеловала лежащего, потом забралась к нему под одеяло. – И только попробуй выгнать.

Тимофей включил лампу на тумбочке – привилегия находящегося в боксе. Не сезон, ему повезло, что больных мало, да и Маша настояла, чтоб его, поломанного, определили в отдельную палату, подальше от всяких вирусов. Убедить она умела кого угодно. Долго всматривался в ее лицо, пока девушка колдовала над его рубашкой. Потом не выдержала:

– Ты всегда на меня так смотришь. Как будто видишь в первый раз и боишься не успеть насмотреться. Как на Мону Лизу.

– Я так и увидел тебя в первый раз. Ты думаешь, после этого могу смотреть на что-то другое?

Она счастливо засмеялась, снова тряхнув рыжими косичками. Прижалась к молодому человеку и принялась осыпать поцелуями лоб, щеки, губы, шею.

– Я так и думал, – свет в боксе включился на полную, разом залив небольшое помещение светом неона, вошел доктор, немолодой мужчина под шестьдесят, с тяжелыми роговыми очками, модными где-то лет тридцать назад, в синей шапочке и таком же халате. Седые волосы слегка растрепались, видимо, в бокс он заходил в последнюю очередь. – Сударыня, вы поаккуратнее с пациентом. Да и сами – швы же разойдутся. Молодежь, вы ж ни в чем удержу не знаете. Все, нацеловались и вон.

Маша выбралась из постели, подбежала к доктору, попутно одарив поцелуем и его, и махнула рукой на прощание.

– Я потом…

– Потом будет завтра. Господи, вы вообще думаете хоть когда-то? А вы… поосторожнее с подружкой, эдак она вас доконает, поверьте пожилому человеку.

– Доктор, чтоб она меня быстрее добила, отпустите завтра. Я лучше дома поваляюсь.

– Да пожалуйста, – медик пожал плечами, – против воли держать не стану. Тем более, лекарств у нас мало, а вам нужно-то всего ничего. Перелом аккуратный, без смещения, главное, чтоб подружка к вам не лезла.

– Кажется, это невозможно, – невольно улыбнулся Тимофей. – Я с ней не первый год.

– А как будто первую неделю. Уже расписались?

– В этом году собираемся.

– До свадьбы точно заживет. И вот еще что, я вам выпишу таблетки, у нас в аптеке не купите, а на Островского, да. Аптека там большая, это недалеко, через квартал.

– Я знаю, когда-то я часто бывал здесь, в городе, в смысле.

– Вот и хорошо, – врач зачем-то еще раз просмотрел снимок щиколотки. – Две недели и можно будет снимать гипс. А пока отдыхайте, набирайтесь сил и ешьте побольше кальция и магния. Бром бы прописал, да боюсь, уже не поможет.

Он удалился. На какое-то время установилась тишина. Тимофей глянул на часы, уже скоро девять, и выключил свет, стараясь думать только о наступающем дне. Маша придет, они выпишутся, возьмут такси, а что касается мотоцикла, жалко, конечно, но… он пока не решил, что с ним делать. Уж больно быстроногий и всепроходимый этот старенький «Урал», который он выторговал на авторынке. Жаль, что даже его может занести и поломать на пустом шоссе.

– Здравствуй, Тимофей! – негромкий голосок из далекого, забытого ныне прошлого. Он вздрогнул, приподнялся на локтях, всмотрелся в темень. Дверь не открывалась, но возле нее виделись, как бы в размытых тонах, очертания девочки лет двенадцати в белой кофточке и синих брючках…

– Мина! – ошарашено воскликнул он. – Не может быть, Мина. Подожди, я поднимусь…

– Не надо. Я пришла… я ненадолго совсем, – девчушка подошла к постели, почти погрузившись в нее, видно было, как тяжело давался ей каждый шаг. Улыбнулась, против воли. – Это мое достижение – досюда добраться. Хорошо на стаю бездомных собак нарвалась, что-то много их в городе. Иначе б не дошла,… наверное… – и помолчав, прибавила: – А ты изменился. Столько лет прошло. Даже не верится.

– Восемь, – ответил молодой человек. Мина, я так рад тебя видеть. Как ты?

Она хмыкнула.

– Да я что? Брожу как прежде. Ты как сам? Я, когда тебя забрали, все ждала, когда ж ты соберешься вернуться. Хоть на часик повидать. Мне больше и не надо. Восемь лет прождала. А ты… нет, я понимаю, у тебя сейчас живая. Но раньше… Неужели не мог найти хоть минутку?

Тимофей смешался. В самом деле, только сейчас ему пришло в голову, что не мешало бы свидеться с Миной. Нет, он прежде подумал о ней, мгновением, когда на «Урале» гнал по шоссе. Вдали увидел поворот и новую, отражающую надпись «Гнилая топь – 5 км». Он вздрогнул, мгновенно десяток мыслей прошелестели в голове, самых разных, но не отсылающих к прошлому, а защищающих настоящее. Тимофей крутанул газ, выжимая из мотоцикла все, на что тот был способен – и через миг его занесло, прямо после поворота. Тяжело перекувыркнувшись, «Урал» шмякнулся владельцу на ногу, поломав ту как щепку, отбросил сидящую позади на обочину, и еще раз эффектно сделав сальто-мортале, рухнул, разбрызгавшись стеклом и металлом.

– Прости я…

– Не подумал.

– Нет, что ты. Думал, и не раз. Просто… понимаешь… Да и потом, – спохватился он. – Ты ведь меня выгнала из дому, нарочно дала пакет и отправила подальше, да?

– Разумеется, – ответила Мина. – я была молодой и глупой, я и сейчас молодая и глупая, но знаю, что живому мальчику с мертвой девочкой куковать зиму в промерзшем доме никак не получится. Я боялась за тебя, очень. Мне очень хотелось, чтоб ты остался навсегда, но… так ведь нельзя. Ты должен жить среди живых. Я так поняла. Потому, когда в лес пришли волонтеры, искавшие какую-то девочку, до сих пор не знаю, ни кто она, ни что с ней сталось, я решилась. Собрала тебя и отправила в мир живых. Мне было больно, но я должна была отпустить тебя. А потом надеяться, что не забудешь.

– Я только понял, что ты выгнала меня. Что тебе твой дом дороже…

– Это не мой дом, ты же помнишь, я свой сожгла, а этот просто хата, самая хорошо сохранившаяся из всей деревни. И да, я не хотела, чтоб нашли ее. Кому-то еще могла понадобиться помощь. А сказки о мертвой девочке пусть лучше останутся сказками.

– Тогда лучше бы ты мне это все в тот час и объяснила, а не отправляла в ельник. Я думал, ты решила бросить меня, я потом звал тебя, я мечтал увидеть тебя.

– И что помешало?

– Видимо, расстояние. После того, как меня нашли, сделали запрос, выяснилось: отец пропал без вести, мать тоже не сыскалась. Она оказалась сиротой, а родители отца умерли несколько лет назад. Тетя Роза, да все те, кого я называл тетями и дядями, соседи наши, не стали брать на себя обузу. Я оказался в детдоме. В двенадцать лет. Среди таких же.

Он пытался рассказать, что засыпал и просыпался с мыслью о ней, что раз даже мечтал сбежать, что плакал в подушку, призывая Мину вывести его. Что он будто вернулся назад, в то время, когда над ним измывался отец. Конечно, детдомовцы не были рады новому постояльцу, тем более, порченному, да еще и найденному на том самом болоте, а потому отношение к нему сложилось скверное. Нет, Тимофея не задирали – так только, пнут в спину и смотрят молча, как он поднимается. Друзей или знакомых хотя бы, он не нашел, закрывшись в себе, ждал выдачи паспорта и устройства на работу, неважно какую, лишь бы подальше отсюда. Хотя об этом мечтал каждый детдомовец, готовый стены проломить одним хотением своим – или погибнуть под этими завалами.

Ему повезло, невероятно, немыслимо. Какая-то семья, живущая в городе, прознала о найденном на болотах слепом мальчике, который прожил там, как уверяли досужие газетчики, не один месяц, удивительным образом выжив в негостеприимной глуши, совершенно беспомощный, но с великой жаждой жизни. Так расписали, что сердобольные люди пришли не просто посмотреть на Тимофея, но через несколько месяцев продавили прошение об усыновлении.

Так жизнь, сделав еще один крутой поворот, свела его с Машей. А дальше все просто. Он влюбился. Еще не видя, лишь чувствуя ее дыхание, вдыхая ее запахи, слыша ее голос, Тимофей понял, что не сможет без нее прожить. Возможно, Маша ощущала что-то подобное, а не только жалость – ибо иначе невозможно все последующее. И его медленное, но верное прозрение и их совместная жизнь, идущую от той самой поры и, как виделось Тимофею, должную продолжиться еще многие годы.

Мина молчала. Потом коснулась его кисти и тихо произнесла:

– Знаешь, мне всегда странно было, почему так. Я кого-то спасала, кому-то помогала, выводила из лесу, сводила с другими. И ни разу никто не вернулся. Нет, меня благодарили, но на месте и после этого я не видела ни одного человека. Правда, даже не очень обидно, только странно. Не по-людски вроде бы.

– Ты еще кого-то спасла?

– За восемь-то лет? Конечно. Бабушку, которая пришла утопиться, потому как дети потратили все деньги на ее якобы лечение от порчи. Брошенного мальчика. Девушку, которую хотели удавить и изнасиловать, да, именно в таком порядке. Мужчину, который не хотел возвращаться домой. Люди разные, странные, столько я их повидала…

Мина помолчала снова, Тимофей хотел ответить ей, но она лишь покачала головой.

– Я рада, что ты выздоровел, окреп, высвободился. Что обрел дом, нашел невесту. Я видела вас, вы,… наверное, созданы друг для друга.

– Прости, что не побывал у тебя. Я… просто я раньше был слеп, а она освободила меня из темницы. Я не могу с ней расстаться с тех пор.

– Ты проезжал мимо, ты не мог не подумать о чем-то. Ты ведь из-за этого не удержал мотоцикл?

Она будто видела его насквозь. Тимофей понурил голову.

– Я… я зайду к тебе, если ты не против. Когда снимут гипс, обязательно. Врач сказал, через две недели.

Мина покачала головой.

– Уже не имеет смысла. Надо приходить самому, а не по указке. Какой будет смысл? – и тут же: – Знаешь, я почему-то думаю, если хотя бы один вернется, я уйду. Мне очень сильно так думается, особенно последнее время. Не знаю, почему. Нет, знаю. Но может это и есть мой выход, – она почему-то улыбнулась. – Я ведь уже тридцать лет там. Сейчас была бы теткой.

Тимофей хотел что-то сказать, рука чуть заметно сдавила его кисть, молодой человек замолчал, пристально глядя на собеседницу. Мина кивнула.

– Я прощаю тебя. Не получилось, так не получилось, буду ждать другого. Я сперва ведь хотела и этот дом уничтожить, но потом поняла – кто-то обязательно придет, а потом вернется. Нельзя, чтоб он, как ты, все для себя делал. Надо встречать как настоящая хозяйка. Может, тогда… – и прибавила: – А ты уезжай, не приходи. Ты ведь так спешил промчаться мимо своего прошлого. Мне не надо таких возвращений. Ты же знаешь меня. Ты меня очень хорошо знаешь. Ты один, кто видел меня насквозь, кто узнал меня. Ты один, кому я открылась и открываюсь сейчас, – она вздохнула и прибавила: – Просто уезжай.

После чего исчезла, будто и не было никогда.

Тимофей еще несколько мгновений смотрел на опустевшее место подле своей койки. Затем тряхнул головой, приходя в себя, оглянулся по сторонам, включил лампу, достал мобильный.

– Такси? Срочный заказ к больнице номер два, на Ореховую.

Положил телефон в карман больничной пижамы, кое-как допрыгал до шкафчика и принялся спешно переодеваться. За этим занятием его застала трель телефона. Вытащить и ответить удалось не сразу

– Такси выехало, будет через десять минут.

Дверь тихо открылась, внутрь проникла знакомая рыжая головка. Некоторое время смотрела за сборами, потом произнесла:

– Что это на тебя нашло? Врач же сказал…

– Не время, Машунь, после объясню. Сколько сейчас, десяти нет? Отлично, значит, доктор еще на месте. Выписываемся и едем.

– Но я подумала….

– Все, уезжаем. Я вызвал такси.

Маша пожала плечами.

– Как скажешь… странно, конечно…. Я тогда пойду, поищу Евгения Палыча и скажу медсестре.

– Давай, я с тобой, – кое-как с помощью Маши взгромоздившись на коляску, Тимофей открыл дверь и выехал в коридор. Нога прострелила болью, но он не обратил на это особого внимания. Крутя колеса, что есть сил, он направлялся к регистратуре, находившейся в соседнем крыле. Лампы в коридоре еле горели, прищурившись от напряжения, Тимофей различал только дверь, за которой горел яркий, почти дневной свет.

Человек в черном костюме

Жолобов снова недовольно глянул на часы: уже четверть десятого, а он все еще не на работе. Приятель попросил зайти за ним, разбудить, если что. Так и вышло: пока Анатолий топтался у порога, Егорчев выискивал исподнее и облачался во что-то, более-менее вразумительное. Не позавтракав, поспешил на автобусную остановку, хотя и тут не удержался, прихватил в чебуречной мерзко пахнущую сдобу, залитую прогорклым маслом. И сейчас давился, пытаясь поспеть за старшим товарищем, старшим, правда, только по возрасту, а не по положению. Но тут разница составляла почти восемь лет.

– Опоздали, – досадливо произнес Анатолий, покусывая губы. – На штраф нарвемся.

– Не боись, дружище, я с секретаршей Сашей договорюсь, она женщина одинокая, потому понимающая, – Егорчев хохотнул и дожевав чебурек, выбросил промасленную бумажку.

– Как ты вообще умудряешься есть эту гадость?

– Завидуешь моему желудку? – усмехнулся Антон. – Он и не такое может. Не все ж пилюли глотать.

– Сам знаешь, у меня изжога.

– То-то ты на меня волком смотришь.

– Смотрю, потому что мы опоздали на пересменку, а ты в ус не дуешь.

– Нет у меня усов, дяденька, вот и не дую, – дурашливо заискрился улыбкой Егорчев. Сам глянул на хронометр, и покачал головой. – А на моих только половина девятого. Кажись, опять встали.

– Удивляюсь тебе…

Он не закончил. Отчасти удивлялся, но куда больше завидовал молодому товарищу, даже его лености и праздности. Впрочем, в глазах Анатолия, даже эти пороки виделись почти как достоинства. Антон умел и впечатление произвести, как барышня на первом свидании, и расположить собеседника, неудивительно, что ему вечно все прощалось. В отличие от Жолобова, Егорчев шел по жизни, смеясь, вот именно этой дурашливой улыбкой, которая заражала и смущением, и непонятной радостью. Как сейчас: Жолобов не смог запретить губам раздвинуться следом, его тут же толкнули в плечо. Какой-то лихач, на самокате, засмотревшись, чуть не врезался в него, и даже не извинившись, помчался дальше. За ним, на скейте, последовала еще пацанва, четыре человека. Чертыхнувшись, Анатолий отошел к самому краю тротуара, уступая дорогу. Егорчев же продолжал, как ни в чем не бывало, идти дальше: подростки будто сговорившись, объехали его стороной.

Жолобов сделал шаг вперед, хотел что-то сказать приятелю, но не успел. Лихач на тертом временем «фольксвагене» круто завернул из левого ряда к обочине, едва не сбив Анатолия. Тот спешно отскочил с бордюра, и затылком врезался в знак «Берегись автомобиля!». В глазах потемнело, липкая мгла застила город.

Жолобов очнулся в больничной палате, лежа на койке под колючим одеялом. Он как-то разом пришел в себя, поднял голову, огляделся по сторонам и увидел странного мужчину средних лет в черном костюме, сидевшего на табурете возле кровати.

– Вы, наконец-то очнулись, очень хорошо, – произнес тот. Анатолий воззрился на пришельца, невольно сощурившись, поворот шеи заставил затылок заняться болью. Жолобов скривился и снова лег.

Странной в мужчине Анатолию виделась одна деталь – его галстук-бабочка. Тоже черная, но в мелкий горошек, совершенно неуместная. Будто у конферансье в театре, а пуще того, в шапито, каких в городе, да и поселках окрест достаточно.

– Кто вы? – пробормотал больной. – Я вас знаю?

– Меня все знают, – приветливо ответил мужчина. – Не все сознаются в этом, но и ладно, я никого не виню. – он помолчал, затем резко переменил тему: – Но к делу. Я ведь не просто так к вам пришел, Анатолий Павлович.

– Я не совсем…

– Сейчас поясню. Видите ли, у вас не так давно образовалась опухоль, она прежде никак себя не проявляла, но за последние несколько месяцев заметно увеличилась в размерах. Счастье, что вы ударились затылком об указатель, иначе через некоторое время все, инсульт. И узнали бы об этом лишь на вскрытии. Голова, сами знаете, предмет темный, до сих пор толком не исследованный.

– А вы… – мысли путались, Жолобов пристально вгляделся в сидевшего напротив. Мужчина вроде бы улыбался ему, но едва заметно. Анатолий решительно не мог вспомнить, где видел его. Но спрашивать – вот сейчас, когда он только выплыл из забытья, не хотелось. Хотя каждое слово сидевшего порождало массу вопросов.

– Вы очень удачно ударились, не находите? – продолжил мужчина. – Вот и я согласен. Но ничего просто так в нашем несовершенном мире не случается. Везение – это лишь стечение хорошо подготовленных обстоятельств. А потому, я полагаю, не будет лишним и вас попросить об одолжении, раз уж я малым образом споспешествовал столь чудесному вашему освобождению от детонатора в черепной коробке.

– Вы были за рулем? – Жолобов начинал понимать, почему человек в черном явился сюда. – Я очень признателен…, хотя… вы могли бы сказать…

– Тогда сделки не случилось бы. Я предлагаю вам договоренность.

– О чем, какую еще…

– Послушайте меня внимательно, Анатолий Павлович. Я сделаю для вас еще одну услугу, научу одному интересному фокусу. Вы сможете на чуть-чуть заглядывать в будущность и у всякого, кого захотите, узнавать причину его смерти. Как это узнал я у вас и подготовился к помощи.

– Что? – одними губами ошарашено спросил Жолобов.

– Я же сказал, что решил поделиться толикой своих умений. Так будет правильнее, вы не находите?

– Да кто же вы? – Жолобов резко поднялся. Затылок отозвался ноющей болью, но он не лег. – Отвечайте!

– Вы понимаете, кто я. Или догадываетесь. Ну же, сами ответьте на вопрос и пойдем далее. Так вы хотите обрести умение предугадывать смерть любого человека? Или желаете вернуться обратно, я и такое могу, назад в тот час, ту минуту, когда выскочили на край тротуара? Меня там уже не будет и все вернется на круги своя. И вы ничего не вспомните из этого разговора.

– Подождите, – голова пошла кругом. Он ледяной рукой коснулся затылка, немного полегчало. – Подождите, я не понимаю. Фокус, определение причины смерти… вы это серьезно?

– Я не шучу, не имею такой привычки. И вы это знаете и даже понимаете почему. Я всегда прихожу ближе к концу, а вы…

Озарение пришло ослепительной вспышкой. Жолобов дернулся всем телом, холодный пот заструился по подмышкам.

– Не может быть… – едва слышно прохрипел он. – Такого не бывает.

– Все однажды случается. Просто я решил с вами договориться. Избавив вас от печального финала, я предлагаю вам умение, которое, думаю, вам сгодится. И да, отныне вы сами будете решать, каковым окажется последний час. В отличие от всех прочих. А взамен, – он взмахнул рукой, упреждая вопросы, – я попрошу самую малость. Всех тех, кому вы назначите причину окончания дней.

– А я…, вернее, они,… когда они…

– А этого я вам не скажу. И вы им. Пусть знают и пытаются избегнуть. Ведь и такое возможно. Всех можно обмануть, особенно, если заранее обо всем договориться.

Голова пошла кругом. Жолобов всматривался в черного человека, но видел лишь тьму, простирающую к нему свои объятия. Наконец, вздрогнул, и поняв, что слишком задерживает величественного собеседника с ответом, кивнул. И тут же произнес, боясь, как бы тот не понял превратно:

– Я согласен, согласен. Меняйте.

А через мгновение Жолобов очнулся. Почувствовал неожиданную легкость в теле, странную невесомость, будто только выплыл из межзвездного пространства. Открыл глаза, осмотрелся. Анатолий находился в пустой больничной палате, голова оказалась перевязана бинтом, странно, но болей никаких не чувствовалось, он поднял руку, проведя по повязке пальцами.

– Очнулись? – донесся смутно знакомый голос. Жолобов дернулся, повернул голову. Нет, это врач, не тот человек…, а кто тот? Видение стерлось из памяти, оставив лишь странное ощущение пустоты после себя. – Прекрасно. Вы здорово треснулись головой, дорогой мой, в следующий раз будьте осторожнее, когда пытаетесь перейти улицу в неположенном месте.

– Да-да, конечно, доктор, – пробормотал Анатолий, разглядывая врача. Тот взял в руки больничный лист, изучая последние записи. Потом подсел на кровать, поднял руку пациента, нащупывая пульс.

– Давайте я вас послушаю… – донесся успокаивающий голос. И тут же глаза застила мгла. Непроглядно черная бездна обрушилась на Жолобова, ослепив его и обездвижив.

Доктор поднялся, кивнул, заметив:

– Тут душновато, а вам надо дышать свежим воздухом, набираться сил. Я открою окно.

Подошел к окну, распахнул створки, вдыхая запах белой сирени, только начавшей цвести, и ныне, после недавнего дождя, пахнувшей просто одуряюще. Четвертый, последний этаж, врач засмотрелся на заросли, изрядно поломанные посетителями, желавшими порадовать близких.

– Доктор, – прервал любования врача Жолобов, – когда мне можно выписываться?

– Да мы вас долго держать не станем. Дня два еще. А разве за вами не придут? Супруга ваша для всех давно как своя, прекрасная работница и человек душевный. Я думал, она сейчас дома, готовит вас.

Анатолий помолчал. С женой он разругался несколько дней назад, и на несколько дней, как всегда в таких случаях, она уехала к маме, в Горлово. Накопила отгулов и уфитиляла. А так… она, действительно, работает в больнице, правда, в другом отделении, родовспомогательном, но если что, договориться может со всеми и обо всем. Неудивительно, что врач его хорошо знает.

– Мы сейчас… словом, она у мамы.

– Такое бывает, – усмехнулся доктор, – Тогда вам стоит ее предупредить. Думаю, сразу приедет – и чем не повод для восстановления отношений, а?

Он хмыкнул, наклонился чуть дальше, видимо, что-то или кого-то увидев. Некоторое время смотрел туда, потом чертыхнулся сквозь зубы.

– Доктор… – немного резче, чем надо, произнес Жолобов. Врач дернулся. Весь его вес оказался сконцентрирован над подоконником, рука предательски заскользила. Еще мгновение и он, чуть слышно вскрикнув, внезапно вывалился из окна и пропал.

До слуха оцепеневшего Жолобова донеся глухой стук и истеричный женский крик.

– Глупости все это, вот глупости, – забормотал он.

– Простите, что вы сказали?

Анатолий поднял глаза, и тут только понял, что ни с ним, ни, тем паче, с доктором ничего не приключилось. Врач стоял у изголовья, он закончил осмотр, и тут обратил внимание на окно. Поднялся, кивнул, заметив:

– Тут душновато, а вам надо дышать свежим воздухом, набираться сил. Я открою окно.

Смутное подозрение шевельнулось в глубинах сознания. Анатолий пробормотал: «Подождите, доктор», – но его, кажется, не услышали. Врач распахнул створки, вдыхая запах белой сирени, начавшей цвести и ныне, после недавнего дождя пахнувшей просто одуряюще. Анатолий замер, затаился, увидев, как врач перегибается через подоконник, разглядывая цветущий куст.

– Доктор, – пробормотал он. Врач не обернулся.

– Доктор, осторожнее! – крикнул, уже не скрываясь, Жолобов.

Врач дернулся, как от удара, шаткое равновесие его тела оказалось вдребезги нарушено. Рука предательски заскользила. Еще мгновение и он, чуть слышно вскрикнув, внезапно вывалился из окна и пропал.

До слуха оцепеневшего Жолобова донеся глухой стук и истеричный женский крик.

– Не переживай, Толя, – шептала в трубку жена. – Я немедленно выезжаю. Ох, если б я знала, что ты в такую историю попадешь, если б знала. Но сам хорош, мало того, что не вспомнил про нашу годовщину…. Ай, да что я, ты, главное, не вспоминай и побольше пей корня валерьянки, он замечательно успокаивает. У нас будущие мамочки на сохранении только им и спасались. А то в голову всякое лезет. Завтра я буду дома.

Жолобов слушал и не слышал ее. Жена, сама никогда не рожавшая, любила оседлать знакомого конька и рассказывать истории их стационара. Сейчас ее трепотня, прежде супруга доводившая, неплохо отвлекала от происшедшего. Тем более, что разумного объяснения случившемуся Анатолий не мог дать, попросту не понимал, что с ним произошло в тот злополучный миг, когда доктор вдруг вывалился из окна, как показалось Жолобову, дважды.

– Это все нервы, работа у меня и раньше была такая и сейчас, – ни к кому не обращаясь, произнес он. Отчасти и верно, прежде он водил инкассаторский броневик, лопнувшего в четырнадцатом году банка. По счастью, на машину никто никогда не нападал, но само сидение в бронированной консервной банке на чужих миллионах тоже до добра не доводит. Отчитываться приходилось за каждый чих и внеплановую остановку. Жолобов был даже рад, когда банк разорился, а он устроился в сорокаэтажную гостиничную высотку, именуемую в народе «огурцом», на должность охранника подземного паркинга.

Наконец, Зина попрощалась, пообещав завтра же «довести его до ума». Анатолий усмехнулся, это она умеет, как никто. Положив мобильный, некоторое время созерцал потолок, затем согласился расписать пульку с товарищем по палате.

Уже через час после катастрофического происшествия его перевели в соседнюю палату, в той, где Жолобов лежал прежде, и ныне вовсю работали следователи. Опросили его, довольно поверхностно и странным фразам больного особо внимания не придавали.

Поздним днем, едва часы поседения начались, пришла тетя Глаша, Анатолий понятия не имел, откуда она узнала о случившемся, возможно, Зина позвонила. Старушка охотно заглянула к племяннику, принесла апельсины и его любимое курабье. Долго выспрашивала, как же это он так, и на прощание посоветовала держаться внутренней стороны тротуара. Положила ладонь на лоб.

– Холодный, значит, на поправку идешь, – уверенно заметила она. Жоболов вздрогнул, скрипнул зубами, почувствовав, как в миг, когда прохладная сухая ладонь покрыла его лоб, он снова оказался во власти тьмы.

Увидел тетю Глашу, лежавшую на постели. Ноги снова ломило, старушка редко выходила из квартиры, разве наведаться к племяшу, в «огурец», что напротив ее дома. Вот и в этот неведомый день, она лежала, приняв «пятерчатку» для верности, приходя в себя после того, как боль начала спадать.

На улице резко затемнело, что-то громогласно ухнуло, хлопнуло, сотрясая дом от основания до крыши. Пыль душным облаком втянулась в комнату через открытые настежь окна. Тетя Глаша с трудом поднялась, попыталась закрыть окна, но разом задохнулась, закашлялась. Мучительно пытаясь выбраться, невыносимо медленно поплелась к двери, пыль душила ее, давила. Она не выдержала натиска, упала на самом пороге, пытаясь найти ключи – и уже не встала больше.

Жолобов дернулся и очнулся. Тетя Глаша уже поднялась, собираясь уходить. Анатолий смотрел на нее невидящим взором, не понимая, что с ней, с ним случилось сейчас. Вернее, с ним сейчас, с ней… когда?

– Береги себя, Толенька, – повторила она. – А то ты вон бледный какой. На апельсины налегай, в них вся сила.

И вышла, оставив Анатолия приходить в себя.

Жолобов медленно поднял руку, вытер пот со лба. В голове снова звенела пустота, он никак не мог припомнить, откуда у него появилась это… дар или проклятье, даже неясно, как назвать. Да какой, к черту, дар, когда он, можно сказать, помог доктору отправиться в полет с четвертого этажа? Видимо, что-то случилось с головой, когда он, двумя днями ранее, треснулся затылком о табличку. Что-то сместилось, даже не в нем именно, но в пространстве-материи, коли он после удара умудряется видеть то, о чем лучше вовсе не знать. И с какой, собственно, стати ему это? Но как ни старался Жолобов вспомнить причину, всякий раз она ускользала. Понимал только одно: лучше бы ему поберечь и себя и других.

И тут снова увидел тетю Глашу.

Серая муть поднялась со дна памяти, Анатолий едва смог выбраться из ее душных клубов. Подумал, наверное это произойдет не сейчас, даже скорее всего. Откуда эта пыль? – она ж не просто так. Может, через одиннадцать лет, когда дом будут сносить, а старушку почему-то забудут.… Сколько ей тогда стукнет… много, восемьдесят. Вдруг обойдут, не предупредят, а она… нет, хорошо, что узнал, может предупредить. Главное, самому не забыть. Да нет, поди, такое забудь. Доктор вон…

Анатолий постарался забыть про доктора, принял таблетки и кемарил до самого полдника. Затем спустился в справочную, пытаясь узнать, когда и у кого ему можно выписаться.

– Больной, вам два дня в себя приходить, – строго заметила сестра. – И не ерепеньтесь, у нас вам будет гораздо лучше, чем дома, даже с Зинаидой. Тут и уход вам и покой. Послушайте, Жолобов, вы ведь еще и Семена Андреевича последним видели, да как…

Анатолий уперто стоял на своем, но и сестра не сдавалась. На шум прибыл новый глава отделения, молодой парень, лет двадцати семи, от силы. Голова у Жолобова уже разламывалась, он готов был уступить, но доктор едва глянув на пациента, здравомысляще решил, что всем сторонам станет лучше, если большой окажется здоровым. Выписал ему больничный на две недели, велел сестре звякнуть Анатолию на работу и отправился с ним подшивать папку. Пока он собирался, снова позвонила Зина.

– Толик, я немного задержусь, вечером буду. Ты как, получше?

Он вспомнил, что Зина может вернуться в любой момент, вздрогнул от этой мысли. Холодок пробежал по коже.

– Нет! – резко ответил он.

– Что нет, Толя?

– Не надо. Пока не надо приезжать. Оставайся у мамы.

– Да что с тобой такое-то? Таблеток перепил? Я разберусь, что тебе надавали.

– Даже не думай, – он не знал, как ее остановить, потому бросил последний козырь. – Иначе у нас будет как в тот раз. Точно будет.

– Что будет?

– Да то самое будет. Лучше не надо.

Сам не понимал, что нес, но Зина, кажется, убедилась больше в его нездоровье, потому повесила трубку, оставив в неведении относительно своих планов. Жолобов выдохнул и, собрав вещи, покинул больницу. До дома добирался на такси, голова никак не желала приходить в себя.

А у подъезда стоял, кого-то поджидая, Егорчев.

– Прибыл, болящий, – довольно заявил он. – А я уж хотел навестить недужного, гостинцы собрал. Держи сумку и пошли ко мне, я всех девиц уже выгнал.

– Ты чего не на работе? – ошарашено спросил Жолобов, разглядывая стоящего перед ним. Антон хмыкнул.

– Отпросился, вестимо. Надо ж друга навестить. Кто ж знал, что ты сразу домой подорвешься. Из-за тебя у меня чуть отгул не пропал. Хорошо, что ты никому еще ничего не сообщил.

Егорчев приторно осклабился, на этот раз извив губ показался Анатолию особенно дурацким. Он хотел отказаться, но сразу понял тщету своих потуг, а потому покорно последовал за товарищем в подъезд. Лифт опять не работал, двигаясь вслед за Антоном, Жолобов размышлял, стоит ли рассказывать ему о случившемся с врачом: с одной стороны лучше б избежать, а с другой, Егорчев все одно, небось, в курсе, а потому начнет наседать. Отбиваться от товарища Анатолий так и не научился, в обществе Антона Жолобов терялся и высыпал все, что на душе накипело. С одной стороны есть возможность выговориться, а с другой, Егорчев такое трепло, через миг все интимные подробности станут известными сотоварищам, а еще разнообразным собутыльникам и подружкам любителя помолоть языком. Глядя в спину товарища, Анатолий чертыхнулся негромко, и тут же, будто услышав его мысли, приятель обернулся и на весь дом вспомнил о смерти врача. Тут же завалил вопросами. Жолобов поспешил уже сам затащить того в квартиру.

– Зинка твоя мне звонила и говорила что-то про твою голову. Давай выкладывай, что за видения у тебя.

Жолобов посопротивлялся, но кажется, больше для виду, быстро сдался и высыпал то, что сам посчитал первопричиной видений. Глаза Егорчева довольно расширились, а брови взметнулись к потолку.

– Ух ты, здорово. То есть, два дня назад ты треснулся башкой о табличку и сразу стал провидцем?

– Кажется, именно так. Мне еще кажется, что было еще что-то, но я не уверен…

– А что, что-то? Кроме башки с тобой ничего не случалось. И то все потому, что ты в кои-то веки опоздал на работу. И на тебе, шикарный выход, – какое-то мгновение Егорчев размышлял, перебив сам себя, и произнес то, чего Анатолий боялся до дрожи: – Предскажи! Ну, давай, коснись меня дланью провидца и сообщи о будущности. Я жду, давай!

– Я не вижу будущего, я только…

– Да понял, понял. Вот черт, другой бы на твоем месте уже давно зарабатывал на даре, а ты… тетеха. Ну, я жду.

Выдохнув, Жолобов произнес последний довод, больше для себя:

– Тебе не понравится. Но и потом, будущее изменится.

– Вот, блин, ну и что, что я буду знать, может, мне понравится.

Он коснулся плеча Антона. Тут же, подчиняясь привитому два дня назад закону, разум залила тьма.

Жолобов увидел себя, целящегося из табельного «Макарова» в Егорчева. Анатолий крикнул дважды приятелю: «Не смей!» и прежде, чем Антон хоть что-то предпринял, принялся стрелять.

Егорчев, точно кукла, сложился и осел наземь.

– Да чтоб тебя! – Жолобов шарахнулся, ударился спиной о дверной косяк, выругался и только после этого сообразил, где находится. Потряс головой.

– Эвон, как тебя… ну, выкладывай, как я уйду? Занимаясь сексом с мисс области, России, мира? С двумя? Тремя? Что, пятью?

Но Жолобов никого не видел и не слышал. Его колотило, словно больного малярией, зуб на зуб не попадал. А когда Егорчев попытался коснуться товарища сызнова, Анатолий шарахнулся снова, поспешил к двери. Приятель перегородил дорогу, Жолобов отпрянул, он до жути боялся снова коснуться Антона. Пытался уговорить, улестить, но Егорчев стоял на своем, требуя ответа.

– Мне лучше уйти, – когда зубы перестали стучать, еле шевеля языком, выговорил Анатолий. – Отойди.

– Через мой труп.

Он не выдержал, попытался оттолкнуть. Странно, тьма шевельнулась, но видений больше не случилось. Видимо, повторов бездна не любила, или давала отдохнуть? Жолобов перевел дыхание. Попросил коньяку. Егорчев, довольный, потащил товарища в кухню, плеснул полстакана. Сел напротив, глядя, как приятель жадно, ровно воду, пьет сорокаградусную жидкость.

– Ну?!

– Ты умрешь, подавившись пряником, – хрипло выдавил из себя Жолобов первое, что в голову пришло. Егорчев недоверчиво посмотрел на него, отобрал стакан, налил себе на два пальца.

– И что, все? – разочарованно произнес он. – И вот это надо было… А что ж тебя колотило так?

– Эффект такой…, извини, мне надо… – Жолобов поднялся и поспешил на выход, Антон последовал за ним.

– Понимаю, себя надо беречь. Блин, я думал, а тут…. Умеешь ты обломать. Вот теперь точно пряника в рот не возьму. Да и с чего, я сладкого почти не ем. Вот другие… а черт, Ленка, она любит сласти до жути. Надо скорее расстаться. Спасибо, выручил!

Последние слова Антон проговорил закрывшейся двери, Жолобов спешно ретировался. Выскочил, как чумной, из подъезда и минут десять бегал по детской площадке, внезапно позабыв, где живет. Вдруг все дома сделались, серыми, неуютными, одинаково чужими. Где его дом? Явно где-то не здесь, остался в другом месте, в другом времени.

Внезапно помыслилось, ему надо срочно уехать из города, вот хотя бы в Горлово, к теще. Плевать, что она Анатолия не переваривает, первое время можно и потерпеть, но сколько продлится это первое время? Он понятия не имел, когда, как и с чего вообще произойдет меж близкими приятелями такое, что послужит толчком к стрельбе. За что вдруг Жолобов станет палить в друга? Нет, звание друг Егорчеву он выдал впрок, до подобного тому расти и расти, но это не отменяет главного – более близких товарищей у Анатолия не имелось. Может, это случится, когда они появятся? Но Жолобов работает в паре с Егорчевым уже шесть лет, и за все это время ни с кем не сошелся.

– Уеду, просто уеду. Тогда и стрелять станет некому, – бормотал он, мечась меж подъездов. Пока следующая мысль не открылась ему. Зина, она ж приедет на днях. А если узнает? Если, нет, тут не если, а когда он узнает о том, как жене предстоит уйти?

Заставив ноги остановиться, Жолобов с удивлением заметил, что находится аккурат перед своим подъездом. Он выдохнул, перевел дыхание. Тарахтевшее сердце начало успокаиваться. Да и стакан коньяка на пустой желудок начал действовать: мысли замедлялись, становились ватными, расплескивались и сходили на нет. Он понимал, что пьянеет и радовался уже этому.

Дома тяпнул еще рюмку. А после, не раздеваясь, завалился на диван. В последний миг перед отправлением почудилось странное, жутковатое. Но что именно, Жолобов разобрать не смог, бездну затмила усталость, чернильное пятно расплылось перед глазами, вобрало его в себя, утянуло к неведомым берегам.

Выплыл он только утром, разбитый, со знакомо пустой головой. Поднявшись, некоторое время бродил по комнате, переходя в кухню и обратно, крутясь и стараясь ни о чем больше не размышлять. Выпил полбутылки кваса, оставшегося в холодильнике после поездки к сестре Зины, еще в начале месяца. Тогда он тоже ощущал себя чужим, никак не мог найти места, и в силу этого здорово перебрал. История, имеющая дурацкую манеру повторяться, выкрутилась и теперь на старый лад.

Допив квас, Жолобов долго сидел, глядя прямо перед собой. Потом спохватился, стал разогревать упаковку вермишели в микроволновке – со вчерашнего дня ничего не ел, неудивительно, что желудок предпочел напомнить о себе. Пока ел, снова подумал о Зине. Набрал ее номер.

– Ты это, знаешь, я вот подумал. Я сам к тебе приеду. Ты не приезжай только.

– Ты чего это, Толя, совсем с катушек поехал? Я звонила в больницу, оказалось, вчера вечером закатил скандал, наехал на Пашу, обозвал ее, и удрал домой. Ты сейчас где, дома хоть?

– Да, я сегодня к вам приеду.

– Объясни на милость, что на тебя нашло?

Но Жолобов ничего пояснять не стал, дал отбой. После спохватился. А ведь что это он, ему ж достаточно просто подать заявление об уходе. Действительно с головой непорядок, до элементарного не додумался. Он уйдет с работы, перестанет встречаться с Антоном, так изменит и его, и свою жизнь. Может, это и к лучшему, может, устроится куда-то, да хоть в Сбербанк. Говорят, там синекура.

Он помотал головой и отправился в «огурец». Самое высокое здание в городе неслучайно носило это странное название. Высотка темно-зеленого стекла, сверху закруглявшееся, оно действительно выглядело словно вкопанный в землю здоровенный тепличный огурец, из тех, что обычно продают в магазинах зимой. На самой вершине здания имелся ресторан и смотровая площадка, и туда и туда вход давно уже был только по записи, ибо почти все туристы, прибывавшие в город, непременно либо обедали, либо осматривали город с высоты птичьего полета. Еще бы, главная достопримечательность. Как следствие, до двух сотен тысяч посетителей в год, что для такой глуши как Спасопрокопьевск, огромная величина.

На входе Анатолий встретился с Семеновым, начальником охраны гостиницы, в этот день сидевшим на входе в камере с экранами. Давно его не видел, последнее время, Семенов много перерабатывал вроде копил на что-то. А ведь человек неплохой: тихий, спокойный, ни пить, ни трепаться не любитель, чего он с ним не сошелся? Вместо Антона-то?

Механически, Жолобов тряхнул протянутую для приветствия руку. И запоздало обмер, мрак немедленно охватил разум, уволок в неведомое.

Семенов подошел к грузовику, стоявшему на втором уровне парковки, Егорчев уже крутился подле старой, потрепанной «Газели».

– Этот, что ли? – спросил он у старшего. Семенов величаво кивнул. – Тогда проверим.

Дернув, открыл дверь кузова. Внутри что-то находилось, мешки вроде, толком рассмотреть не удалось.

Чудовищный взрыв потряс город.

– Ты чего? – спросил Семенов. Жолобов потихоньку выплыл из черного тумана и теперь с недоумением осматривался по сторонам. – Что случилось-то?

– А? Нет, ничего. Просто… – он понятия не имел, как объяснить свои видения, предсказания. У самого даже понимания, что же такое случилось, не находилось. – Только хуже вышло.

– Чего хуже? – спросил он. Жолобов потряс головой.

– Нет, ничего. Мысли вслух.

Их скопище пронеслось в голове, словно потревоженный осиный рой. Выходило, что напрасно он отказался от убийства? Нелепость какая-то. Но неужели обязательно убивать своего товарища? Нет, не может быть. Просто не может. Надо найти выход. Найти…

– Егорчев тут? – хрипло спросил Анатолий.

– Конечно, должен. Его смена. Сейчас гляну, – он обернулся к служебному входу, через который все служащие гостиницы проходили на работу, на входе вставляя свои карточки в приемник, «пробивая» время прибытия. Семенов оживил компьютер, проглядел запись. И тут вспомнил. – Забыл. Антон же сменами махнулся с Шаповалом.

Жолобов выдохнул. Немного отлегло. Значит, можно найти выход, можно найти…

– Он вроде вчера махнулся.

– Сегодня тоже. Я смотрю, Шаповал тут, а Антона нет. Ну да, он предупреждал же. Извини, только сейчас вспомнил. Случилось что?

Жолобов не знал, что ответить и тем более, не представлял, как внятно сформулировать другую просьбу – пройти с ним на парковку, поискать серую «Газель». Семенов, попытавшийся выяснить, зачем ему та понадобилась, в итоге, махнул на все рукой и, попросив подменить на пару минут, двинулся следом. Как глава охраны, он имел непрописанное законодательно, но всегда применявшееся в «огурце» право осматривать всякую машину, припарковавшуюся не по правилам, подозрительно выглядящую, а так же любого человека, заподозренного в чем бы то ни было, будь это кража или некое внешнее сходство с разыскиваемым преступником. Да, посетители или выписывавшиеся постояльцы жаловались на него в органы или еще куда, но начальство гостиницы всегда вставало на сторону главного стража покоев, да и полицейские чины тоже старались спускать подобное дело на тормозах, ведь, Семенов до самого недавнего времени работал в их структуре.

Они быстрым шагом обошли все три этажа парковки и не найдя ничего подозрительного, хотя бы отдаленно напоминающего искомую «Газель», вернулись ко входу. Жолобов растерявшись, выдавил нечто, похожее на истину – ему поступила информация о подозрительной машине, но как и откуда, предпочел не афишировать. Проверил гипотезу, слава богу, не подтвердилась.

– Хорошо узнать номера, чтоб в розыск объявить, – предусмотрительно заметил Семенов, но Анатолий его уже не слушал. Попрощавшись, поспешил домой к Егорчеву, объясняться. Хотя никак не мог придумать, что ему сказать на такой случай.

Его все еще потряхивало, пусть и не так сильно, как в тот момент, когда он увидел, скорее, почувствовал всем телом, мощный взрыв, подорвавший здание гостиницы и эхом прокатившийся по городу. Сойдя с автобуса, Жолобов постоял, стараясь придти в себя, но не слишком-то удавалось. Мысли возвращались к увиденному, он не мог представить, что взрыв вообще может произойти. Но ведь всего ничего назад он и мысли не мог допустить, что будет стрелять в самого близкого товарища, а после уже размышлял, почему это сделает и только позднее – как это преступление ему следует предотвратить. И вот теперь размышлял по-новой, стоит ли сообщать Антону о том, что тот натворит в грядущем, чтоб не переменить его к еще более худшему, вовсе непредсказуемому.

Хотя он очень мало знал о том, что случится. «Газель» виделась ему смутно, да и особых примет не имела. Серый кузов, серый фургон, в городе таких несколько сотен. Прав Семенов, жаль, не увиделись номера. Может, и были, но сейчас не помнил этого. Только то, что Антон откроет дверь и разнесет гостиницу на куски.

От этой мысли он вздрогнул. Спешно достал мобильный, набрал Егорчева.

– Я у тебя под домом стою, надо поговорить. Или ты опять с кем-то? – стремительно, не давая слова вставить, произнес Анатолий. Антон хмыкнул.

– Вот еще. Ты запамятовал, да и неудивительно. Сегодня у Кожина днюха. Так что я туда, наши накидали в шапку, а я вчера-сегодня обегал магазины. И тебе советую заглянуть, если в голову опять ничего не…

– Что? Ты где сейчас? – Жолобов растерянно оглянулся по сторонам. Мысли взметнулись и опали.

– Подъезжаю. Ты тоже заходи. Сам-то где?

– Не вздумай заходить на парковку, – почти крикнул он, мало обращая внимания на прохожих, начавших оборачиваться. – И вообще ничего не трогай. А лучше побыстрее уходи.

– Там все разберут. А у тебя что, видение опять? И какое?

Лучше не говорить, иначе снова все поменяется. Или уже поменялось? Жолобов буркнул себе под нос несколько слов. Хотел просить Егорчева еще раз подождать у входа или хотя бы у Семенова на посту, но тот отключился. Чертыхнувшись, Анатолий глянул по сторонам. Срочно в гостиницу, единственная мысль, пришедшая в голову. Как угодно, только скорее.

Он потянулся за бумажником и обнаружил пистолет. Холодная сталь обожгла руку, Анатолий дернулся, но вынул ПМ, ошарашено глядя на него. Потом спохватился, поспешно сунул обратно в карман. Странно, он совершено не помнил, как вытаскивал оружие из сейфа, упихивал в карман, да и вообще, почему вдруг взял с собой. Ведь не собирался стрелять в Егорчева, больше того, в «огурец» специально ехал, чтоб прекратить всякую возможность подобного. И на тебе. Да когда же он успел ухватить оружие? Как ни старался, Жолобов этого не помнил.

Бумажника не нашлось, мысли тут же обрели криминальный оттенок. Надо взять такси, но не платить, – нет, нельзя, таксисты народ ушлый, его просто не выпустят. Значит, придется угонять машину. И поскорее, иначе черт его знает, что Антон успеет удумать прежде, чем Жолобов до него доберется.

Анатолий огляделся. Вокруг него самых разных машин стояло предостаточно, но он понятия не имел, как открывать и заводить припаркованную, видел только по телевизору. Значит, надо брать у кого-то на ходу, как полицейские по телику делают.

На другой стороне улицы он заметил грузовичок, с желтым фургоном и надписью «Грузоперевозки по России». Возле топтались двое южан, громко о чем-то споривших на своем. Решение созрело мгновенно. Эти точно заявлять не будут, главное, натиск и решительность.

Жолобов спешно перебрался через улицу, подошел к фургону и тут же влез в кабину. Южане мгновенно перестали браниться, хором заорали на него. В ответ Жолобов смачно вынул пистолет, показал им, тут же оборвав разговоры, и вдавил педаль газа до упора. Грузовичок мигом рванулся с места и рысью помчался в сторону «огурца». Поток машин на улицах в этот час оказался довольно плотный, Анатолий практически без перерыва жал на клаксон, выскакивая то на тротуар, то на встречную. От него шарахались, его материли, внимания он не обращал. Некогда. Ему следовало как можно быстрее добраться до места. А там уже….