Неидеальный спор бесплатное чтение

© Керн С., текст, 2024

© Валор А., иллюстрации, 2024

© ООО «Феникс», оформление, 2025

Плейлист

Каждой главе соответствует определённая музыкальная композиция. Автор рекомендует читать под музыку. Плейлист можно найти в начале книги.

Пролог

Май 2018 г. Никита

Вдох-выдох, вдох-выдох. Я будто после долгого нахождения под водой вынырнул и хватал ртом воздух, чтобы надышаться. Однажды мы с другом Гариком ставили эксперименты по задержке дыхания в бассейне, он всплывал и смешно шлёпал губами, как немая селёдка, чтобы схватить побольше кислорода в лёгкие. Я ощущал то же самое, только выбирался не из воды, а из сна. Над головой потолок вместо воды, а чувство – словно мог утонуть.

Я сел в кровати, медленно приходя в себя. Позвал девушку, с которой провёл ночь, но в ответ услышал только перекличку птиц за окном и шелест листвы. Май выдался тёплым – конечно, не тридцать летних градусов, но тепло по-весеннему, когда можно открыть окно, чтобы свежий воздух вместе со звуками проникал в комнату, заставляя радоваться новому дню.

Отбросив одеяло, я вскочил и дёрнул дверь ванной. Надежда, что она не слышит меня из-за шума воды, растаяла, потому что никакого шума не было и свет в ванной не горел. Постучав по косяку пальцами, чтобы сообразить, что происходит и что делать дальше, я натянул джинсы и выскочил из комнаты, продолжая звать исчезнувшую из постели девчонку.

На ум приходили разные варианты исчезновения от «пошла прогуляться» до дикого «она мне приснилась».

– Здесь никого нет, кроме меня, – услышал я с первого этажа голос Галины Петровны, нашей помощницы по хозяйству, которая, наверное, уже готовила завтрак на двоих, как я просил. – Кофе или чай? Что-нибудь принести?

– Нет. Не сейчас, – быстро ответил я со второго этажа.

Голова гудела от бешено закручивающихся в узел мыслей.

«Что я сделал не так? Чем мог её обидеть? Почему она ушла?» – думал я.

Остановился у лестницы, вернулся назад, толкнул дверь и бросил взгляд на тумбочку – сотового не было. Я не мог вспомнить момента, когда и куда его кинул.

Разворошил кровать в поисках смартфона, потому что иногда засыпал с ним в руках, и столкнулся с её запахом, оставшимся на подушках и простынях. Сладковато-ванильный, нежный. На секунду я забылся, откинувшись на подушку, и закрыл глаза, вспоминая всё, что произошло после её приезда ко мне.

Дурак!

Ругал себя за то, что проспал момент, когда она могла уйти.

Уйти?

Почему-то я даже не мог предположить, что она решит уйти – вот так просто, ничего не сказав, сбежать утром. И если бы не сон, от которого я столь резко проснулся, мог бы ещё валяться и ничего не предпринимать.

Сон…

Я давно не видел маму во сне. Столько раз мысленно представлял, хотел увидеть, чтобы не забыть черты, голос и её прикосновения, но каждый раз после нескончаемой бессонницы просто проваливался в темноту до утра.

Мама не снилась давно, но в этот раз словно хотела мне помочь, хотя видение было не из лёгких.

Больничная палата, этот ужасный запах медикаментов и стерильной чистоты, мама на современной койке с приподнятым подголовником. Её глаза закрыты, дышит часто, у меня наворачиваются слёзы. Знаете, про сильных мальчиков – всё это пустая болтовня. Когда тебе действительно плохо, сдержать слёзы невозможно, они сами текут; и я пытаюсь их скрыть, спрятав лицо в сгибе локтя и уткнувшись в край кровати.

Там, на грани реальности, на меня нахлынули чувства, которые я испытал, когда мама впервые сказала, что скоро нам придётся попрощаться, что она всегда будет со мной, но теперь незримой тенью станет помогать не сбиться с пути и сделать правильный выбор.

Я не верил в поставленный диагноз. Казалось, только в фильмах бывает, когда вполне себе счастливая семья вдруг теряет самое главное – её душу, то, что всех скрепляет и объединяет. Потеря близких представляла собой потерю себя, по крайней мере, какой-то её части. Я не знал, как смогу дальше жить. Просто не хотел знать.

И вот я у кровати мамы, плачу и чувствую, как она положила руку мне на затылок и тихонько проговорила:

– Милый, поторопись.

– Что?

Я попытался стереть следы слёз рукавом свитера и посмотрел на неё.

– Она уходит, ты ещё можешь её догнать.

– Кого? – не понял я.

На лице мамы играла еле заметная улыбка, а глаза смотрели так же тепло и участливо, как обычно.

– Её. Ты же не хочешь её потерять. Она же…

Мама закашлялась.

– Да-да, только не волнуйся.

Я сжал её ладонь, поцеловал в щёку, а она всё торопила:

– Иди, милый. Скорее…

И тут я всплыл. Точнее, вынырнул на поверхность, чтобы… Чтобы что?

Я перевернулся на живот, свесив руку с кровати, и нащупал сотовый. Пока набирал код доступа, сел и наконец заметил листок на тумбочке под фотографией. Я отложил телефон, сглотнул и потом только потянул на себя мятую бумагу.

Читал, спускаясь по лестнице, ничего не понимая, пропуская слова и перечитывая несколько раз. Почерк ровный, стук моего сердца – нет.

«Это всё. Ты получил то, что хотел. Поздравляю».

Подпись – буква «В». Последняя буква расплылась, словно была размыта водой.

Я набрал её номер, слушал тягучие проклятые гудки, которые никак не заканчивались. Сбросил. Набрал снова. И всё по кругу. Ещё как минимум десять раз, пока не дошёл до постройки охраны.

Холода не чувствовал, а ведь вышел без футболки. Но понял это, когда без стука открыл дверь каморки охраны и спросил, где старший, кто выпустил девушку и почему не сообщили мне. Их удивлённые взгляды заставили посмотреть на себя со стороны, но я плевать хотел на это.

Орать и пенять на то, что люди, которые идут охранять частную собственность, тупые, смысла не было. Я спокойно выслушал рассказ молодого, аккуратно подстриженного парня с полными губами и широкими бровями о том, как она выбежала к ним с чемоданом, в слезах, просила, чтобы ей открыли ворота и выпустили. Она говорила, что вызвала такси и должна уехать домой, потому что мы поругались, потому что ей плохо и она больше не хочет здесь оставаться.

– Кто открыл ворота? – повторил я вопрос, строча СМС.

– Я, – услышал я тот же голос и посмотрел на самого молодого из охраны. Новенький.

– Он, Никита Витальевич, просто ещё неопытный. Пока мы осматривали территорию, оставили его за старшего. И особых распоряжений не было…

– Она плакала, – огрызнулся парень, смотря на меня из-под густых бровей.

– Думаешь, это я её обидел? Думаешь, я богатый козёл, который тащит к себе в дом девочек и… И что?!

Мне хотелось наброситься на охранника, и я сделал к нему шаг, сжимая кулаки. И тот тоже принял стойку. Во рту чувствовался вкус крови, зубы скрипнули.

– Что? Ну! Договаривай!

Парень продолжал буравить меня взглядом, ненавидя в лице меня всех, у кого имелись деньги. Это читалось по его глазам и тому, как он говорил со мной. И мне во что бы то ни стало хотелось выбить из него эту уверенность.

– Стоп-стоп-стоп! – остановил меня, схватив за руки, Геннадий Алексеевич, начальник охраны. – Не кипятись, Никита Витальевич.

Мы с парнем сверлили друг друга глазами, доказывая каждый свою правду и силу. Его тоже кто-то схватил за плечо.

– А ты иди внутрь, с тобой потом поговорим, – сказал мужчина парню напротив.

Тот одёрнул чёрный пиджак и скрылся в помещении для охраны.

– Такие люди не должны здесь работать, – на минуту прикрыв глаза, я попытался справиться с охватившим меня гневом.

Всё время одно и то же, будто я виноват в том, что родился в хорошей семье, а не в подворотне. Будто я должен раздать всё, что имею, только чтобы вот такие, как этот урод, заткнулись.

– Мы решим этот вопрос. Так же, как и первый, – снова заговорил начальник охраны. – Она могла ещё не дойти до пропускного пункта. Я возьму машину, и мы попробуем догнать девушку.

– Да, – ответил я, понимая, что это важнее, чем какой-то придурок, считающий меня… тем, кем хотел считать.

– Может быть, вы пока оденетесь? – предложил Геннадий Алексеевич, но мне было не до этого.

Отправил сообщение: «Ты где? Что случилось? Ответь».

Молчание.

– Потом, – ответил я охраннику. – Сейчас нет времени.

Мне хотелось найти её и объясниться или просто узнать, в чём я виноват. Что сделал не так?

Сидя в машине, отправил чёртову кучу сообщений с извинениями, не понимая, в чём моя вина. Но с ней я привык извиняться за всё, потому что постоянно косячил, совершая тупые поступки, как влюблённый первоклашка.

В салоне работала печка, меня окутало теплом, и я откинулся на кресло. Такси обычно подъезжало к КПП, дальше на частную территорию их без предупреждения не пускали. Она об этом не знала, так что был шанс успеть задержать её там. Но, как назло, по дороге никто не попадался, даже кошка мимо не пробегала.

Мы доехали до пропускного пункта за две минуты, но там все пожимали плечами, смена поменялась. День не задался.

– Может быть, оденетесь? – предложил начальник охраны. – Можно поехать к ней домой. Вы знаете, где она живёт?

– Геннадий Алексеевич!

Он понял мой укор.

– Никита, не кипятись, – наконец он разговаривал со мной как нормальный мужик. – Девушку, конечно, найдём.

– Да, конечно, – согласился я, забираясь обратно в машину. – И я её не обижал. Просто она ушла… сама…

Последнее слово прозвучало практически неслышно, потому что горло неприятно сжалось. Но на жалость к себе времени не было.

Я посмотрел на себя глазами охраны в зеркале – джинсы, вьетнамки и… и всё. В отражении мелькнули взъерошенная шевелюра и осоловелый взгляд, словно вчера я слишком много выпил. Но вчера я не был пьян, а сегодня всё равно наступило похмелье.

Глава 1

Август 2018 г. Вика

Наверное, самое ужасное в жизни – признать собственные ошибки и постараться их исправить. Ведь чаще всего мы совершенно уверены в том, что наши действия не могут ранить. Мы убеждаем себя, что это не наша вина, потому что страшно быть виноватым в чём-либо, брать на себя ответственность за причинённую боль. Но спустя время всё равно понимаем: если бы промолчали или не говорили всего, то могло бы выйти иначе. И ошибка осталась бы всего лишь коварной лишней запятой, которую можно просто удалить.

Правда, иногда за чередой ошибок теряется смысл происходящего. Ты стараешься проиграть у себя в голове варианты ситуаций, где признаёшь, что поступила неправильно, просишь понять, простить, пытаешься исправить всё, что натворила. Но, оказавшись перед тем, кому хотелось бы принести извинения, понимаешь, что во рту огромный сухой ком кошачьей шерсти, который нельзя ни проглотить, ни выплюнуть. Он застрял внутри и мешает не только говорить, но и дышать. И если ты хоть слово скажешь, то шанс задохнуться уже не будет всего лишь шансом.

Это как в детстве в песочнице, когда ты защищаешь свои игрушки, а тебя вдруг просят извиниться и поделиться. А иногда ты действительно виноват, но так привык, что всё сходит с рук, потому что ты малыш, и сказать «прости, я так больше не буду» равносильно тому, чтобы разреветься перед толпой таких же малышей. Так что остаётся только тихо плакать, будучи не в силах что-либо изменить.

Мне ужасно хочется плюнуть на гордость, пойти к парню, которого я обидела, и рассказать, что думаю на самом деле. Но страх и обида останавливают опять, и я всего лишь захожу на его страничку в социальных сетях, убеждая себя, что это в последний раз, что мне просто необходимо знать, всё ли с ним в порядке. Просто зайти, посмотреть, есть ли новые фото, видео, и понять, что без меня в его жизни всё хорошо. Что без меня ему лучше.

Ведь чтобы сделать шаг в бездну, нужна смелость, а у меня, к сожалению, её не осталось. Только вот эта трусливая возможность следить за ним в социальных сетях, забывать о своих обещаниях и писать комментарии от имени @vita_karamel, чтобы получить на них ничего не значащий ответ. Хотя он отвечает, что интересно болтать со мной обо всём и ни о чём. Говорит, что это отличная возможность отключиться от повседневности и загонов. Возможно, для нас обоих это некая терапия.

Если бы только сегодня не так остро чувствовалась осень из-за барабанящего по карнизу дождя, а я не сидела и не рассматривала тоскливые фото с речной регаты, где рядом с ним красовалась сексуальная блондинка, довольная жизнью… Но я вижу, что это постановочный кадр, он просто позирует, недовольный тем, что её локон задевает его лицо. Сам же смотрит чуть в сторону, а брови сходятся на переносице. Для него это всего лишь фото, а для меня – его жизнь, в которой отсутствую я. Ненавижу себя за то, что изучаю эти снимки так досконально, но продолжаю с жадностью разглядывать каждый день, словно это моя ежедневная доза боли, без которой мир выглядит слишком прекрасным.

Именно так и чувствуют себя те мыши, которые едят кактус. Меня саму от себя тошнит, но я не могу оторваться. В наушниках – «Выпускной» Басты [1], потому что ты как-то написал, что она на повторе у тебя в плеере. Что ещё надо моей мазохистской душонке? Только ещё одну деталь из твоей жизни.

По телевизору гоняет какая-то ерунда, из кухни падает тусклый свет, едва дотягиваясь до края дивана.

Задумываюсь, рассматривая капли на стекле окна, которые отражают блики уличных фонарей, и то, как эти капли легко превращаются в маленькие ручейки и сбегают вниз. С кухни доносится запах сваренного какао, но я бы предпочла кенийский кофе и плед, в который можно закутаться с интересной книгой, а не сидеть, тупо глядя в телефон на то, как ты обнимаешь другую. Это глупо, но кто сказал, что в чувствах есть логика?

Именно поэтому не останавливаю себя, пишу тебе первый на сегодня комментарий.

Ответ приходит тут же. Но он какой-то безжизненный, словно говорящий: «Мне по барабану».[2]

Пытаюсь язвить, скрываясь за такими фразами.[3]

Он не остаётся в долгу, ставя меня на место жёстко, даже жестоко. И я сижу, притягивая к себе колени в растянутых легинсах, кусаю уголок губы, не зная, что ответить, сдерживаю слёзы, пока не приходит сообщение в личку:

У него дурацкий никнейм – так называла их дружную шайку его мать: Атос, Портос и Арамис. Для меня это выглядело мило – герои книги «Три мушкетёра». Наверное, сейчас круче было бы назвать себя Тором или Локи [4], а мог бы назваться Гослингом [5], что-то в его облике напоминало этого актёра. Высокий, стройный, не качок, но всё на своих местах, сразу видно, что занимается спортом: по выступающим венам на предплечьях и руках, по широкой спине и крепкой груди, по… Но дальше я запрещаю себе вспоминать, потому что будет только больнее. Но от Гослинга в нём определённо только телосложение – крепкое, уверенное; моя мама сказала бы, что слишком худой, для меня – в самый раз.

Ещё раз возвращаюсь к фото, провожу пальцем по сведённым тёмным бровям. Кепка, повёрнутая козырьком назад, скрывает тёмные волосы, а взгляд голубых глаз пронизывает насквозь. Я помню этот резкий ярко-синий проницательно-самоуверенный взгляд. Нет, ноги не превращаются в желе, как у героинь из романов, но сразу хочется вздёрнуть подбородок и ответить таким же.

Открыв комментарии, раздумываю над тем, что написать, чтобы диалог не так быстро угас, хотя совершенно не имею права столь резко реагировать на фото со всякими блондинками – кто я ему, чтобы давать советы. Пусть думает, что это плохое настроение.

Кажется, в этот момент я даже перестала дышать, сжимая в другой руке ткань легинсов.

А вдруг правда надоела ему? Надоела своими выходками, грубостью и шутками, которые будто специально предназначены для того, чтобы цеплять. Надоела, и он отправит меня в бан. А ведь я вовсе не хотела прерывать наше недообщение.

Вся эта ерунда с перепиской закрутилась в начале лета. Я сама написала. Это были тупые комментарии под фото, чтобы привлечь его внимание, потом мы перешли в директ. И теперь день был не день без этих его мемасиков и приколов. Он юморил, я цепляла и подкалывала. Не помню, кто первый решил переписываться в личке, иногда я писала первой, но в последнее время всё чаще беседу начинал он, и это ужасно радовало.

Интересно, чем для него были наши милые пикировки на грани флирта и поддёвок? Для меня – отдушиной и мнимым принятием того, что мы общаемся как раньше. Для него, наверное, наше общение было чем-то другим, но тоже приятным. Мы раскрывались немного друг перед другом, рассказывая о том, что переживаем, но не доверялись полностью. С ним было легко не вдаваться в подробности, ведь он и сам не сильно откровенничал в ответ. Между глупых шуточек проскальзывали и грустные эпизоды. Так что жизнь для него была не вечным летом на Лазурном Берегу. Почему-то меня это утешало.

Он не видел меня, не знал, как я выгляжу, но всё равно писал и поддерживал общение. Когда не видишь и не знаешь собеседника, проще поделиться тем, что тебя волнует. А мне очень хотелось знать, что его волнует. Поэтому на моей странице он не мог найти селфи и личных фото, там было много фотографий кофе, милых ресторанчиков, атмосферных кофеен, книг или языковых постов. Всё, что я хотела бы скрыть, оставалось за кадром. Всё, что должен был скрывать он, всегда присутствовало на его фото. Это напоминало какую-то игру, название которой я забыла, да и вспоминать не очень-то хотелось. Единственное, что понимала, – мы фишки, которые пытаются двигаться по клеткам в той самой игре, то обгоняя, то пропуская ход.

Я облегчённо выдохнула, прикрыв глаза.

Не знаю, зачем я рассказала ему про своего бывшего. Может быть, потому что он тоже случайно проболтался о своей. А может, ждал объяснений, почему я пишу ему, а это смахивало на причину. Да и другой я придумать не смогла. Писать правду было нельзя, признаться после всех наших переписок, что я не та, за кого себя выдаю, было бы глупо и опасно. Тогда бы я разрушила всё, что незаметно, по маленькой ниточке, снова начинало нас связывать. Ничего не хотелось менять, только осторожничать, чтобы не сболтнуть лишнего.

Мы раскрылись друг другу в разговоре совершенно случайно. Он спросил, почему я пишу эти дикие комментарии, а я ответила, что он слишком самовлюблённый, поэтому ему стоит знать о себе правду. Тогда он и предположил, что меня кто-то обидел в прошлом, и теперь я злюсь на парней. Я ответила, что он не угадал. Но он рассказал историю, от которой захотелось выйти в окно. Наверное, первые чувства должны заканчиваться романтичнее, но чаще всего они оставляют после себя только боль. И он чувствовал как раз именно её.

На секунду я задумалась, что ответить, но тут же написала в чате.

Его слова прозвучали обидно, так что я сделала вид, что не понимаю намёка. Написала, что мне некогда, и покинула чат.

Обхватив себя руками, я отложила телефон в сторону и посмотрела на серое небо за окном, думая лишь о том, что ждёт меня завтра и куда приведёт ложь. И да, я знаю, в какой группе учится мой бывший, какие у него лекции и где в течение дня могу его встретить…

Но зачем Атосу об этом знать.

Глава 2

Сентябрь 2017 г. Никита

Первый учебный день в пятницу – это круто. Вроде бы ты собрался грызть гранит науки, но прошвырнулся до школы – и опять можно спать пару дней. Что может быть лучше такого начала, которое оттягивается и никак не начнётся? Это и правильно: последний год в этом ненавистном дворце науки, где каждая унылая физиономия тебе знакома настолько, что хочется вопить от скуки.

Томсон [6], я и Гарик спрятались в тени кустов за воротами школы и ждали Милку, которая должна была приехать с Жекой, своим однояйцевым братом. В смысле не то, чтобы у него было одно яйцо. Просто они были братом и сестрой, близнецами.

– Слушай, Ник, может, нам сегодня затусить? Последний год в школе, ну типа… – прервал тишину Гарик.

– Можно, – отозвался я. – Томсон, что думаешь?

– Думаю, надо взять текилу у твоего отца в баре. И заморозить льда. Кстати, если будешь замораживать, то лучше горячую воду, она, согласно эффекту Мпембы, замерзает быстрее, хотя это и противоречит первому закону термодинамики, но…

Томсон у нас повёрнут на физике. Скажи ему любое слово, и он всё вывернет так, что ты сам удивишься, потому что всю твою жизнь можно описать с помощью физических законов. Термодинамика, Ньютон, Бойль, Максвелл – вот его лучшие друзья.

На самом деле он неплохой парень, практически всегда молчит, слушает и рассказывает новости о мировых физических явлениях. Как он оказался в нашей дурной компашке? Просто однажды позвали пить пиво, он так и привязался, как бродячий щенок. Может быть, Томсон был аутистом, но учителя и психолог предпочитали об этом молчать, тем более что его отец и мать возглавляли совет школы. Мне он не мешал, а Гарику нравилось над ним подшучивать.

– Отлично, Томсон, спасибо, что подсказал. А то не знаю, что бы делал без этой информации, – посмеивался Гарик. – Слушай, а может, тебе перепихнуться пора, чтобы вся эта дурь наконец перестала разъедать тебе мозги?

Томсон вытаращил свои щенячьи глаза, пару раз моргнул и опустил голову. Кажется, он сильно покраснел.

– Отстань от него, – буркнул я, прикуривая очередную сигарету. Да, курить – это плохо и всё такое, но авторитет в школе – это всё. Так что здесь я именно такой.

– Перепихнись лучше сам, а то у тебя, кроме этого, в голове вообще ничего нет, – осадил я Гарика.

Томсон усмехнулся, ковыряя кроссовкой асфальт.

– Да пошёл ты, – ответил Гарик.

Вообще-то, его звали Григорий Саркисян, и он был помешан на девушках и своей модной причёске. Очень гордился своим отцом – обладателем мягкого парламентского кресла и бизнеса, оформленного на всю его многочисленную родню. Я любил Гарика, с которым можно было забыть обо всём и тусить ночь напролёт, потому что у кого-нибудь из его родни обязательно был входной билетик во все клубы города.