Пшеничная вдова бесплатное чтение

Пшеничная вдова

Глава 1. Ошибка солнца

– Отец, не делай этого, – рыжие кудри Исбэль стреножила толстая коса, белая атласная лента терялась в ней, словно в закатной морской пене, – Блэквуды самые сильные на континенте. Нам их не одолеть.

– Моя милая сестрица, прежде чем заиметь корабли, нужно научиться ими пользоваться, – Лорел был из тех мужчин, кто искренне считал, что женщины искусно выдают себя за людей и всегда расстраивался, когда притворялись они исключительно хорошо. К счастью, Исбэль его никогда не разочаровывала, – В эти навыки входит умение защитить свое добро, тебя же это не удивит? Не надо, не утруждай себя ответом, это был не вопрос. Защитить суда от простых воров гораздо проще – их можно найти, в конце-концов, даже договориться с ними. Что можно сделать с Блэквудами? Ничего! Они хуже пиратов и хуже разбойников. Это варвары, которым не нужно наше добро, они топят его вместе с кораблями. Договориться с ними невозможно.

– А разве мы не зашли в их воды? – Исбэль взглянула на старшего брата большими малахитовыми глазами, а отец все наблюдал за ними, переплетя плотные

– Море не спокойно по весне, корабли уходили от непогоды. Это были не фрегаты и не боевые галеры, а простые торговые судна, – Лорел подошел к Исбэль вплотную, оперевшись на край резного стола, покрытого глянцем, – В следующий раз они потопят их уже не в своих водах, а наших.

– Но король Бернад предупреждал, чтобы наши корабли не пересекали их границ.

– Дело не в том, что суда зашли на их территорию, а в том, что это наши суда. К остальным они относятся прохладно, ровно так, как и полагается северянам. Эти варвары давно должны замерзнуть в своих льдах, но, видимо, ненависть к нам их порядком греет.

– Торговцам уже давно пора заиметь свои корабли, – Исбэль поджала губки, превратив их в сушеную сливу, – Нельзя вечно пользоваться чужими, это же ужасно не выгодно.

– Скажи это свинопасам с Кривой Пичуги. Они купались в последний раз, когда у их матерей отходили воды.

Рассвет только зачинался. В голубом, с белыми оборками платье Исбэль походила на облако, плывущее в небесах, на морской горизонт, обагренный красными лучами зари. Волосы на ее плечах были слишком ярки, чтобы не рябило в глазах.

– Но тогда, наверное, они все ужасно чумазые…

– Их торговцы до сих пор считают, что море – это жидкая земля, проклятая богами. Преступников они пускают по глади воды. Прошелся до горизонта – оправдан, утонул – значит, виновен. Вот и весь суд. Интересно, почему среди них не оказывается ни одного невиновного? Я все еще не жду ответа, сестрица, – Исбэль захлопнула с готовностью распахнутый рот, почти спокойно сложив ручки на подоле платья. Лорел посмотрел на Исбэль кошачьим гиацинтовым взглядом. Под алыми лучами рассвета он казался таким же рыжим, как и Исбэль, но это, конечно, было не так, – Знаешь, почему Теллостос называется сердцем морей?

Девушка посмотрела на брата с подозрением. Но тот молчал, и видимо, все же ждал ответа, поэтому Исбэль разомкнула губы:

– Почему же?

– Потому что он – сердце морей. Это же очевидно, – Лорел наклонился ближе и поцеловал рыжую макушку, придерживая лоб Исбэль ладонью. Он ощутил как появились морщинки недовольства на гладкой доселе коже, но лишь снисходительно улыбнулся, – Так уж получилось, что Аострэд оказался в нужном месте. Кто еще может похвастаться доходом практически из воздуха? Было бы глупостью не воспользоваться таким подарком судьбы и еще большей глупостью упустить его. Да и отбирать у континента специи, шелка и вяленую говядину не совсем прилично. Что и говорить, люди не заслуживают лишиться даже лука, – Лорел ненавидел лук.

– Но торговцам все равно придется пересекать наши воды. Аоэстред – шелковый путь, – нахмурилась Исбэль, запомнившая подкол Лорела и уже начавшая обдумывать мстительные интриги. Снова. – Так было всегда. Что может измениться?

– Много ли выгоды приносят пошлины? Торговцы могут начать арендовать другие корабли. Те, что не вызывают у короля Бернада приступов ярости с пеной у рта, но наш дражайший отец слишком любит золото, чтобы допустить такое.

– Хватит, – Дорвуд встал из-за стола, напоровшись на край внушительным животом. Он направился к дочери, начавшей подозревать, что отец рано или поздно тоже доберется до ее макушки, – Исбэль здесь не для того, чтобы слушать задиристые речи. Зачем ты пришла, солнце мое?

– И так ясно, зачем, – Лорел покачал головой, разбрасывая медные кудри по лбу, – Это случается каждое трезубово утро, отец. У твоей любви слишком короткая память, чтобы помнить все пшеничные расходы. Когда заходит речь о пшенице, она готова караулить у двери всю ночь. Видимо, я слишком редко говорил ей, что подслушивать нехорошо.

– Кое-кто упустил лучшего корабела восточников целых двадцать лун назад. А? Как тебе такая память? – на этот раз Дорвуд переплел пальцы на животе, – Вполне соответствует моей любви к тебе? Тебе не десять, Лорел, не двенадцать и даже не шестнадцать. Возьми волю в кулак и помолчи. Неужели тебе доставляет удовольствие задирать сестру?

– Пффф. Нет, – Лорел со вздохом закатил глаза, – Все, что хотел, я уже сделал несколько лет назад. Наверняка, она все помнит.

О, да, Исбэль помнила и до сих пор мечтала подложить ему в постель мышь. Для нее так и осталась загадкой, как при таком едком характере Лорел всегда и во всем соглашался с отцом. Ему бы стать бунтарем и отвоевывать собственные порядки, но он ни шагу не ступал без его разрешения. Первый сын и наследник трона всегда уступал, когда дело доходило до принятия решений. И не сказать, что это всегда имело хорошие последствия.

Довольно быстро Лорел встретился с бутылкой красного, мирно собиравшей лучи утреннего солнца. Они улыбнулись друг другу. Темное стекло – блеснув остатками рассвета, Лорел – жемчужной улыбкой молодого кронпринца. Через несколько лун ему исполнится двадцать шесть – весомый повод начать отмечать заранее. Свет ложился на бархат длинного дублета, такого же рыжего, как и он сам. Лорел походил на длинную, стройную лисицу, искавшую мир вздернутым, чующим носом.

Минуя мраморные колонны, прохладный морской бриз освежал большой зал. Воздух всегда пах морем. Каменные кристаллы покрывали колонны сверху донизу, украшая зал улыбкой пещер. Это была не соль – Исбэль не раз пробовала их на вкус и, лизнув, не ощущала солоноватого привкуса. Каменотес говорил, что колонны эти стояли с самого основания замка и были это кристаллы кварца. Но глядя на розовато-прозрачные, с небольшим белесым отливом камни Исбэль каждый раз не доверяла этому утверждению и каждый раз пробовала их на вкус в разных местах. Она верила, что однажды встретит среди них настоящий кристалл соли.

Дорвуд любил этот зал и гуляющие в нем ветра. Любовь эту он объяснял своими внушительными размерами, ибо душа его свободно помещалась только в широкие стены. На широком вычурном столе покоились сладкие Теллостокские вина в разноцветном стекле. А там, вдали, веселилось голубое море. Иногда отблески его плясали на стенах солнечными зайчиками.

– Сегодня действительно трезубово утро. Зима скоро закончится, – Исбэль вытянула тонкую шею, будто надеясь, что это предаст убедительности ее словам. Делала она это каждый раз прося пшеницу, и хотя знала, что отец ей не откажет, каждый раз все равно почему-то волновалась, – Ты же дашь мне пшеницу до оттепели?

Лорел уже добрался до дна бокала, поэтому без опаски развел руками.

– Ты разоряешь мою казну почище, чем Блэквуды, – Дорвуд обнял дочь и поцеловал в рыжую макушку. Видимо, не зря она вытягивала шею – отцу не пришлось склоняться слишком низко, – Грядет война. Я не могу дать тебе столько же, сколько и в прошлый раз.

– А сколько можешь? – девушка с надеждой посмотрела отцу в глаза. И отстранилась на четвертом вздохе.

Когда-то отец походил на Лорела, был таким же высоким и стройным, как девушка, но с тех пор, как ему перевалило за пятьдесят весен, стал стремительно превращаться в бочонок. Сладкие персики Теллостоса сделали его рыхлым и самого похожим на большой сладкий персик – такой же наливистый и розовокожий, разве только рыхлую кожицу покрывал не мелкий пушок, а жесткая и блестящая, словно медная проволока, борода.

– Едва ли половину, – ответил Дорвуд, – Едва ли половину… Твоя доброта слепа, как новорожденный котенок, – покачал головой король, погладив выпирающий живот.

– Может, она и слепа… Но слепые, порой, видят глубже. А еще у них хороший слух.

Лорел усмехнулся, но все же промолчал, заткнув рот вином.

– Последние годы крестьяне берут вилы только в поле или покидать навоз, так что есть в твоих словах доля правды, – Дорвуд сделал голос погромче, чтобы до Лорела дошло каждое его слово, – Но отнятое Блэквудами может все изменить. Думаю, неплохо будет их задобрить перед прыжком.

Каждый раз решение это давалось Дорвуду с трудом. Король Дорвуд был не мудрым и не жестоким правителем. Зато слыл хорошим торговцем и еще большим скрягой.

«По ночам он превращается в дракона и чахнет над своими дублонами. У него огромные ноздри и длиннющие усы. И хвост такой, что торчит из самой высокой звездочетной башни», – он знал, что о нем говорят в народе.

Правда, хвост Дорвуда так до сих пор никто и не видел, даже когда шахматные вершины звездочетной освещала самая яркая луна месяца. Красноносые пьяницы в кабаках орали, что вместо живота у короля огромный кошель. Это была самая ходовая байка, потеснившая даже грозность длиннохвостого дракона.

– Может, не нужно и вовсе прыгать? – в голосе Исбэль чувствовалось бесстрашие. Она вновь намеревалась пустить пальчики в решительность отца и запутать его мысли. Даже несмотря на то, что Лорел готов был покусать каждый из них – он рьяно отстаивал точку зрения, с которой заставил себя согласиться, – Блэквуды очень сильные соседи, а с сильными нужно договариваться. Когда зверь зол, не стоит злить его еще сильнее. Наши мечи и вполовину не крепче их стали.

– Девочка моя, каждый день мы теряем корабли, – тяжко вздохнул Дорвуд, – С ними, увы, тонут наши доверие и деньги. Мне не нужны под боком соседи, готовые вонзить кинжал тебе в спину, как только ты отвернешься испить вина.

Еще только заняв трон, Дорвуд решил, что Бернад, как монополист, должен платить двойную пошлину за провоз стали. Мечи, ковши, цепи, щиты, кованые ворота и все, до чего могла дотянуться рука глаэкорского кузнеца весили непомерно, требуя большей подъемности судна. Дорвуд считал, что вполне справедлив. Тогда Бернад впервые назвал его лентяем и нахлебником, а Дорвуд нарек его ворчливым олухом. После семи взаимных обзывательств они остановились на дармоеде и упрямом осле и навсегда перестали заглядывать друг другу на пиры. Блэквуды бы определенно разорились, если бы не были единственными, кто производит лучшую сталь на континенте в невообразимых количествах. А Дорвуд ждал когда это случился, и каждый год расстраивался и уговаривал себя подождать еще немного. Терпение его закончилось, когда Бернад начал топить теллостоские корабли. Дорвуд как никто знал, что договориться с ним не получится.

– Прошли времена, когда нужно слушать и говорить, – еще более тяжко вздохнул Дорвуд и сдвинул брови, смахивающие на две большие гусеницы – Теперь уж только вынимать меч из ножен. У женщин мягкое сердце. В войне они понимают ровно столько же, сколько гусь в яблоках, девочка моя, – не разводя брови, он погладил Исбэль по рыжей макушке и, не дождавшись седьмого вздоха, сам отнял ладонь.

– Гуси любят яблоки. Наверняка, многие из них могут отличить Теллокстоские от Дарканских. Только, наверно, им все равно…

– Не знаю…

Дорвуд не любил животных, а гуси были слишком жирны и вызывали изжогу, чтобы давать им какие-то привилегии.

– Мягкость сердца не защитит корабли и не поднимет наши товары со дна. Боги помогут нам, – сказал он удивительно спокойно.

– У них те же Боги.

– Вот пусть они и рассудят, кто сильнее. А я уже принял решение. Ты моя тихая гавань, Исбэль. Все-таки у сыновей не такое ласковое сердце… не надо примеривать на себя какую-то другую роль. Ты знаешь, я всегда могу передумать. Эх, будь твоя мать жива…

Исбэль поднялась, увлекая за собой кружева и рыжие пряди волос. Нужно было удаляться быстро, пока отец не решил, что пшеница ему все-таки не по карману. Когда он решал попридержать золото, спасая казну от лишних расходов, то, порой, забывал и о своей бесконечной любви к ней.

Когда Исбэль оказалась в проеме двери, Лорел приготовился к прощальной речи и даже задержал на мгновение бокал у своих губ. Исбэль всегда оставляла за собой последнее слово, он просто не мог лишить себя такого удовольствия.

– Часто в войне двух хищников побеждают только падальщики, – поджав алые губки, недовольно проворчала Исбэль и юркнула за дверь.

– Ты слишком много ей позволяешь, – подал голос Лорел, когда дверь захлопнулась, – Можно бояться ножа в спину от врага, но хуже всего, если сделает это совет. Неужели ты не замечаешь, как шепчутся у тебя за спиной?

– Совет защищает интересы страны, – на Дорвуда нашли мрачные тучи, он так и не развел брови, – А страна это не их амбиции. Это еще и лорды, горожане, крестьяне, ремесленники… могу перечислять долго, если до тебя дойдет хотя бы в этот раз. Покажи мне хоть одного лорда, который бы отказался от визита Исбэль в их феод. Подачки любят все. Ты бы выбрал пойти против лордов?

– Я бы выбрал короля, на которого не влияли капризы его дочери, – Лорел потерял и без того куцый задор, передумав опустошать бутылку вина. Он громко опустил ее на стол, слегка задев бокал, стоящий рядом. Тот слегка звякнул, поймав на себя лучик теплого солнца, – Попугаи, вороны, что и говорить, даже слоны, а они очень умные животные… Признаю, Исбэль бывает умнее их всех. Она могла бы что-то значить, будь у нее дитя, но она пуста как дырявый сосуд. Принцесса, которая даже не может стать матерью… Нет, отец, никогда тебе не добиться понимания совета.

– Хватит! – вскричал Дорвуд, ударив ладонью по столу. Лорел вздрогнул, округлив глаза. Впервые он видел, чтобы отец так вспылил, – Неужели у тебя открылся рот произнести эти слова? Неужели тебе совсем ее не жаль? Ты же ее родной брат! Она не отберет у тебя престол. Исбэль живет только своей пшеницей. У нее больше ничего нет! Слышишь?! Ничего! Имей хоть каплю достоинства. Пойми, Теллостос – ее дитя, и другого у нее не будет.

Наверное, он считал себя виноватым… В тот момент, когда Исбэль в первый раз прибежала к нему просить пшеницы, она напоминала огонь на молодых еловых поленьях: рыжие волосы растрепались ярким пожаром над головой, в глазах блестели искорки счастья, щечки горели, на губах улыбка… Он не видел ее улыбку уже год. С тех пор, как умер ее первый муж, а следом скончалась мать. Его любимая Абиэль. Дорвуд не в силах был затушить этот огонь, потуши он его – сам замерзнет намертво, и греться будет уже негде.

Дорвуд понимал, что Лорел ревнует его горячую любовь к дочери. С тех пор, как она начала колесить с мешками пшеницы, он всячески выказывал свое недовольство. Обычно соперниками становятся младшие дети, знал Дорвуд, но Кассу было все равно, он был влюблен в свой меч и на всю остальную любовь ему было плевать. А Лорел, устав от попыток добиться внимания, пошел по самому простому пути – во всем соглашался с отцом, чтобы получить его одобрение.

– Хорошо, что ты не сказал ей, – Лорел пытался отвечать спокойно, но голос его был натянут, словно струна.

– Не нужно, чтобы она думала о нас хуже, чем есть на самом деле. И проявляла инициативы больше, чем могут выдержать мои нервы.

Лорел усмехнулся.

– Я поставил размашистую подпись под твоим мнением и, клянусь, сделал это в последний раз. Когда Блэквуды согласятся на наши условия, на переговоры поеду я.

– Ты сделаешь это вместе с десницей Олганом.

– Все еще уверен, что тебе нужны их черные осины?

– Это самое бесполезное, что может породить их мерзлая почва.

– Зря ты так, – Лорел улыбнулся уголком рта, – Смоляные корабли со временем становятся легкими и быстрыми, словно ветер. В бою им равных нет.

– Толку от них, если они не могут перевозить товары? – Дорвуда подозревал, что Лорел опять пускает свои шутки, – Лучше бы построили то, что может переправить сталь с суши на сушу.

Дорвуд долгие часы провел в счетоводной, изводя помощника и высчитывая прибыль Бернада. Какой бы она могла быть, согласись он на его условия, какой она стала, когда они принялись перевозить железо на своих кораблях в обход их границ… В последнем случае прибыль была невообразима мала. Дорвуд к такой не привык. Наверное, поэтому каждый день встречал утро с размышлениями, какой король Бернад все-таки дурак.

– Да, наверное, так было бы лучше. Именно поэтому ты не продал Бернаду нужные чертежи, – съязвил Лорел, лопая натянутые струны, – Исключительно из-за широкой души и благих намерений, папа.

– Не йорничай, – относительно мирно проворчал Дорвуд, не ощущая в себе желания гневаться вновь, – Плевать на их осины… Мне нужно море и золото в его черепе.

– Ты очень кровожаден. Признаться, я боюсь, – Лорел пустил волчком маленькую игрушечную юлу, лежавшую рядом с банкой с чернилами на самом краю стола, – Знаешь, какие люди самые опасные? – Дорвуд не ответил, так как знал, что сын ответа не ждет, – Добряки. Злых, скверных, ворчливых идиотов гораздо больше, но их можно не замечать, в конце концов, к ним можно даже привыкнуть. Вряд ли они могут удивить более, чем ожидаемая подлость. Но добряки… – Лорел взял бокал, наполнил его и обернул лицо к искрящейся дали, преодолев взглядом крутой спуск – опасный, каменистый, наполненный толпой голодных чаек, – Их по-женски мягкое сердце стремится обнять весь мир, но однажды к ним приходит осознание, что мир, к прискорбию, не отвечает им тем же. Некоторые по неразумию своему продолжают упорствовать в своей любви. Доброту их черпают ведрами, не заботясь о том, что она может когда-то закончиться. В конце концов колодец становится пуст, а душе растоптана и выжжена. Люди разочарованно машут руками и начинают искать другие колодцы, но что же делать его владельцу? Хорошо, если дело оканчивается злым, скверным, ворчливым характером… Но если нет… Не поворачивайся к ним спиной, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ярость такого добряка может расплавить даже самую прочную сталь. И тому, кого он настиг, не помогут даже сами Боги.

Что-то напугало чаек и те с криком покинули гнезда, накидываясь толпой на обидчика. С лоджии не было видать, кто этот отчаянный, решившийся полакомиться гладкими яйцами с голубым отливом. Чайки, гнездившиеся у скалы Отречения, имели самый свирепый характер. Они заклевывали свою жертву до смерти, принося птенцам куски свежего мяса. На этот раз мясо само пришло к пиршеству.

Лорел сделал большой глоток. Он обернулся спиной к отцу, который так и не произнес ни слова. Но в его молчании он услышал достаточно, взгляд отца прожигал бархатную ткань камзола и уже начинал обжигать кожу. Кронпринц сделал над собой усилие, чтобы остаться стоять на том же месте. В той же самой позе.

Шла четыреста третья весна от перемен Красного Моря.

Так началась война.

Глава 2. Пшеничная вдова

– Пойми, отец, Теллостос – мое дитя и другого у меня не будет, – Исбэль вспоминала эти слова каждый раз, когда за ее спиной скрывались высокие кованые ворота Аоэстреда. Она сказала их, когда в первый раз пришла просить пшеницу. Первый смолотый мешок отправился в бедный квартал Псового переулка.

С тех пор минуло семь весен и ровным счетом ничего не поменялось. Наверное, этими словами она себя прокляла, раз они стали такими пророческими, думала Исбэль. Хотя, можно ли проклясть еще раз и есть ли разница между одним проклятьем или сразу двумя?

– Все это глупые суеверия, – смеялся Касс, старший брат, он был старше всего на год, лицо его казалось бурым от веснушек, – Хочешь стать как Дебра? Она отказала трем лордам, а потом сбежала на тракт, потому что ей нагадали восточного принца. Ее отец так разозлился, что отдал за лысого кузена! – и вновь заливался смехом.

Целый лысый кузен, завидовала Исбэль, с руками, ногами, и совсем живой… Трудно оставаться прохладной к суевериям, когда идешь бок о бок с пересудами и одиночеством. Иногда Исбэль казалось, что она и не видела ничего иного – так как же ей не верить в суеверия? К тому же, Касс целовал свое копье каждый раз, когда отправлялся на охоту. Примета гласила, что поцелуй прибавлял точности броску, а кисти – подвижности. Исбэль относилась с недоверием к непостоянности брата.

– Ты настолько красива, моя дорогая сестрица, что зрячий может выжечь свой взор, а слепой – прозреть, – говорил Лорел, прохладный к богам и прохладный к приметам, – Наверное, есть в том высшая справедливость, что никто никогда не прикоснется к этой красоте.

Исбэль не говорила никому, насколько сильно ранили ее эти слова. Она не верила вечно уязвляющему ее Лорелу, не могла она быть красивой. Прекрасных леди добиваются, не страшась ни проклятий ни примет, ни даже смерти. Разве не так поется в балладах? Скорее, она самая настоящая уродина. Но вовсе не очевидная ложь причиняла такую боль – Исбэль мечтала о своем дитя, хотела ощутить в ладонях маленькие пальчики младенца, увидеть его веселую улыбку. Это так и осталось мечтой, с каждым годом она уплывала все дальше и походила уже на сон.

«Пусть дорога выветрит беспокойные мысли, а улыбки детей согреют тревожное сердце», – Исбэль собрала несколько дюжин мешков пшеницы и двинулась в путь. В глубину королевства, туда, где море никогда не ласкало скал. И куда никогда не причалят боевые корабли.

Закатное солнце впитывалось в рыжие локоны, делая их похожими на кровь, а иногда – на пламень.

Не раз, не два, и даже не три раза соседние королевства пытались породниться с династией Фаэрвиндов. Влить в свои вены огненно-рыжую кровь – огонь и вино.

Исбэль была обещана еще с колыбели.

Первый жених ее умер, не дожив и до года. Исбэль сама еще нянчилась в колыбели и слышала эту историю разве что по рассказам. Тогда никто и подумать не мог чего-то дурного. Дети умирали, так бывало. Особенно по весне, когда свежий морской бриз приносил с собой и солярную хворь.

Второй жених умер на Пшеничную Весну. Ровно так же, как и предыдущий. В этот раз с Фаэрвиндами пожелали породниться Мерринги – хранители дальних рубежей. Их герб внушал трепет щупальцами кракенов. Тогда Исбэль исполнилось шесть. Ее жениху, маленькому принцу Дарскому, семь. Мальчик захлебнулся соленой водой. Старшие братья парили по волнам, словно у них вместо рук плавники и дельфиний хвост там, где должна находиться пара крепких человеческих ног. Маленький принц так и не справился с морем, пытаясь доказать, что он ничуть не хуже.

Третий жених умер по дороге на помолвку. Дорки, те, что жили за отвесными скалами, считались добротными животноводами. Сочные говяжьи вырезки Дорков наполнили не одно голодное брюхо. Так получилось, что вновь прошло четыре года, и Исбэль теперь исполнилось десять. Но своего лордика она увидела всего раз – на его похоронах. Пульо затоптала одна из гвардейских лошадей, одним богам известно было, как так могло случиться. На его могилу слетали сочные пурпурно-алые цветы, что расцветали на весенний праздник пшеницы. Тогда-то и поползли первые слухи. Мол, неспроста все это. Сколько было обещано женихов, и все поголовно в могиле. И умерли на Пшеничную Весну. С годами слухи унялись, но только потому, что людям наскучило обсуждать одно и то же.

А когда Исбэль исполнилось четырнадцать, настала пора отдавать ее замуж по-настоящему. Без всяких долгосрочных помолвок, проволочек и ожиданий. Желающих, конечно, поубавилось, но смелые все еще находились. Те, кто не боялись Богов.

Но Боги не любят, когда их не боятся.

Четвертый жених, которому посчастливилось-таки стать мужем, умер практически у алтаря. Верховный клирик только успел сочетать их браком, как в храме погасли свечи. Резкий порыв ветра прошелся по дрожащему пламени, похищая его с фитилей. Послышался первый ропот, утонувший в торжестве последней речи. Сонные алтарники кинулись по рядам и жертвенникам, вновь увенчивая свечи огнем. Лбы новобрачных были смазаны священным маслом. Грудь Исбэль покинул облегченный вздох, лицо посетила робкая улыбка под кружевной фатой. Брак сочетался. Казалось, все прошло…

Но на выходе из храма молодой, здоровый двадцатилетний лорд Беррингтон поскользнулся на мясистом цветке, первым расцветающем на пшеничную весну. Ими была устлана вся лестница, что и ступить было негде. Юноша полетел вниз, и даже вышколенная стража не смогла ему помочь. Громкий хруст молодой шеи докатился до каждого любопытного уха, притащившего за собой хозяина к ступеням главного храма. Исбэль стояла со снопом пшеницы в руках, перевязанным красной лентой с застывшей улыбкой на лице, словно и забыла вовсе, как обращаться с губами. Слезы текли по ее белым щекам, огибая страшную улыбку, а душа выла. Будто во сне к мужу кинулась стража. Будто во сне кто-то схватил принцессу за руку, чтобы увести со ступеней…

– Все-таки проклята! – услышала она из толпы прямо перед тем, как лишиться чувств.

Сплетни пронеслись по Аоэстреду, как голодные чайки над морем. Утром Исбэль проснулась пшеничной вдовой – проклятой невестой, высасывающей жизнь из своих суженых.

С тех пор исчезли все претенденты на милую ручку Исбэль. Короли берегли своих принцев, а лорды быстро решили, что живой наследник он вроде как и нужнее, чем мертвый, пусть и в родстве с самим королем Дорвудом. Даже купцы сторонились пшеничной вдовы, хотя опасаться им было и вовсе нечего. За последующие четыре года больше никто не покусился на прекрасный рыжий цветок, расцветающий все ярче.

Никто и подумать не мог, что кто-то окажется смел настолько, что не устрашится вновь повести Исбэль к алтарю. Но вот, когда принцессе исполнилось восемнадцать, овдовевший лорд Фострих, обладатель самого большого феода в Теллостосе и отец покойного мужа Исбэль – молодого лорда Беррингтона, пожелал-таки взять ее в жены. Дорвуд пообещал ему кое-какие уступки со стороны короны, которые он предпочел оставить в тайне и от совета и от самой Исбэль. Свадьбу назначили по окончании праздника пшеничной весны – не суеверные люди тоже бывают осторожны, когда случайности превращаются в правила.

Но в небе раньше положенного зажглась зеленая звезда, венчавшая взгляд небесного жеребца, и лорд Беррингтон изменил свое решение – пожелал сочетать брак раньше, ибо к тому, как блеск звезды наберет силу, он должен был вернуться в свой феод и увезти с собой жену. Дорвуд противиться не стал. Исбэль порхала перед зеркалом в пышном кружевном платье цвета спелого вина – цвета Фаэрвиндов – бордового, усыпанного жемчужным перламутром. В этот момент все оттенки красного расцветали в ее трепещущем сердце и искорки плясали в малахитовых глазах. И даже старый, вечно пускающий ветры жених вызывал в ней неподдельный восторг.

Фострих умер, так и не добравшись до свадебного ложа. Наверняка, в этом не было вины Исбэль. Просто старое сердце не выдержало большого количества вина на свадебном пиру. А в воздухе так приятно пахло весной… и приближался первый посев пшеницы.

Так, в свои восемнадцать Исбэль пережила трех женихов и двух мужей. С тех пор никто больше к ней не сватался. Все боялись ее, как огня. Рыжего, мертвящего огня.

– Ни один брак не был закреплен на брачном ложе, – объявил наследник дома Беррингтонов – молодой восемнадцатилетний лорд Костер Бэррингтон, а за спиной его стояли многочисленные родственники – братья, кузины, тети и высокородные дядья, – Исбэль настолько же Беррингтон, насколько и Фаэрвинд. Король Дорвуд вправе выбрать, какую фамилию оставить дочери, но пусть вдова остается под кровом своего отца.

Они не желали видеть ее на своей земле, поняла Исбэль, отныне она прокаженная. Проклятье – не зараза, но вокруг него всегда становится пусто. Тогда она впервые разгневалась. Летели тарелки, трескались от надрывного крика кувшины. Разбилось зеркало. В осколках его она увидела множество лиц – все как один заплаканные, и над слезами их, словно бурные языки пламени, взмыли огненно-рыжие локоны. Тогда она поняла, что никогда не станет Беррингтон, фамилия ее пропитана огнем и хмельным вином. Исбэль вернула себе фамилию Фаэрвинд.

Пустой сосуд, который не породит жизни, не возвысит ничей род. Высокие лорды и леди улыбались ей и кланялись, иногда до самого пола, но продолжали смотреть сквозь, будто и не видели ее вовсе. Будто она прозрачна и невесома, и порой походила на призрака. Она утонула бы в своем горе, если бы не взяла первый мешок пшеницы. Когда речь заходила о пшенице, впрочем, как и остальных благоденствиях короля, свершалось чудо, и в глазах знати она вдруг сразу становилась принцессой-леди, будто слепой обретал зрение, а калека вдруг вскакивал на ноги. Проходило время и все начали привыкать к увлечению принцессы, и многие даже с охотой принимать у себя в гостях. В голодные же, неурожайные годы ее ждали, не отходя от окон. Исбэль решила оставить мечты позади и вложить в жизнь свою совсем иной смысл, как и завещала мать.

– Когда я была совсем маленькой… – рассказывала Абиэль, поглаживая растрёпанные кудри Исбэль. Будто испуганный котенок, она свернулась рядом, слезы текли по рыхлым от влаги щекам. Щеки ее не были сухи с тех самых пор, как она похоронила будущее вместе с молодым мужем, – …моя мать взяла меня в бедный квартал, где только что отбушевала солярная хворь. Она велела не прикасаться ни к кому, поэтому я смотрела. Люди умирали в своих кроватях, на губах их пузырилась кровавая пена. Они не хотели еды или воды… Один мальчик смотрел в темный потолок и просил богов лишь об одном легком вздохе. Я плакала, когда он умирал… Иногда счастье просто дышать, Исбэль. Пшеничная вдова? Ну и что с того? Разве пшеница плоха? Пусть она пойдет с тобой по жизни. Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в это прозвище совсем иной смысл.

А через месяц мама умерла и Исбэль вновь залилась слезами. Это продолжалось бы вечность, если бы однажды она не пришла к ней во сне. Сплела руки на груди, смотрела на дочь хмуро и была чем-то очень недовольна. А потом почему то побежала на нее с веником. Исбэль так испугалась, что сиганула по каменным коридорам замка, по мраморным лестницам, хотела укрыться в тени лиственных садов… но веник гнался за ней и готов был вот-вот прихлопнуть.

«Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в прозвище совсем иной смысл», – услышала она, прежде чем проснуться в холодном поту.

Завет матери Исбэль поняла слишком буквально.

– Я даю тебе на полмешка больше, чем остальным, – оглядев босоногую женщину, сказала Исбэль, – Спрячь под половицами. Никто не должен знать, что милость моя к тебе сильнее.

– Хорошо, миледи, – робко улыбнулась женщина, смяв подол мозолистыми пальцами.

Хижина, в которой жила эта женщина, давно продувалась ветрами. Два босоногих мальчишки бегали по дому, пока мать не загнала их под подол, чтобы те не путались под ногами. Исбэль дала каждому по леденцу и они притихли, удивленно глодая сладость из сока тропических фруктов и сахарного тростника.

– А где твоя мельница? – с подозрением спросила принцесса, – Она всегда лежала на подоконнике.

– Детишки куда-то укатили, – развела руками крестьянка, – Позже обязательно отыщу.

«Врет», – поняла Исбэль.

Теллостос был приветлив и тепл, зачастую не только к людям. Люмпин – для кого-то сорняк, для кого-то лекарство, находил пристанище в муке, быстро пуская в нее корни. Не проходило и дня, как мука оказывалась совершенно непригодна, поэтому ее мололи прямо перед замешиванием теста. У каждого в доме была ручная мельница, без нее приходилось туго.

– Почему ты врешь мне? – сдвинула брови Исбэль. Она бы уперла руки в бока, но делала это только при отце, когда никто не видел, – Усих опять скупает мельницы?

– Пшеница закончилась, есть нечего… – начала оправдываться женщина, моргая одним глазом чаще, чем другим. – Я обменяла ее на пуд картошки. Все равно у нее отломалась ручка… Мы смелем муку камнями, миледи.

– Уве, за мной, – коротко бросила Исбэль начальнику походной стражи и покинула хижину.

Стояла ранняя весна и до оттепели оставалось достаточно времени, поэтому на Исбэль было множество юбок, голову покрывал бордовый капюшон тяжелого шерстяного плаща, полы его сердито откидывались с каждом шагом – в такт гневной походке.

– Он снова это сделал, – хмурилась Исбэль, – А потом будет брать пшеницу за помол. Наверное, этой деревне требуется другой старейшина. Уве, как ты считаешь?

– Толку от мельницы без ручки? Такие же камни, – пожал плечами начальник стражи, который понимал в мельницах столько же, сколько и в старейшинах – ничего, но всегда делал вид, что разбирается абсолютно во всем, – В Теллостосе железо быстро ржавеет, дерево сыреет и гниет. Тут либо менять все ручки, либо… – Дальше Уве не придумал, поэтому умолк.

Жаловаться ему было не на что, его-то доспехи были выкованы из добротной стали, которую Дорвуд тайком покупал у Бернада через посредников. К сожалению, так повезло далеко не всем: если армия и не страдала, то все остальные вынуждены были сводить концы с концами. Металл в Теллостосе стоил неоправданно дорого.

– Боги не справедливы. Весь Глаэкор усеян рудниками, словно сыр дырками. У них столько железа, олова и меди, что они могут сплавить ими целый континент. Наверное, и питаются они тоже железом, – вскипала Исбэль и Уве уже догадался, что все недовольство ее обрушится на голову старейшины сразу, как только они до него доберутся. Благо, тот хорошо спрятался и в этот раз встречать принцессу не вышел, передав через поручных весть о собственной болезни. Уве его зауважал – Усих определенно был тем, кого жизнь чему-то научила. – Если бы у других была хоть часть того, что есть у них… дерзость их была б не так огромна. Иногда мне кажется, что отец поступил правильно. Как вы думаете, сир Уве?

Уве, высокий, широкоплечий и всегда усатый, ни о чем не думал, потому как вглядывался вдаль. Его посетило тревожное чувство, когда из-за пушистых туч вышло солнце и отразило лучи от покрытых настом сугробов. В глазах зарябило – деревня все еще была скована зимой и на улицах гуляли только курицы и псы. Теллостос никогда не привыкал к зиме, скорее, он ее нехотя пережидал – длинное лето крепко приучало к теплу и солнцу. В этом году Плоскогорке не повезло – прошлой весной поля затопило, принеся с местных болот ядовитую тину и урожай выдался плохим. Зима оказалась голодной: Исбэль привезла пшеницу крестьянам, чтобы те продержались до следующего урожая.

– Не буди медведя посреди зимы, если не уверен, что тебе сдалась его берлога, – растерянно ответил Уве, прислушиваясь к окружающим звукам, – Медведи-шатуны очень свирепы. Блэквуды ведь не отдают ничего своего… но и чужого, правда, не берут. У них и кружки воды не допросишься посреди озера, если они не посчитают, что ты достоин. Все, кто заходили без разрешения на территорию Блэквудов, либо сгинули в канаве, либо… Я всегда был откровенен с вами, миледи… Я не… Миледи, вы слышите?

Уве схватился за меч, как только позади послышалось ржание лошадей. Закудахтали курицы, досталось и какому-то псу: тот заскулил, отбегая в сторону. Стражники уже спешили кого-то у въезда в деревню, когда Исбэль двинулась на звук неразберихи. Загнанная лошадь упала в снег, на губах ее пузырилась белая пена. Дыхание было глубоким и хриплым, приносящим весть ранее, чем разомкнутся губы гонца. Того подняли за пуховый воротник, сбив шерстяную шапку с взъерошенной головы:

– Смоляные корабли прорвались в Агатовое море, – на выдохе вынес приговор гонец – молодой мужчина, маленький и невесомый настолько, что его, наверняка, не чувствовала лошадь, – Блэквуды… они… они… на подступах к главному побережью. Король Дорвуд… он приказал… Вы должны немедленно вернуться во дворец. Грядет осада.

Грядет осада… Исбэль почувствовала, как земля уходит из-под ног. Они разбудили медведя, пронеслось у нее в голове, разбудили, о боги, он погнал обидчика через океан. На дороге оставаться стало невообразимо опасно – дюжина стражников, три рыцаря, столько же оруженосцев, две служанки и толстый повар не спасут ее от вражеской армии.

– Сир Уве, – услышала она свой голос где-то там, далеко, оставленный во времени, когда сердце ее еще не пропиталось тревогой и ужасом, – Прошу вас, разберитесь с мельницей…

Ватные ноги понесли к карете, которую уже открывал высокий, крепкий юноша с небесно-голубыми глазами. В этих глазах она прочитала страх.

Глава 3. Осада

Черные штандарты Блэквудов заполонили горизонт, окрасившийся в багровый. На полотнах цвета ночи тяжелели серебряные наковальни, в каждую из них был воткнут меч. Гавань утонула в огне. Смоляные корабли зашли в гавань практически без боя – львиная доля теллокстоского флота была потоплена еще в водах Глаэкора. Торговые корабли шли ко дну прямо у причала, клубы дыма скрывали луну и звезды, превращая ночь в ад. Кусачие языки пламени вспарывали брюхо черного неба, гарь лезла в глаза, заставляла захлебываться удушающим смогом. Огонь рычал и ревел, словно разъяренный медведь, когти его ломали дерево, разрывали в клочья соломенные крыши и лопали глиняные черепицы домов. Мрак неба дрожал от жара, искры пламени прятались в дыму и показывались вновь. Аоэстред оглох от криков, треска и звона стали.

В гавани не осталось никого мужеского пола, кому бы позволили дышать. Горожане в страхе заперлись в своих домах и повезло тем, кто не поскупился на двери из тутовой лиственницы – самого прочного дерева в королевстве. Велик был Аоэстред, самый большой город на континенте – торговая жемчужина, насчитывающая несколько тысяч жителей. Медведь оказался не так глуп и не позволил себе увязнуть в столице. Северяне с удивительным усердием вырезали остатки королевской армии. Не оставляли в живых не раненых ни тех, кто сложил оружие, бросив окровавленные клинки им под ноги. Резали от уха до уха, а потом шли дальше – к замку, с упорством мстительного зверя. Вражеская армия рыхлила узкие улочки, почти не задерживаясь на грабежи и насилие, и, словно каменный голем, получивший приказ своего заклинателя, стекалась к главным воротам Шахматного замка, люди знали: как только он будет взят, очередь дойдет и до них.

– Я больше не могу это слышать! Пожалуйста, скажите, чтобы они все заткнулись! – разбрызгивала горячую смолу паники леди Меллонда, зажимая свои большие уши, она была совершенно пьяна и уже не раз напрашивалась на подзатыльник. Если тревожные вопли могли бы литься со стен, то леди Меллонда защитила бы башни в одиночку, – Почему они так громко кричат? Как раскалывается голова.... я не могу.. не могу этого больше слышать!

– Они кричат, потому что умирают, – не своим голосом ответила Исбэль, ей казалось, что он упал куда-то в колодец, – Их не заставить кричать как-то иначе. Сегодня они заснут с открытыми глазами. Не хотите слушать – отойдите от окна.

Южные ворота были сломлены, но центральные еще держались. Даже с высоты башни был слышен лязг металла о металл, внизу развернулась кровавая бойня. Замок окружили, отрезав знати путь к отступлению, да и отступать было некуда – на всех выходах из города стояли патрули, никому не давали его покидать – всадников убивали вместе с лошадьми. Королевская стража заперла все двери, чтобы замедлить продвижение противника, но двери ломались, а мертвые тела не могли встать на пути вражеских солдат.

Дорвуд ждал осады, но получил штурм. Кто-то из знати засел в покоях со своими семьями, остальные заперлись в башне с остатками королевской гвардии. Наверное, они тысячу раз пожалели, сочтя Шахматный замок надежнее родных домов.

Стояла колкая, предвесенне-морозная ночь. В башне горел камин, но Исбэль приказала его потушить – в городе и так было достаточно пламени, свет его бил в высокие окна и окроплял маревом стены. Гарь горчила на языке, отравляя слова.

Канарейка в клетке, наконец, замолкла, погрузившись в тревожный сон. Плющ, ползший по каменным стенам и заполонивший весь потолок, почернел в ночи и стал похож на ветви дерева, растущего в зачарованном лесу. Башня была высока, кругла и не имела углов – вдоль гладких стен теснились плоские столы с выпивкой, с огромным количеством выпивки. Столы плавно жались к камню, будто к любовнику, мастера по дереву не один день выпаривали древесину, чтобы добиться таких изгибов. Мужья и отцы позаботились, чтобы сгладить переживания своих жен и дочерей в эту ужасную ночь.

Зорким взглядом Ярл – молодой королевский гвардеец наблюдал, как служанки суетятся промеж столов и благородных девиц, на щеках их он заметил блеск слез. Принцесса Исбэль приказала прислуге налить и себе, те сначала робко взялись за бокалы, а потом, не стесняясь, начали осушать их до дна. Ярл неотрывно держал руку на рукояти меча, висевшего у него на поясе – не слишком длинного и грузного, чтобы покоиться на плече. Он вовсе не внушал страх и трепет, и даже уважение к увесистому клинку у Исбэль не появилось. Кого он может таким защитить? – задавала себе вопрос она, пока женщины трещали что-то там, на обочине ее слуха.

– Мы не продержимся до утра, – пустила слезу леди Меллонда, уже которую по счету за сегодня, только на ее одну ушло две бутылки летнего вина и едва ли она соображала, что говорит. Подзатыльник ее ничему не научит, рассудила Исбэль, поэтому придержала чесавшуюся ладонь – она леди, принцесса, и в последние минуты должна подавать пример достоинства и чести, – Лорд Антрантес – этот подлец!… Вражеская армия зашла с юга, через его феод, а ведь он был укреплен. Как же так, спрашивается? Куда делась его армия? Не зря на гербе его кобра – скверное животное!

– Яд оружие подлецов и трусов, – ответила Исбэль, – Вы правы, леди Меллонда, но нам уже не наказать его. Пусть это сделают боги.

– Как это не наказать? – округлила птичьи глаза то ли от испуга, то ли от неожиданности леди Меллонда, – Что вы хотите этим сказать?

Наивность Меллонды Брендерли была вызвана лишь надеждой, но никак не глупостью, это было очевидно, поэтому Исбэль решила промолчать, ведь разрушенные надежды горше, чем неведение. Хмель красит мир, превращая кровь в вино, а темноту могилы в бархат ночи, менять что-либо не имело смысла.

На пол накидали подушек, чтобы дамам было удобней сидеть на полу. Кое-кто все же отважился занять мебель, но старался не касаться взглядом окон. Те, кто расположился ниже, сделали это сознательно – сквозь высокие прорези открывалось только задымленное небо. Страх поселился в тревожных отблесках камина, сладость перебродившего винограда имела вкус обмана. Только сейчас Исбэль заметила, что все, кроме нее, надели свои лучшие наряды. Будто они не прятались в башне, а собрались на бал. Леди Мелисса Хайвоч, что уже третий раз грозилась принять яд, облачилась в атласное платье цвета слоновой кости, плечи ее были открыты, а оборками можно было подмести все углы в замке. Острые звезды на платье Леди Гарлет могли заменить те, что скрыл от глаз дым, а блестящий шелк леди Кастелианы, цвета морской волны – нежный, бирюзовый, делал ее почти девчонкой, молодя в полутьме на добрых несколько десятков весен. От тяжести своего платья Исбэль почти не могла пошевелиться. Она корила себя, что нацепила столько юбок – что же ей делать, если придется скрываться бегством? Его рубиновый цвет отражал то, что происходит сейчас за окнами. Рыжие локоны, ловя дрожащие блики далекого пламени, почти сливались с тканью.

– Пусть лучше нас отыщет личная гвардия Реборна, – рядом плюхнулась леди Гарлет – пожилая тощая дама с длинным лошадиным лицом, потрескавшимся и сморщенным, словно высушенный финик. Она была еще пьяней, чем леди Меллонда, но закалка и природная стойкость оставляли ей ясность ума. – Эти уж точно не отберут у нас честь. Высматривайте вороненые доспехи и бегите к ним, если посчастливится убежать от этих вонючих солдат… ик… но я бы осталась здесь, ох… как хочется спать…

– У нас отберут честь? – всполошилась леди Меллонда, будто открыла для себя страшную тайну.

– Неужели вы ослепли, леди Гарлет? Взгляните в окно и прозрейте. По улицам города течет кровь, после весенних дождей не найдется столько влаги. И вы говорите, что этот человек настолько благороден, что запретит своим солдатам мстить? – вскипела Исбэль, – У северян почти нет солнца, откуда им знать, что такое милость? Там, где нет солнца, со временем тают улыбки, а сердце черствеет до камня. Я скорее поверю, что он будет стоять рядом, подзывая своих солдат.

– О! Дело вовсе не в благородстве, – прыснула леди Гарлет и тут Исбэль поняла, что первая сплетница континента учуяла добычу, час своей славы. Она со смаком помяла губами, а потом сделала большой глоток. Гарлет ждала, пока к ней обратятся все взоры. Казалось, в ней не было ни капли страха, – Просто он не любит, когда его гвардия делает с женщинами то, что не может он сам, – леди Гарлет так громко засмеялась, что даже разбудила леди Кастелиану, заснувшую на диванчике у камина, – А как вы думаете, почему отец посылает своего сына в самое пекло, а тот и рад?! Какой король отправит первенца на войну, не боясь, что он там сгинет? Наследника трона! Может быть потому, что он не годится ни для чего другого? А?

– Так много вопросов, леди Гарлет… В этой башне все слишком пьяны, чтобы искать на них ответы, – нахмурилась Исбэль, раздумывая, не выпить ли ей первый глоток вина. Трезвая голова и холодное сердце уже не казались столь благородным выбором. Но сделай она это, потеряет счет времени и волю, а ей хотелось оставаться в ясности, – У нас может быть не так много времени, чтобы дослушать вас до конца, так что поторопитесь.

Повисла гнетущая тишина. Где-то вдали раздался истошный крик, а затем лязг стали. Запах гари становился таким сильным, что начинали слезиться глаза. Кто-то из дам заплакал. Остальные притихли – больше всего дам интересовала судьба их лона, ведь хмельная голова отлетит и без больших слез.

«Давай же, не тяни!» – подгоняла требовательная тишина, но Гарлет не спешила. Главная сплетница континента почувствовала свою стихию, ведь рыбак знает когда следует грести, а когда сушить весла.

– Поговаривают… – начала она после некоторой паузы, смазав торжественный момент икотой, – …лет в тринадцать Реборну отбил мужское достоинство его же вороной конь. Как-то монаршая чета собрались на охоту, огромную такую, кутили лун семь, ходили слухи, тогда загнали кабана размером с медведя… Хотя, я не верю, что бывают кабаны таких размеров, если только совсем как молодой медведь или медвежонок… Самый большой кабан, которого я видела был едва ли больше дворовой собаки. А какие кабаны в Глаэкоре? Там же совсем нет травы, только камни и железо, не питаются же они снегом и корой, этой их смоляной, забыла… ладно, боги с ней… о чем это я? Ах, да, так вот… волки загнали беднягу к отвесной скале. У них есть ручные волки, представляете? Реборн первым достиг их и спешился. А у него был огромный жеребец, размером… ай, ладно… В итоге кабан с диким ревом, таким, что камни трещали… правду говорю, по-моему даже кто-то оглох тогда, – вещала говорливая леди Гарлет, будто была там буквально вчера, – …так эта зверюга кинулась и на волков, и на коня и на Реборна! Затоптала одного волка, второму вспорола брюхо. Кабан сбежал к черным деревьям, я так и не вспомнила их название, уж простите… но прежде ткнул клыком в круп коня. Но если посудить, что эта тварь до него дотянулась, а конь и так огромный, то может и кабан все же был не таким маленьким…

– Леди Гарлет! – то ли крикнула, то ли взмолилась Исбэль, сжав оборки на талии отяжелевшего платья.

– …я уже у самой сути! – Гарлет залпом осушила бокал, с удивительной проворностью обращаясь с хрусталем. – Вороной конь встал на дыбы, а Реборн каким-то образом оказался прямо позади него. Какой ужас! Это видели все, клянусь вам. Жеребец как даст задними… лягнул его прямо туда! Да с такой силой, что бедный отрок провалялся в горячке целых двенадцать лун. Все говорили, что он умрет, но Реборн выжил. Северяне крепкие люди, – тяжко и глубоко вздохнула леди Гарлет, – Эх, жаль, что выжил.

– Кто эти – все? – строго спросила Исбэль.

– Что?

– Вы сказали что все видели, как это случилось. О ком вы говорите? Откуда вы знаете, что все было именно так?

– Я… я не знаю… моя сестра была там в прошлом году на свадьбе ее… на ее свадьбе, – леди Гарлет не смогла сдержать икоту. – Ей рассказали служанки – с тех пор у Реборна и нет мужской силы. Вроде орган на месте, а того, – Гарлет показала сморщенный пальчик, уныло свисающий вниз, и дамы неприлично захихикали, – Клянусь, это правда. Прислуга всегда болтлива.

– Не стоит верить всему, что говорит прислуга, – Исбэль казалось, что голос ее окончательно перестал ей принадлежать, – Но если все так, как вы говорите… Лишенный милосердия всю жизнь будет хвастаться, что у него мягкое сердце, лишенный красоты – прихорашиваться, лишенный ума пытаться сказаться смышленым, а лишенный силы… будет жесток. Слышите эти крики? Чувствуете запах гари? Принюхайтесь, посреди этого запаха вы ощутите и запах крови. Так что пейте вино, пейте сколько сможете и засыпайте поскорее.

«А лучше готовьтесь броситься с башни», – подумала Исбэль, но не нашла в себе силы сказать это вслух.

На самом деле принцесса не совсем понимала, чем отличается мужская сила от мужской немощи, она с готовностью сказала бы, что у Реборна очень много мужской силы, не каждый способен залить улицы кровью, уничтожив целую армию, королевскую стражу и почти весь флот. Впрочем, не до конца понимала она и как отбирается честь у девушки, знала только, что сделать это может каждый мужчина и бывает это очень страшно. Взгляд пал на Далию – русоволосую девушку с острым вздернутым носиком и очень длинными ресницами… Исбэль положила ладонь на пушистые мягкие волосы. Жена Касса, ее старшего брата-погодки, мирно спала на подушках, иногда покашливая от гари во сне. Она была старше его на четыре года. Исбэль благодарила богов, что Лорел до сир пор не нашел себе ту, которая не напоминала бы ему какое-нибудь животное. Женитьба – единственный вопрос, в котором он яро воспротивился отцу.

– Да не достанусь я никому! – самоотверженно воскликнула леди Меллиса, вознося над собой кинжал. Такие, наверное, были у каждой женщины в Теллостосе – острые, маленькие, юркие, они могли поместиться в маленькой ладошке. Но жалили вовсе не как пчела, если только она не способна была убить. У высокородных леди они имели резные рукояти с маленькой капелькой драгоценного камня на макушке. Некоторые расходились на стальные прутья, защищая пальцы и ладонь, но подавляющее большинство владелиц довольствовались простой деревянной ручкой без гарды. Иногда горожанки использовали их для чистки овощей, если забывали, куда запрокинули кухонные ножи. Считалось, что они придают красоте женщин особенную яркость, остроту характеру и к тому же устрашают слишком прожорливых мужей. Кинжалы не выходили из моды уже пару сотен лет, в отличие от мушек на носу, наскучивших всем еще в прошлом году.

Леди Мелисса замерла, длинный серебряный палантин свисал с запрокинутой головы ее выгнутого стана. В какой-то момент она покосилась на Ярла, ожидая, что тот кинется отбирать у нее кинжал, но рыцарь стоял неподвижно и красивое лицо его походило на мраморную маску. Театральность ее поступка не тронула его, но не потому, что Ярл из рук вон плохо исполнял свой долг. Напротив, Ярл всегда служил преданно и честно. Слишком честно… красноречие его неподвижности оглушило и леди Меллонду и всех остальных, запертых в башне, словно в загоне. Ярл находился здесь не затем, чтобы защитить их от врагов…

Побледневшая леди Мелисса опустила кинжал, обессиленно встретившись спиной с холодным камнем. Из тайного кармашка в рукаве скользнула маленькая бутыль голубоватого стекла. Почти прозрачного… как и жидкость внутри нее. Дрожащими пальцами леди Меллиса откупорила яд. И вновь останавливать ее никто не стал.

Остатки королевской армии уже сражались на стенах замка, а над головами все еще ухали огненные шары баллист. Когда леди Меллису начало выворачивать с высокой башни, она увидела мелкие фигуры солдат внизу, смешавшихся с ночью. Казалось, что они боролись с тьмой, а не друг с другом. Острые клинки разрезали воздух, пытаясь распороть полотно ночи и впустить во двор рассвет, но тот не спешил избавлять взгляды от неведения.

«Наверное, оно к лучшему», – подумала леди Меллонда прежде, чем на нее вновь накатила тошнота.

Гарлет хотела отпить из опустевшего бокала, но, не обнаружив на дне душевного лекарства, брезгливо сморщила нос, сухие складки кожи сжались, словно выброшенные на берег водоросли.

– У короля Бернада трое дочерей и двое сыновей и один из них идет по нашу душу, – сказала она голосом холодным, словно снег.

Все притихли. Даже леди Мелиссу перестало тошнить в открытое окно, хотя вряд ли она могла слышать, о чем говорят в глубине башни.

– Страх пробирается до самого сердца и убивает его, – сказала Исбэль вновь не своим голосом, – Нет в нем никакой пользы… Так говорила мне мать, – принцесса на мгновение замолкла, силясь вспомнить какие-то слова, но лицо ее помрачнело, а глаза увлажнились. – Наверное, я должна сказать что-то ободряющее… но не могу. Мне очень страшно.

Глава 4. Алый рассвет

Первые лучи солнца обласкали заплаканный горизонт. Исбэль никогда не видела столько крови.

– Миледи, нужно уходить, – кричал над неслышащим ухом рыцарь в глянцевых доспехах.

Бледные пальцы вцепились в длинную стойку, увенчанную пустой канареечной клеткой. Костяшки впились в кожу, отбирая у крови алый цвет. Птицы давно улетели – их выпустили еще глубокой ночью. Тонкий голосок певчих походил на погребальную песнь.

«Страх пробирается до самого сердца и убивает его», – вторила себе Исбэль, но не могла разомкнуть пальцы.

Далия лежала с алым пятном на груди, будто пролила на платье густое летнее вино. Исбэль отчаянно хотела верить в это, как и в то, что она всего лишь спит… если бы сама не видела, как Ярл пронзал ее сердце, а та лишь громко ахнула во сне, но так и не проснулась. Принцесса бросилась наперерез рыцарю, когда тот занес меч над леди Кастелианой и ее дочерью Эсмер. Те тоже спрятались в забытье:

– Не трогах их! – кричала она и ее голос переходил на визг, странно, что она никого не разбудила, – Эсмер всего шестнадцать. Она еще совсем ребенок! Не трогай, иначе я убью себя!

– Это не моя прихоть, принцесса, это воля лордов-отцов, – холодный голос Ярла начал дрожать и у Исбэль появилась надежда.

Она бросилась к окну, но прежде вынула из рукава кинжал. Фигурки людей внизу походили на поломанные деревянные солдатики, только дерево не умело кровоточить.

– Боги, как высоко… – прошептала Исбэль, хватаясь за ледяной камень. Хорошо, что Ярл убрал меч, Исбэль поняла, что не сможет заколоть себя: она слишком боялась вида ран, не сможет она и броситься вниз, потому как слишком боялась высоты, – Какая же я трусиха… какая трусиха…

Отойдя подальше от окна, Исбэль вцепилась в канареечную стойку и стояла так до тех пор, пока Ярл не исполнил свой приказ. Двое дам предпочли заколоть себя сами, остальные оказались не настолько смелы – молчаливая сталь Ярла выплеснула яркие пятна крови на глянцевый атлас платьев. Леди Гарлет уснула хмельным беспробудным сном еще до того, как страх отнял ее разум. Леди Мелиссу убил яд. В минуту отдохновения она опустилась на пол, закрыла глаза и больше не открыла.

– Отец… мой отец… отдал тот же приказ? – не разжимая век, на выдохе прошептала Исбэль, но Ярл ее услышал, – Скажи честно, Ярл. Он сказал убить меня?

– Нет, принцесса. Он приказал уходить, когда придет время. Нам пора.

– Куда нам бежать? Замок окружен, все входы и выходы охраняются. Это бесполезно, совсем бесполезно… – Исбэль онемела от страха, тело не слушалось ее, – Просто сделай это, Ярл! Я сама не смогу!

Тонкую талию обхватили сильные мужские руки.

«Не трогай меня, не трогай… я проклята… ты умрешь…».

Исбэль разжала пальцы. Стойка с клеткой накренилась, а потом с грохотом упала на пол.

– Послушайте меня, – раздалось над ухом, – Восточный коридор должен быть еще чист, потайной ход выведет нас к нижним туннелям. Там стоит лодка и припасы. Если нам повезет… Принцесса, это приказ короля.

Но Ярлу не пришлось уговаривать долго – та была податлива, словно хмельная девица, хоть не пила и капли.

За дверью послушалась возня и сдавленный крик часовых. Звук стали, будто нож точился о нож. Загремели доспехи, кто-то отчаянно выругался, послышался треск копий. Удар, еще удар. Ломались последние двери когда-то самого крепкого замка Агатового Моря.

Они бежали по неестественно тихим коридорам замка. Сверху взирали узорчатые гобелены, уныло свисая с покрытых копотью стен. Ещё несколько часов назад повсюду были слышны крики и истошные вопли, теперь воцарилась леденящая душу тишина. Верный рыцарь оказался прав – восточный коридор был чист, хотя Исбэль предполагала, что он просто угадал и им улыбнулась удача. Длинные ковры, словно толстые удавы, тянулись вдоль коридоров. Сквозь окна начал пробиваться утренний свет, весенний, теплый, клубы дыма не помешали солнцу начать новый день. Значит, пожары унялись, промелькнула сумрачная мысль в голове Исбэль. Она любила бывать в этой части замка – пышные кадки алых роз делали коридоры похожими на весенние аллеи корширских садов, здесь была прочитана ни одна баллада о прекрасных турнирах и доблестных рыцарях, мифы неведомых земель, истории любви… За поворотом как раз стоит небольшой диванчик с пурпурной обивкой, оттуда открывается прекрасный вид на море, а рядом цветут розы… Взгляд Исбэль упал на протяжное пятно крови на полу, спрятавшееся за угол. Принцесса поняла, что увидит там мертвеца и зажмурилась.

– Нам нельзя останавливаться, – услышала она тревожный голос Ярла, но не могла пошевелиться. Множество юбок приморозили ее к полу, так, что она и двигаться не могла, – Если понадобится, я понесу вас на руках, но если мы будем бежать, шансов спастись больше.

Шершавая ладонь Ярла, покрытая мозолями от умелого обращения с оружием – Исбэль чувствовала ее сквозь страх. Ладонь в ладони. Кожа к коже. Слишком долгие прикосновения… Ярл увлекал принцессу вглубь замка, зажав в правой руке окровавленный меч.

«Какая грубая кожа… Разве так бывает? Боги… он уже мертв», – думала Исбэль, заглядывая за угол.

Там лежал длинный мужчина, такой же длинный, как и коридор по которому они бежали. Исбэль опасалась, что у него не будут закрыты глаза – она очень боялась взгляда покойников. Но бояться было нечего – у мертвеца не оказалось головы, и поблизости ее тоже нигде не нашлось. По тонкому бархатному дублету каштанового цвета она узнала своего кузена – Торвуда Фаэрвинда.

– Мертвецы не издают звуков, – успокаивала себя Исбэль, – Даже во снах они могут только шептать. И глядят они тоже только во снах, а сны совсем не опасны. Это всего лишь воображение. Сны ведь не опасны, да, Ярл?

– Тише, – Ярл настороженно вслушался в напряженную тишину.

В глубине коридоров послышались голоса и лязг оружия. Ещё секунда, и звук стал громче.

– Бежим! – крикнул Ярл и грубо схватил оцепеневшую Исбель под локоть.

Но она не могла отвести взгляд… Что стало с ее отцом? А братом? Может, они тоже где-то лежат вот так… никому не нужные, оставленные всеми. А может… Нет! Исбэль с силой зажмурилась.

Вдруг дверь в чертог приемов отворилась и прямо им наперерез вывалились трое рыцарей в вороненых доспехах. Таких же черных, как и смоляные корабли, приставшие ночью в гавани Аоэстреда. Утром они стали особенно заметны и походили на черные заплаты посреди шелкового платья горизонта.

Ярл выхватил меч. Когда с него сбили шлем, золотые кудри разметались по его красивому лицу. Алая кровь стекала по щекам, смешиваясь с соленым потом. Трое против одного – это был неравный бой. Ярл не выпустил из рук меч даже когда вражеское лезвие вошло в его горло, выйдя мокрым и красным с другой стороны.

В следующую секунду Исбэль схватили за плечо и толкнули. Она споткнулась о тело Ярла и полетела вниз. Ее грубо подняли за волосы, окончательно их растрепав. Девушка закричала от боли. Рыцарь хорошо тряхнул девушку, чтобы та передумала визжать. Исбэль плотно сомкнула губы, подавив крик до глухого мычания. Атласная лента порвалась, разметав огненные кудри до самого пояса. Непослушные волосы взвились, словно пожар, пожирающий сухие ветки.

– Эта не простая, – прогудел черный рыцарь, на его голове был шлем с глухим забралом и тремя огромными черными перьями. Перья были наполовину срублены и теперь напоминали ощипанную куриную жопку, – Рыжая. Королевская кровь?

– Да сколько тут рыжих… – отмахнулся другой.

– Наткнулся на рыжую – три раза проверь! – назидательно ответил рыцарь с ощипанным шлемом и схватил лицо Исбель. Щеки сжались под натиском грубой стали, – Кто такая?! Красивая…

Исбель молчала, стражник запрокинул ее голову, разглядывая, словно породистую кобылу. Она и не надеялась, что ее не узнают – портреты были развешаны по всему замку.

– Посмотрите-ка… На принцессу похожа, – шмыгнул кто-то носом. В латах все мужчины выглядели одинаково. Что рыцарь, что разбойник, – Ты – Исбэль?

Шумные вздохи начали обратный отсчет, когда на шестом вздохе рыцарь с ощипанным шлемом отнял руку, Исбэль вцепилась в его запястье дрожащими пальцами:

– Вороненая сталь… – отозвалась она, когда страх окунул ее в зеркальное забытье, – Под черными доспехами такие же черные души, как угли…

– Дрянь! – Исбэль упала на пол. Во рту почувствовался вкус соленой крови. Наверху – за спиной – послышалось шуршание меча, вынимаемого из ножен.

Но тут послышался лязг металла о металл, кто-то глухо вскрикнул, на платье брызнули капли крови. Рядом упал рыцарь в ощипанном шлеме, сквозь прорези в его забрале торчал тонкий клинок Ярла. Исбэль не видела, что произошло там, за ее спиной, но когда вслед за рыцарем упал и Ярл, который только что был совершенно мертв, она глухо вскрикнула. Как же он встал? Он был мертв, совершенно мертв, она готова была в этом поклясться!

– Что за чертовщина?! – взревел один из черных, занося клинок, скорее, из страха, чем из-за гнева.

– Стой! – крикнул другой, перехватывая лезвие соратника своим, скрежет заставил Исбэль прикрыться руками, – Не прикасайся к ней, – когда Исбэль повернула голову, то увидела пристальный гиацинтовый взгляд, – Это точно принцесса. Пшеничная вдова.

– С чего ты взял?

– Как часто на твоем веку вставали мертвые? Даже инаркху проткнешь глотку – и тот останется валяться. Лучше отруби-ка ему голову. А ежели еще раз встанет, то хотя бы не увидит, куда идти. Но прежде взгляни ему в глаза.

– Боги! – выдохнул рыцарь, от удивления подняв забрало. Лицо его походило на сморщенный картофель, – Такие бывают только у трупа, если тот полежит на солнце луны три… Я не вижу зрачков… Не мерещится ли мне?

– Это вряд ли. Гляди, эта сука за несколько мгновений убила сразу двоих – это точно пшеничная вдова, будь я проклят! – рыцарь с гиацинтовым взглядом вынимал из черепа меч, придерживая черную сталь шлема ногой, пока другой рубил Ярлу шею, – Покойся с миром, Эверет… Мы похороним тебя в огне, обещаю, – он посмотрел на соратника, – Лучше отвести принцессу к его светлости. Пусть сам решает, что с ней делать. Слушай, может, и руки этому поотрубать? Меньше чем махать будет.

– Эббет… смотреть в глаза покойнику – плохая примета. А такому покойнику, наверно, и подавно. Нужно их закрыть… Только что-то боязно… но и оставлять не дело. Может, ты?

– У него нет ни головы, ни рук. Он не сможет навредить тебе, успокойся, – ответил рослый рыцарь, все же решив подстраховаться и сделал это на удивление ловко – двумя движениями тяжелого меча отрубил сразу две руки, – И так и эдак, с нами не случится ничего хуже смерти, Йорд. А эта дама приходит к каждому одинаково – рано или поздно… даже если мы пройдемся по улицам и закроем глаза всем покойникам в городе, – он обернулся к Исбэль и та отползла на два шага назад, – Вставай, ты пойдешь с нами. Куда ползешь? Вставай, иначе я вспорю тебе брюхо!

Неизвестно, как ноги донесли ее до позолоченных врат тронного зала. По дороге чаще стали встречаться мертвецы, клочки порванной одежды и лепестки срезанных цветов на коврах. У распахнутых врат Исбэль заметила кровавые следы, ведущие внутрь, словно оставленные призраками. Кованое золото уже начало отражать лучи рассвета, накопив в себе еще больше желтизны. Блеск нового дня, его теплота, спокойствие весеннего утра казались насмешкой, обманом и просто глумлением. Золото стекало с ворот шипастыми стеблями роз, раскидистые листья обнимали хрусталь кроваво-красных лепестков. Хрустальные ручки дверей ловили алые лучи, заключая его в стеклянную темницу. Одна из них была разбита вдребезги, будто кто-то хотел освободить солнце и останки стеклянной темницы теперь хрустели под ногами.

Ее толкнули тупым концом меча прямо в распахнутый проем, толчок был настолько сильным, что Исбэль полетела вниз. Толпа впереди расступилась, и вскоре вокруг совсем стало пусто. Не нужно было поднимать головы, чтобы понять: сюда согнали всех, кому посчастливилось выжить. Высокие лорды и леди, перепуганные высокие лорды и леди… их дети, прислуга и пажи, кое-кто из оруженосцев, несколько поварят и даже конюх. Всех собрали в одном месте и перемешали, словно скот. Исбэль обернулась. Обратный путь ей преградили несколько рыцарей, в метре от них осел пышноволосый лорд Энгрин Бердер, рука его тщетно пыталась остановить кровь на чреве, смочившую ткань его индигового камзола. Он был ужасно бледен и уже готов был отойти на небеса. Откуда-то слышались всхлипы и завывания, но Исбэль не смогла разобрать, откуда – вокруг все смешалось и, казалось, стенали все. Или ныли от боли, до последнего хватаясь за жизнь.

Некогда до блеска начищенный пол теперь был испачкан в грязи, следах копоти и крови. Уже не виднелись под ногами сцены соколиной охоты, не плыли облака, вознося смотрящего к небу. Колонны вились толстыми мраморными жгутами, все еще глянцевыми и блестящими, отчаянно пытаясь наполнить отражениями воздух – в тронном зале висела только одна люстра и несколько факелов по стенам на случай вечерней темноты – глянец всегда отражал свет, позволяя вспыхивать и освещать все вокруг, даже когда солнце пряталось за тучами.

Но даже лунной ночью зажигать огни не было нужды. Серебро освещало стальным холодом, отражалось и блистало, превращая ночь в день. Светел и добр – так говорили о монаршей обители каменщики, сделавшие арочные окна настолько большими, что, казалось, облака через них могли проплыть прямо в тронный зал.

Вдохнув вольный воздух, врывавшийся в окна, Исбэль опустила глаза, спрятав взгляд. Она бы зажмурилась от страха, но не успела этого сделать – Исбэль увидела сапог, лежавший посреди длинной дорожки все еще не высохший крови. Принцесса сразу узнала коричневую плотную кожу и этот острый носок, слегка загнутый вверх. Взгляд невольно проследил за кровавой полосой, пока не уткнулся в мертвеца. В двух мертвецов…

И она поползла. Ладони скользили по крови, но Исбэль просто не нашла в себе сил подняться. Когда руки ее дотянулись до мертвой груди отца, то почувствовали холод королевской печати – граненого рубина величиной в куриное яйцо, по краям его блестели капли прозрачных изумрудов. Исбэль не поняла, холод ли камня под ее ладонью или ее собственного сердца. Схватившись за полы бархатного камзола, принцесса потянула их на себя, будто пытаясь поднять короля Дорвуда, но тот был слишком грузен для этого и слишком мертв. На шее его зияла глубокая аккуратная рана – от уха до уха, ровно такая же, как и у его старшего сына и наследника, Лорела, лежавшего ничком совсем рядом. Рыжая борода испачкалась в крови, слепив воедино волоски, но цвет ее, казалось, вовсе не изменился – остался точно таким же кроваво-рыжим, как и до этого.

Она выдала себя сразу – криком и слезами. Крик родился в сердце и комом застрял в горле. Исбэль открывала рот, но из него не вырывалось не звука, пока не послышался первый хрип. Словно речка, прорвавшая плотину, крик протолкнулся наружу и хлынул оглушительным воплем раненого зверя. Все взгляды были обращены к ней, но за темным пологом собственного горя Исбэль не чувствовала ни один из них. Она шарила по телу своего отца, обращала лицо к Лорелу, задевая пальцами рукава его вышитого серебром камзола, но они оставались лежать бездыханные и оставались безразличны к ее увещеваниям. Это продолжалось долго. Слишком долго, чем она могла представить и чем ей должно быть дозволено. В какой-то момент Исбэль глубоко вздохнула и обняла отца, уткнувшись лицом в его грудь. И вдруг затихла.

– Как ты хочешь умереть? – послышалось у нее над головой.

Исбэль вздрогнула и подняла лицо. Массивная плита цельного мрамора размашистым вихрем устремлялась вверх неровными порывами ветра – от стены до стены. Белоснежная, с прожилками алой каменной крови, столь яркой, что рябило в глазах. По центру, прямо в мрамор, был врезан трон, такой же снежно-кровавый, с золотой обивкой, золотыми подлокотниками с округлостями-монетами на концах. По белыми ступеням стекал алый язык ковра, щетинившись длинным шершавым ворсом.

Он сидел на троне черным пятном, так не уместно и до крайности странно, что Исбэль не сразу поняла, что слова эти сказал человек в вороненых доспехах, занявший место короля.

На нее взирали два холодно-голубых глаза, таких прозрачных, что походили на льдинки, которые по тонкости своей не смогли набрать должную синеву. Мокрые от пота волосы прилипли волнистыми прядями на белую, даже бледную кожу, непривыкшую к ласке солнца. Именно поэтому на коже северянина, никогда не знавшей загара, были особенно заметны разводы оседшей копоти. Их размазали по лицу неровными толстыми узорами толщиной с палец, смешав с потом и кровью. Широкий лоб навис над уставшим взором. Черная бровь Реборна разошлась, залив правую сторону лица кровью вместе с иссиня черной бородой и старым шрамом в виде грубо рубленной галки, прямо посреди щеки. На коленях принца лежал обнаженный меч.

– Я… я не хочу умирать… – обескураженно, растерянно, словно удивляясь, ответила Исбэль. Будто это был страшный спектакль, только и всего. Скоро все закончится и не останется ничего, кроме испуга.

Зал взорвался хохотом. Смеялись у нее за спиной, справа и слева и от смеха этого стыла кровь. Но Реборн оставался все так же по-усталому спокоен, поэтому смех почти сразу растаял.

– Это не выбор, а милость, – голос Реборна казался скрипучим от утомления, – Из уважения к последней капле первой крови.

Страшный спектакль в одно мгновение стал реальностью. Исбэль будто очнулась от дурмана, сковывающего ее страха… Она вновь обернулась и оглядела присутствующих. И увидела то, чего раньше совсем не замечала. Среди высоких лордов, леди, служанок и испуганных поварят не нашлось ни одной рыжей макушки. Кроме… В нескольких метрах от нее – на полу, распласталась Ариэнна Фаэрвинд, златокудрая жена старшего сына ее покойного дядюшки. Рядом с ней лежало тело ее мужа, кузена Исбэль – Барталя Фаэрвинда, а на руках она держала своего четырнадцатилетнего сына. Рыжего, словно закатное солнышко. Глаза его были закрыты, с шеи текла кровь. Ариэнна обнимала сына, сотрясаясь в глухих рыданиях, а позади нее, оцепенев от страха, вцепились друг в друга три ее дочери, все не старше десяти весен.

– Ваша светлость, – вышел из толпы один из конвоиров Исбэль и двинулся прямо к принцу, – Есть кое-что, что вы должны знать.

Реборн принял его кивком головы и склонился, слушая речи своего рыцаря. Выражения лица его совершенно не поменялось.

Они не убили девочек, поняла Исбэль, потому что нет в этом никакого смысла. Нет никакого смысла… И тут она поняла, что и мужчин они не убивали тоже. Это сделала сама Ариэнна – своими собственными руками. Длинный кинжал с граненой серебряной ручкой лежал у ног обмякшего в руках матери юноши, наполовину испачканный в крови. Северяне ей предоставили выбор без выбора, и Ариэнна его сделала.

Будь она трижды женщиной, первой крови не даруют жизнь – это Исбэль знала и без всяких догадок. Исбэль повернулась к Лорелу – старшему брату, что вечно ее задирал и всегда оберегал ее. И сопровождал в первом пшеничном походе, он сам вызвался, ему никто не приказывал. Казалось, даже после смерти брат приподнял правый уголок рта. Лорел держался так с самого детства, даже когда он хмурился, губы его ухмылялись. Исбэль взяла все еще теплую ладонь в свою и сжала, что есть мочи.

– Ты слишком хрупкая, чтобы как следует хлопнуть дверью, моя дорогая сестрица. Но твои прощальные слова, так уж и быть, признаю, тяжелее любой двери – такой хлопок можно услышать в любом уголке страны, – ухмылялся Лорел, – В зависимости от того, кому именно вдогонку ты их побросала.

Как запомнят последнюю каплю первой крови? Как труса, боявшегося даже собственной тени? Исбэль не хотела уйти, не сказав последнее слово.

Слишком долгое молчание, видимо, начало раздражать Реборна, желавшего побыстрей все это закончить:

– Я все еще жду ответа, – голос его стал громок и напорист, – Я не стану ждать до вечера. Если вы не выберите сами, я сделаю это за вас, принцесса.

– Королева, – не поднимая головы, громко и уверенно произнесла она. Исбэль все еще глядела на бездыханного Лорела и не отводила взгляда с завитков его медных волос.

– Что? – густые брови Реборна плавно приподнялись, безразлично-усталое выражение лица превратилось в вопросительное.

Исбэль заставила себя отцепить ладонь от ладони брата и встала. Спина ее вытянулась, словно струна, она не почувствовала тяжести ни одной из своих юбок, так легко и просто вдруг ей стало:

– Дорвуд Фаэрвинд, король Тэллостоса, залива Агатового Моря и южной части Каменной Гряды, мой отец – мертв. Его сын, Лорел Фаэрвинд, наследник трона и мой старший брат – мертв. Касс Фаэрвинд, еще один мой старший брат, тоже мертв, – сказала Исбэль и по взгляду Реборна поняла, что оказалась права, – Я – Исбэль Фаэрвинд, дочь короля Дорвуда Фаэрвинд, первая кровь, и я – королева.

Реборн встал. Рост был его не меньше шести футов – точно. На такие широкие плечи, наверняка, уходило много стали. На черном вороненом нагруднике виднелись вмятины, щербины и широкая борозда, шедшая от чрева и до самого левого плеча. Видимо, ночь для него выдалась тяжелой. Кронпринц Глаэкора походил на сухое дерево – острые, грубые черты, каждая линия лица – словно трещина, руки и ноги – словно стволы. Он не был красив – красота таких людей всегда обходила стороной. Клинок его меча, зажатого в крепкой ладони, был так же длинен и широк, как и хозяин.

Послышался лязг лат, когда Реборн неспешным шагом начал спускаться с лестницы.

– И что? – спросил он, когда подошел вплотную к Исбэль, – Мне тебе кланяться теперь?

Где-то послышался слабый смешок, но тут же заглох. В зале повисла тяжелая тишина.

– На этом троне сидели разные короли – мудрые и глупые, добрые и злые, молодые и старики, но все они были Фаэрвиндами. Можешь приковать себя к этому трону, но все равно останешься разбойником. Ты никогда не станешь королем.

– Приковать? Какая глупость. Я могу отдать тебя каждому солдату в этом зале, а потом еще каждому, кто на улицах, – сказал Реборн тоном, леденящим кровь, – Посмотрим, как громко ты будешь визжать.

На этот раз не послышалось даже смешка. Эббет с недоумением посмотрел на своего принца – неужели он совсем не слышал, что он ему только что рассказал? Пшеничная вдова убивает одним взглядом, мертвые встают и поднимают мечи, он не прикоснется к ней даже под страхом смерти. Даже будучи трижды зол и тысячу раз сгорая от ненависти.

Холодная сталь кинжала обжигала тыльную сторону рукава. Она так и не выкинула его, когда раздумала заколоть себя.

– Тогда ты лишишься своей армии, – выпалила она прямо перед тем, как кинжал скользнул ей в ладонь.

В воздухе сверкнул клинок маленького лезвия. Исбэль сделала резкий взмах, целясь прямо в горло Реборну. Тот отклонился еще до того, как кинжал успел достигнуть его лица, но острие все же прошлось по челюсти, легко утонув в бороде и распоров кожу до крови. Иссиня-черная и упругая, словно проволока, борода в одно мгновение стала мокрой, но кровь не стала заметна, пока не потекла по шее принца. Реборн ударил сразу – с размаху. Металл звякнул о каменный пол тронного зала, следом за ним пала и Исбэль, почти потеряв сознание от удара. На губе появилась еще одна рана, щека горела, в голове будто трещал огонь. Исбэль забыла как дышать от боли, перед глазами замельтешило множество ног.

Одним движением ноги Реборн пнул кинжал к помосту трона. Прикоснувшись к челюсти, он посмотрел на свои окровавленные пальцы. Скептично цокнул, досадуя на недогляд.

«Встать, надо встать!» – набатом стучало в голове Исбэль вместе с острой болью. Она робко оперлась на руки в попытке приподняться, но Реборн сделал широкий шаг вперед, наступив на ее густые разметавшиеся кудри. Исбэль глухо пискнула и прижалась к полу. Когда она услышала едва уловимый скрежет острия меча о пол, то затаила дыхание и зажмурилась так, что заболели веки. Звон удара металла о камень заставил ее вскрикнуть. Сталь блэквудов высекла искру из идеальной гладкости королевского мрамора, оставив на нем глубокую щербину. Исбэль распахнула взгляд – клинок вонзился в камень прямо у ее носа.

– Видимо, Фаэрвинды не ценят дарованные им милости, – сказал Реборн громко, а потом опустил голову, взглянув на волны огненных волос, – Ты не спрячешься за легкой смертью.

Реборн оглядел присутствующих, взглядом выцепив рыцарей своей гвардии – Эббета и Йорда, тех, кто привел Исбэль в зал. Кивнул им и еще одному – Беккету, такому огромному рыцарю, что он, видят боги, не помещался в дверной проем тронного зала. Те сделали шаг вперед.

– Отведите ее в тюрьму, – с насмешкой в голосе произнес Реборн и отступил на шаг назад, освобождая огненные кудри, – Пусть королева посидит с крысами.

Глава 5. Призраки ночи

В темнице она просидела всего день. Наутро за ней пришли, но только чтобы кинуть куда-то в тоннели под гротом и луны потянулись колким веретеном. Исбэль и не знала, что под замком есть такие места. Тьма обняла сразу, как только ее бросили на мокрую пыль, смешанную с глиной. Падая, Исбэль вытянула вперед ладони, кожа расступилась, обжигая раной. За тьмой пришла тишина, нестерпимо холодная. Неизвестно, что пугало сильнее. Девушка пошарила руками, нащупала стену и прижалась к ней, словно испуганный олененок – она всегда боялась темноты. Тьма заливала глаза, путалась в волосах – сюда не проникало ни единого лучика света, будто свет весь сожгли до черных углей. В ней всегда прятались чудовища, Исбэль верила в это, несмотря на то что уже давно выросла. Но каким бы чудовищам тьма ни давала жизнь, худший из них сейчас сидит там, на троне, при свете дня – в это она тоже верила.

Постели не было, только камни. Иногда она натыкалась на цепи вбитые в стены и не решалась пройтись по ним ладонью чтобы узнать, чем они оканчиваются. Пахло мочой и грязной плотью. Не нашла она и отхожего места, даже ведра. Может, оно и затерялось где-то во тьме, но Исбэль боялась отойти далеко от стены. Однажды ладонь ее провалилась под землю, когда она пятилась вдаль по стене. Дыра оказалась совсем малая, но этого вполне хватило, чтобы заменить ведро. Прикрывалась она одной из юбок платья, так почти не чувствовался запах испражнений.

– Если смотреть сквозь камень, то можно увидеть звезды, – Исбэль не выдерживала глухоты и начинала говорить с собой. Она знала, что надо жить, но пока не придумала, ради чего. Оказалось, если лишиться всего, ценность жизни стремительно тает. Пустая жизнь делает пустой смерть. Исбэль страшилась, что перестает страшиться смерти… – Страх проникает в самое сердце и убивает его, – она уже сомневалась в этих словах. Храбрость перед ликом смерти приведет к такому же итогу. Есть страх или нет, для нее уже не имело никакого значения – везде тупик. Тьма, страх и смерть… Она надеялась не сойти с ума до того, как голод окончательно съест ее внутренности.

– Воистину безумие желать встретить конец трезво, чувствуя каждую боль… Но только боль напоминает о том, что ты пока еще жив, да, мама? Ты же сама мне это говорила… я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться видеть жизнь. Мне так не хватает твоих слов.

Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, опущены ли веки или распахнуты настежь, Исбэль со вздохом выныривала в тишину и тьму. Они заползали в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

– Волшебство… выпей… – послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, – …слабость до силы…

Она захотела кричать.

– Мама! – раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди, но руки встретили только туман. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево. Ладонь тоже оказалось обманом – вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше и больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

– ....откуда… – услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

Пепел валил не с небес, он шел от нее и вместо волос у нее полыхало пламя. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с грудью ее повис клинок – у него не было хозяина. Рука не сжимала гарду, потому как и гарды тоже не было. Начищенное до блеска лезвие запуталось в крови – Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не страшась пораниться. Она тянула его на себя, будто желая отобрать сломанный меч у врага, рук которого даже не видела. Ладонью она тоже почувствовала жар – синие линии под кожей вспыхивали, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя его докрасна. Клинок дернулся. Исбэль поняла – это объявился враг и подняла голову. Но вместо ненависти она встретила лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Исбэль зажмурилась и опустила голову, чтобы не видеть, но глаза глядели сквозь веки. Перед ней снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя – оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка.

Проснулась она от собственного крика, застрявшего в горле. Послышался лязг железной двери – впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Исбэль увидела пляшущее отражение пламени в прорези двери, а потом она отварилась и вытянулись кусачие тени. Исбэль отвернулась, даже тусклый свет факела причинял ей боль. Внутрь вошли вороненые рыцари и ключник. Палачи настигли ее, дернув за ноги, Исбэль метнула руки в сторону, пытаясь схватиться за воздух. Сердце екнуло в груди. Она думала, ее будут бить или надругаются, окончательно растоптав ее честь. Верзила-ключник держал ее, а рыцарь схватил железные оковы, вбитые в стену. Она услышала лязг цепи, волочившейся по камню, металл схватил холодным укусом ее лодыжку.

– На, жри, – кинули ей кружку тухлой воды и тарелку жидкой похлебки. Враги ушли.

Перед глазами до сих пор стоял образ отца с перерезанным горлом, пока она с жадностью пила воду и похлебку. Живот заныл с непривычки. Наверное, я должна поплакать, думала Исбэль, наверное, так станет легче, но слезы не шли. Они будто застыли в глазах вместе с ее сердцем, прошлым, будущим и всеми причинами, чтобы жить. Ее начали кормить, поняла она то ли с ужасом, то ли облегчением и не недоумевала, почему. Но точно знала, что на такой пище тело ее быстро иссохнет. Может, Реборну и не нужно, чтобы она выжила? Может, только чтобы дожила до чего-то…

Сначала она думала, что шепот моря только лишь сон, но потом почувствовала запах соли и в затхлый воздух тоннелей зашел бриз. С первым же свежим вздохом она догадалась, что тоннели не замкнуты – там, внизу, где-то плещется пена. Исбэль проснулась, когда тело ее ползло к морю. В ногу врезалась сталь – враги узнали о выходе раньше нее. Начались приливы, море заполнило гроты, карабкаясь вверх, к столице, значит, совсем скоро праздник пшеничной весны. Кое-где с потолка размеренно капала дождевая вода – прошли первые весенние дожди. Вчера ночью она слышала как вода билась о промерзшую землю. Море кидалось в каменные провалы бурной пеной, издавая призрачный клич морских сирен, по крикам этим девушка отсчитывала луны. Похлебка утром – шепот стихал, похлебка вечером – шепот снова говорил с ней. Она насчитала девятнадцать. Эти звуки прогнали безумие, но все равно не вызвали слез.

С волнами пришел холод, только Исбэль совсем не страшилась его – на ней было бессчётное число юбок. Еще тогда, ожидая осады, мороз сковал ее кожу ледяными иглами, не помогал ни горячий чай, ни обнаженное пламя камина. Она надевала подъюбник, потом еще один, пока движения не стали даваться с трудом, а ноги поднимали свинец при каждом шаге. Но и тогда она ощущала холод… Исбэль вынула из-под себя несколько юбок и куталась в них, словно в одеяла. Среди них было и несколько шерстяных. Нет, холод совсем не пугал… пугали крысы. Как и всякая женщина, Исбэль боялась мышей, а крысы были ее монстрами из темноты… они пришли вместе с приливами, разгоняя тишину. Норовили залезть ей под юбки и выгрызть шерсть. Исбэль нащупывала камни и кидалась ими, кричала на крыс, обещая казнить, каждую, кто укусит и первое время они боялись этих угроз… Но потом стало опасно даже спать и она делала это сидя.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», – Исбэль вздрогнула, очнувшись от затягивающей дремы.

По коридору заплясали тени, свет факела тускло осветил молчаливые мокрые камни. Кривые решетчатые тени легли на грязную ткань платья. По углам засуетились крысы, послышался скрежет проворачеваемого в замке ключа.

Свет факела ослепил, кольнув глаза, и Исбэль подняла руку, чтобы защититься. Отползла в сторону и затихла, как и всегда. Смотреть не имело смысла, как и принюхиваться к еде. Желудок знал, что еда рядом, но не заболел сильнее от предвкушения встречи с водой и похлебкой – теперь он ныл всегда.

– Ваше Величество? – послышалось из темноты и Исбэль не поверила своим ушам. Голос незнакомца, она была уверена, что не знает этого человека, снова позвал, произнеся высокий титул.

– Кто вы? – с удивлением услышала свой голос Исбэль.

– Новый ключник, – ответил голос, вставляя факел в держатель на стене, – Пентри.

– А где же старый? – обескураженно спросила Исбэль, хотя, наверное, должна была спросить, почему он обратился к ней Ваше Величество, к тому же, имя его совсем ничего не говорило.

– Зарезали, – спокойно ответил Пентри, умолчав, что сделал он это собственными руками. Когда на улицах стало тесно от народа и вражеские гарнизоны уже не справлялись, стражу сняли для подавления мятежей. На выходе осталось только два вороненых рыцаря, взбудораженно озираясь по сторонам. Пентри наблюдал за ключником – высоким глаэкорским верзилой и тот ему не нравился. До того, как Пентри научился чистить картошку в королевской темнице, он успел поработать наемником на межевых. Платили ему больше чем рыцарям, потому как Пентри себя честью и доблестью не утруждал. Но болезнь кишок заставила его обнаружить в себе тягу к людской доброте и кустам. Осел он в итоге в столовой, поближе к картошке, от которой у него воцарялся мир в животе.

Резал он, вспоминая былое, вокруг кружил хаос и бегали люди, лаяли собаки и горели дома. Вернувшись к куче овощей, Пентри сполоснул нож в бадье с рыбой, в которой было не меньше рыбьей крови. Пришли к нему вечером, пока он спокойно заканчивал свои дела. Копьем его не проткнули – это и не удивительно, помощник повара дружил с ножом и скрытностью. Только удивился он, когда к ногам его полетели ключи от темниц, и велено было выйти на смену к утру. Собираясь, Пентри уже посчитал, сколько яиц может пихнуть за пазуху.

– Ты назвал меня королевой, – Исбэль подползла к кружке воды, жажда не признавала страха, – Почему? – не пришел ли он ее бить, а это лишь повод, провокация?

– Потому что вы королева, – словно ребенку объяснил Пентри, – Ваше Величество, вы помните меня?

Шея его вытянулась, Пентри пытался подставиться под свет факела, но пламя все равно оставалось позади и чернило его лицо. Будь он даже при свете дня, Исбэль бы не узнала его: лысый, с отвисшими морщинистыми щеками, не худ и не толст, руки длинны и в мозолях. Такие мужчины – обыкновение, нет в них ничего особенного и похожи они друг на друга, как яйца в лотке.

– Прости, я не помню тебя… – опасливо отозвалась Исбэль и жадно выпила кружку воды, расстроившись, что она опустела так быстро, – Ты пришел меня побить?

С глотками воды голодная боль начала униматься. Получать удары стало уже не так страшно.

– Нет, – голос Пентри внезапно заскрежетал, ключник придвинулся вперед и сел на корточки перед ней, – А вы совсем не изменились… Большая Отжимка, три весны назад, – Пентри ловил отблески на щеках Исбэль, – В ту весну я приехал к брату и мучился животом. Мы голодали.

– Неурожайный год, – вспомнила Ибэль, хотя сомневалась, что могла теперь положиться на память. Казалась, вся жизнь ее осталась во снах. И говорит она опять с собой, а не кем-то другим.

– Мы ждали. Все говорили, что мы никому не сдались. Плевала на нас пшеничная вдова, плевал король и плевали боги. Но мы ждали, и вы пришли.

– Погоди… – вдруг оживилась Исбэль, – Дом без матери. Там было много ребятни и два хворых. Один взрослый, а другой ребенок. Это был ты?

– Да, это был я. Ваш лекарь дал мне какую-то траву и я встал.

– Отвар зимолюбки. Да… она хорошо врачует живот… А как же тот ребенок? Он поправился? Кажется, мальчик.

– Нет, этот помер, – Пентри вдруг запустил пятерню за пазуху, полы его рубахи разошлись, – Но остальные живы. Держите, Ваше Величество. Протяните руки, не бойтесь, я не побью вас. Вот так… Если пустят, принесу еще.

В холодные руки упало что-то гладкое и очень теплое. Исбэль сжала в ладонях вареные яйца, обескураженно глядя на них. Пламя играло на скорлупе, обнажая все их недостатки и делая их похожими на драконьи.

– Боги… – выдохнула она, – Тебя же могут наказать за это.

– У этой земли только один законный правитель – вы, – Пентри сплюнул в сторону, – Эта псина втиснулась в трон, но пусть попробует удержаться. Знаете, что сделает бешеная собака, если дать откусить ей свой палец?

– Я не умею общаться с собаками… – Исбэль начала чистить яичко, аккуратно складывая скорлупу на подол. Она решила откупиться ею от крыс. Прошлой ночью они сгрызли кусок ее шерстяной юбки и успокоились до самого утра.

– Она сожрет тебя вместе с потрохами. Потому что пена, которая валит из ее рта, уже окрасилась в красный. Она почуяла кровь и почуяла страх. Мне нравится, когда руки мои на месте, и пальцы тоже. Все десять, – Пентри провел длинной ладонью по лысой голове, а потом поднял руку, показывая пятерню. Исбэль почему-то показалось, что пальцев на ней больше, чем должно, – У всякой псины есть свои вши, и у этой тоже – вшивый король без хрена. Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад.

Исбэль с ужасом поняла, что Пентри не единственный, кто так рассуждает. Она хрустнула скорлупой, с силой сжав ее в ладони:

– Скажи мне… – и холодок побежал по ее спине. Она поняла то, чего понимать не хотела, – Почему стало так мало охраны? Что творится там, наверху?

– Смерть, – обыденный тон Пентри пугал, а стальная его подложка холодила сердце, – Головы на пиках, кровь по улицам. Сталь в животах. Это я видел собственными глазами, – и сам резал глотки, об этом Пентри вновь умолчал, – Но вороны клюют не только наши глаза – с тех пор, как мы узнали, что королева жива.

«Нет, не надо… не надо больше так делать! Не нужно сопротивляться…» – это все, что пришло в голову Исбэль, когда она поняла, что наверху бушуют мятежи. Мысль, что могила ее вместит еще сотни душ, леденила. Она боялась мертвецов и боялась, что они могут пойти за ней. Но бесплотные слова эти показались ей такими глупыми и пустыми, что она промолчала, просто уронив лицо в ладони.

Послышался отдаленный скрип, где-то там, в глубине тоннелей открылась дверь. Своды сразу окрасились в желтый, потом в оранжевый, а потом смешались с песочным цветом стен, превратив тоннель в большую зияющую глотку. Пентри быстро встал, поднял пустую кружку с пола и повернулся к двери. Забирая факел со стены вместе со способностью зреть, он коротко бросил Исбэль:

– Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад, – ключ нашел отверстие быстро, будто Пентри чувствовал точку, на которую нужно жать.

– Эй, ключик! Ты там окочурился что ли?! – послышалось из глубины коридора.

Пентри начал греметь ключом в замке.

– Чего возишься?

– Ключей много, сир, замок один, – Пентри почесал лисину о обитую сталью дверь, – Я тоже один. Там кружки, здесь ключи, факелы опять же… Тут и восьминог справится не с первого разу. Я всего лишь помощник повара, сир, не ключник.

– А ты держи нужный ключ все время в руках, – рявкнул на него рыцарь, – Или что, в дырку попасть не можешь?

Где-то в глубине коридора громко захохотали. Рыцарь нахохлился, довольный своей шуткой, кинул мимолетный взгляд на испуганную Исбэль и удалился за Пентри.

Вокруг снова сомкнулась тьма, но была она уже совсем иной. Было что-то в ней… Исбэль поползла к стене, стальная цепь загремела о камень. От жесткого металла кожа сбилась в кровь и начинала саднить. Белоснежные чулки пропитались алыми пятнами, смешавшимися с пятнами грязи. Девушка отрывала подол платья, обертывая ткань вокруг лодыжки, но этого хватало ненадолго. Ткань быстро сползала и рвалась. Оковы были сделаны из стали железных рудников Блэквуда – самой прочной стали на континенте. Еще вчера это казалось насмешкой судьбы, теперь же совсем не трогало.

Ладони все еще чувствовали тепло яиц, от которых Исбэль не сделала ни единого укуса. Вдруг она сжала их, будто очнувшись ото сна. Это была еда, настоящая, теплая, от такой она уже успела отвыкнуть… Вдруг она почувствовала чудовищный голод, которого почему то не чувствовала до этого. Исбэль нависла над яйцами, начав запихивать их в рот и глотать, совсем не боясь подавиться. Они заполняли нутро, все пять штук, быстро, прогоняя боль и голод. Вода у нее кончилась, но она запила все похлебкой, которая от нее отличалось мало.

«Страх достигает самого сердца и убивает его. Ты все еще хочешь бояться?»

В животе поселилась непривычная теплота. Она казалась бархатной и дарила спокойствие, поднималась к груди, ширилась, пока не заняла ее всю. Исбэль поняла, что сердце ее согревала не еда, и вовсе не еда тяжелела в озябших руках, и заполняла нутро не она. Любовь… То, о чем писали в балладах, слагали песни и искали в сумерках между зрением дня и ночи и чаще всего не находили, уместилось в пяти теплых яйцах. Любовь можно было подержать в руках. Да, они любили ее. Мысль эта показалась настолько удивительной, что Исбэль ахнула. Припоминалось ли ей нечто похожее? Может, слова благодарности? Но чего стоят эти слова, когда за плечами принцессы рыцари с мечами на плечах? Такие слова не стоят и трех медяков, а уж правды и подавно.

В горле стало больно – теплота поползла выше, совсем скоро она добралась и до глаз. Брызнули согретые слезы и, обжигая, потекли по щекам.

«Надо плакать», – звенело в разгоряченной голове, но сердце уже не нужно было уговаривать.

Где-то рядом заворчали крысы, тонким нюхом почуяв запах еды. Исбэль обернула лицо свое к темноте, и не важно, что тьма была абсолютна. Она перестала бояться и готова была свернуть шею каждой, кто приблизится. В этот момент вдруг показалось, что сырое мясо не такое уж и противное, если понадобится продлить жизнь. Теперь-то она знала, ради чего.

Старший брат, Касс, всегда называл ее трусихой и говорил, что испугать ее может даже весенняя гроза. Исбэль иногда казалось, что это действительно так, ведь она и вправду временами боялась грозы если та накатывала слишком громко.

– Это всего лишь тишина, всего лишь темнота, ты же уже взрослая, девочка моя, – говорила Исбэль голосом матери, представляя, что это ее слова срываются с ее губ. Наверняка, она бы сказала точно так же. Ласковая ладонь легла на взлохмаченные волосы и стало совсем тепло. Темнота посветлела, – Это всего лишь голод и всего лишь крысы. Страшнее всего одиночество, но теперь его нет. Враги тех, кто любит тебя, там, наверху – сталь и смерть, а это гораздо страшнее. Ты не имеешь права своим страхом убить их надежду, Исбэль. Не забывай об этом.

После того, как она замолкла, исчез и образ матери в темноте. Вперед потянулась рука, не встретив на пути своем ничего, кроме пустоты. Тьма обвила локоть, запястье, пальцы, лизнув кожу пропитанным солью бризом. Она могла бы грызть, кусать и раздирать кожу до крови, если бы в ней действительно жили монстры. Вот, из густоты мрака выпрыгнул зубастый медведь, разинув пасть, но тут же растаял, только ему понадобилось обрести плоть. Никогда не имевшие тел тени, с тысячью лиц – призраки, танцующие вокруг постели спящего, сливались со чревом тьмы. Они плясали и кружили, протягивая длинные невидимые пальцы, но не способны были даже на легкий поцелуй. Все они – клыкастые звери, неведомые гады и чудища жили только в глазах, только в зеркале ее страха. Если взгляд не занят небом, землей, хорошим или плохим, то он наполняется образами души, поняла Исбэль. Неужели в душе ее только призраки? Нет во тьме ничего, что могло бы убить. Зато в ней может быть улыбка матери и любовь людей, к которым она отвозила пшеницу. А крысы…

Послышался шорох. Когда крысы приблизились вплотную, Исбэль накинулась на них. В ту ночь она свернула шеи трем.

Глава 6. Разговор по душам

Площадь была абсолютно кругла и походила на солнце: с центра ее вился, словно раковина улитки, желтый прибрежный камень, плоский, сточенный умелыми каменщиками и временем. Улицы бежали к площади, словно лучи – их насчитывалось ровно пять. Громовая, Шести устриц, Дубовых стен, Лабиринт Ночи и Васильковая – все они стекались в центр города, где в будние дни размещались базарные лавки, а в праздничные собирался народ для зрелищ.

Внизу строился широкий деревянный помост с высокой увесистой перекладиной. Усердный палач проверял на крепость толстую веревку, дергая ее мускулистыми, сплошь покрытыми густым волосяным покровом руками. Город притих, предчувствуя неладное.

– Знаете, что самое отвратное? За несколько лун, что мы пребываем в этом городе, я уже три раза затачивал меч.

– Если ковыряться сталью в мраморе, это можно делать хоть каждый день, – улыбнулся Вердан Торелли, поравнявшись с Реборном, – Но в тот момент и я был готов засунуть клинок даже в драконий зад, – он похлопал себя по плотному животу, – Что-то не припоминаю я на своем веку, чтоб люд был настолько непослушным. Тут бы посмеяться, но эти головешки смотрят на меня с пик. Когда в прошлый раз я вспорол брюхо какому-то красильщику, на его лице сияла улыбка, клянусь. Его штаны были в коричневых пятнах, то ли наложил в них, то ли работает усердно… и морда красная, тоже в пятнах. Скалится и тычет в меня каким-то багром, ну, я его и того… Мне все мерещится, каждый из них скалится с пик этих… Хотя, может, и кожа просто слезает… Жара здесь быстро дает поплыть, да и вороны усердней кормятся. Вон та, например, очень уж смахивает на моего беглого кузена. Не он ли?

– Боюсь, он слишком мертв, чтобы ответить.

Лорд Вердан Торелли был главой знатного дома Глаэкора и большую часть своей жизни высиживал пузо у себя в феоде, занимаясь хозяйством и преумножением скота. Однако, после почина его любимой жены, Беатрис Торелли, наконец-то почувствовал свободу и отплыл к Отвесным Скалам искать славы. Воодушевленный престарелой бравурностью, он проник на корабль китобоев простым наемником, ничуть не стесняясь красного от возлияний лица и плотного внушительного живота. В отвесных скалах снова завелись транталы – длинные, толстые, склизкие ящеры, норовившие по плечи откусить голову, впрочем, как и все остальное. Транталы кошмарили местный люд и поедали овец, а лорд Торелли питал слабость к большому поголовью скота и испытывал несчастье, когда его становилось меньше положенного. Он посчитал своим долгом истребить парочку транталов собственноручно.

Славу лорд Торелли добыл, а вместе с ней обзавелся абсолютно лысой головой, длинной синей бородой, окольцованной толстой золотистой пластиной – знаком почета наемников – и правой рукой без четырех пальцев. К счастью, указательный все же сохранился, но рука уже не могла держать меч, а тот палец, что остался, годился разве что «ковыряться в носу», как любил говаривать сам Вердан. Когда пришла весть о начале войны, лорд Торелли чудесным образом обнаружил у себя способность держать меч левой рукой, ничуть не хуже, чем правой. Посему причитания дочерей он пропустил мимо ушей и отправился на войну вместе с сыновьями. Вскоре на его бороде появилась еще одна золотая пластина.

Реборн знал Вердана с самого отрочества: тот очень долго все взвешивал и трудно принимал собственные решения. Но Реборну не было нужно, чтобы он принимал решения, он прекрасно справлялся с этим и сам – ему нужны были зоркие глаза, пытливый ум и умение рассмотреть невидимое. Транталы были скрытны и быстры, только очень внимательный человек мог выжить после встречи с ними. Учитывая внушительную комплекцию лорда Торелли – внимательный вдвойне. В последнее время Реборн стал замечать, что все чаще прислушивается к его наблюдениям.

– С Теллостосом что-то не так, принц Реборн. Я заметил это еще как только мы подплывали. И воздух тут какой-то другой. Слишком сладкий. Так пахнет обман, наглость ума и речи бабы, когда ей от тебя что-то нужно, – солнце еще не взошло и Вердан наслаждался последними минутами прохлады.

– Со всей этой мятежной, проклятой страной творится какая-то чертовщина, лорд Торелли. Жители Теллостоса не боятся смерти, и даже смерти собственных детей. Сумасшедшие, не иначе.

Рана на лице Реборна почти зажила, но остался шрам, лишивший его части брови.

– Да уж, каждую ночь какая-то заварушка. И откуда в городе столько вил? – хлюпнул Торелли, желая рассмеяться, но почему-то передумал и просто с любовью погладил синюю бороду.

– Простанародью всегда было плевать, кто сидит на троне, они заботились только об урожае, здоровье собственных детей и мягкой соломенной постели, – говорил Реборн, взирая на виселицу по центру площади, – Но здесь моя сталь только ворошит горящие угли. Иногда они затухают, но только для того, чтобы набрать силу для новой вспышки. В крови этого люда течет безумие. Каков король, таков и народ.

– Если бы они были безумны, то рыбаки бы не выходили в море, пекари не пекли булки, таверны перестали поить пенным, а сапожники бы шили дырявые сапоги, – Вердан сплюнул на камень. По Лабиринту Ночи прошли несколько десятков солдат, заполнив площадь по периметру. По одному человеку рядом с каждой из пик. Воздух этим утром уже не казался ему настолько сладким, он приобрёл легкую горечь надвигающейся угрозы, – Взгляните на улицы столицы – такой красоты я не видал нигде. Тут каждая стена тесана умелым каменщиком, с таких балконов только петь баллады да поднимать бокалы. И таков весь город! Даже в трущобах вони гораздо меньше чем у нас, в Олгране, в самом центре, а я там бывал. В Псовом переулке действительно много псов, понятия не имею, что их туда притягивает… но да и только. В храме Аоэстреда не один бог, а все двенадцать. Такого огромного и прекрасного храма я тоже нигде не видывал. Нет, принц Реборн, безумным не под силу создать такую красоту и не разрушить ее.

После жесткого подавления восстания город затих. Притаился, словно хитрый зверь, готовящийся к прыжку. На улицах не чувствовалось скорби – от каменных мостовых, обветренных соленым бризом стен домов, заброшенных кузниц и по-прежнему веселых таверн веяло двуликим ядом. Лик покорности и страха перед сталью сейчас предстал перед Реборном, но второй, настоящий, тот, что уже тек по жилам города – улицам и мостовым, даже бился приливами о теплые песчаные пляжи, начинал отравлять его победу.

Прошло всего семь лун после восстания, как появились первые диверсии. Малые группы воров и мятежников вырезали стражников, патрулирующих улицы по ночам. Некоторые из них были настолько ловки, что уходили по крышам, отпечатывая темный силуэт на фоне большого, ленивого месяца. В бочки с провизией подмешивали яд. Местная шпана пробиралась в конюшни и подрезала стремена, иной раз не щадя и животных. Но самая большая опасность исходила от шлюх.

Мужчины всегда были слабы перед женщиной, и это оканчивалось плачевно. Поначалу шлюхи исчезали так же внезапно, как и появлялись. Их лиц никто никогда не запоминал. Они просили за свои услуги до смешного малую цену, а то и вовсе соглашались обслужить бесплатно. Жаждущих любви с солдатами женщин было так много, что никого даже не приходилось брать силой. Да и кому какое дело, с кем стража развлекается по подворотням? Но незадачливых любовников находили с перерезанным горлом и опущенными до колен портками. Унизительная, ужасная смерть – быть заколотым в пылу потливой страсти.

На некоторых убитых бросали горсть спелой пшеницы. Их находили, когда птицы пробирались к своей добыче, порой, вместе с пшеницей выклевывая и глаза.

Строгий указ посещать только бордели не остановил жаждущих бесплатной любви мужчин, разве что они стали осторожней. Владельцы домов терпимости не рисковали устраивать диверсии в своих стенах, и Реборн думал, что ему удалось решить эту проблему. Но с утра вновь не досчитывался пару-тройку своих солдат.

А по городу были разбросаны колоски засохшей пшеницы. Реборн понимал, что хотели этим сказать жители Аоэстреда.

– В псовом переулке псы кидаются на чужаков, видимо, им не нравится наш запах. Горожанам мы тоже не нравимся, но виной тому не безумие, а гордость. Скоро я буду обращаться к вам король Реборн, клянусь, но это случится не прежде, чем вы научите их быть скромнее.

– Отец бы вырезал этот город, всех, от мала до велика. Еще перед отплытием он ясно дал мне понять, что это лучшее решение. Что вы об этом думаете, лорд Торелли?

Пристальный взгляд принца лорда Торелли не смутил. С тех пор, как он лишился пальцев, он редко страдал от всякого рода неловкостей. Плотная вареная кожа, в которую он был облачен, такая же плотная, как и он сам, вздыбилась от щедрого вздоха:

– С тех пор, как большая транталша откусила мне пальцы, уверен, это была сука, здоровая и злая как моя покойная супруга… так вот, с тех пор как она хотела меня сожрать, я все жалею, что не догнал эту чертову ящерицу и не вспорол ей брюхо, чтобы достать свое. Не знаю, что бы я делал с откусанными пальцами, но очень уж хотелось ее покарать. Но потом я вспоминаю эти горящие глаза и острые зубы и этот хвост, они же отбрасывают его и он лопается кислотной жижей… жижа эта может прожечь до костей, будь она неладна… и желание мое немного утихает, – Золотые кольца на бороде лорда Торелли звякнули, – Откусанные пальцы не вернуть, принц Реборн, а вот без головы остаться можно. Если бы я решал, то решение далось бы мне сложно. Право… хочется и того и другого. В смысле… чтоб и с головой на плечах. Но все зависит от того, нужен ли вам этот город.

– Вы задали правильный вопрос. Нежен ли мне этот город?

– Ох, принц Реборн, я вас очень долго знаю. И ответ этот, кажется, тоже.

Реборн кивнул:

– Я не могу уйти из Аоэстреда, значит, он мне нужен. Но война отняла у нас слишком много людей. В этом городе тысячи человек против моих четырех. Разница была бы несущественна, если бы здесь не брал вилы в руки даже ребенок. Вопрос в том, какую цену мне придется заплатить за власть в столице. Цена слишком велика, она может устроить разве что полоумного шута, а себя я шутом не считаю, лорд Торелли. Мы рискуем получить кровавую бойню, в которой сгинут и мои солдаты и весь город. Я останусь без армии, на куче трупов. Какой в этом смысл?

– Король Бернад рассудил бы проще.

– Его здесь нет. Не моему отцу оставаться в Аоэстреде и не ему его удерживать. Отнятые жизни не вернут ни ваши пальцы ни тех, кто лег на нашей земле. Это попросту не эффективно.

– Так эта виселица не для них? Хех, а я думаю, чего это она всего одна…

– Хотят свою королеву? Что ж, завтра они ее получат. Мятежи продолжаются, пока есть надежда. Уничтожь последнюю надежду, и все захлебнется, перебродит и исчезнет. Они даже не представляют, как им повезло. Я казню не тысячи, а всего одну принцессу, возомнившую себя королевой.

– Но у принцессы действительно есть право на престол…

– Дорвуду следовало набирать в свою армию шлюх и крестьян. Наверняка, пользы было бы больше, – с раздражением перебил его Реборн, по его спине уже текли струйки пота под черными воронеными латами. Толстые плотные доспехи с утеплителем явно не подходили для этих мест, – Лучше бы он и дальше оставался ушлым торговцем.

– Хочется верить, что это лучшее решение. Право… вам лучше знать. Но имейте ввиду, что мы взяли город практически без осады. Король Дорвуд плохо продумал оборону, в этом была большая удача… в столице не успели окончиться припасы. Но сейчас перекрыты дороги, торговцы боятся даже поворачивать обозы в сторону Аоэстреда. Корабли не заплывают в королевские гавани. Совсем скоро народ начнет голодать и станет еще злее. Так что было б хорошо, чтобы у вас получилось, мой принц.

– Вы недооцениваете силу показательных казней. Это весьма действенный способ поумерить пыл. Народ не видел, как убивают его короля, не видел, как режут горло его наследнику. Зато у них будет прекрасная возможность лицезреть веревку на шее пшеничной вдовы. Скоро закончится весь этот бред. Этот безумный город, от мала до велика – просто клубок шипящих змей. Нужно рубить до самых плеч.

– Но у змей нет плеч, мой принц.

– Тогда представьте, что это транталы.

– Это я могу. Тут, главное, с хвоста не заходить.

– Знаете, я все размышлял, не совершил ли я ошибку, оставив тогда ее в живых, – Реборн резко остановился, повернувшись к лорду Торелли, – Ведь не было бы этих мятежей, не знай Аоэстред, что принцесса жива.

Реборн признавался себе, что поддался тогда сиюминутному порыву, продиктованному исключительно желанием мести. Какое-то время он убеждал себя, что не мог поступить иначе – легкая смерть, дарованная последней крови после оскорбительного выпада могла сойти за слабость, а репутацией своей он дорожил. Но со временем понял, что это лишь отговорки – он желал мести и это была единственная правда. Реборн не боялся правды, с ней у него была нелицеприятная, зато искренняя взаимность.

Он предпочёл бы, чтобы она сгнила в тюрьме. Никому еще не вредило перед смертью хорошенько подумать над своим поведением. Видимо, колоть кинжалом исподтишка у женщин Теллостоса было в ходу, как и размахивать своим не менее острым, но глупым языком.

Исбэль и без того была стройна, и не продержалась бы без еды и воды и семи лун, а для осознания своих ошибок требуется много больше времени – решил Реборн, поэтому приказал поить ее. Так Исбэль продержалась бы лун двадцать и умерла с полным чувством собственной неправоты. Но уже совсем скоро стало ясно, что ошибку совершил сам Реборн, глупую, непростительную ошибку, какую не совершил бы даже ребенок. В очередной раз он убедился, что месть – дурное чувство, никогда не доводящее до добра. Пришлось расщедриться еще и на похлебку – до тех пор, пока он не решит, что делать дальше. «Дальше» стало обретать форму, когда первые шлюхи достали свои кинжалы.

– Ошибка эта была или не ошибка, этого я не знаю. А, может, было бы хуже, может они озверели бы в конец и снесли замок, а может небо упало бы на землю! С этим городом невозможно быть в чем-то уверенным, – развел руками лорд Торелли, – Чую, в Аостреде полно таких как моя жена. А с этим шутки плохи.

– Все, что происходит с правителями – происходит с государством. Нужно уметь исправлять собственные промахи, – по тону принца Вердан понял, что он принял твердое решение и переубеждать его бесполезно. Впрочем, делать он это и не собирался. Визг простонародья не доставлял ему удовольствия. Не было в этом ни славы, ни доблести. Если бы в городе услышали свистящий вой чешуйчатых тварей, то сразу бы поняли разницу: Вердан любил терять пальцы в честном бою, а не отбирать багры у тощих красильщиков, еще до него потравленных парами ядовитых красок.

Разгромленные лотки с товарами лежали ломаными досками у стен высоких желтых домов, по периметру обнимающих площадь. Солдаты сгрудили их, лениво пиная древесину в предрассветном холодке. Город еще спал. Несколько пехотинцев гоняли шпану, пытавшуюся сковырнуть из обломков пару добротных гвоздей. Скоро звук молота разбудит местных, а за ними проснется и весь город. Целые сутки Реборн отвел Аоэстреду, чтобы страх его набрал нужную силу. Не больше, чтобы злые горожане не заполонили улицы, но и не меньше, дабы урок смог усвоиться.

На следующее утро, Реборн уже стоял на том же самом месте, в то же самое время. Виселицу закончили. На этот раз народ не спал, и уже уже высыпал на улицы. Кого-то согнала стража, кто-то набрался смелости и вышел сам. Люботыство и страх покинули свои дома, расставшись с теплом мягких постелей. Прозвучал трубный призыв. Люди выглядывали из окон, спешили в переулки, заполняли опустевшие торговые ряды главной улицы.

Поднялся ропот. Крик, оханье. А потом настала внезапная тишина. Значит, ее уже повели по улицам. Значит, люди почувствовали страх. Реборн не надел ни шлема, ни перчаток. На нем оставался только доспех из вороненой стали и меч на плече. Принц решительным шагом направился к Лабиринту Ночи.

Он должен был сделать это сам.

Глава 7. Виселица

Прохлада ночи еще не успела уступить место нарастающему галопу дневной жары, солнце лениво ворошило заспанный горизонт. Пропотевшие, разгоряченные вечерней духотой тела медленно остывали под сталью лат. Не пройдет и пары часов, как металл снова накалится – обманчивая, короткая передышка.

Камень центральной улицы холодил утренней росой. Обувь Исбэль сгрызли крысы, туфельки были сделаны из добротной кожи – девушка выкупила ими собственную жизнь, когда грызуны вконец озверели и перестали бояться камней. Это случилась накануне.

«Страх проникает в самое сердце и убивает его. Пусть не удалось выжить… пусть… но мне есть, ради чего забыть о страхе. Они навсегда запомнят меня королевой».

Исбэль боялась повернуть голову, и увидеть в глазах людей то, что может ее переубедить. Взгляд уперся в черные латы рыцарей, выросших перед ней, как исполинские дубы северного двуречья – мужчины Глаэкора почти на голову превосходили южан. Первые лучи солнца слепили отвыкшие от света глаза, слезы увлажнили зрачки, Исбэль щурилась: эти слезы – не печаль и не страх. Пусть не думают, что она боится. У нее хватило сил, чтобы выпрямить спину. Пентри таскал вареные яйца почти семь лун, и она нашла силы пройти достойно. Только каждый шаг доставлял нестерпимую боль, лодыжка опухла от оков и предательски ныла при каждом движении.

Народ, от мала до велика: мужчины, женщины, старики, дети, навалились грузной толпой по краям улицы, холодные взгляды провожали усталую процессию. Сморщенные старухи мяли в руках подолы своих льняных платьев. Никогда еще центральная улица не была настолько молчалива. Было слышно, как через несколько кварталов кот отчаянно дерет кошку. Долгожданные вопли весны заглушил крик сокола, распростерший быстрые крылья по сумеречному полотну рассвета.

Она шла неспешно, впитывая в себя последние минуты своей жизни. Жаль только, что она не увидит лучей нового дня. Исбэль так любила солнце, его естественное тепло грело не тело, а душу. Никакой огонь не мог подарить эту теплоту, а ей сейчас было так холодно… В пятку воткнулось что-то колкое. Исбэль поморщилась и опустила взгляд. Колосок пшеницы. Надо же…

– Вперед, – без претензии ткнул в спину стражник, замыкающий вокруг Исбэль плотное кольцо стали.

Теперь даже если бы захотела, она не смогла бы увидеть их взглядов. Кто-то в толпе громко чихнул, не менее громко втянув носом вылетевшее добро. Вот, мелкий мальчишка отделился от литой стены человеческих тел и прошмыгнул промеж латников и длинных бабьих юбок. Те колыхнулись, попрекая излишнюю ловкость паренька. По мягким ухабам голов прошелся тихий, едва слышный ропот. Невозможно было разобрать ни слова. Удивительно только, как люди понимали друг друга. Наверное, они шептали друг другу прямо в уши.

– Королева, – слово выпрыгнуло громко, пристыдив окружающую тишину.

Произнес его рот лысого, тучного мужчины, у которого на затылке было столько же складок, сколько на юбке его покойной жены. Большие прозрачные глаза тут же спрятались за белый чепец не менее широкой дамы.

Схватившись за рукоять меча, один из стражников внезапно остановился. Но не сумев разглядеть в толпе отчаянного смельчака, не стал задерживать процессию и двинулся дальше.

Близился конец улицы, над железными головами виднелся узкий проем, стиснутый наплывающими домами. Один из домов покосился, опасно склонившись, с его узкого балкона было легко спрыгнуть вниз и даже не повредить ногу. «Он стоит так долго и так крепок, что скорее чайки попадают с неба, чем он рухнет», – думали все, кто знал этого старика. Холод и тени заканчивались вместе с улицей. Площадь, усыпанная людьми, светлела макушкой солнца. В центре стояла большая виселица, но Исбэль не могла разглядеть веревки – она была незаметна на таком огромном помосте. На мгновение ей показалось, что веревка уже сдавливает ей горло. Шумный вздох был протестом – она сделает столько вздохов, сколько ей отведено и никакой страх не сможет помешать.

«Значит, все-таки повешение, – пронеслось в голове у Исбэль, – Я думала, мне хотя бы отрубят голову. Неужели придется висеть на веревке, как разбойнику с большой дороги, для которого пожалели даже палача?»

А потом пришла радость. Няня ей рассказывала, что души легко находят дорогу на небосвод, если покинули тело при свете солнца.

«Они идут по лучам, как по садовой тропке, греют пяточки и за ладонь их ведет сам Отец Огня».

«Рассвет успеет согреть, когда на моей шее затянется веревка, – с облегчением подумала Исбэль, – Интересно, когда Отец Огня касается кожи, ее сильно печет или его прикосновения теплы и легки?» – Скоро она об этом узнает.

Рыцари разжали кольцо, между ними образовался зазор примерно в полметра. Этого вполне хватило, чтобы на пересечении тени и света, именно там, где оканчивалась улица, увидеть северянина в вороненых доспехах. Рослого и плечистого, как и все они. Доспех его ничем не отличался от остальных, будто Реборн был рядовым рыцарем своей же собственной стражи. В окружении своих псов, он спокойно ждал, широко расставив ноги и буднично положив руку поверх рукояти меча. Даже отсюда Исбэль чувствовала холод его взгляда.

Ропот волной прошелся по краям улиц, выплеснувшись прямо на площадь. Исбэль слишком глубоко утонула в своих мыслях, чтобы заметить происходящее вокруг.

– Королева! – послышалось резкое, громкое, окончательно решившее нарваться на неприятности, – Они хотят убить королеву!

Живая стена слева двинулась, навалилась на рыцарей и раскололась множеством людей. Мечи даже не успели покинуть ножен, а в сталь лат уже ударялись плоть, камни и цветочные горшки. В чьих-то руках выросли вилы. Исбэль резко потеснил стражник и та упала. Перед тем, как перед глазами смешались руки, ноги и головы, Исбэль увидела, как Реборн рванул вверх по улице – к ней.

– С дороги! – кричал он, опуская меч на какого-то длинного мужика, кинувшегося ему прямо под ноги. Переступив через него размашистым шагом, принц ворвался в эпицентр неистового месива, расталкивая озверевших горожан, словно северный ледокол с железными платами на смоляном носу. Людские волны гудели, выкрикивая имя своей королевы, норовя поглотить не только черную сталь, но и его самого.

Мокрый холод грязных камней запачкал ладошки. Вокруг сновало столько ног, что Исбэль показалось, ее просто раздавят. В воздух вонзился резкий запах помоев: свесившись с окна ближайшего дома, какая-то старая тетка омыла вражеские головы из замусоленного деревянного ведра.

Рядом свалился рыцарь. Он упал навзничь, но перевернулся и попытался встать. На него навалился жирный, словно боров, босяк, почти продавив круглым коленом сталь лат. Шлем с решетчатым забралом обхватили цепкие мальчишеские пальцы, и били того о мостовую. Казалось, звук отдавался колоколом в голове Исбэль. Туну-тунк, тунк-тунк. Паренек попытался стащить шлем с головы стражника, но у него не получилось.

Исбэль его узнала: короткие бриджи, вечно неаккуратно подвернутые, сбитый белесый хохолок на голове, широкие легушачьи щеки и много-много веснушек. Если бы он повернул лицо, то сверкнул бы своими разномастными глазами – голубым и черным. Прошлым летом Исбэль раздавала хлеб по нищим хижинам Псового Переулка, и в одной из них нашла больного мальчишку. Тот свалился в крапиву и покрылся красными волдырями с головы до ног. Каждый вздох ему давался невероятно тяжело. Мать стояла у кровати сына и вытирала горькие слезы, к нему даже не пригласили клирика – жители переулка умирали в тишите и безызвестности.

«Оставьте его, миледи, смерть приходит и к более удачливым. Поверьте, здесь не увидят рассвета».

Но Исбэль забрала мальчишку в королевский лазарет, и лекарь его выходил. Мальчика определили в школу при храме, а теперь у него в руках камень, занесенный над решетчатой вороненой сталью. Удар. Исбэль вздрогнула. По мостовой потекла тонкая струйка крови, прямо из-под расцарапанного шлема. В следующую секунду ее оторвали от земли и оборванные юбки вспорхнули вверх.

Первый вздох…

Исбэль встретилась с холодным, полным колкой ненависти взглядом голубых глаз. На затылок легла широкая шершавая ладонь, стиснув его до боли сильно, блестящая сталь длинного клинка уперлась ей в живот. Они оказались лицом к лицу – так близко, что треснувший от ненависти лед в глазах Реборна своими острыми краями мог пронзить и без помощи меча.

– Убей меня, и разбудишь вулкан, – сорвалось с ее обветренных губ.

Сквозь крики и гвалт прорывались ржание лошадей и трубные звуки горна – поднялись вражеские гарнизоны. На площадь хлынула армия. Солдаты теснили горожан, бросавшихся в сторону от пик и мечей. Люди начали рассыпаться и ускользать, словно упавший на пол бисер. Площадь стала быстро редеть.

Пятый вздох…

Холодная сталь клинка внезапно опустилась. Сделав очередной рывок, Реборн потащил Исбэль за собой. Не на главную площадь, к виселице, а наверх. Туда, где над серо-рыжим камнем Шахматного замка реяли черные штандарты Блэквудов.

Глава 8. Желания ночи

Бордель на окраине Теллостоса гудел вином и похотью. У входа встречала покосившаяся, целомудренная статуя льва, с золотыми кудрями гривы и большой зияющей пастью для монет, но стоило войти в бордель, от целомудрия не оставалось и следа. Как только за спинами смыкались ставни дверей, в лицо хлестала остролистная пальма, опрометчиво росшая в расписной кадке у самого входа. В нос ударяли аромат свежего вина, цветочных духов и кислый запах застоялого перегара, никогда не выветриваемого. Они давно смешались друг с другом и воспринимались уже как нечто единое. Темно-бордовые стены уже кое-где облупились и выглядели так же старо, как и видавший виды бард, скучающий в углу. Небритый, помятый и только протрезвевший, он уныло бренькал на длинной лютне, но одеяние его выглядело красиво и опрятно. Особенно разнополосая туника, красные остроносые ботинки и белоснежные чулки, врастающие в широченные шаровары. В них можно было спрятать целого барана или среднего размера шлюху.

Вокруг столов вертелись веселые повесы, все время требующие вина. На их коленях скакали смешливые спутницы, увешанные дешёвыми драгоценностями, обернутые в подобие одежды – прозрачные тоги, и без того открывающие груди с напомаженными сосками. Отовсюду лился смех и бравые бахвальства, бордель был полон – одно из немногих мест, где даже во время войны, особенно во время войны, кипит жизнь. С наплывом солдат местные шлюхи уже не разбирали, кто и что находится между ног, и расставляли их сразу, как только чувствовали требовательное прикосновение. Теперь их легко было опознать по неуклюжий гусиной походке, не менявшейся ни утром, ни вечером.

Натянув поплотней капюшон на голову, Реборн отправился на второй этаж. В борделе царил полумрак, в ночное время владельцы экономили свечи, и его лицо оставалось в тени. Да и никому не было дела до очередного рослого незнакомца – все только трепались, пили, да лапали отзывчивых девок. Когда Реборн проходил мимо огромного камина у лестницы, заметил в нем еле уловимое движение, а потом раздался хохот. Кто-то утвердил, что Ричард проиграл спор – не удалось ему овладеть шлюхой прямо в камине. Тот только перепачкался в золе и потерял два золотых, по одному на спорщика и пострадавшую от копоти раскоряченную девку. Реборн скривился: отвратное зрелище. Подобные спектакли северянам были невдомёк. Северный нрав был короток и сдержан. Даже солдаты, наводнившие Теллостокские бордели возле алых кузниц, без лишних слов выбирали себе пригожую девку, без лишних слов уединялись с ней и ретиво брали, без лишних слов платили и сразу же уходили. Содержателям борделей они нравились – слова нередко приносили беды, северяне же говорили только по делу. Даже во время войны дома терпимости жили отдельно от всего остального мира, здесь царили свои законы, и даже захватчики их не нарушали.

На втором этаже можно было найти даже шелковые простыни. Реборн лежал на широкой кровати полностью обнаженный и ждал.

Недавно прибыл гонец – сам король Бернад покинул медвежье логово, что делал всегда очень неохотно. Ему уже донесли все самые прекрасные новости, король Дорвуд умудрился разозлить Бернада даже будучи в могиле. Реборн готовился принять отца с почестями и холодной головой.

В комнате стоял практически полный мрак.

– Ты где? – послышалось смелое и довольно развязное.

Единственная свеча, стоявшая на столе у узкого окна, дрогнула от внезапного движения воздуха. В комнату вошли. После того, как дверь захлопнулась, спертый воздух снова пропитала темнота, покушаясь даже не свет свечи. Реборн всегда делал так, когда хотел, чтобы его не запомнили.

– Здесь, – отозвался Реборн.

Стражники у входа были переодеты в обычную одежду, и только кинжалы на их поясах выдавали в них либо разбойников, либо опасных повес. Реборн мог положиться на Юстаса, свою верную правую руку. Он всегда умел держать язык за зубами, а когда надо – пускать нужные слухи. Сейчас он стоял у двери, подперев плечом дверной косяк и лениво чистил ножичком заскорузлые ногти.

– Все будет сделано, мой принц, – отозвался Юстас, принимая очевидную просьбу, – Дело оно, конечно, нехитрое. Места эти простые, все в них понятно… только почему бордели называют "домами терпимости", когда очевидно, что ходят туда как раз таки от недостатка терпения?

Говорил он это каждый раз как бы невзначай, его нарочитую непонятливость Реборн понимал как упрек и понимал правильно. Скрывался от грозного взгляда Юстас всегда вовремя – у слуги было удивительное чувство меры.

Это была стройная брюнетка с небольшой белой грудью. Умелая, не задававшая лишних вопросов и не пытавшаяся выведать лишнего. Девушка разделась без лишних разговоров, оголив широкие, созданные для оголтелой любви и родов бедра. Ей сразу объяснили, что нужно делать.

«Дорогая шлюха, значит, должны быть не глупая. Лишь бы не ушлая, и делала только то, что хочу, – думал Реборн, глядя на вихляние белых бедер, – Точно не глупая. Сразу поняла, что перед ней не какой нибудь солдат или заезжий странник. Как минимум купец, или даже дворянин – старается задницей… Все они смышленые, когда касается денег».

Именно поэтому Реборн посещал бордели только в походах. Всегда находилась какая-нибудь болтливая девка, возомнившая, что легла с принцем. А потом пускала ненужные слухи. Особенно, когда в Глаэкоре они никогда не унимались. Слишком много он приложил усилий для того, чтобы его уважали. Слишком много усилий, чтобы боялись… Потерять все это в один день из-за какой то шлюхи, которую он даже не может поиметь, ему совсем не хотелось. С годами Реборн очерствел настолько, что усомниться в его власти означало потерять голову. Армии было важно, что ее ведёт настоящий мужчина. Мужчина во всех смыслах. Стоило дать слабину, и кто-то начинал болтать, что у принца спереди болтается сухой стручок. И все тут же рушилось. Вечная борьба. Вечное напряжение…

– Ляг рядом, позади, – Реборна раздражало льстивое притворство, – Не старайся заглянуть мне в глаза. Не нужно лезть с поцелуями.

– Здесь так темно, что я все равно ничего не увижу, сир… – накуксилась девушка, и даже сквозь мрак ощущалось, как она наморщила носик, – Простите… Я вовсе не подумала, что вы сир… Просто… такой большой мужчина наверняка благороден…

– Тебе платят не за то, чтобы ты болтала.

Шлюхи быстро учатся на ошибках и быстро их исправляют. Девушка забралась на постель, перешагнула через большое тело и улеглась позади.

Разговоры Реборну были не интересны. Как не интересно и лишнее разжигание плоти. Когда в груди появлялся жар, тело вожделело, а чресла оставались холодны… телу становилось невыносимо тяжко. Страсть, не способная вырваться наружу, раздирала изнутри и сводила с ума. Особенно после хорошей битвы, когда в крови бурлила ярость… В юности Реборн учился терпеть эту пытку, а сейчас просто всегда оставался холоден.

Чертова охота. Чертов вороной конь. Черный, как сама смерть. Как все то, что окружало Блэквудов с самого начала их существования.

Над твердой широкой грудью начала порхать маленькая ладошка, нежно, словно бабочка. В черных как смоль волосах утонули тонкие пальчики. Локоны вились между ними, намокшие после жаркого дня. Мужчина прикрыл глаза.

Да, то что нужно.

«Волосы мокрые. Видать, непривыкший… Рослый, неприветливый… Точно северянин», – правильно рассудила девушка.

Сквозь открытое окно подул прохладный ветерок, девушка поежилась. Ночи в Теллостосе круглый год оставались прохладны, а весенние особенно.

С каждым прикосновением внутреннее напряжение сглаживались, затихало. Надевало маску спокойствия. Реборн знал, что это обман, и что это ненадолго, но ему нужен был этот обман.

Ладошка скользнула ниже. Мышцы Реборна затвердели. Шлюха не обратила на это внимания, хотя следовало бы. Под своей кожей она ощущала незагорелое, твердое тело, с широкими плечами и прочными жилами, с порослью на груди и руках, но не слишком увенчанное мышцами – принц был крепок, но не грузен. Ее рука коснулась мужского органа.

– А ты неплох, нечего стесняться, – ласково проверещала она. Но потом все-таки немного пожалела, надо было сказать «хорош» или «великолепен». Мужчины любят лесть, многие даже охотно в нее верят.

Взяв в руки толстую плоть, шлюха немного ее сжала. Но та оставалась мягкой, податливой и вялой.

– Не трогай, – огрызнулся Реборн с такой холодностью в голосе, что девушка испуганно одернула руку и замерла. – Продолжай.

Ладошка снова коснулась волос на голове.

Было время, когда Реборн хотел попробовать женщину. Но каждый раз не мог себя заставить опуститься ниже пупка – не хотел он касаться губами лона, в котором побывали все, кроме него. О придворных дамах не могло быть и речи – ни к чему были дворцовые пересуды, да и кто примет его калекой, не способным оставить после себя ничего, кроме пепла и углей? Принц? Принц… Он получит всего лишь очередное притворство. Его он с лихвой получал и от шлюх.

Развернувшись на другой бок, Реборн оказался с девушкой лицом к лицу. Та нахмурилась, силясь привыкнуть к тьме, ведь до этого глядела только на свечу. Не дав ей высмотреть голубизну своих глаз, Реборн легонько ткнул девушку в плечо и заставил лечь на спину. Теперь она рассматривала потолок, а когда захотела повернуть голову, услышала:

– Смотри вверх.

Шершавая ладонь промокнула белую надушенную кожу на шее, а потом сразу сжала грудь. Сначала нежно, обведя пальцами твердые соски, а потом с силой. Реборн почувствовал, как напряглась тонкая шея. Пальцы разжались. Не став медлить, мужчина скользнул вниз, прямо к складкам между ног. Шлюха была мокрая. Не удивительно, учитывая, сколько ей заплатили.

Щедрая оплата и шлюхи охотно текли, как прохудившаяся крыша осенней дождливой ночью. На хорошем инструменте приятно играть – Реборн улавливал девичьи всполохи тела, и это походило на охоту. На охоту за чужим удовольствием, и за удовлетворением собственной мужественности. И больше Реборн ничего не ощущал – давно уже ничего. Ему было бы все равно на удовольствие девок, как и большинству мужчин на континенте… Но это все, на что он был способен.

Два толстых пальца скользнули во влажное, теплое лоно. Очень широкое лоно. Наверняка, оно ещё не успело затянуться после мужчин, перед которыми шлюха ещё утром раздвигала ноги. А, может, не успевало затянуться никогда.

«Интересно, удастся ли выбить из нее хоть ещё немного влаги», – с ленивым азартом подумал Реборн.

Его было невозможно обмануть, даже если стенки бархатных мышц неистово сокращались. Реборн всегда различал настоящее наслаждение от поддельного.

Пальцы начали двигаться плавно и глубоко. Иногда выходили наружу, чтобы коснуться горошины у входа, а потом легко, но требовательно на нее надавить. И все повторялось заново, методично и напористо, уже через несколько минут картинно изображавшая удовольствие шлюха задумчиво притаилась. Еще мгновение, и она окончательно затихла. Реборн знал, что она прислушивается к собственным ощущениям. Мужчины, приходящие в бордели, не сильно утруждали себя в ласках. Особенно солдаты, проводившие в походах по несколько недель, а то и месяцев кряду. Реборн мог себе это позволить. Не потому, что часто посещал бордели. Как раз это происходило довольно редко. Просто ему было все равно.

Черные волосы струились, умасленные елеем, привыкший к темноте глаз Реборна улавливал тусклый отблеск свечи, потерявшейся в толстых локонах. Молодое тело, наверняка ему не было и двадцати, выгнулось – мужчина не удивился, шлюха издала свой первый полный непритворного удовольствия стон. Движения пальцев ускорились. Шлюха бесстыдно развела ноги в стороны, и раскинула бы еще больше, но дальше было уже некуда. Реборн схватил свободной рукой растрепавшиеся черные волосы, аккуратно потянул за них, чтобы обнажить белую шею. И прикоснулся к ней тёплыми губами. Легонько поцеловал, медленно продвигаясь к мочке уха, которую обхватил губами и стал не менее нежно посасывать. Шлюха задрожала и бесстыдно, с силой насладилась на его пальцы, а потом издала громкий стон. Реборн смягчил ее опрометчивое движение, чтобы его ногти не причинили ей боль, а потом с охотой ответил, усиливая нажим. Через пару минут девушка забилась в остро нахлынувшем наслаждении. Бархатные стенки ее лона начали неистово сокращаться и значительно увлажнились.

«Хорошая шлюха. Надо будет взять ещё раз», – удовлетворённо подумал Реборн.

В прошлый раз ему досталась какая-то лживая сука, до конца изображавшая наслаждение. Притворные крики удовольствия врезались в мозг, тогда он выгнал ее с раздражением. Кажется, это было целых шестьдесят лун назад. Хорошую шлюху, по призванию, было найти достаточно сложно. Слишком много проходило через них мужчин, чтобы те смогли получить настоящее наслаждение. Но некоторые давали фору остальным. Например, как эта – хотела везде и всегда.

То, что планировал сейчас сделать Реборн, он тоже любил.

Ещё не вынув пальцы из податливого тела, он громко бросил шлюхе в ухо:

– Вон.

Девушка с трудом разлепила глаза, не в силах понять, что ей только что сказали.

– Встала и пошла вон, – холодно отчеканил Реборн, вынул пальцы из девушки, обрывая наслаждение, и тут же бросил на нее лежавшее подле кровати платье.

Обескураженная и полная непонимания, девушка попыталась встать с кровати, но получилось это у нее не с первого раза. Ослабевшие ноги не слушались, кажется, когда она вставала, ее лоно все еще дрожало от наслаждения.

Пусть Реборн и доставлял девушкам удовольствие, но они всегда должны были знать свое место.

Растерянно натянув на себя платье, девушка, пошатываясь, скользнула к выходу. Когда за ней захлопнулась дверь, единственная свеча в комнате потухла от резкого порыва воздуха. Реборн остался в полной темноте и полном одиночестве. Откинувшись на спину, он устало прикрыл ладонью глаза. Легче не стало.

«Убей меня, и разбудишь вулкан», – крутилось в голове вот уже целую неделю кряду.

– Проклятая вдова и ее проклятая страна. Проклятые высокие скалы, проклятое бешеное море.

Ещё недавно он любил море, а теперь начинал тихо ненавидеть.

«Среди всего этого ада начинаешь скучать по прибрежной гальке Глаэкора. Никогда не думал, что буду так желать снова надышаться железным воздухом рудников. Пусть брат берет эту торговую жилу и забавляется с ней сколько хочет. Он же хотел стать королем? Пусть будет королем! Только этой проклятой, полной неприятностей страны, – думал Реборн, и раздражение разливалось по венам с каждым толчком сердца. Но здравый смысл душил бесплотные мечты. – Нет, он слишком молод… Отец ни за что его сюда не отпустит. Кто захочет терять единственного, кто может продолжить первую кровь Блэквудов? У Касса есть хватка, он будет готов. Может быть, через пять весен… Находиться здесь целых пять весен? Боги, я не испил столько вина, не набивал живот попусту, не убивал ради забавы и не возлежал с женщинами, чтобы вы были так жестоки…»

Реборн сел и оглянулся. Может быть, Боги разгневались сейчас? Нашарив рукой потертый временем кашемировый плащ с промусоленными краями, он накинул его на плечи, чтобы скрыть наготу от их взора, и стал поспешно одеваться.

Не хотелось ему оставаться в Теллостосе, ни пять весен, ни даже одну. Но в Аостред прибывал отец. И что-то Реборну подсказывало, что вести он везёт неутешительные.

Глава 9. Враг у ворот

Видеть отца недовольным Реборну приходилось довольно часто, учитывая, что выражение его лица почти никогда не менялось. Природная ворчливость не оставила шанса иным эмоциям, разве что изредка короля Бернада могло что-либо рассмешить. Когда же из недовольного он превращался в недовольного в особенности, уголки его рта усиленно смотрели вниз. Ничего хорошего из этого никогда не выходило. На стол, один за другим, опускались требовательные пальцы, отбивая недовольную чечетку.

– Я знал, что они те еще крысиные короли, но не думал, что это произойдет так быстро! – обычно голос Бернада походил на скалистый обвал, но сейчас метался грозовыми тучами, – Они напали сразу, как только отплыла большая часть нашего флота. Ты бился здесь, в Теллостосе, а я отгонял их от наших границ. Представь только, Реборн! В наше время никому нельзя доверять. Все только и ждут, когда ты дашь слабину. Но мы не можем сейчас себе позволить вести войну на две стороны. Подумать только, железный король Бернад вынужден договариваться!

– То есть, подкрепления ты мне не дашь…

– Еще чего?! Ты должен сам справляться с отребьем. Хорошо, что Отвесные Скалы с нами, иначе я бы отозвал часть армии обратно.

После войны из тридцатитысячного глаэкорского войска уцелела только половина, и большая часть его осталась защищать границы, когда стервятники начали точить свои когти.

– Я понял тебя, – Реборн даже не стал возражать и настаивать на укреплении позиций. Он слишком хорошо знал отца, – А что с восточниками? Чего они хотят?

– Часть вод, чего же еще?! Безумово отродье! Вот где они у меня, – кулак Бернада стремительно выскочил вперед и досмерти сжал испуганный воздух, – Дерут за штанину, как срамяжливые гуси пока мы смотрим в другую сторону. А раньше молчали, раньше все молчали! Запомни навсегда, Реборн – никогда… никогда не доверяй востоку. Смотри во все глаза! Лучше вывернуть им шаровары, чем потом самим ходить без портков.

Король Бернад Блэквуд прибыл в Веллостос, когда до праздника пшеничной весны оставалось менее двух недель. Черные корабли забили главную гавань столицы, источая густой смоляной запах. По улицам сновали усиленные патрули. На этот раз солнечные улочки не украшались цветами и разноцветными лентами, как это делалось каждый год. Единственным украшением мощеных крупными булыжниками улиц стала черная вороненая сталь и серо-оранжевые костюмы ландскнехтов. Короля встретили молчание и шум приливных волн. Горожане засели в своих домах. Никто не был рад неожиданному гостю.

– Свое мы не отдадим, они это прекрасно знают. Тогда почему рискуют?

– Потому что хитры, как лисицы. Сдается мне, хотят они выбить кое-какие привилегии под военную канонаду, – Бернад задумчиво погладил бороду, а потом так же задумчиво произнес: – Или удержать то, что было. Прекрасно знают, шельмы, что я им спуску не дам. Платить будут, как миленькие. Теперь уж не двойную, а тройную пошлину!

– Дорвуд брал двойную пошлину. И ты его за это корил.

– Поговори у меня еще тут! – Бернад ударил кулаком о стол, – Это не жадность, а возмездие. Пустые деньги удел пустых людей. Но эта страна на них стоит. Нет смысла что-то менять сейчас, когда в затылок дышат враги! Иногда я думаю, что они никогда не спят. Днем и ночью что-то пакостят, там укусят, тут… Ходят по границе, капают своей слюной, как бешеные псы, а нападать боятся, трусы. Эта война выпила нас досуха. Чертов Дорвуд, чтоб он сдох в могиле еще раз!

– Может, у восточников и нет цели нападать? Просто они знают, что потом у них не будет возможности все изменить. Так что они хотят от Теллостоса? – с каждым днем на Реборне оставалось все меньше одежды, а ткань становилась все тоньше и тоньше. Жара оставила на нем лишь рубаху из тончайшего шелка, три серебряные луны раскалывали темноту блестящей ткани: одна на груди, там, где сердце, и две на плечах.

– Во-первых, они спрашивают, будут ли поставки золотистой пшеницы в этом году.

– Идет война. Гражданская, если хочешь, – Реборн откинулся на высокую спинку стула, он выглядел уставшим, – Сейчас у многих перебои с поставками. Восточники не единственные.

– Нет. Единственные, – отрезал Бернад в своей извечной непримиримой манере, – Дело вовсе не в транзитных поставках.

– А в чем же тогда?

– Сорт золотистой пшеницы выращивается только на землях Теллостоса. Он идет на корм дойным коровам, из их молока делается элитное корширское вино.

– Может, оно и к лучшему. Это вино слишком дурманит разум.

Белый туман рваными клочьями затянул добрую половину города. Морской бриз леденил холодом раннего утра, разгоняя непроглядное влажное молоко. Реборн знал – обманчивая прохлада утра лишь временная передышка.

Он и не надеялся застать отца в хорошем настроении. Бернад даже не выпил за встречу – рог с крепким омусом стоял на столе, не испитый ни на каплю На него это было совсем не похоже.

– Очнись, Реборн! Это вино – добротный кусок их дохода, – недовольно ответил Бернад, – А распределением золотистой пшеницы занималась пшеничная вдова. Как заходит речь о пшенице – эта дрянная девка тут как тут!

Принц чувствовал буравящий взгляд отца и этот взгляд прожигал до костей. Король Бернад сидел во главе огромного стола и решительно упер ладони в твердую древесину. Он был в таком настроении, что возражать ему не имело смысла. Ему, вообще, возражать никогда не имело смысла.

– Я пошлю своих людей, они договорятся о поставках.

– Они хотят говорить только с ней, – отрезал Бернад, снова сжимая кулаки, – Одним Богам известно, о чем там они еще договаривались. Но, видимо, договоренности были очень выгодными, раз они посмели выдвигать нам условия. Поганец Дорвуд позволял своей дочке слишком много. Восточники думают, что она в курсе их дел. Что ж, иногда любовь ослепляет… Вот только я сомневаюсь, что девка в этом хоть что-то смыслит. Но их корабли не оставляют нам выбора!

– Отец, ты предлагаешь послать принцессу к Восточникам? Это же бред. Она не имеет власти и ничего здесь не решает.

– Бабы! Они могут разве что трепать нервы да путаться под ногами. Ладно бы еще все были хорошенькие… эх! Зачем только их послали нам Боги, могли бы создать их хотя бы без языка, – с горечью посетовал Бернад, – Сын, как? Как ты мог довести до этого?! Мы разбили армию Дорвуда, но не можем справиться с отребьем? Что о нас будут говорить? Что Блэквуды сгинули в перетраханных щелях второсортных шлюх? Ох!… И где ты нашел такую отвратную рубаху? Выглядишь, как девка.

– Я никогда ничего от тебя не скрывал, и теперь не буду, – спокойно ответил Реборн, – Да, мне сложно. Но я не могу взять армию и пойти по домам, вырезая каждого жителя в его постели. Так можно потерять все.

В небольшой зал с огромным балконом, что открывал вид к морю через отвесную скалу Отречения, лаская кожу, набился холодный туман. Высокие колонны упирались в расписной потолок, теряясь в причудливых узорах досканских мастеров. Реборн любил здесь бывать – отвесные скалы разгоняли воздух с моря, и здесь всегда гулял ветер.

– Знаешь, что будет, сын, если мы не закрепимся? Не пройдет и тридцати лун, как объявится какой-нибудь троюродник, который объявит себя королем. Истинной кровью Фаэрвиндов, законным наследником престола! – распалялся Бернад, упирая кустистые усы в мясистый нос, колотый глубокими порами, – Если мятежи продолжатся, лорды начнут на нас просто плевать, другие короли собирать армии, а Восточники отвоюют наше море. А пока они сидят жирными задами на своих тронах и смотрят, куда подует ветер. Ждут, когда мы дадим слабину! Проклятье на их головы! Велискейт спит и видит, чтобы откусить себе оловянный рудник вместе с Пригорком.

– Честно говоря, я думал стоит ли все это стольких усилий, и не забрать ли армию, оставив Теллостос кусать собственный хвост, но потом…

– …потом до тебя-таки дошло, что после этого нас объявят обмочившимися трусами. Не смей! Не смей даже заикаться об этом! – Бернад молотил поверхность стола ладонью, соревнуясь с прочностью древесины. Реборн был готов поклясться, еще мгновение, и она пойдет трещинами.

У него всегда была тяжелая рука. В то лето, близились пятнадцатые именины, кузены подбили Реборна прогуляться до любвеобильных прачек на Охотничьих Холмах. Быстрые воды блестели солнечной чешуей, братья наперебой делились своими победами. Реборну хвастаться было нечем – он еще не был с женщиной, а после встречи с копытом коня уже год как не просыпался по утрам от налитых чресел. Но тогда закралась надежда… Что, если обнаженная грудь молодой девицы пробудит в нем былое юношеское смятение? Какой опрометчивый шаг… Он был еще слишком юн, чтобы быть осторожным. Тот день лежал осколком льда на дне души и никогда не таял, будто это было вчера. Нечеловеческий хохот еще вчерашних мальчишек, свои потные волосы, прилипшие ко лбу… Или это были слезы, смочившие ладони и лицо? Тело трясло от гнева и обиды, а они все смеялись и смеялись, ведь плоть его так и не восстала. Прачки с визгом разбежались, когда Реборн, ослепленный гневом, накинулся на толстого Магнуса. Когда его увидел отец, с разбитой губой и рассеченной напрочь бровью, то избил практически до полусмерти. Он бил и бил, пока Реборн почти не ослеп от крови и слез. Взяв сына за шкирку, словно нашкодившего котенка, Бернад потащил того в храм и бросил на пол прямо под ноги Великому Воину. Его слова навсегда врезались в память: «Посмотри на себя! Сопли и слезы! Ты похож на визжащую свинью, которую ведут на убой, а не на моего сына! У тебя между ног, что, щель, чтобы так рыдать?! Посмотри! Посмотри на него! – собрав за затылке волосы, Бернад до боли их сжал и резко запрокинул Реборну голову, сверху взирал молчаливый лик Великого Воина. В грубом шлеме, со щитом в одной руке и мечом в другой, – Он не спросит у тебя, сколько сук ты отымел за свою жизнь! Он спросит, как крепко ты держал свой меч. И для чего ты его держал, ради кого! Утрись. И снова будь моим сыном».

С тех пор отец больше никогда не поднимал на него руку. Любой другой на его месте вычеркнул бы сына из своей жизни, но не Бернад. Он был единственным, кто принимал Реборна открытой книгой, без косых взглядов, упреков, жалости, подозрений или презрения. За это принятие Реборн однажды сложит голову, он понимал, и его вполне устраивал такой исход. Зависимость от отца была слишком сильна, и с ней невозможно было что-то поделать. Глубокая, незаживающая рана, ежесекундно напоминающая ему о месте в этом мире, заставляла идти туда, куда укажет перстень короля. Он чувствовал себя псом, которого спускают с цепи на врагов. Наверняка, так считали и все остальные.

– Они думают, король Бернад только и умеет сидеть на рудниках да ковать свое железо. Что у него вместо головы оловянный ковш, – король Бернад постучал грузным кулаком себе по голове, – Но даже своим ковшом я понимаю, как волк догоняет зайца. Они получат свою королеву! Коронация должна пройти до того, как объявятся самозванцы, у которых вместо крови Фаэрвиндов течет дешевое разбавленное вино, и потребуют престол.

Реборн ущипнул переносицу большим и указательным пальцем и устало прикрыл глаза. От этого разговора у него разболелась голова. Он даже не спрашивал, что будет после коронации, отец просто поставил его перед фактом. Усталый взгляд встретился со свирепым.

– Не смотри на меня так! Не я источник всех твоих бед! – Бернад прорезал воздух ладонью, словно клинком. Реборн не выказывал недовольства, но Бернад слишком хорошо знал сына – не смея ему перечить, тот молча варился в собственной ненависти, – Уж помяни мое слово, Реборн, сразу найдутся те, кто поможет им заграбастать корону, помяни мое слово! Объявится вместо девки тот, у кого спереди болтается хрен и тогда все станет намного сложнее. Пока что страна любит свою пшеничную вдову, ей лояльны лорды. А говорят, не поймать сразу двух зайцев.

– Тут больше двух зайцев, – скривился Реборн, – И у всех вонючее мясо.

– Брось. Итог стал понятен когда первая шлюха вспорола горло твоему солдату.

– Думаешь, я совершил ошибку, оставив ее в живых?

– Следовало перерезать всех сразу, пока они не начали ложиться в постели с вилами. Но дело сделано. Ошибся ты или нет – не важно. Расхлебывать все равно тебе. Я не могу дать людей, чтобы удержать столицу, что говорить о целой стране.

– Отец… ты знаешь, я ведь хочу надеть красный шлем.

– Присягнуть на верность королю, отказаться от наделов, жены… и от трона, – Бернад медленно встал с места, поправляя замшевые полы камзола, – Это, конечно, все похвально. Доблесть северянами всегда ценилась… но не в твоем случае. Что эти твои красные щетки?

– Это называется султаны.

Реборн поджал губы и они мигом обескровились.

– Аааа! – махнул на него рукой Бернад, – И как это будет выглядеть, Реборн? – отец подошел к сыну, нависнув грузной размашистой скалой, – Ну уйдешь ты в начальники Красных Шлемов, и что? Только подтвердишь этим слухи! Нелепый выйдет жест, однако. Все только и будут, что шептаться у тебя за спиной. Хочешь остаток жизни биться за авторитет вместо того, чтобы защищать короля? Это не доблесть, Реборн, а бегство!

Реборн оскалился.

– Мне плевать, что говорят остальные, и что думают.

– Врать можешь кому-нибудь другому, – отрезал Бернад и отвернулся от сына, встав лицом к прекрасному Агатовому морю, – А за свои промахи нужно отвечать.

– Это не промах. Я рисковал лишиться армии. На утро в столицу зашел бы уже кто-нибудь другой.

– Но ведь не зашел! Касс нужен мне в Глаэкоре. Я не отпущу младшего в мятежный город, тут слишком опасно. А вот ты сможешь его удержать. Особенно после того, как женишься на принцессе Исбэль.

Чертова страна, чертов проклятый город. Чертова пшеничная вдова.

– Скажешь, что мне делать потом?

– А потом они все заткнутся! Мятежники – на престоле их девица, лорды – опять будут ждать подачек от короны, Восточники, черт их дери… Пусть получают свою кость, псы! – Реборну не требовалось поворачивать голову, он и без того знал, как сильно побогровело лицо отца, – Но ты должен будешь держать ее в узде. Поговаривают, это та еще норовистая кобыла.

– А как же наследники?

– Об этом я тоже размышлял, – голос Бернада скатился до задумчивого, – Мы всегда можем приехать погостить к любимому сыну и брату, и не будет худо, ежели твоя жена понесет после нашего визита, – и тут Бернад скривился так, как это делали все Блэквуды, – Но учти, я не потерплю их на престоле! Это я о отпрысках. Только не Дорвудово отродье, да простят меня Боги.

– Они будут больше Блэквуды, чем Фаэрвинды. Твой сын, отец. Твой внук.

– Вот и пойдет в красные шлемы, как хотел папка, да? Чем не идея? – на мгновение Бернад показался довольным, – А если девка, то и волноваться нечего.

Высокие потолки, вечно потухшие камины, резная мебель из такого яркого дерева, что впору было надевать на него платье и оспаривать красоту самой хорошенькой девушки побережья, доверху наполненные вином хрустальные графины, смахивающие на большую кровяную каплю, такие мягкие стулья, что от непривычки начинало ломить поясницу, светлые стены, шелковые шторы с топазной вышивкой, текшие по стенами и полу извилистым ручьем – все это выглядело настолько жизнерадостно, что два рослых, суровых северянина, король и сын, выглядели здесь ненужными, неуместными, чужими. Словно по ошибке зашедший в чужой огород медведь, искавший кабана, а нашедший тыкву. Мрачной скалой король Бернад возвышался над сыном, над тоненькими завитушками лакированного стола и над всей этой вычурной южной красотой:

– Порченная кровь! Рыжие и безумные. Ненавижу рыжий! Я делаю это только потому, чтобы после того, как Исбэль сгинет, скажем так, при родах… мятежники снова не подняли свои головы, – Бернад посмотрел на Реборна, его меховые брови встретились, – Учти, это должно случиться через пару весен, не позже. Женишься потом на какой-нибудь принцессе из наших союзников и все наладится.

– С каких это пор мы убиваем женщин, только что освободившихся от бремени?

– Это не женщина, сын, это ядовитое отродье! Гнилое семя. Оно еще даст свои всходы, помяни мое слово. Сука должна сгинуть до того, как это случится.

Реборн тяжело вздохнул.

– Ты предлагаешь мне устроить свадьбу после того, как я хотел затянуть петлю на ее шее. Это же смешно. Эти звери соберутся у храма только для того, чтобы устроить еще один мятеж.

– Ха! Народ – суеверные, кровожадные твари. Никто не посмеет подумать о мятеже, если свадьба выпадет на пшеничную весну.

Реборн вздрогнул, а лицо короля Бернада стало самодовольным. Он продолжил:

– Целые улицы соберутся, только чтобы посмотреть, как тебя хватит удар! – Бернад расхохотался так сильно, что его самого мог хватить удар, – Будет тихо, как в склепе. Простонародье только и будет ждать, что ты поскользнешься на каком-нибудь цветке или переломишь хребет под колесами кареты. А, может и вовсе свалишься со стен замка в первую же брачную ночь. Только не говори, что ты веришь в проклятья!

– Я не суеверен.

– В отличие от людей. Сыграем свадьбу, а потом хоть потоп. Никто не посмеет оспорить священные узы брака. Никакие мятежники и толстозадые короли. А с женой можешь делать что хочешь. Хоть в башню посади.

Борнад отвернулся, направившись к лоджии. Сырой прохладный воздух начал отступать, туман рассеиваться, первые лучи показались над далекой гладью воды. Горизонт окрасился в малиновый.

– Я подумаю над твоим советом.

– Занятная вещица, – стали видны скалы. Солнце скоро высушит все, подумал Реборн, и терпение отца тоже, а ведь он еще не познал южной жары. Бернад вперился в даль, щуря слегка подслеповатый взгляд, – Отличается от всей этой вертлявой дребедени.

– Скала Отречения.

– Экое диковинное название.

– Что-то там про завет Жницы, что отнимает, – рассеянно отмахнулся Реборн, – Каждый раз, когда гаснет зеленая звезда, на скале приносится жертва. Я не особо вдавался в подробности…

– Ладно. Ерунда все это, – задумчиво произнес Бернад, – Ты уже присмотрел себе помощников?

– Многие полегли на войне.

– Ты не дурак, но у тебя только два глаза. Для трона требуется гораздо больше.

Гораздо больше, чем отец может представить, подумал Реборн. Когда он окончательно покинет Глаэкор, это станет особенно заметно – король отдавал больше предпочтение силе, чем стратегии. Он принимал как данность рассудительность сына, которая сдерживала его порой слишком гневный нрав. Теперь сдерживать его будет некому и Глаэкор вспомнит былые времена.

– Я подумываю над Верданом Торелли. Знаю его много лет, на войне шли бок о бок. Он надежен.

– А, этот хрыч глазастый, – Бернад одобрительно кивнул вставшему рядом Реборну, – Только гляди, чтоб он на старости лет снова не ускакал куда-нибудь к скалам глушить своих ящериц.

– Для этого нужны не только глаза, но и пальцы. А у него их не так много. К тому же, он всегда боялся не исполнить свой долг.

– Жену он свою боялся, а не неисполнения долга. Скверная была бабенка. И дочки его такие же. На его месте я сбежал бы раньше, – Бернад ударил по теплеющему мрамору парапета, уже впитавшего первые лучи солнца, – Так! До праздника пшеничной весны меньше двух недель. Нужно все подготовить, – и нахмурился, будто силясь вспомнить что-то важное, – Ах, да. И еще оповестить об этом принцессу Исбэль.

Глава 10. Семь вздохов

«А я ведь любила тебя, Дорвуд. Помнишь, как мы сбегали в горы по утрам? Ты трещал морозными корками льда, а я рисовала снежные пики в своих взглядах. Все говорят, что я колдунья. Но приворожил меня ты. Ты первый! Мне казалось, ты тоже любил… Правда? Или это была всего лишь пыль? Обещают, срок ворожбы семь лет, но все разрушилось за семь вздохов. Первый вздох случился, когда ты увидел Абиэль. Второй, когда разрушил колдовскую связь. Третий, когда сошли лавины в моих глазах… Четвертый, когда сердце мое треснуло от боли. Пятый, когда ты иссушил мою душу. Шестой, когда поселил в сердце месть. А седьмой, когда я прокляла тебя и твою семью. Долги нужно отдавать – кровью, болью! Неужели твоя любовь к Абиэль настолько сильна? Неужели она того стоит?! Ты женился на пшеничную весну. Думаешь, это праздник жизни? Теперь это станет праздником смерти! Ни одна из твоих дочерей не познает любви. Никогда не сможет поцеловать собственного ребенка. Семь вздохов… Семь вздохов разрушили мою жизнь, семь вздохов разрушат жизнь твоих дочерей! Любой, кто прикоснется к ним дольше, чем на семь вздохов, сгинет! Да иссушится жизнь мужей, захотевших взять их в жены ровно так же, как ты иссушил мою душу. Растоптал мою любовь… Дочери утонут слезах так же, как я тонула. У меня не осталось слез! Семь вздохов – мой приговор. Никто не сможет разрушить эту связь».

Никто, кроме Богов.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», – Исбэль вздрогнула и проснулась.

Какая глупость. Опять эти письмена на снегу… на песке… некоторые даже говорили, что замечали непонятные символы в небе.

Это случалось каждый раз, когда у принцессы умирал жених или муж. Почти никто не умел читать, поэтому все пугались этих знамений. Буквы светились плавленым золотом, Исбэль видела своими глазами одно из пророчеств, когда в последний раз спускалась со ступенек храма в свадебной фате. Золотая строка исчезала сразу же, как девушка делала шаг вниз, никто, кроме нее, не заметил его. Тогда принцесса решила, что это лишь фантазия, она слишком разволновалась… Но когда муж ее, престарелый лорд Беррингтон, спросил на пиру, что за слова были выбиты у подножия храма и почему клирики умолчали об этой традиции, она не на шутку испугалась. И в тот самый момент поняла, что вновь стала вдовой…

Скоро должна была прийти Марта, принести еду и помочь с прической. Исбэль нашла ее в подворотне Грозовой улицы, та лежала беременная и избитая, мычала что-то себе под нос и тянула руки к ногам прохожих. В тот день удача оказалась на ее стороне – принцесса снова развозила хлеб и заметила девушку под крики голодных чаек, нагло атаковавших большой обоз с выпечкой.

«Не трогайте ее, миледи, это общественная женщина», – а вокруг сгущалась темнота вечера, поодаль стояли молодые девушки, смотрели на Марту и молчали. Это были ее товарки – увы, они ничем не могли помочь. Девушки ночи дорого платили за обман своих сводников – дворовые получали от своей любви лишь жалкие крохи.

– Ты с ума сошла?! – вспылил тогда отец, – Шлюха в замке! И ее привела сама принцесса! Какие слухи пойдут по материку?!

– И что? – уперла руки в бока Исбэль, – Замуж не возьмут?!

Королю Дорвуду возразить было нечего, но уступать дочери он все равно не собирался.

– Папууль, а помнишь, ты обещал мне на именины… ты же помнишь? – ласково проверещала Исбэль, обняв недовольного отца за шею. Она навалилась сзади и почти повисла на нем, считая до шестого вздоха. Дорвуд сидел и ворчал, а она не могла разобрать слов – значит, точно откажет… Если только…

– Помню, – буркнул Дорвуд, вспоминая еще одно пренепреятнейшее обстоятельство.

Котенка он обещал уже две весны, и тянуть дальше не имело смысла. Слово короля, будь оно неладно. Ушастого Маркиза уже присмотрели у фрейлины Бетани Веласкес, троюродной сестры, леди одного из восточных государств – Хоругми. Девушка недавно вышла замуж за одного из принцев короля Воренджа, но все еще часто наведывалась в Теллостос, чтобы повидаться с Исбэль. Вместе с собой она привозила многочисленных котят, вызывающие у Дорвуда ужас и еще канареек, к которым король, так уж и быть, относился лояльно.

Бетани напоминала ему торговку с птичьего рынка, все время таскающую клетки. Если и снабжать восторженных леди восточными тварями, то хотя бы брать за это плату… Щедрость Бетани Дорвуду была непонятна.

– Я готова отказаться от Маркиза, если ты оставишь Марту, – прошептала на ухо отцу Исбэль и крепко-крепко сжала его шею, затаив дыхание, а на шестом вздохе отстранилась.

Если она заведет котенка, то это животное будет таскаться за ней по пятам, рассудил Дорвуд, уж он-то знал свою дочь, наверняка, та посадит его на плечи и будет носить тварь на своем хребте до окончания его хвостатой жизни. Сущее испытание для его нервов.

«Лучше пусть заведет себе ручную шлюху, чем котенка», – подумал Дорвуд и разрешил оставить Марту. Ее-то он точно не будет видеть каждый день, испытывая нервы на прочность.

К слову, дальше Теллостоса слухи так и не пошли. Леди Гарлет пыталась вдохнуть в историю жизнь, но потом и сама потеряла интерес – просто все уже привыкли, что пшеничная вдова питает слабость к нищим и больным и быстро нашли объяснение ее поступкам.

Марта потеряла ребенка. После этого она стряпала на кухне и тихо плакала, а Исбэль сидела рядом и плакала вместе с ней.

Немилостиво стоящий в дальнем углу, стул покоил на себе кусок белой ткани, смятой и небрежной, и получавшей только взгляды презрения. Ее поселили в комнате для прислуги. Облачили в простенькое льняное платье и даже выдали белый передник. На фоне серой холщовой ткани он выглядел поистине королевским: белый, накрахмаленный, с большими оборками по краям – Реборн указывал ей место. Передник вылетел через окно в первый же день. Тогда Реборн приказал ей выдать еще один. Как же она его ненавидела!

В первый же день к Исбэль вызвали лекаря: он долго припаривал ее ногу кипяченым остуженным вином, а потом мазал холодящей белесой мазью. Своего лекаря Исбэль так и не увидела, вполне возможно, его и вовсе куда-то отослали. Обычно он делал соль, что заменяла котов, но недавно она слышала писк мыши по углам. Новый наверняка прибыл с севера: высокий и сгорбленный, облаченный в серый шерстяной плащ с густой меховой обивкой. Мех выглядел грузным и рваным, словно вороньи перья, да и сам северянин смахивал на большого взлохмаченного ворона, с острым горбатым носом и таким выражением лица, будто по нему хлещет ледяной дождь. Может, он сам мажется своей холодящей мазью с головы до ног, гадала Исбэль, раз ему совсем не жарко в этом плаще?

«Человек без сердца и души, оказывается, может бояться», – удовлетворенно думала Исбэль, но не без опаски.

К дверям приставили стражу. Поначалу служанки таскали несчетное количество тазов с водой. Визитов было так много, что вскоре им и вовсе запретили приходить. Жаль, Исбэль любила купаться, и успела помыться только наполовину. Так же получилось и с пирожными – Турун Хардрок, этот мрачный северный лекарь, посоветовал больше питаться сладким и жирным, чтобы принцесса обрела силы. Исбэль за несколько дней съела столько пирожных, что вскоре ей перестали приносить и их. Одна служанка обмолвилась: Реборн решил, что она хочет свести счеты с жизнью, наевшись таким количеством сладкого. Это привело Исбэль в недоумение – сладкого было не так уж и много, в дни особенных волнений она съедала и поболее.

Поднявшись с кровати, Исбэль собрала раскинутые по подушке волосы. С улицы снова потянуло жареным мясом, во дворе слышался крик свежей дичи. Петухи хлопали крыльями, безуспешно пытаясь спастись от топора с лезвием, голодным до крови. Весь день чувствовалась какая-то суматоха, за дверью шаркали шаги расторопной прислуги и важный лязг лат. Исбэль отворила ставни, перевалившись через узкое оконце, с одной стороны упирающееся в сплошную замшелую стену. В лицо задышал прохладный рассветный воздух. Удар топора оборвал отчаянный гогот гуся. Что происходит?

Была видна только часть заднего дворика, Исбэль с раздражением ударила ладошкой о мешающую обзору стену, а та оставила на коже влагу и частички упругого мха. Стены отбрасывали длинные тени, и солнце еще не успело высушить землю – весна превратила двор в сплошную слякоть. Даже издали палач казался огромным, словно конь, а на доске шахматного замка был уж точно самой большой фигурой. Пробегающие мимо поварята, прачки, чумазые конюхи и прочие слуги выглядели на его фоне детьми и шли с такой быстротой, будто их тоже могли принять за дичь и отсечь говорливую голову. Слышалось поспешное чавканье сапог, месивших грязь и раздраженные крики гувернера, подгонявшие и без того спешную суматоху. В грязь даже не успели накидать соломы, стоявшей огромными снопами в дальнем углу двора, прямо у пологой каменной террасы, ведущей в замок. Дорвуд всегда экономил солому, и всегда радовался, когда слякоть стыла от солнца прежде, чем грязные следы затопчут замок.

«Куда такая спешка?» – с тревогой подумала Исбэль, а потом услышала мычание быка. На террасу высыпали опрятные горничные. Лорцина была дочерью скотовода с янтарных пастбищ и частенько скучала по тамошним порядкам. Всякий раз, когда забивали крупный рогатый скот, она с грустью смотрела, как режут глотку какому-нибудь кабану или быку. Поглаживая белый передник, практически такой же, что сейчас лежал у Исбэль на стуле, Лорцина грустно вздыхала, давя слезы воспоминаний.

«Целый бык! Слишком много для них двоих, неужели грядет пир? Сейчас, во время войны?» – тревожилась Исбэль. Не к добру это было. Девушка отчаянно надеялась, что северяне настолько прожорливы, что им и целого быка мало, вместе со всей дичью придворного курятника. Исбэль закрыла ставни, когда быка повалили на бок и начали вязать ноги. Когда послышался рев, она заткнула уши руками и почему-то зажмурилась.

«Боги, какой ужас», – пронеслось у нее в голове. У нее не ныло так в груди, когда отрубали голову дичи… Напротив, Исбэль часто посещал смех, когда курица или петух принимались бегать по двору без головы. Однажды такой петух убежал от повара, обнаружив в себе удивительную способность летать. Нашли его далеко от замка, у него не было половины головы, только клюв и часть красного хохолка. Поговаривали, что он топтал какую-то курицу, когда королевский повар окончательно свел с ним счеты. Так ли было на самом деле, Исбэль не знала, но ей всегда нравился куриный суп.

– Ваше Величество? – послышался встревоженный голос Марты.

– Не называй меня так. Это может быть опасно, – отжала ладошки от ушей Исбэль, – Марта, ты не знаешь, что за суматоха вокруг?

– Не могу знать, Ваше Величество, – пожала плечами Марта, – Со вчерась прибывают высокие господа, ходят и ходят, и чего-то хотят постоянно. Никто ничего не слышал… Бертранс тоже. А вы знаете, такого в жизнь быть не может, она-то всегда выведает чего-нибудь. Высокие леди сильно пугливые, между собой шепчутся, только при нас разговоров не ведут. Их прислуга держится отдельно и с нами не разговаривает. Даже на кухне – сидят, жуют и пялятся на нас, но ни слова, все молчком. Нужно подождать немного, обычно господа перестают замечать нас через несколько лун, тогда и получится чего выведать.

– Чтобы пригласить в замок на пир, необходим какой-то предлог, – Исбэль уселась за шершавый старенький, но все еще крепкий стол и притянула к себе коробку с заколками. Откинула вышитую оборками крышку и пододвинула ее Марте, – Лорды и леди приезжают в столицу в статусе осады. Должна быть очень веская причина, чтобы решиться на такой шаг. Посетить Аостред только ради пира, чтобы почтить захватчиков и выразить лояльность их власти? Мне мало в это верится. Ох, Марта… Неужели прислуга ничего не знает?

Но прислуга ничего не знала, точно ничего не знала – Исбэль это поняла по виноватому виду Марты.

Разочарованно вздохнув, Исбэль затушила керосинку, когда служанка снова распахнула ставни и внутрь комнаты впорхнул первый дневной свет. Сегодня ее движения были грубыми и рваными и причиняли боль голове, но Исбэль не стала делать Марте замечания – она утонула в собственных мыслях.

– Марта, а почему стражник не заходит вместе с тобой? – в какой-то момент спросила принцесса.

Один из рыцарей всегда заглядывал внутрь вместе со служанкой или лекарем, наблюдая, чтобы не происходило лишних разговоров. Даже когда к ней таскали тазы с водой, северянин втискивался в узких проем маленькой комнатушки, растягивая его своими широкими плечами. Правда, при этом любезно отворачивался, утыкаясь забралом в серый камень… Исбэль приходилось выгонять и служанку и рыцаря, чтобы помыться в одиночестве, полностью одеваться и вновь раздеваться с новой порцией воды. В эти моменты девушка чувствовала себя вышколенным солдатом. Вот только с Мартой происходило иначе. Уже второй визит подряд их оставляли в одиночестве, и никто даже не побеспокоил.

О деревянную поверхность звякнула яшмовая заколка. Длинная, словно корень пастернака, с небольшим зеленоватым цветком на конце. Опершись дрожащей рукой о стол, Марта плюхнулась на рядом стоящий стул. Только сейчас Исбэль заметила, что та находится в странном смятении. Возбужденная, растрепанная, с влажным, лихорадочным блеском в глазах. И смотрит так, будто ее гнали как кобылу по проселочной дороге со срочным известием в сумке перепуганного доносчика.

– Я… я его убила, – разомкнулись припухшие губы Марта, блестящий взгляд уперся куда-то в угол, аккурат на метлу, возвышающуюся над кучей ветоши.

– Кого? – опешила Исбэль, захлопав малахитовыми глазами. Ей показалось, что она услышала что-то не так, или, наверное, что-то не так поняла, – Тех, что у входа? Но… Как? Что ты такое говоришь?

– Нет, – выдохнула Марта щеками, похожими на огромные мехи, – Этим я отдалась, чтобы не заходили. Я про другого.

Исбэль потеряла дар речи.

Всегда аккуратная Марта сегодня действительно выглядела потрепанной: большой накрахмаленный чепец съехал на бок, и из-под него змейками выползали непослушные культи черных волос, огромные щеки, будто напичканные камнями гальки, стискивали по краям круглый, словно черешенка, рот – сегодня он был припухшим и совсем раскрасневшимся, помятое платье и этот знакомый блеск в глазах… Ходили слухи, что Марта спала со стражниками. Исбэль ее об этом никогда не спрашивала, да она бы и не рассказала, уж слишком была скрытна. Настолько, что слухи так и остались слухами. Но ведь ее никто так и не смог поймать за руку, думала Исбэль, да и стражники на нее никогда не жаловались… Но о каком убийстве она говорит?

– О Боги, Марта, – Исбэль осторожно, словно олененок, присела на край стула, будто от этого зависела тайна их разговора, рука ее коснулась мясистой ладони на столе: – Только не замолкай! Я знаю, насколько ты скрытна. Расскажи мне, – робко попросила Исбэль, но потом сразу перешла к давлению: – Я все-таки твоя королева и приказываю.

Вспыхнувшее любопытство Ее Величества Марта удовлетворила бы и без всяких просьб и приказов.

– Я вонзила нож ему в шею, когда он брал свое промеж моих ног, – зло прошипела Марта, и Исбэль сразу же пожалела о своей просьбе, – Сегодня ночью, на стыке Звездной и Псового переулка. Он толкается, а я… – Марта занесла руку и несколько раз проткнула воздух воображаемым кинжалом.

Исбэль стало дурно. Она упала лицом в ладошки и громко вздохнула.

– Глупость! Какая глупость! – проверещала она.

– Да не больно они глупые-то, – донеслось сквозь пелену смятения, – Теперича редко в одиночку ходят, да и сотне придется дать, прежде чем посчитают тебя проверенной…

Исбэль резко отняла от ладоней лицо. Рыжие кудри – продолжение болезненных мыслей, сбросили оковы железных заколок. Те отпружинили на пол одетый камнем со звоном, сравнимым разве что с плачем битого стекла. Отчаянье развязывает язык сильнее, чем вино, а тишина порой красноречивей, чем неуклюжие рассказы. Исбэль знала, что хотела поведать Марта своим поступком и тем, что упорно величает ее «Вашим Величеством». Поэтому встала, выпрямила спину и назидательно положила ладонь на скосившейся набок чепец:

– О, моя верная, отважная Марта, – сказала Исбэль и голос ее наполнился возвышенной помпезностью. Такая обычно встречалась на королевских пирах, в тронных залах и при посвящении в рыцари. – Главное достоинство девушки – честь. Непорочность – дыхание души. С каждым падением дыхание сбивается, пока душа не превратится в пустой кувшин, худой и бесполезный, который не услаждает даже взгляд. В него больше никогда не вольют молоко. Не смей больше никогда отдаваться стражникам! Ну… хотя бы без любви…

– Значит, вы не осуждаете меня за убийство? – мельком глянула Марта из-под чепца, и ее взгляд походил на взгляд кукушки, подкладывающей свои яйца в чужое гнездо.

– Война удел мужчин, а женщина призвана возносить жизнь, – уклончиво ответила Исбэль, воровато отводя в сторону взгляд. Но Марта смотреть не перестала, поэтому добавила: – Начисто рассудить могут только Боги. Короли занимают престолы по их воле, но и у них, порой, затуманивается взгляд. Найти дорогу во тьме иногда помогает только совесть. Пусть в эти трудные для страны времена Боги подарят свет и направят твою совесть по верному пути, – еще более уклончиво ответила Исбэль, окончательно снимая с себя ответственность.

Марта медленно сползла со стула, утирая сопливый от слез нос:

– Ваше Величество… вы же не прогоните меня? – стоя на коленях, спросила с надеждой Марта, усиленно ловя макушкой дрогнувшую ладонь принцессы.

– Нет, что ты, Марта, я…

В дверь требовательно постучали. Однако, не вошли.

– Тебе пора, – стараясь сохранять спокойствие ответила принцесса, и когда Марта поднялась, встала на цыпочки и поцеловала ту в лоб, – Я ценю твою верность. Но не забывай… слушай свою совесть.

Когда дверь закрылась, Исбэль устало опустилась на кровать. Волосы так и остались не убраны – сейчас ни одна заколка не удержит болезненное смятение мыслей. Беспокойная ночь и холодное раннее утро… Исбэль положила голову на подушку.

Во сне она опять бежала по коридорам замка. Прикосновение Ярла прожигало кожу. На седьмом вдохе она поняла, что все кончено. Стены наплывали на нее и казались живыми, коридоры были бесконечны: бесконечность впереди и бесконечность позади. Двери исчезли, окна потеряли свой свет, она старалась припасть к ним и увидеть солнце, но не могла даже приблизиться. Они ускользали, и с каждым шагом становились только дальше. Пропитанные запахом гари гобелены свисали грязными тряпками, а на них шевелились гербы: вот, змея дома Антрантес, что обвивает цветущий посох, теперь она шипит на нее и пытается укусить, вот, падающая звезда Веласкесов на фоне однозубчатой башни, холодный огонь пытается порвать ткань обжигающей головешкой и спалить ее, а лунный олень Киприонов на фоне огромного полумесяца – затоптать… Бесконечный лабиринт прямого, как стрела, коридора, из которого ей не вырваться… Здесь все, кто обещал твердую руку, но предал. А там, в недостижимой дали, на голубом шелке алеет роза в дожде золотых монет… Их герб, герб Фаэрвиндов. Она делает рывок в его сторону, чтобы догнать, но ладонь Ярла вросла в кожу и не дает двинуться с места, а когда она поворачивает голову, то Ярл открывает глотку, и из нее льется кровь. Такая же алая, как и роза ни их гербе. Исбэль пытается кричать, но из горла вырываются звуки не громче, чем бульканья Ярла. Толчок. Она падает в огромную дверь, выросшую прямо в стене – это вход в тронный зал. А на полу кровь. На стенах кровь. Камень омывается ею, словно волнами весеннего прилива. Или это его слезы? Она не видит, но чувствует – там, впереди лежат отец и брат, а кожу прожигают взгляды… Шипящей змеи, башни, оленя… и того, кто сел на трон. Слышен лязг его доспеха, все ближе и ближе… Ладони запачкались в крови и она начинает в ней тонуть…

Исбэль открыла глаза. В окно уже бил ослепительный свет, заставляя пылинки танцевать в прозрачной желтизне. Кожу жгло, будто она искупалась в горящих углях. Стало невыносимо жарко и потливо.

На что она надеялась? На то, что король Бернад оставил ее в живых, чтобы потом отдать трон? Или что помиловал, дабы сослать в какой-нибудь отдаленный феод? Или вовсе оставить в замке на правах принцессы, позволив прожить долгую, счастливую жизнь? Исбэль давно знала ответ, просто не хотела быть с собой до конца честной. Говорливая леди Гарлет была права: у короля Бернада трое дочерей и двое сыновей, и один из них пришел по ее душу.

Глава 11. Праздник стервятников

Она ощущала себя танцующей на скользком пятачке ледяного столба. Иногда столб смахивал на сосульку, когда неровно твердел. Солнце терялось в тисках прозрачного льда, подтачивая и подтачивая его, и вот осталось совсем немного, лед уже залился слезами и готов был рухнуть даже под тяжестью хрупкого девичьего тела. Исбэль держалась за веревку, чтобы не упасть: крепко, цепко, совсем против правил и совершенно трусливо.

– Опусти меня, Касс! – молила Исбэль, а потом начала угрожать: – Опусти, иначе я подложу тебе мышь!

– Я не боюсь мышей, сестренка, пугай ими отца, – смеялся рыжий Касс, игнорируя осуждающий взгляд сира Брэдвила – учителя по фехтованию. Тот стоял, широко расставив ноги, руки его покоились на изголовье меча, вонзившегося во влажную, податливую почву, – За любопытство нужно платить! А ты попробуй сделать два оборота вокруг себя и поймешь, как можно спуститься.

– И как же я пойму? Если я начну крутиться, то сразу упаду! Думаешь, я такая глупая?!

– Как канарейка!

И правда, разве это не глупость – стоять на ледяном столбе, ожидая, пока его не расплавит солнце и не заставит надломиться под тяжестью собственного тела? Сир Брэдвил, видимо, раньше упражнялся в хороших шутках, но со временем совсем растерял чувство юмора. Так сможет даже она… Исбэль зажмурилась, стараясь не думать, как скользко у нее под туфелькой, не слышать, как звенит хрусталь льда, как ветер, обласкав прозрачный, словно стекло, холод, гонит колкий воздух прямо под юбки и заставляет неметь лодыжки… Рядом стояло несколько широких бревен флейтового тростника, доверху наполненного замерзающей водой – его покупали у Восточников. Жерло полого тростника походило на огромный распахнутый рот, в него можно было просунуть увесистую руку кузнеца.

– Может, она и права, – разгоняя прохладный весенний воздух, добавил жару Лорел, старший брат, еще более рыжий, чем Касс, но намного менее, чем Исбэль. Он подкрался сзади незаметно, и как всегда светился спокойствием, несоотвествующим моменту, – Есть способы и получше тренировать терпение и реакцию....

– В этом-то и суть, милорд, – слегка улыбнувшись, лукаво прищурился Брэдвил, – После пары часов ожидания на внимание не остается сил. Только жажда жизни заставляет не упустить спасительный момент.

Мечевая находилась за конюшней, там, где пузатое небо теснили белесые скаты гор. Весенний воздух звенел от прозрачности и чистоты, приближая далекие снежные пики. Деревья вокруг уже сбросили ледяную одежку, ожидая рождения первых побегов на корявых ветвях. Сквозь весеннюю грязь проклевывалась зелень, нежная, словно младенец и упрямая, словно голодная до солнца ящерица. Она обещала скорое лето. Палило полуденное солнце.

Кажется, о Исбэль все забыли. Под ее ногами лед зашелся трещинами и медленно пополз вниз. Принцесса закричала, повиснув на веревеке. Сир Брэдвил обреченно вздохнул, размеренно снимая кожаные перчатки и укладывая на изрубленный напрочь пень меч. Братья сорвались с места.

В тот же вечер она приказала слуге поймать мышь и подложить ее в башмак Касса – сама Исбэль не хотела мараться об это унизительное занятие. К тому же, немножко боялась мышей. На следующее утро она обнаружила ту же самую мышь у себя в ночном горшке. Ее вопли, наверное, слышал весь Шахматный замок. Они были погодками – ей пятнадцать, а ему шестнадцать. Исбэль очень любила Касса.

На кровати покоилось то самое платье – небесно-голубое, с белыми кружевами, аккуратно отстроченными по талии и подолу. Надев его, она почувствовала пятками холодную мокроту талой воды, под юбки начал задувать ледяной ветер, а опора под ногами готова была вот-вот рухнуть. Только спасительной веревки, за которую можно ухватиться, рядом не было.

Дверь отворилась.

– Вы готовы, миледи? Уже пора, – стражник не менялся целую неделю, и Исбэль успела к нему привыкнуть. Марта сказала, что его зовут Ульрик. Принцесса выведала всю правду о ее телесном падении, дни наполнились рассказами о незваных гостях, и теперь она знала хотя бы их имена. А иногда и гораздо больше…

Ее повели по длинному коридору, одетому в серый камень, потом свернули налево, потом направо, спустились по винтовой лестнице, и вышли на террасу. Говорливые птицы летнего сада сегодня были невероятно тихи, водопады еще не журчали растаявшим снегом, а по их краям не кустилась зелень. Вдалеке послышались разрозненные голоса и звуки веселой музыки. Они снова вышли в длинный коридор, на этот раз абсолютно белый – шахматный замок вновь сменил камень, сменив и клетку на доске.

«Просто имя, а уже почти не страшно. То, что знакомо, не так сильно пугает», – Исбэль даже не спросила, куда ее повели. Вороненая сталь громко лязгала, шаг Ульрика был твердым и чинным, еще совсем не безразличным, и отражал помпезную чопорность молодости. Интересно, когда он мочится ночью мимо горшка, тоже такой важный?

Шум веселья стал совсем близок. И вот, до боли знакомые стены… прямиком из сна. Только вместо гобеленов висят гербы высоких гостей, приглашенных в замок на пир. А вход, выросший прямо перед глазами – вход в чертог, а не тронный зал. Здесь плескалась рыба, выпрыгивающая из пенистых волн, разинул пасть огромный медведь в окружении трех пик и даже закольцевал толстые щупальца кракен с дальних рубежей… Змея, башня и олень здесь тоже были, Исбэль это знала, но дальше по коридору ее не пустили – остановили рядом со входом в чертог.

Массивные двери заскрипели. В лицо пахнуло лицемерием и дурманящим запахом яств. Когда она вошла, музыка прекратила играть. В нее вперились десятки пар глаз, лезвиями взглядов разрезая простенькое небесное платье с облаками оборок по краям. Предатели и падальщики: Ланербеки, лорды плодородных земель северного феода, поддержали короля, но сложили оружие сразу, как только Блэквуды пересекли границу страны, еще на воде… Перианты, который год просили пшеницу и получали ее, а когда короне понадобилась помощь, дали только сотню солдат. Антрантесы – змеи, открывшие свои границы, чтобы железные рудники протоптали их земли прямиком до столицы. Болвуды, Уолготы, Ваннирфреды… Здесь не было только преданных короне, сражавшихся с Блэквудами до самого конца, королевств, не вмешивающихся в войну двух стран и Восточников. Если преданным грозило лишиться головы, то Восточники Бернаду были просто не по зубам, но оба королевства знали: он затаил обиду.

Лорд Конред Веласкес, хранитель южных границ у моря, спрятался за длинную шею печеного гуся, увенчанную ожерельем из моченой брусники. Ему хватило чести перестать жевать. В отличие от леди Вайноны Киприон, продолжавшей глотать терпких шаркающих устриц. Если не смочить горло вином, от них начинало ужасно драть нёбо. Исбэль отвела взгляд: запей, иначе подавишься. Хотя, нет. Лучше не запивай.

– Рад видеть вас в добром здравии, принцесса Исбэль Фаэрвинд, – послышался низкий басистый голос во главе стола.

Он выглядел, как воплощение ее ненависти: в иссиня-черные волосы вором прокралась седина, острые некогда скулы стали мясистыми и скатывались в прямой, словно стрела, пористый нос, широкий рот утонул в кустистой и жесткой, словно проволока, бороде, став похожим на безгубую прорезь, а в топазных глазах плескался никогда не утихающий гнев. Наверное, король Бернад был когда-то красив, но время и сварливый характер украли последние крупицы очарования. Этот человек не дал даже и полоски черной ткани, чтобы почтить траур по погибшему королю.

– И я рада, что вас обошла стороной весенняя хворь, – Исбэль боялась мышей, но крысы в тюрьме научили ее кидаться камнями.

Два метра метра справа от черного дублета и два метра слева – дальше столы опускались ниже соли на уровень и, сворачивая, плелись по обеим сторонам до самого выхода из чертога. На бесконечной синеве хлопковой скатерти возвышалась дичь с распахнутыми крыльями и сливами в запеченном заду, по тарелкам рассыпались улитки в черничном соусе, красное мясо тонуло в терпкости золотистых приправ, воздух дразнили салаты фруктовых Ниссельских садов. Дурман сладкого вина сегодня дружил с запахом крепкого пивного солода.