Живая кровь поэзии. О стихах поэтов СНГ и России бесплатное чтение

Рубашка Мусы Джалиля

Народ без песен – это не столько единый национальный организм, сколько всего лишь некое случайное сообщество «поедателей» хот-догов и сникерсов, оказавшееся волей случая объединённых общими языком, территорией и властью. Народ, поющий чужие песни – это потенциально готовый завтрашний предатель национальных интересов, подсознательно уже совершивший (сначала – эстетический, а вслед за ним и гражданский) выбор между категориями «своего» и «чужого» в пользу «чужого».

Духовная полноценность нации как раз и определяется не столько её умением копировать образцы чужого кино, чужой музыки, чужой литературы и прочего, сколько способностью создавать самоценные произведения искусства, опирающиеся на особенности собственного менталитета, использующие лучшие наработки национальной культуры и выражающие душу своего родного народа. Именно этим ценны для нас (и всего человечества!) А. Пушкин, А. Мицкевич, Г. Тукай, Т. Шевченко, Ш. Руставели и другие столь же яркие представители национальных литератур, в том числе и великий татарский поэт Муса Джалиль.

Наверное, берясь за анализ его поэтического творчества, можно разбить его на несколько хронологических этапов и исследовать, в какие периоды жизни наиболее заметное влияние на его стихи оказывала восточная классическая поэзия, а когда его больше тянуло к фольклорным мотивам или романтике – и, надо сказать, многие литературоведы примерно так и поступали (к примеру, Кашшаф Гази, Сайфи Кудаш, Г. Халит, Н. Юзеев и другие). Однако главная особенность поэтического «лица» Мусы Джалиля заключена, как мне представляется, совсем не в этом. Ибо сквозь все поэтические влияния и поиски литературных стилей, точно солнце сквозь ветви цветущего, плодоносящего или осыпающегося листвой сада, просвечивает всепоглощающая мысль о служении своему народу. И даже, я бы сказал, не мысль, а некое естественное для него, словно подаренная от рождения способность дышать, смотреть, ходить или слушать, чувство органичного слияния со своим народом, осознание себя его голосом, рупором, озвучивателем его коллективной души. Отсюда – и столь острое понимание того, что его личная жизнь неотрывна от судьбы и участи народа, и что она так же, как и всё творчество поэта, целиком принадлежит народу.

«Даже расставаясь с жизнью, ныне / клятв священных я не предаю: / как я песни посвящал Отчизне, / жизнь свою народу отдаю», – написал он в стихотворении «Песни мои», датированном 26 ноября 1943 года, фактически за месяц до своей гибели в Моабитской тюрьме. Однако было бы ошибкой воспринимать эти слова как понимание непосредственно одного только того шага, что поэт отдаёт свою жизнь народу, идя ради него на смерть – его жизнь была отдана народу задолго до самого факта начала войны и выпавших на долю Мусы Джалиля испытаний казематами немецкого плена, он посвятил её народу вместе со своими первыми поэтическими опытами, показав в стихотворении «Счастье» 1919 года, что умереть за свободу своих товарищей – это и есть высшее понимание революционного счастья: «Если б грудь обожгло мне горячим свинцом, / если пуля засела бы в сердце моём, / если б смерть, не давая подняться с земли, / придавила меня кулаком, – / я бы СЧАСТЬЕМ считал эту гибель в бою, / славу смерти геройской я в песне пою. / Друг-рабочий, винтовку возьми – и в поход! / Жизнь отдай, если надо, за волю свою».

Как бы ни претило кому-то сегодня говорить об идейных ценностях советской эпохи, а поэтическое наследие Мусы Джалиля и его этические и эстетические позиции невозможно рассматривать в отрыве от борьбы за социалистическое преобразование жизни советских республик, потому что ни о чём другом он, собственно говоря, в своих стихах и не писал. У него, безусловно, есть и стихи о любви, и вообще лирическая поэзия широкого плана – о природе, цветах, животных, силах стихии, молодости, о тьме и свете, правде и лжи, жизни и смерти, и тому подобных лирико-философских категориях, однако все они – в большей степени лишь красочный восточный ковёр, на фоне которого оказываются запечатлёнными эпоха борьбы за счастье трудового народа и место поэта в этой борьбе. Вот как Муса говорит о своём человеческом и творческом предназначении: «Я восстал и вперёд стал прокладывать путь, / верю в силу свою, дышит радостью грудь. / Пусть немало преград на пути у меня, / нет, не жалуюсь я, не хочу отдохнуть. / Лишь свобода и правда – мой главный оплот, / разве можно теперь не стремиться вперёд? / Разве можно народ не вести за собой, / если виден вдали мне надежды восход? / Всех рабочих людей я считаю роднёй, / лишь с сынами народа един я душой. / Это мой идеал, это высшая цель – / БЫТЬ С НАРОДОМ, вести его светлой тропой. / Жизнь моя ДЛЯ НАРОДА, все силы ему. / Я хочу, чтоб и песня служила ему. / За народ свой я голову, может, сложу – / собираюсь служить до могилы ему. / Славлю дело народное песней своей, / не пою небеса, жизнь земли мне милей…» Ещё только вступая на путь поэтического и гражданского служения стране и трудовому народу, Муса Джалиль прекрасно понимал, какие возможные опасности поджидают его на этой дороге, и был готов встретить их с высоко поднятой головой: «Не страшась кровопролитной битвы, / мы пойдём, как буря, напролом. / Пусть кому-то быть из нас убитым, / никому не быть из нас рабом!»

Поэзия Мусы Джалиля – это не просто образец служения Родине своим поэтическим словом, но поистине пример жизни великого ОДНОЛЮБА, беззаветно любившего свою страну и её народ и считавшего, что настоящий человек силён «не автоматом» и «не конём», а исключительно «клятвою своей народу».

Он своей клятвы не переступил и не нарушил, оставшись верным народу до самого своего смертного часа. Более того, читая такие его стихи, как «Прости, Родина!», нельзя не содрогнуться от мысли, что он ещё и допускает возможность того, что кто-то посчитает его в чём-то перед ней виноватым: «Прости меня, твоего рядового, / самую малую часть твою… / Кто посмеет сказать, что я тебя предал? / Кто хоть в чём-нибудь бросит упрёк?.. / Последняя капля крови капнет – / на клятве моей не будет пятна».

Думаю, что поэт напрасно боялся каких бы то ни было обвинений – его жизнь прожита так, что никто не посмеет укорить его даже и в мысленной слабости, ибо каждый его шаг и каждый помысел до самого последнего мгновения жизни задокументирован в его «Моабитской тетради». Скорее уж, это он имеет право упрекнуть нас в предательстве той Родины, которую он называл своей, так как это мы предали и порушили всё то, за что он боролся своим словом и делом, и за что, в конце концов, сложил голову во вражеском застенке. Так что это нам сегодня надо говорить: «Прости нас, Муса», – и учиться у него верности однажды принятым в свою душу идеалам.

«Я креп в борьбе с бесправием и мглою, / мечтал до высей солнечных дойти. / Но вдруг, сражённый вражеской стрелою, / упал в пути. // Вошла стрела под сердце… Нараспашку / открыта мне неведомая новь. / Течёт на белоснежную рубашку / моя ещё бунтующая кровь. // Пусть я умру… Но вы, кто по соседству / окажетесь в иные времена, / взгляните на рубашку – кровью сердца / в тревожный цвет окрашена она. // И, хоть друзьям смотреть на это тяжко, / на тал её повесьте… В тишине – / пусть видит мир её. Пусть та рубашка / всегда напоминает обо мне», – писал он в 1922 году, ещё не подозревая (или же – зная свою судьбу уже ТОГДА?) об уготованной ему в грядущем трагической участи. Сегодня, когда исполняется ровно 100 лет со дня рождения поэта, в очередной раз возвращающиеся к читателю стихи из «Моабитской тетради», точно залитая кровью рубашка, напоминают нам его о короткой и пламенной жизни, отданной за свободу и счастье простого народа.

К сожалению, мы не сберегли тех завоеваний, за которые поэт без колебаний отдал свою молодую жизнь, мы позволили нашим идейным противникам развернуть корабль советского государства и повести его совершенно другим путём, снова дав разделить наше общество на богачей и бедняков, батраков и баев (думаю, об этом нельзя умолчать, говоря о насквозь революционной и пронизанной идеями социализма поэзии Мусы Джалиля!) – и сегодня мы опять возвратились на те же исторические позиции, где зарождалась когда-то муза свободолюбивого татарского поэта. Но, может быть, в этом и есть великий круговорот истории, которая снова и снова проводит нас по одним и тем же кругам, чтобы мы, в конце концов, поняли, для чего же Творец посылает нас на эту землю? По крайней мере, сегодня мы оказались в уже пройденной однажды нашими прадедами точке не с пустыми руками. У нас есть поэзия Мусы Джалиля и, благодаря ей, мы знаем, что нам нужно делать, чтобы принести в этот мир хотя бы немного социальной справедливости: «Друг-рабочий, винтовку возьми – и в поход! /Жизнь отдай, если надо, за волю свою».

И, может быть, в этом и заключается непрекращающийся круговорот стихов в народе…

«Поэт – он равен ростом Богу…»

В связи с выходом книги Рената Хариса «Испивший молнию»: Стихи и поэмы / Перевод с татарского (Казань: Татарское книжное издательство, 2007. – 191 с.)

Каждый настоящий поэт – это Вестник, посланный на Землю Всевышним для того, чтобы донести до людей некую жизненно важную информацию, своего рода Откровение, способное изменить жизнь землян и расширить горизонты понимания ими как непосредственно окружающего их природного мира, так и смысла их собственного бытия на этой планете. Весть, доставленная свыше Ренатом Харисом, на первый взгляд, кажется довольно простой и давным-давно известной человечеству. «Знайте: мир этот – грешен, – сообщает нам поэт, констатируя очевидную практически для всех истину, и, чтобы мы не впали от неё в отчаянье, тут же добавляет: – но счастье в нём всё-таки – есть!»

Это, кажущееся довольно рядовым, известие о реальности и доступности земного счастья на самом деле несёт в себе взрывную энергию невиданной мощи, потому что именно неверие в торжество доброй стороны жизни как раз и является тем основным чувством, которое обессмысливает существование сегодняшнего человека. Глядя на всё более ужесточающуюся и становящуюся в высшей степени сволочной жизнь с воцаряющимися повсюду законами цинизма (которые уж менее всего направлены на то, чтобы сделать нас счастливыми), люди погружаются в беспросветные пессимизм и уныние, которые своей мрачной пеленой заслоняют от них радость нашего обитания на лучшей из планет Вселенной.

Наряду с миссией по доставке человечеству некоторой вести первостепенной важности, в задачу всякого поэта входит также возвращение людям утраченной ими способности видеть вокруг себя Красоту и Добро, умения различать в тягучем повседневном быте – черты Вечности. Независимо от того, какую религию мы исповедуем и что она говорит о такой вещи, как реинкарнация душ, каждый из нас проживает на этой земле не одну, а несколько жизней, которые сменяют друг друга по мере нашего физиологического, духовного, умственного и чувственного роста. Так что каждый из нас в каком-то смысле является тёзкой Ренату Харису, каждый из нас частично Renatus, уже однажды живший на этой земле в каком-то совершенно ином веке и обличье.

Потому что фантастика фантастикой, а, погружаясь в чтение умной книги или исторического документа, разве мы не переносимся в какое-то иное время и измерение? Или, встречая свою новую любовь, разве мы не претерпеваем в себе кардинально меняющих наши души и даже наш облик перерождений? Мы, как утверждает в своих стихах Ренат Харис, изначально носим в себе две противоборствующих между собой стихии, которые, словно белое войско и чёрное войско, ведут друг с другом непримиримую и нескончаемую войну, и по мере того, какая из стихий становится в нас в тот или иной отрезок жизни доминирующей, мы приобретаем то светлые, то тёмные черты.

Мир невероятно многообразен и сложен, не каждому дано разобраться в его тайнах и хитросплетениях, и для того-то в мир и посылаются поэты, чтобы своим словом сделать этот мир понятнее и ближе каждому человеку. Потому что, как говорит на своём духовном опыте Ренат Харис, как бы ни был этот мир запутан и сложен, а «только поэт всё в себе умещает, / ибо – всем миром себя ощущает». Да и как может быть иначе, если жизнеобразующим материалом этого мира является Слово, а поэты как раз и являются его мастерами, творцами и реформаторами?

Слово – несёт в себе не много и не мало, а именно программу бытия каждого народа в Вечности, код его исторического предназначения на Земле, не случайно так много стихотворений Рената Хариса посвящено попытке проникновения в сущность слов, в их потаённые образные смыслы и в заключённые в них загадки (или, как он сам о них говорит, секреты). «– Какие слова тяжелы, точно гири? – задаётся он тревожащим его вопросом, и сам же находит на него в высшей степени красноречивый ответ (необходимый, скорее, не столько для него самого, сколько для его читателей): – Лишь те, что слезами на лицах горят. – Какие слова всех храбрей в этом мире? – продолжает он своё поэтико-философское исследование. – Такие, что правду о лжи говорят…»

Вот это удивительное соединение в себе сразу нескольких стихий как раз и является, на мой взгляд, максимально отличительной чертой поэзии Рената Хариса, умеющего в одном стихотворении говорить одновременно как об осязаемо-бытовых, грубо материальных вещах и реально имевших место исторических фактах, так и о проблемах, так сказать, стопроцентно метафизического характера – к примеру, таких, как влияние слова на жизнь, как связь сердца и неба, или как преображающее воздействие любовной энергии на человека.

Мир без поэтов очень быстро бы измельчал и выродился, превратившись в подобие банки с дерущимися на её дне пауками. Поэт – всегда хотя бы ненамного выше подобной возни за сомнительные мирские льготы, он задаёт миру своими стихами совершенно другие мерки и ориентиры и, вынужденный под эти мерки подтягиваться, мир хотя бы немного становится лучше. Чище душой, светлее чувствами, добрее сердцем. «Поэт – он равен ростом Богу, / ему смешна мирская власть!..» – говорит Ренат Харис, подчёркивая именно эту – метафизическую – власть поэта над миром и людьми. Единственное, над чем поэт признаёт себя бессильным, это – ход времени, хотя иногда ему удаются путешествия и в этой стихии. По крайней мере, воображение поэта и его сердечная память довольно легко преодолевают пространства длиной в несколько тысячелетий, не говоря уже о хронологических далях в несколько десятилетий, отделяющих сегодняшний день поэта от отгремевшей шестьдесят лет назад Великой Отечественной войны. Есть в этой жизни высокие нравственные ценности, которые не могут отменить никакие крутые реформы и перестройки, и одной из главных в этом ряду является Великая Победа народов вчерашнего СССР в войне с фашизмом, которой поэт воздаёт дань в своей поэме «Победитель».

Высокая художественная образность, яркая метафоричность, глубокое философское и психологическое проникновение в каждую поднимаемую его творчеством тему в сочетании с простотой и узнаваемостью жизненных ситуаций придают поэзии Рената Хариса неповторимое своеобразие и индивидуальность, помогают остаться в памяти читателя как своей жизненной правдой, так и необычными художественными образами или афористическими высказываниями.

Сегодня, когда пятнадцать лет разрыва единого литературного и культурного пространства братских народов вчерашнего СССР почти напрочь вычеркнули собой из обихода всероссийского читателя поэтические имена многих национальных поэтов, выход книги русских переводов Рената Хариса не просто приоткрывает поклонникам поэтического слова дверь в современную татарскую поэзию, но знаменует собой возвращение страны на путь жизненно необходимого для всех нас межнационального взаимодействия в области литературы и культуры. По крайней мере, даёт основание и надежду надеяться, что такое взаимодействие в скором времени обретёт гораздо более широкий характер…

Кажущаяся лёгкость поэтической «школы» Хайяма

К выходу книги рубаи Мухаммата Мирзы (Илфака Ибрагимова) «За той рекой»: Рубаи / Перевод с татарского. (Казань: Татарское книжное издательство, 2011. – 190 с.)

Рубаи – классическая форма стихосложения Ближнего и Среднего Востока, а также Средней и Юго-Восточной Азии, блестяще разработанная и утверждённая в восточной поэзии X–XIII веков такими мастерами поэтического слова как Рудаки, Саади, Унсури, Фаррухи, Анвари, Хакани, Руми, Саади, Хафиз, Джами, Ибн Сина, Туси, Мехсети Гян-джеви и, конечно же, Омар Хайям, который и довёл в своём творчестве этот жанр до абсолютного совершенства. Рубаи – это короткие, всего в четыре строки, стихотворения с рифмующимися 1-й, 2-й и 4-й строками, построенные на столкновении заложенной в его начале смысловой тезы и неожиданно возникающего в конце парадоксального и остроумного вывода. На первый взгляд, рубаи кажутся довольно простой для практического освоения формой стихосложения, однако на деле – это одна из самых сложных вершин поэтического творчества, представляющая собой самые настоящие поэмы в миниатюре, каждая строчка которых несёт на себе нагрузку полноценной самостоятельной главы. Без наличия искромётного остроумия, способности к парадоксальному мышлению и широты философских взглядов рубаи никогда не заняли бы той высоты в поэзии, которую они сегодня заслуженно занимают, вновь и вновь вызывая современных стихотворцев на творческое состязание с мастерами былых эпох.

Сравнение сегодняшних образцов этого жанра с вышедшими из-под пера Ибн Сины или Хайяма почти неизбежно оказывается в пользу поэтов минувших веков, умевших на очень незначительном пространстве поэтического текста создавать довольно объёмные мировоззренческие картины и высказывать глубокие философские идеи.

Однако представленные в книге Мухаммата Мирзы рубаи достойно выдерживают сравнение со своими «эталонными» средневековыми собратьями и с полным основанием дают их автору право быть причисленным к продолжателям хайямовской поэтической традиции.

Главное достоинство поэзии Мухаммата Мирзы – это умение избежать плоскостного, одномерного изображения, его способность не просто выткать своим стихотворением словесный «ковёр» с остроумным сюжетом, но и суметь дать читателю увидеть внутренним взором тот потаённый смысловой узор, что как бы сам собой создаётся с тыльной стороны поэтического «ковра» узелками сплетающихся между собой сюжетных, образных и философских нитей.

Лучшие рубаи Мухаммата Мирзы – это в высшей степени органичный сплав социальности, философичности, лиризма и остроумия. Столкновение поступательного, логически мотивированного развития мысли с непредсказуемо парадоксальным финалом четверостишия позволяет поэту при помощи всего четырёх строчек создать почти настоящую романную глубину, показав читателю то, о чём в стихотворении, на первый взгляд, как бы и не говорится – например, неконструктивную и пустопорожнюю деятельность некоего общественного деятеля или хозяйственного руководителя, зримо проступающую за строками следующего четверостишия:

Как видим, ничего конкретного о профессиональной деятельности и личных качествах главного «героя» стихотворения напрямую вроде бы и не сказано, а, между тем, его никчемная личность и дутый авторитет раскрываются с поразительной отчётливостью.

Удивительно ёмкий лирический портрет другого персонажа удалось создать поэту и в четверостишии о несчастном влюблённом, переживающим полосу тяжёлых жизненных неудач, но при этом не только не утратившим в себе умение любить и согревать этой любовью свою собственную душу, но и сохраняющим способность отдавать накопленное в его сердце тепло той, кого он так искренне любит:

Наряду с такими стихами-шкатулками с «потайным дном», поражающими читателя неожиданно возникающими в последних строках оригинальными и запоминающимися выводами, есть в книге Мухаммата Мирзы одно простое на вид четверостишие, которое, казалось бы, построено абсолютно без всякой опоры на столь характерную для его творчества игру в парадоксальность и представляет собой содержательно и философски одномерную картинку, по сути – мимолётно сделанный коллективный портрет некой человеческой общности, проживающей на другом берегу реки и принципиальным образом отличающейся от той, которая окружает автора на этом берегу (хотя именно о тех, кто находится на этом берегу, в стихотворении как раз ничего и не сказано):

Казалось бы, автор ни слова не говорит о том народе, что проживает рядом с ним на этом берегу реки, однако уже из одного только беглого упоминания о том, что на противоположном берегу – «народ какой-то не такой» (т. е. сильно отличающийся от здешнего), можно сделать вывод о том, что на этом-то берегу вам верблюда «за так» не получить ни при какой погоде, разве что за большущие деньги, и уж тем более не дождаться от окружающих проявления при расставании таких сентиментальных чувств, какие являются в ходу там, за рекой, – скажем, пожелания вам добра или счастливого пути… Словом – того, что было свойственно людям желать друг другу, когда наша страна воспринималась её гражданами как одна большая, одинаково доброжелательная ко всем своим детям, многонациональная семья.

(Образ реки будет довольно часто возникать в поэзии Мухам-мата Мирзы, выступая в качестве символа некой условной границы, способной в равной мере как разделять собой берега с народами и эпохами, так и сближать их – в зависимости от того, какую «программу» нравственного поведения задаём мы сами.)

Собственно, мы все сегодня оказались на одном берегу с поэтом, отделённые бурной рекой истории и времени от нашей общей, взрастившей и защитившей нас во время войны от врага, Отчизны.

За той, неостановимо убегающей вдаль рекой перемен остались наши славные предки, наши великие богатыри и пророки, наши герои и праведники, наши пахари, мудрецы и поэты, которые по крупице собирали и накапливали для нас высокий нравственный опыт, глубокую жизненную мудрость и ёмкую поэтическую образность.

За той условной рекой, разделившей своим руслом на изолированные участки единое некогда поле нашей отечественной культуры, оказалось сегодня для большинства жителей России и творчество писателей национальных республик, произведения которых последние годы почти не переводятся на русский язык, оставаясь неизвестными широкому общероссийскому читателю.

За той клокочущей рекой нахлынувшего на страну непонимания и раздора виднеются манящие и притягивающие нас луга, где всех ожидают любящие люди, где мы нужны и близки друг другу, а наши культуры связаны тесным и взаимообогащающим сотрудничеством. Там – наше место и наше завтрашнее будущее. Туда зовёт нас душа, но не пускает разлившаяся в половодье река:

Одной из самых отличительных особенностей поэтики Мухам-мата Мирзы является неразрывная сроднённость его стихов с татарским фольклором, выражающаяся в густой насыщенности каждого из написанных им четверостиший отзвуками и образами народных пословиц и поговорок. Некоторые рубаи кажутся буквально смонтированными из их частей, как сложные технические конструкции монтируются из отдельных деталей, что придаёт им дополнительную смысловую глубину, делает притчево яркими и философски многослойными. Однако эта характерная для самого автора особенность, придающая дополнительный художественный колорит его стихам, является главной трудностью для переводчиков его поэзии, так как далеко не все пословицы и поговорки татарского народа имеют свои эквивалентные варианты в русском языке. Так, например, если образы «змеиного мяса» и «птичьего молока» одинаково понятны русскому и татарскому читателю и являются для них символами чрезмерной роскоши, то бытующее в татарском народе наставление ребёнку не играть с огнём, чтобы не мочиться в штаны (видимо, от страха перед вырвавшимся из подчинения пламенем) в русском фольклоре своего отражения не находит, и потому не может быть переведено на русский язык в своём классическом виде.

Выбор альтернативы между буквальной точностью перевода и созданием равноценной в поэтическом смысле русскоязычной версии стихотворения стоит перед каждым переводчиком иностранной поэзии, и особенно актуальна эта проблема для переводчиков восточной поэзии, характеризующейся предельно утончённой образностью, философской глубиной и отточенностью смысловых формулировок. Выбирая вариант буквального «калькирования» текста, переводчик соблюдает протокольную идентичность своего перевода оригиналу, но утрачивает поэтическую красоту и художественность, а идя на зов красоты и художественности, рискует отступить от вложенной в оригинал ёмкости поэтических выражений.

Лично я, работая над поэтическими переводами, вижу перед собой в качестве первостепенной одну задачу – сделать так, чтобы переводимый мною поэт максимально звонко прозвучал на русском языке, пленил своим творчеством русскоязычного читателя, стал для него открытием и полюбился не меньше, чем любимые русские поэты. Исходя из этого, мне приходилось иной раз жертвовать формальной точностью перевода в пользу сохранения художественной ценности произведения, допуская, к примеру, утрату в стихах Мухаммата Мирзы характерной для него фольклорности, но передавая присущие его творчеству социальную остроту, философичность, лиризм, остроумие и стремление к предельному лаконизму и афористичности.

Конечно же, мне хотелось, чтобы поэзия Мухаммата Мирзы прозвучала в моих переводах на русский с максимальной полнотой и соответствием оригиналу, но сильнее всего мне хотелось, чтобы автора в России услышали, поняли, приняли и искренне полюбили…

Настоящая поэзия – всегда! – явление в высшей степени интернациональное, сохраняющее свою социальную, образную, этическую, философскую и культурную значимость при переводе на языки любого из народов мира. На какие бы темы ни писали великие поэты прошлого и их сегодняшние последователи, подлинная поэзия уже самим своим высоким духом, красотой художественных образов и философским проникновением в суть вещей работает на создание единой общечеловеческой культуры, понятных и близких всем ценностей и соединяющих разные народы образов. И блистательно сработанные рубаи Мухаммата Мирзы, скреплённые многовековыми традициями поэзии Востока, как надёжные доски подвесного моста повисают над бурно ревущими водами нашего века, зовя нас перейти разделяющую народы и культуры реку и шагнуть в своё завтра – на тот берег, где миром правит не политика, а поэзия, где царит не раздор, а задор, и где кумиром считают не хама, а Хайяма.

Вот такую удивительную силу имеют эти короткие, по-особому срифмованные четверостишия-рубаи, если они написаны настоящим, тонко чувствующим жизнь и слово, поэтом. Хотя на вид – всё это кажется так удивительно просто…

Слово настоящего поэта

Размышления над книгой М. Закирова «Родной дом»

(Уфа: «Китап», 2010)

Поэзия – это не игра и не развлечение, иначе бы поэтов не убивали на дуэлях и не ссылали на каторгу. Поэзия наполняет мир подлинной красотой и гармонией, делает людей чище, лучше, смелее, и люди вдруг видят, что они не враги друг другу, а братья по духу, и что отравляют этот мир и натравливают их друг на друга некие циники и лицемеры из числа тех, которые не любят и не понимают поэзию. Это они говорят, что стихи ещё никому не помогли стать богаче, а стало быть, их не стоит ни читать, ни издавать. (Не такие ли циники запрещали когда-то Батыраю петь его песни, забирая за каждую новую его песню живность из его стада?..) А если стихи заслуживают права на жизнь, говорят они, то только такие, мол, как у Бродского – чтоб никакой политики, никакой социальности, а один только голый синтаксис.

Но человеческое сердце не привыкло сопереживать синтаксису как таковому, оно отзывается на живые человеческие чувства, на боль и страдания, любовь и горе, на наличие (или отсутствие) у автора совести и человечности! Бродский интересен читателям только тем, чем он отличается от тысяч других поэтов, но эти тысячи могут быть интересны читателю только тем, чем они отличаются от Бродского. Тысячи Бродских – это катастрофа для любой национальной культуры! Как, наверное, и тысяча Пушкиных. Потому что поэзия – это, прежде всего, свой собственный путь.

Вот уже пятнадцать лет обозревая литературные процессы в российской глубинке и национальных республиках, я не мог не заметить того, что отличает эти процессы от развития литературы в Москве и центральных регионах России. А именно. Если литература российских столиц, в силу их более тесных контактов с культурой Запада и более сильным влиянием на столичных писателей законов книжного рынка, акцентирована, главным образом, на поисках новых литературных форм и обновлении художественных средств, то литература российской глубинки и национальных республик говорит, в первую очередь, о проблемах реальной жизни человека, о том, что действительно близко нашим современникам, и о чём у людей сегодня болит душа. Новая художественная форма – это прекрасно, но если она не несёт в себе глубоко народного содержания, то эта форма будет таким же точно обманом, как заполонившая наши прилавки соевая колбаса – красивая на вид, но совершенно бесполезная и ненужная организму.

Эти мои наблюдения подтвердила и книга стихов башкирского поэта Мухамата Закирова «Родной дом», вышедшая в издательстве «Китап» с вступительным словом лауреата премии имени Салавата Юлаева Хасана Назара, который в свое время давал автору рекомендацию для вступления в Союз писателей. Эта книга являет собой своеобразный поэтический итог всей (надеюсь, только на данный момент) творческой жизни поэта. Это его первый солидный сборник, изданный к 60-летию и включающий в себя все лучшее, что прошло испытание временем и читателями.

Я читал эту книгу по подстрочникам, но и они не смогли снизить того поэтического и гражданского накала, который заключён в стихотворениях автора. Более того – стихи Закирова настолько активно прорывались ко мне сквозь плоть своего родного языка, что я буквально во время чтения начал переводить некоторые из них на русский язык, так что все дальнейшие цитаты приводятся здесь в моём переводе.

Надо сказать, что путь автора в поэзию был не простым и не быстрым. Были на нём и потеря единственного родного человека – матери, и служба в танковых войсках, и заочная учеба на филологическом факультете БГУ, и беспокойная журналистская работа – сначала в районной, а потом в республиканской прессе, на радио и телевидении, были также и бытовые неудобства, бездомность… И хотя он начал писать стихи ещё в 4-м классе, его поэтический дар открылся в полную силу только к 30-ти годам, когда он навсегда приехал в литературную столицу Башкортостана – Уфу, куда стремился всю свою жизнь. Наверное, поэтому каждое стихотворение поэта видится выстраданным, и ни одна строка не фальшивит.

О чем бы ни писал Мухамат Закиров, ему чужд легковесный набор рифмованных строк. По его собственному признанию, ему близко высказывание известного русского поэта Анатолия Жигулина, который еще в юности прошел через сталинские лагеря и однажды сказал, что писать надо честно, как перед расстрелом, и жизнь сама оправдает честные слова…

Поэт бывает наивен, как ребенок, и одновременно мудр, как аксакал. Он восхищается светлыми капельками долгожданного дождя и одновременно размышляет о прошлом и будущем, о тайнах Вселенной и судьбах целых поколений, и даже всего мира. В этом аспекте понятие «Родного дома», с которым связано все самое сокровенное для человека, приобретает глобальный масштаб, суть и смысл жизни. А что, если мы вдруг потеряем родной дом, нашу прекрасную Землю в ядерном апокалипсисе?

Книга разделена на четыре части. В первой – более 70 стихотворений о родном крае, его людях, о матери. Программным стихотворением этого цикла можно назвать «В трудный час не обманет», в котором поэт вспоминает об одной странной привычке своей матери. На какое бы торжество или пиршество ни пригласили её к столу соседи, она первым делом доставала и клала на стол свой хлеб. «Ну зачем ты! – удивлялись гостеприимные соседи. – Ведь не голодное время, есть у нас хлеб, вот он». Но мать была непреклонна. И поэт, говоря сегодня о своём творчестве, тоже вслед за ней пишет: на общий стол ставлю свои стихи, свой хлеб. Может быть, когда жизнь улыбается, они и не так уж будут заметны, необходимы, но в трудную минуту им не будет цены.

В стихотворении «В родном краю идёт осенний дождь» даны образы родных полей и давно умершей матери, которые в неразрывном и печальном единстве соединяются в воображении поэта:

Поэтический мир, а тем более стихи о любви – это зеркало творчества всякого настоящего поэта. Поэтому, наверное, жёсткое деление поэзии по темам, как в продуктовом магазине делят по категориям товары («мясо», «рыба», «молоко» и т. д.), носит весьма условный характер. Тема любви так или иначе присутствует во всем творчестве Мухамата Закирова. Пишет ли он о родном крае, о службе в армии или о любых других жизненных явлениях, ставших объектом его поэтического осмысления и творческого исследования – и мы становимся свидетелями этого чувства. Например, в коротком стихотворении «Тревога» присутствует такая деталь: у солдата сон так короток, что любимая девушка не успевает ему присниться. Вот и решай, о любви это стихотворение или о службе?..

Тем не менее, второй отдел книги «Родной дом» посвящен сугубо стихам о любви. Сразу видно, открывающее этот отдел четверостишие написано не молодым, а уже прошедшим жизненные испытания человеком. Тот ли я ещё теперь, спрашивает он свою молодость, чтобы снова к тебе возвратиться? И потом всё-таки решается, несмотря на все жизненные преграды, снова отправиться в путь к своей юности:

Тоска по молодости свойственна всем людям, но тема возвращения в неё, наверное, продиктована еще и недовольством окружающей действительностью и желанием хоть что-нибудь изменить в ней к лучшему – сделать так, как было в молодые годы, когда мир казался прекрасным и переполненным ожиданием счастья.

Если судить по стихотворению без названия, начинающемуся строкой «Как будто счастлив я с тобою», то может показаться, что у поэта в этом плане, даже несмотря на случающиеся в жизни неурядицы, полная гармония:

Как бы ни был ухожен островок любви, на нём незаметно присутствуют и еле уловимая тоска, и неосознанная глубокая печаль. Поэт как будто чувствует наперед, что его хрупкий мир счастья может вот-вот разрушиться. Потому что:

Мечты об идеальной любви разбиваются о камни суровой действительности. Но и здесь поэт остаётся самим собой:

Однако, несмотря ни на какие житейские передряги, в душе поэта всегда живёт надежда на то, что настоящая любовь не может исчезнуть навсегда, не оставив никакого следа в судьбе и в сердце:

Самая объемная часть единого поэтического целого – это, конечно, третья, основная часть книги «Родной дом». Об этом красноречиво говорит лаконичное, но очень ёмкое двустишие, которым открывается эта часть книги:

Поглядим же внимательнее на то, чем притягивает к себе поэта высокое и романтическое небо, переходящее в безграничную Вселенную. В которой кружат созвездия, таятся чёрные дыры, летают кометы и умирают брошенные нами среди звёзд искусственные спутники. Вот перед нами стихотворение «Лайка» и предшествующая ему вырезка из газеты «АиФ» (№ 33 за 2008 год): «Космонавт Владислав Волков на орбите услышал собачий лай и узнал Лайку. Лайка – первооткрыватель космоса, была оставлена там на гибель». И вот как заканчивает посвящённое этой трагической истории стихотворение Мухамат Закиров:

В последние десятилетия мы и сами в какой-то мере начали походить на эту несчастную Лайку, брошенную за ненадобностью в холодной космической вечности. С каждым днём мы становимся всё более чужими друг другу, глухими к боли ближних. Нас всё меньше и меньше трогает чужая беда, хотя мы и пытаемся это тщательно скрывать, и пока что это у нас успешно получается. Но человек всё больше теряет веру в человека и, хочет он этого или нет, а, живя в обществе, он становится всё более изолированным от общества. Сосед не здоровается с соседом, отец не понимает сына… Выйти из дома ночью становится так же страшно, как оказаться одному в чёрной бездне Вселенной. И, говоря о Космосе, поэт явно пытается предупредить нас о какой-то глобальной опасности, грозящей нам ещё здесь, на давно уже обжитой нами Земле:

Всё более ширящееся отчуждение между людьми единой вчера ещё державы, всё отчётливее углубляющееся непонимание между носителями разных вер и культур неодолимыми рвами разделяет братские народы, наполняя мир духом одиночества и разъединённости. Откуда в наших городах стало столько бездомных, ведь каждый человек рождается под крышей, пишет Мухамат Закиров, пытаясь взглянуть на данную проблему изнутри этой бесчеловечной ситуации:

Прочитывая строки, в которых видна не риторическая, не плакатная, а реально выстраданная и выношенная в сердце правда жизни, нельзя остаться безучастным, не прореагировать на них своей собственной болью. Тем более, что большинство из описанного в стихах Закирова оказывается хорошо узнаваемо и для читателей, многие из которых пережили похожие истории.

Так, например, в начале 1990-х годов лирический герой Закирова лицом к лицу повстречался с волчьими нравами, постучавшегося и в наши дома, и души, «дикого капитализма». Стихотворение «Стая» («Өйөр») повествует как раз об этом. В нём рассказывается, как на проспекте Октября (будто в насмешку над идеей пролетарской революции!) каждым зимним днём собираются безработные, надеющиеся получить хотя бы какую-то работу и заработать семье на хлеб. Среди них находится и лирический герой стихотворения (а, может быть, и сам автор). Но на этом неофициальном рынке труда образовалась стихийная стая. Какую бы работу не предложил работодатель, эта стая тут же забирает все заказы себе, силой отшвыривая прочь всех остальных – обессилевших от голода и мытарств безработных. И эта, казалось бы, в высшей степени прозаическая картинка становится под пером Муха-мата Закирова самой высокой поэзией:

Неудивительно, что у поэта Мухамата Закирова присутствует столь обостренное чувство к социальной несправедливости и унижению достоинства человека, – если ему самому довелось пройти через описанную выше ситуацию, то он знает проблемы простого человека не понаслышке. И это даёт ему право не только на исповедальность тона, но и на поэтические обобщения, сродни таким, как в цитируемом ниже стихотворении: