Глубокие тайны Клиф-Хауса бесплатное чтение

Глава 1

Эйлин

Весна не спешила приходить в Англию. Даже здесь – на ее южной оконечности, на побережье Ла-Манша, где климат считается наиболее мягким и теплым, – большинство деревьев стояли еще голыми.

– Какая же все-таки несправедливость. И так лето в наших краях короткое и теплом не балует, так еще и эта весна долгая, холодная. Как противный гость, никак не уйдет. – Оливия оттянула большой пушистый шарф, намотанный почти до носа, и отхлебнула из бумажного стаканчика.

От холода ее скулы налились румянцем, а кончик носа, наоборот, побелел. Настолько, насколько может побелеть кофейно-оливкового цвета кожа мулатки.

– Какая же гадость этот холодный кофе, – возмутилась она.

– Надо было пить, пока он был горячим, а не трещать, как ты обычно это делаешь – без умолку, – отозвалась Эйлин.

Девушки шли вдоль пустынного берега. Неприветливое серое небо сливалось на горизонте с таким же свинцово-серым морем, образуя единое полотно. Вся разница была в том, что небо гремело криками чаек, а море тихо катало пузырьки желтой пены вдоль кромки пляжа.

– Если тебе мои новости надоели, выкладывай свои, – буркнула Оливия.

– Если честно, то особых новостей нету. Я немного разочарована в том, что происходит. Эйлин обхватила обеими руками стаканчик с остывшим кофе, как будто старалась его согреть. – Я все понимаю – не девочка, но обидно. Зачем было брать меня в самую престижную фирму и давать мне самые бросовые дела?

– А ты думала, у тебя всегда будут, как в прошлый раз – погони, нападения с ножом? Что тебе будут каждый день колоть в шею барбитураты?[1] – усмехнулась Оливия.

– Нет, конечно. Но я уже три года не занимаюсь ничем, кроме защиты мелких магазинных воришек и бракоразводными делами. Замечательное продолжение «блестяще» начавшейся карьеры адвоката!

– Во-первых, не надо забывать, что полтора года мы все просидели в пандемии, как в тюрьме, так что магазинных воришек не было и…

– Зато число разводов удвоилось, – перебила ее Эйлин. – Так ты считаешь это замечательным продолжением «блестяще» начавшейся карьеры адвоката!

Они поравнялись с мусорным бачком. Эйлин в сердцах плеснула в море остатки холодного кофе и метнула стаканчик в бачок. Тут же на его край села голодная чайка. Всем своим видом она изобразила разочарование – ничего съестного.

– Да, – Эйлин обратилась к птице, – хорошо тебя понимаю. У меня тоже ничего, что бы дало пищу… – Она помолчала и добавила: – Для ума.

Девушки в молчании дошли до городского причала, где в ожидании летнего сезона тихо качались на волнах небольшие катера и яхты.

– Что мы все про дела да про дела. Как на личном фронте? – Не в характере Оливии долго молчать.

– Нормально.

– Как Стив?

– Тоже вроде нормально. Обожает свои компьютеры и цветы. Ты не поверишь, он по-прежнему каждую субботу дарит мне свежий букет цветов.

– В этом что-то есть… Что-то сентиментальное…

– …или привычка. – Эйлин с сожалением покачала головой. Оливия хотела еще что-то сказать, но не успела. В кармане куртки Эйлин раздался негромкий перезвон колокольчиков.

– Привет, братишка! Как движется ремонт? Что с голосом? Что-то с отцом?.. Что-о-о-о?.. Скелет? Где?.. Поняла. Ничего не трогай, никого близко не подпускай. Я уже бегу.

Подруги повернулись друг к другу. У одной в глазах стоял вопрос, у другой – ужас.

– Что? – одними губами спросила Оливия.

Эйлин как будто ее и не слышала.

– Ты же знаешь, что перед отъездом в Испанию отец затеял перестройку дома, – проговорила она.

– Откуда мне знать? Зачем вам перестройка дома?

– Затем, что из семьи в нем остаются жить только Мартин и Нэнси, – принялась объяснять Эйлин. – Куда им столько?! Половину дома решили перестроить в три квартиры и сдавать. Короче, одно крыло дома пошло под реновацию, и там, в камине комнаты, которая сто лет стояла пустая и ею никто не пользовался – она была гостевой спальней, а гости у нас редкая редкость… Строители стали ломать стену, а из каминной трубы выпал скелет… Младенца. Это то, что я поняла из рассказа Мартина.

Глава 2

Клиф-Хаус

Белая лента с повторяющейся голубой надписью… СRIME SCENE DO NOT CROSS… протянулась поперек въезда на парковку перед домом.

Эйлин, слегка пригнувшись и приподняв ленту над собой, прошла под заграждением, протиснулась между машиной брата и большим, как кузов самосвала, железным контейнером, наполовину наполненным строительным мусором. Она поднялась по ступеням крыльца. Полицейский, охранявший входную дверь, преградил было дорогу, но, увидав удостоверение Эйлин и узнав, что вообще-то он охраняет ее собственный дом, сделал шаг в сторону и даже вежливо придержал перед дамой дверь.

В прихожей Эйлин огляделась. Знакомое витражное окно над дверью отсвечивало разноцветными пятнами на кафеле пола. Справа от двери – старинная вешалка и высокое медное ведерко для зонтов рядом с ней. Противоположную входной двери стену закрывала синяя пластиковая занавеска.

Почти год прошел с тех пор, как Эйлин была здесь последний раз. Отец и его жена Дороти, готовясь к отъезду, собрали всю семью. Пригласили и родителей Нэнси, и Стива, и даже его мамашу миссис Паркер. Дороти, как всегда, закатила пир. Было вкусно, но невесело. Миссис Паркер хвалила еду, дом и смелость пожилых людей: в их-то возрасте менять привычки, бросать такую красоту, – она кивала в сторону веранды и сада, простирающегося за ней до самого обрыва к морю, – и все ради новых впечатлений.

– Не только впечатлений. В нашем возрасте самое главное – это здоровье, – как бы извиняясь за легкомыслие, объясняла Дороти. – Для моего мужа, больного диабетом, необходим теплый и сухой климат.

Так, в разговорах о здоровье и о предстоящем переезде, прошел последний вечер в родительском доме. Немного грустно.

С сыном Дороти, Мартином, учитывая то, что он был на шесть лет старше Эйлин, общего было мало, а с его женой, хоть Нэнси и была одноклассницей Эйлин, тоже особой дружбы не водилось.

После отъезда родителей Мартин и его теперь беременная жена разместились в одном крыле дома. Второе, пустующее, оказалось почти полностью заполнено всяким строительным инвентарем.

На минуту Эйлин даже посочувствовала семье – нелегко жить на стройплощадке. Но стройка рано или поздно закончится, и жизнь в старинном, но обновленном и модернизированном доме будет иметь свои радости и приятности. Можно и потерпеть временные неудобства. Так считала Нэнси.

Эйлин почти не помнила времена, когда ее жизнь в этом доме была радостной и приятной, и потому на рассуждения невестки только молча кивала.

Сегодня, правда, Нэнси не выглядела такой оптимистичной. Она забилась в угол дивана и одной рукой поглаживала свой беременный животик, а другой подпирала губу, не переставая ее кусать. Мартин мерил шагами веранду, перекладывал телефон из одной руки в другую, от одного уха к другому, кивал головой. Из-за стеклянной перегородки разговора не было слышно.

– Надо понимать, на другом конце Дороти? Сам отец?

Мартин накрыл экран телефона рукой и прошептал:

– Отец. Как всегда, инструктирует.

– А, ну тогда понятно… Какой уж тут может быть инструктаж. – Эйлин пожала плечами и повернулась к невестке. – Что говорит полиция?

– Ничего. Они там. – Нэнси неопределенно кивнула в сторону стройки. – Ждут, когда собаку привезут. Хотят все обследовать. Ужас какой-то! Эйлин, они и наши комнаты станут проверять? Кошмар. Как подумаю, что кто-то будет дотрагиваться до моих личных вещей – прямо мурашки по телу бегут.

– Это все гормоны. Ты теперь слишком чувствительная стала. Во-первых, полиция работает в перчатках; во-вторых, зачем им рыться в твоих трусиках? Они же не доказательства преступления ищут, а возможные мотивы. Твой-то малыш, – она наклонилась над молодой женщиной и слегка пощекотала ее живот, – под надежной защитой. Сколько еще?

– Три месяца.

– Ну, за это время все выяснится. Пойду чай сделаю.

Эйлин вышла из кухни с тремя дымящимися чашками на подносе. Она плечом слегка подтолкнула дверь из холла в гостиную и привычным жестом повернулась спиной, придерживая ее открытой. В этот момент у нее над головой взметнулась рука и уперлась в тяжелую дверь, не давая ей закрыться. Знакомый голос произнес:

– А вот и чай! Очень кстати.

– О! Инспектор Хикманн собственной персоной! – воскликнула Эйлин. – Джим, ты меня напугал. Какого черта ты тут делаешь?

– Не могу, что ли, друга навестить? – весело сказал он и, не спрашивая разрешения, взял с подноса одну из чашек.

– Вообще-то это был мой чай, ну да ладно. Что там? – Она кивнула в сторону синей клеенки.

– Не совсем мое дело. Вернее, совсем не мое. Я же обычно занимаюсь свежими преступлениями, а тут… Явно дела давно минувших дней. Так что я просто забежал подбодрить Мартина, ну и для порядка.

– Да уж… Порядок у нас в городе, прямо скажем, образцовый.

– Эйлин, не начинай. Ты как человек закона должна радоваться, что в городе нет громких преступлений. Я, конечно, понимаю, что без преступников тебе скучно – некого защищать, но, поверь, у полиции все равно дел по горло.

– Допустим, я тебе поверила. В настоящий момент моя задача соблюдать интересы семьи. Что-нибудь выяснилось по останкам?

– Увезли на экспертизу. Подробности – в заключении патологоанатома, – сообщил Хикманн.

– Что, прямо никаких намеков? Ни пеленок с монограммой, ни крестика на шее младенчика?

– Эйлин, я не знал, что ты любительница сентиментальных романов, – покачал головой инспектор.

– Ну, Дюма и Диккенса мы все читали. Даже в школе проходили.

– Пока никаких подсказок.

Не успел он поднести чашку к губам, как у крыльца послышался лай собаки.

– Это к тебе. – Эйлин указала в сторону двери. – А я тем временем поухаживаю за родней, – она указала на чашки на подносе, – пока не остыли.

– Родня или чай? – Хикманн тепло погладил ее по плечу.

Слишком тепло. Или ей это показалось?

– Чай. Родня еще долго будет приходить в себя. Вон, Нэнси почти в истерике. Пойду успокаивать.

После окончания юридического факультета в Оксфордском университете у Эйлин был выбор. Слух о ее блестящем расследовании дела пропавшей без вести Лиз Барлоу благодаря прессе и телевидению добрался до ушей руководства нескольких юридических фирм. Предложения, а вместе с ними и перспективы были заманчивы.

После некоторых раздумий Эйлин все-таки предпочла вернуться в родной город.

Главной гирькой, перевесившей чашу весов сомнений, оказались не уговоры Стива, он тогда еще не вошел в статус бойфренда, и уж точно не тоска по семье, а тот факт, что одна из самых старых и самых уважаемых в южном Девоне юридических компаний, а именно «Митчелл и Митчелл», прислала ей почти персональное предложение.

Эйлин, правда, прежде чем принять приглашение, провела собственное расследование. Выяснила, что пригласили ее не по просьбе отца. Генри Колд был в городе человеком заметным, уважаемым. За ним крепко держалась репутация «открывателя любых дверей». Этим пользовались многие просители, и он всегда помогал. Но здесь Эйлин могла смело благодарить свой собственный ум и отвагу.

Исчезновение Лиз Барлоу произошло в 2012 году. В 2017-м Эйлин взяла это дело в качестве дипломной работы. Она как адвокат дотошно искала свидетелей и возможные дыры в следствии. Самостоятельно, шаг за шагом, расследовала историю Лиз и все таки вывела преступников на чистую воду[2].

Стив был абсолютно счастлив. Он и поверить не мог, как удачно все сложилось. Как все здорово! Обе любимые женщины – подруга и мама рядом. Под боком, так сказать. Стив на скорую руку покрасил свой крошечный холостяцкий коттедж, купил новые чашки и даже уступил Эйлин рабочий стол, располагающийся в эркере спальни. Более того, он разобрал многолетние завалы хлама, хранившегося «так, на всякий случай» в сарайчике за домом. Вымыл и ошкурил старый верстак, установил на нем все пять своих компьютеров.

Сарайчик удачно примостился у задней стены дома. Дверь из него вела в кухню, и не надо было ходить вниз-вверх по довольно крутой лестнице за чаем. Туалет, кстати, тоже был на первом этаже. Все складывалось на удивление удачно.

Эйлин пыталась отговорить друга от всей этой суеты. Ведь в офисе «Митчелл и Митчелл» у нее был собственный кабинет, где она и проводила большую часть рабочего времени. Мудрая подруга Оливия объяснила, что иногда надо давать мужчинам возможность проявлять инициативу, и если уж мужчина готов перетаскивать свои компьютеры, то и подавно, – это можно и нужно только поощрять.

Эйлин приняла такую установку и не спорила.

– Полиция распорядилась прекратить работы. Строители с радостью ушли. Черт бы их побрал! – возмущался Мартин.

Эйлин сделала слабую попытку объяснить брату, что это нормально. Что на месте расследования не должно быть посторонних. Ее доводы еще пуще разозлили брата.

– Как ты не понимаешь, сестричка! Они же теперь уйдут на другой объект и к нам вернутся бог знает когда. К рождению малыша никак не управятся.

– Думаю, эту проблему отец как-нибудь решит. Не беспокойся, – холодно осадила его Эйлин. Она терпеть не могла, когда он называл ее «сестричка».

– И вообще, как ты понимаешь, находиться в доме, пока здесь хозяйничает полиция, невозможно. Собаку еще притащили. Нэнси напугана до полусмерти. Мы решили на время расследования уехать из Торки.

– Куда?

– У дяди Нэнси есть маленький домик – старая ферма в Озерном крае, мы пока там поживем.

– А как же твоя работа? – удивилась Эйлин.

– Я не отец. Мое ежедневное присутствие на пивоварне не обязательно. Работали же мы в пандемию на удаленке. Вай-фай в Камбрии[3] хороший. Я узнавал.

– Ну, раз так – будем на связи.

– Не все так просто, – вздохнул Мартин. – Отец категорически против моего отъезда. Кто-то должен присматривать за домом. Мне что ж теперь – разорваться?! И жене нужно обеспечить покой, и за этим чертовым домом присматривать! – Он в сердцах ударил кулаком по коленке.

По всей видимости, не рассчитал силу удара, так как лицо его исказилось. То ли от боли, то ли от досады.

– О! Уже и для тебя дом стал «чертовым», – хмыкнула Эйлин. – Не кипятись. Если все быстро разрешится, то и стройка, во всяком случае ее грязная часть, может закончиться до родов. Останется только отделка.

Дверь в гостиную снова открылась.

– Боюсь, что быстро не закончится. – Голос инспектора был напряженно-серьезен.

Все трое обернулись. Хикманн устало упал в кресло, стоящее напротив дивана, и вытянул ноги.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Эйлин.

– Не хочу вас сильно расстраивать, но собака обнаружила еще один скелет.

– Что-о-о-о? – хором воскликнули Мартин и Эйлин.

Нэнси, чуть не расплескав свой чай, в ужасе зажала рот руками.

– Где?

– Как?

Все заговорили одновременно.

– Отвечаю по порядку. Скелет взрослого мужчины. Джинсы, футболка, армейская куртка. Кто-нибудь из знакомых попадает под описание?

– Дурак, что ли? – обиделся на друга Мартин.

– Да шучу я, шучу. Вы знаете, что в доме есть винный подвал?

– Конечно, – кивнул Мартин. – Отец там держит коллекцию вин. Правда, в последние годы он ее не пополнял.

– А то, что за одним из стеллажей есть дверь? – продолжил инспектор. – За ней небольшая площадка и довольно крутая лестница, почти отвесная. Она ведет вниз в вертикальный туннель. Похоже, что нижний конец туннеля – это выход к основанию скалы, на которой стоит ваш дом. Вернее, не совсем к основанию. Дверь расположена примерно в двух метрах над уровнем воды и снаружи, с моря, вовсе не выглядит дверью.

– Вау! Дом с секретным подземным выходом прямо в море. Домашний пляж. – Нэнси даже слегка повеселела.

– Скорее не пляж, а лодочная пристань. Не удивлюсь, если когда-то там был установлен настил причала, но, по всей вероятности, его давно снесло штормами или сверхобычного высокими приливами, – выдвинул гипотезу инспектор.

Эйлин встрепенулась:

– По метеосводкам легко уточнить высоту приливов и отливов. Возможно, ночные приливы поднимают воду ровно до уровня двери.

– Вот это поворот! – Мартин присвистнул. – Эйлин, похоже, у нас в роду еще и контрабандисты были. Славненько! А что? Там внизу и бочки с французским коньяком, и сундуки с голландским кружевом нашлись? Надо понимать, наш Джон Доу[4] был, наверное, закладчиком.

– Или наоборот. Пришел, приплыл за товаром, а хозяин дома решил не отдавать, – подхватила Нэнси.

– Стоп! Стоп! Прекратите. Не может быть! – Эйлин уже встала с дивана и повернулась к выходу из комнаты. – Надо все осмотреть.

– Куда? Туда нельзя. Там еще криминалисты работают. Потом посмотришь, – остановил ее Джим. – Пока могу сказать только одно: скелет обнаружился в самом низу у основания лестницы. И никаких бочек или сундуков вокруг него нет.

Мартин в удивлении покачал головой:

– Никогда не видел подземелья, даже не слышал о нем. Прямо что-то из времен контрабандистов. Мунфлит[5] какой-то.

– Вот именно. Похоже, ваш дедушка, а скорее его прапраотцы, баловались незаконным ввозом импорта. – Хикманн с добродушной улыбкой оглядел присутствующих.

– Ну и дела. – Мартин все еще пытался осмыслить слова друга.

– Пока полиция собирает скелеты по подвалам, а вы по семейным шкафам, пойду-ка я собираться. – Нэнси неуклюже поднялась с дивана. – Хикманн, мы ведь тебе не нужны, правда? От меня, вообще, пользы никакой. Я семейной истории не знаю.

– Кто-то должен оставаться в доме, – ответил Джим, глядя на Эйлин, – полиции может понадобиться дополнительный осмотр помещений.

– Я буду здесь, – живо откликнулась Эйлин.

Она даже обрадовалась возможности пожить в родном доме в одиночестве. Стив вряд ли будет перевозить свои компьютеры, а без них он никуда. Да и такая волокита ни к чему. Вряд ли расследование продлится долго.

– Как же ты здесь одна? – Мартин как будто прочитал ее мысли.

– Прошли те времена, когда я не могла спать без света в своей комнате, в коридоре и даже на лестнице.

– Да. Помню. Бабушка страшно возмущалась тем, что отец потакает твоим капризам.

– Дурак ты, Мартин. Это были не капризы, а страхи. У бабушки были свои методы их изгнания, а у отца свои. Бабушка практиковала молитвы, а отец – свет в коридоре. Всех дел-то.

– Да. Но счет за электричество был заоблачным. – Мартин встретил холодный взгляд Эйлин и поспешил сменить тему разговора. – Кстати, как бабушка? Никто из нас давно ее не навещал.

– Я съезжу, – пообещала Эйлин.

– Поцелуй ее от меня.

Сверху из спальни послышался голос Нэнси. Она звала Мартина помочь ей с чемоданом.

– Только не вздумай сама тащить тяжести! – крикнул он, уже поднимаясь по лестнице, ведущей на второй этаж к спальням.

Эйлин решила, что торжественные проводы с маханием ручкой с крыльца здесь неуместны. Она стояла у окна прихожей и наблюдала за тем, как Мартин заботливо помогает жене устроиться на заднем сиденье. Он нежно погладил ее живот, перегнулся через него и пристегнул ремень безопасности. Ловко закинул чемодан в багажник.

Полицейский покинул свой пост у двери, прошелся до конца подъездной дорожки. Приподнял ленту, запрещающую проход к дому, и даже шутливо салютовал отъезжающим.

По другую сторону заграждения уже начала собираться небольшая группа зевак. Улица, правда, была тихой, случайные прохожие здесь оказывались редко. Зеваки у ворот в основном были из среды журналистов. Они выкрикивали какие-то вопросы в спину полицейского, но он с холодным безучастием отвечал одной фразой: «Без комментариев».

Эйлин было собралась вызвать такси и съездить за пижамой, зубной щеткой и лэптопом, но не успела она набрать номер, как колокольчики ее телефона прорезали тишину опустевшего дома.

Глава 3

Габби

Проснулась Эйлин от запаха. Но не того утреннего аромата кофе и тостов, который обычно поднимается с кухни, возвещая начало нового дня. Она проснулась от запаха полироли. Такого с детства любимого и уже почти забытого.

Запах исходил от стоящего в простенке меж двух окон старинного бабушкиного секретера. Секретер этот, по задумке его создателя, был прародителем сегодняшнего офис-органайзера. За его резной крышкой прятались ящички для карандашей, ручек, скрепок, перьев и другой канцелярской всячины; полочки для бумаги и конвертов. Специальное отделение для почтовых марок.

В детстве Эйлин пользовалась любым случаем открыть его и каждый раз, как в первый, перебирала и рассматривала поржавевшие перья и пожелтевшую бумагу с напечатанной типографским способом шапкой: Cliff House, Seaside Street, Torquay, Devon.

Старинная вещица была настолько любима, что после отъезда бабушки в дом престарелых Эйлин с помощью брата перетащила секретер к себе в комнату. Теперь он исполнял роль туалетного столика. На его полочках и в ящичках расположились баночки с кремами, тюбики губной помады и туши для ресниц. Всем этим богатством Эйлин пользовалась крайне редко, но не уставала любоваться резьбой дубовой крышки. Спасибо Дороти, даже в отсутствие падчерицы она прибиралась в ее комнате и полировала мебель.

Запах пробудил воспоминания. Сейчас она откроет глаза, и у противоположной стены будет стоять школьный письменный стол, а над ним висеть пробковая доска с приколотыми к ней фотографиями и записями по поиску Лиз Барлоу. Ведь тогда Эйлин практически выполняла работу следователя – и все только ради того, чтобы снять даже не обвинения, а подозрения с доброго имени школьного друга. Теперь, будучи уже вполне состоявшимся адвокатом, она все еще помнила те муки сомнений и свои страхи.

Эйлин стряхнула сон и вместе с ним наваждение – стол оказался на месте, а пустая доска стояла на полу, прислоненная к стене. Фотографии давно были убраны в папку. На обложке папки рядом с напечатанным словом «ДЕЛО № __» стояла от руки написанная синим фломастером цифра 1. Папка была убрана в нижний ящик стола и ждала компаньонов под номерами 2, 3 и далее. Похоже, что пора вставать и начинать собирать материалы для них.

Эйлин снова, как вчера, протиснулась между строительным контейнером и машиной. Но теперь машина была ее, а не брата, и выезд из дома оказался свободен. Ни полицейских, ни заградительных лент, ни журналистов у ворот Клиф Хауса не было видно. Только у ограды дома на противоположной стороне стоял спортивный темно-синий «Мерседес». Эйлин показалось странным, что соседский гость оставил свой автомобиль на улице, а не заехал к ним во двор, но привычка к анализу подсказала ответ: возможно, это краткосрочный визитер и он не любит острые ощущения. Загнать «Мерседес» в узкие ворота старинного особняка – работа для каскадера.

На выезде из города в сторону Плимута Эйлин остановилась на заправке. Бензина в баке было достаточно, а вот пустой желудок напоминал о себе легкими спазмами. Огромная итальянская кофемашина манила плавно меняющимися на экране дисплея чашками разной величины и дюжиной названий напитков. Эйлин вставила в прорезь автомата банковскую карту, нажала кнопку «Americano». Автомат еще какое-то время повредничал, запрашивая разные опции типа: Размер стаканчика? Сахар? Молоко? Молоко горячее? Наконец, удовлетворившись всеми ответами, он со щелчком выплюнул из себя самый большой стакан, и в него с шипением побежала, окутанная паром и запахом сладкого предвкушения, жидкость. Прихватив с полки холодильника бутылку воды и сэндвич с яйцом и кресс-салатом, Эйлин, стараясь не расплескать и не уронить свой запоздалый завтрак, умудрилась донести все в целости и сохранности к прилавку кассы. Молодой человек, не поднимая на покупательницу глаз, принял оплату.

Эйлин обиженно поджала губу. Три года назад, когда ее фотографии были на первых полосах всех местных газет, ее узнавали все и везде.

Правду говорят, что даже у самых ярких новостей жизнь, как у стрекозы-поденки, длиной в один день.

Большой кусок сэндвича и два глотка обжигающего кофе вернули Эйлин к сегодняшнему дню. Денек, надо отдать ему должное, был не столь и плох.

Во-первых, погода.

«В действительности, – размышляла Эйлин, – в Англии не бывает плохой погоды. Английская погода всегда двух типов: отвратительная или великолепная».

Сегодня случился второй вариант: на смену вчерашнему дождю и холоду пришли ярко-голубое небо; теплое, почти летнее солнце; блестки росы, играющие в изумруде газонов.

Эйлин для надежности еще раз проверила маршрут от заправки к резиденции «Тихая обитель». Название красивое, даже романтичное. Возможно, изначально подразумевалось слово «последняя», но кому-то из начальства показалось, что название звучит тревожно, не обещает желаемого комфорта, и слово «последняя» заменили на «тихая».

Парковка перед заправкой была почти пуста. Эйлин плавно повела машину к съезду на основную магистраль. Заняв место в общем потоке, девушка огляделась. Позади нее маячила белая «Тойота», а в соседнем ряду рядом с ней ехал спортивный «Мерседес».

Габби жила в резиденции уже без малого десять лет в компании таких же старичков и старушек, объединенных не столько возрастом, сколько общими друзьями: господином Альцгеймером и его другом Паркинсоном.

В свои восемьдесят шесть лет физически она была еще вполне здорова, но под шапкой белых кудряшек в ее голове текла какая-то другая, ей одной понятная жизнь, в которой связей с внешним миром оставалось все меньше и меньше.

Эйлин стоило большого труда не думать о том, узнает ли ее Габби. В прошлый раз узнала, но не сразу.

В метрике старушки было записано красивое имя «Эйлин Розалинда Джойс», и внучку назвали в ее честь. Но, когда маленькая Эйлин узнала, что бабушка носит такое же имя, малышка запротестовала.

– Эйлин, – говорила она, – это маленькое имя. Оно для девочек, а эта бабуля похожа на большую куклу в телевизоре. Ее зовут Габби.

Бабушке в то время только перевалило за шестьдесят; ее шикарные каштановые кудри едва начали седеть; она по-прежнему элегантно одевалась, правда, перестала носить туфли на высоком каблуке. Старшая Эйлин с удовольствием приняла новое имя, оно так ей шло, что незаметно не только члены семьи, но и близкие знакомые стали звать миссис Колд не иначе как Габби.

Селектор связи с охраной у крыльца обители был так же любознателен, как час назад кофейный автомат. Он не уставал задавать вопросы: Кто? К кому? Номер комнаты? Степень родства? Цель визита?

Исчерпав список вопросов и, по-видимому, удовлетворившись ответами, автомат щелкнул замком почти с таким же звуком, как и кофемашина, но вместо стаканчика перед Эйлин появилась щель в двери.

Сзади послышался резкий скрип тормозов. Очевидно, машина, въехавшая во двор, сделала это на слишком большой скорости.

Эйлин обернулась на шум, и ей показалось, что она уже видела сегодня такой же «Мерседес». Странно, она не заметила слежки за своей машиной. Правда, движение на трассе А38 было довольно оживленное, да Эйлин и не ожидала погони.

За рулем «мерса» сидел мужчина лет сорока. Гладко выбрит, ни усов, ни бороды. Темные волосы пересекала зачесанная назад белая прядь.

«Барсук, – Эйлин с ходу придумала ему прозвище. – Если он следит за мной, то с такой внешностью из него шпион – как из меня китайский император. Хоть бы кепочку надел».

Мужчина не спешил выходить из машины, а Эйлин, наоборот, спохватилась и, пока автоматическая дверь не закрылась, проскользнула внутрь здания.

Ей навстречу уже шла администратор Маргарет Фостер, выполняющая по совместительству функции старшей медсестры. Маргарет была немногим моложе основного контингента дома, но если большинство из них наслаждались заслуженным отдыхом, то Маргарет еще была рабочей лошадкой. Она, как всегда, широко улыбалась и буквально светилась доброжелательностью.

За общими фразами о погоде, вечных ремонтных работах на шоссе, обеспечивающих многометровые пробки, они довольно быстро прошли длинный коридор, упирающийся в очень светлую и просторную гостиную. Три стены обширного зала смотрели в сад большими французскими окнами. Вдоль стен полукружьем стояли высокие кресла. Высоким в них было все – и спинки, и ножки. Видимо, чтобы удобно было сидеть и вставать с них. Из-за массивности кресел сидящие в них старички и старушки казались почти детьми.

Габби уютно расположилась в кресле, стоявшем спиной к остальным обитателям гостиной и лицом к саду. На коленях у нее лежала вышивка, но рука с иголкой застыла сверху рукоделия. Старушка внимательно рассматривала сквозь толщу стекла что-то, ей одной видимое, в глубине сада.

– Габби, посмотри, кто приехал тебя навестить. – Маргарет душевно приобняла старушку за плечи.

Эйлин поспешила обойти кресло и встать перед бабушкой. Она чуть присела, их лица оказались на одном уровне. Эйлин взяла в ладони сморщенное личико старушки. Та какое-то мгновение продолжала смотреть сквозь внучку, но постепенно мутный взгляд прояснился, сфокусировался, и губы поплыли в неуверенной улыбке.

– Это ты?

На глаза Эйлин навернулись слезы. Габби постарела еще больше, хотя с последнего визита прошло всего-то месяца три. Невозможно привыкнуть к этому старению. Память Эйлин держит в себе ту вполне еще моложавую и жизнерадостную женщину, которая весело смеется и повторяет: «Габби, конечно же, Габби! Зови меня так всегда».

– Габби, это я – твоя внучка. Ты меня помнишь?

– Конечно же. Тебя назвали в честь меня. Ты тоже Габби.

– Нет, бабуля. Вернее, да. Меня назвали в честь тебя. Я – Эйлин.

Тень досады легла на лицо старой женщины.

– Ты нарочно пытаешься меня запутать. Как ты можешь быть Эйлин, если я Габби? Ну, сама посуди!

– Девочки, девочки, не ссорьтесь. – Маргарет успокаивающе похлопывала Габби по руке. – Вы тут пока поговорите о чем-нибудь еще, а я принесу для Эйлин стул. – Теперь ее рука легла на плечо Эйлин. – Не расстраивайся. У нее бывают и светлые моменты. Правда, трудно предсказать, какой будет ее память сегодня. Деменция – странная вещь. То, что было тридцать лет назад, хранится в памяти, как в сейфе, а то, что случилось вчера, пролетает мимо, как пейзаж за окном движущейся машины.

Эйлин, наоборот, не очень хорошо помнила свое прошлое. Возможно, годы, проведенные в кабинете психолога после самоубийства матери, вытеснили из памяти девушки многие моменты ее детства. Бабушка с дедом в основном жили за границей. После того рокового дня, когда десятилетняя Эйлин, придя из школы, обнаружила в ванне тело Анны со вскрытыми венами, бабушка на какое-то время взяла Эйлин под опеку, и они с дедом Артуром снова поселились в Клиф-Хаус родовом доме над обрывом. Из тех времен Эйлин хорошо помнила бабушкины запеканки с яблоками и ревенем, и ритуальную рюмочку хереса, которой Габби заканчивала свой ужин. Обязанности по воспитанию маленькой сиротки распределились таким образом: отец взял на себя физическое воспитание девочки; мачеха, будучи учительницей истории, пыталась привить любовь к книгам и гуманитарным наукам; а бабушка учила простым житейским мудростям.

Эйлин помнила, будто это было вчера, как бабушка, нарядившись ведьмой в вечер Хэллоуина, не давала детям конфет и сладостей, пока они не помешают несколько раз огромной деревянной ложкой «ведьмин суп» – смесь из сухофруктов и бренди. «Супу» следовало настаиваться два месяца при регулярном помешивании, прежде чем в него добавлялись мука, масло и яйца, и он превращался в рождественский пудинг.

Маргарет принесла не только стул, но и поднос, на котором стояли изящный чайник, маленький молочник, две чашки на блюдцах и вазочка с печеньем. Вкус чая сильно уступал изысканности сервировки.

– Ну, рассказывай, как дела дома?

– Все хорошо. Мартин… – Лицо Габби напряглось, Эйлин взяла ее руку в свою, нежно погладила. – … Ты ведь помнишь Мартина? Твой внук. Мой брат. Сын Генри и Дороти.

– Кто такая Дороти?

– Твоя невестка.

– У меня нет невестки. Она умерла много лет назад.

– Да. Ты все правильно помнишь. Только умерла моя мама, и отец женился еще раз. На Дороти. У них уже был сын Мартин.

– А-а-а.

По ее реакции было трудно сказать, восстановилась ли в голове у старушки связь всех этих имен и их принадлежность к семье, но по мере того как с годами прогрессировала деменция, развивалась и способность вести относительно складную беседу.

– Как Генри? Он давно меня не навещал, – сказала Габби.

– Он теперь живет в Малаге. Это на юге Испании. С его диабетом он там чувствует себя гораздо лучше. Нет таких резких перепадов сахара в крови.

– Сладкий мальчик… – протянула Габби. – Вот чего мне не хватало в детстве. Сладкого. После войны сахар еще долго продавали по карточкам.

При упоминании Габби ее детства Эйлин очень воодушевилась. Она поставила чашку на маленький столик возле кресла и придвинула свой стул поближе. Надо не упустить момент просветления в белоснежной головке старушки.

– Бабуля, у нас в доме идет стройка. Нашлись кое-какие неожиданные вещи. Я очень хочу узнать, кому они принадлежат.

– Глупости! Твой отец тоже считал, что в доме где-то спрятан клад. Артур даже подарил ему металлоискатель. На Рождество 68-го или 69-го года – не помню точно. Помню, Генри был еще совсем мальчиком. Генри обшарил весь сад и подвалы, но так ничего не нашел.

– И тайную лестницу к морю?

– Тайную лестницу? О чем ты говоришь? Нет в доме никаких тайных лестниц. Во всяком случае, на моей памяти их не было. Может, потом пристроили?

Эйлин не могла решиться: говорить все как есть или не пугать старушку рассказами про замурованные скелеты.

– Ба, должна тебя уведомить. И потайная лестница есть, и еще много тайн тоже есть в доме.

– Какие там могут быть тайны?

– Ну… – Эйлин все тянула, – например, полиция нашла останки младенца в каминной трубе и скелет мужчины у основания той самой потайной лестницы.

Габби весело рассмеялась:

– Да, нет же, деточка, ты все путаешь. Это я нашла два скелета. Один мужчины, другой – овцы у него в руках. Это когда я в сухой колодец упала.

Эйлин откинулась на спинку стула, закрыла глаза и глубоко втянула носом воздух.

Конечно же! Давнишняя история. Почти легенда, которая рассказывается за столом чуть ли не при каждом сборе семьи. История про то, как Эйлин, Марта – ее старшая сестра, и Ник – средний брат во время бомбардировок Лондона в начале войны вместе с сотнями других детей были эвакуированы на север. Эйлин было всего пять лет, но сельская жизнь навсегда отложилась в памяти малышки.

– Это всё Роз. Она была страшной баловницей.

– Кто такая Роз? – Эйлин прекрасно знает ответ, но ей нужно демонстрировать интерес к истории, а то и у бабушки он пропадет, и болезнь снова уведет ее память в глубины других миров.

– Ну как же, Роз – младшая дочка кузнеца. Она была всего на год меня старше, но ты же знаешь, деревенские дети взрослеют гораздо быстрее.

Эйлин любила эти моменты просветления сознания Габби. Правда, врач «Тихой обители» предупреждал не обольщаться. Минуты чистого мышления коротки и с каждым разом все реже. У деменции нет реверса, только прогресс. В зависимости от общего интеллекта больного его речь и словарный запас могут казаться вполне адекватными, но все это проделки ума, мимикрия: за набором привычных вежливых слов нет никакой связи с реальностью.

На глаза Эйлин снова навернулись слезы.

– Эта Роз нарочно бросила мячик в колодец. Я не знала, что там нет воды. Я просто наклонилась, чтобы выловить его, и полетела вниз… в подземный туннель.

– Под нашим домом? – в надежде спросила Эйлин.

– Нет, в настоящий туннель, как в «Алисе в Стране чудес». Все спускалась, спускалась…

– Ох, бабуля, ты и выдумщица. Не было там никакого туннеля.

– Да? Ну, значит, это было в другой раз. А где Марта и Ник?

– Если ты про тот случай, когда ты упала в колодец, то они были с остальными эвакуированными детьми в школе.

– Это я знаю, не надо из меня дурочку делать. Я имею в виду сейчас. Разве они не приехали с тобой? – Габби вытянула шею, как бы пытаясь заглянуть за спину Эйлин.

– Ба. Ты забыла. Марта уже пятнадцать лет как умерла, а Ник живет в другом доме для престарелых.

– Сколько же ему сейчас?

– Он на четыре года старше тебя, значит девяносто.

– Ты его поздравила с днем рождения? Я всегда поздравляла.

– Нет еще. По-моему, его день рождения осенью. Видишь, – Эйлин снова похлопала старческую, усыпанную темными пятнами, руку, – от меня тоже память убегает. Надо спросить Дороти. Она как историк профессионально помнит даты и числа.

– Опять эта Дороти, – фыркнула Габби, – не люблю ее. Втерлась в доверие к Генри и крутит им как хочет. Волк в овечьей шкуре.

– Да что ты такое говоришь, Габби? Она уже много лет хорошая жена твоему сыну. Да и мне она стала неплохой мачехой. Я раньше, когда маленькая была, этого не ценила, а теперь, повзрослев, поняла.

– Да. – Габби согласно кивнула. – Повзрослела ты незаметно. Не успеешь глазом моргнуть, станешь как я. – Она помолчала, пожевала губами. – Я и не заметила, как жизнь прошла. Устала я тут сидеть… И жить… тоже устала… А Роз? Роз приехала с тобой?

Эйлин только с сожалением покачала головой.

Маргарет Фостер, как будто услышала эти слова, моментально оказалась рядом с ними.

– Извини, Эйлин, я даже не ожидала, что она так долго продержится. Обычно после первых двух фраз ее сознание утекает.

– Мы говорили на привычные ей темы. Историю своего падения в колодец она знает как «Отче наш». А вот другие подробности семейной жизни… Может быть, и ее жизнь была полна таких мерзостей, что сознание вытисняет их из головы.

– Эйлин, не будь романтиком, – возразила Маргарет. – Это не сознание вытесняет тяжелые воспоминания, а болезнь. Деменции все равно – хорошие воспоминания или плохие. Я, правда, так и не поняла, что случилось в эвакуации.

– Одна из семейных историй. Габби случайно упала в сухой колодец на два скелета. Один молодого человека, другой овцы. Оба лежали на дне, обнявшись. Тогда наука еще не знала о ДНК, но по одежде удалось установить, что подросток был сыном одного из фермеров. Шла Первая мировая война. Фермер поехал на несколько дней в соседнюю деревню по каким-то своим делам, а когда вернулся, сына дома не было. Старик решил, что тот сбежал добровольцем на войну, и ждал его возвращения больше двадцати пяти лет, а оказалось, что парень все эти годы лежал в сухом колодце на заднем дворе отцовской фермы. Видимо, так же, как и Габби, упал, спасая овечку да и не выбрался.

– Ужас какой! Не удивительно, Габби иногда бывает со странностями.

– Нет. Габби уже тогда была кремень. Ее вытащили, отпоили теплым молоком с медом, и она проспала после этого почти сутки. Наверное, так закалился или проявился характер. Рассказывали, что позже, уже в зрелые годы, Габби умела разруливать самые трудные ситуации.

Эйлин забрала из руки Габби иголку, сделала пару стежков, аккуратно сложила полотно вышивки. Тем временем Маргарет подкатила к креслу ходунки и помогла старушке за них взяться.

– Что это Габби вышивает? – спросила Эйлин.

– А, это… Это новый проект. С одной стороны, тренирует мелкую моторику, а с другой, совет дома решил обновить подушки в молельной комнате. Вот, паттерны для вышивки с библейскими мотивами закупили. Это для тех, кто молится коленопреклоненным.

У Эйлин вдруг поднялось настроение. Она кивнула в сторону ходунков.

– И кто же из вашего контингента еще может стоять на коленях? – улыбнулась она.

– Не многие. Но еще меньше тех, кто может с колен самостоятельно подняться. – В шутке Маргарет послышалась некая горькая двусмысленность.

Прежде чем выйти на улицу, Эйлин задержалась у дверей. Сквозь затемненное стекло хорошо просматривалась парковка для посетителей. На месте «Мерседеса» стоял красный «Ниссан».

Глава 4

Дороти

Проводив врача «Скорой помощи» до дверей виллы, Дороти еще какое-то время постояла на крыльце. Вилла – это громко сказано. Домик. Небольшой и уютный.

Она смотрела вслед красным стоп-сигналам, затухающим и снова вспыхивающим, как огни маяка. Улица шла круто вниз, шофер был вынужден постоянно тормозить. Наконец буквы «AMBULANCIA» на задних дверях автомобиля сделались почти неразличимы, водитель прибавил газу. Пыль, поднятая тяжелым фургоном, стала оседать на дорогу, и страх за жизнь мужа тоже потихоньку улегся, отпустил.

Они с Генри несколько раз ездили в Испанию, прежде чем остановили свой выбор на этой деревушке, спрятанной в горах в двадцати километрах от Малаги. Снова жить у моря не хотелось. Летом – толпы туристов, зимой – серое однообразие неба, сливавшегося с морем.

Она вернулась в дом и тихо, на цыпочках вошла в спальню. Укол подействовал. Судороги прошли. Лицо Генри приобрело нормальный розовый цвет, дыхание стало ровным. Он спал.

Прихватив телефон и стакан холодной воды, Дороти поднялась на крышу дома. Там на всю ее ширину располагалась терраса. Половина пряталась под полосатым холщовым навесом, там стоял большой обеденный стол; открытая часть была заставлена шезлонгами и плетеными креслами для отдыха и загара. Дороти опустилась в одно из них – свое любимое. Оно стояло в углу террасы у самой ограды, и с него открывался чудесный вид на узкую лощину между невысоких гор. По дну расселины зимой текла нешумная речка, а летом дно обнажалось и покрывалось трещинами, напоминая каннелюры на холстах старинной живописи.

Из головы не шел вчерашний разговор с сыном. Он теперь взрослый, самостоятельный. Кажется, из него получился неплохой муж, возможно, и отцом будет хорошим. А все-таки чуть-чуть обидно: раньше он всегда всё матери рассказывал, советовался, а теперь только в известность ставит. Сообщает о новостях, когда они уже и не новости вовсе. Правду говорят: ночная кукушка дневную перекукует.

Вот и теперь. Позвонил, сказал, что в доме два скелета, что они с Нэнси добрались до Камбрии без проблем и всего за семь часов. Что дом дядюшки хоть и старый, но сухой. Есть камин, но Нэнси категорически не хочет, чтобы Мартин его топил. У беременных свои фантазии. Ей хватило находки в их родном доме. Рассказывал какие-то никому не интересные подробности. Ни разу не спросил про отца и на все ее расспросы о страшных находках в их семейном доме уходил от ответа. Под конец вспылил и сказал, что не будет совать свой нос в дела полиции. Если им с отцом так интересно то, что случилось тридцать лет назад, пусть приезжают и сами ведут расследование, как эта дурочка Эйлин, которая жить не может без загадок и их разгадок. Все! Hasta la vista![6]

Дороти даже рассердилась на него. Жена беременна, а истерит он. Почему так нервничает? Уж он-то точно никакого отношения к происшествиям тех далеких лет не имеет. Он тогда сам еще мальчиком был.

Дороти повертела в руках телефон и все-таки решилась позвонить Эйлин. – Привет, Эйлин. Я звонила тебе вчера, ты трубку не брала. Мартин тоже. Жалуется, что связь плохая, – сообщила Дороти.

– Извини, видела звонок, но не ответила. Я в Клиф-Хаус переезжала. Не на совсем, на время, пока расследование идет. Что случилось? – В голосе Эйлин зазвенела тревога. – Что-то с отцом?

– И да, и нет. Все в порядке. В относительном. Он страшно разнервничался из-за событий в доме. Только что уехала «Скорая». Все нормально. Приступ купировали, – скороговоркой выпалила Дороти, успокаивая скорее себя, чем падчерицу. – Проснется, первым делом станет расспрашивать. Вот я и звоню узнать: какие новости?

– Особо никаких. Ждем результатов экспертизы ДНК. Так что ни возраст косточек, ни пол младенца пока не известны.

– А какие-нибудь дополнительные подсказки? Пеленки там, что-то из предметов на теле не были оставлены?

Эйлин рассмеялась.

– И ты туда же. Я ровно эти же вопросы задавала Хикманну, он меня послал куда подальше с моими романтическими сантиментами. Пока не будет экспертизы, не будет и никаких зацепок.

– И все-таки. Мне кажется, между найденными скелетами возможна связь. Может быть, мужчина – отец ребенка?

– Дороти, не будем гадать на кофейной гуще. Даже одежда мужского скелета стандартная – джинсы, футболка. Куртка типа армейской. Возможно, по ней и можно определить год пошива, но никак не дату смерти.

– И все же. Если это случилось в восьмидесятых, тогда в моде у мужчин были длинные волосы и длинные усы. Ты спрашивала Джима про волосы? Если длинные – значит, парень был молодой.

– Дороти, говорю же: прекрати строить предположения. Наберись терпения.

– Ага. Так я и поверила, что ты сидишь сложа руки и терпеливо ждешь. Ну-ка признавайся что уже нарыла?

– Почти ничего. Полиция ищет тех, кто мог жить в доме, или тех, кто мог знать его обитателей тридцать-сорок лет назад.

– Я могу тебе сказать, кто жил там. Прежде всего это сами Габби и Артур. Еще мать Артура, твоя прабабушка достопочтенная миссис Колд. Она была уже совсем старенькой, я ее никогда не видела, но знала о ней. Генри часто рассказывал про ее чудачества. Кажется, ее звали Рахель. Если тебе интересно, я могу спросить у Генри подробности, когда он проснется. Дед твой плотно занимался пивоварней, Габби вела хозяйство. Генри решил попробовать себя в журналистике и уехал в Лондон, но вскоре вернулся. Часто у Габби гостили сестра Марта и брат Ник. И не просто гостили, но с семьями, с детьми, няньками и боннами. Тогда были популярны француженки-студентки, которых нанимали на лето заниматься с детьми. Ну и из приходящих: кухарка, уборщицы и два садовника. В доме всегда было многолюдно. Но так, чтобы из них из всех можно сложить какую-то историю – боюсь, и полиция ничего не раскопает.

– Я вчера ездила к Габби. Она, конечно же, ничего не помнит, – вздохнула Эйлин.

– Я бы на твоем месте связалась еще и с Патриком. Старый викарий женил и крестил не одно поколение семейства Колд. У него в церковной книге должны быть записи.

– Спасибо, Дор, хорошая подсказка. Я, правда, думала покопаться в бумагах Габби. Ты же знаешь, это поколение вело дневники и хранило письма.

– Если и сохранились, то она забрала все с собой в «Обитель». Зачем держать их в доме? Там она может их перечитывать, пересматривать.

– Я, сколько ни приезжала, никогда в ее комнате ничего похожего не видела.

– Ну, не будет же она держать все бумаги в коробке посредине гостиной. Наверняка или в бюро убрала, или в сундучке каком хранит под кроватью. Я бы с радостью приехала тебе помочь, но сама понимаешь… Генри…

– Даже не думай. Ты ему нужна там гораздо больше, чем нам здесь. Я обязательно поищу бумаги Габби, а ты пока береги себя и папу.

Кофе давно остыл, но идти на кухню делать новый было лень.

Вспомнился этот странный тип с белой прядью, напоминающей Круэллу Девиль. Та, правда, гонялась за сто и одним далматинцем, а этот – за одной Эйлин. Что-то ему надо… Понять бы что…

Эйлин снова взяла в руки телефон и нажала иконку «Тихая обитель».

– Маргарет Фостер слушает. Чем могу быть полезной?

– Можете, очень можете. Маргарет, это Эйлин. Пожалуйста, не пускайте никого к Габби.

– Никого-никого? Даже полицию? – уточнила администратор.

– При чем здесь полиция?

– Звонил какой-то детектив, сейчас поищу его имя, где-то записала, но у меня здесь на столе такой завал… – В трубке послышался шорох бумаг. – Вот, нашла. Люк Маккензи. Полиция графства Девон. Сказал, что завтра приедет к Габби задать пару вопросов.

– Телефон оставил?

– Да.

– Звоните ему! – Эйлин буквально закричала в телефон. – Врите что придет в голову, только отмените встречу. Или нет. Диктуйте номер. Я сама с ними разберусь. Она же практически недееспособная. Без адвоката допрашивать не имеют права. А пока, пожалуйста, повторяю: никого к ней не пускать. Договорились?

– Конечно.

Глава 5

Карл

Карл ненавидел этот дом, эту улицу и этот город. Ненавидел с первого дня. С тех пор, как мать забрала его из приемной семьи и привезла к себе. Приемная семья была не многим лучше, но все-таки их можно назвать семьей: свой мальчишка Уилл и еще двое приемышей, таких же, как Карл. Большой дружбы между ребятами не водилось, но перетереть школьные сплетни или гол, который легендарный Дэвид Симэн пропустил в 1995-м в финальной игре за «Кубок кубков», было с кем. Можно было после школы вместе закатиться в «Мак» или поиграть на приставке. В распоряжение детей был отдан сарай, где стояли стол для пинг-понга и старый провалившийся диван напротив такого же старого телевизора. К телеку была подключена приставка с первыми, тогда еще только-только завоевывающими рынок играми, и они с Уиллом часами гоняли незадачливого слесаря Марио и его друга Лисенка.

Приемные родители были лояльны и не грузили. Органы опеки еженедельно переводили кругленькую сумму на содержание детей, а мисс Дэй – их социальный работник, приходила раз в месяц с рутинной проверкой. Она откидывала покрывала с кроватей, проверяя свежесть простыней, и по-хозяйски, как дома, открывала холодильник, вынимала баночки с йогуртом, чтобы прочитать срок годности на них.

Таким образом, по крайней мере раз в месяц, в доме появлялись кексы и жаренная курица, а не бесконечные макароны с дешевым сыром или тосты с бобами в томате.

Когда матери наконец-то удалось отбить у Департамента социальной защиты ее кровное дитя и она забрала его домой, жизнь Карла не улучшилась. Оба не знали, как себя вести по отношению друг к другу. Мать бросалась в крайности: то заваливала его дорогими толстовками и покупала брендовые кроссовки, то вдруг объявляла, что денег нет и обещанные каникулы в лагере для начинающих футболистов при клубе «Арсенал» отменяются.

Как любой десятилетний мальчик, росший сначала в Доме малютки, потом в приемной семье, он мечтал о матери. О настоящей матери. К сожалению, женщина, так долго боровшаяся за свои материнские права, таковою не являлась.

Иногда он искренне удивлялся, зачем она вообще затеяла эту муторную процедуру возвращения ребенка, когда на самом деле он ей вовсе был не нужен.

Много позже, уже взрослым, Карл понял: ей нужен был реванш. Реванш над системой, которая, как ей казалось, отняла у нее счастье материнства.

С грустью Карл признавался себе, что счастья «сыновства» тоже не произошло. Голос крови не прорезался ни в одном из них, и жили они вместе по принципу «сказавши „а“, говори „бэ“».

Пока мальчик рос, мать худо-бедно заботилась о нем. А потом, по ее представлениям, пришла его очередь отдавать долги. Долги, которые он не брал. Именно это его буквально бесило. И бесило не столько то, что она ему говорила, сколько как она это делала. У нее даже голос менялся и глаза становились бесцветными. Чувствовалось, что она полна ненависти, но не к Карлу (хотя и к нему тоже), но к кому-то или чему-то, что составляло тайну его рождения.

«Может, я плод изнасилования, – иногда думал он, – и я похож на него, и теперь она вынуждена ежедневно видеть его/мое лицо».

Каждый раз, когда мать произносила сакраментальную фразу «Ты мне должен – я дала тебе жизнь», у него перед глазами начинали плыть красные круги, и он в бешенстве выкрикивал: «Еще раз скажешь это, и я заберу твою!»

Обычно она еще добавляла что-то злобное и обидное, но он был в таком бешенстве, что и не слышал. Дело заканчивалось тем, что Карл запускал в стену первое, что подворачивалось под руку, и выбегал из комнаты. Дверь хлопала, все в доме дребезжало.

Он запрыгивал в машину и гнал к старому заброшенному военному полигону, по которому носился со скоростью 130 километров в час до тех пор, пока не начинал мигать красный индикатор уровня бензина.

Тогда Карл возвращался в город. Залив полный бак на ближайшей к полигону заправке, он покупал там же большой пакет чипсов, бутылку колы и два лотерейных билета. Один себе, один – матери.

Возвращался домой с неизменным и неискренним «Мам, прости меня, если можешь». В ответ слышал «Бог простит», и на этом конфликт исчерпывался. Он выметал черепки тарелки или чашки – что в этот раз закончило свои дни от гневной руки парня, проходил вдоль стен и поправлял покосившиеся картинки. Она заваривала свежий чай, он протирал голый деревянный стол и ставил на него подставки под чашки. Они садились друг против друга и, давая чаю минуту остыть, скребли двухпенсовыми монетками защитный слой лотерейных билетов.

Момент покоя – момент надежды.

Карл искренне верил в то, что однажды он выиграет если не миллион, то несколько тысяч, которые помогут ему продать дом, отправить мать в дом престарелых, а самому сложить свои нехитрые пожитки и уехать куда глаза глядят. Подальше отсюда, от полигона и заправочной станции рядом с ним.

Помимо надежды у Карла была еще и мечта. Когда он говорил себе «куда глаза глядят», он лукавил. Он знал точно, куда поедет. Его мечтой было уехать в Уокинг и поступить в кулинарную академию Tante Marie[7]. Но пока выигрыши не превышали десяти фунтов, он продолжал работать почтальоном и экспериментировать на кухне с тем небольшим набором продуктов, которые позволяла ему почтальонская зарплата.

В то серое майское утро он разнес почту быстрее обычного. Непогода подгоняла. Хотя ночной дождь и утих, но сырой ветер дул в лицо, срывая с головы капюшон дождевика. Слава богу, середина месяца – все счета и банковские уведомления уже разосланы, пасхальные праздники прошли, а сезон отпусков еще не начался, соответственно, и сезон открыток «Wish you were here»* еще не настал.

Карл припарковал красный с желто-белой эмблемой «Royal Mail» фургон возле сортировочного депо. Зашел в контору, накинул на крючок вешалки фирменную куртку и, не надевая свою, зажав ее под мышкой, кивнул дежурному сотруднику охраны.

– Быстро же ты управился, – заметил тот, взглянув на настенные часы.

– Спасибо электронной почте, – ответил Карл, – еще бы придумали способ телепортировать покупки из интернет-магазинов напрямую к покупателям, и можно было бы свернуть этот бизнес.

– Ага. И пополнить армию безработных тобой и мной.

– На наш век работы хватит, – успокоил его Карл уже из дверей.

Он ключом открыл дверцу своего «Мерседеса». Хоть и «мерс», но модель 1994 года – электроники тогда еще не было. Зато качество механики – не чета новой компьютеризованной. Насколько Карл не любил свою мать, настолько он обожал, холил и лелеял свой первый и единственный автомобиль, который, надо отдать ему должное, последние шестнадцать лет своей жизни отвечал Карлу полной взаимностью. Он с готовностью заурчал мотором, буквально, с полуоборота ключа; рычаг переключения скоростей плавно вошел в паз первой скорости; колеса с приятным шелестом потянули полторы тонны автомобиля к выезду с парковки.

– Мам, я дома! – крикнул Карл из кухни. – Сейчас принесу твою газету.

Он быстро разобрал пакеты, разложил продукты по полкам шкафчиков и холодильника.

Мать уже сидела в своем кресле напротив телевизора и, не поворачивая головы, сухо ответила:

– Не надо газеты. Главная новость, которую я ждала все эти годы – вот она в телевизоре.

Карл, наклонился, чтобы лучше видеть экран. Белая прядь рано поседевших волос упала ему на лоб. Он привычным жестом откинул ее назад.

Понять, что происходит, было трудно. Камера показывала то молодую женщину-репортера, то довольно большую группу фотожурналистов. Длиннофокусные объективы их камер нацелены на большой дом красного кирпича, фасад которого почти не видно сквозь заросли плюща.

– Что происходит?

– Говорю же: то, чего я так долго ждала. Справедливость и, возможно, возмездие.

– За что? Ты-то к этому какое отношение имеешь?

– Имею. Потом как-нибудь расскажу. Иди, иди. – В ее голосе послышались нотки раздражения. – Не мешайся здесь.

Карл пожал плечами и резко повернулся на каблуках.

«Однозначно, у нее едет крыша. Пора звать риелторов. Продать дом. Купить место в приюте и… прощай, Торки – здравствуй, Уокинг!»

Глава 6

Оливия

– Так ты считаешь, что этот, с седой прядью, следил за тобой?

Оливия, когда была возбуждена, успокаивалась двумя вещами: ей надо было либо ходить, либо есть. В настоящий момент она шагала из одного конца большой гостиной Клиф-Хауса в другой, а бедная Эйлин вертела головой ей вслед. Так теннисные болельщики провожают глазами мячик на матчах Кубка мира в Уимблдоне.

– Да. Сначала я видела его машину напротив нашего дома, а потом, когда приехала к Габби, он буквально на всем скаку тоже въехал во двор «Обители».

– И из этого ты делаешь вывод, что он за тобой шпионил?

– Ну да. Вернее, нет. Если бы он шпионил, то старался делать это незаметно. Например, увидел, куда я свернула, а сам проехал бы дальше, якобы своей дорогой. Но он этого не сделал. Он нагло и демонстративно приперся на стоянку «Тихой обители».

– Если приперся – значит, ему от тебя что-то надо. Если до сих пор не нашел, что искал, – значит, объявится еще раз. Эйлин, не мне тебя учить – он же на машине. Запомни номер, остальное я беру на себя. Интересно, что он знает. Ведь зачем-то он вертится около тебя.

– Вот и я пытаюсь понять, что ему надо. Да прекрати ты маячить. У меня от тебя голова кружится.

– У меня тоже. Но я думаю, что моя голова кружится от голода, – пожаловалась Оливия.

– Пошли посмотрим, что в холодильнике есть.

В холодильнике нашлось немногое: полдюжины яиц, кусок сыра и одинокий слегка привядший помидор.

– Супер. Все что надо для омлета, – обрадовалась Эйлин.

– Ну, я могла бы составить список и подлиннее, но и так сойдет, – откликнулась Оливия. – Где у тебя сковородки?

– Уже не у меня, но думаю, что Нэнси вряд ли поменяла локацию кухонных прибамбасов.

– Да, на меня она тоже не производит впечатления отчаянной домохозяйки. Не чета Дороти. Та, если бы не супружеский долг, спала, наверное, на кухне.

Подруги рассмеялись, и Эйлин достала сковороду из ящика под плитой.

– Кстати, как им живется в Испании? Ты их так и не навестила? – продолжала задавать вопросы Оливия.

– Все некогда. Сама знаешь – новая работа, новый дом, бойфренд.

– О, бойфренд – это отдельная тема. Кстати, как он? – вскинулась Оливия.

– Ты же сама сказала: отдельная тема. В принципе, все нормально, но…

– Ой! – Оливия аж подпрыгнула на стуле и перегнулась через стол. – Что «но»? Ну, признавайся!

– Да все в порядке. Он добрый, заботливый. Цветы, как ты знаешь, каждую субботу дарит. Но…

– Ну? – Оливия не могла скрыть любопытства.

– Что-то в этой ритуальности есть нездоровое. Ты так не думаешь? Как-то мы привыкли, что цветы – это праздник, что-то особое в жизни, какой-то знак внимания. Нельзя же оказывать знаки внимания по расписанию каждую субботу.

– Слушай, а ты не спрашивала, может, он еврей? Может, голос предков велит ему соблюдать Шаббат? А что? Вполне возможно. Ты не проверяла? Ну, там, внизу? У него прибор не подрезан? – Оливия расхохоталась, закинув голову назад и демонстрируя роскошный набор зубов – все тридцать два, как на рекламе зубной пасты.

– Ты совсем, что ли, обалдела, Оливия?! Прекрати! Я такие вещи даже с пьяных глаз не обсуждаю, а уж с утра… Доставай тарелки. Омлет готов.

– Как скажешь, как скажешь.

Оливия была так голодна, что, прежде чем отодвинуть опустевшую тарелку, вытерла ее кусочком хлеба.

– Хорошо. Теперь о деле, – произнесла она, насытившись. – Что говорит полиция?

Эйлин тоже покончила с едой и теперь держала чашку кофе меж ладоней, как будто грелась об нее.

– Пока только то, что они ждут ответа лаборатории на предмет ДНК обоих останков.

– То есть ты хочешь сказать, что у них есть подозрение, что младенец и мужчина – родственники? – Оливии явно нравилась такая версия.

– Эта версия допустима только в том случае, если обе смерти наступили примерно в одно время. Возможно, тридцать – тридцать пять лет тому назад. В конце восьмидесятых – начале девяностых годов.

– В таком случае Габби – это единственный если не свидетель, то источник информации о том, кто жил в доме, кто навещал, что вообще происходило в то время. Как я понимаю, твой дед еще был жив.

– Да. Тридцать лет назад жизнь в доме кипела, но, к сожалению, единственный свидетель тех дней ничего не помнит. Поэтому полиция собирается опрашивать всех бывших и нынешних соседей и дальних родственников.

– А отец и Дороти? Они что? Они приедут? – Оливия подняла свою чашку к губам и несколько раз подула в нее.

– Нет. Дороти вчера звонила. Отец перенервничал, когда узнал о находке, и у него случился приступ гипергликемии. К нему два раза приезжала скорая. Сахар не снижался. Его здоровье очень беспокоит Дороти, и о полете не может быть и речи.

– Ну, если полиция увязнет в этом деле, они сами к нему слетают.

– Этого Дороти тоже боится. Любые расспросы могут его снова взволновать. – Эйлин поставила чашку на стол и взяла в руки телефон. Заглянула в экран – нет ли новых сообщений.

– Если Генри к этим смертям никакого отношения не имеет, то и волноваться не о чем. – Оливия наконец перестала дуть на кофе и сделала глоток.

– Оливия, ты себя слышишь? Ты это о моем отце говоришь! Да он мухи не обидит!

– Никогда не говори «никогда», – парировала Оливия.

Эйлин так посмотрела на нее, что та даже сжалась под взглядом подруги.

– Ладно, спасибо за завтрак. – Оливия встала из-за стола. – Если хочешь, я могу поискать в архивах редакции. Если, как ты говоришь, в доме знаменитого пивовара что-то и происходило тридцать лет назад, журналисты и тогда были журналистами. Что-то должно отразиться в газетах.

– Спасибо. Я тоже поищу – здесь, в доме. Должны существовать какие-то письма, фотографии. Не могла же Габби забрать все в «Тихую обитель».

– Хорошая идея. И мой тебе совет: если этот бобер опять появится около дома – сразу же звони в полицию.

– Не бобер, а барсук. Я так его прозвала, – усмехнулась Эйлин.

– Без разницы. Могу тебе точно сказать, что среди известных мне журналюг такой зверь не водится. Значит, – она подняла указательный палец, – он не местный. Наших я всех знаю, либо, – к указательному присоединился средний, – у него личный, а не публичный интерес. А вот к тебе ли, к скелетам ли в твоем доме – это пусть полиция выясняет. Comprends?[8]

– Да поняла я, поняла. Что тут непонятного?!

Глава 7

Люк Маккензи и Билл Смит

Детектив-сержант Люк Маккензи за годы работы в полиции выработал собственный стиль езды. Он ни разу не превысил скорость, ни разу не занял правый ряд при свободном левом, всегда заранее включал поворотники и плавно тормозил, совершая маневр. Правда, он был немного хулиганом. Находясь за рулем служебной машины, ехал всегда на пару миль медленнее, чем требовали правила, повергая тем самым водителей автомобилей, следующих за ним, в ярость и панику. Ни у кого не хватало духу погудеть «заторможенному» полицейскому и уж тем более обогнать.

Его напарник Билл Смит, молодой детектив-констебль, не возражал против такого стиля езды, даже приветствовал его. Можно было не бояться расплескать кофе и спокойно прокручивать ленту сообщений в телефоне, чем Билл и занимался всю дорогу от Плимута до «Тихой обители».

Полицейские вышли из машины. Они еще только поднимались на крыльцо центрального входа, а дверь перед ними уже распахнулась, и Маргарет Фостер с порога начала извиняться за отмененный два дня назад визит.

– Мне очень-очень жаль. Я понимаю, что ваше служебное время расписано буквально по часам, но вы меня тоже поймите. Я тоже своего рода на службе. Для меня состояние здоровья наших подопечных главный приоритет. Им нельзя волноваться. Миссис Эйлин Колд последнее время что-то начала сдавать.

За разговором о состоянии здоровья Габби все трое прошли до конца коридора, повернули направо, и Маргарет пригласила служителей закона в небольшую, но уютную гостиную.

– Сюда, пожалуйста. Это апартаменты администратора. Вас здесь никто не потревожит. Чай, кофе? – Она указала на два кресла перед низким журнальным столиком.

Билл приподнял свой почти полный стакан с эмблемой «Старбакса», как бы показывая, что к беседе готов. В подтверждение этой готовности он сел на край кресла, достал блокнот и простую ручку Biс.

– Не откажусь от чашки чая, – ответил ей Маккензи, – молоко, два куска сахара.

Маргарет согласно кивнула. В это время в комнату вошли Габби и Эйлин. У Габби был очень растерянный вид.

Полицейские вежливо встали, приветствуя женщин.

– Эйлин, обе-две, – Маргарет указала на маленький диванчик по другую сторону низкого столика и кокетливо улыбнулась, – вам здесь будет удобно.

Убедившись, что все расселись согласно ее плану, она вышла, демонстративно тихо прикрыв за собой дверь.

– Итак, позвольте начать. Миссис Колд и мисс Колд, я – детектив-сержант Люк Маккензи, а это, – он кивнул в сторону своего напарника, – детектив-констебль Билл Смит. Хочу вас предупредить, что мы ведем расследование сразу двух тяжких преступлений, совершенных в вашем доме.

Эйлин моментально отреагировала на его слова:

– Что значит «преступления»? Экспертиза уже подтвердила насильственный характер обеих смертей?

– Ах да… Теперь я вспомнил, кто вы. Мисс Эйлин Колд – знакомое имя, не сразу сложил два и два. Теперь вижу – вы та самая молодая, но уже знаменитая адвокатесса. Вторая дама, надо полагать, ваша родственница миссис Колд.

– Моя бабушка. И вы не ответили на мой вопрос.

– Отвечаю, – сухо проговорил Маккензи. – Нет, экспертиза еще не готова, но два скелета в одном доме дают нам повод классифицировать случившееся как преступление.

– Вы даже не знаете, есть ли между ними связь, – парировала Эйлин.

– В этом нам и предстоит разобраться. – Маккензи достал из папки блокнот детектива. – Миссис Колд, – он посмотрел на Габби, – мисс Колд, – перевел взгляд на Эйлин, – напоминаю вам, что данная встреча – это не допрос, а скорее интервью. Любая информация о том, кто в доме жил, когда, степень родства и прочее, могут значительно облегчить нашу работу. Миссис Колд, вам понятны причины, по которым мы пригласили вас на разговор?

Габби, зажатая между подлокотником диванчика и правым плечом Эйлин, поискала в воздухе, за что бы подержаться, и положила свою сухую морщинистую лапку на локоть внучки. Та накрыла свободной левой рукой бабушкину ладошку и слегка похлопала по ней. Ободренная старушка согласно закивала.

– Итак, начнем. – Детектив приготовился записывать. – Ваше полное имя?

– Эйлин Розалинда Джейн… Вы можете меня звать просто Габби, как все.

– Спасибо, Габби, но протокол требует официальности. – Маккензи любезно улыбнулся и сделал пометку в своих записях. – Дата вашего рождения?

– Э… э… я не помню точно. Кажется, май. Да, деточка? – Габби слегка сжала локоть Эйлин.

– Год? – не унимался детектив.

– Сороковой или сорок первый.

– Женщина всегда остается женщиной, – со смехом сказала Маргарет, входя в комнату с подносом, уставленным чайными приборами. – Габби, кончай молодиться и умалять свои года. Она родилась одиннадцатого мая тридцать шестого года.

– Вы помните даты рождений всех жильцов «Обители»? – удивился детектив, принимая из ее рук поднос.

– А как же! Это моя работа. Знать все и вся о наших подопечных.

– Спасибо, мисс Фостер, мы вас пригласим, если понадобятся дополнительные сведения.

Маргарет слегка поджала губу. Она не ожидала того, что ее присутствие будет так бесцеремонно отклонено, и, выйдя из комнаты, закрыла за собой дверь так же тихо, как в первый раз.

– Что ж, миссис Колд, Габби, давайте пороемся в закромах вашей памяти, – произнес детектив, подвигая к себе чашку.

– Боюсь, закрома сильно оскудели, – кокетливо ответила старушка.

«Ни фига у них из этого допроса-интервью не получится, – думала Эйлин, поглаживая руку Габби. – Как она может отвечать на все их вопросы, если она даже дату своего рождения не помнит?»

А вслух произнесла:

– У бабушки диагностировали болезнь Альцгеймера два года назад. Несмотря на самые современные препараты, ее память не только не улучшается, но и довольно быстро покидает ее.

– Спасибо, Эйлин. Могу я к вам так обращаться?

– Конечно. Я здесь не как адвокат, а как представитель семьи.

– Спасибо. Уверяю вас, даже то немногое, что мы сможем узнать от вашей бабушки, значительно облегчит нашу работу. Габби, постарайтесь ответить на следующий вопрос. Вы помните, кто жил или бывал в Клиф-Хаусе в середине восьмидесятых – начале девяностых годов?

– Конечно. Это я помню очень хорошо. Там жили мы: мой теперь покойный муж Артур, наш сын Генри. Позже Генри женился, и его молодая жена Анна тоже с нами жила.

– Вы помните, когда ваш сын женился? Наверное, помните свадьбу.

– Нет. Не помню. Тогда было время протестов. Молодые не хотели жить, как мы. Генри доставил нам столько беспокойств своими увлечениями. То на какие-то рок-фестивали ездил, то с хиппи у атомной станции протестовал.

– Ба, что ты такое говоришь, – вступила Эйлин, – мой отец хипповал? Вот это новость!

– Ой, деточка, он много чудил. Всего и не помню. И свадьбы с Анной не было. Вернее, была, но где-то там, в этих их коммунах. Приехал, привез да и уехал снова.

– И когда же это было? – Билл Смит неожиданно вспомнил, что тоже присутствует на допросе, отхлебнул кофе из своего стаканчика и взялся за ручку.

– Не помню.

Эйлин решила подсказать бабушке:

– Ба, ты ничего не путаешь? Отец родился в шестидесятом, а хиппи были в семидесятых. Не мог же он в десять лет сбежать с ними. Да и для женитьбы как-то рановато.

– Может быть, ты и права, деточка. Наверное, это был не Генри, а мой брат…

Ее личико сморщилось, она явно пыталась вспомнить его имя.

– Ник, – подсказала ей Эйлин, – Николас – полное имя моего двоюродного деда. Но он тоже вряд ли что-либо помнит. Ему девяносто лет.

– Еще жив? – уточнил Маккензи.

– Да. Живет в доме престарелых недалеко от Манчестера.

– Разбросало, однако, семейку, – пробурчал Билл, явно представляя себе перспективу скорой поездки в Манчестер и делая очередную пометку в своем блокноте.

– ОК. Прислуга в доме жила? – Маккензи отпил из чашки и снова поставил ее на стол.

– Голубчик, у вас странные представления о тех временах, – улыбнулась Габби. – После войны у нас не было прислуги. Были помощники.

– Согласен. Помощники. Они проживали у вас? Дом-то большой, все могли разместиться.

– Нет. И садовники, и уборщицы были приходящими. Артур как раз купил нашу первую стиральную машину, я быстро научилась пользоваться ею… Да… такой агрегат… На бак для ферментации виски похож.

Полицейские опустили головы, пряча улыбки.

– Ну вот, а говорите, ничего не помните, – заметил Маккензи.

– Кое-что помню, – согласилась Габби. – Тогда, слава богу, появились кримплен и нейлон, не требующие глажки. Я, знаете ли, гладить не любила, но Артур признавал только хлопок или лен, и его сорочки гладила… как же ее звали… такая молоденькая девушка… – Габби посмотрела на Эйлин, словно прося подсказки.

– Не, бабуля, я пас. Меня тогда еще и в проекте не было.

– Да, ты у меня молоденькая, а то было очень давно. Очень. Ужасно давно. В другой жизни.

– Тем не менее кое-кого нам удалось найти. – Маккензи полистал свой блокнот в поиске нужной записи. – И этот кое-кто помнит кое-что.

– Обе Эйлин напряглись.

– Нам удалось отыскать некую Кейти Бланш – дочку вашей кухарки. Мать была приходящей прислугой и часто приводила девочку с собой.

Личико Габби нахмурилось, она отрицательно покачала головой.

– Прошу прощения. Ошибочка в фразеологии. Не прислуга, а помощница по хозяйству. Позвольте продолжить? – Детектив сделал такое лицо, будто не допрос вел, а сидел в приемной у стоматолога. Габби снова кивнула, теперь уже утвердительно. – Из слов Кейти мы узнали, что, когда в доме устраивались большие празднества, к примеру Рождество, вы даже выделяли им комнату. Женщина помнит, что мать с удовольствием принимала ваши приглашения. Во-первых, вы щедро оплачивали рабочие часы в выходные, а во-вторых, в доме всегда было много народу. Топили камины, играла музыка.

– Да, что-то такое припоминаю… Девочку не помню, а кухарку… Мария… нет, кажется, Анна…

– Тепло, тепло, почти горячо. Молодец, миссис Колд! – похвалил Маккензи, снова отпивая из чашки. – Марианна – вот как звали вашу кухарку.

Эйлин на минуту показалось, что она принимает участие не в допросе, а в школьном вечере-викторине. Габби обрадовалась, что вспомнила ответ, почти так же, как сама Эйлин на викторине в восьмом классе радовалась своему правильному ответу на вопрос «Где проходила летняя Олимпиада 1980 года?».

Констебль Билл Смит пролистнул несколько страничек своего блокнота и обернулся к старшему по званию:

– Разрешите мне? – Не дожидаясь ответа сержанта, он начал читать: – Со слов Кейти Бланш, последний раз она помогала матери в обслуживании рождественского ланча в декабре 1990 года. Тогда к семейному обеду присоединились еще и брат миссис Колд Ник с семьей, и какие-то друзья дома. Присутствовала сестра Анны – вашей невестки – Надин Купер. Она была артисткой. – Полицейский поднял глаза от своих записей. – Мы проверяли, – продолжил он, – Итак. Первое: на Рождество 90-го года передвижная труппа из Лондона давала праздничные представления «Золушки» в Торки с 15 декабря 1990-го по 9 января 1991 года. Второе: в труппе действительно была девушка по имени Надин Купер. Правда, она числилась не артисткой, а ответственной за реквизит.

– Минуточку, – вмешалась Эйлин. – Вы уверены, что девочка, дочь кухарки, могла правильно запомнить имена гостей?

– Это нам еще предстоит уточнять, но пока работаем с той информацией, которой располагаем, – холодно ответил констебль, явно раздраженный тем, что его прервали. – Третье: мы не знаем, в каких отношениях были сестры, возможно, Анна и пригласила Надин познакомиться с семьей. Четвертое: Кейти помнит, что Надин была не одна, не то с мужем, не то с бойфрендом по имени Валентин. Факт супружества пока не подтвержден. Мы разыскиваем актеров той труппы. Единственное, что удалось установить, – что артист под именем Валентин Камомайл действительно состоял в труппе. Пятое: было очень шумно, весело. «Лучшее Рождество в моей жизни» – так охарактеризовала его Кейти Бланш.

Эйлин, как ни старалась, не смогла сдержать эмоций. Она повернулась к Габби. Их лица почти касались.

– Ба! Как же так?! У меня есть тетка, а я о ней первый раз слышу.

– Я тоже, – отшатнулась старушка. – Что вы тут несете? – Она подняла на констебля полные ужаса глаза. – Какая Надин? Какое Рождество? У Анны – матери моей единственной внучки – не было никаких сестер! У нее и родителей-то не было! Она сирота! – Габби выкрикивала слова как выплевывала.

Эйлин никогда не видела ее такой взволнованной, почти агрессивной.

Старушка откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Ее губы дрожали. Казалось, она сейчас расплачется.

Эйлин тоже искренне расстроилась. Она обхватила голову бабушки и прижала ее к себе; гладила седые кудряшки, шептала ей какие-то слова утешения.

Полицейские молча наблюдали. На несколько минут в комнате повисло молчание. Постепенно Габби успокоилась и перестала дрожать. Эйлин протянула ей чашку с остывшим чаем. Та послушно, как ребенок, сделала несколько глотков. Девушка вернула чашку на место, повернулась к полицейским и тихо, но твердо проговорила:

– Как адвокат и как член семьи считаю неправильным продолжать данное интервью. Опрашиваемая не в состоянии адекватно отвечать на вопросы, и продолжение расспросов может неблагоприятно повлиять на ее здоровье.

Детектив Маккензи не скрывал своей досады:

– Вы, мисс Колд, оказывается, не только адвокат, но и доктор. Можете ставить диагнозы и делать прогнозы?

– Моя работа адвоката в том и заключается, что, отстаивая права подзащитного, я сохраняю ему не только свободу, но и здоровье.

– Конечно-конечно. Гуманизм – превыше всего.

Детектив-констебль Билл Смит уже поднялся, ожидая, пока его начальник сделает то же самое. Маккензи не спеша взглянул на часы, сделал запись в графе «окончание допроса» и аккуратно закрыл свой блокнот. Билл повертел в руках полупустой стаканчик, как бы прикидывая, много ли в нем осталось, но передумал брать с собой и поставил на столик рядом с вазочкой с нетронутым печеньем.

Глава 8

Габби. Прошлое

Оставшись одна, Габби накинула на плечи шаль и поудобнее устроилась в кресле у окна.

…Кухарку какую-то приплели. Не поленились – разыскали. Тоже мне детективы! Я и так все прекрасно помню. А уж то Рождество невозможно забыть. Я с детства люблю, обожаю этот праздник. Он сказочный. И смысл у него глубокий. Он о волшебстве, о главном подарке в истории человечества. Ведь Бог подарил нам, людям, Своего Сына. Этот праздник для того, чтобы напомнить нам о том, чему Сын Бога учил людей, – о добре, о всепрощении, о щедрости. Именно поэтому я готовлюсь к Рождеству заранее. За два месяца начинаю покупать и заворачивать в красивую рождественскую бумагу подарки. И елка в нашем доме всегда ставится заранее. Я как-то даже поругалась с Мартой. Моя сестра все делает в последнюю минуту. И к Рождеству готовится в последнюю минуту, за несколько дней до праздника. Из ее рассуждений следует, что долгая подготовка делает праздник обыденностью. Мол, когда в доме месяц стоит елка, глаз к ней привыкает, и она становится частью мебели. Не знаю, как для Марты – она давно уже там, где праздник каждый день, – а для меня нарядная елка всегда елка и уж никак не мебель.

Мне ли не помнить Рождество 1990 года…

В доме двойной праздник. Не только потому, что в семье появился новый член, но и потому что Генри здесь, с нами, живой и здоровый. Правда, только на время отпуска, но это и подавно делает праздник особым.

Что касается нового члена семьи – это жена Генри. Я, правда, на него немного обижена. Как-то не по-людски. Без свадьбы, без знакомства со сватами. Это уж потом он сказал, что Анна сирота. Она то ли стесняется, попав в другой слой общества, то ли чурается. На вопросы отвечает «да/нет». Сама ничего не спрашивает и старается как можно реже попадаться мне на глаза. С ее появлением в доме стало как-то неуютно. Постоянно чувствуется присутствие чужого человека. Все говорят, что у меня память пропала. Как же можно такое забыть!

Габби плотнее запахнула концы шали на груди.

– Помню! Конечно же, помню!

Он привез ее в конце мая. Липа в саду над обрывом вся в цвету. Запах божественный, и я на седьмом небе от счастья. Увлечение Генри свободомыслием и скитания по коммунам всяких там бездельников и горлопанов меня очень беспокоили. Ведь в большинстве своем эти забастовки и митинги заканчиваются полицейскими разгонами. Даже если ангел-хранитель и спасет его от увечий, то как все это отразится на дальнейшей карьере? Полицейские приводы – не лучшая визитная карточка молодого человека, только-только вступающего в жизнь.

Слава богу, Генри вовремя одумался. Смешно сказать, но фильм Антониони «Фотоувеличение» сыграл свою роль. Вот она, великая сила искусства. Кто бы мог подумать! Посмотрев его, Генри решил, что он будет фоторепортером.

Естественно, когда Артур узнал о намерении сына остепениться, он сразу же позвонил в офис члена парламента от нашего округа. На очередном партийном слете пиво из нашей пивоварни текло рекой, а Генри уехал в Лондон учиться в школе операторов при «Би-би-си».

Когда по телевизору показывают очередной скандал с коррумпированными политиками, мне становится смешно. Сегодняшние масс-медиа такие необразованные. Они все подают так, будто только что открыли Америку. Не понимают, что так было всегда. Важно не что ты знаешь, а кого.

Так уж устроена жизнь, и радость не бывает долгой. Только привыкла, что голос сына снова звучит в доме, и хоть и обращен он не ко мне, а к этой его «жене», так Генри огорошил нас новым известием. В Персидском заливе назревает война, и мой дурачок-сын радуется как ребенок, что его включили в пресс-группу «Би-би-си». Не спорю, прекрасное начало карьеры, но… ведь это так опасно.

Габби убрала лицо в чашку ладоней и зажмурилась. То ли старалась избавиться от наваждения, то ли наоборот – с закрытыми глазами прошлое виднее.

…Я стою на кухне, а он подкрадывается сзади. Я слышу его шаги и оглядываюсь. Привычно, как на маленького, смотрю вниз, а его лицо выше моего. Он берет мое лицо в ладони. Они у него теперь такие большие, такие крепкие и теплые, что у меня сердце замирает. Он улыбается.

В дверь постучали. Габби отвела руки от щек:

– Кто там? Входите.

В комнату заглянула одна из сестер.

– Миссис Колд, миссис Фостер велела проведать вас. Еще она просила узнать: вы обедать будете в столовой или вам сюда принести?

– Сюда, сюда, деточка.

…Ей всегда хотелось девочку.

– Теперь у тебя есть дочка. – Генри не выпускает моего лица из своих рук. – Ее зовут Анна, и я очень надеюсь, что ты будешь за ней присматривать и вы подружитесь. А когда я вернусь, она тебе еще и внучку родит.

Я прямо замерла от ужаса. Если Анна беременная, то как же можно уезжать, да еще и на войну?! Я так ему и говорю, а он смеется. Мол, еще не беременная, и что война будет короткой, и как только он вернется, они с Анной вплотную займутся этим вопросом. Подмигнул и чмокнул меня в макушку.

А в августе он уехал. И потекли самые мучительные для меня дни. Война в Кувейте шумно освещалась прессой и телевидением. Ее даже прозвали «телевизионная война».

Я буквально не отхожу от телевизора – все высматриваю где-нибудь в толпе или на заднем плане своего мальчика, а невестка моя сидит в саду с книжкой, как будто и не интересуется. Несколько раз я звала ее со мной в магазины, но у нее всегда находится причина вежливо отказаться. Заторможенная она какая-то. Не о такой дочке я мечтала.

И вот наконец наступил декабрь. Ближе к Рождеству Генри приехал на побывку. Всего на две недели, но какие две недели! Молодые до полудня не выходят из своей комнаты, а я буквально с ног валюсь. Так хочется, чтобы настоящий праздник был не только в душе, но и в доме. Я и Марту, и Ника уговорила приехать со своими семьями.

Народу собралось полно. Даже преподобный Патрик принял мое приглашение. Я очень удивилась, когда Анна спросила у меня разрешения пригласить сестру. Генри уверял, что она сирота. Я сначала хотела отказать, а потом подумала: ведь Рождество – это же семейный праздник, и если у нее есть хоть какие-то родные, то они должны быть вместе. А еще, если честно, мне любопытно взглянуть на одну родственницу.

Снова послышался стук в дверь, и та же девушка внесла поднос с тарелками под пластиковыми колпаками.

– Как изменились нравы. – Габби сделала сердитое лицо. – В мое время такие крышки были серебряными. Начищать их, правда, была та еще морока, но зато как красиво в них отражалось пламя свечей.

– К Рождеству привезут и серебряные. – Привыкшая к капризам постояльцев санитарка отшучивалась как могла. Она шумно поставила поднос на столик перед Габби. – А пока какие есть. Приятного аппетита.

…Надин оказалась полной противоположностью своей сестре. Веселая, остроумная. Она буквально влюбила в себя всех. После обеда гости перебрались в большую гостиную и затеяли игру в шарады. Надин, правда, к тому времени была уже немного пьяна, но это не мешало ей смешить и веселить народ с еще большим энтузиазмом. Ее партнер Валентин разыгрывал очень смешные пантомимы, и Надин подыгрывала ему, как настоящая артистка. Особенно когда они вдвоем представили библейский сюжет вхождения Марии и Иосифа в Вифлеем.

Надин с куклой под платьем изображала сварливую жену и ругала на чем свет стоит своего недотепу-мужа, который не смог заранее позвонить в турагентство «Кук» и забронировать отель.

Мы, зрители, должны были изображать животных в хлеву, где происходили роды. Все весело мычали, ржали и блеяли, а она долго и подробно, но очень смешно «рожала». В результате на свет явился «младенец», и Надин долго искала, куда бы его уложить. Кто-то любезно выдернул ящик из комода, стоящего рядом с камином. Она с благодарностью взяла предложенный реквизит, но тут ей понадобились пеленки, детское питание и корона. Ведь родился новый царь. Мы все буквально задыхались от смеха, и все было бы хорошо, но в какой-то момент ее собственное веселье сменилось настоящим гневом. Выступление явно шло не по пусть импровизированному, но все же сценарию.

Она начала нецензурно обзывать Валентина, орать и кидать в него все, что попадало под руку. Он огрызался, называл ее сумасшедшей истеричкой и как мог увертывался от ее кулаков, все еще пытаясь доиграть представление. Вдруг она повернулась к нам, то есть к публике, и с уставшей улыбкой заявила, что по ходу пьесы случилось изменение сюжета и, соответственно, персонажей. Она больше не хочет играть Марию, и теперь она – царь Ирод. Она выхватила из того самого ящика, изображавшего люльку, куклу – «нового царя», и не успели мы ахнуть, как разбила фарфоровую головку об мраморную доску камина. Осколки полетели во все стороны, а остатки – в камин.

Ник и Генри каким-то образом смогли ее скрутить и буквально волоком вытащить из гостиной. Остальные гости сидели как оплеванные, в мертвой тишине. Только поленья в камине потрескивали и пахло горелым шелком кукольного платья.

Эйлин задержалась, разговаривая с Маргарет, и, прежде чем уехать, еще раз заглянула в комнату Габби. Та сидела в кресле и крепко прижимала к груди концы шали. Перед ней стоял поднос с нетронутой едой. Габби выглядела совсем маленькой, почти ребенком.

– Прилягу-ка я, деточка. Что-то нехорошо мне.

– Может, врача позвать?

– Не надо врача. Я посплю.

Эйлин укрыла засыпающую пледом, поправила тапочки у кровати, задернула шторы и на цыпочках вышла.

На парковке все еще стояла полицейская машина, а сами детективы прощались с Маргарет у дверей приюта. Администратор была холодно-вежлива – видимо, обиделась на то, что ее так бесцеремонно выпроводили, не дав возможности принять участие в интервью. Она кивала и обещала всяческое содействие в деле сбора дополнительной информации из жизни миссис Колд, но весь ее вид говорил: «Ага, сейчас. Разбежалась».

Эйлин внутренне похвалила себя, что не поленилась встать на час раньше и приехала до назначенного времени. За этот час они с Маргарет успели спуститься в подвал на склад вещей обитателей дома. Помещение было разделено на отсеки по количеству комнат-квартир. Там хранилось то, что не являлось предметом первой необходимости, но было дорого жителям «Тихой обители». Не в плане цены – кому нужны чужие фотографии и поздравительные открытки девятьсот-лохматого года, – но для большинства из тех, кто жил в «Обители», они были бесценны. В отсеке с табличкой «Э. Р. Дж. Колд» стояли несколько чемоданов и коробки с картинами и посудой, которым не нашлось места в комнате старушки. Среди прочего оказался небольшой чемоданчик для бумаг. Одного взгляда на него оказалось достаточно: это то, что нужно Эйлин.

Направляясь к своей машине, Эйлин приветливо улыбнулась администратору, кивком попрощалась с полицейскими и снова похвалила себя: «Права была бабуля, когда учила: кто рано встает, тому Бог подает. Спасибо тебе, Боженька, помог найти семейное сокровище, да еще и вынести его до приезда копов. – Она погладила чемоданчик, лежащий рядом на пассажирском сиденье. – Заждался, мой хороший. Ничего-ничего. Скоро дома будем». Она пристегнула ремень и аккуратно вывела машину из двора «Тихой обители».

Глава 9

Эйлин

Эйлин поставила чемоданчик посередине обеденного стола на кухне. Долго его рассматривала. Ничего особенного. Чемоданчик как чемоданчик. Слегка обшарпанный, но явно не часто эксплуатируемый. Углы не отбиты, ручка незаношенная. Скорее всего, изначально его использовали как хранилище для бумаг и важных документов. Такой легко подхватить в случае экстренной эвакуации, пожара или бегства.

«Что ты? – раздумывала Эйлин, – Сейф или ящик Пандоры?»

Решив, что кухонный стол не самое подходящее место для открытия секретов, она заварила чай в свою с детства любимую кружку с фокстерьерами – память о Чипсе. После смерти любимого пса Эйлин долго не могла из нее пить.

Подхватив под мышку левой руки чемоданчик и аккуратно держа в правой горячую кружку с чаем, она поднялась в свою спальню.

– Здравствуй, старый школьный друг, как же я тебя ненавидела в те годы! – Эйлин опустила чашку на керамическую подставку – подарок Стива, привезенный с какой-то конференции. Она провела рукой вдоль края стола, как бы смахивая невидимые пылинки. – Ну что? Снова за работу? От безделья совсем запылился.

И, как эхо ее мыслей, зазвенели колокольчики телефона. Она взглянула на экран – «ОЛИВИЯ».

– Как всегда, вовремя, – без приветствия ответила на звонок Эйлин.

– И тебе приятного дня, – отозвалась подруга. – Как прошло интервью? Как Габби?

– Как всегда, лучше всех. Чем больше думаю о ней, тем сильнее за нее радуюсь. Отсутствие памяти на первый взгляд ужасная болезнь, но на второй – это благодать. Ты опять ребенок, и с тебя взятки гладки.

– Ладно, про Габби все понятно. У меня для тебя две новости от нашего потрошителя.

– Кого? – не поняла Эйлин.

– Моего друга патологоанатома.

– Есть результат теста ДНК?

– Да. По младенчику: он был мальчиком. Умер примерно тридцать лет назад.

– И всё? Родство с мужчиной еще не проверялось?

– Взрослому, скелет которого нашли, сейчас исполнилось бы лет шестьдесят. Судя по уцелевшим тканям, смерть наступила лет пятнадцать-двадцать назад, – сообщила Оливия.

– Ой! Так это что ж получается? Я уже родилась и была тут, в доме, когда он умер или его убили?

– Скорее всего, он сам умер. У скелета сломано основание черепа. Возможно, мужчина упал с той самой лестницы на дно туннеля, но есть вероятность, что его столкнули. Трудно сказать. Одно ясно: если его и столкнули, то это была не ты. У тебя алиби. Ты, наверное, в это время в школе находилась. Ха-ха! – Оливия рассмеялась своей же шутке.

– Не смешно, – отрезала Эйлин.

– Все поняла. Наше величество сегодня не в духе. Тогда сама звони, когда настроение будет. – Оливия почти обиделась на сухой тон подруги.

– Погоди-погоди. Не отключайся. У меня тоже новости есть. – Эйлин стояла возле стола, не спуская глаз с чемоданчика.

– Так чего же ты молчишь?

– Я не молчу, – возразила Эйлин, – я тебя слушаю.

В груди как будто что-то кольнуло. Эйлин подняла плечо, наклонила голову, прижимая к нему телефон, и положила обе руки на гладкую поверхность чемоданчика. В эту минуту ей показалось, что пальцы тронули не мертвый кожзаменитель, а теплую живую кожу бабушкиной руки.

– И…

– Ты же знаешь, что у Габби память как решето, но мне кажется, я нашла те капли, которые сквозь него утекают.

– Говори нормальным языком. Не томи.

– Мне кажется, что в чемоданчике, который я сперла со склада «Тихой обители», где хранятся ненужные вещи Габби, может быть кое-что весьма полезное нам.

– Ты хочешь, чтобы я приехала, помогла тебе с этим «кое-чем» разобраться? – с готовностью предложила Оливия.

– Если можешь.

– И ты еще спрашиваешь! Буду через час. Не делай ничего без меня. Обещаешь?

– Честное-пречестное.

Как всегда, без лишних прощальных слов Оливия отключилась. У Эйлин телефон, прижатый к щеке, стал неприятно влажным.

Девушка в задумчивости еще раз погладила чемоданчик и нажала на обе кнопки замков в надежде, что те не заперты кодовым набором. Кнопки послушно, как будто ждали долгие годы этого прикосновения, раздвинулись, освобождая пружины запоров, и их дужки с легким щелчком дружно выпрыгнули из своих гнезд.

Чемоданчик оказался наполовину наполнен старыми газетными вырезками. На самом дне лежал конверт с фотографиями.

Эйлин съедало любопытство, но ее останавливало даже не столько обещание, данное подруге, сколько боязнь найти что-то такое, что снова заставит плакать и страдать. Она закрыла крышку, сделала глоток уже почти остывшего чая и решила, что хорошая прогулка просветлит мозги. Уж очень обильным на новости оказалось сегодняшнее утро.

Она остановилась в воротах Клиф-Хауса. Ворот как таковых не было, но была бетонная полоса, по одну сторону которой лежал гравий, устилавший подъезд к дому, а по другую – асфальт дороги.

Эйлин задумалась. Посмотрела направо, потом налево. Улица была пуста. Ни журналистов, ни «Мерседесов».

«Ну почему ты такая зануда, Эйлин? – осадила она себя. – Почему самые простые решения ты обдумываешь так, будто составляешь для ООН резолюцию по ближневосточному конфликту? Неужели решение прогуляться к морю или, наоборот, пройтись три сотни метров к парку – это такая проблема?»

Эйлин последний раз была в небольшом парке в квартале от их дома два года назад, когда повела туда Чипса на его последнюю прогулку. Там бедный пес отравился какой-то гадостью, разбросанной догхантерами. Эйлин в тот момент была плотно занята делом Лиз Барлоу и не на шутку испугалась. Смерть собаки казалась не случайностью, а попыткой преступника запугать начинающего адвоката.

Дальнейшие события, правда, показали, что к смерти любимого питомца убийца Лиз не имел ни малейшего отношения, но страх перед тем местом, где случилось несчастье, до сих пор сжимал горло.

«Вот и прекрасно. Пора уже переступить через это, – сказала она себе, – спишь же ты в пустом доме совсем одна, и ничего. И здесь то же самое».

При всей своей ухоженности парк не пользовался популярностью у местных жителей, а пришлые в этом районе были редкостью. Парк располагался на горке, вдалеке от пляжей и мест, привлекающих туристов, так что случайные прохожие сюда не забредали. Основными посетителями парка были владельцы собак. Некоторое оживление происходило два раза в день – во время утреннего и вечернего выгула. Любители побегать трусцой не жаловали парк. Лавировать на бегу между играющим собаками – то еще удовольствие.

Иногда пожилые домохозяйки, покончив с утренними делами, приходили сюда прогуляться перед началом послеполуденных программ. Вот сейчас впереди маячили две фигуры. Явно немолодые дамы вышли на прогулку с палками для скандинавской ходьбы. Дорожка повернула вправо, и старушки исчезли за ее поворотом. За спиной же Эйлин послышались шаги и легкое покашливание. Она обернулась, почему-то ожидая увидеть Барсука, но мужчина оказался заметно старше. Эйлин не поняла, откуда он возник. Как будто из-за кустов. Словно поджидал ее. Она отшатнулась и замерла.

– Эйлин, не правда ли? Не пугайтесь. – Голос мужчины звучал миролюбиво, даже приветливо.

– Если вы журналист, то вы опоздали. Все права на публикацию новостей о том, что происходит в Клиф-Хаус, уже отданы местной газете.

– То есть Оливии Стоун, – хмыкнул незнакомец.

– Вы и это знаете. Кто же вы, собственно говоря, такой?

– Меня зовут Ричард Прайс, но вы можете называть меня просто Дик.

– И с какой такой радости мне вас как-то называть? Кто вам сказал, что я вообще хочу с вами разговаривать? – Она сделала попытку продолжить путь.

– Пока нет – пока не хотите разговаривать, но скоро наступит момент, когда заговорите. – В голосе незнакомца звучала нотка угрозы.

Он стоял напротив девушки, преграждая ей дорогу. Его широкие плечи, как расправленный капюшон кобры, закрывали то, что было у него за спиной.

– Да кто вы такой, черт вас побери?! – рассердилась Эйлин.

– Я частный детектив. Как видите, ничего личного.

– Да? Лично я вас не нанимала. Кто ваш работодатель? Мой отец?

– К сожалению, я не вправе раскрывать данную информацию, но нам кажется, что полиция недостаточно внимательно осмотрела ваш дом.

– То есть вы хотите сказать, что вы один сделаете это лучше, чем бригада полицейских?

– Да, если вы мне позволите.

– Да пошел ты знаешь куда?

– Знаю. Не вы первая, не вы последняя посылаете меня по данному адресу. Но позвольте заметить, я еще ни разу туда не дошел, а задания моих клиентов я тоже еще ни разу не оставил невыполненными.

Эйлин сделала резкий шаг в сторону, обошла мужчину и заспешила к выходу из парка. Он широким шагом нагнал ее.

– Собственно, мне нужны не вы. Мне нужен ваш отец.

«Ага, значит, не отец его нанял. Да и с чего бы отцу понадобился частный сыщик, да еще у меня за спиной? Он первым делом сказал бы мне об этом».

Размышления отвлекали от паники. Она глубоко втянула носом воздух, на миг задержала дыхание и только потом ответила:

– Раз уж вы такой весь из себя частный сыщик, то смею вам сказать, вы плохо делаете работу. Мой отец уже больше года живет в Испании. Должна вас предупредить: даже если, как вы выразились, «ваш клиент» раскошелится на билет и отправит вас туда, поговорить с моим отцом не получится. Его жена точно не позволит вам с ним разговаривать и нервировать его.

– Согласен. – Он провел руками по лицу, и голос зазвучал более дружелюбно. – Дело в том, что мне нужен даже не ваш отец, но кое-какие материалы, которые, по всей вероятности, хранятся у него. Возможно, ваша бабушка знает, где они могли бы находиться. Мы уверены, что они до сих пор где-то в доме.

– Что значит «до сих пор»? А с каких таких пор и почему вы считаете, что у нас хранятся какие-то материалы?

– Я не уполномочен обсуждать данные подробности.

– Тогда точно идите туда, откуда пришли. Или я позвоню в полицию.

– Вот уж полицию точно не стоит привлекать.

Он опустил руку в карман. Эйлин внутренне сжалась, даже голову в плечи втянула. Он быстро вынул руку. В ней вместо пистолета или ножа между средним и указательным пальцами был зажат маленький кусочек плотной бумаги. Визитка.

– Возьмите. Если вы случайно найдете что-то подозрительное, – он на секунду задумался, подбирая слово, – нет, не подозрительное, а я бы сказал, необычное – документы или фотографии, то дайте мне знать. Вы меня услышали? – Его голос снова наполнился металлом. – Вы сообщите об этом мне, а не в полицию.

Эйлин поняла, что нужно сменить тактику. Она даже выдавила из себя подобие улыбки и миролюбиво пожала плечами:

– Конечно.

– Я не монстр, я просто делаю свою работу.

– Я вас услышала.

Глава 10

Оливия

– По-моему, тебе надо либо выпить, либо позвать Стива и как следует покувыркаться с ним. Посмотри на себя, – Оливия ждала подругу, сидя в своей машине у въезда во двор дома, – где тебя носит? Я тут уже минут десять торчу.

– Ты же сказала, что приедешь через час, вот я и пошла в парк погулять.

– Так в парк же! А выглядишь так, будто в дремучий лес ходила и встретила там своего Барсука, – пошутила подруга.

– Хуже. Серого волка.

– А вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

– Может, сначала в дом зайдем? Ты права. Надо выпить и прийти в себя.

– Да скажи уже наконец, что такого могло случиться, да еще и в местном парке, что ты готова выпить в три часа дня? – Оливия уже почти кричала на подругу.

– Погоди. Расскажу, но все по порядку.

Эйлин первым делом заглянула в холодильник, прошла вдоль кухни, методично открывая и закрывая сначала верхние полки, потом дверцы нижних шкафов, и разочарованно развела руками:

– Не могу поверить, в доме нет ни грамма спиртного. Уж не стал ли Мартин анонимным алкоголиком?

– А бокалы есть?

Эйлин снова открыла дверцу одного из шкафов:

– Бокалы есть.

– Значит, не алкоголик. Первое правило любой группы анонимщиков – это в доме не должно быть ни винных бокалов, ни водочных рюмок. Ничего, что могло бы напоминать о выпивке.

– И что ж теперь делать? Выпить очень хочется, – расстроилась Эйлин.

– Есть три варианта: первый – пойти в паб; второй – сбегать в магазин, и третий… – Оливия взлохматила волосы, сделала круглые глаза и зловещим низким голосом проговорила: – Тре-тий-вари-ант: спу-сти-ться-в-под-вал-тво-его-отца-а-а!

– А что? – Эйлин с готовностью подхватила эту идею. – Честно говоря, я там с детства не была.

– А полиция его не опечатала?

– Понятия не имею. Заодно проверим.

Пока Эйлин заказывала пиццу и открывала бутылку «Кьянти» 2010 года, Оливия крутила в руках визитную карточку частного детектива.

Она приняла от подруги бокал и без всяких церемоний знатока виноделия, среди которых обязательно присутствуют верчение бокала, оценка цвета, аромата и прочие манипуляции, лихо закинула голову и влила в себя примерно половину содержимого.