Детские сказки по-взрослому бесплатное чтение

© Алексей Гужва, 2025

ISBN 978-5-0065-6796-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Во времена давние, а может и ещё не в случившиеся времена. Тут как посмотреть. Но, если подумать, не важно, когда случилось это, или случится. Потому как, незачем голову таким забивать.

В огромном лесу, где каждое деревце, каждая травинка чернее самого чёрного угля. В лесу, где на тропинке узкой так запросто можно мертвяка бродячего встретить, что людей живых жрёт. Или кику болотную, что с людей живьём шкуру снять может одним ударом когтей своих. Или птицу, что крипом зовётся и одной лапой человека прибить может. Или… Да что ж это я. Всё страшилки какие-то рассказываю.

Встретить и что-то хорошее, конечно же, можно. Вот, коль подумать, слобень. Зверь огромный, добрый, полезный. Косматый и рогатый. И телегу тащить может, и молоко давать, и шерсть, и мясо. Да и в еде слобень неприхотлив. Траву ест, шишки, мясо и кашу, грибы и хвою. Падалью не брезгует. Может и человека запросто сжевать…. Ну, то такое.

Огромная сосна в том лесу росла, что по малолетству ещё старый мир повидать успела, да небо высокое и голубое. Что ночи звёздные помнит и луну, не огромную, будто шар каменный, а бледную, вроде светлячка вдали. Что знала те времена, когда крипов в лесу не летало, когда киморов не водилось, когда киками болота не были переполнены.

Вот под этой старой сосной, хвоя которой чернее угольной пыли была, и нашли себе приют путники. По наивности, а может по глупости, а то и вовсе, из-за беды какой, в Чёрный лес забрели, в самую глушь. Где-то у границ самого Захолустья счастья искать надумали, что само по себе уже глупость большая.

Десяток мужиков, три бабы, да пяток детей. Вот и вся компания путешественников, охотников за счастьем. Только вот, где искать то счастье, и не знает никто. Бандитов на пути не встретили, с силой гнилой не столкнулись, от голода и хвори в дороге не померли. Вот уже и счастье, коль подумать.

Разбили лагерь под сосной, о которой ранее сказал я. Меж корней огромных и трапезную соорудили и ночлежную. И, как-то за заботами и не приметили старика чужого. Будто из-под земли старый появился.

Ясное дело, сперва мужики насторожились. Да присмотревшись, вроде и успокоились. Немощный старик, безобидный. Сказал, что к дому пробирается, да ночь застигла. Попросился у костра погреться и не более. В благодарность пообещал поутру дорогу указать, к местам спокойным.

Сидит старик тихонько у костра, извар хмельной мелкими глотками смакует, о чём-то своём размышляет и никому не мешает. Только вот за детишками наблюдает. То посмеивается над их шалостями, а то хмурится.

– Эй, Прошка, – закричал один из мальчишек, другого окликнув. – А не струсишь вон та ту ветку взобраться и, схватившись за край, повиснуть на ней, да склонить до земли?

– Кто? Я? Да чтоб струсил? Я ничего не боюсь, – закричал курносый пострел в рваной грязной рубахе и, кинувшись к сосне, добавил. – Я ж не баба, чтоб чего-то бояться.

Прошка был готов вскарабкаться на сосну, но сухие пальцы старика впились ему в ногу, заставив остановиться. Мальчишка замер и взглянув на деда, обомлел. Его взгляд был суров и холоден.

– Послышалось мне, что не боишься ты ничего, – тихо прохрипел старик.

– Не боюсь. Я же не баба, – повторил мальчишка.

– Ну, значит, ты или врёшь, или дурак, – усмехнулся старик. – Все чего-то боятся. И страх в жизни также важен, как радость, грусть, жажда. В меру, конечно, он должен быть, к месту, ко времени. Даже те, кому уже терять нечего, потому как мертвы, и то боятся.

– Как это? Как мертвяки бояться могут? Они ж безмозглые и гнилые, – удивился мальчишка.

– Ну, это ты зря. Такими словами ты поосторожнее, а то владычица мёртвых услышит, по головке не погладит, – засмеялся старик и разжал сухие пальцы. – Мертвяки разными бывают, и боятся они не меньше живых. Садись, историю расскажу. И друзей своих глупых кликай.

Где-то высоко в ветвях сонно каркнул лесной ворон. Лес вздохнул протяжным шипением, окатив людей своим тёплым дыханием, едва не затушив костёр. Мальцы собрались подле старика в ожидании услышать что-то интересное, позабыв про шалость. Тот, сделав глоток и с наслаждением облизав потрескавшиеся губы, начал.

Я не трус

В наших местах, знаете ли, жизнь своими порядками течёт. В чужие дела нос свой совать у нас не принято. А потому, каждый сам за свои поступки отвечает, каждый сам за свои дела радуется или плачет. Только вот не каждый думать хочет перед тем, как что-то сделать или сказать.

Есть тут деревенька одна. Спокойная. Хотя для многих странная. Живут там люди уж три сотни зим. С тех самых пор, как глиняный холм большим дождём размыло и старый погост завалило навсегда. Странная от того она для многих, что поверх того самого погоста и построена. Ну да ладно. То другая история.

Жил мальчишка в той деревне. Кузькой звали. Рыжий, как само солнышко. Ростом невелик, на голову ниже остальных. Но вот храбрости не занимать. Сам кому угодно с лихвой той храбрости отвалить мог. Ничего не боялся. И никого. И будто масло в чугунке вскипал, лишь стоило кому-то обвинить его в трусости. Сразу в драку лез, не глядя на то, кто супротив него стоит. Бывало и выхватывал не хило от соперников.

Было ему зим пять отроду. Увязался он со старшими в лес. А тем ой как брать с собой его не хотелось. Малой ведь совсем. Устанет, испугается, ныть начнёт. Ну вот один из ребятишек и сказал, мол, рано тебе ещё. В лес ходить могут только те, кто с утёса в ручей прыгал. Остальным никак нельзя.

Думали, что мальца этим отвадят. А тот носом шмыгнул и, не раздумывая, к краю утёса. Мальчишки только рты открыть успели увидав, как рыжая голова под водой скрылась. Решили, что всё. На корм жижаку малец пошёл. Глядь, а он на другом берегу уже стоит и вопит чего-то, портки мокрые с себя стягивая и дрожа от холода.

Вот так вот было. Утёс тот, скажу я вам, не чепуха какая. Там и взрослые не особо отважатся прыгать.

Было Кузьке семь зим отроду, когда нашёл кто-то огромное шершнёвое гнездо под коньком старой бани. Ну и возьми да брякни кто-то из детворы, мол, давайте шершней дразнить. Кто больше выманит, тот и победил.

Лесные шершни, скажу я вам, не шутка. Огромный, как куриное яйцо. Чёрный, как эта хвоя. С полосами яркими, цвета этих углей из костра. А уж бьют так, что моё почтение. Один удар шершня прямиком в грудь, и мужика доброго с ног сбить может. И потом ещё поди да посмотри, сможет ли мужик подняться. Уж столько народу эти твари погубили, что и не сосчитать.

Ну и начали пацаны дразнить этих извергов крылатых. Кто камень бросит, кто яблоко, кто палку. В само гнездо издалека трудно попасть. Так, стукнут рядом по крыше, жуки и злятся. Когда один шершень морду покажет, когда пара. Покружат, злобно пожужжат, да обратно в свой дом. И даже как-то скучно всё это было, пока Кузька не явился.

– А ну давай, покажи какой ты смелый. Больше трёх жуков ещё никому не удавалось выманить, – закричал самый старшой из всех. – Не струсишь ближе подойти, да прямо в гнездо камнем ударить?

– Я ничего не боюсь и никогда не трушу, – вскипел рыжий.

Мальчишки только рты успели открыть, да сказать ничего не успели. А Кузька уже лопатой, что есть сил, по гнезду молотить принялся. Трижды ударил, прежде чем оно отвалилось и, на землю упав, треснуло.

Гул поднялся страшный. Тучей чёрной взлетели шершни злые. Народ врассыпную. Кто в бочку, кто в хату. Один малец и вовсе, в кучу навозную с головой нырнул.

Сам же Кузька такого стрекача дал, что вмиг всю деревню пересёк. И огородами за околицу к лесу. Ну его и там один шершень нагнал. Так в зад вдарил, что рыжий потом целую луну ходить сносно не мог.

Так повезло, конечно, не всем. Одну девку, что мимо проходила, так искусали, что еле жива осталась. А после на один глаз ослепла, да кривая стала. А ведь была первой красавицей.

Ну или вот ещё вам история. Жил в той деревне старик Агний. Уж никто и не помнил, чьих он был. Никто и не задумывался, сколько зим ему отроду. Все его помнили, как старика. Одни уважали, другие побаивались. Были и те, кто всякое рассказывал про него. Дескать, живоед он. Помер давным-давно, но к Кондратию не отправился, а среди людей скрывается.

Кузьке тогда уж десятая весна исполнилась, когда по вечеру собрались ребятишки истории страшные рассказывать. Ну и стороной мимо баек про Агния пройти не могли.

– Слышал я от бати, – говорит один, – дескать, у Агния под домом подполье не такое, как у всех. Глубокое оно и тёмное. И ведёт на старый погост, что под нашей деревней глиной засыпан. И не просто на погост ведёт, а в саму могилу старика, откуда он и выбрался.

– А я в это не верю, – говорит другой. – Не бывает такого на свете. Не бывает живоедов. Мне мамка рассказывала, что Агний просто старик лободырный. Живёт себе и никого не трогает. Только вот, коль кто помрёт, старик могилку раскопает, голову мертвяка отрежет, дома в котелке отварит. Мясо скормит свиньям, а черепушку голую на полочку в своём подполье поставит. Говорят, там у него их уже десятка два.

– Брехня это всё, – вдруг усмехнулась девица, что веснушками была так усыпана, будто мухи обгадили. – Мне папка рассказывал, что ему бабка рассказывала, а ей её бабка ведала, будто в доме Агния мужик жил другой. Но когда на деревню напасть пришла, и люди в страшной беде оказались, тот мужик силу гнилую призвал, себя в жертву отдав. И вот тогда Агний и явился. С тех пор деревню нашу защищает.

Только договорила, как Кузьма смеяться начал. Да так, что не успокоить. До слёз.

– Какие же вы дураки все, – хохочет рыжий. – Сами страхов придумали про старика, сами поверили, сами испугались. Да нет там у него в хате ничего.

– А ты сходи, проверь, – говорит девица.

– Чего там проверять? Я и так знаю, что там ничего у него в подполе. Ну, может запасы только, – смеётся Кузька.

– Трусишь просто, – говорит девица.

– А вот и не трушу. Хош, спор затеем?

– Какой спор?

– Коль проверю я подполье Агния и ничего не найду, то ты при всех голая вокруг бани оббежишь на потеху. А коль найду чего…

– Коль найдёшь чего, живым от Агния не уйдёшь, – вдруг тихо произнёс один мальчишка.

– А коль уйду, – вскипел рыжий, – ты мне свой нож отдашь.

На том и порешили. Всей компанией к изгороди Агния подобрались и в лопухах затаились. Выждали, как совсем стемнело, глаз от хаты старика не отводя. И вот, дверь скрипнула.

Вышел Агний на крылечко, огляделся, прокашлялся. Пониже спины почесал себя, что-то под нос буркнул и поплёлся вдоль плетня, в сторону попоечной. Тут же Кузька через плетень перепрыгнул, ползком до крыльца, будто ящерица серая пробрался и за дверь нырнул.

В хате старика темно было, да и выпивкой воняло так, что глаза слезились. С трудом Кузька лампу отыскал, запалил. Начал по хате бродить в поисках крышки, что в подполье лаз прикрывает. А её и нет, вроде как. Все лавки передвинул, сундук приподнял, стол опрокинул. Нет её.

Уже прочь уходить Кузьма собрался, как вдруг скрипнула половица под ногой. И вроде ничего такого, бывает. Но вовсе половица не закреплена оказалась. На пол мальчишка опустился, пригляделся, дощечку приподнял, а под ней кольцо железное. Потянул, повернул.

Щёлкнуло что-то, затрещало. Двинулся пол под ногами Кузьки. Мягко так вниз мальчишка опустился, в подпол глубокий настолько, что и не вообразить. А во мраке оказавшись фитиль у лампы посильнее выкрутил и чуть дара речи не лишился.

Огромное подполье со стенами, камнем обложенными. И все эти стены полками увешены. И все эти полки ломятся от бутылок с мутной. А на полу бочки огромные с вином. И ничего больше. Ни солений, ни копчений, ни вялений. Куска сала завалящего не отыскать. Огурца прокисшего не увидать. Будто и вовсе старик никаких съестных запасов не держит. Будто и вовсе не ест, а лишь напивается с утра и до ночи.

Никаких костей, черепов или других частей тел человеческих и не было. Никаких входов в могилу. Даже малых упоминаний того, что под хатой старика погост спрятан, нет.

Поглядел, побродил Кузька, обратно на крышку ступил, кольцо подёргал, повертел, она вверх и начала подняться. Зачем-то бутыль мутной с собой прихватил.

По-тихой мальчишка решил из хаты Агния выбраться, да не свезло. За шкибон Агний Кузьку схватил, без разговоров на колено положил и высек. Да так, что вопил бедолага на всю деревню. Так вопил, что друзья в лопухах не усидели и прочь, кто куда разбежались. Думали, шкуру с Кузьки Агний живьём спускает.

Только на утро узнали все, что произошло. Попытались над Кузьмой посмеяться, дескать от страха вопил. Да тот без стеснения портки снял и задницу показал, в кровь прутом березовым разрисованную.

– Любой от таких рисунков кричать будет, – пояснил Кузьма. – От этого и я вопил. Но не испугался и не сбежал, как некоторые.

Рассказал Кузьма, что в хате у Агния нет ничего такого, о чём все болтают. Есть подполье странное, глубокое и спрятанное. Но то скорее не сам Агний построил. Скорее до него оно уже было. Видать хата на руинах старого мира отстроена. Старик просто нашёл и воспользовался.

– И живым я от Агния ушёл. В подполе его побывав. Так что, рассчитаться бы нужно, – гордо потребовал рыжий.

Девка уговор выполнила. Голышом пробежалась всем на смех. А вот мальчонка нож свой зажал. Начал отговорки придумывать, дескать, уговор на другое был. Дескать, если Кузька в подполье Агния кости человеческие найдёт и живым уйдёт. С тем мальцом после никто уже споры не затевал, так как ненадёжный он спорщик.

А Кузьку больше в трусости не смели обвинить. И на том бы история закончиться могла, да сам он по-прежнему доказать всем пытался, что храбрец. То борова лесного гоняет, то медведя разбудит. А то к болоту пойдёт, где кику по весне замечали. Явится и воду болотную мутит, камни да ветки кидая. Кику выманить пытался.

Двенадцатой весной ребятишки на ярмарку надумали отправиться. От деревни в двух днях пути, коль не шибко торопиться. Ну, прогулялись, повеселились и обратно пошли. К вечеру о ночлеге подумали, да прямо на обочине и расположились. Сидели, болтали, смеялись. И вот, спорить начали, кто ловчее.

– А давайте, как телега какая проезжать по дороге будет, затаимся в кустах и перед ней будем выскакивать. Кто ближе всего перебежит дорогу, тот и победил, – предложил один из мальчишек.

– А если кого раздавят, тот проиграл, – усмехнулся Кузьма.

– А ты что, боишься?

– Я боюсь? А в рожу за такие слова? Давай свой спор, – рявкнул Кузьма.

Начали бельма в полумраке пялить. И вот, в свете луны, что над деревьями шаром каменным покатилась, будто телега мчится. Явно купец какой. С ярмарки домой торопится.

Затаились мальчишки в кустах, ждут. А Кузька ухмыляется, бежать готовится. И как уже клубы пара, что из ноздрей слобня вырывались, видны были, выскочил Кузька перед зверем, и на другую сторону дороги метнулся. Кубарем покатился, на обочину слетел, в канаву свалился и замер. У самого сердце из груди от восторга выпрыгивает, руки трясутся и смеяться хочется от того, что и на сей раз всех за пояс заткнул.

Прислушался. А вокруг вроде тишина. Телеги и след простыл. Окликнул Кузька друзей, да те не отзываются. Выбрался из укрытия своего, а их и нет. Видать, разбежались, побоявшись, что купец остановится и задницы кнутом располосует.

Ну, в одиночку на дороге ночевать – дело глупое. Уснёшь и не заметишь, как тебя ограбят. Посему решил мальчонка к деревне пробираться.

Шагает, сам себя песенками развлекает. Дорога туманом скрыта, что и на вытянутую руку не видать ничего. Да, на счастье, одна всего дорога прямая.

Вдруг, топот ног тяжёлых позади послышался. Отошёл Кузька в сторонку, и тут же из тумана слобень чёрный показался. И тащил этот слобень не телегу, а карету настоящую. С фонарями, с колёсами железом оббитыми, на мягком ходу. В такой можно на полной скорости кружку, до краёв наполненную, поставить на пол. И ничего не прольётся.

Остановилась карета, кучер и глазом на парня не взглянул. Зато дверка отворилась и ступила на дорогу пыльную настоящая госпожа. Не меньше, как барыня из Барских земель.

Сапожки у неё на каблучке, что из кости вырезан. Платье из тканей дорогих, пышное, но вида необычного. Будто нарочно некоторые места оголяет, красоту госпожи подчёркивая. На плечах накидка из меха, что в тусклом свете фонариков искрится. В чёрные волосы ленты красные вплетены. А уж сколько серебра и каменьев самоцветных на госпоже, так не сосчитать того богатства. Кузьма сроду столько и не видывал.

– Ты чего это один тут? – надменно произнесла госпожа. И даже не вопрос в её голосе звучал, а скорее призыв к ответу. Кузьма от неожиданности даже опешил. Но, в руки себя взяв, ответить решился.

– С ярмарки я. Домой пробираюсь. Вон в ту сторону, – указал мальчишка рукой.

– Домой, – надменно произнесла госпожа. – Садись. Отвезу тебя домой.

Обрадовался Кузька. На такой карете в деревне будет ещё до рассвета. Вот посмеётся, когда друзья увидят, что вперёд них до деревни добрался. Да и на такой карете прокатиться – когда ещё свезёт? Никому в деревне не приходилось ещё. А он прокатится. А как в деревне удивятся, когда увидят, кто его привёз.

Поблагодарил Кузька госпожу, влез в карету, поудобнее уселся. Тронулась карета, едва качнувшись, и замелькал лес Чёрный за окошком.

– И не страшно тебе одному ночью? Места тут не самые спокойные, – поинтересовалась госпожа.

– Мне? Страшно? Да я ничего не боюсь, – гордо заявил Кузька.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– А если тебе в ночи крип встретится?

– Ну, госпожа. Не водится в наших местах крип. Не встречали его. А если бы и водился, так у нас и дети знают, что твари этой в глаза смотреть нельзя. Пока взглядом с ним не встретишься, он не нападёт.

– Ну а волк?

– Да хоть волволк. У наших при себе всегда свистулька есть, что тварям этим слух рвёт. Чуть что, дуну и на сотню шагов отбежит зверюга, заскулит и забьётся под корягу, – гордо произнёс Кузька и показал свисток, что висел у него на шее.

– Ну а… Я даже не знаю… – задумалась госпожа. – Бандиты. Вот бандитов боишься?

– Их вот вообще не боюсь. Они только и умеют грабить неосторожных и глупых.

– Может ты и силу гнилую не боишься?

– А чего её боятся? Да и не верю я особо в гнилую силу. Сказки всё это. Трусы их придумали.

– А может быть я и есть гнилая сила? Живоед какой, или оборотный, или ведьма.

– Вы? Да полно вам, – засмеялся Кузька. – Что ж вы на себя так наговариваете, госпожа? Вы вон какая красивая. Вы барыня, не меньше. А может, и вовсе из самого Княжества.

– То есть, совсем ничего не боишься?

– Совсем, – гордо заявил Кузька и в окошко выглянул, занавеску отодвинув. Глядь, а уже и рассвет. Да только дорога незнакомая совсем. Деревья будто старше, чернее. И сам лес будто гуще.

– Что-то тебя беспокоит, как я погляжу, – надменно произнесла госпожа.

– Да, вот не пойму я, по какой дороге мы едем, – ответил мальчишка и удивился, увидав огромное поле васильковое, а посреди поля того старая мельня, будто пламенем побитая. Мимо поля этого карета пролетела и вновь дорога в чащу повела.

– Так ведь домой тебя везу, – произнесла госпожа. – Домой только одна дорога. Или ты испугался чего-то?

– Да чего мне пугаться? Просто не узнаю я дорогу. А уже рассвет. Мамка и папка волноваться будут. Вижу, вы не туда едете, не по пути вам. Давайте я уж сам дальше доберусь. Тут-то, скорее недалече.

– Мы уже почти приехали. Вот сейчас лес расступится, и дома мы, – надменно произнесла госпожа.

И правда. Расступился лес вскоре. Да только не деревню свою Кузька увидал, а огромный древний погост. Такой древний, что ещё при старом мире был заложен.

– Не мой это дом, уважаемая. Перепутали вы что-то, – нахмурился Кузьма.

– Теперь твой это дом, – надменно произнесла госпожа. И глаза её жёлтыми углями вспыхнули. – Теперь в моих владениях ты останешься навсегда. Мой ты теперь. Моим ты стал с того самого мига, как через дорогу решил перебежать перед телегой. Споткнулся ты, да под лапу слобня и угодил. Зашибло тебя и уже мёртвого в канаву отбросило.

– Да как же? Путаете вы что-то, – залепетал Кузька.

– А ты глянь сюда.

Протянула госпожа зеркальце. Глянул малец в него и обомлел. Глаза его помутнели, кожа побелела, а на голове огромная рана зияла с кровью застывшей. Губы его посинели.

– Что это такое? Я… Это какой-то обман, – залепетал мальчишка. – Вы кто такая?

– Деляна меня зовут. Ну, или Повелительницей мёртвых кличут, – произнесла госпожа. – Никакого обмана. Умер ты. Да отчего-то к Кондратию не отправился. Видать, что-то тебя тяготит к миру живых? Может страх, что в трусости тебя обвинят. Так что, будешь у меня теперь во служении. Мне храбрецы нужны.

– Мамка меня ждёт, папка, тоже, – прошептал Кузьма.

– Не дождутся, – улыбнулась Деляна. И от улыбки этой Кузьке впервые в жизни по-настоящему страшно стало.

Испугался он. Не за себя испугался. Страшно ему стало от того, что никогда больше матушкину стряпню не отведает. Никогда голоса ласкового не услышит и объятий тёплых не ощутит. Никогда больше с отцом по рыбу не сходит, никогда не посмеётся с ним и совет попросить не сможет. Никогда больше родителей своих не увидит и не скажет им, как их любит. Вот что Кузьку испугало больше всего.

Заплакать он хотел слезами горькими, да мёртвые очи плакать не умеют. Пересыхают они.

Закончил старик сказ свой, из кружки извар хмельной отпил и призадумался о чём-то. А ребятня сидит и будто дальше историю ждёт.

– А кто такие живоеды? Вроде тех, что не готовят мясо, а живьём добычу едят? У нас, в деревне, был такой, всем разумом болезный. Птенчиков выудит из гнёзд и прямо живыми и ест. С перьями, костями, дерьмом… – прервал тишину один из мальчишек. Тот, что Прошку подбивал на сосну взобраться.

Старик приподнял бровь и, выслушав паренька, спросил.

– А ты у нас кто? Тебя как звать-величать?

– Матвейка я. Мой батька этот поход ведёт, – гордо заявил малец.

– Смелый твой батька, раз решился в наши края людей привести. Не каждый осмелится. Может, даже смелее Кузьки того, – одобрительно кивнул старик. – А живоеды – это сила гнилая. Видать, в ваших краях не водится. Или просто не знаете вы. Может на погостах таятся.

– Нет у нас погостов, – объяснил малец. – Мы горные. В камнях людей не похоронить, так огню иногда придаём мёртвых, тех, что богаче. А простых, таких, как мы, после того, как околеет, на кусочки разрезаем да по камням разбрасываем. Птички съедают.

– Вон как, – удивился старик. – Погостов нет. Вот диво-то. А у нас по привычке многие мёртвых в землю закапывают. Живоеды – это тоже мёртвые, но те, кто к Кондратию в объятья не отправился, а остался. И не мертвяк он и не живой. Тварь страшная, жестокая, силищи огромной. Но это только на своём погосте. Вне его лишь в ночи силён. А днём, при свете солнца, каменеет. Истуканом до самой ночи остаётся, и ничем истукана этого не пронять. Много люда в наших краях живоеды побили.

– Так, а Агний этот? Он живоедом был или нет? Непонятно вообще, – не унимался Матвейка.

– Да кто ж знает-то? Пил, ну как живоед, не меньше. А с виду старик. Обычный. Хотя, силы в руках немало было. Поговаривали, мог запросто кулаком свинью уложить с одного удара.

– Да врёшь ты всё, старый. Детям страхи всякие рассказываешь, небылицы, – вдруг рявкнул мужик, что сидел недалеко и стругал ложку.

– О как, – усмехнулся старик. – Я с миром пришёл, детишек историей потешил. Да про места наши рассказывая, предупредить пытаюсь, чтоб в беду не попали. А ты меня обвиняешь во лжи, да ещё и тычешь мне. Не учили старших уважать? Да и вообще, с уважением к людям незнакомым относиться.

– С уважением? А кому оно нужно? Уважение к себе лишь сильные вправе требовать, – рявкнул мужик.

– Ох ты как. Тебе, случаем, купец Никанор не родня? Жил такой у Плоского озера, – поинтересовался старик у мужика, да тот отмахнулся и пошёл прочь.

Старик сделал пару больших глотков, поворошил палочкой в костре и, взглянув на детей, усмехнулся.

– Расскажу я вам про того самого Никанора и про сына его, Боремира. И про уважение, которому каждый должен учиться и на которое каждый должен к другому указывать. А особенно к тем, кого не знаешь. Потому как однажды, не выказав уважения, можно на свой зад беды навлечь.

Бранись, бранись. Потом не плачь…

На самом сытном берегу Плоского озера, на южном, если правду говорят, жил некогда купец. Звали его Никанор. Именитый был. Отличился тем, что особый талант он имел. Мог с любым сделку заключить для себя выгодную. Мог что угодно достать, что угодно продать.

Даже другие купцы часто услугами его пользовались. Скупали привезённые им товары, продавали свои. Ясное дело, свои за бесценок продавали.

В Барских землях Никанор торговал, да за пределами Чёрного леса. И никто даже не смел его тронуть, потому как шибко полезный человек. Даже бандиты его не грабили, потому, как и им он товары особые доставал. Вот про трубки пороховые и фонари, что без огня светят, наверное, слыхали?

Все вокруг уважали Никанора. И те, кто знал его, и те, кто не знал. На поклон приходили в долг брать, с поклоном благодарили за товары в деревню привезённые. Ссориться с ним никто не хотел, потому как чревато это.

Ещё бы. Поссориться с Никанором, значит поссориться со всеми, кто его знает. Потому как, все, кто Никанора знают, завсегда на его стороне будут. Только вот сам Никанор не особо людей уважал. Не стеснялся хамить, ругать, руки распускать. Считал он, что право имеет, потому как богатство своё сам накопил, своим умом и трудом. Считал, что лишь тот успешен в жизни, кто дерзок и груб. А вот мягкость, уважение и даже простая вежливость для Никанора была сродни слабости. Ниже его достоинства. И сына своего, Боремира купец также воспитывал с детских рубах.

Мальчонка дерзким рос. Наслушается, как батя с другими на скверных речах разговаривает, запомнит, и уже к вечеру с другими детьми также себя ведёт, не стесняясь. Такие слова, бывало, кричал, что последний пьяница смутиться мог.

Сперва Боремир сверстников вровень себе не ставил. Как постарше стал, понял, что с деньгами отца его может позволить более. И уже хамить принялся и сверстникам, и взрослым. И знакомым, и чужим.

Один раз случилось, что в деревеньке дальней мальчишка Боремиру нос разбил за то, что тот по матушке матушку его послал. И вроде за дело всё, да такое тут началось, что страх.

Никанор рассвирепел. Пообещал, что в деревню даже самый неудачливый купец никогда не заедет. Никто товары местных покупать не будет, никто запасы мутной в попоенную не пополнит, потому как такая обида не прощается.

Тем же днём староста всю деревню собрал. Мальца, что отпор Боремиру дал, высекли. Родителей его заставили на коленях перед Никанором извиняться. А потом и вовсе из деревни погнали всю семью. Вот такие нравы там были.

И вот, когда Боремиру четырнадцатая весна исполнилась, Никанор его с собой взял на дальние торги. Это когда товаров много набирается и везутся они через весь Чёрный лес куда подальше, где таких товаров нет. Например, в наше Захолустье.

Сам Никанор вёз двадцать телег с разными сладостями, инструментами, платьями и сапогами, травами и выпивкой, куревом и украшениями. Были у него и вещи из старого мира, за которые целое состояние запросить мог. Были у него и вещи ночного народа, а то и силы гнилой. И сыночку своему одну телегу выделил, дескать, приучать торговать.

У Боремира в телеге были всякие безделушки, игрушки, свистульки и трещотки. Всякие диковинки, которых в наших местах детвора никогда и не знала. На то и был расчёт.

То есть, пока Никанор нужные товары продаёт людям, сын его детвору морочит ерундой всякой. А те уже найдут, как умыкнуть у родителей серебу—другую. А не найдут, так обменяют какую-нибудь вещицу нужную, на ерунду бесполезную, но диковинную.

И куда бы вы думали приехал Никанор? В ту самую деревню, что построена была поверх глины, которую с холма намыло, и древний погост которой завалило. А всё от того, что в наших местах деревня эта прославилась как спокойная, весьма безопасная и не бедная.

Каждый двор в той деревне скотиной наполнен. Почти в каждой хате дети есть, что в мире нашем редкость. И почти каждый житель той деревни до старости доживает. Не просто доживает, а живёт в сытости и тепле, чего не многим дано. Вот Никанор и решил, что товаров диковинных можно много продать в той деревеньке, да и задорого.

Приехали, разложились. Народ рты раскрыл от таких чудес. Бабы украшения и наряды принялись выбирать, мастера инструменты всякие рассматривать. Старики курево дивное, на любой запах и вкус, пряности и травы. Охотники трубки пороховые, ножи и приманки. Рыбаки снасти разные. Хотя, у нас тут рыбачить-то особо и негде.

Понятное дело, лекарство разные народ скупал, сладости диковинные, и всё остальное, что пригодиться может. И пусть Никанор грубым был, торговаться не давал народу, мог и прогнать. Всё едино, три дня народ у евойных телег возился.

Ну и Боремир, под стать отцу, свои товары детворе показывал. Ножики для игр, свистульки и игрушки. Заколочки и колечки для девок малых. И прочую ерунду.