Палеонтология обратной стороны бесплатное чтение

Каков бы ни был ход истории, люди делают ее так: каждый преследует свои собственные, сознательно поставленные цели, а общий итог этого множества действующих по различным направлениям стремлений и их разнообразных воздействий на внешний мир – это именно и есть история.

Ф. Энгельс

Слепые котята

(предисловие к опубликованию в Сети)

«Нет уз святее товарищества!». Сейчас на той же украинской земле мои товарищи убивают друг друга. Не задумываясь, убили бы и меня, как и я их, если бы ввязался в это смертельное развлечение. Последнее слово я написал не с кощунственной лёгкостью, а со страшной констатацией – любая война возможна только тогда, когда мир опаснее неё. И она начнётся везде, где это так.

У других животных всё точно также – когда на старом месте всем грозит смерть от бескормицы, они пускаются в смертельное переселение – кто-нибудь, да выживет. О «массовых самоубийствах» леммингов слышали многие – просто они бегут не «куда», а «откуда».

Почему то французы, то немцы в поисках «жизненного пространства» считают лучшим для себя вмёрзнуть в ледяную русскую пустыню, а не остаться в свих благодатных фатрерляндах? Куда делось их жизненное пространство, если им приходится искать новое? Просто они его делили и отнимали, пока не поделили совсем, и оно не перестало их кормить. Две коровы дают двадцать литров молока, одна – десять, а полкоровы – пять. Простая арифметика для младших классов.

Россия бескрайна не столько вширь, сколько внутрь – тут развлекаются тем, что складывают и умножают. Всё, что думает, что здесь можно делить и отнимать, постоянно пытается назваться Россией, но это точно не Россия. Тоже периодически объяснять приходится.

Между изданием этой книги и размещением её текста в Сети лежит 2022 год. Братство нацболов, как бы оно ни раскололось, пошло служить тем, кого считало своими врагами. Нацболы всё делают очень серьёзно и поэтому весело – без осторожного выщупывания точки невозврата.

Многие уже её прошли, пополнив Партию мёртвых.

В книжном издании я сделал прогноз и привёл его обоснования. Всё так и пошло, включая и то, что никто не может понять причин происходящего. Какие-то капиталы, какие-то интересы – это всего лишь плоды воображения, листочки, которые несут его вихри. Посмотрите эпиграф. Реальные процессы происходят только в самом воображении и не покидают его.

Я написал в заглавии «слепые котята», а потом вы здесь прочитали, что мои товарищи сражаются непонятно за чьи интересы, да ещё и друг с другом – может быть это о них? Нет – они уже давно стали взрослыми благородными животными из долины превосходных сравнений. Я как раз о самых натуральных новорожденных котятах – и мышатах, и птенцах, и личинках. Почему все, кто могут, рождают – пусть и через стадию яйца – беспомощных детёнышей? Разве нельзя иначе? Конечно, можно – жеребёнок бежит за лошадью почти сразу же, цыплята и утята тоже, крокодиьчики сразу начинают охотиться на всякую водяную мелочь под присмотром грозной мамы, вполне самостоятельны и личинки большинства насекомых. А у орлов, львов и муравьёв – у существ с самой вершины пищевой пирамиды – молодь появляется как бы недоразвитой и требует долгого выкармливания. Нет ли здесь противоречия?

Нет – это самые умные животные, поэтому они и находятся в самых лучших условиях. А откуда берётся ум? Ясно, что не снаружи, а изнутри – просто тело сложнее окружающей среды. Поэтому сознание должно формироваться преимущественно под действием внутренних сил при очень ограниченном и постепенном восприятии внешнего мира. Чтобы бытие, упаси бог, не сформировало сознание в куриную или баранью сторону. Поэтому глаза открываются медленно-медленно, очень осторожно, чтобы в конце концов сформировать свой взгляд на мир и своё место в нём.

А что же у людей – у младенцев-то глаза открываются сразу. Тоже противоречие? Тоже нет. Человек разумен, чем бы это ни было. Разум создаёт настолько мощный внутренний поток, что он пересиливает всё внешнее – нет необходимости задерживать открытие глаз. И именно поэтому беспомощное детство у людей длится много дольше, чем у других. Разум сам по себе является барьером для излишнего восприятия.

Вы, подумав «местом для удара головой», решили этот барьер пробить и лишить ваших детей умственной и физической подвижности с семи лет, чтобы образовать из них неизвестно что на потребу своему тщеславию. Пробили, получили в очередной раз огненную гигиену и в очередной раз ничего не поняли. Человеку, чтобы прожить свою жизнь, любуясь ей, нужно в детстве «вырабатывать» убегливость, ухватливость и углазливость. Это эволюционная норма, и тогда он будет строить города и дарить их друзьям на память. Усидчивость ребёнка – как и котёнка – это эволюционная катастрофа и он будет сжигать города, где с ним это сделали.

Почему с семи лет? Потому, что до шести синапсов в мозгу вдвое больше, чем у взрослых, и сам мозг тоже относительно вдвое больше. Он может эффективно не понимать бессвязный идиотизм, генерируемый скопищем микроцефалов. Мы все превращаемся в это при взрослении. Потом мозг начинает рушиться, пока не придёт в полную негодность. Нельзя, отдавая себе отчёт в своих действиях, насильно собирать детей, учить их тому, что они не хотят знать, да ещё и оценивать их. Но отчёт отдавать уже нечем, поэтому и оценивают, а когда дети оценят их, то не могут понять ни почему, ни за что.

Понятно, что при отсутствии умственных способностей оценить их нормальное развитие невозможно. Ну, как минимум на чисто животном уровне – способность к размножению. Когда ребёнок растёт, ему нужно двигаться хотя бы для того, чтобы нормально снабжались кровью формирующиеся органы малого таза. А он сидит… Вы сами захотели, чтобы ваши дети калечили себя сидением и не смогли нормально родить вам внуков. Тоже очень защищённый механизм, и так просто его не повредить, но за несколько поколений вашего эксперимента это вам практически удалось. Зачем было экспериментировать над своими детьми? Вы же даже не любознательны, потому что с вами сделали тоже самое…

Теперь дети выросли, но не стали взрослыми – вместо этого они сидели. Разум не смог сформировать их сознания, и они ищут только одного – смерти. Они стремятся уничтожить всё, связанное с тем, что вы называете образованием – не только самих себя, но и здания, где с ними это делали с доброй и заботливой изуверской жестокостью. Они не стремятся кого-то зверски убить – они просто делают то, за что их непременно убьют и вызывают огонь на себя, придя туда, где убили их детство.

Многие говорят, что война на Украине – это гражданская война. Оставим в стороне все нюансы и вспомним предыдущую Гражданскую войну и загадку поражения белых. Послушайте песни красных и белых на одни мотивы и с почти одинаковыми словами. Их принципиально различает только тональность. Песни красных всегда жизнеутверждающи, даже когда в них поётся про смерь – это для них было естественным продолжением жизни. А у белых они все похоронные. Не проигрывала белая армия Гражданскую войну! Она полностью достигла своих целей – их, наконец, убили. Огненная гигиена… Это же армия людей с тронутым образованием сознанием – нельзя прямо сопоставлять её цели с целями армии образовавшихся естественным путём. Кто не получил того, к чему стремился тогда, добрал своё в тридцатьседьмом, правда, по дороге прихватив множество достойных людей, но ведь надо же было сделать то, за что тебя непременно убьют.

То, что культурные растения и животные нежизнеспособны, вам заведомо известно. Также вам заведомо известно из той же школьной программы и литературы, что нежизнеспособны ни культурные люди, ни культурные общества. Жизнеспособно только дикое, то есть естественное, какой бы смысл вы не приписывали этому слову. Космические полёты – это и есть проявление собственно человеческой, действительно животной для него дикости – или человечности, как вам будет угодно.

Образование – это практика восприятия внутренних образов, всплывающих по самым разным внешним поводам. Ваше «образование» это воспрещает в принципе, лишает любой возможности это сделать. Нельзя ни осмотреть и потрогать мир, ни задуматься над тем, что ты видел – ты, оказывается, болтаешься и отвлекаешься! Вы назвали «образованием» то, что по-русски называется «безобразием», то есть то, что призвано разрушать связь человека со своим воображением, и в продолжение этого безумия тщательно учите детей русскому языку, оскорбляя и их, и его. А они всё время плохо себя ведут. Так вам плохо именно то, что это они себя ведут – в соответствии со своим воображением. Вот когда педагоги и педамагоги ведут их в ад – это хорошо. В буквальный огненный ад, начавший сейчас раскрываться на Украине. Девяностые были всего лишь чистилищем.

Так что то, что произойдёт – неизбежно. Школьные происшествия, которые ничем невозможно оправдать, – это не первые ласточки, а последняя попытка что-то объяснить, поскольку иначе никак не получается. Когда произошло очередное, то соответствующая структура, в обязанности которой входит предотвращение подобных событий, получила миллиард рублей на усиление своей деятельности. Источник дохода у неё такой. Всем нужно одно и тоже… Ещё и без того убивающее образование надо под ЕГЭ полностью перестроить, а тех, кто не окончательно сойдёт с ума, запрячь произвести как можно больше оружия и разогнать по экспоненте социальное неравенство. Чтобы уж наверняка, без вариантов.

Палеонтология – наука о том, как избегать неизбежного. Всё можно сделать совсем по-другому, если думать не местом для ношения каски, а тем, которое для этого предназначено. Иначе вместо одного неприемлемого сами же построите другое, точно такое же.

Историчность – главное условие адекватного понимания процессов. Без неё невозможно ими управлять. Поэтому текст, изданный в 2020 году, я оставляю без изменений – как сравнительный материал.

Эта книга создана для тех, кто считает, что у него достаточно сил, чтобы уничтожить уничтожающий их мир, не сжигая вообще всё, и выстроить из его материала новый мир – «по образу и подобию своему», а не опять старый.

Предисловие

Что такое палеонтология? Конечно, это знают все. Наука об остатках ископаемых организмов, или, в лучшем случае, о самих ископаемых организмах. Но того, что знают все – не существует и не может существовать. Палеонтология – это наука о законах жизни и смерти. Эта наука, конечно, не имеет никакого отношения к тому, что написано в книгах. Не в том смысле, что там написано что-то неверное, а в том смысле, что это вообще не может быть написано.

# … того, что знают все – не существует и не может существовать

Итак, где мы с вами живём? Можно оглянуться вокруг, можно прислушаться и даже принюхаться, и это будет то пространство, где мы не живём. Для верности можно ещё и ощупать вокруг себя – нас там точно нет. Мы живём внутри себя, в мире наших желаний, чувств, эмоций, замыслов и наблюдения невидимого, в том числе уже или ещё не существующего. Те ископаемые остатки, по поводу которых существует палеонтология – это просто камни и ничего больше. Миры, населённые теми существами, на чьи остатки мы смотрим, возникают внутри нас, в нашем воображении.

Это может показаться странным, но никто из нас не имеет представления о том, как он выглядит – мы знаем только то, как мы отражаемся в зеркале. То есть то, что отражается в зеркале и какими нас видят другие – это вообще не мы. Сейчас эту внешнюю поверхность можно поменять практически любым образом, и в течение своей жизни мы меняли свой облик так, что, наблюдая этих существ, их никак нельзя объединить на основании того, как они выглядят снаружи.

У нас на это есть особый документ – наше собственное эмбриональное развитие, которое подтверждает, что всеми этими коралльчиками и рыбками были персонально мы, а не кто-либо другой. Также этот документ подтверждает то, что дети на ранних стадиях беременности гораздо больше, чем на полтора миллиарда лет, старше своих родителей. Эти существа и их миры продолжают существовать только с обратной стороны нашей внешней поверхности.

Есть расхожее частное определение человека: человек отличается от животных тем, что создаёт орудия труда. Вот вам ещё одно частное определение человека: он отличается от животных тем, что распознаёт окаменелости. Можно было бы сказать, что мы вспоминаем этих существ, но это не так. Мы вспоминаем себя на той стадии, когда они от нас произошли, и можем понять, как мы менялись, чтобы стать ими. Животные не распознают окаменелостей, потому что они живут во внешнем мире, а не во внутреннем. Поэтому действует ещё одно расхожее определение человека: он приспосабливает среду к себе, а животные приспосабливаются к ней. Мы живём с обратной стороны того мира, в котором обитают животные и растения. Но кроме вымерших организмов мы наблюдаем внутри себя миры молекул, атомов, элементарных частиц, и далее наблюдаем то, что запрещено наблюдать. Мы можем мысленно резать звёзды и конструировать галактики потому, что помним, как они образовывались.

# … ещё одно частное определение человека: он отличается от животных тем, что распознаёт окаменелости

В обратную сторону от внешнего мира мы наблюдаем вечность и живём именно в ней. Для реализации различных чувств у нас есть разные органы – ни свет, ни звук мы не считаем мифическими, потому что мы видим их глазами и слышим ушами. Но и для того, чтобы видеть вечность, у нас тоже есть специальный орган – веки. Стоит их закрыть и отсечь восприятие внешнего мира, как мы начинаем наблюдать не темноту перед собой, а прекрасные миры и могучие силы, их создающие, внутри себя. В вечности живут все, каждый в своей, и все в одной и той же, поэтому в сутках есть специальное время, когда люди собираются, чтобы соотнести текущие внешние события с вечностью. Оно так и называется: вечер.

# … человек приспосабливает среду к себе, а животные приспосабливаются к ней

Больше всего они любят собираться у огня. Во внешнем мире название «палеонтология» происходит от греческих слов «палеос» – «древний» и «логос» – «учение». Но язык создан нашим внутренним миром и смысл слов им воспринимается по установленным им законам. «Пале» – это огонь в звательном падеже, «он» – указание на субъект действия, «то» – указание на объект действия, «лог» – долина, то есть среда обитания, «и», «я» – то есть наука об отношениях себя и огня творения. Звучит, может быть, и мистически, но никакой мистики на обратной стороне нет.

Речь идёт о простой физике нагревающейся Вселенной, о которой известно столько, сколько человечество себя помнит. Внешний мир может жить, где ему угодно – хоть в остывающей Вселенной, хоть вообще в замороженной, но мы живём в пламени нагревающейся Вселенной. Живём мы все – и мы сами, и наши клетки, и их атомы, и все, кто был нами до того, как мы стали атомами. Мы все живём одинаково и говорим друг с другом на одном языке, который не может быть произнесён – именно это называется разумом.

Настоящая, рабоче-крестьянская, палеонтология – это наука об управлении машиной времени, постоянно перемещающей мироздание в будущее. Запрещённые повороты на её пути размечены окаменелыми остовами тех, кто с управлением не справился.

На обратной стороне и на внешней многое смотрится иначе, многое – наоборот, и если не знать правил навигации, то с пути в будущее точно выбросит. Есть одно правило, которое одинаково по обе стороны границы между этими областями мироздания и всегда является надёжным ориентиром, не подводящим при переходах. Это правило ровно настолько же трудно выполнить, насколько оно просто – если люди хотят что-то получить, то они должны всегда делать то, что они хотят. Если люди делают то, чего они не хотят, то и получают то, чего получить не хотели.

# … если люди хотят что-то получить, то они должны всегда делать то, что они хотят. Если люди делают то, чего они не хотят, то и получают то, чего получить не хотели

На этой стороне всё какое-то хрупкое, эфемерное и беспорядочное – нематериальное. Для того, чтобы оно стало материей, надо, как говорили и показывали очень многие, добавить к ней себя – собственные вечность и бесконечность, неуничтожимость и несотворимость. Только тогда всё станет материальным и сможет менять свои формы, а не бесследно рассеиваться.

Здесь есть условные сигналы – «над всей Испанией безоблачное небо», например. С обратной стороны приходят безусловные сигналы, понятные только её адресатам. Одним из них был сигнал общего сбора «просто добавь воды!» – «просто добавь себя!». Люди – это когда-то расфасовавшийся по их телам самый древний океан, боевые корабли, в которых водные существа могут сражаться в воздушной среде.

# Люди – это когда-то расфасовавшийся по их телам самый древний океан, боевые корабли, в которых водные существа могут сражаться в воздушной среде

Не корабли, конечно, а снаряды. Ни в какой корабль при постройке не закладывают механизм самоуничтожения, а у нас – 50 клеточных делений и всё – на переформирование, потому что долго находиться в реакторе этой стороны смертельно опасно. Мы вообще тут не живём – мы приходим сюда умирать. Всему живому это нужно делать регулярно, что и отличает живое от неживого – оно не умирает, а просто разрушается.

Где же мы живём, если не здесь? Если тело человека замерзает, то он предпочитает не возвращаться в него, а строить новое. Но, если мы систематически очень немного отступим и посмотрим, что может происходить при замерзании с рыбой, то увидим, как она совершенно замерзает, то есть останавливаются все процессы до молекулярного уровня включительно, а потом оттаивает и оживает. Этот эксперимент со всей очевидностью показывает, что жизнь приходит в тело с гораздо более глубоких уровней организации, чем уровень органических молекул.

Обратная сторона – это то, куда мы умираем и откуда рождаемся.

Но сигнал «просто добавь воды!» был адресован тем, кто приступил к развёртыванию текущих воплощений позже, чем я. Для нас был сигнал не сдавать рубежей – «как трудно спорить с кислотой, ещё труднее быть нерастворимым». В соответствующей песне эти слова были немного изменены, чтобы без толку не озадачивать обывателей этой стороны.

# Обратная сторона – это то, куда мы умираем и откуда рождаемся

Мы, конечно, как-то присутствуем во внешнем мире и всегда стараемся привести его в соответствие с внутренним. Каждый строит свой собственный мир по своим внутренним законам и населяет этот мир другими – теми, кого он видит снаружи. Точно так же мы строим дома или делаем машины. Во внешнем мире есть социальное положение, должностные обязанности, возраст данного воплощения и прочие «мелкие пожизненные хлопоты». Как только кто-то пытается на них опереться, то оказывается, что они – это тонкая корочка над бездной кипящей лавы сотворения мира. Это обратная сторона внешнего мира, то, почему всё является не таким, каким выглядит, и то, почему чем подробнее изучать эти внешние проявления, тем более неожиданными оказываются последствия взаимодействия с реальным миром.

В этой книжке по желанию моих друзей собраны короткие духоподъёмные истории, которые я рассказывал чаще всего в разных грустных или сложных ситуациях, чтобы ободрить тех, кто в них попал. Когда они в концентрированном виде собраны вместе, то, вероятно, это совсем не так интересно, как когда они рассказываются к случаю и по настроению. Понятно, что рассказанное и написанное очень сильно отличается, в том числе и по тому, насколько полно можно отразить ситуацию. Поэтому всё дальнейшее, следуя современной традиции, я объявляю полным вымыслом, совпадение которого с реальностью является совершенно случайным.

Понимание написанного, соответственно, будет зависеть только от того, живёт ли читатель в реальности или нет. Поскольку любое описание реальности может быть опасным для её участников, то там, где этот вымысел может совпасть с реальностью, изменены время, место и последовательность событий, состав их участников и их наименование.

Вымысел в человеческой культуре играет особую роль – он повествует не о том, что случилось с кем-то, где-то и когда-то, а о том, что происходит со всеми, везде и всегда.

Возможно, опубликование даже фантастических домыслов на нижеследующие темы может и сейчас принести кому-то вред. Однако, вред от неопубликования этих домыслов, в связи со сложившейся ситуацией, будет неизмеримо бóльшим. В том случае, если всё-таки кому-либо этот вред будет нанесён, то, добавив к нему себя, можно превратить его в очень большую пользу.

# В том случае, если всё-таки кому-либо этот вред будет нанесён, то, добавив к нему себя, можно превратить его в очень большую пользу

В тексте матерные и иные слова и выражения, задающие матрицу смыслов структуры субъектного бытия, сохранены только в тех местах, где их отсутствие может принципиально повредить художественной достоверности отображения реальности. В остальных местах выражения типа «обсценный» заменены их эффемизмами, например, в данном случае, «как два пальца об асфальт». В целом текст рассчитан на читателя, владеющего матричным лексическим аппаратом и легко реконструирующего семантику изложения при его морфологической ущербности.

# В целом текст рассчитан на читателя, владеющего матричным лексическим аппаратом и легко реконструирующего семантику изложения при его морфологической ущербности

Также в тексте в целях достижения художественной достоверности в речи персонажей сохранены групповые названия, которые могут быть восприняты как оскорбительные, как то «жиды», «чурки», «пидорасы» и прочее. Позиция персонажей в отношении групп, которые иногда имеются в виду под этими названиями, никак не отражает позиции автора, а художественная достоверность отображения объективно существующих в социальной среде речевых явлений не имеет цели кого-либо унизить или оскорбить.

В повествовании вы встретитесь с тем, что часто кто-то кого-то бьёт. Здесь требуется достаточно пространный комментарий. Из простейшей кибернетики известно, что достоверная передача информации возможна только по многократно и разнокачественно дублированным каналам.

Наблюдая себя, вы легко убедитесь, что у вас есть некоторое количество чувств, гораздо больше шести, поставляющих информацию о внешнем мире, совершенно не сводимую между собой. Например, вы никак не можете соотнести запах и звук, хотя и говорится иногда «слышать запах». Не исключено, что такая связь может восходить вообще к молекулярным уровням эволюции сознания, но, тем не менее, сейчас это уже совершенно разные вещи. Только получив разнокачественно дублированный сигнал, вы можете составить адекватное представление о предмете.

Возьмём, например, в качестве основного канала речь. Мы тут же сталкиваемся с тем, что она разделена на два обособленных лексических корпуса – «мат» и «литературный». Смыслы их прямо друг к другу не сводимы, но информация не передаётся без искажений при помощи любого из них в отдельности.

Речь без мата называется литературной, то есть окаменевшей, неживой, и мы можем легко убедиться, что количество бессмысленной литературы возрастает в геометрической прогрессии, а понимание обсуждаемых вопросов пропорционально этому падает.

Мат, напротив, в записанном виде теряет целостность своей смысловой системы – он не имеет массы покоя. Что ещё необходимо упомянуть в отношении мата здесь – это то, что это информационные оболочки, осуществляющие коммутацию между полушариями мозга и между мыслительными центрами первичного и вторичного рта.

Отступая в сторону ещё дальше, вспомним о том, какую роль в нашей жизни играют запахи. Мы знаем, что она очень велика, но совершенно не можем не только рационально интерпретировать запаховые сигналы, но и просто зарегистрировать большинство из них.

А теперь вернёмся к тактильному языку. Через прикосновения идёт колоссальный объём информации, но мы её рационально понимаем много меньше, чем запаховую. Это важнейший канал обмена информацией между индивидуумами. Страх перед обменом тактильной информацией, который выдаётся за неприятие насилия – это страх перед разоблачением. Если вы лжёте словами, то вы уже не можете лгать матом, почему его так и боятся. И тем более не контролируя поток сведений о себе, идущий тактильно, вы, прикасаясь к человеку, не сможете его обмануть. А что касается насилия – посмотрите сами, что устроили культурные господа, говорящие литературно.

Повествование ведётся от имени Палеонтолога – вымышленного мной в детстве для развлечения персонажа, и от первого лица, поскольку в школе мне когда-то объяснили, с трудом, конечно, что я – всегда первое лицо и всегда имею все права на то место, где нахожусь или о котором думаю.

Итак, моя палеонтология, моя и только моя. Это отношение с самим собой и с огнём творения, позволяющее самому себе существовать в вечности. Поскольку эта палеонтология моя и только моя – те, кто с ней сталкивались, считали, что это палеонтология их и только их, что они сами – древний мир, его ствол, на котором растёт оболочка внешнего мира.

Есть хорошее выражение – «ещё не слезли с дерева», но оно плохо понимается. Имеется в виду не дерево, на котором живут обезьяны. Кто чьи предки, а кто чьи потомки, вы легко сами разберётесь, заглянув в хронику собственного эмбриогенеза. Имеется в виду эволюционное дерево, то самое дерево, о котором повествует почти любая религия – когда-то все они были знанием, но уже произошли от него. Так вот, наши враги, что ракоскорпионы, что римляне, с этого дерева давно слезли, точнее, мы их с него сбросили, а сами продолжаем крепко сидеть на его тонкой вершине, потому что мы сами и есть наши предки.

Наш мозг раскололся пополам, пока мы отправляли в ископаемое состояние ракоскорпионов, потому что казалось, что броне их экзоскелета нечего противопоставить. Но где-то в пространстве между полушариями хранится память о том, что внутреннее всегда сильнее внешнего.

***

Руководствуясь принципами актуальности и коллегиальности принятия решений, мы с товарищами разделили первоначальный текст на две части, поскольку он получился слишком объёмным. В эту книгу, которая выйдет первой, вошли записки о наиболее поздних событиях из тех, о которых я хотел бы рассказать, в основном связанных с моим участием в жизни запрещённой в РФ и ныне не существующей Национал-большевистской партии. Получилось вполне палеонтологически – следы поздних событий находятся поверх ранних и с ними исследователь встречается прежде всего.

Материализм 2004-2009

Когда я писал и компоновал эту книгу, то по объективным и субъективным причинам в ней не были описаны многие ключевые события и очень пунктирно описаны их участники. Частично это связано с вопросами безопасности, частично – с тем, что я сделал упор на извлечении смыслов. Но, как всегда, всё идёт правильно. Вышли в свет блестящие воспоминания нашего боевого товарища по НБП Алексея Макарова «Идеализм 2005», в которых как раз есть то, чего так не хватает моему тексту.

В Лёшиной книге многие очень важные вещи смотрятся совсем по-другому, часто противоположным образом. Так всегда бывает – возьмите страницу, которую вы читаете, и поставьте на ребро – линия, которую вы увидите, будет той же страницей, которую вы читали, а если её перевернуть, то на ней будет написано совсем другое, так что никакого противоречия между противоположными свойствами одних и тех же вещей нет. В детстве, кстати, я довольно часто резался бумагой и всегда был очень удивлён и обижен.

Для иллюстрации вышесказанного, с твоего позволения, Алексей, приведу здесь маленькую выдержку из твоей книги, которая касается эпизода с моим участием. Эпизод состоял в том, что на одном из мероприятий, направленных на защиту прав граждан, появились очередные ихние, как обозначаются здесь скопом различные провластные экстремистские группировки, и устроили обычную для них расистскую провокацию с участием негра и его трусов.

Начало этого действия перескажу вкратце своими словами: притащили они ничего не подозревающего негра, велели вытащить красные трусы и сказать, что он очень скучает по Эдику и т.д.

«Африканец намекал на книгу Лимонова "Это я – Эдичка".

…

Конечно же, они уже нарвались.

Товарищ Палеонтолог пытался избежать физической конфронтации. Негр, скорее всего, понимал по-русски, но партиец всё равно дипломатично поинтересовался по-английски:

– А не из ФСБ ли вы, мил человек?

Остальные нацболы были меньше склонны к дипломатии.

– Мочи его! – крикнул кто-то. Наш боец ударил негра кулаком в голову. Африканец рухнул, как подкошенный.

Мы кинулись ебашить румоловскую массовку под синими флагами. "Неравнодушные студенты" ломанулись в разные стороны. Я только поджопника успел кому-то наподдать.»

Лёх! Вообще-то с тактической точки зрения ситуация была следующей: румоловцев было гораздо больше, чем нас, основа была на говне – мы потом растерянные барашки от кранов собирали – и к такой нашей немедленной реакции на их расистскую выходку они были готовы, поскольку сами же её и провоцировали. Поэтому мне пришлось прибегнуть к контрпровокации – «вызвать огонь на себя», чтобы рассеять их внимание и отвлечь его от действий остальных товарищей. Английский по студенческой привычке заставляет в него внимательно вслушиваться, а оскорбительное содержание, которое было гораздо обширнее и конкретнее, чем привёл ты, приковывало их внимание именно ко мне.

Упомянутая Алексеем моя первая фраза, возможно и звучит несколько по-идиотски, но основной целью её произнесения было упоминание аббревиатуры из трёх букв, которая пугает всех, независимо от текущей организации отношений с ней – просто, чтобы сбить боевой настрой, помноженный на иллюзию безнаказанности. Потом я очень сочувственно, вопреки ожиданиям – когда имеете дело с провокаторами, то делайте всё, что угодно, кроме того, что от вас ожидают – обратился к самому выступающему:

– Это твои трусы? Какие у тебя замечательные трусы! А почему ты не предлагаешь их своим товарищам? Они больше тебя не любят? Отнеси их своим друзьям из ФСБ, и они будут тебя любить!

И дальше я им красочно, в цветовой гамме их трусов, в подробностях обосновал, какие у них предпочтения, и от кого им следует добиваться взаимности. Кровь ударила им в голову, и момент нападения они предсказуемо пропустили. Кроме конструирования оскорбительных английских фраз, моё внимание очень занимало, сумею ли я увернуться, или негр успеет сломать мне челюсть. Его сшибли с ног как раз в тот момент, когда он с перекошенной рожей кинулся на меня…

***

По причинам, связанным с ограничением читабельного объёма книги, в неё не вошли заметки о моих детстве и юности, но «алаверды» Алексею я послать должен. Он прекрасно, практически в нескольких строках, описал то, откуда приходит наше будущее – «родом из детства». Взрослые – это только исполнительный механизм осуществления детских желаний, – количество синапсов и цефализация с возрастом падают в два раза… Имя этому будущему – «не хочется жить».

Противоестественные отношения взрослых и детей, мужчин и женщин, противоестественная жизнь, противоестественная политэкономия. Мир, в котором самым большим удовольствием является самоубийство, стремление к которому, соответственно, блокируется понятием самого тяжкого греха. Ваш мир, в котором удавить себя приятнее, чем прелюбодействовать, чревоугодничать, гордиться собой и всё прочее – естественное.

# Противоестественные отношения взрослых и детей, мужчин и женщин, противоестественная жизнь, противоестественная политэкономия

Алексей часто упоминает украинские события. Одной из составляющих украинской войны стала война за язык. «Язык отличается от диалекта или наречия тем, что имеет свою армию». С украинским языком я немного был знаком с детства, но с четырнадцатого года он, конечно, привлёк к себе особое внимание. Из детства я вынес украинское слово «кайданы», без которого русское слово «раскаяться» совершенно непонятно, и поэтому всякий раз, когда меня в суде спрашивали, раскаиваюсь ли я в совершённом, я честно отвечал, что глубоко и искренне раскаиваюсь, а потом разъяснял, что по-русски слово «раскаяться» буквально означает «с цепи сорваться», «освободиться». А когда на вокзале в Киеве увидел название справочной «довідкова» – вообще чуть на пол не сел!

Потом, после начала украинских событий, моё внимание обратило на себя украинское слово «дружина», соответствующее русскому «жена». Для того, что с нами происходит, слово «дружина» гораздо более функционально и ясно, чем «жена». Оно сообщает мужчине, что женщина в его жизни играет ту же роль, что и строй вооружённых друзей у него за спиной. Поэтому далее в этой книжке я буду называть свою жену Дружиной. Конечно, во многих ситуациях на острие атаки была как раз она. Муж на украинском чаще называется «чоловік», но, кстати, тоже иногда «дружина», так что подумайте, бабы, отчего у вас мужики на десять лет раньше дохнут.

# … слово «дружина» сообщает мужчине, что женщина в его жизни играет ту же роль, что и строй вооружённых друзей у него за спиной

С детьми всё так же. Я знаком с ребятами с обеих сторон противостояния, много разговаривали. Внешне сами события смотрятся как совершенно бессмысленные и манипулятивные. Это все понимают. Причина гораздо глубже – они не могут жить после того, что с ними сделали родители и учителя. Просто убивать себя у них вроде бы нет причин – внешних причин – умственно и физически здоровые парни и девушки, умные и образованные, часто преуспевающие. Но всё это оторвано от того человека, чьей жизнью это могло бы быть. Этот человек медленно и мучительно умирает там, внутри.

# … всё это оторвано от того человека, чьей жизнью это могло бы быть

# … они не могут жить после того, что с ними сделали родители и учителя

Можно прибегнуть к частичному самоубийству – тупая обывательщина, стяжательство, наркотики, алкоголизм, беспочвенная ненависть к близким и далёким – способов много. Но тогда ты будешь тащить за собой эту заразу дальше, в будущее, делая его безнадёжным. Клетки в таких случаях совершают апоптоз, не позволяя вирусной информации вновь оформиться в боевые частицы и поразить души других клеток.

Если убивать себя нет сиюминутных причин, люди намеренно ставят себя в убийственные условия – провоцируют других убить себя. Им, конечно, будут сопротивляться, но вызванным таким образом на бой противникам нужно то же самое – чтобы кто-нибудь, наконец, их убил и прекратил их мучения. Вот причина происходящего – в государственных масштабах, столкновений различных сообществ хулиганов, криминальных войн, скоро – в мировом масштабе. Исследования этих причин настолько подробны и обширны, что совершенно ясно – все другие объяснения, высказываемые в них – алогичны.

просто, как со стратегической ракетой – на взлёте её можно сбить если не из пистолета, то из винтовки точно, а когда она заходит на цель, то неотвратима. Маленький ребёнок безответен не потому, что чего-либо не понимает, а потому что его понимание будет неотвратимо приведено в исполнение через 20 лет. Ваше холодное механическое палачество – тоже родом из детства.

Капиталисты, испытав шок от событий первой половины ХХ века, теперь празднуют победу, уютно устроившись на своих ядерных арсеналах. То, что люди так не хотят жить – для самозванных хозяев естественное обстоятельство, потому что для них это не люди, а недопроизошедшие полуобезьяны. Они даже велели слепить соответствующую «научную» теорию и всем её сообщать по поводу и без. Это пока люди просто не хотят жить – когда они захотят умереть, никакое ядерное или любое другое оружие их не остановит так же, как не останавливало никогда раньше.

В ответ Алексею расскажу только одну историю из своего детства – о том, как меня мама публично побила в школе.

Утром 1-го сентября моего первого учебного года мы шли с папой на «праздничную» линейку, и мне предстояло стать первоклашкой. Он довольно долго молчал, а потом сказал: «Знаешь, сынок, если учитель дурак, то это его беда, а не вина. Не всем везёт родиться сильными, красивыми или умными. Не надо его за это преследовать и уничтожать…».

Весь предыдущий день его что-то беспокоило, как я понял – поиск именно этой формулировки. Как в воду смотрел. «Учительница первая моя», назовём её здесь Анфиса Евсеевна, была женщиной агрессивно-тёмной и искренне злобной. Она настолько яростно ненавидела и презирала детей, что периодически сама болела от этого воспалением какого-то нерва. Поток словесных оскорблений и провокаций идиотских положений был вполне обычен, из наиболее забитого мамой и бабушкой ученика она просто вырывала клочья волос, а девочку, о которую она обломала указку, Анфиса Евсеевна обвиняла в том, что это из-за неё она сломала эту свою подарочную резную указку. С тех пор стригусь под машинку.

# Она настолько яростно ненавидела и презирала детей, что периодически сама болела от этого воспалением какого-то нерва

Уравнения мы решать начали парой лет позже, но случай весьма показательный. Одна очень старательная и очень аккуратная девочка, как и многие девочки, считавшая, что здесь, во внешнем мире, можно жить, решила заданные уравнения и каллиграфическим почерком выписала их в тетрадке столбиком. Пропорции этого произведения заставили его занять чуть больше половины страницы, а чуть меньшая, справа, осталась пустой.

Когда столь безукоризненно выполненное домашнее задание попало на глаза Анфисе Евсеевне, она побагровела так, как будто бы через весь разворот в тетрадке было написано слово «ХУЙ», да и ещё и приклеена его фотография. «А это место кому нужно!!?? А это место нужно мне, чтобы вот так всё перечеркнуть и поставить два!!» – изрекла она со всей лелеемой ею торжествующей злобой и что-то ещё про нехватку в стране бумаги. В аутентичной фразе я не стал расставлять соответствующие шрифты и восклицательные знаки, отдав это на откуп воображению читателя.

Я думаю, что, когда девочка выросла, она сделала хорошую карьеру и позаботилась о пенсиях и зарплатах своих любимых учителей, а заодно и о стране, которая их руками ведёт войну против маленьких детей. Если её ругали дома за эту двойку и объясняли, насколько её дражайшая учительница добра и права, то позаботилась она, вероятно, и о родителях.

Для меня происходящее было небывалым чудом природы, которое я поначалу наблюдал из засады хорошего поведения – фильмы про разведчиков я всегда смотрел очень внимательно. Поэтому до меня очередь дошла не сразу. Докопаться до моего формального незнания чего-либо у неё не получалось – бока в этом смысле у меня были вполне круглые, бронированные, её пасть не раскрывалась настолько широко, чтобы их охватить, и зубы каждый раз соскальзывали по броне. Шипов я пока не показывал, но, в конце концов, если я не уничтожаю кого-то, хотя он только этого и заслуживает, это не значит, что я приглашаю уничтожать себя.

Претензии приняли какой-то совершенно иррациональный характер, имея вполне понятную цель – спровоцировать ребёнка назвать учительницу дурой и уже потом всласть уничтожать его вместе с родителями. Это было любимым развлечением Анфисы Евсеевны, которое мне много раз с отвращением приходилось наблюдать. С отвращением не столько к ней, сколько к родителям, позволявшим издеваться над собой и своими детьми. Со мной такие штуки не проходили, и я выслушивал весь её алогичный оскорбительный бред внимательно и спокойно, а на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!». У неё хватало ума не спрашивать «почему?», поскольку было ясно, что мой анализ достоинств её выступления будет сильно длиннее его самого.

# … на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!»

Когда отец в очередной раз забирал меня из школы, она по своей дурости выскочила из кабинета и с лестничной площадки второго этажа истерично проорала нам вслед: «Ваш сын слишком много знает!!». Других претензий ей пока сформулировать не удалось. Понятно, что такое положение не могло быть терпимым – я как гвоздь торчал посреди среды её обитания из детских слёз и подобострастия. Кстати – чем больше было подобострастия, тем меньше слёз, и наоборот – повод задуматься…

Любимой её кричалкой было «Я!! Я свинья!!!», если кто-либо из учеников начинал что-либо говорить со слова «Я». Конечно, на какой-то вопрос, кстати далеко выходивший за пределы её юрисдикции, я тоже начал отвечать со слова «я». Тут, конечно: «Я!! Я свинья!!!». Оскорблений спускать не учили, поэтому я парировал: «Ну что вы, Анфиса Евсеевна!». Всё! Свершилось! Она решила, что я подставился: «Чтобы мать завтра была в школе!!!».

Дура, конечно, и есть дура – с отцом ей встретиться в этой ситуации было бы тоже жутко, но не настолько – его детство прошло в эвакуации, а не под бомбёжками. И, представляете – мне назавтра очень хотелось идти в школу. Даже уроки я приготовил особенно тщательно, истратив на это почти все перемены. Интересно, что она завтра станет моей маме рассказывать? То, что она назвала себя свиньёй – и правда похожа, басивости только не хватало сильно – а я ей возразил? Или то, что она хотела назвать свиньёй меня?

# Даже уроки я приготовил особенно тщательно, истратив на это почти все перемены

Дома я родителям эту историю как причину вызова в школу и пересказал. Отец, решив, что я расстроен, сильно меня ругать не стал – просто сказал, что когда такое безобразие происходит, то надо немедленно говорить старшим, а не развлекаться неравными боями без правил. Мама только покраснела. Краснела она в тех же ситуациях, что и воины, которых признавали годными для службы в войске Александра Македонского.

***

Вообще по работе она водила отряды на отстрел и отлов крупных млекопитающих, в том числе моржей, медведей и зубров. В юности она была очень стройной, но после того, как родила меня и отдала мне весомую часть своего и без того небогатого здоровья, мама догнала по комплекции объекты своего научного интереса. Когда на северных золотых приисках был найден первый в мире сохранившийся в вечной мерзлоте мамонтёнок, то грамотно законсервировать и забрать его был направлен как раз её отряд. Мамонтёнка назвали задорным мальчишечьим именем. Как-то попадалась в руки статья, автор которой недоумевал, почему мамонтёнок назван по очень маленькому ручью Дима, находящемуся на большом расстоянии от самой находки, а не по тому крупному ручью, на берегу которого он был обнаружен. И сам не знаю. Следующего найденного мамонтёнка назвали Маша, говорят, что в честь маленькой дочки начальника отряда.

***

Наша школа, где сейчас учились младшие классы, была очень старой. Открылась она в 1929 году и называлась тогда «Школа имени Диктатуры Пролетариата», о чём никто из пламенных коммунистов педсостава нам так и не сообщил. Это потом, совсем недавно, случайно обнаружила Дружина, но школа-то сама про себя всё знала. Рядом давно было построено новое, просторное сталинское школьное здание, приспособленное под развёртывание госпиталя в военное время. Папа мне рассказывал, что под паркетом там везде кафельная плитка, потому что это нужно в санитарных целях, когда в классах будут палаты для раненых бойцов.

Я с замиранием сердца ждал, когда где-нибудь паркет отвалится и я увижу эту плитку – настоящую! – настоящую суть затаившегося на время смысла бытия. Мы с ним хорошо понимали друг друга. А в нашей маленькой школе, которая была уже никому не нужна, потому что диктатуры пролетариата давно не было, деревянные перекрытия прогнили настолько, что нам запрещали бегать на переменах, чтобы они не проломились. Это было правдой, а не современным идиотизмом – в некоторых местах под линолеумом хлюпали раскрошившиеся доски…

***

Итак, мама пришла в школу. Анфиса Евсеевна хотела ещё и заставить её ждать, но звериное чутьё ей подсказало, что лучше не стоит. Мы с мамой стояли в коридоре, учительница вышла из класса – издевательство требовало публичности. Суточного размышления ей, вероятно, хватило, чтобы оставить упражнения со свиньёй и, распаляя себя, она начала с претензий, выражаемых общими междометиями, а затем перешла к главному пункту своей программы: «Я ему говорю, что он дурак, что он идиот…» (лгала – не смела).

Многоточие, а не восклицательный знак – потому что в этот момент потух свет и пропал звук. Нет, не вообще – у меня персонально пропали зрение и слух. От сокрушительного удара по затылку. В темноте понеслись беспорядочные мысли – наша школа наконец начала разваливаться, и мне по затылку пришло бревно потолочного перекрытия. Но почему я не слышал треска, когда оно начало рушиться? Я скорее всего жив и не придавлен, потому что маленький, а как же я буду вытаскивать маму? – она гораздо больше и её наверняка придавило. Через доли секунды зрение вернулось, я увидел, что стою, как стоял, посреди совершенно целого коридора, и поднял взгляд на маму, чтобы убедиться, что с ней тоже всё в порядке.

Её щёки горели как два красных светофора. «Если ты ещё раз…» – прилетает следующая медвежья оплеуха, вполне разъясняя мне, что до этого было не мифическое бревно, а предыдущая затрещина. На этот раз я замах видел и в нокдаун не ушёл, потому что успел напрячься, – «… кому-нибудь позволишь называть себя дураком – бац! – идиотом – бац! – то я …». Что будет в качестве «то», мама недоговорила, потому что «то» уже произошло.

С отвращением она оторвала взгляд от меня и подняла его в поисках учительницы. Мы увидели только задницу, исчезающую в двери класса, и услышали щелчок закрывающегося замка. Мама сделала шаг в направлении преследования – от двери остались бы только щепки, педагогическая челюсть была бы сломана вместе с её больным нервом, а их обладательница вылетела бы со второго этажа вместе с оконной рамой и цветами. Школа имени Диктатуры Пролетариата, сами понимаете – дома и стены греют. Эта картина настолько живо представилась всем нам троим, что мама остановилась, повернулась ко мне и тычком взашей послала меня по направлению к выходу. «Пошли!!».

Мамин гнев к вечеру постепенно шёл на спад. Отцу она ни о чём рассказывать не стала, чтобы не расстраивать его тем, что я могу вести себя настолько гадко. Со мной она это не обсуждала, видимо потому, что считала, что сказанного и показанного достаточно. Я маме не стал говорить, что учительница лгала, чтобы она не решила, что зря меня побила, и не расстроилась, – какая разница: было, не было, – если бы я себя так вёл, то меня следовало бы побить. Вообще, родители не подвергали меня ни вербальной, ни тактильной депривации, поэтому мне удалось успешно сформировать членораздельную речь и в юности я был совершенно равнодушен к блатным компаниям, в которые подростки обычно сбиваются, чтобы речь всё-таки как-то доформировать.

Этими ударами мама передавала мне свою силу, так же как восемью годами раньше через пуповину она вливала в моё тело мощь своей биохимии – поэтому слова «питание» и «воспитание» являются однокоренными. Это чувствуется инстинктивно – даже не было попытки втянуть голову. В меня входила и сила фашистских бомб, которыми они целились в маму, в бабушку и в детский дом, который они уводили на восток, и сила танков, которыми фашистов раскатали, и сила добытых мамой огромных и грозных зверей, и сила зверей, спасённых благодаря научному изучению тех, что были добыты мамой. В общем, в меня по проторённой тропе входило – маршировало! – желание любить и понимать жизнь. Мамонты давно вымерли, но удары их хоботов, наверное, были какими-то такими. О бивнях и думать не хочу… А повод? Да не важно, какой повод.

Не могу сказать, что Анфису Евсеевну этот урок как-то вразумил, но в оставшиеся годы что-то сильно мешало ей получать полное удовольствие от своих садистских развлечений. Так и не сломанная челюсть, что ли? Одноклассники, наблюдавшие за этой «расправой» надо мной, потом только лишь укоризненно смотрели на своих родителей, когда те униженно выслушивали оскорбления, лебезили и обещали принять дома к своим детям «воспитательные» меры, то есть травить их дальше.

Маму Анфиса Евсеевна больше не вызывала, хотя я и предлагал, а в следующий раз настояла, чтобы пришёл отец – наверное, ожидала увидеть подкаблучника. Но это совсем другая весёлая история – могу только заверить, что в этот раз так никого и не побили.

Дорогие читатели, Алексей! Я написал здесь эту маленькую заметку, чтобы показать, что одно и то же, просто одинаковое, всегда происходит очень по-разному, часто противоположным образом. Спасибо тебе, Лёха за твою книгу! Ребята! Пишите! Это не должно уйти вместе с нами!

Кошт Мары

Все, наверное, кто в курсе, представляют, что являло собой нацбольское братство. При развале СССР, хотя он не развалился, а разделился на боеголовки, осталось общество, серьёзно продвинувшееся в сторону бесклассового, из которого сейчас пытается вырасти капитализм, но уже поздно. В этой странной сумбурной среде бесклассового общества, с вкраплением классовых элементов, без верха и низа, но со страстным желанием некоторых отщепенцев любой ценой оказаться сверху или снизу, люди сохраняли только свою личную бесклассовость и хотели быть героями. Наиболее яркий и известный всем пример – это бандитизм 90-х, который никак не являлся пуританским накоплением капитала, а был поводом проявить личный героизм. Нормальные пацаны делили не бабло, а собственную крутизну, пусть даже и по поводу бабла.

Те, кто не пошёл этим путём, в том числе наполнили и ряды нацболов. Образ крутых коммунистов, у которых ничего нет кроме самих себя, потому что ничего круче быть не может, был существенно зафоршмачен помирающими советскими буржуями из политбюро и их многочисленной челядью, и для многих путеводной звездой героизма оказалось Чёрное Солнце, подробностей о котором они, правда, в большинстве своём даже и не знали. Меня и моих товарищей тоже привлекала среда, где можно осуществить своё происхождение в качестве человека, но я как палеонтолог, естественно, рассматривал как динозавров, так и большевиков в живом, а не в вымершем виде. Кроме того, та власть над временем, которую даёт палеонтология, неизбежно делает человека марксистом.

# … я как палеонтолог, естественно, рассматривал как динозавров, так и большевиков в живом, а не в вымершем виде

Марксизм – это умение расставлять фигуры на доске истории так, как это надо тебе.

Лимонов, собственно, и проектировал организацию так, чтобы в ней могли ужиться все люди героического склада, что и происходило в реальности, потому что нет никакой разницы между тем, чтобы защищать интересы пролетариата или русских рабочих и пенсионеров. При этом русские, естественно, воспринимались в объеме советских, и публика была абсолютно интернациональная. Идеологические дискуссии, конечно, возникали очень часто, но по факту это было выяснение того, какие слова круче говорить. Поэтому, когда мы обнаруживали свои коммунистические воззрения, наши правые товарищи тут же говорили «не маркси», «коммунисты – это за жидов и пидорасов»1, а также что «марксизм – это за колбасу», ну и к тому же понятно, что «жидовское разводилово».

При этом, конечно же, это были слова, потому что евреев среди нас было много, было даже героическое израильское отделение. Некоторые его члены приходили на пикеты перед российским посольством с автоматическими винтовками, поскольку были призваны на действительную военную службу в израильскую армию и, согласно действующему законодательству, находясь в увольнении, обязаны были иметь оружие при себе. Товарищи очень гордились тем, что они именно евреи – ведь Национал же Большевистская партия, и свою долю героизма хавали в первых рядах. Какие-то правые вещи, изрекаемые нацболами, часто выдаются неискушёнными или злонамеренными людьми за нацбольскую идеологию, но к ней они никакого отношения никогда не имели.

Идеология – это то, что люди думают и делают, а не то, что они говорят. За какой-либо реальный антисемитизм в морду били сразу. Очень забавно в этих оперативных обстоятельствах выглядели молодые опера, которые, действуя, вероятно, по методичкам, пытались убедить активистов покинуть партию или действовать против неё потому, что в ней много евреев. Иногда даже не понимали, что разговаривают с евреем. Сами опера антисемитами тоже, конечно, не были, а свастику часто называли «сластика» – в общем, раннепостсовковая молодёжная среда была вполне гомогенна – все искали какие-то сочетания слов, не интересуясь их значением.

Тем не менее, на слова надо достойно отвечать. Когда о подвигах Маркса, Ленина, Кирова и Сталина говорят, что это за колбасу, то понятно, что все тривиальные опровержения люди уже слышали и пропустили мимо ушей.

Наша восточная бригада московского отделения нашей «русской фашистской партии» – которой такое содержание пытались приклеить недалёкие или не в меру скаредные журналисты – собиралась, конечно, по субботам, конечно, в 7:40 и, конечно, на станции Марксистская. Опять же, как палеонтолог я привык обращать внимание на детали всего, что меня окружает, и не мог не отметить, что пол станции Марксистская украшен восьмиконечными звёздами из розового гранита. Палеонтолог работает не с тем, что видит – видит он только камни, а с тем, что создаёт его воображение: невиданные организмы в неведомых условиях, моря вместо скал и т.д. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей». Поэтому эта звезда загрузилась в воображение и ждала своего времени.

Время пришло очень быстро – когда мы услышали в следующий раз, что «марксизм – это за колбасу, а фашизм – это за честь и верность», понятно, что объяснять, что честь и верность достанутся тем, кому не достанется колбасы, было бесполезно. И под этим есть своя сермяжная правда – в нацболах собрались как раз те люди, которым колбасы не достанется, и владеть они могут только честью и верностью. С другой стороны, конечно же у тех исторических персонажей, девизом которых было «моя честь называется верность», не было ни чести, ни верности, и людям нужна совершенно другая мистика. То, что марксизм чужд мистике – это заблуждение. Именно марксизм мистическим образом переделывает наново мир, а не переделивает старый. Пришло время применить на практике мистические навыки марксиста, и на это заявление я спросил:

– А какими звёздами украшена станция Марксистская, если Маркс был жид? – ну, естественно, этого никто не помнил, – наверное, шестиконечными?

– Вроде, нет…

– А какими? – восьмиконечными. А чьим символом является восьмиконечная звезда?

Понятно, что представители «русского Аненербе» никакого представления не имели ни о христианской, ни о языческой символике.

– Восьмиконечная звезда является символом Богородицы, Девы Марии. Известный факт из её биографии, что она некоторое время служила в храме – её вводили во храм. В какой храм её вводили, если в иудаизме женщины в храме не служат? И почему один из её родственников и соратников сказал ей, что падение и восстание многих будет в Израиле и её сердце оружием пронзится? Почему нужно применять оружие против слабой и беззащитной женщины? Так вот, вводили Марию, вероятнее всего, в храм Мары. Или в храм Макоши, воплощением которой и была Мара. А Мара постоянно воплощается в одну из своих жриц, которых зовут говорящими именами Мария или Та-Мара. А теперь посмотрите на икону «Богородица с мечами». Что вы видите? Веер разлетающихся метательных кинжалов. Вот поэтому в случае революционных событий в Израиле к ней нельзя было бы подойти живым, пока сама она жива, и её сердце не пронзено оружием. После этого, правда пришлось бы иметь дело уже не с воплощением Мары, а с ней самой… Как вы знаете, боги живут, пока их помнят. Пока людям требуется возмездие, Мара, его богиня, всегда будет ходить среди нас, и те, кто обладает материалистическим ясновиденьем, будут узнавать её и вдохновляться ею. Посмотрите, кто затевал, пока ещё буржуазную, французскую революцию – Жан-Поль Марат, его родовая фамилия была просто Мара. Маркс начал пролетарскую революцию. Вот поэтому у Маркса фамилия Маркс, и станция его имени, построенная коммунистами, украшена звёздами Мары.

– У-У-У, – говорят наши правые товарищи, – как оказывается у вас, у коммунистов, всё круто! А почему мы об этом не знали?

– А как вы думаете, почему вы об этом не знали?

– А-А-А-А, – говорят наши правые товарищи.

– Так вот – про колбасу – это первая ступень открытой части. Идите и учите то, что оставлено вам тайным орденом жрецов культа Мары!

Прочитав некоторые произведения из классиков марксизма, они с восторгом заявляли:

– Вот это настоящий фашизм!!!

Первое нас радовало, а последнее – огорчало, но что поделаешь – диалектика…

P. S. Тех, кто вырвет что-либо из контекста и использует для клеветы на Партию и партийцев, постигнет кошт Мары.

«Граждане, к оружию!»

Нацболы, разумеется, всегда были поборниками всяческих гражданских свобод и, конечно, в особенности тех свобод, которые граничат с насилием. Одно время стала довольно популярной тема расширения для граждан возможности владения гражданским короткоствольным оружием. По этому поводу прошло даже несколько митингов. Естественно, нацболы не могли остаться в стороне и активно участвовали в созыве граждан на подобного рода мероприятия.

Одним из способов было расклеивание стикеров в разных публичных местах, в том числе и в электричках. Стикеры, естественно, были сформулированы наиболее вызывающим образом, а именно гласили: «Граждане, к оружию!». Далее более мелким шрифтом, конечно, разъяснялось, что это требование либерализации нашего оружейного законодательства.

В электричках стикеры клеились во избежание каких-либо эксцессов следующим порядком. Внимательный юноша шёл впереди, за ним шли две девушки, которые расклеивали стикеры, и внимательный юноша шёл замыкающим. Ничего интересного в самой поклейке стикеров, в общем, не было, интересной была реакция пассажиров.

Когда эта четвёрка входила в вагон, пассажиры про себя решали – «вот пришли фашисты» – и замедляли не то, что дыхание, а сердцебиение. Никто, понятно, ничего не произносил вслух, но никакого другого вербального эквивалента их поведению подобрать было невозможно. Когда ребята выходили из вагона, его население отмораживалось – «вот ушли фашисты» – и продолжало прерванное движение.

Так наши группы заклеивали электричку до головного вагона и шли обратно по перрону. Когда они проходили мимо окон вагонов, возникала та же самая реакция – «вот идут фашисты» – и выражалась до тех пор, пока ребята не пройдут. Почему фашисты? Никакой внешней атрибутики, упаси бог, чем-то напоминающей фашистов, конечно же, не было, просто люди видели организованную группу, делающую что-то непонятное – то есть, если бы к кому-то приставали, было бы понятно, а если ни к кому не пристают и ничего не портят, то это непонятно и опасно. И, как можно было понять, пассажиры электрички были готовы подчиняться любой организованной силе и быть пассажирами чего угодно.

Однажды нас в тамбуре перехватил здоровый мужик, судя по ухваткам, сотрудник силовых структур, и грозно спросил, знаем ли мы, что тут нельзя клеить стикеры? Мы дружно ответили, что знаем, но разгул бандитизма может быть остановлен только если граждане будут вооружены, а иначе силовые структуры всё больше будут превращаться в мишень. Он грозно переспросил, знаем ли мы всё-таки, что тут нельзя клеить? Мы подтвердили, что знаем. Тогда он радостно провозгласил:

– Ну тогда клейте!

Один из наших товарищей был задержан за расклейку этих самых стикеров в метро. В отделении милиции грозный начальник сказал ему, что ночь он проведёт в камере, а с утра его повезут в суд, и, вообще, зачем это нужно – чтобы их всех перестреляли?!

– Нет, – говорит товарищ, – во-первых, если граждане смогут отстаивать своё имущество, то на руках по чисто экономическим причинам будет гораздо меньше нелегального оружия, а во-вторых, если кому-то придёт в голову стрелять в сотрудника милиции, у которого справа и слева вооруженные граждане, то от такого деятеля тут же останется решето.

Начальник покрутил протокол задержания, сунул его куда-то в противоположную сторону от положенной папки и сказал товарищу, чтобы он сейчас отправлялся домой, непременно явился завтра утром, и его повезут в суд, а также поинтересовался, хорошо ли его поняли? Товарищ заверил, что понял его хорошо.

По поводу реакции публики «вот пришли фашисты». Она довольно распространена. В одно время очень усилились нападения провластных экстремистов на нацболов, и на одном из литературных мероприятий во время выступления Лимонова его личная охрана очень плотно контролировала весь зал. Здоровые ребята стояли через три метра в каждом проходе. Посетившая мероприятие интеллигенция просто млела от того, что фашизм уже наступил.

Почему фашизм? Не знаю – это у них такая реакция. После другого культурного мероприятия, также сопровождавшегося угрозой нападения, мы отходили плотной колонной, прикрывая Лимонова. Идущая с мероприятия расслабленная интеллигентная публика с пренебрежительной надменностью обсуждала:

– Вот видите – они же фашисты, даже сейчас строем ходят!

Как только эта фраза кончилась, в нас начали стрелять.

У разных людей – разная реакция. Как-то на одном из скучных митингов союзников мы стояли бесформенной толпой, постояли, поговорили, стало совсем скучно, и я предложил – давайте-ка построимся, чтобы как говно не стоять. Все с удовольствием построились. Тут же с разных сторон подбежали встревоженные менты с закономерным вопросом:

– Что вы собираетесь делать?!

Тем, кто оказался вблизи меня, я всё очень быстро объяснил:

– Есть такая мудрая военная поговорка – «если вы такие умные, то почему строем не ходите?», то есть, если вы не можете позиционировать себя физически, то как вы можете позиционировать себя политически? Вот мы и построились, чтобы идиотами не выглядеть.

Менты, произнеся успокоенное «а-а-а», расслабленно двинулись на прежние позиции – ведь, действительно, почему нужно ожидать каких-то глупостей от умных людей?

Твоя кровь – красная!

В Партию я вступил за месяц до гибели в бою первого бункера весной 2004 года. Но партийность – это не формальный акт, а принцип. За 30 лет до этого, в мой последний предшкольный год мы с дедушкой гуляли в парке, было тихо, спокойно, осеннее солнце было особенно ласковым, под ногами шуршала листва, играла музыка, которая мне так нравилась, и тут зазвучал «Орлёнок». Я слушал его и понимал, что у меня реструктурируется кровь. Песня закончилась, но я ничего больше не слышал. Когда через меня прошло Время – здесь это было, наверное, несколько минут, я посмотрел на дедушку и сказал:

– Дедушка, я сейчас вступил в Партию.

Более компетентного цензора трудно было найти. Деревенские нищета и голод, покалеченная серпом в шесть лет левая рука, «в людях» в Санкт-Петербурге, революционный Петроград, смертельная схватка с кулачьём Антонова, Ленинград и линкор Марат, и дальше все войны, пока подорванное в детстве здоровье позволяло. У него была биография, а не некрография, как сейчас.

# У него была биография, а не некрография, как сейчас

Детское воображение выдаёт картины в причудливом сочетании образов, и иногда мне представлялось, как я погибну в сражении, и товарищи, и среди них дедушка, будут прощаться со мной. Я представлял его взгляд, который можно было заслужить только с толком погибнув в бою. Он посмотрел на меня этим взглядом и сказал:

– Да. Но запомни – ты вступил в Партию, которая была, которой сейчас нет, но которая будет. Со мной это произошло, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, на службе в церкви.

Дедушка передавал горячей волной мне свою жизнь – во времена его молодости за подобные слова его немедленно убили бы, кто первым успеет – товарищи или враги. Товарищи за то, что Партия не вечна и не навсегда, а враги за то, что она возродится. Церковь оказалась лицемерной, и её ждала огненная гигиена.

***

Почти одновременно с тем, как я написал Заявление, командиром московского отделения был назначен наш товарищ из Рянска, назовём его здесь Герман Попов, который там прошёл большую организационную школу, и не только в нашей организации, а у нас в Москве подходящих кадров не нашлось. Поскольку моему партийному стажу на тот момент было не без году неделя, а реально недели, то понятно, в каком смысле «у нас». Вообще здесь надо сказать о российской столичности.

Сто лет назад столичным мышлением в России обладали симбирский заштатный юрист Ульянов, нижегородский еврей из ремесленной среды Свердлов, непутёвый тифлисский семинарист Джугашвили, уроженец бог знает какой таёжной глуши Костриков, малолетний луганский слесарь Ворошилов, иногородний станичник с хутора Козюрин Будённый и т.д. Не будем забывать, что это только те, кто выжили, а всякие столичные обыватели царских кровей, неблагородных, но образованных, ну и прочее, обладали мышлением сугубо провинциальным, причём даже не российским.

# Сто лет назад столичным мышлением в России обладали симбирский заштатный юрист Ульянов, нижегородский еврей из ремесленной среды Свердлов, непутёвый тифлисский семинарист Джугашвили, уроженец бог знает какой таёжной глуши Костриков, малолетний луганский слесарь Ворошилов, иногородний станичник с хутора Козюрин Будённый

Герман был высок, наверное, чересчур худ, внешность имел вызывающе неславянскую, хотя любая его внешность была бы вызывающей, поскольку это не зависит от внешности. Характер нордический, стойкий, с максимально уместной ноткой решительности. Высокий рост давал ему как командиру явные тактические преимущества. Политических взглядов он придерживался адекватно правых и ко всяким фашистам, которые по глупости заскакивали к нам в качестве претендентов на членство в Партии, поскольку официальная пропаганда их недвусмысленно вербовала, Герман относился с горькой усмешкой.

Он не считал нужным вести с ними даже короткие идейные беседы, поскольку его немалый опыт ясно очерчивал дальнейшую судьбу фашистов в нашей «фашистской», как это трубила пустота фашистского ящика, партии. Когда подходило время очередного сражения, они, как это и свойственно фашистам, бесследно сливались. Бессмысленная и оттого зашкаливающая жестокость фашистов – это просто их трусость, которой они сами смертельно боятся. «Ну вот, фашисты разбежались», – в очередной раз удовлетворённо констатировал он.

Как-то в первые дни я сидел в одной из комнатушек бункера, по-моему, в той, в которой висел лозунг «Заслуги перед Партией аннулируются в полночь», и тут из глубины идёт по коридору Лимонов. Увидев меня с моей нехарактерной для нацбола внешностью, он остановился на пороге, и мы встретились взглядами. Его был настороженно-изучающий, а я в ответ выключил все уровни защиты. Зрительный контакт настолько поглотил моё внимание, что я забыл встать и поздороваться…

Я занимался какими-то своими рядовыми делами, Герман – командирскими, а хозяйство у нас было, прямо скажем, в раздрае, и как существовать в перспективе без бункера, никто себе не представлял. О деятельности командира я знал ровно столько, сколько стрелка, напишем так, от часов знает о пружине, то есть точно знает, что она есть и не более того.

Конечно, я выбивался из общего фона нацбольской среды своим возрастом – возрастом в районе моего отличались только очень старые партийцы, а отнюдь не новобранцы, и тем, что непрерывно что-то рассказывал, потому что ничего другого полезного делать не умел. Всё это вызвало у Германа абсолютно здравые подозрения, поскольку до меня были попытки что-либо рассказывать нацболам со стороны чем-то похожих на меня дядек. Но ничего хорошего они им не рассказывали – не знали, наверное.

Поэтому Герман в течение некоторого времени внимательно прислушивался к тому, что за околесицу я несу, и затем, в конце концов, решил, что в качестве обеспечения сумасшествия, позволяющего избежать отваги слабоумия, это может быть даже и полезно. Как человек правых взглядов в качестве литературы он предпочитал Старшую и Младшую Эдду, я же был коммунистом, правда, в тот момент мои марксистские позиции сильно пошатнулись – как выяснилось потом, потому что позиции, считающиеся марксистскими, вовсе марксистскими не являются. Из литературы я предпочитал Ленина и Библию. Герман совершенно не счёл это вредным, хотя это, конечно, его всегда немало раздражало, но он был именно Командир, и молчаливо было признано, что я могу трепаться, о чём мне в голову придёт, если это никому не мешает.

Пятый съезд НБП

Там небес чистота, там девчонки как ветер

Конечно, в нашей нацбольской компании было очень много девушек. Среда была вполне естественная, поэтому то, какими средствами воздействия на мир человек решил обзавестись, идя на текущее воплощение – это его личное дело. Кого-либо из окружающих может интересовать только то, для чего он их использует. Всё точно так же, как и с национальностью, длительностью данного воплощения и всем прочим.

***

Поскольку обывателей этой стороны настолько ясные вопросы сильно волнуют – вплоть до придания им мистического характера, наверное, совершенно очевидное надо прокомментировать чуть подробнее.

Пролетарские понятия соотносятся с буржуазными в симметрии бесконечности перпендикулярных зеркал. Буржуазное понятие «лучше» в отношении чего-нибудь означает, что другое хуже. Если сказать про вариант какого-то качества, что он самый лучший, то получается, что другие хуже. Если о ком-то сказать что-то хорошее, то это оскорбляет всех остальных, поэтому они всех охаивают, думая, что это их как-то возвысит. Понимание основ полиморфизма одноклеточным уже недоступно. Всё это с методологической точки зрения вопросы о том, что лучше – винт или гайка, делающие понятие болта недоступным даже для формулирования.

# Понимание основ полиморфизма одноклеточным уже недоступно

Пролетарская методология мышления совсем другая и, как вы можете убедиться, уходит в глубины структуры мироздания гораздо дальше уровня болта. Моя национальность самая лучшая, Мой пол самый лучший, Моя профессия самая заковыристая, Мой возраст самый удобный, и вообще Я самый умный. Самый умный Я просто по техническим причинам – за все решения, и мои, и чужие, руки будет обрубать Мне. Из того, что Я самый умный в рамках несводимых логик, следует, что либо вокруг находятся перекрывающиеся зоны самых умных, либо все глупее меня – тут уж какую судьбу себе определил. У пролетариата в отношении остальных это означает простейшую вещь – у них всё тоже самое лучшее и поэтому другое. Ну не решает пролетариат задачи установления превосходства правого над левым, и поэтому его сознание имеет надмирный характер. Отсюда и название – «пролетариат» – пролетающие высоко (над реальностью).

Это очевидно, поскольку именно стремление к труду ставит человека над материальной реальностью. Понятие диктатуры к нему тавтологически прибавляется для тех, кто не понял смысла первого слова. «Пролет-» – всем и так слышно, «-ар» – «жар», «пар» – то, что стремится вверх. К «-ар» по смыслу и звучанию примыкают «-яр» и «-ор». В 90-е это прямо сообщалось в соответствующей говорилке – «пролетарий? – пролетай!». Тот, кто не понимает устройства механизмов, не понимает и строения слов. Есть, конечно, которые рассказывают, что латинское слово «пролетариат» происходит от слова «проле» – «потомство», то есть те, кто могли на время продавать своих детей в рабство, и этим жили. Ну-ну – пусть сначала решат, что у них лучше – винт или гайка.

***

В основном наши девочки были старше 16-ти. Они быстро остепенялись, переставали огорчать усталых тётенек из отделов по борьбе с несовершеннолетними и продолжали радовать приветливых из деканатов престижных вузов, и их тихие, приличествующие девушкам занятия, в общем, никого, кроме госбезопасности, не беспокоили.

# …их тихие, приличествующие девушкам занятия никого, кроме госбезопасности, не беспокоили

У тех из них, кто учился в гуманитарных вузах, излюбленной темой рефератов, курсовых и дипломов была гордая и недоступная История Национал-Большевистской Партии. Преподаватели были в ужасе: «Мы только что избавились от истории КПСС, а вы немедленно выдумали опять себе какую-то Партию и тут же приступили к изучению её истории! Разве это может быть интересно?!».

Ну да, когда ты пишешь реферат по своей дискуссии с оппортунистами в перерывах между написанием статей в партийную газету, её распространением, организацией передач товарищам в тюрьму и не знаешь, успеешь ли ты его защитить или раньше окажешься там сам – это очень интересно! А облизываться на чью-то развлекуху столетней давности, конечно, не очень. Девочки вполне сочувствовали своим преподавателям.

О том, какой ужас добрые родители устроили своим детям во внешнем мире, до нас, конечно, слухи долетали, но нам, в общем-то, было всё равно, поскольку двери бункера всегда были открыты для всех желающих и прочно закрыты для нежелающих.

Однажды раздался звонок, и дежурный с удивлением сообщил, что он видит на мониторе камеры наблюдения богато одетую и ухоженную даму, которая уверенно звонит в нашу дверь. Мы подумали, что она ошиблась адресом, и вышли ей об этом сообщить. Когда дверь открылась, она спросила, здесь ли находится бункер НБП? Мы несколько растерянно, не зная, что думать, сказали, что здесь, и пригласили зайти. Она поинтересовалась, может ли она встретиться с нашим руководством? Наличное руководство её, конечно, приняло, и она перешла к изложению сути своего вопроса:

– А можно ли к вам дочку устроить?

Ей с некоторым удивлением отвечают, что сюда никого не устраивают – люди приходят сами, кто хочет и когда хочет, и делают, то, что хотят. Она спрашивает:

– Так вы не будете возражать, если я к вам приведу свою дочку?

Проглотив возражение про бесполезность привода кого-либо, руководитель сказал:

– Вы знаете, тут вообще-то периодически сажают…

Дама, обрадованная тем, что её хорошо поняли, воскликнула:

– Ну, конечно! Ведь она сядет за хорошее дело, а не за наркотики или бандитизм!

Даме сказали, что она может прийти с дочкой в любое время. Либо никто не пришёл, либо как пришёл, так и ушёл, потому что так в НБП не вступали. Но отголосок ужаса снаружи долетел очень явно. Мне рассказывали, что это был не единственный случай.

В нашей среде было две девочки сильно младше шестнадцати лет, за безобразия которых должны были отвечать родители или законный представитель, имеющий на них доверенность. Мама одной из них жила далеко, в городе, «которого нет», а у другой мама жила в Москве, но была всё время занята на работе и разными партийными делами. На обеих девочек доверенности выписали мне, поскольку я всё равно делал то же, что они, и таким образом они обзавелись постоянным законным представителем, а я – постоянными подопечными.

Девочки были абсолютно светленькие, всегда радостные, всегда аккуратные, даже когда им в потасовке приходилось изваляться в грязи и порвать одежду, и чистенькие – разумеется, за исключением этих случаев, – в общем, росли, как следовало расти нормальным детям – не в мрачных казематах музыкальных школ, не в неволе заграничных поездок, а в бункерах, на митингах, в схватках с ОМОНом и в отделениях милиции.

# …в мрачных казематах музыкальных школ

Одна из них даже уже начала собирать свою коллекцию уголовных дел, которую могла бы в будущем преподнести, выражаясь языком свергнутого мира, в качестве приданого тому, кто сумел бы своей честностью и стойкостью, быть может, когда-нибудь, заставить откликнутся её отважное сердце – ведь девочки очень рано начинают задумываться о таких вещах. Она этим очень гордилась, конечно, не нарушая правил скромности.

Девочки были абсолютно наивны и общительны. Наивны они были ровно до той черты, за которой начиналась холодная подозрительность, но и наличие самой этой черты являлось тайной, которую они никому не приоткрывали. О прочем они с удовольствием беседовали со взрослыми дядями и тётями, а те их с удовольствием слушали, поскольку они рассказывали о том, что интересно и детям, и взрослым – о том, что такое право, как его применять, как и к кому оно применяется само – как говорили девочки – «объективно», а также кое-что из философии и политэкономии – в основном то, что взрослые дяди и тёти раньше не слышали, особенно в контексте тех диалектических связей, в которых девочки любили освещать эти вопросы. Больше всего они, конечно, любили долго и подробно отвечать на вопрос: «Зачем же вы это сделали?!» – так, чтобы у спросившего кулаки зачесались сделать то же самое.

Девочки, конечно, дружили. Та из них, которая жила в далёком городе, часто приезжала в Москву и, когда ей позволяли партийные дела, подолгу гостила у своей подружки. Чтобы не было скучно, они обычно занимали себя разными бытовыми шалостями, пока мама московской девочки – чтобы не перегружать дальнейший текст, буду называть её просто мама – была на работе.

Очень интересно было прибрать квартиру, чтобы она радовалась, когда придёт, но особенно забавно было приготовить обед прямо к её приходу со смены. Это требовало примерно такой же изобретательности, как и игра в кукольный домик, поскольку мама работала очень хорошо и то, что она делала, у всех было, а дяди в правительстве и банках, которые хотели сделать так, чтобы у всех были деньги, со своей работой явно не справлялись и деньги были не у всех.

Одной из весёлых шалостей была подготовка передач в тюрьму своим старшим товарищам, которым уже можно было сидеть в тюрьме. Вот только недавно друзья приходили в гости, а теперь их ждали, чтобы послушать те занимательные, но немного жутковатые истории, которые они оттуда привезут.

Конечно, детям лень всё время шалить, и во время этой лени девочки штудировали толстые тома из домашней библиотеки, содержание которых было понятно только им, и с удовольствием пересказывали прочитанное на любую, только что пришедшую в голову, тему. Нравоучения старших они слушали всегда со вниманием, особенно про то, как нужно аккуратно оборудовать блокпосты и про правила поведения на следствии.

В школу девочки иногда ходили, каждая в свою, конечно, и все были этому очень рады – тому, что иногда. Вели они себя очень хорошо, с той же уверенностью, с которой капитаны дальнего плавания ведут свои корабли. Их ставили всем в пример, по крайней мере, после задержаний, и их мам старались никогда не вызывать в школу, чтобы заставить краснеть за их поведение, потому что очень жить хотелось – не так, чтобы совсем жить, а так, чтобы не мучила совесть.

# Вели они себя очень хорошо, с той же уверенностью, с которой капитаны дальнего плавания ведут свои корабли

Я точно не могу сказать, как девочки учились, история это умалчивает, но, скорее всего, учиться им было некогда, потому что с 91-го года все учебники у нас испортились, почему-то всё нужное из них исчезло, а то, что было написано – было написано неправильно. Поэтому девочкам всё время приходилось исправлять эти досадные ошибки и предостерегать учителей от излишней доверчивости в отношении программ и учебников.

# …с 91-го года все учебники у нас испортились

Конечно, на уровне инстинктов каждая девочка уже готовится стать женщиной, думает о своём будущем доме, о семье. Наши девочки не были исключением и очень любили заниматься рукоделием. Понятно, что дом должен находиться в большой, прекрасной и свободной стране, поэтому из всего рукоделия девочки больше всего любили шить партийные флаги.

# …из всего рукоделия девочки больше всего любили шить партийные флаги

Сначала они помогали маме и строго следили за собой, чтобы всё было сшито правильно и аккуратно. Как-то мама подарила им специальным образом, заточенный паяльник – если им резать синтетическую материю, то её не надо было после этого подшивать, – и их восторгу не было предела! С флагами, сшитыми своими руками, им особенно приятно было участвовать в разных дневных подвижных играх. Поскольку ночью флага не видно, то для ночных подвижных игр им хватало баллончика с краской.

Флагов требовалось очень много, потому что они нужны были не только нацболам. Менты жили очень плохо, ведь когда они остались без своего государства, все могли их обидеть, и поэтому они считали, что алый парус надежды, каким и мог быть только партийный флаг, им нужен был ещё больше, чем нацболам. Во время разных подвижных игр на свежем воздухе менты старались отнять у нацболов их флаги, чтобы взять их себе. Нацболы старались не отдавать, но потеря флага в такой ситуации не считалось зазорной, поскольку есть такое понятие – переходящее красное знамя.