Волхв бесплатное чтение

α

Шел дождь – за двадцатью саженями все превращалось в мертвую мглу. Дремучий лес шумел и настороженно следил за одиноким путником, что плелся по стеге. Солнца не видно, но он знал – вечереет. Слипшиеся от грязи и крови темные волосы свисали под тяжестью влаги. Шлема не было, потерял он его в пылу схватки. Меч свой нес в левой руке, сжимая рукоять до побеления костяшек. Кисть разомкнуть не желал, слишком уж сковал его ужас, что увидел он своими глазами. Кольчуга рассечена от правого плеча до груди. Под нею рубаха, впитавшая кровь от свежей раны багровым пятном. Ноги, похрамывая, переставлял он кратко и шатко. Одна из них охватывалась острой болью в бедре, не позволяя как следует на нее опираться. Плелся он уже долго, и куда ведет сия тропа не мог вразуметь, лишь бы подальше от дома, коего уже нет.

Когда солнце почти доползло до зенита, они приняли бой под рекой Мера. Бились бесстрашно, хоть враг превосходил и числом, и мощью вооружения. Начали за здравие: переждали стену упавших с небосвода стрел, после перебили конницу, что пыталась нахлестом пробить занятую Мерчанами оборону у брега реки. Помогли в этом деле и засады, устроенные в ближайших полесьях. Увидев стойкость защитников града, кипчаки побоялись идти в ближний бой – выкатили в чистом поле возницы с арбалетами. И тут начался кошмар на яву, невиданный доселе людом местным. Остатки конницы ринулись в стороны, болты диаметром в полпяди с металлическими наконечниками полетели в вои1. Ополчение, состоявшее из огородников, древоделов, кожевников и других ремесленников тут же разбежалось: кто в лес, не надеясь вернуться, кто в город, уверовав, что стены родные его оградят от злых духов степных. Лишь княжьи мужи не сдвинулись с места. Щиты их ломались под натиском арбалетных снарядов, кому пробивая грудную клетку, кому отрывая ногу иль руку. В краткие отрывки времени, что тратились на перезарядку, они перебежками пытались подобраться к возницам. Но чем ближе дружинники были, тем меньше становилось тех, кто мог устоять на ногах. В какой-то момент болты перестали вонзаться в истоптанную конями и людом земь – под силу им теперь перевернуть ход сражения. Но остатки петляющей вокруг конницы вновь вступили в бой, не дав сделать ни шагу вперед. Спустя четверть часа пришлось им бежать в город и укрыться за древесными стенами, пережидая осаду.

Когда солнце успело пройти треть пути до заката, град горел ярким пламенем. Вежи2 рушились, сминая под собой близлежащие хаты. Истошные крики зарезанных крестьян, шепот молящихся в погребах ремесленников и нахальный, раздольный свист кипчаков, рассекающих по взятой крепости на конях. Воевода погиб, не дойдя до ворот четверть версты, князь бежал аки подлый сын сукин, а от дружины остались лишь прах и зала. И ныне один он брел в темном лесу. Без друзей, без своего десятка, без надежд и мечтаний. Только он и приглядывающий за ним бог Перун.

***

Кузнец стоял на коленях посреди торга. Доски под его ногами топли в месиве, что стало после дневного ливня, ожесточенного боя и победоносно разъезжающей по граду конницы. Лáри3, стоящие кру́гом вдоль частокола, обносили опьяненные победой тюрки – они выносили меха, сундуки полнящиеся драгоценностями и все, что могло пригодиться в степной жизни иль было сдобно в продажу. А те палаты, что в центре площади, горели, будто чучело соломенное в Комоедицу. Да так, что дым от них вздымался аж до небес, а тепло излучаемое бушующим огнем припекало щетину на лице кузнеца. Позолоченный крест повалился с церкви, которую возвели в прошлое Купала под напором южных княжеств и продвигаемой ими христианизацией славянского народа, и воткнулся он верхушкою в грязь. Неохотно принималась в залесье вера в иного бога, тем более единого. И не позволил народ снести идолов, коим поклонялся, но на уступки все же пришлось им пойти – построить церковь, пустить туда епископа иногороднего да дать ему нести слово о вере своей всем, кто пожелает. Насильно крестить, как было то на южных границах раздробленного государства, тут не стали – побоялись правители, что восстанет народ северный, а дружины свои отправлять по бескрайним лесам на его подавление не решились бы.

Кузнец видел, как двое воинов в шапках окаймленных мехом высмеивающе пародировали защитников города, с трудом удерживая в руках привезенные из Суздаля мечи, что были вынесены из его лавки и весили куда больше, чем висящие у них на поясах сабли. Один худой и высокий, второй не вышел ростом, зато в отращивании растительности на лице преуспел – представление разыгрывали перед светловолосой девушкой, чьи запястья были связаны за спиной, а ворот рубахи был разорван почти до пупа. Третий, что был здоровее всех, держал ее за косу, периодически натягивая, от чего та взвывала. Дивчина поначалу брыкалась, пыталась вырваться, но потом все же сдалась, приняв уготованную ей судьбу.

Со всего города сюда сгоняли народ, что не успел сбежать, словно скот: где плетьми погоняли, где били-пихали да в глиномесину рылом валили. Застучали копыта, в небольшие ворота влетел караковый конь со статным всадником. Окинул он взглядом торг: глянул на уходящий столп дыма от сжигаемых палат, с ухмылкой посмотрел на тащимый силой семерых людей крест, а после опустил глаза на кузнеца, у коего остановил коня. Призрение сложилось в гримасу на его лице, а в ответ он получил безразличный взор простого ремесленника. Глаз он не опускал, сверлил взглядом то ли главного их, то ли обычного конника. Бес их разберет – все они на одно лицо, все были высокомерны, будто чем то лучше других, и все любили наживу. Выдавали положение в обществе мускулистый конь, что пыхтел после галопа, и надменность, с коей оглядывал он происходящее. Наездник долго не обращал внимания на кузнеца, но не вытерпел такой наглости от сидящего в грязи оборванца и развернул коня хвостом к нему. Слез, поправил кафтан и крикнул в сторону тех самых скоморохов на своем непонятном для русского люда языке.