Иранская ядерная программа. Кто стремится в ядерный клуб? бесплатное чтение

Ядерный кризис

Около трех часов утра 13 августа 2002 года, в разгар влажного вашингтонского лета, Алирезе Джафарзаде позвонили из Европы. Джафарзаде был сотрудником пресс-службы иранской оппозиционной группы «Организация моджахедов иранского народа», и он был в полусне.

ОМИН – воинствующая иранская оппозиционная группировка, выступающая за свержение Исламской Республики. Она была основана в 1965 году как левая антишахская партизанская группа, которая стала ударными отрядами революции 1978–1979 годов, прежде чем быстро поссорилась с Хомейни после свержения шаха. Многие из ее членов были арестованы и казнены, в то время как другим удалось бежать, некоторым в Ирак, где они совершали нападения на иранские силы во время ирано-иракской войны. Несколько стран, включая США, причисляют ее к террористическим организациям, и даже помимо этого у нее сомнительная репутация узкой догматической организации, члены которой являются раболепными приверженцами руководства.

Большая часть разведданных, предоставленных группой об Исламской Республике, была преувеличенной, а иногда и просто ложной, но на этот раз информация, которую она предоставила, была одновременно точной и взрывоопасной.

А поскольку Ирак входит в Совет Безопасности (и вскоре подвергнется вторжению), поскольку администрация Буша обратила свое внимание на «страны-изгои» с подозрением на наличие оружия массового уничтожения, для Ирана не могло быть худшего времени.

Несмотря на дремоту, Джафарзаде мгновенно узнал голос на другом конце провода: член базирующегося в Париже иранского парламента в изгнании, который сообщил ему, что появилась информация о ядерной программе Ирана. Именно это нельзя было сказать по телефону, но он должен изучить некоторую информацию, проанализировать ее и организовать пресс-конференцию, чтобы обнародовать ее. Джафарзаде получил информацию той ночью и провел следующие семь часов, кропотливо переводя документы, держа в руках персидский словарь из-за огромного количества научных слов, которые в нем содержались.

Он закончил около 9 утра и выпустил краткий пресс-релиз, в котором объявил о пресс-конференции на следующий день в вашингтонском отеле Willard. Затем он немного поспал. 14 августа 2002 года выдался жаркий день. Когда Джафарзаде добрался до отеля, он весь вспотел.

Он беспокоился, что, возможно, не будет большой явки – в этом не было необходимости; войдя в комнату, он насчитал камеры с 13 различных телеканалов, а также репортеров из всех крупных газет и информационных агентств. Затем он приступил к публичному раскрытию всех подробностей о предприятии по обогащению урана в Натанзе и строительстве завода по производству тяжелой воды в Араке, который после ввода в эксплуатацию будет способен производить плутоний.

Ни одно из этих действий не является незаконным само по себе, поскольку статья IV Договора о нераспространении ядерного оружия устанавливает «неотъемлемое право» всех государств-участников разрабатывать, исследовать и производить ядерную энергию в мирных целях. Но Соглашение о всеобъемлющих гарантиях 1974 года с МАГАТЭ обязывало Тегеран быть прозрачным в отношении всех своих ядерных объектов (хотя от Ирана требовалось заявлять о существовании любых объектов только за шесть месяцев до подачи на них ядерного топлива).

Когда Джафарзаде изложил свои выводы, он почувствовал, как атмосфера в комнате сгустилась. Даже вялые операторы, опиравшиеся на свои штативы, напряглись и усилили фокусировку своего взгляда. У Джафарзаде было все – точное местоположение объектов в Натанзе и Араке, координаты зданий, их размер, спектр проводимых мероприятий. Конференция вызвала международный резонанс; начался ядерный кризис.

В Вене заместитель генерального директора МАГАТЭ по гарантиям Олли Хейнонен был взволнован. Была середина августа, генеральный директор МАГАТЭ Мохаммед эль-Барадеи находился в отпуске в Египте, и Хейнонен исполнял обязанности главы Агентства в отсутствие своего босса. Эти откровения не были полной неожиданностью. Агентство подозревало, что Иран, возможно, получил ядерный материал, о котором он не сообщал, а также что имела место незаявленная деятельность; критически важно, что оно знало о Натанзе, но Хейнонен был удивлен его размерами. Он также видел информацию о строительстве завода по производству тяжелой воды в Араке, но не был уверен, как все это сочетается друг с другом, потому что не знал о существовании тяжеловодного реактора. Проще говоря, Агентство не знало о масштабах ядерной деятельности Ирана. Было ясно, что к Тегерану есть серьезные вопросы, на которые нужно ответить, и первое, что сделал Хейнонен после того, как прочитал пресс-релиз, это позвонил Эль-Барадеи, который посоветовал ему связаться с иранцами.

Днем, охваченный паникой, он позвонил послу Ирана в МАГАТЭ Али Акбару Салехи, чтобы сообщить ему, что появилась информация, требующая объяснения, а затем написал ему одностраничное письмо с официальным запросом дополнительной информации и доступа к сайтам. Поскольку все иранцы должны были прибыть в Вену на сентябрьскую конференцию МАГАТЭ через несколько недель, Эль-Барадеи и Хейнонен решили, что было бы лучше провести первые предметные обсуждения тогда.

Ни один из них не подозревал, что эта проблема сохранится в течение следующего десятилетия. На Сентябрьской конференции Эль-Барадеи должным образом попросил Голамрезу Агазаде подтвердить, действительно ли, как сообщалось, Иран строит крупный подземный ядерный объект в Натанзе и завод по производству тяжелой воды в Араке, что Агазаде и сделал. Агазаде также заявил, что не существует юридического обязательства объявлять ни один объект до тех пор, пока они не будут близки к завершению, затем предоставил информацию о намерениях Ирана продолжать развивать свой ядерный топливный цикл и согласился на инспекцию МАГАТЭ двух объектов позже в этом году.

Разоблачения вызвали международный фурор, и МАГАТЭ стремилось посетить объекты как можно скорее, поэтому инспекция была запланирована на следующий месяц.

Фактически, потребовалось почти шесть месяцев, чтобы МАГАТЭ, наконец, разрешили доступ в феврале 2003 года, к большому разочарованию европейских и американских членов Правления МАГАТЭ. Они не винили МАГАТЭ, потому что все знали, что Агентство делает все возможное, чтобы получить доступ; скорее, они считали, что иранцы намеренно затягивают, не направляя приглашение, которое они обещали Эль-Барадеи. Дипломатический консенсус заключался в том, что они, вероятно, все еще работали над Натанзом; в частности, им требовалось время для завершения сборки центрифуги и внешней оболочки установки. Спутниковые снимки показали, что на крышу насыпали землю, скорее всего, для снижения риска ущерба от любой возможной бомбардировки с воздуха. 21–22 февраля 2003 года МАГАТЭ, наконец, проинспектировало объекты. Хейнонен отправился в Натанз с Эль-Барадеи и Пьером Гольдшмидтом, заместителем директора МАГАТЭ (и его непосредственным начальником).

Агазаде был там, чтобы встретить группу, когда они въехали в Натанз. После некоторых предварительных формальностей он отвел их в выставочный зал, где стало совершенно ясно, что иранцы тщательно подготовились к инспекции.

Они разобрали все центрифуги и выставили их компоненты на всеобщее обозрение вместе с инструкциями по изготовлению и тестированию; все 92 компонента центрифуги IR-1 (которая, на наметанный глаз, явно была пакистанской центрифугой P-1) были разложены для их осмотра. Хейнонен должен был признать: сделано это было красиво. Агазаде сказал команде, что все работы по центрифугированию проводились местными жителями с использованием услуг и информации, доступной из открытых источников, но Хейнонен, как ученый, изучающий, как далеко продвинулись иранцы, сомневался, что это правда. К настоящему времени все более скептически настроенная команда также попросила провести инспекцию Kalaye Electric Company в свете информации Агентства о незадекларированных (и пока недоказанных) испытаниях центрифуг и обогащения урана, которые проводились там в 1990-х годах. Иранцы отказались показать им мастерскую, утверждая, что они не обязаны этого делать, пока Иран не подпишет Дополнительный протокол к своему Соглашению о гарантиях с МАГАТЭ (который, среди прочего, предоставляет МАГАТЭ более широкие инспекционные полномочия для повышения его способности обнаруживать незаявленную ядерную деятельность).

Вместо этого группу заверили, что ничего, связанного с ее программой развития обогащения в центрифуге, связанной с использованием ядерных материалов, не имело места ни в Kalaye Electric, ни в каком-либо другом месте в Иране – что явно не соответствует действительности – и затем отвезли в офисы компании, которые, очевидно, не имели никакого отношения к делу. Инспекторы вернулись из Ирана недовольными.

Ядерные объекты Ирана

Они пришли к выводу, что завод по обогащению урана в Натанзе и завод по производству тяжелой воды в Араке были более масштабными и гораздо ближе к завершению, чем предполагалось ранее. Секретариат МАГАТЭ проинформировал свой Совет управляющих о том, что Иран на протяжении почти двух десятилетий скрывал ядерный материал и значительное количество видов ядерной деятельности и, следовательно, нарушал свое Соглашение о гарантиях. Тайная ядерная деятельность Ирана начала выходить на первый план. В письме от мая 2003 года Иран официально проинформировал Агентство о своей программе обогащения урана, которая, как было описано, включает два новых объекта, расположенных в Натанзе, а именно экспериментальную установку по обогащению топлива, строительство которой близится к завершению, и крупную установку по обогащению топлива промышленного масштаба, также находящуюся в стадии строительства; его намерение построить свой исследовательский реактор на тяжелой воде мощностью 40 МВт в Араке (IR-40); и его план начать строительство завода по производству топлива в Исфахане.

По сути, Иран публично признал, что он придерживается собственного ядерного топливного цикла. Более уместно, конечно, сказать, что обогащение урана (в Натанзе) и производство плутония (в Араке) – это два пути к производству ядерного оружия. В следующем месяце в июньском отчете МАГАТЭ за 2003 год (первом после инспекции) МАГАТЭ официально опубликовало все свои выводы, и хотя Эль-Барадеи не стал обвинять Иран в желании создать ядерное оружие, он пришел к выводу (что неудивительно), что он не выполнил свои обязательства по гарантиям. Вопросы затем стали более серьезными.

Под давлением МАГАТЭ Иран согласился разрешить инспекторам посетить электрическую мастерскую в Калайе, и Хейнонен и другие вернулись в июне того же года.

Неудивительно, что они обнаружили тип обычной мастерской, который можно было бы ожидать от частной компании, которая не имела никакого отношения к ОАЭИ и уж точно не проводила никаких работ по разработке центрифуг.

Но команде разрешили взять пробы окружающей среды, и когда в августе вернулись результаты, было обнаружено загрязнение оборудования частицами урана, что могло означать только присутствие там ядерного материала.

Все это было встречено в Вашингтоне с большим удовлетворением.

Заместитель госсекретаря США Ричард Армитидж был вместе с заместителем министра по контролю над вооружениями и вопросам международной безопасности Госдепартамента США Джоном Болтоном, когда впервые поступили новости о февральских выводах: «Мы получили их», – радостно сообщил он своему коллеге. Как и МАГАТЭ, и Армитидж, и Болтон уже знали многое из того, что было публично обнародовано; но они были в восторге от того, что МАГАТЭ, «уважаемый» сторожевой пес ООН, а не эти «ковбои-односторонники» в администрации Буша (которые испытывали проблемы с доверием в преддверии войны в Ираке, особенно когда утверждали, что страна разрабатывает оружие массового уничтожения), раскрыли обман Ирана.

Более того, эти разоблачения совпали с визитом летом 2002 года премьер-министра Израиля Ариэля Шарона в Вашингтон, во время которого Шарон прямо заявил Бушу, что Иран представляет экзистенциальную угрозу для государства Израиль. Встреча зарядила президента США энергией в отношении Ирана, и с того дня он неоднократно ссылался на опасность иранской ядерной катастрофы для Израиля и обещал сделать все возможное, чтобы предотвратить это.

Теперь Иран начал доминировать в его международных страхах, и позже он сказал премьер-министру Великобритании Тони Блэру, что Иран был «большой удачей» в войне с терроризмом. Болтон полагал, что на фундаментальном уровне и президент, и вице-президент Дик Чейни рассчитывали, что США придется свергнуть иранский режим. В Тегеране иранцы были напуганы. Исламская Республика вела словесную войну по поводу своей программы более 20 лет только для того, чтобы увидеть, как Вашингтон и Тель-Авив, казалось бы, доказали свою правоту перед мировой аудиторией.

Иранцы утверждали, что в соответствующее время они бы обнародовали свою деятельность как перед своим народом, так и перед МАГАТЭ, но им помешали «международные шпионы», предатели-сотрудники AEOI и «вероломство ОМИН» (которые хотели «передать» национальное развитие Ирана его врагам).

Весна 2003 года была тревожным временем для Исламской Республики. Администрация Буша только что выполнила свои угрозы смены режима в отношении одного члена «Оси Зла» и разгромила Ирак; теперь, когда досье Ирана находится в МАГАТЭ, оно вполне может быть передано в Совет Безопасности.

Иранцы должны были сформулировать позицию, сделать это быстро и обеспечить ее эффективность. Самым непосредственным образом, если бы они защищали программу (в отличие, скажем, от отказа от нее, как вскоре сделала Ливия), что именно они бы защищали? Спустя почти 30 лет после основания ОАЭИ, что значила ядерная программа для Ирана? Политическая целесообразность была необходима, но в основе всей политики лежали определенные фундаментальные принципы, главенствующим из которых была очевидная вера в то, что ядерная программа является неотъемлемой частью будущего Ирана; от нее нельзя отказаться. Как всегда, политика определялась иранским восприятием истории, а именно всеобъемлющей проблемой между Ираном и Западом: авторитет исламского режима, его национальная безопасность и объединение всех его территорий ни разу за последние двадцать семь лет не были поддержаны или даже признаны Западом каким-либо реалистичным образом; решимость этой великой нации обеспечить свою стабильность и стремление к независимости и справедливости никогда не приветствовалось и никогда не будет приветствоваться Западом… Ни на каком этапе после победы исламской революции отношения между Ираном и Западом не нормализовались.

В глазах Исламской Республики ее ядерная программа была симптомом этого; с самого начала она была мишенью США и Европы, которые расторгли контракты, чтобы обманом лишить Иран обещанных технологий и денег, чтобы «сдерживать Иран» в лучших традициях западного империализма. Доводы шаха, изложенные более 30 лет назад, все еще остаются в силе. Необходимость диверсификации своей энергетики, связанные с этим выгоды в области науки и техники и статус, соизмеримый с его собственным статусом великой державы, были причинами, по которым Иран будет продолжать свою программу: лишения, навязанные Ирану Западом в области мирной ядерной деятельности, никогда не были приемлемы для Исламской Республики Иран.

Нам было ясно, что с постепенным сокращением запасов углеводородов ядерная энергетика в предстоящие десятилетия будет играть важную роль в обеспечении топливом в качестве третьего источника энергии после нефти и газа. Таким образом, обеспечение, защита и совершенствование национальных возможностей на ядерной стадии стали считаться необходимостью, и, несмотря на обширные международные ограничения, этот курс был серьезным, и за ним постоянно следили. Его ядерная история, что характерно, свелась к единственному афоризму: национальная потребность столкнулась с международным препятствием. Бушер, в частности, подчеркнул эту тенденцию: последовательно при трех президентах США подряд предотвращение его строительства «доминировало» в российско – американских отношениях (в то время как Европа также «следовала примеру США»).

Это означало, что у Ирана не было другого выбора, кроме как производить ядерные технологии в меру своих возможностей «в пределах своих собственных границ».

Исторический опыт слился с классическими желаниями модернизирующегося государства и нашел свое ядерное выражение в потребности в собственном топливном цикле. Столкновение между Исламской Республикой Иран и западным миром никогда не разрешится, пока возможности Ирана в различных политических, экономических, научных и технологических сферах не достигнут уровня, сопоставимого с возможностями Запада, и справедливые отношения между нами и ними не станут неизбежными. Вера в необходимость Ирана смотреть миру в лицо с позиции силы определяла ядерную политику; ситуация сейчас была опасной, но это только сделало потребность в силе более острой, без чего невозможно было отделить достижение собственного ядерного топливного цикла. Пойти на компромисс означало бы поставить под угрозу само существование режима, что, очевидно, было неприемлемо.

В июне 2003 года напряженность в тесном кругу дипломатов, входивших в Правление МАГАТЭ, была высокой. Все согласились работать через Агентство и что Иран должен приостановить обогащение урана, что означало, что следующей возможностью для принятия каких-либо существенных мер по ядерному досье станет заседание Правления в сентябре 2003 года. С одной стороны, американцы упорно настаивали на том, чтобы Иран был уличен в несоблюдении Соглашения о гарантиях и доложил об этом Совету Безопасности; с другой стороны, Генеральный директор, Движение неприсоединения и большинство европейских стран хотели больше времени, чтобы точно выяснить, что произошло в Иране. На данном этапе Лондон разделяет убеждение Вашингтона в том, что надлежащей реакцией на июньский отчет Генерального директора 2003 года было бы принятие Советом директоров резолюции, признающей Иран виновным в несоблюдении, и сообщение об этом Совету Безопасности для принятия любой юридически обязывающей резолюции, которую он сочтет целесообразной.

Сила резолюции о несоблюдении заключается в том, что она переносит карательные санкции МАГАТЭ на Совет Безопасности ООН, где его пять постоянных членов обладают гораздо большими полномочиями по принятию решений, чем в Совете МАГАТЭ, где каждая является всего лишь одной из 35 стран (без права вето). Но они были в меньшинстве, и Питер Дженкинс, посол Великобритании в МАГАТЭ, был вынужден отправить нежелательное сообщение в Лондон, в котором сообщил своим боссам, что будет невозможно достичь консенсуса в отношении признания Ирана несоответствующим требованиям, хотя британская политика изменится в течение нескольких недель. Что ясно (и важно), так это то, что с самого начала между Европой и США существовали серьезные структурные разногласия. Они возникли по двум причинам. Первой была очевидная вера в определенных кругах США в то, что Иран, несомненно, стремится создать ядерную бомбу; заместитель госсекретаря США по контролю над вооружениями и вопросам международной безопасности Джон Болтон возглавлял эту фракцию.

По мнению Болтона, каждое новое разоблачение делало все более очевидным, что гражданская программа была всего лишь прикрытием для военной. Он не доверял МАГАТЭ и, в частности, Эль-Барадеи, которого считал наихудшим международным бюрократом. И вот все они оказались перед лицом одной из величайших угроз режиму нераспространения в современной истории, в то время как даже генеральный директор МАГАТЭ не мог оценить серьезность угрозы. Он считал, что Эль-Барадеи никогда не хотел, чтобы Иран обратился в Совет Безопасности, потому что хотел сохранить власть в МАГАТЭ и избежать повторения иракской истории. У него были проблемы с правительствами (он думал, что стоит над ними); честно говоря, он был занозой в шее.

Вторая причина более интересна и указывает на концептуальную разницу в дипломатических подходах между США и «Старой Европой». С самого начала Болтон полагал, что у европейцев не было реального плана борьбы с иранской программой, и они просто хотели доказать, что проблему можно решить иначе, чем в Ираке, и избежать применения военной силы. Принимая решение от МАГАТЭ и, следовательно, от европейских переговоров и передавая его Совету Безопасности, они рассматривали это, по сути, как признание того, что дипломатический путь провалился.

По его мнению, они были вовлечены в дипломатический процесс сам по себе – в средства, а не в цели, – и просто не были готовы предпринять необходимые шаги, чтобы помешать Ирану обзавестись ядерным оружием. Он утверждал, что только существенное давление заставило бы иранцев обратить на это внимание, а фундаментальной проблемой европейской политики было отсутствие чего-либо, стоящего за ней. Несмотря на разговоры о кнуте, всегда был только кнут.

Точно так же европейцы считали, что Болтон в корне заблуждался, а дипломатия США была слишком агрессивной и в конечном счете контрпродуктивной – это было такое же культурное, как и политическое столкновение. По словам Питера Дженкинса: посол Болтон всегда был склонен переоценивать ценность палок. Имея дело с иранцами, он не смог понять, что иранцы – гордые люди с широкими спинами, и в целом они плохо реагируют на палки, и они довольно хороши в том, чтобы просто сидеть на корточках, терпеть эти возмутительные удары и ждать, когда все наладится… это было фундаментальным источником разногласий между европейцами и послом Болтоном; мы полагали, что у нас гораздо больше шансов добиться прогресса в достижении цели, которую мы фактически разделяли с послом Болтоном, с помощью дипломатии убеждения, чем с помощью принуждения. Дженкинс считал, что эта политика была тем хуже, что она просто играла на руку Ирану: их ощущение себя жертвами Запада было бы усилено, и это дало бы их лидерам предлог призвать иранский народ к жертвам… Существует очень долгая история сначала британского, а затем, совсем недавно, американского вмешательства в дела Ирана, которое приучило их ожидать от нас худшего, и поэтому, когда мы применяем дубинки, мы просто подтверждаем все эти атавистические оговорки в отношении англо-американцев.

Эти аргументы мало подействовали на Болтона, и европейцам было ясно, что теперь он сильно влияет на политику Госдепартамента и столкновение неизбежно. Трансатлантические разногласия, начавшиеся, когда июньские дискуссии перетекли в конец июля, должным образом переросли в противостояние в начале сентября, когда незадолго до заседания Правления МАГАТЭ Дженкинс получил электронное письмо из Лондона, в котором говорилось, что ему больше не следует присоединяться к США в отстаивании резолюции о несоблюдении. Дипломатические силы незаметно перестроились, и теперь все европейцы были на одной стороне, а США (вместе с Канадой, Японией и Австралией) – на другой.

Теперь Дженкинсу предстояло выполнить рекомендацию Генерального директора – принять резолюцию с требованием приостановить обогащение урана и дать иранцам два месяца на расширение сотрудничества с Агентством. Давление будет оказываться с оговоркой, что в резолюции должно быть четко указано, что непредоставление требуемой информации, скорее всего, приведет к тому, что Великобритания присоединится к США в настаивании на принятии решения о несоблюдении требований на следующем заседании Правления в ноябре. Интересно, что никто с европейской стороны не сомневался в том, что Иран серьезно не соблюдал требования и технически об этом следовало сообщить в Нью-Йорк. Но возникла европейская политика, основанная на расчете на то, что можно было бы добиться большего, удерживая угрозу передачи дела Совету Безопасности в отношении Ирана, чем саму передачу дела, – кажущаяся любопытной логика, основанная на убеждении, что последний вариант просто побудит Иран прекратить сотрудничество с агентством и затруднит установление истины.

Тем не менее, когда Болтон услышал это, он не был впечатлен. Он нашел аргумент совершенно нелогичным, потому что отдавал предпочтение бездействию, а не действию. Но Дженкинс считал, что это было правильное решение. Летом 2003 года вторжение США в Ирак увенчалось военным успехом (катастрофа «мира» была еще впереди). Тегеран отчаянно хотел избежать передачи дела, опасаясь, что, как только на повестке дня встанет вопрос о ядерной программе, за этим может последовать разрешение на военные действия.

Примерно в это же время Дженкинс разговаривал со своим иранским коллегой Салехи, и ему стало ясно, что Салехи искренне напуган возможностью американского вторжения.

МАГАТЭ опубликовало свой последний отчет по Ирану незадолго до сентябрьского заседания Совета директоров, в котором в деталях изложено все, что было обнаружено с начала кризиса: что иранские центрифуги были модели Khan P-1; что планы программы центрифужного обогащения начались в 1985 году, а не в 1997 году, как утверждали иранцы; что планы и чертежи для них (приобретенные благодаря сотрудничеству Масуда Нараги с сетью Khan) находились в их распоряжении с 1988 года; что они тайно импортировали UF6 из Китая в 1991 году (хотя название Китая не упоминалось); что следы ВОУ были обнаружены на оборудовании, изготовленном в соответствии с международными стандартами в «Калайе Электрик»; что Агентство столкнулось с огромными проблемами при получении доступа к «Калайе Электрик» и что, когда они это сделали, стало очевидно, что были внесены изменения, призванные скрыть деятельность; и что там был обогащен уран, который не был задекларирован.

Чего еще, – задавался вопросом Болтон, – хотели европейцы?

Он знал, что резолюция, призывающая к немедленному обращению Ирана в Совет Безопасности, будет отклонена, поэтому он хотел такую, которая создавала бы «спусковой механизм», делающий обращение почти автоматическим, если Иран не выполнит какую бы то ни было принятую резолюцию. У него возникли неотложные проблемы со своим коллегой, послом США в МАГАТЭ Кеном Бриллом, который хотел пойти на компромисс по европейскому образцу, поэтому он обратился к своему боссу, заместителю госсекретаря Ричарду Армитиджу. Из-за шестичасовой разницы во времени между Вашингтоном и Веной у троих мужчин была назначена конференция в 6:45 утра по телефону.

Армитидж был в Вашингтоне, Болтон в своей машине ехал на выступление за завтраком, а Брилл находился в своем офисе в Вене. К большому удивлению Болтона, Армитидж встал на его сторону: если нет никаких шансов на обращение в Совет Безопасности, принятая резолюция должна быть как можно более жесткой, и люди согласились нажать на «спусковой крючок».

Американцы были едины, но теперь столкнулись с более широкой проблемой ядерного разрыва между развивающимися странами во всей его дипломатической силе. Видя, что «один из своих» подвергся нападению со стороны «лицемерных» ядерных держав, Движение неприсоединения мобилизовалось от имени Ирана. Возглавляемая послом МАГАТЭ Южной Африки Абдулом Самадом Минти группа пожаловалась на постоянно вызывающую беспокойство статью IV ДНЯО.

Минти утверждал, что если на основании дела Ирана будет установлено, что страна, подписавшая ДНЯО, не может осуществлять свои права по статье IV, как другие неядерные государства могут быть уверены, что их не постигнет та же участь, если Запад сочтет это целесообразным? И не имело значения, сколько раз европейцы говорили ему, что Иран – особый случай – страна, которая скрывала свою деятельность от Агентства в течение 18 лет и таким образом утратила международное доверие, – они оставались непреклонными и вынудили европейцев включить в резолюцию такие формулировки, как «добровольный» и «не имеющий обязательной юридической силы».

На заседании Правления южноафриканцы начали разбирательство, фактически представив конкурирующую «более мягкую» резолюцию.

Если это была дипломатическая уловка, призванная ослабить европейскую резолюцию, то она сработала: европейцы убедили Эль-Барадеи, у которого были хорошие отношения с Минти, убедить южноафриканца отказаться от своей резолюции в обмен на еще большую гибкость. Была согласована резолюция: временная приостановка всех дальнейших работ по обогащению урана, включая ввоз дополнительных ядерных материалов в Натанз (определение, которое станет решающим после Тегеранского соглашения).

Европейцы также признали, что резолюция будет внесена Японией (это было поздно ночью в очень душном зале, заполненном эмоциональными людьми). Но в последний день европейцам пришлось пойти на последнюю уступку: на этот раз давление исходило с другой стороны. Американцы, верные своему решению, настаивали на том, чтобы формулировки были как можно более четкими и чтобы резолюция допускала «окончательные» выводы и, следовательно, действия в отношении «несоблюдения» на ноябрьской коллегии, что на практике означало дальнейшие действия по линии Совета Безопасности. Иранцы, их союзники по Движению неприсоединения и, что особенно важно, ядерный партнер Ирана, Россия, хотели, чтобы «окончательное» было вычеркнуто, и Брилл подвергся сильному давлению, требуя отказаться от этого слова или провести голосование. Он позвонил Армитиджу и Болтону, и Армитидж сказал ему быть твердым (если они не добьются формулировок, которых они изначально хотели, они не допустят, чтобы резолюция была настолько слабой, чтобы вызывать смех).

Поэтому Брилл отказался и раскусил их блеф; он победил, и 12 сентября 2003 года резолюция была принята консенсусом. В то время Иран отбывал двухлетний срок в Совете МАГАТЭ (десять членов Совета являются постоянными; остальные избираются сроком на два года), и Салехи вышел из зала до того, как была принята резолюция. Позже Тегеран упрекнул его в том, что он не назначил голосование, но это был умный ход с его стороны, потому что Иран был бы единственным, кто проголосовал бы против.

После телефонной конференции с Бриллом Болтон и Армитидж ожидали результатов переговоров. Когда пришло известие, они были на заседании депутатов Совета национальной безопасности, и все разразились аплодисментами; они были поражены, что действительно одержали дипломатическую победу. Сентябрьская коллегия была микрокосмом более широкого ядерного столкновения в точном представлении о расстановке сил, которые повлияют на его ход.

С одной стороны, Иран, Китай, Россия и Движение неприсоединения; с другой – американцы, а европейцы склоняются к ним, но остаются, более или менее, посередине. И, конечно, все это разыгрывалось внутри развитого ядерного мира и подпитывалось им, что привело к восстановлению позиций с обеих сторон; и что Иран использовал в своих собственных дипломатических целях. Это определило модель на следующее десятилетие, хотя тогда никто этого не знал.

В игру вступает Обама. Ядерная разрядка

Предвыборная кампания была жаркой – кандидаты вступали в напряженные теледебаты; на улицах Тегерана в преддверии голосования возникло что-то вроде праздничной атмосферы, за которой пристально следил весь мир. Как всегда, европейцы и американцы думали, что правильный результат может повысить гибкость Ирана на переговорах: все, что им было нужно, – это чтобы кто-то схватил протянутую руку Обамы.

Как понятная важная часть национальных дебатов в Иране, ядерная программа (и вызванный ею кризис) занимала видное место в иранской президентской кампании. Все кандидаты были согласны с национальной важностью программы, но разделились во мнениях по поводу дипломатического урегулирования Ахмадинежадом кризиса, который испытал терпение значительной части политической элиты и страны в целом.

Три раунда санкций и усиливающаяся международная изоляция Ирана усугубили проблемы и без того проблемной экономики, и с каждым годом, когда тысячи новых молодых людей выходят на насыщенный рынок труда, проблемы будут только усугубляться.

Главная угроза Ахмадинежаду исходила от бывшего премьер-министра Мир-Хосейна Мусави, он критиковал экономическую политику действующего президента, которая привела к резкому росту инфляции и растрате доходов от продажи нефти на популистские, бесполезные проекты.

Мусави утверждал, что Иран нуждается в политике разрядки, чтобы работать над укреплением международного доверия, и выразил готовность ответить взаимностью на примирительные жесты Обамы.

Как и все кандидаты, Мусави был непреклонен в том, что Иран будет отстаивать свое право на ядерные технологии; «ужасные последствия» последуют, если страна откажется от своей ядерной программы, которая, как он явно утверждал, преследовала гражданские цели. Программа не подлежала обсуждению, но и не было никакой необходимости в том, что он назвал внешнеполитическим авантюризмом Ахмадинежада: обвинение, которое поддержал даже другой, консервативный, претендент, бывший глава Революционной гвардии Мохаммад Резаи. Наиболее откровенный сторонник реформ, священнослужитель Мехди Карруби, еще один политик, основавший избирательную кампанию на лозунге «перемен», пообещал изменить политику Ахмадинежада и сказал, что не возражал бы встретиться с президентом Бараком Обамой, если это поможет национальным интересам.

Он тоже поддержал ядерную программу, но высказался за большую гибкость в переговорах и предположил, что акцент можно было бы перенести с обогащения на реакторы, которые, в конце концов, будут обеспечивать страну электроэнергией, что было предполагаемой целью программы.

Но более «умеренные» кандидаты столкнулись с трудностями. Избрание Ахмадинежада в сочетании с преобладанием консерваторов в седьмом меджлисе означало, что с 2005 года сторонники жесткой линии и консерваторы доминировали как в исполнительной власти, так и в парламенте. Важные изменения в политике по ядерной проблеме или в отношениях с США были бы затруднены без поддержки судебной власти, парламента и самого Хаменеи, а его позиция была ясна. С 2005 года и Ахмадинежад, и Хаменеи использовали ядерную проблему для клеймения реформистов, изображая их пораженцами, готовыми вести переговоры в ущерб интересам Ирана. Несмотря на кажущийся нейтралитет, Хаменеи неоднократно высказывал эти тезисы в ходе избирательной кампании. «Не позволяйте тем, кто поднимает руки и сдается врагам и порочит престиж иранской нации, занять этот пост», – сказал он в телевизионном выступлении в Биджаре, на западе Ирана.

Хаменеи, конечно, открыто поддерживал принятие решений Роухани в 2003–2005 годах, и его новая должность была чем-то вроде смены лица.

Два года приостановки обогащения, по мнению Хаменеи, ничего не принесли из-за уклончивости ЕС-3, и это убедило его последовать своим антизападным инстинктам. Как всегда, его голос был последним, кто имел значение. Сторонники жесткой линии, такие как Хамид Реза Тараки, лидер Исламской коалиционной общественной партии, теперь осудили реформистское правительство Хатами, которое «сдалось» Вашингтону, уступив давлению Запада с требованием приостановить обогащение урана (что, опять же, было возможно только с одобрения Хаменеи), и приветствовали неповиновение Ахмадинежада.

В свою очередь, реформисты продолжали использовать кризис как пример глупой дипломатии Ахмадинежада. Но это мало что значило. 12 июня 2009 года на выборах, которые были явно сфальсифицированы, Ахмадинежад подавляющим большинством «победил» Мусави, набрав 66 процентов голосов против 33 процентов у Мусави. Схема голосования была подозрительной, и результат был объявлен до того, как около 248 человек – в 2008-10 годах даже закрылись избирательные участки, с которыми Мусави отказался согласиться, вынудив к частичному пересчету голосов, который он также проиграл. Несколько дней спустя сам Хаменеи, предположительно стоящий выше «простой» политики, публично поддержал результат.

В последующие недели миллионы людей вышли на улицы, одетые в зеленое (цвет избирательной кампании Мусави), в знак протеста против правительства и результатов выборов; в ответ режим отключил интернет, выгнал иностранных журналистов, убил и заключил в тюрьму демонстрантов и в целом продемонстрировал свой статус изгоя. Что больше всего поразило западных дипломатов, так это некомпетентность, с которой были проведены выборы (если не последовавшие за ними протесты, которые были подавлены с варварской эффективностью).

Они полагали, что муллы запаниковали, опасаясь победы Мусави в первом туре.

Вашингтон подозревал, что Хаменеи, возможно, опасался комбинации Обамы и Мусави в то время, когда США настаивали на участии – что могло, отчасти, быть причиной фальсификации результатов голосования. Выборы (или, точнее, их последствия) стали серьезным испытанием для политики разрядки напряженности, проводимой Обамой. Он сопротивлялся давлению с целью осудить Тегеран как режим, заключающий в тюрьмы, пытающий и убивающий свой собственный народ, или открыто поддержать оппозиционное «Зеленое движение», объединившееся вокруг Мусави.

Опять же, он проявил историческую чувствительность, в частности, к перевороту 1953 года, и, хотя он выразил обеспокоенность насилием, но подчеркнул, что, учитывая историю американо-иранских отношений, вмешательство может рассматриваться как вмешательство во внутренние дела. При этом было достаточно осведомленности, чтобы понимать, что открытая поддержка иранской оппозиции подорвет доверие к ним и позволит режиму навесить на них ярлык «имперских агентов».

Точно так же он отказался начинать переговоры, пока ситуация не разрешится. Теперь внутренний баланс сил Ирана изменился, что привело к серьезным последствиям для ядерного тупика. «Победа» Ахмадинежада, поддерживаемая Революционной гвардией, в сочетании с провалом Мусави, Движения Зеленых и более прагматичных игроков, таких как Рафсанджани, означала почти полный жесткий контроль над иранской политикой.

Как военная элита режима, Революционная гвардия контролирует его наиболее чувствительные военные программы, включая иранскую программу создания баллистических ракет – если военная ядерная программа существует, она находится в их ведении. Как доминирующая политическая, так и военная сила в Исламской Республике, стратегический выбор относительно того, использовать ли ядерное оружие, вероятно, будет приниматься в соответствии с заявленной Стражей Исламской Революции политикой превращения Ирана в региональную военную державу. Предупреждение главы Тегеранского центра ядерных исследований в марте 2009 года о том, что ядерное оружие, находящееся под контролем Революционной гвардии, безвозвратно изменит внутренний баланс сил в их пользу, казалось, приблизилось к реализации.

После взрывного начала лето прошло спокойно. Иран сдержал свой народ, и все стороны ждали встречи G-20 и Генеральной Ассамблеи ООН в конце сентября 2009 года. Всего за несколько недель до этого, 9 сентября, в ответ на установленный в середине сентября крайний срок для представления иранского ответа на предложенные переговоры, Иран представил «6 + 1» обещанный пакет предложений по урегулированию противостояния. Это было то, чего ожидал Вашингтон: много горячего воздуха и пустой риторики. Иран согласился на «конструктивные» переговоры по целому ряду вопросов, включая глобальное ядерное разоружение, региональную безопасность и финансовый кризис, в то время как он практически ничего не упомянул о ядерном досье.

В тот же день в Белом доме было принято решение не отклонять предложение сразу, чтобы сохранить открытыми каналы связи, но Белый дом также не мог притворяться, что это серьезно; в какой-то момент это стало бы достоянием общественности, и администрации необходимо было сохранить доверие к себе.

Выборы в Иране чрезвычайно усложнили стратегию Белого дома в отношении Ирана. Официальные лица считали менее вероятным, что Иран теперь выступит с конструктивным подходом к переговорам, но они по-прежнему придерживались основного подхода к взаимодействию в попытке достичь соглашения. Взаимодействие останется в рамках многостороннего формата «5 + 1» для усиления давления и, при необходимости, усиления изоляции Ирана.

Как всегда, будет сложно – из-за русских и китайцев, которых вполне устраивал статус-кво: ни сделки, ни кризиса. Сотрудники Белого дома предположили, что Тегеран не заинтересован в подлинной сделке, хотя такая возможность не исключалась. Одним из последствий нестабильности после выборов, по расчетам американцев, могло стать желание Ирана улучшить отношения с внешним миром в качестве средства стабилизации режима. Тегеран, возможно, и подавил инакомыслие, но он утратил легитимность: иранцы кричали «смерть диктатору» с крыш Тегерана, как это было при шахе. Были также признаки того, что правитенльство хотело избежать большей изоляции или дальнейшего усиления санкций: впервые более чем за год МАГАТЭ был разрешен доступ в Арак.

В Натанзе работало около 4000 центрифуг, но газ не поступал, и никто не был уверен почему; это могло быть политическим сигналом о том, что Иран не работает на полной скорости, но в равной степени это могла быть техническая проблема (на самом деле это было началом технических трудностей, вызванных компьютерным вирусом Stuxnet). С другой стороны, официальные лица США понимали, что это могло быть сделано просто для предотвращения усиления давления на Генеральную Ассамблею ООН и G-20. Честно говоря, кто знал?

15 октября американцы решили, что они еще раз предложат переговоры, в идеале в ООН, хотя они подозревали (как оказалось, правильно), что Иран откажется от встречи. К настоящему времени целью Вашингтона было просто замедлить ядерный прогресс Ирана. При нынешних темпах обогащения Тегеран вскоре мог бы иметь достаточно обогащенного урана для производства нескольких бомб и, если бы он предпринял ускоренную программу, мог бы «вырваться» в краткосрочной или среднесрочной перспективе. Вашингтон все еще не был уверен в намерениях Ирана; вполне возможно, что речь шла о создании оружейного потенциала, а не о самом оружии, но на первом месте у всех был Израиль.

Просьба Обамы к Израилю предоставить больше времени была осложнена избранием в апреле 2009 года Биньямина Нетаньяху, который был еще более недвусмыслен в отношении иранской угрозы, чем его предшественник Эхуд Ольмерт.

Давление Израиля на Вашингтон стало очевидным почти сразу, и на майской встрече в Вашингтоне между Нетаньяху и Обамой первый ясно выразил нетерпение Израиля. Июльское заявление госсекретаря США Хиллари Клинтон о том, что Вашингтон обеспечит «защитный зонтик» для его союзников на Ближнем Востоке в случае, если Иран разработает ядерное оружие, было воспринято, к сожалению, многими израильтянами как молчаливое признание ядерного Ирана и только усилило давление Израиля на Вашингтон. Требовался какой-то четкий сигнал о замедлении темпов роста. Предложение США 2008 года о замораживании в обмен на замораживание (замораживание обогащения в обмен на замораживание санкций) с последующим приостановлением и переговорами, возможно, делало акцент на приостановлении, но сотрудники Белого дома считали, что важно то, что будет дальше: возможность для Ирана вернуть доверие международного сообщества. Иран заявил, что хочет, чтобы с ним обращались как с любой другой нацией; у американцев есть несколько интересных идей по этому поводу, которые, по их мнению, заслуживают обсуждения. Вашингтон публично переложит бремя ответственности на них, предоставив им прямой выбор. Завершение сентябрьской Генеральной ассамблеи в Нью-Йорке считалось идеальным форумом: с участием «6 + 1» и иранцев это был бы период «подведения итогов» – официальные лица ясно дали бы понять, что терпение США не бесконечно и, если Тегеран не проявит признаков гибкости, давление будет усилено.

Но всего за несколько дней до начала заседания Генеральной Ассамблеи Иран проинформировал МАГАТЭ о том, что он тайно строит экспериментальный завод по обогащению топлива в Фордо недалеко от города Кум. Объявление вызвало идеальную, хотя и предсказуемую бурю; даже его обнародование было предметом споров. Согласно МАГАТЭ, 21 сентября 2009 года в письме на имя Генерального директора МАГАТЭ правительство Ирана проинформировало Агентство о существовании строящегося ранее незаявленного объекта по обогащению урана в Фордо близ Кума, предназначенного для производства пятипроцентно обогащенного урана.

Несколько дней спустя, 25 сентября, Обама сообщил возмущенному миру о его существовании в заявлении на встрече G-20.

Прошедшие дни были напряженными в плане дипломатии.

Иран сообщил некоторую информацию о Фордо (скорее всего, потому что они уже и так узнали о том, что им было знать не положено), но без информирования МАГАТЭ о местонахождении ядерного объекта, размерах или о том, когда началось его строительство. Западная разведка знала о Фордо в течение многих лет и обсуждала, обнародовать ли информацию заранее, чтобы использовать в качестве рычага давления, или придержать ее до тех пор, пока не станет ясно, что это «неопровержимый факт», которого все ждали. Западные дипломаты впоследствии проинформировали обо всем МАГАТЭ, чтобы его инспекторы имели полную информацию. Фактически, они были обеспокоены тем, что Агентство плохо отреагирует на то, что им не сообщили об этом раньше. Они сообщили МАГАТЭ в присутствии средств массовой информации. Объект вызывал серьезную озабоченность.

В ходе последующих встреч (и переписки), состоявшихся в конце октября, Иран проинформировал МАГАТЭ о том, что решение о строительстве завода было принято во второй половине 2007 года.

По словам Тегерана, он строился в качестве резервной копии Натанза в ответ на продолжающиеся военные угрозы в отношении объекта со стороны «сионистского режима» и администрации Буша.

Это был как практический шаг, чтобы Иран мог продолжать обогащение в гражданских целях, если Натанз будет разрушен, так и политическое заявление о непоколебимости Ирана.

По словам посла Ирана в МАГАТЭ Али Асгара Солтаниеха, этот новый объект в Фордо несет в себе политическое послание: мы говорим миру, что даже угроза военного нападения не остановит обогащение – у нас есть план на случай непредвиденных обстоятельств. Обогащение в Иране не будет остановлено или приостановлено ни за какие деньги. Это не было сделано с помощью санкций или резолюций, это не будет сделано силой. Если Натанз подвергнется нападению, это место продолжит обогащение. Это нанесло небольшой урон. Фордо, расположенный в подземном горном комплексе недалеко от базы Стражей Исламской революции, широко подозревался в военном использовании. Белый дом полагал, что обогатительная фабрика, содержащая 3000 центрифуг, не может быть подходящим резервом для Натанза, поскольку 3000 центрифуг – недостаточное количество для производства регулярных загрузок топлива для гражданских атомных электростанций, которые требуют гораздо большего количества. Он был просто слишком мал, чтобы служить резервом для Натанза, и, более того, он был слишком велик для опытного завода по обогащению.

И наоборот, 3000 центрифуг было идеальным числом, если бы уран обогащался на центрифугах до достаточно высоких уровней – 80 % или выше (хотя производители оружия предпочитают около 93 %) – для производства одного ядерного заряда в год. Обогащение до такого уровня в Натанзе было бы невозможно без привлечения инспекторов МАГАТЭ, поэтому такой секретный завод, как Фордо, теоретически был идеальным. Что касается группы 5 + 1, то Иран был пойман на слове. В конце сентября, всего через несколько дней после обнаружения, собралась ООН. Франция и Великобритания осудили этот объект, в то время как Обама потребовал, чтобы Иран открыл его для инспекций в течение двух недель. В Нью-Йорке не было достигнуто никакого прогресса по общему ядерному досье, и терпение французов, в частности (которые заняли гораздо более жесткую позицию в отношении Ирана после выборов Саркози в 2007 году), подходило к концу. Париж был убежден, что события последних трех месяцев явно не повлияли на стратегический выбор Ирана, и, как и США, он считал иранское предложение от 9 сентября «дымовой завесой», призванной замедлить движение к ужесточению санкций.

В целом позиция ЕС была ясной – никаких новых уступок. Предложение осталось тем же предложением, которое было представлено Ирану в Женеве годом ранее – 6-недельное замораживание, которое приведет к отказу Ирана от обогащения. Американцы, тем временем, готовились к двусторонним переговорам между Ираном и США в Женеве после Генеральной ассамблеи, которые, наконец, были согласованы с Ираном. Они не возражали против новообретенной дипломатической агрессии Франции. На самом деле, они считали, что это хорошо, что Иран знает, что их союзники по ЕС нетерпеливы и злы на них, хотя они бы предпочли, чтобы это было сделано наедине.

И США, и Европа теперь чувствовали себя оскорбленными и, после открытия Фордо, обманутыми. Особенно разозлились сотрудники Обамы. Попытки их босса разрядить обстановку с Ираном стали политической помехой, поскольку оппоненты республиканцев в сенате и по радио назвали его «мягкотелым», и теперь разговоры перешли к очередному раунду санкций. Чуть более месяца спустя, 17 мая, и, казалось бы, без предупреждения, Иран, Турция и Бразилия объявили о соглашении (так называемой Тегеранской декларации) по итогам трехсторонних переговоров в Тегеране по урегулированию спора вокруг Тегеранского исследовательского реактора. Иран согласился отправить 1200 кг своего НОУ в Турцию в обмен на 120 кг 20-процентно обогащенного топлива для реактора от Венской группы (США, Россия, Франция и МАГАТЭ) в течение года. Иран сохранит право собственности на НОУ в Турции (и в случае, если условия декларации не будут выполнены в течение года, материал будет возвращен Ирану).

Иран также согласился письменно уведомить МАГАТЭ о своей сделке в течение семи дней после заявления, которое должно было быть принято Венской группой.

При положительном ответе письменное соглашение будет озаглавлено, поставленного в зависимость от обязательства Венской группы поставлять топливо». Сделка была примечательна тем, что ее участники были внештатными дипломатами. Ни Турция, ни Бразилия не имели мандата от МАГАТЭ или Группы 5+1. Турция по понятным причинам хотела избежать проблем на своих собственных границах, и Стамбул был всецело заинтересован в предотвращении эскалации ядерного кризиса, в то время как шанс разрешить иранский ядерный тупик и укрепить претензии Турции на региональное лидерство был слишком хорошей возможностью, чтобы премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган мог ее упустить. Более интересным случаем здесь была Бразилия. Личная дружба президента Бразилии Лулы да Силвы с Ахмадинежадом, возможно, сыграла свою роль, но, как ядерная пороговая держава со своими собственными ядерными амбициями, Бразилия, вероятно, рассматривала Иран как прецедент и по этой причине была кровно заинтересована в решении проблемы. Иранское мышление было более очевидным. Ахмадинежад отчаянно нуждался в какой-либо сделке с тех пор, как его политические оппоненты сорвали сделку, заключенную с США в Женеве, а Иран отчаянно нуждался в предотвращении новых санкций.

Его экономические проблемы усугубились, и неминуемое прекращение субсидий на такие товары первой необходимости, как зерно и бензин, означало, что и без того раздраженное население столкнется с неминуемыми финансовыми трудностями.

Приближалась первая годовщина выборов 12 июня и внутренних беспорядков, которые они, вероятно, вызовут. Режиму нужно было на некоторое время разрядить ядерную ситуацию. Интересно, что это также указывает на последовательность в мышлении Ирана. Еще в 2005 году Роухани заявил о необходимости увеличения числа союзников Ирана в условиях ядерного кризиса. В частности, он предложил сотрудничество с такими странами, как Южная Африка и Бразилия, которые заинтересованы в развитии своих собственных возможностей в области топливного цикла. «Мы должны выработать формулу, которую эти страны могли бы донести до европейцев», – утверждал он. – «Это должны быть не только мы и европейцы».

Это то, что сейчас сделал Иран, и, по иранским расчетам (учитывая нечестность Ирана в отношении Женевы), Запад будет выставлен неразумным. Более того, что немаловажно, когда дело доходило до обсуждения санкций, Россия и Китай могли сказать, что сделка возможна и все должны вернуться за стол переговоров.

Предполагаемый посыл был ясен: вы можете иметь дело с Ираном. Конечно, сказал Солтани, иранцы не были «довольны» этой сделкой.

Но он утверждал, что это продемонстрировало искреннее желание найти политическое урегулирование. Теперь Иран ожидал, что «6 + 1» сядет за стол переговоров.

Увы, европейцы и американцы смотрели на вещи по-разному. Иран обещал экспортировать 1200 кг, когда его общий запас составлял около 2300 кг, так что то, что предлагалось, составляло менее половины.

Более того, при нынешнем уровне обогащения (который вполне может увеличиться с появлением новой центрифуги третьего поколения, представленной всего месяцем ранее) Ирану потребуется всего около года, чтобы заменить то, что он согласился поставлять. И как только о сделке было объявлено, министерство иностранных дел Ирана повторило, что Иран будет настаивать на 20-процентном обогащении, так что сделка даже не устраняет фундаментальную озабоченность. Днем позже США в консультации с европейцами и, что особенно важно, с русскими и китайцами доработали проект Резолюции Совета Безопасности (который Бразилия, в то время непостоянный член Совета Безопасности, по понятным причинам отказалась одобрить), ужесточающий санкции против Ирана. 9 июня 2010 года Совет Безопасности принял резолюцию № 1929, вводящую четвертый раунд санкций (еще раз смягченных Китаем и Россией) против Ирана. Они включали в себя ужесточение финансовых мер и расширение эмбарго на поставки оружия, но, что крайне важно, никакого нефтяного эмбарго. Ахмадинежад ответил, сказав, что санкции – это «использованный носовой платок, который следует выбросить в мусорное ведро» и они «не способны причинить вред иранцам».

И что ж, он мог бы. 1 июля раздраженный Обама также подписал закон США о новых односторонних санкциях против Ирана, целью которых было прекращение импорта продуктов переработки нефти, таких как бензин и авиатопливо, а также ограничение доступа к международной банковской системе. Если бы Китай и Россия не смягчили санкции, Вашингтон мог бы нацелиться на (значительные и многочисленные) слабые места Тегерана, что он и сделал.

Недипломатическая альтернатива

В конце 2009 года иранские ученые, работающие в Натанзе, заметили, что центрифуги начали выходить из-под контроля и разрушать сами себя. Это было почти каннибализмом: казалось, они буквально пожирали самих себя. В проблемах с центрифугами не было ничего нового: действительно, проблемы с ядерным оборудованием были распространенной шуткой среди ученых-ядерщиков ОАЭИ с тех пор, как Хазане впервые работал над программой еще в 1970-х годах. Проблемы только усугубились с тех пор, как Россия стала основным ядерным партнером Ирана. Устаревшее оборудование и вышедшие из строя детали заставили даже сторонников жесткой линии среди ученых мечтать хотя бы об одном элементе западного «проникновения» в Иран: работающих технологиях. Персонал часто ожидал каждой новой поставки деталей со смиренной снисходительностью (и некоторым весельем), шутя между собой, что иранская программа добилась большего прогресса за счет попыток починить неисправные детали, чем за счет освоения самих ядерных процессов.

Но такой уровень поломки за такой короткий промежуток времени был необычным. Позже в том же месяце персонал был списан и заменен примерно в 1000 центрифуг. Еще более странным было то, что проверка всех внутренних систем мониторинга показала, что центрифуги вращаются нормально.

После расследования стало ясно, что видеозапись была подделана. Кому-то удалось внедрить вредоносный вирус в компьютерную систему в Натанзе, что подтвердил глава ОАЭИ Али Акбар Салехи 23 ноября 2010 года. Иранцы были в ярости. Вирус, названный Stuxnet, был очень сложным и работал за счет увеличения скорости работы урановых центрифуг до предельной для коротких очередей, одновременно вводя в заблуждение системы мониторинга безопасности. Программа тайно записывала нормальные операции на заводе, а затем воспроизводила эти показания операторам завода, так что все казалось нормальным, в то время как центрифуги на самом деле разрушали сами себя.

Это было кинематографично.

В то время влияние Stuxnet казалось огромным, но его долгосрочный эффект по-прежнему трудно оценить. Если целью было уничтожение всех центрифуг в Натанзе, это провалилось, но если целью было уничтожить более ограниченное количество центрифуг и затормозить прогресс Ирана – хотя и временно, – то это удалось.

Вирус почти наверняка был результатом сотрудничества по крайней мере двух держав. Он был настолько сложным, что только крупная западная держава (такая как США) могла обладать киберспециализацией и ядерным оборудованием, необходимыми для тестирования вируса. Его поставка – вставленная в иранский мейнфрейм с помощью устройства USB-типа – была поспешной и почти наверняка предполагала сотрудничество внутри самой ядерной программы, что указывает на тип наземного шпионажа, которым славится Моссад (Иран позже утверждал, что уничтожил сеть из десяти шпионов, «связанных с сионистским режимом»). Израильские и американские официальные лица хранили молчание, но были явно довольны. На декабрьской конференции главный стратег Обамы по ОМУ Гэри Сэмор уклонился от ответа на вопрос Stuxnet на конференции по Ирану, но заявил, что рад тому, что у иранцев возникли проблемы, и с широкой улыбкой добавил, что США и их союзники делают все возможное, чтобы еще больше усложнить ситуацию.

Stuxnet был, по крайней мере, признаком огромного дипломатического разочарования.

Был достигнут прогресс в отношениях с Россией (и в меньшей степени с Китаем) после разоблачений Фордо и обязательства США отказаться от противоракетного щита, и европейцы обнаружили ужесточение отношения обеих стран к ядерной программе. Но недавний раунд санкций доказал, что оба они по-прежнему защищают Иран в Совете Безопасности.

Также беспокойство вызывал трансатлантический разрыв между европейцами и американцами. Теперь, когда у Вашингтона появилась возможность вести двусторонние переговоры с Ираном, он не обязательно разделял краткосрочный европейский календарь. Но европейцы опасались, что параллельный календарь США, которому Иран, возможно, предпочтет следовать, может ослабить коалицию и позволить Тегерану выиграть больше времени. США также теперь рисковали вступить в длительный диалог, не добившись прогресса, и быть «использованными» Ираном, как это было с европейцами.

Европейцы оценили, что новым приоритетом Тегерана стало продолжение его стратегии «разделяй и прогрессируй», направленной на раскол международного сообщества. Долгожданное вступление Вашингтона принесло проблемы нового рода. Все это, конечно, идеально устраивало Иран. Несмотря на проблемы со Stuxnet, политика неповиновения Ахмадинежада, казалось, оправдала себя, и Иран продолжил обогащение, запланировав в Натанзе восемь новых установок по 18 каскадов центрифуг каждая.

Обогащение урана до 20 % на экспериментальной установке по обогащению топлива также началось в двух взаимосвязанных каскадах, и в Вене Солтани ухмыльнулся и гордо помахал фиктивным топливным стержнем, который позволит Ирану подавать обогащенное топливо в Тегеранский исследовательский реактор.

По словам Салехи, Иран произвел 25 кг урана, обогащенного на 19,75 процента, с тех пор, как он начал этот процесс в феврале того года. Даже в Бушере дела шли хорошо, и 21 августа 2010 года на церемонии, на которой присутствовали российские официальные лица, Иран начал загрузку топлива на свою первую атомную электростанцию. По словам Сергея Новикова, представителя российской государственной ядерной корпорации «Росатом», это был «необратимый шаг» к завершению проекта.

МАГАТЭ, теперь с новым генеральным директором, японским дипломатом Юкия Амано (который сменил Эль-Барадеи в декабре 2009 года), критиковало Иран в более резких выражениях, чем когда-либо. На заседании правления в сентябре 2011 года Амано осудил Тегеран за его отсутствие сотрудничества с Агентством, ссылаясь на его отказ выполнять различные резолюции ООН и недавнее решение запретить двум инспекторам, которых Амано охарактеризовал как «опытных и надежных», посещать его ядерные объекты.

Поскольку даже МАГАТЭ теперь становится открыто критичным, внутренний раскол Ирана по поводу ядерного кризиса усилился. Политические последствия выборов 2009 года продолжались, как и эволюция программы от тотема национального единства к политическому футболу, и дебаты по ядерной программе погрязли во внутренней иранской политике. В середине сентября Рафсанджани выступил перед Ассамблеей экспертов и (не называя его имени) раскритиковал Ахмадинежада за неспособность серьезно отнестись к последствиям санкций. Он предупредил свою аудиторию, чтобы она не преуменьшала их последствий, и, хотя Иран обладал способностью преодолевать их, он сомневался, что она использовалась надлежащим образом. Более того, страна никогда не сталкивалась с таким интенсивным международным давлением, которое усиливалось с каждым днем. По его словам, везде, где Иран находил лазейку, западные державы ее блокировали. Это была явная насмешка над неправильным дипломатическим обращением Ахмадинежада с ядерным досье. Он был прав. Санкции ООН и (особенно) США теперь повлияли на продажи Ираном сырой нефти, а также на его судоходную, финансовую и торговую деятельность, но Ахмадинежад продолжал действовать вызывающе. Это был акт, который нашел менее восприимчивый общественный резонанс, но остался официальной линией, и который в конце года Солтани выразил со своей типичной идиосинкразией: на фарси «если табу нарушено, то это конец».

Они нарушили табу, направив этот вопрос в Нью-Йорк и приняв соответствующие резолюции. На фарси: «если кого-то опускают в воду, не имеет значения, сколько там дюймов». Они думают, что загнали нас в воду, чтобы мы утонули, приняв резолюции и санкции, но нам все равно, сколько резолюций они примут. Его оценка Обамы и его попыток разрядить обстановку была еще более резкой: Обама уже разочаровал всех в мире, включая тех в Иране, которые думали, что он открывает новую главу во внешней политике… То, что он делает по иранской ядерной проблеме, не так, как думали некоторые люди.

Для этого есть много причин; одна из них заключается в том, что на этом острове, США (давайте назовем это островом), правят два короля: Х. Клинтон и Обама. Таким образом, мы не знаем, кто на самом деле управляет страной. Я неоднократно замечал – что бы ни делал Обама, Клинтон и ее команда просто разрушают или ослабляют это. Так кто же этим управляет?

2011 год начался ярко. В своей речи об отставке в начале января на еженедельном заседании правительства Меир Даган, уходящий в отставку глава израильской секретной службы Моссад, заявил, что ядерная программа Ирана столкнулась с «технологическими трудностями», которые могут отложить создание бомбы до 2015 года. «Я сделал, – сказал он после 43 лет (не очень) государственной службы, – все, что мог». Stuxnet продемонстрировал тем, кто стремится помешать ядерному прогрессу Ирана, эффективность «альтернативных» средств борьбы с программой, поскольку дипломатия начала давать еще меньше результатов (если это было возможно). Всего неделю спустя, в середине января, очередной раунд переговоров между «6 + 1» и Ираном в Стамбуле завершился безрезультатно. Дипломаты представили Ирану список шагов по укреплению доверия к мирному характеру программы и предложили обновленную версию прошлогоднего предложения по обмену топливом.

Иран отказался даже рассматривать предложения без отмены всех экономических санкций. Тегеран, казалось, был доволен тем, что время шло, пока, несмотря на технические проблемы, он полз вперед. Месяц спустя МАГАТЭ подтвердило (как будто в этом была необходимость), что, вопреки резолюциям Правления МАГАТЭ и Совета Безопасности, Иран продолжал обогащение. Его запасы НОУ в Натанзе в настоящее время составляют 3606 кг, при этом, по оценкам, 44 кг НОУ с 20-процентным обогащением.

Строительство Фордо все еще продолжается (Иран еще не ответил на запросы Агентства о предоставлении дополнительной информации о хронологии проектирования и строительства установки), и, хотя на установке не было установлено центрифуг, Иран проинформировал Агентство, что он начнет подачу ядерного материала в каскады к лету. В июне новый глава ОАЭИ Ферейдун Аббаси-Давани, сменивший Али Акбара Салехи в феврале, объявил, что Иран утроит производство обогащенного на 20 процентов урана и переведет его в подземный Фордо. Обама сказал, что вероятны дальнейшие санкции, и месяц спустя министерство иностранных дел Тегерана объявило об установке новых центрифуг повышенного качества и скорости (хотя и не назвало объект). Через месяц после этого Иран начал перемещать центрифуги из Натанза в Кум. Казалось, ничего не сработает.

В августе новый глава Моссада Тамир Пардо открыл свое правление убийством иранского ученого-ядерщика. Это было четвертое подобное нападение за два года. Жертва, Дариуш Резаи, предположительно был вовлечен в разработку высоковольтных переключателей, ключевого компонента для запуска взрывов, необходимых для запуска ядерной боеголовки. Убийство было целенаправленным, и оно в буквальном смысле поразило международное сообщество. Это было послание. Учитывая материально-технические и политические проблемы, связанные с военными ударами, Моссад теперь считал, что наиболее эффективным способом отсрочить ядерную программу Ирана было нанести удар по тем, кто ею управлял.

Чтобы добиться длительного воздействия – более чем на один или два года – израильтянам необходимо нанести кадровые потери иранским ученым и инженерам. Учитывая скептицизм Тель-Авива в отношении дипломатии и его собственную историю целенаправленных убийств (некоторые из которых, такие как убийство канадского ученого Джеральда Булла, который работал над «суперпушкой» для Саддама Хусейна, оказались эффективными), они указали на новую стратегию борьбы с ядерной программой – атаку, кибератаку и реальные действия.

Однако ни один израильский агент не смог бы свободно перемещаться по Тегерану, и сами нападения, по-видимому, были результатом сотрудничества разведки и подготовки Моссада с использованием иранских оперативников ОМИН на местах.

И ОМИН, и Моссад, естественно, были сдержанны в этом вопросе, но в марте 2012 года два высокопоставленных чиновника администрации Обамы, как сообщается, подтвердили, что атаки были осуществлены подразделениями ОМИН, финансируемыми и обучаемыми Моссадом. Что еще более противоречиво, также появились сообщения о том, что разведка США с 2005 года тайно обучала подразделения MKO в пустыне Невада – потенциально неловкий факт, учитывая, что группа связана с убийством шести граждан США в 1970-х годах, и Государственный департамент внес ее в список иностранных террористических организаций с 1997 года.

Дипломатический процесс застопорился, количество «альтернативных» решений увеличилось. 12 ноября 2011 года на ракетной базе Альгадир, расположенной в 25 милях к юго-западу от Тегерана, прогремел взрыв. Среди 17 убитых членов Революционной гвардии Ирана был бригадный генерал Хасан Могаддам, архитектор ракетной программы страны. Тегеран заявил, что взрыв был несчастным случаем, но это произошло всего через несколько дней после того, как МАГАТЭ сообщило, что Иран испытал удаление обычного фугасного заряда из боеголовки своей самой совершенной баллистической ракеты «Шахаб-3» и заменил его сферическим ядерным зарядом (хотя это было сделано до того, как военная программа предположительно была прекращена в 2003 году). Источники западной разведки сообщили, что за этим последуют новые убийства. Очевидно, «в магазине было больше патронов». И все же Иран прогрессировал. К сентябрю 2011 года было накоплено 4543 кг урана, по сравнению с 4105 кг, и 70,8 кг 20-процентно обогащенного (по сравнению с 57,6 кг ранее).

Строительство Фордо продолжалось (хотя обещание Ирана начать подачу материала в центрифуги к лету не было выполнено).

Никогда еще Тегеран не был так изолирован, но он казался довольным. В том же месяце Бушер, наконец, открылся. Почти. Завод, через 37 лет после начала строительства в 1974 году, начал подавать электроэнергию в национальную сеть 3 сентября 2011 года, а через неделю состоялось официальное открытие, на котором присутствовали высокопоставленные российские и иранские официальные лица. Согласно условиям российско-иранского соглашения, одобренного МАГАТЭ, Россия будет нести ответственность за эксплуатацию завода, поставки ядерного топлива и обращение с отработавшим топливом в течение следующих двух – трех лет, прежде чем передать полный контроль Ирану. Прежде чем завод выйдет на полную мощность в ноябре, его отключат от сети на несколько недель для проведения ряда тестов. С тех пор он не работает.

Мир открыл 2012 год еще одним, необычайно компетентным убийством иранского ученого-ядерщика. Мостафа Ахмади Рошан, который работал на иранском заводе по обогащению в Натанзе, ехал на работу через центр Тегерана, когда проезжавший мимо мотоциклист прикрепил к его машине магнитную бомбу, которая убила всех внутри, но оставила территорию вокруг автомобиля невредимой. Никто, конечно, не взял на себя ответственность, но, как всегда, считалось, что ответственность несут израильтяне – Тель-Авив ничего не предпринял, чтобы развеять подобные слухи. Иран был предсказуемо (и театрально) возмущен, и правительственная газета намекнула, что Корпус стражей исламской революции Ирана может нанести ответный удар. Месяцем ранее, в ответ на решение ЕС прекратить закупки нефти у Ирана, Иран пригрозил закрыть Ормузский пролив, через который проходит 20 процентов мировой нефти.