Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» бесплатное чтение

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436–ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Максим Коробов

Научный редактор: Илья Альтман, канд. ист. наук

Редактор: Наталья Нарциссова

Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Александра Кaзакова

Арт-директор: Юрий Буга

Корректоры: Ольга Бубликова, Ирина Панкова

Верстка: Андрей Ларионов

Иллюстрация на обложке: United States Holocaust Memorial Museum, courtesy of Michael O'Hara

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Christopher Browning, 1992, 1998, 2017

The original publisher is Avid Reader Press, an Imprint of Simon & Schuster, Inc.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025

Раулю Хильбергу

посвящается

Предисловие

К середине марта 1942 года погибли 20–25% всех жертв Холокоста, но 75–80% были еще живы. Однако всего через 11 месяцев, к середине февраля 1943 года, процентное соотношение изменилось на прямо противоположное. В ходе короткой, но интенсивной волны массовых убийств произошли главные события Холокоста, и основной их ареной стала Польша. К марту 1942 года, после двух с половиной лет невыносимых тягот, лишений и гонений, там все еще сохранялись крупные еврейские общины. По прошествии 11 месяцев уцелеют лишь жалкие остатки польского еврейства, чудом выжившие в нескольких еще функционирующих гетто и трудовых лагерях. Иными словами, немецкая агрессия против евреев в Польше представляла собой не последовательную программу действий, поэтапную и растянутую во времени, а блицкриг – массированную атаку, потребовавшую мобилизации большого количества ударных соединений. К тому же эта атака развернулась именно тогда, когда в войне на Восточном фронте произошел перелом, – в период, начавшийся с нового броска немцев в направлении Крыма и Кавказа[1] и закончившийся разгромным поражением под Сталинградом.

Но если наступление немецкой армии в 1942 году в конечном итоге потерпело неудачу, то блицкриг против евреев, особенно в Польше, достиг своей цели. Нам давно известно, как именно их убивали в крупных гетто, прежде всего в Варшаве и Лодзи. Но большинство польских евреев проживало в небольших городках и поселках, где они зачастую составляли более 30%, а в некоторых случаях даже 80 или 90% жителей. Каким же образом нацистам удалось организовать истребление столь широко распространенного еврейского населения? И откуда в решающий период войны они смогли взять людские ресурсы для реализации этой масштабной задачи? Личный состав, обслуживавший лагеря смерти, был совсем немногочислен. Для «зачистки» небольших гетто – для того чтобы изолировать, а затем либо депортировать, либо расстрелять основную массу польского еврейства, – требовалось гораздо больше исполнителей{1}.

Поиск ответов на эти вопросы привел меня в городок Людвигсбург, расположенный неподалеку от Штутгарта. Здесь находится Федеральный центр расследования преступлений национал-социализма (Zentrale Stelle der Landesjustizverwaltungen). Просматривая обширное собрание обвинительных заключений и приговоров, вынесенных почти по каждому процессу о нацистских преступлениях в отношении польских евреев, я впервые наткнулся на судебное решение, касающееся 101-го резервного полицейского батальона – одного из подразделений германской полиции порядка.

До этого я почти 20 лет изучал архивные документы и протоколы судебных заседаний по делам о Холокосте, но именно этот обвинительный акт произвел на меня особенно сильное впечатление. Никогда прежде я не сталкивался с тем, чтобы человеческий выбор сопровождался столь драматическими событиями и столь откровенными свидетельствами, по крайней мере некоторых из преступников. Никогда прежде я не наблюдал картину ужасающих преступлений Холокоста, сквозь которую столь явно проглядывали человеческие лица убийц.

Из обвинительного акта, содержавшего весьма обширные дословные цитаты из протоколов досудебных допросов членов батальона, сразу же становилось ясно, что дело основано на необычайно большом количестве свидетельских показаний. Более того, многие из этих свидетельств заставляли буквально «ощущать» прямоту и искренность, которые отсутствовали в потоке самооправданий, отговорок и лжи, столь часто встречающихся в документах подобного рода. Следствие по делу 101-го резервного полицейского батальона длилось целых десять лет (с 1962 по 1972 год) и велось Государственной прокуратурой (Staatsanwaltschaft) города Гамбург. Это ведомство, пожалуй, одна из самых усердных и преданных своему делу прокуратур Федеративной республики, занимающихся расследованием нацистских преступлений, – по-прежнему хранило в своем архиве судебные протоколы по этому процессу, и мне удалось получить разрешение на ознакомление с ними.

В отличие от очень многих подразделений нацистских убийц, личности которых удается установить далеко не всегда, в случае 101-го резервного полицейского батальона в распоряжении следователей оказался полный список кадрового состава. Поскольку большинство этих людей были уроженцами Гамбурга (а во время расследования многие из них по-прежнему проживали в городе), мне удалось изучить протоколы допросов 210 из почти 500 человек, числившихся в подразделении в июне 1942 года, когда оно в полном составе было направлено в Польшу. Это собрание протоколов давало вполне представительный набор статистических данных, касавшихся возраста, членства в партии и в СС, а также социального происхождения подсудимых. Кроме того, примерно 125 свидетельств содержали информацию, позволяющую сделать подробную сюжетную реконструкцию событий и проанализировать взаимоотношения внутри этого подразделения.

На самом базовом уровне Холокост представлял собой процесс, в ходе которого одни люди на протяжении длительного периода времени совершали массовые убийства других людей. Низовые исполнители превращались в профессиональных убийц. Пытаясь писать о подразделении, состоявшем из таких людей, историк сталкивается с многочисленными трудностями, в том числе с проблемой источников. В отличие от многих других истребительных подразделений, действовавших на территории СССР, в случае со 101-м резервным полицейским батальоном имеется слишком мало современных событиям документов, и ни один из них не касается непосредственно массовых убийств, совершенных его членами{2}. Рассказы горстки уцелевших евреев помогли установить даты и масштаб карательных акций в некоторых из населенных пунктов, где действовал батальон. Но, в отличие от свидетельств тех, кому удалось выжить в гетто и лагерях и кто благодаря длительному контакту с преступниками мог указать на самых заметных из них, очевидцы мало что могли рассказать нам о кочующем подразделении, таком как 101-й резервный полицейский батальон. Неизвестные люди приезжали, выполняли свою кровавую работу, а затем уезжали. Нередко выжившие не могли вспомнить даже отличительный зеленый цвет униформы полиции порядка, чтобы можно было установить род войск, к которому относилось участвовавшее в акции подразделение.

Поэтому, рассказывая о 101-м резервном полицейском батальоне, я в значительной степени опираюсь на протоколы следственных действий и допросов, проведенных в 1960-х годах в отношении примерно 125 человек. Историк, стремящийся к определенности, может смутиться, читая об одних и тех же событиях, пережитых 125 разными людьми и представленных в том виде, в котором они преломились в их памяти спустя 20 лет. Каждый из этих людей играл свою особую роль. Каждый наблюдал разные события и детали и поступал по-разному. Каждый позднее забыл или постарался забыть определенные аспекты деятельности батальона или же запомнил их по-своему. Таким образом, показания с неизбежностью складываются в запутанный набор разных точек зрения и индивидуальных воспоминаний. Парадоксально, но у меня была бы иллюзия лучшего понимания того, что происходило с батальоном, если бы я прочел подробные воспоминания одного-единственного человека, а не 125.

Помимо различий в оптике восприятия и воспоминаниях, необходимо учитывать обстоятельства, в которых давались эти показания. Некоторые из допрашиваемых откровенно лгали, поскольку опасались юридических последствий, в случае если расскажут правду так, как они ее помнили. Не только подавленные или искаженные воспоминания, но и сознательная ложь определенно влияли на рассказы свидетелей. Кроме того, следователи задавали вопросы, руководствуясь своей главной задачей – сбором фактов по конкретным подсудным преступлениям, совершенным конкретными людьми. Они не занимались систематическим расследованием более широких, нередко более психологичных и субъективных сторон деятельности полицейских, которые представляют ценность скорее для историка, чем для юриста.

Как это всегда бывает при использовании множества источников, весь массив свидетельств необходимо было тщательно просеять и взвесить, оценив надежность каждого из них. При этом значительную часть показаний приходилось частично или полностью отвергать в пользу противоречащих им. Во многих случаях выбор был однозначен и очевиден, но в некоторых сделать его было довольно трудно. Притом что я всегда старался сохранять максимальную объективность, временами выбор совершался инстинктивно, хотя и безотчетно. Вероятно, другие историки, работая с тем же материалом, пересказали бы эти события в несколько ином виде.

В последние десятилетия интерес профессиональных историков все чаще направлен на то, чтобы писать историю «снизу вверх», реконструировать жизнь и переживания людей, чему доминировавшая прежде история большой политики и высокой культуры почти не уделяла внимания. В Германии, в частности, эта тенденция вылилась в практику написания Alltagsgeschichte («истории повседневности»), что достигалось путем «насыщенного описания» событий, затрагивавших народные массы. Но когда такой подход применялся к эпохе Третьего рейха, некоторые критиковали его как уход от ответственности и стремление отвлечь внимание от ужасов нацистской политики геноцида, направив его на те аспекты повседневной жизни, которые почти не претерпели изменений при новом режиме. В этом свете сама попытка написать тематическое исследование или микроисторию отдельно взятого батальона могла бы вызвать у некоторых людей возражения.

Однако с методологической точки зрения «история повседневности» нейтральна. Она становится попыткой «нормализовать» Третий рейх лишь в том случае, если не удается в рамках этой истории показать, до какой степени преступная политика режима пронизывала ежедневное существование людей под властью нацистов. В частности, для немецких оккупантов на территории завоеванных стран Восточной Европы – а это были буквально десятки тысяч людей из всех слоев общества – проводимая режимом политика массовых убийств не была чем-то из ряда вон выходящим и исключительным, чем-то, что почти не имело отношения к обычной жизни. Как показывает история 101-го резервного полицейского батальона, массовые убийства и обычный житейский распорядок сливались воедино. Сама нормальность стала совершенно ненормальной.

Еще одно возможное возражение против подобного рода исследований касается уровня сопереживания по отношению к преступникам, что неизбежно при попытке понять их. Совершенно ясно, что написание подобной истории требует отказа от демонизации. Полицейские батальона, проводившие массовые расправы и депортации, а также те немногие из их числа, кто отказывался или уклонялся от участия, были человеческими существами. Приходится признать, что, оказавшись в аналогичной ситуации, я стал бы либо убийцей, либо уклонистом. Это необходимо для того, чтобы наилучшим образом понять и объяснить поведение и тех и других. Такое признание действительно означает попытку сопереживания. Но чего я не принимаю, так это старых клише о том, что объяснить – значит оправдать, а понять – значит простить. Объяснение не равно оправданию, понимание не равно прощению. Без попытки понять преступников как людей невозможным было бы не только это исследование, но и любой рассказ о виновниках Холокоста, претендующий на что-то большее, чем одномерная карикатура. Незадолго до гибели от рук нацистов французский историк еврейского происхождения Марк Блок писал: «…в наших трудах царит и все освещает одно слово: “понять”»{3}. Именно этой заповеди я пытался следовать, работая над книгой.

Доступ к протоколам допросов был предоставлен мне с одним условием, и о нем необходимо сказать. Правила и законы в отношении защиты частной жизни в Германии становятся все более жесткими, особенно в последние несколько лет. Федеральная земля Гамбург и ее судебные архивы здесь не исключение. Поэтому, прежде чем получить разрешение на ознакомление с делом 101-го резервного полицейского батальона, я должен был пообещать, что не стану использовать подлинные имена подсудимых. Имена командира батальона майора Вильгельма Траппа и трех ротных командиров – капитана Вольфганга Хоффмана, капитана Юлиуса Волауфа и лейтенанта Хартвига Гнаде – фигурируют в других документах, хранящихся в архивах за пределами Германии. Я использовал их подлинные имена, поскольку в этом случае о конфиденциальности, которую можно было бы нарушить, речи уже не идет. Однако для всех других бойцов батальона, появляющихся на страницах этой книги, мне пришлось использовать псевдонимы (при первом упоминании они обозначены звездочкой). В примечаниях авторы показаний обозначаются просто по имени и первой букве фамилии. Но хотя соблюдение конфиденциальности и использование псевдонимов кажется мне прискорбным ограничением, налагаемым на историческую достоверность, я не думаю, что это мешает исследованию быть честным и полезным в качестве исторического труда.

В своих изысканиях и работе над книгой я получил неоценимую помощь от целого ряда лиц и организаций. Оберштатсанвальт (старший прокурор) Альфред Штрайм предоставил мне доступ к необыкновенно богатому собранию немецких юридических документов, хранящихся в Людвигсбурге. Старший прокурор Хельга Грабиц подвигла меня на исследование судебных протоколов в Гамбурге, поддержала мою заявку на получение доступа к ним и великодушно помогала мне во время моего пребывания в этом городе. Тихоокеанский Лютеранский университет профинансировал две мои поездки в Германию для работы в архивах на начальном и завершающем этапах исследования. Фонд Александра фон Гумбольдта, со своей стороны, помог совершить еще одну рабочую поездку в Германию. Основной объем исследовательской и писательской работы был выполнен во время творческого отпуска, предоставленного Тихоокеанским Лютеранским университетом, и при поддержке научного гранта по программе Фулбрайта. Дэниэл Краускопф, исполнительный секретарь Американо-Израильского образовательного фонда, заслуживает особой благодарности за содействие моим научным изысканиям как в Израиле, так и в Германии.

Питер Хейс из Северо-Западного университета и Сол Фридлендер из Калифорнийского университета дали мне возможность представить первые результаты исследований на конференциях, организованных ими в своих образовательных учреждениях. Множество друзей и коллег терпеливо выслушивали, высказывали замечания и морально поддерживали меня во время работы над книгой. Отдельного упоминания заслуживают Филип Нордквист, Деннис Мартин, Одри Юйлер, Роберт Хойер, Ян Кершоу, Роберт Геллатли, Иегуда Бауэр, Дина Порат, Майкл Маррус, Беттина Берн, Джордж Мосс, Элизабет Домански, Гитта Серени, Карло Гинзбург, а также покойный Уве Адам. Я в особом долгу перед Раулем Хильбергом. В 1982 году он привлек внимание к тому, насколько важную роль в «окончательном решении еврейского вопроса» сыграла полиция порядка, чем в очередной раз задал повестку для дальнейших исследований Холокоста{4}. Позднее он выразил личную заинтересованность в публикации этого исследования. Посвящая ему эту книгу, я не претендую на то, чтобы в полной мере выразить все мое уважение и признательность за столь действенную помощь – как сейчас, так и на прежних этапах моей карьеры. За неустанную поддержку и понимание я особенно благодарен своей семье, которая терпеливо перенесла период созревания еще одной моей книги.

Такома, ноябрь 1991 года

Глава 1

Однажды утром в Юзефуве

Ранним утром 13 июля 1942 года личный состав 101-го резервного полицейского батальона, казармы которого размещались в большом кирпичном здании школы в польском городке Билгорай, был поднят с коек. Это были семейные мужчины среднего возраста, уроженцы Гамбурга, представители рабочего и низших слоев среднего класса. Их сочли слишком старыми для службы в вермахте, поэтому они были призваны в полицию порядка. По большей части это были новобранцы без малейшего опыта службы на оккупированных территориях. В Польшу они прибыли менее чем за три недели до описываемых событий.

Когда полицейские залезали в ожидавшие их грузовики, было еще темно. Каждому выдали дополнительный боезапас, а кроме того, в грузовики загрузили какие-то коробки{5}. Батальон направлялся к месту проведения своей первой крупной акции, но о том, что им предстоит, никто из новобранцев не знал.

В темноте колонна грузовиков выехала из Билгорая и двинулась на восток по тряской гравийной дороге. Ехали медленно, и прошло полтора-два часа, прежде чем они прибыли к месту назначения – деревне Юзефув, расположенной всего в 30 километрах от Билгорая. Уже начинало светлеть, когда колонна остановилась на окраине Юзефува. Это была типичная польская деревенька со скромными белыми домами, крытыми соломенными крышами. Среди ее жителей было 1800 евреев.

В деревне царила полная тишина{6}. Бойцы 101-го резервного полицейского батальона высадились из грузовиков и выстроились полукругом перед своим командиром майором Вильгельмом Траппом – 53-летним опытным полицейским, которого подчиненные с любовью называли «папа Трапп». Наступил момент, когда Трапп должен был обратиться к бойцам и разъяснить им задачу, поставленную перед батальоном.

Трапп был бледен и нервничал, его голос дрожал, а в глазах стояли слезы. Было заметно, каких усилий ему стоило держать себя в руках, пока он говорил. Батальону, произнес он удрученно, предстоит выполнить крайне неприятную задачу. Лично ему эта задача совершенно не по нраву, и, разумеется, все это весьма прискорбно, но приказ поступил с самого верха. Если бойцам станет от этого легче, пусть вспомнят о том, что прямо сейчас в Германии бомбы падают на головы женщин и детей.

Затем он перешел непосредственно к делу. Евреи подбили американцев объявить бойкот, нанесший ущерб Германии, – так вспоминал слова Траппа один из полицейских. В деревне Юзефув были евреи, связанные с партизанами, – об этих его словах позже свидетельствовали еще два человека. Батальону приказано схватить этих евреев. Трудоспособных мужчин нужно отсортировать и направить в рабочий лагерь. Остальных – женщин, детей и пожилых – батальон должен расстрелять на месте. Объяснив, что предстоит его подчиненным, Трапп затем сделал им необычное предложение: если кто-то из старших по возрасту бойцов чувствует, что не способен выполнить поставленную перед ним задачу, он может сделать шаг вперед{7}.

Глава 2

Полиция порядка

Как же случилось, что батальон, сформированный из немолодых резервистов, летом 1942 года оказался в польской деревне Юзефув, имея приказ расстрелять около полутора тысяч евреев? Чтобы ответить на этот вопрос, вначале необходимо пояснить, как именно была учреждена полиция порядка (Ordnungspolizei, Orpo – орпо) и какую роль она сыграла в нацистской политике уничтожения евреев в Европе.

Полиция порядка возникла в Германии в результате третьей попытки в период между двумя мировыми войнами создать крупные полицейские формирования с армейской подготовкой и вооружением{8}. После поражения в Первой мировой в Германии разразилась революция. По мере разложения армии боевые офицеры и государственные чиновники, опасаясь, что их вот-вот сметут революционные силы, занялись организацией контрреволюционных военизированных подразделений – фрайкоров (Freikorps – свободный корпус, добровольческий корпус). После того как в 1919 году ситуация в стране стабилизировалась, многие из фрайкоровцев влились в ряды обычной полиции, став основой крупных полицейских формирований, которые находились на казарменном положении и были всегда под рукой на случай возникновения новой революционной угрозы. Однако в 1920 году Союзные державы потребовали распустить эти полицейские части, видя в них угрозу нарушения статьи Версальского договора, согласно которой численность регулярной немецкой армии не должна была превышать 100 000 солдат.

После того как в 1933 году в стране установился нацистский режим, была создана «полицейская армия» (Armee der Landespolizei), насчитывавшая 56 000 человек личного состава. Эти подразделения размещались в казармах и проходили полноценную военную подготовку в рамках программы скрытого перевооружения. Когда в 1935 году Гитлер открыто отказался от соблюдения пунктов Версальского договора, предусматривавших разоружение Германии, и вновь ввел призыв на военную службу, эта «полицейская армия» влилась в состав быстро растущей регулярной армии, обеспечив ее офицерскими и унтер-офицерскими кадрами. «Полицейская армия» сыграла совсем не малую роль в деле подготовки будущих армейских офицеров. По состоянию на 1942 год не менее 97 генералов вермахта имели опыт службы в «полицейской армии» в 1933–1935 годах{9}.

Решение о сохранении в составе полиции крупных военизированных формирований было принято не раньше 1936 года. В тот год Генрих Гиммлер, на тот момент уже занимавший должность главы СС, был назначен шефом германской полиции. Гиммлер разделил ее на две части, командование обеими осуществлялось из Берлина. Главное управление полиции безопасности (Sicherheitspolizei) возглавил Рейнхард Гейдрих, под его началом находились печально известная тайная государственная полиция (Geheime Staatspolizei, или гестапо), предназначенная для борьбы с политическими противниками режима, и криминальная полиция (Kriminalpolizei, или крипо), занимавшаяся главным образом расследованием неполитических преступлений. Другая служба германской полиции получила название «полиция порядка». Ее главой стал Курт Далюге. В состав полиции порядка вошли муниципальная полиция охраны (Schutzpolizei, или шупо), сельская жандармерия (Gendarmerie), более или менее соответствующая окружным полицейским в США, а также «общинная» полиция (Gemeindepolizei), действовавшая в небольших поселках.

К 1938 году в распоряжении Далюге находилось свыше 62 000 полицейских. Примерно 9000 из них служили в составе полицейских рот, называемых «сотнями» (Polizei-Hundertschaften), по 108 человек в каждой. В каждом из десяти крупных городов Германии три полицейские роты были сведены в еще более крупные «подготовительные отряды полиции» (Polizei-Ausbildungsabteilungen).

В 1938 и 1939 годах численность полиции порядка стремительно росла. Угроза войны подталкивала потенциальных призывников поступать на службу в орпо, ведь молодых полицейских не призывали в армию. Кроме того, полицейские батальоны – подобно частям Национальной гвардии в США – организовывались по региональному принципу, и это, казалось, гарантировало, что альтернативная регулярной армии служба пройдет не только в более безопасных условиях, но и недалеко от дома.

К сентябрю 1939 года – когда война началась – численность полиции порядка достигла 131 000 человек. Разумеется, возникли серьезные опасения, что ее крупные военизированные формирования вольются в германскую армию. Этого удалось избежать, пойдя на компромисс, за который полиция порядка заплатила высокую цену. Многие из ее лучших подразделений были переведены в состав полицейской дивизии, насчитывавшей примерно 16 000 человек и подчиненной армейскому командованию. Впоследствии эта дивизия сражалась в 1940 году в Арденнах, участвовала в наступлении на Ленинград в 1941-м и лишь в 1942-м, став 4-й полицейской гренадерской дивизией СС, вернулась под командование Гиммлера. Два полицейских полка, набранные в недавно захваченном Данциге, в октябре 1939 года также были переведены в состав вермахта. И наконец, полиция безопасности передала более 8000 человек в состав армейской военной полиции, или полевой жандармерии (Feldgendarmerie). В обмен на это остальные полицейские сохранили отсрочку от призыва в армию.

Для пополнения рядов полиции порядка разрешили завербовать 26 000 молодых немцев. Из них 9000 были добровольцами 1918–1920 годов рождения, а 17 000 – добровольцами более старшего возраста, родившимися в 1909–1912 годах. К ним прибавились 6000 так называемых «этнических немцев», или Volksdeutsche, которые до 1939 года проживали за пределами Германии. Кроме того, полиция порядка получила разрешение призвать в свои ряды 91 500 резервистов 1901–1909 годов рождения. Эта возрастная группа на тот момент еще не подлежала призыву в армию. Постепенно призыв в полицию порядка распространялся на людей все более старшего возраста, и к середине 1940 года ее численность выросла до 244 500 человек{10}.

В планах мобилизации, составленных до войны, полиция порядка почти не учитывалась. Никто не задумывался о возможности использовать ее в военное время, но успехи Германии на полях сражений и стремительная территориальная экспансия очень скоро потребовали увеличения количества оккупационных войск за линией фронта. С началом войны в Германии на базе различных полицейских рот и учебных подразделений был сформировал 21 полицейский батальон, каждый из которых насчитывал примерно 500 человек. Тринадцать батальонов были приданы армиям, вторгшимся в Польшу. Их задействовали для задержания польских солдат, отрезанных наступающими немецкими войсками, для сбора оружия и военного снаряжения, брошенного поляками при отступлении, а также для других задач по обеспечению безопасности тыловых районов.

К середине 1940 года, после того как из 26 000 молодых призывников и большого количества мобилизованных резервистов старшего возраста были сформированы дополнительные подразделения батальонного уровня, общее количество полицейских батальонов резко увеличилось до ста одного. Тринадцать батальонов были размещены в занятых немцами центральных районах Польши, ставших Генерал-губернаторством, а семь – в аннексированных Третьим рейхом западных польских землях, на так называемых «присоединенных территориях». Еще десять батальонов дислоцировались на оккупированных чешских территориях Богемии и Моравии, получивших название «Протекторат». Кроме того, шесть батальонов были направлены в Норвегию, а четыре – в Нидерланды{11}. Полиция порядка стремительно превращалась в важный источник живой силы, с помощью которой немцам удавалось удерживать контроль над оккупированной Европой.

Новые батальоны создавались двумя способами. Во-первых, опытные полицейские и набранные до войны добровольцы, из которых состояли первоначальные батальоны, направленные в 1939 году в Польшу, получали повышение по службе и распределялись по вновь формируемым частям, укомплектованным призывниками старших возрастов, что позволяло обеспечить эти части необходимыми унтер-офицерскими кадрами. Эти подразделения стали называться «резервными полицейскими батальонами». Во-вторых, из 26 000 молодых добровольцев, набранных осенью 1939 года, создавались отдельные батальоны (получившие номера от 251-го до 256-го и от 301-го до 325-го), которые стали новыми элитными формированиями полиции порядка{12}.

В каждый из четырех округов, на которые было разделено Генерал-губернаторство, – Краков, Люблин, Радом и Варшава (в 1941 году к ним добавился пятый округ – Галиция)[2], – был назначен постоянный полковой командир полиции порядка (Kommandeur der Ordnungspolizei, KdO) со своим штабом. Каждый окружной полк состоял из трех батальонов, которые постоянно менялись, по очереди выезжая из Германии в командировки. Кроме этого, всю территорию Генерал-губернаторства опутывала тонкая сеть небольших подразделений полиции порядка. Во всех крупных польских городах разместились управления охранной полиции (шупо). Их главной задачей был контроль над польской муниципальной полицией. В более мелких городах каждого округа имелось от 30 до 40 небольших постов жандармерии. И охранная полиция, и подразделения жандармерии, и командиры трех батальонов подчинялись окружному командующему полиции порядка – KdO. К концу 1942 года общая численность подразделений полиции порядка, размещенных в Генерал-губернаторстве, достигла 15 186 человек. Польская полиция, действовавшая под контролем полиции порядка, насчитывала 14 297 человек{13}.

Окружной KdO, в свою очередь, подчинялся командующему всеми силами полиции порядка в Генерал-губернаторстве (Befehlshaber der Ordnungspolizei, BdO), чья штаб-квартира находилась в столичном Кракове, и далее Главному управлению в Берлине, которое возглавлял Далюге. Эта командная цепочка функционировала тогда, когда дело касалось только местных подразделений полиции порядка. Однако параллельно с ней существовала и другая – для руководства мероприятиями и операциями, предусматривающими совместные действия полиции порядка, полиции безопасности и других частей СС. Старшим руководителем СС и полиции (HSSPF) в Генерал-губернаторстве и своим личным представителем Генрих Гиммлер назначил Фридриха Вильгельма Крюгера. В круг его обязанностей входила координация всех мероприятий, которые предусматривали участие нескольких ведомств гигантской гиммлеровской империи, объединявшей СС и полицию. В каждом округе Генерал-губернаторства имелся свой глава СС и полиции (SSPF) с той же зоной ответственности и полномочиями на окружном уровне, что и у Крюгера на уровне всего Генерал-губернаторства. В округе Люблин, где в 1942–1943 годах размещался 101-й резервный полицейский батальон, обязанности SSPF исполнял безжалостный и безнравственный человек – Одило Глобочник, закадычный друг Гиммлера, ранее снятый с поста гауляйтера Вены за коррупцию. Таким образом, подразделения полиции порядка в Люблине могли получать приказы либо от Далюге и Главного управления в Берлине через BdO в Кракове и окружного KdO, либо от Гиммлера через HSSPF Крюгера и окружного SSPF Глобочника. Поскольку в программе по истреблению польских евреев были задействованы все службы СС и полиции, именно вторая цепочка командования сыграла ключевую роль в участии полиции порядка в «окончательном решении».

Глава 3

Полиция порядка и «окончательное решение еврейского вопроса»: СССР, 1941 год

Начало участию полиции порядка в реализации «окончательного решения» – в массовом истреблении европейских евреев – было положено не в Польше, а в Советском Союзе летом и осенью 1941 года. В ходе подготовки к вторжению в СССР и к «войне на уничтожение», которую Гитлер намеревался там вести, в конце весны 1941 года были сформированы и обучены четыре специальных мобильных отряда СС – айнзацгруппы. Ядро этих подразделений составляли сотрудники подчинявшейся Гейдриху полиции безопасности (гестапо и крипо), а также его разведывательного аппарата (Службы безопасности, или СД). Им были приданы небольшие подразделения Ваффен-СС (военная составляющая гиммлеровских СС). Но вдобавок к этому три из четырех айнзацгрупп были усилены одной из трех рот 9-го батальона полиции порядка{14}. Таким образом, из 3000 человек, распределенных по четырем айнзацгруппам, примерно 500 были сотрудниками полиции порядка.

Относительно немногочисленные айнзацгруппы были всего лишь авангардом немецких подразделений, принявших участие в массовых убийствах советских граждан, нежелательных в политическом и расовом отношении. В начале июля на территорию СССР была направлена пятая айнзацгруппа, набранная специально для этого случая из личного состава полиции безопасности в Генерал-губернаторстве. Бо́льшая часть этих людей стала постоянным контингентом полиции безопасности на территориях бывшей Восточной Польши, оккупированных Советским Союзом в 1939–1941 годах. Что касается четырех первоначальных айнзацгрупп, то они, следуя за наступавшими германскими армиями, продвинулись далеко вглубь советской территории.

Для реализации задач, связанных с оккупацией СССР, Гиммлер назначил трех старших руководителей СС и полиции, каждому из которых был определен свой район – на севере, в центре и на юге страны соответственно. Этим людям поручалось координировать все операции СС на оккупированной советской территории. В середине июля 1941 года, когда после ошеломляющих первоначальных успехов вермахта в Германии царила эйфория от предвкушения скорой победы, Гитлер приказал усилить мероприятия по усмирению территорий, оказавшихся в тылу стремительно продвигавшейся вперед германской армии. 16 июля он заявил, что Германия никогда не покинет недавно захваченные на востоке земли. На них фюрер собирался создать «райский сад», и для этого он пообещал принять все необходимые меры. По словам Гитлера, приказ Сталина о развертывании партизанской войны был очень кстати: «…он дает нам возможность уничтожить всех, кто настроен по отношению к нам враждебно. Естественно, умиротворение этого огромного пространства должно быть проведено как можно быстрее; лучше всего добиться этого, расстреливая всякого, кто хотя бы косо на нас посмотрит»{15}.

Гиммлер не замедлил откликнуться на призывы своего хозяина. Не прошло и недели, как он направил в распоряжение высшего руководителя СС и полиции в Центральной России и Белоруссии Эриха фон дем Бах-Зелевского и высшего руководителя СС и полиции на юге оккупированной советской территории Фридриха Еккельна еще по одной бригаде СС. Таким образом, к участникам эсэсовской кампании уничтожения было добавлено еще 11 000 человек{16}. Сверх того, троим высшим руководителям СС и полиции, действовавшим на территории СССР, было передано как минимум 11 полицейских батальонов. Номера девяти из них начинались с 300, и это значит, что они состояли из недавно поступивших на службу молодых добровольцев. Это добавило еще пять с половиной тысяч человек к уже распределенным по айнзацгруппам 500 служащим полиции порядка{17}. В период с конца июля до середины августа Гиммлер ездил на Восточный фронт, лично требуя от своих подчиненных приступить к массовому истреблению советских евреев.

Однако первые шаги в своей кровавой карьере на территории СССР полиция порядка сделала еще до того, как во второй половине июля произошло массированное наращивание ее сил. Это случилось в городе Белостоке, где почти половину жителей составляли евреи. Накануне вторжения в Советский Союз, названного «операция “Барбаросса”», майор Вайс из 309-го полицейского батальона провел совещание со своими ротными командирами. Он ознакомил их с несколькими приказами, которые те должны были устно передать личному составу. То же самое происходило во всех прочих подразделениях германской армии и полиции, которым предстояло двинуться в СССР. Первым приказом был печально известный Kommissarbefehl («Приказ о комиссарах»), согласно которому так называемые политические комиссары – политработники, находившиеся в рядах Красной армии, а также гражданские партийные работники, заподозренные в антинемецких настроениях, – лишались статуса военнопленных и подлежали казни{18}. Вторым был указ «О военном судопроизводстве в районе Барбаросса и об особых мерах войск», который выводил действия германских солдат по отношению к гражданскому населению из-под юрисдикции военно-полевых судов и прямо оправдывал коллективные расправы над жителями целых деревень{19}. Фактически это была «лицензия на убийство» мирных советских граждан. Майор Вайс пошел еще дальше. Он заявил, что война ведется против евреев и большевиков и он хочет донести до сознания бойцов батальона, что по отношению к евреям они обязаны действовать беспощадно. По его мнению, смысл приказов фюрера заключался в том, что все евреи независимо от пола и возраста подлежали уничтожению{20}.

27 июня, после вступления в город Белосток, майор Вайс приказал своему батальону прочесать еврейский квартал и схватить евреев мужского пола. При этом он не стал уточнять, что нужно с ними сделать. Очевидно, инициатива была отдана ротным командирам, до которых на предварительном совещании были доведены его мысли на этот счет. Начало акции напоминало погром: евреев избивали, унижали, жгли им бороды, в некоторых стреляли, пока полицейские гнали их на рыночную площадь и в синагогу. Когда несколько лидеров еврейской общины явились в штаб 221-й дивизии безопасности под командованием генерала Пфлюгбайля и упали перед ним на колени, умоляя взять их под защиту армии, один из полицейских 309-го батальона расстегнул ширинку и помочился на них, а генерал просто повернулся к ним спиной.

То, что начиналось как погром, быстро переросло в систематические массовые убийства. Собранных на рыночной площади евреев вывозили в парк, выстраивали вдоль стены и расстреливали. Так продолжалось до темноты. В синагоге, куда согнали не менее 700 евреев, выходы облили бензином. Затем внутрь здания бросили гранату, из-за чего начался пожар. Полиция расстреливала каждого, кто пытался выбраться наружу. Огонь распространился на соседние здания, в которых прятались евреи, и они тоже сгорели заживо. На следующий день к месту массового захоронения вывезли 30 подвод с трупами. По оценкам, всего было убито от 2000 до 2200 евреев. Когда генерал Пфлюгбайль отправил вестового к Вайсу, чтобы узнать о причинах пожара, тот нашел майора пьяным. Вайс сделал вид, что ничего не знает о произошедшем, а позднее вместе со своими офицерами составил и направил Пфлюгбайлю рапорт, в котором события были искажены{21}.

Если первая расправа полиции порядка над евреями в Белостоке была инициативой отдельного командира, верно угадавшего и предвосхитившего желания своего фюрера, то вторая, состоявшаяся в середине июля, стала результатом четкого и систематического подстрекательства со стороны представителей самых высших эшелонов СС, а именно Эриха фон дем Бах-Зелевского, Курта Далюге и Генриха Гиммлера. 309-й полицейский батальон был переброшен на восток, а в Белосток ему на смену вошли 316-й и 322-й батальоны. Официальный журнал боевых действий (Kriegstagebuch), а также различные донесения и приказы по 322-му батальону – редкие примеры документов, касающихся полиции порядка, которые сохранились в советских архивах и стали доступны на Западе. По ним мы можем восстановить дальнейший ход событий в Белостоке.

Задачи, поставленные перед 322-м полицейским батальоном, по-видимому, не были столь кровожадными, как у 309-го батальона, но, разумеется, и его бойцы не остались без идеологической обработки. 10 июня в Варшаве генерал-майор Рецлафф произнес перед батальоном напутственную речь. Каждый полицейский, наставлял он, должен стараться «быть в глазах славянских народов господином и показать им, что он немец»{22}. Перед отправкой на советскую территорию 2 июля личному составу объявили, что любой «политический комиссар подлежит расстрелу» и что полицейские должны быть «стойкими, решительными и беспощадными»{23}.

5 июля батальон прибыл в Белосток, а двумя днями позже получил приказ «тщательно прочесать город… в поисках большевистских комиссаров и коммунистов». Запись в журнале боевых действий за следующий день проясняет значение этих слов: «обыски в еврейском квартале» якобы с целью обнаружить то, что евреи успели награбить до прихода немцев. За время обысков германская полиция сумела вывезти 20 повозок с добычей. К 8 июля бойцами батальона был расстрелян 21 человек. «Речь шла… почти исключительно о евреях»{24}.

8 июля, в тот же день, когда состоялись обыски, в расположение батальона с неожиданным визитом прибыл рейхсфюрер СС и шеф германской полиции Генрих Гиммлер, а также глава полиции порядка Курт Далюге. Вечером высший руководитель СС и полиции в Центральной России и Белоруссии Бах-Зелевский устроил в честь Гиммлера званый ужин, на который был приглашен и командир батальона майор Нагель. На следующее утро Далюге в присутствии Гиммлера провел смотр полицейских батальонов, дислоцированных в Белостоке. Выступая с речью, Далюге особо подчеркнул, что полиция порядка «может гордиться своим вкладом в борьбу с врагом всего мира – большевизмом. Никакая другая военная кампания не имела такого значения, как та, что ведется сейчас. Теперь большевизм наконец-то будет уничтожен во благо Германии, Европы и всего мира»{25}.

11 июля, два дня спустя, полковник Монтуа из полка полиции тылового района группы армий «Центр» (в который входили 316-й и 322-й полицейские батальоны) издал следующий приказ:

Секретно!

Приказом высшего руководителя СС и полиции… все евреи мужского пола в возрасте от 17 до 45 лет, признанные виновными в грабежах, по законам военного времени подлежат расстрелу. Расстрелы должны проводиться вдали от городов, сел и оживленных дорог.

Захоронения следует маскировать таким образом, чтобы не создавать места паломничества. Запрещается делать фотографии и допускать посторонних на казни. Информация о казнях и местах захоронений не должна разглашаться.

Командиры батальонов и рот должны особенно внимательно позаботиться о моральной поддержке бойцов, участвующих в этой акции. Впечатления дня следует сглаживать проведением развлекательных мероприятий по вечерам.

Кроме того, личному составу необходимо постоянно разъяснять политическую необходимость принимаемых мер{26}.

Журнал боевых действий странным образом умалчивает о том, что происходило в Белостоке после приказа Монтуа о проведении казней, но послевоенные судебные процессы в Германии пролили свет на то, как развивались события{27}. Разумеется, в отношении так называемых «грабителей», подлежавших расстрелу по законам военного времени, не было никакого расследования, суда и приговора. Евреев-мужчин, которым на вид было от 17 до 45 лет, 12 июля просто схватили и привезли на стадион в Белостоке. Когда он заполнился почти до отказа, на место прибыл Бах-Зелевский, и у евреев изъяли все ценности. В тот день стояла страшная жара, и все это время евреям не давали воды и не разрешали ходить в туалет.

В тот же день или на следующее утро грузовики из автопарка обоих полицейских батальонов начали перевозить евреев, курсируя между стадионом и противотанковыми рвами, расположенными в лесу за городской чертой. Бо́льшая часть 316-го и одна рота 322-го батальона были выделены для охраны территории, где должны были состояться казни. Из них же были сформированы расстрельные команды. На сцене вновь появился Бах-Зелевский – чтобы произнести оправдательную речь. Расстрелы затянулись до темноты, а потом полицейские попытались проводить казни при свете фар грузовиков. Эта затея оказалась неудачной, и акцию приостановили, чтобы продолжить на следующий день. По заключению германских судов, в ходе акции было расстреляно не менее 3000 евреев (при этом нужно помнить, что в юридическом процессе такие цифры всегда представляют неоспоримую минимальную оценку количества жертв, а не их наиболее вероятное число, чтобы исключить этот вопрос из предметов судебных споров).

В конце лета и осенью 1941 года кампания по истреблению советских евреев ускорилась, и, как показывает журнал боевых действий 322-го батальона, полицейские продолжили в ней участвовать. 23 июля батальон был официально выведен из подчинения армейскому командующему тыла. «В целях выполнения ближайших задач, стоящих перед батальоном, он переходит под непосредственное командование группенфюрера фон дем Баха»{28}. В течение августа три роты 322-го полицейского батальона были переведены из Белостока в Минск. По пути убийства евреев продолжились, и особенно отличилась 3-я рота лейтенанта Рибеля. 2 августа она прочесывала лесной массив вокруг Беловежа, после чего в журнале боевых действий появилась запись: «Перед отправлением 3-я рота должна провести ликвидацию евреев»{29}. Позже Рибель доложил: «Ранним утром 10 августа 3-й ротой была произведена ликвидация евреев, размещенных в Беловежском сборном лагере. Расстреляно 77 евреев мужского пола в возрасте от 16 до 45 лет. Акция прошла без происшествий. Ни одной попытки сопротивления не было»{30}. На этом казни не закончились, уже через пять дней Рибель докладывал: «15 августа 1941 года 3-я рота провела акцию против евреев в деревне Малая Наревка. Находившиеся в ней 259 женщин и 162 ребенка перевезены в Кобрин. Все лица мужского пола в возрасте от 16 до 65 лет расстреляны. Всего за 15 августа 1941 года расстреляно: один поляк за мародерство и 232 еврея. Казнь евреев прошла гладко и без происшествий»{31}.

К концу августа батальон был уже в Минске. 29-го числа здесь состоялась встреча Бах-Зелевского и Далюге{32}. Как и в Белостоке, она предшествовала участию полиции порядка в еще одном массовом убийстве евреев. 30 августа командира батальона майора Нагеля пригласили для обсуждения деталей карательной акции, запланированной на 31 августа и 1 сентября. Батальон должен был выделить две роты{33}.

31 августа 1-я и 3-я роты 322-го полицейского батальона (теперь обозначаемые как 7-я и 9-я роты полка полиции «Центр») выдвинулись в Минское гетто, где схватили около 700 евреев, в том числе 74 женщины. На следующий день 9-я рота Рибеля приняла участие в казни более чем 900 евреев, включая всех схваченных накануне. Автор боевого журнала посчитал нужным представить оправдание этому первому случаю расстрела большого количества еврейских женщин. По его словам, их расстреляли потому, «что во время облавы они были задержаны без еврейских звезд… Кроме того, в Минске выяснилось, что именно еврейки часто спарывают метку со своей одежды»{34}. Стремясь, по обыкновению, получить заслуженную похвалу за количество казненных его ротой, Рибель добросовестно докладывал: «Во время акции, проведенной 1 сентября, были расстреляны евреи, захваченные 31 августа. Всего 9-й ротой расстреляно 290 мужчин и 40 женщин. Казни прошли гладко. Сопротивления никто не оказал»{35}.

После следующей массовой казни, проведенной в начале октября в Могилеве, потребности объяснять расстрелы еврейских женщин уже не возникло. Запись в журнале боевых действий от 2 октября сообщает: «9-я рота. С 15:30 рота в полном составе. Акция против евреев в Могилевском гетто, проводимая совместно со штабом высшего руководителя СС и полиции по центру России и украинской вспомогательной полицией: схвачено 2208 евреев обоих полов, 65 расстреляно на месте при попытке к бегству». На следующий день: «7-я и 9-я роты, действующие совместно со штабом высшего руководителя СС и полиции по центру России. Проведена ликвидация в общей сложности 2208 евреев и евреек за городской чертой Могилева, недалеко от лесного лагеря (расстреляно 7-й ротой – 378, 9-й ротой – 545)»{36}.

Участие полицейских батальонов в событиях, происходивших в центральных районах СССР, не было чем-то из ряда вон выходящим. Немногочисленные сохранившиеся документы указывают на то, что подобное же происходило на юге и севере. Глава СС и полиции на оккупированных территориях юга России Фридрих Еккельн, под командованием которого находилось целых пять полицейских батальонов (помимо полка полиции «Юг», состоявшего из 45, 303 и 314-го батальонов, в его распоряжении были 304-й и 320-й батальоны – судя по номерам, все они, кроме одного, состояли из недавно принятых на службу молодых добровольцев), внимательно следил за тем, чтобы в своих ежедневных донесениях воздать должное отличившимся подразделениям. Из неполного собрания этих донесений вырисовывается следующая картина{37}:

19 августа: 314-й батальон расстрелял 25 евреев. 45-й батальон в Славуте расстрелял 522 еврея.

22 августа: 45-й батальон в ходе двух проведенных акций расстрелял 66 и 471 еврея.

23 августа: 314-й батальон в ходе «акции по очищению» расстрелял 367 евреев.

24 августа: 314-й батальон расстрелял 294 еврея, 45-й батальон расстрелял 61 еврея, а полицейский эскадрон (конная полиция) – 113 евреев.

25 августа: полк полиции «Юг» расстрелял 1324 еврея.

27 августа: согласно первому из двух полученных донесений, полк полиции «Юг» расстрелял 549 евреев, а 314-й батальон – 69 евреев. Согласно второму донесению, полк полиции «Юг» расстрелял 914 евреев.

28 августа: полк полиции «Юг» расстрелял 369 евреев.

29 августа: 320-й батальон обеспечивал оцепление во время действий роты штаба HSSPF, которая расстреляла 15 000 евреев в Каменце-Подольском 26 и 27 августа и еще 7000 28 августа.

31 августа: 320-й батальон расстрелял 2200 евреев в Миньковцах.

1 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 88 евреев, 320-й батальон расстрелял 380.

2 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 45 евреев.

4 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 4144 еврея.

6 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 144 еврея.

11 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 1548 евреев.

12 сентября: полк полиции «Юг» расстрелял 1255 евреев.

5 октября: 304-й полицейский батальон расстрелял 305 евреев.

В ходе послевоенных допросов в ФРГ следователи, отталкиваясь от этих скудных документальных свидетельств, смогли узнать больше о том кровавом следе, который оставили после себя 45-й за осенью 1941 года. 45-й полицейский батальон 24 июля вошел в украинский город Шепетовка, после чего его командир майор Бессер был вызван к командиру полка полиции «Юг» Францу. Полковник Франц сообщил Бессеру, что по приказу Гиммлера евреи в СССР подлежат уничтожению и что его 45-му полицейскому батальону предстоит принять в этом участие. Всего за несколько дней батальон расправился с несколькими сотнями евреев, остававшихся в Шепетовке, включая женщин и детей. В августе последовали новые массовые расправы на территории Украины. Их жертвы исчислялись трехзначными цифрами. В сентябре, когда в Бердичеве и Виннице были казнены тысячи евреев, бойцы батальона участвовали в оцеплении, конвоировании и входили в состав расстрельных команд. Пика бесчеловечности действия батальона достигли 29 и 30 сентября в Киеве: там, в урочище Бабий Яр, было казнено более 33 000 евреев, и полицейские вновь обеспечивали оцепление и конвоирование, а также проводили расстрелы. Массовые убийства меньшего масштаба (в Хороле, Кременчуге и Полтаве) проводились батальоном до конца года{38}. С 22 июля 314-й полицейский батальон также приступил к массовым расправам, начав с относительно небольших акций, жертвы которых исчисляются трехзначными цифрами. Позднее, в сентябре 1941 года, он совместно с 45-м полицейским батальоном участвовал в казни нескольких тысяч евреев в Виннице, а с 10 по 14 октября полицейские батальона расстреляли от 7000 до 8000 евреев в Днепропетровске. Последний расстрел, информацию о котором смогло добыть следствие, датируется концом января 1942 года, и произошел он в Харькове{39}.

Документы из южных оккупированных районов СССР дают лишь общее представление о масштабах и продолжительности участия подразделений полиции порядка в массовых расстрелах евреев, не предоставляя деталей. Совсем иная ситуация с документами с севера СССР – здесь в нашем распоряжении, напротив, нет общего обзора, зато имеется необычайно яркое описание одной из операций 11-го полицейского батальона, который с начала июля 1941 года дислоцировался в районе Ковно (Каунаса). Его 3-й роте была поручена охрана Ковенского гетто{40}. В середине октября батальонный командующий с двумя ротами 11-го батальона и двумя ротами литовской вспомогательной полиции был направлен в Минск. Офицер оперативного управления 707-й дивизии безопасности поставил перед полицейскими задачу (впоследствии те заявляли, что это была первая из всего двух подобных акций). Необходимо было казнить всех евреев в поселении Смолевичи, расположенном к востоку от Минска, чтобы устрашить гражданское население и предостеречь его от помощи партизанам. По словам командира батальона, он стал протестовать, но офицер оперативного управления и командующий дивизией сказали ему, что от полиции требуется лишь обеспечить оцепление, а расстрелами займутся литовцы. Расправа в Смолевичах была проведена согласно приказу.

В конце октября две роты полиции порядка и их литовские подручные получили от командования вермахта приказ ликвидировать всех евреев в городе Слуцке, расположенном к югу от Минска. Его население составляло примерно 12 000 человек, треть из них – евреи. И на этот раз акция оправдывалась как мера устрашения ради сохранения жизней немецких солдат. События 27 октября в Слуцке описаны в рапорте, который глава немецкой гражданской администрации города направил своему начальнику Вильгельму Кубе в Минск:

Слуцк, 30 октября 1941 г.

Районный комиссар Слуцка

Генеральному комиссару в Минске

Тема: акция против евреев

Относительно изложенного мною по телефону 27 октября 1941 года письменно докладываю Вам следующее:

Утром 27 октября примерно в 8 часов из Ковно (Литва) прибыл обер-лейтенант 11-го полицейского батальона. Он представился адъютантом командира батальона полиции безопасности [так в тексте]. Обер-лейтенант заявил, что полицейскому батальону поставлена задача в течение двух дней провести ликвидацию всех евреев города Слуцка. Вскоре сюда прибудет командир батальона с силами, состоящими из четырех рот, две из которых относятся к литовским вспомогательным частям, и акция должна будет начаться немедленно. На это я ответил обер-лейтенанту, что в любом случае обязан прежде всего обсудить акцию с командиром. Примерно через полчаса полицейский батальон прибыл в Слуцк. Как я и просил, незамедлительно по прибытии состоялся разговор с командиром батальона. Первым делом я объяснил командиру, что вряд ли удастся провести акцию без предварительной подготовки, так как все [евреи] уже отправлены на работы и может возникнуть неразбериха. Ему следовало уведомить о предстоящей акции по меньшей мере за сутки до ее начала. Я попросил его отложить акцию на один день. Однако он отклонил мою просьбу, заметив, что ему предстоит провести акции в городах по всей округе, а на Слуцк отведено всего два дня. По истечении этих двух дней Слуцк должен быть полностью очищен от евреев. Я сразу же заявил самый решительный протест, подчеркнув, что ликвидацию евреев нельзя проводить произвольно. Остающиеся в городе евреи – это по большей части ремесленники и их семьи. Без этих ремесленников невозможно обойтись, поскольку они совершенно необходимы для поддержания хозяйственной жизни. Кроме того, я обратил его внимание на то, что среди белорусов попросту не найти квалифицированных рабочих и по этой причине полная ликвидация евреев приведет к параличу всех важных предприятий. В конце нашего разговора я упомянул о том, что ремесленники и квалифицированные рабочие в силу своей незаменимости имеют на руках необходимые документы и что этих евреев нельзя забирать с рабочих мест. Мы пришли к соглашению, что все евреи, которые еще остались в городе, и в особенности семьи ремесленников, ликвидация которых также казалась мне нежелательной, вначале будут отправлены в гетто для проведения селекции. Заниматься ею будут двое моих подчиненных. Командир не выразил ни малейшего несогласия с моей позицией, поэтому я искренне полагал, что акция будет проходить в соответствии с нашими договоренностями.

Уже через несколько часов после начала акции выявились серьезные проблемы. Выяснилось, что командир отнюдь не следует тому, о чем мы договорились. Вопреки нашему соглашению, всех евреев без исключения забирали с заводов и из мастерских и увозили прочь. Какая-то часть евреев проходила через гетто, и там мне многих удалось отсортировать из общей массы, но большую часть погрузили на грузовики и без дальнейших проволочек ликвидировали за городом. Полдень едва миновал, а со всех сторон уже начали поступать жалобы на то, что мастерские не могут продолжать работу, поскольку оттуда забрали всех специалистов-евреев. Так как командир отбыл в Барановичи, я после долгих поисков смог связаться с его заместителем, капитаном, и потребовал немедленно прекратить акцию, поскольку она проводится вопреки моим указаниям, а ущерб, который уже нанесен нашему хозяйству, невозможно возместить. Капитан был очень удивлен моей позицией и пояснил, что от командира им было получено указание очистить город от всех евреев без исключения – так же, как это было сделано в других городах. Проведение чистки было необходимо по политическим причинам, и экономические соображения еще нигде не принимались в расчет. После моего энергичного вмешательства к вечеру он все же остановил проведение акции.

Что касается самой акции, я с глубоким сожалением должен подчеркнуть, что она граничила с садизмом. Во время акции город представлял собой ужасающую картину. С неописуемой жестокостью со стороны немецких полицейских, а также – и в особенности – литовцев евреев, а равно и белорусов вытаскивали из их жилищ и сгоняли в общую массу. Стреляли по всему городу, и на отдельных улицах грудами валялись тела убитых. Белорусам было крайне сложно спастись от облавы. Помимо того что евреи, среди которых были и ремесленники, подвергались ужасающе варварскому обращению в присутствии белорусов, последних также избивали дубинками и прикладами. Это уже нельзя назвать акцией против евреев; происходящее больше напоминало революцию. Я, как и все мои подчиненные, весь день находился в гуще событий, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Не раз мне приходилось буквально выгонять сотрудников немецкой полиции, а также литовцев из мастерских, угрожая им револьвером. Мои собственные жандармы получили такое же указание, но из-за беспорядочной стрельбы им нередко приходилось убираться с улиц, чтобы их самих не пристрелили. Все происходящее в целом представляло собой более чем безобразное зрелище. К вечеру на улицах стояло множество запряженных лошадьми подвод без возничих, так что мне пришлось немедленно поручить городской управе заняться этим. Впоследствии выяснилось, что это были еврейские подводы, использовавшиеся армией для перевозки боеприпасов. Евреев просто сняли с подвод и увели прочь, а о подводах никто не позаботился.

Я не присутствовал при расстрелах, проводившихся за городом, поэтому ничего не могу сказать о степени их жестокости. Но достаточно отметить, что еще долго расстрелянные выползали из могил, в которые их сбрасывали. Что касается экономического ущерба, больше всего пострадала кожевенная мастерская. Там работало 26 опытных мастеров. Одним разом 15 лучших специалистов из их числа были расстреляны. Еще четверо спрыгнули с подвод по пути к месту казни и сбежали, а семерым удалось скрыться от облавы. В колесной мастерской работало пять человек, четверых из них расстреляли, и теперь мастерская должна продолжать работу с одним мастером. Пропали и другие специалисты – столяры-краснодеревщики, кузнецы и т. д. Пока мне не удалось составить точную картину произошедшего. Как я уже говорил в самом начале, семьям ремесленников также планировалось сохранить жизнь. Но сейчас выясняется, что пропавшие есть почти в каждой семье. Отовсюду поступают сообщения, что в некоторых семьях пропал сам мастер, в других его жена, а в каких-то и дети. Таким образом почти все семьи оказались разлучены. При таких обстоятельствах представляется весьма сомнительным, чтобы оставшиеся ремесленники горели желанием работать и производить продукцию, тем более что в настоящий момент они все еще ходят с разбитыми в кровь лицами из-за жестокого обращения. Белорусы, чье полное доверие нам прежде удалось завоевать, стояли и смотрели на все это в ужасе. Хотя они запуганы и не осмеливаются открыто выражать свое мнение, иногда от них все же можно услышать, что этот день не прибавил славы Германии и что они его никогда не забудут. Я полагаю, что этой акцией было уничтожено многое из того, чего мы достигли за последние несколько месяцев, и должно пройти немало времени, прежде чем нам вновь удастся завоевать доверие населения.

В заключение я вынужден указать на то, что в ходе проведения акции полицейский батальон самым возмутительным образом занимался грабежами, причем не только в еврейских домах, но ничуть не меньше и в домах белорусов. Они забирали все сколько-нибудь стоящее – сапоги, кожу, ткани, золото и другие ценные вещи. По сообщениям военнослужащих, у евреев прямо на улицах с рук срывали часы, с пальцев самым грубым образом сдирали кольца. Пожилой кассир сообщил, что одной еврейской девушке полицейские велели немедленно принести им 5000 рублей, тогда ее отца отпустят. Говорят, что эта девушка бегала повсюду, пытаясь раздобыть деньги. Кроме того, полицейские взломали и разграбили находящиеся в гетто и заколоченные склады с имуществом евреев, содержимое которых было описано гражданской администрацией. Даже в тех помещениях, где размещалось само подразделение, оконные рамы и двери были выломаны для разведения костра. Во вторник утром у меня состоялся разговор с адъютантом командира по поводу грабежей, и тот пообещал мне, что отныне полиция не станет входить в город, но всего несколько часов спустя мне вновь пришлось арестовать двух вооруженных до зубов литовцев, пойманных на мародерстве. В ночь со вторника на среду батальон покинул город, направившись в сторону Барановичей. Когда слухи об этом распространились по городу, население открыто выражало свою радость.

На этом заканчиваю свой доклад. В ближайшее время я прибуду в Минск, чтобы еще раз лично обсудить это дело. В настоящий момент у меня нет возможности продолжать акцию против евреев. Сперва в город должен вернуться мир. Надеюсь, что мне удастся восстановить его как можно скорее и, несмотря на все трудности, вновь оживить экономику. Прошу выполнить единственную мою просьбу: в дальнейшем постарайтесь любыми средствами оградить меня от этого полицейского батальона.

Карл{41}

Документов, касающихся участия полицейских батальонов в массовых убийствах советских евреев, не очень много, однако имеющегося вполне достаточно, чтобы доказать полную несостоятельность главного довода, выдвигавшегося руководителями полиции порядка после войны в свое оправдание, – будто бы Далюге сумел договориться с Гиммлером о том, что полиция порядка будет оказывать содействие полиции безопасности, обеспечивая охрану и предоставляя любую другую помощь, кроме непосредственного участия в расстрелах, проведение которых ей было запрещено. Этот довод, так похожий на послевоенные заявления членов Ваффен-СС о том, что они были обычными солдатами и не участвовали в идеологически мотивированных мероприятиях остальных подразделений СС, был успешно приведен как минимум в одном судебном процессе, проходившем в Германии по делу 11-го полицейского батальона. Обвиняемым удалось убедить суд, что уже после двух первых казней (проведенных по приказу вермахта в районе Минска) они, сославшись на соглашение Далюге, смогли добиться своего отзыва в Ковно{42}.

Как свидетельствуют документы, летом и осенью 1941 года полиция порядка непосредственно участвовала в массовых убийствах советских евреев, и это происходило повсеместно в зонах ответственности старших руководителей СС и полиции по северу, центру и югу России, а также в Белостоке. Более того, казнь в Белостоке в середине июля состоялась сразу же после встречи Далюге и Гиммлера с находившимся там Бах-Зелевским, а массовая расправа 1 сентября в Минске – непосредственно после приезда в город Далюге, где он также встречался с Бах-Зелевским. Очевидно, что Далюге не запрещал, а, наоборот, подталкивал полицию порядка к участию в массовых убийствах.

Роль полиции порядка в массовых расстрелах в СССР, происходивших после осени 1941 года, документирована хуже, и, скорее всего, она заметно снизилась. Важным исключением стало активное участие полицейских в расстреле евреев в районе Пинска осенью 1942 года{43}