Трансформация чувств бесплатное чтение

Глава 1

Лялька плясала, не жалея ног. Да что там ног? Новых итальянских туфель! Ведь она поступила! Лялька Морозова – студентка Новосибирского медицинского института. Простая девушка из Бердска будет врачом: хорошим, умным, понимающим и знающим. Она поклялась не Гиппократу, а себе. И это важнее всего на свете. Потому что Гиппократ знать не знает ни Ляльку, ни кого-то еще. А самой от себя никогда не спрятаться и не убежать. Поэтому нет ничего надежнее, как пообещать себе.

В честь такого события мать накрыла на стол, позвала соседей, а Ляльку отпустила на дискотеку. Впервые в жизни! Нет, ну школьные не считаются. А вот на настоящую молодежную тусовку – в первый раз, ведь теперь Лялька – не школяр, а студент.

Дискотечный клуб, а точнее – зал со знойным названием «Эфиопия» располагался на первом этаже ткацкой фабрики, которая когда-то снабжала промерзшие северные города носками, шерстяными трусами до колен и прочими необходимыми вещами, но с развалом СССР это, видимо, стало ненужным. Странно, но зимы никуда не делись, просто все резко перестали носить вещи советского производства. Сотрудникам выделили ваучеры – ровно по количеству членов семьи. Потом какой-нибудь очень шустрый дядя скупал все подешевке и становился хозяином бывшего советского «прома» – ну, или еще чего-нибудь. Пока он думал, что можно из всего этого сделать (а время, как известно, – деньги), покупались две большие колонки, один маг, куча кассет, затертых до дыр, дешевая выпивка, яркие огни – и все: досуг организован. Такие места вмиг становились модными и никогда не пустели. Молодежь с удовольствием собиралась там и тусовалась – выражение твердое и устойчивое, дошедшее до наших дней.

Лялькина мать такие места не одобряла и вообще дочь берегла. Но обещала отпустить, если та поступит. И вот…

«Белые розы» крутили уже в третий раз. Лялька присела отдохнуть. Тут же подскочила запыхавшаяся Ирка:

– Слышь, Ляль! Где такие туфли урвала?

– Мать с работы принесла, – и, довольная обновкой, вытянула стройные ножки. На блестящей лаковой коже блеснули зеленые камешки в виде стрекозы.

– Ух ты… – у Ирки захватило дух. – Не жмут? – И она с надеждой замерла. – Я куплю. По полной стоимости!

– Нет, не жмут, – и Лялька задрала нос. – Слышь, Ирк, а это кто?

– Где?

– Да вон, у дверей стоит.

– А-а-а… Это Олег. У него три киоска на вокзале, – и Ирка многозначительно подняла палец вверх. – Ну, ты это… Не думай даже… Он того…

– Чего «того»?

– Женатик. – И Ирка вздохнула.

– А чего он по дискотекам трется, если женатик?

– Да женился по залету. Теперь не знает, как свинтить.

Тем временем Олег, окидывая взглядом зал, неспешной походкой пошел в сторону Ирки и Ляльки.

– О-о-о! К нам идет… Ты это… смотри, я предупредила…

– Хэллоу.

– Ну, хэллоу.

– Пригласить можно?

Лялька боязливо покосилась на Ирку.

– Да ладно, я ж потанцевать зову, а не замуж. О! Уже все-все знают? Я здесь один, без жены.

– Опять «Белые розы»? – и Лялька вздохнула.

– Ну почему? – Олег присвистнул и махнул в сторону диджея. – Слышь, давай Hello!

Тут же зазвучала мелодичная песня Richie. Все довольно заулюлюкали, и молодые тела закачались в такт прекрасной романтичной музыке.

– А может, ты меня ищешь? – спросил Олег.

– Никого я не ищу. Тем более женатого. Просто танцую.

– Понятно. Раз женат, значит, клеймо? Да, я совершил благородный поступок: женился на беременной женщине. А мой это ребенок или нет, не знаю. Просто мужчины перестали совершать благородные поступки.

– Ну да… А ты, значит, не такой… Что за персонаж? – и Лялька кивнула в сторону бара, где пацаны суетились вокруг очень модно одетого, но в стельку пьяного парня. На шее у него элегантно болталась бабочка, а ярко-малиновый пиджак висел на одном плече. Парень пытался сесть на барный стул, но никак не мог прицелить пятую точку, так как стул все время вертелся.

– А, да это Маэстро.

– Маэстро?

– Да не в том смысле, – засмеялся Олег. – Он хозяин этого дискача, но погоняло не отсюда. Он одному авторитету в карты проиграл, а тот его под стол посадил и кукарекать битый час заставил. Оттого и Маэстро. Только тс-с-с! – Олег приложил палец к ее губам, и Лялька вздрогнула.

Песня закончилась, они разошлись. Лялька подошла к Ирке:

– Может, пойдем?

– Да ну ты что? Тебя же отпустили! Все норм, расслабься.

Правда, Ирка очень убедительно пообещала тете Шуре, матери Ляльки, что пить «ни-ни» (а они уже по две «Кровавых Мэри» выпили) и танцевать медляки тоже не будут. Оба обещания уже нарушили. А Вадик из соседнего подъезда, который должен был за ними присматривать, вообще потерялся из виду. Ну да ладно… Что она, маленькая, что ли?

– Эу, герла!

Лялька обернулась, и ее сразу обожгло пьяное дыхание. Она отшатнулась, но Маэстро уже дергал ее за пояс юбки.

– Отстаньте от меня! – возмутилась Лялька.

– Ты че, маленькая? Я только потанцевать с тобой! – Он неуклюже наступил ей на ногу – прямо на новенькие красивые туфли.

Лялька не выдержала и изо всех сил отпихнула приставучего Маэстро. Тот отлетел и упал. Все внезапно замолчали и расступились. В середине зала лежал Маэстро – хозяин дискача, рядом стояла перепуганная Лялька.

– А ну, сука, танцуй, я сказал!

Откуда-то подскочил Олег:

– Да ладно, Маэстро, перестань. Она со мной. Я курить выходил. Со мной она. Со мной, – повторил он, поднимая шатающегося парня.

– Нет, пусть танцует, я сказал! А то… а то… – Он пытался напрячь свой пьяный мозг и составить угрозу.

– А то рездец тебе на букву П.

– Ну, перестань… – Олег хотел мягко его оттащить, но Маэстро резко вырвался и заорал:

– Да чтобы какая-то шмара меня, Маэстро, вот так? Не станцуешь – я ему такие проценты выставлю на бизнес, – и он указал пальцем на Олега, – что до конца жизни будет в этих джинсах ходить! Поняла?

– Да станцую я! – выкрикнула Лялька. – Если ты споешь, Маэстро. Ты же, говорят, петь умеешь… Ну, прям как птица! А-а-а, ну да-а-а… Курица же не птица… – с вызовом дополнила она.

– Что она говорит?

Маэстро, как это часто бывает с пьяными, резко сменил гнев на милость и с обиженным видом побрел к своим пацанам. Помедлив секунду-другую, он резко обернулся.

– Я, может, и отморозок здесь, – и Маэстро ткнул себе в голову, – но не здесь, – перенеся руку на сердце, добавил он.

Все облегченно выдохнули, и дискотека пошла своим чередом.

– Первый раз пришла – и сразу влипла… – заворчала Ирка. – Давай домой, а то еще что-нибудь придумаешь. Я за тебя отвечаю перед тетей Шурой.

Они вышли на улицу, и к ним подкатила белая «девятка».

– Садись. Не боись, подброшу, – за рулем сидел Олег. – Ну ты, блин, дала жару…

– Да чего он? А тебе – спасибо!

– Да уж, «спасибо» на хлебушек не намажешь.

Лялька испуганно зыркнула на Ирку. Кто этот Олег? Она его видела впервые. Чего от него ждать? Олег, заметив ее испуганное лицо в зеркале, расхохотался. Лялька сразу расслабилась.

– Пригласи меня на карпа.

– На что?

– Да на карпа. Рыба такая. Я люблю его до ужаса! А у моей жены аллергия на рыбу…

Она пожала плечами и кивнула.

Мать растила Ляльку одна. Так получилось, что кто-то поматросил и бросил. Причем в прямом смысле этого слова. Шура работала медсестрой в военном госпитале. Ну, случился у нее роман. А потом случилась и Лялька. Шура была, конечно, молодой, но и не девчонка. Так что она обрадовалась такому завершению отношений. С самого детства говорила Ляльке: «Принесешь в подоле – выгоню!» А дочка даже не понимала сути этой фразы, но четко осознавала, что если что-то не так – мать выгонит. А она могла! И пойдет тогда бедная Лялька на улицу – «подолом дворы мести»… Представляя это в детстве, Лялька плакала. А когда подросла, то поняла, конечно, что не выгонит, но поедом сожрет точно.

Жили они неплохо. Мать часто брала подработку, дежурства. Всегда говорила: «Учись на врача. Я помогу». И вот мечта сбылась. Сколько сил, сколько бессонных ночей… И Лялька поступила. Сама и без блата. Головой! Задумали поехать на море в Приазовье – у матери там осталась тетка: дальняя, но все же родня.

После дискотеки прошла пара недель. Лялька с удовольствием перебирала летние вещи – паковала чемодан, что-то напевала себе под нос. О том происшествии и думать забыла. Да и что вспоминать? Обычная разборка крутых пацанов из рабочих кварталов! Но тут раздался телефонный звонок.

– Ляль, что делаешь? – В трубке дребезжала запыхавшаяся Ирка.

– Вещи собираю, – довольно ответила Лялька.

– Слышь, я тут в гастрономе стою за карпами.

– За кем?

– Да за карпами! Карпов привезли живых. Смотрю – впереди меня Олег. Говорит: «Привет». Я: «Ты чего тут?» Отвечает: «Лялька обещала карпа приготовить. Вот куплю – и к ней. Пусть кулинарит!»

– Не поняла… – застыла Лялька.

– Что тут непонятного? Сейчас он с карпом к тебе припрется. Где тетя Шура?

– На… На работе… – От неожиданности мысли у Ляльки потекли путаными петлями. Она с ужасом вспомнила, что у матери сегодня нет дежурства. Значит, она придет, а Олег тут. – Ирка, подожди! Я сейчас к тебе…

Лялька бросила трубку, и в тот же миг скрипнула дверь.

– Эй, хозяйка!

Лялька притаилась. Вот дура! Дверь не закрыла.

В коридоре послышались мягкие шаги. Еще секунда – и появился Олег. Лялька смотрела на него круглыми глазами. А он такой простой и открытый, словно пришел к себе домой, вот так – с карпом.

– Ты как здесь?

– Как-как? Ты должна была меня пригласить. Ну, я ждал, ждал… Вот бери и готовь! – И Олег протянул ей прозрачный пакет, в котором несчастный карп с выпученными глазами ловил последние секунды жизни.

Лялька взяла пакет и пошла на кухню. Она судорожно вспоминала, как мать готовит рыбу. Вроде, ничего сложного: посолить, поперчить, намазать майонезом – и в духовку.

Лялька бросила карпа в раковину. Тот, почуяв родную стихию, неистово забил хвостом.

– А-а-а! – заорала Лялька.

– Что? – вбежал на крик Олег.

– Он же живой!

– Ну конечно. Добыча, между прочим!

– Как его готовить, если он живой?

– Да ты ему голову отрежь…

– Я не могу. – И Лялька с ужасом отпрыгнула.

– Ты же будущий врач! А врачи крови не боятся. Они хладнокровны и бессердечны, – с пафосом заявил Олег. – А это – просто еда.

– Нет. Я не могу!

– Тогда давай ждать, пока он сдохнет.

– Это еще хуже. – Лялька надела на руку пакет и, закрыв глаза, резко опрокинула в него рыбу. Затем открыла морозилку и положила его туда. – Пусть замерзнет, а потом я его приготовлю.

– Правильно. Это намного гуманнее! Давай подождем. А ты пока расскажи о себе. – И Олег уселся на стул.

– Слушай, Олег… – Лялька вроде хотела сказать что-то типа «вали-ка ты отсюда со своим карпом, и все такое», но он уставился на нее такими нежными, полными грусти и тоски глазами, что она не смогла. – Ладно, черт с тобой! Приготовлю я тебе этого зверя. А твоя жена знает, что ты ходишь к другим девушкам в гости, да еще и с карпом?

– Ей все равно. И вообще: у нас договор. Родит в браке ребенка – и адьес…

– В смысле? – Лялька изумленно посмотрела на него.

– Да не знаю я, откуда она… точнее, от кого беременная. Это я ее прикрыл – перед родителями, друзьями, соседями… Перед обществом, короче. Чтобы кости не перемывали. Я с ней последний гулял, по ресторанам водил – мне и расхлебывать, в общем.

– М-да… Это благородно, конечно.

– Слушай, а ты налей-ка чайку благородному человеку!

Через пару часов румяный карп стоял на столе. Лялька с ужасом смотрела на часы: «Господи, хоть бы побыстрее он свалил! С собой, что ли, ему эту рыбу завернуть?» Однако Олег никуда не торопился. Он с упоением вдыхал аромат, манерно разложил салфетку и, приготовив приборы к действию, вопросительно посмотрел на Ляльку. Та отрезала полрыбы и положила ему на тарелку.

– Божественно! – застонал он, положив в рот первый кусочек сочной нежной мякоти.

В эту же секунду Лялька услышала позвякивание ключей. Она была близка к обмороку.

– Мама…

– Мама? Это хорошо. Это очень даже хорошо! – И он нисколько не смутился, а даже, наоборот, обрадовался и оживился. – Добрый день…

Вошедшая Шура удивилась и даже немного растерялась.

– Позвольте представиться. Меня зовут Олег. Я председатель жюри конкурса «А ну-ка, девушки!». Конкурс проходит в Лялином институте, вот мне и приходится обходить студентов и все пробовать. Нелегко, конечно, но что делать… Общественная, так сказать, нагрузка. Присоединяйтесь!

Шура присела. Лялька ждала, что она сейчас наденет ему на голову этого карпа и сверху польет майонезом, но мать на удивление разулыбалась и была довольно благодушна.

– Я такая голодная! Очень кстати. Лялечка великолепно готовит!

Ляля смотрела на мать и не могла поверить, что та повелась на дурацкую шутку Олега.

Они мило беседовали, пока не съели всего карпа. Затем Олег посмотрел на часы и откланялся, бросив еще парочку нелепых фраз: мол, на следующей неделе будет конкурс на самую экономную хозяйку – как на пять рублей наполнить продовольственную корзину, которой хватит на две недели.

Ошеломленная Ляля убирала со стола. «Сейчас будет…» – думала она, когда за Олегом захлопнулась дверь.

Мать зашла в кухню и сказала одну фразу. Жестко и сурово: «Принесешь в подоле – выгоню».

Глава 2

Вблизи города Азова располагалось живописное село Стефанидинодар. Оно славилось отличной рыбалкой, уютными и тихими дикими пляжами и, конечно, людьми. Лялька с матерью отдыхали здесь уже несколько раз. «Отохревалися» – так говорила тетя Галя. Еще она велела закапываться в песок, чтобы «прохреть» косточки – чтобы хватило на всю зиму и весну, хотя на севере это одно и то же.

Еще Лялька помнила, как ходила на рыбалку с дядей Мишей – мужем тети Гали. Как они тянули осетра почти с человеческий рост. Это была не рыбалка, а охота – самая настоящая: сколько эмоций, азарта и восторженных криков! Они радовались и представляли удивленные лица женщин, ждавших их дома. Осетра чистили во дворе, а потом жарили безумно вкусный шашлык. Ничего подобного Лялька в своей жизни не ела!

А потом дядя Миша ушел… Просто собрался и ушел к «подруге сердца» – так и сказал. А тетя Галя, значит, была не подруга, а так… Знакомая. И даже не сердца, а чуть пониже.

Она пострадала, конечно, но ничего. Не единственный же он мужчина, в конце-то концов! Да и свято место пусто не бывает: у Гали тоже случилась любовь, и очень даже молодая и свежая. Кавалера своего она прятала и вообще не распространялась на эту тему. Но когда Галя крутила плойкой волосы и пела себе под нос «Наверное, мы сошли с ума…», становилось понятно что, куда и зачем. Кстати, через год Миша попытался восстановить права законного мужа, но был встречен ударом сковороды о нимб. На том и порешили.

Для Ляльки и Шуры Галя всегда выделяла уютную комнату с видом на море. Они распахивали окно и засыпали под шум ветра и звуки воды. Ляля и Шура жмурились от счастья. Каждая представляла свое: Шура – как Лялька станет врачом, а Лялька – как прекрасный принц уведет ее под венец.

Они не приезжали сюда несколько лет. Шура работала как вол и откладывала деньги на репетиторов. А сейчас, когда цель достигнута и крепость взята, можно позволить себе отдохнуть. Они обе это заслужили!

Несколько дней в пути, и вот оно – счастье. Мать и дочь вышли на вокзальную площадь Азова. Ничего не изменилось – все, как прежде: бабульки с табличками, фрукты в ведрах, орущие носильщики… Мать поискала глазами и махнула рукой. Шустрый паренек тут же подскочил к ним и, уже подхватив вещи, крикнул, не оглядываясь:

– Вам куды?

– Нам до Стефанидина Дара.

– Пойдет, – так же весело отозвался он.

Мать и дочь еле поспевали за ним:

– А сколько? Сколько возьмешь?

– Да не обижу, не боись… Да что вы за люди такие, приезжие? Все думаете, что вас кто-то обмануть хочет! Да я, может, вас и так довезу. Просто за разговор интересный.

– Ну сколько все-таки?

– Договоримся.

– Договоримся… – вздохнула мать.

Самое дорогое, что здесь было, – это сама дорога. А фрукты, продукты и прочее – копейки. Поэтому Шура особо и не переживала. Ну, надо же было им как-то добраться, в конце концов? Двадцать пять километров пешком не пройдешь.

Ехали не спеша и душевно. Парень успел рассказать про молодую жену и заботы, про то, как строит дом. Душа нараспашку – юг! Шура молчала, кивала, улыбалась. Лялька смотрела в окно и грелась. Каждая клеточка ее тела наполнялась теплом и радовалась.

Во дворе их встречала Галя – загорелая, свежая и веселая. Долго целовались, смеялись и пили чай. Вот оно – воссоединение с родными! То, что не вытравить из человека ни войной, ни чумой, – счастье общения. Зов крови. Узы.

Лялька засобиралась на море. Не могла больше усидеть. Боже, какое это счастье – шлепки и сарафан! Тропинка от дома – такая знакомая с детства. Впереди – небольшой обрыв.

Лялька подошла к самому краю и замерла. Перед ней открывалась синяя бездна. В лучах солнца море искрилось и манило, манило… Она побежала быстрыми молодыми ногами. Обходная тропинка крутая, почти отвесная… На ходу снимала сарафан, на бегу скинула шлепанцы и – с разбегу в счастье. Она засмеялась в голос, а море обняло ее и принялось баюкать. Наплававшись, Лялька легла на песок и задремала. Вернулась поздно: разомлевшая, счастливая, уставшая.

Дни шли, как один, похожие друг на друга. И это было прекрасно. Лялька валялась с книжкой на пляже – почти безлюдном. Неподалеку местные мальчишки мастерили что-то типа плота – возились, как муравьи; таскали все, что могло пригодиться, – сосредоточенно и по-взрослому. А рядом мешалась малышня, на которую покрикивали и которую отгоняли за ненадобностью. Те обижались, но на минуту – и снова в самую пучину. Лялька наблюдала и улыбалась, вновь погружаясь в чтение.

Внезапно она услышала резкий крик. До сих пор ничего не нарушало спокойствие и безмятежность отдыха…

– Андрейка! Андрейка! – кричал кто-то на разрыв.

Лялька обернулась и увидела, что мальчик-подросток бегает по пляжу и кого-то ищет. Она перевернулась, чтобы встать, и боковым зрением заметила всплески на море. Вроде далеко, а вроде и близко. С берега и не поймешь. Словно большая рыба кружилась на одном месте и била хвостом. Молниеносная догадка парализовала Ляльку на несколько секунд. Она попыталась оценить свои силы и возможности – и кинулась в море.

Лялька плавала быстро: ноги и руки – молодые и сильные – слушались, помогали скользить по воде. Несли тело вперед. «Только бы успеть, только бы успеть!» – думала она. И вдруг, словно торпеда, наткнулась на мальчонку, который, теряя силы, ушел под воду по макушку. Лялька ухватила его за чуб и потянула на себя. Легла на спину и тихонько поволокла бесчувственного мальчика.

На берегу уже толпились пацаны. Кто-то побежал за взрослыми.

– Утоп! Андрейка утоп! – разносился крик.

Лялька, почувствовав под ногами песок, взяла в руки маленькое хрупкое тельце.

– Отойдите, – прошептала она.

Страх и догадка, что уже может быть поздно, сделали ее ноги как будто чугунными. Она положила Андрейку на спину, зажала ему нос и, открыв рот, вытащила язык. «Дыхание и массаж сердца. Пятнадцать надавливаний ладонью на грудину. Потом – стоп. Два сильных вдоха рот в рот…» – Лялька словно читала пособие: делала все хладнокровно и четко, убрав свои страхи куда подальше. Пощупала пульс. Все повторила еще раз: массаж, вдох, пульс. И вот мальчуган вздрогнул и закашлялся. Лялька повернула его на бок. Из его рта хлынула вода. Она постучала ему по спине. Мальчик открыл глаза и посмотрел на нее.

Все замерли – боялись пошевелиться. Мать мальчика – с белым лицом – упала перед Лялькой на колени и стала целовать ей руки. Лялька очнулась.

– Что вы? Что вы! Давайте скорую. Скорую! – уже почти кричала она.

В больничном коридоре Лялька поняла, что сидит в мокром купальнике, но ей было все равно. Вышел врач. Пожилой, с умными и добрыми глазами.

– Поздравляю вас, барышня, – сказал он и пожал ей руку. – Сегодня вы спасли жизнь. А это очень много.

Лялька кивнула и улыбнулась:

– Я все правильно сделала? Ну, помощь оказала… Правильно?

– Конечно, правильно. – Врач снял с себя халат и накинул его на девушку. – Антон Павлович, – протянув руку, сказал он.

– Как Чехов? – засмеялась Лялька.

– Да, как Чехов. И тоже врач. А вы не хотите ли в нашу братию?

– А я вот поступила на педиатра! – с гордостью сказала Лялька. – Студентка Новосибирского медицинского института Ольга Морозова. – И она протянула руку в ответ.

– Ух ты… – присвистнул доктор. – Зачем вам этот Новосибирск? Давайте-ка к нам – в Стефанидин Дар. Сразу, как закончишь. Тут ох как нужны такие отважные девицы! У нас тепло, море, солнце. А в своем Новосибирске ты так промерзнешь, что кровь в мозгу остановится! – И доктор захихикал, как ребенок.

Лялька представила себя здесь через несколько лет уже доктором и заулыбалась.

– А знаете, я подумаю.

– Ну и славно!

– Вот все спросить хотела. Откуда такое название – Стефанидин Дар?

– А вот пойдем-ка, я тебе чайку налью горяченького и расскажу.

– С удовольствием!

В отражении зеркала Лялька заметила, как идет ей этот белоснежный халат, как она в нем хороша, какая взрослая, умная и смелая.

Пока Антон Павлович заваривал чай, девушка с интересом разглядывала полочки. Детские рисунки в рамках, сувениры, фотографии с маленькими пациентами… «Я тоже так сделаю», – подумала она.

– Стефанидин Дар, – начал Антон Павлович, – получил свое название в честь помещицы, которую звали… – и он вопросительно посмотрел на Ляльку.

– Стефанида?

– Верно, барышня. Стефанида. Стефанида была единственной наследницей большого поместья. Красивой, богатой и умной – это очень редкое сочетание. И когда все сходится, возникает гармония. Как сказал Антон Павлович, «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

Так вот… Выйти замуж она должна была только за такого же, это естественно. Но таких, как она, больше не было. Все посватавшиеся были или дурными, или пьянчужками, или вздорными богатыми избалованными мерзавцами. Стефанида всем отказывала. Но! – И доктор, прихлебнув чайку, поднял палец вверх. – Она без памяти влюбилась в своего крепостного – Алешеньку. Все бы хорошо, но парень-то крепостной. И, надо сказать, любовь была взаимной, потому как Алешенька был взращен и обучен самим старым барином. Он был начитан и умен. Была такая забава у бар – играть в благородство. Брали приглянувшегося мальчонку или девчонку, опекали, образовывали, но вольную не давали. Алешка был при доме, вел хозяйские расчеты, следил за библиотекой и прочее. Еще любил барин брать его за границу. В общем, растил как сына – за неимением собственного. Ну так вот. Когда барина не стало, и оба – Стефанида и Алексей – не смогли скрывать своих чувств, то молодая барыня, ставшая к тому времени единственной владелицей всего имущества, призналась Алексею и написала ему вольную. Он же, в свою очередь, тоже открылся ей, но сказал, что коли она умна и добра, то должна понимать, что держать людей в рабстве бессмысленно. Пусть напишет вольную всем и даст по небольшому наделу земли. Вот тогда заживут они вместе долго и счастливо. Стефанида без капли сожаления отписала всем вольные. Всем своим крепостным! Открыла сельскую школу для ребятишек, где сама и преподавала вместе с мужем. И прожили они в любви и согласии всю свою долгую и счастливую жизнь. А село с тех пор так и называется – Стефанидин Дар.

– Надо же, как красиво…

– Да, но за любовь всегда приходится чем-то платить, – заключил доктор.

На следующий день в газете вышла статья про девушку Ольгу Морозову, которая спасла жизнь тонувшему мальчику. Лялька стала звездой и любимицей всего села.

До отъезда оставалась неделя. Лялька посвежела, загорела и стала похожа на молодую сильную кобылку, кровь с молоком. Кожа стала бронзовой, а и без того синие глаза еще ярче, словно море щедро добавило в них свой цвет. Волосы выгорели и отдавали золотом. Лялька была хороша, как никогда.

Уже хотелось домой, как это часто бывает в конце отдыха. Девушка предвкушала студенческую жизнь, новые знакомства. Лялька стояла на пороге новой жизни. Оставалось сделать шаг.

Мать собиралась на рынок. Они с Галей задумали лепить вареники с вишней. Лялька любила южные базары: благоухание свежих овощей и фруктов, спелых, согретых солнцем, взращенных землей – жирной, плодородной, теплой. Не то что на севере – жалкие подачки: даже дарами не назовешь. Здесь во всем чувствовался вкус жизни, щедрость матери-земли, дары природы.

Купили огромные, с две ладони, томаты, пузатенькие игольчатые огурчики, ароматную зелень и сладкий красный лук.

– Ну просто натюрморт какой-то! – восхищалась мать, складывая все в корзину. – Ляль, вон там вишни купи – и пойдем.

Лялька подошла к старушкам и стала пробовать сочные бордовые ягоды.

– Тебе покислее или послаще, касатка?

– Мне на вареники.

– Бери послаще и покрупнее. Легче чистить, и соку поменьше. Вот эти попробуй-ка…

Лялька кивнула, и старушка стала накладывать спелые сочные ягоды большими пригоршнями. Девушка протянула деньги на ладони, но старуха не торопилась их брать. Уставившись на Лялькину ладонь, она будто окаменела.

– Все верно? – уже засомневалась Лялька.

– Да, родимая, все-то верно… Только руки-то у тебя в крови.

Лялька посмотрела и засмеялась:

– Да это же вишня! Это сок вишни!

– Ну да… Так бери, денег не надо…

Лялька пожала плечами, взяла пакет и пошла. Старуха посмотрела ей вслед и глубоко вздохнула.

Закрутилась студенческая жизнь. Новые эмоции, впечатления, знакомства – все, как ожидала Лялька. Она старалась все сделать на отлично, сразу стремилась быть лучшей во всем, даже в быту. Порядок на столе – порядок в голове.

Комнату делили на двоих с девочкой с лечфака. Соседку звали Татьяной, и она была уже на третьем курсе. Целыми днями учила фармакологию и, как настоящий будущий врач, проверяла действие лекарств на себе. Лялька смотрела на нее с восхищением.

– Первый курс, Ляль, – самый сложный. Выучишь латынь – значит, продержишься.

Лялька исписывала все свое тело, а точнее – его части, латинскими словами.

– Brachi, cheiro, dactylo, – выписывая шариковой ручкой, бубнила она.

– Ага, – ухмылялась Танька. – А внутри как подпишешь? Например, склеру глазного яблока или зрачок?

Лялька всерьез задумалась. Через минуту она закрыла один глаз и написала перед зеркалом: pupilla Iris.

Танька покрутила у виска и уткнулась в «фарму».

– Ты так выглядишь, как будто пару лет провела на зоне.

– Ничего, завтра отмоюсь! Зато я уже все тело выучила. – Лялька гордо запрокинула голову: на шее показалась надпись collum.

Наступил декабрь: снежный, морозный, хрустящий. Ясное солнце слепило глаза, снежинки не таяли на ресницах. Лялька приехала из дома утренней электричкой. Мать надавала ей гостинцев и всякой всячины впрок. Лялька не сопротивлялась: есть хотелось всегда и всем, ничего не пропадало.

Ей надо было поскорее вернуться в общагу – дома она совершенно расслаблялась, растекалась по кровати или закидывала ноги на стенку и смотрела в потолок: учить не получалось. Мозг отказывался включаться в работу. В общаге, в этой спартанской комнате она, напротив, собиралась и сосредотачивалась. Здесь ничего не отвлекало. Все было аскетично и привычно для учебы. На стене висел плакат кровавого человека с цифрами и оторванная от учебного макета рука скелета, которая угрожающе свисала с полки. Рука была приспособлена для включения и выключения света, служила продолжением собственной. С ее помощью легко было дотянуться до выключателя, не вставая с кровати.

В комнату уже проникали солнечные лучи, и Танька еще нежилась в теплой постели, наслаждаясь законным выходным.

– Подъем! Обход! – заголосила Лялька. – Вставай, а то все вкусное проспишь! Мама пирожков на месяц напекла.

Татьяна открыла глаз и вздохнула:

– Как же хорошо было без тебя… О господи, началось… – Она села на кровати, сунула ноги в тапки и улыбнулась.

Тане нравилась Лялька, ее неуклюжесть, еще детская суетливость, напрасное беспокойство и даже наивность. «К третьему курсу пройдет», – всегда заключала она.

У Олега все было неплохо. Маэстро немного помотал нервы, повысив ежемесячную плату за «крышу», но было вполне сносно. Выжить можно. Олег Ляльку не забывал – наоборот, все искал момент и предлог, чтобы с ней встретиться, но в Бердск Лялька приезжала на день-два, а потом обратно – в Новосиб. Они ни разу не пересеклись.

Шура пришла с дежурства. Ноги гудели, глаза не видели. В ночь привезли двух тяжелых после ДТП, пришлось повозиться…

Она приняла душ, зашторила окна и зарылась в постель. На лице блуждала усталая улыбка. Шура закрыла глаза и провалилась в сон.

Ее разбудил настойчивый звонок в дверь. Секунду-другую женщина соображала, а затем, глянув на часы, поняла, что день в самом разгаре, и прийти могла соседка или кто-то другой. Накинув старенький халат, она качающейся походкой побрела к двери.

На пороге стоял Олег. В руке он держал большую круглую коробку с тортом.

– Здрасьте! – сказал он, откашлявшись. – А Оля дома?

Шура не могла вспомнить, где его видела.

– Лялечка учится в Новосибирске, живет в общежитии. Домой приезжает на денек-другой. А вы кто?

– Я Олег.

– А-а-а… Вспомнила! – И Шура улыбнулась.

– А дайте адрес, пожалуйста!

– Так вы же председатель жюри «А ну-ка, девушки!». Что же вы, адреса не знаете?

Олег смутился.

– Это вам, – он протянул ей торт и легко сбежал по ступенькам. – Я еще приду, и не раз!

– Да-а-а, знаем таких… – тихо пробурчала Шура, посмотрела на торт и подумала, кому звонить и звать на помощь.

Олег сел в машину и хлопнул себя по лбу:

– Вот тупица! В Новосибирске один мединститут, у него одна общага. Чтобы найти ее, понадобится десять минут.

Минут через сорок Олег был в Новосибирске. Еще через некоторое время, оставив машину возле общежития, поймал на себе восхищенные взгляды девушек, разглядывавших его с любопытством. Маленькая денежка вахтерше – и он у порога Лялькиной комнаты. От встречи с ней его отделял только один стук в дверь.

– Открыто! – донеслось изнутри.

На кровати, заваленной учебниками и конспектами, не отрывая головы, сидела Лялька – и бубнила, бубнила…

– Ну? Нашла?

– Нашел, – сказал Олег.

Лялька резко обернулась от неожиданности.

– Олег?

Он стоял – такой высокий… И было так странно ей видеть его здесь.

– Как ты… Как ты меня нашел?

– Нет ничего проще, Лялечка! В Новосибирске всего один мединститут. – На нем была длинная дубленка в пол. И Олег был неотразим. – Смотри, что у меня есть! – И, распахнув полы, он вытащил букетик подснежников – нежных, бело-голубых, с яркими зелеными листочками.

Лялька замерла, словно увидела невиданное чудо.

– Как? Как такое может быть? Подснежники – в декабре?

– Много будешь знать – вырастет нос. Длинный-предлинный, как у Буратино. Чайник ставь!

Лялька засуетилась.

Потом они пили чай и болтали, а она все смотрела на эти чудо-подснежники в декабре. Для нее!

Олег приезжал регулярно. Сначала Лялька смущалась, а потом стала ждать его каждый вечер, мечтая, чтобы он пришел, и надеясь, что не придет. Он нарушил ее покой, ее размеренную жизнь. Поначалу Лялька психовала, что не сдаст зачеты и экзамены, но, на удивление, все шло гладко. Вытягивая билеты, она волновалась, но садилась за стол и писала все как по маслу, словно ей кто-то надиктовывал, нашептывал, начитывал. Каждый сданный экзамен отмечали с размахом. «Обмывали», – так говорил Олег.

Он приглашал ее встречать Новый год в ресторане, но Лялька наотрез отказалась: сказала, что будет с мамой, а наутро вернется в общагу – экзамены на носу. Тогда он предложил отвезти ее домой.

Перед подъездом Олег открыл бутылку шампанского. Пили из одноразовых стаканчиков.

– Ну, давай хоть с наступающим?

– Давай!

– Только, чур, до дна!

– Не могу. Пузырьки – прямо в нос.

Олег нетерпеливо ждал.

– Что это? – вскрикнула Лялька и вытащила изо рта кольцо.

– Выходи за меня, Ляль! Я люблю тебя.

– Да… – растерялась Лялька. – Да мы даже не целовались ни разу!

– А мы это вмиг исправим. – Олег привлек к себе не ожидавшую такого Ляльку и поцеловал. Нежно, долго, как-то по-родному, словно они целовались уже сто раз, а не впервые.

Ляльке казалось, что она улетела к звездам и больше не вернется.

– Ну, а теперь?

Она помнила, что что-то не так, но что – не могла вспомнить.

– Слушай, слушай… – искала она мысли. – А-а-а, вспомнила! – с ужасом вскрикнула она и отскочила.

– Я ведь забыла совсем с экзаменами этими и вообще… Ты же женат!

Олег расхохотался:

– Да не женат я! То есть женат, но формально… Я ей слово дал, чтобы разговоров не было. Я же объяснял тебе, – нетерпеливо сказал Олег шутя встряхнув Ляльку за плечи. – Вот она родит в феврале – и все. Дам ребенку фамилию – и точка! Точно говорю. Ну, хочешь – к ней пойдем? Хочешь? Она тебе сама все расскажет, что это чисто для родителей.

– Знаешь, что?

– Что?

– Вот разведешься – тогда и приходи с предложением. А то ишь, султан! Гарем у него! Пока одна беременная, он другой предложение делает!

– Ляль, постой!

Но девушка уже засеменила к подъезду. Тут она обернулась, подошла к Олегу, взяла его руку и вложила в ладонь кольцо. Только сейчас, при свете фонаря, она смогла его разглядеть: кольцо было в виде сердца, а в середине – прозрачный камень, видимо, бриллиант. Ляльке очень хотелось взять его, а еще лучше – сразу надеть. Поцеловать Олега и послать все принципы куда подальше. Но она знала, что так нельзя: никто не поймет – ни мама, ни кто-то еще. Ей очень хотелось верить Олегу. Очень! Но пусть все закончит, и тогда будет ясно, правда это или нет.

Лялька успешно сдала сессию и уехала на каникулы к маме. Спать, есть, смотреть телик – боже, какое счастье! Иногда выходили с Иркой в кино или кафе. Лялька выключила мозг и отдыхала. Про Олега ничего не говорила – не хотела никаких обсуждений и сплетен. Собственно говоря, это ее личная жизнь, и она не обязана никому ничего докладывать.

Безжалостно утекали последние дни каникул. Ира потащила подругу в универмаг, точнее – в его подвал. Там кооперативщики «выбрасывали» джинсы – почти «фирму». Стояли жуткие морозы, и девчонки зарылись в шарфы по самые ресницы. У черного входа в универмаг стоял «свой человек», который знал, кого можно впускать. Своих и «завсегдатых» знали в лицо, так что Ирка просто приоткрыла шарф, захлопала глазами, и они без слов прошмыгнули вниз по ступенькам.

В подвале было тепло. Всюду стояли тюки с вещами, и несколько человек уже примеряли на себя «фирму», крутясь перед куском ржавого зеркала.

– Ну, вам какие размеры? Завтра съезжаем, надо еще других одевать.

Тут же на Ляльку полетели шуршащие пакеты, и ее почти завалило.

– Мадам, прошу прощения! Примеряйте все сразу.

– Ир, пошли, а? – умоляюще посмотрела на подругу Лялька.

– С ума сошла? – Ира порылась в горе и нашла нужный размер. Затем вытянула и саму Ляльку. – Мерь давай. Я прикрою.

Лялька послушно задрала теплую юбку и надела джинсы, которые соблазнительно обтянули ее фигуру, стройные ноги и упругую попу. Лялька покрутилась, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон.

– Дарю! – На пороге, сложив руки на груди, стоял Маэстро и довольно откровенно пялился на Лялькин зад.

– Спасибо. У меня стипендия – я сама оплачу.

– Стипендия – это звучит гордо! А где моя стипендия? А? – И он, довольно хмыкнув, взял в руки увесистый пакет с купюрами. – Вот это стипендия. Пошли гулять? Я угощаю и дарю вам по джинсе.

– Ну тебе жалко, что ли? Ни себе, ни людям… – шипела Ира. – Отвалится от тебя кусок, что ли? Пошли посидим, а завтра уедешь в свой Новосиб. – И она умоляюще сложила руки.

– Ладно.

– Я польщен, – поклонился Маэстро.

Пошли в «Рандеву» – местный шикардос с хорошей кухней. Лялька была голодна и засмущалась этого, а кавалер не скупился – хотел сразить. Ирка кокетничала и была готова на все, причем без всяких условностей. Но Маэстро не интересовала столь легкая добыча, и он смотрел на Ляльку с неприкрытой откровенностью. Та легко прочла это по бегущей строке на лбу, но повода не давала. Просто ела, потому что была голодна. Сам пригласил, в конце концов!

– Если подстрелят, по ноль-три хоть приедешь?

– Конечно! Только ты прямо так и скажи: «Хочу только Морозову, студентку первого курса…»

– Бессердечные вы! – И Маэстро грустно, с тоской в глазах закинул рюмку.

– А ты Олега давно видел? – как бы равнодушно и между прочим обронила Ольга.

– Олега? Да он женатый человек, на тусовки не ходит. Жена же родить должна! Нет, не видел давно…

Лялька пожала плечами, но в горле встал ком. Она попыталась запить его бокалом вина, ком все равно не проходил.

– Я хочу домой.

На следующий день Лялька собиралась в общагу. Выйдя из подъезда, она уткнулась лицом в грудь Маэстро. Он молча взял ее сумку и закинул на сиденье автомобиля. Потом резко притянул девушку за плечи и поцеловал. Лялька получила ожог. От Маэстро пахло невыветрившимся алкоголем и наглостью.

По трассе ехали молча. Маэстро вел машину уверенно и дерзко. Вел, как ощущал себя: хозяин новой жизни – пока без правил, уставов и морали. Они сами пишут законы и сами диктуют времени свои условия. Кто не принимает, тот вне игры. А значит, вне самой жизни. Не обессудьте.

А Олег и вправду пропал… Лялька думала ему позвонить, но запретила себе. Значит, все не так, как он говорил. Значит, все в полном порядке. Может, поначалу испугался семейной жизни, а потом одумался. А она – Лялька – так, прощай холостяцкая жизнь, последний привет. Щемило сердце, и душила тоска, но надо забывать. Надо.

Маэстро приезжал почти каждый день. С фанатичным постоянством. Он привык владеть всем, что ему нравилось. И Лялька привыкла: к дорогим духам, подаркам, икре и шампанскому. Привыкла к ночным ресторанчикам и веселым компаниям. Учебу не то чтобы забросила, но выезжала за счет былого упорства. Немного «съехала», но вполне себе успевала.

Маэстро ходил гордо, подняв голову. У него телка – доктор! Это вам не шалава в сауне. И он это понимал. Не знал, как подступиться. Тело изнывало от желания. Кроме отвязных поцелуев при всех – ну, чтобы ничего не подумали, – идти дальше не смел.

Это случилось в начале марта. Пригласили на чью-то дачу. Лялька отнекивалась, как могла, но Маэстро обещал, что даст порулить. Дача была старой, но добротной, из толстого бруса. Находилась на окраине поселка.

Еще лежал снег, и проехать было невозможно. Все побросали машины как попало и пошли в дом, по колено утопая в сугробах. Лялька всех знала. Посидели, выпили.

– А что там про Олега? Кто родился? – как бы невзначай спросил Маэстро.

– Да пацан, говорят.

Лялька вздрогнула. Она была уставшей. Без слов поднялась на второй этаж. «Ну, вот и все. Пацан у него… Значит, так и надо. Значит, все правильно».

Наверху было тепло, тихо и пахло чем-то знакомым, словно из детства. Лялька увидела в крайней комнате топчан, обрадовалась и прилегла. В окно светила огромная луна. Снизу доносились обрывки разговоров и смеха. Лялька накрылась своей шалью и уютно устроила тело. Еще подумала, что надо заканчивать со всей этой историей, пока не «скатилась» в учебе. Да и мама чтобы не узнала.

Кто этот Маэстро? И что она с ним забыла? Ну, показал красивую жизнь – и хватит. Не умрет она без икры и шампанского! Да и Маэстро – не Олег. «Олег…» – заныло в груди.

На лестнице послышались тихие шаги. Скрип ступеней.

– Лялечка-а-а… Ля-а-аль… – тихо позвал Маэстро.

Ольга притаилась. Он толкнул дверь и странно посмотрел. В один миг, быстро, словно дикое животное, он накинулся на нее. Началась какая-то бестолковая безмолвная возня. Маэстро закрыл ей рот ладонью, а потом стал целовать и кусать с такой страстью, что Лялька обмякла. Она боялась пошевельнуться и только чувствовала, как по ее телу струится не кровь, а кипяток. Кипяток проник уже в мозг и обмывал каждую клеточку.

Вдруг Лялька почувствовала, как больно что-то вонзилось в нее. А потом еще и еще. И как ее грудь оказалась обнаженной, и бесцеремонно умело и нагло ее терзали грубые мужские руки.

– Лялечка-а-а… Ляля… – тихо обжигал он ее ухо.

Лялька смотрела в окно широко открытыми глазами. «Оказывается, вот так это бывает в первый раз», – думала она.

Луна словно выглядывала из-за плотной шторы облаков. Точнее, подглядывала. На ее полузакрытом лице застыло изумление. Потом вдруг на луну наплыли усы из белой полоски плывущего облака, затем – шляпа, а потом луна и вовсе исчезла, растворилась, как Чеширский кот. Не прощаясь, по-английски.

Лялька наотрез отказалась оставаться в доме, а Маэстро был готов выполнить любое ее желание. Чего уж там – до общаги подбросить!

У нее на душе было странно. Где-то внутри болело – между желудком и позвоночником. Лялька с трудом терпела боль: делала вид, что дремлет, но та нарастала и, казалось, вот-вот разорвет ее изнутри.

Как же Лялька обрадовалась, когда увидела знакомый корпус общаги! Вылетела, словно ошпаренная, добежала до комнаты, закрылась на ключ и разрыдалась в голос.

Какое счастье, что сегодня в комнате она ночевала одна. Как необходимо было ей это одиночество!

Маэстро, было, окликнул ее, но какой там! Довольный и гордый сел он в машину, закурил и зажмурился от удовольствия. Хмель приятно стелил туман в голове, а на губах был запах Лялькиного тела: молодого, чистого, нетронутого. Это он, Маэстро, нашел себе такую Лялечку, отобрал, добыл, отвоевал у Олега. Это он придумал, как. Он – герой и победитель. И он женится на ней, потому что у него есть понятия. Потому что он, Маэстро, – не какой-нибудь гопник, а начинающий бизнесмен и крутой парень. Он ходит по земле, и поэтому она крутится. И так будет всегда. «Лялечка… Лялечка… Девочка моя…» – думал Маэстро.

С этого самого дня Лялька избегала Маэстро, как могла. Пряталась в соседских комнатах, допоздна засиживалась в институтской библиотеке. Впрочем, это пошло ей на пользу. Она заметно «подтянулась» в учебе и даже с облегчением подумала, что рассчиталась таким образом за все гулянки, шампанское, дискотеки, за все подарки, потраченные на нее деньги и прочее.

Маэстро с маниакальным упорством каждый день приезжал под окна общаги. Он заваливал вахтершу всякой снедью и требовал Ляльку. Комендантша в свою очередь, была бы рада ему помочь, но Морозова стала неуловимой. Как и когда она прошмыгивала мимо, никто не замечал.

И все было бы хорошо, но спустя три недели Ляльку стошнило прямо на лекции. Первые подозрения появились к вечеру. Мутило бесконечно. Становилось легче только в горизонтальном положении. Танька уверяла, что это консервы из горбуши, а Лялька смотрела в потолок, и слезы тонкими струйками стекали по лицу, оставляя блестящие дорожки.

Через пару дней Лялька сама спустилась к Маэстро. Весь день ждала его у окна. Еще издали увидев знакомую машину, накинула пальто и быстро побежала по лестнице. Маэстро широким размашистым шагом шел навстречу.

– Как я соскучился, девочка моя!

Лялька стояла с каменным лицом:

– Пойдем, пожалуйста, отсюда.

– Куда хочешь пойдем! Я ведь Маэстро.

Сели в машину. По дороге молчали, но Маэстро все время смотрел на Ляльку – проверял, на месте ли. Приехали в бар а-ля ресторанчик. Лялька почувствовала, что голодна – прямо до обморока. Так захотела есть, что закружилась голова.

Маэстро заметил и засмеялся.

– Слышь, братан, – присвистнул он.

Тут же возник человек – даже не официант, а администратор. Уважали, значит.

– Нарисуй нам натюрморт. Водки двести, икры, кебаб… Ну, и салатов. Вина хочешь, Ляль? – Девушка отчаянно покачала головой. – Тогда соку. И давай шустрее! – Маэстро достал сигарету, расстегнул пиджак и вальяжно закинул руку на кресло. – Ты чего бегала-то от меня, а? – И он расхохотался: – Глупая-а-а! Ты же девушка моя. Я вот он – весь твой.

– Я не бегала. Я…

Принесли еду. Пахло так, что мозг отказывался работать. Лялька не выдержала и цапнула кусок мяса прямо руками.

– Ну вот! Вот это я понимаю, – одобрительно сказал Маэстро. – Лан, давай будем считать, что ты испугалась. И все. Но знай, Ляля: ты от меня никуда не денешься. Ты моя, – улыбка сошла, и его лицо на мгновение стало серьезным, даже суровым. Маэстро метнул в себя рюмку и вновь обнажил ряд редких зубов.

– Маэстро. – Лялька вся сжалась. – Я беременна.

– У Ляльки будет лялька, – и он вновь расхохотался.

– Меня мама убьет.

– В этом городе только мы решаем, кого убивать, а кого нет. Маме скажем, что замуж выходишь, и все тут. Сейчас март, в июне – свадьба. Выбирай любой ресторан. Нет, не так. Выбирай любой город. Девочка моя-а-а… – протянул Маэстро. – Я ведь весь мир к твоим ногам брошу! Только будь умницей и не огорчай меня. Лялька вздрогнула.

Ночью не спалось. Мысли беспорядочно блуждали в голове: «А что, лучше аборт? Нет уж, спасибо! Видела в анатомичке, знаю! А потом, как жить с этим? А мама если узнает, то все! Значит, выход только один: стать женой бандита и ждать, когда всех перестреляют. За все надо платить. Дура! Зачем связалась? Где я – и где вся эта жизнь?»

Странно, но с этого вечера Лялька как-то успокоилась. Другого выхода нет, а значит, надо принять, что есть. Сдать сессию, выйти замуж, родить. Учебу не бросать ни за что. Ну, как-то сложится. Домой на выходные ездила смело. Живота нет и в помине, а потом вот он факт: муж, живот – все в порядке.

Табличка гласила: «Ресторан закрыт на спецобслуживание». Иномарки и так редкость, а тут – как будто автопарк. Солидные мужчины, мальчики на побегушках, да и просто отдельные независимые особи. Выходили из машин быстро, оглядывались – и сразу внутрь ресторана. Портье у дверей кланялись, постоянно улыбались: персонал вышколен. Маэстро, как всегда, с иголочки: белый шарф на черном пальто. Не торопился и не оглядывался, внутренняя уверенность проросла наружу.

Столы накрыты. Тихо и торжественно. Сразу и не поймешь: то ли юбилей, то ли поминки. Оказывается – сходняк.

Все расселись. Через некоторое время прозвучало приветствие: «Добрый вечер, братья». Зазвенели приборы. Где-то за столиками чокались и поднимали тосты.

Внезапно наступила тишина. Король ждал, когда можно начать говорить. Обвел взглядом зал, увидел каждого.

– Все знают, зачем мы собрались, – он выдержал многозначительную паузу. – Мы коронуем Сашку Севера. И он доказал нам, что достоин. Сегодня у Саши звезды прибавились. Ты покажи, родной, не стесняйся. Всем покажи!

Сашка встал и с гордостью продемонстрировал свежие синие звезды на груди. Главный еще продолжал говорить, когда за столиком уже подвыпивший Маэстро поднял рюмку и громко выкрикнул:

– За Сашку Севера!

Его одернули за пиджак и принудили сесть.

– Пусть говорит, – остановил главный. – Я люблю борзых.

Маэстро воспрял:

– За тебя, Санек! Помни главное правило: не верь, не бойся, не проси! – И Маэстро опрокинул очередную стопку.

Главный прищурился и добавил:

– Вот он и поедет в Москву долю забирать, раз борзый такой. Посмотрим на него в деле. Сидевшие рядом «тузы» одобрительно кивнули.

Учебный год подходил к концу. Лялька более-менее выплыла. Ходили слухи, что практика сразу после первого курса – будут предлагать работу на лето в маленьких поселках или деревеньках, где люди доживают свой век, а им надо немного: кому давление померить, кому таблеточки, а с кем-то просто поговорить. Деньги, конечно, смешные… Но тех, кто поедет, обещали не терзать на втором курсе: и то хорошо.

Лялька пошла в деканат – разузнать – и охотно согласилась на деревню Воскресенка: как раз на месяц, пока Маэстро разберется с делами. А потом – к маме с новостями. Почти ничто не нарушало правил приличия. Надо было заехать домой – собрать вещи, увидеться с мамой, пока еще можно, с чистыми глазами и без зазрения совести: ничего не видно, никого не слышно. Ну, отдохнуть, побездельничать с недельку – и в Воскресенку. Здравствуй, взрослая жизнь!

Возвращение домой прошло гладко. Сессия сдана – придраться не к чему. Мать была горда за дочь, а особенно – за то, что она уже едет на практику. Лялька, конечно, приукрасила, что это только для лучших студентов. Про Маэстро молчала – боялась бури и негодования. А мать возьми да и спроси:

– А, кстати, Ляль, как там жених наш? А?

– Какой? – Лялька встрепенулась.

– Ну тот, забавный, который председатель жюри… – И Шура подмигнула.

– Он мне не жених, он женатый человек.

Улыбка вмиг сошла с лица матери:

– Та-а-ак… Я надеюсь, у тебя голова на месте?

– На месте, на месте! – осмелела Лялька. – И вообще… я, может, скоро замуж выйду за другого.

– Ну и правильно: кесарю кесарево, а слесарю – слесарево. Выйдешь замуж за врача, и будет у вас всегда общий интерес и понимание.

Лялька смолчала. Из Маэстро врач – как из дуба скрипка. Надо, чтобы он вообще и рта не раскрывал. Для матери главное – штамп и законный брак. А потом что-нибудь придумается.

В Воскресенку Лялька должна была ехать через неделю. Маэстро очень хотел отвезти ее сам. Но высокие авторитеты возложили на него большие надежды: снарядили в Москву – вершить дела.

Маэстро ходил гордый и важный, а на самом деле им не было его жалко. Выгорит – так выгорит, а нет – и черт с ним!

– Лялечка, теперь я по карьерной лестнице вверх. Это же хорошо, маленькая! Ты давай в больничке своей практикуйся, а я приеду через недельку-другую. Может, твоя практика ой как пригодится!

– Маэстро, я маме ничего не говорила.

– Ну и правильно. Вместе скажем! Ты же не одна.

Иногда Ляльке казалось, что все это бред. Что ей показалось, и она вовсе не беременна. Ее больше не тошнило, не считая того раза. И вообще никаких иных признаков не было – не считая одного, но самого весомого… Она раздевалась и подолгу рассматривала себя в зеркале: живот как живот, грудь та же – упругая и большая, всегда такой была. Эх, если бы не отсутствие регулярных явлений, то все было бы по-прежнему! «Может, у меня сбой какой-то от стресса? Ведь я даже к врачу не ходила ни разу. Надо сходить… Но где? Здесь все быстро матери доложат. Может, Ирку подключить? – мелькнуло в голове. – Нет! Никого. Никто не должен знать. Вот в Воскресенке и проверюсь. А если нет ничего, пошлю этого Маэстро куда подальше, и все на этом закончится».

Мать собрала Ляльке сумку и проводила до станции.

– Ты у меня умничка, Ляль. Давай набирайся опыта.

Шура чмокнула дочку, и Оля запрыгнула в вагон электрички. Она еще долго махала матери вслед, пока та не превратилась в маленькую точку. «Ну и к лучшему, что практика, что Маэстро этот уехал! Да и вообще: мне одной надо побыть, вдали ото всех. Хотя четыре часа – не так уж и далеко, но все же…»

Когда Лялька сошла с перрона, у нее замерло сердце: такой сочной и свежей зелени она не видела ни разу. Казалось, что воздух можно потрогать руками – такой густой, плотный, словно им можно напиться, как водой. Лялька вздохнула полной грудью, и ей вдруг показалось, что все образуется и будет хорошо. По-другому и быть не может! Она подхватила сумку и зашагала по единственной тропинке вниз к деревне. Воскресенка – в пятнадцать домов. Маленькая кособокая церквушка, речка с одноименным названием и почта – главная достопримечательность, гордость и центр связи с миром: «Мы есть, мы здесь, нам можно звонить и даже телеграфировать». Лялька зашла отбить матери телеграмму. Две девушки за стеклянной перегородкой с нескрываемым интересом уставились на нее.

– Здравствуйте! А можно телеграмму отправить?

– Конечно, – в унисон ответили те и протянули Ляле листочек.

«Добралась все хорошо не беспокойся целую Ляля».

– А вы к нам надолго?

– Я на практику, помощницей фельдшера.

– Ой, как здорово! – обрадовались девушки. – А то у нас один пункт на две деревни. Егору Николаичу ох как трудно приходится! – И обе закачали головами.

– Я Валя.

– А я – Зоя.

– Меня Лялькой зовут…

– Какая ж вы Лялька? Вас по отчеству надо! Вы же почти врач.

– Да-а… Ольга Морозова. Но можно просто Лялька. Не привыкла еще, – и она виновато улыбнулась.

– А телеграмма – жениху? – подмигнув, захихикали девчонки.

– Нет. Телеграмма – маме. Вы мне дорогу покажите, пожалуйста, и я пойду.

– Да вот, напрямки. Тот белый домик с синей крышей.

И Валька с Зоей, очарованные гостьей, проводили ее до крыльца.

– Видишь, какая она!

– Какая?

– Умная! – и Зойка подняла палец вверх.

Егору Николаевичу было шестьдесят. Более сорока лет он работал врачом и никем другим, куда бы ни закидывала его судьба, вопреки всем переменам и веяниям. Он умел лечить тело и душу. А ведь иногда не знаешь, что важнее, что первостепеннее. Например, Егор Николаевич был глубоко убежден, что все болезни – от головы. «Надо меньше думать», – всегда заключал он.

Лялька толкнула дверь старенького домика, служившего фельдшерским пунктом и больницей одновременно, наверное, с тридцать седьмого года, и вошла. В таких учреждениях всегда одинаково пахнет, и для Ляльки сразу же установилась привычная обстановка.

– Здравствуйте, Ольга!

Лялька вздрогнула.

– Здравствуйте… Откуда вы знаете, как меня зовут? – удивилась она.

– Так вы же в деревне! – улыбнулся Егор Николаевич. – Вы пока ко мне шли, я про вас уже все узнал. Да не пугайтесь, проходите! Очень вас благодарю, что выбрали нашу Воскресенку. Да и вообще медицину. Сюда либо по призванию, либо вообще никак. Идемте, я вам все здесь покажу, расскажу, а завтра будет ваш первый приемный день. Жить будете у нас с женой. Мы с Верочкой одни и будем очень вам рады. Ну, а потом начнем работать. Познакомитесь с нашими старожилами. Люди здесь хорошие и всякие.

Верочка Ивановна приняла Ляльку радушно. Щупленькая, тоненькая, словно девочка-подросток – тоже врач, но работает в райцентре в областной больнице. Всю жизнь вместе с супругом. Детей бог не дал, но зато они есть друг у друга.

Идеальный брак делится на три этапа: первый – страстные и жгучие любовники, второй – родные, горячо любимые люди, знающие все свои привычки и слабости, а третий – просто родственники, которых не выбирают и без которых уже никак нельзя. Наверное, Егор Николаевич и Верочка плавно подошли к третьему. Быт их устоялся, позади вся жизнь, в настоящем – любимая работа. Небольшой домик у реки и они – два человека, знающие все про себя и друг про друга.

После ужина сели поиграть в карты. Верочка достала вишневую наливку. Лялька было пригубила, но к горлу подкатил комок – давно уже забытое тошнотное ощущение вновь напомнило о себе. Она быстро сглотнула слюну, но два врача вмиг заметили.

– Лялечка, тебе нехорошо?

– Нет-нет, все нормально, я просто устала.

– Пойдем, я тебе комнату приготовила.

Лялька очень обрадовалась возможности уединиться. Она настежь распахнула окно и глубоко вдохнула свежий прохладный густой туман. Полегчало. «Значит, все-таки не прошло», – подумала она.

Утро задалось сразу. Подходя к фельдшерскому пункту, Ольга и Егор Николаевич заметили нескольких человек, ожидающих их с большим нетерпением. Те топтались у порога, спорили, кто первый, и отчаянно изображали из себя больных. Увидев доктора, все встрепенулись и наперебой загалдели.

– Всем здравствуйте! Приму всех в порядке очереди.

Прием начну через пятнадцать минут. И вот, прошу любить и жаловать: Ольга Ивановна – моя помощница и ассистентка.

Очередь тут же замолчала и с любопытством уставилась на Ляльку.

– Егор Николаевич, я первая! – И, не дожидаясь ответа и просьбы подождать, старушка двинулась впереди врачей. – Я тут яичек, курочку… и вот еще сметанка домашняя, – суетилась она.

– Ну зачем вы, Клавдия Ивановна?

– Как это зачем? С того света меня спас – и «зачем»?

– Давайте я шов посмотрю…

Клавдия охотно разделась.

– Лялечка, в перевязочную. Обработать и сменить повязку.

– Хорошо, – кивнула Лялька и умело взялась за дело. Работу свою она любила.

Полдня пролетело так, что Лялька не заметила. Часам к трем в приемной образовался небольшой склад из продуктов. Несли все: молоко, кабачки, фрукты – все с благодарностью.

– Ольга Ивановна, – позвал Егор Николаевич, – сейчас обед. Пойдем передохнём, а потом – самое тяжелое. У нас сегодня аборт.

Лялька вздрогнула. Егор Николаевич вздохнул и пожал плечами.

Через час пришла Лена: бледная, худая, несчастная.

– Ну что, решилась?

– Да что тут решать? Этих бы поднять, – и Лена вздохнула. – Все равно бьет, окаянный. Так или иначе, не доношу. Раньше не был таким, а как без работы остался – словно с цепи сорвался: бьет и бьет, бьет и бьет…

– Лялечка, готовь там все. Будешь мне помогать. И повесь табличку, что приема сегодня больше не будет.

– Егор Николаевич вздохнул и пошел стерилизовать руки.

Лена села на кресло и закрыла глаза. Лялька постучала по вене и сразу попала. По щеке Лены катилась слеза – одна, большая. Ляля вытерла ее салфеткой и погладила женщину по голове.

– Поспите, поспите. Вы ничего не почувствуете.

В руках Егора Николаевича зазвенели инструменты.

– Ляля, подойди, подержи зеркало.

Ляля увидела, как вниз, в лоток, полилась струйка крови, потом – какие-то сгустки, а потом – ей показалось или вправду? – фрагмент крошечной руки, словно от пупса.

Лялька зажмурилась и выскочила во двор. Села на лавку и завыла. Минут через двадцать вышел Егор Николаевич. Вытащил сигареты и закурил.

– Обманула, бесстыжая. Сказала: два месяца, а там все пятнадцать недель… Зачем растила? Странные женщины! Ведь знала, что не хочет. Почему сразу не пришла? – Егор Николаевич прижал к себе всхлипывающую Ляльку. – Ничего, ничего, Лялечка. У нас такая профессия. Если бы я отказал ей, она бы, дурья башка, по-деревенски себе что-то учудила. Или покалечилась бы, или детей сиротами оставила, – он вздохнул. – Сейчас поспит часик и домой пойдет. Знаешь, Лялечка, – Егор Николаевич затянулся, – я после института поехал работать в ЮАР. Была у нас такая программа в СССР, вроде как помогали отстающим странам. Там я, Лялечка, такого насмотрелся, что ночью спать не мог. Там человеческая жизнь ни гроша не стоила, а дети – вообще словно мусор. Сколько их поумирало тогда, вот на этих руках! От малярии, дизентерии, оспы… Я тогда уже шесть месяцев отработал и понял, что больше не могу. Не могу! И как-то ночью я встал на самый край мыса Доброй Надежды и загадал, чтобы больше ни один ребенок не умер, хотя бы пока я здесь, пока я дорабатываю этот чертов контракт. А взамен я поклялся отказаться от счастья иметь собственных детей.

– Почему? – все еще всхлипывала Лялька.

– Потому что Богу нужна была жертва. Залог. Я дал. И ты знаешь, то ли наши вакцины стали работать, то ли Он услышал меня. И смертность прекратилась. А когда я вернулся, то женился на Верочке. Она мне, правда, перед свадьбой сразу сказала, что детей иметь не может. Диагноз – детская матка, поэтому сама стала врачом. Я даже обрадовался: значит, все работает. Значит, есть закон и там, – он поднял глаза вверх, – и здесь. Просто Господь не дает все и сразу. Кому-то он не дает родителей, а кому-то – детей. Кому-то ума, а кому-то – счастья.

– А что, разве на мысе Доброй Надежды сбываются все желания?

– Нет, я думаю, там дается надежда. А это иногда важнее. Вот так-то, Лялечка… Не грусти, и выше нос.

Ляльке хотелось похвастаться, что она спасла жизнь тонувшему мальчику, но вместо этого у нее вырвалось:

– Я беременна.

– А отец ребенка знает?

– Да, но лучше бы я не знала его. Так глупо все вышло.

Лялька заглянула в глаза Егору Николаевичу, боясь найти там разочарование или даже презрение. Но она прочла в них лишь бесконечную грусть и сострадание.

– Ничего, Лялечка, как-то все решится. Не всегда в жизни бывает так, как мы задумали. Errare humanum est – «человеку свойственно ошибаться». Непреложная истина! Как-то все будет… Главное, не бросай учебу. Ты будешь хорошим врачом, я это чувствую.

– Егор Николаевич, а можно я останусь у вас до конца августа? Мне очень надо. Мне надо побыть одной, подумать и привыкнуть.

– Конечно, девочка, оставайся. Тебе когда рожать-то? Только без обмана, – в его глазах заблестел огонек улыбки.

– В ноябре. Где-то в начале.

– Ну и славно. Мама знает?

– Нет… – с ужасом покачала головой Лялька. – Ни в коем случае! Он меня замуж позвал, вы не думайте! Просто это совсем не тот человек. И жизнь не моя. Как будто я в омут какой-то попала. Обещал приехать через месяц. Его в Москву отправили дела какие-то решать.

– В командировку, что ли?

– Нет, – и Лялька замялась.

– А-а-а… – догадался Егор Николаевич. – Значит, он из этих новых «решал»? Господи, и откуда это в нашем городе, в городе ученых, в городе интеллигентов взялась эта мразь? Это я не конкретно про него, это я в общем, Лялечка… Что, красивой жизни захотела?

– Да нет, все по-дурацки… Сама виновата. Маме решили сказать, когда он приедет. Но не про беременность, конечно. Она у меня очень строгая. Я боюсь ее. А скажем, что женимся.

– Послушай меня, Ляля, старого человека. Матери скажи. Может, и замуж не придется идти. Ведь родить ребенка без мужа – это еще не испортить себе жизнь, а возможно, даже наоборот – украсить ее. А вот выйти замуж – это не напасть, как бы замужем не пропасть. Матери не бойся, ты – ее дитя.

– Да вы ее просто не знаете! Она меня на порог не пустит. Пусть будет, как решили. А там, может, разведусь – и все.

– Эх, дети… Думаешь, так лучше? Порой бывает, что вход – рубль, а выход – два. – Егор Николаевич по-отечески приобнял ее: – Учебу не бросай. Обещай мне!

– Обещаю.

– Иногда бывает, что вход – рубль, а выход – два…

Лялька очень обрадовалась возможности остаться. Матери звонила пару раз, говорила, что много работы, что очень рада такому шансу получить бесценный опыт рядом с умным и необыкновенным наставником. Мать млела, душа ее наполнялась гордостью и счастьем. Вот ведь она – материнская радость! Вот он – результат ее труда, лишений, экономии. Вот он – плод ее мечты, воплощенный в реальность: дочь будет врачом – хорошим, умным, понимающим, вопреки всем переменам. В руках отличная профессия – настоящая и нужная. И все она, Шурка, сделала правильно. И строгость лишней не была.

Август подходил к концу. Лето было насыщенным и интересным. Вот бы так и остаться здесь – и ничего не надо! Спрятаться, затаиться: от Маэстро этого, от матери, да и вообще от людей. Лялька даже подумала, что скроется здесь, в этой деревушке, через несколько лет, как только закончит институт. Ребенка возьмет – и сбежит. Маэстро не догадается искать ее здесь.

Она боялась, что он приедет, но понимала, что он некий гарант ее чести. Каждый день с тоской в глазах смотрела на дорогу, по которой раз в неделю проезжали случайные машины. Маэстро не появлялся. Без него мать ее убьет – на порог не пустит. Выйти за него было единственным верным и возможным решением. Другое, во всяком случае, Ляльке в голову не приходило.

Наступил последний день ее безмятежного и счастливого пребывания в Воскресенке.

– Лялечка, вот твои последние анализы. Все хорошо, но обязательно, как приедешь домой, вставай на учет. Так нельзя!

– Да-да, – кивала Лялька, – мы ведь и поженимся сразу.

– Для поликлиники это не имеет никакого значения, – улыбнулась Вера. – Не затягивай, а следующим летом с малышом к нам и приезжай. Мы очень рады будем! Тут воздух… – и Вера вдохнула полной грудью.

Лялька улыбнулась. Боже, как же ей хотелось, чтобы следующее лето наступило прямо сейчас, сию минуту! Чтобы все уже было позади: все объяснения, тревоги, роды, сессии… Чтобы все как у людей, а не как у нее. Хотя у всех людей по-разному. Нельзя написать план жизни и жить по нему, переходя от одного пункта к другому. Жизнь всегда полна сюрпризов, и не всегда хороших…

Верочка и Егор Николаевич пошли провожать Ляльку на станцию. В дорогу собрали всяких гостинцев: сушеных грибов, ягод, домашние заготовки. Понемногу, чтобы Лялечке не было тяжело. Всего-то пара баночек огурцов, к которым Лялька так пристрастилась!

Верочка заботливо сложила все в сумку и напоследок закутала Ляльку в шаль, которую связала сама.

– Носи на здоровье! И как раз прикрывает тебя хорошо, пока жених не объявится. А то мама твоя сразу, с порога заметит: хоть ты и похудела, но живот на пятом месяце уже виден, тем более она медик.

– А мне казалось, что совсем не видно… – и Лялька растерянно оглядела себя. – И джинсы налезли, но с трудом. Спасибо вам за все! Я обязательно приеду.

Лялька села в электричку и понеслась в городскую жизнь. За окном тянулись пейзажи безмятежной, ровной лентой: дома, коровы, бегущие дети – и опять все с начала, как будто кто-то крутил кинопленку.

Лялька поплотнее закуталась в шаль и с бьющимся сердцем шагнула в родной подъезд. «Хоть бы мамы не было дома», – неустанно повторяла она про себя. Но мать, еще из окна заметив Ляльку, ждала ее на пороге.

– Лялечка! – с радостью кинулась она ей на шею.

Лялька было отпрянула, испугавшись, но мать не заметила.

– Господи, а худющая! Повзрослела-то как! Тебя не кормили, что ли?

– Кормили, кормили еще как! Я так устала, мам… Вот спать завалюсь, а завтра сразу в общагу надо ехать. Занятия на носу. Дел много.

– Какой спать? Я уже позвала тетю Катю, Ирку твою, стол накрыла…

– Ну, ма-а-ам… – устало протянула Лялька.

– Давай, давай раздевайся! – и мать стала стягивать с Ляльки шаль.

– Мне холодно, – дернулась та и закуталась поплотнее.

Мать пожала плечами и пошла хлопотать. Она была очень рада возвращению дочери и возможности побыть с ней. А завтра опять работа, заботы, и Лялька уедет в город.

Посидели душевно. Лялька рассказала про чудесных людей, так случайно встретившихся ей на пути. Но в основном молчала. Зато трещала Ирка, и это очень спасало ситуацию. Через несколько часов Лялька демонстративно зазевала, сославшись на усталость, и шмыгнула к себе в комнату.

Только оставшись одна, она, наконец, разделась и смогла выпустить живот, так долго зажатый в тисках джинсы. Она блаженно вытянулась на кровати и укрылась одеялом. Родной запах дома обнял ее, и Лялька улыбалась уже почти во сне. «Почему все так сложно?» – подумала она, проваливаясь в темноту.

Мать заглянула и, тихонько прокравшись в комнату на цыпочках, поцеловала засыпающую дочь.

– Мам, а меня никто не искал, не спрашивал?

– Да нет, вроде, – пожала плечами мать. – Спи, я завтра рано уеду. Позавтракай как следует и на выходные обязательно приезжай.

– Ага… – уже почти во сне буркнула Лялька.

Шура смотрела на нее и замечала еще детские черты, которые могла узнать только она.

Утром Лялька слышала, как уходила мать, как заглянула к ней в комнату и чмокнула в щеку, но Оля притворилась, что спит. Как только хлопнула дверь, Лялька побежала в душ, о котором мечтала со вчерашнего дня. Потом она долго рассматривала себя в зеркале: ноги похудели, руки – тоже, грудь у нее всегда была крупной и налитой, поэтому ничего нельзя было заметить, но живот… Живот предательски выпячивался наружу, и его невозможно было втянуть.

Лялька порылась в материнском шкафу и с большой радостью обнаружила там пояс-трусы дружественной некогда страны соцрежима. Трусы были бежевого цвета, эластичные, доходили почти до колен, а верхняя часть упиралась под грудь. Надо сказать, что они действительно немного утянули живот, и Лялька застегнула свои джинсы без особых усилий. С учетом того, что она похудела, а джинсы были изрядно поношены и растянуты, плюс пояс-трусы (аллилуйя!), все вместе работало и давало Ляльке карт-бланш. Она надела свободный свитер и подумала, что в таком виде пару недель можно нагло ездить домой на выходные. До тех пор, пока не объявится Маэстро и они не поженятся…

«Черт, где же он?» – подумала Лялька и кинулась к телефону.

– Ир, привет! Да устала вчера страшно. Слушай, а меня никто не искал? Нет? Странно… Нет-нет, я уже убегаю. Увидимся на выходных. Пока!

Учеба, как всегда, захватила. Студенты не заметили, как пробежала неделя. Второй курс да после практики – Лялька чувствовала себя на коне! Егор Николаевич действительно дал ей бесценный опыт. Теперь ей было намного легче, чем остальным.

Лялька быстрее вникала, понимала, ей удавалось все и сразу. В какой-то момент она забыла про свою беременность, пока однажды на лекции не получила неожиданный пинок изнутри. Потом – еще и еще. Лялька даже подпрыгнула. С этого дня малыш непрерывно пинался, словно протестовал, что его утягивают в специальные трусы. Он здесь, он живет и хочет, чтобы об этом все узнали!

Лялька стала мало есть – специально. Хотя очень хотелось, безумно! Всегда и много. Домой ездила, и с такой маскировкой ничего не было видно. Вот только мать перерыла шкаф в поиске своего белья и никак не могла понять, куда оно делось.

– Ну, мне-то они точно не нужны, – резонно ответила Лялька, с аппетитом грызя яблоко.

Это случилось в конце сентября. Лялька взяла у комендантши ключи от комнаты и уже пошла по коридору, как та окликнула ее, вспомнив о посылке: – Лялечка… Ляль! Тебе тут коробку принесли. Не знаю, что. Не смотрела. Запечатано, – опередила она вопрос ее в глазах.

Коробка была картонной, похожей на обувную. Заклеена скотчем очень тщательно и неоднократно. Лялька с нетерпением поднялась к себе, взяла нож и разрезала липкую ленту. На дне коробки лежало несколько зеленых иностранных купюр и записка. Лялька развернула ее трясущимися руками и прочла: «Маэстро замочили».

Всего два слова. Два слова, которые вогнали ее в ступор. Она не знала, как реагировать. Если бы не живот, она бы, наверное, до потолка прыгала от счастья. Его больше нет! Нет на этом свете! Нет в ее жизни… Но внутри нее жил его ребенок, который бился ногами и руками, который скоро всем объявит о своем существовании…

Лялька вспомнила Олега и его слова: «Я просто защищал девушку от общественности: родителей, соседей и сплетен». А кто теперь защитит ее, Олю? «Может, признаться матери? – подумала Лялька. – Да она меня убьет! Ногами забьет, как будто я животное. Возненавидит и выгонит из дома, как она говорила всю жизнь. Вот оно – “в подоле”. Аборт невозможен, признание – тоже. Никого нет, и никто не поможет. Расплачивайся за самую большую глупость. Сама виновата!»

Лялька взяла в руки зеленые бумажки – триста долларов США. Столько стоила жизнь Маэстро. Точнее, она, видимо, вообще ничего не стоила. Столько стоит ее жизнь. Триста баксов.

До родов оставалось два месяца. Как раз сейчас ребенок набирает вес, процесс необратим, и живот растет не по дням, а по часам. «Значит, домой больше не поеду, – решила Лялька. – Надо что-то придумать».

Она просто стала звонить матери каждый день и обещать, что на этих выходных точно будет, но, естественно, не приезжала. Мать верила, что много занятий, верила, что Лялечка «заболела», верила, что подтягивает однокурсников… Родители всегда верят в то, что им удобно.

Преподаватели заметили Лялькину беременность и переглядывались. Ничего не знавшая до этого Танька выпучила глаза и смотрела то на живот, то Ляльке в лицо.

– Да, да! Не показалось.

– А что делать-то будешь?

– Рожать. Другой способ знаешь?

Танька обиделась.

Лялька ни с кем не общалась. Замкнулась и просто училась. Училась, пока можно. По ее подсчетам ребенок должен был родиться до десятого ноября. Естественно, ни к каким врачам она не ходила и никаких анализов не сдавала. Сначала решила, что вызовет скорую и поедет рожать, куда повезут. Потом ясно осознала, что сообщат матери, и тогда все – конец фильма! «Всех любила, звали Лялькой». Нельзя, чтобы мать узнала…

Придумала поехать в Воскресенку. И это решение показалось ей единственно верным, разумным и правильным.

Утро первого ноября выдалось на славу. Снег уже лежал мягким ковром, пахло свежестью. Солнце слепило: светило, но совсем не грело. Впрочем, настроение это никому не портило.

В моду вошли шапки-хомуты под названием «труба». Может, дань эпохе, а может, и вправду напоминало трубу. Девочки очень полюбили эту модель за несложную вязку и возможность украсить свой скудный гардероб. Навязали всех цветов – и менялись. Тепло и недорого! То, что надо для студенчества.

У Ляльки «трубы» не было. То есть она была, но в другом смысле этого слова. А так она куталась в шаль, подаренную Верой, с головой и не расставалась с нею.

На первой паре Лялька почувствовала, как стянуло низ живота – словно тугой резинкой. Она тихонько вышла, минутку постояла за дверью. Вроде, ничего. Но в голове мелькнуло: «Это оно».

На лекцию не вернулась – пошла в общагу. Разделась и легла. Опять прислушалась: ничего. Достала сумку, положила туда брюки, свитер, пару нижнего белья. Действовала, словно кто-то диктовал. «Паспорт», – мелькнуло в голове. И тут же вспомнила про деньги, которые прислала «братва». Лялька собрала сумку, посмотрела на часы, потеплее укуталась в шаль и отправилась на вокзал. Электричка на Воскресенку уходила через час. Расписание она узнала уже давно. За четыре часа дороги Ляльку хорошенько растрясло. Схватки стали навязчивее, сильнее, но периодически прекращались. «Только бы Егор Николаевич был на месте», – как заклинание, повторяла она.

В Воскресенку приехала затемно, хотя было совсем не поздно. Лялька медленно шагала по знакомой тропинке. Вдруг неожиданно почувствовала удар: словно ножом – в самый низ живота. От неожиданности Лялька вскрикнула и осела. «Господи, только бы дойти! Только бы дойти!» Вроде, отпустило.

Боясь потерять время, Лялька засеменила быстрее. И вот уже почта. Свет не горит… Осталось совсем чуть-чуть. И снова удар! Еще сильнее, еще крепче. Лялька взвыла, как раненый зверь. В глазах помутнело. Отдышалась – вроде, опять прошло. «Надо дойти, доползти, во что бы то ни стало».

Десяти минут хватило, чтобы добраться до крыльца. Но фельдшерский пункт был заперт, свет выключен. Егора Николаевича не было. Лялька на четвереньках доползла до двери и села на ступеньку. Сил не было. На лбу выступала испарина, тошнило. Было и холодно, и жарко одновременно.

Лялька сидела и изо всех сил пыталась напрячь мозг, чтобы принять правильное решение. Но все мысли спустились в низ живота и устроили там резню. Опять боль – на этот раз длительная и невыносимая схватка. Лялька закричала изо всех сил, но ее никто не слышал.

Вдалеке в окнах домов разливался мягкий теплый свет. Там жили люди: ужинали или пили чай, смотрели телевизор или разговаривали. А она, Лялька, сидела на холодных, покрытых снегом ступеньках фельдшерского пункта и рожала.

Опять отпустило… Лялька стянула шаль с головы и вдруг вспомнила, что Егор Николаевич всегда оставлял ключ здесь – в металлическом почтовом ящике на двери. Лялька вскочила, нащупала рукой ключ, открыла дверь, и знакомый запах обдал ее лицо.

– Спасибо! Спасибо, Егор Николаевич, – сказала она вслух.

Нащупала выключатель, скинула пальто. Домик ожил. Лялька сбросила сапоги и увидела под шкафом свои летние медицинские туфли.

– Вот я и дома, – улыбнулась она.

И вдруг из нее ручьем полилась вода. Она лилась и лилась, словно в ней, в Ляльке, кто-то открыл кран. Добравшись до кушетки, Лялька стянула с себя колготки и белье. Подошла к стеклянному шкафу, где хранились инструменты. «Спирт, ножницы, зажим…» – проговаривала она.

И опять эта боль! Оля чуть не свалила шкаф, присела на корточки и почувствовала, как что-то мягкое уперлось ей в кость. Лялька непроизвольно потужилась, потом еще – и на пол выпал плод. Маленький, синего цвета. И пуповина длинная-длинная – бесконечно длинная пуповина.

Безумными глазами глядя на свои руки, Лялька перерезала ее и, как смогла, завязала. Потом перевернула ребенка на живот и похлопала его по спине. Он зашевелился и затряс крохотными ручками. И она услышала его крик. Даже не крик, а визг – тоненький и дребезжащий, словно поросячий. Плацента выпала следом. Лялька осмотрела ее как медик: долго и внимательно. Боль куда-то исчезла – так же мгновенно, как и появилась.

Тут Лялька опомнилась, что ребенок лежит рядом. Просто притих и трясет кулачками, как бы грозя ей: «А ну!» Лялька стянула с кушетки целлофан и завернула ребенка в него. «Меня никто не видел, и никто не знает, куда я поехала. Дойду до станции, выкину в бак – и уеду назад». Мысли путались, одна перебивала другую, и казалось, что все происходит не здесь, не сейчас и не с ней.

Ребенок в целлофане отогрелся, стал открывать ротик и попискивать. Лялька вспомнила карпа, которого приносил Олег. Карпа в целлофановом пакете – она еще не могла его убить и положила в морозилку. И сейчас то же самое готова сделать со своим ребенком…

Дрожащими руками развернула клеенку. В голове был хаос, в глазах – ужас. Она закутала крохотное тельце в шаль и положила на кушетку. Сама присела рядом и стала на него смотреть. Маленький сморщенный комочек. Крошечные ручки и ножки.

Ребенок затих и заснул. Лялька пыталась услышать себя, поймать свои чувства, но словно окаменела. У нее не было никаких чувств, кроме брезгливости, страха и отвращения. А еще лучше, чтобы все это было сном. Лялька разрыдалась в голос, а затем встала. Как ни странно, откуда-то взялись силы. Включила маленькую электрическую переносную плиту и поставила чайник. Затем обмылась и прибралась. Переоделась. Делала все медленно, но верно. Грязные вещи сложила в тот самый целлофан и завернула узлом.

Ребенок спал. Лялька взяла сумку, плотно прикрыла дверь и вышла. Свежий морозец охладил лицо. Оля медленно побрела к станции. В фельдшерском пункте, оставшемся за спиной, горел свет, а на кушетке спал крохотный мальчик, завернутый в голубую шаль.

Лялька села в пустой вагон электрички и заснула. Это все сон. Сон…

Глава 3

Ашот любил вставать рано, пока его многочисленная шумная семья спала. Он с наслаждением варил себе крепкий кофе, листал газету или журнал, закуривал сигарету и наслаждался ти-ши-ной. Это был его час. Только его.

Он очень быстро пройдет – и понесется: вопли, крики, сборы в школу, толкотня у туалета, споры детей, ворчание жены – все как обычно. А он, Ашот, будет терпеливо ждать всех у двери. Потому что развозил детей только он.

Два мальчика и две девочки – все сложилось так, как они с женой мечтали. И вот – Сюзанна, Рузанна, Артур и Жорик. Его продолжение, его смысл, его жизнь. Все для них и во имя них.

Нунэ с годами располнела, распустила себя. А когда? Когда ей найти время? Тут оглянуться не успеешь – всех кормить, уроки проверять, на занятия водить, лечить, если потребуется. Забот полон рот, не до себя.

Конечно, он ее любил, но уже как-то иначе. Нет, не слабее. Может, даже сильнее, чем прежде. Нунэ – это его кровь, его сестра, его тыл, его дом. А он, Ашот, должен всех обеспечивать. Его главная задача – добыть мамонта и приволочь домой.

После того как Ашот развозил детей, он ехал на работу – принимать товар, никому не доверяя такой важный процесс. Сколько лет он выстраивал это свое дело! Как сейчас говорят, «бизнес». Сколько трудностей, лишений, съемных квартир – они все преодолели вместе, потому что каждый четко знал свое дело. Нунэ – это дети и дом, а Ашот – это работа и деньги. Магазинчик у него был небольшой, но в очень хорошем месте – на самом Садовом кольце столицы. Здесь можно было купить все: от набора джентльмена (коньяк-конфеты-презервативы) до супового набора для хозяйки (кости понаваристее и мясо). Магазинчик все знали, любили и охотно заходили даже просто поболтать.

На рубеже грядущих перемен между востоком и западом, капитализмом и социализмом пытались выжить предприимчивые люди, которые были всегда полны идей, но не имели возможности их воплотить. И вот оно, время первых! Конечно, у каждого были свои масштабы и понимание капитала. Но Ашоту его заработка было вполне достаточно. Небольшой магазинчик и безбедная жизнь. Главное – вовремя дать всем «на лапу», накормить «крышу». И живи спокойно! Что осталось, то твое.

Ему хватало, и все работало по заданной схеме: слаженно и без эксцессов. Маленький магазинчик с поэтичным названием «Арарат», опоясанный Садовым кольцом, внутри которого бурлила центральная Москва – город, где все, пожив год или два, чувствовали себя москвичами и, возвращаясь ненадолго на родину, смотрели на всех немного свысока, задрав нос. Город, в чьи сети попав единожды, уже не сможешь выбраться и никогда не сможешь уехать навсегда. Город, в котором надо суметь выжить, а значит – быть сильным. Город, который признает только везунчиков и баловней судьбы. Город, где все – миллионеры, потому что только здесь квартиры всегда стоили целое состояние. И всегда, во все времена на вопрос «Откуда ты?» только москвичи отвечают: «С Москвы».

– Ма-а-ма-а! – раздался из комнаты дикий вопль. – Ма-а-ам!

Крик был душераздирающим, и вся семья вмиг оказалась у двери. Их взору предстала следующая картина: десятилетняя Рузанна стояла у зеркала и орала, как будто увидела в нем не себя, а самого черта.

– Что? – одновременно спросили домочадцы.

Рузанна повернулась. На ее лице фломастером были старательно нарисованы черные усики в стиле Пуаро. Было видно руку мастера, с какой любовью он художественно обрисовал завитки.

Все дружно вскрикнули и еле подавили смех. Разгневанная Рузанна всматривалась в лица родных, пытаясь вычислить своего смертельного врага. Ее волосы были растрепаны, губы исказились в гневе. При этом она, поставив руки в боки, буравила каждого взглядом. Жорик не выдержал и, прыснув от хохота, покатился по полу.

– Это он! – взвизгнула Рузанна и, навалившись на него сверху, принялась метелить, что было сил.

Родители насилу оттащили ее. Сюзанна уже несла спирт и всевозможные лосьоны, Жорик по-прежнему валялся на полу, он хохотал и не мог остановиться. Мать принялась оттирать злосчастный фломастер, при этом ругаясь на двух языках – армянском и русском. Но все усилия были напрасны. Фломастер лишь немного побледнел.

– Как я в школу пойду? – орала Рузанна.

– Сейчас, дорогая, подожди. – Грузная Нунэ, пыхтя, встала с колен и через минуту принесла пластырь. – Вот! Давай, джана, наклеим тебе – и никто не заметит. Он бежевый. Видишь?

– Ага, – вновь прыснул от смеха Жорик. – Скажешь, что порезалась, когда брилась. – И он опять залился смехом, да так заразительно, что уже никто не смог сдержаться.

– Мы сейчас в школу опоздаем! – пыталась призвать всех к порядку самая старшая – Сюзанна, которой было уже четырнадцать.

Ей единственной было вообще не смешно. Все эти глупые проделки младших выводили ее из себя. Она уже грозилась, что будет сама добираться до школы, но храм знаний находился слишком далеко, надо было ждать чертов троллейбус, а он всегда был переполнен… Поэтому Сюзанне не оставалось ничего, кроме как мириться с этим дурдомом.

– Ой! – вдруг вскрикнул Жорик.

– Что еще? – раздраженно спросила Нунэ.

– Ой-ой-ой! Живот!

– Меньше ржать надо. – Сюзанна тряхнула волосами и пошла одеваться.

– Живот болит… – и Жорик опрометью побежал в туалет.

Рузанна тут же расхохоталась: торжествующе и победоносно.

– Что ты смеешься? Брату плохо! – возмутилась мать. – Жорик… Жорик, что с тобой?

Из туалета раздавались стоны и соответствующие звуки.

– Это Рузанна ему вчера чай из соломы сделала, – сказал до сих пор молчавший Артур. – А я-то думаю: «Что это она такая добренькая?» Хорошо, что сам не выпил!

– Какая солома? Сено? Рузанна, ты больная? Вай! Как достали меня эти дети! Ашо-о-от, что ты молчишь?

Ашот сидел на стуле в коридоре и терпеливо ждал, когда все, наконец, успокоятся и выйдут вон.

Примерно так начиналось и заканчивалось каждое утро. Затем Нунэ, придя в себя, звонила соседке сверху, и они начинали тонуть в собственных речеизвержениях, пока, что называется, язык не заболит. А он в принципе не болел. Потом они все же вспоминали про обед, магазины и прочие дела, и им приходилось прощаться. Но каждая знала, что с понедельника по пятницу все утра напролет – их и только.

Лялька не помнила, как доехала до Новосибирска. Когда ее ослепили фонари, девушка поняла, что надо выйти. Вышла. А возвращаться – некуда… Зашла в здание вокзала. И внезапно ей пришло в голову решение изменить свою жизнь: все перечеркнуть и начать заново, с чистого листа. Там – все испачкано, исцарапано, испорчено. Все-все облито грязью и уже ничего не исправить, не отмоешься. Можно только сжечь все дотла и начать заново.

Лялька подошла к переговорному пункту:

– А вы можете соединить с Бердском? Городская больница номер один. Вот. – Ее руки дрожали то ли от страха, то ли от холода – Лялька и сама не понимала.

Сонная телефонистка с одолжением протянула клочок бумаги.

– Что? – растерянно спросила Лялька.

– Номер.

– Что «номер»? – Мысли путались. Очень страшно было принять решение. Решение, которое изменит всю ее жизнь. Она почти обезумела от дерзости, на которую решилась. От безысходности…

– Девушка, что с вами? Номер телефона напишите. И ожидайте в первой кабинке.

Лялька торопливо написала цифры и молилась, чтобы мать была на посту или в ординаторской. В трубке раздались гудки: прямые, долгие, тяжелые. Ляльке казалось, что они проникают в ее мозг, проходят сквозь извилины и выходят через другое ухо. Она буквально физически ощущала это.

– Алло, мамочка… – и Лялька замолчала. Слезы градом полились по щекам.

– Что случилось, Ляля?

– Ничего! – почти выкрикнула она. – Я… – Лялька сжала челюсти так сильно, что заскрипели зубы.

– Ты здорова, Ляля?

– Да! Просто послушай и не перебивай. – Она собралась, словно пружина, и выпалила: – Я уезжаю в Москву. Я не одна, я с другом. Точнее, с парнем. Институт бросаю. Все!

– Ляля! Ляля! – орала мать в трубку. – Ты где? Я сейчас приеду. Где ты?

– Мама, я все сказала. У меня поезд через тридцать минут. Я устала. Я хочу жить, просто жить.

– Как же так? Что же ты творишь? Как ты могла предать, перечеркнуть все вот так? Это шутка какая-то? Это просто злая глупая шутка, да? – и мать попыталась ухмыльнуться.

– Нет. Я абсолютно серьезно. Прости, – в трубке повисла пауза.

– Если ты сейчас сделаешь это… Если, конечно, все это правда, вся эта нелепость… То забудь, что у тебя есть мать и дом. Забудь дорогу домой и меня! Только попробуй сделать это, и я… Я…

Ольга повесила трубку, словно нажала на курок. Контрольный выстрел в прошлое: в мать, в мечты, в институт и даже в саму себя. Паспорт и триста баксов – вот и все, с чем она шагнет в новую жизнь.

Лялька спала: почти два дня, почти всю дорогу. Вставала только по необходимости: в туалет, попить – и опять на полку. Специально купила наверху, чтобы никто не мешал. Несколько раз сама себе сказала «умница» за то, что догадалась прихватить вату, бинты, перекись. Как медик понимала, что все идет нормально, без осложнений. Надо просто отоспаться – протрезветь, что называется. Протрезветь не от алкоголя, а от той токсичной ситуации, в которую она попала. Про ребенка даже и вспоминать не думала. Просто избавилась от живота – и все. Хорошо, что так. Что не потребовалась помощь. Что все шито-крыто. Конечно, Егор Николаевич поймет, когда придет утром на работу. Ну, и ладно. Все. Забыли. Не было – и нет. И Лялька опять провалилась в сон.

К Москве подъехали поздно вечером. Снега немного, но было холодно. Лялька стащила с полки свою небольшую сумку и вышла на перрон. Куда идти, было совершенно непонятно, но, вдохнув воздух Москвы, она, словно дикое животное, учуяла в нем незнакомый, совершенно неизведанный привкус свободы и перемен и четко осознала, что все как-то образуется. Ну, не пропадет же она – Лялька Морозова: молодая, красивая, умная! Просто надо дождаться утра. А оно, как известно, мудренее.

Лялька зашла в здание Ярославского вокзала и, найдя себе местечко, устроилась поудобнее. Люди приезжали, уезжали, гремели чемоданами, толкались, а она просто ждала утра – как никогда в своей жизни. Утра, с которого начнется ее новая жизнь.

В то же самое время, когда Лялькина мать, обезумевшая от гнева, неслась на железнодорожный вокзал Бердска, все еще надеясь на глупый розыгрыш или простой бунт дочери из-за усталости и напряжения, Егор Николаевич, насвистывая незатейливую мелодию, шел привычной тропой к своему «ашраму». Он был в прекрасном расположении духа, впрочем, как и обычно. В его желудке теплой волной нежились сырники, залитые кофе с молоком, и ничто не предвещало сюрпризов или каких-либо изменений в его жизни, а уж тем более – потрясений. Свежий, уже по-настоящему зимний морозец приятно обжигал лицо, и было здорово жить этой безмятежной жизнью, ходить на любимую работу, находиться рядом с любимой женщиной и просто вкусно есть.

Нащупав ключ в привычном месте, Егор Николаевич перешагнул через порог и насторожился. Вроде бы все было как обычно, но все же что-то подсказывало ему, толкало в спину, пинало, постукивало внутри него самого: «Что-то не так…» Во-первых, на полу были следы, явно указывавшие на непрошенных визитеров, а под шкафом не было Лялькиных туфель, а они всегда бросались в глаза, напоминали и давали надежду на возвращение их хозяйки.

Егор Николаевич остановился на пороге. «Что это? Ограбление? Смешно… Может, кто-то залез погреться?» Но следов взлома он не заметил, да и дверь была заперта на ключ. Следовательно, кто-то открыл ее нормальным способом… Егор Николаевич прислушался, и до него донеслись попискивание и кряхтение.

Ноги сами несли старика в процедурную. «Кошка? Собака? Какой-то заблудший зверек…» – успело мелькнуть в голове. И вдруг он заметил на кушетке Лялькину шаль – ту самую, которую дарила ей Вера; ту самую, в которую она так заботливо укутала девушку тогда на станции. Странная догадка поразила его, словно ушат холодной воды. Егор Николаевич осторожно, почти на носочках подошел к кушетке и увидел то, что больше всего боялся увидеть. То, что всегда мечтал увидеть в своей жизни: крохотную маленькую жизнь, которая беспомощно чмокала губами и искала защиты.

Он сел рядом и бережно взял младенца. Маленькие мутные глазки неосознанно вращались в разные стороны, кулачки были сжаты, а ротик искал то, что должно быть рядом по праву рождения – материнскую грудь с незаменимым молоком.

– Эх, Лялька-Лялька… – вздохнул Егор Николаевич.

– Ну, – обратился он к мальчику, – давай знакомиться. Я дядя Егор, а ты?

Малыш, словно услышав его, попытался сфокусировать свой взгляд, но слабые глазные мышцы опять развели зрачки в разные стороны. Егор Николаевич засмеялся, а младенец заплакал.

Ровно в девять утра разгневанная Шура влетела в двери института. «Боже, куда? Куда?» – путались мысли в ее в голове. Она напрочь забыла номер Лялькиной группы и, решив, что начнет с деканата, устремилась по коридору вдаль.

Секретарша безмятежно поливала цветы, стоявшие на окне. Работа была у нее «не бей лежачего», и это ее вполне устраивало.

– Здравствуйте! – Запыхавшаяся Шура стянула с себя шапку. – А Лялька Морозова, дочка моя, в какой группе?

Секретарша смерила ее взглядом. «Точно ненормальная», – мелькнуло у нее в голове.

– Здрасьте! Какой курс-то?

– Второй! – Шура отчаянно кивала головой, как бы подтверждая свои слова. – Да-да, второй.

– Вы успокойтесь, – неспешно продолжала секретарша. – Случилось что?

– Нет-нет, – торопливо покачала та головой. – Вы группу найдите, пожалуйста.

– Да, сейчас… – Секретарша полезла в талмуды, лежавшие на ее столе. Через пару минут, отыскав нужную папку, она торжественно объявила: – Сто вторая Л. – Гордо подняв голову, она всем своим видом показала значимость и нужность своего положения. – У них сейчас химия. Двести двенадцатая аудитория, второй этаж.

– Спасибо, – буркнула Шура и понеслась.

Две мутные лужи от ее сапог испортили вид приемной. Секретарша поморщилась и пошла за тряпкой.

Подойдя к аудитории, Шура немного потопталась, робко постучала и только потом заглянула внутрь. Нина Михайловна – преподаватель химии, – продолжая писать формулы и монотонно проговаривая все объяснения, повернула голову. Не меняя интонации, она спросила:

– Вам кого?

– Мне Ольгу Морозову. – Невидящим взглядом мать вонзалась в лица студентов, пытаясь найти среди них свою дочь.

– А Морозовой сегодня нет.

– Как нет? – Шуру одновременно обдало жаром и холодом.

– Так. Нет… Но она, вообще-то, не пропускает. Только первый день не пришла. Может, осталась в общежитии? Ребята, кто из вашей группы вместе с Морозовой живет?

– Она с Танькой Погодиной с лечфака, с пятого курса…

– С Погодиной… – тихо повторила Шура про себя.

Еще через тридцать минут она зашла в их с Таней комнату. Перебрала все вещи и поняла, что нет дорожной сумки, с которой Лялька приезжала на каникулы. Паспорт Шура также не нашла, но зато все тетрадки и учебники стояли на полке, словно ждали свою хозяйку.

Шура легла на кровать и зарыдала в голос. Последняя надежда натянулась тоненькой ниточкой, словно струна, и лопнула. Сколько Шура пролежала – не поняла. Но через какое-то время пришла Таня.

Шура вскочила и кинулась к ней:

– Таня! Танечка! – трясла она ее. – Где Ляля? Где? Умоляю, скажи мне!

Таня высвободила плечи и стянула с себя пальто.

– Не знаю, – холодно ответила она. – Может, в роддоме.

– Где? – Шурино лицо исказилось в испуге.

– Где-где… Рожает.

– Что-о-о?

– А что, вы разве не знаете?

– Что? Что я должна знать?..

– Лялька на сносях была. Вы разве не видели?

Шура осела: сначала на стул, а потом как-то сползла с него и уже не поняла, как оказалась на полу.

– В подоле-таки… принесла…

Через день она, обзвонив все больницы, морги и поликлиники Новосибирска, поняла, что Лялька и вправду уехала. Куда? К кому? С кем?.. Шура то на чем свет стоит проклинала всех и вся, то скулила, словно собака. Потом, сжав всю свою волю и строгость, всю свою жесткость и силу, она решила, что Лялька должна сама дать о себе знать. Раз она умотала с кем-то поперек материнской воли, вопреки всем заветам и наказам, наплевав на свою жизнь и на ее, Шуркину, то пусть сама поварится в этой каше. Не оценила родная дочь, нагадила на все… Сколько сил она положила! Сколько трудов! Хотела вырастить Человека с большой буквы, а получилась шлюха! Нагуляла ребенка и умотала с кем-то… Разве она, Шура, хотела, чтобы так? Разве об этом мечтала? И она вновь заливалась слезами.

«Не прощу!» – крутилось у нее в голове. Успокаивало одно: она понимала, что Лялька жива и здорова, что это решение она приняла сама, раз позвонила и сказала. И на том «спасибо»… Спасибо, дочь!

С первыми лучами солнца Лялька решила покинуть свой ночлег. Размяла шею, ноги. Она не спала – боялась. Боялась, что кто-нибудь залезет в сумку и вытащит деньги – то немногое, на что она могла существовать хотя бы какое-то время.

Есть хотелось ужасно. Лялька купила пирожок с непонятной начинкой и мутную жижу, именовавшуюся «кофе с молоком». Как ни странно, но это придало ей сил и даже оптимизма. Немного подкрепившись, Лялька смело шагнула в Москву. Куда идти, она совершенно не представляла. Заметив банк, обменяла на рубли немного денег, но не все – две бумажки оставила. Боялась потерять или потратить непонятно на что.

Лялька брела, брела, сама не зная куда. Перед ней яркими буквами замаячила надпись «Универмаг Московский». Лялька зашла погреться. Бесцельно бродила по этажам. Жалкие серые вещички – остатки гигантской советской промышленности – болтались на вешалках. Кое-где в небольших закутках появлялись яркие пятна кооперативной индустрии – намек на заграничную жизнь по беспредельным ценам. Люди стояли, изучали, привыкали, боялись примерить. Модные продавщицы этих отделов, за версту чуя, кто за чем пришел, соответственно себя и вели: то недовольно хмыкая, то услужливо улыбаясь. Лялька слонялась из угла в угол и отдыхала в примерочных, набирая кучу ненужного хлама просто для того, чтобы посидеть, вытянув ноги. Прослонявшись так несколько часов, она поняла, что надо уходить, так как ее подозрительно провожали взглядом на всех этажах. И вдруг на глаза попалась яркая красная блуза. Лялька смотрела и не могла отвести глаз. Захотелось надеть и уйти – прямо сейчас. Она подошла и робко спросила: «Можно?»

– Что-о-о? – недовольно хмыкнула продавщица.

– Можно примерить?

Та, окинув ее взглядом, протянула на вешалке «мечту». Блуза, казалось, источала запах неведомой жизни и роскоши. Она была полупрозрачной, а на талии тоненькой золотой змейкой блестел поясок. Лялька надела и поняла, что не в силах ее снять. Ценник кусался: разменянных денег хватало в аккурат. Именно в этой блузе она шагнет в новую жизнь! Именно она принесет ей удачу!

Лялька гордо вышла из примерочной и спросила совсем иначе:

– Где платить?

Удивленная продавщица жестом указала направление.

Выйдя из универмага, Лялька думала, что дальше делать. Она совершенно не знала город, понятия не имела, куда идти, где находится центр, а где – окраина. Увидев палатку «Союзпечать», она попросила карту города, которой обычно пользуются приезжие. К ее удивлению, такая карта была, и Лялька очень обрадовалась своей находчивости.

Тетка из киоска подмигнула и спросила:

– Потерялась, милая?

– Ага, – кивнула Лялька. – А Кремль где? Красная площадь? Хочу непременно посмотреть.

Та со знающим видом обвела в кружочек ГУМ, ЦУМ и, конечно, Красную площадь. Лялька обрадовалась, поняв, что находится практически в центре.

Погода была морозной, солнечной и светлой. На улице было вполне комфортно. И, кроме того, что еще ей было делать? Так что Лялька решила просто бродить. Прогулявшись по Красной площади, она зашла в ГУМ, походила там часа два, ела мороженое и просто любовалась архитектурой. Потом – опять гулять, бродить неведомо где…

Она шла, шла, пока ноги не привели ее в городскую районную поликлинику. Лялька остановилась, словно вкопанная. Видимо, сработал рефлекс, как у собаки Павлова. Она инстинктивно, по нюху нашла то, что знала, где ей было все понятно и знакомо: запахи, лекарства, названия, разговоры – все. Она зашла, толкнув тяжелую дверь, и ее сразу окутали ассоциации. Воспоминания вмиг захлестнули ее. Она знала, умела, могла и хотела. Это ее, ее место. Но кому она тут нужна без диплома? Не врач, не медсестра, а в лучшем случае санитарка – вот кто она. Она – с ее даром, чутьем, умением и умом.

Сама не зная зачем, просто побрела на второй этаж, перекинув через руку теплый пуховик. Ее красная блуза приковывала внимание. Лялька увидела самую длинную очередь и села – как бы на прием. Уже вечерело. «Просижу до закрытия – и опять пойду на вокзал», – подумала она. Очередь была бесконечной, и шанс попасть к врачу до закрытия равнялся нулю. «Вот и хорошо», – мелькнуло у нее в голове.

– Кто последний? – прервал ее мысли громкий вопрос.

Лялька встрепенулась и беспомощно обвела взглядом очередь.

– Да вот девушка, – ответила за нее пожилая дама.

– О! Петровна! И ты здесь? – Только что зашедшая старушка искренне обрадовалась, увидев, видимо, приятельницу. – Милая, вы не против, если я рядышком сяду? Но я за вами буду, вы не переживайте. Нам поболтать охота.

– Конечно, – кивнула Лялька и подвинулась.

– Ну, как здоровье? – уютно уместившись между Лялькой и приятельницей, продолжала разговор старушка.

– Да вот, сижу – не досижусь второй день. Вчера не успела. Сегодня, видимо, тоже…

– Ну, говорят, хорошая! Долго принимает, как надо. А нам-то чего? Торопиться некуда – мы на пенсии. Это вот молодые все спешат, а мы… – И она махнула рукой – видимо, на все: на молодых, на время, на жизнь и на болезни. – Слушай, тут квартиранты мои съехали. Молодожены. Ну, помнишь. Вот надо бы сдать-то квартирку. Это ж мне от тетки досталась, царство ей небесное. Мне подспорье на старости лет. А то как проживешь на эту пенсию? Слезы одни! Тебе хорошо, муж-то генералом был.

– Да все одно сейчас. Всем одинаково не хватает.

Лялька, невольно услышав их разговор, быстро сообразила, что это может быть ее шансом. Как же это она раньше не догадалась посмотреть объявления о сдаче квартир? На месяц ей точно хватит, а там…

– Простите, – перебила она, – я случайно подслушала… – Она на секунду запнулась, но безвыходность положения пнула ее язык. – Мне очень нужна квартира. Деньги у меня есть, вы не думайте! – и Лялька торопливо полезла в сумку.

– Погоди, – и старушка, опасливо оглядевшись, остановила ее жест. – Ты чего деньги-то при всех? Время-то какое, не знаешь? До дома не дойдешь. Паспорт лучше покажи!

– Конечно. – Лялька торопливо кивнула и достала паспорт.

Старушка надела очки и стала внимательно изучать документ.

– Ну, русская – и то хорошо. А чего в Москве-то забыла?

– Работать хочу, у нас работы нет.

– Понятно, – старушка вопросительно посмотрела на Петровну.

Та одобрительно кивнула: мол, нормальная девка. Чего еще искать?

– Ну, – продолжила она, – меня зовут Анна Никитична. Мы, деточка, уже столько лет живем, что нам и без паспорта понятно: одета хорошо, деньги есть. Значит, пущу. Одно правило: мужиков не водить! Прихожу с проверкой без предупреждения. Увижу – не обессудь.

Лялька кивала, словно китайский болванчик, и не верила своему счастью. Вот она, красная блуза на удачу! Как загадала, так и вышло.

Еще через полчаса Лялька осваивала новую жилплощадь – крохотную квартирку на последнем этаже с окнами на самое что ни на есть Садовое кольцо и видом на магазин, где красовалась вывеска «Арарат 24» с пылающими буквами алого цвета.

Лялька осматривалась. В ее распоряжении были целых два комплекта постельного белья и аж три полотенца. Квартирка – чистенькая и уютная, ничего лишнего – все по делу. В кухне тоже по минимуму: две ложки, две чашки, две тарелки. То есть предполагалось, что можно позвать кого-то в гости, но одного и без ночевки. Хотя Лялька и не собиралась: ей-то вообще хватило бы всего по одному, да и звать в гости было некого.

Освоившись, она пошла в душ: «Боже, какое же это блаженство!» Лялька простояла там целый час. Она смывала с себя все: воспоминания, прошлую жизнь, разочарования, ошибки, все, что навалилось, вторглось в нее из вне. Она словно впервые осматривала свое тело. Впрочем, оно оставалось без изменений. Небольшой живот… точнее, дряблая кожа слегка обвисла, напоминая о беременности. Лялька тщательно ощупала грудь: на молоко не было даже намека, впрочем, как и на материнский инстинкт. Одновременно ничего не пришло. Сбой в природе.

Лялька облегченно вздохнула: «А то потом возись – перетягивай, сцеживай… Нет! Все! Ничего не было. Запрет! Табу! Просто бросила учебу и приехала в столицу, как миллионы людей, в поисках больших возможностей и лучшей жизни».

Отмывшись, Лялька открыла свою дорожную сумку. Собиралась она впопыхах и сама не помнила, что положила. Нашлись: пара белья, свитер, старая футболка (сгодится вместо ночной рубашки) и ее любимая юбка-карандаш, плюс джинсы, в которых она была, и новая роскошная красная блузка – ее удача, ее фартовый билет. Скудненький, но все же гардероб.

Подсчитала оставшиеся деньги. За квартиру ушло почти все, но по-божески. Можно протянуть на кефире с хлебом и поискать работу. Она, Лялька, теперь ничем не занята – делай, что хочешь. Планируй, строй новую жизнь. Там все разрушено до основания, как в революцию.