Барин-Шабарин 2 бесплатное чтение

Глава 1

С новосельем меня! Добротный двухэтажный дом-терем был построен быстро. За две недели! И было кого за это благодарить. И этот человек, вернее, эта персона, жаждала от меня благодарности. Но что же делать, чем отблагодарить? Деньги – банально, себя подарить нельзя, сотрусь, если всем, кому признателен, буду дариться. Так что достаточно было большого человеческого…

– Спасибо, Мария Александровна, уверен, что ваш батюшка гордился бы вами, – сказал я.

Это было явно не то, чего ждала девушка. Но ее территория, как сказали бы в будущем, во френдзоне.

– Это мне многого не стоило. Вы обрисовали проект дома добротно, а Семен с Потапом просто молодцы… Столько мужиков организовать, – скромничала Мария.

– Толпой и батьку бить легче, как в этих краях говорят, – усмехнулся я.

– Никогда не слышала такой присказки. Как, впрочем, не слышала и тех песен, что вы пели…

Маша в какой-то момент сама окунулась в операционные процессы строительства в усадьбе, и, видимо, в ее акваланге оказалось достаточно кислорода, если девушка так и не выныривает. Как знать, может, проснулись гены, или ранее наслушалась и насмотрелась на отцовской работе. Так или иначе, дочка архитектора точно разбирается в чертежах, трижды поправляла мои художества, настаивая на том, что вот так дом может просесть, а вот так – накрениться.

И я думал пристроить Садовую как учительницу или, на крайний случай, швею? Впрочем, знавал я в прошлом одного матёрого бандита, чей отец – полицейский. Все вокруг удивлялись, как такое может быть, пока этого полицейского не взяли на убийстве коллеги. Может, и проститутка может унаследовать талант своего отца и разбираться в строительстве? Видимо, может.

Маша теперь взялась за строительство беседок и других сооружений для будущего бала. Праздник этот должны запомнить, и получится он либо фееричным, либо полным провалом. Нет, только успех, нельзя себя заряжать на неудачи.

– Отчего более не музицируете, Алексей Петрович? Или… я смущаю вас, и вы делаете это, дождавшись, когда я уйду? – видимо, почувствовав мою некую слабину, замешанную на благодарности, Маша вновь решила поднять этот тонкий вопрос.

Да, я более и не пел. Вспоминал песни, переделывал их под современные реалии, если нужно было, но гитару не брал в руки, да и некогда было. Днем работа, ночью… работы еще больше, так как готовиться к акции возмездия приходилось тайком. Спасался я от сонливости разве только тем, что спал в обед полтора часа. Сейчас не до песен, скорее, станешь на Луну выть. Или про Луну петь. Только не Борьки Моисеева «Голубую Луну», тут не поймут подобную шутку.

– Вы молчите… Не хотите об этом говорить – воля ваша. Тогда давайте обсудим проект городка, – уже деловым тоном сказала дочь покойного главного губернского архитектора.

– Опять? Может быть, там уже всё ясно? – с улыбкой взмолился я.

И вновь бумага, карандаш и споры чуть ли не с пеной у рта. Маша взялась за проект рьяно, будто бы ей предложили построить город мечты. У нее было своё видение, и она от него не отступала, так что дискуссия наша казалась мне бесконечной, хоть и продуктивной.

– Я могу остаться у вас сегодня на ночь? – спросила Мария Александровна, как бы между прочим.

– Нет! – моментально ответил я.

– Я не нарушу ваш покой, но войдите в мое положение – мне более часа добираться до любезного Емельяна Даниловича, который приютил меня. Время нынче же уже к ночи клонится. Я не хотела бы вас обременять, но… – Маша посмотрела на меня щенячьими глазами.

Признаться, тут я несколько растерялся. Проблема заключалась не в том, что я каким-то образом опасаюсь оставаться наедине с Машей. Самое главное состояло в том, что у меня на эту ночь были серьёзные планы. Настолько серьёзные, что никто, абсолютно никто не должен был знать о факте моего отсутствия дома, а уж тем более о том, что я под покровом тьмы покинул территорию поместья, а после вернулся.

Уже больше двух недель я предпринимал всевозможные действия, готовясь к акции возмездия. Суд, долги? С этим я справлюсь. Пепелище на месте дома? Хорошо, соседушка, поиграем! Я собирал информацию по Жебокрицкому, его привычках. Мне нужно было знать, что он делает и в какое время.

И вот я уверился, что сам помещик во время посевной дома находиться не должен. Именно в это время он всегда выезжал на встречу со каким-то своим товарищем, и они отправлялись то ли на охоту, то ли ещё куда-то. Это рассказал мне крестный, Матвей Иванович. История такая повторялась каждый год и была известна всем в округе.

Это, кстати, весьма хорошо характеризовало Жебокрицкого как помещика. В тот момент, когда, нужно находиться в поместье и контролировать посевную, он будто сбегает, игнорирует свои обязанности, уезжает куда-то гулять.

От крестьян соседа я понял, что все крепостные Жебокрицкого ждут того дня и часа, когда хозяин уедет, как, наверное, в будущем народ ждёт Нового Года, а в современном мире – Рождества или Пасхи. Они готовятся даже отмечать день отъезда. Меня убеждали, что последние пять лет только так обстоят дела, и ничего и никогда не менялось.

Теперь я смотрел на Марию Садовую и размышлял. Красивая же девка, умная… Не была бы… Но брак – это очень важный момент и тут девица должна быть с хорошей репутацией, да и выгодной партией. А так, когда поматросил и бросил? Так у Маши есть сердце и его разбивать не хочу и не буду, тем более, что она показывает свою полезность.

– Хорошо, Мария Александровна, оставайтесь ночевать. Но учтите, что нынче я даже отпустил слуг, так что вам придётся самой мало того, что подготовить себе постель, так уж, извините, но ночью, да и вечером, я должен побыть один. Не рассчитывайте на компанию, – сказал я.

– Я не буду вам докучать, – с нотками обиды сказала Маша, явно ожидавшая иного.

Я же подумал о другом. Если вдруг что-то вскроется и найдётся тот, кто умеет думать головой, задавать правильные вопросы и сопоставлять факты, то у меня будет алиби. Доказать моё присутствие сможет именно Маша. С ней, наверняка, не составит труда договориться и о том, чтобы она призналась даже в некоторых подробностях нашего с ней гипотетического времяпровождения. Репутация девушки и без того подмочена.

Как только стемнело, я, переодевшись во всё тёмное и собрав вещмешок, отправился в достаточно долгий путь. Сперва мне предстояло пройти, а вернее, пробежать порядка четырёх верст до того места, где в лесу должен оставаться привязанный конь. Наездник из меня аховый, да и седалище болит уже так, что я на коня смотрю как на Гитлера, то есть с ненавистью и хочу убить. Но на своих двоих я до поместья Жебокрицкого смогу добраться только к утру. И то, если постараюсь и с перенапряжением сил.

Однако и теперь предстояло прошагать немало.

Одышка замучила, спасу нет. Если версту я ещё смог пробежать с тем нелегким грузом на спине, что подготовил, то остаток пути просто «добивал» быстрым шагом. Вещмешок, представлявший собой узелок из толстой ткани с пришитыми к нему тесемками, был наполнен необходимым: я нес «кошку» с верёвкой, два пистолета, кувшин на литра два с половиной, заполненный горючей смесью. Когда пот уже залил глаза, а ноги стали чуть подкашиваться, я, наконец, увидел того самого «Гитлера».

– Ух, скотина! – сказал я и, терпя боль, взгромоздился на коня.

Если кто-то думает, что можно сесть на лошадь в первый раз и сразу поскакать, будто лихой казак, то он жестоко заблуждается. По крайней мере, если это не прогулка с инструктором, а реально передвижение на достаточно долгие расстояния. В моем детстве в прошлой жизни у деда в деревне был конь, на котором я по малолетству лет, да и в подростковом возрасте осваивал езду верхом. Но когда это было! Мало того, так нынешнее тело, несмотря на то, что оно существовало именно в то время, когда каждый должен уметь ездить верхом, к подобному было мало приспособлено.

Я не ехал к соседу наобум. Это уже моё третье посещение усадьбы Жебокрицкого. Иначе нельзя было бы узнать и понять, с какой стороны подходить, как и что делать.

К сожалению, дом Жебокрицского был выложен из кирпича, вполне добротного, произведённого на одном из двух кирпичных заводов Луганска. Так что поджечь я предполагал лишь кабинет моего обидчика, надеясь на то, что кроме картин и дорогой мебели там хранятся и хоть какие-то серьёзные деньги. По крайней мере, из тех обрывочных сведений, что мне удалось собрать, можно заключить, что казначей Жебокрицкого приходил именно в кабинет к хозяину, где помещик выдавал порой немалые суммы на деятельность в своём поместье.

Я прокрался к забору, который огораживал барскую усадьбу. Богатая, кованая ограда. И все тут было богато. Статуй только в парке я насчитал более десяти, а ведь это дорогое удовольствие. Но не эстетика усадебного убранства середины девятнадцатого века меня интересовала здесь.

Вот она – моя цель. Оставалось только залезть на второй этаж, открыть окно и облить кабинет горючей смесью, обязательно запалив и массивные шторы, которые спадали тяжелыми фалдами за диваном и столом. Тогда должно все прогореть. Пожар вряд ли распространится дальше, так что лишний, необязательный грех на свою душу я не возьму, и никто из прислуги помещика не пострадает.

Порой очень важно тщательно подойти к делу составления психологического портрета своего противника. Это помогает, даёт возможность ударить именно туда, где наиболее чувствуется боль.

Жебокрицкий любил систему, любил страстно и фанатично у него на каждое слово, на каждое движение были заведены свои бумажки, которые бюрократ лелеял, словно детей родных, и, будто семейный альбом, периодически рассматривал. Вот почему я хотел ударить именно по документообороту моего врага. А потом, деньги. Должны же в кабинете быть деньги.

Но представлять, как горят деньги, мне не нравилось. Забрать их себе? Но это сильно опошлит идею справедливого возмездия. Решил, что, коль попадутся ассигнациями, чтобы легче унести, то заберу. Мало-мальская материальная компенсация для погорельца.

Закинуть «кошку» удалось с первого же раза. Причем не сильно и нашумел. И теперь я, напрягая свои все еще не оформившиеся мускулы, стараясь не издавать лишних звуков, с напряжением сил лез по верёвке. Всего-то второй этаж, но для теперешнего меня – проблема залезть на одних руках, чтобы не раскачивать веревку.

Этому упражнению последние две недели я уделял наибольшее внимание, закидывая «кошку» и лазая по веревке почти каждую ночь. Было бы и смешно, и обидно, если бы сейчас только и смог, что с оглушительным в ночной тишине треском свалиться в какой-нибудь куст.

Проблемой могло стать и окно, если бы эти окна не были столь примитивными. Но тут достаточно было немного подбить деревянную раму по краю стекла, и окошко само вываливалось. После можно было бы его обратно вставить так, что никто и не заподозрит, если только не будет с лупой окна осматривать. Чтобы не попасть впросак на этом этапе плана возмездия, я тренировался на своих окнах. Не скажу, что стал большим спецом, но несколько руку набил.

А впрочем, какие окна! Если тут всё в самом скором времени загорится, то никто не станет смотреть, вставлена ли рама, наверняка и рамы не будет.

В кабинете было темным-темно. Впрочем, я не рассчитывал, что меня здесь будут встречать с огоньком. Огонек я принес с собой.

Сложно было разобраться, что где стоит и лежит, но мне только и нужно, что что-то поджечь. Достав немудреное кресало и специально приготовленную, смоченную в спирте тряпицу, я быстро высек искру, и тряпка загорелась. Подпалив от неё свечку, я прикрыл её ладонью, чтобы со двора не было видно, что в кабинете кто-то хозяйничает.

– Ну, где же ты документы хранишь? – бурчал я себе под нос.

Уже не менее трех минут я осматривал кабинет Жебокрицкого. Изучив его характер, я был уверен, что именно здесь находятся главные документы и деньги. Они не должны были сгореть, так как нужно думать и о том, как дальше противостоять этому помещику. А в документах можно найти много чего интересного, если искать.

Сундук. Именно там и обнаружились бумаги и деньги, хотя последних оказалось не так и много. Замочек, что висел на сундуке, бывшем метр в длину и полметра в ширину, не составило никакого труда вскрыть. Из меня, возможно, вышел бы неплохой домушник, так как, что такое отмычка, я знал, а примитивные современные замки – это вскрыть, как раз плюнуть.

Подобные навыки взлома я получил, когда пробовал в начале нулевых организовать с товарищем фирму и помогал автовладельцам и домовладельцам, которые по своей беспечности теряли ключи от автомобиля или дома. Бизнес через четыре года окончательно прогорел, а вот кое-какие навыки остались.

– Идите к папочке! – прошептал я, засовывая в свой вещмешок всё это бумажное барахло, включая деньги, и впихивая невпихуемое.

Впрочем, место сейчас освободится. Достав запечатанный кувшин с горючей смесью на основе смолы, спирта и керосина, купленного ещё некогда в аптеке в Екатеринославе, я собирался уже хорошенько полить кабинет Жебокрицкого, как вдруг…

– Ты обязан мне, Лавр, потому более ни слова о том, почему ты здесь находишься, – услышал я слова своего соседа и моментально напрягся. – Если я иду в кабинет, то ты идешь следом.

Какого чёрта Жебокрицкого понесло в кабинет, когда уже явно далеко за полночь, и в эти дни?! Окно оставалось прикрытым, после того, как я его выбил, обратно же и поставил. Возился я с этим по одной простой причине – нельзя было допустить сквозняков и морозного ветра внутри кабинета. Поэтому быстро сигануть в окно я мог только лишь, если оставлять его приоткрытым. Да и прыгать со второго этажа – не вариант. О чём я, бежать? Не выполнив задуманного? Ну уж нет, с таким фиаско я не смирюсь.

Оставалось три варианта развития событий, и если я не убегаю прямо сейчас, прыгая со второго этажа и скрываясь в ночи, то нужно встретить Жеборицкого и его собеседника и завязать с ними драку. Значит, или умереть, или убить. Однако оставался третий вариант – спрятаться в шкафу. Правда, в таком случае я рисковал быть обнаруженным. Что же, вот тогда и можно будет действовать по второму варианту и биться уже не на жизнь, а насмерть.

Дверь скрипнула и отворилась, но я уже был в невысоком шкафу – застыл в неудобной позе эмбриона, не забыв при этом выставить нож.

– Андрей Макарович, ранее вы говорили, что всё же прислушаетесь к моим словам, так вот… Я вторично советовал бы вам поговорить с младшим Шабариным и утверждать, что его дом спалили не вы! – решительным тоном сказал тот, кто был вместе с Жебокрицким.

– Разговаривать с ним? После того спектакля, что он устроил в Екатеринославе? Он выставил меня дураком! – кричал помещик.

Неужели я ошибся, и Жебокрицкий не поджигал мой дом? Не сам, конечно, а выдав приказ Если бы я услышал это от него, то, скорее всего, и не поверил бы, но здесь и сейчас соседу не было смысла лгать, если он только не знает, что я сижу в шкафу. Но этого знать он не может.

– Прошло больше двух недель с того момента. Я и раньше не верил в то, что этот малахольный способен что-либо сделать. Вот его крёстный отец, Матвей Иванович Картамонов, тот может, – говорил Лавр.

– Ты забываешься! – выкрикнул, скорее, даже провизжал Жебокрицкий. – Тебя не было на том суде. Это нынче совсем другой Шабарин, я сам был ошеломлен. Может, именно из-за моего замешательства этому сосунку и удалось выиграть дело. И да, я жду от него атаки.

– Прошу простить меня, господин Жебокрицкий, но я две недели уже не видел свою семью и не имею возможности заниматься посевной, – голос Лавра стал смиренным и покорным. – Я с вами и жизнь свою положу, если надо, но мы не можем же сидеть в доме и не выходить. Уже больше двух недель!

По шагам и звукам я определил, что разговор ведется возле стола, и, скорее всего, хозяин сидит, ну а холоп стоит. А ведь Лавр – дворянин, а покоряется, словно челядник невольный.

– Ты сетуешь на то, что не видишь семью? Я потерял большее – не поехал, вопреки традиции, к Дмитрию Васильевичу. А ты знаешь, что в это время мы всегда с ним ходим на медведя, и что без Курбацкого было бы сложно… Много чего было сложно. Так что будь рядом и защити меня! Или выплачивай все долги и выдворяйся прочь с моих земель! – продолжал говорить на повышенных тонах Жебокрицкий.

– Простите, – словно проблеял, сказал Лавр.

– Ты выяснил, кто убил этого крестьянина? – уже более спокойным тоном спрашивал Жебокрицкий.

– Я не могу этого сделать, так как постоянно нахожусь при вашей особе. Думаю, что это сделали те, кто поджёг дом Шабарина. А могло быть и простое ограбление. Вы же передали Никитке семьдесят рублей за то, что он спалит мастерскую Шабарина, – сказал Жебокрицкий, и по его шагам я понял, что он приблизился к тому сундуку, что я вскрыл, и на который только лишь повесил замок, не замыкая его.

Я приготовился действовать. Если сейчас хозяин кабинета поймёт, что в его вещах рылись, он обязательно будет осматривать кабинет, найдёт меня, и тогда я могу оказаться в менее выигрышном положении, поэтому нужно решаться и действовать на опережение.

– Все эти ожидания выбивают меня из нормальной жизни! Я даже забыл закрыть замок на сундуке. Может, пора решить вопрос с Шабариным? Убейте его наконец! – выкрикнул хозяин кабинета.

Сидя в шкафу, я выдохнул – мой враг посчитал, что сам растяпа, а внутрь сундука не полез. Ещё бы чуть-чуть, и я выскочил бы, как чёрт из табакерки, и начал убивать. А пока, несмотря на то, что ноги у меня изрядно затекают, а спина побаливает из-за неудобства, я всё ещё считал более верным оставаться этаким невидимкой в шкафу.

– Господин Жебокрицкий, прошу вас, подойдите к окну, – сказал Лавр, а я в очередной раз напрягся. Всё-таки выпрыгивать?

– Что это? – недоумённо спрашивал хозяин кабинета.

– А вот и ответ от младшего Шабарина. Горит ваш главный амбар с зерном, – спокойным, мне даже показалось, что удовлетворённым голосом произнёс Лавр.

– Убей эту тварь! – прошипел Жебокрицкий, а тяжёлые быстрые шаги и хлопок входной двери сказали мне, что помещик со своим телохранителем побежали разбираться с каким-то там пожаром.

Но я шел прямиком сюда и по пути ничего не поджигал! Кто этот чёртов пироман, который принялся жечь костры в округе?

Однако с этим пусть разбирается хозяин. А мне нужно как-то уходить.

Глава 2

Немного поразмыслив, я решил, что лучшим способом покинуть дом Жебокрицкого будет взять и выйти из него через входную дверь. Не парадную, конечно, но все же не лезть в окно, чтобы не быть обнаруженным. Тем более, что мне нужно забрать веревку, да и вообще не оставить следов пребывания тут.

Сжигать или не сжигать кабинет? С одной стороны, такая мера мне казалась теперь чрезмерной. Уже и так некие «доброжелатели» подожгли ему зерновой амбар. Вот только Жебокрицкий не перестал быть моим врагом, да и то, что он обнаружит пропажу денег и документов, мне на пользу не пойдет.

Соорудив не сильно мудрёную конструкцию, когда смоченная тряпка должна загореться, но не сразу, от оставленных самим хозяином кабинета свечей, я осмотрел кабинет. Нет, все правильно. Война не терпит сантиментов. Пожар не должен перекинуться на другие помещения, ну а кабинет – моя личная месть хотя бы даже за то, что Жебокрицкий пробовал отобрать имение, доставшееся мне от отца.

Выждав, когда уже перестали бегать и кричать в самом доме (видимо, и слуги, и хозяева отправились смотреть на горящий амбар или пробовать тушить его), я открыл дверь и вышел из кабинета в коридор.

Есть такое правило: хочешь быть незамеченным, поступай так, как от тебя никто не ожидает. Ну, кто может подумать, что в доме кто-либо находится, а ещё, что этот самый «кто-либо» решил пройтись по коридорам?

Выход, который стоило бы, скорее, назвать хозяйственным, располагался в левом крыле большого, как минимум в два раза больше, чем мой сгоревший дом, здания. Вот туда, прислушиваясь, но не спеша, я и направлялся.

Я не опасался быть услышанным или даже увиденным. Одно дело, что всё мое лицо, естественно, и тело было покрыто тканью, и узнать меня невозможно. Но почти наверняка тут сейчас вообще не души – иначе бы я так и не пошел.

Все жители дома, как хозяева, так и слуги, отправились к амбару с зерном. Уверен, что и крестьяне из соседних деревень, принадлежавших Жебокрицкому, тоже бежали спасать зерно. Это же и их хлеб. Какой скотиной помещик ни был бы, но знает, что свое имущество, то есть крестьян, морить голодом нельзя, иначе помрут – и кому тогда работать. Так что хоть под ссуду, но зерно в трудные времена выдавали все помещики. Особенные идеалисты давали и бесплатно.

Я всё-таки посмотрел, что происходит там, куда бежали сломя голову люди, Крестьяне сейчас, наверняка, понимали, что, если не удастся ничего спасти из горящего амбара и зерно полностью выгорит, то их дети, да и они сами до урожая будут голодать. Кстати, я сам и не собирался мстить посредством поджога хозяйственных построек. Разве крестьяне виноваты в том, что у них помещик – дурак? Дурак, потому как со мной связался.

На меня, хоть я огибал их не по широкой дуге, а в ста шагах, никто не обращал внимания. Да и заметить кого-то было не так-то и легко. В темноте, а чем дальше от пожарища, тем темнее, я был почти не виден, облачённый в тёмную одежду.

Без проблем я преодолел расстояние в три версты. Там, привязанным в лесу, пасся мой конь. Между прочим, мне пока здорово везло. В округе водятся волки, и я рисковал остаться безлошадным. Но в который раз мне улыбается фортуна, и от волков слышен только вой. Впрочем, я не отличу вой волка и собаки.

Но на удачу надейся, а сам хоть что-нибудь, да делай! Так что я потратил еще минут двадцать для того, чтобы снять капканы, и спрятать их туда, где они уже как пять дней и прятались, в корнях огромного дуба. Шесть капканов с мясом внутри были хоть какой защитой от зверья. Нужно после забрать такое добро, весьма, между прочим, ценное.

А дальше было уже проще. По хорошо знакомой тропе легко добраться до своего поместья. Можно даже в дом не заходить, а сразу же идти к спортивному городку. Все знают, что с рассветом я всегда тренируюсь. Так что особых вопросов это не вызовет. Вот если буду целый день спать, тогда могут возникнуть подозрения. Хотя кому меня подозревать? Маше, разве что. Только она и оставалась в доме. Если дамочка все же решилась сама прийти ко мне в покои, а там меня нет… Да нет, не должна. Это уже будет слишком, она же не вдовушка Шварцберг. Почему-то с Эльзой было проще, как минимум к вдовым в этом времени некоторое снисходительное отношение общества. Да и Маша на путь исправления встала, и ей ещё нужно устраивать судьбу.

Так я и поступил, принялся подтягиваться и качать пресс, до того лишь прикопав под большим камнем все деньги и документы, которые были мною экспроприированы у соседа-помещика. Мало ли, какая ещё полиция приедет с Жебокрицким, будут что-нибудь требовать, устроят обыск. А у меня-то ничего и нет. Так что пускай ищет ветра в поле. А я спал дома, только проснулся – и отправился заниматься интенсивно физкультурой.

– И когда же вы высыпаетесь, господин Шабарин? – потягиваясь, спросила Мария Александровна. – Впрочем, вы так крепко спали, и на стук не ответили мне.

Девушка была в халате с драконом – насколько я знал, это очень модная нынче вещица. В свете яркого весеннего солнца она выглядела прелестно, полыхая ярким пламенем в этом шелку, как тот ночной пожар в амбаре Жебокрицкого.

К слову, не только в амбаре. Я уже из леса, с немалого расстояния, смог увидеть пожар и в доме соседа. М-да… Это получалось, что Жебокрицкий отвесил пощечину, а в ответ получил дубиной по голове.

– Вот, Мария Александровна, не спится, нужно укреплять свое тело. Что же я буду за мужчина, если даже свою женщину не защищу, – сказал я, спрыгивая с брусьев.

– Ах, да, господин Шабарин, всё было как-то недосуг спросить, у вас ведь есть дама сердца? – будто бы невзначай спросила Маша, но сразу после прозвучавшего вопроса замерла в ожидании ответа.

Но я не был настроен дарить сегодня добро, теплоту и ласку. Если только немного огня…

– Мария Александровна, из уважения скажу вам прямо – нам с вами не быть вместе. Я покажусь вам предельно грубым, даже жестоким, но не считаю правильным обманывать себя и ваши ожидания. Замуж я вас не возьму, потому что в жизни вы несколько наследили. В содержанки же брать я вас не желаю, несмотря на всю вашу прелесть и истинную красоту, которая смущает меня и заставляет порой быть нерешительным. Так вот, я хочу научиться вас уважать и быть вам признательным за то, что вы делаете, оставаться другом. Вы умны, вы можете быть мне полезны, я оплачу вам своей признательностью, но, вместе с тем, никак не любовью, – сказал я.

Маша, расплакавшись, убежала в дом. Я продолжил свои упражнения. Да, жаль её, да, мне теперь неловко из-за того, что, вроде бы, обидел хорошую девушку. Но я не мог поступить иначе. Предпочитаю горькую правду, чем лживую лесть и обман. Может, на свою же беду и одиночество, но тут уж ничего не поделать.

Позанимавшись еще минут пятнадцать, без явного огонька, так как ночью была еще та тренировка, я заметил, как на тренировочную площадку трусцой бегут двадцать мужиков. Ни на секунду не забывая о случившемся ночью, я, не сразу рассмотрев в мужиках своих бойцов, даже напрягся. Мало ли, а ну как Жебокрицкий решил нанести сразу же ответный удар.

Мои. У дружины запланирована тренировка. Пока мы занимались общей физической подготовкой и только чуть пробовали осваивать азы единоборств: дыхание, стойки, равновесие. Мужики пробежать версту не могут, куда там что-то серьезное давать. А еще полоса препятствий отстроится, полигона нет, мастерская не выдала гантели и штанги.

Всего в дружине у меня сорок мужиков. Но не все каждодневно тренируются. Вот сегодня два десятка прибежали на спортивную площадку, другие два десятка должны были отправиться на посадку, наконец-таки, картошки. Одолжить клубни потата удалось у Матвея Ивановича и другого соседа. Они, как и многие, получив от губернатора задание высадить корнеплод, манкировали этим делом. Так что только обрадовались, что я готов высадить картофель и даже в будущем отписать некоторую часть урожая на соседей, прикрыв их перед губернским начальством.

– Ну что, мужики? – усмехнулся я дружинники остановились возле меня. – Вот все против того, чтобы картофель мы сажали. Но вы не переживайте не сегодня, но завтра посадим.

– Так мы, барин, не так и переживали за картофель тот, – сказал Петро, как главный в этом мужском собрании, которое пока еще сильно рано называть боевым подразделением.

Я же лично планировал проконтролировать посадку картошки, уж по крайней мере, первой десятины. Дело в том, что крестьяне не знали, что можно высаживать картофель вспашкой. Даже Емельян был уверен, что каждую картофелину нужно вкапывать отдельно, для того подготовив лунку. Поэтому, когда я решил пятьдесят десятин засеять картофелем, местные просто-напросто подумали, что я – какой-то оголтелый деспот.

Но все же просто: плуг подымает пласт земли, туда бережно, или не очень, ложится картофелина или ее часть, другой плуг идет на некотором расстоянии и закрывает ещё одним пластом картошку. Принцип я объяснил, но похоже, что сегодня поучаствовать в этом увлекательном мероприятии не получится.

– Все, нынче серьезно. Ты, Петро, – обратился я к десятнику дружины. – Сегодня все тренировки отменяем, вызывай всех мужиков, которые только способны постоять за себя и за других. Не только дружину, всех привлекаем. Организовываем усиленные караулы, посты, никого на территорию поместья не пускать, – приказал я, потом немного задумался и решил добавить, чтобы объяснить положение: – У господина Жебокрицкого кто-то ночью поджёг амбар с зерном, и мне о том известно. А он может подумать, что это сделали мы.

– Простите, барин, а это сделали не мы? – с хитрым прищуром спрашивал Петро.

Все больше этот большой человек осваивается рядом со мной и проявляет свой сметливый ум.

– Нет! – решительно ответил я. – Кстати, и верно. Пошли кого-нибудь к Жебокрицкому, чтоб ему передали: поджог был сделан не нами, но, если он ещё что-нибудь сделает против меня или моего поместья, моих людей – я сожгу и его дом, и его самого… Нет лучше про дом и его самого не говорить. Просто сообщить, что может случиться непредвиденное.

Сложное решение, конечно, стать на осадное положение в тот момент, когда ещё посевная не закончилась. Но безопасность для меня на первом месте. Нет, не столько я беспокоюсь о себе, сколько о том, что у Жебокрицкого может сорвать крышу, и тогда он развяжет междоусобную войну со смертями, взрывами, стрельбой, засадами и поджогами всего, что горит. Вот этого допустить никак нельзя. Резонанс будет. Случится расследование, и ещё неизвестно, на чью сторону встанет так называемое «местное правосудие». Врагов у меня в городе хватает. Кстати, о них… Что-то молчат, не дергают.

Мог ли Кулагин прислать своих людей сжечь мой дом? Мог, но верится с трудом. Тем более, что в ходе расследования были опрошены станционные смотрители всех почтовых станций в округе, проверены гостиные дома в Луганске, Славяносербске. Не было подозрительных личностей. Всякие обретались в городках и на станциях, но моему описанию Тараса никто не соответствовал.

– Вакула, берёшь свой десяток. У кого есть сабли и кто умеет ими владеть, также быстро вооружиться, и выдвигаемся на дорогу, что ведёт в усадьбу Жебокрицкого, – продолжал приказывать я. – Срочно сообщите о случившемся господину Картомонову, скажете ему, где меня найти.

Голову вдруг пронзила мысль, что, может быть, сегодняшний поджог – дело рук моего крестного. Он немало кричал о том, что нужно сжечь Андрея Макаровича Жебокрицкого вместе с его домом. Я-то воспринимал эти воззвания как браваду, за которой не будет решительных действий. Но кто знает, не случилось ли здесь, как в той поговорке про мальчика, который постоянно кричал, что волки идут грызть овец? И в тот момент, когда и вправду так произошло, мальчику никто не поверил.

– Бах! – грохнул выстрел, когда не сильно спеша, конь-то мой уставший, я ехал к, так сказать, «дальней заставе».

– Быстро за мной! – выкрикнул я, хлестнув коня плеткой в бок.

На моей земле стояло более двадцати конных, при этом у них были ружья. У меня ружье было да два пистолета – вот и всё огнестрельное оружие. Но нельзя показывать своего замешательства. Да и не было растерянности. Уж хотели бы убивать, так стреляли бы в нас. А эти ждут.

– Почему вы на моей земле, еще и с оружием? – выкрикнул я еще за метров тридцать до грозных незнакомых мужиков.

Вперед выехал человек, которого я узнал. Когда собирал сведения о Жебокрицком и его окружении, о Лавре Петровиче Зарипове пришлось также осведомиться. Он был для Жебокрицкого, как, наверное, Тарас для Кулагина. Вот только Зарипов – дворянин, и мне непонятно, почему он терпит унижения от Жебокрицкого. Подслушанный в кабинете соседа-помещика разговор – яркое доказательство, что Лавр не блюдет свою дворянскую честь.

– Господин Шабарин, мы прибыли предупредить вас о том, что отныне вы сильно задолжали господину Андрею Макаровичу Жебокрицкому. Вам следует незамедлительно выплатить… – Лавр замялся.

Возможно, что его смутило мое поведение. Я перекинул правую ногу, принял вызывающий вид, сложа ногу на ногу в седле. А еще я усмехался. Так боязливые барчуки себя не ведут. А я помнил тот скепсис Лавра, что он высказывал своему хозяину в кабинете, что я, дескать, не способен ни на какой серьезный поступок.

– Так сколько же денег хочет мой сосед за то, что… чего я не делал? А вот ему нужно бы заплатить мне за дом, – сказал я.

– Ваш дом сожгли не мы! – выкрикнул раздраженный Лавр.

– Не верю! – солгал я.

– Я дворянин, я вам слово чести даю! – возмутился Лавр Петрович.

Я не мог скрыть пренебрежения во взгляде, да и не хотел этого делать. Человек чести не мог позволить с собой так разговаривать Жебокрицкому.

– Если мы продолжим разговор о доверии, то он ничем иным не кончится, кроме как дуэлью, – сказал я.

– Я прибыл не для того, чтобы с вами дуэлировать, между тем, если обстоятельства сложатся так, что без этого не обойтись, я к вашим услугам, – сказал Зарипов.

Однако! Это неожиданно.

Теперь я посмотрел на него с недопониманием. Меня он не боится вызвать на дуэль, демонстрирует, что дворянская честь для него – не пустой звук. Но почему же тогда разрешает унижать себя?

– Мы отклонились от темы. Правильно ли я понял, что Андрей Макарович Жебокрицкий объявляет мне войну, при этом не считает нужным сделать это лично? – решительным голосом спрашивал я.

– Не совсем так. Война… это слишком, вы не правильно поняли. Вы только лишь должны выплатить господину Жебокрицкому деньги, – смущаясь и пряча глаза, сказал Зарипов.

– Да? Всего-то? Я уже имел дело с тем, чтобы заплатить вашему… Другу? Пусть будет «другу», чтобы не сказать грубость. Так вот… За то, чего не делал я платить не буду. Если решите настаивать… Что тогда? – говорил я.

– И все же слово «война» я бы поостерегся. Я был на войне… – предельно серьезно сказал Зарипов.

Я чуть успел себя одернуть и не сказать, что я тоже был на войне.

А вообще, у меня складывалось ощущение, что в присутствии тех людей, которых сам же и привел, Зарипов не может сказать то, что, возможно, хочет.

– Как вы смотрите на то, чтобы пройтись в стороне и поговорить? – поинтересовался я у Лавра Петровича.

– Пожалуй, если вы на том настаиваете. Я не хотел бы допустить смертоубийства, но ситуация накалена столь сильно, что лишь от нашего благоразумия зависит, сколько людей еще пострадает, – сказал Лавр и первым спрыгнул с коня.

Так же лихо, как мой оппонент, я слезть с лошади не мог. Пусть у меня так и не случился перелом ребер, и бок лишь иногда покалывает, но самой главной причиной моей неуклюжести была та часть тела, на которой нужно держаться в седле. Вот что могу сказать: профессиональные кавалеристы – парни с мощными и, видимо, мозолистыми задницами.

– Сколько ваш господин хочет за то, чего я не делал? – спросил я, как только мы оказались на достаточном расстоянии от наших людей.

– Десять тысяч или поместье, – смущаясь, сказал Лавр.

Глава 3

Я рассмеялся. Настолько требования Жебокрицкого казались нереальными.

– У Андрея Макаровича были сожжены ассигнации. Более чем на десять тысяч рублей серебром, – сообщил мне интересную информацию мой оппонент.

Когда я хватал документы и деньги в кабинете Жебокрицкого, то почти и не смотрел, что беру. Однако почти уверен, то там было меньше десяти тысяч. Так что-либо Жебокрицкий лжет, либо я не все забрал.

– Странная манера держать деньги – в зернохранилище. Мне сорока на хвосте принесла, что у него горел амбар, – сказал я, делано удивляясь.

– Кабинет Андрея Макаровича сгорел, – сказал Лавр.

Я поднял брови, изо всех сил стараясь не переигрывать.

– Послушайте, Лавр… Петрович, уж простите за фамильярность. Но вот это все, – я указал в сторону стоящих друг напротив друга двух групп мужиков. – Неправильно. Какие-то средневековые разборки. Вы не думаете, что против нас играет кто-то иной? Всё ведет к тому, что мы сцепимся, может, и поубиваем друг-друга. И даже не на дуэли, что было бы признаком чести, но господин Жебокрицкий уже манкировал мой прилюдный вызов. Сделал вид, будто и не было такового. И, заметьте, я не вызвал его в присутствии иных дворян на суд чести.

– Это некое недоразумение, – растерянно сказал Лавр.

– Не хочется вам такому человеку служить? Вы же сам честный дворянин, готовы драться со мной. Подумайте над тем, что я могу выделить вам не меньший участок земли. По числу людей мое поместье не уступает соседскому. И у меня вы не будете униженным, – сказал я.

Теперь нужно было ждать реакции от Лавра Петровича.

Я видел, что он терзается, мечется меж своих эмоций и мыслей. Уверен, что Зарипов уже не раз думал о том, чтобы сбежать от Жебокрицкого. Но я не давил более. Решение, если оно всё же будет, должно созреть. Вот сейчас я посадил зернышко. Чем больше Жебокрицкий будет унижать Зарипова, а этот процесс должен был только усиливаться в связи с событиями, тем быстрее станет прорастать зерно.

– Я передам господину Жебокрицкому о том, что вы запросили переговоры. Может, вы правы, и кто-то иной играет против нас. Ну не может человек чести жечь поместье, – громко, чтобы слышали и наши люди, говорил Лавр Петрович.

– Убивать людей – так же бесчестно. Меня вот пытались убить, – вставил я шпильку, будучи уверенным, что без участия Лавра не обошелся тот эпизод, когда убили реципиента.

– Бах-ба-бах! – раздались выстрелы.

Да так часто, будто стрелял не меньше чем взвод.

– Ну, вот и дождались тяжелой кавалерии, – сказал я.

Поголовно в казачьей форме, даже с пиками и ружьями, на перекресток дорог, где и стояли мы с Зариповым и наши люди, с криками и выстрелами в воздух вылетело не менее двух десятков кавалеристов. Сомнений никаких не было, что это Матвей Иванович Картамонов привел своих лихих ребят, которыми едва ли не в каждом разговоре хвастался.

Бытует такое мнение, что поместную конницу отменил еще Петр Первый. После этого бояре уже не могли иметь собственных боевых холопов. Так вот, это неправда. Вот он, боярин Картамонов, а с ним два десятка боевых холопов или детей боярских. А что ему мешает иметь вот такую вот гвардию? Ничего. Оружие носить не возбраняется, учиться сабелькой работать – так тоже вполне невозбранное занятие. Вот по поводу казачьих мундиров я сомневался, можно ли их надевать, не будучи призван под стяги для защиты Родины. А в остальном – охрана поместья от лихих людей. И нет же никаких проверок государственных, чтобы подобное запретить. Здесь вопрос экономический, ведь таких молодцов содержать, да еще тренировать – это стоит никак не меньше шестисот рублей в год на десяток.

– Что удумали? Кровушка в жилах кипит? Драки захотелось? – кричал Картамонов на подходе.

«Кто бы говорил про горячую кровь?» – подумал я.

– Вот, Лавр Петрович, не успели вы уйти, – усмехнулся я.

Между тем, люди Жебокрицкого труса тоже не праздновали. Они сами, без приказа рассредоточились и направили кто ружье, а кто и пистолет в сторону приближающихся казаков. По соотношению сил мой десяток выглядел не то чтобы уныло, нет, мои бойцы рослые и никто никуда не убежал, но вот оружия нам не хватало – сабля против ружья не лиха. Как и слаженности действия, понимания происходящего и, наверное, все же решительности.

Но ещё не вечер я буду все это исправлять.

– Ты ли, Лешка, спалил амбар с зерном? – не обращая внимания на выставленное против него оружие, спрашивал Картамонов. – Коли так, то покусился на святое, хоть в морду Жебокрицкому дай, а людей без зерна не моги оставить. Али сердце у тебя не человечье, смотреть, как дети голодают?

Я выслушал отповедь Картамонова – и добавить было более нечего, кроме как-то, что к поджогу зерна я никоим образом не причастен.

– Я амбара не жег, – чеканя каждое слово, сказал я.

– Верю. Ну не дурак же ты, Алексей Петрович. Вроде бы как, и за ум взялся. Тогда нужно бы нам всем, помещикам, встретиться и поговорить. Отчего ж сам господин Жебокрицкий не прибыл? То-то умно было бы поговорить за штофом водки. Все это приведет к тому, что губернатор вызовет к себе, или, не приведи Господь, вице-губернатор, – выступал он модератором нашего конфликта.

Зарипов, еще недавно показавшийся мне договороспособным, встал в позу и не хотел слышать контраргументов.

– Условия я озвучил, а будут иные, сообщу, – только и твердил Лавр Петрович.

Хотелось у него спросить, каково оно – быть под пятой у кого-то и даже не иметь возможности повлиять на ситуацию. Но я не стал унижать Зарипова при Картамонове. Да, он мудак. Но… не так он прост. Я чувствую порой людей. И Зарипов определённо тяготится своим положением. А мне очень не помешало бы иметь рядом с Жебокрицким своего человека.

Если Лавр умен, то всё услышал и всё понял. Его нынешний хозяин рискует вовсе стать неадекватным человеком. А еще и бедным. Зерно сгорело, деньги… Допустим, что сгорели также. Они просто воскресли у меня в вещмешке, а до этого сгорели. Такие потери в одночасье сложно восполнить, если только нет крупной суммы денег на банковском счету, так что теперь он Лавру вряд ли сможет пообещать награду за пресмыкание. А я могу дать достойные условия для жизни всей семье Зариповых. Амбициозно? Да, сейчас может показаться, что я у разбитого корыта, но вижу намного лучшее будущее своего поместья.

– Все, хватит! – чуть ли не выкрикнул я, когда разговор уже опустился до уровня, когда одна сторона говорит «да», а другая, не приводя новых аргументов, только и талдычит, что «нет».

– И то правда, – поддержал меня крестный. – Ступайте, господин Зарипов, с Богом. А встретиться нужно с господином Жебокрицким.

– Господин Зарипов, я лишь прошу вас, если есть какие сведения, проясните: ведь нужно найти и покарать тех, кто это устроил. Вероятно, нас ссорят намерено, – сказал я уже почти вслед Лавру Петровичу.

Стройно, будто по-армейски, два десятка мужиков, прибывших с Лавром, развернули коней и спокойно, будто и не отступают с поля боя, отправились к себе.

Нахрапом меня взять не вышло, более того, получилась демонстрация моего стратегического союза с Картамоновым. Я и сам ранее не предполагал, что казаки крестного – такие вот бравые на вид. Есть предположение, что не только на вид они лихие, но и с боевым опытом. Говорили мне, что Картамонов будто ест ассигнации или, может, сжигает их – так как его поместье приносит прибыль, но ничего дорогого крестный не покупает, и дом не перестраивает, хотя у него жилище и поменьше моего сгоревшего, можно было бы и расширить. Все дело, видимо, в том, что Матвей Иванович вкладывает деньги в содержание, как он говорит «полушкадрона». И еще поправляет меня, когда я говорю «полуэскадрон».

– Так это не ты, дядька Матвей? – спросил я, когда наши бойцы ушли чуть вперед.

– Нет. Но я ждал этого вопроса. Успел подумать трезвым умом… Ты, что ли, сильно перешел дорожку начальству в губернском городе? – спросил крестный.

– Они подпалили? Я думал об этом. Но дотянуться до нас из Екатеринослава сложно. Я вон больше недели добирался, правда, кружным путем. Да и кто будет это делать? А еще есть у меня лента, ну, я показывал тебе, – сказал я.

Ну не укладывается в голове, что здесь может орудовать команда Кулагина. Сложно появиться какому-нибудь человеку, которого никто не знает, из ниоткуда и подготовить такие акции. Пусть и мой дом, и амбар с зерном Жебокрицкого не охранялись, но все равно… Время на подготовку нужно.

– Проезжало, как мне сообщили, нынче через Луганск ворье, может, из тех, с кем ты связался. Может, они? – спросил Матвей Иванович.

– Меня жечь – ладно, поверю, но Жебокрицкого… Вот если бы они работали на… – я не стал договаривать.

Такие догадки нужно держать при себе, даже и в разговоре с близкими. А у Матвея Ивановича, вроде бы, и по лицу прочесть можно, прямой он человек, но мало ли… Или все же – мало? Пусть знает.

Между тем, я не стал говорить вслух о том, что Кулагин мог связаться хоть бы и с ворами, чтобы сделать заказ. Это бесчестно? Даже казнокрад посчитает ниже своего достоинства связываться с ворами? Ой ли! Тарас и компания, может, и не воры, но те ещё головорезы – и сильно ли далеко ушли они от того же Понтера и Ростовского Ивана?

Женская шелковая лента… А что если это намек на некую Анфису? Ну, ту дамочку, в которую был без ума влюблен реципиент, если верить слухам. Может, он-то сразу бы понял, к чему лента… Ну а Жебокрицкий тогда при чем? Может, потому что и на его земле уголь чуть ли не выходит сам из земли и просится в телегу?

Заказчик, допустим, есть. Получается, и мотив преступления имеется, вероятные исполнители – в наличии. Пока всё сходится. Что же тогда говорит против моей версии? Только лишь понятие дворянской чести и достоинства, коими должен обладать господин вице-губернатор Кулагин. Так что, именно Кулагин становится моим подозреваемым.

– Дядька Матвей, я похоже, что и догадываюсь, кто может быть поджигателем, – сказал я, и крестный даже остановился, приготовившись внимательно меня слушать.

Обернувшись, чтобы точно более никто не слышал, я пересказал свои умозаключения. Когда я это сделал, Картамонов, вопреки моим ожиданиям, недолго сомневался. Вероятно, потому что он еще не столько помещик и дворянин, сколько казак со своим, не обделенным логикой мышлением.

– Коли так, то нужно говорить с Андреем Макаровичем. Он сволота, конечно, еще та… Но я помню, как даже с душегубцами-персами приходилось договариваться во время войны. Если уговор приведет к делу, то пусть так, – проявил мудрость Матвей Иванович.

– А я думал, что ты, дядька Матвей, расположен стрелять да саблей махать, а уже потом, коли будет с кем, разговоры вести, – удивился я.

– Война научит и стрелять, и договариваться, иначе никак, – заметил Картамонов без всяких усмешек и присказок.

– Это да, – поддержал я крестного.

– Что – да? Сказал, будто бы на войне был. Эх, Алексей. А я так и не понял, чему ты можешь научить моих казаков, – сказал Матвей, когда мы прибыли уже ко мне на спортивную площадку.

Я отправил своих людей патрулировать периметр поместья, ну а Картамонов все никак не хотел уходить. Я же не хотел его в очередной раз угощать, ведь без штофа не обойдётся. Нет, мне не жалко. Вопрос в другом, что уже присылала письмо Настасья Матвеевна, обвиняя меня, что ее папку спаиваю. К просьбам такой девицы нужно прислушиваться, а то, не ровен час, сама приедет.

– Батюшка, как прошло-то? Я распереживалась вся! – нам навстречу бежала та самая русская баба, что, если надо, так коня на себе в горящую избу втащит.

– Дочка, ты какого рожна тут? Я же велел тебе оставаться дома! – вот вроде бы и отчитывал дочь Матвей Иванович, но его тон был буквально наполнен любовью и лаской, что иных таким голосом хвалят.

– Ты до того, что я будто к Алексею пришла? – подбежав к нам, девушка зарделась, но одернула себя и решительно продолжила: – Коли сговорена с Николаем Сергеевичем, так тому и быть.

– Ты же моя курочка! – прослезился Картамонов и полез обниматься с дочерью.

Она же выше его. Ну, да счастья Настасье!

– Ну? А нынче же покажи, чему учить вздумал ученых! – сказал Матвей Иванович, будто вызов бросил мне.

И что такого-эдакого показать? Причем из того, что удивит казака?

– Ну, на ком показать? – спросил я.

Вышел вперед самый рослый из всех бойцов Картамонова. Я усмехнулся, но не посчитал уроном чести взять себе в качестве манекена, может, и соперника, казака чуть помельче статями, вровень себе. Это при полном восстановлении моей физической формы можно тягаться и с бойцами в более тяжелой весовой категории, а пока что – не стоит.

– Что ты, казак, сделаешь, чтобы выбить меня? Вот бой, нет ножей, сабель, а нужно выжить, – сформулировал я ситуацию.

– Ну так в глаз дам али в зубы, можно вот сюда вбить, – казак показал на солнечное сплетение.

– А вот так… – после того, как боец перечислил, к слову, немало точек, удары в которые могут выбить противника, начал и я свою науку.

То, что я показывал, называлось, ну или будет называться военно-прикладными ударными техниками. Суть всей системы заключалась в том, чтобы добиться максимальной эффективности в короткий промежуток времени при минимальном вложении сил. Начал я с того, что ударил казака в солнечное сплетение. Так, не удар, а хлопок. Но и этого оказалось достаточно, чтобы у соперника закружилась голова.

– Если ударить чуть сильнее, он свалится. Но и так этот враг уже некоторое время будет неспособен драться. У вас будет десять или более секунд, чтобы с иными расправиться, – поучал я.

Если сперва все присутствующие, даже Настасья, чуть сдерживали смех, мол, что может оболтус, воинскую науку не учивший, показать воинам – то, когда я дважды повалил казака лишь через захват кисти, стали живо интересоваться. Вот вызвался другой казак, когда первого соперника осмеяли. Он взял меня в захват сзади – и получил головой в нос, а после еще пяткой по голени.

Я перехватываю руку казака и завожу на болевой.

– Эко лихо-то как. Батькины ухватки? Петр Никифорович такого не показывал даже мне. Вот же… еще братом названным был, Царствия ему Небесного, – сетовал Матвей Иванович.

– Так что, есть чему мне учить казаков? – спросил я, а бойцы пока что молчали.

Трудно признавать опытным бойцам, что и им есть чему поучиться.

– Батька, дозволь походить да науку принять, коли все же господин Шабарин всё это дать сможет, – попросил, как я понял, старший над «полушкадроном» Картамонова.

– Э… – усмехнулся я. – Это после того, как мы с тобой, дядька Матвей, подпишем бумагу, что вступаем в союз, и твои враги – мои враги.

– Это ты, крестник, лишку хватил. Мои враги – твои враги? Покамест, как я вижу, всё наоборот, – покачал головой Матвей Иванович. – И что это за бумаги такие? Мы что? Цари с королями, что пишем договоры о союзах?

Кажется, Картамонов обиделся.

– Не нужно договора. Я шучу. Ты уже пришел ко мне на помощь, отплачу и я. Так что давай своих бойцов, учиться вместе будем, – я посмотрел на казаков. – А что, станичники, научите и меня своим премудростям?

– Коли, барин, вы не строптивы да работать будете, так и научим, – разгладив бороду, сказал старший казак.

Было чему еще и мне поучиться у казаков. Это, кстати, еще одна из причин, которая сподвигла меня использовать моих дружинников при обучении военному делу.

– В учении строптивость – помеха. За то не беспокойтесь, – сказал я и позвал еще одного бойца, но уже из своих. – Держи, Петро, нож, направляй на меня!

Немного посомневавшись, десятник, а еще и кузнец Петро так и сделал.

– Вот, – быстро забрав нож у Петро, сказал я.

Все достаточно просто, если только противник не ожидает таких действий. Я отвлек Петро толчком в плечо, а после забрал, схватив за лезвие, нож.

– А ну-ка! – все тот же старший над казаками решил так же поиграться ножиком.

Хлопок в бок, и правой рукой я выдергиваю нож из рук казака. В этот раз пришлось чуть сильнее схватиться за лезвие, благо, что до того я надел перчатки, а то здорово рассёк бы пальцы.

– Не… А еще? – недоуменно посмотрев на свою руку, в которой только что держал нож, сказал казак.

Второй раз уже не получилось, только перчатку порезал.

– Вот! – победно воскликнул казак.

– Так-то оно и есть, что «вот». Но ты же во второй раз знал, что я буду делать, вот только и думал о том, сжал нож сильнее. А коли не знаешь? То-то, – я наставительно поднял указательный палец кверху.

Ко мне уже подошел сам Матвей Иванович, видимо, также пожелавший проверить свою, а прежде всего, мою реакцию, но…

– Барин! Вакула с хлопцами скачут, а с ними карета, – прокричал один из мужиков.

Я посмотрел на дорогу, ведущую через парк, где уже были заложены сразу четыре домика. Да, ехала карета, а сопровождали ее пятеро моих дружинников. Но я же сказал, чтобы никого не пропускали? Что за новости! Нопороть горячку я не стал, а решил дождаться, когда подъедут.

Сам подошел к карете, показавшейся мне знакомой. Дверцы отворил мужик-кучер, и оттуда…

– Вы? Тты?.. Что ты тут делаешь? Зачем приехала? – спросил я.

Глава 4

– Вы что, совсем не рады меня видеть? – спросила Эльза.

Я не сразу ответил, а продолжал стоять в некотором недоумении. Первое, что в голову пришло, так это послать чертовку к её братьям-чертям. И несмотря на то, что в голове всплыли подробности нашего времяпровождения с этой привлекательной особой, оказавшейся столь навязчивой, я не не готов был теперь заключить Эльзу Шварцберг в объятия.

– Отойдём немного в сторону, – сказал я, взяв Эльзу за руку, которую перед тем все же удосужился поцеловать, и отведя подальше от любопытствующего народа.

Краем зрения я заметил возмущённое личико Марии, но мне было наплевать в данный момент на чувства и эмоции Марии Александровны. Мы с ней объяснились. Более чем конкретно, я определил свойства наших взаимоотношений и возвращаться к теме более не намерен. Может, такое мое грубое отношение с Машей компенсирует то, что я готов ей предложить работу не на голом энтузиазме, как бы эти слова ни звучали двусмысленно в отношении бывшей проститутки, а на окладе, как архитектору. Надеюсь, что денег у Жебокрицкого я экспроприировал достаточно и для этого тоже.

– Я покажусь вам грубым, но и вы, Эльза, не можете не понимать, что свалиться вот так, как снег на голову, – это нарушить любые рамки приличия. Объяснитесь! – решительно сказал я

Женщина потупила глазки, профессионально играя своей мимикой, демонстрируя мне извечные женские приёмы. Сейчас, по идее, я должен был в полной мере ощутить свою неправоту, вероятно, извиниться за резкость, а после она бы начала вить из меня верёвки.

– Ну вот, ты уже начал называть меня на «вы», – на томном вздохе, с театрально сыгранным разочарованием, сказала Эльза.

– Я не обещал на вас жениться, фрау Шварцберг, вы сами пришли ко мне ночью. Я не вижу ничего, чем мог бы вас обидеть. Более того, мне даже показалось, что это не я воспользовался доверчивостью женщины, а вы сделали то, чего хотели. В тот момент и я этого хотел, ни о чём не жалею, более того, вспоминаю о нашей встрече с теплотой. Но это ничего не меняет. Зачем Вы здесь? – всё с той же настойчивостью говорил я.

– Не извольте беспокоиться, сударь, я к тебе, Алёша, прибыла проездом. Решила уехать во Францию, – сообщила мне бывшая хозяйка доходного дома в Екатеринославе.

– Разве вам не известно, что происходит во Франции? Там же нынче революция. Или же вы столь воспылали стремлением к свободе, равенству и братству? – спрашивал я.

Действительно, начало 1848 года для Франции оказалось бурным временем. Из газет пока только известно, что французы лишь негодуют из-за политики своего короля, прозванным «король-буржуа». Вероятно, здесь я несколько проговорился, зная, чем должно всё дело закончиться. Пока ещё непонятно, какими эти события станут судьбоносными не только для Франции, но и для всей Европы.

Но Эльзу мои знания из будущего не смутили.

– Я к вам с деловым предложением приехала, в том числе. У меня есть свободные средства, а я кое-что помню из того, что вы говорили, как именно собираетесь устраивать своё поместье. Мой отец и мой дед были предприимчивыми немцами, и я тоже чувствую, где может быть выгода. Не согласитесь ли вы принять меня в долю в каком-нибудь из своих прожектов? – сказала Эльза, заставляя меня больше удивиться предложению, нежели даже самому факту её приезда.

Почему-то никак не укладывалось в голове то, что мое поместье, как и я сам, на данный момент кому-то видится перспективным. Нет, я-то уверен в том, что так оно и есть. Вместе с тем, все факты должны указывать иным людям об обратном. По крайней мере, я ещё не расплатился со всеми своими долгами, мой дом сожжён… А тут – прожекты, инвестиции.

– Неожиданно, – выдавил я из себя.

– Когда-то мой покойный муж произнес мудрые слова: нельзя складывать все деньги в один мешок. Есть большая вероятность того, что, отправившись во Францию, я потеряю всё своё не столь и большое состояние. Мне нужно будет куда-то возвращаться, и я хочу быть уверена, что какие-то деньги, мои деньги, находятся в надёжных руках, – будто читала текст или декламировала заученные слова, говорила Эльза.

– О какой сумме может идти речь? – спросил я.

Эльза закусила губу, будто прямо сейчас в уме считала. Вот только у меня складывалось убеждение, что всё уже давно рассчитано, подсчитано, и мне выдаётся лишь ранее выверенная информация.

– Думаю, что двумя тысячами я смогу вложиться. Вы обмолвились мне про то, что хотели бы прикупить у графа Бобринского уже готовый сахарный заводик? Так вот, я узнавала, что это можно сделать за тысячу семьсот рублей серебром, – продолжала удивлять меня своими познаниями Эльза.

Хотя чего ещё ждать от этих православных с протестантской душонкой русских немцев?

Российской империи несказанно повезло, что у неё есть такой внук Екатерины Великой и Григория Орлова, как граф Бобринский. Этот потомок царственного адюльтера – очень грамотный предприниматель и даже, наверное, изобретатель. Именно с его плугами моя мастерская конкурирует в Екатеринославе. Вернее, не совсем так. Пока до того, чтобы стать полноценным конкурентом Бобринскому, мне далеко. Пока…

Между тем, не только изготовлением металлических орудий труда промышляет Бобринский. В своих огромных поместьях, в основном, сконцентрированных в Малороссии, Алексей Алексеевич Бобринский производит невероятное количество сахара, уже выбивая отечественной оглоблей из этого бизнеса и англичан, и французов.

А ещё в чём повезло России, и что далеко не все осознают, – Бобринский готов продавать не только свои изделия, тот же сахар и подсолнечное масло, он предлагает помещикам покупать готовые заводы. То есть не сами здания и сооружения, конечно, а все те механизмы и алгоритмы, которые используются при усовершенствованной Алексеем Алексеевичем технологии изготовления сахара из свёклы.

– Если вы займётесь этим сами, то… – я хотел сказать, что, мол, оставайтесь столько, сколько захотите.

Вот только всё равно что-то не вязалось в словах Эльзы. С чего ей так мне помогать? Или это я просто недооцениваю женские чувства? Ну, так в этом я не специалист. Могу вот только так: рубить правду-матку, отшивая любых, даже весьма миловидных лиц женского пола.

– Я прибыла со своим помощником и помощницей-служанкой. Если вы приютите нас, буквально до того времени, пока не заработает сахарный заводик, я всё сделаю по устройству на ваших землях завода на паях. Мои шестьдесят долей, это в счёт будущей покупки вами сахарной свеклы – такая вот вам щедрость от меня в знак нашей… дружбы. Я имею выходы на графа Бобринского. Его управляющие неоднократно останавливались именно в моём доходном доме.

«И я даже не хочу думать о том, как ты налаживала с ним контакт, используя „выходы“ – волей- неволей пронеслось у меня в голове.

Впрочем, на Эльзу я, может, зря надумывал. Если с Машей было всё понятно – она элитная эскортница Екатеринославской губернии, то об Эльзе Шварцберг лишь ходили слухи, не подкреплённые никаким фактами. Или же эти факты были мне незнакомы.

– А вы занимались когда-нибудь… организацией балов или великосветских, пусть губернских, приемов? – спросил я, задумываясь, как ещё использовать эту неожиданно появившуюся женщину.

– Пожалуй, что и да. Когда устраивал балы вице-губернатор, господин Кулагин, я помогала ресторации Морица с организацией приёма.

– Что ж, отвечу так – не в правилах честного дворянина оставлять людей без крова. Так что милости прошу, живите у меня, мой скромный дом хлебосолен для мимо проезжающих гостей, – я соглашался, но внимательно, старательно расставлял акценты.

На самом деле подобные заявления выглядели достаточно грубо. Эльза могла рассчитывать на некоторое особое положение уже потому, что ранее мы были знакомы.

В дворянской среде принято, что, когда дворяне путешествуют, они имеют возможность остановиться в любой помещицкой усадьбе, даже если хозяева и не дома, правда, последнее – всё же моветон. Этой традицией порой злоупотребляют некоторые не особо богатые помещики, предпочитающие чаще ездить из губернии в губернию, чем находиться у себя.

Вместе с тем, могло случаться и так, что гости останавливались у хозяев на месяц и более. И не видели в том злоупотребления гостеприимством, чаще всего. Подобное можно объяснить не только наглостью дорогих во всех смыслах гостей, но и тем, что жизнь помещиков не всегда изобилует весельем. И возможность поговорить с кем-либо из образованных людей стоит постоя гостей длиною в месяц. Порой помещики обучают своих крепостных крестьян французскому, заставляют читать Вольтера, Шекспира и всех прочих, только бы получить возможность, за ужином основательно подзаправившись, пообщаться на умные темы.

А тут приезжают люди, которые учились чему-нибудь и как-нибудь и могут вставить емкую фразу, специально для того заученную, поддержать практически любой разговор.

А эта гостья ещё и с дополнительным функционалом прибыла… Вот с ней кобениться не стану.

– Ну ты и ходок, Лёшка, – сказал Матвей Иванович, когда я, оставив чуть в стороне Эльзу, вернулся к нему.

И непонятно было мне, чего в этой фразе больше: осуждения или же похвалы, гордости за лихого крестника, который урвал ещё одну девицу.

Я лишь пожал плечами. Объяснять ничего не хотелось. Это моё дело, я никого не обижаю, принуждая жить рядом с собой или вместе со мной. Более того, если даже кажется, что я создаю некий гарем, чтобы компенсировать отсутствие сералек, то это лишь мираж.

Да я даже Параску к себе не призываю, её вовсе пока отстранил от хозяйственных дел. Хотя мужской организм, особенно с началом интенсивных тренировок и с восстановлением той формы, к которой я стремлюсь, требует женского тепла и ласки.

Я отказал Марии Александровне, желая сделать её своим другом, а также использовать девушку по иному назначению: мне кажется, она всё-таки может стать неплохим архитектором, по крайней мере, моего местного помещичьего разлива.

Так что никакого гарема тут нет. Есть только некое недопонимание ситуации, почему это бабы липнут ко мне, как мухи на… нет, лучше другое сравнение, с пчёлами и мёдом. Возможно, я недурен собой, так как всё то щегольское, что во мне было, включая усы, всё сохранено. Вероятно, я стал более решительным в своих делах. А ещё мне кажется, что женщины часто чувствуют сильного мужчину. Вот он может быть неказистым, далеко не красавцем, но при этом у него успех у женщин. Всё потому, что мужик настоящий. Я – настоящий!

– Ах, повеса! Всё-таки, Алексей Петрович, я несказанно рада, что сговорена теперь с достойным человеком, – проворчала Настасья Матвеевна и поспешила за своим отцом, уже повернувшим коня в направлении своего поместья.

– И я рад вашему счастью, любезная Настасья Матвеевна, – вслед девице прокричал я.

Между тем казачки, кто чуть смелее, засмеялись, а моя дружина, отворачивая глаза, улыбалась. Но смотрели мужики на ситуацию даже с некой завистью. Как же… такие бабы, а Настасья для них – вообще сок, едва ли не дерутся за барина. Уверен, что если бы я спросил совета у кого из казачков Картамонова, то мне бы рекомендовали всех баб скопом иметь рядом с собою, чтобы сэкономить на дровах и не топить печь, ибо столько женщин всяко согреет любого мужика. Правда, наверняка тот, кто это посоветовал бы, моментально получил бы в глаз от Матвея Ивановича, так как таким намёком было бы сказано и про его дочь. А потом ещё и плетью был бы отхожен словоблудец.

– Саломея! – прокричал я, подозревая, что девчонка должна быть где-то недалеко.

Она, как и все нормальные девицы, сторонилась большого скопления мужчин. Между тем, если я где не верхом, а возле дома, или обхаживаю ближайшие поля или в мастерской, Саломея обычно где-то рядом.

– Я здеся, барин, – будто бы вынырнула из-за угла дома девчонка.

– Госпожу Эльзу Шварцберг сопроводи в дом, определи ей всю левую половину с тремя комнатами. Людей её рассели в хозяйственных комнатах, – приказывал я и не понимал, почему Саломея потупила глаза и нервно поглаживает ножкой землю.

Пускай девчонка уже оформляется в девушку, но, к своему счастью, да и счастью Саломеи, я не чувствую от неё никаких эмоций, которые могли бы испытывать девочки-подростки ко взрослому мужчине. Тогда в чём же проблема замешательства? Вот я и спросил напрямую.

– Так, барин, постель же… почитай, что большая часть белья вся сгорела. На четыре кровати-то и найдётся, более нема, – объяснила свою жеманность Саломея.

– В тесноте, да не в обиде! – сказал я и направился в дом, чтобы быстрее позавтракать и убегать от общения с женщинами.

Иначе можно в нём завязнуть.

Кстати, вдруг вспомнился такой сериал, как «Великолепный век», про гарем султана Сулеймана Великолепного. Я этот фильм не смотрел, не мой жанр, но, когда приезжал к матери, хотел я того или не хотел, но узнавал весь сюжет. Она просто жила сериалом. Так что я слушал, проявляя уважение к истинно любимой женщине. Так вот у меня возник один вопрос: а как вообще получилось, что Сулейман был прозван Великолепным, если он только и занимался тем, что разгребал интриги и склоки внутри своего гарема? Вот-вот. Что-то наврали сценаристы того фильма. Либо женщины, либо работа.

Наскоро перекусив овсяной кашей и тремя вареными яйцами, я спешно направился прочь из дома.

– Со мной идти не надо! – строго сказал я, когда Петро и ещё пятеро молодцов увязались следом. – Ждите возле мастерской, я скоро туда подойду. В лес сходить мне надобно.

Мужики улыбнулись, но быстро посерьёзнели, наверняка, если бы про посещение леса сказал не я, то последовали бы шуточки про то, чтобы кто за задницу не укусил, когда присяду, или про то, что ещё лопухи не созрели. А я сперва даже и не подумал, чем бы можно оправдать свой уход в лес.

Было одно дело, которое гложило и саднило, любопытство съедало. Я же так и не посмотрел, что именно тогда уволок из кабинета Жебокрицкого. Возможно, стоило бы пару дней подождать, или хотя бы ночью отправиться к тайнику, но я опасался опоздать. Всё шло к тому, что скоро начнётся дождь, а земля и так мокрая, да и добычу я лишь чуть прикопал, и был риск вымочить и документы, и деньги, а возможно, и полностью их испортить. Учитывая современные чернила и то, что мой вещмешок – это всего лишь не сильно плотная шерстяная ткань, я рисковал потерять все то, что с таким огоньком добывал.

Через двадцать минут я уже развязывал тесёмку вещмешка. Отложив в сторону пустой кувшин, из-за которого всё внутри провоняло то ли спиртом, то ли больше смолой, я взял три стопки ассигнаций, перевязанных бечевкой. Деньги, признаюсь, радовали глаз.

По номиналу бумажек и примерному количеству ассигнаций я сделал вывод, что здесь не менее двадцати пяти тысяч рублей ассигнациями. Если весьма грубо разделить это на три с половиной, получится сумма более чем в семь тысяч серебряных рублей. Много, но никак не те десять тысяч, которые мне пытался предъявить Лавр Петрович.

Был бы я податлив на всякую мистику, а с моим перемещением в прошлое немудрено было не только в оккультное уверовать, но и с ума сойти, то подумал бы, что в этих ассигнациях ровно то количество денег, которое мне понадобилось бы для раздачи всех долгов.

Но не так-то просто ими воспользоваться. Если я начну сейчас массово тратить ассигнации или даже переведу их в серебряные рубли, начну тратить на большие покупки, у думающих людей сразу возникнут вопросы. А недооценивать разум человеческий нельзя, особенно алчных людей. Жебокрицкий догадается.

Я не стал тратить время на то, чтобы посчитать деньги. Это было бы долго, а мне ещё нужно было так перепрятать экспроприированное, чтобы оно не подверглось размоканию.

А вот на стопку документов я постарался, пусть и бегло, но всё же обратить свое внимание. Я пролистал какие-то купчие, что-то вроде Инвентаря, из тех, что вводились министром внутренних дел Киселёвым главным документом землепользования в Малороссии и Белоруссии. И всё это мне казалось малозначительным. Однако, уже отложив этот Инвентарь, я вновь взял сшитые три странички, раскрыл их и посмотрел.

– Ох, и ни хрена же себе! – воскликнул я.

Быстро оглядевшись по сторонам, замолчав и прислушавшись к шумам, с облегчением вздохнул – на мой голос пока никто не прибежал. Но всё же вести себя нужно тише.

В Инвентаре, представлявшем собой полное описание поместья Жебокрицкого, с количеством крестьян, домов, сервитутов в виде леса, озера и части реки, орудий труда, скота, была обнаружена прелюбопытнейшая карта…

– А у Жабы-то на моей территории, получается, что деревушка стоит, – со злостью прошептал я.

Вот теперь у меня отлегло с души. То, что я спалил кабинет Жебокрицкого, – вполне адекватный ответ на его деяние. Что взял деньги – тоже.

Что у каждого имения есть чётко очерченные границы, я знал. По тому документу, что я нашёл у себя, который, слава Богу, повез с собой на всякий случай на судебное разбирательство, так что он не сгорел в пожаре, моё поместье как-то неровно отрезано. Будто бы вырезан неслабый такой участок земли. Везде идёт чёткими линиями ромб, но он ломается как раз на одной деревушке с выходом на реку Самару.

Между тем, в Инвентаре Жебокрицкого значится именно прямой ромб или, скорее всего, прямоугольник, и в описании имения соседа этой деревушки нет. Границы чужого имения чётко очерчены прямыми линиями, изгибаясь лишь вдоль речки Самара. Несложно догадаться, что каким-то, явно не законным, образом соседушка заграбастал себе деревушку.

Почему же он тогда не оформил её должным образом? Не успел, поленился? Но ведь Жебокрицкий педант в документах. Или же потому, что не хватило денег на взятку тому же вице-губернатору, ведущему все хозяйственные и земельные дела в губернии?

Уже чуть внимательнее покопавшись в документах, я обнаружил и другую бумагу. Здесь были описаны все деревни, которые принадлежат Жебокрицкому, и поставлена печать с подписью до боли известного мне чиновника, знаменитого теперь наличием слабого желудка. Земский исправник Молчанов подписал документ, в котором, в отличие от Инвентаря, описывается МОЯ деревня, часть леса, реки…

Не сказать, что я стал специалистом в сфере права Российской империи середины девятнадцатого века. Но, насколько я знаю (пришлось почитать об этом перед судом), после реформы Киселёва именно Инвентарь является основополагающим документом при любых земельных спорах. Если бы не было у меня понимания, какое ворьё и жульё сидит на чиновничьих стульях в Екатеринославе, то я сразу подумал бы судиться наново.

Жульё или нет, а я найду возможность, чтобы вернуть своё. Пусть там деревушка всего-то на одиннадцать дворов, но земельки прирезано к ней немало, никак не меньше двух сотен десятин. Да и это не так важно. Просто всё, что моё – должно оставаться моим же.

Завернув деньги и документы в холстину, после ещё раз обмотав шерстяной тканью, в том же вещмешке я вновь зарыл свой клад, или даже сокровище, поглубже, под камень, чтобы меньше промокло.

Не сильно ли я задержался? Впрочем, всякие проблемы могут возникнуть у человека в лесу. Но нужно спешить, мне еще сегодня медогонку и первые рамочные ульи принимать. Нужно же не только забирать деньги у соседей, но и самому зарабатывать. Планов громадье, только не нарушили бы мне их еще каким поджогом.

С этими мыслями я вышел из леса и обрадовался первым каплям, шлёпавшимся мне на темно-русую макушку. Если будет сильный дождь, то даже прихвостни Жебокрицкого не отважатся соваться. Потому пока что я смогу спокойно поработать в мастерской.

Глава 5

Командиром мастеровых, как почему-то принято было называть начальника мастерской, был Козьма Иванович Проташин, отец Саломеи. Стало быть, Саломеи Козьминичны. Проташин – мужик во всех отношениях основательный. Наверное, от этой серьёзности он всегда имел чуть хмурый вид, будто недовольный чем-то. Цену себе знал и не чинился. Можно было подумать о том, что он так ведет себя именно со мной, но я уже знал, что и мой покойный батюшка позволял мастеровому разговаривать с собою почти как с равным.

Рабочая одежда у Козьмы была такой, что не каждый крестьянин позволит себе в праздники надеть: плотная, шерстяная. Козьма был светловолосым, короткостриженым, и бороду тоже стриг. Проташин не выдавался в плечах, как это свойственно многим кузнецам, но был крепким и с немалыми кулаками. Ну, не зря же мой реципиент побаивался отца Саломеи, несмотря на то, что был барином.

Я уже знал всю подноготную, почему этот мастер работает именно в моём поместье, а не где-нибудь, скажем, мастеровым на Луганском заводе или Тульском. Кстати, ранее он и там, и там работал.

Как это часто бывает с русским человеком, виновата слабость мужская перед алкоголем. Слава Богу, что в этом времени пока ещё такого понятия, как женский алкоголизм, не существует.

Вот однажды и попался Козьма Иванович Проташин на глаза высокому начальству – те как раз прибыли из Севастополя, чтобы проконтролировать какой-то из флотских заказов, что был передан Луганскому заводу. И говорили же Козьме, чтобы отсыпался два дня да не показывался ни на заводе, ни вообще на глаза кому-нибудь. А уж то, почему пил крепко раз в год один из уважаемых мастеровых, знали многие, потому и прощалось ему, если не всё, то очень многое.

Но так вышло, что в тот самый год Козьма не допил от чего-то до упаду, принял не ту дозу, которая уже мужика на пол валила, и заиграло в нём чувство долга перед заводом, где он уже был назначен почётным мастеровым, порой заменяя даже начальника смены. Вот и пришёл Козьма Иванович на завод, стал стращать, мол, чего расхлябанные такие, что за день и одной пушки не смогли сладить. Ну, а высокое начальство в аккурат в тот момент пожаловало в цех, где эти самые пушки и нарезают. Что дальше случилось, даже Козьма молчит, хотя в остальном на слова охотлив. Одно только знаю – Козьма Иванович с дочкой своей Саломеей оказались на улице.

И однажды начальник смены, уже трижды ходивший в администрацию завода и просивший за доброго мастерового, но всё безуспешно, посоветовал поговорить с одним помещиком, который удумал у себя наладить добрую мастерскую. Ну, а батюшка мой предложил весьма внушительный оклад Козьме, да ещё и разрешил по надобности приторговывать тем, что сам произведёт. Так что, то ножи, то ещё чего, но Козьма производил. Вот он и ездил продавать чего Емельяну или давал ему, современным языком говоря, на реализацию.

Хотя для меня, кажется, современным постепенно становится здешний язык – со своим темпом, с расстановкой, своими ухватками и витиеватостями.

Жил этот Козьма Иванович здесь и вправду не бедствуя, барин у себя Саломею принял, да науки всякие моя матушка непутёвой девице преподавала. А тут не стало Петра Никифоровича, батюшки моего, и всё изменилось.

– Прими, Иванович, тут сто рублей ассигнациями, тут столько, чтобы было сто рублей серебром, – сказал я, когда вошёл в мастерскую.

– Благодарствую, барин, только знаю я, что погорелый ты, уж простите, что так называю, так что принять все сто рублей не смогу. Да и должон ты, барин, за три месяца мне. Работали мы неладно последние полгода, так что нужно посчитаться по чести, – сказал мастеровой, отсчитал ровно половину ассигнаций, бережно сложил бумажки и обернул в тряпицу.

– То, что работал до того худо, так причины были. А нынче чем порадуешь? – поинтересовался я.

– Вот, смотри. Мудрёна конструхция. Это то, что ты нарисовал. Почитай, за два дня и сладили, – мастер поменялся в лице и нахмурился. – Не забирал бы ты у меня мужиков из мастерской для тех воинских дел, так подобное и за день бы сладили, может, и две штуки.

По-своему, конечно, он был прав, но тут я уступать не намерен.

– Сам же видишь, что времена лихие пришли, будто и закона нет в империи. То-то и Вакула, и Петро, первые помощники твои, сейчас больше мне нужны. Не всегда, но приходится их забирать, – сказал я.

Мастер промолчал. Этот разговор уже повторялся раз пятый. А что ещё можно сделать, если два более-менее толковых мужика, которые могли бы хоть как-то обучиться воинскому делу и встать на охрану поместья, были теми самыми двумя помощниками мастерового Козьмы Проташина. Вместе с тем, это только сегодня они оба, так сказать, подняты к ружью. В иное время мужики дежурят.

Я подошёл к медогонке и стал её крутить. Смазанные жиром шестерёнки без какого-либо особого труда поддавались, и центрифуга вполне споро крутилась. Внутри уже стояли рамки, в которых, как я надеюсь, к началу лета будет мёд.

Мой дед, бывший для меня в прошлой жизни главным примером, увлекался пчеловодством. Я, признаться, не особо любил это дело. Однако, чтобы уважить деда, иногда принимал участие во всех процессах нелегкого дела пчеловодства. Когда-то дед сам, своими руками сооружал медогонки, мужикам на завод отдавал лишь выточить шестерёнки. Трех штук, которые были у деда на восемнадцать-двадцать ульев, хватало даже с избытком. Запомнить конструкцию рамочных ульев было не так сложно. Единственное, что я предложил мужикам, истинным мастерам-деревщикам, так это соорудить не двенадцатирамочный улей, а всего восьмирамочный.

По сути, я повторял лишь то, что зрительно помнил, за малым исключением. Пчелиные домики были из березы, с односкатной крышей. Так и у меня. Вот только краски не было голубой и салатовой для покраски ульев, чтобы уж точно, как у деда.

И вот сейчас две таких конструкции стояли в мастерской. Глядя на них, я почувствовал странное тепло внутри.

– Добрая медогонка, – сказал я, рассмотрев агрегат. – Принимаю работу твою, Козьма.

Несмотря на то, что тот же граф Бобринский вовсю уже производит сахар, мёд всё ещё остаётся главным сладким продуктом для большинства жителей Российской империи. Это и варенье, и брага, и лакомство для детей, и, неизменно, лекарство. Кроме того, пасека – это воск. Я не знаю, изобретён ли уже парафин или что-нибудь похожее на него, что могло бы заменить воск при производстве свечей. Знаю точно, что в Екатеринославе есть небольшой свечной заводик. О свечном заводе толковал и Емельян Данилович, рассказывая, какой это прибыльный бизнес и что можно, мол, чуть ли не озолотиться на продаже свечей. Я ему верил. Пока в широкий обиход не войдут керосиновые лампы, свечи будут оставаться одним из основных товаров широкого потребления. Да, крестьянские хаты всё ещё освещаются лучинами да плошками с жиром. Но даже у крестьян есть свечи, которые по особым случаям, чаще связанным с религиозными праздниками, горят и радуют глаз.

Рамочных же ульев в этом времени, или, может, именно в этих местах, не знали. Однако и то, как здесь добывали мёд, уже нельзя было назвать бортничеством. В лес за медком не ходили, а скопили более сорока больших пней, в которых вырубалась сердцевина, где и селились пчёлы. Продуктивность подобного метода добычи меда оставляла желать лучшего, а то ещё иногда крестьяне так всё выскребут оттуда, что почти ничего и не оставляют самим пчёлкам. Отчего также семьи пчелиные часто гибнут.

Значит, есть куда расти. Увеличение производства меда и воска, если добиться того, чтобы через год в поместье было уже триста ульев, позволит зарабатывать дополнительно до четырех сотен рублей. Это весьма существенно, тем более, что не стоит останавливаться на трех сотнях ульев. Я когда-то читал, что у одного из русских помещиков было до десяти тысяч ульев, возможно, даже в то самое время, в котором я нынче и живу. И был тот помещик весьма и весьма богат. Пока нет парафиновых свечей и производство сахара не вышло на поистине огромные масштабы, сопоставимые с будущим, мед будет оставаться важным продуктом и товаром.

– Добро. Осталось только научить крестьян заниматься пчеловодством, – больше для себя констатировал я.

Легко сказать, а вот сделать… Я поговорил с теми крестьянами, которые приглядывали за пчелиными пнями, не шибко они грамотны и вряд ли что запомнят, чтоб сразу к делу принять. Но не останавливаться же из-за этого?

– Хорошее начинание, барин. Вы, как я вижу, стремитесь наладить дела в поместье. Я потому и остаюсь, не ухожу. Но зовут обратно на Луганский завод, ведь мастеровой я знатный. Оклад ставят уже даже такой, как и вы положили, вернее сказать, что батюшка ваш, Царствие ему Небесное, – предупредил меня Козьма.

Или это он цену себе набивает?

Но я и так уже знал цену этому мастеру, что ушел некогда в запой по причине годовщины смерти жены, да некстати начудил перед посторонними. Пагубная страсть ему мешала, но такие мастера нужны любому заводу, Россия нынче ещё не в том состоянии, чтобы иметь конкуренцию на рынке труда. Этого самого рынка считай что нет. И откуда ему взяться при крепостничестве, когда у большинства работников низкая квалификация, а на заводе порой работают те же люди, что и в поле – сезонно между посевной и уборочной.

– Что по моему второму заказу? По, кхм, пистолю с барабаном? – спросил я.

– Барин, слово «револьвер» мне знакомо. На заводе пробовали наладить что-то похожее, чтобы продавать флотским офицерам, но… – Козьма развел руками.

– Предпочли иностранное? Или ничего не вышло? – спрашивал я.

– Да, и то, и другое. То, что вы нарисовали, мыслю так я, могло бы помочь на заводе сладить свой пистоль с барабаном, но то завод, а то… – сказал Козьма и состроил многозначительную мину.

Моя зрительная память меня не подвела. Я помню чертежи, не все, но образцов знаковых, законодателей моды в оружейной сфере – вполне. Достаточно же пару раз пострелять с того же револьвера, ну а после основательно задолбаться с его чисткой. Может чертеж и не совсем точный вышел, да и не чертеж, а вот рисунок вполне получился. Кстати, мои новые руки вполне могли быть живописца. Странным образом, но рисую сильно лучше, чем в иной жизни.

– Не тяни, мастер! – с некоторым нетерпением сказал я.

– Ствол сладить – не такая проблема. Но по уму, Алексей Петрович, я бы заказал стволы на Луганском заводе. Почему – потому, что они изготовят быстро и много. Мы же по времени даже стволы для револьверов будем делать очень долго. Нарезку сделать я сам смогу. Выточить барабан и просверлить в нём отверстия тоже. Всё смогу сделать, али даже в Луганске частями заказать. Вы добре все описали, с размерами… перевести с хфранцузских цифр нужно, да этот… калибр… в линии, но все едино – пружины надёжной не будет. Вот она, заковырка-то в чем была и в Луганске, когда мы собирали револьверы по образу Кольта, – сказал Козьма и развел руками.

– И что, с пружиной никак не решить? – спросил я, опасаясь того, что затея не выгорит.

– Отчего же? Можно заказать и в Англии, и во Франции. Хотя нет, во Франции нынче нельзя, так как, вроде, бунты начались. А из Англии можно – семь-восемь месяцев будут идти, – отвечал мастер.

Я задумался. Конечно, хотелось бы производить те самые револьверы самостоятельно, но я понимаю, что развитие металлургии в Российской империи оставляет желать лучшего, и в то время, как в Англии уже существуют многие сплавы, в нашем Отечестве лишь копируют их, да и то далеко не сразу.

– Да не расстраивайтесь вы так, барин. Я вам лучше скажу, к чему аглицкие по морю везти? Пружину можно заказать в Туле. Там те же аглицкие имеются. Или в Петербурге. Знаю человека, который за награду, кхм… – он повертел широкой рукою в воздухе, – продаст недорого пружины из Тулы в обход начальства. Еще и быстрее выйдет.

Вот он где, выбор. Сам я, вроде бы, борец со всем плохим во имя всего хорошего и ненавижу коррупцию. Но вот как же поступить человеку, который хочет создать нечто, например, те же русские револьверы для той же самой продажи офицерам морского флота Севастополя? Взятку давать? В обход завода покупать дефицит? А ведь может быть, эти пистолеты в итоге спасут чью-то жизнь, или же чуть больше покрошат английскую и французскую армии во время Крымской войны.

А для этого, выходит, необходимо преступить закон.

– Хорошо, Козьма Иваныч. Давай всё же попробуем сначала купить те самые пружины, али ещё что нужное, в Туле. Я так понимаю, что самое сложное – это нарезка стволов? – подумав, отвечал я.

– Нарезка ствола – сложное дело, но не потому, что требует особых каких станков али инструмента. Я буду день, а то и два, нарезать один ствол для револьвера. Это очень медленно идёт, часто сбиваешься, вот в том и сложность. Я стоял на нарезах пушек на Луганском заводе, так и там одна из двух лишь только получалась. Но все можно сделать. Так что… Высчитайте, барин, будет ли сие выгодно, или часть купить на заводе, там же и отлить, всем заплатить. Ну, и мне… Уж, как ведется, нужно и мне за работу, и тем, кто работать будет, – отвечал Козьма. – И патроны… отлить их можно, хотя в Туле я имел дело только с картоном. Но и ртутную соль нужно купить, пистон же нужно сделать. Ох, сколь работы, барин. И долго, и в разъездах…

– По деньгам не беспокойся. Но займись этим! – решительно сказал я. – Сколько денег нужно для… Пяти десятков револьверов?

Проташин ответил не сразу, а вдруг посмотрел на меня очень внимательно.

– Не мое сие дело… Но вы, барин, что, на войну собрались? Так я с вами! – усмехнулся мастер. – А в том… Патроны сладить нужно, а еще из меди хотите, хотя все нынче картонные пользуют, если вовсе пользуют. С тем ли делом вы связываетесь?

– Ты, как я погляжу, шибко умный, да скорый препираться со мной, – раздражаясь, сказал я. – Если получится, то вместе озолотимся. Так что вот… Я рисунки, ты претворяешь в жизнь. Грамотный же, вон и мне перечить вздумал?

– Учился в школе при заводе, был на стажировке в Туле, – не понял моего сарказма мастер, а намек на угрозу и вовсе проигнорировал.

– Сделай! – настаивал я.

– Вот что я скажу…

Проташин снова переступил с ноги на ногу.

– Ну?

– Перемани, барин, мастерового одного. Я начальствовал над ним, вот кто пистоли ладил на заказ, также и дуэльные. Он смог бы.

Между тем я не собрался ни тешить свое эго при отношениях с Козьмой, ни попрекать его хоть чем-то. Я взял себя в руки и просто успокоился. Дело в том, что я сейчас предлагал не конструкцию Кольта, Адамса или Лефоше, я предлагал чертеж Смита и Вессона, наиболее совершенной конструкции револьвера, чем вероятные предшественники, которые уже должны были быть не только изобретены, но и защищены патентами.

И это, если все получится, только начало. Не вижу серьезных препон, чтобы не создать револьвер братьев Наганов. Но в этой системе патроны – уже более сложные в производстве. А на «Смит и Вессон», надеюсь, что получится отлить медные гильзы и создать то, что Козьма называет «пистон», но я понимаю, что это капсюль.

Выбор револьвера «Смит и Вессон» был обусловлен тем, что, если не так давно создана предшествующая ему линейка револьверов, похожее оружие, то есть и патенты. Тогда на меня могут подать в суд – а я со своими судами только разобрался, да и то лишь на отсрочку вышел. Так что нужно делать другое, что-то не запатентованное еще. И пусть могут быть патенты и на отдельные решения в конструкциях… С другой же стороны, если получится хоть как-то наладить производство этого оружия, то я не поленюсь и сам поеду в Петербург, чтобы представить отечественную разработку.

Так что тысячи рублей, которые я предлагал в быстром порядке предоставить в казну, абсолютно не жалко. Единственное, я, конечно же, попросил сохранять всё это в секрете. С одной стороны, никто не должен знать, о том, что у меня есть деньги, с другой стороны, нужно сохранить и тайну создания самих револьверов.

Да, я помещик, я погорелец, в проблемах, как и в долгах, как в шелках. Но я же и носитель знаний. Ядерную бомбу не создам, но что-то могу же подсказать. Вот что смог бы я предложить своему Отечеству? Бездымный порох. Это же, вроде бы, и не сложно, а дальше ведет к созданию динамита. Что там? Хлопок, и он воспламеняется от азотной кислоты. И то, и другое, насколько я понимаю, достать можно. Если только резко увеличить производство кислоты. Менделеева бы… Но он, насколько я знал, уже во второй половине девятнадцатого века творил.

Я еще несколько часов проработал в мастерской. Хотел сам опробовать станки, прежде всего, фрезерный и сверлильный. Нужна паровая машина… С ней штамповать можно было бы некоторые вещи. Еще полторы тысячи рублей. Благо машину можно заказать весьма близко, в Луганске. Но это еще деньги, ещё траты… Нет, попозже. Нельзя светиться с такими суммами.

День клонился закату, дождь идти не переставал, но мне не так далеко идти до своего терема, метров пятьсот – и я дома. А там новая печь исправно протапливает весь дом… Там еще дожидается грелка почти на все тело… И, признаться, не так чтобы ноги сами несли меня домой, но вопросов к Эльзе несколько накопилось. Я ведь не успел их задать. А если пойдут сложные разговоры, то какая уж тут страсть?.

Так что ночь была… Была, и все тут. Есть, чем похвалиться, но джентльмены своими успехами с женщинами не делятся, если только не с такими же джентльменами, которые могут рассказать пикантную историю. А так, нет… Молчок.

– Всего одна простынь осталась, и имеется еще одна запасная… – вот с таких слов и началась страстная ночь.

Все же дело исключительно в экономии и места, и пространства. Так что мы заняли одну постель… один стол… Было… Как будто в последний раз.

– Я уезжаю скоро, – удивила меня Эльза с утра. – Поеду сперва в Одессу. Нужно же подготовить бал… Я помогу тебе. Сколько на это необходимо денег, не знаю. Потому уговоримся – я оплачу, а ты отдашь потом. Письмо управляющему графа Бобринского я отправила. Будет тебе… нам, сахарный завод.

Женщина говорила, и всё о делах, но как-то жеманно, не прекращая грустить, просто сообщая о событиях, как… как говорят у могилы близкого родственника.

– Что происходит? – спросил я тогда. – Ты приехала не потому, что воспылала желанием начать совместную коммерцию. И, не хочу задеть твои чувства, но и не потому, что любишь меня. Эльза! Ты слишком расчётливая дама, чтобы сорваться с места по одному только зову сердца.

Я задумался, обвинять ли все же ее в чем-то – или подождать. Намеки уже прозвучали, но было достаточно нестыковок и логичных и чуйка мой вопила.

– Тебя кто-то заставил приехать? Молчанов? Кулагин? Зачем? – все же решил я задать вопросы.

– Ах! Ты прости… и все… и никому ничего не говори, даже, если что-то поймешь, – только и сказала Эльза.

Я задавал вопросы, был груб и требователен. Но ответов так и не дождался.

– Сударь… отпустите руку, вы сделали мне больно. Я не одета. Имейте честь и достоинство дать даме одеться, – сказала Эльза и я… отпустил.

Будто сама рука разжалась.

Эльза убежала в комнату, что была ей предложена ранее. Я уже умывался, когда вдруг услышал звуки отъезжающей кареты. Рванув в комнату вдовы, желая убедиться, что это она уехала – или, наконец, объясниться, что это за странное поведение и намеки.

На кровати, между прочим, заправленной белоснежной простыней, лежала записка.

– Тебя собираются убить… Прости… Выживи… Я помогу. Сожги записку. Спасибо, – бормоча себе под нос, прочитал я.

Я сжал пальцы в кулак, сминая бумагу.

Бежать следом? Никогда не бегал за женщинами, не хотелось бы и начинать. За женщиной? За той, которая пришла в мой дом и знает, что меня хотят убить! Так что догнать и спросить!

Глава 6

Я еще немного посомневался, стоит ли догонять Эльзу. Нет, все же нужно больше узнать информации.

Я странным образом не держал на вдовушку зла, если только немного, так и хотелось отшлепать эту девчонку по пухлой заднице. Более того, я даже был несколько рад тем обстоятельствам, что начинают вскрываться. Еще до конца ничего не понятно, между тем, враг нанес удар – и это даже хорошо. Если знаешь точно, кто против тебя действует, можно планировать ответные действия.

Я давно ждал какого-нибудь «привета» от Кулагина и его компании, они должны были действовать. И вот ход врага: меня решили убить. Честно? Даже приятно. Нет, я не схожу с ума. Но когда нет надежных рычагов воздействия, то умный враг, а недооценивать Кулагина и компанию не приходится, действует жестко и рискованно для себя. Если решают убить – значит, не все получилось со мной, не стравили меня с Жебокрицким. Хотя времени еще не так много прошло, может, мы пушки заряжаем, за ракетами координаты в систему вбиваем.

Если понятен ход противника, то можно не только реагировать на выстраиваемые обстоятельства, но и запланировать свои ответные действия. Если в ситуации с поджогами не все понятно, хотя я больше склонялся к причастности того же вице-губернатора, то сейчас, в деле с моим вероятным убийством и вербовкой фрау Шварцберг, есть намеки.

Так что я быстро оседлал коня и чуть было его не загнал, так измучил животное погоней. И то – спасибо плохим дорогам. Быстро карета Эльзы ехать не могла.

– Ах! И все же я была настроена на то, что ты меня не догонишь… Что не станешь догонять. Алеша, ты ставишь меня в опасное положение! После всего того откровения, что было между нами, ради нашей той ночи, отпусти! – прошептала Эльза, когда я остановил ее экипаж и забрался внутрь кареты.

– Что? – удивился я и не сразу сообразил, как вообще ответить на такое заявление. – Ты оставляешь такую записку – и я должен тебя отпустить?

– Прошу, просто отпусти. У меня есть деньги, я готова тебе помочь с балом и – да… с сахарным заводом, но это плата, чтобы ты не задавал мне вопросы, – говорила Эльза, и было видно, что она сама верит в это.

– Ты веришь в то, что предложишь деньги – и я отпущу тебя, не расспросив? – удивленно спрашивал я. – Так нет же. На войне нет места для жеманности и ручкоцелования. Когда меня хотят убить – для меня это война!

– Я тебя не понимаю. Чего ты хочешь? – подрагивающими губами произнесла Эльза. – Разве не понятно, что более, чем написать пару строк, я не могу ничего сделать?

– Если тебя принудили, но ты решила выбрать мою сторону и предупредила, то это одно. Женщины слабы, и я готов защитить не только себя, но и тебя. Расскажи мне всё! – потребовал я.

Она бросила вдруг взгляд в окошко кареты – та давно никуда не ехала, что она там высматривает?

– Мне нечего тебе рассказывать, – выпалила вдруг Эльза, протянула тонкую ручку к дверце и вышла из кареты.

Я последовал за ней.

Шагая, недоумевал – куда она, что изменилось? Ведь уже почти нормально разговаривали.

Кучер… Именно он слез с козел, обошел экипаж и встал сбоку, ближе к оконцу, рядом с которым мы с Эльзой и разговаривали. И, когда это произошло, Эльза сильнее прежнего начала нервничать.

А это интересно. Ранее я не рассматривал тех слуг, что привезла с собой вдова, как некую угрозу. Наверное, на меня уже влияет меняющееся мировосприятие – я перенимаю манеры тех, с кем живу и общаюсь. Вот и теперь подумал: ну, слуги и слуги, чего к ним присматриваться? Не может же такая женщина, как фрау Шварцберг, обходиться без слуг? А ведь тот я, что жил в двадцать первом веке, не смотрел бы на кучера и горничную как на табуретку или же канделябр. Они такие же люди со своими мотивами, и слуга вовсе может быть не слугой, а предателем, скрывающимся под личиной простолюдина.

Возницей у вдовы был рослый крупный мужик, при этом я не увидел на нем лишнего веса – значит, это всё мышцы. То есть, он сытно питается, но тренируется. Я не видел, чтобы Архип… да, именно так его звали, хоть что-то делал для Эльзы. Дрова принесли в терем мои слуги, даже подозреваю, что и конюх мой запрягал лошадей в карету. И все это мне нужно было понять и увидеть ранее. Хотя… я видел женское тело. Так и есть! Мужиков губят женщины!

Эльза отбежала уже от кареты на приличное расстояние, я шел за ней, но в какой-то момент подумал, что дело ведь не в том, догоню ли я Эльзу – конечно, догоню, но она побежит дальше. Не от меня, от этого мужика.

– Эй, человек, поди ко мне! – махнул я кучеру, который таковым, это уже точно ясно, не является.

Нехотя, поиграв желваками, Архип пошел ко мне. Эльза, когда мужик стал приближаться, вздрогнула и стала пятиться спиной вперед, выпучив от страха глаза.

– Чего, барин, изволите? – басовитым голосом, вызывающим тоном спросил Архип, при этом контролируя глазами не меня, а прежде всего Эльзу.

– Сказал подойти, так не смей перечить! – отыгрывал я барчука с задетым самолюбием.

– Так в дорогу нужно нам, барин. Вы бы шли взад, – сказал Архип, еще больше замедляясь.

В зад? Сразу же появилось желание послать мужика в более дальний путь, но быстро вспомнил, что некоторые крестьяне так говорят слово «назад».

– Денег хочу дать тебе, госпожа-то Шварцберг не берет, гордая, так ты возьми, лишними в дороге не будут, – придумал я, как подманить к себе Архипа. – Сто рублей дам.

Мужик задумался. Наверняка, у него были свои инструкции, как поступать и что делать. Вот он подошел ближе, и уже никакого сомнения в том, не оставалось, что мужик этот опасен. И как я раньше этого не смог увидеть? Да потому, что и не смотрел, вернулся в терем уставшим, размышляющим о своей роли в этой жизни, здесь красивое женское тело и… отключение мозга… А вот он – боец. И есть вероятность того, что именно Архип занимался поджогами в моем поместье и у Жебокрицкого.

– Сто рублев? Добре, приму, барин, не извольте беспокоиться, – сказал мужик и, заметив, как я достал свой бумажник, уже без опаски направился ко мне.

Я, будто выискивал нужную купюру, дождался, пока Архип подойдет близко. Удар! Прямым джебом пробиваю мужику в нос. Сразу же бью ногой по его колену и делаю шаг назад, разрывая дистанцию. Делаю три шага назад, чтобы выиграть несколько секунд. Боль от удара в коленную чашечку может не сразу прийти, противнику нужно осознать, насколько неприятные ощущения ему сейчас придется испытывать. Примерно то же самое и с ударом в нос. Чтобы дезориентация нахлынула, нужно ещё дождаться.

– Что же ты, барин, творишь-то, а? – прошипел мужик, припадая на правую ногу.

Я заметил, как глаза Архипа теперь были полны болью и страданием. Знаю, что удар по колену никому удовольствия не приносит. Ну, и времени терять нельзя. Так что более не рассматриваю противника, а делаю два шага навстречу к Архипу и бью его в висок. Дезориентированный боец, который только и думает о своей боли, ничего не смог мне противопоставить. Мужик не только не ушел от удара или поставил блок, так еще просто кулём свалился вниз.

– Эльза, иди ко мне! – выкрикнул я.

– Он убьёт меня! – простонала вдова. – Что же ты наделал! Ты ещё не понял, с кем связался! Я считала, Алёша, что ты более разумный человек. Это ты во всём виноват! Зачем ты тогда остановился у меня в доходном доме? Зачем устроил этот спектакль в Земском суде, о котором до сих пор судачит весь Екатеринослав?

Вполне нормальная реакция женщины, которая мало того, что в расстроенных чувствах, так ещё и наполнена страхом. Так что я не обращал внимание на истерику, а продолжал обезвреживать бандита.

Обшарив карманы Архипа, я вполне ожидаемо нашёл там верёвку. Наверняка, бандит должен был иметь её при себе, чтобы в случае чего связать ту же самую Эльзу. Связав Архипу руки за спиной, я оторвал завязки с его шаровар, так что штанам не на чем было держаться. Теперь мужик никуда сбежать не сможет, элементарно широкие штаны не дадут. В них немудрено и потеряться.

А сам я подошёл к плачущей женщине, практически силой обнял Эльзу, приложив её голову к своей груди. Нужно ещё немного времени, чтобы она успокоилась, после этого можно начинать предметный разговор.