Неупокоенные бесплатное чтение

Лесной–20

Ужас, который творился в поселке, невозможно бы ни осмыслить, ни остановить. Как говорила бабушка Даша, горе смертное. Права была. Конечно, горе. И, конечно, смерть.

Поселок, затерявшийся в таежных лесах, назывался Лесной–20. Лесной – понятно почему, а цифра, вероятно, означала, что таких населенных пунктов здесь, в тайге, не один десяток. И все – на ладан дышат.

История Лесного–20 печальна и бесхитростна. Основан был в советское время. Молодой стране требовался лес, его валили и отправляли по железной дороге. Все видели фильм «Девчата», так что будни и быт жителей Лесного–20 представить себе примерно смогут. Только в кино, конечно, приукрашено, ярко и цветисто, а на самом деле – тяжелая работа, трудные условия жизни. Но и влюблялись, и женились, и детей рожали, и дружить умели – север крепко спаивает людей. Словом, жил поселок, жил…

Пока не умер.

Гибель была медленной, не в одночасье, растянулась на несколько лет.

Сначала громыхнула по стране перестройка. Принялись все ломать с радостным энтузиазмом, рушить до основания, как и привыкли, как уже было в начале века.

А вот с «мы новый мир построим» традиционно получилось похуже.

Неслись вперед годы – и выяснилось, что лес большой стране то ли не требуется вовсе, то ли недосуг им заниматься. А вместе с лесом и Лесной–20, и другие поселки с цифрами стали не нужны.

Населенные пункты хирели, составы переставали ходить по железной дороге, добираться в глушь становилось все сложнее. Народ разбегался, оставались старики, которым бежать некуда, да те, кто не хотели или боялись с насиженного места срываться. Но, будто мало бед свалилось на головы немногих оставшихся жителей, приключилось еще и это.

Началось по осени, в ту пору, когда на календаре – конец ноября, а за окном – настоящая зима. Непроглядные ночи, морозы, тоскливые серые дни.

Жители Лесного–20 знали, что зима со снегами и вьюгой отрежет поселок от ближайшего населенного пункта. Хотя «ближайший» он только по меркам бескрайней страны, а на деле отделяли их от цивилизации десятки километров. Люди в последние годы привыкли: до той поры, пока снег не растает, они окажутся заперты – и готовились заранее, запасались тем, что нельзя найти, добыть, вырастить в своем подсобном хозяйстве.

Раньше, конечно, не было такой изоляции, но теперь кто станет ради горстки упрямцев, цепляющихся за клочок земли, заморачиваться чисткой дорог, регуляцией движения автобусов, подвозом продуктов? В Лесном–20 осталось двадцать семь жителей. Многие дома стояли заколоченные, в двухэтажках, где пустовали целые подъезды, завывал ветер, тоскуя по ушедшим. Лес, как бравое войско, смыкал ряды вокруг поселка, и скоро, наверное, он выживет людей с отвоеванной ими некогда территории.

Однако они, закаленные жизнью на севере, не жаловались. Выживали, как привыкли. Только к тому, что принес с собой ноябрь, привычки ни у кого не имелось.

Люди стали пропадать – и больше никто их не видел.

Первым пропал Степан. Был он горький пьяница, к тому же нрава дурного, задиристого. Чуть что в драку лез, со всеми в поселке умудрился переругаться. Даже улыбчивую, сердобольную бабушку Дашу и ту обидеть умудрился: пнул ее старую кошку Зиночку, которая с нею жила лет пятнадцать, та и померла, бедняжка.

Все старались держаться от Степана подальше, одна жена и могла его всю жизнь выносить: тихая была, забитая. Только и она сбежала два года назад – померла. А Степан окончательно с катушек слетел, не просыхал.

Когда пропал, многие с облегчением вздохнули. Жил он в двухэтажном доме, где остались, кроме Степана, сестры Грачевы, обитавшие на втором этаже. Пожилые сестры вздохнули с облегчением: никто больше не будет приходить к дверям и орать, материться, требовать то водки, то пожрать. Давным-давно у Грачевой-старшей был роман со Степаном, и он все никак не мог этого забыть, таскался и качал права.

Другие поселковые тоже радовались. Многие опасались, что Степан подожжет один из пустующих домов, огонь перекинется на другие, а тушить пожар будет некому.

Словом, когда заметили, что Степан больше не шатается по улицам, то перекрестились и решили, будто он по пьяни в лес забрел и там замерз. Искать его не пошли.

Примерно через две недели, в декабре, исчезла Грачева-старшая. Пошла в единственный магазин, который имелся в поселке, где продавалось все, от спичек и лампочек до тушенки, а обратно не вернулась.

Младшая сестра прождала ее до темноты, потом отправилась на поиски. Магазин был закрыт, хозяйка (она же продавщица) с мужем жила в соседнем доме. Она сказала, Грачева-старшая пришла, купила свечки, соль и удалилась. Давно уже. А домой не добралась, что ли?

Грачева-младшая, продавщица и ее муж Иван стали искать женщину. Конечно, подключили представителя закона: Николай Иванович всю жизнь в милиции проработал, будучи на пенсии, все равно оставался в глазах местных жителей блюстителем их прав. А сейчас, когда администрация поселковая разбежалась, считали его и кем-то вроде главы.

В темноте искать тяжело, ничего не видно, еще и снег повалил ближе к девяти вечера. Утром продолжили поиски, остальные жители подключились. Ходили по пустым домам и улицам, заглядывали во все углы; даже в лес, куда можно было, забрели, но там толстый слой снега лежал, особо-то не разбежишься.

Из медиков в Лесном–20 остались только санитарка Люся да бабушка Даша, которая когда-то ветеринаром работала, они на пару ухаживали за Грачевой-младшей, которая то рыдала, то хваталась за сердце, то порывалась бежать и искать сестру.

– Больная ведь, давление высокое, диабетик, как она там? – плакала Грачева, теперь уже единственная.

Где – «там», никто не знал.

Николай Иванович и десяток самых активных граждан еще раз тщательно все обыскали, но не нашли никаких следов пропавшей. Вариант, что она могла забрести в лес и потеряться, выглядел наиболее разумным, хотя был немыслимым. Как человек в здравом уме, всю жизнь проживший в Лесном–20, мог заблудиться в трех улицах и забраться в лес?

Но никаких иных версий не было. Постепенно искать перестали, смирились с потерей, не найдя причины исчезновения. Грачева перебралась к их общей с исчезнувшей сестрой подруге, которая похоронила в прошлом году мужа и жила одна. Вместе не так страшно.

А страх-то простирал черные рваные крыла над глухим поселком. Потому что перед Новым годом исчезли Мария Куравлева и ее дочь, глухонемая слабоумная Ната.

Хватились их не сразу. Морозы стояли такие, что на улицу носа не высунешь, даже дышать больно. Все сидели по домам, слушали радио, телевизор смотрели. Сигнал слабый, работал только один канал, и по нему показывали то новости, то фильмы про бандитов, то сериалы про живущих на жарком берегу океана, купающихся в солнце и все равно почему-то несчастных людей, то «Поле чудес». Если выпадал сектор «Приз», все радовались и немножко завидовали.

Первой неладное заметила санитарка Люся. Обратила внимание на то, что из трубы дома Куравлевых не идет дым. Дрова закончиться не могли: все запасались надежно, знали суровость местной зимы. В доме не топили, но в такую стужу не топить – верная смерть! Люся подняла на ноги Николая Ивановича, тот пошел проверять и обнаружил, что дом холоден и пуст. Судя по всему, топить перестали не менее суток назад, а то и более.

– Я, как заметила, сразу к тебе! – оправдывалась Люся, давясь слезами.

Когда в точности пропали мать и дочь, выяснить было невозможно. Но даже если прошли всего одни сутки, найти их вряд ли получится.

Искали, как и в прошлый раз, всем миром, но ни единого следа не нашли.

– Плохо дело, мужики, – мрачно проговорил Николай Иванович, обращаясь к нескольким мужчинам, в основном преклонного возраста, из тех, кого можно назвать столпами местного общества. – Уже четверо пропали, сколько еще пропадет?

– Может, зверь лютует? Медведь-шатун, например, – предположил Иван, муж продавщицы Марины.

– Чушь! – Николай Иванович махнул рукой. – Совсем другая картина была бы. Крови полно, следы, крики. Кто-то что-то увидел или услышал бы.

– Я думаю, зеки беглые, – рубанул Трофим. – С голодухи людей похищают и едят. Как мясо заканчивается, нового крадут.

Предположение было жуткое, но не лишенное логики.

– Не знаю, – с сомнением покачал головой Николай Иванович. – Зона далеко, с чего им сюда забираться? Если сбежали, так должны к большим городам, к дорогам направляться. Чего им в нашей глуши?

– Перезимовать хотят, схорониться, а потом и в город! – не отступал Трофим. – Заплутали, вот и вышли к нам.

Другие покивали: а что? Может и такое быть!

– Или, если и не зек, то лихой человек. Убийца, грабитель, – сказал кто-то из собравшихся.

Теория трещала по швам. Что лихому человеку делать в Лесном–20? Но все же решили: надо противостоять окаянному. Надумали вот что. Проверить постепенно пустые дома, сверху донизу, тщательно; каждый проверенный дом накрепко заколотить. Так жители будут знать, что внутри никого нет, а если доски окажутся повреждены, значит, там скрывается преступник.

Постепенно, день за днем занимались этим. Прошла одна неделя, за ней вторая, никто не пропадал, народ понемногу успокаивался. Сколько можно в стрессе жить?

На Рождество человек десять собрались в доме Николая Ивановича.

– Уедем, как снег растает! Сразу уедем, – говорила продавщица Марина, а муж ее кивал в знак согласия.

Он жалел, что не уехали летом: брат звал в Екатеринбург, говорил, можно работу найти, а жена заартачилась. Боязно ей было все бросить и с нуля начать на новом месте. Дура. Теперь зато никакого страха!

Разумеется, разговоры крутились вокруг исчезновений людей.

– Маньяк это, – убежденно сказала Марина, – я видела по телевизору, показывали про таких. Хлебом не корми, дай убить кого-нибудь.

Грачева-старшая заплакала, и бабушка Даша, поглаживая ее по плечу, укоризненно поглядела на Марину: чего ж ты душу человеку бередишь!

Маньяк или нет, но только в середине января душегуб нанес новый удар. И на сей раз пропала Грачева-младшая.

– Плохо ей было без сестры, всю жизнь вместе, – часто сокрушалась женщина, у которой поселилась Грачева после пропажи сестры. – Они же, как две горошины в стручке, всегда рядышком.

Но теперь бедной женщине вряд ли стало намного лучше. Где бы она ни находилась, похитил ли ее преступник, маньяк или беглый зек, наверняка она страдала сильнее, чем тоскуя по сестре.

После исчезновения второй сестры всех охватила паника. В поселке оставалось двадцать два человека, и, похоже, не все доживут до весны.

Люди собрались в бывшем доме культуры: тут места было побольше, все разом поместились. Председательствовал Николай Иванович.

– Мы должны себя защитить, – сказал он. – Дома проверять будем, но на это уходит время. Я бы предложил улицы патрулировать, но морозы стоят, холод собачий, что толку ходить, не хватало простудиться и заболеть. Поэтому думаю: надо объединиться. Поодиночке не жить. После темноты дверь никому не открывать, если человека не знаешь. Из дому выходить только по двое, по одному не шарахаться, к лесу не подходить.

Живущих без семьи было восемь человек, из них шестеро женщин.

– Куравлевым это не помогло. Их две было, – заметила Люся.

– Куравлева-дочка, считай, неполноценный человек, – жестко заметил Николай Иванович. – Я не в плохом смысле, но чем она могла помочь, когда на них напали? Она и закричать не сумела, и не поняла, небось, что случилось.

– Грачева-то вон переехала, не стала одна жить, а все равно, – заметила продавщица Марина.

– На улицу она одна выходила, а теперь никто не будет, ясно вам? Даже по нужде и в дровяник чтобы парами шли! – резко сказал Николай Иванович.

Стали думать, кому из одиноких жителей к кому перейти на поселение. Эта идея особого энтузиазма не вызвала, многие считали, что покидать дом нет смысла, достаточно запирать двери и не бывать на улице в темноте.

– Дома и стены помогают, Николай Иваныч, – сказала Люся. – Не протоплю дом, отсыреет он, как потом? Нет, я не пойду ни к кому.

– А я куда? У меня Сёмушка слепой и Барсик болеет, – жалобно сказала бабушка Даша. – Только они и остались, больше никого нету. А Барсику особый уход нужен, кормить его надо, у него желудок слабый. Куда я двинусь?

Бабушку Дашу жалели сильнее прочих. Добрая была женщина: животных лечила, раненых зверушек выхаживала. Ветеринар от бога, все к ней за советом шли, пока работала. Да и как на пенсию вышла, тоже. Муж бабушки Даши погиб молодым, а дочь и сын подросли, оперились и уехали давно уже. Говорили, очень хорошо устроились оба – вроде даже в столице. А про мать забыли. Писали редко, потом и совсем перестали. Как она живет? Живет ли? Не знали и знать не желали. А бабушка Даша ждала, в окна глядела, на дорогу.

Одна у нее отрада была: коты да кошки. Но и питомцы старились, болели, умирали, покидали хозяйку. Котов прежде было не то шесть, не то семь, а остались Сёмушка и Барсик, да и тот, как она говорит, болеет.

Ясно было, что и бабушка Даша, как Люся, из дома никуда.

В итоге объединились из восьмерых четверо, а Люся, бабушка Даша, Трофим и еще один старик, дядя Боря, остались по одному в своих домах.

Как выяснилось, никого совместное, семьями да коммунами, проживание не спасло. Вскоре пострадала семья Пахомовых: мать, отец, незамужняя дочь. Родителям было за восемьдесят, дочери – шестьдесят с лишним. Жили они на отшибе, слыли нелюдимыми, своеобразными людьми.

По утрам жители устраивали нечто вроде переклички: собирались в магазине, чтобы удостовериться, что ночь никого не забрала. К тридцатому января Пахомовы не явились. Пошли к ним в дом – дверь изнутри не заперта, в комнатах никого, холодно, не топлено несколько часов.

Девятнадцать человек – вот сколько жителей осталось в Лесном–20.

На сей раз искать не стали, знали, что бесполезно. И не плакали даже, просто впали в шок, который похуже слез, потому что полностью парализует. Стояли и смотрели друг на друга, а потом бабушка Даша сказала, что у нее дома Барсик один, ей идти пора.

– А Сёмушка? – невпопад спросила Марина.

Старушка посмотрела на нее – и будто сквозь.

– Нету его, – тонко проговорила бабушка Даша, и все поняли, что несчастный слепой кот помер.

После ухода бабушки Даши остальные разбредаться не спешили.

– Не зеки это, – сказал Трофим. – И вообще не люди.

Николай Иванович возразил больше для проформы:

– Чепуху не городи. Как это не люди? А кто тогда?

Сам-то он тоже давно сомневался, что это маньяк или преступники в бегах. Никаких следов! А ведь любой злоумышленник что-то непременно оставит. Или свидетели найдутся. Здесь же никто ничего не слышал, не видел ни разу. Кажется, двери жертвы сами открывали, не боялись, впускали свою смерть. Или на улице кого-то встречали, а после шли с ним туда, откуда не возвращались.

– Места у нас непростые. – Трофим обвел соседей взглядом. – Вы тоже слышали, что в тайге злые духи обитают! Помните, пять лет назад трое наших пропали? Пошли за ягодой, места знали, как свои пять пальцев. Не вернулись!

– Заблудились, может, – робко сказала продавщица Марина.

– И не они одни! Я уж старик, много чего помню. Частенько такое бывало. Моя мать говорила, Хозяина люди потревожили, вот он дань человечью и собирает. Шаманы знали, как с ним ладить, только где нынче те шаманы? Хозяин слабость нашу чует, понимает: мало нас! Перебирает по одному. А скоро…

– Никакие это не духи! – выпалил Николай Иванович, прекращая поток антинаучных нелепиц. – Но в одном ты прав: не пришлые это преступники. Кто-то из нас!

Слова произвели сильный эффект. Жалкая кучка уцелевших принялась переглядываться, с ужасом всматриваясь в привычные, но враз ставшие чужими лица соседей. Николай Иванович знал: в подобной ситуации нет ничего хуже паники, взаимных подозрений, но иного выхода не было, пришлось сказать. Следовало прекратить мракобесие – духи, Хозяин, шаманы! Да и людей предупредить, чтоб осторожничали.

Они и стали осторожничать. С того дня общались все реже. Приходили на перекличку утром, а после каждый шел к себе, не вступая в разговоры с соседями. Днем и ночью сидели взаперти, на улицу не высовывались. Поселок, и без того умирающий, стал выглядеть совсем нежилым, разве что дымок, вьющийся над крышами, сигнализировал, что здесь еще остались люди, а в остальном… Обрушившиеся под тяжестью снега крыши, сгоревшее год назад здание школы. Заколоченные окна пустующих домов – там, где успели заколотить. Прочие строения недобро пялились провалами окон.

Черное облако висело над поселком, а еще и зима была более холодная, чем обычно. Солнце, которое часто выглядывает в морозные дни, избегало их, не желая заглядывать в Лесной–20.

Куцые дни, черные ночи, низкое небо – и над всем этим страх.

Тянулся февраль.

Жители поселка оставались живы, никто больше не пропадал, и многие потихоньку стали надеяться, что проклятие покинуло их места, ушло, собрав кровавую жатву, переместилось куда-то. На лицах начали появляться бледные, но все же улыбки.

Трофим пошутил – остальные засмеялись. Притихшая Марина снова стала громкоголосой. А ведь и весна скоро!

Десятое февраля позади. Пятнадцатое. Двадцатое.

– Почти пережили зиму-то, а? – сказала Люся.

Ошиблась.

Как раз она-то ее и не пережила.

Через три дня, когда все утром собрались в магазине, оказалось, что Люся на перекличку не пришла. Все понимали, что это значит, толпой пошли к ее дому.

– Может, захворала? – говорила Марина. – Могло такое быть? Мне показалось, она вчера выглядела не очень. Затемпературила, а?

Люди молчали. Знали правду.

Дом Люси был пуст и холоден. Хозяйка исчезла, и несколько женщин зарыдали в голос. Люсю в поселке любили, к тому же стало ясно, что она уж точно не повинна в происходящем.

Марина вдруг отняла руки от лица и произнесла хриплым от слез голосом:

– А бабушка Даша? Ее кто-нибудь видел?

Бабушка жила в соседнем доме, рядом с Люсей, у них даже забора между участками не было. Захаживали друг к дружке запросто. Иногда бабушка Даша не приходила на утреннюю перекличку: Люся говорила, они утром виделись, все в порядке, чего пожилому человеку ходить, утруждаться?

А нынче утром не было ни Люси, ни бабушки Даши.

– Надо сходить, проверить, – упавшим голосом сказал Трофим, и Николай Иванович был с ним согласен.

Бедная старушка! Проверять шли с тяжелым сердцем, представляя уже, что их ждет. Но не угадали.

Николай Иванович постучал в дверь.

– Кто? – отозвалась бабушка Даша.

Жива, слава богу!

– Это Николай Иванович. Мы все тут! Навестить пришли!

Она забормотала что-то невнятно. Потом в доме загремело, задвигалось.

– У вас все нормально?

– Хорошо, – ответили из-за двери. – Очень хорошо.

Прозвучало это немного странно. Николай Иванович, Трофим и Иван переглянулись. Может статься, придется дверь ломать: что-то не так.

Но ломать не пришлось: дверь отворилась.

– Сами пришли, вот и хорошо! – сказала бабушка Даша, стоявшая на пороге.

Она улыбалась от уха до уха, и было в ее улыбке нечто настолько дикое, что Марине, стоявшей вместе с мужем и другими мужчинами ближе всех к старухе, захотелось бросить все и бежать отсюда. В глазах светилось хитрое безумие – прежде Марина никогда не видела у кроткой бабушки Даши такого взгляда.

Но это было еще не все. В доме царил отвратительный запах – густой, металлический запах крови, гниющей плоти.

– Что здесь творится? – слабым голосом спросил Николай Иванович.

– Чего-чего! Пришли, вопросы задаете, – старуха стерла с лица улыбку. – Беспокоите. А Барсику моему кушать надо.

Марина оглянулась в поисках кота. А потом ей вспомнилось, что не было никогда у бабушки Даши котов с таким именем. Давно, когда Марина приносила к ней на лечение кошку, ветеринар говорила, что называет своих питомцев исключительно человеческими именами. У котов, мол, есть душа, как у людей, поэтому жили у Дарьи Петровны Муси, Васьки, Сёмушки да Нюрочки.

Кто же тогда Барсик?

Ответ последовал быстро. Из кухни донеслось урчание. Жители поселка замерли, вслушиваясь.

– Что это? – спросил Николай Иванович.

– Не что, а кто, – наставительно произнесла старуха и снова растянула губы в мертвой улыбке. – Барсик мой.

Тут бы им уйти, но никто этого не сделал. Вслед за Николаем Ивановичем, Трофимом, Иваном, Мариной остальные пошли в кухню. Стало ясно, что звук идет снизу, из подвала, вход в который здесь же – вот и крышка. Старуха метнулась к ней и открыла привычным жестом.

– Коли явились, так поздоровайтесь!

И отошла.

Запах, который царил в доме, усилился стократно. Николай Иванович заглянул вниз, но ничего не разглядел: было темно. Тьма казалась живой, шевелилась, словно кто-то передвигался, и спустя мгновение из лаза показалось существо.

Люди, находившиеся в комнате, ахнули и попятились. Только Николай Иванович остался стоять, его будто приморозило.

Существо, отдаленно напоминающее человека, было ростом с высокого мужчину и выглядело кошмарно: тощее, длинное, лишенное волос тело, уродливая лысая голова с круглыми совиными глазами, мощные ладони с костлявыми пальцами, огромные ступни.

– Вырос, Барсик, – не спуская с лица улыбки, проговорила хозяйка дома. – Совсем крошечным подобрала в лесу. В октябре еще. Мяском кормила, потом глядь – а он, проказник, котиками моими лакомиться начал! Ну ничего, Сёмушка уж слепой был, а вот Мусенька…

– Ты скармливала ему людей, – дрогнувшим голосом сказал Трофим.

– Заманивала к себе, а они шли, никто от тебя плохого не ждал. Божий одуванчик, ветеринар, милая, нечастная бабушка Даша! – подхватил Николай Иванович.

– А как иначе? Барсик мне сынком стал. – Лицо старухи помрачнело. – Всю жизнь всем только добро делала – и чего на старости лет получила? Дети бросили, носу не кажут. А Барсик со мной всегда. Любит меня, слушается.

– Но это соседи твои! – воскликнула Марина. – Люся о тебе заботилась!

– Люсю жалко, – признала старуха. – Но она сама виновата, нечего было любопытничать. Не зашла бы, осталась на пороге, не выпытывала – жива бы осталась. А других жалеть нечего! Степан никому жизни не давал. Пропащий был человек. И кошку мою Зиночку обидел. Грачева склочная была баба, вдобавок больная, все равно долго не прожила бы. Куравлева Ната всю жизнь небо коптила, напоследок сделала важное дело: пищей послужила Барсику моему. Но ее одну не взять было, пришлось и мать. Надолго двоих-то Барсику хватило! Младшая Грачева сильно тосковала по сестре, сама мне говорила. Это милосердно было, что она вслед за сестрицей ушла. А Пахомовы – злые, животных не любили, сторонкой ото всех жили. Что были они, что нет. Кому хуже стало, что их съели? А Барсику польза!

Старуха засмеялась, подошла к замершей на краю зловонного подвала твари, любовно коснулась костистого плеча.

– Глянь, Барсик, сколько народу, все к тебе в гости пришли!

При этих словах Николай Иванович словно очнулся. Он был единственный, у кого имелось оружие: каждое утро брал с собой на перекличку пистолет (коллеги подарили, когда на пенсию выходил).

Он сунул руку в карман, но тварь, которую сумасшедшая звала Барсиком, опередила его. Молниеносным движением метнулась к нему, обхватила мощными длинными лапами, легко оторвала несчастному голову.

Дальше было страшное: бойня, жестокая резня. Существо двигалось точно, неумолимо, с почти сверхъестественной скоростью. Люди метались, пытались увернуться, но избежать неминуемой гибели не удалось никому. Один за другим жители поселка погибали, находили жестокую смерть, слыша урчание жуткой твари и безумный хохот бабушки Даши.

…Нет больше поселка Лесной–20, одного из многих в огромной череде мертвых городов и поселков, которые по разным причинам покинули люди.

Но где-то в зеленых недрах бескрайней тайги все еще обитает существо, которому сошедшая с ума от одиночества старуха дала ласковое имя Барсик.

Бабушкина внучка

В детстве я очень любила слушать бабушкины истории. Как ни была она занята, на меня у нее время и силы всегда находились: и пирогов вкусных напечь, и очередную байку поведать. Хотя были многие из них страшными, не очень-то похожими на обычные сказки, я всегда слушала, затаив дыхание, замирая от восторга.

Бабушка жила в крошечном соседнем городке, и мы с мамой приезжали к ней в гости на каникулы. То были светлые, счастливые годы. Когда мне было десять лет, бабушка умерла. Поездки, конечно, прекратились; с той поры в городке, который так любила, я больше не бывала. А девять лет назад не стало и мамы, так что я осталась на свете совсем одна. Отца никогда не знала, так уж вышло, а муж…

Вот мы и подобрались к тому, почему я вдруг вспомнила про бабушку, которую не видела тридцать лет, и приехала в ее дом, куда не наведывалась так давно.

Сознавать, что тебя предали, трудно. А если предательство совершил обожаемый муж, которого ты с восемнадцати лет любила без памяти, всю себя ему посвящая, так это особенно тяжело. Невыносимо.

Знаю, что вы скажете: глупая, сама виновата. Верно, так и есть. Вся моя жизнь вращалась вокруг Кости: как встретила его на первом курсе института, так и пропала, голову потеряла. На собственную карьеру забила, сказала себе, что Костик – гений, а я середнячок, меня вряд ли что-то особенно успешное ожидает. Поэтому поддерживала его начинания, подрабатывала по необходимости, если денег не хватало, обеспечивала уют, не пилила и не упрекала, готовила и убирала. Детей мы не завели, Костик все время повторял: рано, он не готов.

А теперь, по прошествии двух десятков лет, Костя стал Константином Петровичем, владельцем собственной компании. Я же превратилась в скучную ограниченную домохозяйку, надоевшую ему до зубной боли. Никакой благодарности ко мне муж не испытывал, а ребенка ему, видимо, родит юная красавица Лена, она в его компании маркетологом работает.

Что еще сказать? Я классическая, хрестоматийная сорокалетняя дура, которую заменили более молодой моделью, утилизировали и выбросили за ненадобностью, как рваный башмак. Документы наши так хитро составлены, мною так глупо и доверчиво подписаны, что и большой загородный дом, и городская квартира, и машины – все досталось Костику. Он вот уже полгода счастливо живет с новой женой, а я заливаю беду слезами и вином, скрывшись от всего и всех.

Поймите меня правильно, я не бездомная, есть, где жить: вернулась в мамину квартиру. Друзей, подруг, родственников – никого. Родные, как я и сказала, умерли, а подруг давно растеряла: мне было некогда ими заниматься, я обихаживала мужа.

Вот такой расклад. Сегодня утром я проснулась и поняла, что скоро, наверное, помру. А что еще остается? Деньги, которые мне были брошены с барского стола, почти закончились, работы нет, опыта и полезных навыков тоже, помочь некому: одна как перст.

Часы показывали шесть сорок пять. Я завернулась в одеяло: не было сил не только встать с кровати, но даже перебороть мысль, что лучше всего было бы заснуть и не проснуться. Закрыла глаза, и тут из мрака, окружавшего меня, выплыла мысль о бабушке, о милом городке, о старом доме, где мне всегда были рады. О доброй бабушкиной улыбке и ее безусловной любви.

Я внезапно поняла: мне нужно вернуться туда – в уютный дом, в городок, куда я всегда приезжала с огромным желанием. Это встряхнет меня, придаст уверенности, возможно, я придумаю, как жить дальше. Находила же Скарлетт О'Хара силы для новых сражений с жизнью в своей родной Таре! Конечно, я не великолепная Скарлетт, но попробовать-то явно стоит.

И вот я в доме, стою посреди комнаты. Бабушка и мама смотрят на меня с фотографий, улыбаются печально, но вроде бы и ободряюще.

Сейчас мысль вернуться уже не казалась мне столь удачной. Хотя дом словно ждал меня: крепкой, добротной постройке нипочем были минувшие годы. Внутри оказалось сухо, никакой плесени; аккуратно, тихо, чисто, даже пыли почти нет.

Но что я буду здесь делать, в городишке этом, чем займусь? Тоска грозила накатить с утроенной силой, и я решила задавить ее в зародыше, занявшись уборкой.

Мыла и чистила несколько часов, а завершив домашние дела, взяла сумку, деньги и отправилась в магазин, чтобы купить еды. Есть ужасно хотелось, и я сочла, что это неплохой знак. В последние месяцы аппетита у меня не было совершенно, я не чувствовала вкуса еды, не получала удовольствия, просто закидывала пищу в себя, как в топку, чтобы поддержать силы.

Возвращаясь обратно, я увидела стоявшую возле дома старушку. Подойдя ближе, узнала соседку, бабу Глашу. Сколько ей? На вид лет сто, но глаза ясные, взгляд острый. Я вспомнила, что в детстве побаивалась ее крутого нрава.

– Никак вернулась, соседка? – произнесла она. – Тебя и не узнать.

Я поздоровалась.

– А мужик твой где же? Детки? Или не нажила?

Я не рассчитывала, что мне придется отвечать на бестактные вопросы, и коротко ответила, что приехала одна.

– Так мужик-то был у тебя, я слыхала, – не отставала бабка.

Откуда, интересно, она могла «слыхать», если ни я, ни мама не появлялись тут десятилетиями? Вправду земля слухами полнится.

– Если вам так интересно знать, мы с мужем в разводе. Детей у меня нет.

– Не нажила, значит, деток. Ну погости, поживи, – с какой-то странной интонацией протянула соседка. – Мать-то твоя носу не казала сколько лет.

– Мама умерла, – отрывисто произнесла я.

В глазах бабы Глаши что-то промелькнуло.

– Бабка померла, мать померла, у тебя дочери нету. Прервется род поганый. И слава богу.

Это было так неожиданно, столько прозвучало в ее голосе злорадства, торжества и ликования, что я, повернувшись, чтобы уйти в дом, остановилась и взяла старуху за плечо.

– Что это значит? Как понимать ваши слова?

Баба Глаша уставилась не меня из-под низко надвинутого на глаза платка.

– Так и понимай, чего ж непонятного?

Ей, похоже, уже не хотелось продолжать, поняла, что сболтнула лишнего, но я не намерена была отступать и держала ее крепко.

– Ведьма она была! Бабка твоя! Или не знала?

Я была буквально ошеломлена этими словами, поэтому разжала пальцы. Старуха, почувствовав свободу, засеменила прочь, бормоча себе под нос.

Войдя в дом, я разулась, повесила на вешалку пальто, отнесла пакеты на кухню, разобрала их – и все это время в голове у меня крутились слова соседки. Они словно приоткрыли некую завесу в моем мозгу; начав размышлять над ними, я принялась вспоминать странности, сопровождавшие все мое детство.

Например, соседские ребятишки со мной не играли. Вернее, местные не желали водиться, поэтому дружила я только с Катей, которая тоже приезжала на каникулы, как и я.

Или вспомнилось, как порой люди косились и перешептывались, увидев нас с мамой и бабушкой.

К бабушке вечно приходили люди – знакомые и незнакомые. Говорили о чем-то с нею за закрытыми дверями, иногда плакали. Мама однажды обронила: «Наша бабушка помогает людям, когда никто и ничто помочь не может».

А еще на ум пришли истории, рассказанные бабушкой, – жутковатые, таинственные. Были они выдуманными, фантастичными или…

Я думала, что давно позабыла их, но сейчас бабушкины рассказы стали не просто всплывать в памяти – я словно наяву слышала ее глуховатый, напевный голос.

– Жили в нашей деревне Колька, Дёма и Петя, которого все Сычом звали. Шебутные были парни, подшутить любили над людьми, и не всегда шутки их добрые были. Сыч у них за главного, а те двое слушались. Как-то собрались они в соседнюю деревню. У отца Колькиного, он председатель колхоза нашего был, машину взяли и отправились. Нетрезвые были, еще и с собой выпивку прихватили. Для них – обычное дело.

И вот едут они по дороге, а дорога все не кончится никак. Думают, заплутали, что ли? Да как заплутаешь, коли дорога знакомая, ездили чуть не каждую неделю! И на прошлой неделе тоже. Славно развлеклись! Слухи ходили, что им не впервой было так развлекаться. Двух подружек затащили силком в поле, одна, правда, вырвалась, убежала, а вторая-то не смогла. Пришла ко мне позже. Родителям не сумела сказать: позор такой. Сама виновата, скажут, как теперь замуж выходить? А мне ничего, мне обо всем сказать можно. Да… Так вот, отвлеклась я немного. Едут наши добры молодцы, а дорога все длиннее делается, конца и края ей не видать. Вдобавок и места узнать не могут! Откуда взялся непроходимый черный лес по правую руку, а по левую – пустошь без конца и края? Леший, что ли, морочит?

Еще, как назло, стемнело прямо на глазах, свинцовое небо навалилось. А в довершение всего мотор чихнул два раза и все, встала машина. Не едет дальше. Вот напасть, подумали парни. Вылезли, озираются. Теперь вроде как место известное: дерево приметное, огромное, на краю поля растет, а на противоположной стороне лес хвойный, ельник, сколько раз мимо проезжали!

Глядь – из леса выходит к ним старичок. Маленький, седенький, сморщенный, как трухлявый гриб. Дескать, заблудились, ребятки? В темноте вам дороги не найти, а коли и машина сломана, то как будете чинить ночью? Позвал их старичок за собой: деревня, говорит, моя совсем рядом.

Делать нечего, послушались парни. Прошли тропинкой через лес – вот и деревня. Огоньки в окнах, тишина. Дёма еще подумал, странно это: чего же собаки не брешут? И коровы не мычат, и голосов человеческих не слыхать. Идут – в каждом окне лица. Следят за парнями жители диковиной деревни, смотрят пристально. А под ногами так и хлюпает: дорога мокрая, как после ливня, хотя погода засушливая, недели три дождей не было.

Привел их старик в дом. Они ему – поесть бы чего, отец, а тот отвечает, что еды в доме нет никакой, питье только. И дает каждому по большой кружке. Выпили, что ж. И спать легли. Спали крепко, а поутру ушли. Старика в доме не было, в деревне все такая же тишина, жители по-прежнему в окна глядят, взглядами гостей провожают.

Парням и страшно, и непонятно, и хочется уйти отсюда скорее. Боялись, не получится, но ничего, обошлось, зря пугались. Пришли к машине. Завелась, родимая. Они назад, домой поехали. Но с той поры болеть стали. И странная хворь такая, у всех одинаковая: есть не могут, спать не могут, шум в ушах, дышать тяжело, будто давит на грудь. Кому ни скажут про деревню, все в голос твердят, мол, нету такой деревни, вы же сами тутошние, неужто не знаете? За ельником только болото громадное, темная топь, куда никто никогда не суется. Поговаривают, Лихо там болотное обитает. Не могли вы там переночевать, спьяну, небось, попутали! Так и мучились те парни.

– Бабушка, а ты про это откуда знаешь? – спросила я тогда у бабушки.

Она губами пожевала, посмотрела на меня внимательно и говорит:

– Ко мне прибегли, все трое. Раньше смеялись надо мной, а прижало – сразу явились. Спаси, помоги! Умоляли снять проклятье, дескать, жизни никакой нету. Только что я могу сделать против болотного Лиха, против магии древней, водяной? Не спаслись они. Все трое так и померли от воды. Сыч утонул в озере. Колька в колодец упал. А Дёма и вовсе захлебнулся чаем. Не в то горло попало, знаешь, как говорят?

В те далекие годы я поверила бабушке и, как выяснилось, забыла ее рассказ. А сейчас сидела и думала: чья на самом деле была магия? Точно ли болотное Лихо смерть тем парням наколдовало? И не связаны ли их смерти с судьбой несчастной девушки, над которой они надругались? С тем, как иной раз, по слухам, поступала эта троица и с другими девушками?

Вспоминая бабушкины истории, я перебирала ее вещи, которые лежали в кованом сундуке, стоявшем возле кровати. Тяжелый сундук, а в нем – книги, тетрадки (клеенчатые и простые, в клеточку), мешочки с травами, сухие ветки и много еще всякого интересного.

Записи бабушка оставила подробные. Как будто знала, что я прочту. Или вправду знала?

Наткнувшись на большой пакетик с крупными семенами подсолнечника, я вдруг вспомнила еще одну удивительную историю, которую, будучи ребенком, похоже, тоже не совсем правильно истолковала.

– Девушка одна жила в райцентре, Любой звали. Неплохая, может, была девушка, завистливая только и болтливая, удержу не знала. Подружка ее, Раиса, рассказала Любе тайну про свою любовь к одному парню. Женатому. Люба и сама в того парня влюблена была, а он другую предпочел и женился.

Раиса не собиралась в семью лезть, поделилась просто, чтобы в себе не носить, а Люба возьми и растрепли. И приврала еще, мол, роман у него с Раисой был! Ясное дело, с женой у него разладилось, а он ее сильно любил. Пришел к Раисе, наговорил всякого от расстройства. Люди на Раису смотрели косо, осуждали. Нехорошая история вышла, много там чего было. Несчастная повесилась от переживаний. Откачали ее, успели, жива осталась, но с той поры умом тронулась. Любу никто не винил, кроме матери той повешенной, но кто ее слушать будет? Горе разум замутило.

Люба вскоре перебралась в город, а на выходные приехала как-то, решила в магазин зайти. Перед магазином старушка сидит, семечками торгует. Крупные семечки, одна к одной. И так ей захотелось тех семянок, что купила Люба стаканчик, не удержалась. Из магазина вышла – нет старушки, распродала, видно, товар.

Пошла Люба домой. Вечерело, дождик накрапывал. Через поселок речушка протекала, не речушка даже, так, ручей. И мостик был перекинут. Пошла Любаша по мостику. Идет – и слышатся ей шаги за спиной. Странно как, думается девушке: улица пустая, не мог никто незаметно позади очутиться. Мог или не мог, а только слышит она, догоняет ее кто-то, прямо в спину дышит, а шаги тяжелые, топочут! Хотела Люба оглянуться, но вспомнила: нельзя оборачиваться, если чудится, что идут за тобой по мосту. Нечистый это.

Совладала с собой, не обернулась. Добежала до дому, заперлась на все замки, трясется от страха. Есть-пить Люба не могла от волнения, только семечек погрызла. Все, весь пакетик. Уж так ей тех семечек хотелось, сил нет.

Только на пользу семечки не пошли. Стала Люба худеть, бледнеть и чахнуть. Начнет есть – давится, любая еда горькой кажется, комом поперек горла встает. Во рту постоянно привкус земли, как ни полощи, зубы чистить бесполезно. Шаги за спиной теперь ей слышались постоянно, а еще и на шее будто удавка затягивалась, дышать не давала. Порча в тех семечках была, вот оно как.

– Умерла Люба? – спросила у бабушки маленькая я.

– Нет, осталась жить. Только они с Раисой, которая по ее вине пострадала, вроде как местами поменялись. Чем хуже было Любе, тем Раисе становилось лучше. В итоге Раиса совсем оправилась, уехала из этих мест навсегда вместе с матерью. А Любаша… Ты ж видела Любашу-то, дурочку местную!

Я видела. Но лишь теперь все-все поняла, что тогда случилось.

Поняла, какой силой обладала любимая бабушка. Одно мне непонятно было: откуда бралась людская злость? Они к ней за помощью обращались: кого вылечить, кому потерянную вещь найти, кого от пьянки отворотить, кого в семью вернуть. Советовались, бегали тайком, а все равно ненавидели. Оттого и со мной детям своим запрещали общаться.

Вспомнилось, как бабушка грустно сказала однажды, что большинство людей по натуре неблагодарные и трусоватые. Что с них взять? Такие уж они есть. Слабые. Сейчас-то мне ясно, что бабушка имела в виду.

Да, люди именно таковы. Но я другая. Не слабая, как оказалось.

Всю мою хандру, неуверенность в завтрашнем дне, растерянность перед будущим, обиду и горечь как ветром сдуло. Теперь я знала, что дальнейшая жизнь будет крайне интересной и увлекательной.

Пожалуй, и супругу своему бывшему я тоже скучать не дам. А то больно уж он хорошо устроился. Улыбнувшись, я стала выкладывать тетради из сундука.

…Через пять дней я собралась уезжать из городка домой. В сумке моей лежали записи бабушки, необходимо сделать копии. Стоит позаботиться о сохранности всего, что она мне оставила. И еще много чего я забрала, что должно пригодиться. По крайней мере, на первое время, а позже пополню запасы.

Теперь я точно знала, что это богатство бабушка оставила именно мне, не моей маме. Она была уверена: я обнаружу записи и все прочее, научусь использовать. И вспомню ее истории, и пойму их, переосмыслив заново, и приму свое предназначение. Я уже учусь, многое узнала и, конечно, приняла.

Закрыв дом на ключ, я обернулась и увидела бабу Глашу, которая стояла в своем дворе и смотрела в мою сторону. Заметив мой взгляд, соседка хотела отвернуться, но я громко поздоровалась и произнесла:

– Вы на днях сказали, бабушка моя ведьмой была. И порадовались, что род наш поганый прервется. Только с чего радость-то такая? Ведь и вы, было дело, не гнушались ведьминой помощью. – Баба Глаша хотела возразить, но не сумела, так и стояла, открывая и закрывая рот, словно аквариумная рыба. – Помните, у вас серебряная сережка с камушком синеньким пропала, вы ее найти нигде не могли, больно уж боялись, что муж ругаться будет? Он вам серьги эти на день рождения подарил. Муженек в командировку укатил, а вы не скучали, с огоньком были по молодости-то. Потеряли сережку, тряслись, не знали, что мужу говорить. А ну как найдет кто в неположенном месте? Прямо королева с подвесками из «Трех мушкетеров»! Бабушка моя подсказала вам, что серьга завалилась за спинку кровати в доме Степана, друга вашего мужа. Он ее там и нашел, вернул вам, пока ни его жена, ни ваш муж не прознали. Выходит, спасла вас моя бабка-ведьма, а, баба Глаша?

Громко произнеся это, я не стала дожидаться ответа, спустилась с крыльца и вышла за ворота. За мной уже приехало такси, водитель вышел, чтобы помочь мне уложить вещи в багажник.

Меня, как говорится, ждали великие дела.

Она тебя навестит

Старуха вошла в салон автобуса, и Митя едва не заорал от ужаса. В ушах застучало, в живот словно кулаком шарахнули: она!

Спустя пару мгновений пришло понимание: ошибся, не она, конечно. Да и откуда ей здесь взяться? Другой город, за несколько сотен километров от того, где все произошло. И выглядит иначе, хотя общего во внешности немало: неопрятная, засаленная, старая одежда, седые космы из-под криво сидящего на голове платка, несколько сумок – на плечах, в руках. Но таких бабушек каждый, наверное, видел. В городе, где родился, вырос и до недавнего времени жил Митя, их мусорщицами звали.

«Перестань параноить, все отлично», – успокаивал себя Митя, и стоявшая рядом девушка опасливо на него покосилась: похоже, видок у Мити тот еще.

Ехать нужно было довольно долго, от работы до дома – десять остановок, но Митя понял, что оставаться в автобусе больше не может: и девушка напряженным взглядом сверлит, и бабка эта… Невозможно с ней в одном замкнутом пространстве находиться, хоть и не та самая бабка, но все равно.

Митя вышел из автобуса, зашагал пешком. Пройтись, голову проветрить не помешает. Но вместо того чтобы отвлечься, не думать о плохом, Митя окунулся в прошлое, в голове непрошенным роем гудели воспоминания…

В прошлом году Митя учился на последнем курсе университета. Думал и после учебы в городе остаться, но судьба распорядилась иначе. Пришлось после получения диплома уехать, вся жизнь перевернулась, по-другому пошла.

Однако в начале последнего учебного года будущее представлялось вполне определенным: написать и защитить диплом, сдать экзамены, окончательно выбросить из головы Марину, с которой встречался на четвертом курсе, найти работу. Перспективы рисовались неплохие, во всяком случае, в поселок, из которого Митя был родом, он возвращаться не собирался, будущее связывал с городом, который успел полюбить за годы учебы.

В общаге он жил только первые три года, а потом начал подрабатывать, деньги завелись, Митя начал снимать жилье. В начале октября хозяйка квартиры объявила о решении продать ее, попросила Митю в течение двух недель съехать. Квартира была хороша: от университета недалеко, недорого, хозяйка не любопытная и не вредная. Митя огорчился, конечно, но времени на переживания не было, следовало как можно быстрее подыскать новый вариант.

Он никак не находился: или дорого, или далеко, или то и другое одновременно. Митя уже не на шутку психовать начал, когда подвернулась «однушка» в пятиэтажном доме, на втором этаже. Из мебели – только шкаф со скрипучими дверцами, пара табуреток и кухонный стол. По-спартански. Но зато дешево, а поспать и на надувном матрасе можно. Ноутбук есть – окно в мир, остальное по мере необходимости купим.

Сговорились. Родители приехали, микроволновку привезли, занавески (а то окна голые), посуду, еще кое-чего по мелочи, и зажил Митя на новом месте.

Примерно до ноября все было нормально. Да и потом, конечно, жизнь не сразу превратилась в кошмар.

Старуху Митя встретил возле подъезда вечером, когда возвращался из университета. На ней был темно-синий пуховик (длинный, весь в пятнах и с разорванным рукавом), стоптанные сапоги, похожие на мужские, на пару размеров больше, чем нужно, поэтому старуха шаркала, подволакивая ноги. На голове – нелепая вязаная шапка из грязной розовой шерсти. Вся одежда выглядела так, словно ее нашли на помойке.

На плече у странной женщины болталась сумка, на спине – школьный рюкзак, в каждой руке – по пакету. Все это было туго набито чем-то, несла свои котомки старуха с явным усилием. Зыркнула недобрым взглядом, но вместе с тем выжидательно, оценивающе. Похоже, жила в Митином подъезде, потому что в руке у нее был электромагнитный ключ.

С соседями (и вообще со всеми людьми) надо быть вежливым – эту аксиому родители накрепко вбили Мите в голову, поэтому он поздоровался со старухой.

– Добрый вечер, – отозвалась она и скрылась в подъезде.

Митя выждал немного и пошел следом.

Он иногда общался с бородатым мужиком, владельцем терьера Чапы, который жил в соседней квартире. Здоровались, про погоду могли словом перемолвиться. Хозяин Чапы сказал, что старуху зовут тетей Ниной, живет она на первом этаже, в двухкомнатной, раньше продавщицей в булочной работала.

У тети Нины в последние годы с головой нехорошо, по всему видать.

– Дочь у нее инвалид, тетя Нина за ней всю жизнь ухаживает. Не знаю точно, что с ней, вроде лежачая. Может, тетя Нина на этой почве повернулась. Ходит по помойкам, рухлядь всякую собирает и домой тащит. Представить страшно, что у них в квартире за свалка. Мусорщицами таких называют, слыхал?

Митя посмотрел в Интернете. Есть, оказывается, психическое заболевание – синдром Диогена или синдром Плюшкина, по-другому – синдром старческого убожества (вот же словечко для болезни!), патологическое накопительство. Больные не думают о гигиене, не заботятся о своей внешности и доме, который превращается в огромный склад старых, ненужных вещей.

Печально, конечно, подумалось Мите, но, поскольку к нему это в тот момент никакого отношения не имело, он о тете Нине забыл. И не вспоминал до следующей встречи, которая произошла примерно через неделю.

Старуха ковыляла к дому, а Митя вышел из двери подъезда, направляясь к остановке. На тете Нине был все тот же замурзанный пуховик (теперь Митя не сомневался в том, что он с мусорки) и розовая шапка. Они поравнялись, и в этот момент у одной из тети-Нининых сумок лопнула ручка. Сумка свалилась на асфальт, и старуха, вскрикнув, засуетилась, пытаясь удержать остальную ношу и поднять упавшую котомку.

Надо было пройти мимо, но Митя (снова клятое воспитание) остановился. Стало жалко несчастную, безумную старуху, которую дома ждет такая же больная, слабая дочь.

– Позвольте, я вам помогу, – сказал он, присел на корточки, еле скрывая брезгливость, поднял с земли сумку.

Тетя Нина поначалу испугалась – решила, что ее хотят ограбить. Про недоверчивость, подозрительность и вспыльчивость «Плюшкиных» в той статье тоже было написано, и Митя постарался доброжелательно улыбнуться, чтобы не пугать бедолагу.

Она хмуро глянула на него из-под сползшей на глаза шапки и пробурчала что-то вроде «спасибо». Попыталась пристроить взятую у Мити сумку под мышку, но быстро поняла, что не получается: остальные котомки норовили выскользнуть.

Митя чуть не застонал: угораздило же связаться с сумасшедшей! Но, как сказали в одном известном фильме, нельзя быть благородным наполовину, на короткий срок, придется держать марку.

– Давайте я донесу вашу сумку, – сказал Митя, – не волнуйтесь, я не вор. Просто помочь хочу.

В тот момент он еще не проникся мыслью, что добрыми намерениями вымощен путь в ад, а тот, «кто людям помогает, тот тратит время зря». Да не просто зря, как в мультике, а еще и себе во вред.

Старуха снова поблагодарила, на сей раз более отчетливо, и заковыляла к подъезду. Митя двинулся следом. Оказавшись с соседкой в одном помещении, он почувствовал исходящий от нее запах: воняло лежалыми вещами, плесенью, еще как-то гадостью, и Митя старался не делать глубоких вдохов. Старуха подошла к своей двери и обернулась к Мите.

– Тут живу. Меня тетей Ниной звать.

Голос был скрипучий, хриплый, словно бы простуженный. Митя через силу улыбнулся и сказал, что ему приятно познакомиться. Не стал говорить, что все это ему уже известно.

– Тебя как звать? – требовательно произнесла тетя Нина.

– Митей. Дмитрием.

– Хорошее имя, – одобрила старуха. – У меня дочка Даша. Тоже красивое имя, не из новомодных.

Митя прикидывал, как бы повежливее сказать, что он торопится. Запах, исходящий от старухи, становился все более удушливым.

– Ты из какой квартиры? – спросила она.

Митя ответил, и тетя Нина наконец разрешила ему уйти, оставив сумку у порога. Пулей вылетев из подъезда, парень отдышался и подумал, какая вонь стоит в квартире, чем вынуждена дышать несчастная Даша, беспомощный инвалид. Может, в социальную службу позвонить, пусть разбираются? Должны же быть такие?

Но мысль о вмешательстве в дела соседей быстро выветрились из головы. Своих проблем хватает. Да и кто он такой, чтобы лезть? Жили тетя Нина с Дашей до него, и еще поживут.

Дни шли, сливаясь в недели. Митя работал над дипломом, ходил на лекции, пытался выкроить время на подработку – занят был выше крыши. Про соседок с первого этажа и не думал. Хотя, проходя мимо их квартиры, косился на обшарпанную, обитую по давно ушедшей моде тонкими деревянными рейками дверь. Тетю Нину не видел некоторое время и, понятное дело, не сильно огорчался по этому поводу.

Началась зима. Не календарная, а самая настоящая. Хотя и календарь уже показывал, что наступил двенадцатый месяц года.

Грянули морозы; снег, который не успевали убирать дворники, скрипел под ногами. Темнело рано, светало поздно, и бывали дни, когда Митя, уходя из дома в темноте, в темень и возвращался. От вечной ночи на душе частенько бывало муторно. В один из таких дней, точнее, вечеров, Митя, который был равнодушен к алкоголю, купил пива и выпил больше, чем обычно, сидя перед ноутбуком, пытаясь посмотреть недавно вышедший модный фильм.

Звонок в дверь раздался, когда на часах было почти девять. Вставать и идти открывать не хотелось, но Митя, конечно, поплелся в прихожую, думая, что это хозяин Чапы.

Однако посетительницей оказалась тетя Нина. На ней был винного цвета махровый халат, на пояснице повязана дырявая шаль, на ногах – разношенные тапочки.

– Помочь можешь? – без предисловий спросила она.

Митя поначалу удивился, откуда тетя Нина знает, где он живет, потом вспомнил, что сам ей сказал, а затем мысленно отчитал себя за болтливость.

– Что нужно сделать?

– Пошли. – Она развернулась и направилась к лестнице.

Мите ничего не оставалось, как запереть дверь и пойти следом.

Они молча дошли до первого этажа. Дверь была приоткрыта, из квартиры тети Нины шел тяжелый дух непроветриваемого, захламленного помещения.

– Замок сломался. Не могу починить. Можешь посмотреть? Мне уходить завтра по делам, Дашу в незапертой квартире не оставишь. И вещи украдут.

Соседка открыла дверь пошире, и Митя увидел, что прихожая от пола до потолка завалена тюками, мешками, коробками. В стены были вбиты крючки, с которых свисали пакеты и сумки. Один из мешков был прозрачным, и Митя с отвращением увидел, что он доверху наполнен объедками: заплесневелые куски хлеба, корки от пирогов и пиццы, высохшие до каменного состояния куски пирожных и печенья.

Пахло омерзительно, оно и не удивительно: гниющая еда, отжившие свое, принесенные со свалки вещи, нестиранная одежда, грязь, пыль. Наверное, и крысы есть, и тараканы, мелькнуло в голове у Мити. Как еще по всему дому не расползлись!

– Инструмент имеется, – сообщила между тем тетя Нина.

Ловко лавируя между горами хлама по проложенной меж коробок и мешков узкой тропке, она удалилась в соседнюю комнату.

– Даша, сосед пришел, Митя. Поможет нам, – голос звучал совсем иначе, ласково, даже как будто заискивающе.

Дочь не ответила.

Тетя Нина вернулась, неся в руках набор инструментов.

Митя мог бы посоветовать вызвать слесаря, но выпитое пиво сделало свое дело, он чувствовал себя немного расслабленным и вместе с тем настроенным помочь дамам в беде. Замки ему прежде чинить не приходилось, но руки, что называется, были вставлены нужным концом, так что он без особого труда разобрался в причинах поломки и устранил ее.

– Ну вот, – Митя повернул ключ в одну сторону, потом в другую. Замок звонко щелкнул. – Пожалуйста, все работает.

Тетя Нина рассыпалась в благодарностях.

– Вот уж спасибо! Чай будешь? У меня тортик вкусный!

Есть в этой квартире Митя не стал бы даже под угрозой смерти, поэтому мягко, но решительно отказался.

– Хороший ты парень. Воспитанный, – проговорила тетя Нина. – Моей бы Даше жениха такого.

«Упаси боже», – подумал Митя, но ответить не успел.

– Иди-ка, познакомлю вас!

Старуха цепко схватила Митю за руку и поволокла в комнату справа от входа. Молясь, чтобы ничего не задеть и не уронить, Митя, вслед за соседкой, оказался в заваленной старьем комнате. В глубине, возле окна (на подоконнике до самой форточки были навалены вещи) стояла кровать. Путь к ней пролегал между древней мебелью, коробками и бог знает чем еще, и Митя испугался, что тетя Нина заставит его подойти к ложу, но этого не случилось.

– Даша, а вот Митя! Он поздороваться хочет!

«Ага, хочет, как же! Мечтает прямо».

На кровати лежала, отвернувшись к стене, Даша, закутанная в одеяло, как в кокон. На слова матери она не отреагировала, только, как показалось Мите, досадливо дернула ногой.

– Она у меня с характером, – доверительно сообщила мать, – если не хочет общаться, нипочем не заставишь. Ладно, пошли.

Двинулись в обратный путь. Митя чуть не бежал, так ему хотелось вырваться из смрадной берлоги, пропахшей нищетой, болезнью, безумием.

– Не обижайся, что Даша говорить с тобой не стала. Она девочка добрая, вы поладите. Она сама к тебе зайдет, – пообещала тетя Нина. – Как у нее настроение будет, так она тебя и навестит. – Старуха расплылась в улыбке. – Такая из вас пара будет красивая!

Митя не нашел в себе сил ответить, ломанулся вверх по лестнице. Дома заперся на все замки, задвижку еще задвинул – так хотелось отгородиться от тети Нины, ее дочери, жуткой квартиры, горя, сумасшествия.

Снял всю одежду, засунул в стиральную машину, долго стоял под душем, стараясь смыть с себя запахи. Уже и не пахло, но фантомная вонь забилась в ноздри, цитрусовый гель для душа никак не мог ее перебить.

Наконец Митя вылез из ванной комнаты, вылил в раковину выдохшееся пиво, постелил себе постель и улегся спать.

Засыпая, подумал, что надо подыскать другую квартиру. Как бы бабка не повадилась ходить то за одним, то за другим. А если еще и доченька начнет таскаться, пиши пропало.

Когда среди ночи в дверь снова позвонили, Митя проснулся сразу, будто и не спал. Голова была ясная. Три часа ночи. Кто это может быть?

Что-то внутри него догадывалось, но слишком уж диким было предположение.

«Как у нее настроение будет, так она тебя и навестит», – прозвучали в голове слова тети Нины, и Митя откуда-то знал, что настроение у Даши появилось.

Он подошел к двери, спросил, кто там.

– Открой, – раздалось снаружи, – это я. Впустишь?

Голос был молодой и мелодичный. Потом Митя сто раз проклял себя: почему не додумался поглядеть в глазок, сразу открыл дверь, впуская то, что впускать не следовало!

Женщина, стоящая на пороге его квартиры, была мертва не первый месяц. А скорее, не первый год, потому что успела высохнуть, превратиться в мумию.

Желто-коричневая кожа туго облепляла кости, зубы казались чрезмерно большими для узкого лица. Клочья волос еще кое-где свисали с черепа, на плечах болтались ошметки когда-то зеленого в мелкую синюю клетку платья.

Самым ужасным были глаза трупа. Тусклые, матовые, они ворочались в глазницах; не вытекли, не высохли, но были полны отвратительной жизни: в них светились лукавство и туповатая злоба.

Язык Димы прилип к гортани, он не мог вымолвить ни слова.

– Мать сказала, ты хотел меня видеть. Я рада. Буду твоей невестой, – прокаркал мертвец. И как этот голос мог показаться мелодичным?!

Митя видел, что во рту покойницы, за частоколом квадратных зубов, шевелится длинный черный язык.

– Впустишь? – снова спросила восставшая из мертвых Даша. – Нам будет хорошо вместе.

Митя наконец обрел способность двигаться. Не произнеся ни слова, он отступил назад и захлопнул дверь перед носом покойницы. Защелкали замки, взвизгнула задвижка.

– Убирайся! – проорал парень. – Не впущу!

Через мгновение ему ответили. Скрежещущий, отдающий металлическим лязгом голос, который с той поры постоянно слышался Мите в кошмарах, отчетливо произнес:

– Я вернусь. И ты откроешь.

Всю ночь Митя не спал. Наматывал круги по тесной квартирке, пил воду, пытался сообразить, как поступить.

Назавтра сделал то, что следовало сделать давно (и не только ему). По его звонку приехала полиция. Тетя Нина отказывалась открывать, но, поскольку Митя сообщил, что внутри труп, который он сам видел, когда пришел чинить замок (не говорить же, что покойница навестила его глухой ночью, самого в дурдом упекут), дверь выломали.

Полицейские, матерясь сквозь зубы, пробирались через мусорные горы. Тетя Нина пыталась сопротивляться, но подъехавшие медики ее успокоили и увезли. Соседи (весь дом сбежался) заглядывали внутрь, презрев запреты полиции, качали головами, переговаривались возмущенно, будто никто понятия не имел, что с ними бок о бок годами жил тяжело больной человек.

Митя ждал, что полицейские наткнутся на тело Даши, вынесут труп из квартиры. Все тогда закончится, он сумеет убедить себя, что визит Даши ему приснился, пригрезился. Он же выпил, да и посещение квартиры мусорщицы бесследно пройти не могло…

Но вышло иначе.

Следы того, что на кровати лежал труп, нашли. Была экспертиза, которая установила, что тело дочери Нины Сорокиной действительно находилось в комнате. Но, судя по документам, несчастная была жива, о чем на все лады писали потом местные газеты. Мать никуда не сообщила о смерти дочери, пенсия по инвалидности исправно поступала, а прийти и проведать больную никто не удосужился. В медкарте было записано, что Сорокина привозила дочь в поликлинику около четырех лет назад. Намеренно ли Нина скрывала смерть дочери или верила, что та жива, осталось неясным.

– Запах! Неужели никто ничего не почувствовал? – поражались журналисты.

Но соседи свыклись с тем, что рядом живет мусорщица, никто почти и не обращал внимания на запах, который в определенный момент усилился. Ворчали, конечно, но никто никуда так и не заявил.

«Мать похоронила дочь в горе мусора!» – кричали заголовки.

Непонятно, куда делось тело, ведь его не нашли, обнаружились лишь следы и, как написали в газете, «фрагменты». Мать ситуацию не прояснила, в итоге сошлись на том, что мертвую Дашу могли съесть крысы. То, что крыс в квартире не нашли тоже, никого не смутило.

Дело представлялось очевидным, зачем копаться во всем этом?

Тетю Нину забрали в психиатрическую лечебницу, оттуда она уже не выйдет. Квартиру вычистили, опечатали; что с нею будет дальше, Митю мало волновало.

Что его беспокоило, так это ночные кошмары. Спал он плохо, засыпал только с помощью таблеток. Переехал, как только сумел найти мало-мальски подходящее жилье. Но и это не очень помогло.

Живя, как в бреду, глотая лекарства, трясясь по ночам от ужаса, не высыпаясь, Митя умудрился и защититься, и экзамены сдать, и диплом получить. У него была сильная воля и имелась ясная цель – уехать, забыть.

Почти получилось: он уехал, жизнь постепенно наладилась.

Почти…

Не проходило ни одной ночи, чтобы Митя не думал о Даше, исчезнувшей неизвестно куда. Крысы (которых не было) ни при чем: Митя видел мертвеца, бродившего в ночи, грозящего вернуться. Мертвые легкие прокачивали воздух, из мертвого горла вырывались слова: «Я вернусь. И ты откроешь».

Мог ли Митя убежать достаточно далеко, чтобы Даша не сумела отыскать его?..

Новая мама

Мама, бабушка и папа постоянно твердили, что у Саши слабое здоровье. Ему было десять, и эта приговорка присутствовала в его жизни все эти годы.

– Не пей холодный лимонад, ангину схватишь с твоим-то здоровьем!

– Не с твоим здоровьем в мороз из дома выходить!

И так далее.

У Саши была астма. Понервничал – приступ, находишься в пыльном, душном помещении – приступ. Вдобавок еще и аллергия на многие продукты, к тому же мальчик часто простужался. Ужас ужасный.

Родители и бабушка носились с поздним сыном (и внуком), как с хрустальной вазой, и их трудно было за это упрекать: Саша родился спустя десять лет безуспешных попыток зачать и выносить ребенка, после шести выкидышей, слез, надежд и чаяний.

Семья была, по меркам многих, обеспеченная. Жили в просторной квартире, где у каждого была своя комната, а еще имелась гостиная. И машина у них дорогая, большая, и дача на берегу озера, где Саша жил с бабушкой и мамой с мая по сентябрь.

Папа занимал хорошую должность на Предприятии. На каком именно, Саша не знал, это слово всегда произносилось с большой буквы, как имя собственное: Предприятие отправляет в командировку, по итогам года на Предприятии дали хорошую премию. Мама и бабушка (папина мама, в прошлом – музыкант, сотрудница филармонии) сидели дома с Сашей.

В школу мальчика не водили, он находился на домашнем обучении. Был отличником, дополнительно занимался музыкой, английским, шахматами. Из-за того, что в школу не приходилось ходить, с другими ребятами общаться, он не заморачивался, наоборот, рад был (в последнее время – особенно, но об этом после). Слава богу, в эпоху Интернета живем: друзей можно найти в любой точке страны и мира, не вставая из-за компьютера. Или просто имея телефон.

Время от времени родители заговаривали о переезде.

Квартиру эту купили потому, что район находится на окраине города, дом стоит прямо на краю леса. Воздух намного чище, чем везде, для Сашиной астмы – самое то. В загазованном центре города, более престижном и дорогом, приступы повторялись один за другим, а здесь стали гораздо реже.

Но был и существенный минус. Дом – обычный, бюджетный, никакой охраны и огороженной территории; пару десятилетий назад многие получили в нем квартиры по программе сноса ветхого жилья, так что народ жил по большей части небогатый, не шибко интеллигентный.

Мужички, которых бабушка именовала «синяками», целыми днями выпивали и резались в карты возле детской площадки. Местная шпана люто прессовала мальчиков из приличных семей, у соседей то и дело вспыхивали скандалы, приезжала полиция, иной раз вместе со скорой.

Словом, неспокойное место. Поэтому родители и бабушка, сидя на кухне, то и дело обсуждали перспективы продажи квартиры. Переехать хотели в загородный поселок, присматривали участок, чтобы начать строить дом, но пока не могли выбрать подходящий, чтобы всех по всем параметрам устраивал. С некоторых пор Саша мечтал, чтобы они быстрее определились, пока ничего страшного не случилось.

Нет, неправильно. Страшное уже произошло, только пока не с ними, не с их семьей. И никому нельзя про это рассказать, потому что никто не поверит мальчику со слабым здоровьем, который чуть что бледнеет и задыхается. Небось, напридумывал, скажут; больно уж чувствительный и восприимчивый.

Только ничего Саша не выдумал – видел своими глазами!

…Диму знали все – благодаря его матери Насте. Даже на фоне местных маргиналов она была весьма заметной фигурой. Жила, перебиваясь случайными заработками, дарила свою любовь за бутылку каждому, кто не брезговал изрядно потасканным телом. Вечно с кем-то ругалась, устраивала то шумные вечеринки, то не менее громкие дебоши и скандалы.

При этом старожилы помнили Настю совсем другой, вполне приличной женщиной. Работала в магазине, была замужем. Муж, отец Димы, трудился на мебельной фабрике. Если и выпивали, то умеренно, ничем среди соседей не выделялись. А потом отец семейства погиб. Умер как-то глупо, поскользнулся, упал, расшиб голову.

Настя переживала. Запила, чтобы избыть свое горе, ей сочувствовали. Постепенно сочувствовать перестали – сколько можно? Кому сейчас легко-то? Бери себя в руки, сын у тебя растет. Но женщина катилась по наклонной, опускаясь все ниже и ниже на дно жизни, оказавшись в итоге среди тех, кому никто не сопереживает, кто вызывает лишь отвращение.

Тринадцатилетний Дима был, по мнению Саши, несчастнейшим существом на свете. Худой, как грабли, лохматый, с немытыми волосами, одетый в тряпье, которому место на свалке, избиваемый попеременно то матерью, то одноклассниками, то дворовой шпаной. Дима питался от случая к случаю, зимой ходил в кедах, в школе на него махнули рукой.

Саша, конечно, никогда с ним не общался, только из окна часто видел. Квартира Саши находилась на втором этаже, окна его комнаты выходили во двор, за которым был пустырь, а дальше – лес.

Если Саше с кем-то из взрослых случалось пройти по двору, а на пути встречался Дима, родители или бабушка тащили Сашу прочь, опасаясь, что он будет дышать с Димой одним воздухом. Саше было жаль Диму, но его мнения в этом вопросе никто не спрашивал (как, впрочем, и в других вопросах).

Глядя в окно, Саша наблюдал, как Дима бредет из школы, волоча потасканный рюкзак; смотрел сверху вниз на склоненную голову, опущенные плечи. Поникшая фигура Димы наводила на мысли о том, что он старается быть как можно незаметнее, тише, боится привлечь злое внимание.

Беда в том, что удавалось это нечасто. В тесной квартирке сложно скрыться от матери, а двор недостаточно велик, чтобы не попадаться на глаза Шурупу и его банде.

Шуруп (Валентин Шурупов) – позор школы, хулиган, на которого давно махнули рукой родители и учителя. Собрал вокруг себя шайку таких же отпетых подростков, которые читали по слогам, зато пили и курили со второго класса, матерились через слово, находя удовольствие в том, чтобы гнобить тех, на кого падал взор.

Падал он частенько на Диму.

Саша видел, как кровожадная стая окружает мальчика, как вразвалочку подходит Шуруп, сплевывает сквозь зубы, вынимает руки из карманов, чтобы занести кулак и ударить. Саша читал, что повинную голову меч не сечет, и не понимал, какое удовольствие можно получать, раз за разом унижая униженного, на все готового, не сопротивляющегося человека.

За Диму никто не заступался. Если взрослые и видели, то не вмешивались. Вероятнее всего, боялись, что ярость шакалят перекинется на них. Иногда Саша мысленно прокручивал в воображении сцену, как он спускается по лестнице, выходит из подъезда, вступается за Диму: легко, словно герой крутого боевика, раскидывает подонков в стороны, произнося напоследок, что если те еще раз посмеют тронуть мальчика, то будут иметь дело с ним, Сашей.

При этом он отлично знал, что только вышеупомянутое слабое здоровье, отсутствие необходимости ходить в школу, надежная защита мамы, папы и бабушки стоят между ним и Шурупом с его прихлебателями. Не будь всего этого, пришлось бы Саше огребать точно так же, как Диме. А может, и сильнее, ведь пианист, очкарик, шахматист и круглый отличник в одном лице – желанная мишень для любого гопника.

Такой была расстановка сил вплоть до этой весны.

А потом кое-что изменилось.

Однажды вечером Саша заметил, что Дима вышел из леса и пересек пустырь, направляясь во двор. В лес местные жители ходили нечасто, но само по себе это не было странным. Захотелось человеку на природу – кто ему запретит? Удивительным было выражение лица Димы, и Саша поначалу не понял, что с ним не так, а потом сообразил.

Дима улыбался. Улыбался широкой, абсолютно счастливой улыбкой, и Саша понял, что никогда в жизни не видел этого мальчика улыбающимся. Вообще никогда не видел радости на его лице. А теперь она была, еще какая! Дима буквально светился, но свет этот почему-то беспокоил наблюдавшего за диковинным преображением Сашу.

Тревога не оставляла его и на следующий день. Саша целенаправленно следил за происходящим во дворе, постоянно подходил к окну, чтобы не пропустить появление Димы, когда тот будет возвращаться из школы.

Случилось это позже обычного, уже смеркаться стало. Саша даже решил, что пропустил, проворонил. Но нет. Дима шел по двору, был сам на себя не похож: снова на лице блуждает улыбка, плечи расправлены, затравленная покорность исчезла из взгляда. Кажется, попадись ему сейчас Шуруп и компания, не испугается, не позволит лупить себя, а ввяжется в драку, ответит ударом на удар.

Однако Шурупа и его присных видно не было. Дима спокойно пересек двор и скрылся в подъезде.

Назавтра ситуация повторилась, только на сей раз Шуруп все же попался Диме на пути. Правда, был один, сильно не докапывался, так, пара тычков. Во время экзекуции с лица Димы не сходила довольная улыбка. Саша подумал, Шуруп именно потому и не стал всерьез бить мальчика: ему это тоже показалось странным. А странное если и не пугает, то озадачивает. Когда Дима шел к подъезду, Шуруп глядел ему вслед.

Ночью Саша вертелся в кровати. Ему не давало покоя поведение Димы. Что он делает в лесу? Зачем ходит туда, с кем встречается? Саша должен это выяснить! Но как, если его одного, без присмотра, из дома не выпускают?

Однако удача была на его стороне. Или не удача, а что-то другое, позже думалось Саше. Как многие болезненные дети, вынужденные проводить много времени в одиночестве, над книгами, Саша был умным, привык размышлять и анализировать. И в результате счел, что некая сила решила: он, Саша, должен это увидеть, чтобы…

Чтобы после предостеречь?

А увидел Саша страшное. Невыносимо жуткое и непонятное.

Папа, как всегда, был на работе, мама ушла в салон красоты (обычно это занимало много часов: стрижка, маникюр, педикюр, всевозможные процедуры с лицом и телом). Дома оставалась бабушка, но она после обеда засобиралась к подруге, которая на несколько дней прилетела к внукам из Москвы и предложила встретиться. Отказаться было неудобно, виделись подруги редко.

Словом, бабушка ушла. И Саша немедленно последовал за нею.

Боялся нарваться на Шурупа и компанию, но ему повезло: никого из этой братии не встретил, а за Димой удалось проследить без проблем. Саша справедливо полагал, что Дима отправится в лес прямо из школы; прикинул, где именно он пройдет (собственно, дорога была одна), спрятался и подождал, пока тот прошествует мимо.

Притаившегося Сашу Дима не заметил. Кажется, Саша мог и на пути у него стоять, тот все равно внимания не обратил бы: несся вперед с таким отрешенным и вместе с тем счастливым видом, точно в конце пути его ждал самый долгожданный приз на свете.

Саша вылез из своего укрытия и потихоньку двинулся следом. Идти пришлось недолго. Близко к Диме Саша подходить не решался, держался на отдалении, поэтому к нужному месту подошел позже и не мог сказать, откуда рядом с Димой появилось… оно.

Как Саша умудрился не закричать, увидев существо, осталось загадкой. А еще, как он позже сообразил, приступа астмы, который теоретически должен был случиться при таком-то потрясении, не произошло. А значит, не такой уж Саша и слабый, как его убеждали.

Сашу скрывало дерево с широким стволом, и стоявшие на поляне его не видели. К тому же весна в этом году ранняя, деревья уже стали облачаться в летний наряд, в воздухе словно бы повисла легкая зеленоватая дымка, которая помогла Саше оставаться незамеченным.

На поляне происходило невиданное. Дима стоял, приподняв голову, разговаривая с возвышающимся над ним существом кошмарного вида. Оно было похоже на ожившую под влиянием колдовства корягу: черное костлявое тело, лишенное плоти, огромный горб на спине, руки – кривые, когтистые сучья, шишковатый череп в наростах, длинное, вытянутое лицо с красными глазами, сидящими глубоко в глазницах.

Тварь напоминала мертвое, но ожившее дерево. Саша подумал, это лесной демон, уродливый и зловещий, но Дима не замечал его уродства. Он глядел на тварь восхищенно, обнимал ее и что-то взахлеб говорил. Мерзкое создание отвечало: говорило скрипучим, хриплым голосом. Саша не мог разобрать ни слова, был уверен, что это не человеческий язык, но Дима каким-то непостижимым образом все понимал.

Когда громадная когтистая лапа поднялась над головой Димы, Саша в ужасе прикрыл глаза, чтобы не стать очевидцем расправы, но лесной демон прикоснулся к подростку бережно и осторожно, погладил по голове, и тот закивал, соглашаясь с чем-то.

Саша сообразил: когда разговор этих двоих на поляне завершится, Дима пойдет обратно, может заметить его! Да и лесное чудище, перестав уделять внимание своему гостю, поглядит по сторонам.

Поэтому мальчик попятился и, стараясь двигаться бесшумно, ушел прочь, прибавил шагу, как только отошел на приличное расстояние. А потом и вовсе побежал, мчался до самого дома, подгоняемый страхом. Мерещилось, что лесной демон выскочит из-за куста или дерева, догонит, набросится…

Вернувшись домой до прихода родных, Саша закрылся на все замки, сидел в своей комнате, пытаясь успокоиться. Нужно рассказать взрослым, но тогда придется говорить обо всем, о том, что тайно покидал дом и крался за Димой, и именно это взволнует всех большего остального. Про лесного демона не поверят, а вот упрекать, ругать будут долго.

Так ничего и не решив, Саша весь вечер был как на иголках. Мама спросила, не случилось ли чего, и он, поколебавшись, не сумел ей признаться.

Смотреть в сторону леса, где обитает нежить, было страшно. Тем не менее лес притягивал взор. Каким образом Дима узнал об этом существе, почему оно стало общаться с ним?

Скоро ответ нашелся. И оказался еще кошмарнее, еще хуже, чем Саша мог вообразить.

В течение следующих трех дней все шло по старой схеме: Дима возвращался из леса довольный, с широкой улыбкой. Саша знал объект его радости, но ломал голову, что так вдохновляет несчастного мальчика-изгоя.

На четвертый день все стало ясно.

Саша с бабушкой шли из музыкальной школы, где Саша досрочно сдавал экзамены по итогам учебного года. Бабушка была довольна: внук, как всегда, показал отличный результат. Саша старался делать вид, что тоже счастлив, но мысли его были заняты другим.

Он так напряженно размышлял над происходящим на лесной поляне, что, увидев Диму с матерью, решил, будто его мысли каким-то образом материализовались. Но нет: по скривившемуся в брезгливой гримасе лицу бабушки Саша понял, что та тоже их видит.

Дима и Настя шли по противоположной стороне улицы. Он что-то втолковывал ей, она улыбалась. Двух передних зубов не хватало, под глазом – фингал, тусклые волосы собраны в жидкий хвост. Одетая в серый грязный пуховик и стоптанные сапоги, она шла неуверенно, по-видимому, была подшофе.

Саша сообразил, куда они направляются. В сторону леса, куда же еще! Дима ведет мать на поляну. С какой целью? Саша должен это узнать! Мальчик искоса глянул на поджавшую губы бабушку. Надо срочно от нее отделаться и проследить! Любопытство пересиливало страх.

План созрел моментально. Мысленно извинившись перед бабушкой, Саша сказал, что хочет яблочный сок. И печенье с банановой начинкой. Сладкого мальчику полагалось немного, потому что сахар вреден, к тому же у него на все подряд аллергия.

– Покупные сладости бесполезны, – наставительно заметила бабушка. – Хочешь, яблочный пирог испеку? Или банановый торт.

– Хорошо, – согласился Саша, втайне ликуя. – Только дома ни яблок, ни бананов нет.

– А мы зайдем и купим. Вот как раз и магазин!

Перед ними был супермаркет на первом этаже девятиэтажки.

– Мне еще надо… – Бабушка принялась перечислять, что собирается купить.

Саша знал, что покупки она делает раздражающе долго: внимательно читает упаковки, придирчиво разгадывает каждый фрукт, прежде чем сунуть в пакет. Ему того и надо, чтобы она отвлеклась, выпустила его руку, потеряла из виду.

План удалось реализовать на все сто. Да, бабушку жалко: примется искать его, распереживается. Да, Саше влетит по полной программе. Но игра стоила свеч.

К тому же он, подбегая к лесу, позвонил бабушке, сказал, что отошел на минутку, потерял ее из виду, вышел из магазина, стал ее искать, а теперь идет к дому. Бабушка ожидаемо раскричалась, пригрозила всыпать по первое число, она, мол, всех на ноги подняла, что он за негодник такой. Саша не стал слушать, выключил телефон. Бабушка знает, что внук жив. Позже он скажет, что телефон отключился сам по себе.

Саша убрал его в карман и забыл про бабушку. Были дела поважнее. Он не ошибся: Дима и Настя направлялись на поляну, фигуры матери и сына виднелись далеко впереди. Приближаясь к поляне, Саша замедлил шаг. Как и в прошлый раз, он пришел в разгар происходящего. Хотя внутренне был готов к тому, что может увидеть, мальчика замутило.

Дима с приклеенной улыбкой стоял посреди поляны. Настя, жалкая пьянчужка, которую он непонятно чем (может, дармовой выпивкой или другой неуклюжей ложью) заманил сюда, стояла рядом с лесным демоном. Они сплелись телами, как влюбленные или танцоры. Только видно было, что Насте это не доставляет никакого удовольствия. Демон прижимал женщину к себе, обвиваясь вокруг нее, как отвратительное подобие лианы. Выпученные глаза Насти, казалось, вот-вот вывалятся ей на щеки, багрово-синее лицо раздулось, ноги дергались, будто она приплясывала на месте от нетерпения, руки тряслись. Женщина не кричала, не звала на помощь, Саша слышал лишь хруст, словно ломались под ногами сухие ветки.

«Это же ее кости», – осенило Сашу.

Он испугался, что его стошнит. Хорошо, что не стоял, а сидел на корточках, иначе упал бы, грохнувшись в обморок. Мальчик зажмурился, стараясь восстановить дыхание. Голова кружилась, грудь сжалась, и Саша удивлялся, что приступа астмы опять-таки нет! Наверное, организм мобилизовался, сконцентрировал силы, чтобы не дать этому случиться в неподходящий момент.

Когда Саша, придя в себя, решился вновь поднять голову, то увидел, что Настя стоит, глядя на сына. Никто больше не сжимал ее, ломая кости и расплющивая внутренности; демоническое создание исчезло.

«Что произошло?» – растерянно подумал Саша, но в следующий миг сообразил.

Лесной демон не исчез. Это он стоит рядом с Димой, приняв обличье его матери. Внешне – точная копия женщины, ее слепок, а внутри – клубящаяся тьма. Дима смотрел на это создание с восторгом, а оно обхватило его за плечи. Возле их ног лежала черно-серая груда – не то тряпки, не то ветки. Она шевелилась некоторое время, а может, это был ветер. Потом всякое движение прекратилось, непонятная субстанция стала впитываться в землю, просачиваться сквозь нее, как грязная вода. Через короткое время на том месте ничего не осталось.

Дима и демоническая сущность в обличье его матери взялись за руки и пошли прочь с поляны. Саша вжался в землю, молясь, чтобы его не заметили, и ему вновь повезло.

– Моя новая мама! – донесся до Саши захлебывающийся, вибрирующий от счастья голос.

В ответ послышался смех – низкий, хрипловатый, напоминающий Настин, но все же отличающийся от него: в голосе слышались эхо, птичий свист и ветер, что поет высоко в кронах деревьев. Походка была деревянная, неловкая: спина чересчур прямая, ноги «новой мамы» с трудом сгибались в коленях, но буквально на глазах, шаг за шагом она двигалась все увереннее.

А уже через пару дней лесной демон совершенно освоился в новом теле. Саша постоянно смотрел в окно и фиксировал эти изменения.

В тот день, вернувшись из леса, он слег с температурой, поэтому никто его не ругал, все лишь волновались. От уроков Сашу освободили, велели отдыхать, и он целыми днями лежал в кровати, стоявшей возле окна.

В прошлом году ему подарили бинокль, и, наведя оптику на лицо Диминой «новой мамы», Саша видел, что синяк исчез с ее лица, отечность спала. Настя не только стала свежее и моложе, у нее выросли выбитые когда-то зубы! Одежда на ней и Диме теперь была новая, прически – аккуратные.

– Настька пить бросила, – рассказывала бабушка родителям Саши на кухне. – За ум взялась. Работу, что ли, нашла? Не знаю, но деньги завелись, это точно. Ремонт у них, похоже, начался. Приоделись оба. Зубы она вставила. И так быстро все! Удивительное дело.

Саша, в отличие от родных и соседей, не удивлялся. Лесной демон вживался в мир людей, и у него явно были способы сделать это эффективно.

Наверное, прежде это существо могло обитать только в лесу, но Дима открыл ему дорогу в наш мир, принеся в жертву никчемную, ненавистную мать. Теперь создание, облачившееся в личину Насти, расхаживало среди людей. Однако вряд ли его намерение состоит лишь в том, чтобы обустроить и украсить жизнь Димы. Он-то, может, по наивности так и считает, только Саша в этом сомневался.

Он трясся от ужаса, уверенный, что «новая мама» не ограничится Настей. А еще боялся, что в лесу может обитать не одна-единственная жуткая тварь, жаждущая обрести человеческое обличье.

И вскоре получил подтверждение своим опасениям.

Диму больше не били: «новая мама» встречала и провожала его в школу. Дворовые пацаны смотрели на них, но, разумеется, обижать подростка при матери не решались. А вскоре Саша увидел, как «новая мама» говорит о чем-то с Шурупом, и тот кивает с глуповато-восторженным видом (совсем как Дима не так давно на лесной поляне). Они поговорили, а после вместе двинулись прочь со двора.

Саша был уверен, что знает, куда «новая мама» повела Шурупа.

Спустя некоторое время Саша с ужасом заметил изменения в Шурупе. Если раньше этот парень пугал его по вполне прозаическим причинам, то теперь улыбающаяся физиономия, новая стрижка, непривычно опрятная одежда наводили мистическую оторопь.

Теперь их было уже двое, два лесных чудовища среди людей, которые ничего не знают, ни о чем не подозревают.

А через неделю, на излете мая, вся шайка Шурупа перестала быть людьми. Их главарю ничего не стоило заманить дружков в лес, а о том, что там случилось, догадаться было несложно.

Сезон охоты шел полным ходом, люди уходили в лес, а вместо них оттуда возвращались двойники, кошмарные монстры. Их становилось все больше, число подменышей росло. Что они будут творить с людьми? Как быстро доберутся до Саши и его родных?

Ему оставалось надеяться лишь на то, что квартира скоро продастся: ее наконец-то выставили на продажу, покупатели уже приходили, риелтор уверяла, что спрос хороший. Еще немного – и Саша и его родные переедут отсюда. Этот дом, двор и все жильцы – люди и нелюди – останутся в прошлом.

Саша радовался, пока ему не пришла в голову ужасная мысль.

Родители ведь хотят купить участок на природе, в коттеджном поселке. Возле леса! Леса, в котором, возможно, тоже обитают чудовища.

А следом пришла и вторая мысль, еще более ужасающая.

Про Настю, Шурупа и остальных Саша, по крайней мере, знал; в случае чего, находился бы во всеоружии, был готов сопротивляться. Но кто знает, за какими еще лицами скрываются лесные демоны? Кто в новом поселке, на соседней улице, в твоем городе человек, а кто монстр в человеческом обличье?!

В любой момент улыбающаяся маска сползет – и на тебя уставится морда чудовища. Ты не сможешь распознать врага до последней минуты, до того момента, пока не станет слишком поздно…

Таинственная история

На юридический я мечтал поступить сколько себя помню. Не потому, что юрист – модная профессия. Не было у меня и намерения стать крутым адвокатом, судьей или нотариусом, зарабатывать громадные деньги.

Дело было в другом. Я грезил о работе следователя, мечтал раскрывать уголовные дела и ловить бандитов, зачитывался детективами и пытался угадать, кто преступник. Примером для меня был дед, который всю жизнь проработал опером, ушел на пенсию старшим оперуполномоченным, в звании майора.

Дед и бабушка жили в соседней квартире, и на протяжении всех детских лет я кочевал из родительской квартиры в их. Время, когда дед пропадал на работе, помню плохо; на моей памяти он пенсионер и домосед, у которого всегда найдется время для внука.

– Детей не растил, жил на работе, теперь наверстываю, – говорил он.

От поступления на юридический факультет дед меня не отговаривал, но и особого восторга не выказывал.

– Трудная работа, собачья, – говорил он, а бабушка вздыхала, качала головой. – Хотя за время учебы, может, одумаешься, захочешь в нотариусы податься.

Я был уверен, что не одумаюсь.

О том, что меня зачислили в юридический институт при МВД России, который был в нашем городе, первым узнал, конечно, дед. Я ему сразу позвонил, потом прибежал рассказать.

– Форму станешь носить, строем ходить, – вздохнул дед, – ну смотри, сам выбрал. Мог и на обычный юрфак податься.

Бабушка хлопотала на кухне: пекла пироги. Вечером предполагался торжественный ужин в мою честь, родители (они у меня врачи-хирурги) должны были в кои-то веки вернуться домой вовремя. Мы с дедом сидели в комнате, и теперь, когда почти стали коллегами, я и спросил, были ли в его практике преступления, которые он не сумел раскрыть, которые до сих пор не дают покоя. Что-то необычное, загадочное.

Если честно, думал, дед отговорится, но он вдруг посмотрел на меня странным взглядом, в котором сквозила неуверенность, и произнес:

– Есть кое-что. Одно дело меня мучило долгие годы. Никогда никому не рассказывал, но, может, пришло время поделиться.

Я затаил дыхание: вот так предисловие! А дед между тем продолжал…

…Холод стоял страшный. Зима взялась за дело круто, третью неделю трещали сибирские морозы. Вызов поступил в восемь вечера, когда я уже собирался домой, отсыпаться. Почти сутки провел на ногах.

На первый взгляд показалось, что ничего особенного не ждет: смерть в результате удушения, погибший – молодой парень, вчерашний студент. Повздорил с кем-то, возможно, из-за девушки. Всякое бывает. Тем более на столе стояла ополовиненная бутылка вина. Стакан, правда, всего один, но убийца, конечно, старался следы замести.

Тетя пострадавшего, которая и вызвала милицию, перебудила своими криками весь дом. Была это, кстати, обычная панельная пятиэтажка в спальном районе. Женщина убивалась и голосила: погибший парень, Артемий, был ей как сын, единственный ребенок покойной сестры, которого она воспитывала с десяти лет.

– Одна я осталась на всем белом свете, – рыдала женщина. – Темочка уж такой хороший был, такой славный мальчик.

Как выяснилось, славный мальчик Артемий проживал в квартире недавно, переехал после смерти покойной бабушки. Соседи на него не жаловались, был он и вправду тихий, спокойный парень из тех, кто готов донести тяжелые сумки и уступить место в трамвае.

Обычно, приходя на работу (трудился в конструкторском бюро), Тема звонил тетушке, но в тот день звонка не было. Она не стала беспокоить, ждала, но к пяти вечера выяснилось, что Артемий на работе не появлялся. Тут тетушка запаниковала всерьез, побежала к нему домой, но дверь никто не открыл. В результате квартиру пришлось вскрывать, а внутри обнаружился Артемий, погибший, судя по всему, накануне вечером.

Казавшееся простым дело вскоре стало представляться совсем иначе. Как ни бились, мы не нашли в квартире ни малейшего следа присутствия посторонних лиц. При этом никто не протирал поверхности и не мыл полы, пытаясь скрыть отпечатки. Хуже всего то, что дверь была заперта изнутри не только на два замка, но и на задвижку, открыть ее снаружи никто не смог бы. Получалось, что Артемий закрылся в квартире сам и был на момент смерти один.

Окна тоже были закрыты, этаж – четвертый, никак не подберешься, вдобавок и балкона нет (если предположить, что преступник поджидал Артемия там, а после убил, вылез обратно и ушел).

По всему получалось, что никто в квартиру не входил, жертва находилась там одна. Никаких следов, зацепок, но при этом никаких сомнений: Артемий был убит, задушен, душили его шарфом, который так и остался на шее.

Мотива нет, подозреваемых нет, дело разваливалось на глазах.

«Агата Кристи какая-то, – думал я. – Убийство в закрытом помещении, герметичный детектив».

Я делал все, что положено, опрашивал, копал, где мог, чертил схемы, искал зацепки, но так ничего и не добился. Постепенно преступление стало забываться, его вытеснили другие, в них недостатка не было, так что все силы и ресурсы были брошены на новые дела.

Тетка Артемия несколько месяцев ходила, жаловалась, плакала, требовала найти убийцу, но в итоге сдалась и она. А вскоре скончалась.

Прошло несколько лет. О странном деле Артемия я иногда вспоминал, доставал папку, перебирал бумаги, убеждался, что сделал все возможное, и убирал папку на полку.

Через четыре года нам пришлось снова ехать в дом на улице Революции. Еще не зная подробностей, я почему-то был убежден, что все случилось именно в той квартире. Так и вышло.

Обстоятельства дела были словно под копирку. Жертвой снова оказался молодой человек, на сей раз не коренной житель нашего города, а командировочный, иногородний. Звали его Дамиром, в злосчастной квартире он поселился временно, на полгода. Жилье ценному сотруднику предоставило предприятие. Однако Дамир не пережил там и одной ночи.

Все повторилось: смерть в запертой изнутри квартире, никаких свидетелей, видевших, что туда заходил кто-то подозрительный. Ни улик, ни отпечатков, ни следов пребывания посторонних. Тело покойного лежало на полу в прихожей, несчастный был задушен, шарф (его же собственный) обмотан вокруг шеи.

Я проверял, но не нашел никаких нитей, которые связывали бы Дамира с Артемием. Дамир был разведен, на девять лет старше Артемия, которому на момент смерти исполнилось двадцать четыре. Трудились они в разных сферах, не имели общих знакомых. Собственно, у Дамира в городе знакомых вообще не было, если не считать коллег. Он приехал сюда впервые. Чтобы умереть.

На сей раз я был настроен еще более серьезно и решительно, потому что понимал: забыть, отложить дело в дальний ящик не сумею. Знал себя: не мог, как многие, просто переключиться.

Да и права не имел забывать!

В детективах нередко приходится читать, что убийство не имеет срока давности. Это не совсем верно. В нашем Уголовном кодексе прописано, что умышленное убийство – а здесь явно имело место именно оно! – относится к особо тяжким преступлениям, а значит, срок давности составляет пятнадцать лет с момента совершения. Но если преступник, убийца скрывается от следствия и суда, то течение сроков давности приостанавливается. Здесь же убийца не просто скрывался, он совершил преступление снова, это был уже настоящий рецидивист, и я был полон решимости поймать негодяя.

Носом землю рыл, как говорится, искал везде, ночей не спал, пытался соединить два дела, смотреть под другим углом – искал похожие случаи в других местах, даже в других городах, пробовал выявить серию, но ничего у меня не вышло. Как и дело Артемия, дело Дамира осталось нераскрытым. Это лишало меня покоя. Я то и дело размышлял над ними, возвращался мысленно, стараясь разгадать головоломку.

Время шло, перестройка отгремела, полным ходом и широким шагом шествовали по стране девяностые. Дел у нас прибавилось, а зарплату задерживали, и была она так мала, что едва хватало на еду и коммуналку. Но я не думал уйти из сыска, хотя оставались на посту, кажется, только фанатики.

Впрочем, однажды и мне пришло в голову уйти в охранную структуру. Звали, обещали зарплату в несколько раз больше. А у меня семья, жена, уже двое детей было. Хотелось выбраться из вечной нищеты, но жена, спасибо ей, хоть и тяжело было, не пилила, не требовала уйти с должности. Может, потому что сама была предана своей работе в библиотеке и тоже не готова сменить профессию на более денежную, но нелюбимую. Брала подработки, уборщицей у себя в библиотеке, например. Что вспоминать, выжили как-то…

Но, как и сказал, однажды чуть было не принял предложение перейти в охранную фирму, а остановило меня новое преступление, которое произошло в проклятой квартире на улице Революции, дом двенадцать.

Я решил: никуда не уйду, пока не докопаюсь до правды. И не ушел. Хотя в тот раз дознаться мне опять не удалось.

Итак, снова убийство в закрытой квартире. Опять погиб мужчина. К тому времени люди вовсю приватизировали жилье, покупали и продавали квартиры, вот и этот несчастный стал владельцем недвижимости. Рабочие только-только закончили ремонт, Савченко переехал в отремонтированное жилье и сразу был в нем убит.

Савченко – мужчина в расцвете сил: чуть старше тридцати, имел бизнес (ларек, помнится, и даже не один), жениться собирался. В те годы бизнесменов убивали нередко, но тут не было ни пули в затылок в собственном подъезде, ни взрыва машины. Происки конкурентов исключались, а что имелось? Все та же непонятная жуть с удушением в прихожей, в закрытой наглухо квартире – ни выйти, ни войти. Еще и сигнализация наличествовала. То есть Савченко пришел вечером домой, запер двери, а через несколько часов был задушен.