Война, о которой никто не хотел знать бесплатное чтение

Редактор-составитель, корректор Ольга Малахова

Консультант, корректор Елена Малахова

Автор названия Марина Матвеева

© Ольга Алексеевна Левина, 2025

ISBN 978-5-0065-7120-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

На обложке фотография моей бабушки – Ольги Левиной (Мыльниковой).

В 2000 году бабуля подробно описала, как пережила Великую Отечественную Войну, находясь в тылу. Сделала она это по просьбе моей сестры Полины, которая тогда училась в университете и готовила проект по истории, приуроченный к 55-летию Победы. Работа вошла в пятёрку лучших. Я тогда прочитала её на одном дыхании.

Спустя много лет мне захотелось перечитать ту тетрадь, где бабушка написала о военных годах. Сначала получилось найти черновые записи, которыми бабуля пользовалась, когда готовила свой рассказ, а также её дневники и воспоминания о своих предках, годах учёбы в техникуме, военном и послевоенном времени, тревожных 90-х… Всего этого я прежде никогда не читала. А в 2024 году нашлась, наконец, и та самая тетрадь, по которой сестра готовила свой проект. Мама сохранила всё это после смерти бабушки.

Сначала я просто хотела узнать, каким человеком была моя бабушка в юности, а заодно полюбопытствовать, писала ли она что-то обо мне, посмотреть на события моего детства её глазами. Потом оказалось, что в записях есть много деталей того времени и того мира, из которого родилось наше с вами настоящее. Эта связь пробудила во мне интерес к истории ХХ века и своего рода и стала отправной точкой для этой работы.

Как вы уже поняли, первыми я прочитала воспоминания бабули о войне, написанные в 2000 году. В 2018 я впервые прочла дневник, который бабушка вела в военные годы, и нашла черновики её более поздних воспоминаний. Я обнаружила, что эти источники дополняют друг друга и по содержанию, и по форме, и захотела объединить их, не вмешиваясь в суть. Я не добавляла от себя ничего, кроме примечаний, которые помогут вам в этом документальном путешествии. В 2025 году я дополнила написанное фотографиями из бабушкиных альбомов, документами, рисунками и географическими картами.

Бабуля хотела, чтобы внучки понимали, через что ей довелось пройти. Мне же хочется передать это понимание дальше, чтобы люди не забывали, что такое война, знали, как сильно она может изменить человека, и помнили, что во время войны всегда остаётся место жизни, какой бы тяжёлой она ни была.

А теперь слово моей бабушке.

Ольга Малахова

Учёба в КИТ

Костромской Индустриальный Техникум, фрагмент

выпускной фотографии.

Год моего поступления в Техникум1 был, кажется, последним годом, когда и отличники, и троечники сдавали экзамены на общих основаниях. Сдавала экзамены и я, хотя окончила школу только с двумя четвёрками: по слесарному и столярному делу (!). Когда я пришла сдавать экзамен по литературе, Н. А. Знаменский спросил, кто писал мне сочинение. Я ответила, что сама справляюсь с этим. «Сейчас мы это проверим», – сказал он и начал задавать вопросы. Мои ответы так ему понравились, что он сказал: «С удовольствием ставлю „отлично“».

Два года он ставил меня в пример моим однокурсникам, но однажды произошёл забавный казус. На занятиях по русскому языку были сразу две группы. Николай Александрович стал спрашивать меня, а я заявила, что никогда не учила правил грамматики и не знаю их. Дело в том, что я очень рано научилась читать и читала так много, что писала правильно, не задумываясь.

Мой ответ сразил его, а так как он был преподавателем с артистическими приёмами, то, воздев руки, трагикомическим тоном произнёс: «Я-то надеялся на неё, как на каменную стену, а она лопнула, как мыльный пузырь!» Хохот был оглушительный, ведь моя фамилия была Мыльникова.

Преподаватели у нас были замечательные. Самыми интересными для меня были лекции Никанора Евгеньевича Морозова (технология материалов), Павла Дмитриевича Яковлева (математика) и Марии Моисеевны Снисаренко (физическая химия) – видимо, благодаря особому таланту этих преподавателей.

Завуч Сергей Яковлевич Шошин был главным «дирижёром» учебного процесса. Все относились к нему с большим уважением и симпатией, а его авторитет был непререкаем.

Преподаватели КИТ. Фрагменты выпускной фотографии. Марии Моисеевны Снисаренко на этой фотографии не оказалось.

Практические занятия проходили в хорошо оборудованных лабораториях, где основную работу со студентами вели лаборантки: Нина Петровна, Евдокия Александровна (не помню фамилий) и Надежда Алексеевна Ипполитова – Наденька, как мы ласково называли её заочно. К ней мы доверчиво обращались в случае каких-либо затруднений, и она всегда умно и тактично помогала нам справиться с возникшими сложностями. Её доброта помогла мне и потом, в тяжкое военное время…

Училась я хорошо, часто получала повышенную стипендию, а к торжественным дням и денежные премии – был и такой вид поощрения за успешную учёбу.

Группа химиков-аналитиков КИТ, 1938 г.

Верхний ряд (слева направо): Елена Лоханина, Виктор Чижов, Валентина Смышляева.

Второй сверху ряд: Капитолина Макарычева, Анастасия Охлынина, Галина Новожилова, Фаина Глуховичева, Ольга Мыльникова, Ольга Баженова, (имя молодого человека справа в записях отсутствует). Третий сверху ряд: Савинков (имя в записях отсутствует), Таисия Тихомирова, Манефа Киселева, Мария Залётова, Вера Куликова, Тамара Чекина, Мария Соколова.

Нижний ряд: Мария Михайлина, Наталья Архипова, Любовь Голованчикова, Татьяна Макарова, Мария Гутман.

Года два или три я была старостой группы, помогала отстающим, принимала участие в субботниках, все годы учёбы пела в хоре. Были и ещё увлечения: недолго просуществовавший в Техникуме драмкружок и художественная гимнастика. Её мне пришлось оставить из-за тяжёлой болезни мамы: я была старшей из детей в семье, и все хозяйственные заботы легли на мои плечи.

Возвращаюсь в свои студенческие годы. Какими яркими были в Техникуме праздничные вечера! И вход, и вестибюль, и перила лестниц были украшены еловыми гирляндами, расцвеченными разноцветными лампочками. Эти огоньки и аромат хвои создавали особое, радостное и торжественное настроение. В актовом зале сияла великолепная люстра, в обоих залах блестел паркет, приглашая к танцам.

КИТ, школа западных танцев, 12 апреля 1938 г.

В актовом зале обычно играл небольшой симфонический оркестр, в другом зале – слепой баянист, которого знали все в городе. В Новый год в актовом зале всегда стояла высокая красавица – ёлка. Так ясно всё это вспоминается: оживлённые лица, весёлый гомон, звуки музыки – истинно праздничная атмосфера…

А ещё в Техникуме была одна традиция: после демонстрации 1 мая2 и 7 ноября3 студенты возвращались и шли в столовую, где их ждал горячий обед. Меню было неизменным: щи из квашеной капусты, котлеты с картофельным пюре и компот из сухофруктов. После нескольких часов, проведённых на свежем воздухе в праздничных колоннах, нам, слегка озябшим, обед казался необыкновенно вкусным, и как весело он проходил!..

Помню песенку, которую пели только у нас в Техникуме. За всю свою жизнь я её больше нигде и никогда не слышала. Кто сочинил музыку и слова – не ведаю. Вот она.

КИТ, выпуск 1940 г.

Из архива музея КИТ.

Диплом КИТ, 1940 г.

На последнем курсе я заболела туберкулезом лимфатических желёз. Шея была сильно опухшей, а температура всё время была повышенной, последние полгода она ежедневно была выше 38°. В таком состоянии мне пришлось готовить и защищать свою дипломную работу: по несколько часов каждый день проводить в лаборатории, дыша запахом йода, хлорной извести, парами кислот…

Спасибо Техникуму: два месяца профком выделял мне деньги на диетпитание, а после защиты диплома я получила путёвку в дом отдыха в Плёсе4, где провела весь июль 1940 года. По вечерам отдыхающие любили ходить к обрыву любоваться красавицей Волгой и лесными далями на другом берегу.

Однажды вечером я была потрясена необычным темно-красным закатом, охватившим полнеба. Ни до этого, ни после я не видела ничего подобного. Мне показалось, что этот закат предвещает реки крови, которыми будет залита наша Родина, и великие испытания. Сердце сжалось тревожным предчувствием…

Кексгольм

Предвоенные годы были тревожными. Сначала была задушена фашистами республиканская Испания. Потом Гитлер захватывал одну страну за другой. И вот война приблизилась и к нашим рубежам: 1 сентября 1939 года фашисты напали на Польшу. Севернее Ленинграда, в нескольких десятках километров от него, нашей стране пришлось воевать с прогитлеровской Финляндией5.

По распределению после окончания Техникума несколько человек, и я в том числе, должны были ехать на азотнотуковый завод в шахтёрский Донбасс, в Горловку, но потом выяснилось, что заявок в том году на химиков-аналитиков от завода не было. Тогда из Министерства химической промышленности нас передали Министерству целлюлозно-бумажной промышленности. Вместо Украины мы оказались в Автономной Карело-Финской Республике. Мы – это Гутман Мария, Лоханина Елена, Нефёдова Тамара и я.

Выпускницы КИТ, направленные в Кексгольм.

Смонтировано из выпускной фотографии.

Когда мы прибыли на место работы и с нами знакомился технический директор, он сказал, что наш Техникум – это известное ещё в дореволюционной России Техническое Чижовское Училище6, выпускавшее отличных специалистов.

В августе 1940 я начала работать на целлюлозном заводе в г. Кексгольме7 Карело-Финской АССР (автономной советской социалистической республики). Завод был расположен на берегу Ладожского озера при впадении в него реки Вуоксы. Удивительным казалось, что около центральной лаборатории растут кусты сирени, что между цехами зелёные газоны, а на них группы высоких стройных сосен. На наших заводах в те годы такого не было…

Завод и небольшие посёлки были окружены лесом, то сосновым, то смешанным. Однако гулять там не рекомендовалось: только в марте закончилась война, и кое-где ещё оставались мины.

На работу мы ходили по дороге, по лесным проверенным тропинкам, дышали чистым воздухом. В лесах встречались огромные замшелые валуны, похожие на сказочные избушки карликов. Воздух там был изумительный, целебный для меня. Я ожила после болезни и стала радоваться жизни. За пару месяцев опухоль почти исчезла, и температура стала нормальной.

Работала я сначала в лаборатории при заводской теплоэлектростанции, потом в центральной лаборатории, где мне доверили готовить титрованные растворы реактивов для всех цеховых лабораторий. Мне нравились люди, с которыми я работала, нравилась природа Карелии. Кроме интересной работы было общение с подругами и друзьями, книги, концерты и кино, занятия гимнастикой, а зимой и лыжные прогулки.

И вот пришла весна, ландыши, черёмуха и сирень, волшебные белые ночи… У большинства молодёжи на душе было спокойно, светло и празднично.

В поэме Маргариты Алигер «Зоя»8 есть такие строчки:

Но за весной пришло страшное лето. В июне в разговоре с одним человеком я упомянула, что ко мне скоро приедут мама и сестра. Он сказал, что лучше бы я посоветовала им не приезжать, т.к. на границе неспокойно: большая концентрация войск на той стороне, и немецкие самолёты летают над нашей территорией. Я удивилась, откуда такие сведения. Он ответил, что это рассказали приезжавшие на завод командированные с Украины. Я решила, что «у страха глаза велики», ведь 14 июня в центральных газетах было на этот счёт успокоительное разъяснение9 ТАСС (Телеграфное Агентство Советского Союза).

Слева – Кира Мыльникова, сестра бабушки.

Справа – Клавдия Мыльникова (в девичестве Гикавая), мама бабушки.

Субботним вечером 21 июня ко мне приехали мама и 14-летняя сестра. На другой день мы прошлись по городку, кое-что купили на рынке, позавтракали в кафе. Был чудесный солнечный день и настроение у всех было прекрасное. Потом я с подружками и сестрой отправилась загорать, а мама осталась готовить обед. Но загорать нам не пришлось. К нашему обычному месту – небольшой горке, где была группа сосен – нас не пропустили военные. Мы подумали, что идут учения. Ушли туда, где военных не было, но на лугу комары и мошки быстро нас выжили… Дома нас встретила мама с растерянным лицом и сказала каким-то чужим голосом: «Война… Сейчас по радио выступал Молотов…»

Началась другая жизнь… 5 июля моим родным удалось уехать (это было уже непросто). Некоторое время завод продолжал работать по-прежнему, однако в военных сводках по радио часто упоминались «бои на Кексгольмском направлении». Стало известно, что горят на границе с Финляндией города и посёлки. Была встреча с бежавшими оттуда двумя девушками-однокурсницами. Они пришли пешком, неся узелки и… гитару… Мы – мои подруги и я – дали им помыться, выслушали рассказ о их злоключениях, дали продуктов на дорогу, накормили горячим обедом и простились. Они ушли в сторону Ленинграда. Больше мы не встречались…

Начались воздушные тревоги. Из города уехали женщины и дети, стало пусто и тихо. Странно было видеть домá с окнами без занавесок. На заводе оставалось руководство и молодёжь, шла упаковка и вывоз оборудования. Каждый день мужчины с завода уходили в армию и народное ополчение. С группой уходящих у заводских ворот прощались остающиеся, причём сначала обе стороны были настроены оптимистично. Нам, молодёжи, казалось сначала, что война продлится несколько недель или, в крайнем случае, пару месяцев. Мы были уверены в том, о чём пелось в песнях тех лет.

Когда дела на заводе закончились, мы – девушки – стали работать на военном аэродроме: копали укрытия для самолётов, делали на них маскировочные сети (зеленые ветки на них надо было обновлять каждый день).

Объявлялись воздушные тревоги, пролетали вражеские самолёты. Их моторы издавали воющие звуки, резко отличающиеся от ровного рокота наших самолётов. Один раз мне привелось видеть падение горящего вражеского самолёта за лес и услышать взрыв.

Кончились белые ночи. Жаркое лето сменила ранняя осень. Страшно было по ночам в пустом доме, когда две мои подружки уходили на дежурство и мне приходилось оставаться одной на втором этаже, а на первом было двое парнишек младше меня. Зажигать можно было только синие лампочки. Рядом с домом враждебно шумел сосновый лес. В один из таких вечеров в дом вошли двое вооруженных мужчин, проверили документы, спросили, нет ли в доме посторонних. Несмотря на наш отрицательных ответ, они заглянули во все углы на чердаке, пошарили винтовками под кроватями, т.к. в комнатах было полутемно. Мы поняли, что ищут диверсантов и что враги в любой момент, вот так же, запросто, могут к нам пожаловать… Теперь в городе были почти одни военные. Нас, заводских, оставалось несколько десятков и все мы жили теперь в одном посёлке, ближнем к заводу. Мы – это девушки, т.к. те мужчины, что не были призваны в армию, оставались в городе как народное ополчение.

Севернее города рыли окопы. 10 августа одна из групп, занимавшихся этим делом, увидела десант парашютистов и завязавшийся бой. Девушек срочно увезли обратно в город. Вечером того же дня директор завода, секретарь парторганизации и начальник отдела кадров обошли наш посёлок и сказали, что возможно, ночью нас эвакуируют, а если нет, то утром мы должны получить свои документы в отделе кадров. Велено было взять с собой минимум вещей (не больше одного места).

Эвакуация

11 августа утром мы получили документы и весь день тщетно пытались уехать в Ленинград. За день 6—7 раз объявлялась воздушная тревога, но налётов не было. Три мои подруги и я провели ночь на 12 августа в пустом домике у вокзала, не снимая с себя пальто и сумок с противогазами. Нам было не до сна. Мы часто выходили на улицу. Видимо, вражеские самолеты несли бомбы ближе к Ленинграду. Ночь была полна звуками: отдалённой пушечной стрельбы, пулемётных очередей, рокотом наших самолётов и гадким воем самолётов противника, а чёрное небо чертили цветные следы трассирующих пуль.

Утром под завывание сирены наш поезд отошёл от станции. Мы направлялись в Ленинград. 12 августа 1940 года я приехала в Кексгольм и ровно через год отправилась обратно. Из Ленинграда мы с подругой с трудом выехали перед его блокадой11: она в Калининскую область, я в Кострому.

Поезд ехал медленно, часто останавливался, поэтому в Ленинград мы приехали к вечеру, усталые от волнений и двух бессонных ночей. В Ленинграде мы пробыли трое суток. Дни мы проводили на вокзале, стараясь скорее уехать. Ночевали в разных местах. Без прописки было запрещено там находиться, т.к. опасались проникновения в город шпионов и диверсантов из Финляндии. Мы знали, что жителям города было запрещено принимать приезжих. За нарушение этого предписания им грозил крупный штраф или трёхмесячное тюремное заключение, поэтому три ночи мы ночевали в разных местах.

Первую ночь провели у тётушки одной из нас, Нади. Вечером у Нади начался жар, поэтому она осталась там, а с ней её подруга. А я со своей подругой Наташей отправилась на Московский вокзал, где и провели день, тщетно пытаясь уехать. Вечером мы разыскали девушку, работавшую раньше на нашем заводе. Она жила в большом доме на Кировском проспекте, к тому же в коммунальной квартире, поэтому побоялась оставить нас у себя, а отвезла на окраину города, к одинокой старушке, у которой снимала комнату, когда писала диплом. Но старушка была бдительной и сообщила о неожиданных гостях куда следовало. Часов в 10 за нами пришли и повели в отделение милиции. Расспросив и проверив документы, нас с миром отпустили, но ночевать у старушки было нельзя, и мы уже в полночь вернулись в дом на Кировском, где и уснули, намаявшись за день. И снова – день на вокзале, а вечером мы приехали к моей школьной подруге. Она была одна с четырёхмесячным ребёнком. Её муж, морской офицер, был в городе, но на казарменном положении и дома почти не появлялся. После этой встречи мы с подругой не виделись 17 лет.

Утром мы снова отправились на вокзал и нам, наконец, повезло: купили билеты на поезд, идущий в нужном нам направлении. К ночи мы вышли на узловой станции Красный Холм, кажется. Забыла её название12.

Помещение внутри станции было забито людьми, спавшими вповалку на полу… Наташа, я и ехавший с нами от Ленинграда инженер всю ночь просидели на скамье в пристанционном садике. Ночи были уже прохладными, и наш попутчик научил нас обернуть ноги газетами для тепла.

На следующий день утром я простилась с подружкой: она уехала к родным в г. Калинин13 Калининской области, а вскоре и я с ленинградцем сели на поезд до Рыбинска.

Дальше мне предстояло плыть до Костромы на пароходе. Я разыскала в Рыбинске семью дальнего родственника, еле знакомого. Сам он был на заводе, но его жена приняла меня сердечно, предложила ванну, накормила обедом и уложила спать пораньше. Мне предстояло плыть до Костромы на пароходе. Билет первого класса родственник купил мне ещё утром, а после обеда они с женой пошли меня провожать. Когда мы подошли к пристани, мы увидели на высоком берегу массу женщин с детьми – беженцев… Городские власти помогали им с питанием, но не могли помочь быстро уехать. Когда подошёл пароход, на него хлынула такая толпа, что он сначала отошёл без гудков, а потом был вынужден вновь причалить, т.к. кто-то из семей попал на пароход, а кто-то остался на берегу, люди кричали и плакали, несколько женщин бросились в воду. Сама не помню, как я попала на пароход. Видимо, сначала помог мой провожающий, а потом толпа «внесла» меня на сходни… Вместо каюты первого класса, я провела весь вечер и ночь на переполненной палубе, сидя на чемодане.

Осень 1941-го

Утром следующего дня я была в Костроме. С замиранием сердца я шла к дому бабушки (он был ближе к пристани). Была тревога за маму и сестру. Больше месяца прошло с тех пор, как я посадила их на поезд в Кексгольме. Я ничего о них не знала, а дней через десять после их отъезда отец прислал телеграмму, спрашивая, где они. До меня тогда не дошло, что телеграмма шла несколько дней, а не один, как в мирное время. На мои письма в Кострому всем родным и знакомым, приехали ли они домой, не было ответа. Я с ужасом думала, что в Ленинграде их посадили с беженцами в товарные («телячьи») вагоны и отправили кружным путём в Азию, что в этой давке и духоте у мамы случился приступ астмы и она погибла без своевременной медицинской помощи, а сестра-подросток где-то затерялась… Но вот мне встретилась знакомая женщина, я спросила её о родных и с облегчением услышала, что она с неделю назад видела маму…

Радостно встретили меня в доме бабушки, вскоре туда пришла и мама. Они тоже не раз слышали по радио о боях на Кексгольмском направлении и очень тревожились обо мне. Я узнала, что 8 августа добровольцем ушёл в армию мой друг, а отец уехал по призыву накануне моего приезда…

Кострома изъ за Волги. На обороте штамп «Фотографъ-любитель Дмитрiй Ильинъ».

Родители бабушки: Клавдия и Алексей Мыльниковы. Алексей Михайлович в 1941 был призван в Красную Армию. Воевал на Волховском фронте, позже – на Западе. Был демобилизован в январе 1946.

Александра Гикавая и Алексей Гикавый – бабулины

бабушка и дедушка.

Фронтовые рисунки Алексея Мыльникова, Волховский фронт.

И снова началась другая жизнь: «походы» в ближние колхозы, где перекапывали картофельные поля в поисках оставшихся клубней, рытьё окопов в окрестностях… Я не могла никуда поступить на работу: в городе было много семей эвакуированных, их трудоустраивали в первую очередь, а я была местная.

19 сентября 1941

3 месяца войны порядком всех измучили, а конца ей пока не видно. Из нас четверых на работу устроилась одна Тамара, и то недавно, а я, Елена и Мария бездельничаем. Но меня не это мучит: прежняя раздвоенность чувств и мыслей, от которой я страдаю давно, теперь усилилась. Стараюсь забыться то каким-либо делом, то чтением глупых романов. Поступила было на курсы, но мамаша и разные родичи да знакомые уговорили меня бросить. Т.к. само посещение их было связано с некоторыми неприятностями, то я и решила их оставить. Мне и сейчас не нравилось ночевать не дома из-за каких-то курсов, а как подумала о том, что будет после их окончания… Ну, а я далеко не героиня. Иногда жалею об этом, а иногда бываю довольна. «Прославиться», как мечтает большинство курсанток, у меня нет ни малейшего желания.