Синие звезды бесплатное чтение

© Роман Романов, 2025

ISBN 978-5-0065-6226-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. Часть 1. История Луция

В замерзших столетия назад ледниках, куда проникая, лучи негреющего зимнего солнца растворяются в заснеженных кручах векового ледяного покрова, между тремя засыпанными искрящимся снегом холмами расположился огромный город, столица некогда великого Энноса, столетия спустя прозванного на юге Замерзшей империей.

Медленно кружась в морозном воздухе, блестя в солнечных лучах холодным огнем, словно искорки от горящего на высоком голубом небе костра, опускаются снежинки на пустынные улицы давно заброшенного города.

Ледяной ветер, свистя, распахивает скрипучие ставни, гуляет по пустым покинутым людьми комнатам заваленных снегом домов.

Среди этих ледяных развалин, прорезая центр города, тянется единственная сохранившаяся дорога, ведущая к возвышающемуся над городом дворцу, словно пропустившему время настигших страну несчастий, перенёсшемуся сюда с тех времен, когда процветал Эннос.

Перед дворцом во всем своем величии стоят, устремив гордые взгляды вдаль, застывшие в веках статуи императоров Энноса. За долгие годы сделанные из нерушимого синего аквомора они лишь слегка покрылись настывшей на них ледяной коркой, сделавшей эти изваяния еще более сказочно прекрасными.

Впереди них, блестя невероятным синим светом, удачно вписавшись в окружающий ее снежный фон, разместилась статуя первого императора Энноса – Августа Энокентия Тербского.

Его широко открытые глаза, расположенные под массивным лбом, печально смотрят на заснеженный пустой город, как будто грустно вопрошая у потомков:

«Что случилось с основанной мной великой империей?»

Правая рука императора опущена на загривок огромного льва, стоящего на задних лапах, с беспрекословной преданностью смотрящего в глаза своему повелителю, готового по приказу хозяина мгновенно кинуться на любого врага империи, защищая покой ее правителя.

Вход во дворец закрывает массивная дверь из такого же синего аквомора, нисколько не поблекшего за прошедшие столетия.

За ней, в центре величественного зала на золотом троне, уставившись в одну точку ослепительно синими, словно ночное небо, глазами, сидит ссохшийся от прожитых веков старик. Его давно выцветшие седые волосы клоками спадают со сморщенной, как у мумии, головы, видевшей за столетия столько, сколько не дано увидеть ни одному смертному.

Слышится легкий монотонный треск каминов, согревающих этот островок жизни среди замерзшего ледяного царства.

Старик смотрит вдаль, которая, несмотря на отделяющие ее десятки тысяч километров, ярко вырисовывается в его сознании, как будто весь мир лежит перед ним.

Вот серебристые корабли острова Ройзс с идеально гладкими, словно зеркала, блестящими на солнце корпусами стремительно разрезают водную гладь Лазурного моря.

Чуть подальше на покрытых зеленью холмах, раскинувшихся за Чертой Якова II, шагают, отбивая ритм, солдаты Аутсмении, над которыми, паря в воздухе, летят прирученные человеком диковинные птицы-танзаны. Они медленно приближаются к пограничным укреплениям, защищающим границу двух враждующих столетиями государств, готовясь дать кровавую развязку, навсегда закончить эту войну, выйдя из нее победителями.

Старик отводит взгляд. Все, чтобы ни происходило в мире, способны видеть лИонджи, но не это интересует их, им требуется кое-что другое.

Лионджа вновь устремляет вдаль свои сапфировые глаза, ища по земле то, что ему нужно, как голодный волк рыскает в поисках своей жертвы.

Найти не составляет труда:

Пропахшее запахом тухлой воды небольшое рыбацкое поселение на побережье Лазурного моря. В одной из бедных лачуг, сделанной из гнилых досок, укрывшись за несколькими сваленными в углу матрасами, навзрыд плачет девочка, растирая грязными ручонками покрасневшие от слез глаза.

Ее отец, встав, словно артист в театре, в который раз устраивает пьяную драму, изрыгая на домочадцев ругательства:

– Паскудина, гулящая тварь! Ты виновата во всех моих несчастьях, и тот обуз, что ты мне нагуляла! Если бы не ты, я бы выбился в люди! Ты довольна?!

Продолжает с пеной у рта кричать он, со всей силы тряся вырывающуюся из его цепких рук жену.

Девочка плачет от бессилия, в этот момент ненавидя отца и весь мир, позволяющий издеваться над ними. Ее охватывает жуткая паника, парализующая все ее существо, страх и невыносимое отчаяние.

«Злость, ненависть, страх, отчаяние», —лионджа впитывает их, чувствуя, как они приятным теплом заполняют ссохшееся тело, согревая старые мускулы.

Он внимательнее приглядывается к отцу, у которого за пьяным бредом скрывается невероятная злость и тоска от не свершившихся надежд, не сбывшихся мечтаний, разрушивших его жизнь.

Что для энергетического вампира может быть приятнее страха ребенка и отчаяния не прожитой жизни?

Лионджа блаженно улыбается, выискивая холодным синим взглядом новую жертву.

Окутанная аквоморовой дымкой Лиция. У ничем непримечательного серого здания суда на корточках сидит человек с остекленевшим от горя взглядом. Тысячи людей проносятся мимо него, и, несмотря на это, он чувствует себя совершенно одиноким, понимая, что в этом мире у него не осталось ни единой родственной души. Его жена погибла несколько дней назад по вине молодого нахального аристократа, не понесшего за это никакого наказания.

Жгучее чувство несправедливости, когда люди, поклявшиеся бороться с преступностью, лгут самым вероломным образом, с язвительной ухмылкой доказывают правоту богатого негодяя, выставляя пострадавшего дураком, насквозь, словно раскалённое железо, пронизывает его изнутри, смешиваясь с бесконечным отчаянием от потери родного человека.

Лионджа самодовольно улыбается, потирая ссохшиеся руки.

Что может быть приятнее чувств человека, насквозь уничтоженного отчаянием и несправедливостью, разуверившегося в чем-либо, потерявшего всякий смысл жить?

Приятное тепло от страданий других людей продолжает наполнять его старое тело. Старик отхлебывает из золотого кубка, наполненного синим пузырящимся аквомором, имеющим противный кислый запах. Для любого другого человека это был бы чистейший яд, но не для энергетического вампира, его он подпитывает изнутри. Проглотив неприятную жидкость, старик снова уходит в мир своего сознания.

Пыльный степной городок, где сквозной ветер, поднимая в воздух песок, вихрем гонит его по разбитым купеческими караванами дорогам.

За высокими закрытыми ставнями окнами в одном из богатых купеческих домов слышатся тяжелые вздохи и стоны лежащего на белоснежных подушках ребенка. Вокруг него, негромко перешептываясь, с задумчивыми лицами стоят несколько десятков лучших лекарей, так и не сумевших определить убивающее мальчика заболевание. Отец ребенка, богатый купец, облаченный в толстую суконную рубаху, вяло переговаривается с ними, прижимая к себе рыдающую супругу, понимая, что все золото, хранящееся в сундуках дома, просто бесполезный блестящий мусор, не способный спасти жизнь его сыну.

Лионджа резко вздрагивает, словно получив обухом по голове. Увиденное навевает горькие воспоминания, напоминая события, когда-то произошедшие с ним самим, когда он еще звался Луцием Корнелием Нованом.

Спустя столетия его историю прочитает какой-нибудь премудрый летописец, сидящий в окружении старинных книг в одном из огромных залов Свободной академии наук острова Ройзс и, ознакомившись с ней, посчитает ее сказкой древности, глупым мифом, придуманным когда-то в силу невежества людей. И он оставит лишь историю Энноской империи, отбросив из нее все лишнее и непонятное.

Три тысячи лет назад на самом северном побережье Лазурного моря народ, называющий себя «эннос», что в переводе с их языка означает «счастливые», основал одну из величайших империй, когда другие племена еще одетые в звериные шкуры, бегали по бескрайним лесам, загоняя дичь.

Эннос расширялся, приобретая все новые и новые территории, когда однажды далеко на севере, где заканчивают течение прозрачные воды великой реки Лифенес, называемой на юге Кристальной, небольшой группой первооткрывателей было обнаружено необычное явление: они заметили выходящий из-под земли голубой дым, ковром устилающий скрытую под ним землю.

Исследователей манил этот дым, словно захватывая в свой плен, заставляя дальше и дальше двигаться по покрытой им территории.

Непонятные голоса начали звенеть в их ушах, кисловатый дым впитывался, порабощая разум людей, пока они один за другим не кинулись на землю и, словно дикие звери, не начали, рыча, от неясного, но неумолимого желания рыть землю.

Земля оказалась мягкой, словно кто-то разрыхлил ее мотыгой буквально несколько часов назад, а под ней стали попадаться густые, словно смола, блестящие синие капельки неизвестного ранее вещества, находя которые, люди, рыча от нетерпения, запихивали себе в рот.

На руках, дотронувшихся до аквомора (так позже была названа эта находка), появлялись огромные кровоточащие, покрытые рубцами синие ожоги. А попадая в рот, эти ядовитые капли вызывали невыносимую жгучую боль, но сила неизвестного вещества оказалась сильнее людей. Так и не сумев преодолеть волю нашептывающих в голове голосов, заживо сгорев изнутри, погибли первооткрыватели.

Проживающие здесь оленеводы называли это место раздольем неупокоенных душ, сосредоточением злых демонов и духов, завлекающих к себе, чтобы убить добрых людей.

Последующие экспедиции также не имели успеха: либо не решались ступить на проклятую землю, либо больше никогда не возвращались с места, покрытого синим дымом.

Так и не поняв, что это, от опасной находки отстали, и вскоре она стала не более чем одной из страшных легенд, которыми темными ночами, когда за закрытыми ставнями, надрываясь, воет пронизывающий ветер, родители пугают непослушных детей.

Два века спустя великий ученый Прокопий Аганван Керанский, изучающий свойства и происхождение газов, заинтересовался старой легендой о клубящемся на севере синем дыме, сводящем с ума и убивающем людей.

Соорудив защищающий дыхание костюм, он отправился туда, несмотря на тщетные попытки знакомых отговорить его.

«Это неизвестное явление, действительно, сводит с ума», – сделал в своем дневнике заметку Прокопий. – «Даже несмотря на все предосторожности, которые были мной приняты, дым как будто проникает внутрь, вызывая в сознании неясные, словно отблески чьих-то воспоминаний, голоса и видения, правда неспособные проникнуть дальше, чтобы завладеть моим сознанием. Пробыв здесь пару недель, действительно, начнешь верить в демонов и злых духов, выдуманных в силу своего невежества дикими племенами и народами».

Устав от постоянных видений и кошмаров, ученый решил захватить пару ящиков с аквомором, чтобы продолжить его изучение в столице.

Прокопий был очень удивлен, когда по прибытии обнаружил, что тягучие сгустки синего вещества превратились в твердые блестящие камушки, больше не обжигающие кожу.

Неизвестно почему, но в голову ученого пришла идея растопить аквомор и изготовить что-нибудь из получившейся массы.

Созданные из аквомора украшения были невероятно красивы: синие с небольшими сиреневыми крапинками, мерцающие в темноте холодным огнем, завораживающие, словно ночное небо, и одновременно вгоняющие в тоску от величия этого мира.

Как всегда бывает у людей, с самого своего появления обладающих неудержимым желанием создавать орудия, чтобы убивать себе подобных, в голову ученого пришла идея выплавить из аквомора красивый расписной кинжал в подарок на день рождения императора. Практическая польза, по мнению Прокопия, от этого оружия была невелика, но для императора, обожающего всякие побрякушки, он бы вполне подошел.

Кинжал получился превосходным.

Как того и следовало ожидать, император Марк III похвалил ученого за столь чудесный подарок, а после отправил кинжал к другим побрякушкам, которыми и так уже были завешаны все стены дворца.

Скорее всего, кинжал так бы и провисел до наших дней никому не известным элементом декора, а аквоморовые залежи снова были бы забыты, если бы не произошедший случай.

Группа убийц, нанятая Иннатской империей, с которой в то время Эннос вел войну, организовала нападение на императорский дворец.

Попавшись на их уловку, большинство стражников завязли в сражении у входа, когда их предводители сумели проникнуть внутрь, оказавшись в императорских покоях.

Охранявшие покои стражники не успели даже сообразить, что произошло, как были убиты, а император остался один на один с двумя наемниками, которые, ухмыляясь, медленно приближались к нему.

Марк отступал, молясь богам, желая избежать неминуемой смерти, ища глазами, чем можно защититься. Его внимание привлек синий кинжал, висящий на стене под самым носом, и он, недолго думая, схватил его.

Грузный, обрюзгший, с выпирающим вперед животом, не бравший в руки оружия со времен своей молодости, император Марк был легкой добычей для двух профессиональных убийц, собирающихся покончить с ним.

Один из наемников кинулся вперед, желая насквозь пронзить толстое брюхо монарха.

Император в панике парировал этот выпад.

Синий кинжал ослепительно заблестел, словно зеркало, а меч убийцы, стукнувшись с ним, с треском разлетелся на множество осколков под их общий удивленный вскрик.

Император, размахнувшись, со всей силы вонзил свое оружие в растерявшегося наемника. Кинжал вошел в него, словно в масло, перерубив пополам.

Второй убийца в ужасе смотрел, как грузный неповоротливый монарх расправился с его товарищем по оружию – профессиональным воином.

Кинутый кинжал просвистел в воздухе, прорубив кожаную броню и, пройдя насквозь, пригвоздил второго наемника к гранитному бюсту, стоящему в конце коридора.

Позже, отойдя от произошедшего, император приказал более подробно изучить свойства спасшего его аквомора. Как было выяснено учеными Энноса, это было непросто твердое вещество, оно было самым твердым из того, что знали энносы. Тверже стали, тверже гранита и даже тверже алмазов.

Разумеется, подобное открытие обрадовало правителя, в глазах которого заблестела жадность оттого, сколько теперь, обладая новым оружием, он сможет отобрать богатств у соседних стран и народов.

Для защиты ценного месторождения была построена огромная синяя стена, отгородившая этот край от остального мира. Никто не посмеет ограбить Эннос, обратив аквомор против них! Вскоре для добычи ценного вещества стали ссылать заключенных, которыми был построен каторжный город – Аквоморий.

Производство аквомора закипело жарко в столице, а затем и в соседних с ней городах, словно грибы после дождя, вырастали предприятия по его переработке. Единственным минусом производства было то, что оно выделяло огромное количество синего дыма, постепенно превращающего цветущие города Энноса в ядовитые развалины, вызывающего все новые и новые болезни у горожан. Но искалеченные судьбы подданных мало волновали его величество.

История аквомора, имевшая до того момента исключительно производственное значение, изменилась, когда в небольшом торговом городке Нойзи родился человек по имени Луций Корнелий Нован, ставший первым лионджей.

Не было ничего необычного в этом появившемся на свет ребенке, кроме одной особенности, которая, впрочем, не так уж редко встречается у людей. Он очень любил злорадствовать: ушибся друг, заболел сосед, потерял кто-нибудь золото, все это доставляло удовольствие маленькому Луцию.

«Это кто же так делает, гаденыш ты этакий! – ругала его мать. – Друг упал, а ты вместо того, чтобы помочь, давай смеяться. Кто же после этого с тобой водиться будет?» – и мальчик виновато кивал головой, сам не понимая, почему в такие моменты его наполняет какая-то черная радость, не понятная другим.

Позже, когда Луций подрос, он научился совладать со своими эмоциями, высказывать с натянутой на лицо грустной маской слова соболезнования, чувствуя, как при этом радуется его нутро.

Пришел день, когда он стал хозяином огромного состояния, доставшегося ему по наследству.

Вскоре Луций обзавелся семьей, у него появился сын, названный им Гаем Корнелием Нованом. Отец не чаял в сыне души, проводя все свободное время, занимаясь им. И, возможно, эта семейная идиллия продолжалась бы и дальше, а Луций, скорее всего, прожил бы счастливую, богатую, но не такую долгую жизнь, если бы не произошедшие события.

Род Нованов вел многовековую конкуренцию, которая часто бывает между людьми, занятыми одним и тем же ремеслом, с купеческим родом Маглингеров.

В одну из ночей Луций был арестован по ложному доносу, состряпанному враждующим с ним родом, и сослан на каторгу в Аквоморовый город, а всем его состоянием завладели Маглингеры, безжалостно выгнав его семью на улицу.

Прибыв на место, Луций сходил с ума по покинутой им семье, молясь всем богам, в которых верил и не верил, чтобы они помогли ему.

И вот однажды, нагружая тележку синим веществом, он заметил, как в этой желеобразной массе что-то заблестело, словно звездочка, упавшая с неба.

Удивленный каторжник вытащил находку. Это был небольшой продолговатый, согнутый полумесяцем предмет, светящийся нежно-голубым светом. Позже, когда Энноса уже не существовало, в Вистфальской мифологии подобные находки были названы Слезами Акилина.

Слеза Акилина, оказавшись на ладони, слегка зашипела, начав впитываться в его руку, как бывает тают снежинки, попадая на теплую кожу человека.

Как и всех заключенных, находящихся здесь, Луция постоянно мучили неясные видения и неуловимые страхи, напоминающие бред, бывающий при температуре, когда человек понимает абсурдность приходящих ему мыслей, но не может ничего с ними поделать. Видения изматывали, не исчезая ни на мгновение даже во время сна, постепенно сводя с ума.

И в тот момент, когда лежащая на руке находка закончила впитываться, сознание Луция стало ясным, преследующие каторжника нудные видения исчезли, а вместо них появилось что-то новое, что-то незнакомое ему.

Поддавшись внутреннему зову, Луций сдернул защищающую дыхание плотную кожаную маску, начал дышать полной грудью, вдыхать синий дым. Но, несмотря на это, видения и голоса не вернулись, а вместо этого произошло кое-что другое.

Он как будто остался стоять на месте, но его разум отделился от тела и понесся куда-то вдаль. Луций увидел себя, застывшего рядом с желеобразной кучей аквомора. Все происходящее напоминало сон, которым можно управлять, словно откуда-то сверху видеть то, что происходит на земле.

В нескольких сотнях шагов от него в соседней шахте он увидел, как несколько надсмотрщиков издеваются над заключенным, всем сердцем проклинающим их. Луций почувствовал, как ненависть, злость и страх отделяются от того заключенного и начинают впитываться в него, наполняя Луция силой, словно приятным теплом, растекаясь по телу.

С каждым последующим днем с ним происходило все больше изменений, превращающих его в лионджу.

В детстве, читая сказки про оборотней и вампиров, Луций знал, что эти темные сущности боятся света и потому днем прячутся в подземельях, куда не проникают яркие солнечные лучи.

С ним же произошло нечто другое: он стал бояться воды.

Будь то чистая вода или чай, коричневый бульон супа или любая другая жидкость, она вызывала у него дикое чувство ужаса и отвращения, которое он не мог себе объяснить. При этом пить ему хотелось, Луций чувствовал, как пылает пересохший рот, но не мог пересилить свой страх, чтобы выпить хотя бы один глоточек, чувствуя себя странником, заблудившимся в знойной пустыне, который вдалеке видит воду, но, лишенный сил, не может до нее дотянуться.

Так продолжалось несколько недель, изводящая его жажда не отпускала, пока, наконец, сообразительный ум Луция не придумал, как ее утолить.

Он спрятал несколько желеобразных шариков аквомора себе в одежду, и когда стражник принес ему скудный обед, каторжник, не глядя, кинул эти шарики в чай, тут же превратившийся в непонятную массу, похожую на кисель.

Но страха к этой массе не было, наоборот, она притягивала, и Луций, выпив этот кислый пузырящийся напиток, почувствовал приятное тепло, а мучавшая его жажда исчезла.

Еще одной метаморфозой, случившейся с Луцием, было то, что он совершенно перестал чувствовать телесную боль. Много раз надсмотрщик, являясь в плохом расположении духа, избивал его плетью, которая ранее невыносимо жгла, оставляя на спине огромные кровавые раны. Теперь же не было ничего: ни боли, ни ран. Словно образуясь, они тут же затягивались совершенно непостижимым образом.

Иногда, видя свое отражение в висящих в коридоре зеркалах, каторжник замечал, что его глаза поменяли цвет. Будучи раньше карими, они стали ярко-синими, словно капельки аквомора, вставленные в глазницы, и когда он того желал, в них загорался какой-то холодный огонь, и Луцию казалось, что из зеркала смотрит не он, а потусторонний демон, поселившийся внутри его плоти.

С течением времени Луций все больше и больше учился управлять данной ему свыше способностью, когда однажды его разум отправился в место, которое он каждый день видел во снах, – в его родной город Нойзи.

Перед ним предстал небольшой застеленный синей дымкой городок. Он увидел сына, который, как и тысячи беспризорников, скитался по улицам в поисках пропитания, выпрашивая милостыню или перебиваясь случайными заработками. Жену найти не удалось. Вместо нее сознание показало небольшой холмик, поросший чахлой травой. Луций понял, что она умерла.

На него нахлынула невыносимая ярость на Маклингеров. Спустя несколько минут он увидел главу их рода – Антони Фленгера Маклингера. Толстый, неуклюжий старик сидел в своем доме, в пиршественном зале, уплетая стоящие на столе блюда, и что-то с величественным видом хозяина рассказывал сидящим вокруг него гостям.

– Ну, ты у меня, толстая морда, ответишь! Подавишься куском боров! —зло подумал Луций, возвращаясь разумом обратно в Аквоморий.

Все последующие дни он не находил себе места, наблюдая за сыном, обдумывая план побега, мечтая о скорейшем воссоединением.

– Шаг назад, руки за голову! – раздался такой знакомый любому каторжнику клич.

Луций поднял на патрульного свои зловещие глаза.

– Ты снимешь с меня цепь, – холодно произнес он.

– С чего бы это? – захохотал стражник, но, встретившись взглядом с лионджей, ему стало не до смеха.

Он выполнил то, что просил от него демон, и замер парализованный ужасом.

Короткий удар вытащенного у стражника меча лишил того жизни. Стражник, облегченно вздохнув, плюхнулся на землю. Даже смерть была лучше взгляда этого существа.

Луций сдернул с лица надоевшую кожаную маску, скинул каторжную робу, оказавшись раздетым по пояс, оголив торс, который от кружащих аквоморовых испарений тут же приобрел синеватый оттенок. Он двинулся вперед, туда, где практически у самого горизонта, возвышаясь, словно горный массив, виднелась стена, отгораживающая Аквоморий от остального свободного мира.

Не успел каторжник пройти и сотни метров, как заметивший его стражник заорал:

– Эй, ты куда? Не дури! Вернись на работу! —бросился он вдогонку за Луцием, размахивая плетью, свистящей в воздухе.

Луций не сбавил темп, продолжая удаляться от него.

Стражник в три прыжка догнал беглого каторжника, на ходу обнажая меч, горящий холодным синим светом, – самое грозное оружие Энноса.

И только приблизившись к Луцию, патрульный заметил, то, что он принял за каторжную робу, было цветом кожи, блестящей также, как и меч в его руках.

Они встретились глазами, и стражник, увидев их, попятился назад. Ярко-ярко-синие, пылающие ледяным огнем, выражающие холодную ненависть и внушающие ужас. Это были не глаза человека, а демона, вышедшего из глубинного ада и представшего перед ним.

– Извините, что потревожил, – прошептал патрульный, пятясь назад, думая в этот момент: «Кажется, у меня от этого чертового аквомора крыша поехала, раз такое мерещится». И стражник без оглядки побежал назад, чтобы больше не видеть эту сущность, взгляд которой ему будет сниться еще много ночей подряд, заставляя просыпаться в холодном поту.

А Луций шел дальше и дальше. Попадающиеся ему другие патрули, так же охваченные диким ужасом, какой бывает только когда человек соприкасается с потусторонним миром, убегали, убеждая себя, что увиденное лишь плод их воображения.

«Наверное, голоса таких сущностей мы постоянно и слышим, и никакие это не галлюциногенные газы, как стараются убедить нас ученые», —подумал один из патрульных, встретив Луция. «Уволюсь отсюда, к черту их деньги, когда тут демоны разгуливают!»

Луций добрался до стены. Стражники предупреждающе закричали, затем выпустили десятки стрел, которые, просвистев в воздухе, врезались в беглеца, не причинив тому никакого вреда. Но и находящимся на стене было достаточно лишь встретиться с Луцием взглядом, чтобы, забыв обо всем, впасть в ужас.

Беглец перебрался через стену, оказавшись, наконец, на свободе. Никто и не пытался его остановить. Луций ликовал. Идя по Аквоморию, он впитал столько страха, испускаемого стражниками, что до сих пор чувствовал приятное тепло, греющее его тело.

Никто не искал сбежавшего каторжника, точнее, всем было не до него. Из шестисот работающих здесь охранников больше половины решили уйти в отставку, наотрез отказавшись выходить на работу за любое жалование, заставляя трястись от ярости и топать ногами коменданта Аквомория. Каждый, глупо улыбаясь, рассказывал правдоподобную историю, почему ему срочно нужно покинуть это проклятое место, но никто и словом не обмолвился об увиденном накануне демоне.

Вскоре Луций оказался в родном Нойзи, городе его сновидений, в городе, к которому когда-то были прикованы все его мечты и планы. Но это было в прошлой жизни, жизни незнающего бед богатого торговца. Теперь же, скитаясь между серыми постройками городских кварталов, он был всего лишь одним из множества бродяг, странствующих по бескрайнему Энносу.

В городской сточной яме, где в сливаемых дворцами местной знати помоях копошатся черные крысы, выискивая себе пропитание, недовольно зыркая красными глазами на греющихся здесь бездомных, Луций нашел своего сына Гая.

Перепачканный мальчуган опасливо взглянул на приближающегося к нему статного мужчину с ярко-синими, небесного цвета глазами и шарахнулся в сторону, не узнав отца.

– Стой! – крикнул Луций, стараясь задержать ускользающего сына.

Но тот даже не обернулся. Измученному за время долгих скитаний Гаю казалось, что его могут искать лишь для того, чтобы причинить вред.

– Гай, ты меня разве не узнал? – прокричал ему в след отец.

Но ужас продолжал гнать мальчика прочь от незнакомца.

Вскоре Луцию удалось схватить сына за плечи. Тот, пытаясь вырваться, словно дикий зверек, пойманный хищником, испуганно смотрел расширенными от страха глазами и, всхлипывая, закричал:

– Отпустите! Я ничего не сделал! Вы обознались! Пожалуйста, отпустите! – и на хлопающих глазах выступили слезы.

Луций прижал сына к себе:

– Разве ты не узнал отца? Гай, это же я, твой папа. Да перестань ты уже вырываться, проказник.

Ребенок резко замолчал, уставившись на Луция раскрытыми от удивления глазами:

– Как? – не веря, прошептал он, рассматривая отца. – Мне это не снится?

– Нет, Гай, тебе это не снится, – чувствуя, как у него самого выступили слезы, ответил Луций. – Теперь мы будем с тобой вместе, и так будет всегда.

Прошло несколько недель. Доведенный до изнеможения Гай начал восстанавливаться после перенесенных им испытаний. И Луций не отходил от сына ни на шаг, неустанно стараясь поднять ему настроение, уча заново радоваться жизни.

– Представляю лица стражников, – засмеялся Гай, когда отец рассказывал о своем побеге. – Так им и надо за то, что удерживали тебя!

– Видел бы ты их лица, когда они пошли увольняться, – смеясь, ответил Луций.

– Но ты не мог их видеть, ты уже был по пути сюда!

– Я же уже сказал, что способен видеть все, где бы это ни происходило.

– Я тебе не верю, – нахмурив лоб, серьезно произнес сын. – Ты все это выдумал, чтобы развлечь меня.

– А как же я оказался здесь? —лукаво улыбнувшись, спросил отец.

– Не знаю, но как-то по-другому, а мне не хочешь говорить, думая, что я не пойму, поэтому и придумал эту сказку, – неуверенно произнес ребенок.

– Хочешь, скажу, чем сейчас занимается твой давний соперник Дамон, который постоянно отбирал у тебя то, что ты раздобыл за день? – хитро спросил Луций.

– Никто у меня ничего не отнимал! – огрызнулся в ответ сын. —Тем более этот жирный нахал! Это я его бил, а не наоборот!

Луций потрепал Гая по голове:

– Правильно, мы Нованы не позволим, чтобы нас кто-то обижал, насколько бы сильнее не был наш противник.

Гай утвердительно кивнул головой.

– Считай это честным правосудием за твои синяки, сейчас Дамона у Кривого моста бьют двое старших ребят, уставших от его выходок.

Лицо Гая на мгновение просветлело. Отец заметил промелькнувшую улыбку, которую ребенок попытался скрыть.

«Мой сын», – самодовольно подумал Луций. – «И привычки как у меня в детстве».

С течением времени детский разум Гая сумел принять и поверить в правдивость слов в отца. Луций рассказал ему обо всех изменениях, произошедших с ним, кроме одной, пожалуй, самой главной – той, что превратила его в лионджу. Неизвестно почему, но у него не хватало мужества признаться, что он испытывает наслаждение, видя чьи-то мучения. Как бывает трудно сознаться близким в своих злодеяниях даже самым закоренелым преступникам, из-за страха разочаровать их любовь.

– Если ты стал бессмертным, я тоже хочу стать таковым, – однажды подумав, произнес мальчик, а затем серьезно добавил: – А то тебе скучно без меня будет.

Луций засмеялся при его по-детски наивных словах.

– Когда-нибудь я найду бессмертие и для тебя, обещаю, – и, почувствовав порыв тщеславия, договорил: – И для твоих потомков. Род Нованов станет бессмертным!

– А это возможно? – глядя на отца широко раскрытыми глазами, спросил Гай.

– Нет ничего не возможного в этом мире, сынок.

Сейчас Луций чувствовал себя богом на земле, способным на все. Ему еще предстояло узнать, как сильно он заблуждался.

Шли дни, Гаю становилось лучше, и Луций вернулся к своим мыслям о мести Маклингерам. Он начал подолгу оставлять сына одного, исполняя задуманное. Теперь они практически не общались. Впереди была бессмертная жизнь, поэтому Гай мог и подождать, а вот месть ждать не могла.

– Пап, давай просто уедем с этого места, которое принесло нам столько страданий, и начнем жизнь заново, – жалобно просил Гай отца, когда тот изредка появлялся в снятом им жилище.

Но Луций лишь отмахивался от него:

– Это вопрос чести, сынок. Как мы можем спокойно жить, когда Маклингеры не получили заслуженное?

И Гай, соглашаясь, грустно кивал головой.

Иов Фленгер Маклингер закончил работу и, бегло взглянув на стопку лежащих перед ним на столе бумаг, облегченно вздохнул. Все сходилось, никто не обманул их род ни на единую крону. Конечно, ведь как могло быть иначе, когда он был лучшим бухгалтером из когда-либо живших в Энносе, или, по крайней мере, он так считал сам.

Иов убрал бумаги в скрипящий от любого прикосновения ящик стола и, встав, повернулся к стене, где висел его плащ, собираясь уходить.

В этот момент бесшумно, словно от сквозняка, распахнулась дверь, и на пороге показался какой-то мужчина, уверенной походкой направившийся к нему.

– Если ты принес отчет, то ты уже опоздал, – крикнул Иов. – Я не задержусь ни на секунду! Так и передай своему господину, пусть он теперь сам отчитывается перед синьором Антони Маклингером!

Но мужчина не остановился, продолжая уверенно приближаться к нему. Они встретились глазами, и от этого ледяного взгляда у Иова встали дыбом волосы и тихонько затряслась нижняя челюсть.

Светящая в окно луна своими серебряными лучами отразилась в горящих холодной ненавистью глазах Луция, который вытащил из кармана синий кинжал, зловеще блеснувший в этом неярком свете.

– Стража! —заорал не помнящий себя от ужаса Маклингер.

– Она тебе не поможет, – ответил ему ровный холодный голос.

Иов, трясясь от страха, еще раз взглянул в глаза Луцию и, побелев, словно мраморная статуя, скатился под стол, зажмурив глаза, желая больше никогда не видеть этого демонического взгляда. Дрожащим ртом он еле слышно прошептал:

– Стража.

Никто ему не ответил.

Ужасный демон, подняв вверх блестящий синий кинжал, склонился над ним.

– Кто ты? —простонал Маклингер.

– Правосудие, – ответил тот же холодный голос.

Это было последнее, что услышал в своей жизни Иов Фленгер Маклингер.

Маклингеры погибали один за другим. Не помогали ни стража, ни посланные сюда по просьбе Антони войска императора – все они были бессильны перед этим неуловимым преступником.

Находясь в своем окруженном сотнями лучших стражников дворце, глава рода Маклингеров приходил в неописуемый ужас, когда в приоткрытую дверь, боясь его гнева, тихонько просачивался гонец, чтобы с мрачным лицом сообщить очередную печальную весть. Тем временем жрецы в расписанных известными лишь им знаками колпаках по десять раз на дню орошали его дом священными травами и заклятиями, обещая прогнать ополчившегося на его род злого духа.

Но это не помогало…

– Пап, когда ты уже будешь свободен? Когда все будет как раньше? – грустно спрашивал Гай.

– Подожди, сынок, – отмахивался от него отец. – Антони Маклингер должен натерпеться страху, прежде чем я до него доберусь. И по-другому быть не может! – говорил Луций с блестящими от ненависти глазами. – Он сполна ответит за то, что сделал с нами!

Лионджа чувствовал приятное тепло лютого безумного страха, испускаемого Маклингерами, и с наслаждением впитывал его в себя.

Наступил день, когда в этом мире остался лишь Антони Маклингер, лишенный всех, уставший бояться, смиренно ожидающий своей смерти.

Он проснулся посреди ночи, услышав легкий скрип половиц и встретившись с ледяным синим взглядом лионджи, Антони побледнел и поежился, но не отвернулся.

– Луций? Ты? Ты? – не имея сил выговорить, прошептал старик. – Чур, меня, чур!

Заблестел вытащенный Луцием кинжал.

Маклингер заерзал на кровати и с нехарактерной для его возраста быстротой схватил стоящий на прикроватном столике графин, наполненный прозрачной водой, и, размахнувшись, со всей силы кинул его в приближающегося убийцу, закричав:

– Уйди, демон, туда, откуда пришел!

Прозрачная жидкость вылилась на лионджу, заставив содрогнуться его нутро. Луций остановился, и на несколько секунд в его неживых глазах заиграл страх.

Старик истерически захохотал:

– Ты меня сам боишься, нечистый! Убирайся отсюда! – и, схватив лежащие под рукой защитные амулеты, он начал шептать наученные жрецами молитвы, с безумным восторгом от этой победы смотря на Луция.

Разумеется, это не могло остановить убийцу – лишь воды, а не сделанных жрецами амулетов боятся лионджи. Но старику было не суждено узнать, что на несколько секунд задержало пришедшего убить его демона.

С Маклингерами было покончено навсегда, они поплатились за содеянное. Но Луций не чувствовал радости, вместо этого в его душе остался неприятный осадок.

«Как он мог показать свою слабость перед злейшим врагом? Этот старый боров должен был дрожать перед ним, а не наоборот!» – думал он, злясь на себя.

В отвратительном расположении духа Луций вернулся домой.

– Пап, теперь мы можем быть постоянно вместе. Месть закончилась? Мы можем жить в свое удовольствие? – спросил встретивший отца Гай.

– Отстань, —огрызнулся Луций в ответ.

– Ты покарал Маклингера? – тихонько спросил сын.

– Отстань, я тебе сказал! —зло процедил сквозь зубы отец. – Не твое это дело!

Гай тяжело вздохнул, больше не замучивая отца своими вопросами.

«Как такое могло произойти, как могли испугать и смеяться над ним всесильным лионджей?» – не находя себе места, думал Луций.

– Папа, ты обещал, – пытался его облагоразумить сын, но все было тщетно.

Уязвленная гордость не давала лионджи покоя. Осознание, что он не всесилен, ранило до глубины души.

«Никто и никогда более не увидит моего страха», – решил для себя Луций.

Но как он мог перестать бояться воды, если это было выше его сил?

Тысячи раз Луций пробовал соприкоснуться с ней, но каждый раз его нутро содрогалось от неописуемого ужаса, и лионджа видел в висящем на стене зеркале, как в его ярко-синих глазах отражается страх. Но он вновь и вновь повторять эти неприятные процедуры.

«Страху нужно взглянуть в лицо, дать возможность прочувствовать его полностью, и лишь тогда он перестанет пугать», – когда-то в детстве учила мать, и сейчас он решил воспользоваться ее советом.

– Пап, ты с ума сошел? – отговаривал следующий по пятам сын, пока они шли к текущей через Нойзи небольшой речке.

– Так надо, – огрызнулся Луций, а затем ласково добавил, погладив сына по голове: – Пойми, по-другому я никогда не избавлюсь от своего страха.

– А может быть, тебе этого и не надо? – с мольбой в глазах спросил Гай. —Может быть, просто уедем отсюда и начнем новую жизнь?

Но отец, задумавшись, ничего не ответил.

Они вышли к реке, черная гладь которой блестела в вечернем сумраке.

Лионджа почувствовал, как все сжалось внутри. Дикий страх советовал бежать от этой гадкой воды. Но он не послушался и, пересилив себя, с разбегу прыгнул в реку.

Мгновенная волна ужаса захлестнула сознание. Луций издал дикий, неестественный крик, перепугавший стоящего на берегу сына, а затем застыл, словно статуя, смотря вперед широко раскрытыми глазами. Он медленно начал тонуть, уходя под воду.

Гай заметался, не зная, что предпринять, чтобы спасти отца. Мальчик кинулся в ледяную воду, желая оттолкнуть Луция к берегу, но это было не под силу ребенку. Он упирался, тащил неподвижного отца, захлебывался водой, чувствовал, как сводит уставшие мышцы, как тяжелеет намокшее тело. Труд его не был напрасным. Застывшее тело отца медленно приближалось к берегу. Сделав еще один резкий рывок, Гай, наконец, оказался вместе с ним на берегу и тут же отключился от изнеможения.

Луций все видел и слышал, но его сознание было, словно в тумане. Ему казалось, что вода давит невыносимым грузом, старается проникнуть внутрь, чтобы разорвать на куски его парализованное тело.

Как столетия спустя скажет пророк Айван: «Вода старается вымыть из лионджи его темную сущность, вместе с растворившейся в нем слезой Акилина, но она оказывается бессильна, повернуть вспять произошедшие изменения невозможно».

Луций, вытащенный на берег, постепенно начал приходить в себя. Он по-прежнему испытывал страх, но еще сильнее испытал его тогда, когда увидел лежащего с запрокинутой головой Гая. Он проверил дыхание сына, оно было еле слышным, готовым прекратиться в любой момент.

Последующие дни Гая преследовала страшная лихорадка, не давая тому даже на мгновение прийти в сознание.

Но лекари лишь разводили руками:

– Простуда дело проходящее, – нужно мазать его целебными маслами и ждать. – Он еще совсем молод, должен справиться с хворью.

Но Гай не справлялся.

Обладая огромными сокровищами, некогда украденными у Маклингеров, Луций решил отвезти сына в столицу, чтобы там его осмотрели лучшие лекари, живущие в Энносе. Столичные лекари приходили к ним, и также, не сумев понять, что убивает Гая, уходили прочь.

Пока в один из пасмурных дней к Луцию не заглянул народный целитель Айван. Низкорослый, с тихим, как будто шепчущим голосом, и длинной до пола седой бородой, старик напоминал волшебника, каких обычно описывают в сказках. В народе же его прозвали «премудрым старичком».

Он осмотрел мальчика и, сокрушенно покачав головой, грустно пробормотал себе в бороду:

– Поздно, очень поздно.

– Что поздно? – вскипел Луций. – Вылечи его, я заплачу тебе столько, сколько ты пожелаешь. Ты знаешь, что убивает моего сына?

Лекарь покачал головой:

– Золото тут не поможет. Да, я знаю, что убивает твоего сына, но помочь, к сожалению, не смогу. Вдыхая пропитанный аквомором воздух, его легкие набились этим тугим синим ядом, и в момент, когда он сильно простыл, аквомор растекся, словно варенье в банке, лишив его возможности дышать.

– Ты врешь! —закричал Луций. – Аквомор не может его убивать! До этой простуды Гай чувствовал себя прекрасно.

Лекарь кивнул головой:

– Такое бывает редко, очень редко, возможно у одного человека из нескольких тысяч, чтобы аквомор, имеющийся в легких, не мешал дышать, и скорее всего, если бы не это переохлаждение, ваш сын спокойно бы прожил жизнь, даже не узнав об этой напасти.

Обессиленный отец плюхнулся на стоящий рядом с ним стул, подумав: «Значит, во всем виноват я со своей обиженной гордостью и этот проклятый аквомор, дающий мне жизнь. Лучше бы я никогда не возвращался из Аквомория».

Уже в дверях лекарь обернулся на сидящего в отчаянии Луция:

– Это расплата за твое бессмертие, лионджа, – прошептал старик, выходя на улицу, но Луций даже не услышал его слов.

Вскоре Гая не стало.

В этот момент для Луция, словно погасла звезда, указывающая ему путь. Теперь он стал не всесильным лионджей, а лишь жалкой, уставшей от жизни тенью.

Как когда-то скажет пророк Айван: «Лионджи умирают три раза: первый – когда находят Слезу Акилина, второй – когда теряют то, что им было больше всего дорого на этом свете, а третий – во время Великого судного дня. Умерев во второй раз, они становятся неопасны, лионджи больше не боги воплоти, а измученные старики, миллионы раз воспроизводящие в сознании события прошлого, пытаясь испытать те эмоции, что они испытывали когда-то. Испытать новую радость они неспособны. Лионджи, словно падальщики, питаются чужим горем, но уже не причиняют никому вреда».

Ничто больше не интересовало Луция в этом мире, и потому, купив небольшой домик с белыми круглыми колоннами на самой окраине столицы, он стал никому не известным отшельником, проживающим остаток своей бессмертной жизни.

Пройдут столетия, прежде чем кому-нибудь еще будет суждено пополнить ряды лионджей.

Пролог. Часть 2. История Шенхеля

Младший инспектор государственной безопасности Шенхель Гонсфер Лоренцен переминался с ноги на ногу в кабинете своего начальника – инспектора Энбергена, который, уткнувшись в бумаги, игнорировал его присутствие. Шенхель вздохнул, обдумывая, как обратить на себя внимание, чтобы не вызвать гнев у своего господина.

Низкорослый, пухлый, вечно одетый в неопрятную одежду Шенхель вызывал лишь насмешки у коллег и знакомых.

Его лицо имело неприятную особенность постоянно краснеть в любом душном кабинете и тут же, словно капельками росы, покрываться потом. И младший инспектор, ежеминутно извиняясь перед начальником, был вынужден вытирать пот лежащим в кармане носовым платком.

За глаза Шенхеля называли «идеальным подчиненным», потому как никто ни разу не услышал от него хотя бы одного недовольного слова, какие бы неприятные вещи ему ни сообщали. Вместо этого младший инспектор, выдавливая улыбку, безропотно соглашался со всем: и с отправкой с инспекцией в самый дальний край Энноса, куда отказывались ехать все остальные, и с понижением жалования, и с работой в выходные…

Всю свою жизнь Шенхель мечтал о власти. В своих фантазиях он представлял, как увидев его, испуганные люди валятся на землю и, словно собаки, лижут языками его грязную обувь, желая, чтобы он бросил на них хотя бы один беглый взгляд. И тогда те, кто когда-то издевался над ним, узнали бы, что значит иметь дело с Шенхелем Гонсфером Лоренценом!

Господин Энберген, наконец, оторвался от бумаг и, подняв взгляд на топчущегося на пороге кабинета младшего инспектора, заорал:

– И чего это ты, трутень, тут молча стоишь? Я тебя когда еще вызвал?

Шенхель замер по струнке смирно и, натянув на лицо самую широчайшую из всех возможных улыбок, виновато промямлил:

– Я, я, побоялся вас побеспокоить.

– А я ничем не был занят, – язвительно фыркнул господин Энберген, – лишь тем, что ожидал, пока такая значимая персона, как ты, соизволишь явиться.

– Приношу искренние извинения, что заставил вас ждать, – пролепетал Шенхель, – больше такого не повторится.

По правде сказать, он бы и не смог угодить господину, прекрасно зная, что, попытавшись обратить на себя внимание, тут же получил бы недовольный окрик: «Кто позволил отвлекать меня? Не видишь, тупица, я занят?» – и в этот момент глаза инспектора радостно блестели от возможности продемонстрировать эту маленькую власть над теми, кто его боится.

А сам Шенхель, украдкой глядя на Энбергена, представлял, как этот нахохленный индюк лижет его ботинки, умоляя о пощаде.

– Я думаю, ты слышал про дело господина Дальсона, коменданта Аквомория? Этот старый плут, оказывается, неплохо поторговывал аквомором в обход императора, а, как известно, в Энносе никто воров не любит, особенно тех, которые обворовывают его величество. Именно для этого и был создан наш отдел.

– Да, добро императора, – это святое, – протараторил Шенхель. – Был я с инспекцией два года назад в Аквомории, и мне он еще тогда показался хитрой лисой, которой место в его же тюрьме, только в качестве заключенного, а не коменданта.

– Полегче, – шикнул Энберген. – Комендант Аквомория мой старинный друг, и я считаю, его оклеветали, по крайней мере, так должны считать все, включая императора. А что до твоего мнения…

– Да какое там мнение, – промямлил Шенхель, – Я это просто для красного словца сказал, комендант, конечно, не преступник. Я это сразу понял.

Инспектор сделал глоток из стоящего на столе графина. Выпитое пошло не в то горло, и Энберген, закашлявшись, со всей силы застучал себе кулаком по груди.

«Так тебе и надо, тварь! Чтоб ты сдох, сволочь!» – радостно подумал Шенхель, стараясь, чтобы его мысли не читались на лице.

Он обожал видеть, как с кем-нибудь случается какая-нибудь неприятность, чувствуя в такие моменты себя не таким уж и неудачником, каким ощущал себя обычно.

Но господин уже прокашлялся и вновь обратил к нему свой недовольный взор:

– Так вот, что касается тебя, ты завтра же отправишься в Аквоморий. И там, откуда хочешь, хоть из воздуха, найди убедительные доказательства, что комендант невиновен.

При этих словах Шенхель весь передернулся изнутри: вместо положенных ему выходных он должен отправляться на самый край страны в этот ледяной ад?

А вслух, выдавив улыбку, пролепетал:

– Конечно, господин, рад помочь, господин, всегда к вашим услугам, господин.

Но инспектор уже уткнулся в свои бумаги.

Шенхель попятился к двери.

– У тебя же завтра должны были начаться выходные? – услышал он в дверях адресованный ему вопрос.

– Да, – с надеждой в голосе, пролепетал младший инспектор, надеясь, что его отправка на север отменится.

– Отдохнешь в Аквомории, там условия хорошие, говорят, еще никто не возвращался! – ехидно захохотал Энберген, вынудив засмеяться и Шенхеля, сказавшего пару заискивающих слов, похвалившего превосходную шутку своего господина.

«Чтобы ты сам отдохнул в Аквомории, паскуда» – подумал Шенхель, выходя из кабинета.

В коридоре Шенхеля окликнул коллега:

– Подожди, Шенхель, инспектор Джолен скончался от Синей чахотки, мы думаем помочь его семье.

Шенхель почувствовал черную радость, наполняющую его нутро, подумав: «Так ему и надо!».

А вслух, стараясь не улыбнуться, грустно произнес:

– Конечно. Как печально, Джолен был таким хорошим человеком.

Шенхель ходил по покрытой синим дымом земле, то и дело поправляя легкие кожаные перчатки на своих замерзших руках, чувствуя, как их неприятно обдувает ледяным ветром.

«Как можно было забыть меховые варежки дома, а вместо них взять это? Видимо, моим рукам будет не суждено пережить эту инспекцию» —думал он, злясь.

Настроение было на редкость отвратительным.

«И зачем мне все это нужно? – не понимал Шенхель. – «Выискивать доказательства невиновности для тех, кого бы я мечтал видеть повешенными на первом попавшемся дереве».

Несмотря на проделанный им такой долгий путь на этот забытый всеми край земли только для того, чтобы выгородить задницу коменданта, комендант даже не пустил Шенхеля в свой кабинет.

– Инспектор Энберген рекомендовал тебя. Надеюсь, ты не подведешь своего господина, —бросил комендант с порога.

Растерявшись, Шенхель промямлил:

– Разумеет…

Но комендант грубо перебил:

– Пока не соберешь необходимые доказательства, не беспокой меня! – и захлопнул перед его носом дверь в кабинет.

Младший инспектор бесцельно слонялся по территории Аквомория, как вдруг неожиданно заметил что-то блестящее под толстым слоем синего дыма, устилающего землю.

«Неужели золото?» – подумал Шенхель, поднимая находку.

Но нет, это оказалось не золото, это было что-то другое. Блестящий нежно-голубым светом предмет оказался теплым на ощупь, и он, положив находку себе на ладонь, почувствовал, как найденное, словно живое существо, прижимается к его руке.

Шенхель сдернул перчатку, Слеза Акилина соприкоснулась с его кожей и в считанные секунды впиталась в нее. А дальше с ним произошли изменения, некогда произошедшие с Луцием.

Господин Энберген, как обычно, сидел, уткнувшись в бумаги, когда в его кабинет уверенной походкой вошел вернувшийся из инспекции Шенхель.

Несмотря на имеющуюся у Энбергена привычку заставлять ждать пришедших к нему подчиненных, в этот раз стремление поскорее узнать судьбу друга пересилило обычный порыв показать свою маленькую власть над боящимися его людьми.

– Шенхель, мой дорогой, —окликнул инспектор. – Ты доказал невиновность коменданта?

Он вглядывался в лицо своего подчиненного, подмечая, что что-то изменилось в этом несуразном человеке, но никак не мог понять, что именно.

– Нет, – спокойно ответил Шенхель.

– Как нет? – вздрогнул Энберген.

Лионджа взглянул на инспектора своими ярко-ярко-синими глазами, и на секунду Энбергену показалось, что все происходящее просто кошмарный сон. Потому как на него смотрел не знакомый ему много лет трусоватый младший инспектор Шенхель, на него смотрела какая-то потусторонняя сущность, от взгляда которой ему захотелось выпрыгнуть в окно и бежать, только для того чтобы больше никогда не встречаться с ней.

– Коменданта Аквомория повесили за его преступления, чего он, собственно, и заслужил, – ответил Шенхель, впитывая исходящий от инспектора страх, и вышел из кабинета.

Под конец жизни император Цернелий Энокентий Тербский не находил себе места, измученный паранойей, которая по мере его старения усиливалась все больше и больше, не давая покоя ни ему, ни его подданным, ожидающим от императора все новых и новых причуд.

Каждую ночь он менял место спальни, переходя из одной комнаты в другую, которых было великое множество в его огромном дворце.

Цернелию казалось, что его преследуют души казненных им когда-то людей, и стоит только закрыть глаза, как они набросятся на него из потустороннего мира, желая забрать с собой.

Постепенно вокруг императора собралось великое множество самозваных колдунов и магов, приобретающих все больше и больше власти и влияния, которыми он щедро одаривал их.

Но стоило Цернелию заподозрить, что кто-то из магов – шарлатан, как того неминуемо ждала смерть. И, казнив самозванца, император начинал еще сильнее переживать, причисляя дух этого человека еще к одному врагу, от которого ему нужно защищаться.

Чтобы не пускать этот важный вопрос на самотек, Цернелием был организован целый отдел, специализирующийся лишь на подборе магов. Служащие смеялись в душе, наблюдая дешевые фокусы, которые им пытались выдать за магию.

– А я еще на будущее гадать умею! – кричала старуха, стараясь убедить сидящего со скучающим видом чиновника.

Он зевнул:

– Вы нам не подходите, говорю уже в сотый раз. Я знаю вкус его величества, вы его только разозлите.

Старуха, недовольно фыркнув, вышла из комнаты.

За окном, словно раненый зверь, застонал ветер, с шумом зашатав растущие у дворца деревья. Послышались глухие удары веток о каменные стены строения. Ясное небо стремительно посерело, и из него брызнула пару крупных дождевых капель.

От такой резкой смены погоды служащему стало не по себе, и он встал, собираясь зажечь свечи, чтобы осветить внезапно потемневшее помещение.

Бесшумно, словно тень, в дверь вошел какой-то пухлый, несуразный мужчина. Чиновник хотел было на него заорать, но, встретившись с лионджей взглядом, застыл, не смея пошевелиться. Ему показалось, что, возможно, его величество и не был выжившим из ума стариком…

– Я к императору, – холодно бросил вошедший Шенхель.

Чиновник кивнул головой, не имея сил что-либо возразить.

После встречи с лионджей Цернелий окончательно поник, решив, что его грехи вызвали из подземного ада демона, явившегося покарать их. А Шенхель, усмехаясь, получил власть, о которой мечтал всю жизнь.

В отличие от большинства кровавых диктаторов, которым, чтобы удерживать в подчинении подданных, требуется огромное войско и тысячи шпионов, неустанно выискивающих мятежников, лиондже не требовалось ничего, всем необходимым его наделила сама природа.

Ему достаточно было встретиться с человеком взглядом, чтобы тот, забыв обо всем, впал во всеобъемлющий ужас и, упав на колени, был готов исполнить любой приказ, не имея сил сопротивляться демону в обличье человека.

И Шенхель с удовольствие впитывал в себя исходящий от них дикий страх и ненависть. Больше он никогда не станет трусливым инспектором, над которым все насмехаются. Ведь в мире не найдется человека, способного противостоять ему!

Летая разумом над Энносом, он часто подмечал людей, нелестно высказывающихся о нем, а затем направлял стражу, чтобы покарать их.

Как-то его внимание привлек странствующий жрец-лекарь, неизвестно откуда взявшийся в столице. Это был низкий старичок с длинной, словно у волшебника, седой бородой. Жрец, тряся кулаками, произносил гневные речи собравшимся вокруг него на площади людям, обличая преступления Шенхеля.

Посланные дважды для его поимки стражники не смогли обнаружить жреца, который постоянно ускользал из-под самого их носа.

И тогда Шенхель решил отправиться к нему сам. «Ну, вот и пришел твой последний час, дед!» —усмехнувшись, подумал лионджа.

Жреца он нашел на площади, тот что-то увлеченно говорил толпе. Увидев ледяной взгляд своего правителя, люди поспешили покинуть это место.

Шенхель приближался к старику в радостном предвкушении, понимая, что в этот раз мятежнику не удастся избежать праведного суда.

Они оказались друг напротив друга, и лионджа пристально взглянул жрецу в глаза самым страшным демоническим взглядом, именно тем взглядом, от которого человек, соприкоснувшись с потусторонним миром, впадает в ужас, забыв обо всем на свете.

Но Шенхель не почувствовал исходящего от старика страха. Жрец стоял по-прежнему спокойный и даже слегка улыбался.

– Ты не всесилен, лионджа, – прошептал старик.

И Шенхель почувствовал сильную волну страха, охватившую его существо.

– Встань на колени, – услышал он негромкий, но властный голос и был вынужден подчиниться. —Ты больше не имеешь власти, твоим гнусным преступлениям пришел конец, – продолжил говорить пророк Айван.

В голове Шенхеля, словно ураган, крутились мысли: «Как такое может быть? Моя безграничная власть исчезла, я снова просто трус, такая же никчемность, как и был раньше».

Внутри Шенхеля что-то щелкнуло, и он услышал неясный звук, словно где-то вдалеке звенел колокольчик, который звал его.

Этот звон привел Шенхеля к дому с круглыми колоннами, дверь в который ему открыл ссохшийся от времени старик, звавшийся когда-то Луцием. Они встретились одинаковыми ярко-ярко-синими глазами и, не сказав ни единого слова, вошли внутрь, словно знали друг друга не одно столетие.

«Лионджи всегда находятся в одном месте, они как фильтр, поглощающий испускаемое людьми зло, которое больше не должно разлетаться по миру», – позже скажет пророк Айван.

Пройдут века, количество лионджей возрастет до нескольких десятков, и, наверное, они бы так и жили на окраине города в доме с круглыми колоннами до Великого Судного дня, если бы не произошедшие события, названные позже на Юге Вечной зимой Энноса.

Кто-то будет связывать произошедшее с гневом богов, кто-то с приходом великого ледника, кто-то с исчезновением теплого течения, омывающего их страну, но искать причину будут историки будущего, людям же тех лет будет не до этого…

Погибая от лютого холода, видя, как в считанные дни, попадая в ледяные объятия, разрушаются некогда цветущие города, люди в поисках спасения устремятся на юг, где часть из них вместе с племянником погибшего императора образуют Осколок Энноса в бывших пограничных крепостях у самой Вистфалии.

Другая часть, возглавляемая профессором Иоганом Гонием Платовым, переселится на остров Ройзс, где они создадут свободное общество, свободное от всего: от титулов, обычаев и даже некогда предавших их богов.

Но это уже другая история… история Энноской империи закончилась навсегда.

Когда, не выдержав холода, дом с круглыми колоннами превратился в ледяные развалины, лионджи лишь обменялись несколькими короткими фразами и переселились в опустевший императорский дворец, где продолжили доживать свои бессмертные жизни.

Луций вышел из воспоминаний, возвратившись сознанием в тронный зал дворца.

«Эх, было время», – с грустью подумал он. «Прошлого не воротить».

Лионджа устремляется сознанием туда, где в закрытой аквоморовой дымкой Лиции рядом с королем стоит человек с ярко-ярко-синими глазами. Он с важным видом, испытывая гордость от своей власти и положения, что-то рассказывает кряхтящему в ответ монарху.

«Рано или поздно ты тоже отправишься к нам, и твоей радости придет конец!» – злорадствуя, думает Луций.

– Когда-нибудь и он поплатится, когда лишится власти, как когда-то лишился ее я, – словно прочитав его мысли, прошамкал сидящий в этой же комнате с аквомором в руке Шенхель.

– Конечно, – соглашается с ним Луций. – Все мы когда-нибудь будем здесь.

И два старика, слегка потерев руки, чувствуют, как их наполняет радость от того, что скоро у кого-то еще закончится жизнь, оставив лишь воспоминания, прокручиваемые миллиарды раз в вечном сознании…

Глава 1. Уил

На чистом, совершенно безоблачном небе загорались бледно-голубые звезды.

Уил шел по узкой извилистой улице, вымощенной потрескавшимися серыми булыжниками. По ее бокам тянулись низкие обшарпанные домики желто-коричневого цвета, как и все в Лиции, покрытые густым, насквозь въевшимся в них налетом аквомора, выходящего из огромных оранжево-красных труб расположенного на окраине города завода. Этот неприятный ярко-голубой дым растекался над огромной столицей, окутывая ее, словно коконом, в легкую синеватую дымку.

– Дорогу! – рявкнул кто-то сзади.

Уил инстинктивно отшатнулся в сторону, прижавшись к грязной стенке здания, рядом с которым находился.

Бричка, запряженная двумя серыми скакунами, ураганом пронеслась мимо него, под недовольное ворчание отскакивающих в разные стороны пешеходов.

Над головой заскрипели открывающиеся ставни, и Уил, недолго думая, отпрыгнул в сторону, услышав сзади плеск выливающихся из окна помоев.

Он остановился и, сняв с головы, покрутил в руках свою зеленую шляпу, на которой были нарисованы синие овалы, опоясанные толстыми неровными линиями.

Этот незамысловатый узор должен был напоминать Глаза Акилина, но из-за дешевизны шляпы он был скорее похож на каких-то съежившихся синих гусениц.

Зеленый цвет в Вистфалии символизировал начало новой жизни, и потому этот головной убор как нельзя лучше подходил к сегодняшнему празднику – Дню смены дат1.

«Не хуже, чем у других. Главное не заляпанная. Пойдет для устраиваемого жрецами маскарада», – осмотрев шляпу, подумал Уил, не верящий в Акилина с того самого злополучного дня, изменившего его жизнь.

Как говорили жрецы, в этот день Акилин, скрытый за сияющими звездами, переводит на своих Великих часах Стрелки жизни сотворенного Им мира, решая, продолжат ли жить люди или будут уничтожены за совершенные ими грехи.

Уил взглянул на небо, на котором, ослепительно блестя, продолжали разгораться все новые и новые синие звезды, освещая своим холодным светом окутанную аквоморовой дымкой Лицию с суетящимися в ней людьми.

Глаза Акилина появлялись один раз в год в одно и то же время на один вечер, а затем исчезали, скрываемые Великой зарей.

Считалось, что в этот момент Акилин вместе со всеми жившими когда-то людьми наблюдает с неба, и когда совершаемое в мире зло переполнит Его чашу терпения, Великая заря не закроет Синих звезд, вместо этого они увеличатся в миллионы раз, и из них выйдут посланники Акилина, которые уничтожат людей.

«В чем же справедливость уничтожать виновных и не виновных? Разве одни люди должны отвечать за грехи других?» – вспомнилось Уилу, как однажды он задал этот вопрос жрецу, но тот, так и не найдя, что ответить, лишь наорал на него, прихожанина, посмевшего усомниться в верности установленных свыше догматов.

– А я тебе говорю, карга старая, Великой зари не будет. Я это нутром чую!

Услышал Уил недовольное ворчание какой-то старухи, стоящей на крыльце желто-серого домика с остроконечной крышей.

– Твое гнилое нутро только нечистых чует! Точно накаркаешь своим поганым языком конец света. Ох, накаркаешь! —сплюнув, ответила ей другая старуха, высунувшись из окна второго этажа.

– Тьфу, ведьма! – зло прошипела старуха на крыльце.

Уил рассмеялся, слушая их перебранку.

Свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с высоким худым, словно полено, «бродячим торговцем», держащим в руках охапку слегка пожелтевшей прессы. Торговец с сонным ничего не выражающим видом слонялся по улицам, выискивая, кому впарить свой товар.

Уил отшатнулся в сторону, не желая тратить на него время, но тот, выдавив вялую улыбку, словно прорезь на резиновой маске, перегородил ему путь.

– Добрый вечер, Вистфальские вести не желаете? Только сегодня в честь величайшего праздника невиданная скидка. Из наших газет вы узнаете правдоподобную информацию о произошедших в Вистфалии событиях, – без всякой интонации произнес заученный текст продавец.

На обложке газеты красовался портрет канцлера, улыбающегося во все тридцать два зуба, и радостно пестрел заголовок: «Победа над беспризорностью. Все бездомные дети столицы наконец-то обрели дом впервые за пятьсот лет!». Как будто подтверждая правдивость написанных слов, из-за угла вынырнул грязный босоногий мальчишка лет восьми. Беспризорник слезящимися глазами посмотрел на Уила и жалобно пролепетал:

– Подайте на пропитание.

«Бродячий торговец», увидев, что его товар неинтересен, вздохнул и удалился выискивать новых потенциальных покупателей.

Беспризорник еще раз жалобно взглянул на Уила, а затем пронзительно закашлялся, согнувшись пополам, тяжело вдыхая приоткрытым ртом воздух, задыхаясь от приступа кашля. Серый скомканный носовой платочек в руках мальчишки покрылся синими тугими, словно засахарившееся варенье, сгустками, выходящими из его груди.

Уил вздохнул, слушая его надрывающийся лай. Практически каждый житель Лиции рано или поздно сталкивался с Синей чахоткой, убившей больше людей, чем может убить любая война. Вдыхая каждый день ядовитые пары аквомора, люди медленно задыхались, чувствуя, как синяя тугая жидкость, словно камень, ложится на грудь, заполняя ее. Поэтому большинство вистфальцев не доживало и до сорока лет.

«Мы как скот, нас используют, пока мы можем работать, а потом, когда мы ослабеваем, чтобы не кормить, убивают ими же созданными болезнями» —подумал Уил. – «На что только не способны люди в стремлении заработать богатство. Кого из аристократов волнуют судьбы простолюдинов?».

Уил залез в карман, собираясь кинуть пару драхм беспризорнику.

«Мальчишка все равно умрет, но так он хотя бы умрет с улыбкой на лице, съев перед смертью сахарную трубочку», – с тоской подумал он.

Но карман оказался пуст. Уил совсем запамятовал, что истратил последние драхмы на покупку шляпы. Он, почувствовав, как на душе заскребли кошки, отвернул голову, не желая видеть умирающий взгляд ребенка.

«Эх, а когда-то я верил, что в Замерзшей Империи способны вылечить Синюю чахотку», – вспомнились Уилу его по-детски наивные рассуждения. —«Как все же мало значит человек в этом мире».

Он поднял глаза и взглянул на медленно разгорающиеся на небе великолепные синие звезды, никак не сочетающиеся с серостью раскинувшегося под ними мира, словно жемчужинки, упавшие в сточную яму.

«Если Акилин существует и подвергает на такие страдания сотворенных им людей, то зачем в него верить? Лучше просто признать, что его нет», —в который раз подумал Уил.

Дойдя до конца улицы, он оказался перед трехэтажным зданием, сделанным из красного камня – Городской Расправой Лиции. Здесь за узенькими, заляпанными синим налетом окнами располагались душные кабинеты перебирающих пыльные бумажки городских чиновников. Иногда с важным видом чиновники переходили из одного кабинета в другой, перенося охапки никому не нужных бумаг, и с гордым пренебрежением смотрели на редких посетителей, заходящих к ним, нарушающих покой их сонного бумажного царства.

Уил как никто другой знал, насколько равнодушными могут быть те, кто поклялся защищать интересы обездоленных и нуждающихся людей.

«Как же так?», – не понимая, думал он раньше. Они же для этого и пришли на работу, надев гордую форму вистфальских служащих. Пока, наконец, окончательно не убедился в том, что чиновники живут совершенно в своем мире, успешно выдуманном ими и заверенном в написанных ими же отчетах, а люди, которым они должны помогать, не более чем назойливые мухи, пытающиеся нарушить их покой.

Послышался щелчок, дверь красного здания резко распахнулась.

Оттуда вывалились несколько снаряженных ведрами и тряпками смуглых рабов-эвенков, имеющих густые косматые брови, свисающие на узенькие глазки, и непропорционально выпяченные вперед подбородки, делающие представителей этого народа степных дикарей настоящими уродцами.

Эвенки жили на самой западной границе Вистфалии. Совершая быстрые грабительские набеги на малые государства, оставшиеся от некогда великой Иннатской империи, эвенки выходили к пограничным крепостям Вистфалии, где особо неудачливые из них, попав в плен, были вынуждены оставаться в рабстве до конца своей жизни.

В вистфальских городах рабами были не только они, но еще и вильменцы, ягоны, иньянки и другие не вистфальские народы, присоединенные к их королевству.

Положение же собственных вистфальских крестьян было не лучше: их покупали и продавали, проигрывали в карты, обменивали на нужный товар, кораблями отправляя за границу.

Единственная причина отсутствия их в качестве рабов в городах была в том, что это могло вызвать ненужные вопросы у городских обывателей, которые бы видели рабов не чужеземцев, а таких же вистфальцев, как и они сами. А чужеземные рабы, наоборот, внушали национальную гордость, показывая, что вистфальцы – народ господ, о котором заботится верховная власть. Даже объявления о продаже вистфальских крестьян не печатались в газетах, создавая видимость национального единства. Да, одной из главных проблем Вистфалии было скрывать и стыдливо замалчивать проблемы, а не решать их.

За рабами шел, попыхивая трубкой, тучный городской чиновник, одетый в синий с золотыми вставками камзол.

– Тупые уроды! Ну, объясни, мне, бездарь, куда ты это понес? – гневно заорал он на идущих впереди эвенков.

Рабы, прислонив к зданию деревянную лесенку, стали оттирать покрытую синей копотью красующуюся над входом надпись: «Добро пожаловать! Городская расправа Лиции. Обращайтесь по любому вопросу, мы всегда рады вам помочь!» – торжественно гласила она.

Стражник продолжал ворчать на рабов, костыля, на чем свет стоит не отмывающийся синий налет:

– Здесь может соизволить поехать сам его величество или его светлость канцлер, и вы хотите, чтобы они увидели заляпанную табличку?

Рабы, разумеется, ничего не хотели: ни чистую табличку, ни довольное выражение его величества от созданного для него красивого представления, показывающего, как развивается страна в его мудрое царствование. Не хотели они стоять, выдавливая восторженные улыбки, и на ломаном Вистфальском расхваливать соизволившему обратить на них внимание сановнику, как прекрасно живется им в этой стране. Такую чудесную жизнь они и представить не могли в своем диком лесу, а в реальности сами эвенки только и мечтали сбежать из этого «рая». Да и не только эвенки, по правде говоря, но и значительная часть коренных вистфальцев мечтала о том же самом.

Тем временем чиновник отмахивался, словно от надоедливой мошки, от какого-то взмокшего от волнения старика, пытающегося зайти в Городскую Расправу.

– Меня ограбили! – не унимаясь, кричал дед. – Я требую, чтобы грабителя поймали! Пятисот драхм, господин чиновник, пятисот, и все пропало, пока я ходил сидеть с внуком! Это были все мои деньги, как я доживу до конца месяца?

– Затянув пояс, —проворчал в ответ городской служитель. – Мы закрыты на праздник, приходите потом.

– Это вам легко говорить, – дед бросил взгляд на выступающий из-под формы живот чиновника. Завтра, черт бы их побрал, сукиных детей, грабители уже будут далеко, а мне чаво делать, подохнуть с голоду?

Чиновник, перехватив брошенный на его живот взгляд, перекосился от недовольства.

– Я занимаюсь предпраздничной очисткой города, ваше ограбление меня не волнует, – зло проворчал он.

Дед замахал руками, что-то объясняя стражнику, продолжая бесполезный спор.

У наблюдающего за этой сценой Уила нахлынули неприятные воспоминания детства, которые он, покачав головой, тут же отбросил прочь: «Кого тут винить? В Вистфалии можно надеяться только на себя» – с легкой тоской подумал он.

Наливаясь синевой, звезды стали еще ярче. Это означало, что Великий праздник начнется уже совсем скоро, и потому Уил ускорил шаг. Вскоре он оказался перед покосившимся на левый бок домиком, стоящим в зарослях крапивы.

Рядом с крыльцом в свободном бледно-зеленом сарафане с вплетенными в светлые волосы синими камушками стояла его жена Лика. Ее живот, выпирающий из сарафана, был хорошо виден издалека, и Уил, взглянув на него, улыбнулся своему еще не родившемуся ребенку.

Лика, заметив его улыбку, улыбнулась мужу в ответ:

– Я тебя уже заждалась, – прошептала она, взглянув на Уила.

– Прости, – взяв за руку супругу, ответил он. – Работа будь она не ладна. Даже в священный праздник нашим хозяевам кажется, что денег им все еще недостаточно.

– Я знаю, – грустно ответила Лика, – но так хочется провести время вместе, как в детстве. Уже скоро наша жизнь не будет прежней.

Уил вздрогнул: мысль о том, что он в ближайшее время станет отцом, пугала его. Заметив напряжение на лице супруга, Лика, желая переключить его мысли, дернула мужа за ободок шляпы, так что она закрыла Уилу глаза.

– А тебе идет праздничная шляпа, ты в ней солидно выглядишь! – с наигранной легкостью засмеялась Лика.

– Как будто с карнавала сбежал, хоть детей развлекай, —усмехнулся Уил. – Лицо синее, шляпа зеленая, был бы еще красный нос и вообще красавец.

Они засмеялись. Его смех перешел в приступ кашля, и Уил, содрогнувшись всем телом, выплюнул синий сгусток, скопившегося в легких аквомора.

– Мне кажется, этот город проклят, здесь мы постоянно теряем тех, кто нам дорог, – вздохнула Лика, с тревогой взглянув на закашлявшегося мужа. – И я боюсь… Мне страшно за судьбу нашего малыша.

Уил, все еще тяжело дыша, взял супругу за руку, а затем прижал к себе, как прижимает родитель своего ребенка, желая уберечь от опасностей этого мира.

– Мы должны верить только в хорошее. Его детство будет в тысячи раз лучше нашего, – погладив жену по животу, произнес Уил. – Я клянусь тебе в этом, моя дорогая.

«Как бы я хотел, чтобы наша жизнь прошла в другом месте, и мой ребенок никогда не видел этого ужаса. Но кому мы нужны?» – подумал он, еще сильнее прижимая к себе жену, которая была для него всем: и любовью, и другом детства, и просто единственной близкой душой в этом сером жестоком мире.

– Главное верить в хорошее, – произнес Уил, сжав теплую руку супруги.

И, видя, как от его слов на лице Лики проблескивает улыбка, он, как всегда, почувствовал охватывающую его радость. Ее улыбка была главным сокровищем, какое только мог себе представить Уил.

– Я знаю, – тихо ответила Лика и, почувствовав легкое шевеление в животе, прошептала: – Как жаль, что наши родители не дожили до этого дня и никогда не увидят нашего малыша.

Перед глазами Уила предстало лицо матери, когда он видел ее в последний раз.

– Говорят, каждый когда-то живший на этом свете человек сегодня смотрит на тех, кто ему дорог, – произнес Уил, тоже прислонив руку животу супруги, почувствовав шевеление малыша. – Они его увидят, точно увидят, главное не переживай.

А сам тем временем подумал: «Ничего они не увидят… Наши родители давно обратились в прах, и хочешь признавай, хочешь нет, но это есть горькая правда жизни».

Лика согласно кивнула головой, когда как в уголках ее глаз заблестели капельки слез.

– Как красиво! Словно тысячи переливающихся жемчужинок! – подняв голову, заворожено произнесла она, глядя на раскинувшееся над ними бескрайнее небо, на котором, освещая землю, горели своим холодным светом синие звезды. —Это великолепно! Такую красоту способен создать лишь Акилин! Интересно, может ли быть в жизни что-то красивее, чем это?

– Ты, – поцеловав жену, ответил Уил. – А это всего лишь мерцающие точки на небе, ничуть не лучше, чем камушки в твоих волосах.

Лика вздохнула:

– Я знаю, ты не веришь в Акилина, но просто признай, что это великолепно.

– Это великолепно, – нехотя проворчал Уил.

«Даже слишком великолепно для этого серого мира».

Они взялись за руки и, вскоре смешавшись с потоком спешащих на праздник горожан, оказались на площади, раскинувшейся вокруг белоснежного каменного храма, посвященного Акилину.

Над храмом, устремившись ввысь, возвышался зеленый купол, на котором были нарисованы синие человеческие глаза, пристально, с легким презрением смотрящие на находящихся внизу людей, как господин смотрит на своих неразумных рабов.

На площадке перед входом стоял одетый в традиционный зеленый бархатный кафтан жрец. Это был неприятного вида коротенький и толстый старичок с желтыми, цвета соломы волосами.

Люди, заметив жреца, падали на колени в благоговейном трепете, боясь поднять на него глаза, словно перед ними было божество.

А какая-то старуха, глядя на разукрашенный десятками драгоценных камней кафтан жреца, подняв к небу руку, пролепетала:

– Спаси нас от гнева Акилина, Отче!

«Лучше уж надеяться на себя, чем на этого маскарадного бога», —подумал Уил, глядя на разряженную толпу вокруг себя.

Тем временем жрец заговорил:

– Молитесь, чтобы всевидящий Акилин еще раз ниспослал свою милость, продемонстрировав нам, жалким рабам, недостойным даже называть его имени, Великую зарю. Только Ему, Небесному Господину, позволено решать, достойны ли мы, грешники, жизни в сотворенном Им мире или нет…

Уила пихнули, и он, повернув голову, увидел одетого в лохмотья калеку, который, тяжело опираясь на трость, пытался собрать милостыню в толпе. Вместо правой ноги у него торчала деревянная палка, и он, постоянно спотыкаясь, громко цокал, ударяясь о камни мостовой.

Кто-то захихикал, ткнув пальцем в сторону безногого, кто-то кинул ему в кружку горсть ничего не стоящих медных монет.

Лика, наблюдая за калекой, дернула мужа за руку, желая обратить на себя внимание:

– Нет у нас лишних драхм, чтобы переводить их на каких-то бродяг, —проворчал Уил.

Лика жалостливо взглянула на мужа.

– У нас совсем нет денег, чтобы помочь ему. Мы должны думать только о нашем малыше, – видя расстроенный взгляд супруги, произнес Уил, прижав ее к себе.

Лика тихонько вздохнула:

– Отца бы это порадовало, сейчас он видит нас с неба.

Хриплый голос жреца продолжал разлетаться над площадью:

– Каждый шаг, каждое движение, каждую мысль видит Акилин. И, видя злость, ненависть, корысть в сотворенном Им мире, Акилину больно. Он переживает за каждого из нас.

То и дело спотыкаясь, под негромкие смешки зевак калека продвинулся вперед, к храму, туда, где стояло несколько десятков, пришедших на праздник аристократов, с презрением смотревших на простолюдинов позади себя.

– Мы, сотворенные Акилиным, можем сделать мир лучше. Ведь главное в жизни – не богатство и власть, а милосердие и помощь ближнему. Бедный или богатый, крестьянин или лорд – все мы равны перед взором Акилина. Лучше истратить богатство, накормив бездомных, чем купить на него пурпурные шелка!

Послышался глухой удар и звон катящихся по площади монет.

– Куда лезешь, собака? – проорал стражник одного из аристократов, со всей силы стукнув безногого по лицу. – Господа не любят, когда у них клянчат!

Молодой аристократ, чей стражник ударил калеку, не обратил на это никакого внимания, продолжив оживленный разговор с другом.

– Пятьдесят тысяч драхм за шляпу, ну ты черт, практически святой! – похлопав друга по плечу, восторженно произнес он.

– А то! – ответил ему друг.

Безногий отполз в сторону, зло прошипев:

– Разве для этого я проливал кровь за Вистфалию? Для этого я воевал за страну, которая, когда я стал калекой, бросила меня на произвол судьбы?

– Не мешай молиться, – шикнул на него кто-то из стоящих рядом.

– Всем я мешаю, – обиженно пробубнил в ответ калека. – Как кровь проливать, то ты первый, а как потом помогать – всем лишний!

В Вистфалии не было редкостью, чтобы человек, насильно оторванный от родных мест под высокие лозунги защиты родной земли, отправлялся на чужбину, а после, израненный и избитый, оказывался брошен на произвол судьбы. Кого интересует поломанная, ставшая бесполезной пешка в великой игре господ?

Голос жреца перебил обиженное бормотание безногого:

– Все мы, искренне верящие в Создателя, равны в своем служении Акилину, в своей любви к сотворенному им миру и порядку.

Синие звезды стали еще ярче, и жрец, взглянув на небо, негромко запел древнюю молитву, написанную на старо-иннатском языке, языке народа, от которого предки вистфальцев столетия назад переняли веру в Акилина.

Уил повернулся к жене, но та не обратила на него внимания. С намокшими от слез глазами. Лика что-то негромко шептала, глядя на бледное вистфальское небо.

И он, вздохнув, отвернулся от супруги.

Бричка с открытым верхом, запряженная двумя гнедыми скакунами, неслась по мощеным улицам, заставляя чертыхаться попадающихся навстречу пешеходов.

Рядом с ней одетый в черный бархатный фрак, скорее предназначенный для бала, чем для верховой езды, на белоснежном породистом коне ехал молодой лорд.

Он со скучающим видом смотрел по сторонам, делая вид, что не имеет никакого отношения к ехавшей в бричке семье: жене, некрасивой молодой женщине с рябым лицом, и двум детям, сидящим у нее на руках.

Мимо проехала карета. Взгляд лорда задержался на спине сидящей в ней молодой аристократки. Девушка, заметив, что на нее смотрит сам Алекс де Янов, застенчиво улыбнулась и украдкой, чтобы не заметили родители, бросила молодому красавчику воздушный поцелуй.

– Мог бы и с нами поехать, – недовольно проворчала супруга Алекса, наблюдая за взглядом мужа.

– Мужчины в каретах не ездят! – огрызнулся лорд в ответ.

– С друзьями мужчина может ехать в карете, а с нами нет.

Алекс отвернулся в сторону, пропустив эту реплику мимо ушей.

– Мы скоро приедем? Я устал! Хочу цветной бумбум, вы обещали! Обещали! – прохныкал сидящий в бричке малыш.

– Какой нетерпеливый! – передразнила сестра, показав язык.

– Мама чего она дразнится? —снова закапризничал мальчик. – Я хочу пить, я устал!

Лорд ускорил шаг своего коня, не желая слушать капризы детей.

– Хорошо, если мы успеем приехать хоть к окончанию праздника, —проворчала супруга Алекса, поглаживая хнычущего сына по голове. – И почему только ваш папа ведет себя, словно барышня на выданье?

Лорд не обратил на жену никакого внимания. К своей некрасивой супруге Алекс испытывал лишь отвращение.

Отцепив одной рукой поводья, он достал из нагрудного кармана маленькое продолговатое зеркальце и, посмотревшись в него, слегка поправил свою безупречную прическу и бабочку галстука.

Единственное, что можно сказать точно, красоты Алексу было не занимать. Высокий, подтянутый блондин с правильными чертами лица и большими бездонными зелеными глазами, он производил неотразимое впечатление на аристократок Лиции, заставляя трястись от ярости их родителей и мужей.

Они подъехали к при храмовой площади, где, упав на колени, слушая молитву жрецов, стояли люди.

– Господин, здесь лучше спешиться, – произнес кучер, обращаясь к лорду.

– Не учи ученого, – огрызнулся Алекс в ответ.

Словно ребенок, стремящийся туда, где его ожидает приятный сюрприз, лорд устремился на площадь, со всей силы подгоняя своего коня.

«Это Алекс, это же сам Алекс», – послышались вздохи стоящих у храма аристократок, наблюдающих за молодым красавчиком, который, обворожительно улыбаясь, демонстрировал свое умение езды: то ускорялся, то вилял зигзагами из стороны в сторону, то поднимал животное на задние лапы, заставляя недовольно ворчать и отползать в сторону попадавшихся на его пути людей.

Некоторые простолюдинки, тоже подняв глаза, с завистью смотрели на незамечающего их молодого лорда. Но для Алекса они были не более чем жалкие букашки, не стоящие ни единого его взгляда. И простолюдинкам не оставалось ничего другого, как, горько вздохнув, сделать вид, что они погружены в молитву.

Мнение наблюдающих за лордом де Яновым младшим, как обычно, разделилось. В отличие от завороженно смотрящих девушек, мужчины и пожилые дамы, глядя на него, высказывали недовольство, не понимая, что можно найти в этом белобрысом наглом выскочке.

Алекс поднял коня на дыбы. Восхищенные возгласы женщин заполонили площадь. Скакун слегка качнулся вперед, и лорд, не удержавшись в седле, со всей силы пнул вылетевшей из стремени ногой испуганно заржавшее животное.

Из нагрудного кармана выпало, со звоном разбившись о тротуар, маленькое карманное зеркальце. Кто-то хихикнул. Взбешенный лорд с силой хлыстнул опозорившую его клячу.

Конь, ошалело заржав, сбросил с себя нерадивого седока и рванулся вперед, словно смерч, топча попадающихся на пути людей.

Люди кричали и метались по площади, наваливались друг на друга, не желая быть раздавленными. Кругом слышались крики ужаса, стоны и плач, словно это было поле боя.

– Лика! – в ужасе закричал Уил, видя, как на супругу несется ошалелая кляча.

Он рванулся к жене, но какой-то грузный старик с вытаращенными от страха глазами перекрыл путь, мешком навалившись на него.

Лика попыталась отскочить в сторону, но ее кто-то толкнул, и она, споткнувшись об выпирающий из-под платья живот, упала, растянувшись на мостовой. Копыта ошалелого скакуна пронеслись по ее спине, превратив тело девушки в кровавое месиво.

Уил застыл, оцепенев от произошедшего. Откуда-то издалека до него донеслись приглушенные возгласы:

– Да остановите же коня, иначе он всех передавит!

А какая-то старуха, подняв к небу руки, запричитала:

– Ох, дурной знак. Ох, дурной! Покарает нас грешников Акилин!

Какой-то мужчина схватил с земли палку и, врезав со всей силы по голове бегающему с безумными глазами коню, свалил животное. Под несколькими сильными ударами конь шлепнулся на землю и затих.

Люди стали приходить в себя, и те, у кого никто не пострадал, вскоре вернулись к прерванной молитве, не имея ни малейшего желания вникать в чужое горе.

Уил растерянно, словно не веря в произошедшее, смотрел на лежащую перед ним мертвую супругу. Ее широко раскрытые глаза застывшим взором глядели в небо, как будто провожая, улетающую к ослепительно синим звездам душу.

Уил трясущейся рукой дотронулся до заляпанных кровью светлых волос Лики, с трепетом прижал их к себе, словно желая заново вдохнуть в нее жизнь.

Виновник произошедшего при падении отделался лишь несколькими ушибами, и, встав, бросил долгий печальный взгляд на своего погибшего коня, а затем украдкой, словно нашкодивший ребенок, двинулся к бричке, где сидела его семья.

Алекс, не заметив лужицу крови, поскользнулся и, споткнувшись, встретился с Уилом лицом к лицу. Молодой лорд негромко чертыхнулся, глядя на свои заляпанные кровью туфли, собираясь двинуться дальше.

Пред заплаканным взором Уила предстало лицо убийцы, и он, не помня себя от ярости, схватил того за грудки.

– Что ты наделал, урод? – на всю площадь заорал Уил.

Люди стали поворачиваться в их сторону, и Алекс, не желая быть в центре внимания, попытался отделаться от схватившего его пострадавшего.

– Пожалуйста, потише, уважаемый, – негромко произнес лорд, освобождаясь из объятий Уила. – Я понимаю вашу боль…

Уил истерически расхохотался ему в лицо.

Алекс искривился от недовольства, но попытался сохранить спокойствие в голосе.

– Прошу вас, успокойтесь, истерикой горю не поможешь.

– Ты убил ее, убил! И сейчас ты предлагаешь мне просто успокоиться?

Лорд вытер прилетевшие на лицо слюни и, все еще стараясь сохранять спокойствие в голосе, проворчал:

– Давайте вести себя как цивилизованные люди. Все расстроены, но никто не виноват в случившемся…

– Никто, говоришь? Совершенно никто? Ни ты, ни твоя бешеная кляча? – прорычал Уил, схватив убийцу за руку, поворачивая его туда, где лежал обезображенный труп. – Лика сама себя убила? Сама? Я тебя спрашиваю!

– Больно вообще-то! – заорал Алекс в ответ, резко вырвав свою руку. Он брезгливо отряхнулся, словно только что до него дотронулась бездомная собака.

– Тебе больно? Ты лишил меня семьи, а я должен поберечь твою ручку?

Алекс окончательно вышел из себя.

– Светозар погиб! Ты хоть понимаешь своими куриными мозгами, сколько он стоил? Несколько десятков жизней таких, как ты, не покроют эту потерю! Ой, он лишился семьи, бедненький. А ты думаешь, я доволен, что так провел этот праздник?

Уил, сжав кулаки, кинулся к лорду, собираясь треснуть по наглому усмехающемуся лицу убийцы. Но подоспевшие городские стражники удержали его, предотвратив драку.

На лице лорда промелькнул легкий испуг:

– Давай без рукоприкладства, псих!

И Алекс, с опаской озираясь, на покрасневшего от ярости, испачканного в слезах и крови Уила, двинулся к бричке.

– Убийство Лики не сойдет тебе с рук! Я добьюсь справедливости! —что есть мощи проорал ему вслед Уил.

– Справедливости? – рассмеялся молодой лорд. – Тогда это не ко мне, могу посоветовать хорошего доктора для душевно больных.

– Тебя казнят, ты испытаешь ту же боль, что причинил мне! Ты пожалеешь, что вообще родился на свет! – чувствуя, как ярость заполняет образовавшуюся в душе пустоту, проорал Уил.

Алекс усмехнулся:

– Мечтать не вредно!

– Ты думаешь, я буду смотреть, как убийца моей семьи безнаказанно ходит по земле?

– Не смотри. Можешь побиться головой об стену, отпустит! – съязвил в ответ де Янов младший.

Еще несколько мгновений назад восхищенно смотревшие на Алекса молодые аристократки стояли, потупив глаза, не имея ни малейшего желания смотреть на своего кумира.

Испачканный в крови, в порванном фраке молодой лорд забрался в бричку.

– Поехали отсюда, – ни на кого не глядя, буркнул он кучеру.

– Мужчины же в каретах не ездят, – усмехнувшись, спросила супруга.

– Отстань, – огрызнулся Алекс в ответ.

Легкий монотонный дождик негромко стучал по ставням, поливая немногих прохожих, быстро пробегающих по пустынным улицам вечерней Лиции.

Уил сидел в небольшой комнате, освещаемой горящими по стенам свечами, от волнения переминаясь с ноги на ногу, ожидая того, к кому он пришел.

Дверь распахнулась, в нее вошел хозяин – мужчина средних лет с густыми рано поседевшими волосами.

– Извините, что заставил ждать, дела, – уставшим голосом произнес он. —Так что вы хотели?

Уил затеребил рукав своего дождевого плаща.

– Неделю назад погибла моя супруга. Ее во время праздника буквально раздавил конь лорда де Янова младшего. Возможно, вы читали об этом инциденте в газетах…

Собеседник кивнул головой:

– Что-то подобное мне уже доводилось слышать. Глубоко сожалею тем, у кого кто-нибудь пострадал в этом несчастном случае.

– Какой же это несчастный случай? —Уил подскочил с места. —Это наглое убийство! Хотел вас нанять, чтобы вы доказали вину этого урода!

Адвокат усмехнулся:

– Вы хотите, чтобы я выступил против лордов де Яновых? Ищите дурака, который будет с ними судиться в другом месте.

– Но я вам заплачу…

– Сколько?

– Двадцать тысяч драхм, лишь бы убийца понес заслуженное наказание, —ответил Уил, прикидывая, сколько он сможет взять денег у ростовщиков, навсегда распрощавшись со своим домом… Жизнь без Лики не имела для него никакого смысла.

– Сожалею, что вы лишились супруги, но двадцать тысяч драхм не стоят того, чтобы меня не допустили ни к одному делу. У меня тоже есть семья, и ее надо кормить.

– Лошадь этой твари раздавила и покалечила кучу людей, об этом писали в газетах, есть десятки свидетелей. Как это можно не доказать? За что, черт побери, вас накажут?

Адвокат вздохнул.

– Проживи с мое, мальчик, поймешь, что значит вистфальское правосудие. Возможно, в Лиции и есть парочка адвокатов, которым по зубам лорды де Яновы, но их нужно искать точно не здесь, в этих трущобах, они живут во дворцах. У тебя не хватит денег даже на то, чтобы они тебя просто приняли. Поэтому наберись терпения, постарайся принять эту утрату, найди ради кого жить. В суде ты не добьешься справедливости.

Уил горько усмехнулся:

– Как ее добиться, когда кругом одни трусы!

– Лезть в подобные тяжбы для меня сущее самоубийство. Еще раз соболезную вашему горю, но мне нечем вам помочь.

Уил побелел и, пошатываясь, вышел на улицу. Это был последний адвокат, к которому он еще не успел обратиться.

Он вернулся домой и, не раздеваясь, плюхнулся на пол, облокотившись к холодной стене. Уил закрыл глаза, слушая стук моросящего за окном дождя.

Сил шевелиться не было. Слезы, выплаканные за прошедшую неделю, окончательно иссякли, заполнив грудь лишь неприятной пронизывающей до костей тоской.

Уил задремал, провалившись в серые, блеклые сновидения. Мокрая одежда неприятно прилипла к телу, покрывшемуся гусиной кожей.

«Надо бы переодеться, а то застужу легкие», – пронеслась в его голове вялая мысль.

«Застужу и застужу, кому от этого станет хуже?», – также вяло ответил внутренний голос.

«Никому, а этот козел только рад будет, если ты сдохнешь, так и не дойдя до суда», – подумал Уил, чувствуя, как внутри вновь закипела ярость, заставившая его встать.

Раздевшись, он завернулся в белый шерстяной плед с нарисованными на нем синими луговыми незабудками.

«А ведь это были любимые Ликины цветы», – подумал он, и от нагрянувших слез ему стало тяжело дышать.

В дверь резко постучали.

– Ну и кого еще принесла нелегкая, – проворчал Уил себе под нос.

На пороге стоял его старый знакомый Антон. Это был пухлый несуразный парень с длинными волнистыми волосами, торчащими клоками из-под съехавшей на бок шляпы. Известный во всей округе картежник, мошенник и прохиндей должный всем и каждому Антон вызывал мало доверия, и потому, несмотря на дружбу в прошлом, Уил старательно избегал общения с ним.

– Ну, заходи, коль пришел, – буркнул Уил, запуская незваного гостя в дом.

Антон юркнул в комнату и, потупив глаза, стал переминаться с ноги на ногу, не зная с чего начать разговор.

– Соболезную, – выдавил он из себя.

Уил, сверля гостя глазами, ничего не ответил, ожидая, что последует дальше. Зная Антона, он не верил, что тот пришел лишь для того, чтобы посочувствовать горю старого друга.

– Я понимаю, у тебя горе… – продолжил Антон. – Но, если не секрет, куда ты думаешь вложить полученную компенсацию?

– Какую, к черту, компенсацию? – выругался Уил.

Антон от удивления округлил глаза.

– Так ты думаешь судиться с ним?

Уил утвердительно кивнул головой.

Антон всплеснул руками.

– Ты всерьез думаешь добиться наказания для лорда Янова младшего? Я тебе вот что скажу, ты идиот!

Уил лишь криво усмехнулся.

– Ну, отправят этого лорда на годок в ссылку, тебе легче станет?

– В том инциденте погибли три человека, семеро стали калеками.

– И что? – перебил Антон. – А как, собственно, они погибли? Он им перерезал глотки? Нет. Конь молодого лорда случайно взбесился, ринувшись в людскую толпу, а тот лишь не смог его остановить…

– Но ведь это же не правда!

– Нет, это часть правды, но именно та часть, которую захочет увидеть суд. Лорд де Пеленгюр пьяный выкинул кучера из повозки и сел порулить сам. Восемь человек лишились жизни под его колесами. И что суд? Отправил лорда на два года в ссылку, но не прошло и месяца, как он уже вовсю щеголял в столице. А тот, кто был поумнее, примирился с этим лордом до суда, взяв с него не плохую компенсацию.

– Это было в тот раз, когда ты выдавал себя за родственника пострадавшего и чуть было не отправился в Аквоморий?

Щеки Антона налились румянцем.

– Говорю, бери компенсацию!

– Хватит! Не нужны мне его поганые деньги, я добьюсь справедливости!

– Дурак, ну какой же ты дурак! – активно жестикулируя руками, выругался Антон.

Уил указал ему на дверь.

Антон, поняв, что переборщил, потупил глаза и сочувственно произнес:

– Я понимаю твои чувства, мне тоже очень жаль Лику. Но подумай сам, вряд ли бы она хотела, чтобы ты вступил в бесполезную борьбу вместо безбедной жизни. Я говорю тебе это как твой единственный друг.

– Как мой единственный друг, ты мог бы и поддержать меня.

– Я за этим и пришел, указать тебе единственно верный путь! Ты бы мог мне помочь расплатиться с долгами, а потом я знаю, куда можно выгодно вложить драхмы, мы бы зажили богато.

– Пытаться наживаться на горе старого друга очень нехорошо, – усмехнувшись, перебил Уил.

– Ничего ты в суде не добьешься, – сплюнув, проворчал Антон – Дурак, ты Уил, редкостный дурак.

И он, еще раз сплюнув, вышел из дома, захлопнув за собой дверь.

Уил закрыл глаза и, слушая монотонный стук дождя по ставням, не заметил, как провалился в сон.

– Может, вернемся, поздно уже? – взглянув на Уила, взволнованно спросила Лика.

Уил глубоко вздохнул, почувствовав ночную свежесть, смешанную с терпким запахом дикорастущих трав.

Лишь здесь, в рощице за городской стеной Лиции, не чувствовался этот неприятный кислый запах аквомора, насквозь пропитавший воздух огромного города.

– Неохота, – ответил мальчик, распрямляя ноги, слушая хруст ломающегося при этом сорняка.

Сидеть на земле было прохладно, но уходить не хотелось. Надышавшись за день аквомором, Уил только здесь не чувствовал, как зловонный дым заполняет его легкие.

Девочка присела рядом и, ничего не говоря, стала вместе с ним молча смотреть на темно-синее, без единого облачка ночное небо.

Мальчик с наслаждением втянул свежий воздух, но в этот момент со стороны города подул ветер, принеся зловонный запах аквомора.

Уил закашлялся, закрыв рот рукой.

– Понимаю, – грустно произнесла Лика. – Я даже просто пройти не могу рядом с этими зловонными трубами не то, что находиться там целый день.

– А скоро и здесь аквомор будет, – ответил Уил, осматривая окружающий их лесок и несколько заброшенных домиков, стоящих за городской стеной. – Города им мало, так они за его пределы гадить пошли! – выругался мальчик.

Лика взглянула на него своими большими зелеными глазами.

– Скоро и этого лесочка не станет. А тебе надо дышать свежим воздухом, иначе ты задохнешься!

Уил вздохнул.

– Все рано или поздно умрут от этой кислой гадости: и растущие здесь молодые деревца, и жители Лиции, и вообще все на этом свете.

– Нам еще пока рано умирать, – перебила его Лика. – Все равно я не понимаю, как ты можешь целый день копаться в этих зловонных отходах! Это же яд!

– Ты сама все знаешь, – грустно ответил мальчик.

– И все равно не понимаю!

– Ты когда-нибудь была в Синем госпитале?

Девочка потупила взгляд, отрицательно покачав головой.

– А я был, когда туда попал мой отец, и никогда не забуду этого зрелища. В воняющем гнилью воздухе, облепленные стаями мух, насквозь проеденные аквомором, люди, словно дрова, валяются на грязном полу, медленно задыхаясь под тяжестью проникшего в них аквомора, и никто даже не пытается им помочь, словно не слыша их кашля и стонов.

Лика поморщилась.

– И вот сейчас моя мать тоже скоро окажется там. А я не допущу, чтобы она умерла! Не допущу, слышишь, не допущу! – сжав кулаки, прокричал Уил.

– А если не существует никакой Слезы Акилина, если это просто выдумки, легенда, придуманная взрослыми? – тихо спросила Лика.

«Синяя чахотка не лечится» – чуть было не вылетело у нее.

– Нет, Его слеза существуют – топнул ногой мальчик. – Я верю, по-другому просто не может быть! Не мог же Акилин не дать никакой возможности людям избежать смерти! А в Замерзшей империи я отдам Его Слезу бессмертным лионджам, которые за это вылечат мою маму. Только туда нужно попасть, а она далеко-дале—ко на Севере, дальше всего, практически на самом краю земли.

– Но это всего лишь легенда, – заметила Лика. «Или сказка», —не стала добавлять она.

– Но никакой другой надежды, кроме этой легенды нет. Говорят, именно они придумали аквомор, и только они могут помочь

– Но если, ища ее, заболеешь ты? – всплеснув руками, закричала Лика.

– Не заболею, – успокаивающе ответил Уил. – Я крепкий, со мной ничего не случится.

– Но посмотри на себя, за эти дни ты весь посинел! А этот кашель.

Уил засмеялся:

– С синим другом ты не будешь водиться?

– Не смешно, я же ведь за тебя волнуюсь, – недовольно проворчала девочка.

– В случае чего в Замерзшей империи и мне помогут, Слеза Акилина очень дорого стоит.

– А почему никто другой ее не нашел и не вылечился?

– Для этого надо верить, верить всем сердцем, и желание должно быть добрым, только тогда Акилин поможет.

Лика тяжело вздохнула:

– Когда же уже наступит время, когда не нужно будет делать эти ядовитые мечи, чтобы одни люди убивали других?

– Никогда, – ответил Уил, рассматривая колышущиеся на ветру деревья. – Люди воевали и будут воевать, так же, как и добывать для этого аквомор. Никто не берет в расчет судьбы простых людей, мы для них не более чем просто мусор.

– Но есть же люди, которые верят, что, однажды, все будет иначе. Наступит день, когда не будет этого ядовитого дыма, над нами будет светить яркое солнце, и все злодеи, подлецы и лицемеры, мешающие нам жить, исчезнут.

– Глупые мечтания, – перебил Уил. – Никогда такого не будет.

– А мой отец говорит, что будет! —насупилась девочка.

– Многие твоего отца считают чудаком, наверное, все поэты такие странные.

– Он не чудак! – огрызнулась в ответ Лика. А затем грустно добавила: – Хотя мама считает также. Но я его люблю не чуточку не меньше от этого!

Уил вздохнул, он хорошо знал ее отца, вечно ноющего, ворчащего, огрызающегося на каждое слово. Для него оставалось загадкой, как с таким человеком можно общаться.

«Скорее всего, с ним общаются просто из жалости» – каждый раз думал мальчик, встречаясь с ее отцом, который, ко всему прочему, был калекой, потерявшим во время войны правую ногу.

– Но в последнее время он стал совершенно не возможным, – опустив глаза, снова заговорила Лика. – Его стихи никто не берет, Свободные типографии закрываются одна за другой. Все это вгоняет его в жуткое уныние, и он целыми днями, говорит какую-ту чушь.

В этот момент от подувшего ветерка неприятно заскрипели ссохшиеся ставни одного из заброшенных домов.

– Мой отец считает, что за ним следят «невидимые защитники его величество» и желают его похитить. Он не может спать по ночам, все его мысли заняты этим бредом!

Ставни громко хлопнули, заставив детей поежиться. Дети с опаской взглянули на заброшенный дом позади себя. И Уил, погладив Лику по голове, успокаивающе произнес:

– Никто никого не похитит. Я сильный и не дам, чтобы нас обижали!

Девочка засмеялась. Но затем вновь потупила глаза.

– Все считают, что это чушь, все! А папа нет! Заладил и все тут! Мне страшно, я боюсь, что он сойдет с ума. Помню, раньше он мне сказки читал, – чуть не плача, продолжила Лика. – Истории интересные рассказывал, играл со мной, а теперь только и говорит про какое-то дело всей его жизни, ругается, если мы отвлекаем его от написания величайшего произведения, которое изменит Вистфалию. Только как какой-то стих может изменить страну? А еще он боится, что не успеет его дописать, папа думает, что его кто-то преследует…

– У каждого свои тараканы в голове, —попытался успокоить ее Уил. – И у твоего отца это пройдет.

Девочка вздохнула, глядя куда-то вдаль, где над еще спящим городом начинал разливаться синий дым.

– Хотела бы я родиться в другом месте, в мире о котором мечтает мой отец.

– Но тогда бы мы не были друзьями. Разве отсутствие синего дыма лучше, чем наша дружба? – улыбнулся Уил.

Лика улыбнулась в ответ, отрицательно замотав головой.

– А я бы мечтал родиться в мире, где бы я мог стать великим воином. Прям так и представляю, как переливается мой синий меч, прежде чем нанести справедливое правосудие моим врагам.

– Не хотела бы я, чтобы мой друг стал убийцей, – поморщилась Лика. —Справедливое или не справедливое, это все равно будет убийство, и получать за это славу и почет мерзко.

– А как же легендарные народные защитники, вроде Джо Вьёна? Они же уничтожали своих врагов, только делая это по справедливости.

– Одно дело сказки, другое реальная жизнь.

Девочка взглянула на светлеющее на востоке небо, где бледной розовой полоской забрезжил рассвет:

– Кажется, пора домой, совсем засиделись сегодня. А то скоро проснутся родители.

Мальчик кивнул головой, с тоской подумав: «Если в течение нескольких дней я не найду Слезу Акилину, моя мама уже никогда не проснется».

Дети прошмыгнули по безлюдным улицам, громко топая по каменной мостовой и изредка закашливаясь от неприятного кислого запаха, висящего в воздухе. По мере их приближения к дому в воздухе сначала неявственно, а затем все сильнее и сильнее стал появляться неприятный запах гари.

Лика истошно закричала, Уил почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Их дом превратился в обуглившиеся развалины. Разрушенное строение мрачно смотрело на них своими почерневшими, ввалившимися внутрь стенами.

– Ой, милки! А мы уж думали, вы погибли, – увидев детей, произнесла вышедшая из соседнего дома старуха. – Никто в том пожаре не выжил, никто. И как только теперь вы будете…

Уил, чувствуя бешеные удары сердца, ринулся к пепелищу. Внутри сгоревшего дома стояла мертвая тишина. Было темно. Едкий запах гари драл глаза.

– Мама! —закричал мальчик, задыхаясь от нахлынувших слез.– Мама! Мама! —всхлипывая, кричал Уил, бегая по развалинам дома.

Он спотыкался, падал, вставал, снова падал. Его лицо и руки покрылись толстым слоем сажи. Глаза драл дым. Ему было трудно дышать

– Мама! – снова прокричал мальчик, чувствуя, как задыхается, но никто ему не ответил. Кругом была лишь мертвая тишина.

Лика застыла в оцепенении. Лишь в уголках ее ярко-зеленых глаз проступили слезы.

– Выходи оттуда, милок. Говорю же, нет там никого. А то еще сам ненароком пострадаешь, – донесся до Уила негромкий голос старушки.

Сон стал серее, перед глазами пронеслись их дальнейшие скитания, никому не нужных детей.

«В этом мире есть только я и Лика. И пока мы вместе, нам ничего не страшно», – проскользнула в голове Уила мысль. Словно молитву, повторял он эту фразу тогда, когда казалось, что жизнь представляет собой лишь отчаяние и безнадежность.

Уил проснулся, за окном все еще накрапывал легкий дождик, мелодично стуча по ставням.

– Лик, – инстинктивно произнес он, чувствуя, как при этом обыденном действии неприятно сжимается сердце, а душу заполняет черная всепоглощающая тоска.

Впервые в жизни он был один, навсегда один.

Слез более не было, они были под чисто выплаканы за прошедшую неделю, вместо них, словно костер, полыхало внутри жгучее желание возмездия, добавляющее ему сил.

И Уил, надев дождевой плащ, распахнул дверь, собираясь добиться поистине невозможного – справедливого наказания для вистфальского лорда.

Глава 2. Летеция

Небо продолжало темнеть, как обычно бывает перед дождем, но постепенно его цвет стал приобретать розоватый оттенок, с каждой минутой становящийся все ярче.

Ослепительно синих звезд уже не было видно, они оказались полностью закрыты появившейся на небе пеленой. Розовые участки в некоторых местах изменили цвет, приобретя сначала сиреневатый оттенок, который, правда, продержался недолго и скоро стал синим, затем бирюзовым. Нельзя было точно сказать, где начинается розовый, а где бирюзовый, словно они слились друг с другом.

Цвет неба стал еще ярче, затем послышался треск, как будто звон отдаленного грома, и на секунду блеснувшая молния озарила все вокруг. Бирюзово-розовая пленка исчезла так быстро, что Летеция не смогла уловить этот момент.

«Великая заря» или, как ее еще называли вистфальцы, «Заря жизни» свершилась.

– В восемь тысяч пятьдесят восьмой раз Акилин ниспослал нам свою милость, – произнес какой-то аристократ, глядя на небо.

Летеция стояла рядом со своим дедом, королем Вистфалии Никосом III, перед входом в огромный храм, наблюдая за поющими в блаженном изнеможении жрецами.

В толстых бархатных накидках ярко-зеленого цвета украшенные гроздьями синих камней служители Акилина были похожи на моховые пеньки, когда на них утренняя свежесть оставляет сверкающие от солнечных лучей капельки росы. И если бы не всегда серьезные, строгие и даже немного суровые лица, они вполне могли бы сойти за клоунов, какие бывало развлекали городскую толпу во время организуемых в Лиции праздников.

Девочка украдкой взглянула на людей позади себя одетых в праздничные одежды аристократов: мужчин в лоснящихся черных фраках и слегка приплюснутых бархатных зеленых шапках, сделанных из такого же материала, что и накидки жрецов, и женщин во всевозможных платьях, на которых, блестя, переливались разноцветные драгоценные камни.

Принцесса слегка дернулась, качнувшись в сторону, расправляя затекшую спину. Летеции всегда казалось, что она выглядит очень странно, словно неживая девочка, а какая-то отраженная в кривом зеркале тень. И люди, видя ее, обязательно начинали смеяться и перешептываться за ее спиной. И даже, если они не показывали это открыто, то в душе они обязательно смеялись над ней.

– Перестань крутиться! Не гневи Акилина!

Принцесса вздрогнула, услышав недовольное ворчание деда, обращенное к ней. Девочка почувствовала, как вспотела ее спина, неприятно прилипнув к платьицу, обдуваемому прохладными порывами ветра. На несколько секунд ей как будто стало нечем дышать, и она, стыдливо оглядываясь по сторонам, стала быстро хватать ртом воздух, стараясь делать это как можно незаметнее.

Она стеснялась себя, стеснялась того, что о ней подумают люди. Но погруженные в свои мысли аристократы не обращали на нее никакого внимания, их взоры были обращены к бледно-голубому небу в молитве, адресованной Акилину. Считалось, что в этот день из Его Звездных чертогов наблюдают за людьми их умершие родственники.

Новый вдох получился слишком громким, и она поежилась от стыда, что это кто-то мог заметить.

– Перестань кривляться! – снова проворчал дед.

«Ну почему так? Я не кривляюсь, почему меня никто не понимает?» – с тоской и обидой подумала принцесса, обратив взор к небу, с которого должны были наблюдать ее родители, при мысли о которых у нее наворачивались слезы…

На одной из дам девочка заметила брошку. Это была довольно незамысловатая зеленая ящерка с приподнятым вверх хвостиком и задорными глазками, сделанными из двух драгоценных желтых камушков, неярко блестящих в тусклом вечернем свете. Каменные глазки как будто смотрели на нее. Принцесса моргнула, и как ей показалось, они подмигнули ей в ответ. Как бы она хотела стать греющейся на ярком солнышке ящеркой, прятаться в прохладной тени, весело резвиться со своими сородичами, навсегда забыв о своих страхах…

Из этих приятных грез Летецию вывело недовольное ворчание деда.

Тем временем праздничная церемония подошла к концу.

Король, окруженный стражниками, в сопровождении главного ляонджи двинулся к стоящей за храмом повозке под льстивое верещание аристократов Лиции.

– Да прибудет с вами милость Акилина! Да будет вечно ваше мудрое царствование!

Король что-то сухо бурчал в ответ на эти пожелания, а стражники бесцеремонно отпихивали пытающихся приблизиться слишком близко к его величеству аристократов.

Да, ее дед был не особо дружелюбным, она вообще не помнила его в хорошем расположении духа. Единственный, с кем он любил проводить время, был плетущийся сейчас рядом с ним лысый, неопределенного возраста, высохший, словно мумия, главный ляонджа – граф де Дэлеван.

Во внешности этого невзрачного человека необычно красивыми были лишь небесного цвета глаза, ярко-ярко-синие, словно капельки жидкого аквомора, вставленные в его глазницы.

Он, как и ее дед, практически всегда был одет в военную форму старого фасона, какую обычно можно увидеть на картинках старых книг, актуальных лет тридцать назад, во время молодости Никоса.

Возглавляя государственную безопасность, главный ляонджа был постоянным спутником короля, не доверяющего никому, даже собственной тени…

В толпе послышалось легкое движение, а затем приглушенный крик и звон упавшего на землю оружия. Двое королевских стражников держали пытающегося вырваться молодого аристократа, из рукава которого выпал спрятанный нож.

От этого резкого звука Летеция вздрогнула, застыв на несколько мгновений на месте, как будто потерявшись в пространстве. Ее движения замедлились и потеряли плавность, а у принцессы появилось чувство, что она стала картонной куклой, которую дергает за ниточки неумелый кукловод.

Расширенные зрачки девочки ошарашенно метались по сторонам, а затем застыли, встретившись с ледяным синим взглядом главного ляонджи, пронизывающим ее до костей.

Несмотря на улыбку на лице графа и быстро произнесенные несколько адресованных ей ласковых слов, его глаза выражали лютую холодную ненависть, как будто он ненавидел не только ее, но и всех людей и весь мир вместе взятый.

И эти ледяные синие глаза частенько преследовали Летецию в кошмарах, заставляя просыпаться принцессу в холодном поту.

«Мне просто это кажется, каждый раз, встречаясь с ним взглядом, от которого в жилах стынет кровь», – думала девочка «Это плод моего воображения и не более того»

– Кровавый тиран Никос, твои преступления не сойдут тебе с рук! – зло прокричал заговорщик, желая обратить на себя внимание короля. – Ты еще ответишь за погубленные тобой жизни!

Стражники, влепив юнцу пару пощечин, заткнули тому рот.

Никос, кинув беглый взгляд на заговорщика, проворчал себе под нос:

– Одни предатели вокруг, возомнившие себя творцами истории. Никому веры нет!

Главный ляонджа слегка склонил голову:

– Пятое покушение за этот год, ваше величество. О том, что сын лорда де Левентса собирается вас убить, мои «тайные защитники» узнали еще неделю назад.

При упоминании знакомого имени в голосе короля проскользнули нотки грусти.

– Лорд де Левентс? Как же! Помню времена, когда мы безоговорочно доверяли друг другу. Что с людьми время делает… – А затем, как будто придя в себя, Никос проворчал: – Почему сразу не арестовали? Предателям не место среди людей!

– Не было необходимости, ваше величество, так мы поймали его с поличным, и теперь уже изменник точно не отвертится от заслуженного наказания, – ехидно улыбаясь, ответил граф.

Они подошли к запряженной несколькими гнедыми скакунами карете.

– Ваше величество, желаете ехать? – не поднимая головы, спросил кучер.

Никос что-то буркнул в ответ, и, кряхтя, забрался внутрь. Но тут же заворочался на сиденье, пытаясь пристроить ноги.

– Что за неудобная карета? Почему новая, болван? – зло проворчал монарх.

– Так старая уже совсем в негодность пришла, ваше величество, – не поднимая головы, ответил кучер.

– Не твое это дело короля учить, что пришло в негодность, а что нет.

– Конечно, ваше величество, как бы я посмел вас учить? Вы же сами давеча разрешили ее заменить и даже соизволили прокатиться на ней…

– Вот болван, болваном, – обращаясь к сидящему рядом графу, проворчал король, – а наказать не за что, ничего не попишешь.

И не дожидаясь ответа, Никос, недовольно кряхтя и ругая новую неудобную карету, приказал ехать.

Главный ляонджа тихонько вздохнул, даже его утомляло постоянное ворчание короля.

Летеция устроилась у окошка, прижавшись к неровной стенке кареты, стараясь казаться как можно незаметнее, чтобы не получить новую порцию замечаний от деда. Девочка еще раз взглянула на уносящуюся от них площадь Акилина, на которой, словно травянистый луг, колыхались зеленые шляпы стоящих на ней людей.

Карета, монотонно скрипя рессорами, покачиваясь из стороны в сторону на неровной каменистой дороге, словно корабль, рассекающий морскую гладь, медленно плелась к дворцу через просторы высаженной перед ним Королевской рощи.

Летеция, прислонившись к окну, наблюдала за проносящимися пейзажами.

Кроны гигантских деревьев, упирающиеся вершинами в бледное вистфальское небо, густо переплелись между собой, образовав плотный зеленый заслон, через который бледными полосками просачивался падающий на землю серебристый лунный свет.

Под деревьями-великанами раскинулись низкорослые хвойные кустарники, словно дикобразы, ощетинившиеся сочными темно-зелеными иголками.

На очищенных от деревьев круглых полянках, иногда мелькающих перед окнами, словно костер, полыхали высаженные там цветы: красные, цвета закатного солнца, оранжевые, как апельсин, голубого небесного цвета и еще всякие-всякие, ковром устилающие землю.

По центру полянок виднелись фонтанчики, сделанные в форме кувшинок, со струящейся из них прозрачной водой, негромко журчащей и переливающейся серебристым светом.

От висящих по периметру дороги треугольных светильников с горящими внутри толстыми белыми свечками карета отбрасывала длинную неровную тень, за которой, чувствуя, как начинает дремать, наблюдала принцесса.

Карета подъехала к дворцу.

Словно медведь топчась на месте, дважды наступив на ногу помогающему вылезти стражнику и стукнувшись головой о потолок, Летеция кое-как выбралась из кареты.

– Какой кошмар, как можно быть такой неуклюжей? Хорошо хоть этого никто не видит, – проворчал Никос, наблюдая за внучкой.

Да, грациозность и пластика точно были не про нее.

Они оказались внутри дворца, тут же начавшего давить своей серостью. В нем не было никаких элементов декора: ни картин, ни фресок, ни мозаики, лишь однотипные бетонные стены коридоров, раскинувшиеся впереди, образующие десятки поворотов, словно в бесконечном каменном лабиринте, лишающем надежд любого оказавшегося внутри. По бокам то тут, то там виднелись забитые наглухо двери пустых пыльных комнат, заброшенных уже много лет с тех пор, как погиб единственный сын короля – принц Франц.

Когда-то пиршественный зал вистфальского дворца был полон звонких голосов веселья, но сейчас здесь стояла могильная тишина, лишь изредка нарушаемая негромким дыханием застывших, словно каменные истуканы, стражников.

Стены зала, некогда украшенные великолепными орнаментами, были пусты. Лишь над золотым троном висел единственный портрет, на нем молодой Никос, слегка прикрыв глаза, держит на руках удивленно оглядывающегося по сторонам сына Франца, а рядом, почтительно склонившись, стоят жрецы, готовящиеся провести обряд коронации. Позади них с радостными лицами застыли аристократы Лиции, своим видом извещая всех: закончилась эпоха Карла II Жестокого, наступает новое светлое будущее…

– Не то нынче время. Не то все, совсем не то, даже заря какая-то блеклая. Четырнадцать лет прошло с тех пор, как мой Франц наблюдает за нами вместе с Акилиным, – грустно произнес король, усаживаясь за стол, на котором чего только не было: и жареные утки, и запеченные с апельсинами поросята, и все возможные вина, привезенные из солнечной Вильны, и многое-многое другое. Но Никос не обратил никакого внимания на яства, его уже много лет не интересовали мирские развлечения.

– Уверен, ваше величество, его светлость принц Франц сегодня видел вас с неба, – ответил главный ляонджа.

Король вздохнул, а на его лице проскользнула легкая тень улыбки.

– Это мое единственное утешение, Герман. Лишь надежда, что Франц меня видит, дает мне силы жить. Эй, что это ты там подсыпал? —со старческим брюзжанием в голосе закричал Никос на одного из слуг.

– Я… —испуганно замямлил слуга. – Ничего не подсыпал, не подсыпал, ваше величество… Пожалуйста..

Но было поздно. Стражники схватили нерадивого лакея.

– Пожалуйста, я, правда, ничего не сделал. Сжальтесь, ваше величество… —еще раз промямлил слуга, пока его выводили из зала.

– Постоянно ожидаю покушения, – как бы оправдываясь, прокряхтел король. – Предатели кругом! Одни предатели! Они только и мечтают уничтожить Вистфалию! На кого тут можно положиться, когда даже самые близкие друзья предают?

– Ваше величество, – главный ляонджа, сверкнув ярко-синими глазами, – «невидимые защитники» каждый день делают все возможное для безопасности государства. Мы хватаем тысячи изменников, которые тут же отправляются в Аквоморий.

Летеция в который раз заметила, как граф с отвращением отодвинул сосуд с вином, а затем бросил короткий опасливый взгляд на стоящие на столе соки, не притронувшись к ним. В неярком свете камина в его синих глазах отчетливо читался страх.

«Может быть, он хочет нас отравить? Чего ему бояться, когда все проверяют его вездесущие „невидимые защитники“?» – подумала принцесса, но вслух ничего не сказала, понимая, что дед все равно не будет ее слушать. Главному ляондже он доверял больше, чем кому бы то ни было.

«Даже больше, чем мне», – в который раз пронеслась в голове девочки старая мысль.

– Знаю, знаю, но их не становится меньше, тех, кто сомневается в правильности установленного свыше порядка, – недовольно прокряхтел монарх. – Так было всегда: и при моем отце, и при моем деде, и прадеде, так установил сам Акилин! А что говорят эти умники из Академии? Крестьяне не должны служить лорду, все равны, и каждый волен высказывать, что пожелает и кому пожелает. Только вот что будет с миром, в котором холоп будет учить жреца вере в Акилина, а короля – управлению государства? Тьфу! – сплюнул —Никос. Вот что с ним будет.

– Как вы и приказывали, ваше величество, мои люди навели порядок в Доме Издательств. Все ненадежные авторы-смутьяны были в который раз ликвидированы, больше они не смогут сбивать с верного пути нашу молодежь.

Слушая нудный разговор двух стариков, Летеция съела несколько кусочков жареного мяса, внезапно ощутив нахлынувшую на нее тревогу.

«А вдруг мне сейчас станет плохо, и это все увидят? И я в который раз опозорю династию».

И девочка была вынуждена отодвинуть тарелку. Она отвернула голову в бок, чтобы не вдыхать идущий от еды запах, чувствуя легкое вздрагивание во всем теле.

Страхи преследовали ее с самого рождения. Были те, которые она хоть и понимала их абсурдность, все же осознавала, что ее пугало, но были и такие, которые, словно темные тени, прятались в ее сознании, не выходя наружу, но не становились от этого менее угнетающими.

Летеция взглянула на отбрасываемые огнем в камине блики, и к ней пришло явственное ощущение, что происходящее сейчас сон… кошмарный сон из которого хочется выйти.

«Что за бред?», – тряхнув головой, подумала принцесса, прогоняя из головы глупые образы.

Она не могла объяснить, что ее тревожит, да и никто бы не понял этого… «Наверное, я просто схожу с ума», – каждый раз думала девочка, оставаясь один на один с собой.

– Только в крестьянах сохранилась старинная вистфальская мудрость, – снова услышала она дребезжащий голос деда. – А почему так? Потому что на них не оказывают зловредного влияния всякие философы, за три драхмы продавшие врагу родину.

– Да, ваше величество, вся беда от Академии. Мы в который раз чистим ее, и все равно десятки студентов замечаются в антигосударственной деятельности.

– Само слово «свободная» о многом говорит, ни королевская, ни государственная, а именно свободная. А там, где свобода, там и измена, она развращает слабый разум.

– Прикажите переименовать, а лучше так вообще закрыть, а всех, кто будет недоволен, все тут же выявят мои «невидимые защитники». Вы и сами знаете их знания бесполезны все, что нужно знать порядочному вистфальцу, объяснит религия и ее служители, а не эти продажные профессора.

– Я это знаю не хуже тебя, – проворчал король. – Но если я это сделаю, везде затрубят, Никос убил свободу, а это только разожжет новый пожар, а не потушит уже существующий.

Главный ляонджа вздохнул, а затем, отведя взгляд, негромко проговорил:

– И еще, ваше величество. Это, конечно, не мое дело, но все же многие аристократы недовольны вашим затворничеством, вы не только не устраиваете баллов, но и отклоняете все приглашения к себе на ужин.

– Задача подданных подчиняться, а не обсуждать волю монарха! – огрызнулся Никос.

– Разумеется, ваше величество, но недовольны и многие из тех, кто когда-то помог вам свергнуть Карла Жестокого. Разве они в высшей степени не заслужили доверия? Когда-то вы именем Акилина поклялись никогда не забывать их…

Перед глазами Никоса предстало то солнечное утро, когда, войдя на цыпочках к нему в комнату, стоял, перешептываясь с лакеем, главный ляонджа, боясь потревожить сон наследника трона.

– Я не сплю, докладывай, – зевнув, окликнул его Никос.

Как он мог спать, когда решалось дело всей его жизни? Тело неприятно затекло после волнения бессонной ночи, и сейчас он больше всего боялся услышать, что все пропало.

– Ваше величество, как и предполагали мои «помощники», королевская гвардия не стала оказывать нам сопротивление, защищая жестокого самодура, решив сдаться без боя. Канцлер де Вискон тоже оказал содействие, перейдя на нашу сторону. Ваш брат Карл Жестокий низвержен с трона и сейчас находится в темнице, ожидая вашего приговора. Вы теперь король Вистфалии.

– Им я стану только когда меня коронует его святейшество.

Взгляд Никоса упал на висящий на стене портрет, с которого улыбалась девушка с ярко-золотистыми, солнечного цвета волосами.

– Ну, вот и все, Карл поплатился за то, что сделал с тобой, Флора. Скоро он понесет заслуженное наказание, моя любимая, – прошептал король, обращаясь к портрету.

– Прикажите казнить?

– Нет, ни в коем случае. Преступления моего братца Карла не поддаются исчислению, он, как и любой подданный Вистфалии, предстанет перед судом.

– Но насколько логично судить бывшего короля?

– Наступает новое время, – улыбнувшись, ответил Никос. – Время справедливости и порядка.

Послышалось легкое щебетание птиц, кружащих над развалинами заброшенного домика, в котором Никос нашел убежище на время заговора.

Главный ляонджа поклонился, собираясь уходить.

– Постой, – окликнул принц. – Без твоих «помощников» мы бы не справились, и я хочу вас отблагодарить, ты возглавишь государственную безопасность, а они продолжат работу на тебя во имя нашей великой Вистфалии. Я жалую тебе титул графа, теперь ты Герман де Дэлеван2.

– Это для меня, бывшего холопа, слишком большая честь, ваше величество. Какой из меня граф?

– Самый настоящий, ты сделал больше, чем все вместе взятые прирожденные аристократы, считай это моим первым приказом.

– Благодарю, ваше величество. Я не мог и надеяться на столь высокую милость, – прослезившись, прошептал Герман, в то время как в его ярко-синих глазах промелькнула усмешка.

Он встал на колени, обтерев пыльный пол комнаты, и склонился к кровати, поцеловав руку Никоса.

Принц, немного смутившись, произнес:

– Встань. Те, кто помог мне в этом праведном деле, никогда не будут забыты, клянусь в этом именем Акилина.

Герман встал, бросив на принца пристальный взгляд ярко-синих глаз.

– Придумай название отделу, который будешь возглавлять: оно должно внушать нашим врагам.

– Я уже придумал, – улыбнулся граф де Дэлеван, – мы будем называться лионджи.

Король засмеялся.

– Легендарные бессмертные все видящие вампиры. Превосходно. Никогда не знал, что ты увлекаешься мифологией.

– В детстве увлекался, – скромно ответил Герман, встретившись с королем своими ослепительно синими глазами. – Только, – граф на секунду задумался, – это слово будет звучать несколько иначе, чтобы, услышав наше имя, в голове у нерадивого подданного сразу возникал образ тех, кто явится за его головой. ЛяонджИ звучит более мелодично и красиво вистфальскому уху.

– Когда-то вы поклялись именем Акилина, что никогда не забудете их.

Голос графа вырвал Никоса из воспоминаний.

– Я их не забыл, а вот многие из них забыли, предав меня.

– Но у тех, кто остался вам верен, накопились просьбы, и они не знают, как к вам обратиться.

– Просьбы могут подавать и через секретаря, – проворчал в ответ Никос.

– Но они не крестьяне в самом деле, ваше величество. Как уважающий себя лорд может доверить просьбу личного характера какому-нибудь секретарю? Самое приемлемое для них, это сказать ее как бы невзначай в дружеской обстановке.

– Мне уже хватило похода к канцлеру де Виколю, я не знаю, что можно было себе придумать, – эти слова были явно обращены к Летеции, – что мне пришлось извиняться, и мне было по-настоящему стыдно. Стыдно мне, королю Вистфалии!

Летеция почувствовала, как сильное чувство обиды, словно ножом, воткнулось в ее сердце, заставив вспомнить тот неприятный момент, когда из-за нахлынувшей на нее необъяснимой тревоги ей стало плохо в доме у канцлера. Пошли слухи, что канцлер собирался отравить наследницу престола.

«Как будто я это специально. Почему все считают, что это мой каприз?»

Летеция хотела ответить, но дед уже сменил тему разговора.

– Разве дело только во мне? Разве это я запретила балы? Разве это я не желаю видеть в нашем доме никого, кроме столь уважаемого вами графа?

Никос вздохнул, проворчав себе под нос:

– Как же мне надоели эти капризы, когда же ты уже поумнеешь?

Она понимала, что ведет себя глупо, но не могла вести себя иначе.

– Только умные люди занимаются тем, что ищут везде врагов? Наши единственные гости – «невидимые защитники», и то только до тех пор, пока вы не посчитаете врагами и их – усмехнулась Летеция, понимая, что эта фраза разозлит деда, но сейчас обидевшись, ей хотелось обидеть его в ответ.

– Не смей так со мной говорить, – проворчал в ответ Никос. – Если ты чего-то не понимаешь, то хотя бы не показывай свою глупость. Кто спас нас во время покушения? Не было бы «невидимых защитников» – изменники уничтожили бы Вистфалию изнутри!

– А может быть, твой горячо любимый граф и организовал это покушение? – фыркнула принцесса.

– Ваша светлость, – ласково ответил главный ляонджа, одновременно с этим окинув девочку пронзительным ледяным синим взглядом, от которого ей захотелось закрыться рукой. – Я и мои «невидимые защитники» заботимся лишь о вашей безопасности.

– Подобные выражения я привык слышать от предателей, но ни как ни от родной внучки! – сверкнув глазами, закричал король.

– А ты вообще ничего, кроме моих капризов, не привык от меня слышать.

– Ты знаешь, что бы было со мной, если бы я сказал подобное своему отцу! Знаешь или нет? – со всей силы стукнув кулаком по столу, закричал Никос. – Меня давно бы уже избили розгами до такого состояния, что я бы больше даже не посмел открывать своего рта в присутствии старших!

– Если тебе хорошо только в обществе графа, то, пожалуйста. Может быть, он уже убедил тебя, что я тоже изменница, которая хочет тебя убить, – еле сдерживая слезы, проговорила Летеция, чувствуя, как холодеют руки и ее начинает трясти.

Король внимательно взглянул на нее:

– Я не хочу тебя видеть! Иди спать и не приходи ко мне, пока не поумнеешь!

Летеция встала из-за стола, чувствуя, как сводит ноги. Шатающейся походкой она направилась к выходу. Никос вздохнул, наблюдая, как начинает трясти выбежавшую из комнаты внучку.

– Меньше симулируй! – крикнул Никос, – Не думай, что если ты будешь дрожать, словно заяц, я тебя пожалею и примчусь извиняться и выполнять твои капризы.

– Ну и пожалуйста, – пробормотала девочка себе под нос, выбежав в коридор.

– Я устал, – тихо прошептал король, глядя ей в след. – Что будет с Летецией, когда не станет меня? – в сотый раз задал он себе вопрос, но так и не нашел на него ответа.

– Ваше величество, не думайте о плохом, Акилин обязательно отмерит вам долгий срок во благо нашей великой Вистфалии.

Король закрыл глаза, слушая монотонный треск камина, горящего в углу тронного зала.

– Когда я узнал, что погиб мой Франц, я лишь мечтал об одном, отправиться к Синим звездам, чтобы там, в Звездных чертогах Акилина, оказаться вместе с ним и Фролой, так рано покинувшей меня, так бы воссоединилась наша семья, – погрузившись в воспоминания, прошептал король.

– Ваше величество, – с тревогой в голосе перебил его главный ляонджа.

– Но после Франца осталась она. Когда я смотрю на Летецию, я вижу перед собой Фролу, настолько она на нее похожа.

– Все будет хорошо, с возрастом у нее это пройдет.

На блеклых от старости глазах короля выступило несколько бесцветных слезинок, которые он смахнул рукой своего кителя.

– Я каждый раз себя спрашиваю: а каприз ли это? Ничего не происходит, что могло бы вывести ее из себя. Я не представляю, как она будет справляться с трудностями…

– Ваше величество, это пройдет…

– Чем больше идет время, тем меньше я в это верю.

– Ваше величество, никогда не теряйте надежду, будущего никто не знает.

Король грустно усмехнулся:

– В народе есть выражение: «ляонджи все знают», но как выясняется, даже для вас есть непостижимые загадки.

Девочка выскочила в коридор, чувствуя, как ее трясет. Мышцы в теле сокращались вопреки воле, язык предательски заплетался, страх заливал сознание. Это не был страх чего-то, это был чистый природный ужас, ужас, от которого стынет кровь и встают дыбом волосы. А в голове снова зашевелились шепчущие тени, слишком слабые, чтобы обрести форму, но слишком сильные, чтобы их можно было прогнать. Одна из теней слабо засмеялась, другие заколыхались ей в такт.

Девочка очутилась у дверей в свои покои.

– Ваша светлость, – произнесла встретившая на пороге комнаты служанка.

– Оставь меня, я хочу побыть одна, – пролепетала принцесса не слушающимся языком.

Девочка хотела остаться одна. Она надеялась, что так ей станет легче, но это были лишь призрачные мечты, легче не становилось. Ей казалось, что это последние минуты, и сейчас она обязательно умрет. Но даже смерть пугала слабее мечущихся в голове теней.

Когда-то, будучи еще совсем маленьким ребенком, она во время очередного приступа молилась Акилину, но Акилин был глух к ее молитвам. Никто ее не слышал и не мог помочь. Была лишь темнота. И страх.

Принцесса плюхнулась в кресло, все еще пытаясь унять непокорные мышцы и смеющиеся в голове тени.

Девочка закрыла глаза.

«И за что это со мной? – каждый раз думала принцесса – «За что наказал меня Акилин? За что? Что я такого совершила в жизни?».

Приснилось ей, что она идет по Королевской роще, в которой на каждом дереве, словно проснувшемся ото сна, распускаются клейкие зеленые листочки, так и пахнущие лесной свежестью.

Девочка глубоко вдыхает чистый воздух, замечая, что в нем нет неприятного кислого запаха аквомора. Синяя дымка, висящая над городом, рассеялась, как рассеивается дым после костра. До того момента закрывавшие небо облака медленно расходятся, гонимые легким утренним ветерком, а из-за них выходят, озаряя все вокруг, яркие солнечные лучи, настолько яркие, что девочке пришлось зажмуриться.

«Но такое яркое солнце бывает только на юге, но никак не в холодной Лиции», – не переставая удивляться, подумала принцесса.

Летеция вышла к дворцу, рядом с которым ее ожидали родители. Молодой офицер с развивающимися на ветру светлыми волосами стоял, прижимая к себе темноволосую кудрявую девушку в приталенном платье. Принцесса ни разу в жизни не видела родителей, но была твердо уверена, что это они.

Родители улыбнулись девочке, подозвав к себе.

– Мама, папа! – радостно закричала Летеция, подбежав к ним.

Мама прижала ее к себе.

– Как же я мечтала, чтобы вы у меня были… как я скучала, – задыхаясь от нахлынувших чувств, прошептала Летеция.

– И мы по тебе очень скучали. – Мама взглянула ей в лицо. – Я всегда присматривала за тобой и мне очень больно, когда тебе плохо.

– Почему же ты не со мной? – заплакав, спросила девочка.

– Так пожелал Акилин. Это было выше моих сил, – погладив ее по голове, ответила мама.

Стоявший до того молча отец тоже взглянул на нее своими зелеными глазами, в точности такими же, как у нее и деда.

«А ведь он так похож на дедушку, но только лицо добрее» – удивившись, подумала Летеция.

– Я думал, все будет по-другому, когда уходил на ту злополучную войну. Прости моя дорогая, – виновато опустив глаза, негромко произнес отец.

– Ты так похож на дедушку, только добрый. Почему он совсем не понимает меня? Он разве не видит, как мне плохо? Почему меня никто не понимает?

– Это неправда, – возразил отец, – Мы тебя понимаем, хоть нас и нет с тобой рядом. Мы видим, когда тебе плохо, и очень переживаем за тебя. И дедушка очень тебя любит…

– Но что со мной? – подняв на родителей глаза, спросила принцесса, —За что наказал меня Акилин?

– Он тебя не наказывал, – ответила мать, прижав к себе.

Они зажмурились от ослепительно яркого солнца, озаряющего все вокруг.

– Каждому человеку в жизни дается определенное испытание. Только чье-то испытание совсем крошечное, а чье-то такое огромное, что его трудно вообразить даже самому Акилину.

– Но, – попыталась возразить Летеция.

– Тебе нужно смириться с этим, принять себя такой, какая ты есть.

– Вы же поможете мне это сделать? Вы же больше не уйдете? Правда? с надеждой взглянув на родителей, спросила принцесса.

Родители виновато опустили глаза.

– Мы будем и дальше наблюдать за тобой с неба, просто знай, мы всегда рядом и незримо поддерживаем тебя. Ну, нам пора, – сказала мама, поцеловав девочку в ее расплетающиеся золотистые волосы. – Нам было трудно увидеться с тобой, даже в Великую ночь, мы редко получаем возможность увидеться с кем-то из близких.

Возьмите меня с собой, —заплакав, попросила девочка, видя, как родители, замерцав, растворяются в воздухе.– Я не хочу снова оставаться одна!

– Ты и так не одна, помни, мы всегда рядом, – услышала она голос матери.

А отец добавил, вытерев рукавом вытекшую из глаза слезу:

– Будущее создаем мы сами, ты должна верить в себя больше, чем кто-либо другой.

Девочка проснулась в полумраке комнаты. Она так и уснула, не раздеваясь. Голова была словно налита свинцом, но это было не важно.

На мгновение Летеции показалось, как что-то теплое обняло ее, словно чья-то невидимая рука погладила по голове.

«Да, вы всегда рядом», – подумала принцесса, улыбнувшись.

Окруженная немногочисленными слугами с хмурыми, под стать королю, лицами, девочка чувствовала себя одинокой.

С иногда приходящими по случаю важных церемоний детьми аристократов у нее не получалось дружбы. Она стеснялась их, стеснялась себя и, разволновавшись, не знала о чем говорить, Да и дети по возможности сторонились чудной принцессы, не желая вникать в тараканов в ее голове.

Поэтому одним из любимых занятий Летеции были прогулки по величественной королевской роще в ее самых густых дебрях, куда практически не ступали другие люди.

Только там не чувствовалась эта давящая обстановка пустого дворца, превращенного при жизни в склеп по доброй воле ее деда.

Быстро собравшись, Летеция выскочила из своих покоев, пробежав по серому коридору, слушая, как ее шаги эхом отражаются от его стен. То и дело ей на встречу попадались одетые в яркую синюю форму стражники, выделяющиеся на фоне однотипных стен дворца, словно призраки, оставшиеся с тех времен, когда вистфальский дворец еще знал, что такое радость.

Солнце было закрыто висящим над городом плотным синим дымом, проникающим сюда даже сквозь густые деревья королевской рощи.

«Не то, что в моем сне» – грустно подумала девочка, взглянув на просвечивающее сквозь дым бледное солнце и чахлые, словно не живые, листья, висящие на деревьях.

Она вприпрыжку побежала по широкой каменной дороге, которая тянулась вдаль, уходя туда, где за безмятежной рощей начиналась шумная городская жизнь Лиции.

Вскоре, приметив одну из тропинок, Летеция свернула, оказавшись под кронами гигантских деревьев. Высокая мягкая трава приятно щекотала оставшиеся открытыми ноги. А в воздухе слышалось мерное жужжание проносящихся туда-сюда разноцветных насекомых.

Она вышла на одну из полянок, где журчала прозрачная вода, переливаясь всеми цветами радуги от отражающихся в ней цветов, над которыми кружились большие мохнатые шмели с полосатыми брюшками.

Девочка присела на корточки, втягивая носом сладковатый цветочный аромат, и любуясь струящейся водой, слушая ее равномерное журчание.

Сзади что-то резко хрустнуло, заставив от неожиданности всем телом вздрогнуть Летецию. Она почувствовала, как неприятно прилипает платьице к взмокшей от испуга спине.

Разглядывая ее, на полянке стоял пухлый краснощекий мальчуган. Она знала, что это Серж, сын канцлера.

Как медведь, топча сочные цветы, он двинулся к ней.

– Скучно, – многозначительно произнес он, бесцеремонно вылезая к фонтанчику. —Что тут делаешь? – внимательно взглянув на девочку, спросил он.

Летеция вздохнула:

– Да так, любуюсь… посмотри, как красиво переливается..

– И все? – непонимающе, уставился на нее Серж, сорвав один из росших под ногами цветков. – Что тут может быть интересного?

Девочка, было открыла рот, чтобы ответить, но он ее опередил:

– Вот где справедливость? – топнул он ногой, снова заставив вздрогнуть Летецию. – Мой отец сейчас обсуждает важные государственные дела с его величеством. И я хочу, а вместо этого меня отправили гулять по этой дрянной рощи! Нечестно! – воскликнул он. – А тебя кто сюда отправил, что тоже его величество отвлекаешь?

Девочка неприятно поморщилась, подумав: «Я его всегда отвлекаю. Ему бы вообще не слышать мои капризы».

– Значит, угадал! – радостно прокричал сын канцлера, расценив ее молчание как согласие. – Вдруг там сейчас отрубят голову какому-нибудь предателю, а мы этого не увидим?

Летеция снова тихонько вздохнула, она почему-то чувствовала себя скованной, как будто боясь пошевелиться, как всегда у нее бывало в присутствии того, кто ей был неприятен.

– Чего такая напуганная? – взглянув на нее, спросил Серж.– Ты когда-нибудь видела, как отрубают голову?

– Я.. нет.. не напуганная, —выдавив улыбку, промямлила она.– Не хотела бы я этого увидеть.

– Как можно не хотеть? – удивился сын канцлера. – Это сколько ж крови… Хотя сомневаюсь, что тебе бы дали это посмотреть.

Он взял с земли небольшой круглый камушек и, несколько раз крутанув его в руке, с размаху кинул в журчащую воду, по которой побежали блики.

– Обожаю так делать! Хочешь попробовать?

Девочка тоже бросила круглый камешек, который, вылетев из ее худеньких рук, плюхнулся, даже не долетев до воды, под внезапный порыв смеха, вырвавшегося у ее собеседника.

– И чему тебя только во дворце учат? —спросил он, заливаясь смехом.

Этот смех заставил снова сжаться внутри Летецию, ей показался он обидным, но, как обычно, растерявшись, она не знала, что ответить.

– Почему же? Учат, —промямлила она. – Но не бросать же камушки…

– По-моему, это тоже должно входить в обучение. Зачем мне, например, знать, как вращаются небесные светила, когда я проиграю в такой увлекательной игре какому-нибудь сыну дворового слуги?

Девочка, не найдя, что ответить, качнула головой.

– Единственное, отчего я вижу прок, так это от борьбы, умения дать отпор нападающему. Слышала, как на моего отца напали трое наемников, и что он с ними сделал?

Летеция прекрасно знала о том, как два года назад в Доме издательств на канцлера было совершено нападение. Правда, она понятия не имела, причем тут умение дать отпор, канцлера тогда спасли окружающие его стражники, а потом, когда он пришел в себя то, не дожидаясь судебного решения, приказал четвертовать обидчиков.

– Приказал четвертовать, но причем тут его умение защитить себя?

На лице Сержа вспыхнуло недовольство, что кто-то не хочет восхищаться его отцом.

– Но сначала он их победил, – топнул ногой мальчик. —Ты бы видела, как он владеет мечом! И меня научил множеству приемов, хоть сейчас отправляй в реальный бой бить безбожников-аутсменцев. Хочешь, покажу? Должна же ты хоть что-то уметь.

Он взял с земли сухую палку и кинул ей:

– Представь, что это меч! Это тебе не на цветочки пучиглазить!

Девочка покрутила в руках палку, никакого желания тренироваться у нее не было, но отказать она посчитала не удобным.

Палка Сержа просвистела в воздухе, девочка вскрикнула, закрывшись рукой, на которой остался красный след.

– А был бы настоящий меч, ты бы уже руки лишилась.

Он сделал несколько шагов назад, приготовившись снова стукнуть ее.

– Не надо, – пролепетала Летеция. – Я не хочу тренироваться. Может лучше поговорим о чем-нибудь?

По правде сказать, говорить ей тоже не хотелось. Она пришла сюда полюбоваться природой, помечтать, но теперь не знала, как от него отделаться…

– А если на тебя нападут, ты тоже так скажешь? Знаешь, многие захотят убить будущую королеву, а я тебя научу самым простым приемам отражать удары.

«После такого обучения нападения не потребуется, все равно все руки в синяках будут» —хотела возразить девочка.

Серж нанес новый удар, порвавший ей платье. От сильного толчка она споткнулась.

Принцесса взглянула в лицо Сержу, заметив на нем улыбку. Он смеялся над ней, ему доставляло удовольствие ее замешательство.

– Ну, теперь точно хватит! – как можно тверже пролепетала она.

– Я тебя еще не всему научил, – дерзко бросил Серж, надвигаясь на девочку.

Вдалеке послышался топот бегущих к ним людей.

– Ваша светлость, – обратился к Летеции подоспевший наставник Сержа, на ходу окинув беглым взглядом стоящего с палкой в руке своего подопечного и заметив порванное платье принцессы, произнес: —прошу прощения, надеюсь, он вас не обидел.

Девочка не успела ничего ответить, Серж ее опередил:

– Все нормально, она не обиделась, мы просто играли.

Летеция, не зная, что ответить, кивнула головой.

– Ну, тогда хорошо, – улыбнулся наставник, – если ее светлость не обиделась.

– А вы, – обратился он к Сержу, – пройдемте со мной

– Я еще пока занят, – проворчал в ответ Серж.

– Его светлость канцлер не любит, когда его заставляют ждать, не расстраивайте отца.

Серж, раздражённо вздохнув, последовал за наставником.

Гулять Летеции тоже расхотелось, и она двинулась обратно в сторону дворца. Из стоящей у дворца кареты канцлера до нее долетел хрипловатый голос наставника Сержа.

– Я тебе уже сколько раз говорил про это, – раздраженно отчитывал Сержа наставник.

– Но… —недовольно перебил мальчик

– Никаких но! Ты должен уважать других людей, тем более тех, кто старше тебя по титулу, а не заниматься тем, чем ты занимался, —наставник сделал ударение на последних словах. – И за это ты будешь наказан.

– Почему я должен ее уважать? Ее не за что уважать! Она даже не поняла, что я издевался над ней! – вскричал Серж.

Раздался глухой удар: наставник стукнул кулаком по стенке кареты.

– Ты что такое говоришь? Ты должен соображать, где, что и с кем говорить. Мы не дома.

Послышался тяжелый вздох:

– Хорошо, – процедил сквозь зубы Серж.– Я все понял, наставник. Но почему мне нельзя над ней смеяться? Эта дурочка все равно ничего не поймет и не ответит, – чуть слышно закончил он свою мысль.

– Я тебе уже объяснял. И скажу в сотый раз: зачем рисковать? Ты хочешь, чтобы твоего отца наказали? Мы живем в страшное время, гильотина работает не переставая, не щадя никого, кто будет заподозрен в измене, даже старых друзей короля.

Двое королевских стражников вывели из дворца закованного в кандалы аристократа.

Серж еще раз вздохнул:

– Я вас понял. А отец скоро придет?

– Уже должен, – глядя на часы, ответил наставник.– И вряд ли он будет доволен твоим поведением.

– Не рассказывайте ему, пожалуйста, господин наставник, он будет очень недоволен, – жалобно прохныкал сын канцлера.

– Но не только я знаю о твоем поведении…

– Слуги не решатся рассказать, если вы не прикажете. Они знают, что будет с тем, кто мне какую-нибудь пакость сделает.

– Да, кто бы этого не знал. Ты известный засранец, – засмеялся наставник. – Главное, чтобы больше такого повторялось. Я надеюсь, ты меня услышал.

– Ладно, ладно, – нехотя согласился Серж, – буду смеяться над кем-нибудь другим.

Летеция, слушая их разговор, почувствовала, как у нее на глазах выступают слезы. «Почему я должен ее уважать? Ее не за что уважать! Она даже не поняла, что я издевался над ней!» – и перед глазами предстало смеющееся над ней краснощекое лицо.

Она хотела закричать, сказать, что все слышала, и ей обидно, потребовать извинений. Но, не найдя в себе сил для этого, снова решила, что так она будет выглядеть еще глупее и смешнее…

И, потому продолжая плакать, чувствуя, как от нахлынувшей обиды ей становится тяжело дышать, она пошла в свои покои.

Краем уха Летеция услышала разговор двух стоящих на посту стражников.

– Ты видел, ее светлость плачет. Может ей нужна помощь?

– Да успокойся, – ответил ему товарищ. – Не наше дело встревать в ее капризы, они с жиру бесятся, а тебе потом отвечай.

«Наверное, так и есть», – подумала девочка, заплакав еще сильнее.

Поднявшись к себе, Летеция на пороге своей комнаты столкнулась со служанкой, которая, увидев ее слезы, испуганно произнесла:

– Ваша светлость, вы плачете…

– Выйди, я хочу побыть одна, – ответила девочка, попытавшись улыбнуться, – И закрой дверь.

Служанка поспешила выполнить приказ, радуясь тому, что ее не будут напрягать лишними, непонятными для нее проблемами королевских особ.

«Как бы я хотела, чтобы меня кто-нибудь понимал», – грустно подумала принцесса.

Словно удары ножа, поражавшие ее насквозь, заставлявшие содрогаться изнутри, проносились в ее сознание сказанные Сержем слова: «За что ее уважать? Ее не за что уважать! Она даже не поняла, что я над ней издевался».

Летеция злилась на себя, уже в сотый раз безуспешно пытаясь успокоиться. «Почему я должна расстраиваться из-за какого-то дурака?». Но это было бесполезно.

Истерика закончилась сама собой, и вместе с пульсирующей в висках болью, в сознание стали закладываться мысли, стремящиеся ее утешить.

Она стала представлять, как в будущем станет великой королевой, не будет никого и ничего бояться, будет смело смотреть людям в глаза, и больше никогда не позволит смеяться над собой. И этот выскочка Серж узнает, как было оскорблять ее!

Но где-то в глубине души она знала, что этого никогда не произойдет, что она всегда так и останется просто трусливой чудной девочкой, которую не за что ни любить, ни уважать.

В дверь резко постучали.

«Кого еще принесло?» – подумала Летеция, вытирая заплаканные глаза.

– Ваша светлость, его величество желает вас видеть, —донесся хриплый голос лакея из-за двери.

«Что деду сейчас понадобилось?» – недовольно подумала принцесса, вспомнив их вчерашнюю с дедом ссору.

Никос дремал, сидя неподвижно с закрытыми глазами, опустив голову на грудь. Иногда слышались его редкие глубокие вдохи, во время которых он начинал что-то бормотать во сне.

Летеция намеренно громко топнула ногой, ожидая, что дед начнет ругаться за вчерашнее, чувствуя, как при этом съеживается ее нутро.

Король открыл выцветшие глаза:

– Прости, – еле слышно произнес он.

– Что? – не поняла девочка.

– Не этого думаю, хотел бы мой Франц, —грустно улыбнувшись, ответил Никос. – Прости, что вчера накричал на тебя. Мы, старики, нетерпеливы, – произнес он, погладив Летецию по волосам, блестящим, словно золото в неярком свете комнаты.

– Я на тебя и не сержусь, – прижавшись к деду, ответила принцесса.

– Я постоянно надеюсь, что с возрастом ты станешь увереннее в себе, – прокряхтел Никос.

– Я и так уверена в себе!

– Нет, не уверена. Ты не можешь преодолеть те трудности, что встречаются, страхи всегда оказываются сильнее тебя. Нужно закалять дух, смело смотреть на любую ситуацию, которая бы с тобой не происходила.

– Я пробую…

– Значит, плохо пробуешь, нужно пробовать лучше. Почитай де Антуанели, я сам читал его в молодости. Он не то, что современные не до философы, учащие молодежь не пойми чему. Его методики помогали многим перебороть свои страхи, научиться преодолевать жизненные трудности.

Она согласно кивнула головой.

– Работа над собой – это главное. Ты как тепличный цветок, который может сломать любой легкий ветерок.

«Если бы я могла что-нибудь изменить» —грустно подумала Летеция – «И почему я родилась такой трусливой?».

Дед взглянул на ее порванное платьице, которое она еще не успела сменить.

– Мне уже доложили, и я просто не понимаю, как моя внучка позволила бить себя палкой какому-то мальчугану.

– Мы играли, —огрызнулась принцесса в ответ.

Она не хотела говорить, что просто, как обычно, растерялась и не знала, как себя вести.

– Не ври, – повысил голос Никос. – Ты должна научиться давать отпор, не надо этого стесняться, я поговорю об этом с твоим наставником. Я согласен, что уделяю тебе слишком мало времени, но ты тоже должна понимать, что на мне лежит забота обо всей Вистфалии. Ты единственное, что у меня есть, после того как погиб мой Франц. Пожалуйста, не расстраивай старика.

Внучка поцеловала деда в щеку, прошептав:

– Я тебя тоже очень люблю, дедушка.

Она вышла от короля в радостном расположении духа.

«Да и какая мне, вправду, разница на этого глупого Сержа», – думала она, идя к себе.

И тут, как обычно бывало с ней, когда казалось, она уже успокоилась, ей резко становилось грустно, невероятно грустно, словно только что случилось какое-то непоправимое горе.

«С чего мне грустить?» – не понимала девочка.

Чувство грусти сменилось отчаянием, вся жизнь стала серой и бесполезной, словно из нее исчезли все краски. А в голове снова зашевелились тени.

«Ты серьезно больна», – зашептали они, заставляя сердце девочки биться быстрее и подкашиваться ставшие ватными ноги.

«Я умираю», – казалось ей, точнее в этот момент она невыносимо боялась умереть, сама не понимая по какой причине с ней может это случиться.

«Теперь это будет всегда. Теперь тебе будет страшно всю оставшуюся жизнь. Всегда, всегда» —засмеялись тени.

«Нет, это не правда» – схватившись за голову, пытаясь выгнать из нее мечущиеся тени, вслух закричала принцесса:

– Уйдите! Уйдите!

«А что, если на тебя сейчас упадет отвалившийся от потолка камень или нападет нанятый врагами убийца?» —продолжали издеваться тени. —«Ты все равно рано или поздно умрешь. Почему этому не произойти сегодня?» ехидно спросили тени.

Летеция затрясла головой, ответить теням ей было нечего.

«Наверно, я действительно сумасшедшая» – с тоской подумала принцесса. – «Но только почему мне страшно, все же дураки счастливые?» – пронеслась у нее в голове старая мысль.

Глава 3. Альберт

– Ваше величество, лорд де Левенс просит аудиенции, – заглянув в покои короля, доложил стражник.

– Передай этому лорду: я не желаю его видеть. Предателю не место в моем дворце, – прокряхтел Никос.

Стражник закрыл дверь, оставляя короля наедине со своими мыслями.

«Как же это больно, когда предают самые близкие друзья, которых ты знал всю жизнь» – подумал Никос с тоской.

Через несколько минут дверь в покои короля снова распахнулась.

– Лорд де Левенс просит напомнить его величеству, что его величество обязан лорду жизнью, – опасливо пролепетал стражник.

Никос покраснел, словно рак, и, сжав кулаки, заорал:

– Как изменник смеет еще о чем-то напоминать мне?

Стражник поежился, вжав в плечи голову.

– Его сын уже более чем погасил мой долг перед этим лордом, – отвернувшись, прокряхтел король, но затем, подумав секунду, добавил: – Передай де Левенсу: так и быть я приму его. Но это не более чем моя милость.

Через несколько минут одетый в неизменную военную форму времен своей молодости, расправив плечи, Никос сидел на золотом троне, ожидая посетителя.

Лорд де Левенс, опираясь на толстую деревянную трость с золотым набалдашником, прихрамывая, вошел в тронный зал. Это был сутулый старик с вьющимися русыми волосами, пряди которых в некоторых местах, словно присыпанные инеем, покрылись сединой. Его некогда красивое лицо было покрыто морщинами, а из под высокого лба смотрели вечно хмурые сине-серые глаза, как у человека, порядочно потрепанного жизнью.

Он попытался приблизиться к королю, но тот, подняв руку, остановил его.

– Я сколько уже раз вам говорил не пропускать ко мне с оружием? —обращаясь к стражникам, прокряхтел Никос.– Почему вы пропустили его с тростью?

Стражники бесцеремонно вырвали трость, от чего лорд зашатался и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на колени.

– До чего же мы с тобой дошли, Никос, —грустно произнес де Левенс, взглянув королю в глаза.– Кто бы мог предположить, что мы будем встречаться вот так?

– А кто в этом виноват? – прокряхтел монарх. – Разве не ты, Шарль, сделал все, чтобы убить нашу дружбу и даже стереть следы о ней?

Лорд вздохнул, всматриваясь в холодно смотрящие на него глаза короля.

– Я думаю, вы знаете, зачем я пришел, ваше величество. Если хоть что-то в вашем сердце осталось от нашей былой дружбы, то я прошу: помилуйте Оттона.

Никос яростно сжал кулаки, перебив:

– Довольно! Я был согласен закрывать глаза на его бунтарские речи, но прощать вероломную попытку убить меня… своего короля! Своего короля, Шарль. Этого я не могу простить. Никогда!

– Я же не прошу не наказывать. Сошлите его в пожизненную ссылку, но только не казните. Оттон еще совсем молод, и на него легко оказать дурное влияние…

– Если человек не хочет, чтобы на него оказали дурного влияния, его не окажут! Предательству родины не может быть оправдания!

В этот момент в камине затрещало, догорев, кинутое туда полено, оставив лишь красные тлеющие угли, уже не дающие ни тепла, ни света.

– Вот как вы заговорили, ваше величество, – усмехнулся де Левенс. —А как же тогда свергнутый вами брат?

Щеки Никоса покраснели, и он, словно пружина, вскочил с трона.

– Не смей даже сравнивать! Я сверг кровавого самодура, и этим я как раз спас родину от сумасшедшего деспота!

– Каждый, кто изменил историю, считает, что изменил ее в правильное русло. Может быть, кто-то считает и вас таким же кровавым тираном, которого необходимо свергнуть во благо живущих в Вистфалии людей?

Никос плюхнулся обратно на трон.

– Я не хочу тебя видеть, Шарль, – проворчал он.– Ты зашел слишком далеко.

– Когда-то я спас тебе жизнь, Никос.

Король ничего не ответил, отвернувшись от своего старого друга.

– Видимо, я ошибся в тот день, – вздохнув, произнес де Левенс.

Прихрамывая, он двинулся в сторону трона, заставив короля закричать стражникам:

– Вы, почему не держите его, болваны? У него может быть оружие!

Опомнившись, они схватили лорда, повалив его на пол.

– Я думал, в тебе еще осталось хоть что-то человеческое, Никос. Но, похоже, я ошибся. Страхи уничтожили тебя изнутри.

Легкий неприятный ветер, поднимая синюю пыль, обдувал лица людей, словно речной поток, стекающихся к площади Правосудия, чтобы посмотреть казнь предателя-аристократа.

– Зажрались совсем, – произнесла какая-то женщина идущему рядом с ней мужу.