Петр Чайковский бесплатное чтение

В метрической книге Благовещенского собора Воткинского завода за 1840 год под номером «187» была сделана запись: «Камско-Воткинского завода у горного начальника, подполковника и кавалера Ильи Петровича Чайковского и законной его жены Александры Андреевны сын Петр родился двадцать пятого апреля, а крещен мая пятого числа тысяча восемьсот сорокового года»[4]. Так на Урале в поселении при Воткинском заводе появился на свет будущий композитор – Петр Ильич Чайковский. Ему суждено было родиться в семье с интересной историей.

Чайковские

Дед композитора по отцу Петр Федорович (1745–1818) родился в семье украинского казака Федора Афанасьевича Чайки. Хотя по происхождению Петр Федорович не был дворянином, он сумел поступить в Киево-Могилянскую академию, затем обучался лекарскому делу. Во время учебы его фамилия стала писаться как «Чайковский». Петр Федорович был направлен в действующую армию, служил полковым лекарем, участвовал в событиях Русско-турецкой войны 1768–1774 годов. В 1877 году Петр Федорович оставил военную службу. Именно за добросовестную службу и заслуги на военном поприще он получил дворянство. Петр Федорович пользовался большим авторитетом, в результате стал городничим городов Слободского и Глазова Вятской губернии.

В 1776 году Петр Федорович женился на Анастасии Степановне, в девичестве Посоховой – дочери погибшего начальника Кунгурского гарнизона. Отец Анастасии подпоручик Степан Посохов в 1774 году погиб под Кунгуром, городом-крепостью в Пермской губернии, в бою с Батыркаем – сподвижником Емельяна Пугачева. Эти события и имя подпоручика Посохова упоминаются у Пушкина, в его «Истории Пугачева», а также в книге Николая Федоровича Дубровина «Пугачев и его сообщники», которая сохранилась в личной библиотеке Петра Ильича Чайковского.

В семье Петра Федоровича и Анастасии Степановны Чайковских родились 11 детей – десятым из них стал сын Илья.

Илья Петрович Чайковский появился на свет 20 июля[5] / 1 августа 1795 года в городе Слободской Вятской губернии. В своих воспоминаниях он писал: «…из сыновей я был последний. Все старшие братья мои пристроены были в военную службу… а меня, бедного мальчишку, по окончании курса в Вятском народном училище, в 1808 году матушка отвезла в Ижевский завод»[6].

На Ижевском оружейном заводе Илья постигал азы заводского дела, жил в семье сестры Екатерины. Позже с ними переехал в Воткинский завод, где продолжил службу. С 1811 года Илья Петрович учился в Горном кадетском корпусе в Петербурге, куда был «назначен к обучению из учеников горных школ хребта Уральского»[7]. С первых дней учебы он зарекомендовал себя прилежным и дисциплинированным воспитанником. Осваивая профессию, посещал музей горного дела, промышленные предприятия Петербурга, знакомился с технологией производства и оборудованием. В Горном корпусе, как и другие воспитанники, обучался множеству общеобразовательных предметов, музыке, танцам, фехтованию. Также Илья Петрович учился игре на флейте. Согласно уставу Горного корпуса «музыка особенно полезна в том отношении, что по выпуске воспитанников из корпуса может приятным образом занимать их в свободное от должности время, особенно в отдаленных местах Сибири, куда они службою предназначаются, и, может быть, отвлечет их от вредных занятий, кои в праздности для молодых людей последствиями своими бывают гибельны»[8]. Выпускные экзамены и акты были публичными. На них собирались многие известные деятели. Посещали корпус и члены императорской фамилии.

После окончания Горного корпуса Илья Петрович служил в должности главного маркшейдера[9] в Пермском горном правлении, одновременно выполняя множество других поручений. В январе 1820 года он был произведен в офицеры и назначен на службу в Департамент горных и соляных дел.

Илья Чайковский внес значительный вклад в отечественную геологическую науку в современном ее понимании и значении, состоял членом Ученого комитета по горной и соляной части, преподавал в высших классах Горного корпуса горную статистику и горное законоведение.

В 1827 году Илья Петрович женился на Марии Карловне Кейзер. Через два года у них родилась дочь Зинаида. В начале 1830-х годов Мария Карловна умерла, оставив супруга вдовцом с маленькой дочкой. В январе 1831 года Илья Петрович был назначен управляющим Онежским соляным правлением в Леденгске Вологодской губернии, куда он и отправился с семьей. Находясь на этом посту, он был инициатором реконструкции некоторых заводов, а также занимался организацией школ по обучению грамоте детей мастеровых, строительством нового больничного здания и т. д.

Асье

Не менее интересна история семьи со стороны матери композитора. Мишель Виктор Асье – прадед Чайковского родился в 1736 году в Версале в семье мелких французских буржуа. Он окончил Королевскую академию живописи и скульптуры в Париже, где одним из его учителей, скорее всего, был скульптор Этьен Марис Фальконе – будущий автор знаменитого памятника Петру I в Санкт-Петербурге – «Медного всадника». В 1764 году Асье заключил пятнадцатилетний контракт с саксонской Королевской фарфоровой мануфактурой и переехал в Дрезден, а затем в Майсен. Здесь он стал главным моделистом. Довольно много Мишель Виктор работал для заказов из России: в том числе над сервизом Григория Орлова, над композицией, изображающей триумф Петра Румянцева-Задунайского, а также над «Большим русским заказом» Екатерины II из сорока групп и фигур для отделки одного из павильонов Ораниенбаумского дворца. Под руководством Асье в 1776 году была сделана и статуэтка Лизетты – любимой собачки Екатерины.

В 1765 году Мишель Виктор Асье женился на Марии Кристине Элеоноре Виттиг. Ее отец Георг Виттиг прибыл в Дрезден в составе армии Австрийской империи, которая оккупировала город в 1760 году.

Одним из их шестерых детей стал Михаэль Генрих Максимилиан Асье – дед Петра Ильича Чайковского. В возрасте семнадцати лет он переехал в Санкт-Петербург, где ему покровительствовал генерал Петр Иванович Мелиссино (1726–1797), директор Артиллерийского и Инженерного шляхетного кадетского корпуса. Он же и обеспечил работой в корпусе. После испытательного срока Генрих Максимилиан был зачислен учителем чистописания на русском, немецком и французском языках у будущих военных инженеров и артиллеристов с годовым окладом 500 рублей.

В 1800 году Михаэль Генрих Максимилиан Асье обвенчался в петербургском Князь-Владимирском соборе с Екатериной Михайловной Поповой, дочерью умершего дьякона храма во имя преподобного Сергия Радонежского. Для заключения этого брака потребовалось специальное разрешение Духовной консистории, поскольку жених был католиком, а невеста – православной. Консистория, помимо подробных сведений о родственниках жениха и невесты, истребовала письменное их обязательство о воспитании будущих детей только в православной вере, а также поставила ряд других условий.

На следующий день после венчания Михаэль Генрих Максимилиан принял российское подданство, стал Андреем Михайловичем, а его фамилия стала часто писаться «Ассиер». Под этим именем он получил потомственное дворянство.

Недолгое время Андрей Михайлович преподавал в разных учебных заведениях: Горном, Морском, а также в Пажеском корпусе. После перешел на службу переводчиком Санкт-Петербургской портовой таможни. С этого момента началась блестящая чиновничья карьера Андрея Михайловича, которая длилась около тридцати лет. В 1830 году он был уволен со службы в связи с сокращением числа чиновников для особых поручений. Конечно, его состояние было весьма приличным – три дома в Петербурге общей стоимостью около 70 тысяч рублей, семь человек прислуги, а также серьезный капитал. По идее, Андрей Михайлович мог позволить себе спокойно доживать до старости. Но судьба сложилась иначе: в последний раз он числится в списке петербургских домовладельцев в 1836 году. Может быть, причиной всему была склонность к нервным припадкам («близким к эпилепсии»), а возможно, Андрей Михайлович так и не смог привыкнуть к новому ритму жизни – за всю многолетнюю службу ни разу не был в отпуске!), он просто не смог адаптироваться к новым условиям жизни.

В первом браке у Андрей Михайловича было пятеро детей. Младшей из них была дочь Александра – в будущем мать Петра Ильича Чайковского. Александра Андреевна родилась в Санкт-Петербурге 30 июля (11 августа) 1812 года. После смерти первой супруги в 1816 году, Андрей Михайлович женился вторично на Амалии Григорьевне Гогель. Она была немкой по происхождению и протестанткой по вероисповеданию.

Рано потеряв мать, Александра Андреевна воспитывалась в Училище для сирот детей офицеров, погибших в Отечественной войне 1812–1814 годов, которое в 1827-м было преобразовано в петербургский Женский патриотический институт. Среди преподавателей Александры Андреевны был Петр Александрович Плетнев. Он был близким другом Александра Сергеевича Пушкина, который посвятил ему роман в стихах «Евгений Онегин». Записи лекций по «Пиитике» содержат упоминания о «Евгении Онегине», еще не опубликованном.

«Милые и прекрасные родители!»

Илья Петрович Чайковский впервые встретился с Александрой Андреевной Ассиер[10] в доме ее мачехи Амалии Григорьевны (урожденной Гогель). Разница в возрасте составляла 17 лет – Илье было 38, а Александре – 21. Их союз сложился по большой любви.

После помолвки в апреле – мае 1833 года Илья Петрович писал своей невесте:

«Что значат эти слезы? – скажите, прошу Вас, скажите откровенно. Я не думал их видеть, но если увидел, то могу ли не полагать, что я тому причиной. Милая, обожаемая! Я давно ищу случая объясниться с Вами, но люди мешают, и, правду сказать, трудно говорить о таком важном деле, от которого зависит судьба моя. С той минуты, когда Вы произнесли роковое слово “да”, когда огонь пробежал по моим жилам, когда я считал себя наверху счастия небесного, когда все потемнело в глазах моих, и я видел только Вас – я более и более терзаюсь мыслию: не раскаиваетесь ли Вы поспешностию этого счастливого для меня слова. Трудно читать в глазах ваших, но Ваши слезы… Ах! Зачем не скрыли Вы от меня, лучше быть обманутым на время, чем навсегда. Три ночи я не смыкал глаз, Ваши слезы осудили меня не спать четвертую – не подумайте, что я сетую, нет, все это время я мысленно с Вами – мне весело, радостно, только до той минуты, когда первобытная мысль овладеет мною. Я знал – этого нельзя не приметить, страсть, или проще сказать, любовь к Вам одного молодого человека. Вы меня тогда не знали – скажите, чувствовали ли Вы к нему взаимность? – Если чувствовали, тогда из страстной любви моей позвольте основать нелицемерную дружбу и тоном дружбы сей сказать, что Вы действительно поспешили осчастливить меня, не испытав прежде своего сердца. Знайте, милая Владетельница сердец, что любовь моя к Вам не есть новость. Верите ли Вы предопределению и симпатии? Если верите, то с тем вместе, конечно, не отвергаете и предчувствие; но об этом поговорим после. Теперь Вы, одним словом, дали мне право любить Вас. Я воспылал, я Вас люблю больше своей жизни, и чем бы я не пожертвовал для Вас, не знаю. Но я в таких летах, где при этой благородной страсти рассудок не перестает действовать – рана моя еще не так глубока, может быть, я залечу ее, я в силах оторвать несчастное мое сердце от Вашего, если Вы скажете откровенно и признаетесь в поспешности. Не мучьте меня, Вы рождены с добрым сердцем, подумайте, как трудно мне будет вытерпеть это признание через четыре месяца. Тогда я не ручаюсь за себя, но теперь еще есть время, я забуду – я уговорю себя, что это был один только приятный сон, мечта; уеду, и Вы меня больше не увидите, займусь воспитанием моей сиротки и через 15 лет приеду взглянуть на Ваше счастие.

Милая, обожаемая! умоляю у ног Ваших, решите меня чем скорее, тем лучше»[11].

Чувства Ильи Петровича были взаимны, хотя у молодой девушки Александры Ассиер были и другие поклонники. Об этом ее жениху было известно:

«Глупо бы с моей стороны было, если бы я осудил Вас, а тем более презирал бы моего соперника, напротив, я уважаю и люблю этого молодого человека именно за то, что наши вкусы согласны. Он берет преимущество против меня во всем, и нисколько для меня не будет удивительно, что он взял верх… Что же касается до моей страсти, то я повторю то же, что есть еще время – пользуйтесь им и знайте, что мне нужно или все, или ничего»[12].

Илья Петрович, будучи уже человеком взрослым, с серьезным жизненным опытом, маленькой дочерью на руках, даже просил свою избранницу, пока не поздно, еще раз хорошо подумать и все взвесить:

«Шаг женитьбы есть самое важное дело в жизни. Мужчина и девица должны долго испытывать себя. Вас, может быть, уверили, что я добр – не верьте, я с капризами и горяч, как огонь, Вам сказали, что я богат, Вас чисто обманули, я ничего не имею, да и не хочу жениться на богатстве. В этом случае философия моя никак не согласна с мнением света: я хочу быть счастливым без богатства и счастливым так, как я был – именно: в семействе, хочу не богатством осчастливленным быть, но осчастливить по мере сил и способов ту, с которой судьба соединить меня определила; сам же я счастлив, когда любят чисто, прямо, непритворно – одним словом: все или ничего – до мнений и пересудов людей мне дела нет, я ни во что ставлю их мнения, Вы, может быть, их уважаете, и я не стану спорить, судить, и поступаете по-своему. В заключение я должен Вам сказать, что Вы, жертвуя собой для совершенного моего счастия, рискуете потерять светские удовольствия, ибо судьба обрекла меня жить в отдалении от света, и, признаюсь, я не люблю суету – я привык жить в небольшом кругу добрых людей и совершенно следую правилу Цезаря: лучше в деревне быть первым, чем в Риме последним.

Кажется, давно пора кончить. Уже светло. Ты спишь, ангел души – ах, не возмущайся, не бери пример с меня.

Да осенит тебя Небесный Царь своим кровом. Моя ли ты, я не знаю, но кто запретит мне любить тебя? – да я и не люблю… точно, не люблю, а обожаю – ты достойна этого. Боже! дай мне силы перенести, чего ожидаю и ожидать должен.

Не медлите ответом. Если не можете сказать, напишите, а потом истребите сии строки»[13].

Александра Андреевна осталась верна своему решению. Бракосочетание состоялось 1/13 октября 1833 года в Петербурге. В церковной книге Корпуса горных инженеров значится: «…обергиттенфервальтер 8 класса Илья Петрович Чайковский вдовый бракосочетался с девицей Александрой Андреевной, дочерью статского советника Андрея Михайловича Ассиер. Венчал священник Андрей Аброцкий. Поручители: от жениха чиновники департамента А. А. Севастьянов и Н. И. Краснов, от невесты поручик А. И. Гогель и поручик Г. Ф. Гогель»[14].

После устройства всех дел в Петербурге, супруги Чайковские выехали в село Леденгское Вологодской губернии, где в то время Илья Петрович служил на соляных промыслах. Семейные отношения сложились быстро и самым благоприятным образом. В письмах они называют друг друга самыми нежными словами. Илья Петрович обращался к ней: «Ангел мой, бесподобная женочка!»; «Прекрасная, превосходная в мире женщина, жена моя Сашенька!», а Александра Андреевна к мужу: «Милый, несравненный, божественный друг мой Иличька!»

Через три года после свадьбы, в 1836 году, в семье родился первенец – дочь Екатерина, которая умерла в младенчестве.

В январе 1837 года Илью Петровича произвели в подполковники Корпуса горных инженеров и назначили начальником Камско-Воткинского горного округа. Сперва он отправился на Воткинский завод один, чтобы обустроиться на новом месте. Позже к нему выехала Александра Андреевна. По пути на Урал она писала мужу:

«Расставшись с тобой, я не могла тотчас представить себе, что еще долго тебя не увижу, но теперь, чем дальше, тем больше скучаю без тебя и сильнее замечаю, что нет со мною моего Ангела, бесподобного муженька моего! Я уже несколько раз бранила себя, что не умела упросить тебя взять меня с собой, – дорога, говорят, еще прекрасная, особенно до Казани. Я уже несколько раз сбиралась уложить все и ехать вслед за тобой, – но не смогла сделать против твоего желания; в разлуке с тобой я еще сильнее чувствую, что не могу без тебя существовать. Привычка каждый день поцеловать тебя или твою ручку так у меня велика, что я утром, проснувшись, тотчас же представляю себе тебя или твою ангельскую ручку, и первое, что мне попадется, шапка моя ночная или что-нибудь другое, целую от всей души»[15].

Воткинск

Завод был построен в 1757 году графом Петром Ивановичем Шуваловым (1710–1762) в период царствования императрицы Елизаветы Петровны. На реке Вотке возвели плотину, самую большую в те годы на Урале, она образовала живописный пруд. Воткинский завод располагался по берегам огромной котловины, центр которой занимал пруд, селение по обеим сторонам пруда и реки разделялось собственно на завод с собором, присутственными местами и слободку, населенную мастеровыми.

В 1763 году по указу Екатерины II завод за долги был передан в государственную казну. В 1774-м через Воткинский завод прошли войска Емельяна Пугачева, разрушив промышленные сооружения, дом управителя и церковь. В 1779-м по указу императрицы в Воткинске стали производить не только железо, но и якоря для кораблей военно-морского флота. В первой четверти XIX века началась перестройка заводского поселка. В те годы на предприятии работали 14 профессиональных архитекторов и художников.

В 1828 году Воткинский завод стал центром самостоятельного горного округа, значительно обеспечивал потребности государства в металле. Когда начальником стал Илья Петрович Чайковский, доля предприятия в общем производстве железа всеми уральскими заводами составляла 35,7 процента, а к 1851 году возросла до 41 процента.

Помимо основных производств был развит экипажный промысел, многие из мастеров имели собственные кузницы. Работал мыловаренный завод, два завода для литья сальных свечей, действовала ткацкая мастерская. Почва в окрестностях была очень плодородна. В 1830—1840-е годы население поселка при Воткинском заводе составляло около десяти тысяч человек.

В конце марта 1837 года новый начальник прибыл на завод, принял все дела, начал ремонт казенной квартиры. Уже в мае произошло большое событие – визит наследника престола цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра II) в рамках его поездки по Уралу. В свите был воспитатель наследника, поэт Василий Андреевич Жуковский, который вел дневник путешествия и сделал несколько зарисовок видов Воткинска.

По прибытии в Воткинск цесаревич остановился в доме горного начальника, выслушал доклад Чайковского о состоянии завода, затем лично осмотрел все заводские фабрики. После осмотра Троицкой якорной фабрики наследник лично принял участия в ковке 176-пудового якоря для Черноморского флота. Спустя три года, в 1840 году, этот якорь установили на территории завода как памятник пребывания наследника.

За время службы Илье Петровичу Чайковскому удалось многое сделать и усовершенствовать на производстве. Он первым на Урале внедрил новый способ получения железа – метод пудлингования, для этого применялись новые металлообрабатывающие машины, заменяющие ручной труд работников. На заводе зародилось машиностроение, помимо железа и якорей стали производить пароходы. Нововведения, осуществленные Чайковским, стали возможны благодаря помощи специалистов. Его сослуживцами были многие выпускники Горного корпуса в Петербурге, а также англичане, приглашенные для передачи опыта в освоении нового производства. С коллегами Илья Петрович общался не только на работе, но и в домашней обстановке, дом Чайковских был главным местом собраний воткинского общества.

Семья

В Воткинске у Александры Андреевны и Ильи Петровича один за другим родились четверо детей: в 1838-м Николай, в 1840-м Петр, в 1842-м Александра и в 1843-м Ипполит. С ними жили также племянницы Ильи Петровича – Лидия Чайковская и Анастасия Попова; тетушка Надежда Тимофеевна Вальцева; приезжала в Воткинск на каникулы из Петербурга дочь Ильи Петровича от первого брака Зинаида.

Жизнь в Воткинске протекала насыщенно, она была наполнена музыкой и общением с природой: ездили в лес на пикники с самоваром, катались на лодках. По вечерам в доме Чайковских собиралось до шестидесяти гостей. Много музицировали, Илья Петрович играл на флейте, его сослуживец, управляющий Романов, на гитаре-лире, гвардеец Вакар на виолончели, протоиерей Василий Блинов на скрипке, за рояль садилась сама Александра Андреевна. Она аккомпанировала детям, которые часто представляли живые картины[16]. Также Александра Андреевна прекрасно пела, в ее репертуар входил, например, романс Александра Алябьева «Соловей». Иногда в дом приглашали хор певчих из Благовещенского собора, а также можно было услышать небольшой заводской оркестр из восьми музыкантов. Одним из развлечений были танцы под звуки механического музыкального инструмента – оркестрины, которую Илья Петрович привез из Петербурга. Оркестрина исполняла не только танцевальные номера, но и отрывки из произведений Вольфганга Амадея Моцарта, а также итальянских композиторов: Винченцо Беллини, Джоаккино Россини, Гаэтано Доницетти. Это были первые музыкальные впечатления маленького Петра.

Быт семьи, отношения родителей были на редкость гармоничными. Александра Андреевна отличалась практичностью, экономно вела хозяйство, большое внимание уделяла детям. Ее внешность описал в своей книге младший сын Модест: «По свидетельству лиц, ее знавших, это была женщина высокая, статная, не особенно красивая, но подобно героиням романов тургеневского периода с чарующим выражением глаз и наружностью, невольно останавливающею внимание. Решительно все, кто видел ее, единогласно утверждают, что во внешности ее было что-то исключительно притягательное. <…> В памяти Петра Ильича облик матери сохранился в виде высокой, довольно полной женщины с чудным взглядом и необыкновенно красивыми, хотя не маленькими руками. “Таких рук нет больше и никогда не будет! – часто говаривал он, – их целовать хотелось без конца!”»[17]. Одной из главных черт характера матери композитора была строгая доброта, «более выказывавшаяся в поступках, чем в словах».

Илья Петрович был необыкновенно заботливым и внимательным мужем и отцом. Он невероятно трепетно относился к любым мелочам жизни и быта. В августе 1844 года Александра Андреевна отправилась по делам в Санкт-Петербург. Илья Петрович с маленьким Петей провожали ее из Воткинска, проехав с Александрой Андреевной часть пути. По возвращении Илья Петрович написал ей письмо, в котором изложил все, что было после их расставания:

«Ангел мой!

Прощаясь с тобой вчера, я не заплакал явно только потому, чтобы не показать себя малодушным в глазах окружающих, но, несмотря на то, что крепился, слезы невольно потекли из глаз, и я закрыл их, лаская Петю, неутешно плачущего о том, что мама не взяла его в Петербург. Проводив тебя и весь следовавший за тобой поезд, я сильно почувствовал цену разлуки и едва в состоянии был укротить себя. Я был странен, рассеян и непонятлив до крайности. Лошади уже были готовы, Петя стал успокаиваться, его посадили в коляску… Шестерка лошадей и форейтор его занимали, однако ж, всхлипывая, настоятельно требовал тебя догнать и посадить с тобой. Ту же минуту мы поскакали. Петя заснул. <…> У нас станции летели, как верстовые столбы. На третьей, пока переменяли лошадей, я выпил стакан портеру и, взяв с собой Петю, пошел вперед. Мы прошли пешком… 2 версты. Здесь догнали нас экипажи, и поскакали снова»[18].

Все время пока Александра Андреевна отсутствовала, Илья Петрович практически ежедневно в мельчайших подробностях сообщал в письмах обо всех детях:

«Дети спят, благодаря Бога, спокойно, и я при этом сплю хорошо. Поля пред утром сходил три раза, но здоров и весел, слава Богу; однако ж, все-таки дали ему белок и вымазали животик. Саша здорова и весела, как Ангел. Петя, после вчерашнего наказания, стал умен и послушен. Все в доме благополучно»[19];

«…исполни все необходимые надобности, хорошенько повеселись, да и отправляйся с Богом домой, ко мне, к детям. Ах, как сладко прижму я тебя к груди своей! Поленька беспрестанно у меня на руках, оттого я пишу к тебе прерывисто. Сейчас играл (у меня) на столе песочком, но это наскучило. Петя и Саша играют на дворе. Сашечка, благодаря Бога, очень поправилась, стала полненькая и резвушка. Петя мил по обыкновению. Плачет редко»[20].

Скучая по матери, четырехлетний Петя впервые обращается к композиторскому творчеству. В соавторстве с младшей сестрой Александрой они создают песенку «Наша мама в Петербурге». Об этом и других подробностях воткинской жизни Илья Петрович сообщал своей супруге:

«Дети здоровы. У Поленьки чесанье все еще продолжается, оттого он по ночам бывает беспокоен. Доктор его лечит, и мы строго за ним наблюдаем. К овсяному супу привык и охотно кушает. Петя и Саша всегда играют вместе и беспрестанно ссорятся, разумеется, что Саша первенствует и обижает брата. Я всегда их мирю поцелуями. Оба ссорящихся очень милы. Сегодня приехал в Завод какой-то ст[атский] со[ветник]… фамилию не помню, и просил экипажи, чтобы быть у меня в Заводе. Он главный начальник всех межевщиков по Перми и Вятской губ[ернии]. Поутру я его принял, но обедать не пригласил. Саша с Петей сочинили песню “”[21], и первая сейчас прибежала с просьбой дать ей написать к тебе письмо»[22].

Когда Пете было пять лет, состоялось его первое небольшое путешествие – вместе с Александрой Андреевной и кузиной Анастасией Поповой они побывали в Самарской губернии на Сергиевских водах – курорте, знаменитом своими серными источниками. Сама поездка, пребывание на водах запомнились мальчику, ведь здесь он «ни с кем не делил ласк и внимания боготворимой матери, новизна мест, знакомств – всё вместе оставило самое светлое и отрадное воспоминание детства»[23].

С самого раннего возраста Илья Петрович и Александра Андреевна заботились и о воспитании, и об образовании своих детей. За младшими детьми в семье ухаживала бонна[24] Каролина. Важным и близким человеком семьи Чайковских был протоиерей Василий Блинов – он стал крестным отцом всех детей Чайковских, родившихся в Воткинске: Николая, Петра, Александры, Ипполита. Он же был и одним из первых их учителей – обучал Закону Божьему и, вероятно, давал уроки русского языка.

Фанничка

Для старших детей в дом Чайковских была приглашена гувернантка Фанни Дюрбах. Она приехала в Россию из Франции в 1844 году в возрасте двадцати двух лет для работы гувернанткой. У нее были хорошие рекомендации и педагогический опыт. Фанни была родом из Монбельяра. Историческое прошлое этого небольшого городка связано с постоянными переходами между германскими и французскими правящими династиями. В эпоху Реформации город стал полностью протестантским. Появление в семье Чайковских Фанни Дюрбах не было случайным – ее крестной матерью была дочь пастора Гогеля, родственника Амалии Гогель, мачехи Александры Андреевны. Возможно, что именно по ее рекомендации Дюрбах и была приглашена в семью Чайковских. Пребывавшая в 1844 году в Петербурге Александра Андреевна вернулась в Воткинск уже вместе с Фанни.

Дюрбах одинаково свободно владела французским и немецким языками, а по нравственным правилам была строгая протестантка. Для обучения детей Дюрбах использовала методики и учебники, в которых сочетались самые передовые знания в разных областях и достижения эпохи Просвещения. Среди них, например, была работа по естественной истории знаменитого в то время натуралиста, биолога, математика и естествоиспытателя графа Жоржа Луи де Бюффона. Известно, что дети в семье Чайковских изучали такие книги, например, как «Материнское воспитание» известной писательницы и поэтессы, автора трудов по воспитанию и начального курса по истории Франции Амабль Тастю; «Семейное воспитание» английской писательницы мисс Эдгеворт; Сказки мадам Гизо[25] и каноника Н. Шмита, а также «Знаменитые дети, или История детей всех веков и всех стран, которые обессмертили себя» Мишеля Массона – эта книга была особенно любима маленьким Петром.

Все это заложило не только основы образования маленького Пети, но и пробудило его интерес к самым разным отраслям знаний: от литературы, искусства, истории до ботаники, зоологии и астрономии.

Именно Дюрбах привнесла в жизнь Чайковского историю Жанны д’Арк, которая впоследствии реализуется в одной из его опер. В детских тетрадях Чайковского есть выписанное стихотворение «Героиня Франции», а также конспект главы «История Иоанны д’Арк» из той самой книги о знаменитых детях. «Не только патриотизм подвига девственницы поражал воображение мальчика. Из содержания произведений, посвященных ей, несомненно, видно, что культ этот основан был также на смутном стремлении к славе, уже в эти годы пленявшей воображение сочинителя. Ему, очевидно, нравилось, что Иоанна спасла отечество, но он пленялся и тем, что это сделала простая пастушка. Его восхищала возможность достижения славы таким слабым существом и приближала к нему самому доступность ее… <…> его умиляло, что перед ничтожной девушкой-мужичкой с благоговением преклоняются столько веков все народы. Ореол мученичества тоже прибавлял еще больше обаяния этому образу»[26].

Вообще Фанни Дюрбах должна была обучать только старших детей: Лидию и Николая. Уже после смерти композитора Фанни в письме Николаю Ильичу Чайковскому делилась своими давними впечатлениями:

«Вспомните Вашу счастливую жизнь в Воткинске. Вспомните, что, когда мы приехали из Петербурга (это было 29-го октября 1844 г.), мне исполнилось в этот день 22 года, и я только что покинула 9 сирот после трехлетнего пребывания с ними. Они все еще живы и сейчас. Пьеру было 4 года 7-го мая, и мне кажется, что в тот самый день, когда у нас начались занятия, Ваша мать, хотя и была против обучения детей в очень раннем возрасте, не могла противостоять его слезам и мольбам, и привела его на занятия, так как он хотел “брать уроки, как Николя и Лидия”. С этого дня он брал те же уроки, что и Вы, и исполнял те же задания, и не было возможности освободить его от какого-либо из них. При его развитии и уме, у него была еще прекрасная память, и в скором времени он догнал Вас и сравнялся с Вами. В шестилетнем возрасте он уже прекрасно читал по-французски, по-немецки и по-русски, и учение не составляло для него труда»[27].

В своем младшем воспитаннике – Пьере уже тогда она заметила особые способности и называла его «Le petit Pouchkine» – «Маленький Пушкин». Скорее всего, Фанни знала, кто такой Пушкин, и, возможно, была знакома с его сочинениями[28]. Она одной из первых заметила, как ее маленького воспитанника постоянно тянет к фортепиано, но старалась даже этому препятствовать. По ее словам, музыка очень сильно воздействовала на ребенка, часто он становился нервным и расстроенным. Одну из похожих историй со слов Дюрбах описал его младший брат – Модест Ильич: «Однажды у Чайковских были гости, и весь вечер прошел в музыкальных развлечениях. Вследствие праздника дети были со взрослыми. Петя сначала был очень оживлен и весел, но к концу вечера так утомился, что ушел наверх раньше обыкновенного. Когда Фанни через несколько времени пришла в детскую, он еще не спал и с блестящими глазами, возбужденный плакал. На вопрос, что с ним, он отвечал: “О, эта музыка, музыка”! Но музыки не было в эту минуту слышно. “Избавьте меня от нее! Она у меня здесь, здесь, – рыдая и указывая на голову, говорил мальчик, – она не дает мне покоя!”»[29].

Спустя 50 лет Петру Ильичу, уже всемирно известному композитору, Фанни писала:

«Никто более меня не убежден в Вашем таланте, так как я его видела все возрастающим, как дарование поэта (я бы его предпочла для Вас), но все же я благословляю Бога за Ваши успехи и считаю это ниспосланным Вам возмещением»[30].

Именно в памяти Дюрбах запечатлелся еще один случай из детства Петра Ильича – в 1845 году пятилетний Петя сочинил торжественную речь по случаю приезда герцога Лейхтенбергского – мужа великой княгини Марии Николаевны, на тот момент президента Академии художеств и руководителя Горного института: «Пьер сочинил по случаю его приезда приветственную речь; я не помню, умел ли он уже писать, но он ее нам произносил, что очень забавляло Вашу мать»[31].

Фанни покинула семью Чайковских, как только они уехали из Воткинска. Все ее воспитанники продолжали с ней переписываться, обращаясь к ней «Фанничка». С собой Фанничка увезла и десятилетия хранила детские тетради Петра Ильича, с его стихотворениями, переводами, выписками и конспектами.

Уроки музыки

Музыкальные способности маленького Пети – слух, музыкальная память – были подмечены его родителями, и первые уроки будущий композитор получил именно от мамы – Александры Андреевны. Когда Петру было пять лет, в их воткинском доме появилась учительница музыки – Мария Марковна Пальчикова. Она обучала не только будущего композитора, но и его братьев и сестер. В обязанности Пальчиковой входили не только уроки с детьми, но и участие в домашних концертах.

Спустя много лет Чайковский вспоминал: «Мои склонности к музыке проявились в 4 года. Мать, заметив, что я испытываю самую большую радость, слушая музыку, пригласила учительницу музыки Марию Марковну, которая преподала мне музыкальные основы»[32]. В автобиографии, написанной для немецкой газеты, Чайковский рассказал о занятиях с Пальчиковой более подробно: «Как и все музыканты, я с самого нежного детства проявил ярко выраженную склонность и способность к музыке. Мне было пять лет, когда я был посвящен учительницей музыки, которая теперь уже год как скончалась, в начальные основы моего искусства. Вскоре я достаточно хорошо играл на фортепиано, так что мог освоить всевозможные модные вещицы, как, например, “Безумец” (Le Fou) Калькбреннера, в каковом я усматривал самый ослепительный из всех шедевров. Мое быстрое продвижение, которое выражалось также в музыкальных импровизациях, не могло не вызвать удивления в тесном семейном кругу в заштатном, провинциальном местечке Вятской губернии на Урале, где прошли годы моего детства. Так продолжалось – причем мои природные способности к музыке не привлекали особенного внимания моих родителей, предназначавших меня к карьере государственного чиновника, – пока я не достиг возраста десяти лет»[33].

Из дальнейшей биографии Пальчиковой известно, что она сочиняла музыку – возможно, свои первые уроки по композиции Чайковский получил именно от нее[34].

Алапаевск

В 1848 году Илья Петрович Чайковский вышел в отставку, и семья покинула Воткинский завод. Сначала они приехали Москву, а затем в Петербург. Здесь старших сыновей – Николая и Петра отдали в пансион Шмеллинга. Для Пети это стало настоящим испытанием, он оказался в совершенно новой для себя среде, не в любящей семье, а среди целого класса мальчишек, которые не так просто принимали новичков. Пришлось и нагонять учебную программу, что требовало серьезных усилий, заниматься дома приходилось восьмилетнему мальчику до полуночи. В это время Петя занимался музыкой с учителем Филипповым. Как писал Модест Ильич: «Судя по результатам, достигнутым в очень короткое авремя, можно сказать, что учитель этот был из хороших и что он заставлял много трудиться своего талантливого ученика»[35].

Сильное переутомление привело к тому, что Петя стал капризен и раздражителен. Затем он тяжело переболел корью, и «эта болезнь довершила его нервное расстройство»[36]. Все занятия пришлось отложить на неопределенное время.

Жизнь в столице, требовавшая больших расходов, заставила Илью Петровича Чайковского вновь поступить на службу. Илья принял предложение занять пост управляющего Алапаевским горным округом. В апреле 1849 года семья Чайковских вновь отправляется на Урал.

На посту управляющего Алапаевскими заводами Илья Петрович быстро зарекомендовал себя талантливым инженером. Под его руководством был разработан проект устройства пудлингового производства. Позже он принял на себя дополнительные обязанности инспектора Невьянских заводов, расположенных на некотором расстоянии от Алапаевска. Но его бескомпромиссность в отношении злоупотреблений приказчиками и управляющими заводами, выявившимися при первой же ревизии, вызывала недовольство со стороны заводовладельцев.

В Алапаевске семья Чайковских стала еще более многочисленной – в 1850 году родились близнецы: Анатолий и Модест. С ними проживали племянница Ильи Петровича Анастасия Попова, приехавшая вместе со всеми из Воткинска, сестра Александры Андреевны – Елизавета Андреевна Шоберт, потерявшая мужа, и ее дети – Амалия, Вильгельмина и Екатерина, няни детей, Глафира – кормилица Модеста и Анатолия, гувернантка Анастасия Петрова, Мария Фосс – бонна детей Шоберт (Машурочка) и горничные.

Чайковские часто ездили в гости, на пикники, танцевальные вечера, самым любимым развлечением были домашние праздники: Рождество Христово, Пасху, именины домочадцев. Продолжали ставить своими силами «живые картины». Сюжеты (о турках, итальянцах, цыганах) воспроизводились со всеми подробностями костюмов и обстановки.

Чайковские неоднократно вместе с детьми ездили на знаменитую Ирбитскую ярмарку. Она находилась на пути между Европейской и Азиатской Россией, вдали от водных путей, поэтому на ярмарку, когда устанавливался санный путь, европейские товары на пути на Восток встречались с азиатскими товарами, идущими на Запад. Во время ярмарки Ирбит становился и местом развлечений, устраивались выставки, действовал театр.

Петр неоднократно вспоминал свои поездки на ярмарку: «Вы были в Ирбите, как пишете? Ах, я очень помню, как в прошлый раз я был в Ирбите с Папашей и очень веселился! Мы были в кабинете восковых фигур и в выставке стеклянных вещей. Я все очень хорошо это помню»[37].

Уже в Алапаевске домашнее музицирование большей частью обеспечивал Петя – он часто играл во время детских развлечений. «Иногда мы между собой танцуем или поем под музыку Пети. Он очень мило играет, можно подумать, что взрослый человек. Нельзя сравнить его теперешнюю игру с игрой на Воткинском заводе», – писала его кузина Лидия Фанни Дюрбах[38].

В июле 1850 года десятилетний Петр вместе с матерью Александрой Андреевной покинул Алапаевск, как оказалось, навсегда. Десять лет детства, проведенного на Урале, стали дня него единственным абсолютно счастливым отрезком жизни, в окружении семьи, в атмосфере любви и гармонии.

В начале августа 1850 года Александра Андреевна отправилась из Алапаевска в Санкт-Петербург. С ней была ее падчерица Зинаида, дочь Александра и сын Петр. Главной целью поездки было определение его в учебное заведение. Дорога в кибитке, практически через всю Россию, заняла более трех недель. Первое, что сделала Александра Андреевна по приезде в столицу – повела детей в Большой (Каменный) театр на парадный спектакль, посвященный 25-летию коронации императора Николая I. Исполнялась опера Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя» – первое живое знакомство будущего композитора с оперным театром.

Изначально родители намеревались определить Петра вслед за старшим братом Николаем в Горный корпус, по стопам отца. Но, оказавшись в столице, Александра Андреевна поменяла решение. Выбор пал на Императорское Училище правоведения. Свою роль здесь сыграло пристальное внимание родителей к интересам и способностям сына. Воспитание мыслилось для Петра всестороннее. Александра Андреевна писала мужу в Алапаевск, что «… не забыла, конечно, подумать и о музыке, грешно бросить начатое доброе дело»[39].

Определившись с учебным заведением, Александра Андреевна подала в совет Императорского Училища правоведения прошение:

«Желая поместить сына моего Петра в Приготовительный класс Императорского Училища правоведения для определения его в оное по достижении узаконенных лет на собственное содержание и представляя при сем следующие документы:

1) о рождении и крещении его;

2) о дворянском происхождении;

3) о привитии ему оспы и состоянии здоровья, —

покорнейше прошу принять его в означенный класс.

Жена отставного инженер-генерал-майора

Александра Чайковская

11 сентября 1850 г.»[40].

В сентябре 1850 года Петр был принят в приготовительный класс Училища правоведения. Все праздничные и выходные дни он проводил с матерью, которая оставалась в Петербурге до последних чисел сентября. День ее отъезда в Алапаевск оставил на всю жизнь неизгладимый след в душе мальчика. «С приезда к месту разлуки он потерял всякое самообладание. Припав к матери, он не мог оторваться от нее. Ни ласки, ни утешения, ни обещания скорого возвращения не могли действовать. Он ничего не слышал и не видел и как бы слился с обожаемым существом. Пришлось прибегнуть к насилию и бедного ребенка должны были отрывать от Александры Андреевны. Он цеплялся за что мог, не желая отпускать ее от себя. Наконец это удалось. Она с дочерьми села в экипаж. Лошади тронули, и тогда, собрав последние силы, мальчик вырвался из рук… и бросился с криком безумного отчаяния бежать за тарантасом, старался схватиться за подножку, за крылья, за что попало, в тщетной надежде остановить его…»[41]

Разлука с матерью стала первым серьезным потрясением для десятилетнего Петра, событием, переполненным чувством обиды и непреодолимого отчаяния. Впервые Петя остался один, впервые он ощутил собственное одиночество.

Начало новой жизни

Петру на момент приезда в Петербург исполнилось десять лет, поэтому первые два года он провел в приготовительных классах училища. Мальчик всегда знал, что рано или поздно ему придется уехать из семьи ради учебы, его к этому готовили. Но смена обстановки, новый уклад и самостоятельность давались Пете очень тяжело и болезненно. Единственным способом общения с родными были письма. Мальчик писал родителям и обязательно хотя бы по строчки всем домочадцам. Петр часто вспоминал счастливое время, проведенное вместе, представлял дом, семью, занятия и праздники, которые уже проходили без него. В одном из первых писем домой он просил:

«Помните ли, милая Мамаша, как я в тот день, как уезжал посадил плющ? Посмотрите, пожалуйста, как он растет»[42].

В апреле 1851 года Петя впервые отметил День рождения без близких. Через несколько дней он написал письмо родителям:

«Милые мои Папаша и Мамаша!

Скоро у нас будет роспуск на каникулы, и я ожидаю вас с нетерпением, у нас также скоро экзамен, от которого зависит мой переход в 1-ое Отделение. Говорят, что я непременно перейду, но есть препятствие; говорят, что я слишком молод.

В среду 25 Апреля я праздновал мое рожденье и очень плакал, вспоминая счастливое время, которое я проводил прошлый год в Алапаихе, но у меня были 2 друга Белявский, и Дохтуров, которые меня утешали. Мамашичка, Вы видели, когда я поступил в приг[отовительный] кл[асс] Белявского, я Вам говорил, что он мой друг.

Благодарю, милые мои сестры, за то, что вы потрудились так хорошо вышить маленькие вещицы, а вас, милые Папаша и Мамаша, благодарю за деньги, которые вы нам послали. Поцелуйте за меня Сашу, Полю, Толю, Модю, Малю, Мину и Катю. Целую ручки… тете Лизе, сестрице и Настасье Петровне. Прощайте, милые Папаша и Мамаша.

Прошу вашего Благословения. Ваш сын,

П. Чайковский»[43].

Особенно сильны его переживания, связанные с воспоминаниями о совместном музицировании с матерью:

«Недавно я играл в Училище на рояле. Я начал играть “Соловья” и вдруг вспомнил, как играл эту пьесу раньше. Ужасная грусть овладела мною, то я вспоминал, как играл ее в Алапаеве вечером и вы слушали, то, как играл ее 4 года тому назад в С.-Петербурге с моим учителем г. Филипповым, то вспомнил, как вы пели эту вещь со мной вместе, одним словом, вспомнил, что это всегда была ваша любимая вещь. Но вскоре появилась новая надежда в моей душе: я верю, в такой-то день или в такую-то ночь вы снова приедете, и я снова буду в родном доме»[44].

На выходные и праздники Петю вместе со старшим братом Николаем забирал в свою семью Модест Алексеевич Вакар – друг Ильи Петровича и «обязанности попечителя… исполнял в высшей степени добросовестно и охотно»[45].

Вакар не просто заботился о мальчиках, благодаря ему Чайковский регулярно посещал театры. Был знаком не только с оперой, но и с балетом. Так, 15/27 октября 1850 года Петя в петербургском Большом театре смотрел балет «Жизель». В тот вечер главную партию танцевала первая исполнительница этой роли в премьерном спектакле в Париже (1841), прославленная итальянская балерина Карлотта Гризи.

Но нежданно в дом Вакаров пришла беда, невольным виновником которой стал Петр Чайковский. В октябре 1850 года Петр из-за карантина в училище провел пять недель у Вакаров:

«Я до сих пор еще у Модеста Алексеевича, сегодня ровно неделя, оттого что в классе скарлатина. <…> Я очень скучаю, милая Мамашенька и Папаша, но Модест Алексеевич такой добрый и Надежда Платоновна также, что я утешаю себя этим. В прошлое воскресенье я был с ними в балете»[46].

Сын Вакара Коля был любимцем семьи. О нем Чайковский упоминал в письмах родителям:

«Коля Вакар просто Ангельчик, я его очень люблю; он недавно молился Богу, вспомнил об Коле [Николае Чайковском. – А. А.] и хотел молиться за него Богу, потому что он был болен»[47].

Так случилось, что Петр принес из Училища правоведения в дом Вакаров скарлатину, которую подхватил пятилетний Коля Вакар. Поначалу Петя не отнесся серьезно к болезни мальчика – в это время болели его друзья по училищу и старший брат Николай. Смерть Коли Вакара стала для Петра серьезным потрясением, хотя от него скрывали истинную причину трагедии – скарлатину, косвенным виновником которой он стал.

Петя не смог найти в себе сил пойти на похороны. Очевидно, большого труда ему стоило сообщить трагическое известие своим родителям:

«Мне надо вам сказать, милая Мамаша, что Коля Вакар после непродолжительной нервической горячки умер. Вчера за мной Модест Алексеевич посылал, но я не мог идти, ибо многие из моих товарищей, пока я был у него, перегнали меня в науках, потому что прежде явились; а так как у нас будущую неделю будет экзамен, то я воспользовался этим Воскресением, чтобы хотя немного, но лучше приготовиться»[48].

В канун Рождества Петр с большой горечью пишет родным в Алапаевск:

«Вы проведете рождественские праздники очень весело, тогда как я проведу их очень печально, потому что в доме доброго г-на Вакара горе после смерти маленького Ангела Коли еще не прошло»[49].

Но несмотря на то, что от Петра скрывали истинную причину смерти Коли Вакара, все же он о ней узнал. И этот трагический случай не только стал первой потерей в жизни мальчика, но и оказался первым столкновением будущего композитора с «фатумом», «судьбой», которая не щадит никого, и самые искренние, чистые чувства оборачивает катастрофой.

«Нужно знать, как Петр Ильич относился к смерти не только близких и знакомых, но и совершенно чужих людей, в особенности если они были молодые, чтобы представить себе как страшно, как тяжко отразилось на нем тогда это событие. Для понимания его ужасного положения надо принять во внимание и то обстоятельство, что, хотя его и успокаивали неверными названиями болезни умершего, но, по его словам, он знал, что это была скарлатина и что эту болезнь принес в дом никто другой, как он, и что окружающие, вопреки разуму и усилиям над собой, не могут все-таки в глубине души не винить его, – его, который по природной любвеобильности только и думал всю жизнь, с тех пор как себя помнил, о том, чтобы всюду вносить с собой утешение, радость и счастье!» – писал много лет спустя о событиях того времени Модест Чайковский[50].

После смерти сына семья Вакар продолжала заботиться о братьях Чайковских, забирать их домой на выходные, а по окончании траура вывозить в театр. Спустя несколько месяцев, весной 1851 года, Модест Вакар с женой уехали из Петербурга, оставив заботу о Петре и Николае Чайковских своему брату Платону. «И он, и супруга его, Марья Петровна, рожденная Маркова, навсегда оставили в воспоминании их временного приемыша самое отрадное впечатление»[51].

Императорское Училище правоведения

Императорское Училище правоведения входило в разряд самых престижных закрытых учебных заведений дореволюционной России для юношей из потомственных дворян. В отношении прав и привилегий выпускники училища приравнивались к воспитанникам Царскосельского лицея. Чайковский, спустя много лет после выпуска, отмечал: «Это наделенное особыми привилегиями государственное учебное заведение давало научное образование молодым дворянам. Оно славилось тем, что обеспечивало своим выпускникам блестящую карьеру»[52].

Учебное заведение было создано в 1835 году по ходатайству и на средства принца Петра Георгиевича Ольденбургского – племянника Николая I. В училище готовили прежде всего кадры для российской судебной системы: судей, адвокатов, юристов. По уставу, утвержденному высочайшим указом Сената, Училище правоведения сразу стало именоваться Императорским. Принцу Ольденбургскому было поручено сделать все необходимое для подготовки помещения и устройства его к занятиям. В результате он приобрел старинный дом Неплюева на Фонтанке, напротив Летнего сада по адресу – набережная реки Фонтанки, 6. Архитектор – Василий Стасов, в реконструкции здания участвовал Авраам Мельников. Интерьеры украшали работы известных русских художников.

Ко дню открытия при училище был сооружен храм во имя Святой великомученицы Екатерины, в память августейшей матери принца Ольденбургского – великой княгини Екатерины Павловны, дочери императора Павла I. Для алтаря были приобретены работы знаменитых художников-иконописцев того времени Василия Шебуева, Ивана Яковлева и других. В храм поместили хоругви трех батальонов ополчения, которое в 1812 году великая княгиня Елена Павловна собрала из крестьян своего имения.

При Училище правоведения была также создана библиотека, содержавшая юридическую и художественную литературу как на русском, так и на иностранных языках. Согласно уставу, поступить в училище могли мальчики не моложе двенадцати и не старше семнадцати лет. Они делились на тех, кто учился на казенный счет, и тех, чье обучение оплачивала семья. Вне зависимости от достатка и положения, все ученики должны были жить в здании училища и носить соответствующую форму: темно-зеленый мундир и треугольную шляпу, в старших классах прибавлялась шпага. Девизом правоведов стало «Respice finem» – «Подумай, чем это может кончиться».

По уставу 1838 года полный курс наук составлял семь лет и разделялся на младший курс, состоявший из четырех классов, и старший (юридический), состоявший из трех последних классов. Непосредственным наблюдением за учащимися занимался классный воспитатель, которому вверялись воспитанники с момента поступления до выпуска из училища.

Кроме общеобразовательных предметов, изучались правоведение, практическое судопроизводство. Преподаватели приглашались из числа лучших. Правоведы обучались музыке, имелся оркестр из числа воспитанников, а также хор, принимавший участие в богослужениях храма при училище.

Учебное заведение находилось в ведомстве Министерства юстиции. Программы предусматривали подготовку воспитанников с гимназического возраста до уровня университетского образования с практическим уклоном для государственной службы. Воспитанники, окончившие младший курс наук в объеме курсов гимназии, принимались в Санкт-Петербургский университет без экзаменов. Выпускники, окончившие училище с отличием, награждались чинами девятого и десятого классов и направлялись, по распоряжению Министерства юстиции и Правительствующего сената, в судебные места по губерниям, в соответствии с успехами каждого.

За все время своего существования училище подготовило более двух тысяч правоведов, среди них была целая плеяда выдающихся государственных деятелей и юристов России. Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям.

Учеба

В мае 1852 года после специальных испытаний Петр Чайковский был зачислен в седьмой класс – именно в седьмой, в училище отсчет классов был обратный, от седьмого к первому выпускному. Как было положено, Илья Петрович Чайковский подписал обязательство об оплате обучения сына:

«Я, нижеподписавшийся отставной Корпуса горных инженеров генерал-майор Илья Петров[ич] Чайковский, имеющий постоянное жительство в С. Петербурге, Лит[ейной] части 4 кварт[ал] в Сергиевской улице, в доме генерал-майора Николаева, дал сие обязательство в том, что должен ежегодно и не позже 1 августа уплачивать за содержание поступившего в Императорское Училище правоведения на своекоштное содержание сына моего Петра за все пребывание его в сем заведении по 450 рублей серебром; а в случае увольнения его из того заведения обязываюсь принять его к себе.

24 августа 1852 года»[53].

В это время пост директора училища занимал бывший рижский полицеймейстер генерал-майор Александр Петрович Языков. С его появлением в училище была введена строгая дисциплина и даже телесные наказания для учащихся младшего курса. «С юриспруденцией он (Языков. – А. А.) ничего общего не имел и призван был для дисциплинирования заведения, зараженного духом свободы, промчавшимся над всей Европой в конце сороковых годов. Задачу свою он исполнил в своем роде “блистательно” введением строгостей солдатской выправки и другого значения в воспитании будущих судей и прокуроров не имел. Террор первых лет его деятельности, к счастью, миновал, когда Петр Ильич стал правоведом, и последнему пришлось только однажды быть свидетелем публичной казни одного из товарищей. До этого же они производились по несколько раз в год. Воспитанников выстраивали “покоем”, в середине ставилась скамейка, и по команде директора служители начинали экзекуцию»[54].

Среди воспитателей также были военные офицеры. Так, например, инспектором воспитанников был полковник артиллерии Александр Рутенберг. В глазах учеников он был «Малютой Скуратовым» – главным помощником «грозного директора». Но при всей свирепости облика и даже абсолютной невозмутимости, с которой Рутенберг наблюдал публичные наказания учеников, все же отличался добротой и всегда относился к Чайковскому с необычайной симпатией.

Пете очень повезло с воспитателями класса. Первые годы его наставником был Иван Самойлович Алопеус – капитан артиллерии, которого любили и уважали все ученики. Он был требователен, но при этом добр. Спустя много лет Петр Ильич вспоминал: «И. С. Алопеус был моим воспитателем. Это очень ограниченный, но очень хороший, – т. е. добрый человек»[55]. Многих воспитанников, в том числе и Чайковского, называл уменьшительными именами, относился к ним по-отечески. Также классным воспитателем у Петра и его класса был барон Эдуард Гальяр де Баккара – преподаватель французского языка, страстный поклонник творчества Жана Батиста Расина и Жана Батиста Мольера, превосходный чтец и писатель.

Вообще, Петя Чайковский пользовался расположением среди воспитателей и преподавателей. Так, один из воспитателей, Евгений Герцог, хотя и отличался большими странностями, перепадами настроения, выделял Петра среди других, называл «Чайинька».

Особое уважение Чайковский испытывал к протоиерею Михаилу Богословскому, который «был самый выдающийся и по учености, и по талантливости, и по цельности, и по стойкости убеждений. Доктор богословия, составитель высокоценимой “Священной истории Ветхого и Нового Завета”, он бы законоучителем в младших классах и профессором церковного права, логики и психологии – в старших»[56].

Петр был учеником достаточно любознательным, старательным. Вообще разносторонний круг интересов он сохранил на всю жизнь. При этом у него не было очевидных предпочтений, любимых предметов, ради которых он жертвовал бы остальными. Он учился достаточно ровно, без выдающихся успехов, но ему отлично удавалось избегать наказаний, переэкзаменовок и низких баллов. Единственным предметом, который создавал мальчику настоящие трудности, была математика. Но, как писал Модест Чайковский: «Здесь надо обратить внимание и на то, что, ничего не понимая, кроме четырех правил арифметики, оставаясь в алгебраических знаках и геометрических фигурах, как в лесу, Петр Ильич ухитрялся получать на экзаменах математики переводные баллы, т. е., во всяком случае, не ниже 6, соответствующих определению “удовлетворительно”. Это показывает чисто формальное отношение учащих к учащимся, а также последних – к познаваемым наукам»[57].

Закрытость и строгие правила учебного заведения изначально должны были способствовать большему контролю над воспитанием юношей, в том числе нравственному, укреплению в них тех принципов справедливости, права, всего того, что должно быть основополагающим для их будущей службы. При этом дети оставались детьми, и никакие суровые наказания не могли их остановить и оградить от проказ. Петр был таким же ребенком, как его сверстники – шутки над преподавателями, передразнивания, разного рода шалости были ему совсем ни чужды.

Федор Маслов, один из однокашников и друзей Чайковского по училищу, вспоминал: «Петр Ильич всегда был без учебников и выпрашивал их у товарищей, но и его пульт был тоже как бы общественным достоянием, в нем рылся, кто хотел. В старшем курсе как-то во время экзаменов Петр Ильич готовился вместе со мной. Местом занятий мы избрали Летний сад, и чтобы не таскать с собой записок и учебников, прятали их в дупло одной из старых лип, прикрытое сверху досками. По окончании экзаменов я вынимал оттуда свои бумаги. Петр Ильич же постоянно забывал это делать, и его учебные пособия, может быть, и поныне гниют в одном из саженцев Петра Великого»[58]. Также Маслов отмечал, что в целом Петр «отличался своей беспорядочностью и неряшливостью. Он перетаскал товарищам чуть не всю библиотеку отца, но зато и сам, пользуясь чужими книгами, не заботился об их возвращении»[59].

Вообще, училищный быт, и образ жизни часто сводились к исполнению каких-то внешних правил, а по факту воспитанники большей частью были предоставлены самим себе. Среди учеников практиковались дедовщина, курение и даже пьянство. Это также не могло пройти мимо Петра Ильича – с училищной скамьи он стал заядлым курильщиком.

Разлом

В 1852 году после нескольких острых конфликтов Илья Петрович Чайковский оставил службу в Алапаевске и со всеми домочадцами покинул Урал навсегда. Узнав новость о переезде семьи в Петербург, Петя стал мечтать о том, что вновь все близкие окажутся рядом и вернутся в его жизнь то счастье и гармония, в которых он провел свои детские годы на Урале. Не скрывая счастья, мальчик писал родителям:

«Но вот скоро, скоро я не буду писать вам письма, а буду говорить с моими Ангелами лично. Ах, как приятно будет первый раз в жизни приехать домой из Училища, посмотреть на вас, расцеловать вас, мне кажется, что это будет для меня самое большое из счастий, которые со мной случались.

Вы, Зина, Саша, Поля, Толя, Модя, Лида, Настасья Васильевна, моя добрая и чудесная сестрица, тетя Настя, все эти новые лица, перемены будут мне казаться сном, я не буду верить самому себе. <…>

Вчера я был очень рад что нашел между газетами такую, которая сентября месяца, а именно 14-аго, и что же: Санкт-Петербургские городские известия в “Северной пчеле”.

“Приехали в С[анкт]-Петербурге

Чайковский”

Я хотел сберечь газету или вырезать то место, где ваше имя, да нечаянно потерял»[60].

С переездом семьи в Петербург Петя наконец получил возможность быть рядом с родителями, братьями и сестрами. Но семейное счастье длилось недолго. 13/25 июня 1854 года Александра Андреевна Чайковская умерла от холеры. События тех дней он описал своей любимой воспитательнице Фанни Дюрбах:

«Наконец, я должен рассказать Вам об ужасном несчастье, которое нас постигло 2 с половиной года тому назад. Через 4 месяца после отъезда Зины Мама внезапно заболела холерой и, хотя она была в опасности, благодаря удвоенным усилиям врачей, она начала поправляться, но это было ненадолго; после трех-четырех дней улучшения она умерла, не успев попрощаться с теми, кто ее окружал. Хотя она была не в силах внятно говорить, понятно было, что она непременно желает причаститься, и священник со Св. Дарами пришел как раз вовремя, так как, причастившись, она отдала Богу душу»[61].

Также свои детские воспоминания об этом страшном дне сохранил Ипполит, младший брат Петра: «Когда Мамаша впала в тяжкое состояние болезни, всех детей без исключения перевели в дом тети Лизы (Е. А. Шоберт. – А. А.) на Васильевский Остров 2-й линии… Когда почувствовалось приближение смерти Мамаши, не помню кто, но кто-то приехавший из Соляного переулка, кажется тетя Лиза, обсуждали, кого повезти из детей под благословение матери. Помню, что взяли Сашу и Петю… Я как был… бросился бежать с Васильевского Острова в Соляной переулок… Подбежал я к воротам нашего дома как раз тогда, когда выходили из ворот Петя и чуть ли не Маня с Сашею, объявившие мне, что “все кончено”»[62].

В этот страшный день детство окончательно закончилось. Петр резко повзрослел, невероятно серьезно и глубоко осознал собственную ответственность перед семьей. Он, будучи еще подростком, взял на себя заботу о своих младших братьях-близнецах Анатолии и Модесте, которым только исполнилось четыре года: «Я по возможности стараюсь для них заменить своей любовью ласки и заботы матери, к[ото]рых они, к счастью, не могут знать и помнить, и, кажется, мне это удается»[63]. Это не было минутным порывом или игрой – Петр принял абсолютно продуманное решение: «Когда умерла мать, им было 4 года. Сестра была в институте. Старший брат, человек хороший, но не из особенно нежных, не мог им заменить ласковой и любящей матери. Конечно, и я не был для них матерью. Но я с самой первой минуты их сиротства хотел быть для них тем, что бывает для детей мать, потому что по опыту знал, какой неизгладимый след оставляет в душе ребенка материнская нежность и материнские ласки»[64].

После смерти Александры Андреевны семью ждало еще одно потрясение – холерой заболел отец семейства Илья Петрович. Болезнь протекала тяжело, но все же он сумел справиться. Петр Ильич описал эти события: «В день Маминых похорон Папа в свою очередь заболел холерой, так что его смерти ожидали с минуты на минуту, но, слава Богу, через неделю он поправился»[65].

Кончина матери стала, безусловно, страшной трагедией, для четырнадцатилетнего Петра – сильнейшим потрясением. Он не только потерял самого родного и близкого человека, но впервые увидел смерть. Острое чувство боли и ужаса потери, необратимости произошедшего, перенесенные в подростковом возрасте, преследовали Петра всю жизнь. Спустя много лет Чайковский писал:

«Мать моя скончалась в 1854 от холеры. Она была превосходная, умная и страстно любившая своих детей женщина. <…> Отрицая вечную жизнь, я вместе с тем с негодованием отвергаю чудовищную мысль, что никогда, никогда не увижу нескольких дорогих покойников. Я, несмотря на победоносную силу моих убеждений, никогда не помирюсь с мыслью, что моя мать, которую я так любил и которая была таким прекрасным человеком, – исчезла навсегда и что уж никогда мне не придется сказать ей, что после 23-х лет разлуки я все так же люблю ее…»[66]

Уже будучи абсолютно взрослым человеком, автором многих сочинений, Петр Ильич признавался: «Это было первое сильное горе, испытанное мною. Смерть эта имела громадное влияние на весь оборот судьбы моей и всего моего семейства. Она умерла в полном расцвете лет, совершенно неожиданно, от холеры, усложнившейся другой болезнью. Каждая минута этого ужасного дня памятна мне, как будто это было вчера»[67].

Музыка

Вспоминая годы учебы, Чайковский писал: «Мои занятия музыкой в течение девяти лет, которые я провел в этом училище, были весьма незначительны. В нем имелись музыкальная библиотека, музыкальная комната и даже учитель фортепиано. Этот последний, однако, прошел мимо ученика, который нуждался только в толчке, чтобы двинуться вперед; так что ни о каком прогрессе не могло быть и речи. И когда я возвращался во время каникул в родительский дом, там также совершенно отсутствовала музыкальная атмосфера, благоприятная для моего музыкального развития: ни в школе, ни в семье никому не приходило в голову представить меня в будущем кем-либо кроме государственного служащего!»[68] И все же Петр Ильич несколько недооценивал тот этап своего развития как музыканта, который он прошел в этот период.

Музыка со времени основания училища занимала большое место в жизни воспитанников. Основатель учебного заведения – принц Ольденбургский – был страстным любителем музыки, к тому же автором ряда музыкальных сочинений, которые исполнялись публично. Принц был горячим поклонником творчества Роберта Шумана. Когда немецкий композитор приезжал в 1844 году в Россию, для него и его супруги, известной пианистки Клары Шуман, был устроен концерт в Училище правоведения. В своих записках Клара отмечала: «Вечером пошли… на концерт Училища правоведения, куда нас пригласил принц Ольденбургский (шеф этого учебного заведения). Все исполнители этого концерта были учащиеся-правоведы, для которых принц ввел обучение музыке, чтобы они в свободное время были заняты полезным делом»[69].

В годы обучения Чайковского сначала его учителем музыки был Яков Карелль. Князь Владимир Мещерский, однокашник Петра, вспоминал: «Наш учитель, белый как лунь старик-немец Карелль, просиживал уже часы со своим любимым учеником Петром Чайковским, любуясь зачатками его таланта и его страстным прилежанием в фортепианной игре»[70]. В 1853 году Карелля сменил Франц Беккер, происходивший из семьи фортепианных мастеров – основателей знаменитой фортепианной фабрики.

Чайковский участвовал в училищном хоре. Для воспитанников, имевших певческий голос, это являлось обязательным. Хором руководил известный хоровой дирижер и композитор Гавриил Якимович Ломакин. Правда, занятия нельзя было назвать систематичными, скорее «спевками». Тем не менее, учитель «следил за развитием общего исполнения и довел его в Училище до возможного, при условии постоянной перемены состава, совершенства»[71]. Что же касается Чайковского, то «сначала прекрасное сопрано мальчика, а потом необыкновенная музыкальность его все-таки были замечены Ломакиным, но ровно настолько, чтобы дорожить его присутствием в хоре, поэтому даже во время юношеского перехода голоса Петр Ильич не переставал быть певчим»[72]. Одним из самых светлых воспоминаний Чайковского об училище было пение в трио «Ис полла эти, деспота»[73] в День памяти святой великомученицы Екатерины. Это было одно из самых светлых воспоминаний Петра Ильича. Много лет спустя он писал: «Но как мне памятен этот день по училищному празднику! Не знаю, как теперь, а в мое время в Екатеринин день у нас служил литургию ежегодно митрополит. С самого начала учебного курса мы готовились к торжественному дню. Певчие в мое время были очень хорошие. Когда я был мальчиком, у меня был великолепный голос – сопрано, и я несколько лет сряду пел первый голос в трио, которое на архиерейской службе поется тремя мальчиками в алтаре при начале и конце службы. Литургия, особенно при архиерейском служении, производила на меня тогда (а отчасти и теперь еще) глубочайшее поэтическое впечатление. И в самом деле, если внимательно следить за служением, то нельзя не быть тронутым и потрясенным этим великолепным священнодействием. Как я гордился тогда, что пением своим принимал участие в службе! Как я бывал счастлив, когда митрополит благодарил и благословлял нас за это пение! Потом нас обыкновенно сажали за один стол с митрополитом и принцем Ольденбургским. Затем отпускали домой, и что за наслаждение было прийти домой и гордиться перед домашними своими певческими подвигами и благосклонным вниманием митрополита! Потом целый год вспоминался чудный день и желалось скорейшее повторение его»[74].

В училище существовала практика назначать кого-то из учеников выпускного класса регентом хора, «…на нем лежала не только обязанность чисто музыкальная. Приходилось собирать товарищей на спевки, для чего… требовался авторитет старшего по годам и положению в Училище»[75]. Два месяца осенью 1858 года обязанности регента исполнял Чайковский. Однако вскоре его сменил другой воспитанник, так как он «не проявил ни умения, ни охоты командовать»[76].

Все же незаурядные музыкальные способности Петра были очевидны всем, кто его окружал. Его друг адвокат Владимир Николаевич Герард вспоминал: «Я отлично помню, как после спевок в Белом зале, по уходе Ломакина, Петр Ильич садился за фисгармонию и фантазировал на заданные темы. Можно было указать ему какую-нибудь мелодию, и он без конца варьировал ее. Главным образом темами для этих импровизаций были недавно слышанные новые оперы»[77].

Другой юрист-однокашник, Федор Иванович Маслов, также вспоминал о музыкальных опытах Чайковского того времени: «В музыкальном отношении среди товарищей Петр Ильич, конечно, занимал первое место, но серьезного участия к своему призванию в них не находил. Нас забавляли только музыкальные фокусы, которые он показывал, угадывая тональности и играя на фортепиано с закрытой полотенцем клавиатурой. Со дня поступления он был певчим и первые три года состоял во вторых дискантах, для которых был запевалой. Это было необходимо, потому что туда ставили дискантов, плохих по голосу и слуху. Соседство фальшививших товарищей причиняло ему страдание»[78].

Одновременно Чайковский, как и многие другие соученики, также имел домашнего учителя музыки. В 1855–1858 годах Петр занимался у известного немецкого пианиста и педагога Рудольфа Кюндингера. Это были уроки игры на фортепиано, также и по теоретическим предметам.

Уже будучи всемирно известным композитором Чайковский с большим уважением и благодарностью вспоминал занятия у Кюндингера: «В возрасте 10 лет меня отвезли в С. Петербург и поместили в , где я пробыл 9 лет, не занимаясь серьезно музыкой, хотя в конце этого периода мой отец устроил мне уроки с одним превосходным пианистом, жившим в Петербурге, г-ном . Этому выдающемуся артисту я обязан тем, что понял, что мое подлинное призвание – музыка; это он сблизил меня с классиками и открыл мне новые горизонты моего искусства»[79]. Кюндингер заботился и об общем развитии своего ученика, тем самым сыграл важнейшую роль в его становлении как музыканта и будущего композитора. Чайковский вспоминал: «Он был первым, кто стал брать меня с собой на концерты… Мое предубеждение против классической музыки постепенно начало исчезать. Наконец, в один прекрасный день мне довелось, вопреки собственным намерениям, услышать “Дон Жуана” Моцарта. Для меня это явилось настоящим откровением. Невозможно описать то воодушевление, тот восторг, то состояние опьянения, которые охватили меня. Многие недели напролет я не мог делать ничего другого, кроме как вновь и вновь разыгрывать партитуру этой оперы; даже во сне я не мог оторваться от этой божественной музыки, которая преследовала меня вплоть до счастливых снов. Как я уже сказал, моя любовь к итальянской музыке сохраняется даже сегодня, хоть и в весьма ослабленной мере. Я мог бы сравнить эту любовь с дорогим воспоминанием юности. С Моцартом дело, конечно, обстоит совершенно иначе. Среди великих мастеров он тот, к кому я испытываю наибольшее притяжение; таким он остался для меня с тех пор и таким он останется навсегда»[80].

Сам Кюндингер никогда не отрицал, что в своем безусловно способном ученике не видел ничего особенного, фактически через 40 лет он вспоминал: «И. П. Чайковский пригласил меня давать урок его сыну Петру, воспитаннику Училища правоведения. С 1855 года по 1858 год наши занятия прерывались только в летние месяцы, причем ученик делал успехи, но не такие, чтобы пробудить во мне на его счет какие-нибудь особенные надежды. На вопрос Ильи Петровича, стоит ли его сыну посвятить себя окончательно музыкальной карьере, я отвечал отрицательно, во-первых потому, что не видел в Петре Ильиче гениальности, которая обнаружилась впоследствии, а во-вторых, потому, что испытал на себе, как было тяжело в то время положение “музыканта” в России. <…> Если бы я мог предвидеть, кто выйдет из тогдашнего правоведа, то вел бы дневник наших уроков с ним, но, к сожалению, должен сказать, что мне и в голову не приходило, с каким музыкантом я имею дело, и поэтому в памяти моей очень неясно сохранились подробности хода музыкального развития моего ученика. Несомненно, способности его были выдающиеся: поразительная тонкость слуха, память, отличная рука, но все это не давало повода предвидеть в нем не только композитора, но даже блестящего исполнителя. Удивительного в этом ничего не было: молодых людей с такими данными и до Чайковского, и после мне случалось встречать нередко. Единственное, что до некоторой степени останавливало мое внимание, – это его импровизации, в них действительно смутно чувствовалось что-то не совсем обыкновенное. Кроме того, гармоническое чутье его иногда поражало меня. С теорией музыки он тогда едва ли был еще знаком, но когда мне случалось показывать ему мои сочинения, он несколько раз давал мне советы по части гармонии, которые большей частью были дельны»[81].

Кюндингер занимался с Чайковским один раз в неделю. Он отмечал, что в части виртуозной игры на инструменте Петр так и не смог достичь значительных успехов, так как ученик не имел возможности регулярно самостоятельно упражняться. После трех лет занятия Кюндингера прекратились[82]:

«В 1858 году, вследствие изменившихся обстоятельств, отец Чайковского не в состоянии был платить мне за уроки, и я совсем потерял из виду моего ученика, о котором всегда хранил самое светлое и хорошее воспоминание как об очаровательнейшем человеке, в котором никак не предвидел будущего знаменитого композитора.

Встретились мы снова только тогда, когда он был уже известным композитором»[83].

Еще одним важным человеком, повлиявшим и отчасти определившим музыкальное формирование Чайковского, стал итальянец Луиджи Пиччиоли. Чайковский познакомился с ним в июле 1856 года благодаря своей тетушке – Елизавете Андреевне Шоберт. Ее подруга была женой итальянца. Пиччиоли не только давал Петру уроки музыки и итальянского языка, между ними завязалась настоящая дружба.

Модест Ильич вспоминал: «В то время лет ему было под пятьдесят, Петру же Ильичу едва перевалило за шестнадцать. Впрочем, насчет возраста Пиччиоли никто ничего не мог знать, потому что он никогда никому не сознавался в своих годах. Несомненно было одно, что он был с крашеными волосами и набеленный. Злые языки говорили, что ему чуть ли не семьдесят лет и что, кроме косметиков, он носил сзади головы машинку, стягивавшую морщины с лица. <…> Как бы то ни было, по годам он годился в деды своему новому приятелю, и тем не менее между обоими завязалась дружба на совершенно равной ноге, потому что под обликом, хотя и подкрашенного, но все же старца, Пиччиоли имел пылкость и увлекательность юноши»[84]. Так, с легкой подачи Пиччиоли чуть ли не главным музыкальным удовольствием для Чайковского стала итальянская оперная труппа. «Здесь он слышал и превосходный оркестр, и хоры, и первоклассных артистов. <…> Они не только давали ему возможность еще сильнее укрепиться в старинном культе “Дон-Жуана” и “Фрейшютца”, но показали ему Мейербера, Россини, Доницетти, Беллини и Верди, которыми он увлекался всецело»[85].

Первые опусы

Именно во время обучения в Училище правоведения Чайковский сочиняет свои первые произведения. Самое раннее из них – «Анастасия-вальс». Петр его написал в августе 1854 года в Ораниенбауме, где вся семья проводила лето после смерти Александры Андреевны Чайковской. Вальс для фортепиано Петя посвятил и подарил Анастасии Петровой – гувернантке, которая еще в Алапаевске готовила его к поступлению в учебное заведение, а после переезда семьи в Петербург занималась c Анатолием и Модестом. На титульном листе своего сочинения четырнадцатилетний композитор написал: «Anastasie-valse composе´e et dе´diе´e à mademoiselle Anastasie Petroff par Pierre Tschaikowsky Elève de l’école Imperiale des Droits. Le 15 Août, le jour de son depart d’Oranienbaum pour S. Pétersburg» [Анастасия-вальс, сочинен и посвящен мадемуазель Анастасии Петровой Петром Чайковским, учеником Императорского Училища правоведения 15 августа, в день его отъезда из Ораниенбаума в С.-Петербург][86].

Там же, в Ораниенбауме, у Чайковского впервые возникает желание сочинить оперу. Произведение должно было получить название «Гипербола». Либреттистом стал Виктор Иванович Ольховский. поэт, сотрудник журналов «Сын Отечества», «Искра» и некоторых других. Его семья была связана с семьей Чайковских родственными узами – Николай и Евгений Ольховские, братья Виктора, были женаты на сестрах Петра: сестрой по отцу Зинаиде и двоюродной Лидии.

Осенью 1854 года Чайковский написал своему либреттисту:

«Милостивый государь Виктор Иванович!

Сегодня я имел удовольствие прочитать написанную Вами оперу “Гипербола”, она вполне соответствует моему желанию: только одно, слишком много арий и речитативов, а дуэтов, трио и т. д. очень мало, – однако ж, несмотря на это, мне остается только от души Вас поблагодарить»[87].

На обороте письма Петр сделал следующую надпись:

«Молодой звезде, появившейся на небосклоне русской литературы Виктору Ивановичу Ольховскому от маэстро П. Чайковского»[88].

Согласно сохранившемуся либретто, «Гипербола» планировалась как лирическая опера в одном акте. Действие оперы должно происходить в Допотопии со следующими действующими лицами: Эрулий – вассал Допотопии; Гипербола – его дочь; Гостил – принц, сын властителя Воловии, жених Гиперболы; Сапфир – молодой бедняк; Теорема – подруга Гиперболы; Казулий – наперсник Гостила[89].

Друзья

Петр был достаточно общительным подростком, «…любимцем не только товарищей, но и начальства. Более широко распространенной симпатией никто не пользовался. Начиная с внешности, в нем все было привлекательно и ставило его в совершенно исключительное положение»[90]. Представления об облике Чайковского-правоведа можно составить из немногочисленных фотографий, а также по детским воспоминаниям младшего брата Модеста – ему исполнилось девять лет, когда Петр окончил училище: «Он куда менее красив, чем брат Коля. У этого руки красивые, чистые, у того не особенно, и ногти искусанные; этот всегда элегантен, гладко причесан, тот с волосами в беспорядке, все на нем небрежно»[91].

Среди воспитанников у Пети было много друзей. Конечно, было разное, хорошее и плохое, случались и ссоры, и разрывы. Однокашник Федор Маслов вспоминал их дружбу, начиная с младших классов: «Второе полугодие седьмого и первое полугодие шестого мы были почти неразлучны. С переходом в последний к нам присоединился Апухтин – мой земляк. Так дело продолжалось до конца 1853 года, когда произошел разрыв. Я заболел и некоторое время пробыл в лазарете. Выйдя оттуда, был очень удивлен, увидев своим соседом по пульту не Чайковского. Он сидел со своим новым другом Апухтиным. Воспоследовала ссора. Прежние друзья перестали разговаривать между собой. В пятом классе мы помирились и до окончания курса, а затем на всю жизнь были в совершенно дружеских отношениях, но первоначальная интимность уже более не возобновлялась. С Апухтиным же я никогда уже более не сошелся»[92].

Особенно близок Петр был с Алексеем Апухтиным, Владимиром Герардом, Владимиром Адамовым. Их объединяли и учеба, и общие интересы. Одним из них было увлечение театром. Как вспоминал Владимир Герард, «помимо безотчетной взаимной симпатии нас связывала любовь к театру. Петр Ильич повел меня как-то с собой на представление “Вильгельма Телля” в итальянской опере. Пели Тамберлик, Дебессини и Бернарди. Впечатление было так сильно, что с этого дня я стал страстным любителем оперы и часто посещал ее вместе со своим другом. Кроме того, мы любили французский театр, который вообще был в моде среди правоведов»[93].

В училище Чайковский увлекался литературой. Петр активно участвовал в журнале «Училищный вестник», одним из редакторов которого был Леля Апухтин. Известно, что для этого журнала Чайковский писал стихи, а также остроумную статью «История литературы нашего класса».

Апухтин еще в училище обратил внимание окружающих на свой поэтический дар, ему пророчили славу Пушкина. Отношения с друзьями Чайковский поддерживал в разной степени и после окончания училища – все трое некоторое время вместе работали в Министерстве юстиции. И если Адамов, за свою недолгую жизнь (он умер в 1877 году), дослужившийся до директора Департамента Министерства юстиции, и Герард, ставший выдающимся адвокатом, Апухтин же хоть и не оставлял чиновничью службу, главным делом своей жизни все же сделал поэзию. Но та слава, которую ему пророчили в юности, к стихам Апухтина так и не пришла. Чайковский в будущем использовал его тексты для романсов. Алексей же в разные годы посвятил композитору два своих стихотворения. В одном из них Апухтин спустя почти 18 лет вспоминал их юность и мечты: