Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы бесплатное чтение

Научный редактор – К.П. Ковалев-Случевский

Дизайн Сергея Андриевича

В оформлении переплета и форзацев использованы портреты Ф.В. Ростопчина работы Дж. Рейнхольда, С. Тончи, О.А. Кипренского

Иллюстрации публикуются в соответствии со статьей 1274 Гражданского кодекса РФ «Свободное использование произведения в информационных, научных, учебных или культурных целях»

© Л.М. Портной, текст, 2016

© Е.А. Ямбург, вступительное слово, 2016

© С.Н. Андриевич, дизайн, 2016

© ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, 2016

Нет, ребята, все не так, все не так, ребята

(Педагогические размышления над книгой Л. Портного «Граф Ростопчин»)

Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий.

В.О. Ключевский

Идти по живым следам истории – задача увлекательная, интересная, но не безопасная в условиях переживаемого патриотического подъёма. Со времён Ветхого Завета, повествуя о своей истории, племена предпочитали вспоминать о своих победах, триумфах и успехах, передавая эти рассказы из поколения в поколение. Сказителям (в перспективе официальным историкам) противостояли пророки, которые не льстили толпе, но говорили самые горькие истины, исповедуя суровую любовь к своей отчизне. За что их систематически побивали камнями. Принявших от них эстафету философов и поэтов, призывавших смотреть правде в глаза, ждала та же судьба. Овидий и Бродский, Сократ и Флоренский – список фигурантов, не страдавших избыточным историческим государственным оптимизмом, можно расширить на оси времени в обе стороны: до и после р.х. Все они так или иначе докапывались до причин исторического зла, видя его в нарушении нравственного миропорядка. Но сия материя эфемерна и трудноуловима по сравнению с порядком в государстве, устои которого надлежит всемерно укреплять, суля людям процветание и победы, восхваляя свой народ.

Государевы люди не предрекали катаклизмы и катастрофы, но излучали уверенность и оптимизм. Один из них – А.Х. Бенкендорф: «Прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение. Вот… точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана». Высказывание, которое вполне соответствует официальной целевой установке преподавания отечественной истории в современной российской школе.

А его заместитель Л.В. Дубельт добавлял: «Не заражайтесь бессмыслием Запада – это гадкая помойная яма, от которой, кроме смрада, ничего не услышите… Для нас одна Россия должна быть самобытна, одна Россия истинно существовать. Все иное есть только отношение к ней». И эта позиция ныне находит широкую поддержку в обществе.

Следы, как видим, остаются, но авторство людей, их оставивших, стыдливо умалчивается. Почему? Боимся сослаться на руководителей третьего отделения? Напрасно, вполне себе эффективная спецслужба, державшая страну под контролем, при аппарате, состоявшем всего из 32 человек. Душители свободы и нашего национального гения А.С. Пушкина? Так это же с целью образумить поэта, к его личной и материальной выгоде, которую вполне можно совместить с пользой для государства. Стихотворение «Клеветникам России» тому яркое доказательство. Искреннее, но в то же время идеологически выдержанное произведение, опубликованное накануне штурма Варшавы, адресовано западным оппонентам. Его суть сводится к трем тезисам. Не вмешивайтесь в древний спор славян между собою. Вы забыли, кто освободил вас от корсиканского чудовища? В случае чего можем повторить свой триумфальный марш. Поэтический дар, знаете ли, необходимо корректировать и ставить на службу родине.

Нет, несправедливы мы к Александру Христофоровичу Бенкендорфу и Леонтию Васильевичу Дубельту, тем более что оба до прихода на работу в спецслужбу – боевые офицеры, герои войны двенадцатого года. Генерал Бенкендорф на плечах отступавших французов первым ворвался на улицы сгоревшей Москвы и железной рукой навел порядок, очистив столицу от сброда, хлынувшего грабить награбленное.

«Скажи-ка дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана»? Вопросы причин и цены победы – центральные в книге Л. Портного. Идти по живым следам истории означает детально знакомиться с деяниями людей, оказавшихся в центре драматических событий. Масштаб их деятельности по мере выяснения конкретных обстоятельств меняется. И тогда вдруг оказывается, что герои первого и второго плана меняются местами. Но меняются крайне неохотно. Почему?

Потому что исторический приговор им выносят не историки, а художники. Но можно ли вполне доверять их оценкам? И да и нет!

Соотношение художественных и исторических оценок

Что мы знаем о графе Федоре Васильевиче Ростопчине? Откуда черпаем сведения о государственном деятеле, без сомнения сыгравшем одну из ключевых ролей в войне 1812 года? Для подавляющего большинства людей, не принадлежащих к профессиональному цеху историков, главным и единственным источником информации об этом человеке служит роман Л.Н. Толстого «Война и мир». На память немедленно приходят «Афишки 1812 года» и дикая казнь купца Верещагина, которого генерал-губернатор Москвы Ростопчин отдал на растерзание толпе. Вот, пожалуй, и все. Словом, перед нашими глазами встает художественный образ, созданный великим писателем. Но насколько этот образ соотносится с реальным историческим персонажем? Для ответа на этот вопрос стоит погрузиться в чтение увлекательной книги Л. Портного «Граф Ростопчин».

В.О. Ключевский замечал, что жития святых так же соотносятся с их биографиями, как икона с портретом. В известном смысле то же можно сказать о соотношении художественного образа с реальным историческим персонажем. Только в житиях мы по законам жанра имеем дело с идеализацией подвижника, а в художественном произведении рискуем встретиться как с вознесением героя на пьедестал, так и с низвержением кумира. В таких оценках слишком многое зависит от мировоззрения художника, тех творческих задач, которые он перед собой ставит, наконец, от субъективного взгляда, продиктованного сменой настроения и житейскими обстоятельствами. Но коль скоро художник – гений, его оценка мгновенно превращается в окончательный приговор, который обжалованию у грядущих поколений за редким исключением не подлежит.

А.С. Пушкин, разумеется, – наше все, но данную им оценку героя Бородинской битвы, командира русского оккупационного корпуса во Франции, помимо прочего, расплатившегося своими личными деньгами за долги, которые наделали русские офицеры за границей, новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, чьими стараниями расцвела Одесса, М.С. Воронцова справедливой не назовешь. Кроме того, оценки гениями исторических личностей могут меняться.

И это все о нем, об Александре Первом.

Нет, не случайно недремлющее око властителей стремилось держать под контролем каждый шаг выдающихся художников. Но кому понравится прочитать о себе такое:

Художник бьет наотмашь, не пренебрегая лобовыми приемами политической карикатуры, что для взросшего на дрожжах мировой рафинированной культуры О.Э. Мандельштама нехарактерно. Но данный исторический персонаж того заслуживает. И будучи дьявольски проницательным человеком (данное определение, на мой взгляд, как нельзя точно отражает его суть), он в большей степени озабочен не сиюминутной нанесенной обидой, но посмертной оценкой своей роли в истории. Решающее значение здесь играет не что, а кем это написано. У этих великих слово действительно не воробей, вылетит – не поймаешь.

Первые лица государства: императоры и генералиссимусы, президенты и генсеки – могут быть кем угодно: реформаторами или консерваторами, кровавыми диктаторами или сторонниками парламентских форм правления. Споры об их роли в истории будут бесконечными, оценки их деятельности меняться в зависимости от политической конъюнктуры и воззрений оппонентов.

Полемика вокруг Петра, длящаяся столетиями, показательна. Такая же участь ждет и М.С. Горбачева. Историческая личность, в результате деятельности которой происходит крутой поворот в жизни страны, не может не провоцировать дискуссий, ибо споры идут не столько о прошлом, сколько о будущем: о путях развития государства и методах достижения желаемых результатов.

Жаль только, что, черпая аргументы в защиту своих воззрений в истории, современные полемисты зачастую имеют весьма приблизительное мифологизированное (созданное стараниями художников и идеологов) представление о прошлом. Но важны-то как раз подробности. И в этом смысле книга Л. Портного о графе Ростопчине представляет несомненную ценность.

Зачем не историкам отягощать себя историческими подробностями?

Известно, что черт таится в деталях. Книга Л. Портного переполнена подробностями, зафиксированными в документах и мемуарах современников, переписке персон, от которых в той или иной степени зависело принятие решений, в том числе судьбоносных для страны. Кому, зачем и для чего эти детали и частности сегодня нужны?

Прежде всего, для того чтобы избежать размашистых эмоциональных оценок исторического прошлого и основанных на них скоропалительных выводов о политических предпочтениях, якобы основанных на неизбывной национальной традиции.

Кроме того, влечение к истории, неизбывный к ней интерес не является привилегией лишь правящего класса, но захватывает широкие массы людей. Интерес этот зачастую удовлетворяется беллетристикой, до предела насыщенной мифологемами.

Но чем более мастеровит автор, тем большую опасность несет историческая беллетристика. Миллионы людей поглощали и продолжают зачитываться романами В. Пикуля, получая при этом превратное представление об отечественной истории, исподволь рождающее надуманные страхи и ксенофобию.

Справедливости ради замечу, что такие разрушительные последствия от чтения исторической беллетристики наступают не всегда. «Три мушкетера» А. Дюма не имеют ни малейшего отношения к реальным событиям истории Франции. Но роман о самоотверженной дружбе не претендует на историософские обобщения и уж точно ни к кому не возбуждает ненависти – ни к гугенотам, ни к англичанам. Разве что к миледи, которая получает по заслугам.

Стремление почувствовать, даже на тактильном уровне, ход истории рождает во всем мире тягу к реконструкциям. Надеть форму воюющих сторон и принять участие в исторической битве – что может быть увлекательней? Тут на первый план выходят свои мелочи и тонкости: карты сражений, маршруты передвижения войск, детали обмундирования и т. п. В педагогическом плане исторические игры на свежем воздухе в целом не вызывают возражений. Ролевая игра – замечательный способ вовлечь детей и подростков в исторический контекст. Вполне вероятно, что постепенно через интерес к пуговицам, ментикам и палашам они перейдут к историческим реконструкциям более высокого свойства.

Книга Л. Портного открывает для этого широчайшие возможности. Она вся по большому счету реконструкция, позволяющая постигать исторический процесс во всей его полноте и противоречивости, благодаря учету исторической психологии действующих лиц и исполнителей разыгрывающихся драм, понимать скрытые пружины, вынуждавшее принимать те или иные решения, которые на поверхностный взгляд представляются потомкам необоснованными и абсурдными. Распутывать эти узлы – занятие не менее увлекательное, чем с барабанным боем бегать по полям с развивающимися штандартами.

Так шаг за шагом формируется подлинный историзм мышления, определяющий трезвое взвешенное отношение к прошлому, настоящему и будущему, изживаются комплексы подростковой культуры, особенно опасные в зрелом возрасте, когда наступает пора принимать ответственные решения и отвечать за них. Неважно, касаются ли они частной жизни или государственных устроений.

Портрет героя в интерьере эпохи.

Теперь обратимся к биографии героя, драматургия которой невероятно интересна, ибо состоит из череды фантастических карьерных взлетов и падений. Но на любом крутом повороте судьбы герой неизменно сохраняет самообладание, собирает волю в кулак и проявляет неуемную энергию для достижения очередных поставленных целей. Не стану лишать читателя удовольствия самостоятельного погружения в этот захватывающий биографический детектив. Меня же в первую очередь интересует иное – внутренние человеческие ресурсы и внешние исторические условия, задающие масштаб подобной личности.

Безусловно, Федор Васильевич может быть отнесен к людям «Self-made» – англоязычный термин, обозначающий человека, который сам себя сделал, добился всего без посторонней помощи, начав с нуля. Разумеется, данную характеристику следует применять с поправкой на эпоху. Во-первых, не совсем с нуля, хотя с родословной были проблемы, вплоть до обвинений в том, что она куплена. Во-вторых, поддержкой великих мира сего он неизменно пользовался, добиваясь ее всеми доступными средствами, включая фальсификации документов и многоходовые комбинации интриг.

У Федора Ростопчина складывалась судьба, типичная для дворянских отпрысков конца XVIII века. В десять лет записан в лейб-гвардии Преображенский полк. Пока ребенок растет, служба идет своим чередом, растут и воинские звания. Но в 1786 году молодой офицер берет продолжительный отпуск. Отец отправил его в Европу продолжить образование. Там он даром время не терял. В Пруссии изучал математику и фортификацию, посещал лекции лучших профессоров с мировым именем в Лейпцигском университете. Учеба занимала дни напролет, с 7 утра до 7 вечера с двухчасовым перерывом на обед. В Англии Федор Ростопчин посещает оперные и драматические театры, жадно читает новинки западной литературы. К периоду заграничного путешествия относятся его первые литературные опыты в жанре путевых заметок. Здесь он предвосхитил Н.М. Карамзина. В «Путешествии в Пруссию» проявляется литературная самостоятельность и свобода автора, живой язык и стилистическое многообразие. Словом, перед нами многогранная личность, жадно впитывающая в себя передовые достижения культуры той эпохи. Отметим для себя, что глава русской партии, поднявший накануне нашествия Наполеона знамя борьбы с растленным западным влиянием, угрожающим нашей национальной идентичности, получил блестящее западное образование.

Параллельно учебе наш герой обзаводился нужными связями, мечтал о дипломатической карьере. Но судьба распорядилась по-другому, забросив его на поля брани. Федор Ростопчин становится активным участником русско-турецкой и русско-шведских войн, принимая участие в самых кровопролитных сражениях. Там он подружился с Суворовым. Нужно было отличаться завидной храбростью, чтобы заслужить расположение великого полководца. Верность этой дружбе наш герой сохранит до конца дней генералиссимуса. Ростопчин единственный из высших сановников не побоится гнева Павла I и придет к умирающему опальному полководцу.

29 декабря 1791 года был подписан мир с Портой на условиях России. Протоколы конференции составлял Федор Васильевич Ростопчин. Так накапливался военный и дипломатический опыт. Между тем нашему герою всего 26 лет. Да, незаурядные способности, личная храбрость, волевой напор – все при нем. Но герою повезло родиться в нужное время. Для реализации способностей одаренных, способных принести ощутимую пользу людей вменяемое государство должно выстраивать социальный лифт. Петр заложил его основу, Екатерина по-своему следовала этой линии. При всех поправках на свободные нравы той эпохи и альковные способы возвышения временщиков для решения реальных государственных проблем привлекались квалифицированные кадры, способные обеспечить успех проводимой политики. Это давало энергичным талантливым людям шанс и формировало из них государственных деятелей, а не тусклых раболепных исполнителей. Славная плеяда полководцев и администраторов (часто их функции переплетались и совпадали) Екатерининской эпохи творила историю и с гордостью осознавала свою миссию, что заставляло служить не за страх, а за совесть. Попасть в эту когорту было заветной мечтой Ф.В. Ростопчина. И он не упустил своего шанса.

Стремительное и краткое возвышение Ростопчина произошло при воцарении Павла I, с которым нашего героя связывали давние особые отношения. (Их история подробно раскрывается в книге.) О кратком царствовании Павла даже читающая публика имеет у нас по большей части карикатурные представления, основанные на исторических анекдотах и сплетнях. Недавно вышедшая книга Наталии Зазулиной «Миссия великого князя», опирающаяся на западные источники, характеризующие путешествие Павла по Европе, дает более полное представление об этой противоречивой натуре.

Но здесь речь не о Павле, которого Ростопчин при всем к нему расположении не идеализировал. При нем наш герой занимает должность личного секретаря императора. Должность скромная. Но только с виду. Ростопчин знал, какой властью обладает тот, кто решает, какое прошение выложить на стол, а какое придержать. В будущем значение Ростопчина возросло. Практически на протяжении всего краткого царствования Павла I наш герой находился на вершине власти, был пожалован в генерал-майоры, назначен генерал-адъютантом. По сути, он являлся чем-то вроде главы администрации императора.

Еще одна проверка на прочность. Пылкой, одухотворенной натуре, человеку, обладающему находчивостью и остроумием и, как мы знаем из его воспоминаний и писем, не стеснявшемуся раздавать едкие характеристики своим современникам, тягостно с головой уходить, как сказали бы сегодня, в аппаратные игры. Эту бы голову напрячь для решения серьезных насущных государственных проблем. Но не тут-то было. В условиях абсолютизма, который неизбежно рождает фаворитизм, держи ухо востро. Без учета реального расклада сил невозможно реализовать ни одну, даже самую продуктивную идею. Фаворитизм в ту эпоху явление повсеместное, но у нас он трансформировался в неизжитую до сего времени систему протекционизма.

От расцвета и до заката императорская Россия была поражена системой протекционизма, что в итоге и привело ее к краху. О чем с исчерпывающей полнотой пишет Уильям Фуллер: «Цель протекционизма, основанного на совместной учебе, службе в провинции, родственных связях и просто симпатиях была неизменной – поддержание и расширение своего круга. Достичь этого можно было, лишь защищая интересы всех его членов. Если повышение получал глава той или иной группы, все ее члены могли рассчитывать на продвижение по службе. И наоборот, случись одному получить понижение или быть уволенным, его сторонники также скатывались вниз по карьерной лестнице, поскольку преемник расставлял на их места новых, своих людей. Таким образом, типичный чиновник, помимо места, занимаемого им в министерской иерархии, обладал также неким положением в тайной иерархии протекционизма. Эта система порождала непрекращающиеся войны между разными партиями внутри каждого министерства, поскольку любой чиновник мог удовлетворить свои личные амбиции лишь ценой поражения враждебной ему группы. Понятно, что царские министры работали с постоянным ощущением того, что возглавляемая ими организация кишит людьми, страстно желающими их поражения и постоянно готовыми способствовать этому любыми интригами. Очевидно, параноидальное поведение многих высших чиновников в последние годы царской власти на самом деле представляло собой вполне понятную реакцию приспособления к той среде, в которой им приходилось работать». (Фуллер Уильям. Внутренний враг: шпиономания и закат императорской России. М., 2009. Новое литературное обозрение.)

Ростопчин с успехом постигал законы функционирования протекционистской управленческой среды, не гнушаясь средствами для упрочения своего положения. Настойчивость и хитрость позволили нашему герою занять должность канцлера. Но в результате интриг он был отправлен в опалу и оказался не у дел на долгие годы.

Главный идеолог русской народности и протагонист пропагандистских войн

Оказавшись в опале, наш герой не скучал. Будучи охотником до новых знаний, он достиг выдающихся успехов в предпринимательстве и в литературной деятельности, что в итоге обусловило его победу на общественно-политическом поприще и новое восхождение по иерархической лестнице власти. Оставим в стороне прибыльные эффективные фермерские хозяйства, которые он организовал, сосредоточимся на идеологии. Ибо она станет главным инструментом его нового возвышения.

Современники отмечали, что Ростопчин, хотя и был царедворцем, но отличался верностью и честью. Многие из них полагали, что не окажись он в опале, убийство Павла было бы предотвращено. А еще он был человеком с идеями, идеями государственника, до сих пор обретающими сторонников в политическом классе России. Судите сами: «Россия, как положением своим, так равно и неистощимой силою, есть и должна быть первая держава мира, и посему самому ей должно недремлющим оком иметь надзор над всеми движениями и связями государей сильных в Европе, дабы они сами собою или содействием подвластных держав не предприняли чего-нибудь предосудительного величию России».

Да, Ростопчин был ярый антизападник, но при этом пишет Александру об угрозах от ущербной политики в отношении немцев, евреев и крымских татар. Незаслуженно притесняемые евреи готовы будут приветствовать любую власть, которая посулит им лучшую долю. Польские крестьяне, знавшие о свободах, которые давал Наполеон, готовы будут взбунтоваться. Крымские татары жаждут воссоединения с Турцией.

Государственническими взглядами определяется накал его антизападничества. Тренд прогресса задавала тогда Франция, но от нее же исходила угроза России в лице Наполеона. Одним из первых ее распознал Ростопчин. Он признавал в Наполеоне Бонапарте великого человека, способного навести порядок во Франции, но понимал, что республиканская форма правления превратится при Наполеоне в ширму, прикрывающую единоличную власть. Французское общество не сразу заметит, что свергнув одну монархию, окажется под пятой новой абсолютистской власти. А когда спохватится, будет поздно. Ближайшее время подтвердило его правоту. А пока наш герой становится во главе русской партии, используя свой литературный талант для разоблачения масонов и агентов влияния Франции, высмеивая раболепную тягу ко всему французскому в модах, в языке и в политических симпатиях. Он безусловный протагонист славянофилов, но не только.

Замечательно, что ярый антизападник берет на вооружение в своей борьбе западные политические инструменты, роль и значение которых европейские политики до конца осознают много позже. Это формирование общественного мнения и пропаганда. Не зря Федор Васильевич считал себя не литератором, а пропагандистом!

Между тем приближается гроза двенадцатого года. Государственник Ростопчин создает и спонсирует оппозиционный журнал «Русский вестник», поднимая в нем своими статьями градус патриотизма. И тем самым ставит в неловкое положение Александра I.

Только недавно подписан Тильзитский мир, антифранцузская пропаганда под запретом. Наполеон, чьи агенты внимательно отслеживают российскую прессу, выговаривает императору за недружественные выпады в печати. Изворотливый и хитрый Александр уходит от ответа, сваливая все на проколы цензуры. Мол, не царское это дело вникать в мелкие детали управления. (Известный прием, используемый в большой политике до сего времени.)

Но почему император, который, как известно, не жаловал Ростопчина, не использовал удобный повод для политической расправы с оппозиционером? Потому что наш герой достиг своего, он и сам ход исторических событий переломили общественное мнение. Армии Наполеона стояли на границах России, неизбежность вторжения осознавали все. В таких условиях патриотическая ненависть к французам и уверенность в себе Ростопчина оказались востребованы. Во главе Москвы нужно было поставить человека деятельного и патриотичного.

Остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог?

Метафору «неизвестная война» с недавних пор мы относим к Первой мировой войне, роль и значение которой в советской историографии замалчивались и искажались десятилетиями. Но не меньшее число белых пятен до сих пор в истории Великой Отечественной войны. Рискую предположить, что по большому счету у нас любая война может быть отнесена к неизвестным. 1812 год – не исключение. Во всяком случае, вопрос, поставленный А.С. Пушкиным, не снят с исторической повестки:

В пользу каждой из названных причин победы существуют серьезные аргументы. Тем важнее вникнуть в суть событий и детально ознакомиться с деятельностью тех исторических фигур, которые находились в их центре. Ростопчин в прямом и переносном смысле одна из ключевых фигур пожара двенадцатого года.

Выше уже отмечалось, что на героя книги в тот судьбоносный для России момент мы смотрим глазами Л.Н. Толстого. Но роман Толстого не является историческим источником, о чем неоднократно предупреждал сам автор. В отношении же Ростопчина он сознательно избегает прагматических оценок: «Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе». Толстой был убежден, что всякая попытка сознательно воздействовать на ход истории обречена.

Нас же интересует именно то, что заключено Толстым в скобки. Возбуждать патриотическую ненависть к противнику, подступающему к столице, укреплять у народа уверенность в себе – важнейшая задача руководителя обороны. Харизматичность лидера, его внутренняя убежденность в победе самым прямым образом воздействуют на моральный дух населения. «Афишки Ростопчина», позже вызывавшие критику из-за своего лубочного псевдонародного стиля, по свидетельствам современников воздействовали на души простолюдинов, являясь эффективными инструментами военной пропаганды. Он бдительно следил за тем, чтобы новости народу подавались в нужном виде. Напомню, что Ростопчин считал себя в первую очередь пропагандистом. Задачей губернатора было заставить молчать пораженцев и до поры сдерживать страсти патриотов.

Особую тревогу вызывали настроения низших слоев, ибо французские агенты распространяли слухи о свободе и привилегиях, которые получает простой народ в государствах, перешедших под контроль Наполеона. Значительная часть москвичей имела конформистские или пораженческие настроения. Был момент, когда даже Платов готов был перейти к французам. Чем ближе отступавшая армия приближалась к древней столице, тем больше всякого сброда стекалось в Москву. Одновременно с радикальными проявлениями патриотизма процветали мародерство и разбой. Сколачивались целые банды, одни из которых объявляли себя подданными Наполеона, другие же занимались грабежами без всякой политической окраски, а попросту пользуясь временной дезорганизацией государственного управления в местах, соседствующих с территорией, занятой неприятелем. Так на практике выглядела поднявшаяся дубина народной войны.

Остервенение народа необходимо было поддерживать, но при этом по необходимости держать его в узде. Сложнейшая задача, выполнение которой чревато непредсказуемыми эксцессами. До поры ее удавалось решать: арестовывать и высылать выявленных коллаборационистов и пресекать шпиономанию, выливавшуюся в расправы над жителями с иностранными фамилиями. Усилиями генерал-губернатора в Москве до последнего момента царило спокойствие, о чем свидетельствуют очевидцы.

Кроме обеспечения порядка в прифронтовом городе, он организовал снабжение армии боеприпасами и продовольствием, подготовил помещения для размещения раненых. (Невероятно сложные логистические задачи, учитывая возможности того времени и прифронтовую обстановку). Словом, он сделал все, что в его силах и подготовил Москву к предстоящему сражению. Таким образом, заключенный Толстым в скобки вопрос имеет ответ. Старательная и энергическая деятельность графа Ростопчина была полезна! Но битва за Москву не состоялась.

Пятый пункт

Размышляя над причинами, что помогли отвести грозу двенадцатого года, А.С. Пушкин перечисляет четыре пункта (остервенение народа, зима, Барклай и русский бог), но не принимает во внимание пятый – сожжение Москвы, в котором наш герой сыграл ключевую роль. (Именно сожжение, а не сдача древней столицы во имя сохранения и укрепления армии.) Что понятно, поскольку во времена Пушкина преобладала версия о стихийном возникновении пожаров, к ней же склонялся и Толстой, Ростопчин же в своих послевоенных записках всячески отрицал свою роль главного организатора спецоперации. На то были свои причины.

Между тем Пушкин проявляет поразительное историческое чутьё, прозревая суть недавних событий при отсутствии документальных свидетельств, которыми мы обладаем сегодня, обнажая скрытые механизмы, обеспечившие победу в отечественной войне. На первый взгляд, ряд причин, построенных им, выглядит странно. Оставим в стороне нашего неизменного союзника в отечественных войнах – генерала мороза. Но почему Барклай, а не Кутузов, военный гений которого превозносится до сего времени? Как можно ставить в один ряд такие несопоставимые величины, как остервенение народа, деятельность полководца и божественное предопределение? Но внутренняя связь этих факторов существовала и наиболее ярко проявилась в деятельности Ростопчина, волей судьбы оказавшегося на их пересечении.

С самого начала военно-политическое руководство понимало, что разгромить армию вторжения в генеральном сражении не удастся. Избранная тактика отступления была единственно верной, ибо вынуждала Наполеона растягивать коммуникации, отвлекая силы на их обеспечение. Но, втягивая Бонапарта вглубь страны, параллельно этой стратегии была применена тактика выжженной земли. Своей! Реальностью она стала уже в Смоленске. Императору такая стратегия и тактика популярности не прибавляла, поэтому для её реализации был избран человек с пятым пунктом. Если кто забыл, в советских анкетах под этим пунктом фиксировалась национальность. Лукавый властитель осознавал что делал, когда возложил ответственность за сдачу огромных территорий врагу на Барклая, полководца с нерусской фамилией. Бог не имеет национальности. Племенной припиской обладают лишь языческие боги, отличающиеся подозрительностью к чужакам, ревниво охраняющие свою территорию. Такие боги требуют ритуальных жертв и подтверждают своё вмешательство в земные дела чудесными знамениями. Политической жертвой, принесённой на алтарь отечества, стал Барклай, которого Пушкин справедливо считал тем, кто отвёл грозу двенадцатого года. Кутузов, в сущности, лишь продолжил его линию, доведя её до логической точки, сдав Москву.

Свои отношения с русским богом прагматически точно выстраивал Ростопчин, который работал непосредственно на земле. Не берусь рассуждать о такой тонкой трудноуловимой материи, как народный дух, но психологию толпы генерал-губернатор чутко улавливал и искусно манипулировал её страстями и фобиями в целях поддержания порядка в прифронтовом городе и патриотического настроя у его жителей. Во всяком случае, паники, что случилась в Москве 16 октября 1941 года, он не допустил. Вести с фронта все тревожнее, победа при Бородине выглядит сомнительно. Для успокоения масс используется доброе предзнаменование: запутавшийся в веревках сокол (символ супостата Бонапарта), повисший кверху когтями на кресте православной церкви. Этот сюжет получает немедленное отражение в афишках и будет передаваться из уст в уста.

Ритуальная жертва? Пожалуйста. Ей в последний момент станет купеческий сын Верещагин, а в глобальном историческом контексте – сожженная, но не покорённая Москва. «Напрасно ждал Наполеон… Москвы коленопреклоненной». И далее по тексту М.Ю. Лермонтова. Впрочем, между обеими, на первый взгляд, несопоставимыми жертвами прослеживается нерасторжимая связь.

Знал ли Ростопчин о готовящейся сдаче Москвы? Толстой считал, что да. Между тем факты говорят об обратном. Кутузов до последнего момента уверял его в решении оборонять древнюю столицу. Отсюда призыв генерал-губернатора вступать в ополчение, собравшись на Трёх Горках, куда наш герой в последний момент не явился. Почему? В последний момент выяснилось, что, несмотря на клятвенные заверения распределить ополченцев между различными подразделениями, Кутузов намеревался направить отряды, целиком состоявшие из ополченцев, против наполеоновских корпусов, совершавших обходной маневр. Бросать на растерзание профессиональной армии необученных ополченцев. На такой шаг руководство страны будет способно лишь спустя столетие с небольшим. На память приходят строки Б. Окуджавы: «Джазисты уходили в ополченье, цивильного не скинув облаченья».

По распоряжению генерал-губернатора ополченцы были выведены из города и присоединились к отступающим войскам. Вызывает недоумение тот факт, что главное административное лицо Москвы не было приглашено на знаменитый военный совет в Филях, где принималось судьбоносное для города решение. О нем Ростопчин узнает из письма Кутузова, которое повергает его в шок. В романе Толстого на военном совете за принятое решение Кутузов берет всю ответственность на себя. Зная особенности функционирования той вертикали власти, трудно предположить, что опытный царедворец Кутузов предварительно не согласовал такое решение с императором. Разумеется, прямых распоряжений, компрометирующих высшее руководство, не поступало. Достаточно было косвенных сигналов, доказательства которых сегодня у историков имеются. Ростопчин не был готов к такому развороту событий, но, мгновенно оценив ситуацию, резко перестроился, сделав все в тот момент возможное для вывоза из города раненых и церковных ценностей. Все это приходилось делать в считанные часы. Параллельно из Москвы были вывезены пожарные трубы. Следовательно, существовал секретный план сожжения города в случае занятия его неприятелем. О существовании плана спецоперации помимо спланированного вывоза средств пожаротушения говорит заблаговременная подготовка зажигательных снарядов в Воронцове и подбор надлежащих исполнителей этой деликатной миссии. Непосредственное руководство поджогами было поручено полицейскому чину Яковлеву, который одновременно являлся крупным авторитетом в криминальном мире Москвы. Переплетение этих ролей отнюдь не новое явление в нашей истории. А кому же ещё доверить подобную работу? Чистоплюй, воспитанный на кодексе дворянской чести, за неё не возьмётся.

Помимо поднятия градуса патриотизма на уровень остервенения народа, сожжение Москвы преследовало чисто прагматические цели, оставляя запертую в горящем городе армию Бонапарта без материальной и продовольственной базы, заведомо обрекая его на бегство из России в условиях лютой зимы. Русский патриот, граф Ростопчин, действовал в тех условиях быстро, решительно и беспощадно в соответствии с обстоятельствами.

Кто такой купеческий сын Верещагин, которого генерал-губернатор отдал на растерзание возбужденной толпе, окруживший дом градоначальника? По законам военного времени он вражеский агент, распространявший прокламации врага, склонявшие население осаждённого города к сдаче. В ходе расследования было доказано, что выкраденные при содействии сына почтмейстера соответствующие обращения из французских газет были Верещагиным размножены и передавались из рук в руки. Да за такое пособничество врагу в 1941 г. расстреливали немедленно без суда и следствия. В 1812 г. за подобные преступления полагалась высылка из города с последующим тюремным заключением. Ростопчин превысил свои полномочия, сыграв на шпиономании, утолив тем самым потребность остервеневшей толпы в ритуальной жертве, после чего беспрепятственно покинул город. Как следует из писем императора, в целом деятельностью генерал-губернатора в эти критические для страны дни царь остался доволен.

А дальше между ними наступает полное охлаждение отношений, что видно из показного невнимания к письмам и депешам градоначальника, целенаправленное принижение и замалчивание его роли в войне двенадцатого года, вплоть до того, что его портрета нет в галерее героев отечественной войны. Между тем многие историки не без основания считают, что сожжение Москвы едва ли ни главная причина, которая помогла отвести грозу двенадцатого года. Тот самый пятый пункт, которого не достаёт у Пушкина, но органично вписывается в названные им четыре фактора победы. Откуда же такая демонстративная несправедливость начальства, которую остро переживал наш герой?

Служить России лучше вдали от неё

Смолоду Фёдор Васильевич стремился к дипломатической карьере, мечтая приносить пользу Отечеству за рубежом, но судьба распорядилась иначе, вовлекая его в гущу событий на родине.

Администраторам и военачальникам, принимающим решения, связанные с серьёзными издержками, наивно рассчитывать на благодарность начальства и благосклонность общественного мнения современников. Во все времена начальство стремится приписать себе главную роль в организации победы, списав заплаченную за неё цену на непосредственных исполнителей. Чуткое к сигналам сверху общественное мнение мгновенно меняет свой вектор, низвергая с пьедестала вчерашнего героя. Не лишенный проницательности наш герой не сразу понял, от чего впал в немилость императора. Ведь он служил царю и Отечеству не за страх, а за совесть. При назначении на должность отказался от денежных выплат и пожалования деревнями, полагавшихся по статусу градоначальнику в то время. Но теперь он ждал наград, не материальных, но моральных, доказывающих продолжение поддержки со стороны императора. Но не дождался, ордена сыпались на всех, кроме него. Почему?

Война вступала в завершающую фазу. Лукавый властитель сменил политический имидж. Ещё вчера он молчаливо поддерживал остервенение народа в борьбе с врагом рода человеческого. Известно, что когда нужна одна победа, мы за ценой не постоим. Но теперь ситуация изменилась. В экспортном варианте царь выполнял благородную роль освободителя Европы от узурпатора. Поэтому демонстрировал европейский лоск и рыцарское отношение к поверженному врагу. В таком контексте варварские способы ведения войны на собственной территории надо было замалчивать. По сути дела, сталкивались два мировоззрения: европейское, где постулируется примат личности над государством, и восточное, при котором государственные интересы важнее частных. Личными жертвами при необходимости можно легко пренебречь. Этот тренд до сих пор вызывает особое чувство гордости у патриотов.

Но у сокрытия царем спецоперации по сожжению Москвы была ещё одна причина прагматического свойства. Если признать поджог города организованным свыше, то тогда может встать вопрос о компенсациях гражданам за утраченное имущество. А казна была пуста. Владельцы сгоревших домов возвращались на пепелища, вид которых охлаждал их недавний патриотический пыл и побуждал задуматься о том, не слишком ли велика цена победы.

Персональным виновником понесённых утрат публике виделся граф Ростопчин. Наш герой не сразу понял смену вектора государственных и общественных настроений. А когда разобрался, то немедленно стал отрицать свою роль в поджоге Москвы. Лишившись благосклонности императора, он тем не менее стоически выполнял свои должностные обязанности генерал-губернатора опустошённой столицы. Сжигать проще, чем восстанавливать. Для восстановительных работ требуются большие финансовые ресурсы, которыми государство тогда не обладало. Но наш герой не зря в своё время, когда оказался не у дел, приобрёл серьезный коммерческий опыт. Привлекая кредиты и эффективно используя скудный городской бюджет, он медленно, но верно восстанавливал разрушенный город. Однако и на этом поприще умудрился нажить себе могущественных врагов. Причина заключалась в том, что граф был крайне щепетилен в финансовых вопросах, пресекая попытки казнокрадства, от кого бы они ни исходили. О безупречной честности Ростопчина в этом вопросе говорит хотя бы тот факт, что Москву он покинул с тридцатью рублями в кармане. В период той отечественной войны не было принято конфисковывать у населения транспортные средства для нужд армии. Организуя вывоз раненых и ценного имущества, он был вынужден расплачиваться с перевозчиками по большей части личными средствами. Но настали иные времена, война катилась на Запад.

Преследуя отступающего противника, наши войска отбирали у него награбленные в Москве ценности и тут же реализовывали лозунг, впоследствии провозглашённый большевиками: «Грабь награбленное». Конфискованное у французов имущество делилось на две равные кучки, одна из которых подлежала сдаче в казну, а другая рассматривалась в качестве законной добычи победителей. Так поступал и атаман Платов, и некоторые другие прославленные генералы. Кутузов закрывал на эти «шалости» свой здоровый глаз, полагая, что война все спишет. Наш герой неуклонно боролся с коррупцией в рядах армии, наживая себе могущественных врагов.

Итог деятельности русского патриота, получившего заслуженную оценку за пределами отечества

В таких обстоятельствах, оболганный молвой, обойдённый вниманием государя, наш герой ещё некоторое время исполняет обязанности генерал-губернатора, а затем, сочтя свою миссию выполненной, добровольно подаёт в отставку и переселяется в Европу. Поразительно, но именно там его заслуги в победе над Наполеоном были по достоинству оценены. Тому способствовало сразу несколько обстоятельств. Вывозя раненых и ценное имущество из Москвы, генерал-губернатор не позаботился о вывозе своих архивов, которые попали к врагу, были разобраны Французской разведкой и частично опубликованы в западной прессе, что было выгодно Бонапарту для изобличения варварства и дикости русских. Кроме того, многие непосредственные участники русского похода Наполеона, среди них были как опытные военные, так и будущий писатель мирового уровня – Стендаль, сходились во мнении, что решающим фактором, обусловившим гибель французской армии, следует признать сожжение Москвы. Их оценки не были отягощены патриотическими и художественными пристрастиями соотечественников Ростопчина.

Изменило ли это отношение графа к Западу в целом и к Франции в частности, которая продолжала олицетворять собой тренд общественного прогресса.

Отнюдь. Ростопчин умирает на родине, успев едко высказаться по поводу восстания декабристов, одухотворенных идеями свободы, равенства и братства, почерпнутых все из той же Франции. «Обыкновенно сапожники делают революции, чтобы сделаться господами, а у нас господа захотели стать сапожниками».

Педагогические выводы

Поскольку я рассматривал книгу Л. Портного с позиции учителя, постараюсь кратко сформулировать педагогические выводы, возникающие по мере знакомства с ней. Выводы эти призваны ответить на главный вопрос: нужны ли подобные книги юношам, обдумывающим житьё?

Книга развивает критическое чутьё, формируя исторические воззрения, не искаженные идеологическими и иными мифологемами;

В свою очередь, критическое чутьё помогает выстраивать молодому человеку защиту от манипуляций, арсенал которых сегодня невероятно велик;

Книга позволяет увидеть дистанцию между идеалом и действительностью и не впадать в ступор от этого несоответствия;

Её чтение расширяет культурный горизонт, создавая целостную картину исторических и художественных оценок эпохи в их противоречиях и взаимном переплетении;

Автор не навязывает читателю готовых мнений, но исподволь формирует историзм мышления, предполагающий сочетание искренней любви к своим традициям с осознанием ценности общечеловеческой солидарности. Он постепенно подводит читателя к выводу о том, что за железным занавесом, какими бы идеологическими или политическими причинами ни оправдывалось его существование, развитие останавливается, ибо в нормальном культурном организме необходимо кровообращение, которое обеспечивает обмен идей и столкновение мнений. На этих путях преодолеваются племенные страхи и фобии, предотвращается опасное замыкание культуры.

Книга предоставляет богатую пищу для выработки объективного взгляда на исторический процесс в единстве всех его сторон: экономической, политической социальной и нравственной;

Последняя сторона, явно недооценённая сегодня, особенно важна, поскольку, как показывает весь ход истории, обрушению имперских, государственных и прочих построений, представлявшихся современникам незыблемыми, всегда предшествует моральная деградация власти и общества.

И наконец, книга формирует у молодого человека ответственное отношение к жизни, несовместимое с детерминизмом, какие бы идеологические или религиозные формы он ни принимал.

Детерминизм в любой оболочке маскирует рабское отношение к жизни, выраженное в устойчивом убеждении, что от личных усилий человека ничего не зависит. Но человек – творец своей судьбы, а в определенном смысле и истории. Жизнь и судьба графа Ростопчина, сотканного из противоречий русского патриота с мышлением западного скептика, царедворца и крупного администратора, работавшего в предлагаемых эпохой обстоятельствах, тому доказательство.

Подводя итог педагогическому анализу книги, отмечу, что она решает серьезную задачу воспитания историей. Отдаю себе отчет в том, что лишь незначительная часть молодых людей остановит свой выбор на профессии историка, превратившись в архивных юношей. Поэтому нет нужды накачивать всех мертвой цеховой ученостью. Но историческое мышление необходимо каждому человеку, ибо оно не уводит от жизни, а вводит в ее глубину. Да, вступающие в жизнь поколения имеют все основания гордиться своей историей. Но репрессивное и солидарное замалчивание негативного исторического опыта оказывает юношеству дурную услугу.

Е.А. Ямбург

Глава 1

«Он более не был узником, он возвращался на Родину, в Россию».

Софья де Сегюр[1]

Федор Васильевич Ростопчин родился 12 марта 1765 года в селе Козьмо-Демьянске Ливенского уезда. Правда, единого мнения о точной дате рождения нет. Так, например, А. Терещенко датой рождения указывал 12 марта 1763, а не 1765 года[2]. На надгробии графа Ростопчина на Пятницком кладбище в Москве годом рождения также значится 1763-й. Но сам Федор Васильевич писал: «В 1765 г., 12 марта я вышел из тьмы и появился на Божий свет»[3].

В «Родословном сборнике русских дворянских фамилий» В.В. Руммеля и В.В. Голубцова годом рождения значится 1765 год. Оттуда же мы узнаем, что наш герой происходил из дворянского рода, малоизвестного к концу XVIII века. По сведениям, приведенным в вышеназванном сборнике, родословная Федора Васильевича Ростопчина выглядит следующим образом:

«Давыд Рабчак, крымский татарин, жил в начале XV столетия.

Михаил Давыдович Ростопча, выехал из Крыма в Россию около 1432 г.

Степан Михайлович Степуря-Ростопчин.

Игнатий Степанович.

Дмитрий Игнатьевич Молчан.

Иван Дмитриевич.

Юрий Иванович, новгородский помещик.

Андрей Юрьевич, стряпчий и воевода (1636–1658).

Михаил Андреевич, жилец[4], помещик Ливенского уезда (1683). (Его «братом» был Иван Ильич Давыдов.)

Федор Михайлович.

Василий Федорович, отставной майор, помещик Ливенского уезда, за заслуги сына пожалованный в действительные статские советники и кавалером Ордена Святой Анны I степени. Жена Крюкова.

Федор Васильевич Ростопчин…»

Итак, предками Федора Ростопчина были крымские татары, перешедшие на российскую службу. Известен и многими цитируется рассказ нашего героя, изложенный в шутливой форме, о том, почему он не князь. Предки прибыли в Россию зимой. Государь предложил на выбор – княжеский титул или шубу. Мороз стоял крепкий, и они отдали предпочтение шубе. Шутка с намеком на то, что Ростопчин был без пяти минут князем.

Сам Федор Васильевич утверждал: «…Родоначальник нашей фамилии, поселившийся в России назад тому более трех столетий, происходил по прямой линии от одного из сыновей Чингисхана»[5]. Примечателен и тот факт, что в молодости Федор Ростопчин сочинял стихи от имени лирического героя Линдора, персонажа комедии Бомарше «Севильский цирюльник». Под этим именем, как мы помним, скрывался граф Альмавива, желавший до определенного момента не выставлять напоказ свое высокое происхождение.

Совершенно иную версию происхождения Федора Васильевича Ростопчина изложил Филипп Филиппович Вигель в своих «Воспоминаниях». Знаменитый мемуарист утверждает, что отец Федора Васильевича Ростопчина был крепостным, но сумел выкупиться, получить нижние чины и накопить денег, чтобы дать образование сыну. Филипп Филиппович Вигель пишет, что слышал об этом не раз из собственных уст Василия Федоровича Ростопчина, отца будущего графа[6]. Правда, в записках Вигеля имеются очевидные неточности. Так, он сообщает, что Федор Васильевич был единственным сыном в семье. Но известен и никем не оспаривается тот факт, что у будущего графа было два брата – Петр Васильевич Ростопчин, о котором мы еще скажем ниже, и незаконнорожденный Степан Явленский. О последнем Федор Васильевич Ростопчин сам никогда не упоминал, но можно предположить, что тайно ему покровительствовал. Иначе не объяснить тот факт, что в 1801 году Степан Явленский получил потомственное дворянство.

Простим Филиппу Филипповичу Вигелю то, что он недосчитался двух братьев графа Ростопчина. Куда любопытнее свидетельство о том, что Ростопчин происходил из крепостных. По свидетельству Вигеля, сам Василий Федорович Ростопчин неоднократно рассказывал об этом зятю автора записок, некоему Алексееву, служившему в Москве полицеймейстером.

Если Филиппушка, как называли Вигеля друзья, ничего не перепутал и не ошибся, то выходит, что родословная Федора Васильевича Ростопчина была сфабрикована. Вопрос, кто мог ее сфабриковать и возможна ли вообще такая подтасовка.

Если предположить, что родословная была сфабрикована, то, скорее всего, это было дело рук Василия Федоровича Ростопчина, который отдал все силы, чтобы избавиться от крепостной зависимости и вывести в люди сыновей.

Чтобы ответить на вопрос, возможно ли было состряпать такую подделку, обратимся к известному сочинению Александра Николаевича Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». В самом начале присутствует любопытная сценка. В Тосне путешественник, спасаясь от дурной погоды, зашел в почтовую избу, где застал «старого покрою стряпч[его], едущ[его] в Петербург с великим множеством изодранных бумаг». Между ними завязался разговор. Вот что поведал стряпчий: «Я, нижайший ваш слуга, быв регистратором при разрядном архиве[7], имел случаи употребить место мое себе в пользу. Посильными моими трудами я собрал родословную, на ясных доводах утвержденную, многих родов российских. Я докажу княжеское или благородное их происхождение за несколько сот лет. Я восстановлю не редкого в княжеское достоинство, показав от Владимира Мономаха или от самого Рюрика его происхождение»[8].

Дальнейшее развитие событий по сути комично. Стряпчий рассказал, как он предложил свой труд «молодым господчикам», уверенный, что те будут счастливы обрести документальное подтверждение принадлежности к древним дворянским фамилиям. Однако стряпчий был оскорблен, «вместо благоприятства попал в посмеяние». Наверное, горемычный чиновник искал сочувствия у случайного встречного, коим оказался герой «Путешествия из Петербурга в Москву». Но последний посоветовал продать бумаги «на вес разносчикам на обертки». Подобное предложение должно было нанести стряпчему еще большее оскорбление. Но покорный перу писателя горемыка остался в величайшем благоговении, пораженный, видимо, глубиною мысли о зле «хвастовства древния породы».

Томас Лоуренс

Портрет Семена Романовича Воронцова

Василий Андреевич Тропинин

Портрет Николая Михайловича Карамзина

Сэр Джошуа Рейнольдс

Портрет Лоренса Стерна

Пётр Федорович Соколов

Портрет Евграфа Федотовича Комаровского

Вигилиус Эриксен

Екатерина II на коне

Литография Поля Пети

Граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин

Лоренц Паш Младший

Портрет шведского короля Густава III

Гравюра Иоганна Петера Пихлера

Принц Виктор Амадей Ангальт-Бернбург-Шаумбургский

Дмитрий Григорьевич Левицкий

Портрет Александра Васильевича Суворова

Иоганн-Баптист Лампи Старший

Портрет князя Григория Александровича Потемкина-Таврического

Неизвестный художник

Портрет султана Абдул-Хамида I

Иоганн-Баптист Лампи Старший

Портрет князя Александра Андреевича Безбородко

Теперь представим себе, что стряпчий встретил бы в почтовой избе не какого-то вольнодумца, а человека расторопного, только что откупившегося от крепостной зависимости и мечтающего стать еще большим барином, чем тот, которому служил до недавнего времени. Такой чиновник вполне мог бы подыскать за умеренную плату достойного предка.

Происхождение Ростопчина подтверждают «Родословный сборник русских дворянских фамилий» В.В. Руммеля и В.В. Голубцова и «Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым». Но их труды основаны на сведениях из разрядных архивов, где стряпчие трудились и стряпали.

Кроме того, имеются и расхождения между сведениями о происхождении Федора Васильевича Ростопчина, приведенными в книге В.В. Руммеля и В.В. Голубцова, и сведениями, изложенными в книге князя П.В. Долгорукова.

В.В. Руммель и В.В. Голубцов ведут происхождение графа Ростопчина от Давыда Рабчака. У Долгорукова о Давыде Рабчаке ничего не сказано. Как не сказано и о его сыне Михаиле, перебравшемся в Россию в 1432 году. Первое упоминание о предках нашего героя в книге князя Долгорукова относится ко времени на сто лет позднее, чем в сборнике В.В. Руммеля и В.В. Голубцова. «Предок их [Ростопчиных. – Л.М. Портной] Борис Федорович по прозванию Растопча выехал из Крыму и принял св. крещение при великом князе Василии Иоанновиче, в шестнадцатом веке», – сообщается в труде князя Петра Владимировича Долгорукова.

Вслед за Борисом Федоровичем по прозванию Растопча князь Долгоруков упоминает внука оного Растопчи – Немира Григорьевича Растопчина, убитого 2 октября 1552 года под Казанью. Затем – некие Иван Растопчин, находившийся «в рындах при царе в походе 1562 года», и Ратай Растопчин, бывший посадным головою в Ряжске в 1585 году.

Ни Борис Федорович, ни Немир Григорьевич, ни Ратай Растопчин не упоминаются в сборнике В.В. Руммеля и В.В. Голубцова. Имеется несколько Иванов, но в числе прямых предков Федора Васильевича Ростопчина есть только один – Иван Дмитриевич. Тот ли это рында, что служил при Иване Грозном, остается неясно.

Наконец, в книге князя П.В. Долгорукова появляется Матвей Игнатьевич, сведения о котором совпадают с информацией из «Родословного сборника русских дворянских фамилий» В.В. Руммеля и В.В. Голубцова. Но он не является прямым предком Федора Васильевича Ростопчина.

Так обстоят дела с предками нашего героя.

Имеются некоторые противоречия в сведениях о родном брате, матери Федора Ростопчина и его старшем сыне.

В «Родословном сборнике» В.В. Руммеля и В.В. Голубцова годом рождения первенца нашего героя указан 1796 год. Между тем известно, что Сергей Федорович Ростопчин появился на свет в конце 1794 года во время первой ссылки Федора Васильевича, когда он с молодой женой по повелению Екатерины II провел год в отцовском имении.

Имеется некоторая путаница и с датами, касающимися родного брата нашего героя Петра Васильевича Ростопчина. В вышеназванном сборнике указано, что он погиб во время русско-шведской войны, взорвав попавшую в окружение шлюпку. Что соответствует действительности, но год смерти – 1787-й – указан неверно, сам военный конфликт начался только в 1788 году. Скорее всего, в «Родословном сборнике» В.В. Руммеля и В.В. Голубцова имеет место быть попросту опечатка. В действительности Петр Ростопчин погиб в 1789 году. Более странным выглядит тот факт, что в этом источнике не указана дата рождения младшего брата нашего героя. А с датой его рождения мы наблюдаем некоторую путаницу. «Русский биографический словарь» сообщает, что мать Федора Васильевича Ростопчина умерла в 1766 году после рождения второго сына, Петра[9]. Следовательно, тому в момент смерти в 1789 году было 23 года. Но сам Федор Васильевич Ростопчин сообщал: «…мой несчастный брат, обретший смерть в 18 лет на водах финских…» Выходит, что Петр Ростопчин появился на свет в 1771 году, то есть через пять лет после смерти матери, если верить сведениям «Русского биографического словаря».

Возможно, Филипп Филиппович Вигель что-то перепутал или оказался в плену какого-то розыгрыша, а может, попросту дал волю собственному воображению. Но в то же время странные нестыковки в биографических сведениях Федора Васильевича Ростопчина не позволяют отбросить версию Вигеля как совершенно невозможную. Нельзя исключать, что отец нашего героя и впрямь некогда был крепостным, который сперва выкупил свободу, а затем приобрел и подходящую родословную.

Но с другой стороны, обратим внимание на тот факт, что никто из современников нашего героя, никто из мемуаристов не сетовал на то, что им, представителям древних фамилий, приходилось подчиняться выскочке из бывших истопников в период службы Ростопчина при дворе Екатерины II и тем более при его возвышении в период царствования Павла I. Потомки Рюриковичей, служившие императорским особам, с ревностью следили за выскочками. Достаточно посмотреть на отклики по поводу возвышения бывшего брадобрея Кутайсова или сожаления Кутузова по поводу того, что приходилось подавать кофе в постель Платону Зубову, чтобы понять: родословная Федора Васильевича Ростопчина не вызывала сомнений.

Ненавидевший Ростопчина граф Никита Петрович Панин в 1814 году в записке «Мои сношения с Ростопчиным» сообщил о предке Федора Васильевича, который в 1707 году указом Петра Великого был сослан на работы в кандалах за лжесвидетельство[10]. Упомянутый указ находится в Полном собрании законов Российской империи под номером 2179.

Впрочем, вместе с благоприобретенной родословной можно было приобрести и каких угодно предков.

Как бы то ни было, а судьба Федора Ростопчина была типичной для дворянских отпрысков конца XVIII века. Он рано лишился матери. Как уже было сказано, Надежда Александровна Ростопчина, урожденная Крюкова, умерла в 1766 году вскоре после рождения второго сына, Петра. Детство и юность наш герой провел в селе Козьмо-Демьянске, окруженный иностранными боннами и гувернерами. Он овладел в совершенстве французским и немецким языками. Но благодаря священнику Петру и няньке Герасимовне проникся русским духом и усвоил русскую культуру[11].

Предположительно, в 1784 году юный Ростопчин встретил и полюбил Варвару Алексеевну Хованскую. Но пятнадцатилетняя княжна отдала предпочтение князю Кириллу Александровичу Багратиону. В этом браке она родила двоих сыновей и умерла 18 апреля 1788 года, будучи 19 лет от роду.

Было ему 10 лет, когда по ходатайству отца записали его в лейб-гвардии Преображенский полк. По обыкновению славных екатерининских времен, пока юноша получал домашнее образование, служба шла своим чередом. В 1775 году он был капралом, в 1776-м – фурьером, а в 1777-м – сержантом. В 1782 году он уже был прапорщиком, а в 1785 году явился на действительную службу и сразу же стал подпоручиком.

Через год Ростопчин взял продолжительный отпуск. Отпуск молодым офицерам, только что приступившим к службе, предоставлялся при условии продолжения образования, что соответствовало намерениям Федора Ростопчина. Учиться он хотел за границей. Благодаря финансовой поддержке со стороны отца Федор Ростопчин отправился в Европу продолжить образование. Пребывание за границей длилось два года – с 1786-го по 1788-й, меж тем служба продолжала исправное движение: в 1787 году ему было присвоено звание поручика[12].

Во время путешествия Ростопчин обзавелся крайне полезными для себя знакомствами с русскими дипломатами. В столице Пруссии наш герой был представлен посланнику графу Сергею Петровичу Румянцеву и его предшественнику князю Владимиру Сергеевичу Долгорукову, который еще находился в Берлине. Здесь же Федор Ростопчин подружился с Сергеем Николаевичем Долгоруковым, племянником князя В.С. Долгорукова.

Граф Сергей Петрович Румянцев сочинял небольшие пьесы и басни на французском и русском языке. Вероятно, он поощрял литературные опыты Федора Ростопчина. Позднее, в период проживания в Москве и в бытность московским градоначальником, Федор Васильевич Ростопчин стал частым гостем Сергея Петровича Румянцева. В его доме на Маросейке собиралось московское светское общество. Здесь Ростопчин исполнял свои короткие пьесы и рвал их тут же по прочтении.

В Лондоне Ростопчин познакомился с графом Семеном Романовичем Воронцовым. С графом Сергеем и графом Семеном, как Румянцева и Воронцова называли друзья, наш герой сохранял дружеские отношения на протяжении всей жизни.

Семен Романович Воронцов с большим радушием принимал молодых путешественников из России, полагая, что знакомство с Англией является важной частью образования. Молодые Федор Ростопчин и Виктор Кочубей, племянник графа Безбородко, произвели на него особенно благоприятное впечатление. «Если бы наши молодые люди походили на гг. Ростопчина и Кочубея, – делился Семен Романович с братом, – так мы могли бы только надеяться на будущее. Но ведь это исключения, а вообще те из молодежи, которые не испорчены сердцем, испорчены со стороны ума»[13].

Единственное, что было общего у графа Семена Романовича Воронцова и Федора Васильевича Ростопчина, это любовь к России. Во всем остальном, начиная от возраста и заканчивая взглядами и темпераментом, они были полными противоположностями. «…Эти два человека могли сходиться разве как сходятся крайности, – что ничуть не вредило гармонии отношений» – так охарактеризовал их дружбу биограф графа Воронцова[14].

В Пруссии Ростопчин усердно изучал математику и фортификацию, посещал лекции в Лейпцигском университете, брал частные уроки в Берлине. Его преподавателем по математике стал Максимилиан Салвемини, сын знаменитого немецкого математика и астронома итальянского происхождения Джованни Франческо Мауро Мельхиоре Салвемини ди Кастильоне, более известного под именем Иоганн Кастильоне. Преподаватель был крайне популярен, и записаться к нему было непросто. Но Ростопчин проявил настойчивость. «Для математики я захотел учиться непременно у Кастильона-сына», – сообщал он в письме князю Сергею Николаевичу Долгорукову[15]. Максимилиан Салвемини преподавание математики совмещал с занятиями музыкой. В историю он вошел как музыкант, теоретик и историк музыки.

Уроки фортификации Ростопчин брал у гражданина Беллера. Разработки последнего позднее вошли в учебник «Сведения о полевой фортификации, необходимые для офицеров, предложенные г. Годи, приумноженные гражданином Беллером, переведенные и вновь дополненные капитаном Н. Петряевым, экспедитором по ученой части в Департаменте водяных коммуникаций». Названный труд издан был в 1802 году в Санкт-Петербурге.

Учеба занимала дни напролет с 7 утра до 7 вечера с двухчасовым перерывом на обед с 1 до 3. Впрочем, несмотря на напряженное расписание занятий, не чурался Ростопчин и уроков совершенно иного свойства. В Берлине он играл в карты, а в Англии брал уроки кулачного боя[16]. Вряд ли, конечно, отец нашего героя, провожая сына в Европу за знаниями, имел в виду науку мордобития. Да и азартные игры не предполагались в качестве предмета.

В записках «Путешествие в Пруссию» Ростопчин сообщал, что ввозить карты в королевство Фридриха Вильгельма II было опасно. Если не откупишься, дав талер, таможенники перетрясут походные сундуки в поисках запрещенного. Владельцев карточных колод за игру в карты штрафовали на 100 талеров[17]. Но строгие меры не помогали. Только-только завершилось правление Старого Фрица, как называли Фридриха II Великого. Корона перешла к его племяннику Фридриху Вильгельму II. Он с воодушевлением принялся отменять налоги, раздавать ордена и обустраивать жизнь своей фаворитки, прусской мадам Помпадур, Вильгельмины Энке, графини Лихтенау. О начинающемся упадке прусское общество еще не ведало. Время проводили весело, азартные игры процветали.

Ростопчину везло. Играя, он выигрывал и сумел не промотать папенькины денежки. А однажды будущий граф выиграл в карты свою судьбу. Тогда, конечно, он этого еще не знал. А было так.

В Берлине Ростопчин обыграл прусского майора. Денег у последнего не оказалось, однако представление о карточном долге как о долге чести наличествовало. Пожилой майор отвел в сторону удачливого соперника и пригласил к себе в гости, чтобы договориться. Ростопчин принял приглашение. Дома майор показал молодому человеку внушительную коллекцию оружия, доспехов и военных костюмов. В собрании находились экспонаты начиная с глубокой древности. На стоявшем особняком столе были выставлены фигурки солдат и офицеров. Майор привел в действие специальный механизм, и кукольная армия начала совершать передвижения и перестроения.

Всю эту коллекцию старый майор предложил молодому Ростопчину в качестве уплаты карточного долга. Для приличия будущий граф пытался отказаться, но не слишком убедительно, по крайней мере, прусский майор легко настоял на своем решении. Коллекцию редкостей бережно упаковали в ящики и отправили морем в Санкт-Петербург.

А сам Ростопчин продолжил путешествие по чужим краям.

Коллекцию он увидел много позднее, когда вернулся на родину. Ростопчин расставил экспонаты в своей квартире, и его дом стал местом ежедневного паломничества офицеров. Слухи о необычной коллекции докатились до наследника престола. К Ростопчину пожаловал адъютант цесаревича и объявил, что его высочество желает видеть собрание редкостей и для того намерен почтить поручика визитом. Будущий граф возразил, что сочтет за честь доставить экспонаты ко двору наследника.

В назначенное время он привез коллекцию и расставил предметы в покоях цесаревича. Павел Петрович пришел в восторг. Он предложил Ростопчину продать коллекцию. Будущий граф отказал, он оказался счастлив передать ее в дар его высочеству. Цесаревич кинулся обнимать и целовать гостя. С этой минуты Ростопчин прослыл, во-первых, знатоком военного дела и, во-вторых, преданным Павлу человеком. Первое – предмет дискуссий, второе сомнению не подлежит. (Историю о коллекции, выигранной в карты и подаренной наследнику престола Павлу, приводит М.А. Дмитриев в книге «Мелочи из запасов моей памяти», при этом он ссылается на рассказ самого графа Ростопчина.) Но все это в скором будущем. А пока гвардии поручик Ростопчин плывет через Па-де-Кале. Впереди белые утесы Дувра.

В Англии Федор Ростопчин посещает театры. В «Друри-Лейн» он наслаждается чудесным голосом Элизабет Биллингтон. «Биллингтониха, во всей красе своей упитанности, но в изнеможении от какой-то мнимой болезни, сидит в просторном кресле», – писал о ней Эрнст Теодор Амадей Гофман[18].

Но интересы Ростопчина распространяются не только на те заведения, куда принято приходить «в башмаках, белых шелковых чулках и с треугольной шляпой».[19] Англичанам в отличие от пруссаков не нужны карты, чтобы устроить азартное зрелище. Достаточно, чтобы собрались два джентльмена, будьте уверены, они найдут повод держать пари.

В компании с графом Комаровским Ростопчин посещает петушиные бои и, что более интересно, поединки кулачных бойцов. Парламент запретил подобные развлечения в городах и селах. Букву закона в Англии чтут. Устроители организовали поединок в чистом поле. Тысячи экипажей всех мастей отправились к назначенному месту. Среди них портшез, в котором прибыли Ростопчин и граф Комаровский. Соперниками оказались знаменитые бойцы англичанин Жаксон и ирландец Рейн. На радость зрителей бой выдался напряженным. Победа склонялась то на сторону англичанина, то ирландца, соответствующим образом менялись и ставки. Наконец Рейн сдался. Ликующая толпа ринулась на помост. Жаксона триумфально понесли на руках.

Побежденного Рейна увозит карета. Ростопчин и Комаровский следуют за ней. Они прибыли в трактир, где врач позаботился о Рейне. Получив сведения о месте проживания бойца, друзья покинули заведение.

В течение нескольких дней Ростопчин следил по газетам за состоянием здоровья побежденного бойца. Когда появилось сообщение о выздоровлении Рейна, Ростопчин отправился к нему брать уроки кулачного боя.

Во все времена Европа покоряла сердца и умы многих российских путешественников. На Федора Васильевича Ростопчина заграница произвела двойственное впечатление. С одной стороны, по его собственному выражению, он испытывал «злобу и раскаяние, что поехал в чужие края»[20].

Но с другой стороны, Ростопчин пришел к выводу, что служить родному Отечеству можно и лучше вдалеке от него. В будущем наш герой предпримет немало усилий, чтобы оказаться на службе в заграничном посольстве. Старания его окажутся тщетными.

К периоду путешествия Ростопчина относятся и его первые из ныне известных литературных опытов. Прежде всего, речь идет о путевых заметках «Путешествие в Пруссию». Впервые эти записки увидели свет в 1849 году, через 23 года после смерти автора. Они были опубликованы в журнале «Москвитянин», который издавал Михаил Петрович Погодин.

Скорее всего, Федор Васильевич Ростопчин не задумывался о какой-либо литературной судьбе путевых записок. Он писал для себя и предполагал остаться единственным читателем и критиком своих заметок.

Вольно или невольно влияние на стиль оказали романы Лоренса Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» и «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Многие образы из сочинений Стерна перекликаются с персонажами заметок Ростопчина. В записках есть прямые ссылки на произведения английского писателя. Влияние Лоренса Стерна отражалось на творчестве нашего героя даже спустя 16 лет после создания «Путешествия в Пруссию». Предвосхищая замечания читателей, Ростопчин заметил, что о написанной в 1812 году повести «Ох, французы!» кто-нибудь скажет: «Дурное подражание Тристрама Шанди»[21].

По всей вероятности, романы англичанина и подали нашему герою идею написать путевые записки. Федор Васильевич впервые совершал заграничное путешествие. Не исключено, что первоначально он знакомился с Европой по произведениям Лоренса Стерна. Представления о Европе начали складываться благодаря впечатлениям от прочитанного. И эти представления, еще совсем свежие, еще только готовые превратиться в стереотипы, заменяются живыми образами, которые встречает наш герой в настоящем путешествии. Они становились для путешественника точками отсчета, объектами узнавания. Но тут же он подмечал что-то новое, дополнял книжные представления собственными наблюдениями и новые впечатления облекал в собственные заметки, меткие и ироничные.

Вот, к примеру, описание денежных поборов, которым подвергается путешественник. На каждом шагу от проезжающего требуют каких-то уму непостижимых выплат, которые можно классифицировать и составить специальный справочник. Федор Ростопчин перечислил восемь видов поборов, которые приходилось выплачивать разного рода субъектам, промышлявшим на почтовых станциях. Последний из поборов наш герой назвал «экспедицион-гельд». Это подаяние, которое выпрашивал у отъезжавшего путешественника инвалид, ветеран войны.

«Экспедицион-гельд – берет Христа ради инвалидный унтер-офицер, определенный к почте в награждение за его службу. Он при отъезде подходит к проезжему, протягивает руку и просит двух грошей. Сии инвалиды приводили мне всегда на память монаха, что просит милостыню у Стерна в Кале»[22].

Собственно, со встречи с монахом в Кале и начинается «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Лоренса Стерна. «…Ко мне в комнату вошел бедный монах ордена святого Франциска с просьбой пожертвовать на его монастырь»[23].

Тут же читатель видит, как Федор Ростопчин противопоставляет свои впечатления, восприятие и мысли рассуждениям Лоренса Стерна. Наш герой проявляет сочувствие к унтер-офицеру, находит утешительным, что ветеран войны обрел кров и способ пропитания при почтовой станции. Лирический герой Лоренса Стерна отказывается жертвовать монаху. Даже одухотворенный вид францисканца, его голова, как бы писанная великими художниками, становятся объектами едких насмешек. «Каким образом досталась она [голова. – Л.М. Портной] монаху его ордена, ведает только небо, уронившее ее на монашеские плечи; но она подошла бы какому-нибудь брамину, и, попадись она мне на равнинах Индостана, я бы почтительно ей поклонился»[24].

Сочинения Лоренса Стерна пользовались популярностью и оказывали большое влияние на просвещенное общество в XVIII и XIX веках. Прямые ссылки на роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» читатель находит и в сочинении Николая Михайловича Карамзина «Письма русского путешественника», написанном в одно и то же время с записками Федора Ростопчина «Путешествие в Пруссию». Позднее, в конце первой четверти XIX века, Яков Иванович де Санглен, сменив поприще секретной полицейской службы на литературную деятельность, написал книгу «Отрывок из жизни и мнений нового Тристрама». В 2005 году английский режиссер Майкл Уинтерботтом снял фильм по мотивам романа Лоренса Стерна «A Cock and Bull Story». В российском прокате лента появилась под названием «Тристрам Шенди: История петушка и бычка».

С самого начала Федор Ростопчин показал самостоятельность, свободу в литературном творчестве. Возможно, этому способствовало то, что он не предназначал свои заметки для публикации и остался свободным от влияния литературных канонов своего времени. Мы уже видели, как, сравнивая свою встречу с инвалидом и эпизод с монахом-францисканцем Стерна, Ростопчин противопоставил свое сочувствие черствости лирического героя английского писателя.

«Путешествие в Пруссию» и по стилю, и по композиции выглядит антитезой роману «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Сочинение английского писателя – это своего рода «постмодернистский» опыт того времени. Роман, громоздкий по объему и по стилю изложения, стал таковым не в силу литературной традиции, как может показаться современному читателю, а в силу особого замысла автора. В этом смысле этот роман можно назвать «Улиссом» XVIII века. Одним из центральных в романе стало рассуждение, получившее название «парадокс Тристрама Шенди». Заключается оно в том, что, добравшись до середины четвертого тома, герой романа признает, что ему требуется год на описание одного дня своей жизни. «Отсюда неизбежно следует, с позволения ваших милостей, – обращается лирический герой к читателям, – что, чем больше я пишу, тем больше мне предстоит писать – и, стало быть, чем больше ваши милости изволят читать, тем больше вашим милостям предстоит читать».

Лоренс Стерн ведет путаное повествование, различными рассуждениями и аллюзиями то и дело прерывая не только сюжетную линию, но и отдельные предложения. Немудрено, что роман остался незаконченным. Что не помешало ему, выражаясь современным языком, стать культовым.

Эту стилистическую особенность романа любопытным образом отобразил в фильме режиссер Майкл Уинтерботтом. Сюжетная линия киноленты то и дело прерывается появлением в кадре членов съемочной группы, снимающей сам фильм, и родственников артистов. Нарушается атмосфера XVIII века. Персонажи XXI века, врываясь в кадр, то пускаются в философские рассуждения, то отвлекают артистов для решения текущих бытовых проблем.

Совершенно иной стиль избрал Федор Ростопчин. Его путевые описания носят характер очень кратких, но емких заметок. В этом смысле стиль записок заметно отличается от частных писем нашего героя, при написании которых он не жалел времени и слов для пространных рассуждений и перечисления подробностей.

При этом очевидно, что такой способ изложения «Путешествия в Пруссию» избран отнюдь не по причине поспешности. Отточенные предложения, афористичный язык свидетельствуют о продуманном замысле, а не о стремлении побыстрее зафиксировать увиденное. Наш герой вел и обычный дневник путешественника, известный ныне под названием «Берлинский дневник» и не представляющий интереса с точки зрения литературы. Зато в «Путешествии в Пруссию» Федор Ростопчин показывает, что вместо тяжеловесных, многостраничных описаний достаточно нескольких слов, чтобы какая-нибудь «лужайка мигом всплыла в памяти и загорелась живыми красками перед мысленным взором»[25].

Среди прочих объектами иронии и остроумия Лоренса Стерна стали почтовые служащие. И это естественно, поскольку каждый путешественник в давние времена на протяжении пути чаще всего сталкивался со всевозможными почтарями, почтмейстерами и прочими чиновниками почтовых станций и получал возможность сравнивать, находить общее и подмечать особенности представителей всей этой братии из разных стран. Все эти почтмейстеры и станционные смотрители давали с избытком поводов для раздражения, но в свою очередь становились объектами сатиры. Писал о них и Карамзин, и Радищев, и многие другие. Не пожалел юмора для них и Федор Ростопчин. И здесь вновь напрашивается сравнение с Лоренсом Стерном. И Ростопчин, и английский писатель, описывая мытарства путешественника, проводят параллели с самыми страшными страданиями, которые обязан выдержать человек, – страданиями во имя религиозной веры. «А так как поблажка эта была резонной и в христианском духе, – то отказать ему в ней без всяких причин и оснований – и, стало быть, дать пищу для толков о нем как о первом Шенди, не покружившемся по Европе в почтовой карете только потому, что он парень придурковатый, – значило бы поступить с ним в десять раз хуже, чем с турком», – написал Лоренс Стерн[26]. «Несчастный русский путешественник, плачь и сокрушайся о ямщиках! Забывай, что лошадь может бежать рысью и скакать! Мужайся и терпи! Ты знаешь, как варвары мучают христиан; но их искупают из плена, а тебя ничто спасти не может», – читаем мы у Ростопчина[27].

Не откажем себе в удовольствии обратиться еще к одной зарисовке Федора Ростопчина, посвященной нравам на прусских почтовых станциях. «Почта сия есть мучение несносное, а почтмейстер тиран бесчеловечный. Ни просьба, ни ласка, ни слезы, – ничто его не трогает. Несмотря ни на что, он испускает из себя сквозь дым слово “глейх” (тотчас). Сей глейх служит ответом на всё и продолжается полтора часа. Иные, рассердясь, хотели их бить, но после были отвезены, на той же почте и еще тише обыкновенного, под суд и подвергли себя наказанию законов. Некоторые их бранили, но тогда почтмейстеры, положа трубку, принимались вытаскивать съеденную ржавчиною шпагу и угрожали отмщением за оскорбление почтовой их чести»[28]. Здесь нельзя не вспомнить строки великого Александра Сергеевича Пушкина: «Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подъячим или, по крайней мере, муромским разбойникам?»[29]

По мнению исследователей творчества Федора Васильевича Ростопчина, заметки «Путешествие в Пруссию» написаны намного позднее времени самого путешествия, приблизительно в 1794 году. Бытует точка зрения, что поводом для написания заметок послужила публикация «Писем русского путешественника» Николая Михайловича Карамзина.

Вероятнее всего, в окончательном варианте заметки были записаны, действительно, позднее, в начале 90-х годов XVIII века. В известной степени это подтверждает само произведение Ростопчина, поскольку в нем автор упоминает гибель родного брата, случившуюся в августе 1789 года.

Однако, как может судить читатель, заметки написаны языком столь живым и ярким, что оставляют впечатление писанного «по горячим следам», а не по прошествии нескольких лет. Я склонен думать, что так называемый «Берлинский дневник» оставался сухим перечнем событий. А заметки «Путешествие в Пруссию» все же составлялись параллельно, поскольку всегда остроумный и вечно охваченный страстью писать Ростопчин не мог не оставить заметок о своем путешествии. Не исключено впрочем, что первоначально они существовали в виде задумок, в виде ироничных замечаний и острот, которые Ростопчин хранил в памяти, а на бумаге изложил позднее.

Но если толчком к написанию путевых заметок стала публикация Карамзина, то возникает вопрос, почему Ростопчин не написал заметок о шведской войне, о путешествии в Яссы, о работе над подписанием мирного договора с Оттоманской Портой? Во всех этих событиях наш герой успел поучаствовать к моменту выхода в свет сочинения Карамзина. Обо всех этих событиях Федор Ростопчин писал много и обстоятельно, но в частных письмах. Он вполне мог переложить некоторые фрагменты из личной переписки в заметки, которые отражали бы более свежие впечатления. От написания же воспоминаний о Пруссии веяло бы явным подражанием, по крайней мере, с точки зрения избранной темы. Творческая же деятельность Ростопчина всегда отличалась оригинальностью.

Но в любом случае представляет интерес сравнение «Путешествия в Пруссию» Ростопчина с «Письмами русского путешественника» Карамзина. Николай Саввич Тихонравов, один из первых исследователей творчества графа Ростопчина, провел такое сопоставление и сделал однозначный вывод в пользу нашего героя. «Путешествие в Пруссию», по его мнению, стало более значительным произведением, чем сочинение будущего историографа.

Николай Михайлович Карамзин старательно следовал законам сентиментального жанра. Отправившись в заграничное путешествие, его литературный герой еще не успел проехать через городскую заставу, как уже предался сильной грусти от расставания с отчим краем, родными и близкими, а сочинитель на нескольких страницах изливал «нежнейшие свои чувства» и «выплакивал сердце»[30].

Видит бог, для Николая Михайловича Карамзина было бы полезнее, если бы Ростопчин своими заметками подтолкнул бы его к написанию «Писем русского путешественника», а не наоборот. Ибо тогда был бы шанс, что Карамзин взял бы на вооружение слова нашего героя: «Он объяснил свои чувства простым языком; но простое красноречие выразительно»[31].

А сравните описания городов. Вот путешественник Карамзина приближается к Цюриху. «С отменным удовольствием подъезжал я к Цириху; с отменным удовольствием смотрел на его приятное местоположение, на ясное небо, на веселые окрестности, на светлое, зеркальное озеро и на красные его берега, где нежный Геснер рвал цветы для украшения пастухов и пастушек своих; где душа бессмертного Клопштока наполнялась великими идеями о священной любви к отечеству, которые после с диким величием излились в его “Германе”; где Бодмер собирал черты для картин своей “Ноахиды” и питался духом времен патриарших; где Виланд и Гете в сладостном упоении обнимались с музами и мечтали для потомства, где Фридрих Штолберг сквозь туман двадцати девяти веков видел в духе своем древнейшего из творцов греческих, певца богов и героев, седого старца Гомера, лаврами увенчанного и песнями своими восхищающего греческое юношество, – видел, внимал и в верном отзыве повторял песни его на языке тевтонов»[32].

Что и говорить, за этими строчками видишь жадного до впечатлений, google-опытного путешественника, на подъезде к Цюриху уткнувшегося в iPad. Но во времена Карамзина переносных компьютеров точно не было. А потому от его сочинения веет пыльными справочниками и кабинетной затхлостью.

Насколько же ярче слова Федора Васильевича Ростопчина: «Город Цилинциг мал, дурен и ничего не заключает примечания достойного; в нем, так как и во всех немецких маленьких городах, лучшие строения – ратуша, кирка и почтмейстеров дом»[33].

Не Карамзин, а Ростопчин почувствовал и предвосхитил русскую словесность. Только что приведенная цитата для нас, читателей XXI века, звучит так же современно, как, например, написанное Ильфом и Петровым. Сравните сами: «В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть»[34].

Возникает вопрос, почему литературный стиль нашего героя стал таким простым, близким к обычной речи, но в то же время изящным? «А потому, – отвечают исследователи его творчества, начиная с Николая Саввича Тихонравова, – что Ростопчин не занимался литературой профессионально, по крайней мере, в период написания “Путешествия в Пруссию”», писал не для публики, а для себя».