Сахаров. «Кефир надо греть». История любви, рассказанная Еленой Боннэр Юрию Росту бесплатное чтение

© Ю.М. Рост, текст, фотографии, 2018

© Б.В. Трофимов, дизайн, 2018

© Сахаровский центр, комментарии, 2018

© ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, оформление, 2018

Юрий Рост. Будешь третьим

У нее была своя жизнь, но мы связываем судьбу Елены Георгиевны Боннэр с великим российским гражданином Андреем Дмитриевичем Сахаровым.

Не всю.

С Сахаровым я познакомился в начале марта семидесятого. Он овдовел и жил с детьми возле института, который носит имя Курчатова, с которым работал над созданием ядерной бомбы. Три Золотые звезды Героя труда еще хранились в ящике стола. Сфотографировав и побеседовав с Андреем Дмитриевичем, я ушел из его квартиры и жизни, как элементарная частица его опыта общения (в ту пору еще не богатого), чтобы потом, спустя шестнадцать лет, встретить его на Ярославском вокзале после ссылки из Горького и на следующий день постучать в незапертую дверь с единственной уцелевшей фотографией той, старой, съемки (чуть ли не первой легальной) в качестве знака, что я не засланный казачок, а журналист. (Хотя кто сказал, что нельзя совмещать профессии?)

Дверь мне открыла энергичная женщина в очках с толстыми плюсовыми стеклами. Я видел ее накануне. Она первой вышла из вагона поезда № 37 и весело, но решительно скомандовала зарубежным журналистам, засверкавшим блицами:

– Нечего меня снимать. Сейчас выйдет Сахаров – его и снимайте!

Теперь Боннэр стояла в дверях.

– Ну?

Я предъявил довольно большую карточку Сахарова семидесятого года с дарственной надписью и датой.

– Десятое марта семидесятого года? Мы были еще не знакомы с Андреем Дмитриевичем. Я впервые увидела его осенью.

– У него была темно-зеленая рубашка с галстуком, а вместо верхней пуговицы – английская булавка, – сказал я.

– При мне, – с вызовом ответила Боннэр, – все пуговицы у него были пришиты. Входите.

Она впервые увидела его в конце семидесятого на судебном процессе в Калуге над диссидентами Вайлем и Пименовым, куда правозащитников не пускали, а Сахарова остановить милиция не решалась. И поначалу он ей не понравился своей обособленностью.

К пятидесяти годам он был вдов. Жена Клавдия Алексеевна умерла от рака, и Сахаров отдал свои сбережения на строительство онкоцентра, чтобы там могли спасать других жен и мужей. У него осталось трое детей: две взрослые дочери Татьяна и Люба и двенадцатилетний сын Дмитрий.

У Елены Георгиевны двое своих – Алексей и Татьяна.

Два взрослых человека полюбили друг друга, но сахаровские дети и после свадьбы в 1972 году не приняли мачеху. Да она и не очень старалась преодолеть отчуждение. Большой семьи не случилось. А любовь была.

Вечерами они раскладывали на кухне лежанку на книгах и радовались друг другу. В двух других комнатках, насквозь смежных, ночевали взрослые дети и мама Елены Георгиевны – старая большевичка. Летними рассветами Люся в халате и тапочках выходила с Андреем Дмитриевичем на мост через Яузу и ловила такси своему мужчине, которому надо было вернуться домой к детям. Как у людей.

На «объекте» он больше не работал – участие в диссидентском движении и работа «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» сильно насторожили партию и правительство и настроили их агрессивно к одному из отцов отечественной водородной бомбы.

Потом разнообразные толкователи судеб будут писать и говорить о вредном влиянии бывшего врача-педиатра, фронтовой медсестры и бывшего члена КПСС, дочери двух заметных революционеров, на ученого-атомщика. И будет это полной ерундой.

На Сахарова даже в бытовом плане повлиять было сложно, а уж корректировать его идеи – тут любовь, власть, репрессии были бессильны.

Как-то я сказал ему:

– Вы бы, Андрей Дмитриевич, в своих требованиях и предложениях некий приемлемый для вас компромисс могли бы допустить.

– Знаете, Юра, в моих предложениях и требованиях этот компромисс уже заложен.

Они были счастливы. Да, точно были. Восемь лет до Горького. И в Горьком, несмотря на слежку, голодовки и болезни.

Они держались вдвоем и вдвоем вернулись в 1986 году в конце декабря в Москву.

Она вышла первая. Он – следом в сбитой набок меховой шапке.

Войдя в их квартиру с фотографией-«пропуском», я задержался там на долгие годы. Писал очерки, снимал (увы, немного – где-то около полутысячи негативов сохранилось) и беседовал.

Однажды Андрей Дмитриевич прочел мне лекцию – вторую, кажется, в жизни. Первой были удостоены студенты-физики. Но она оказалась слишком сложной в его изложении. Я и вовсе ничего не разобрал – ясно было только, что он говорил по-русски. Боннэр, которая жарила котлеты и усвоила не больше меня, повернулась от плиты и сказала:

– Ты понял, о чем тебе говорил великий физик современности?

– Люся, – сказал Сахаров серьезно, – может, я и мог бы стать великим ученым, если бы занимался только физикой, а не проектом.

Елена Георгиевна интонацию уловила и возражать не смела.

Они вообще умели слушать друг друга.

Опыт литературного секретаря помогал ей стилистически редактировать (весьма щадяще) сахаровские тексты, и они часто сидели на кухне, разбирая бумаги. Она была своеобразным фильтром, охраняющим академика от огромного потока просьб.

Пока он работал на «объекте», государство берегло его пуще глаза. Он не мог сам пойти в музей, в театр, прогуляться по городу. Сахаров не умел плавать и кататься на велосипеде. Боннэр проживала с ним его новую жизнь, а когда Андрея Дмитриевича не стало, начала проживать и ту, что была задолго до нее.

Писала книги о его семье, о своей, готовила к печати его тексты. Последние годы она жила в Бостоне рядом с детьми, внуками и врачами, которые ее лечили. Там она придумала и осуществила «параллельную биографию». Параллельную той, что когда-то написал Андрей Дмитриевич.

Как-то летом я пришел на сахаровскую кухню и предложил Боннэр вспомнить всю ее жизнь с Сахаровым. Честно.

– Говорим обо всем без запретных тем. Я расшифровываю и отдаю вам. Вы что хотите вычеркиваете.

– Но и ты мне говоришь все!

Весь июнь мы сидели на кухне, ели приготовленные ею котлеты и говорили о жизни и любви. Получилось 650 страниц машинописного текста. Я отдал его Елене Георгиевне и через несколько месяцев получил один экземпляр обратно с правкой фамилий и дат, со вставками и без единого сокращения.

«Делай с ним (текстом) что хочешь и разреши мне использовать его для параллельного дневника». Я закавычил смысл, а не точные слова. Дневник напечатан. Мой текст лежит перед вами. В нем нет купюр. Все откровенно. В рукописи сокращены чрезмерные подробности политической жизни того времени, которые известны и без нас.

Все важнейшие события, происходившие в стране и мире, оказались фоном, на котором развивалась последняя жизнь мужчины и женщины. Последняя их любовь. Собственно, они всегда фон, что бы ни думали их творители. В центре мира человек.

Я благодарен Елене Георгиевне за то, что она доверилась мне, и следовательно вам. Печатая этот текст, я гашу свой долг перед ней. Согласитесь, было бы свинством оставить в архиве живое слово, предназначенное мне лишь отчасти.

Разговорный стиль сохранен, чтобы вы, пристроившись на кухонном диване в квартире на улице Чкалова (так она называлась тогда) могли почувствовать себя третьим участником наших более чем откровенных бесед.

первый день //

ЮР Я думаю, что сегодня возьмем самые первые фотографии, и вы уйдете вглубь, куда хотите, в свою жизнь, в жизнь Сахарова. Мы будем плавать вольно, привязываться ко времени не будем, фотографии – повод для того, чтобы вы вспомнили. Вы можете вспоминать все, что было в других книжках, это меня абсолютно не волнует. Потому что вы все равно вспомните иначе. В разговоре лучше вспоминается, не так, как в письме. Абсолютно ничего не бойтесь, никаких разговоров, потому что ни одной строчки не будет напечатано без вашего ведома, это вы знаете сами. И я знаю.

ЕБ Дай вон ту, как я понимаю, с нее и начинать.

ЮР Да, с нее мы и будем начинать. Сидим на этой кухне, на которой проведено много замечательных дней. Вообще тут очень много чего произошло, и здесь мы начинаем вот эту самую книжку.

Так получилось, что мы, вы и я, познакомились с Сахаровым в один год. Вы знаете, как я к Сахарову попал? Я вам не рассказывал?

Благодаря Капице1 попал. Мой друг и выдающийся журналист, в том числе и научный, Слава Голованов меня познакомил – и Капица раза два в год приглашал к себе – там ужин. Там дом, конечно, не чета вашему. Там был настоящий особняк, английский, все как надо, камин впервые я увидел с мраморным фризом; он сидел в мягкой рубашке, что-то рассказывал.

У него была единственная мечта в жизни – это Нобелевская премия, а все остальное его абсолютно мало волновало. Он вообще был англоман такой после Кавендишской лаборатории, и где-то на даче у себя, на Николиной Горе – у него была небольшая мастерская-лаборатория – он там что-то делал, какие-то приборы. У него был острый такой экспериментаторский ум. И он сказал, что он создал прибор, где существует устойчивая плазма, «Ниготрон». В этот раз мы пришли с Володей Губаревым, который стал что-то спрашивать про всю эту историю, действительно, в этом «Ниготроне» устойчивая плазма держалась каким-то образом.

ЕБ Андрюша сказал, между прочим, когда я что-то вякнула – вот тебе дадут за «Токамак» с высокотемпературной плазмой когда-нибудь Нобелевскую премию, он сказал – нет, я до этой премии не доживу, это будет, наверное, году в 2025-м.

ЮР А может быть, оно так и будет. Ну, поскольку эта плазма, которую удержал Петр Леонидович, тем не менее, претендовала на научное открытие, Губарев его спрашивает: а кто бы вот мог прокомментировать ваше открытие? Конечно, надо знать Капицу. Он мог бы сказать: Тамм2, Черенков3 или Басов4. В конце концов он мог произнести любое легальное имя. Но Капица не таков был, он сказал так: лучше Сахарова вам никто это и не оценит. А в этот момент, это 70-й год: шум по поводу «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» – такое название только Сахаров мог дать, чтобы невозможно было его запомнить! И сахаровское имя на слуху интеллигенции уже появилось, и уже первые пошли передачи.

ЕБ Радио «Свобода» и все остальные.

ЮР То есть опасность уже оно вызывало у нормального человека, это имя. Я говорю: ну, вы позвоните Андрею Дмитриевичу, чтобы он нас пустил, потому что мы так придем, а чего он нас, с какого рожна примет. Он тут же взял телефон, нам сказали адрес, и мы поехали.

Володя настаивал на том, чтобы я ехал, но я сам хотел. Я даже не понял, в чем дело, но я почувствовал, что это мой тип. Вы же видели, мы с ним очень хорошо контачили.

Мы приехали в квартиру у Курчатовского института, вошли в комнату первую, направо, где застекленные двери. Помню, я по столу провел, там был нормальный слой пыли, это точно. И была маленькая собака, то ли такса…

ЕБ Такса, Малыш называлась.

ЮР Которая грызла мне ноги. И я ее под столом все время отодвигал. У меня тогда был аппарат «Зенит». Я говорю: можно я вас всех поснимаю. Он улыбнулся и сказал: пожалуйста, снимайте. Темно там было, освещения не хватало. А Губарев расспрашивал про этот «Ниготрон». Сахаров рассмеялся, я это помню, и сказал: ну какая высокотемпературная плазма. Нет, это очень интересное изобретение, потому что все делают в вакууме, а он в вихревых потоках. Губарев кивал головой, а я фотографировал. Потом…

Я помню, там были обои очень какие-то обычные. И они мешали, эти обои, фон был, я поэтому при печати все эти обои закрывал руками, чтобы он был на белом фоне у меня, чтобы он был лучше виден. И помню, что он был в зеленой рубашке, словно армейской, но не армейской. Вместо верхней пуговицы была английская булавка. Причем я хотел так изловчиться, чтобы ее было видно, ну, как в жизни. Я и Капицу снял так – вальяжно сидит, такой роскошный камин, у него там из-под брюк кальсоны чуть ли не видны.

На следующий день позвонил опять. Говорю: Андрей Дмитриевич, это Юра Рост из «Комсомольской правды», вот я хотел занести вам фотографии. Ну, приходите. Я приехал, и мы с ним сидели и разговаривали. А поскольку я не старый большевик, я не помню, что Ленин точно говорил. По ощущению, ни о чем как будто бы, мы разговаривали где-то минут, наверное, сорок. Причем, я все прорывался встать, а у меня было такое ощущение, что ему не с кем поговорить и он с удовольствием со мной разговаривал на самые разные темы.

Я ему отдал кучу этих фотокарточек. Какие-то он рассматривал дольше. Вот эту фотографию, которую он вам подарил, он долго ее рассматривал. Потому что там такой ракурс. Вот если в профиль, он немножко буратинистый и немножко он такой сутуловатый, а тут такой красавец просто. И ему понравилась эта фотография.

Я помню, как вы ее мне показали. В «Комсомолке» я хранил негативы в конверте с надписью «Сахаров». Вас выслали в Горький, я ушел в «Литературку», а негативы исчезли. Осталась одна карточка с автографом. Все! Откуда я знаю, что снимал в начале марта – там дата.

А в день смерти вы посадили меня в комнату, где он лежал. А потом зашли с карточкой, затертой довольно. Твоя? Моя.

ЕБ Да, 70-й год. Но твоя фотография – 70-й год, март. А я никак не могла, даже по его версии, что он меня увидел у Чалидзе, встретиться с ним раньше лета. Потому что я пришла к Чалидзе после того, как арестовали «самолетчиков»5.

ЮР Сразу просьба, Елена Георгиевна: для того чтобы нам потом не искать, вы говорите о Чалидзе, мы потом сделаем, может быть, список и кто он, сразу, это единственное, чтобы потом нам не путаться.

ЕБ Валерий Чалидзе известный правозащитник, диссидент, и это его идея создания Комитета прав человека6. Это была вторая по времени возникновения правозащитная организация, первой была Инициативная группа по защите прав человека7 в 69-м году. И он издавал такой бюллетень, назывался «Общественные проблемы». Сказать, что интересный для широкого читателя, я не могу, но интересный тем, что в нем обсуждались вопросы взаимоотношения человека, гражданина с властью. «Самолетчиков» арестовали 15 июня.

ЮР Это вы имеете в виду Кузнецова?8

ЕБ Кузнецова и компанию. Я в этот же день полетела в Ленинград и выяснила какие-то обстоятельства их ареста. Там были интересные моменты: по радио передали, что арестовано четырнадцать человек, а мужик на маленьком аэродроме9, с которым я подружилась за «Мальборо», сказал – одиннадцать человек.

ЮР А откуда у вас было «Мальборо» в те времена?

ЕБ А у меня жевательные резинки и «Мальборо» были навалом, хотя я их не курила и не жевала. Для поездок в лагеря родственникам я их давала, там на станции можно было сунуть, и за «Мальборо» билет из Потьмы до Москвы купить; понимаешь, чисто товарный обмен. Но с самого начала была проблема найти адвокатов на эту компанию. И это был повод, по которому я пришла к Чалидзе.

ЮР Он где жил?

ЕБ Он жил на Сивцевом Вражке. В коммуналке, большая захламленная квартира. Высокомерный. Но вполне идеально, по-деловому общался. И его даже прозвали в кругу диссидентов Князь. И, по версии Андрея, он меня увидел у Чалидзе. У Чалидзе была манера разных своих гостей или людей, приходивших по делу, не представлять друг другу. Возможно, это некая тенденция конспирации. Во всяком случае, я не помню Сахарова, я бы запомнила, если бы мне сказали про кого-то, что он Сахаров. А вот Андрей говорит, что он тогда на меня глаз положил.

Сахаровская кухня была рабочим кабинетом, гостиной, приемной, столовой, а когда они оставались одни – и спальней.

И мы с Еленой Георгиевной беседовали, сидя за этим столом.

ЮР А вы в романе были или вы свободны были в этот момент?

ЕБ Я была в конце одного романа. С Ваней10 я рассталась давно, года за четыре до этого, правда, мы официально не разводились. Но отношения были, раз были дети. Он жил в Питере, мы расстались без мордобоев, и я никак не ограничивала Таню и Алешку11 в контактах с ним. И все эти годы так: то Ваня дачу где-то снимал, то ехал с Алешкой в Евпаторию, и на каникулы ребята ездили к нему, просто потому что они оба его любили, Ленинград любили, и какие-то дружки оставались. Ну, и бабушка, и дедушка там.

ЮР Где вы жили здесь, у мамы?

ЕБ Мы жили здесь в этой квартире все – Таня, Алеша, я и мама12. Вообще довольно долгая история. Мысль о переезде возникла, потому что Алеша заболел. У него маленького – еще пяти лет не было – был тяжелейший ревмокардит. Мы тогда чуть его не потеряли. И я решила, что надо менять климат, увозить мальчика из Ленинграда. Когда я переехала сюда, то мы еще не расставались. И Ваня нашу большую комнату в коммуналке, которую я перевела на его имя – был суд для перевода комнаты – на Москву поменял. И судья мне сказал: вы в своем уме, вы сознаете, что вы делаете? Он вас же жилплощади лишит.

ЮР А где вы жили там?

ЕБ На Фонтанке. В общем, у нас не получилось совместной жизни, как-то все больше и больше напряжение возникало, и мы расстались. Но я думаю, что для знакомства с Сахаровым не имело значения – свободна ли я от романов или нет. Я увидела Сахарова.

ЮР Для вас не имело значения или для него?

ЕБ Для меня – совершенно. Я увидела Сахарова на суде над Пименовым13. И мне не то что он не понравился, но сразу возникло состояние некоего отчуждения. Около суда нас было человек двадцать. Там был один жест с его стороны, который мне не понравился. Мы целый день стояли у суда. Я и еще кто-то пошли в гастроном, купили кефир, молоко и разные слойки.

ЮР Суд где?

ЕБ Суд в Калуге. Разложили все это на окне в коридоре суда и всем нашим говорили: идите и поешьте. И когда Сахаров спустился из зала суда, я то же самое сказала ему. И он так как-то буркнул, что я подумала: брезгует, что ли, нашим кефиром? Я же не знала, что кефир надо греть. И вот первое впечатление было именно такое, что – ну, конечно, академик. Хорошо, что он приехал на суд, но все-таки не наш он, из другого края. Понятно?

ЮР Да.

ЕБ Но у этой истории была еще предыстория. Суд был в октябре, а предыстория была в мае, между 1-м и 9-м мая я взяла отпуск и поехала в Ленинград с расчетом, что, может, на несколько дней в Ферапонтово съезжу с кем-нибудь. А в это время у Пименова были обыски, и Пименов передал мне свое письмо Сахарову с просьбой защиты. Я звоню Шиху.

ЮР Шихановичу?14

ЕБ Да. И говорю: у меня к тебе дело, давай встретимся. И мы встретились на лавочке у Динамо. И я ему говорю: вот, мне Револьт дал письмо, надо передать академику. Он мне говорит: ну, ты и передавай. Я говорю: да не пойду я ни к какому академику.

ЮР Вы его не видели до этого и не представляли как он выглядит?

ЕБ Нет, нет. Не пойду я ни к какому академику, ты в этом конце живешь – он где-то у Сокола живет – ну пойди и положи ему в почтовый ящик.

ЮР Да он жил не у Сокола, а он жил тогда около института Курчатова.

ЕБ Да, ну за Соколом. В общем, Юра чуть покобенился и сказал: ну ладно, и положил эти письма Сахарову в почтовый ящик. Андрей говорил потом, что я украла несколько месяцев знакомства у него.

ЮР Но неизвестно, как бы оно сложилось.

ЕБ Тоже верно. Далее суд в Калуге. Виля – жена Пименова – стащила папку с документами со стола суда. И сунула ее Сахарову, который был в зале суда. Как-то эта папка на две части была разделена, одну часть он – я с Сережей15 стояла – сунул нам, а одна часть у него осталась.

ЮР Это уже после того, как?

ЕБ Это уже после кефира.

ЮР Теперь одну секундочку, я задам маленький вопрос. Вот как он вам чисто внешне, визуально, когда вы его увидели? Вот вы его увидели, вы его представляли как-то? У вас есть манера представлять человека?

ЕБ Тебе честно сказать?

ЮР Честно.

ЕБ В 68-м году, летом, я была во Франции у родни. Тогда в «Русской мысли» появилась статья «О мирном сосуществовании»16 – трактат сахаровский. И я его там прочла во Франции и несколько экземпляров привезла сюда через границу без всяких осложнений, в чемодане, где у меня была куча старых журналов мод для мамы – мама шила.

ЮР На русском языке была издана?

ЕБ У меня была только на русском языке. И там было имя Сахарова. Мне понравилось, что у него эпиграф из Гёте – «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», но в содержании я не видела ничего экстраординарного: проблемы разоружения, экологической безопасности, народонаселения. У меня более примитивные представления были. Не было бы зэков и посылок, и уже хорошо. Понимаешь? Как раз этого там почти не было. Поэтому я прочла как обязательный самиздат, но никакого восторга и никаких «ох» не испытала. Вот все мое представление о Сахарове.

ЮР Образ его строили?

ЕБ Насчет образа. У меня в то время был единственный знакомый академик, это Иосиф Шкловский, дальний мой родственник.

ЮР Это тот, который космосом занимался?

ЕБ Да, или, вернее, даже свойственник, долгая история. Но я была с ним хорошо знакома и других академиков не знала. Единственно, что я знала просто заранее, что Сахаров явно не похож на Иосифа. На этого хохмача, трепача и бабника – вот в этом я была уверена. Хотя Иосиф при этих трех качествах был очень талантливый и очень обаятельный человек. Ты его знаешь?

ЮР Да, я его знал, конечно.

ЕБ Так что никакого облика, который я приписала бы Сахарову, у меня не было. Когда я его увидела, он тоже на меня особого впечатления не произвел. А главное, он сразу произвел некое отталкивающее действие вот этим холодным кефиром или там холодным молоком. Понимаешь, вот в этой среде (я не первый раз была около суда) всегда создавался пусть временный, но такой свой микрокосмос. А Сахаров как бы исключался из него. Этот микрокосмос включал и общий кефир или еще что-то там, понятно тебе? Он не входил в это.

А на следующий день звонит Виля, Пименова жена.

ЮР То есть никаких контактов в этот раз вообще не было, просто вы взяли бумаги и ушли?

ЕБ Да. Мы не хотели брать с собой все, за нами ГБ следил. Считали, Сахаров надежнее. И Виля говорит, что ей не дают свидания, пока она не вернет все документы, часть документов есть у нас, а часть у Сахарова. Я звоню Валерию и говорю, что вот, такая вещь. Надо к нему поехать, а у меня кончается обеденный перерыв, у меня лекция должна быть, здесь сидит наш и Пименова друг Володя Козаровецкий17. Он говорит: я к Сахарову не поеду, я боюсь. Тут Таня пришла из института, я говорю: ну хорошо, Таня с тобой поедет. А Валерий звонит Сахарову и говорит, кто к нему поедет. Сахаров спрашивает, как он их узнает. И Валерий говорит ему: а вот придет девочка, вы ее сразу узнаете, она очень похожа на свою маму.

ЮР Это про Таню?

ЕБ Да. Я тогда Валерию говорю – а что это ты Сахарову сказал? Откуда он знает ее маму? А он меня спрашивал про вас.

ЮР То есть вот это мимолетное свидание привлекло его внимание?

ЕБ Да, привлекло его внимание, и он у Валерия про меня спрашивал. И действительно, Таня поехала с Володей Козаровецким к Сахарову, взяла эту папку, а уже Володька отвез ее в Калугу. Мы еще собрали какие-то вещи, так как не знали, будут ли еще свидания, а осень была, октябрь: шарф, свитер, ну, что было в доме, дали это все Володе. И он туда укатил.

Но до этого там, в Калуге был такой момент. Наташа, которую ты знаешь, Наталья Викторовна18, жила там все три дня суда. Наташа жила в той гостинице, где Сахаров однажды ночевал. И вот она увидела, что он сидит в одиночку в ресторане, пьет чай. А она любит все имена, Сахаров ее тоже устраивал как имя. И она взяла свой стакан чая и пошла к нему разговоры разговаривать про всякие разные дела. И она сама ему сказала о ленинградском деле «самолетчиков». А мы с Валерием (и этот весь круг) договорились Сахарову не рассказывать, чтобы он не влезал в это дело, потому что, с нашей точки зрения, правозащитной, оно было не чистым.

ЮР Угон?

ЕБ Попытка угона. Угон самолета – это все-таки уголовка. Как ни крути. Так что Сахаров не знал. Но Наташа начала ему трепаться про это дело. Он захотел узнать подробней. И тут она ему говорит: а это Люся, она главная там над этим делом, надо об этом с ней разговаривать. А он уже мое имя знал тогда. Видимо, от Валерия. А я в Ленинград гоняла передачи делать, а потом на все заседания суда. У меня была на вооружении справка от Эдиковой мамы, врачом заверенная, что я являюсь его теткой, и меня пустили на суд. Я записывала суд. Заседания там шли не регулярно, я, в общем, не работала весь этот декабрь месяц толком.

ЮР А вы где в то время работали? В медучилище?

ЕБ В медучилище. Я переставляла время лекций, благо завуч была. И как только я приехала, Валерий сказал – академик интересуется делом, вам надо поехать и рассказать ему все.

ЮР Он что, сам? Ну, у вас была компания, а он каким образом попал в эти дела?

ЕБ Когда посадили Жореса Медведева, началась всеобщая кампания, и я не помню, кто первый к нему пришел с какими-то документами в защиту Жореса. Это 70-й год. И к нему пришли каждый сам от себя, Сергей Ковалёв от Инициативной группы защиты прав человека и Чалидзе как бы сам по себе.

ЮР Это первое дело, в которое он включился, дело Жореса и Роя?19

ЕБ У Роя не было дела. Рой включил Сахарова в дело Жореса, но на суды он никогда не ездил. А когда уже Пименова арестовали, то я думаю, что это была идея Валерия, чтобы Сахаров поехал на суд. И он поехал.

ЮР Вот интересно, почему он включился в это дело? Он же так тихо сидел, совершенно не публичный человек был.

ЕБ Тебя интересует мое мнение или общественное?

ЮР Меня общественное мнение тоже интересует, но…

ЕБ Как ни странно, но я думаю, был личный позыв. Я ему еще когда-то, когда называла его Андрей Дмитриевич, сказала, что, Андрей Дмитриевич, мы собираемся у Валерия, для вас ведь самое интересное в этом не те документы, которые сочиняют Валерий и Андрей Твердохлебов20, а то, что мы собираемся и идет треп какой-то и общение? Он сказал: ну, конечно. Я называла эти сборища «ВЧК» – «Вольпин – Чай – Кекс». Вольпин21 приходил и трепался сам по себе, чай – обязанность Валерия, а обеспечить кекс была обязанность моя. Когда мне было некогда, я покупала там около Валерия в гастрономе готовый кекс, а когда было время, я пекла что-нибудь, или яблочный пирог или ватрушку. Вот это называлось «ВЧК». Это мое «мо»!

Понимаешь, может быть, впервые в его жизни возникла ситуация вот такого, хотя вроде бы дела, но простого человеческого общения. Такой ситуации у него не было. В школьной жизни не было и практически не было в студенческой жизни. И вот тут возникла впервые такая общность, да еще дома было не очень радостно – жена умерла, с детьми ему внутренне непросто было.

ЮР То есть у него была работа и семья? Именно в такой последовательности?

ЕБ Думаю, что да. И при хороших отношениях с сотрудниками все-таки там он был не совсем на равных. А здесь, несмотря на наш пиетет, все было более демократично, и это оказалось ему ближе, теплей было в этой среде.

ЮР Теперь рассмотрим общественное.

ЕБ Ну, вот общественное. Сахаров съездил на суд. Суд был где-то в 20-х числах октября. Потом вокруг суда какие-то бумажки писались, и к концу октября у Валерия родилась мысль создать Комитет. 4 ноября они втроем – Сахаров, Чалидзе и Твердохлебов – объявили Комитет прав человека. Для интереса придумали членов-корреспондентов. Были Вольпин и Цукерман22. Потом они решили привлечь Галича23, Солженицына и, по-моему, с Чуковской24 еще что-то было. Солженицын очень гневно отказался, Галич не отказывался, но и не участвовал. Объявление Комитета на Западе вызвало восторженные отклики.

Декабрь 70-го – два смертных приговора в «самолетном» деле: Кузнецов и Дымшиц25. Я сижу в Ленинграде, мне дают свидание с Кузнецовым, приговоренным к смерти, и это безумно трудно. И я не могу описать свою реакцию, я могу тебе только сказать: Таня и Рема26 встречали меня утром на вокзале, и они меня увидели раньше, чем я их, и Танька испугалась моего внешнего вида и ушла в начало поезда, потому что она просто не знала, какая реакция у нее или у меня может быть. И только Ремка был у вагона. А потом Таня к нам подошла напуганная. И в этот же день позвонил Валерий и говорит: Люся, вам надо срочно ехать к академику, он пишет письмо против смертной казни, и вы ему должны рассказать. А я прямо наизусть запомнила последние слова подсудимых и все, что было при свидании.

ЮР Но к этому времени уже встречались там у Чалидзе много раз?

ЕБ К этому времени я много бывала у Чалидзе, но Сахарова до суда в Калуге я не помню. Господи, я нанимала чуть ли не половину адвокатов, поэтому я все время ходила к Чалидзе и советовалась. У меня же никакого опыта. Я тебе расскажу, как анекдот: я прихожу нанимать адвоката Эдику, и я спрашиваю, сколько в этом процессе приблизительно будет стоить защита. Деньги же казенные, мы их собираем по людям: по трешке, по пятерке; а деньги, на наш взгляд – не академический – потрясающе большие. Говорят: это зависит от протяженности суда, много от чего зависит. Но в среднем это 350 рублей в кассу. Это надо платить при заключении договора, а остальное, он мне говорит: как подскажет ваша интуиция. Я смеюсь и говорю: да нет у меня интуиции на адвокатов, я первый раз в жизни, у меня врачебная интуиция, говорят, хорошая, а в другом нету. Такая история.

Так вот, были смертные приговоры, и кассация была назначена очень быстро. В период суда Белка27, по-моему, раза три (беременная, между прочим) гоняла из Ленинграда в Москву – мои записи возила сюда и сразу отдавала.

ЮР Записи, которые вы делали в суде, вы от руки писали, естественно, никаких магнитофонов?

ЕБ Нет, ничего не было. Записи передавали Володе Буковскому28 и Володе Тельникову29, а они уже их передавали дальше. А Белка потом назад в Ленинград шуровала, мы по радио «Свобода», ночью уже слышали изложение. Так что очень хорошо было.

Первый раз Кузнецов был посажен в 61-м году. А судебное дело было у троих – Эдуард Кузнецов, Володя Осипов30 и Илюша Бокштейн31. И когда Эдик освободился, его ко мне в дом прямо из Владимирки, с заходом в баню, привел Феликс Красавин, сын подруги моей матери.

ЮР А что им инкриминировали, Кузнецову, Осипову и Бокштейну? Это за митинги или вообще по совокупности?

ЕБ По совокупности, они были антисоветчики и антисоветская организация. Еще кто-то их подслушал, фигурировала такая фраза: они гуляли по набережной вдоль Кремля и кто-то брякнул: а вот взорвать бы. Меньше всего собираясь взорвать! Мальчишки, вот те же самые мальчишки, которые там, на Западе, машины жгли. Эти ничего не жгли – философию изучали. Эдик на философском факультете учился. Стихи кропали, гениальными себя считали. Но нормальные парни в ненормальной стране, на самом деле. А Феликс – сын подруги моей мамы.

Это все одно поколение, их всех обзывали Феликсами и Эдуардами. Да, чтобы красиво было. Феликс, он на пять лет младше меня, его папа был такой Петя Ташкаров. Фамилия исчезла из истории, хотя ее надо восстановить. Он один из авторов знаменитой «Истории партии». Когда они ее кончили писать, их было три автора, и дали Сталину прочесть, Сталин их вызвал к себе поговорить.

ЮР Это «Краткий курс»?

ЕБ Да. Петя пришел домой, провел вечер с беременной женой. Утром Настя ушла на работу, это мамина подруга. А Петя взял и застрелился.

И там возникли еще какие-то сложности, жилищные и прочее. И Настя беременная пришла жить к нам, и из родильного дома в наш дом принесли Феликса. Положили на стол и развернули, это одно из потрясающих впечатлений моего детства. Я очень хотела его видеть целиком, но помню, что ножки я видела, а Феликса нет. Так что я знаю Феликса с самого начала. Феликс – это тот из двух, который ценой сговора с КГБ, что он не будет нам ничего носить запрещенного, ничего с нами говорить про политику, а будет носить только картошку или молоко, – его пускали к нам в Горьком. Он жил в Горьком.

Но до Горького Феликс всегда старался улучшить советскую власть. И, начиная с 48-го года, Феликс только и делал, что сидел. Я просто не знаю из наших диссидентов, кто с ним не сидел.

И я этих бесконечных сидельников получала от Феликса. Феликс писал, вот сидит Витя Балашов32, у него мама в психушке, родственников нет, ему надо то-то и то-то. Все это собиралось по трешке с окружающих и посылалось. Он же мне всех поставлял, поставил мне Эдика. Феликс, например, делал много фотографий моих детей и посылал всем своим лагерным знакомым.

ЮР Зачем?

ЕБ Говорил, что в лагере никто не видит детей, а это улучшает нравственный климат.

ЮР То есть ваших детей?

ЕБ Ну, у меня нет других детей, а мои дети прилично выглядели, там Танька двухлетняя, например. Делает фотографии и посылает. Вот и я посылаю.

И, в общем, Феликс умудрялся всегда сидеть. Пожалуй, он кончил сидеть в 64-м году, женился и осел в Нижнем Новгороде. Но когда Эдик в 68-м году освободился, он ездил за ним во Владимирскую тюрьму. Прошло какое-то время, Эдик решил перебираться в Ригу, потому что из Риги легче уехать из страны.

ЮР А уже начались выезды?

ЕБ Да, это уже 69-й год, уже выезды начались. В Риге он устроился работать статистиком в какую-то больницу. Так что у него был статус, и женился он, это был фиктивный брак. А потом мы тут собирали деньги Эдику на приличный костюм, чтобы он в еврейскую семью явился жениться. Вот какой у нас долгий путь.

От Эдика Кузнецова я привезла ужас от свидания с человеком, готовящимся к смерти, и поехала к Андрею Дмитриевичу.

ЮР Куда поехали?

ЕБ Мне Валерий сказал, Андрей Дмитриевич пишет документ – обращение по поводу смертной казни. И вы должны ему все в подробностях рассказать. Я ему все в подробностях и рассказала. Была уже совсем ночь, и мы с Андреем Дмитриевичем поехали на Центральный телеграф посылать эту телеграмму Подгорному, по-моему, или Брежневу, не помню, и Никсону, два адреса.

Через пару дней по какому-то поводу я поехала опять к Сахарову с этими делами, и опять была какая-то телеграмма. Не помню, что, но уже я по дороге домой сама ее на Центральном телеграфе с подписью Сахарова отдавала. И дежурный телеграфист не хотел у меня принять: подпись «Сахаров», трижды Герой и прочее. Я что-то там вякала. Пришла старшая, пустой зал на телеграфе, часа два ночи. Я посмотрела в окошечко, а это была та, кто принимала телеграмму, когда мы были вдвоем. И она говорит: прими, это его жена. Я думаю: ну ладно, пусть. Так что нас поженила вот та старшая.

И почти сразу был назначен кассационный Верховный суд здесь, в Москве. Родственники всех этих осужденных даже не приехали, не успели. На кассационном суде мы оказались вчетвером: мама Юры Федорова33, я, Ева Менделевич34 и Сахаров. А на улице беснующаяся толпа евреев.

Два дня до суда ушли на то, чтобы доказать, что Кузнецов еврей. Володя Тельников бегал, я возила маму Эдика в нотариат. Когда умер ее муж в 39-м году, то она решила, зачем им жить под еврейской фамилией, когда тут фамилия ее, законная, русская.

ЮР То есть это у отца была еврейская фамилия?

ЕБ Да, отец Эдика еврей был. И вот этот документ мы нашли, но саму бумажку Володя Тельников получил только рано утром перед началом суда. И вот я стою перед зданием суда, и бежит запаренный Володя, сунул мне эту бумажку, и я иду туда с доказательством, что у нас Эдик еврей.

ЮР А зачем это?

ЕБ Отпускали же только евреев, да и «самолетчиков» Запад защищал тоже в основном как евреев, стремящихся на историческую родину. Ну, и смертную казнь отменили, 30-го, по-моему, декабря, ну вот просто Новый год. Все! Прошел этот суд, мы выходим на улицу, нас окружает толпа евреев орущая, все в восторге от того, что Сахаров им говорит.

ЮР А Сахаров на суде был?

ЕБ Сахаров был с нами на суде. Когда был судебный перерыв, мы пошли в буфет, я взяла на всех сосиски и немного сердилась на Сахарова, у меня было много оснований сердиться.

ЮР Скажите, а интереса такого женского не было еще или он уже был?

ЕБ Не было.

ЮР Он очень красивый был в этот момент?

ЕБ Он был вполне внешне приличный.

ЮР Я смотрю на эту фотографию, вот Смоктуновский такой.

ЕБ В общем, не было никакого романа, даже зачаточного. Но я же тоже опытная, слава Богу, мне не 17 лет. Я понимала, что он проявляет ко мне интерес, это я понимала. Теперь я думаю, говорила я или нет, на кассационном суде, пожалуй, этот момент был первым в нашем с ним общении – разговор о личной жизни, о семье.

ЮР То есть какая-то доверительность?

ЕБ Впервые возникла там. И Андрей запомнил, что я ему сказала, что я мечтаю уйти на пенсию и заниматься внуками, которых у меня еще не было. Но Таня как раз вышла замуж, и я считала, что раз девка замужем, дальше – больше, семья будет расти.

ЮР Но вам же не 17 было лет, а сколько?

ЕБ Мне было за сорок сильно, по-моему. Это был 70-й год. 46 или 47 лет. Я же старая баба. Но я вообще должна тебе сказать, что тогда ко мне многие проявляли интерес, так что это не было особенным чем-то. По-настоящему я интересной стала, мне кажется, к сорока годам.

ЮР И я думаю, я посмотрел. Мне и сейчас кажется, что вы интереснее, чем были в ранней молодости. То есть вы из тех женщин, которые с годами набирают.

ЕБ И я беру на всех сосисок. Ну, я знаю, у Евы Менделевич, которая на каких-то случайных попутках приехала и живет у меня, денег нет, ну, мама Юры Федорова, но Сахаров-то может заплатить за эти сосиски?

ЮР Еще не знали, что он прижимистый?

ЕБ А он хоть бы что, между прочим. Но до этого были такие случаи, что вот мы на Комитете заседаем довольно долго, выходим на улицу. Метро нет, троллейбуса нет. И мы всегда с ним – с Твердохлебовым – на одном такси едем. И Твердохлебов у меня спрашивает: Люся, у вас деньги есть? Я говорю: по-моему, один рубль всего, с мелочью. Он говорит: а у меня, наверное, тоже. И он Андрея спрашивает: Андрей Дмитриевич, а у вас когда зарплата? И Андрей Дмитриевич говорит: а я не знаю, мне на книжку переводят. И ничего не понимает из нашего разговора.

ЮР А вы это действительно знали, что он не понимает?

ЕБ Я не знала.

ЮР Думали, вот жмотяга.

ЕБ Ты понимаешь. Мы с Андреем Твердохлебовым ездили так: считали, сколько у нас есть, говорили водителю: вот у нас два двадцать, дальше мы пешком пройдем. Сахаров знал «Чай-Вольпин-Кекс», но никогда пирожное или какой-то торт казенный не купил, ни разу.

ЮР То есть на халяву приходил?

ЕБ Абсолютно. Ну, Вольпин приходил на халяву. Так Вольпин, он нищий был вечно, просто нищий. Я тоже не буржуйка. Ну, я врач, ну, Ваня мне давал деньги – мы официально тогда разведены не были – ну, я в литературной консультации подрабатывала. На самом деле, я была выше среднего уровня по трем совокупностям.

ЮР Ну, сколько вы могли в литконсультации зарабатывать?

ЕБ Ваня посылал 100 рублей, я зарабатывала от 160 до 200 рублей. И мама получала пенсию 80 рублей. Да еще моя пенсия инвалида Отечественной войны второй группы.

ЮР То есть у вас где-то набегало рублей 400.

ЕБ Да. И несколько больше даже.

ЮР Это приличная сумма?

ЕБ Да, приличная. Во всяком случае, нам хватало. У моих шпанков всегда были хорошие учителя английского, математики, это стоило денег. Мы всегда снимали дачу или ездили на юг. То есть вот на это хватало. Еще куда-то. Когда Ваня был, то машина была.

ЮР Квартира эта была, квартиру эту мама получила?

ЕБ Мама как реабилитированная получила. После посадки, после освобождения. Но все равно на такси ездили.

ЮР И вот, вы ездите на такси.

ЕБ И вот однажды какую-то бумажку нужно срочно подписать Андрею. Я еду срочно к Андрею, а потом назад. И когда я подъезжаю к Андрею, вижу, что забыла кошелек. И я говорю водителю: давай назад, мне надо взять деньги. А он мне говорит: а вы к кому едете? Я говорю: так, к знакомому. Ну знаешь, барышня, так он меня назвал, какие странные у вас знакомые. Что вы, не можете у него взять трояк? Я говорю: я не могу. И вот я гоняю назад и туда, в три раза увеличивая сумму, везу Сахарову какую-то бумажку. И злюсь немного!

Потом Сахаров стал меня завлекать.

ЮР Сам момент, вот когда вы почувствовали интерес?

ЕБ Сразу, быстро. Первый раз было – он стал мне показывать фотографии, которые у него были из альбома, снимал Переверзев, что ли, фамилия секретаря Курчатова. И вот там были две фотографии – Андрей с Курчатовым. Известные.

ЮР Я знаю, в пальто.

ЕБ Нет, он в костюме, Курчатов сидит, а он стоит такой весь из себя! Она в книжках во всех есть, эта фотография. И про Курчатова рассказывает мне. А я говорю – Андрей Дмитриевич, вы мне так не нравитесь на этой фотографии.

ЮР У него чуб такой и широкие штаны?

ЕБ Да, брюки коротковатые. Он говорит: а почему? Я говорю: ну, какой-то вы тут зазнайка. Ой, что вы, Люся, у меня давно все эти валентности заняты и никакого зазнайства теперь нету.

ЮР Это он вам говорил где?

ЕБ У него дома сидя.

ЮР Вы сидите дома, там комната направо такая – диван, ковер?

ЕБ Да, вот эта квартира очень интересна, она по-барски сделана. Кстати, я нарисую, надо же открыть это публике. Вот ты входишь. Тут такой большой холл, тут холл поменьше. Там холлов – сил нет. И во всю спальню большой такой балкон. Здесь опять холл перед кухней, большая кухня, два окна. В этой квартире – там 64 метра, как считали, жилой. А на самом деле все эти холлы, они колоссальны. Нормальный бы человек здесь сделал бы гостиную сразу и еще что-то. И сортир, и ванная с предбанниками – это просто дважды прелесть.

ЮР А налево из второго вестибюля – комната Андрея.

ЕБ Здесь стоял такой большой кожаный диван, и вот здесь стоял никакой не письменный стол, а какой-то вроде кухонного, весь шатался, и на нем стояла машинка. Без окна. У него стенка, которая выходила в кухню, там как окно наверху было стеклянное.

ЮР Там вообще все были застекленные двери.

ЕБ У них везде застекленные двери. Да. И вот Андрей тогда говорил, что вот теперь он другой и хороший.

ЮР То есть не зазнайка? Он показывает вам фотографии, и просто вы сидите и разговариваете?

ЕБ Давайте вернемся назад, до фотографии. Вот мы вышли – толпа евреев, смертную казнь отменили. После того как толпа рассосалась, мы идем в сторону ГУМа – Валерий Чалидзе, который нас там встречал, Андрюша и я. И из какого-то бокового переулочка выходит наш судья Смирнов с авоськой, и в авоське вино у него и коробки с елочными игрушками. А я ругала почем зря его до этого. И Валерий говорит: да нет, Люся, зря вы так ругаетесь, смотрите, нормальный человек, на елку идет. И мы расходимся все трое в разные стороны. Я говорю: я пешком пройдусь и немножко приду в себя, и пошлю Эдику в тюрьму в Ленинград телеграмму.

А Валерий говорит – зряшное дело, ему не передадут, пока официально не придут сведения туда. А они придут только после праздника. А я говорю: я все равно пошлю, для себя легче. И мы попрощались все трое, я пошла на телеграф, послала телеграмму: «Поздравляю с Новым годом и жизнью. Люся». И, самое интересное, Эдик в дневнике написал, что к нему вечером в камеру зашел начальник и сказал: ну что, Кузнецов, жить будем. А он говорит: а вы откуда знаете? Он говорит: от тетки от твоей. Не сказал, что телеграмма пришла. Так что на самом деле не зря я послала телеграмму.

ЮР Пошли и расстались?

ЕБ Да, я на телеграф, а потом к себе. По дороге какие-то игрушки ребятам покупала, что-то еще. Пришла домой, жутко захотела спать. Легла спать, часов пять, наверное, было, мама меня будит. Она говорит – Сахаров тебя просит. Ну ладно, Сахаров. А чего он звонит? Послала ли я телеграмму? Я сказала: послала. И он меня с Новым годом поздравил, ну ладно, Бог с ним.

Прошло немного времени – второй суд ленинградский, «околосамолетчики». Я опять около.

ЮР Это уже не угонщики, а те, кто готовил?

ЕБ Те, которые готовили первый полет. Они планировали взять 40-местный самолет и набрать сорок человек. Но это потом сорвалось и они перешли на маленький 12-местный, что-то в этом роде.

ЮР А, по-моему, самолет был АН-2?

ЕБ Маленький, да. А «околосамолетчиков»35 судили отдельно. И я передавала по телефону все это. Приехала и опять пошла к Сахарову рассказывать. Но этот процесс особого интереса у него не вызвал.

Ну и что же дальше? Эдик еще в Ленинграде, еще не отправлен в лагерь, потому что он был свидетелем на «околосамолетном» процессе. И я ездила каждый месяц делать ему передачу.

ЮР Он сидел в Крестах?

ЕБ Нет, в Большом доме. И вот я приезжаю в Ленинград, иду пешком, я на Пушкинской всегда у Наташи останавливалась.

ЮР Наташа это кто?

ЕБ Наталья Викторовна Гессе. Она жила прямо рядом с вокзалом. Иду пешком и смотрю – газета с траурной рамкой. Это уже апрель, когда умер Игорь Евгеньевич36. И читаю на стене в газете некролог. И вот тут я проявила чуткость и человечность. Я позвонила из Ленинграда Андрею Дмитриевичу и выразила соболезнование. Когда я вернулась, это было уже через день после похорон, Андрей позвонил, и я ему сказала, что уезжаю в Киев. Зачем вы в Киев едете?

И я ему рассказала, что вот у меня есть подруга Маша Олсуфьева37 – итальянка, которая приезжает в Киев с группой как переводчица, и поэтому я еду в Киев повидаться с ней. А он мне говорит: Люся, а вы позвоните мне из Киева. Я говорю: ну хорошо, я позвоню. И пришлите какую-нибудь открыточку с видом, я говорю: ну ладно, пришлю. По сей день лежит эта открытка из Киева, и я ему позвонила.

Ну, а потом тут лето, каких-то особых дел не было, и мы с Шихановичем собираемся к Вайлям в ссылку ехать. И Андрей Дмитриевич мне говорит, что вот Марк Перельман – я впервые тогда услышала эту фамилию – физик, зовет его снять дачу в Арсауле, такая около Сухуми станция, приехать с Любой и Димой38. А Таня уже жила сама по себе, она уже замуж вышла. Он бы поехал, но некуда девать Малыша, собачку. А Андрей знал, что мама с Алешей в Переделкине жили – я снимала. Это был маленький домик, снимали две комнаты и веранду. Я говорю: недели на две можно ее подкинуть. Спросила у мамы, мама спросила, какая собака, она больших собак лагерных боится до смерти. Я говорю: такая такса маленькая, невзрачная. Ну ладно, Бог с ней.

И Андрей с Любой поехали в Переделкино отдавать Малыша. И уехали в Арсаул. А мы с Шихановичем поехали в ссылку. Андрей Дмитриевич знал, что мы собираемся в ссылку – к Боре Вайлю39.

ЮР А где он сидел?

ЕБ Он сидел за Тюменью. Село называлось Уват, на берегу Иртыша. Довольно трудно летели из Тюмени, нас обоих прямо отравило, потому что там нормального пассажирского сообщения не было, а летали самолетом, который химикаты над тайгой распыляет. Нас обоих потом аж качало. Передышались этой отравой. Но очень хорошо пожили в Увате, в лес ходили и купались, тепло было и с ребятами хорошо общались. И оказывается, Боря одну из фотографий – стоит Боря, потом Ших, потом я, у меня Димка на руках, и Люся…

ЮР Это Борин сын Дима, и Люся это его жена?

ЕБ Борин, да. Послал Андрею Дмитриевичу. Не я послала, я даже не знала про это, – Боря.

ЮР Они разве знакомые?

ЕБ Они же на суде познакомились в Калуге. Андрей же был на суде Пименова – Вайля. Вайль был до суда свободным, его в зале суда взяли под арест.

Я приехала от Вайлей, не успела приехать, звонит Валерий и говорит: Люся, там Сахаров заболел, надо бы посмотреть, что с ним.

ЮР Они вернулись с юга. Он получил эту фотографию?

ЕБ Да. Они вернулись с юга. Сахаров заболел. И Валерий решил, надо бы Люсе посмотреть, что с ним. Я говорю: хорошо, съезжу. Сердечник он. Шприцы, еще что-то взяла, а у него флюс. Я говорю: а, ладно, от этого не умирают. Надо идти к врачу, вскрывать. А он что-то насчет того, что он боится. И вот он с флюсом, и прочее, и говорит: а у меня что есть. И он показывает эту фотографию, которую Боря прислал. Ну хорошо, рассказала ему как в Увате было, как там милиция придиралась, Бог знает чего – все делали как полагается. Он говорит: но у меня есть ваша фотография, а вы хотите мою? Я говорю: хочу. И он мне показывает две фотографии – вот одна у тебя есть, а вторую я не вижу.

Хорошо. Это конец августа.

А я всегда в конце лета с ребятами куда-нибудь ездила – или на байдарке, или еще что-нибудь. Но тут Танька вышла замуж и отделилась, и я решила поехать куда-нибудь на юг с Алешкой. И Андрей Дмитриевич говорит, что вот очень хорошо в этом Арсауле. Ну, мы решили: Сухуми, Гагры, Арсаул, там видно будет. Два рюкзака, Лешка у меня уже здоровый был, так что вообще можно куда угодно. И поехали в этот Арсаул. Андрей нам дал адрес и имя женщины, у которой он снимал.

Пришли к этой женщине, и я говорю: вот Андрей Дмитриевич Сахаров дал ваш адрес, он жил тут у вас с детьми три недели и сказал, очень хорошо. А она говорит: не помню, кто да что. Я ей стала напоминать, и она сказала такую фразу: «а, тихий такой старичок». Мы с Алешей очень смеялись эпитету «тихий».

ЮР А ему пятидесяти не было?

ЕБ Пятьдесят исполнилось как раз в мае. Я сказала: может, и тихий. Но у нее мы не сняли, а сняли у начальника станции: и гораздо лучше комната, и ближе еще к морю, и сад со всеми овощами и фруктами. Мы обходили бог знает что: и какие-то горячие ключи, и чего только не было. И вернулись. Я с Сахаровым встречалась, как вернулись, по какому поводу не знаю, может быть, вспомню.

ЮР Какие отношения у вас были в это время с Любой, Таней и Димой?

ЕБ Таню я видела до этого один раз, на дне рождения Андрея в мае.

ЮР На дне рождения – пятидесятилетии академика?

ЕБ Да, об этом надо рассказать. Я ходила не одна, целая компания. Люба, как всегда, очень сдержанная и закрытая. Я никогда не высказывала своего отношения, но мне не нравилось, как она демонстративно относится к отцу. Там какой-то деловой разговор, немцы пришли, и я была при этом, и Люба входит в эту комнату и может сказать: папа, а ты не сходишь за картошкой? Вот она все время демонстрировала, что она глава семьи.

Да, 21 мая день рождения. Вроде как мне позвонил не Андрей, а Валерий и сказал: Люся, мы все приглашены на день рождения. Очень хорошо, ладно, я приняла приглашение. Я приготовила подарок: самиздатовские издания Мандельштама и Окуджавы. Об этом Андрей, между прочим, пишет в воспоминаниях. Хорошие такие, в зелененьком переплете.

Ремка сказал: а мы тоже приложимся к этому, и они сделали монтаж из вырезок, как мы делали всегда на всякие дни рождения. Всякие хохмы, какие-то заголовки – «поздравляем Андрея Дмитриевича Сахарова». Хорошо. Сделали рулончик из этого, перевязали бантиком, и я поехала. Купила около Сокола ветку миндаля. И все, приличный подарок. Ну не вещи же дарить Сахарову?

И вот я на дне рождения. Мы были лишние для всех, кроме Андрея. Два брата Медведева были, Рой и Жорес. Валя Турчин40 с женой, Таня – вторая дочь Андрея Дмитриевича, которую я впервые в жизни увидела, с маленькой Мариной, Марине года два, Миша и Мишина мама.

ЮР Миша кто?

ЕБ Муж Тани. Да, сын Дима и Люба. Ну, стол по этим временам и по нашим возможностям был просто нищенским. Моя бы мама просто умерла от стыда. Это первое.

ЮР А что на столе-то было?

ЕБ Не знаю, какой-то винегрет, какая-то колбаса, по-моему, больше ничего, и хорошо заваренный чай. И казенный дом. В общем, буза.

И следующее безумно неприятно. Надо домой уезжать, и мы вроде все вчетвером собираемся вместе, а Андрей вдруг говорит: ну вот, я подарил Мише и Тане машину, свой ЗИМ, Люся, они могут вас подвезти. И Миша тут же стоит, он не говорит: да-да, мы вас подвезем или еще чего-то. Они недовольны этим предложением бывшего хозяина машины. Я говорю: Андрей Дмитриевич, я с ребятами, и я ушла на этом. Такое знакомство с Таней.

Это был день рождения. А в августе Люба, Дима и мои ребята поехали вместе в Ленинград.

ЮР У вас с ними отношения были лучше?

ЕБ Да, с ними отношения у меня были лучше. Но Люба очень закрытый человек, никогда при мне не раскрывалась. Да и с отцом тоже. Он об этом много в дневнике пишет. И вот они такие были, и такие есть по сей день. Но никаких хамских, демонстративных и никаких требований от отца: отдай мне то, отдай мне это, у Любы не было никогда.

ЮР А ЗИМ откуда взялся, он же не купил этот ЗИМ, это же ему подарили или положено было?

ЕБ ЗИМ ему подарили, когда им всем давали первого Героя, им всем дарили соответственно дачу и ЗИМы. Дачу продали. Это Андрюшино желание было. Он боялся, что дети из-за дачи перессорятся.

ЮР Это понятно, это правильно, деньги можно разделить, а дачу разделить нельзя. Полагаю, ему тяжело было с ними жить, со своими детьми, потому что он чувствовал дискомфорт, поскольку он по характеру не такой человек, чтобы их поставить на место.

ЕБ Я думаю, что ему было очень тяжело с детьми. И в дневнике очень много об этом. Он такие вещи пишет о прошлой семейной жизни. С Клавой41 было трудно и были отдельные счастливые периоды, но сразу следующая фраза – очень любил детей. А ничего не получалось. Ну, наверное, очень любил детей, как он мог не любить их, когда чужих детей, вот мы по Аньке и Мотьке42 знаем, что он вообще готов их как кошка облизывать. Наверное, он маленьких очень любил, а потом какой-то пропал контакт.

ЕБ Я пришла к Андрею за каким-то делом. Такая деталь. Когда я приходила что-то работать, то я приносила всегда кофе, у них в доме никогда не было кофе. И еще что-нибудь пожевать, пачку печенья, например, потому что никогда ничего не было там.

ЮР То есть вообще ничего не было, ни поесть, ни попить?

ЕБ Про попить – не знаю. И вот 23-го, когда я уходила, возникла какая-то странная пауза. И Андрей, провожая меня к дверям, держал скрепку в руках большую и почему-то протянул ее мне, а я ее взяла с другой стороны, и он потянул ее на себя и сказал: Люся, останьтесь. А я сказала: не знаю, нет! И ушла. И когда я шла под его балконом, он стоял на балконе. А я шла и думала, может быть надо было остаться. Ну в общем, я была в растерянности, скрепку какую-то ощущала, как будто она осталась в руке.

ЮР Проводник.

ЕБ Да, проводник. Я ее отпустила и ушла. А 24-го опять пришла с кофе и с прочим. И осталась, и мы очень долго сидели, разговаривали о каких-то очень интимных вещах, об Андрюшиной семейной жизни, и я ему сказала: ты вообще тот еще возлюбленный, в первый раз в жизни – роман. Тебе даже нечего рассказать. Ни одного романа не прожил.

ЮР А это вы впервые перешли на ты?

ЕБ Он мне всегда говорил Люся, вы, иногда ты, в последнее время. А я всегда говорила Андрей Дмитриевич, вот до этого момента. И очень смешно и нервно было. Андрей стал стелить постель и достал новый комплект белья. Я спросила: что, специально купил? Он говорит: да. Я говорю: ну ты даешь! И какая-то разрядка произошла. Среди ночи я позвонила маме и сказала: мама, я не приду, это было два часа ночи. Она говорит: да я уж поняла. И утром, днем уже, мы приехали сюда. Мама лежала, она плохо себя чувствовала, и Андрей Дмитриевич пришел к ней в комнату и сказал: вот, я пришел с вами знакомиться. Потом обедали уже здесь, на этой кухне.

ЮР Не объяснялся, ничего не говорил о любви?

ЕБ Нет. Ничего не было, ни одного слова. У меня здесь около этого шкафа была полка и стоял проигрыватель. Я стала обед готовить и поставила первое, что там стояло. Это был Альбинони, и вот Андрей здесь сидел и вдруг начал плакать. Вроде знакомый, вроде незнакомый – я не понимала этого. В общем, я потушила свои эти самые бра, закрыла дверь и ушла. Прошло, наверное, полчаса, если не больше, потом он пришел в ту комнату, в первую и говорит: Люся, а мы обедать будем? Я говорю: ну, пойду сейчас доделаю. И сказала неожиданно ему – что? И жизнь, и слезы, и обед? И испугалась, что немного кощунственно, а он рассмеялся, и всякое напряжение прошло, по-моему, уже навсегда.

ЮР Бог свел и все.

ЕБ Про Бога не знаю. Это очень странно было. Альбинони звучит, а я чего-то жарила, потом обернулась, а он сидит и плачет. Наверное, я сразу поняла, что это не просто так. Юра, я же не была святая, как ты понимаешь. И были проходящие романы. И были и с цветами, и что хочешь, всякие. А вот тут я поняла, сразу: ну вот хорошо будет, плохо будет, как гроза стукнула и – мое, все! И тут все соединилось. Вот у меня было какое-то двойственное отношение: с одной стороны, он у нас всегда имел – академик – предпочтение, первого посадить на такси и прочее. А с другой стороны, все, что я видела, бывая у него в доме, вызывало у меня жалость. Какой-то дом заброшенный, ведь в общем Клава умерла совсем недавно.

– Это твоя фотография? – спросила Боннэр, разбирая бумаги сразу после смерти Андрея Дмитриевича.

– Моя. Это из тех, что я подарил ему, и негативы от которых пропали.

– Он мне подарил ее, когда ухаживал.

Через две недели после возвращения из Горького. Начало января 1987 года. После съемки портрета с перевязанной рукой.

Я, единственно, что про себя задолго до этого знала – мы с Ванькой очень трудно расходились, потому что как в песне: «у нас любовь была, а мы рассталися». В общем, надрывов было дикое количество. И когда эти надрывы прошли, я стояла в своей комнате у окна, и вдруг я почувствовала такое неимоверное, такое прекрасное чувство свободы. Я снова молода, и я себе сказала: никогда. Целуйся с кем угодно, романов может быть сколько угодно – но никаких юридических или более крупных связей заводить не буду. Потому что мне тогда казалось, это всегда кончается чувством несвободы. А обрести его заново безумно трудно.