Учитель. Назад в СССР 2 бесплатное чтение

Скачать книгу

Глава 1

Отчего-то я сразу понял, что обращались именно ко мне. Уж больно позывной в тему. Зверь, значит, Зверев, Горыныч, видимо, от имени Егор – Горка – Горыныч. Правда, для студента педагогического института чересчур вычурное имечко, но мой визави служил в армии, может, оттуда корни тянутся.

И всё-таки я постарался сделать вид, что не услышал, понадеялся, человек решит – обознался и пройдёт мимо. Не тут-то было. Товарищ оказался настойчивым. Спина разом взмокла от холодного пота, я лихорадочно копался в памяти бывшего хозяина моего тела, пытаясь выяснить, откуда, куда, зачем. В смысле, чей голос и почему Зверь Горыныч.

Некстати вспомнились все книжные истории, которые читал запоем на пенсии. В них попаданцы сохраняли память и чётко понимали, кто они в новой жизни. В моей голове мельтешили сумбурные обрывки, да и те как будто кто-то скрыл за туманной пеленой. Мне бы часов тридцать в сутки, успел бы и дневники с письмами Егоркины почитать, и… А, нет, данные по объекту в моём нынешнем теле и положении не соберу.

Только в Москве появлюсь да начну расспрашивать, тут-то и нарвусь обязательно на кого-нибудь, кто очень хорошо знал идеалиста Зверева и спалюсь практически сразу. Хотя…

Мысли пронесли за долю секунды, пока я медленно разворачивался к настойчивому товарищу. Дёрнул плечом, намекая собеседнику, стоявшему за моей спиной, что не люблю фамильярностей. Лицо, что ли, перекривить до неузнаваемости? Или соврать про потерю памяти после катастрофы? Самолётной? Бред. Автомобильной, точно! Ну а что, в кино прокатывает.

Да, Саныч, пенсионер из тебя получился классический. Можно сказать, профессиональный КНС: книги, новости, сериалы. Ещё сплетни. Но по этой части специализировались в основном соседки. Ну что, значит, временная амнезия, если не повезёт с незнакомым товарищем. Я совершенно ничего не вспомню.

Растянув губы в улыбке, застыл напротив мужчины лет тридцати, может, чуть больше, с аккуратной бородой, в слегка помятом костюме, в кедах, что удивило меня больше всего, с сумкой через плечо. Молодой человек радостно улыбался, глядя на меня, и тянул руку, чтобы поздороваться.

Я пожал протянутую ладонь, старательно нахмурился, делая вид, что пытаюсь припомнить, кто стоит передо мной. Надеясь, что мужик сам представится. Надежды мои оправдались, мужчина широко улыбнулся и посетовал:

– Забыл, забыл, Егор Александрович, – собеседник покачал головой. – Нехорошо…

Я смущённо улыбался и лихорадочно копался в памяти. Друг? Может быть, но тогда неблизкий. Близкий кинулся бы обниматься, напропалую удивлялся бы, хлопал по плечам, интересовался, куда я пропал, и что здесь делаю.

Мужчина напротив всего этого не делал, смотрел, чуть прищурившись, но с искренней радостью и интересом.

Армейский товарищ? Позвал не по имени, позывным. Но и здесь загвоздка: сослуживцы так себя не ведут. Опять-таки градация: если дружили, то почему так скромно, я бы даже сказал, интеллигентно, что ли, подошёл? Где бурная радость от встречи? Все эти «а помнишь», «сколько лет, сколько зим», «какими судьбами»?

На друга детства тоже непохож. По возрасту вроде можно притянуть за уши, но отчего-то я сомневался, что передо мной стоит лучший друг Егора Зверева.

– Эх, Зверь Горыныч, вот и получается, что память у ящеров короткая, что волос у девиц. Забыл, забыл, кто тебя почвоведение преподавал.

– Э-э-э… – смутное воспоминание мелькнуло где-то на задворках разума, выталкивая наружу мужское имя. – Геннадий Анатольевич? – неуверенно поинтересовался я.

Моё тело странно отреагировало на незнакомое имя. Волоски на руках встали дыбом, кожу словно опалило огнём. Минутное замешательство сменилось уверенностью, я заметил, что с именем угадал. Потому улыбнулся приветливей и радостно провозгласил:

– Геннадий Анатольевич! Простит, не признал сразу, богатым будете…

– Что? – собеседник удивлённо моргнул, я тут же исправился.

– Да вот, ма… э-э-э… бабушку в больницу привёз… – про матушку решил не говорить, вдруг настоящую знает. – Гипертонический криз… Вы уж простите, что не признал… – я виновато пожал плечами. – Сами понимаете, голова другим забита… Переживаю…

– Сочувствую, – преподаватель покачал головой, сочувственно поджав губы.

Мы вежливо помолчали с полминуты, но затем деятельная натура педагога взяла верх, и он принялся меня расспрашивать.

– Ну что? Как ты? Слышал, закончил с отличием… – Геннадий Анатольевич сделал паузу.

– Есть такое, – согласился я.

– Аспирантуру предлагали?..

И снова вопросительная пауза и ожидание ответа.

– Э-э-э… – чёрт его знает, предлагали, или нет. Но раз интересуется, вероятней всего, так оно и есть.

– Было дело, – кивнул я.

– Отчего же не остался?

– Ну-у-у…

Вот и что ему ответить? Всю правду, как на духу? Что, мол, брежу идеями просвещения, мечтаю повторить путь… великого педагога. Которого из? Как назло, ни одной фамилии в голове. Песталоцци – вылезло непонятно откуда, но озвучить вслух я не рискнул. Вроде педагог, но мало ли что… Тут же вспомнилась «Педагогическая поэма», в своё время читал несколько раз, просто больше читать было нечего. Но – интересно. Признаю честно, понравился мне метод перевоспитания трудных подростов, в смысле малолетних уголовников.

– Понимаю, сам такой был по молодости, – Геннадий Анатольевич понимающе покачал головой. – Теория – это прекрасно, но практику в полевых условиях, так сказать, не заменит ничто.

– Можно и так сказать, – вымученно улыбнулся я, молясь про себя всем богам и лешим, чтобы хоть какая-нибудь медсестричка вышла из кабинета и назвала фамилию Марии Фёдоровны, разыскивая родственников. Но видимо в этот вечер от меня отвернулись все, кто устроил перемещение наших с Егором разумов.

– Куда по распределению попал? Неужто в Новосибирск? – поинтересовался преподаватель.

– Почти. Недалеко тут… деревушка… точнее, село… Жеребцово, может, слышали? – выдавил из себя, надеясь, что бывший учитель Егора ни разу в жизни не слыхал это лошадиное название.

– Жеребцово?.. Жеребцово… – нахмурился мой собеседник. – Не припоминаю… Ну да ладно… не суть… – отмахнулся Геннадий Анатольевич.

«Почемучка», – внезапно всплыло в голове.

Перед глазами мелькнула картинка учебного класса, перепачканного мелом преподавателя с растрёпанной бородой, который размахивая руками, что-то вещал студентам, а затем резко останавливался и задавал аудитории вопрос: «Почему? Правильно, потому что…» – тут же отвечал сам, не давая возможности ученикам подумать. Но так было только во время нового материала.

«Лапшин его фамилия, – на поверхность вылезло воспоминание. – И Егора он ценил и уважал, был его научным руководителем по какой-то теме… А потом Почемучка то ли уволился, то ли перевёлся куда-то в другое место… Но как выясняется, не забыл талантливого ученика, с которым… Точно, Егор – победитель какой-то олимпиады… Причём не раз и не два, а со школьных времён… Ботаник, что ли?»

Сумбурные воспоминания разрывали мою голову на части. Виски заломило, в затылок словно шуруп засадили, и теперь медленно его проворачивали. Я сцепил зубы, чтобы не выругаться. Это что получается, теперь так каждый раз будет при встречах со знакомцами Зверева из его прошлой жизни? Хорошенькая перспектива.

И ведь даже психологу не покажешься, чтобы там гипнозом, к примеру, вытащить все воспоминания. Специалист задаст закономерный вопрос: что с вашей памятью, батенька? Ах, амнезия? А позвольте-ка полюбопытствовать и заглянуть в вашу медицинскую карточку. Не имеете? Очень странно, даже подозрительно.

Я вздрогнул, представив дальнейшие перспективы. И это в лучшем случае. А если доктор согласится и под гипнозом выяснит, кто я есть на самом деле? Здравствуйте, мягкие стены и научная статья про пациента с раздвоением личности в каком-нибудь психиатрическом медицинском журнале.

– Что?

– Научную работу забросил? – повторил Геннадий Анатольевич, с понимающей улыбкой глядя на меня.

– Ну-у-у… – пожал я плечами, не зная, что ему ответить. – Пока времени нет… Вот материал наберу, тогда и за диссертацию можно… – неуверенно соврал я, припомнив сюжет одного из любимых фильмов. – Без практики оно как-то не так, – развёл руками. – Сами понимаете. Любой школьный учитель фору даст.

– Ну да, ну да, – преподаватель покачал головой, соглашаясь с моими доводами, но я видел, что не убедил его своими планами на будущее. – Ты вот что, Егор… Где, говоришь, работаешь? – поинтересовался Почемучка.

– Учителем в сельской школе, – отрапортовал я, надеясь, что эта информация заставит Геннадий Анатольевича отстать от бывшего студента. Неперспективный же стал. Но не тут-то было.

Почемучка просиял, похлопал меня по плечу и объявил:

– Прекрасно! Прекрасно, Егор… Александрович, если память меня не подводит, коллега?

– Не подводит, – подтвердил я.

– А знаете, что, Егор Александрович, – хитро прищурившись, начал Геннадий Анатольевич. Я напрягся. – А приезжайте-ка вы ко мне в гости с вашими ребятишками.

– С какими? – глупо переспросил я.

– С учениками, с уче-ни-ка-ми, – хохотнул Почемучка. – Что, Горыныч, не привычно оказаться по другу сторону баррикад?

– Каких баррикад? – продолжал тупить я.

Голова раскалывалась от боли, единственное, чего я хотел, чтобы препод Егора оставил меня в покое. Внутри тлела надежда: как только человек из зверевского прошлого покинет мою жизненную орбиту, физическое состояние наладится.

– Ну как же, товарищ Зверев, теперь вы – мой коллега. И не только мой. Припоминаете свой курс?

– Ну… припоминаю… – снова соврал я, чуть поморщившись.

– Самые гениальные хулиганы, – восторженно охарактеризовал Геннадий Анатольевич сокурсников Егора. – Уверен, в школе вам скучать не придётся.

– Это точно, – припомнив Федора Швеца и его товарища Саньку Бородина, вздохнул я, начиная понимать, о чём речь.

– Двойки, пропуски, проказы, экзамены… и… эксперименты! – Почемучка задрал указательный палец вверх и хитро на меня глянул.

Я мысленно взвыл: да когда ж ты от меня отстанешь, добрый человек? Ну не помню я, чего такого начудил твой любимый студент! Не помню!

– Да уж… – преподаватель чуть нахмурился и окинул меня задумчивым взглядом. – Главное, Егор Александрович, больше в спорах не участвуй, договорились? – весело блестят глазами, попросил Лапшин.

– Договорились, – кивнул я.

– Вот и ладненько! Вот и хорошо, – закивал Геннадий Анатольевич.

И ведь не спросишь, что товарищ педагог имеет в виду. Предполагается, что я помню, о чём речь. В затылке стрельнуло, и я мысленно взмолился: только не сейчас! Если это очередной приступ воспоминаний, давайте отложим на попозже! Когда я останусь один и будет возможность побиться головой об стену. Ну, или хотя бы выпросить у медсестрички таблетку от головной боли.

– Спасибо тебе, Егор, – вдруг неожиданно выдал Лапшин.

Я не успел подумать и выпалил:

– За что?

Геннадий Анатольевич посмотрел на меня со всей серьёзностью, убедился, что я дей1ствительно не понимаю, о чём речь, и выдал:

– Если бы не твой героический поступок тогда… все мои труды… годы работы сгорели в пожаре…

– В каком… – начал было я и растерянно умолк.

Перед глазами заплясало пламя, нос учуял запах дыма, до такой степени натуральный, что я невольно принюхался, вдруг пожар.

Пожар…

«Придурок… ты что наделал! Я нечаянно! Пожар! По-жар! Го-ори-им!» – заорали в голове смутно знакомые голоса.

– Я в то лето, когда с вами на практику поехал, большую часть своих наработок привёз… вечерами сидел… а тут пожар… сгорело бы всё к едрене фене, если бы не ты, – Лапшин экспрессивно взмахнул рукой.

Медсестра, проходившая мимо нас, ойкнула и едва не подпрыгнула от неожиданности. Окинула нас недовольным взглядом, но почему-то ничего не сказала. То ли её так впечатлил пиджак преподавателя, то ли в целом деловой костюм и кеды, которые выбивали из колеи любого. И становилось непонятно с первого взгляда, что за человек перед тобой: студент-раздолбай или кто-то посолидней.

Наверное, я больше изумился тому, что преподаватель педагогического института, пусть даже бывший, выругался вслух, чем тому факту, что Егор что-то там спас из огня.

– На моём месте так поступил бы каждый, – вырвалась из меня дурацкая киношная фраза, я смутился, но Лапшин словно и не заметил ляпа.

Преподаватель задумался, видимо, нырнув в прошлое.

– Да… Не каждый, Егор, способен на подвиги. Не каждый, – Геннадий Анатольевич кивнул сам себе, строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, что я не буду спорить.

Спорить я не собирался, а вот подробности узнать очень хотел. Но спросить нельзя, оставалось надеяться, что Лапшин сам всё расскажет хотя бы в общих чертах. Собственно мои ожидания оправдались.

– Да… Матрёна Афанасьевна ведь жива… жива… – тепло улыбнулся преподаватель. – Помнит тебя, – вдруг заявил Геннадий Анатольевич. – Я ведь тогда у неё комнату снимал… тишина… никто не мешает… хозяйка рано спать ложится, рано встаёт, жильца не тревожит… И вот ведь оказия какая… Пожар… Да…

Я терпеливо ждал продолжения. Что мне ещё оставалось делать?

– Это ж надо было додуматься – фейерверк под моими окнами устроить! Чай, не девушка я… – в голосе Лапшина послышалось давнее непонимание пополам с удивлением. – Химики юные, головы чугунные… – пошутил преподаватель…

А я вдруг вспомнил, как кто-то из сокурсников предложил порадовать деревенских салютом. Студенты на курсе у Егора действительно подобрались все как один – талантливые, яркие, разгон от мысли к делу – полсекунды. Вот и замутили фейерверк из подручных средств. Да такой, что чуть не сожгли дом этой самой Матрёны Афанасьевны. Но летняя кухонька всё-таки сгорела. А вместе с ней чуть не погибла и хозяйка.

– Я в тот день в летней кухне работал… засиделся допоздна… да… потом на речку ушёл прогуляться, голову проветрить… Матрёна Афанасьевна спать легла… она с поздней весны по осень всегда в летней кухне ночевала… Да… – Лапшин ударился в воспоминания.

С каждым его словом в моей голове всплывало чужое прошлое, как наяву. Вот мы толпой студентов химичим из непонятно чего салют. Понятное дело, были бы трезвыми, вряд ли нам пришла в голову подобная дурость. А тут надо было непременно оповестить всю деревню о том, что практика у нас закончилась. Приняв на грудь деревенского самогона, который принесли местные парни, коллективным разумом было принято решение устроить праздник для всех.

Кто-то из деревенских ребят, с которыми мы к концу практики сдружились, притащил ракетницу, видимо, хранившуюся дома как трофей. А потом… потом мы решили: какой праздник без преподавателя? И пошли всей толпой к дому, в котором столовался Лапшин. И устроили фейерверк.

Только вот Почемучки дома не оказалось. А баба Матрёна спала на уличной кухоньке, в которую попал заряд. Это у меня нынче в Жеребцово стол, пару скамеек, печка из кирпича сложенная. У хозяйки всё по уму сделано было. С крышей, дверкой, окошками, обитыми тюлью… Вспыхнуло быстро.

Бабка спросонья сначала не поняла, что случилось, когда сообразила, с перепугу стала ломиться в стены, а не в двери, которые как-то сразу повело и оттого заклинило. Пришлось выбивать тонкие перегородки и вытаскивать орущую благим матом Матрёну Афанасьевну.

Уж не знаю, что меня сподвигло на дальнейшие подвиги, но когда кто-то из однокурсников организовал спасательные водные работы, я вспомнил: на столе в горящей сараюшке лежат папки Лапшина. Ну и кинулся внутрь, спасать бумаги. Помнится, Геннадий Анатольевич меня потом сам же дураком и обозвал. За глупость. Правда, сначала крепко выругал всех за дурость, потом объявил благодарность за спасение Матрёны. Ну а на следующий день мы всей гоп-компанией разгребали последствия нашей гениальной идеи.

Влетело нам тогда знатно, уж не знаю, как Лапшину удалось договориться, чтобы нас комсомольских значков не лишили и из института не отчислили. А кухню мы Матрёне Афанасьевне за свой счёт восстанавливали вместе с деревенскими. Местным тоже знатно досталось и за самогон, и за ракетницу, тайком вынесенную из дома. Признаки воспитательных мер у пары пацанов красовались на лице, некоторые и вовсе сесть не могли.

– Да… – повторил я вслед за Геннадием Анатольевичем, сдерживая желание хорошенько потрясти головой. Не готов я оказался к подобным воспоминательным казусам. Но зато голова перестала болеть, неожиданно понял я.

– Маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки, – добродушно вздохнул Лапшин. – Ты, Егор, главное не забывай: у каждого пацана должен быть взрослый друг, который и поможет, и подскажет, и от беды спасёт.

– Не забуду, Геннадий Анатольевич, – ответил я, удивившись, насколько созвучны наши мысли.

– Да… Ты вот что, дорогой Егор Александрович… приезжай-ка ты со своими ребятишками ко мне в Академгородок… я ведь нынче там… да… – немного застенчиво пояснил Лапшин в ответ на мой удивлённый взгляд.

– Экскурсию обеспечу… А то давай ко мне, а? У нас там база невероятная! Там такие открытия совершать можно! Помнишь, о чём мы мечтали? – взгляд Лапшина загорелся. – Такие возможности! Егор! Ты себе представить не можешь! А ведь из нас была хорошая команда… Что скажешь?

– Скажу спасибо за ваше предложение, но школу подвести не могу. Я теперь классный руководитель десятого класса. Я бы сказал – удивительно гениального десятого класса, – улыбнулся я.

Геннадий Анатольевич нахмурился, а потом до него дошло и он громко и искренне рассмеялся. На него тут же шикнула дежурная медсестра, пристыдила за шум и неуважение. Лапшин смущённо извинился, подмигнул мне и шёпотом выдал:

– Ну что, коллега, теперь вы меня понимаете.

– Начинаю, – от души подтвердил я.

– Вот здесь мой телефон… и адрес… – Почемучка достал записную книжку и принялся писать, затем вырвал листок и протянул мне. Я взял, решив про себя, лишним не будет, в этот момент дверь одного из кабинетов распахнулась, оттуда вышла медсестра и, не глядя по сторонам, рявкнула:

– Беспалова чья?

– Моя! – после короткой заминки отозвался я. – Извините, Геннадий Анатольевич, рад был повидаться… Но мне надо идти, зовут…

– Да-да, Егор, конечно, ступайте… – тепло попрощался Лапшин. – Так я жду вас с десятым классом, – весело крикнул мне в спину педагог. – И подумайте насчёт моего предложения… работа в Академгородке – это мечта, а не работа!

– Обязательно, – кивнул я и скрылся за дверью палаты.

Глава 2

Я облегчённо выдохнул, едва дверь за мной захлопнулась. Рассеянно посмотрел на недовольную медсестру, которая что-то начала говорить, но мозг отказывался воспринимать звуки, всё ещё переваривая неожиданную встречу. Если так дальше пойдёт, придется безвылазно сидеть в Жеребцово. На всякий случай. С другой стороны, на всю жизнь от прошлого не спрячешься, рано или поздно оно меня настигнет. Хоть и не моё вроде бы, но всё равно.

Опять-таки, у Егора родители живы-здоровы. Они, конечно, на словах отказались от сына. Но я готов поспорить на зуб, что подобные сволочи в глубокой старости обязательно вспомнят про единственного кормильца, ещё и на алименты подадут на всякий случай, чтобы не отвертелся кровиночка от обязательств. Ладно, это всё лирика. Что тут у нас в настоящем?

– Вы меня слушаете, молодой человек? – сварливый голос ворвался в уши, выметая из головы посторонние мысли.

– Прошу прощения, милая барышня, виноват, растерялся, сильно переживаю сильно, – прижав ладони к сердцу, покаялся я.

– Какая я вам барышня? – тут же взбеленилась женщина бальзаковского возраста. – Выражения выбирайте, молодой человек.

– Девушка, милая, ещё раз извините! Голова совершенно отказывается соображать! Как моя… мама? – я постарался оперативно переключить внимание женщины на её профессиональные обязанности. Заодно мысленно отругал себя за невнимательность в разговоре. Опять словечко выскочило не из этого времени.

Я вежливо и со всем вниманием уставился на медсестру, которая вроде как даже смягчилась. Одновременно надеялся на то, что Мария Фёдоровна, которая молча лежала на дальней койке возле окна, не поинтересуется у дамы, кто я есть такой и почему называю её мамой. Пока спасало то, что мы с сотрудницей приёмного покоя разговаривали возле двери. И при всей склочности характера, который считывался с лица и позы, женщина не повышала голос, разговаривала относительно негромко. Видимо, чтобы не тревожить пациентов.

– Ничего страшного с вашей мамой не случилось. Заботиться надо лучше, – проворчала медсестра. – Человек в возрасте, небось, всю войну прошла… – женщина кинула на меня внимательный взгляд, мне только и оставалось, молча смотреть на собеседницу. Врать о таком я не хотел и не мог, а воевала или нет Мария Фёдоровна, я не знал.

– Ох, молодость, молодость, – покачала головой медсестра. – Все бежите куда-то, несётесь, боитесь не успеть, а про родных забываете. Когда вспомнишь, поздно будет, мамы уже нет. Отец-то жив? – внезапно полюбопытствовала собеседница.

Я кивнул: раз Марию Фёдоровну записали ко мне в матери, отчего бы не признать Митрича отцом? Тем более, никто проверять не будет. Кинул осторожный взгляд в сторону Беспаловой, но жена дяди Васи, видимо, никак не соотнесла моё появление в палате с тем, как медсестра надрывалась в коридоре, выкрикивая её фамилию.

Вот и славно. Сейчас избавлюсь от медработницы, подойду и всё тихонько объясню. Надеюсь, женщина окажется в адекватном состоянии и сумеет понять, в какую авантюру меня нечаянно втравили вместе с Митричем и прочими односельчанами.

– Девушка, вас как зовут? – поинтересовался я.

Первое правило по жизни: хочешь нормального общения, вразумительных ответов, спроси у собеседника имя-отчество, не хами и доброжелательно улыбайся.

– Галина Львовна, – солидно ответила медсестра после короткого изумлённого молчания.

– Красивое имя, вам очень идёт! Галиночка Львовна, милая! – запел я соловьём, всё так же прижимая ладони к сердцу. – Подскажите, будьте любезны, что мне дальше делать? Маму в больнице оставят на ночь? Или её госпитализировали? На сколько? Может, что-то нужно? Лекарство там какие? Вы только скажите, я достану!

И только закончив свою пламенную речь, сообразил, что я в далёком прошлом, где многое в дефиците. Причём нахожусь в незнакомом месте, где никого не знаю. Если сейчас женщина выдаст мне список лекарств, чёрт его знает, куда бежать и через кого их доставать. Хотя… Перед глазами мелькнуло уверенное загорелое лицо председателя колхоза товарища Лиходеда. Этот точно сумеет раздобыть всё необходимое. На крайний случай обращусь к нему за помощью.

От неожиданной мысли я несколько опешил. Как так вышло, что за несколько неполных суток семья Василий Дмитриевича стала для меня практически родной? Я нисколько не кривлю душой. В эту самую минут, когда я внимательно слушал серьёзное щебетание медсестры, вдруг понял: и ведь пойду к Семёну Семеновичу, и попрошу. А если надо, то и душу вытрясу, чтобы добыть необходимое. Когда я успел так привязаться к незнакомым мне людям?

И ладно бы, к Митричу. Мы с ним практически и Крым, и Рим, и медные трубы.

– Можно забирать…

– Что? Забирать? Куда? – опешил я, услышав последние слова медсестры.

– Домой кончено, – изумилась моему вопросу Галина Львовна.

– Но… скорая… сердце… а вдруг снова приступ…

Куда я на ночь глядя с Марией Фёдоровной на руках? В Новосибирске я ничего и никого не знаю. Найти гостиницу не проблема, но заселиться в неё будет проблематично, даже с паспортами. Женщине нужен покой, а не ночные забеги по городу. Позвонить в Жеребцово тоже не могу. Даже если Беспалова подскажет номер телефона администрации или школы, не факт, что в такое время кто-то будет на рабочем месте.

– Мы, конечно, можем оставить пациентку до утра… – недовольно заявила Галина Львовна, но я уже понял: не такая она и вредная, какой хочет казаться. Вполне себе хорошая тётка, только немного уставшая и замученная жизнью. Скорей всего семейной: дети разновозрастные и муж ни разу не помощник. Потому и выглядит старше своих лет, и ворчит на всех.

– Галиночка Львовна! Что мне сделать, чтобы матушку оставили до утра? Готов на любые подвиги! – воскликнул я. – А уж если и мне какой закуток найдётся, чтобы присесть, дождаться первого рейсового автобуса… Я готов за вас всю ночь дежурить.

– Ох, шустрый какой, – стараясь не улыбаться, усмехнулась медсестра. – Так пить хочется, что переночевать негде, да?

– Так точно, – весело отрапортовал я.

– Служил, что ли? – прищурилась женщина.

– Как и положено два года, – подтвердил не раздумывая. – Хотел на флот, не взяли.

– Это почему же? – заинтересовалась медсестра.

– Плавать умею, – состроив серьезное лицо, доверительно сообщил я.

Строгая медсестра прыснула, но быстро взяла себя в руки.

– Ну-ну… шутник… Ладно… Оставайтесь… Маме твоей и правда сейчас лучше полежать, а не трястись в машине… Но чтобы по коридорам не бродил, работать не мешал, – сурово отчеканила Галина Львовна. – Там в конце коридора тупичок, в нём банкетка стоит. Ножки у неё, правда, так себе. Но ты парнишка жилистый, думаю, тебе она выдержит. Больше ничего предложить могу. В палате не оставлю, – сразу объявила женщина.

– В палате и не нужно, – заверил я. – С… мамой переговорю и уйду в тупичок.

– Ну, хорошо, – кивнула медсестра. – Бумаги у матушки на руках. Доктор ей отдала.

– Хорошо, спасибо, Галина Львовна. Если что нужно, вы скажите, я помогу чем могу…

– Или уже, помощничек, – добродушно улыбнулась женщина, окинула строгим взглядом всю палату и вышла.

Через секунду в коридоре раздался зычный голос, раздающий команды в адрес новых пациентов, шпыняющий молодых медсестричек. Сразу стало понятно, кто дирижирует приёмным покоем. Ни разу не дежурный врач.

– Мария Фёдоровна, – негромко окликнул я, стараясь не сильно привлекать внимание палаты. – Добрый вечер. Как ваше самочувствие?

– Добрый вечер, – чуть испуганно ответила Беспалова. – Вы доктор? – заволновалась женщина.

– Нет, – улыбнулся как можно более мягко. – Я вроде как ваш сын, – ляпнул, и тут же отругал себя за глупость.

Мария Фёдоровна охнула и отпрянула, схватившись за сердце.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – торопливо забормотал я. – Это дядь Вася придумал… муж ваш, Василий Дмитриевич… Его врачи не пустили в скорую с вами… и внука тоже… А я рядом был… Вот доктор Валерия Павловна и решила, что я ваш сын… И Зиночка… Зинаида Михайловна, – уточнил для солидности. – Она тоже промолчала… Вот мы и… Вот такая авантюра вышла, Мария Фёдоровна, но вы не волнуйтесь, я вас не брошу! Вас до утра оставили, завтра мы с вами домой поедем. Я всё организую, дядь Васе… Василий Дмитриевичу обещал.

Беспалова недоверчиво прищурилась, поджала губы, но потом всё-таки негромко поинтересовалась:

– А… вы кто?

– Я ваш новый учитель, – с готовностью представился женщине. – Не ваш, конечно, а вашего внука Серёжи Беспалого… Егор Александрович Зверев, классный руководитель десятого класса.

– Это заместо Оленьки Николаевны, что ли? – женский голос немного расслабился и потеплел.

– Именно, именно заместо… вместо Ольги Николаевны. Прошу любить и жаловать, – улыбнулся, глядя в настороженные глаза.

Что ж там за учительница такая, если все, кто про неё вспоминает, непременно называют уменьшительно-ласкательным именем. Так любят? Или настолько по-отечески относятся?

– Дед, говоришь, придумал?

– Никак нет, – покачал головой. – Дед… Митрич… э-э-э… Василий Дмитриевич в этом казусе не виноват! Это доктор со скорой помощи ни с того, ни с сего решила, что я ваш сын.

– А чего дед сам не поехал в скорой? Чего это его со мной не пустили? Муж он мне, а не пустое место, – Мария Фёдоровна с подозрением на меня уставилась.

Вот и что говорить? Что Митричу поплохело, потому его и не взяли? Так ведь разнервничается, распереживается, опять приступ. За что мне это? Верно в народе говорят: коготок увяз, всей птичке пропасть. Так и я: зарекался врать, а тут в который раз выступаю вралем в поддержку страждущих.

Была не была.

– Мария Фёдоровна, вы только не волнуйтесь, ладно? – начал я, но продолжить не успел.

Женщина ожидаемо разволновалась, схватилась за сердце, подалась ко мне и побледневшими губами простонала:

– Что с Серёженькой?

– Всё в порядке с Сережей, – ответил я.

– Дед? – ещё больше испугалась Беспалова.

– И с дедом… э-э-э… с Василием Дмитриевичем всё в полном порядке, – торопливо забормотал я. – Он за вас сильно испугался, ну и упал немножко… Вот доктор его и не пустила, сказала, давление, надо лежать.

Я все-таки не удержался и приврал, малость скрасив ситуацию. Ложь во спасение, так сказать. Её я тоже не терплю, но глядя на бледное лицо пожилой дамы я и сам перепугался, как бы чего не случилось. Ладно хоть мы в больнице, до врачей недалеко. Но всё равно, хорошего мало. Да и Митричу обещал проследить, чтобы чего дурного не вышло, а сам вон… довожу до белого каления.

– Мария Фёдоровна, – решительно начал я, чуть повысив голос, потом опомнился, понизил тон и продолжил. – С вашими родными всё в полном порядке. Завтра Василий Дмитриевич вместе с внуком за вами приедут. То есть… мы с вами сами поедем домой, и вы убедитесь, что все живы и здоровы.

Кто его знает, сумеют наши добраться утром в больницу? У Митрича работа, да и у Серёжи тоже.

– Митричем зови, так привычнее, – махнула рукой Беспалова.

– Что? – не понял я.

– Митричем говорю, зови… сынок… – устало улыбнулась женщина. – Его все так зовут почитай… да уж много лет и зовут, не упомню… А то Василь Дмитрич да Василь Дмитрич… – с теплотой в голосе передразнила меня названная матушка.

– Неудобно… взрослый человек… а я его Митрич… – смущённо объяснил.

– Прям неудобно, – отмахнулась Беспалова. – Вот что… сынок… – Мария Фёдоровна с лёгким недоверием всмотрелась в моё лицо. – Не врёшь мне? Ох… что это я… – испуганно охнула собеседница.

Я даже растерялся, быстренько оглянулся, думая, что за моей спиной Беспалова кого-то увидела. Но в палате никого, кроме пациентов, не наблюдалось. После первичного осмотра и нашей беседы с Галиной Львовной больше никто не заходил.

– Егор… как вас по батюшке? Запамятовала… – смущённо заговорила Мария Фёдоровна.

Теперь смутился я. Оно понятно, статус у меня учительский, но больница не то место, да и ситуация не так чтобы мне выкать.

– Давайте договоримся: в школе и по всем школьным делам буду Егором Александровичем, а здесь и сейчас… просто Егор.

– Что вы! Что вы! – замахала руками Беспалова. – Как можно к учителю…

– Можно и нужно, – твёрдо заявил я, уже понимая, уговоры бесполезны. А ведь всего минуту назад Беспалова называла меня «сынок».

– Егорушка… – и всё-таки Беспалова умудрилась удивить. – Ты вот чего… С моими точно всё в порядке? Ты не бойся, я крепкая, выдюжу… Лучше правда, чем неведомо про что думать… – настойчиво заговорила неугомонная женщина.

– Мария Фёдоровна, честное комсомольское, всё в порядке и с Митричем, и с внуком вашим. Хороший, между прочим, парнишка, – решительно перескочил я с темы. – Добрый малый, наверное, и помощник славный…

Сработало. Беспалова расцвела, заулыбалась, глаза заблестели.

– Хороший, Егор Александрович, – с любовью заговорила женщина. – Добрый – это есть… Говорю ему, говорю… а всё без толку, – вздохнула бабушка Серёжи. – Через то и страдает иной раз… Всех готов защищать… А уж животных как любит… и-и-и-и… – покачала головой Мария Фёдоровна. – Его б воля, всех бы в дом притащил. А так найдёт, откормит и пристраивает в добрые руки. У нас-то на селе без кошки-собаки редко кто живёт. Оно и верно, без животинки какая жизнь? Никакой. Они жеж добрых людей за версту чуют, и злых тоже… Вот в войну у нас случай был…

Беспалова начало было рассказывать, но тут дверь распахнулась и в палату вошла Галина Львовна.

– Так, молодой человек, берите вашу маму и на выход, – строго велела медсестра.

– На выход? – удивился я, поднимаясь со стула.

– Маму под руки и в палату семнадцать, прямо по коридору и направо. Маруся в курсе. Место освободилось.

– Помер кто? – охнула Мария Фёдоровна.

– Типун вам… – возмутилась медсестра. – Выписали, – уверенно заявила Галина Львовна.

Я засомневался в её словах: выписка на ночь глядя? Но не стал допытываться. Если кто-то и помер на том месте, Беспаловой лучше не знать. Мало ли как отреагирует, разволнуется, запротивится. А в этой палате её точно не оставят. Она вроде как для экстренных пациентов, который обратились с острой болью или на скорой прибыли.

– Идёмте… мама… – запнулся я.

– Пойдём, сынок, – закивала Мария Фёдоровна, сглаживая мою запинку. – Спасибо вам, – уважительно поблагодарила нашу фею в белом халате.

– Да чего уж там… – отмахнулась Галина Львовна, но видно было, приятна ей благодарность.

Сбегаю с утра, куплю коробку конфет, – решил я. Доброе слово и кошке приятно, а тут нам вон как помогли, на ночь оставили, на улицу не выгнали. Честно говоря, в больницах в своё советское время бывал редко, не знаю, как оно всё тут устроено. Но отчего-то думаю, могли бы и домой отправить, раз вроде как всё в относительном порядке оказалось и Беспалову не госпитализировали.

– Осторожно… мама… – я поддержал Марию Фёдоровну, которая слишком резко поднялась, оттого покачнулась, видимо, голова закружилась.

Странное чувство возникло где-то в районе сердца. Который раз за вечер произношу это слово. Никогда не использовал его в своей жизни по отношению к себе. Не привык. Губы как будто судорогой сводит, в глазах что-то свербит, а в груди отдаётся непонятным. Жаль, не повезло Егору с родителями… Зато с чужими людьми повезло.

Вон как Егорка по душе Митричу пришёлся. Да и соседка, Степанида Михайловна, тоже не прочь молодого учителя в сынки записать… Да только как-то незаметно, в одночасье, прикипел я душой к шебутному Василь Митричу. Теперь вот и жена его мне вроде как мамой стала…

Мама… Никогда не знал, каково это – просыпаться и засыпать с этим словом. Пацанов в армии гонял нещадно, заставляя письма матерям писать, не отлынивать. Как говорится, что имеем – не храним. Поздно плакать на могилках, когда родителей не стало. Мёртвым всё равно. Живым внимания не хватает.

Я встряхнулся, прогоняя несвойственные мне мысли.

– Помочь?.. мама…

Может, и глупо, но мне, здоровому во всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.

Мария Фёдоровна глянула на меня отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и замерла.

– Что… мама? – спросил я.

– Ноги…

И только тут мы оба сообразили, что идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём была. А была она в простом байковом халате и в вязаных носках. Обувь как предмет одежды отсутствовала. Ни тапок, ни туфель.

Глава 3

– Что такое? – нетерпеливо уточнила Галина Львовна.

– Да вот… – я оглянулся на медсестру. – Обувь забыли… Но вы не волнуйтесь, я сейчас что-нибудь придумаю.

Глянул на Марию Фёдоровну, в ней от силы килограммов пятьдесят-шестьдесят, для своих лет фигура сухая, на руках донесу.

– На руках донесу, – высказал вслух свои мысли. – А завтра Мит… отец приедет, привезёт.

– Если вспомнит, – вздохнула Беспалова.

Я опечалился: точно, Митрич про обувь и не подумает, вряд ли ему в голову придёт, что увезли его Машу в одном халате, даже без тапочек.

– Может у вас пакеты ненужные есть? – растерянно поинтересовался я.

Ну а что, нацепим на ступни, завяжем ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты. А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.

Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит, что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.

Услышав мой вопрос про пакеты, Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом, затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:

– Стой здесь. Ох уж эта мне молодёжь, ничего сами не могут, – проворчала медсестра и вышла из палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На ноги никто бы не дал нацепить.

– Не волнуйтесь, уверен, Василий Дмитриевич завтра привезёт обувь.

– Не волнуюсь я, Егорушка, – застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. – Мне с тобой оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, – торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о Митриче. – Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то, мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог… Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…

– Вот, держите, – в палате появилась Галина Львовна, держа в руках чьи-то тапки. – Потом вернёте, когда уходить будете. На пост вернёте, я Марусю предупрежу. Обувка другой смены. Им в ночь без надобности, а с утра чтоб на месте была, – строго велела медсестра.

– Спасибо большое, – от души поблагодарил я, принимая тапки и передавая Марии Фёдоровне.

Нет, точно с утра пораньше надо метнуться в магазин и купить кило конфет, а лучше коробку какую красивую. «Птичье молоко» или «Вишню в шоколаде». «Птичье молоко» самая первая сладость, которую купил со своей первой зарплаты. До сих пор люблю этот десерт. Даже привычка дурацкая осталась сначала обгрызать шоколадные стеночки с конфеты, а потом уже наслаждаться белой нежной начинкой.

В детском доме конфеты мы видели по праздникам. Девчонки, помню, даже фантики собирали, аккуратно их разглаживали, а потом хранили у себя в тумбочках. Неслыханное богатство – это когда у кого-то из прошлой семейной жизни оставалась коробка от конфет, в которой хранились детские сокровища.

Я, когда выпустился из детдома, тоже себе коробочку завёл. И не одну. Очень любил монпансье в железных баночках. Ну а банки, понятное дело, не выкидывал. Приспособил под всякие нужды: гвоздики маленькие хранить, шурупчики всякие и прочую мелочёвку.

Пока медленно вёл Марию Фёдоровну по коридору, прокручивал в голове приятные воспоминания. Грильяж тоже очень уважал, и «Кара-Кум». Вот его, кстати, как и «Маску» последние лет десять в той своей жизни перестал покупать. То ли формулу улучшили, то ли перестали по ГОСТу делать, то ли в детстве всё более вкусным кажется. Но вкус у любимых конфет изменился в худшую сторону. Пробовал у разных кондитеров, всё не то.

Зато вот любимая простенькая «Коровка» радовала богатым разнообразием. В советское время только один вид существовал, а во времена моей пенсии какие хочешь тебе вкусы: и с орехом, и с маком, и с арахисом. Но всё равно, самая вкусная – именно та, обычная, в которой сгущённое молоко не просто чувствуется. Конфета буквально из него состоит.

– Добрый вечер, девушки, – негромко поздоровался, вслед за Марией Фёдоровной появляясь в палате.

– Здравствуйте, – вторила мне Беспалова, растерянно оглядываясь.

На наш приход никто не отреагировал, женщины спали или делали вид, что спят. И только в углу на кровати сидела старушка, которая ответила на приветствие.

– Подскажите, пожалуйста, куда маму пристроить? Нам сказали, тут место свободное, – заметив, что старушка возле окна проявила к нам интерес, поинтересовался я.

– Туточки вот, со мной рядышком, – охотно откликнулась бабулька, с любопытством за нами наблюдая. – Сынок твой? – поинтересовалась сопалатница.

Мы с Беспаловой переглянулись, улыбнулись друг другу чуть смущённо, и Мария Фёдоровна ответила:

– Сынок…

– Ну всё, отдыхайте… отдыхай, мама… – посоветовал я. – Пойду. Если что, я в конце коридора. Там тупичок с банкеткой, Галина Львовна посоветовала. Останусь там.

– Ох, да как же… – запричитала Беспалова. – Всю ночь?

– Мне не привыкать, – отмахнулся. – Я как боевой конь могу и стоя спать, и сидя, и на ходу. Студенческая жизнь приучила… сессии… – приукрасил я до полноты картины.

Не рассказывать же Марии Фёдоровне про своё бурное прошлое, в котором где упал, там и спишь, когда урывками, когда и вовсе пару минут.

– Ох, Егорушка… может, домой поедешь? – робко предложила женщина, и тут же покачала головой. – Последний автобус-то уже ушёл… А всё дед, вот дурья башка! – нашла виноватого.

– Всё нормально, – заверил я. – Главное, не волнуй… ся… – всё время хотелось обратиться, как и положено, на «вы». Но бабулька на соседней койке не спускала с нашей парочки глаз, приходилось контролировать, что говорю. – Всё, мама, отдыхайте. Я рядом. Когда обход? – поинтересовался у любопытной старушки.

– Так с утра, как врач придёт, – охотно ответила бабулька.

Уточнять, когда в больнице наступает утро, я не стал, попрощался и пошел искать тупичок.

Ночь прошла как в сказке. Банкетка оказалась шаткой, обитой дерматином, удачно длинной. И действительно стояла в странном таком аппендиксе без окон, без дверей. Точнее, имелось одно маленькое окошко, давно немытое. Оно выходило куда-то в глухой больничный двор. Мне даже удалось без подручных средств открыть форточку, крашенную в несколько слоёв, что само по себе достижение.

Умостившись на скамейке, долго слушал орущих на улице котов, отголоски вечерней больничной жизни, глухой шум из коридора. Так, под мысли о поздних кошачьих свадьбах и размышлениях, для чего строители сделали этот тупичок, я и уснул.

Проснулся как от толчка, прислушался. Тишина. Даже с улицы звуки не долетают. Поднялся, размял мышцы и вышел из своего тупичка в коридор. На посту горел свет, но не было видно. Что-то случилось или дежурная медсестра прикорнула в сестринской?

Оказалось, девчонку вырубило прямо за столом. Поколебался, но всё-таки не стал будить, тихонько пошёл к семнадцатой палате, проверить Марию Фёдоровну. Осторожно приоткрыл дверцу, обнаружил Беспалову на месте, дождался, когда она пошевелится, и со спокойной душой вернулся к себе в тупичок. Не тут-то было.

Где-то хлопнула дверца, и медсестра резко очнулась, аккурат когда я проходил мимо стола. Спросонья девчонка сразу не сообразила, кто я такой. Подскочила, торопливо оглаживая ладошками примятый белый халат, чуть растрепавшиеся волосы. А когда сообразила, ойкнула и сурово окликнула:

– Товарищ! Вы кто? Как вы сюда попали? Вы из какой палаты?

Пришлось вернуться.

– Вы, случайно, не Маруся? Простите, Мария, наверное? – закинул я удочку.

– Допустим, – сверкая сердитыми глазами, подтвердила девушка.

– Галина Львовна сказала, что вы в курсе. Меня Егор зовут. Я маму привёз вечером, сердце у неё. Маму до утра оставили, а мне Галина Львовна разрешила в тупичке на банкетке переждать.

Надо же, с каждый разом слово «мама» в адрес Марии Фёдоровны выходило всё легче и легче, я почти поверил в то, что мама у меня и в самом деле имеется.

– Галина Львовна? – девчонка встрепенулась и вроде как вытянулась в струнку. Видимо, старшая медсестра, или кем здесь значится рыжекудрая дама, держит молодых специалистов в строгости. – Да, она предупреждала. Но это не значит, что вы должны ходить ночью по больнице и заглядывать во все палаты! А если что пропадёт? Кто виноват будет?

– Маруся! Ну что вы! Какие палаты! – улыбнулся я. – К маме заглядывал, в семнадцатую, проверить.

– Какая я вам Маруся! Мария Сергеевна! – сердито отчеканила медсестра.

– Мария Сергевна, Машенька! Вы же клятву Гиппократа давали? – проникновенно начал я, не обращая внимания на ворчание девчонки.

– Что? – растерянно моргнула девушка, явно не ожидая такого перехода в разговоре.

– Ну, вы же институт закончили, диплом получили и клятву не навредить пациентам давали.

– Никому я никакой клятвы не давала! – фыркнула девушка. – Ой! – девчонка моргнула, окончательно приходя в себя. – Конечно, давала, – гордо вздёрнув точёный носик, объявила дежурная. – А вам зачем? – тут же с чисто женской непосредственностью поинтересовалась Маруся.

– Машенька, милая, а чайник у вас имеется? – прижав ладони к сердцу, умоляющим голосом полюбопытствовал я.

– Кипятильник, – всё ещё не понимая, к чему я клоню, ответила Мария Сергеевна.

– Машенька, вы, как врач, должны меня спасти! – патетически воскликнул я. – Иначе умру вот прям здесь, у ваших ног, и тогда вам будет очень горько и обидно оттого, что вы не спасли жизнь пациента!

– Дома умирайте себе на здоровье, – категорически отрезала суровая дежурная медсестричка и припечатала, явно кому-то подражая. – Не в мою смену! – и тут же встревожилась. – Что у вас болит?

– Сердце, – понурил я голову.

– Сердце? – всполошилась Машенька. – Немедленно присядьте, сейчас я вам давление померяю…

– И душа… – присаживаясь на предложенный стул, добавил я.

– Что? – опешила медсестра, доставая из ящичка стола какой-то агрегат.

– Так есть хочется, Машенька, что желудок к позвоночнику прилипает! Станьте моей спасительницей! Налейте горячего чаю и отсыпьте кусочек сахару.

– Вы! – воскликнула Мария, но тут же понизила голос. – Как вам не стыдно! Я же поверила, что вам плохо!

– Искренне прошу прощения, но вопрос о моей жизни и смерти остаётся открытым, – умоляюще глядя на медсестру, посетовал я.

Машенька пристально на меня посмотрела, сердито поджав губы и подняв брови домиком, покачала головой и вдруг совершенно неожиданно улыбнулась. И было в этой улыбке столько тепла, что мне стало чуточку стыдно за такой грубоватый подкат. Ведь мог же просто попросить, начал строить из себя Казанову. Тоже мне, почувствовал себя молодым, старый пень. Захотелось флирта.

С другой стороны, нам шутка строить и жить помогает, так, кажется, пелось в какой-то песне.

– Пойдёмте, только тихо, – согласилась Маруся. – Так уж и быть, накормлю вас. А то ещё помрёте здесь, прямо у моих ног, – передразнила девчонка. – А мне такого Ромео не надо, – хихикнула медсестра.

Шутку я оценил, мы дружно рассмеялись, я пообещал не умирать, дождаться чаю. И мы быстренько сбежали в сестринскую. Комнатка находилась в двух шагах от стола, за которым Маша случайно уснула.

– Вы не подумайте, – заверила медсестричка, ловко наливая в пол-литровую банку воду из-под крана. – Со мной такое в первый раз. Просто сегодня день такой… тяжелый… Столько народу поступило, ужас! С ног сбились! А ещё в семнадцатой… Ой…

Маша резко замолчала, покосилась на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Похоже, в палате, куда поместили на ночёвку Марию Фёдоровну, действительно что-то случилось с пациенткой. Может, в реанимацию попала, а может и умерла. В любом случае, хорошо, что Беспалова не в курсе. Хотя, думаю, бабулька-соседка уже сообщила, на чьём месте ночует моя названная мама.

– А хотите пряников? У меня мятные есть, – похвасталась Машенька, отвлекая меня от неловкой паузы.

– А хочу, – согласился я, не собираясь допытываться, что произошло на смене. Захочет, сама расскажет, в любом другом случае – не моё это дело.

Хлопнула дверца тумбочки, на столе появился бумажный кулёк с выпечкой. К этому моменты закипела вода в банке. Маша достала из той же тумбочки, где взяла пряники, заварку, и сумела меня удивить. Вытащила из небольшого бумажного свёрточка кусочек чистой марли, насыпала туда заварки, завязала края, и опустила в банку с кипятком, вытащив перед этим кипятильник.

В полном обалдении я наблюдал за тем, как заваривается наш чай в прародителе чайного пакетика.

– Ложечку дома забыла для заварки, – смутилась медсестра, заметив, с каким удивлением я наблюдаю за её манипуляциями. – Не люблю пить с чаинками, – пожаловалась мне девчонка. – Вот… попробовала как-то на смене завернуть в марлю, оказалось очень удобно. Теперь так и завариваю.

– Отличная идея, – искренне похвалил я, прикидывая, какую выгоду Машенька могла бы извлечь из своего способа. Да только вряд ли она станет этим заниматься. Да и времена не те. Но лично я взял на вооружение, тоже не люблю пить чай, когда-то и дело приходится отплёвываться.

– Угощайтесь, – разливая ароматный напиток по чашкам, пригласила Машенька.

Я с удовольствием принял пряник, кружку с чаем, и мы принялись чаёвничать под неторопливый негромкий разговор. За чаепитием я постарался разговорить Машу про житьё-бытьё. Заодно выведал информацию про магазины, что где можно купить или достать необходимые для поделки к первому сентября детали.

Оказалось, конфеты я вполне успею купить с утра в продтоварах недалеко от больницы. Маша не уверена, что там имеется «Птичье молоко», но «выбор есть». Особенно вкусный «Мишка на Севере», – доверительно сообщила Машенька, а я взял себе на заметку. Ну а что, связи в медицине всегда нужны, в любое время, в любом веке.

От медсестрички я узнал и ценную информацию про Галину Львовну. Оказалось, она действительно старшая медсестра, и очень любит зефир в шоколаде и шоколадные батончики. Ещё у неё «муж запойный и двое детей-подростков, которые совсем от рук отбились». С Марусей в разведку лучше не ходить. Под третью чашку чая девчонка рассказала чуть ли не всю свою жизнь, как личную, так и больничную. Так и хотелось напомнить строки с легендарного плаката «Болтун – находка для шпиона».

Но я не жаловался. Машенька посоветовала сходить в магазин «Тысяча мелочей» и в центральный универмаг. В первом, по словам Машеньки, можно купить всё что хочешь, от спичек до шпингалетов. Именно он мне и пригодится.

Я не забыл о своём обещании, сделать необычную вещицу для демонстрации в честь Октября. Но в суматохе последних дней так и не поинтересовался у Митрича, сумеет он достать для меня нужные запчасти, или нет. Понятно, что поршень в селе я раздобуду. А вот гирлянду или красные маленькие лампочки вряд ли смогу купить в сельпо. Потому с утра пораньше решил отправиться на разведку боем.

И вот тут я завис, не зная, как поступить с Марией Фёдоровной: не таскать же с собой по всему городу пожилую женщину, пережившую приступ. К тому же босую. Когда появится Митрич – неизвестно. Да и на автовокзал не мешает наведаться, прицениться к билетам. Но это потом. Сначала лампочки и батарейки.

Машенька меня утешила, заявив, что если уж пациентку оставили на ночь, то раньше обеда не выпишут. Значит, руки у меня хоть немного, но развязаны для забегов по новосибирским магазинам.

Так, за разговорами, мы выпили по четыре чашки чаю, вдвоём незаметно слопали все Машины пряники, отчего я почувствовал себя крайне неловко. Мысленно пообещал себе возместить милой Марии всё, что съел.

Опомнились, когда за окнами начало светать. Машенька всплеснула руками и принялась наводить порядок в сестринской. Попутно выпроваживать меня обратно в коридорный тупичок. Ещё раз уточнив насчёт выписки, я попрощался с симпатичной медсестричкой и отправился навстречу новым приключениям.

Меня ждал Новосибирск – совершенно незнакомый для меня город. Как выяснилось позже, приключения тоже меня поджидали. В какой-то момент нового дня я даже подумал, что отныне в моей новой жизни казусы и необычные происшествия станут моим вторым именем.

Глава 4

Я вышел из больницы и глубоко вдохнул свежий, чуть прохладный воздух. Город сыпался. Люди спешили по своим делам, больничный двор оживал. Спешили на работу врачи и медсестры, дворники шаркали вениками, водители машин скорой помощи кемарили в кабинах или курили, зябко ёжась спросонья. Откуда-то издалека прилетал звук задорного трамвайного звонка. Я со смаком потянулся и зашагал к автобусной остановке, которую заприметил, ориентируясь на скопление людей.

Хотелось прогуляться, но я прикинул и решил: в следующий раз обязательное. А сейчас нужно как можно быстрее решить все свои вопросы и вернуться в больницу. Нехорошо получится, если Марию Фёдоровну выпишут в тот самый момент, когда меня не будет рядом. Разволнуется, распереживается, да и Василию Дмитриевичу как потом в глаза смотреть? Он мне доверился, а я его подведу.

Когда подошёл красно-жёлтый автобус, и толпа советских граждан принялась штурмовать двери, желая попасть на работу, на учебу, я, не раздумывая, присоединился. И только потом сообразил две вещи. Во-первых, я забыл предупредить Беспалову, что собираюсь отлучиться по делам. Во-вторых, пока стоял, даже не подумал поинтересоваться, куда мне ехать. Теперь уже поздно. Меня засосало в автобусное нутро, сжало со всех сторон человеческими телами.

Про билет я тоже как-то не подумал и теперь судорожно вспоминал, как его приобрести. В конце концов, толпа переместила меня к аппарату, куда я и опустил свои единственные пять копеек за проезд.

Какое-то время просто ехал, ни о чём не думая, разглядывая в автобусное окно незнакомый город. Люди входили и выходили, так я неведомым образом оказался на задней площадке и мог наблюдать прекрасные виды. Город-миллионник, третий по численности в моей России. Город-сказка, город-мечта. Один Академгородок чего только стоит.

Народ потихоньку рассасывался, я же прилип к окну, как в детстве, и разглядывал, всматриваясь в детали. Вспоминал всё, что читал или видел по телевизору про одну из самых мощных всесоюзных площадок строительной индустрии.

Сибирский завод тяжёлого электромашиностроения с его турбогененраторами. Сиблитмаш, который начали строить через пять лет после войны, а к концу пятидесятых в его цехах создавали сорок комбайнов в сутки. Заводы Коминтерна, Сибэлектротерм, Экран… Предприятия транспорта, связи, пищевой и лё-о-о-генькой промышленности, – улыбнулся про себя. Практически все они зародились в период эвакуации западной части советской страны во время Великой Отечественной войны.

Один завод «Экран» чего стоит! Большая часть его продукции во время Союза была засекречена. Из общедоступного известен только телевизионный кинескоп. Первый кинескоп с круглым экраном, который стал частью легендарного телевизора «КВН–49»…

Академгородок, кстати, совсем ещё молодой. Сколько ему сейчас? Я задумался, напряг память, посчитал. Получается круглая дата – десять лет с того самого дня, как в Сибири появилось первое здание крупнейшего научного центра Советского Союза.

Новосибирская гидроэлектростанция, Обское море. Не Чёрное, конечно, но созданное руками советского человека. Горло отчего-то перехватило, я потряс головой, прогоняя непривычные эмоции. А ведь есть чем гордиться, и не одному поколению.

– Ваш билет.

– Что? – я уставился на женщину в форме, которая остановилась возле меня и выжидательно смотрела.

– Ваш билет, гражданин, – голос слегка изменился, как и женский взгляд.

Через пару секунд я сообразил, чего от меня хочет кондуктор. Накрыло воспоминанием, как сматывались с другом Вовкой из автобуса, увидев тётку с сумкой и с грозным призывом: «Граждане, предъявите ваши билеты». В первый момент у меня даже сердце дрогнуло и заколотилось, как у того зайца. Ну а что, кто из нас в детстве не катался в автобусе без билета?

Видимо что-то такое отразилось на моём лице, потому как кондуктор слегка напряглась. Я похлопал себя по карманам, отыскал бумажку и протянул суровому контролёру. Женщина долго изучала документ, но, в конце концов, вернула его. Ну а я заодно поинтересовался у важной дамы, куда еду. Женщина снова напряглась, но ответила. Выяснилось, что автобус я выбрал правильный, и следую верной дорогой, аккурат в сторону нужного мне магазина.

Почему-то я думал, что «Тысяча мелочей» – маленькая скобяная лавчонка, навроде как прилавки на рынке со всяким хламом. Но магазин оказался большим, с самым разнообразным товаром. Собственно, хозяйственных мелочей я себе набрал под завязку. Шпингалеты, молоток, крючки, гвозди… Короче, прибарахлился немного, чтобы было чем приводить в порядок дом.

Вот только не нашёл ничего для поделки, которую обещал сделать для школы. Побродил ещё немного по улицам, заглянул по дороге в один универсам, не обнаружил ничего подходящего, решил выдвигаться обратно в больницу. Заскочил в столовку, прикупил разных пирожков, уточнил у прохожих, как доехать до места, и покатил к Марии Фёдоровне. И снова улицы, проспекты, красота…

В больницу добрался быстро. Моя подопечная даже не узнала про моё отсутствие. Не успели мы с ней перекинуться парой слов и съесть по пирожку, как в коридоре раздался какой-то непонятный шум, ругань, а потом всё стихло так же внезапно, как и началось.

– Егорушка… ты вот чего… ты глянь-ка, кто там шумел-то… – отчего-то встревожилась Мария Фёдоровна.

– Да стихло уже, какая разница? – удивился я. Любителем сплетен никогда не был, как и тем, кто жаждал приобщиться к человеческому горю или несчастью, снимая всё на камеру, вместо того, чтобы помочь или вызвать спецмашины.

– Дед мой… Василь Дмитрич… Говорю тебе, дед мой буянил… – зашептала Беспалова. – Что ж я его голос не признаю? Только стих быстро, не к добру это… Ты уж проверь, Егорушка, сделай милость!

Мария Фёдоровна схватила меня за руку, неприкрытая тревога в женских глазах заставила меня прислушаться к просьбе и выйти из палаты в коридор. На посту никого не было, а в конце прохода мельтешила девичья спина в белом халате рядом с мужичком, подозрительно похожим на Митрича.

Я ускорился, удивляясь тому, что дядь Вася не зашёл в палату к жене, да и вообще, шагает себе непонятно куда, при этом молчит. Такое поведение ему в принципе несвойственно, насколько я успел узнать этого неугомонного живчика. Догнав, замедлил шаг, пытаясь расслышать, что вещает медсестричка сердитому Василию Дмитриевичу.

– Главврач вас не примет! Он на совещание! Дежурный врач на обходе! Ну куда же вы! Подождите! Остановитесь! Пожалуйста, поверьте! Врачи сделали всё возможное! Я вам очень соболезную! Ну нельзя же так! – с отчаяньем в голосе лепетала молоденькая девчонка.

Не Маруся, что характерно. Новая смена заступила? Ну да, бог с ними. Надо понять, куда так стремительно несётся дядь Вася, сопя, как разъярённый носорог.

– Где тута у вас морг? – рявкнул он медсестре.

Морг? На кой-ляд Митричу сдался больничный холодильник? И тут до меня дошло. По всей видимости, в палате номер семнадцать, на койке, где ночевала Мария Фёдоровна, с предыдущей пациенткой случилось непоправимое. И кто-то сказал об этом Василию Дмитриевичу. Кто-то, кто не в курсе, что на пустую кровать определили временную больную.

Другой вопрос, как дядь Вася выяснил, куда жену положили, как разыскал? И почему приключилась такая несуразица?

– Василий Дмитриевич! Дядь Вась! – окликнул я.

Но Митрича уже прорвало. Он громко возмущался безалаберностью докторов, хорошо хоть не обвинял никого в смерти жены. Лишь требовал показать тело, уверяя, что пигалица в халате ошиблась и «быть такого не может, чтоб Манюня наперёд меня на тот свет отправилась! Я ей обещался первым быть!» Вот прям такими словами и шпарил.

– Дядь Вась! Василий Дмитриевич!

– А? что? Егор Ляксандрыч! – Митрич резко обернулся, признал меня и кинулся навстречу. За ним семенила несчастная девчонка.

– Нет, ты слыхал? Слыхал? А? Они мне говорят: Маша померла! А я им – шиш вам, а не Машка моя. Она всех нас переживёт! Назло мне!

Я пытался вставить словечко, но Василия Дмитриевича трясло от волнения, будто словами он пытался оттолкнуть реальность.

– Василий Дмитриевич… – очередная попытка вклиниться бесславно провалилась.

– Подумаешь, сердце! – дядь Вася возмущённо фыркнул. – Да она с этим сердцем всю войну! И сына… И… Егор… Ляксандрыч… Что же это, а? Как я без неё? А Серёжка? Серёжке-то как скажу?

Дядь Вася вдруг сник, утёр рукавом глаза, протяжно вздохнул, сдерживая то ли всхлип, то ли стон.

– Жива она, Василий Дмитриевич, – тронул его за плечо, привлекая внимание.

– Да что уж теперь… – махнул рукой дядь Вася.

– Василий Дмитриевич, жива Мария Фёдоровна, – ещё раз повторил я.

– Да что вы такое говорите! – зашипел сердитая медсестра – Зачем так! У человека горе, а вы!

– Девушка, милая, нас вчера в семнадцатую вечером определили всего лишь на ночь. Вы там у себя в бумагах гляньте. К обеду уже выпишут. В смысле определили Беспалову Марию Фёдоровну. Положили в палату номер семнадцать на свободную койку. Её ночью на скорой привезли, в смену Галины Львовны и Маруси… Марии, не помню отчество.

Девчонка поледенела, кинула испуганный взгляд на Митрича, охнула и рванула к сестринскому посту.

– Жива, говоришь? – переспросил Митрич. – А ты не врёшь, Ляксандрыч? – дядь Вася прищурился, с недоверием глядя на меня. Ответить я не успел.

– А ты и рад, да? – раздалось за моей спиной.

– Маша! Манюнечка! – расцвёл Василий Дмитриевич и, обогнув меня, кинулся обниматься с воскресшей женой.

– Что, злыдень, обрадовался, поди? Свободу почуял? – беззлобно погрозила кулаком Мария Фёдоровна, смущённо принимая объятия мужа. – Да пусти ты, медведь. Что люди-то подумают!

– Пущай думают, что хотят! У меня жена живая! Эх-ма! Радость-то какая! – обрадованно завопил Митрич, ощупывая свою вторую половинку.

– Да хватит тебе! Ты гляди, завёлся, чисто молодой! – отбивалась Беспалова от мужниных объятий.

– Это чего, а? Ляксандрыч, ты видал? А? Как так-то? А чего жеж мне сказали, померла, мол, дедушка, твоя бабушка? А?

– Ошиблись, человеческий фактор, с кем не бывает, – сочувственно прокомментировал я.

– Какой такой фактор? Не знаю такого! – возмутился Митрич. – А ежели бы я тут окочурился?

– А ну, цыц, – шикнула Мария Фёдоровна. – Раздухарился тут. В больничке, чай, не на базаре! Понимать надо! Людям тишина нужна!

– Так, я это… – притих дядь Вася.

– Вот и веди себя тихо… герой… – фыркнула Беспалова, но я прекрасно видел: не со зла, а по любви и фырчит, и ворчит.

– Теперь-то что делать? – Митрич растерянно оглянулся на меня.

– Дождёмся выписки, и поезжайте домой, – подсказал семейству. – Вы на машине или на автобусе?

– На машине, – кивнул дядь Вася. – Звениконь по делам в город, я с ним.

– А Серёжа? Как Серёженька? – заволновалась Мария Фёдоровна.

– Что ему станется, лбу здоровому, – отмахнулся муж. – На работу отправил, неча отлынивать. Сказал, в выходные навестит. А ты вона, уже домой собралась! – довольно покивал Беспалов старший.

– Ты гляди, какой командир выискался, – покачала головой жена. – Егорушка… Егор Александрович… так нам чего теперь-то?

– Ждём обхода, врач вас осмотрит и домой, – подумав, определил я дальнейшую больничную программу.

– Так может, ну его, врача-то? Чего его ждать? – предложил Василий Дмитриевич. – Вона, моя Машка-то… Мария, стало быть, Фёдоровна! Живая вся и здоровая, чего зря лёжмя лежать? На своей-то кровати всяком лучше!

– Нельзя, не положено. Марию Фёдоровну выписать должны, такой порядок, – остановил я Митрича. – Вы что-то хотели, девушка? – вежливо уточнил у медсестры, которая маячила за нашими спинами.

– Вот! Это она мне сказал, что ты померла, Маша! – дядь Вася возмущённо ткнул пальцем в совершенно растерянную девчонку.

– Простите, пожалуйста… я не знала… я не хотела… случайно так получилась! – едва не рыдая, лепетала медработница.

– Не реви, нос распухнет, – посоветовал Митрич. – И внимательней надо на рабочем месте! Внимательней! – строго погрозил пальцем. – Всех перепутаешь да похоронишь, кого лечить будешь? – дядь Вася подмигнул вконец обалдевшей девчонке.

– Простите, пожалуйста… Только не жалуйтесь, ладно? Пожалуйста! – взмолилась девчонка.

– Да что ты, милая, – махнула рукой Мария Фёдоровна. – Ты нас выпиши скоренько, а? Сделай милость, – попросила ожившая Беспалова. – Да мы пойдём себе потихоньку…

– Не могу, – испуганно замотала головой медсестричка. – Доктор посмотрит, тогда…

– Эх, – вздохнул Василий Дмитриевич. – Ну, пойдём, что ли, Маша, ждать доктора твоего. Красивый, небось? – ревниво поинтересовался Митрич.

– Да ну тебя, балабол, – легонько толкнула мужа в плечо и неторопливо пошла в палату.

– Василий Дмитриевич, я отлучусь по делам, – окликнул я Беспалова.

– В палате буду, – солидно кивнул Митрич, сопровождая свою вторую половину. – Маш, а ты мне вот чего скажи. Ты чего это помирать вздумала, а?

– Дурак, ну как есть дура-а-ак, – протянула Мария Фёдоровна.

Я улыбнулся и отправился на поиски телефона. Карман грел листок бумаги, которую мне вручил Почемучка, то бишь профессор Лапшин Геннадий Анатольевич. Я как-то сразу о нём подумал, когда не нашёл нужные мне запчасти для поделки. Придумал я вещь простую, но забавную. Уверен, в советское время в эти годы светодиодные ленты ещё не пользовались популярностью по причине их отсутствия в продаже. Ну а мне нужно раздобыть что-то вроде диодов для лампы Ильича, которую я придумал.

В принципе, можно выпросить у Почемучки миниатюрные лампочки вроде как для гирлянды, но ещё мельче. Ну а что, покрашу и в красный цвет, и все дела. Для демонстрационной модели вполне подойдёт. Если директору понравится моя идея, для большего масштаба будем искать фотолампочки. Либо приспособлю красный фотофонарь под свою задумку.

Собственно, раздобыть «гирляндные» светильники в советское время не очень сложно, если знать, где искать в чужом городе. Но времени у меня оставалось маловато, не за горами первое сентября. Поэтому я решил убить двух зайцев одни звонком: и Геннадий Анатольевича уважить, рассказав про свою идею, и заодно помощи попросить.

Помимо мелочёвки, которую я смогу достать у себя в селе, мне жизненно необходим переключатель режима работы. Чтобы, значит, щёлкнул пимпочку один раз, светильник загорелся, нажал «флажок» дважды – лампа мерцает. А где можно раздобыть транзисторы и прочие детали для моей модели? Правильно! В Академгородке. Потому что там этого добра, как дров возле бани.

С этими мыслями я оказался в вестибюле и огляделся по сторонам, разыскивая телефон-автомат. Улыбнулся, вспомнив свою же фразу, которую регулярно говорил своим ученикам: «И как мы раньше без телефонов жили? В глаза друг другу смотрели!»

Вот он красавчик, висит на стене, ждёт меня. Я похлопал по карманам в поисках мелочи, но нигде не зазвенело. Прикинул, где могу поменять, и решил поискать бочку с квасом. Должен же в Новосибирске летом продаваться любимый советский напиток?

При мыслях о квасе захотелось холодненького разливного пива в пол-литровой кружечке да с сушёной воблочкой. Но лучше с таранкой. Есть у меня дружок закадычный на кубанской земле. Раз в год Петрович обязательно ко мне в гости приезжает и привозит рыбку собственного посола.

Хороша, зараза. Как и вечера под яблонькой в собственном дворе, когда сидишь с другом за столом, своими руками сколоченным, за тихой неторопливой беседой под баллончик разливного «Советского». Были. Но остались в прошлом.

Я отмахнулся от ненужных воспоминаний и вышел на улицу. В дверях на секунду отвлёкся на красивую девчонку с косой до пояса и в кого-то врезался. Этот кто-то чертыхнулся знакомым голосом. Я поднял портфель, который отлетел в сторону, выпрямился и радостно выпалил:

– Почемучка… Чёрт! Простите… Геннадий Анатольевич! А я как раз вам звонить собирался!

Глава 5

Если я и удивился, снова увидев Почемучку в холле больнице, то не подал виду, сейчас меня волновало другое.

– Вы не заболели, Геннадий Анатольевич? – озадачился я, сообразив, что преподаватель посещает больничку второй день подряд.

– А? – рассеянно переспросил Почемучка, отряхивая пузатый портфель. – Заболели… заболели… Что? Нет-нет, со мной всё в порядке. Товарища навещаю, – педагог вернулся в реальность. – Гостинцы… документы… – Лапшин потряс сумкой. – Вы-то что здесь делаете, Егор? Заболели? – нахмурился Почемучка.

– Нет, я тут в качестве сопровождающего, – пояснил педагогу. При всех неоспоримых талантах профессора его рассеянность вошла в легенды института.

– Геннадий Анатольевич, мне очень нужна ваша помощь, – начал я.

– Да-да, Егор, это хорошо… Болеть не надо… – Лапшин щёлкнул замком, залез в портфель, покопался там, стоял на левой ноге, используя правую как подставку, закрыл клапан, клацнув застёжкой, и посмотрел на меня. – Так что случилось, Егор? Чем могу помочь?

– Мне с вами посоветоваться нужно по поводу одного небольшого изобретения. Совет нужен.

– Изобретения, говорите? – Геннадий Анатольевич склонил голову к плечу, задумчиво на меня посмотрел, затем друг широко улыбнулся, хлопнул по плечу и извиняющим тоном произнёс:

– Конечно, Егор, всенепременно помогу, чем смогу. Обсудим, но позвольте, я вас внимательно выслушаю, скажем, где-то через полчасика. Договорились? – Почемучка вопросительно приподнял брови.

– Извините, Геннадий Анатольевич. Вы сюда по делу, а тут я со своими глупостями, – покаялся я.

– Всё в порядке, Егор. Я очень рад вас видеть! И с удовольствием обсужу вашу задумку. Но позже! Как только отнесу документы своему товарищу, мы сможем с вами поговорить… – преподаватель завертел головой. – Да вот хотя бы на той лавочке. Думаю, там нас никто не потревожит.

– Спасибо, Геннадий Анатольевич. Буду ждать!

Мы кивнули друг другу и разошлись каждый по своим делам. Я же задумался, как мне лучше поступить. Василий Дмитриевич прибыл за Марией Фёдоровной на машине. Как только её выпишут, загрузит Митрич свою ненаглядную половинку в авто и отчалит в родное село. До выписки времени осталось всего нечего. Утро пролетело незаметно, поскольку практически полдня я занимался своими делами.

Кинув взгляд на больничные часы, я отправился на поиски Митрича. Нужно предупредить, что я с ними не поеду, вернусь позже.

– Это чего это ты так такое удумал, Егор Ляксандрыч? – ожидаемо возмутился дядь Вася. – А ну как заблудишься? Ты в наших местах человек новый, мне потом Ильич голову оторвёт, ежели чего.

– Василий Дмитриевич, – мягко, но настойчиво прервал его возмущения. – Слово своё я привык держать. Обещал Юрию Ильичу соорудить одну занятную штуку к первому сентября. Помнится, и вы мне обещали помочь, сказали, поршень от двигателя можете раздобыть… – напомнил Митричу.

Мужичок крякнул, покрутил головой, пожевал губами, но так и не нашел, чем отговориться. Я мысленно улыбнулся и продолжил:

– Ну вот… Для моей задумки запчастей в магазинах не оказалось. С утра пробежался, ничего не нашёл. А тут случайно встретил своего преподавателя, он нынче работает в Академгородке. Так вот, хочу с ним поговорить, вдруг он мне чем-то поможет.

– Ну так-то да, нужное дело, пе-да-го-ги-чес-кое, – крякнул Митрич, смиряясь с моим решением. – А то подождём мы тебя, Егор Ляксандрыч? – закинул удочку дядь Вася.

– Не стоит, Василий Дмитриевич. Председатель, поди, тоже не в игрушки играть приехал, – отказался я. – У него дел по горло, а тут ещё меня ждать. Неизвестно, как оно всё обернётся. Если просто разговор и встречу назначит, одно дело. Может, и успею. А если ехать придётся, так день до вечера и уйдёт, нехорошо получится.

– Ну, так-то прав ты, Егор Ляксандрыч, – согласился дядь Вася.

По лицу Митрича было видно: ему очень любопытно, для чего же мне понадобился автомобильный поршень, и что же такое я искал, но не нашёл ни в одном городском магазине. Но спрашивать дядь Вася постеснялся, а сам я не стал распространяться. Сделаю, тогда и продемонстрирую, что да как.

На всякий случай попрощавшись с Василием Дмитриевичем и с Марией Федоровной, я помчался к месту встречи, надеясь, что не опоздал. На обозначенной скамейке сидела пожилая парочка и солидно так завтракала варёными яичками, хлебом с солью и пирожками, вкусно запивая всё это молоком. Я аж сглотнул, настолько смачно мужичок откусывал от пирога. И остался стоять поодаль, надеясь, что к тому времени, как появится Геннадий Анатольевич, товарищи накушаются и покинут скамейку. Ну а если нет, облюбуем другую.

Спустя сорок минут парочка действительно освободила лавочку и отправилась на остановку. Я занял стратегический объект и уставился на больничный выход, выглядывая Почемучку. Ждать пришлось недолго. Геннадий Анатольевич показался на пороге, заметил меня, махнул рукой, и едва не зашиб своим портфелем, которым активно размахивал, женщину средних лет. Минут пять смущённо извинялся перед возмущённой дамой, и, наконец, двинулся в мою сторону.

– Ух… – качая головой, выдохнул Лапшин. – Неловко получилось.

Педагог обернулся, отыскал глазами суровую даму, невольно втянул голову в плечи и выдал:

– Суровая. У такой не забалуешь.

В этот момент Почемучка очень походил на студента-заочника. Встрёпанный, моложавый, подтянутый, с несуразным, изрядно похудевшим портфелем, он ни капли не соответствовал образу советского учёного, профессора с аккуратной бородкой в круглых очёчках и костюме-тройке. И если смешливые морщинки возле глаз и глубокая между бровей выдавали возраст, со спины Лапшина легко можно было принять за старшекурсника, ну или аспиранта. Да и повадками педагог больше смахивал на студента, чем на серьёзного преподавателя с научными трудами и всякими диссертациями.

Почемучка поставил портфель на скамью, щёлкнул замком, вытащил из саквояжа два зеленых яблока, одно протянул мне, другое со смаком надкусил. Да так, что сок брызнул во все стороны.

– Ох, Егор… извини! – растерялся Лапшин, когда капли полетели в мою сторону.

– Да будет вам, – отмахнулся я.

– Где-то у меня был платок, – забормотал Почемучка, хлопая по карманам.

– Геннадий Анатольевич, всё в порядке, не волнуйтесь, – пришлось доставать свой платок, вытирать незаметное пятнышко, только после этого Лапшин успокоился и присел на скамейку, поставив свой портфель между нами.

– Ну, рассказывай. Никак надумал пойти к нам в Академгородок? Правильно, Егор! Там такие возможности! Да ты скоро сам всё увидишь! – начал вчерашнюю песню Геннадий Анатольевич, но я решительное его оборвал.

– Нет, не передумал. У меня десятый класс, я за них отвечаю, – твёрдо заявил, глядя прямо в глаза преподавателю. – Некрасиво получится, школа на меня рассчитывает, а я к вам сбегу. Не по-комсомольски.

– Ну что ж… Прав, во всём прав… Но я надеюсь, надеюсь, да! – Лапшин помахал перед моим носом указательным пальцем. – Слушаю тебя, Егор. Чем могу помочь?

Я задумался, прикидывая, с чего начать разговор, а потом решил не заморачиваться и обсказать всё как есть. Ну и выдал свою идею со светильником в виде серпа и молота с подсветкой из светодиодных лент.

– Ну и вот, задумку мою надо к первому сентября сделать. Желательно как можно раньше, чтобы Юрий Ильич – это директор мой, успел показать начальству. Я пока образец планирую, а если одобрят, то масштабный проект с ребятами сделаем. Собственно, вот, – закончил я свой рассказ и вытащил из кармана тетрадный лист, на котором успел нарисовать схему лампы.

Листок я выцыганил у медсестры, как и огрызок карандаша. Рисунок выложил на скамейку, разгладил, прижал с одной стороны яблоком, с другого края прижал пальцами. Мы одновременно склонились к схеме и едва не столкнулись лбами. Рассмеялись, и я принялся объяснять Почемучке свою задумку. Лапшин быстро ухватил суть идеи, выдернул листок из-под моей ладони, чтобы внимательно рассмотреть и заодно прочитать все мои пометки. Повезло, что у Егора вполне себе приличный разборчивый почерк. Я-то всю жизнь писал как курица лапой.

– Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, – выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. – Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, – довольно протянул Геннадий Анатольевич.

– Ну, голь на выдумки хитра, – выдал мудрость предков. – Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.

Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.

– А, знаешь, Егор, поехали ко мне! – Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. – Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!

– Золотой? – улыбнулся я.

– Лучше! – заверил Лапшин. – Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.

Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.

– Он же Гога, он же Жора, – пробормотал я себе под нос.

– Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, – пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.

– А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? – уточнил я у Почемучки.

– Не будем терять времени. Поехали!

Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.

– Егор… Ты закончил? – поинтересовался педагог.

– Что? – не понял я.

– У тебя же кто-то в больнице? – уточнил Лапшин.

– Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, – неудачно пошутил.

– Почему до пятницы? – нахмурился Почемучка. – За пару часов обернёмся, здесь недалеко.

– Могу ехать хоть на край света, – пояснил я. – Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.

– Вот что! – решительно заявил Геннадий Анатольевич. – Домой я тебя отвезу, едем!

– Не стоит, сам доберусь, – запротестовал я в спину.

– Едем!

– А вы куда? Остановка в другой стороне, – догнав Почемучку, спросил я.

– У меня машина, – смутившись, объяснил Лапшин.

Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.

На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.

– Купил вот, на премию, – смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. – Ах, ты, чёрт, – ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. – Не привык…

– Хорошая премия, – присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.

– Ленинская, – коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.

– Ого, поздравляю, – от души выдал я.

Стать лауреатом Ленинской премии в советское время – это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека – это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.

Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.

– Не спрашивай, рассказать не могу, – буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.

Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.

– Понял, – кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.

– А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география – не твоё. Изобретательство – вот твоё призвание, – после недолгого молчания заявил Лапшин.

– Не уверен, Геннадий Анатольевич, – осторожно заметил я, не зная, что ещё сказать.

Кто его знает, чего там товарищ учитель с моим Егором чудили в студенческие годы, но мне пока и на селе хорошо. Обживусь, осмотрюсь и начну действовать по своему плану. Менять, так сказать, моральный облик любимой Родины в лучшую сторону.

– Ну-ну, молодо-зелено, – хмыкнул Лапшин. – Ты вот что… Ты обязательно приезжай со своими ребятами. Да и сам… И ребятишек, ребятишек талантливых присматривай! Сам понимаешь…

– Понимаю, – ни черта не понимая, согласился я.

– А ты знаешь, у нас ведь и жильё теперь строят для сотрудников, – внезапно заявил Почемучка, кинув на меня непонятный взгляд. – Собственно, не так давно нашему Академгородку присвоили статус жилого района. Да что там! У нас всё для удобства учёных и талантливых молодых специалистов! В сентябре вот клуб юных техников откроется. Ты представляешь, какой это гигантский шаг в воспитании молодого поколения!

– Догадываюсь, – вставил я реплику, но Лапшин словно не заметил, настолько был увлечён, расписывая мне прелести жизни в Академгородке.

– Это же огромные возможности! Дети – наше будущее! И каким оно будет, зависит от того фундамента, что мы заложим уже сейчас. Ты понимаешь, Егор?

– Да, Геннадий Анатольевич.

Я его действительно понимал. Только до котлованов развалив советское образовательное наследие, в двадцать первом веке спохватились и оценили тот огромный масштаб работы, которую выполняли педагоги в Домах пионеров, на станциях юных техников, в клубах. Спохватились и начали восстанавливать.

В моём будущем времени стали появляться всякие там кванториумы, точки роста, проще говоря – детские центры дополнительного образования. Причём доходило до смешного: приходилось каждый день отправлять отчёты в гороно, в смысле, в управление образования, подтверждая, что учителя не разворовали технику из этих самых кабинетов. По другому я этот маразм объяснить сам себе не мог.

Смешно? А по мне так унизительно. Бесконечные проверки довели до того, что в некоторых школах эти оборудованные кабинеты, причём далеко не по последнему слову технику, если сравнивать с той же столицей, открывали только перед приездом очередной комиссии. Чтобы не дай бог не сломать чего-нибудь.

– А лаборатории! Ты представляешь, Егор, какие в КЮТе лаборатории! – продолжал вещать Геннадий Анатольевич, время от времени поглядывая в мою сторону. – Это же прелесть что такое! Мог ли ты мечтать о таком? А знаешь, что Егор, – Лапшин хитро на меня покосился. – Нам ведь увеличили количество преподавательских ставок…

– Геннадий Анатольевич… – посетовал я.

– Ну хорошо, хорошо, не буду переубеждать. Твоя позиция, безусловно, заслуживает уважения. Но ведь ты можешь на полставки… Зарывать твой талант в глуши…

– Я подумаю, – вежливо ответил. – Обещаю, обязательно подумаю. В глуши ведь тоже люди живут. И дети… талантливые, – заявил я чуть громче положенного.

Мне вспомнился Володя Свирюгин, за которого так переживал председатель. Товарищ Лиходед, да и директор школы уверяли меня, что мальчишка если не гений, то талант. Вот и воспользуюсь приглашением Лапшина, привезу ребят на экскурсию, покажу Академгородок и те возможности, которые он даёт. Глядишь, мальчишка загорится, пойдёт учиться в институт. А там чем чёрт не шутит, может, в моём десятом классе новый Капица учится. Или там Менделеев, я ведь так и не попал к Оленьке Николаевне на беседу.

– Извини, – смутился Почемучка, я даже не сразу понял причину. Дошло до меня минуту спустя.

– Все дети талантливы, это бесспорно, – пояснил Геннадий Анатольевич. – Заносит меня иногда, – педагог смущённо улыбнулся. – Главное, вовремя разглядеть талант! И узнать, о чём ребёнок мечтает. Это важно, Егор, – серьёзным тоном заявил Почемучка. – Понимаешь, Егор?

– Понимаю, – также серьёзно ответил я.

И я действительно понимал. С моей точки зрения, не бывает бездарных детей. Бывают взрослые, которые задавили в своём ребёнке мечту, то бишь талант. Сломали крылья, не дав им раскрыться.

– Желание у меня одно, Егор, собрать всех талантливых ребят в одном месте! Академгородок – это прям как мечта наяву. Город-сад! Лучший город на земле!

Лапшин даже зажмурился от восторга.

Вот так под восторженные речи Почемучки, под его ненавязчивые разговоры о переводе под его крыло мы и домчались до места.

Глава 6

Маленький кабинет-лаборантская Геннадия Анатольевича оказался полностью заваленным папками, книгами, бумагами, рукописями, какими-то макетами. Небольшой стол у окна с трудом можно было разглядеть из-за документов. Лапшин бочком пробрался к рабочему месту, пристроил портфель на подоконник, где стояла литровая банка с водой, чашки, надорванная пачка заварки.

Почемучка тут же сел за стол, пододвинул к себе телефон и принялся накручивать диск.

– Присаживайся, Егор, – гостеприимно предложил хозяин кабинета, включаясь в разговор с невидимым собеседником. Я оглянулся по сторонам, обнаружил под стопкой папок табуретку, аккуратно переложим бумаги на пол и уселся, терпеливо дожидаясь результата переговоров.

Лапшин сделал несколько звонков, пытаясь выяснить, где находится гений инженерной мысли по имени Гоша, он же Юра. Каждый раз ему что-то отвечали, он расстроенно цокал языком, сбрасывал звонок и по новой набирал очередной номер.

– Егор, чаю хочешь? Кипятильник в коробке, не стесняйся. Будь как на кафедре, – улыбнулся Почемучка.

Я прислушался к своему организму и решил, что горячего чайку выпить – хорошее дело. Но, увы, пришлось отказаться от идеи. Вода и кипятильник присутствовали, а вот заварки в надорванной пачке не оказалось, как и рафинада. Почему-то я этому совершенно не удивился. В пединституте у Лапшина в такой же лаборантской вечно толпились студенты, аспиранты, велись разговоры, споры, обсуждались проекты и, конечно же, выпивалось очень много чаю.

Профессор смущённо улыбнулся и пояснил, про студентов и коллег, что постоянно занимают у него чай, но регулярно забывают возвращать долги. Я сочувственно покивал, глядя, как азартно Лапшин разыскивает Гошу. Прям любопытно стало, что ж там за самородок такой. Про себя подумал: студентам очень повезло, что Почемучка теперь преподаёт в Академгородке, занимается не только научной деятельностью, но судя по тому азарту, с которым наставник рассказывал о детях, ещё и для ребятишками ведёт кружки.

Спустя пятнадцать минут и пару десятков звонков Геннадий Анатольевич воскликнул: «Нашел! Быстрее!» Мы с Лапшиным покинули кабинет и начали забег по этажам в поисках Гоши. В первом же кабинете, где должен был находиться неуловимый слесарь, нам сказали фразу, которая стала присказкой ещё в нескольких местах: «Только что был, вышел к такому-то!»

В конце концов, мы отловили его где-то в подвале. Худощавый коротышка с залысиной, маленькими глазками неопределённого цвета и крупным носом отыскался у себя в каптёрке. Мужичок в потрёпанной, но чистой спецовке задумчиво колдовал над какой-то схемой. Почёсывая затылок карандашом, Гоша поглядывал на рисунок, то и дело что-то черкая в ученическую тетрадку, лежавшую рядом.

– Юрий Витальевич, ты-то нам и нужен, – радостно оповестил Геннадий Анатольевич, здороваясь и пожимая мозолистую руку. – Знакомьтесь, наш гений, без которого не обходится ни одна защита, – Юрий Витальевич Боровой. А это мой бывший ученик, нынче мой коллега Егор Александрович Зверев. Тоже гений в своем роде, но пока не принимает своё предназначение. Ну ничего, ничего, справимся, – хохотнул Лапшин, потрепав меня по плечу.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я, протягивая ладонь слесарю. Пожатие у мужичка было крепкое и уверенное.

– Гоша, тут такое дело. Сей молодой, но уже очень талантливый вьюноша, придумал нечто особенное для своей школы. Признаю, идея совершенно простая и лёгкая в исполнении, но вот поди ты, никому в голову не пришёл соединить обычные вещи в одно изделие.

Я терпеливо ждал, пока Почемучка закончит живописать мою идею, попутно накидывая похвалы. Я так понимаю, наставник не оставлял надежды переманить меня в свой институт.

– Юрий Витальевич, вот смотри… – Геннадий Анатольевич похлопал себя по карманам и нахмурился, не находя искомого. До меня дошло, что он ищет, я протянул ему свой корявый рисунок.

– Ага, вот оно! Гоша, вот смотри… – Лапшин развернул мою схему на столе перед Гошей. – Ты понимаешь, а? Всё гениальное просто! Да если у него получится собрать эту… что это? Ах, да, лампа! Эту лампу, её можно патентовать и запускать в производство! Лампочку Ильича в каждый дом, а? – хохотнул Геннадий Анатольевич. – Так сказать, вернёмся к истокам и напомним, с чего начиналась слава нашей страны! Тем более впереди пятьдесят лет Октябрьской революции! Егор, уверен, начальство оценит и твою задумку, и твоё исполнение!

Мне не понравился взгляд, который кинул на Лапшина молчаливый слесарь после слов о патенте и запуске производства. Но я не придал этому значение: мало ли, что у человека на душе. Может, этот самый Гоша как родители Зверева. На людях улыбаюсь, а на кухне злобно хают свою страну.

Смысл улыбки прояснился в недалёком будущем, но тогда я ещё не знал, чем для меня лично обернётся далеко не самая мудрёная поделка. Причём идея по факту и вовсе не моя, позаимствовал я её из своего будущего. Или уж прошлого? Один чёрт, я уже запутался во всех этих временны́х моментах!

Тем временем Геннадий Анатольевич продолжал вещать:

– Ты понимаешь, лента ему нужна, – наставник хмыкнул. – Не поверишь: светодиодная! – Почемучка покачал головой. – Ну, чудак-человек, верно? Светодиодная! Такого в природе нет! Но идея хороша, да, хороша же, Гоша?

Слесарь молчал и невозмутимо дымил папиросой. Я удивился, обнаружив на столе пачку «Герцеговины Флор». Если не ошибаюсь, стоили они раза в четыре дороже обычной «Примы» или там «Севера», которые курили простые работяги. Однако, интересный слесарь. Читал, что «Герцеговину» курил сам Сталин, предпочитая их любым другим папиросам.

Я более внимательно пригляделся к Юрию Витальевичу. А ведь точно, непростой слесарь, явно непростой. Вот вроде и выглядит как обычный советский трудяга, да не совсем. Как говорится, и ботиночки вроде обычные, но качеством получше, и рубашка хорошая под спецовкой, стрижка модная.

Мысленно одёрнул сам себя: что-то тебе, Саныч, мерещится непонятно что, так и до шпионов доиграться недолго. Ну а что, местечко тёплое, считай, все тайны страны Советов в одном месте собраны. Да ещё и непосредственное участие обеспечено гению инженерной мысли. Буквально по золоту ходит каждый день. По интеллектуальному.

Из задумчивости в реальность меня вернул голос Почемучки, который продолжал расписывать молчаливому Юрию Витальевичу идею.

– А если и есть, то у военных. Но сомневаюсь, что ленты. Какие ленты? Но идея хороша, да, хороша! Егор Александрович, ну какая тебе школа? С твоими идеями тебе к нам надобно! А? Ладно, об этом потом, потом. Да. Так вот, дорогой мой Юрий Витальевич, надо бы помочь юноше! Очень талантливый, на пустом месте – и лампа. Ты понимаешь, да? А за основу, знаешь, что берет? Не поверишь! Цилиндр! – Лапшин восхищено прицокнул. – Обыкновенный автомобильный поршень… двигатель…

Лапшин окончательно запутался, на секунду остановился, задумчиво пожевал губами, а затем продолжил.

– Так вот, да… Ленты… светодиодные ленты, ты понимаешь, ему подавай. А где их взять? Совершенно секретная информация.

– Геннадий Анатольевич, можно я? – мягко вступил я в монолог наставника.

– Что? А, Егор, конечно, конечно!

Я кивнул и в двух словах объяснил Юрий Витальевичу, что мне необходимо для моей задумки. В каптёрке повисло странное молчание. Лапшин уселся на стул, придвинул к себе чертёж, над которым до нашего прихода мозговал слесарь, и потерялся. Я молча ждал ответа, товарищ гений также молча курил, глядя на меня.

– Ну, светоиды точно не достану. Это только у оборонки… – когда слесарь заговорил, я даже не сразу понял, что это его голос, настолько он не соответствовал внешности. Чистый бас, ему бы в хоре петь.

Я включился в разговор.

– О светодиодной ленте я даже не мечтаю, – сказал и на секунду подвис: не ляпнул ли снова лишнего? Ну да чёрт с ним, слово не воробей уже вылетело, ловить поздно.

– Мне бы лампочек мелких таких, знаете, как на гирляндах современных. Я их выкрашу в красный. Но главное – переключатель нужен. Здесь вся соль в переключателе, чтобы, значит, светильник ровно горел, а при желании мигал.

– Хм… – Гоша задумчиво на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на схему. – Есть у меня и лампочки, и переключатель.

– Поделитесь? – поинтересовался я. – В долгу не останусь.

– Разберёмся, – махнул рукой гений инженерной мысли, он же самородок, буквально спрыгнул со стула, потому оказался необычайно низкого роста, и молча покинул каптёрку.

Я несколько растерялся и с удивлением смотрел вслед слесарю, который исчез в дверном проёме.

– Это да или нет? – обернулся к Геннадию Анатольевичу, который внимательно разглядывал схему, которую изучал Юрий Витальевич до нашего прихода.

– А? Что? – Лапшин очнулся, завертел головой, рассеянно улыбнулся и снова склонился над чертежом. – Вернётся, – убеждённо заметил он и снова потерял интерес ко всему происходящему.

Я шагнул поближе, заглянул через плечо, пытаясь понять, что же так заинтересовало профессора. Чертёж оказался любопытным, но чтобы понять суть, нужно знать, для чего придумали странный подъёмный механизм.

Лапшин что-то увлечённо чертил в тетрадке слесаря, я терпеливо ждал, чем всё закончится, прикидывая, как буду добираться домой. Напоминать профессору о том, что он собирался меня довезти, не хотелось, а с его рассеянностью всякой может случиться.

– Чем богат – поделюсь, – раздался позади басовитый голос Юрия Витальевича.

Мозолистые руки бережно поставили на стол деревянную коробку, открыли крышку, вытащили из ящика ещё одну коробочку, поменьше, и вот уже оттуда появились на свет миниатюрные лампочки. Точно такие, какие я искал.

Затем слесарь порылся в ящике среди других богатств и вытащил переключатель. Ему я обрадовался гораздо больше. Всё-таки игра со светом и была ключевой в моей задумке.

– Спасибо, что… сколько? – прикидывая, хватит ли у меня налички за такое богатство.

– Сочтёмся, – пожал плечами Юрий Витальевич. – Хотя нет… вот что…

Геннадий Анатольевич изумлённо глянул на самородка, видимо, впервые на его памяти слесарь захотел получить плату за свои запчасти.

– Ты, это, как соберёшь, привези показать, – неожиданно попросил Юрий Витальевич, требовательно глядя на меня снизу вверх. – Покажешь, как говорится, расскажешь, что да как. Идея любопытная, как говорится, вроде понятно всё, а вот как работать будет – интересно посмотреть, как говорится.

Слесарь закончил и снова молча на меня уставился.

– Договорились, – кивнул я, протягивая ладонь, чтобы скрепить уговор.

Мы пожали друг другу руки, Юрий Витальевич бережно закрыл крышку на коробочке с лампочками, накинул крючочек и передал мне вместе с переключателем.

– Это для Власова никак? – полюбопытствовал Геннадий Анатольевич, отлипая от чертежа.

Слесарь молча кивнул, подхватил большую коробку, в которой притащил для меня нужные запчасти, и также молча растворился в подвальных коридорах.

– Ну что, доволен? А? – хлопнув меня по плечу, радостно поинтересовался Лапшин.

– Более чем, спасибо, Геннадий Анатольевич, – совершенно искренне отозвался я. – Не ожидал, что всё и в одном месте.

– У нас тут и не такое раздобыть можно! – задав вверх указательный палец, доверительно сообщил наставник. – Ну что, куда тебя? А то, может, экскурсию проведу по всему городку? А? Покажу, рассажу всё?

– В следующий раз, Геннадий Анатольевич, – решительно отказался я. – Вот приеду с ребятами и вы нам всё и расскажете, и покажете, и очень надеюсь, дадите попробовать. А сейчас домой, если можно.

– Договорились, Егор, – со всей серьёзностью заявил Лапшин. – Тогда прошу на выход, – Почемучка, не дожидаясь моего ответа, двинулся в сторону дверей.

Примерно через полчаса мы, наконец, выбирались из здания института. По дороге наставника не останавливал разве что только ленивый, чтобы перекинуться парой слов от банального: «Куда пропал?» до рабочего: «Что там на совете?»

Обратно мы домчались с ветерком. Водил Лапшин хорошо, да и в области хорошо ориентировался. Заплутали только в самом селе по моей вине. Насыщенная событиями жизнь поменяла мои планы, я так и не изучил местность, которая стала моим домом. Мысленно поставил себе заметку в ближайшее время отметить все ходы-выходы, расположение и названия улиц.

– Чайку, Геннадий Анатольевич? – предложил я, когда Лапшин лихо затормозил возле теперь уже моего дома.

– В другой раз, Егор, – отказался наставник. – Неплохо, неплохо, – оглядывая моё хозяйство, заметил Почемучка. – Такое поле для деятельности, а, Зверь Горыныч? Все твои бытовые поделки пригодятся. Думал ли ты о таком? Хотя думал, думал, потому и в деревню рванул из столицы, да?

– Ну… – пожал я плечами, не зная, что сказать. Непростой парень этот Егорка, по всему выходит. Жаль, с памятью его так и не удаётся разобраться, куски и фрагменты в общую картину не складываются.

– Правильно, Егор Александрович, – вдруг совершенно серьёзным тоном выдал педагог. – Что мы, теоретики, что называется, жизни не нюхали. Быть практиком – великое дело! Уверен, аспирантура тебя дождётся! Как и Государственные премии! Ну, бывай, Егор, жду в гости. И сам приезжай, и с ребятами. Обязательно с ребятами. И присмотрись, хорошенько присмотрись к своим ученикам! Нам самородки ох как нужны! Блиновы да Кулибины наше всё! не только Пушкин, – хохотнул Почемучка и продекламировал. – О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных…

– И гений, парадоксов друг, и случай, бог изобретатель… – закончил я, неожиданно для самого себя.

– Ну, до свидания, Егор Александрович, – Лапшин потряс мне руку. – Жду в гости! И не затягивай, да!

– До свидания, Геннадий Анатольевич, буду, обязательно буду. И не один, а с ребятами, – заверил я совершенно покорившего меня преподавателя.

Мы попрощались и «Победа», довольно урча, помчалась обратно в город.

Жизнь снова покатилась своим чередом, не без приключений, но по сравнению с первыми часами моего пребывания в славном селе Жеребцово обыденность оказалась вполне приемлемой и спокойной.

Днём я ходил на работу, помогал завхозу, разбирался с учебниками и рабочими программами, вести мне предстояло несколько предметов в разных классах, и я усиленно готовился к своему первому учебному году в роли классного руководителя и учителя многопредметника. Успел познакомиться с некоторыми коллегами, которые постепенно выходили из отпусков и приступали к наведению порядков в своих классах с помощью учеников.

Вечерами мастерил свою поделку, доводя до совершенства, чтобы не ударить в грязь лицом, так сказать, перед добрейшим и милейшим директором Юрием Витальевичем. Вместе с председателем Иваном Лукичом они в скором времени улучшили мой быт. Директор чуть ди не за ручку провёл по всем инстанциям, от знакомства с суровыми дамами в образовании до бухгалтерии. Звениконь прислал бригаду женщин, они в два дня побелили внутри мой домишко, печку, навели порядки и во дворе. Покосили траву, перекопали огород. Подключился и председатель колхоза Лиходед, поставил меня на довольствие, обеспечил сухпайком: мешком картошки, лука, свёклы, консервами, подсолнечным маслом. Жизнь налаживалась.

А ещё у меня появился щенок Штырька, приволок его внук Степаниды Михайловны. Пацан долго маячил за забором, катая туда-сюда велосипед, но потом всё-таки решился, зашёл в гости и показал мне свой подарок. Я сдался под напором его аргументов и определил щенка на постой.

Штырька оказался помесью овчарки и дворняги, длинноногий и веселый, с заливистым звонким лаем, вентилятором вместо хвоста и разноцветными глазами. Был он лохматым и добрым и немного трусливым. Пугали его коровы и почему-то бабочки. А ещё его штырило от малины. Заросли кустарника я обнаружил в дальнем углу сада-огорода. Малиной давно никто не занимался, да и за всё лето никто не оборвал в бесхозном дворе. То ли мальчишки про неё позабыли, то ли и вовсе не знали. Так что я умудрился набрать целую миску переспевшей ягоды.

Скачать книгу