Есенин vs Маяковский. Поэтическая дуэль бесплатное чтение

Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

© Степанова М. А., текст, 2022

© Россомахин А. А., подбор и аннотирование иллюстраций, 2022

© Государственный литературный музей им. В. И. Даля, 2022

© Государственный музей В. В. Маяковского, 2022

© Московский государственный музей С. А. Есенина, 2022

© Оформление. ООО «Центр книги Рудомино», ООО «Бослен», 2022

предисловие

Сергей Есенин и Владимир Маяковский… Уже многие годы вокруг этих имен возникают мифы, легенды, не умолкают сплетни, а их творчество до сих пор вызывает жаркие споры, научные дискуссии. Не иссякает любовь читателя к произведениям двух соперников в искусстве начала XX века.

Однако действительно ли мы знаем, какими были Есенин и Маяковский? Не заслоняют ли от нас «эстрадный образ» и эпатаж их истинный облик – их лики человека и поэта? Какими были их взаимоотношения? С одной стороны, мы знаем многочисленные свидетельства мемуаристов, согласно которым поэты соперничали и ревновали к славе друг друга («Маяковскому не давало покоя ближайшее соседство с Есениным…»[1] – утверждал Юрий Анненков). Сами современники Есенина и Маяковского нередко противопоставляли двух поэтов. Так, Марк Шагал в книге «Моя жизнь» писал: «На собрании поэтов громче всех кричал Маяковский. Друзьями мы не были, хотя Маяковский преподнес мне одну свою книгу с такой дарственной надписью: “Дай Бог, чтобы каждый шагал, как Шагал”. Он чувствовал, что мне претят его вопли и плевки в лицо публике. Зачем поэзии столько шуму? Мне больше нравился Есенин, с его неотразимой белозубой улыбкой. Он тоже кричал, опьяненный не вином, а божественным наитием. Со слезами на глазах он тоже бил кулаком, но не по столу, а себя в грудь, и оплевывал сам себя, а не других»[2]. Юрий Анненков, вспоминая Сергея Есенина и Владимира Маяковского, говорит о них обоих сразу, в его памяти их образы остались неразделимыми, но противоположными: «Маяковский был полной противоположностью Есенину. Маяковский провозгласил: “В наше время тот поэт, кто полезен”. Есенину “миссия служительства” пришлась не по нутру. Есенин всем своим творчеством стремился доказать, что в наше материалистическое время полезен тот, кто поэт»[3]. Литературовед В. А. Мануйлов, общавшийся с Есениным в 1920‑е годы, описал в воспоминаниях выступление поэта на литературном вечере в клубе писателей на Арбате. На этом вечере присутствовал и Маяковский с Л. Брик. Мануйлов отмечал, что Маяковский чувствовал себя неуютно и во всем его облике можно было угадать некое внутреннее сопротивление энергетике Есенина: «Во время чтения Есенина я время от времени отвлекался от него и всматривался в Маяковского и его спутницу. Они слушали внимательно, не переговаривались, как это делали некоторые. В этом внимании была какая-то сдержанность и настороженность. Возбуждение Есенина вызывало в Маяковском подчеркнутую невозмутимость, быть может, чуть-чуть демонстративную. Они ни разу друг к другу не подошли, не заговорили»[4]. По словам писателя Н. Н. Никитина, Есенин «с откровенностью проявлял свое отношение к Маяковскому. Таким же откровенным был с ним и Маяковский. Они, конечно, не были друзьями, они были полярны…»[5].

Но, с другой стороны, есть иные свидетельства, которые указывают на то, что Есенин и Маяковский глубоко чтили талант друг друга. Л. Ю. Брик писала в воспоминаниях: «При жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. Не высказывали же свое хорошее отношение – из принципиальных соображений»[6]. «Из левых своих современников почитал Маяковского, – писал о Есенине И. Старцев. – Что ни говори, а Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, – говаривал он, – и многие о него споткнутся»[7]. По словам Н. Асеева, Маяковский оценивал дар Есенина так: «А ведь он чертовски талантлив»[8]. В. Шершеневич, вспоминая Есенина, пишет и об отношении к нему Маяковского: «Я помню почти нежные глаза Маяковского, когда он слушал новые поэмы Есенина. А Есенин не любил Маяковского, и для Маяковского хвалить поэта, который его не любит, было нелегко»[9].

Кроме того, современники нередко сближали их поэтические дарования, оценивали в соседстве друг с другом, объединяя и противопоставляя их: «У Маяковского были соседи. Он был в поэзии не одинок, он не был в пустыне. На эстраде до революции соперником его был Игорь Северянин, на арене народной революции и в сердцах людей – Сергей Есенин»; «По сравнению с Есениным дар Маяковского тяжелее и грубее, но зато, может быть, глубже и обширнее. Место есенинской природы у него занимает лабиринт нынешнего большого города, где заблудилась и нравственно запуталась одинокая современная душа, драматические положения которой, страстные и нечеловеческие, он рисует»[10] (Б. Л. Пастернак). А М. И. Цветаева в цикле стихотворений, написанном после смерти Маяковского, а именно – в стихотворении «Советским вельможей / При полном Синоде…», сближает имена Есенина и Маяковского как двух главных бунтарей духа XX века.

Сам Маяковский уже после смерти своего оппонента в статье «Как делать стихи» утверждал, что знал Есенина «лет десять, двенадцать» и что общение их было разным. С одной стороны, Маяковский отмечал: «Мы ругались с Есениным часто, кроя его, главным образом, за разросшийся вокруг него имажинизм»[11], но позднее «встречи были элегические, без малейших раздоров»[12].

Так как же было на самом деле? Действительно ли Есенин и Маяковский были непримиримыми врагами или их творчество было двумя полюсами русской поэзии, органично дополняющими друг друга? Данная книга – попытка ответить на эти вопросы, проследить жизненный и творческий путь Есенина и Маяковского, учитывая их биографические, творческие взаимосвязи, исторический и культурный контекст эпохи Серебряного века.

Глава 1

«Я люблю этот город вязевый…»

Покорение Москвы

Нередко самые первые детские впечатления остаются с человеком на всю жизнь, а ближайшее окружение и среда формируют характер, вкус, привычки. Сергей Есенин родился в Рязанской области, в селе Константинове в крестьянской семье – Александра Никитича Есенина и Татьяны Федоровны (урожденной Титовой). Владимир Маяковский родился в селе Багдады Кутаисской губернии, в Грузии, в семье лесничего Владимира Константиновича Маяковского и его жены Александры Алексеевны (урожденной Павленко). Возможно, столь далекие в географическом плане и столь противоположные по колориту места рождения поэтов и обусловили то, что Есенин, в детстве окруженный национальной культурой, всегда позиционировал себя как человека и поэта исключительно русского, в то время как Владимир Маяковский был воистину гражданином мира. Вероятно, что корни его интернационализма лежат в той самой кутаисской деревне, где он играл с грузинскими детьми, выучился грузинскому языку и легко использовал его в общении на протяжении жизни. И хотя в стихотворении «Нашему юношеству» он настаивает, обращаясь к юношам, – «на русский вострите уши», но при этом делает акцент на своих многонациональных корнях:

В. Н. Дядичев в своей книге о Маяковском выдвигает интересную версию в связи с его языковой культурой. Исследователь отмечает, что будущий поэт рос в среде «двуязычия», воспринимал русский язык в контексте другого языка, и впоследствии это позволило ему особенно тонко чувствовать его фонетические особенности[14].

Сергей Есенин получил традиционное воспитание, в котором важное значение имела религиозная обстановка в семье. С трех лет будущий поэт воспитывался в доме деда и бабушки с материнской стороны, а Наталья Евтихиевна (бабушка) была женщиной глубоко верующей и религиозной и так же пыталась воспитывать своего внука, приучая его к церковной жизни, брала его с собой на богомолье в соседние монастыри. Самые первые детские воспоминания Есенина именно об этом: «Помню: лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: “Иди, иди, ягодка, Бог счастье даст”»[15]. Прекрасное знание православной культуры и богослужебной литературы получил Сергей Есенин на уроках Закона Божьего в Константиновском училище, а также на уроках в Спас-Клепиковской школе. Хорошо известно, какое влияние оказал на Есенина его духовный наставник – настоятель константиновской церкви отец Иоанн (Смирнов). В ранней юности поэт много времени проводил в доме пастыря, но их общение не прекратилось и после революции. Хотя сам Есенин писал в одной из автобиографий: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил»[16]. По свидетельству И. Н. Розанова, Есенин признавался: «В детстве у меня очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до богохульства. И потом и в творчестве моем были такие полосы…»[17]. Нельзя отрицать присутствия религиозной, православной культуры в творчестве Есенина, и не только в ранний период, но и в поздний, когда Есенин уже не использует образы святых, не воспроизводит элементы церковной жизни, а использует христианские темы и мотивы (блудного сына, прощения врагов и т. п.). Христианское мировоззрение присутствует в творчестве поэта на протяжении всей его жизни.

Принято считать, что семья Владимира Маяковского не была религиозной, скорее, наоборот. Однако, читая семейную переписку Маяковских, в первую очередь – родителей поэта, создается несколько иной образ – образ семьи достаточно традиционной, семьи, между членами которой царят самые теплые отношения, где интересуются искусством, желают дать детям как можно лучшее образование и где жизнь религиозная, церковная являлась частью повседневности: «В воскресенье 12 я была в госпитальной церкви, служил епископ Леонид, мне служение понравилось, и он очень приятный» (А. А. Маяковская – Л. В. Маяковской, 1900 г.)[18], «Письмо твое получила, но только собралась ответить, не было времени, так как я говела на этих днях и торопилась сшить Володе костюм к причастию, Володя говел со мной, в субботу мы причащались, я рада, что ты и Оля отговелись, поздравляю с принятием Св. Таин» (А. А. Маяковская – Л. В. Маяковской, 1901 г.)[19].

Если верить биографии поэта, вышедшей в советские годы[20], Маяковский был крайне равнодушно и даже враждебно настроен к урокам Закона Божьего в Кутаисской гимназии. Возможно, так и было. Однако враждебность не помешала Маяковскому прекрасно освоить Библию – Ветхий и Новый Завет. Множество произведений раннего Маяковского обнаруживают его отличную осведомленность в древнем тексте: он искусно владеет библейскими темами и мотивами, вплетает в произведения имена библейских персонажей и даже на свой неповторимый лад, который был возможен, наверное, только в эпоху Серебряного века, использует философию христианства или переосмысляет ее.

Читатель знает Маяковского как человека, отрицающего религию, кощунствующего, возможно, атеиста. Но всегда ли это так и в какой степени? Евгения Ланг, например, о молодом Маяковском вспоминала: «Много мы говорили о Боге. Он ведь с Богом все время в ссору вступал… У него мысль о Божестве была очень персональная. Он как с человеком с ним спорил»[21]. Лирический герой Маяковского предстает ищущим Бога, одновременно Его отрицающим. Он бросает вызов Богу, не принимая мир, Им созданный, законы, по которым живет этот мир. Возможно, лирический герой Маяковского поразительно напоминает героев Достоевского, в частности, Ивана Карамазова и Алексея Кириллова.

Читая стихи раннего Маяковского, можно сделать вывод, что у него было удивительное отношение к Богу – отношение «свойское», возможное только для человека с особенной душой – душой взрослого ребенка. Он ничего не стесняется и ничего не боится, не знает правил хорошего тона или каких-либо рамок, ограничений. Именно с таким отношением мы сталкиваемся в стихотворении «А все-таки»:

Автор подчеркивает, что его стихи врачевали души падших, что он общался с людьми из самых низов, не боясь позора и осуждения. И в этом он был очень близок Сергею Есенину, который в письмах к Григорию Панфилову так сформулировал свой взгляд на жизнь: «Да, Гриша, люби и жалей людей – и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей. Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления. Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в его положение»[23]. Православная, христианская культура является частью русской и – шире – мировой культуры. Есенин и Маяковский, независимо от их личных воззрений, принадлежат к этой культуре. О своей религиозности сам Сергей Есенин писал в 1924 году в предисловии к собранию стихотворений, которое тогда так и не состоялось: «Отрицать я в себе этого этапа вычеркиванием не могу так же, как и все человечество не может смыть периода двух тысяч лет христианской культуры»[24].

И у Есенина, и у Маяковского в детстве были сложные психологические моменты, которые, возможно, в дальнейшем повлияли на формирование их характера. Есенин воспитывался в доме дедушки и бабушки, оттого что между его родителями долгое время были очень напряженные отношения – Т. Ф. Есенина вышла замуж без любви, просила у мужа развод, но тот не соглашался. В раннем детстве маму заменяла Есенину бабушка: ему не хватило материнского тепла и нежности. Для Маяковского травмой на всю жизнь стала неожиданная мучительная смерть отца от заражения крови при случайном порезе. «С этого времени Володя стал серьезней, характерная складка на лбу обозначилась едва заметной линией. Смерть отца на всю жизнь осталась неизгладимой»[25], – вспоминала сестра поэта Людмила. На протяжении жизни Маяковский часто вспоминал отца. «Он мне очень много рассказывал о своем детстве, об отце. Он очень отца любил. О том, как его отец фантазировал, как он в грузинских лесах мечтал привить плодовые деревья, чтобы заблудившийся путник мог бы рвать плоды прямо с деревьев»[26], – писала Евгения Ланг.

И Есенин, и Маяковский в детстве были озорными. Маяковский был физически крепким, рослым и постоянно искал приключений. В поэме «Люблю» он так описывает свое детство:

Семейная переписка Маяковских 1892–1906 годов прекрасно отражает портрет поэта в детстве – мальчика восприимчивого, чуткого, непослушного, интересующегося литературой с самых ранних лет: «Володя стал ужасный шалун, он хотел ехать в Тифлис с Имрисом и побывать у тебя, а обратно, говорит, я сам приеду» (А. А. Маяковская – Л. В. Маяковской, 1898 г.)[28], «Володя <…> шалит»[29] (А. А. и В. К. Маяковские – Л. В. Маяковской, 1899 г.), «Володя сильно скучает один, целый день капризничает»[30] (А. А. Маяковская – Л. В. Маяковской, 1899 г.), «Володя за это время очень изменился, очень стал капризным» (А. А. и В. К. Маяковские – Л. В. Маяковской, 1899 г.)[31], «Володя стал страшный шалун и почти не сидит в комнате» (А.А. и В. К. Маяковские – Л. В. и О. В. Маяковским, 1900 г.)[32], «Володя любит, чтоб ему рассказывать и читать сказки» (А. А. и В. К. Маяковские – Л. В. Маяковской, 1898 г.)[33], «Володя целует тебя, он теперь от меня не отходит и все пристает, чтобы ему читала»[34] (В. К. и А. А. Маяковские – Л. В. и О. В. Маяковским, 1899 г.).

Сергей Есенин о своем детстве рассказывал: «Она (бабушка) хотела, чтобы я рос на радость и утешение родителям, а я был озорным мальчишкой. Оба они видели, что я слаб и тщедушен, но бабка хотела меня всячески уберечь, а он (дедушка), напротив, закалить. Он говорил: плох он будет, если не сумеет давать сдачи. Так его совсем затрут. И то, что я был забиякой, его радовало»[35] (слова Есенина в передаче И. Н. Розанова). Товарищи Есенина по школе вспоминали, что он был «бедовый и драчливый, как петух». О своем хулиганском поведении в детстве поэт и сам не раз писал в автобиографиях: «Средь мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах»[36], а в одном из стихотворений делает такой своеобразный «автопортрет»:

Впоследствии и Есенин, и Маяковский за созданным ими эстрадным образом хулигана прятали природную застенчивость и ранимость, о которой знали только люди из их ближайшего окружения.

Летом 1906 года после смерти главы семьи – Владимира Константиновича – Маяковские переезжают в Москву. Владимир учится в Пятой московской классической гимназии, которая располагалась на углу Поварской улицы и Б. Молчановки. Постепенно он сближается с революционно настроенной молодежью, входит в социал-демократический кружок Третьей гимназии, хранит дома запрещенную литературу. В результате – попадает под надзор полиции.

С 1908 по 1909 год Маяковский был трижды арестован. В 1909 году, в свой последний арест, оказавшись в изоляции, в одиночной камере № 103, он очень много читает, пробует писать стихи. Впоследствии он называл этот период «важнейшим для него временем» и началом поэтической работы. «Символисты – Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво»[39].

На самом деле Маяковский поскромничал, когда писал в автобиографии, что «так же про другое – нельзя». Позднее у него получилось так же хорошо про то же, но совершенно наоборот. Символисты становятся для Маяковского платформой, от которой он отталкивается, именно желая «так же», но совершенно по-иному, желая бунтовать против старшего поколения поэтов, публично – резко и отчетливо – обозначить свою позицию. Не только Маяковский, но и другие футуристы ощущали значительность символистской поэзии. А. А. Ахматова в воспоминаниях об Александре Блоке писала: «Б. Лившиц жалуется, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи»[40]. Ради полноты и индивидуальности собственного самовыражения они всячески старались от этой поэзии дистанцироваться, обозначить свое противоречие, вытравить «символистский хмель» из своего искусства. Многие исследователи источником первой книги Маяковского «Я!» считают стихотворения Анненского, которого Маяковский внимательно штудировал. Стихотворение Анненского «Смычок и струны», без сомнения, было знакомо Маяковскому и, вполне возможно, было отправной точкой при написании «Скрипка и немножко нервно»[41].

Тетрадь с самыми ранними поэтическими опытами после выхода из тюрьмы Маяковскому не вернули, и, увы, этот ценный материал утрачен либо до сих пор не найден.

Выйдя из тюрьмы, Маяковский серьезно задумался над тем, чем заниматься в жизни. Он «хотел делать социалистическое искусство»[42]. Но так как первые поэтические опыты он счел неудачными, то решил заниматься живописью, тем более что с детства у него были к этому большие способности.

Маяковский занимается в студии художника П. И. Келина, затем в 1911 году поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества. «В это же время (1913) в нашем училище на живописном отделении учился Владимир Маяковский. Этого задиристого, остроумного, высоченного верзилу с красивым, эффектным лицом знали у нас все. Среди начинающих художников он был самым ярким, самым своеобразным»[43] – писала Ольга Мануйлова об этом периоде жизни поэта.

Когда позднее Маяковский был исключен из училища, его товарищи очень сожалели об этом, но он утешал их: «Я буду поэтом. Художнику нужна мастерская, холсты, краски… А стихи можно писать даже на папиросных коробках»[44] (слова Маяковского в передаче А. А. Маяковской). Уже тогда Маяковский отдавал предпочтение поэзии, считая, что у художника ограниченная аудитория, а искусство слова дает творцу выход к сердцам людей.

В училище произошла судьбоносная встреча, которая во многом повлияла на то, что Маяковский окончательно решил стать поэтом. Поворотным пунктом от живописи к поэзии становится встреча с художником и поэтом Давидом Бурлюком. «В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задирать. Почти задрались»[45]. Однако очень скоро они поняли, что близки по духу друг другу, и стали друзьями. Сам Бурлюк так писал о встрече с Маяковским: «Какой-то нечесанный, немытый, с эффектным красивым лицом апаша верзила преследовал меня шутками и остротами, как кубиста. Дошло до того, что я готов был перейти к кулачному бою, тем более что тогда я, увлекаясь атлетикой и системой Мюллера, имел шансы в встрече с голенастым юношей в пыльной бархатной блузе, с пылающими насмешливыми черными глазами. Но случись это столкновение, и мне, кубисту, с таким трудом попавшему в Училище живописи, ваяния и зодчества, не удержаться бы в академии Москвы (за это, по традиции, всегда исключали), и прощай тогда мои честолюбивые планы. Одно время я верил, что могу добиться славы, идя путем засиженных мухами, казенных рутин. Мы посмотрели друг на друга и… примирились, и не только примирились, а стали друзьями, а скоро и соратниками в той борьбе, коя закипела вокруг между старым и новым в искусстве»[46].

Д. Д. Бурлюк был старше и опытнее Маяковского, был образованным и начитанным человеком, прекрасно знал поэзию и историю искусств, профессионально занимался живописью, участвовал в художественных выставках. Во время ночных прогулок по Москве с Маяковским они много говорили об искусстве. «…Бурлюк его опекал. Они уже были приятели неразлучные. Бурлюк уже тогда раскусил и разглядел, что такое Маяковский»[47] (Евгения Ланг). «Бурлюк Маяковского водил, как поводырь медведя. Он так и рекомендовал его: “Гениальный поэт – Маяковский”. И в этот период Маяковский был очень веселый, энергичный, это огонь был. А дальше он все мрачнее и мрачнее становился. <…> Бурлюк в него был совершенно влюблен. Потом, у Бурлюка было такое свойство, что он вдохновлял людей, внушал веру в себя, как никто другой, такое любовное, внимательное отношение у него было к чужому творчеству. В нем было заложено огромное отцовство, везде он выкапывал какие-то таланты»[48] (Мария Синякова). Однажды ночью, гуляя по Сретенскому бульвару, Маяковский читал стихи Бурлюку. В ответ он воскликнул: «Да вы ж гениальный поэт!» «Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер я совершенно неожиданно стал поэтом»[49], – вспоминал Маяковский. Чтобы подстегнуть Маяковского и не давать ему расслабиться, Бурлюк шел на хитрость: знакомя кого-нибудь с Маяковским, говорил: «Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский», а самому поэту: «Ну а теперь пишите! А то ставите меня в глупейшее положение». И Маяковский писал. Очень скоро было написано стихотворение «Ночь», состоялось публичное выступление Маяковского, и вышел в свет его первый поэтический сборник с потрясающим названием, в котором весь Маяковский, – «Я!». Марина Цветаева писала о Маяковском: «Этот юноша ощущал в себе силу, какую – не знал, он раскрыл рот и сказал: “Я!” Его спросили: “Кто – я?” Он ответил: “Я: Владимир Маяковский”. – “А Владимир Маяковский – кто?” – “Я!” И больше, пока, ничего. А дальше, потом, – всё. Так и пошло: “Владимир Маяковский, тот, кто: я”. Смеялись, но “Я” в ушах, но желтая кофта в глазах – оставались. (Иные, увы, по сей день ничего другого в нем не увидели и не услышали, но не забыл никто.)»[50]

Сергей Есенин был моложе Маяковского. В 1912 году он, полный надежд, творческих замыслов и веры в себя, только переезжает в Москву.

Помимо самого необходимого, Сергей Есенин привозит с собой свои стихи, написанные в период обучения в Спас-Клепиковской школе. Многие из этих стихотворений еще несли печать ученичества, влияния Лермонтова, Некрасова, Надсона, но в то же время говорили о том, что их автор – большой и талантливый поэт.

Чтобы лучше понять, какой же была жизнь поэта в Москве в этот ранний период его творчества, нужно вспомнить, в какой именно части города он поселился, какие люди окружали его, какова была атмосфера первых месяцев его пребывания в Москве. Есенин поселяется в деревянном доме, принадлежащем купцу Н. В. Крылову, в общежитии для приказчиков мясной лавки купца. Долгие годы в этой лавке работал отец поэта – А. Н. Есенин и жил по адресу: Б. Строченовский переулок, дом 24. Сергей попадает, по словам краеведов, в совершенно особый мир – Замоскворечье, мир, которому посвящено огромное количество воспоминаний и художественных произведений (А. Н. Островский, А. П. Чехов, И. С. Шмелев). Замоскворечье – район купеческий, патриархальный, со строгим соблюдением традиций, район, где процветала благотворительность, где строились храмы, детские приюты, бесплатные больницы, богадельни. Очень многие здания, изначально строившиеся как благотворительные богоугодные заведения, сохранились с есенинских времен до наших дней, правда, в большинстве случаев утратив свое первоначальное назначение. Однако при этом в первое время московской жизни поэта окружали люди практические, знающие цену деньгам и далекие от искусства. Первой службой Сергея Есенина по настоянию его отца стала работа конторщиком в мясной лавке, в которой поэт столкнулся с людьми, похожими на героев А. Н. Островского: «В конторе Сергей проработал всего лишь одну неделю. Ему не понравились существующие там порядки. Особенно он не мог примириться с тем, что когда входила хозяйка, все служащие должны были вставать. Сергей вставать не захотел, разругался с хозяйкой и ушел. У него к тому времени было написано много стихов, и он хотел быть настоящим поэтом…»[52]