Сны разума бесплатное чтение

Туманный собор

Туман. Он всегда обитает в мирах мертвых разумов. Он висит над городом, как грязная простыня, пропитанная дымом и пеплом. Сам город размыт и полустёрт, словно кто-то неумелый пытался почистить его, но только размазал по реальности. Улицы тонут в неевклидовой геометрии, растворяясь в серой бесконечности, где нет ни начала ни конца. Это тоже признак умирающего мозга, обезумевшего от собственной гибели.

А где-то в этой мгле, высоко над землёй, возвышается собор. Невозможный собор. Его шпили пронзают небо, уходя ввысь, словно иглы, сшивающие ткань реальности. Я стою внутри, посреди главного нефа, и тьма, как исподнее облако, растекается по его внутренностям. Каменные арки извивались спиралями, колонны проваливались в немыслимых углах, а витражи складываются и разворачиваются, как гигантские оригами призрачного света. Кафедральные своды хрустят и подрагивают, как древние кости старого мира. Здесь пространство изгибается, как бумага под огнём, а время течёт, как густой сироп.

Моё пальто, тяжёлое от влаги и сожалений, свисает с плеч, как крылья ворона. Я затягиваюсь сигаретой, и дым, выдыхаемый мной, смешивается с туманом, который просачивается сквозь трещины в стенах. Мои глаза скользят по фрескам, изображающим сцены из чьих-то кошмаров.

Я почувствовал их раньше, чем услышал – тонкое дребезжание пространства. Стены зашевелились, и из теней выступили фигуры. Они едва различимы, как смутные воспоминания, но я знаю, кто они – пси-охотники. Наёмники, прорвавшиеся сюда из коллективного бессознательного, чтобы остановить меня. Преступники приносят свои решения из реального мира в этот мир. Они думают, что монтировка по голове здесь работает так же, как за его пределами. И это делает их правыми. Лица наёмников пусты, а тела облачены в викторианские костюмы и цилиндры. Наше бессознательное всегда архаично.

– Паранойя! Как будто без вас было плохо, – мой голос, низкий и хриплый, разносится под сводами.

Первый охотник шагает вперёд, его форма начинает меняться, как будто он сделан из жидкого металла. Руки превращаются в лезвия, лицо вытягивается в острый шип. Я не дрогнул. Я знаю, что в этом месте всё – иллюзия. Даже я сам.

– Дамы приглашают кавалера на танец? – я выплёвываю сигарету изо рта. – Давайте потанцуем.

Охотники бросаются вперёд, их формы текут и переливаются, как картина на мокром холсте. Я выхватываю свои револьверы. Холодные стволы оживают в руках. Выстрел. Ещё один. Ещё, ещё, ещё, ещёещёещёщёщё… Я стреляю, а мои руки движутся размашисто, оставляя после себя послеобразы – призрачные копии, каждая из которых тоже стреляет. Я успеваю перезаряжаться во время работы моих иллюзорных рук. Пули рвут воздух, спирали дыма тянутся за ними. Сторукий Будда щедро дарит нирвану.

Охотники рассыпаются осколками, которые собираются на полу чернилами сумасшедшего писателя, пишущего ртутью. Пространство от пуль тоже разрывается, приглашая мёртвый туман посмотреть на этот тир чёртовых ублюдков. Я иду, крутясь вокруг своей оси, через собор, отправляя врагов на другой свет. Место располагает.

– Детские игры, – ворчу я, но мой голос заглушён рёвом, который поднимается из глубин собора.

Девятифутовый охотник появился внезапно, как будто его отбросило пинком из трещины в коллективное бессознательное. Настоящий отброс общества. Его фигура массивная, но не грубая – скорее, она напоминала что-то выточенное из мрамора, но ожившее и движущееся с неестественной грацией. С таким эго у него должно было быть лицо, но оно скрыто чёрным мешком, напоминающим одновременно капюшон палача и колпак казнённого. Он не был похож на остальных. Он был… больше. Не только физически. Его присутствие давило, как будто он был центром тяжести в этой искажённой реальности.

– Агнозия! Вот это эго, – пробормотал я, чувствуя, как мои револьверы становятся тяжелее в руках. – Гиперкомпенсация в чистом виде.

Громила шагнул вперёд, и пол под его ногами прогнулся, как будто пространство не могло выдержать его самомнения. Его руки, которые до этого казались просто огромными, начали превращаться в лезвия. Но этого ему было мало – из его плеч начали расти маленькие шипы, длинные и острые, как кинжалы, выкованные из обид.

– Не слышал о разных весовых категориях? – сказал я, но на этот раз в моём голосе было меньше бравады.

Он не ответил. Он просто двинулся вперёд, и его скорость была невероятной для существа такого размера. Я выстрелил, но пули, которые до этого разрывали пси-охотников на куски, просто отскочили от его поверхности, оставив лишь лёгкие вмятины.

Я отступил, пытаясь найти укрытие, но собор, который до этого был моим полем боя, теперь казался ловушкой. Стены сжимались, а пол под ногами начал проваливаться, как будто само пространство пыталось помочь ему.

Он ударил. Рука-шип пронзила воздух с такой скоростью, что я едва успел увидеть её движение. Я попытался уклониться, но он был слишком быстр. Острая боль пронзила мою сторону, и я почувствовал, как моё тело трескается подобно зеркалу. Будет пси-шрам. И это он просто скользнул по моему боку.

– Кататония! – выдохнул я, падая на колени.

Он поднял руку, и лезвие снова начало выдвигаться, готовое нанести последний удар. Я выворачиваю руки и выпускаю два полных барабана пуль и их копии в его голову.

Громила падает, обрушивая всё пространство вокруг нас. Стены собора затрещали, как будто их разрывали изнутри невидимые руки. Но звук был странным – не таким, как должен быть у камня. Он напоминал скорее скрип старой кровати или тихий стон, который доносится из-за закрытой двери. Каменные плиты под ногами начали проваливаться, превращаясь в воронку, затягивающую вниз. Мои пальцы скользнули по мокрым камням, оставляя за собой следы, похожие на кровавые росчерки.

Я падал, но это было не просто падение. Это было погружение в слои чего-то древнего, забытого, вроде сна полулысой обезьяны, отчаянно сжимающей криво обструганную палку, следя за мохнатым титаном. Или даже сознание этого титана, бегущего от этих полулысых обезьян с болью и огнём в собственную могилу. Вокруг меня мелькали незнакомые лица, которые казались знакомыми, и новые пейзажи, которые казались ностальгическими. И где-то в этой каше из света и тьмы я услышал голос. Он замедлен и тягуч, и глухой, как будто звучит из колодца проклятых душ из ада, но не особо против своей компании.

– Реципиент стабилизирован. Донор всё ещё в критической стадии. Сеанс завершён. Восстановление прогресса: 84%.

Мои руки слегка дрожали. Револьвер, казавшийся продолжением меня самого, вдруг потяжелел, как будто был наполнен не металлом, а воспоминаниями, чуждыми, но знакомыми. Я опустил взгляд на ствол, а там, в гладкой поверхности, отразилась комната. Белая, стерильная. Я перевёл взгляд на мир и увидел, что стою на краю чего-то огромного, бесконечного. Это был не просто обрыв – это была граница между мирами. Я обернулся и увидел, что за мной стоит фигура. Она была высокой, согнувшейся, её очертания размывались, как будто она была сделана из тумана. Человек в белом. Его лицо было скрыто тенью, но я чувствовал, что он смотрит на меня. Нет, в меня. В его руке был предмет – что-то вроде ключа.

– Это твой шанс, – сказала фигура, протягивая ключ.

Мой офис

Пробуждение – это всегда компромисс с дьяволом. Ты возвращаешься из небытия, но не полностью, оставляя в тёмных глубинах сознания что-то важное. В этот раз это был сон о последнем нерешенном деле, который бы остался на моей совести, но пока я топил её в бурбоне. Неделя назад, но мне казалось, что я приходил в себя столетие. Теперь тот разум был мёртв, моё расследование вместе с ним. Пси-охотники добились своего.

Я открыл глаза в своём кабинете, и мир вновь обрёл свои края: серый свет резал щели жалюзи, тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом старого вентилятора, и запах старого табака, въевшийся в стены так глубоко, что, казалось, он стал частью структуры здания – его можно было курить вместо сигарет. На стене висели часы, которые давно остановились, но продолжали тикать.

На краю стола покоилась пустая бутылка бурбона, перевёрнутая, как время. Этикетка – "Old Foggy London" – напоминала о чём-то, что я предпочёл бы забыть. Стакан с мутной лужицей смотрел на меня с укором. Тот ещё завтрак чемпиона. Голова отозвалась тупой, навязчивой болью, будто насмехаясь: "милый, я дома". Груды бумаг плодились вокруг, как плесень. Плесень тоже присутствовала.

Дверь скрипнула, и в кабинет вошла она.

– Спишь на работе, как всегда, – её голос обволакивал мою небритую комнату.

Джоселин. Фамилию я никогда не запоминал, да и не пытался. Моя ядовитая секретарша и, по совместительству, самое близкое, что у меня есть к якорю в этом хаосе, который другие называют жизнью. Чёрное платье обтягивало её, как ночь, тонкие бретели почти невидимо сливались с кожей, губы, окрашенные в цвет спелой вишни, и взгляд, который мог бы разрезать стекло. Её каблуки стучали по полу, как метроном, отсчитывающий время до очередной катастрофы.

– Я не спал, – буркнул я, протирая глаза. Нужно поддерживать репутацию паршивого босса. – Я медитировал.

– На виски? – она швырнула на мой стол тонкую папку с бумагами. Бумаги выглядели официально, с острыми углами и тугими шрифтами. Такие документы никогда не приносят ничего хорошего. – Тебе новое дело.

– Нет, – отозвался я и потянулся к сигарете. Дым, ленивый и тягучий, взвился вверх, будто хотел покинуть это место быстрее, чем я.

– Ты ещё не знаешь, о чём дело.

– Но знаю, что оно плохое.

– Все твои дела плохие. Иначе бы они не пришли к тебе, – она скрестила руки на груди, и её тень на стене стала похожа на хищную птицу, готовую к атаке.

– Что за дело? – спросил я, наконец сдаваясь. На часах время смирения.

– Убийство. В Новой Англии. Закрытая комната, следов нет. Твой любимый сорт гадости, после этих сигарет.

Слова повисли в воздухе, как предзнаменование. Новая Англия. Жалкое пристанище для беженцев из Старой Англии, когда её накрыл Туман. Никто толком не знает, что это было: климатическая аномалия, эксперимент, который вышел из-под контроля, или что-то ещё, глубже, темнее. Люди рассказывали о том, как туман поглощал города, стирал воспоминания и растворял саму реальность. Те, кто успел бежать в Америку, построили Новый Лондон, Новый Оксфордшир, Новый Новый Йорк… Всё, чтобы напомнить себе о том, что они утратили.

Я подумал о своём банковском счёте. Там было пусто, как в бутылке на моём столе. Плохое дело или нет, но сытый человек не пересчитывает свои крохи перед сном.

– Хорошо, – сказал я, открывая папку и ощущая, как Туман невидимо приближается к моему маленькому кабинету, что другие называют головой. – Но если это окажется очередной семейной драмой, я увольняюсь.

– Ты разоришь себя на выходном пособии, босс, – сказала она, поворачиваясь к двери. – И, кстати, приведи себя в порядок. В Новой Англии любят, чтобы люди выглядели… Презентабельно.

Она уже исчезла, оставив за собой лишь лёгкий шлейф духов и ощущение, что я только что подписал себе приговор.

– Чисто новоанглийское убийство, – пробормотал я, поднимая стакан. – Какая чёртова шутка.

Новая Англия ждала. И, как всегда, она не собиралась быть доброй.

Новый Лондон, штат Массачусетс

Я прибыл в Новый Лондон на "Blackwell Phantom" – гибрид газового и новомодного жидкостного двигателя. Работа на горючей жидкости, как мне это знакомо. Машина выглядела, будто её спроектировали инженеры на лошадином транквилизаторе. Корпус был сделан из полированной бронзы и тёмного дерева, с медными трубами, которые извивались вдоль боков, как вены, парящие фонари с едва уловимым свечением голубого газа, массивные колёса, больше подходящие паровозу, и выхлопные трубы, из которых не шёл дым, а поднимался лёгкий серебристый пар. Он не пах гарью – скорее, морской солью и чем-то металлическим.

Внутри – кожаные сиденья, панель управления, усеянная циферблатами и рычагами. Всё, что нужно, чтобы молиться новым технократическим богам.

Машина урчала глухо, словно зверь, не до конца прирученный. Водородные двигатели "Фантома" обещали тишину, но в Новой Англии ничего не бывает по-настоящему тихим – даже машины здесь нашёптывают тебе, что ты не дома.

Город появился на горизонте, как тень в глубине сна. Высокие узкие здания, покрытые тысячами маленьких фонарей, прорезали небо, будто когтистые руки, тянущиеся к ускользающему свету. Деревья скрюченные, как будто их корни пытались сбежать от чего-то, что скрывалось под землёй. Шпили вздымались среди массивных портовых кранов, которые выглядели как гигантские металлические пауки, готовые схватить всё, что движется.

Новый Лондон не был похож на остальные американские города. Здесь никто не строил небоскрёбы из стекла, бетона и амбиций. Весь город выглядел так, будто его вывезли из Старой Англии целыми улицами, а потом заново собрали на чужой земле. Крыши с крутыми скатами, стены из чёрного кирпича, ажурные мостики, перекинутые между домами, вывески старинных пабов, которые всё ещё гордо обещали "лучший эль в колониях". Империя, над которой никогда не садится Солнце, потому что оно никогда не восходит, как и над остальной грешной землёй.

На каждом фонаре висели отпугиватели тумана – странные механизмы, похожие на каркасные шары с хрупкими стеклянными вставками. Они мерцали то бледно-синим, то белым, а иногда раздавался лёгкий разряд, как будто действительно что-то делали, и люди верили, что это помогает. Ещё они верили в лепреконов, единорогов и честь.

Жители Новой Англии ходили быстро и напряжённо, как будто каждую секунду готовились сорваться в бегство. Они носили длинные плащи, высокие воротники, а некоторые прятали лица под полумасками с тонкими фильтрами. Осторожные, суеверные, чужие.

– Добро пожаловать в Новый Лондон, – сказал мой водитель, не глядя на меня.

Конечно, он вежливый. Ну как могло быть иначе? До этого он молчал, как могила, и выглядел примерно так же. Узкое лицо с острыми скулами, длинные пальцы, которые держались за руль, будто за последнюю надежду. Я уже надеялся, что он немой, но потом я вспомнил, что моей удачи не существует.

Дорога к поместью напоминала сон, в котором ты движешься, но никогда не приближаешься. Узкая, обрамлённая деревьями, которые поднимались к небу, словно трещины в реальности. Англичанин остановил машину у массивных чёрных ворот. Лонгфорд-Мэнор возник перед нами – величественный, холодный, совершенно отчуждённый. Стены из серого камня, тяжёлые деревянные двери, крыша, украшенная резными фигурами горгулий, которые не спасали от дождя, но создавали ощущение, что дом постоянно наблюдает.

– Ждите, я открою вам дверь, – водитель вышел.

Я затянулся сигаретой и поправил воротник плаща. Пытка началась.

Выйдя из машины, я поправил шляпу и подошёл к воротам. Отдалённый собачий лай и ветер сопровождали моё прибытие. Ворота были массивными, коваными, с узорами, которые напоминали сплетённые ветви деревьев. Водитель открыл их, и я направился по дорожке, ведущей к дому. Она была выложена брусчаткой, которая, казалось, помнила шаги каждого, кто когда-либо ступал по ней. По бокам стояли статуи – ангелы с пустыми лицами и каменными крыльями, способными только осыпаться. В некоторых местах на стенах особняка висели древние молитвы, вырезанные в камне.

Лонгфорд-Мэнор

Дверь поместья открыл высокий, худощавый мужчина с идеальной осанкой и выражением лица, которое можно было бы вырезать на монетах. Мужчина, скроенный из строгости и правил, словно его сшили из старых учебников этикета. Его тёмный костюм был настолько безупречен, что казалось, будто он каждый день по утрам погружается в жидкий крахмал. Его глаза были холодными, но в них светилась искра чего-то, что я не мог понять.

– Мистер Рейнс, – сказал он, слегка склонив голову в знак признания моего существования. Наверняка без точки после мистера. – Госпожа Лонгфорд вас ждёт.

– Ты, должно быть, дворецкий? – ответил я, заходя внутрь логова тайн и вежливости, и снимая шляпу.

– Да, сэр. Меня зовут Вудсворт.

– Вудсворт, – повторил я, упирая руки в бок, чтобы он и не думал снимать с меня плащ. – Ну, Вудсворт, ты знаешь, что в таких делах дворецкий всегда главный подозреваемый?

– Боюсь, вы читали не того автора, – он ответил всё так же невозмутимо.

– Разве не Шеррингфорд Хоп и доктор Секкер ловили дворецких?

– Я полагаю, это больше Агата Кристи, – с лёгкой улыбкой ответил он и закрыл дверь за моей спиной.

Запах в Лонгфорд-Мэноре был… правильным. Старое дерево, пыльные ковры, легкий оттенок сигарного дыма, который здесь явно предпочитали дорогому парфюму. Огромный холл поместья жил своей жизнью: тени от камина тянулись по стенам, сам камин потрескивал, но не грел, старинные картины наблюдали за каждым движением, а тиканье часов звучало, будто отмеряя не секунды, а чужие судьбы.

– Где жертва? – спросил я, отряхивая морось с лацкана пальто.

– Мистер Лонгфорд был найден в своём кабинете. Дверь была заперта снаружи. Окон нет.

– Никаких следов насилия?

– Никаких, сэр.

– И никто не слышал ничего подозрительного?

– Никто, сэр.

– Классическая схема, – пробормотал я, шагнув вперёд. – Веди.

– Вы не хотите вначале поговорить с госпожой Лонгфорд?

За спиной послышался тихий стук каблуков, и в коридор вошла служанка. Молодая, но с глазами старого человека, слишком много видевшего и слишком рано научившегося молчать. Её кожа – почти болезненно бледная, как будто солнце уже давно вычеркнуло её из списка тех, кого согревать. Чёлка выбивалась из-под простого чепца, закрывая лоб, а тёмные волосы были уложены в аккуратный узел, как и положено тем, кто должен быть незаметным. Взгляд же – беспокойный, будто она всегда ожидала, что её вот-вот окликнут, но не отдадут приказ, а скажут нечто страшное, чего нельзя будет ослушаться.

Она подняла взгляд – и замерла. Тряпка выпала из рук. Она потянула два пальца к плечу, но остановилась – хотела перекреститься? По-православному? Северянка? Прикрыв рот, поспешно скрылась за углом. Не самая редкая реакция на моё присутствие.

– Ты ведь знаешь, кто я? Я психо-детектив. Чем дольше проходит времени, тем сильнее разрушается мозг жертвы. Веди.

– Но вы пахнете алкоголем. Сэр, – заметил дворецкий ненавязчиво, не желая обидеть, но и молчать не считал нужным.

– Это мой личный помощник.

– Алкоголь, сэр?

– Я нанимал телохранителей, но они заметно хуже защищали от реального мира, – я усмехнулся, но его лицо осталось каменным. Ни гипотезы о существовании чувства юмора. Ладно, заслужил честность. – Алкоголь действительно размягчает границы сознания. Помогает просочиться в чужой разум, когда трезвость держит на цепи. Но на работе я не пью и не курю. Так что давай быстрее разберёмся с этим делом.

Мы подошли к разломанной двери кабинета, но Вудсворт всё равно открыл её и пропустил меня вперёд.

– Кто первым нашёл тело?

– Леди Лонгфорд, сэр. Она обнаружила, что господин долго не выходит. И позвала меня сломать дверь.

Комната была такой же, как и весь дом – огромной, мрачной и полной тайн. Запахи наполняли её густым, тяжёлым облаком: старый воск, бумага, деревянный лак, едва уловимый аромат высохших чернил, терпкий табак, впитавшийся в стены, и что-то ещё, металлическое, слабое, но неумолимое, пробирающееся сквозь остальные нотки, как ржавчина на лезвии ножа.

Стены были уставлены книжными полками, на которых теснились тома в кожаных переплётах. Некоторые из них покрылись тонким слоем пыли, другие выглядели так, будто их недавно перелистывали нервными пальцами. На полу лежал толстый ковёр, который заглушал шаги. В центре комнаты стоял массивный стол, за которым сидел Джаспер Лонгфорд.

Или, точнее, его брошенная оболочка.

Он сидел в кресле, голова была слегка наклонена вперёд, как будто он заснул. Только глаза открыты – неподвижные, выцветшие, отражающие слабый свет лампы. В них читалось недоумение. Все мы озадачены жизнью, что уж говорить о смерти.

Джаспер Лонгфорд был глубоким стариком, человеком, которого возраст не просто тронул – он вырезал его, как скульптор, терпеливо и жестоко. Кожа его, тонкая, почти пергаментная, была исполосована морщинами, глубокими, как каньоны, высеченные временем в скале его лица. В уголках рта застыли следы давно сказанных слов. Волосы – седые, редкие, уложенные с той аккуратностью, что бывает у людей, которые цепляются за порядок даже перед лицом хаоса.

На его костюме – тяжёлом, дорогом, но теперь смявшемся, – остался слабый запах лаванды и древесного мыла, которым он, должно быть, пользовался изо дня в день.

– Он же мог просто умереть от старости.

– Его личный врач сомневается. Он считает, что это была пси-атака.

– Ну, Вудсворт. Это сужает круг подозреваемых, – я прищурился, глядя на спокойствие в человеческом обличье. – Только близкие люди способны проникать в разум. Или по согласию.

– Вы лучше меня в этом разбираетесь, сэр. Поэтому вас и наняли.

– Он был таким, когда его нашли? – спросил я, подходя к жертве.

– Да, сэр. День назад.

Я осмотрел комнату. Никаких следов борьбы. Никаких признаков того, что кто-то ещё был здесь. Только смерть, которая пришла так тихо, что никто её не услышал. Я обернулся к Вудсворту:

– А как вы узнали, что он мёртв и на нём нет признаков насилия?

– О, естественно мистера Лонгфорда двигал я и доктор Грейвз, сэр, – ответил он, и в его глазах снова появилась та странная искра. – Но потом мы вернули в то же положение. Для полиции и детективов.

Вернули в то же положение. Видно, этот человек платил недостаточно, чтобы хватило на посмертное уважение.

– Кем работал покойный?

– Мистер Лонгфорд был частным инвестором и меценатом.

Разводчик паразитов, значит.

– Его семейное дело – это отпугиватели тумана, – ровно продолжил Вудсворт, не моргнув.

Ещё и торговец суеверным страхом.

– У него остались родственники, кроме вдовы?

– Да, сэр. Его сын, мистер Генри Лонгфорд. Живёт тут.

– Наследник?

– В некотором роде, сэр. Остальные дети мистера Лонгфорда живут в других городах, связи с ними он почти не поддерживал.

– Остальные? Насколько он был плодовит?

– Достаточно, сэр.

– Я так полагаю, мистер Генри не построил финансовую империю, раз живёт с родителями.

– Ему шестнадцать, сэр.

– Странное дело. Старик-отец и ребёнок-сын. И они были… близки?

– Они жили в одном доме, сэр, – уклончиво ответил Вудсворт.

В этот момент за дверью мелькнула фигура. Я обернулся, но успел увидеть лишь край чёрного подола и тонкие пальцы, цепляющиеся за дверной косяк.

Служанка. Интерес кошки, учуявшей новый запах в доме, или же волнения преступника, словно еретика, следящего за инквизитором, раскладывающим его дневники?

Я медленно достал револьверы.

Захар и Данил. Два верных якоря, без которых разум мог сорваться в бездну, и я бы уже не вернулся. Гладкая сталь, чёрный воронёный металл, утешительная твёрдость. Я чувствовал каждый изгиб замысловатой гравировки на рукоятках, как карту в хаосе чужих разумов. Их тяжесть напоминала мне, кто я и что я.

Револьверы, сделанные на оружейной фабрике Российской Империи. Джоселин до сих пор припоминала мне эту покупку, то ли из-за непатриотизма, то ли из-за суммы, которая ушла на них. Но она не понимала.

– Я иду. Времени потеряно уже достаточно, – я бросил дворецкому, сел на кресло напротив мертвеца, скрестил руки с оружием на груди и медленно вздохнул.

Мёртвый разум можно открыть где угодно. Тело уже не сопротивляется, сознание лежит перед тобой, как раскрытая книга похабщины и сожалений. Но чем ближе ты к мёртвому, тем проще убедить собственный разум в лёгкости прогулочки в глубины хтонического мира под названием человеческий рассудок.

Я посмотрел на Лонгфорда. Его тело всё ещё сохраняло позу человека, который просто заснул за своим столом. Его глаза, широко открытые, смотрели в мир и видели лишь пустоту. Могу лишь согласиться.

Я закрыл свои.

И шагнул внутрь.

Пустота

Туман. Вновь этот чертов туман. Густой, тяжёлый, как дыхание болота. Он ползёт повсюду, застилая всё, что могло здесь быть. Он тянется в меня, тянет меня в себя. Я ступаю по пустому пространству, которое не было ни комнатой, ни улицей, ни даже мыслью. Ни звука, ни движения, ни проблеска мысли. Только холод. Только тягучая тишина. Только серая мгла, бесконечная и тяжёлая, словно кто-то вылил море пепла прямо мне в череп. Мир Лонгфорда распался и больше не был способен к жизни.

Я попытался сделать шаг, но пространство сопротивлялось, вязкое и нереальное. Туман обволакивал, холодил кожу, просачивался в лёгкие, будто хотел занять место воздуха. Лонгфорд ведь не был таким старым, не мог бы так быстро растерять всю человеческую сущность, чтобы его разум рассыпался в такую пыль. Даже у дряхлых стариков остаются обломки – осколки лиц, шёпот сожалений, что-то человеческое. А здесь ничего. Пустота, как бездонная яма, и туман, как её бессмысленный страж.

Может, Вудсворт приложил руку? Одел, усадил за стол беспомощного деда, которого кормят с ложечки, чьи мысли давно утонули в маразме. Картина вставала перед глазами: Лонгфорд в нелепом халате и ночном колпаке, с застывшим взглядом, пока кто-то другой двигает его руками, как марионетку. Но нет, он был жив, когда умер. Или не был? Тело нашли вчера, но что, если время или дворецкий лжёт? Если с его смерти прошло намного больше суток, мозг мог разложиться, распасться, как гнилая древесина, оставив лишь эту серую хмарь. Мёртвый разум не держит форму – он тает, растворяется, уходит в ничто.

А может, Лонгфорд всегда был таким – ограниченным глупцом, чья голова была набита пустотой, как его карманы набиты золотом. Пустышка в дорогом костюме, чей внутренний мир никогда не знал глубины. Но это не сходится. Богатство и власть рождают лабиринты – алчность, паранойю, хитрость. У таких, как он, разум не бывает чистым листом. Если только…

Если только убийца не выскрёб всё дочиста. Не оставил ни следа, ни намёка – только туман, как идеальную завесу. На такое способен псионик, равный мне по силе или сильнее. Тогда неосознанную атаку близкого человека, у которого резко прорезался дар и обида, можно исключить. В любом случае убийца не оставил каких-то следов в сознании.

Я рванулся прочь, чувствуя, как мгла цепляется за меня, как паутина за муху. С усилием вытолкнул себя наружу, и разум Лонгфорда отпустил меня, мёртвые не могут сопротивляться. Надежды на быстрое раскрытие дела остались тонуть в этой серой дряни. Дело мутнело на глазах. Деменция!

Реальность

Я открыл глаза, чувствуя, как мир вокруг меня медленно возвращается в фокус. Голова гудела, как будто я только что выпрыгнул из глубокого океана на Марс. Мои руки всё ещё сжимали револьверы. Во рту было сухо, как будто я отобедал содержимым пепельницы писателя, у которого горят все сроки. В висках стучало. Выпивка бы помогла, но я уже начал работу.